Вернись и полюби меня (Come Once Again and Love Me) (гет)

26 декабря 1976 года, День рождественских подарков

Лили двинула кому-то локтем в спину, вклинилась коленом между двух незнакомцев и удачно вписалась в образовавшийся просвет, едва не потеряв по дороге свою драгоценную добычу, зацепившуюся за чью-то сумочку. Умудрившись отцепить покупку и ничего не порвать, она увильнула от перегруженной тележки с товарами, обогнула двух ссорящихся девчонок и пристроилась в очередь к кассе.

— То, что нужно, чтобы отвлечься от самого тоскливого Рождества на свете, — пробормотала она сквозь зубы, прижимая к груди отвоеванный джемпер.

Рождественские распродажи. В прошлом году она по уши увязла в делах, пытаясь не дать Сириусу спалить дом, пока тот пытается отвлечь Джеймса от тревожных мыслей, пока она сама пытается отвлечь Джеймса от них же. К тому же на тот момент она как раз свыкалась с ролью молодой мамочки с новорожденным ребенком, а в довесок война уже пылала вовсю и подступала прямо к порогу. Словом, она не попала ни на одну распродажу — хотя, по совести говоря, должна была сходить на все, потому как в этом было что-то почти терапевтическое — когда можно пихаться, пинаться и лаяться с совершеннейшими незнакомцами, сметая при этом с полок все подряд. Она даже не пользовалась заклинаниями, чтобы заставить других держать свои лапы подальше от ее добычи — это был бы слишком легкий выход, а ей хотелось экстрима. Когда грызешься с кем-нибудь за кашемир, который продают со скидкой, думать уже не обязательно. В чем-то даже забавно. Сплошные нервы, но забавно.

Лили отсчитала деньги из бумажника. Интересно, стал бы Сев ругаться с другими покупателями — или же наоборот, так застыл, что ей пришлось бы вывозить его из магазина на тележке?.. Она подумала, что он, наверное, не отказался бы на ком-нибудь оторваться... но скорее всего, свалился бы с дикой легилиментной мигренью от витающего в воздухе ажиотажа. Снова ехать в больницу Лили совершенно не улыбалось.

Кроме того, если бы она привела его на распродажу, он наверняка устроил бы грандиозную разборку из-за купленного для него джемпера. И куртки. Отчего-то ей казалось, что взрослый Сев воспринимал "благотворительность" ничуть не менее скверно, чем юный.

Что ж, взрослая Лили тоже умела быть гадкой. Северус от новых вещей не отвертится. Он может их носить или вышвырнуть в речку, но взять эту одежду ему придется. И он предпочтет ее носить, если у него в голове есть хоть капля благоразумия.

Пригвоздив к месту убийственным взором какую-то пожилую даму, которая заехала тележкой ей в ребра, пытаясь выдавить ее из очереди, Лили шагнула вперед, просочившись на освободившееся место. Она уже и позабыла эту прелестную худобу своего шестнадцатилетнего тела.

Через пять минут она вывалилась из толпы перед кассами и устремилась к выходу из магазина. В руках у нее был пакет с покупками; ей показалось, что добытые сокровища безопаснее прижать к груди — так она в итоге и сделала. За раздвижными дверями была автомобильная парковка; Лили вышла на улицу и на мороз. Этим утром наконец-то выглянуло солнце, хотя по большей части оно и пряталось за тучами — совсем как Сев, когда ей как-то раз удалось заманить его на вечеринку в Клуб Слизней. Но негустые облака утекали вдаль, и сквозь прорехи виднелось серо-голубое небо. Лили купила себе кашемировый кардиган такого же цвета.

В магазине было жарко, и она невольно порадовалась, что нацепила на себя столько одежек, которые можно было снять или расстегнуть. Именно так она и поступила с курткой и кардиганом, и теперь под распахнутую одежду пробирался студеный ветер, насквозь продувая тонкую блузку. Совершенно бесподобно. Наверняка у нее раскраснелись щеки от холода.

На мгновение она задержалась на краю парковки, закрыла глаза и вдохнула полной грудью. Воздух слегка пах выхлопными газами, а не туманом с примесью страха; дементорским туманом. Она могла пойти куда угодно, гулять где вздумается, не опасаясь ни Темного Лорда, ни Пожирателей Смерти в их масках — таких нелепых и страшных. Все это было в прошлом — в будущем.

По дороге домой Лили миновала булочную — свернула туда и купила сладкую булочку с глазурью. Как долго ей приходилось отказывать себе в мелких радостях? Она и сама уже не помнила. Булочки с глазурью оставались в прошлом, пока прошлое не стало настоящим, а настоящее — будущим.

Для Северуса Лили взяла птифур, понадеявшись, что он их еще не разлюбил. Взглянула на часы — оказалось самое время идти на детскую площадку. Она только что не приказала Северусу встретиться там с ней в полдень; он взглянул на нее как-то странно, со смесью застарелой усталости и насмешливого изумления, и ответил: "Как пожелаешь".*

Лили придумала План. Именно так, с большой буквы. Вчера она твердо решила, что ноги ее больше не будет в доме этой ужасной женщины — кроме того, что-то ей подсказывало: миссис Снейп нипочем не забудет, что запретила Лили осквернять ее крыльцо своим присутствием, ни из-за кончины супруга, ни через двести лет. Зябнуть с Севом на детской площадке Лили тоже не собиралась. Оставался только один вариант: добиться для него разрешения приходить к ней в гости, и она была почти уверена, что знает, как его получить. Правда, придется сыграть на смерти его отца, что само по себе довольно противно, но она была уверена, что сумеет это как-то пережить, если единственная альтернатива — бросить Северуса наедине с этой женщиной в том сумрачном, неуютном, обветшавшем доме.

"Поверить не могу, что Сев с ней вырос, — подумала Лили, слизывая с пальца капельку глазури. — Самая злющая тетка, какую я только встречала. Волдеморт мог бы ее нанять, чтобы держать в узде своих Пожирателей Смерти. Спорю на что угодно, что после такой мамаши Севу даже он детской забавой показался".

Она не упустила из виду ни то, как Северус тогда напрягся, ни то, как заслонил ее плечом, ни как затаил дыхание, когда волшебная палочка пришла в движение.

Он никогда не рассказывал, что у него такая мать. О, конечно, Лили встречалась с ней каждый год на платформе 9 и 3/4, но ей всегда казалось, что такое подчеркнутое игнорирование — всего лишь манера миссис Снейп вести себя с чужаками. Но со своими она была еще хуже; ничем не лучше Пожирателей Смерти, и при этом все, что ей для этого было надо — встать на пороге и достать волшебную палочку. Какие там маски — появись она на поле битвы с палочкой наготове в этом своем лиловом одеянии, Орден прыснул бы в разные стороны, как стайка перетрусивших белок, и Лили впереди всех.

Северус рассказал ей только, что его мать происходила из старинного чистокровного рода — семейства Принц. Как-то раз из любопытства Лили поискала их в хогвартской библиотеке, в книге под названием "Справочник чистокровных семей". Посвященная Принцам статья оказалась куда длиннее, чем она ожидала — было весьма странно думать о неуклюжем, вечно недовольном Севе как о потомке целой династии чистокровных волшебников, восходящей еще к временам Реформации. Однако большая часть написанного ни о чем ей не говорила; вероятно, для того, чтобы увидеть в этом смысл, нужно было тоже быть чистокровной. Лили поняла только абзац про давний альянс со Слизерином и то, что члены этой семьи считались приверженцами чистоты крови. Но конец статьи так и бросился ей в глаза: "Последние представители этого рода — дочь Эйлин, от первого брака Просперо с Эмили Марлоу, и сыновья Дункан и Элеазар, от второго брака с Флавией Блэк. Признанные внуки у Просперо по сю пору отсутствуют".

Как чопорно и старомодно. А потом Эйлин Принц выскочила замуж за маггла, и ее занесло на север Англии — в бедный район маленького промышленного городка. Как только это могло произойти? Она же такая зловещая женщина, а мантия у нее с вышивкой настолько замысловатой, что от одного взгляда на нее у Лили начинали ныть пальцы. А как эта женщина смотрела на собственного сына — неумолимо, беспощадно...

Лили и в голову бы не пришло так взглянуть на ее малыша. Не пришло бы, и все тут.

Она поднялась по лестнице на детскую площадку. Сегодня там играли двое ребятишек — они были укутаны в столько слоев одежды, что напоминали раздувшихся иглобрюхов. Их матери стояли рядом и трепались о каких-то пустяках, обхватив себя руками и переминаясь с ноги на ногу от холода. "Еще пять минут!" — крикнула одна из них детишкам, а вторая сказала: "Нет, две — я щас околею от этого мороза".

"Просто потрясающе, — подумала Лили, наблюдая за тем, как один из ребятишек вскарабкался на качели. — Только этого напоминания мне сейчас и не хватало. Не смей плакать на улице, а то слезы в ледышки превратятся".

Но горе и тоска неустанно колотились в ее сердце — как тысяча птичек, что рвутся на свободу. В долгие, ничем не занятые минуты в доме ее матери Лили была готова возненавидеть Петунью за то, что все содержалось в такой чистоте. О, как бы она хотела взять щетку и ведро с водой и пройтись с порошком по кухонному кафелю — да что угодно сделать, лишь бы не думать о том, как пусто в доме без смеха ее малютки...

— Знай я заранее, что каким-то идиоткам взбредет в голову выгуливать своих отпрысков в такую погоду — предложил бы встретиться где-нибудь еще.

Несмотря ни на что, Лили улыбнулась — одеревеневшие от мороза щеки заныли — и повернулась к Северусу. Он, как обычно, сутулился — хотя на сей раз это было можно списать на стужу; куртка его, явно купленная в секондхэнде, порочила честное имя верхней одежды. Лили знала: большего от нее не добиться, Северус и так сделал все возможное. Но грела она от этого ничуть не лучше.

Северус не сводил с детей взгляда, и все в его позе говорило: "Осторожно, не то они к нам подойдут".

— Ты что, меня ждал? — спросила Лили, посмотрев на часы, чтобы удостовериться, что не опоздала. Голос ее дрогнул — вот же черт...

— Это не имеет значения, — ответил он тихо, скользнув взглядом по ее лицу — и тут же отвел глаза в сторону, щурясь от солнца. — Я пришел слишком рано.

Они ушли с детской площадки; Северус спустился за ней по бетонным ступенькам, ведущим к ее улице. Лили не знала, стоит ли спрашивать — хочет ли он, чтобы она спросила — но все равно рискнула поинтересоваться:

— Как... как твоя мама?

— Занята приготовлениями. Даже надела траур — я на секунду подумал, что у нее закончилась чистая одежда, и она позаимствовала одну из моих школьных мантий до ближайшей стирки.

— Ну, он же все-таки был ее мужем, — сказала Лили неохотно — ей было трудно поверить, что эта женщина вообще способна кого-то любить. А потом ей пришло в голову, что она сама такая же вдова, как миссис Снейп — но нет, это не так, потому что Джеймс был жив, жив и где-то там в этом мире, а Тобиаса Снейпа не существовало вообще нигде.

Джеймс был...

— ...скорее по традиции, — Сев продолжал говорить, и это вернуло ее к действительности. — Ее воспитание предполагает, что на определенные события следует реагировать определенным образом. У нее скончался супруг, следовательно, надо соблюдать обычаи оплакивания.

Он смотрел не на Лили, а куда-то в сторону, словно этот разговор его не интересовал. Голос его казался безжизненным. Она помнила, как он рассказывал ей о теории окклюменции, в восторге от возможности ей научиться, чтобы перестать наконец просачиваться людям в головы и суметь дистанцироваться от чувства несчастливости — вечного своего спутника.

Лили не могла не задаваться вопросом, действительно ли от него возможно отгородиться. Было больше похоже, что оно поджидает где-то за поворотом, пока ты снова не сможешь его заметить.

Неожиданно ее осенила тревожная мысль.

— Вы же не собираетесь никуда переезжать?

— Мать переберется к психически нездоровой тетке.

— А ты? Поедешь с ней?

— Нет. Она оставит мне дом, — он остановился посреди дороги, и она притормозила вслед за ним.

— В чем дело? — спросила Лили, переводя взгляд с Сева на дорогу — там было пусто.

— Сомневаюсь, что твоя мать захочет видеть меня рядом с тобой. Если ты собираешься домой...

— Собираюсь, но не прямо сейчас, — опустив пакет с покупками на дорогу, Лили достала джемпер. — Это тебе, — сообщила она, подсовывая его Северусу в надежде на то, что тот машинально возьмет протянутое. Ничего подобного — он лишь посмотрел на джемпер сверху вниз, этот мальчишка невозможный — нет, мужчина, не мальчишка...

— Не думаю, что соглашусь его взять, — произнес он.

— Ну что же ты, Сев! Прошлогодний свитер тебе уже мал — считай, что это взамен того, — в ответ он лишь прищурился, и она сказала: — Даже не мечтай, в магазин я его обратно не понесу. Могу разве что оставить себе. Буду носить джемпер дома и вздыхать, что он твой, и это все, что мне от тебя осталось — кстати, ты в курсе, что мама до сих пор подозревает, что я от тебя залетела и потеряла ребенка?

На лице Северуса промелькнула целая буря эмоций — некоторые так мимолетно, что она даже не успела их толком опознать. Правда, в основном там преобладал панический ужас.

— Не будь ты такой никудышной лгуньей... — промолвил он с чувством, но больше не стал отмахиваться от джемпера, всунутого ему прямо в руки.

Лили мило улыбнулась, но он, похоже, не заметил, пытаясь застращать свой подарок свирепой гримасой.

— Он черный. Я думала, тебе понравится.

— Терпеть не могу яркое, — пробурчал он, подтверждая, что ему и в самом деле понравилось.

— Отлично, — сказала она бодро. — И я купила его на распродаже, так что можешь не переживать, что на него ушли все мои сбережения или что-то в этом духе. Ну давай же, надевай — ты уже на сосульку похож.

— Если я сниму куртку, чтобы надеть свитер, мне будет только холоднее, — заметил Северус — только чтобы возразить, она была совершенно в этом уверена.

— Всего лишь на пару секунд, дитя ты великовозрастное. Ну же!

Он послушался, но вид при этом у него был чрезвычайно страдальческий. Лили глазам своим не поверила: под этой тонюсенькой курточкой на нем оказалась только хлопчатобумажная майка с длинными рукавами. Однако она умудрилась ничего на эту тему не сказать — в основном потому, что пыталась придумать, как бы всучить ему еще и новую куртку.

Майка, кстати, была ему коротка — она задралась, когда он поднял руки, чтобы натянуть свитер. Взгляд Лили невольно задержался на его животе, на дорожке темных волос — и она тут же отвела взгляд в сторону, ощущая себя полной извращенкой, потому что Сев выглядел на шестнадцать... почти семнадцать, конечно, но какая разница — что стрижено, что брито, все голо... ой, все, хватит, никаких больше мыслей о волосах! Хоть Лили и выглядела на шестнадцать, чувствовала она себя все равно на двадцать один. И что с того, что Северусу, строго говоря, вообще уже тридцать восемь?

Лили нахмурилась — должно быть, она кажется ему сущим ребенком... За те семнадцать лет, на которые он ее пережил, Северус наверняка обзавелся тоннами жизненного опыта, которого у нее не было...

Она заставила себя не отвлекаться.

— Неплохо, — оценила она, окинув взором Северуса — тот поддергивал рукава на запястьях. — Как раз по размеру. Я покупала на глазок и, похоже, у меня обнаружился полезный навык. Прекрасное умение для моего грядущего блестящего будущего.

Взгляд, который бросил на нее Северус, было невозможно ни расшифровать, ни связать ни с одной ее репликой. Он что, счел ее слишком легковесной? Рядом с ним всегда было тяжело вести себя легкомысленно, а уж с его повзрослевшей версией...

О Господи, если она немедленно не прекратит искать скрытый подтекст в каждом его жесте, то так себя накрутит, что точно надерется. Даже когда они дружили, Северуса было непросто понять; что уж говорить об этом совершенно новом человеке, в которого он превратился за двадцать два года, проведенных с ней порознь.

— Спасибо тебе, — произнес он так серьезно и торжественно, как будто она вверила ему своего первенца. Правда, если бы она и впрямь дала ему подержать младенца — в особенности ее собственного — он, скорее всего, пришел бы в ужас. Интересно, как он вел себя рядом с Гарри все эти годы? Прошлой ночью его рассказ был лишен даже малейшего намека на эмоции.

— Всегда пожалуйста, — улыбнулась Лили в ответ, гадая, часто ли он получал от других подарки. Ты первая из двоих, кто мне симпатизировал... Большинство меня откровенно ненавидит...

— Лили, — сказал он тоном, поразительно смахивающим на терпеливый, — что бы ты ни хотела у меня спросить — спрашивай.

— Что? — удивилась она, похлопав глазами.

— Было бы преуменьшением сравнить твое лицо с открытой книгой. Гигантские буквы на все небо — аналогия куда более корректная. Так что ты хотела?

— Ничего, — взгляд Северуса стал нескрываемо сардоническим. — Ну ладно, хватит сарказма — не то чтоб я... А, пропади все пропадом. Ты только не шарахайся — я куртку тебе купила.

Моргнув, Северус заглянул внутрь пакета.

— Весьма заботливо с твоей стороны. Надеюсь, ты сперла ее из магазина, так как я ни за что не возьму вещь, купленную на твои деньги.

— Не из магазина — я огрела по голове старушку на автостоянке.

— Будь это правдой, я бы ее взял. Даже если бы ты сняла ее с Пожирателя Смерти. Но у тебя нет необходимости...

— Нет, есть! Потому что сам ты о себе нипочем не позаботишься!

Лицо Северуса стало холодным и отчужденным.

— Я сам о себе заботился на протяжении многих лет.

От его тона Лили ощутила себя мелким ничтожеством.

— Знаю, — согласилась она тихо. — Поэтому позволь мне помочь.

Он скрестил на груди руки — так, словно пытался прижать к себе свою куртку, старую и потрепанную, пока его не атаковали и не раздели. Лили мысленно вздохнула — такую он скорчил мину, воинственную и упрямую, — но в то же время и обрадовалась, потому что пусть он лучше будет колючим как еж и своенравным как осел, чем пустым и безэмоциональным или же холодным и язвительным. Даже если все они — лишь разные грани одного и того же Сева...

— Логически рассуждая, — с точки зрения Лили, к его интонации лучше подходило не "рассуждать", а "взбрыкнуть", — мне незачем принимать вещь, которую я вряд ли буду носить. Я с десяти лет не был дома в холодное время года, а в Хогвартсе носят мантии.

— Но сейчас-то ты здесь, а не там. Что, так и будешь мерзнуть до самого тридцать первого декабря? Пока не сделаешь то, из-за чего вернулся домой — что бы там это ни было? Я не верну ее в магазин, Северус. Либо мы цапаемся, пока ты не возьмешь эту куртку, либо ты берешь ее сразу, и тогда мы не цапаемся.

— Сама ее носи, — фыркнул он, и на мгновение в его голосе прорезался обычный шестнадцатилетний подросток.

— Да не могу я, чудище — на меня она по фигуре не сядет.

— Сядет, — достав из пакета куртку, Северус развернул ее и приложил к Лили.

— Она же мужская, Сев...

— Женщинам позволительно носить мужскую одежду — это наоборот лучше не стоит, — Лили заметила, как аккуратно он ее сложил, прежде чем убрать назад в пакет. — Благодарствую, но я предпочитаю куртке ссору.

Лили зарычала. Он и ухом не повел. Черт бы его побрал — когда она рычала, Джеймс всегда шел на попятный.

— Отлично! Хочешь ссору — будет тебе ссора, — пообещала она, подхватывая с земли пакет с покупками. Северус изобразил вежливую заинтересованность — вот же зараза, а... Нет, она ни за что не будет смеяться.

— Идем, уже обедать пора, — поймав Северуса за руку, Лили потянула его в сторону дома, но он не сдвинулся ни на дюйм — у него там что, стальные прутья под кожей?

— Ты всерьез зовешь меня к себе домой на обед? Слушай, а это точно ты огрела по голове ту старушку, а не наоборот? — однако руку он не отобрал, только сжал ее в кармане в кулак. Даже сквозь все слои разделяющей их одежды Лили чувствовала, как напряглись его мышцы. У нее и в мыслях не было, что перспектива пообедать с ее семьей может настолько его переполошить, в Сочельник он казался таким уравновешенным...

Казался, Лили. Не забывай — ты имеешь дело с человеком, который умеет отключать эмоции. Какая же ты дура. Ну кому может быть и правда наплевать, когда он говорит "меня все ненавидят"?

— У меня есть хитроумная идея, — сообщила она. Он взглянул на нее скептически — это вышло настолько уморительно, что у нее не получилось даже обидеться.

— Надеюсь, более здравая, чем леска вместо зубной нити.

— И долго ты еще будешь мне это припоминать? — проворчала она. — Та идея была такая же идиотская, как сунуться под колеса машины. Эта же — по-лисьи хитроумная, столь же коварная и лукавая. Очень... слизеринская.

— Символ моего факультета змея, а не лисица.

— Ну, возможно, вам следует его поменять. У змей, бедняжек, такая плохая репутация...

— А у лисиц она, конечно, намного лучше, — хмыкнул Северус. — Так что это за идея, которую ты — наверняка ошибочно, прошу заметить — считаешь хитроумной?

— Только не сердись на меня, ладно? — попросила она, неожиданно осознав, как наивно с ее стороны принимать за чистую монету все, что касается Сева. Не может быть, чтобы его и впрямь настолько не задела смерть отца, как он пытается продемонстрировать. — Я подумала — и так много всяких гадостей случилось, поэтому... — Лили набрала в грудь воздуха, уговаривая себя не быть такой трусихой и не пытаться зажмуриться, — в общем, если сказать моей маме, что у тебя умер отец, то она разрешит тебе приходить в гости.

В ответ — только тишина. Длинная и безмолвная. Обнаружив, что все-таки закрыла глаза, Лили заставила себя сначала их открыть, а затем взглянуть на Северуса. Однако на лице его не отражалось ни злости, ни отвращения; наоборот, он словно что-то прикидывал. Пристальный, оценивающий взор.

— Идея, достойная Слизерина, — произнес он обыденным тоном. В какой-то момент Лили снова взяла его за руку, сама того не заметив.

— На редкость тупая затея, верно? — вздохнула она. — Так сразу и скажи, что это такой же маразм, как кинуться под колеса автомобиля. Я лишь подумала...

— С объективной точки зрения, у данной тактики имеются определенные шансы на успех. Что же до точки зрения твоей матери — тебе лучше известны особенности ее субъективного восприятия.

Да, он и впрямь научился говорить фразами, словно списанными из трактата по зельям викторианской эпохи.

— Думаю, это может сработать. Я еще не рассказала ей, отчего вчера опоздала домой — она, кстати, основательно на меня за это разозлилась — но мне кажется, если она узнает, то это... все упростит.

— Ты имеешь в виду — твоя мать не ринется с воплем в атаку, едва завидев меня на пороге, — заметил Северус с мрачной проницательностью — и в утверждении этом содержалась куда большая доля неприятной истины, чем она бы того хотела. Лили покраснела, и он склонил голову набок, словно собираясь возразить. — Я много лет был Пожирателем Смерти. И приложил значительные усилия, чтобы научиться вести себя... некомфортно для окружающих.

Лили готова была дать голову на отсечение, что дальше собственной гостиной за вдохновением ему ходить не пришлось.

— Значит, ты со мной?

Ответ она не расслышала, потому что чихнула с такой силой, что на мгновение ей показалось — у нее сейчас уши отвалятся. Под носом затрепыхался ослепительно-белый платок; она изловила его и высморкалась.

— Этот был клекот стаи гусей? — поинтересовался Северус.

— Молчи лучше, — Лили шмыгнула носом и промокнула слезящиеся глаза. — Не знала, что ты обзавелся привычкой носить с собой носовые платки.

— Не обзавелся.

— Ты его просто наколдовал? — Лили была поражена. Не знай она правды, сочла бы, что платок куплен в Хэрродс; белоснежный батист был достоин нагрудного кармана какого-нибудь банкира. Что ж, наколдован он или нет, сохранить его явно стоило, так что Лили сунула платок в карман куртки. — Что ты там говорил, пока я чуть уши себе не отчихала?

— Я сказал — если твоя мать позвонит в полицию, я всегда успею выпрыгнуть из окошка и аппарировать.

* * *

Коварный план по примирению матери с Северусом наткнулся на первый подводный камень прямо у входной двери. Петунья встретила их воплем: "Зачем ты притащила сюда этого кошмарного мальчишку?!" — и Лили проорала в ответ: "Ты, корова бессердечная, только о себе и думаешь! У него отец только что умер!"

Разумеется, эти крики услышали даже русские в Москве, так что мать их не услышать просто не могла. Особенно с учетом того, что она как раз спускалась по лестнице со второго этажа. После короткого монолога на тему "хорошие манеры в обществе гостей" мать наконец перевела взгляд на Северуса — тот прислонился к двери с таким видом, будто ждал, что его сейчас схватят за ухо и вышвырнут из дома. Последовала очередная долгая пауза.

— Соболезную твоей потере, Северус, — очень тихо сказала мама.

— Он в лучшем мире, — ответил тот. Лили заподозрила, что никто, кроме нее, не расслышал нотки горечи в его голосе.

Петунья заперлась на кухне; перспектива обедать за одним столом с нежеланным гостем обрадовала ее примерно так же, как репьи в хвосте — мокрую кошку. По дому расползался аромат лукового супа; Северус, Лили и ее мать тем временем сидели в гостиной и мучительно пытались не молчать. Сев был немногословен и безупречно вежлив, мать — серьезна и преисполнена ненавязчивого сочувствия, Лили же настолько нервничала, что у нее даже нога то и дело дрыгалась. Кроме того, после того жуткого чиха она всерьез расклеилась — ей то и дело приходилось доставать платок Северуса, чтобы вытереть нос.

Они сели за стол — на первое был луковый суп с хлебом — и Петунья пристроилась в самом дальнем конце, как можно дальше от Сева. Мать заняла место рядом с ней; Лили понадеялась, что исключительно из солидарности. За столом было тихо — только звякали о фарфор столовые приборы. Зато никакого скандала. Пока что.

Лили едва успела уткнуться в салфетку — жгучее желание чихнуть слишком поздно предупредило о своем грядущем визите. Снова в состоянии дышать, она вынырнула из салфетки, и у нее тут же закружилась голова.

— Уф-ф, — выдохнула Лили.

— Боже правый, — сказала мама. — Как ты себя чувствуешь, милая?

— Нормально, — хрипло ответила она, хотя уверена в этом отнюдь не была. Высморкалась в салфетку — но, похоже, ее нос обзавелся прямо-таки бесконечным запасом соплей. — Вот черт.

— Ты простыла, — заявил Северус уверенно, — потому что носилась по городу в слякоть без зонтика или хотя бы шапки. Ну и кто тут, спрашивается, неспособен о себе позаботиться?

— Ой, заткнись. Спорим, ты будешь следующим, кто заболеет — в твоей куртке даже церковная мышь продрогнет.

Она снова чихнула, на этот раз в суп. Просто великолепно. Что ж, это хотя бы были ее родные микробы.

— Спорим — ты только масла в огонь подлила, когда с утра пораньше потащилась в магазин со стадом таких же маньяков, — продолжал настаивать Северус, сволочь безжалостная. — У тебя глаза покраснели. Прекрати чихать в суп и марш в кровать.

Лили невольно подумалось — должно быть, таким же тоном он командовал студентам нарезать плоды смоковницы абиссинской.

Она украдкой глянула на другой конец стола — мать и Петунья уставились на них с Северусом как-то странно, но ее голова была настолько забита соплями, что думать ею уже не очень получалось.

— Северус прав, солнышко, — мягко сказала мама, поднимаясь со стула. — Пошли — давай переоденем тебя в пижаму и дадим отдохнуть.

Лили последовала за ней. Петунья и Сев остались сидеть за столом.

Мать расхаживала по комнате и шебуршала по ящикам, доставая для Лили ночную рубашку и чистые носки.

— Не стоило отпускать тебя прошлым вечером. С другой стороны — может, и к лучшему, что ты оказалась рядом с Северусом в тяжелую для него минуту.

— Ой, ты себе даже не представляешь. Его мать — такой ужас кромешный... — пробурчала Лили и тут же испуганно оглянулась на дверь: не хватало еще, чтобы это услышал Сев.

Но его там не было, да и не могло оказаться: возможно, в шестнадцать он еще и мог бы заявиться в ее спальню в разгар переодевания, но у взрослого Северуса уже явно хватало смекалки, чтобы остаться на месте. Даже в компании Петуньи.

Мать расстилала кровать. Помедлила в задумчивости — и продолжила это занятие.

— Ну вот и все, милая, — сказала она, подтыкая одеяло вокруг переодевшейся дочери. — Отдых — лучшее лекарство.

— А я думала, смех, — пробормотала Лили.

Если так, то понятно, отчего я заболела: длительная нехватка смеха в острой форме...

— Ох... Мам? — мать взглянула на нее вопросительно, поставив на прикроватный столик коробку с бумажными салфетками. — Можешь проследить, чтобы этот упрямец чертов не ушел домой без новой куртки? — она махнула рукой в направлении пакета с покупками, который унесла на второй этаж, как только уверилась, что мать не собирается выгонять Северуса за ее спиной. — Его развалится при первом же ветре, поэтому я взяла ему новую, но он, мерзавец, ее не берет, а у меня сейчас слишком распухла голова, чтобы нормально его застращать.

Лили зажмурилась — настолько у нее зачесались глаза. Мать молчала так долго, что она почти решила их открыть, чтобы посмотреть, не вышла ли та из комнаты. Но потом мама произнесла — негромким, ласковым голосом:

— Конечно, солнышко, — и Лили почувствовала, как лба легонько коснулись нежные губы; на мгновение ее окутал запах парфюма — потом зашуршал бумажный пакет, и мать ушла, забрав с собой ее покупки.

* * *

Когда Лили проснулась, в комнате начало темнеть. Пока она дремала, во-первых, успел наступить вечер, а во-вторых — к ней в рот запрыгнула жаба, забилась поглубже в горло и там застряла. В уши же, судя по всему, кто-то напихал ваты.

Эксперимента ради Лили попробовала застонать. Когда она в последний раз умудрялась так расхвораться?.. Она и забыла, насколько погано себя при этом чувствуешь. И все же та Сириусова еда из индийского ресторанчика была гораздо хуже. Лили тогда отравилась, и Гарри проорал всю ночь, потому что никто из мужчин не сумел его угомонить — от этого воспоминания ей захотелось смеяться и плакать одновременно.

Кто-то постучал в дверь и распахнул ее, не дожидаясь ответа. Лили сощурилась в полутьму; заходящее солнце отбрасывало на стену последний золотистый росчерк.

— Петунья? — прохрипела она.

— Мамуля решила, что тебе пора подкрепиться, — сказала размытая темная фигура отрывистым голосом сестры. Поставив что-то на прикроватный столик, Петунья чем-то звякнула и щелкнула выключателем настольной лампы, рассыпав по комнате пятна матово-желтого света.

— Который сейчас час? — спросила Лили, отталкиваясь от кровати, чтобы сесть. Голос прозвучал измученно и сипло. Есть совершенно не хотелось, но она была достаточно взрослой, чтобы понимать, что от пищи лучше не отказываться. Судя по пару над глубокой тарелкой, там был какой-то суп.

— Начало четвертого. Ты проспала два с половиной часа — если хочешь уснуть ночью, тебе уже хватит.

Петунья поставила поднос к сестре на колени и принялась ловко и почти суетливо наводить на нем порядок. Лили оставалось только похлопать глазами на это воистину королевское великолепие: тарелка стояла на подставке под горячее, ложка лежала на белоснежной салфетке. Чай тоже оказался выше всяческих похвал — безупречного светло-коричневого оттенка: Лили всегда наливала в него больше молока, чем чая.

— Просто изумительно, — сказала она сестре, взяв с подноса стакан с апельсиновым соком и осушив сразу половину, чтобы утихомирить першение в горле.

— Со стороны это сложным не кажется, — ответила Петунья пренебрежительно, но наметанное ухо Лили уловило в ее голосе нотки самодовольства.

— Я бы все так разложить не сумела.

— Вряд ли искусству сервировки учат... в том месте, — Петунья поджала губы, недовольно раздувая ноздри.

Лили ожидала, что сестра покажет спину после первого же упоминания о Хогвартсе — однако, к полному ее недоумению, та развернула стоявший у письменного стола стул с подлокотниками и уселась на него.

Решив, что лучше всего промолчать и съесть свой суп, Лили так и поступила. Петунья принесла ей куриный бульон — неужели сварила специально для нее? Как ни маловероятна была эта неожиданная забота о "чокнутой сестрице", Петунья не стала бы готовить его на ужин — возможно, она варила курицу, и у нее остался лишний бульон?

— А где мама? — спросила Лили и поморщилась, надеясь, что сестра не воспримет эти слова как попытку обидеть.

— Я сказала ей оставаться внизу. Возможно, ты и не в курсе, — добавила она таким тоном, словно ничего другого от своей эгоцентричной сестрицы и не ожидала, — но мамуля в последнее время очень устает. Не хочу, чтобы она от тебя заразилась.

— И я тоже, — только и сказала Лили. Кстати об усталости: у нее не хватало сил, чтобы раз за разом опускать ложку в бульон, так что она отложила ее в сторону, поднесла тарелку ко рту и отпила большой глоток — к вящему шоку Петуньи.

"К черту все", — подумала Лили. Она слишком утомилась, чтобы изображать вежливость — спросит то, что действительно хочет, и баста.

— Мама уговорила Северуса взять куртку?

— Да, — холодно сообщила сестра. Спрятавшись от нее за тарелкой, Лили закатила глаза.

Как ни странно, даже упоминание Северуса не заставило Петунью немедленно ретироваться. Лили пришла в недоумение. Не то чтобы она нарочно старалась рассердить сестру, о нет — похоже, это был природный дар, который в девять лет расцвел в ней за ночь вместе с магией. Ничто из того, что она говорила или делала, не могло быть правильным по определению, и Петунья это знала. Так отчего она не ушла, отчего осталась сидеть на стуле, чинно скрестив ноги в лодыжках и сложив на коленях руки?

— Лили, — начала Петунья, и Лили невольно вскинулась — таким необычным был этот тон. Ни раздражения, ни самодовольства, ни ехидства — просто тихий, серьезный голос. — Как давно ты... встречаешься с этим мальчиком?

Лили моргнула — один, два, три раза.

— Встречаюсь с кем — с Севом?

— Да, с ним, — взорвалась Петунья, мигом растеряв всю свою серьезность. — Или ты много с кем встречаешься? У вас что, так принято в этой вашей ненормальной школе?

— Нет и опять же нет — на оба твои вопроса, — сказала Лили, усилием воли вытеснив Джеймса из головы. Только не сейчас, не надо думать о нем сейчас... — Но Тунья, — прозвище само сорвалось с языка, как "Сев" тогда в Сочельник, — я не встречаюсь с Северусом. Отчего ты решила...

— Отлично, — сестра практически перекусила это слово пополам. — Если тебе нравится всех вокруг держать за идиотов — будь по-твоему, — она выхватила поднос у Лили из-под носа, но задержалась, чтобы с громким стуком переставить на прикроватный столик сок и чай.

— Допивай! — рявкнула сестра. Когда дверь с грохотом за ней захлопнулась, Лили невольно содрогнулась.

— Какого дьявола, — пробормотала она, прикладывая руку ко лбу — голова послушно запульсировала, словно отвлекая на себя внимание.

Откинувшись на подушки, Лили допила апельсиновый сок и еще раз прокрутила в голове этот престранный эпизод. Право же, стоит только начать тесно общаться с мальчиком — и люди сразу думают, что вы друг дружке нравитесь. Ну, положим, не совсем "начать" — они с Севом всегда были неразлучны (то есть всегда до прошлого лета), но все же...

Никто никогда не верил, когда она говорила, что Северус — вовсе не ее молодой человек. Лили подозревала — они скептически относились к самой идее, что мальчики и девочки способны просто дружить. Однако именно это между ними и было: давняя дружба. Им нравилось одно и то же (до того как на горизонте возникли Пожиратели и Темные искусства) — Шерлок Холмс, и "Звездный путь", и "Одинокий рейнджер". На "Индиану Джонса" она пошла с Ремусом — и никак не могла отделаться от виноватой мысли, что куда охотнее бы посмотрела его с Севом. Она знала, что этот фильм ему бы понравился, хотя он и сделал бы вид, что считает его ерундой, достойной только осмеяния.

Нет, Ремусу она, конечно, симпатизировала — но при нем никогда не могла быть самой собой. Если взбелениться и в сердцах на него наорать — он бы закрыл на все глаза и постарался переждать бурю, настолько он был учтивым. Лили не могла с ним скандалить — сразу чувствовала себя так, словно обижает беззащитного малыша. Северус же никогда не давал ей спуску. Как-то раз она запустила в него чернильницей (не попала), а в ответ у нее над головой просвистела книга (тоже промахнулся, примерно на фут). Джеймс никогда и ничем бы в нее не швырнул, даже в тот нелегкий год, когда им приходилось прятаться, и они оба были на взводе и временами даже несчастны — то по очереди, то одновременно. Да стань он свидетелем той сцены — мигом сам атаковал бы Северуса и наставил ему синяков каким-нибудь заклинанием...

Однако в те дни, когда между Лили и Северусом еще ничего не стояло — ни Темные искусства, ни Мародеры, ни его друзья, — он был единственным, кого не приходилось сторониться, когда она чувствовала себя усталой, раздраженной и готовой взорваться. Рядом с ним не надо было держать себя в руках и притворяться безупречной — она могла вести себя совершенно ужасно, но по итогам всего этого ужасной себе почему-то не казалась. С Джеймсом она и близко подобного не испытывала, когда оказывалась не в силах соответствовать совершенному моральному облику блестящей и обворожительной Лили Эванс Поттер.

А еще с Северусом было можно проводить целые дни напролет, болтая одновременно обо всем и ни о чем. Ей всегда казалось, что это важная часть дружбы: когда не можешь потом вспомнить, когда о чем болтали, и дни в компании друга плавно перетекают один в другой, без задержек и остановок. Северусу было можно рассказать то, что не понял бы ни один из пестрого калейдоскопа ее приятелей — и сколько же их было, таких мелочей, недоступных ее подружкам.

У них никак не укладывалось в голове, зачем ей сдалось общество Сева — Сева, который всегда и везде казался не на своем месте, торчал отовсюду, точно большой палец на руке, и был притчей во языцех во всем Хогвартсе — за дурной и взрывной нрав, и огромный нос, и волосы, которые вечно становились сальными. У Лили не хватало духу им объяснить, что в глубине души она чувствовала себя таким же изгоем, как и Северус.

Даже когда Лили выросла и уехала в Хогвартс, где волшебниками были все, не только она и Сев; даже когда она начала нравиться сверстникам, и самый популярный в школе мальчик из кожи вон лез, чтобы произвести на нее впечатление, а все ее друзья наперебой вздыхали, какая же она счастливица... где-то в глубине души, какой-то крошечный ее кусочек, заботливо уложенный в далеко запрятанную коробку, всегда боялся, что она проснется, и все это окажется сном. И тогда все разом увидят, что на самом деле она не представляет из себя ничего особенного — обычная чокнутая девчонка-грязнокровка. Сев всегда ее понимал — поэтому и было так больно, когда он сказал...

Но ничего из этого не означало, что они встречаются. С мальчиком, с которым встречаешься, принято делать кое-какие вещи, которые не принято делать с мальчиком, с которым просто дружишь. Будь между ними с Севом что-то подобное — она уж как-нибудь бы это заметила, можете не сомневаться. Нет, она, конечно, об этом думала — когда оставалась одна — но в итоге только смущенно хихикала и краснела до оттенка собственных волос. И ничего такого с Севом определенно не делала. Сама по себе идея казалась... ужасно глупой. Она вообще не могла представить Сева в подобном контексте — совсем ни с кем; даже своими именами все это назвать не могла.

В памяти всплыла картинка: Сев — такой, каким он был сегодня — слегка сутулится, щурясь от солнца... потом другая — Сев в ту первую ночь в гостиной, как он поднимался со стула, словно тень... внутри встрепенулось какое-то странное чувство, и...

В ужасе, Лили постаралась его придушить. Да что ей только в голову взбрело! Неужели она — что?.. Ради Бога, она же замужняя женщина! Даже если сейчас ее муж лишь шестнадцатилетний мальчишка — как телом, так и душой...

Лили поставила стакан из-под сока мимо столика — разжала пальцы, уронив его на ковер — и примерзла к месту, застыв на середине этой логической цепочки. А что если... что если Джеймс тоже перенесся в прошлое? Она и Северус вернулись, так почему бы не Джеймс? Они же умерли — все трое...

"Слишком много совпадений", — заявил Глас Рассудка. Кроме того — останься их брак у Джеймса в памяти, он бы уже давным-давно ее нашел...

А может, и нет — я же его еще не нашла. Нет, вместо того она клещом вцепилась в Сева, потому что была нужна ему, а он ей. Как бы Лили ни мечтала кинуться Джеймсу на шею — ее Джеймсу, настоящему Джеймсу, ее мужу и отцу Гарри — несмотря на все ссоры и размолвки последнего года, и жизнь взаперти, и то и дело повисавшую в воздухе напряженную тишину — ее потребность в Северусе была совершенно другого калибра. Сейчас он был гораздо старше ее и опытней, и знал столько всего жизненно важного... С Джеймсом все было иначе. От потери Северуса в сердце Лили осталась дырка, которая так никогда и не зажила... она так скверно, так больно рассталась с юным Севом, что просто не могла не подойти, когда увидела его в той забегаловке незадолго до Сочельника. Боже, если бы она этого не сделала... то уже наверняка рассыпалась бы на мелкие осколки, совершенно спятила бы без этого нового, взрослого Сева, который помогал ей, рассказывал про Гарри и собирал ее по кусочкам.

Если ее Джеймс и впрямь где-то тут, она скоро его найдет, и они снова будут вместе. Если же нет — что ж, у нее всегда остается здешний Джеймс. Его можно увидеть, с ним можно поговорить. Конечно, для этого придется подождать еще пару дней — пока она не выздоровеет настолько, чтобы подняться с постели и сесть на поезд до Поттеров.

Лили отпила глоток чая и вернула чашку на столик. Сладкая теплота смягчала больное горло: Петунья добавила в чай мед. Откинувшись на подушки, она перевернулась на бок, изучая нарисованные на чашке розы. Петунья так странно держалась — почти так же необъяснимо и непостижимо, как вел себя Сев... что юный, с которым она разругалась, что взрослый, которым он стал...

А кем же он, собственно, стал? Сев преподавал в Хогвартсе зелья... учил Гарри... а что еще? Какой из него вышел учитель? Женился ли он? Были ли у него дети? Он намекнул, что друзей у него не было...

Ей стало больно при одной мысли о том, как Северус год за годом идет по жизни совсем один. Он всегда был так полон того, чем жаждал поделиться... Вот только он никогда не делился легко, и люди в основном от него просто отворачивались...

"Совсем как ты", — прошептал внутренний голос, который Лили ненавидела. Не из-за того, что он ей нашептывал — из-за того, что всегда прорезался в такие моменты, как этот. Голос внутреннего дементора, называла его она; это была та ее часть, которая всплывала из глубин, чтобы терзать и мучить из-за того, что она сама себе никогда не простила — из-за того, что она сделала. И — из-за того, что не сделала.

После разрыва с Севом Лили временами просто тошнило — как от собственной правоты, так и от отвращения к себе. Иногда даже одновременно: когда она видела его рядом с этими мерзкими мальчишками — теми самыми, которые напялили на него эту дурацкую маску и одеяние Пожирателя... Да, она была права. Но увы — она была права.

Хуже она себя чувствовала только тогда, когда боялась, что их найдет Волдеморт — ее, и Джеймса, и Гарри — и уничтожит их маленькую семью. И тоже не ошиблась.

Сейчас рядом с ней снова оказался Сев — переживший ее на семнадцать лет, и временами даже более опасный, чем она когда-то воображала. Лили вспомнила его полубезумную тревогу, когда она поскользнулась на лестнице, и как сверкали его глаза, когда он ударил того маггла, и как выходил из гостиной ее матери, и интонацию, с которой он произнес: "Я перестал быть Пожирателем". Если она хоть раз и усомнилась, что влезший в окно Северус сказал ей правду, то даже не расслышала шепоток этих сомнений — настолько уверена она была, что перед ней Сев, который вырос в совершенно другого человека.

И все же в самой своей сердцевине он оставался все тем же. Лили знала, что это не какой-то двойник в его теле — нет, это точно был Сев, совсем взрослый, скорее всего — одинокий, настрадавшийся, и, возможно, даже слегка безумный.

"Северус, — подумала она, закрывая глаза — розы на боку чашки по-прежнему сплетались в венок. — Через что же ты прошел, пока я была мертва?"

* "Как пожелаешь" — это отсылка к фильму "Принцесса-невеста" (прим. авт.)