День за днем-3 (гет)

Встав утром пораньше, заметаю следы ночной разлуки — кто их знает, может Маше Васильевой нравятся пьяные объятия кавалера, а я тут со своим уставом в чужой монастырь. Оставив на тумбочке телефон и часы, добавив туда еще и серебристый маленький клатч для массовки, отправляюсь назад в гостиную, собираться.

Расчесав без изысков волосы на прямой пробор, на две стороны, одевшись, накрасившись и позавтракав, дожидаюсь, когда проснется Аксюта… Хотя на часах уже 10.20 и давно надо быть на работе, но шмон, устроенный в бауле Сергея, подталкивает задержаться и разрулить проблемку. Наконец, слышу возню в спальне и, прихватив стакан воды для страдальца, отправляюсь туда — надо побыстрей разыграть задуманную сцену, забрать пиджак из шкафа и уехать. Когда вхожу, мутноватый взгляд «жениха» сначала останавливается на моем лице, потом сползает ниже. Надеюсь, выбранный к брюкам облегающий голубой топ на узких бретельках, присборенный на груди, не вызовет у болезного лишних напряжений в теле и ненужных мыслей в голове. А то, как бы, воду ему пришлось принять не внутрь, а как внешнее охлаждающее средство. Сергей, приподнимаясь над подушкой, стонет:

— О-о-ох!

Убираю волосы за ухо:

— Сильно болит?

— Ну, так, терпимо. О-ох, слушай, зачем надо было столько пить?

Отдав стакан, усмехаюсь, залезая в шкаф:

— Вопрос я так понимаю риторический?

Сделав пару глотков, Сергей отставляет воду на тумбочку и продолжает ворчать:

— М-м-м…Это все турки. Говорят, ракия не пьянит… Ага, не пьянит… Особенно после шампанского.

Не теряя времени, сую руки в рукава синего пиджачка, снятого с вешалки, а потом застегиваюсь на все пуговицы… Черт, вторую подушку забыла вернуть на место! Зря только беспорядок развела — ясно же, что спали врозь. Забираю часы с тумбочки и надеваю их на запястье:

— Может, тебе таблеточку?

— Да, не… И так выживу.

Пока вожусь с ремешком от часов, Сергей пользуется моментом и тянется ко мне, стараясь ухватить за локоть:

— Слушай, Маш, присядь, пожалуйста, а?

— Что?

— Ну, присядь.

Он тянет меня к себе, заставляя сесть на край постели. Черт, вот, неугомонный! Пытаюсь отнекиваться:

— Сереж, я не могу, я опаздываю.

— Я просто читал, что утренний секс …, н...н-н…, гораздо лучше помогает, чем таблетка.

Он вытягивает губы трубочкой, и я шарахаюсь в сторону — вот и говори после этого про удачную ночевку в гостиной! Возмущенно вырываюсь, вскакивая:

— Ты что, с ума сошел?! Ну, там Аня за стеной!

Сергей не отпускает, продолжая держать за руки, и приходится действовать резче, вырывая их и освобождаясь. В голосе Сергея обиженный вызов:

— Ну и что? Пускай, она завидует.

Ха! Капец… Чему тут завидовать? Тороплюсь застегнуть ремешок:

— Сережа, я опаздываю!

Тот недовольно ворчит:

— Ну, старая песня.

Меньше надо пить!

— Ты давай, лучше вот, отлежишься, потом по воздуху пройдешься… И приходи в тонус.

Аксюта садится в постели:

— Так я всегда в тонусе.

Самоуверенность вызывает смех:

— Да? Я вчера видела, в каком ты был тонусе.

— Ну, бывает иногда, конечно.

Я тем временем, подняв с пола прислонютую к стене сумку, забираю с тумбочки и клатч.

— Слушай, а что я вчера совсем кривой пришел, да?

Пожалуй, пора переходить к сцене №2:

— Хэ… Пришел. Ну, ладно, будем считать, что ты пришел.

Лицо Сергея становится растерянным:

— Не понял.

По правде говоря, никто его не нес, дошел до кровати на своих двоих, но грех не воспользоваться ситуацией. Склонившись, помогаю ноге справиться с тапком, потом, выпрямившись, бросаю на Аксюту насмешливый взгляд:

— Чего ты не понял? Ты хоть помнишь, как ты спать ложился?

Сергей отводит взгляд:

— Ну, частично, помню.

Частично? Отлично!

— А как в сумку свою залез?

— В сумку?

— Ну, да, искал там что-то…, я не знаю. Я тебя спрашиваю, ты бурчишь мне там что-то невнятное. Потом плюнул, спать завалился. Я тебе еще раздеться помогала.

— Вот это я помню!

— Ну, слава богу, хоть что-то.

Вешаю тоут на локоть, готовая к старту, Сергей же задумчиво чешет затылок:

— Слушай, а чего ж я в сумке то искал?

— Ну, не знаю… я там, потом, как могла, все назад сложила.

Забираю мобильник с тумбочки — алиби обеспечено и можно сваливать — зря Сомова тряслась и боялась. Аксюта снова хватает мою руку и тянет ее к губам:

— Машуль, спасибо тебе большое.

Мобильник в руке начинает названивать, и я прерываю романтическое прощание:

— Ой, слушай, вот уже с работы наяривают.

Кидаю взгляд на наручные часы:

— Конечно, половина одиннадцатого!

Телефон не умолкает, но здесь не поговорить и я махаю трубкой, прощаясь:

— Все давай отдыхай! Бывай!

Выскакиваю из спальни, а вслед слышится недовольное:

— Пока.

Перевесив сумку на плечо на пути в прихожую, прикладываю трубку к уху:

— Алло.

В ответ ядовитый голос Зимовского:

— Добрый день Маргарита Александровна.

— Доброе утро.

— Утро?… А вы где сейчас? … В Лондоне?

Вот упырь, будет мне еще замечания делать.

— Антон Владимирович, что вы хотели?

— Что хотел? Пообщаться с тобой! Очно, на рабочем месте.

От кухни сворачиваю в гостиную к дивану — интересная беседа получается… Что-то Антоша оборзел совсем или что-то действительно происходит важное? На придиванном модуле лежит приподняв морду Фиона и я, сняв сумку, бросаю ее рядом с собакой:

— В таком случае, вам придется потерпеть сорок минут.

В трубке слышится смешок:

— Хэ-хэ…Оптимистично.

— Что-нибудь, еще?

— Послушай, Реброва. Ты что думаешь, если Наумыч в нирване, у тебя «хочу — хожу на работу, хочу — не хожу»?

Пожалуй, ничего не случилось. Просто обнаглел на почве отсутствия присутствия, вот и задирается.

— Зимовский, ты там что, обкурился?

— Что ты сказала?!

— Я говорю — это ты, там, по-моему, в нирване. Как ты со мной разговариваешь?

— Короче — приедешь, пообщаемся по-другому!

В трубке раздаются короткие гудки, и я раздраженно захлопываю крышку:

— Угу, уже лечу.

Бросив мобильник в недра сумки, вешаю ее на плечо — ну, что в путь? Со стороны Анькиной комнаты слышится:

— Доброе утро.

Что-то подруга разоспалась — часовая стрелка все ближе к одиннадцати.

— Ой, Анька, привет. Все, я побежала!

Чмокнув Сомика в губы, спешу на выход.

— Пока…

И вдруг вслед:

— Марго!

Анюта догоняет в прихожей и ждет, пока я, скинув тапки и придерживаясь рукой за полку, надеваю лоферы.

— Да?

— У тебя, сегодня, какие планы, а?

— Ну, я сначала на работу, потом, пару часиков…, потусую…

Нога никак не хочет устаканиваться в туфле, и я непроизвольно морщусь:

— А потом на разведку, а что?

— Да нет, ничего. Ну, будут какие новости, ты звони.

Вторая туфля идет не менее болезненно.

— Всенепременно.

Снимаю с крючка новую серую куртку, купленную на днях, она потеплей старой, а Анька продолжает рядом мяться:

— Слушай…

Торопливо убираю волосы со лба:

— Что?

— А ты, случайно, не в курсе… Там Наумыч, не объявлялся?

Судя по наезду Зимовского, начальника в офисе нет.

— М-м-м, вчера не было, сегодня не знаю. А что?

— Да нет, я так…, ничего.

Все, побежала. Ныряю в открытую дверь:

— Ну, ладно, пока.

— Пока.

Дверь захлопывается, и я бегу вниз по лестнице.

* * *

Теперь, когда Каролина поджала хвост, можно подумать и о возвращении в собственный кабинет. Раздобыв у Люси пустую коробку, успешно расчищаю чуждые завалы на своем столе — туда летят непонятные толстые папки, канцтоварная мелочь, попадается под руку и рамочка с фотографией змеиной семейки — две гадюки: мамаша и дочка. При виде клубка ядовитых пресмыкающихся, ворчу:

— Капец, уже и корни здесь пустила!

Брезгливо отправляю их в общую кучу. От дверей слышится шипение третьего гада, который шустро ползет к столу:

— Боже ты, мой! Наконец-то ты нас осчастливила!

Демонстративно не обращаю на Зимовского внимания, неторопливо разглаживая волосы и расправляя их на плечах:

— Чего надо?

— Мне?

Окидываю Антошу снизу вверх, презрительным взглядом, отвечая уже резче:

— Ну, не мне же.

Голос Зимовского звучит еще агрессивней:

— Мне надо, что бы ты, на работу, вовремя приходила!

Вот, придурок! Бросив еще что-то в коробку, вскинув скептически подбородок вверх, щурюсь на расхрабрившегося заместителя:

— Серьезно? А ты кто такой?

— Наумыч назначил меня, временно, вместо себя!

Угу, скорее медведь в лесу сдохнет.

— Да ты что!? Поздравляю! А где приказ?

Дутый наглец еще и наезжать пытается:

— Какой приказ?!

Но я спокойна, как великий Каа:

— Письменный… Письменный… Что Зимовский А.В. назначен и.о., число, подпись.

Антоша, уже не так нахрапист, и проходит за моей спиной вдоль окна, вставая с другого бока:

— Приказ был устный.

Презрительно кошусь в его сторону:

— Да? Тогда я тебе устно и отвечу — иди, вон там, шалупонью всякой рули. … Хэ… Нашелся он тут, начальник.

Пора, пора наводить порядок… Причем во всем! Отвернувшись от Зимовского, беру со стола офисный стационар и набираю Калугина:

— Алло, Андрей.

— Да, Марго, слушаю.

Чешу лоб — так, что я хотела?

— Зайди ко мне. И вещи мои захвати, пожалуйста.

Ставлю трубку на базу, и Антон тут же предпринимает еще одну попытку наехать:

— Так, значит, с сегодняшнего дня ты отказываешься выполнять устные распоряжения Наумыча?

И где ты их слышал? Во сне? Снисходительно усмехаюсь, чеканя:

— Я твои устные распоряжения отказываюсь выполнять. О подобных вещах Егоров должен сообщать лично мне!

В дверь стучат, и протискивается Калугин, держа с каждой стороны под подмышкой по коробке:

— Извините, Маргарита Александровна, можно?

Как он официален… Тянусь убрать локон за ухо:

— Да, Андрей, проходи, пожалуйста.

Зимовский снова проходит за спиной, уже в обратную сторону, обломавшись и поджав хвост. Но последнее слово хочет оставить за собой — пока Калугин укладывает свой габаритный груз на этажерку, Антон тормозит в торце стола, сунув руки в карманы:

— Но только имей в виду, разговор не окончен!

Типа, он меня строжит? Взгляд не отвожу, с усмешкой парируя:

— Конечно, не окончен. Выйди и дверь с той стороны закрой! Вот, теперь, окончен.

— Ню-ню.

Пока Зимовский уползает, Калугин продолжает стоять ко мне спиной у этажерки с коробками, не оборачивается и не смотрит. Ну, что, пора объясниться? Нервничая, снова поправляю локон, неуверенно приглашая:

— Андрей, ну, что ты стоишь…, с-с-садись.

Тот оглядывается и, вздохнув, приваливается, полу усаживаясь прямо на мой стол, спиной к окну. То есть, лицом к лицу, общаться желания нет? Я не гордая, обхожу вокруг стола и встаю рядышком, разглядывая каменный профиль. Что ж, последуем Анькиному совету — всю правду до конца. Хотя в успех мало верю, но отступать некуда. Внутренне готовясь, вздыхаю:

— Я готова объясниться.

Не глядя в мою сторону, он роняет:

— Это очень хорошо Марго, потому что я готов тебя выслушать.

И я начинаю историю про Машу Васильеву, результатом которой и явилось появление Маргариты Ребровой в редакции «МЖ». Всю мою речь ни один мускул на лице Андрея даже не дрогнет, заставляя терять уверенность, что меня слышат и говорить все горячее и настойчивей, активней размахивая руками:

— И у этой Маши Васильевой был парень, Паша, за которого она собиралась замуж.

Калугин вдруг усаживает поудобней, подтягивая к локтям рукава своего свитерка.

— А у этого Паши друг Сергей — и вот с ним она, потом и замутила!

Понятно? С надеждой смотрю на Андрея, но лицо его по-прежнему хмуро — безучастно, и он качает головой:

— Марго, можно помедленней? Я ни фига не понимаю.

Он морщится:

— Паша, Даша, Саша, Глаша.

Может еще раз? Блин, вот так всегда с Калугой… От моих объяснений у него либо мозг взрывается, либо сплошные выдумки ревнивой бабы, на которые и обращать внимания глупо. А вот когда требуется извернуться самому, так сообразительность просто зашкаливает. Терпеливо объясняю:

— В общем, парень с которым ты меня видел — это и есть Сергей.

Калугин дергается, видимо хочет что-то сказать, и я тороплюсь закончить:

— И он меня принимает за Машу! Понимаешь?

— Да это я понял.

Хорошо! Разжевываю дальше:

— Ну, я вот, через него хочу найти Пашу, чтобы узнать!

Калугин вдруг тихо спрашивает:

— Что узнать, Маргарит?

И этот едва слышный голос хуже ора. Чего я хочу, действительно, от всей этой затеи? Когда Андрюшка рядом, ничего не хочу! Но что будет завтра и если не рядом? Когда он опять скажет «не могу»? Или когда анализы подтвердят отцовство? В глазах закипают слезы, и я поднимаю их вверх. Просто мне надо быть готовой к любому повороту! Тыльной стороной ладони, смахиваю волосы с лица, и еще раз пытаюсь убедить себя и его:

— Господи, ну как что, Андрей! Ты что, не понимаешь?! Он сделал с Машей, то же самое, что Карина сделала со мной. Просто меня засунули в тело Маши, а ее в тело Гоши. Ты что, не понимаешь, что это мой шанс!

Калугин грустно качает головой и все также тихо спрашивает:

— Шанс для чего?

— Как… Ну, чтобы стать обратно Гошей.

Калугин молчит, потом грустно кивает, поднимая брови:

— М-м-м… Понятно.

Ну, вот разобрались. С радостным облегчением вздыхаю:

— Ну, вот видишь.

И Сергей этот мне совсем не нужен, только ты. С надеждой гляжу на Андрея, но у него на лице нет эмоций и взгляд в сторону:

— Вижу…, вижу…, ясненько.

Он вздыхает, наконец, поворачивая голову:

— Марго…

— Что?

— М-м-м… Ты, вообще, во всей этой ситуации, ну, обо мне подумала?

Так я и знала! Я права, не Анька — конечно, он испугается. Его и так всегда мотало быть со мной, а уж после такого признания… Стоп, как он сказал? «Не подумала»? Но это, ведь, неправда! Был выбор перед нами, был! И я честно, предупреждала о нем Андрея, умоляя определиться...

Молчу, не желая оправдываться. Наверно это и правда эгоизм… Как и у всех людей: идя к заветной цели отбрасывать все остальное как не главное, как второстепенное… Я и правда отодвигала в сторону мысли об Андрее… Как отодвигал он мысли обо мне, сходясь то с Наташей, то с Катериной — и неважно, какие были у него цели. Наконец, выдавливаю из себя, тяжело вздыхая:

— Андрей… Я не знаю, что тебе сказать.

Все внутри бурлит от отчаяния, но я не считаю одну себя виноватой — не только встреча с Кариной или столкновение с Аксютой направили меня на поиски Гоши/ Андрей, ведь тоже приложил руку! И то, что мы потом стали спать, от случая к случаю, так это был мой выбор, а не его! Даже объявленный в постели, но секретный для окружающих, статус невесты… Прекрасно понимаю — он никого, ни к чему не обязывает! По большому счету, мое место в его будущем так и не определено. Есть ли я в нем? Была ли я в нем, хоть когда-нибудь, кроме страха «однажды из спальни выйдет Гоша»?

Да, как он не поймет, что эта двойственность разрушает и меня, и наши отношения?! Подталкивает к поискам понятной определенности, торопит назад в будущее! И это наверно будет ужасно, больно и неправильно и для Марго, и для Андрея. Почти стон срывается с моих губ:

— У меня внутри все переворачивается.

Добавить нечего и я расстроено иду к окну. Сзади слышится грустный смешок:

— Хэ… Я тоже не знаю.

Облизав пересохшие губы, разворачиваюсь к его согбенной спине:

— Андрюш, ну, что мне делать?

— Хороший вопрос.

Он поднимается со стола:

— Ты, знаешь, Марго… Марго, ну, я думаю, что в этой ситуации ты сама должна решать, что тебе делать. Если ты хочешь заново стать Гошей … Ну, елки-палки, я не могу в этом тебе препятствовать.

В его голосе звучит надрыв, и я пытаюсь возразить — мы уже были один раз перед выбором Марго или Гоша, ситуация была гораздо мягче и Андрей все равно сказал «нет» нашему будущему. Сейчас мне гораздо сложнее свернуть с полпути и буераками продираться обратно к совместной дороге — и его поддержка в этом мне нужна как никогда!

— Андрей!

— Подожди, дослушай ты меня. Если ты думаешь, что я ничего не чувствую и не понимаю, ты ошибаешься. Я все понимаю! Марго, но я тебя люблю!

Каждое слово тяжелой гирей ложиться на сердце и слезы вновь подступают к моим глазам. Я тоже люблю! Но это никогда не мешало Андрею сказать «нет» и «нам не по пути». Верить или нет? В который раз… Надрыв и слеза в голосе Калугина звучит все явственнее:

— Я принял тебя такой, какая ты есть! И ты мне говорила, что ты меня тоже любишь.

Все верно, все правильно… Мы бесконечно говорим друг другу о любви, и почему-то, по очереди, принимаем совсем другие решения.

— В общем, Марго…

Мне вдруг вспоминаются страшные слова, от которых замирает сердце: «Марго, я думаю, что в этой ситуации, нам с тобой, будет лучше расстаться»… В тот раз, когда он произнес это впервые, пригласив на романтический ужин, казалось, что мое сердце разорвется и не выдержит, утонет в невыносимой боли… Слезы вновь готовы хлынуть, но Андрей говорит другое:

— Если ты заново хочешь стать Гошей, это твое право. Либо ты становишься Гошей, либо ты со мной. Все! Третьего не дано.

Конечно, третьего не дано, кто спорит… Но, как быть уверенной? Как угадать будущее? Что будет завтра? Что будет, когда родит Егорова или выйдет из психушки Катерина? Я молчу, и рыдания подкатывают комком к горлу. Сжав зубы, поведя головой из стороны в сторону, пытаюсь, внутренне, хоть что-то сформулировать из сумбура нахлынувших мыслей. Если сейчас высказать недоверие к его прошлым обещаниям и словам, это ничего не изменит, только приведет к еще большим обидам. На самом деле, он вовсе не хочет «принимать меня такой, какая я есть», и никогда не хотел. Каждый шаг к нашему сближению — это всегда бой, боль и потери. И за небольшой победой, всегда следует отступление, если не бегство. Вот и сейчас, он не готов решать, определяясь с нашим будущим, и торгуется — выбирай: либо Гоша, либо он сам. То, что я ищу Пашу, почти наверняка не приведет к результату, нет никаких гарантий, что он добавит, хоть минимум нового в уже известную информацию. И, тем не менее, даже попытка напоминания о моем мужском прошлом вызывает отторжение у Андрея и жесточайший ультиматум. Огорченно покачав головой, обхожу вокруг кресла и плюхаюсь в него устало:

— Я не знаю, что тебе сказать.

Кусая фалангу пальца, хмуро таращусь в угол, мучаясь от бессилия: отказаться от поисков, как призывает Андрей — это сжечь последний мост, причем своими руками; его же обещания, судя по опыту, надо разделить на десять и распространяются они не дальше самого ближайшего будущего. Калугин тоже не остается на месте и, сунув руку в карман, собирается уйти:

— Ясно.

Вчера посчитал шалавой, теперь бездушной эгоисткой… Ясно ему! Вскидываюсь вслед, протестуя:

— Что тебе ясно?

Андрей вспыхивает как порох, повышая голос:

— Ясно, что ничего не ясно!

Потом резко меняет тему, возвращаясь ко мне:

— Хорошо, ладно…, э-э-э… Скажи, мне, пожалуйста, Сергей этот, он с вами живет?

Сергей? Что будет дальше, я уже подозреваю… Вопросы, которые заставят оправдываться. Они не главные, второстепенные, но именно они, если отбросить главную цель, опускают меня ниже плинтуса и топчут всмятку. Если не шалава, то наверняка любовница! На глазах выступают слезы, но я еще пытаюсь отбиваться:

— Что, значит, с вами?

— Ну, то и значит, с тобой, с Аней, я так понимаю.

Не поднимая глаз, с трудом выдавливаю:

— Временно.

Обвинитель уже готов обрушиться всем своим негодованием и это прорывается в голосе:

— Прекра-а-асно!

Он мечется возле торца стола:

— Понятно, ну и где он спит?!

Дальше можно не продолжать. Я еще прекрасно помню все те оскорбления и рвотные рефлексы, которые он демонстрировал, недовольный моей благосклонностью к Шепелеву: «Бе-е-е, мужик с мужиком!». Дрогнувшим голосом пытаюсь уйти от ответа:

— Андрей, что за вопросы?!

Даже если и целовалась, почему он думает, что я способна прыгнуть в койку к первому встречному? Почуяв добычу, градус предвкушения в голосе Калугина только прирастает:

— По-моему, нормальный вопрос!

Сложив руки на груди, он бьет и бьет в выбранное слабое место, словно вбивая гвоздь:

— Человек живет с вами под одной крышей, он же должен где-то спать?

Молчу… Чтобы сейчас не сказала, все равно буду обвиняемой и он не станет верить ничему, кроме своего вердикта: «ты с ним спишь!» Причем в самом грубом смысле. И действительно — присев на карточки, Калугин вкрадчиво интересуется:

— Он с тобой спит, да?

Не верю этому умиротворению — еще вчера орал, что во мне сидит Гоша, который теперь путается не с бабами, а со всеми мужиками подряд. Бросив взгляд искоса, отказываюсь становиться жертвой:

— Что, значит, спит?

В голосе Калугина все больше металла:

— То и значит, Марго. Я задал тебе вопрос!

Только вопрос поставлен так, что как не ответь, все равно буду виновата.

— Андрей, мы спим на разных концах кровати.

Реакция предсказуема до мелочей — приложив ладошку к щеке и пригорюнившись, Андрей с издевкой хмыкает:

— Серьезно?

— Да, серьезно!

— И что, за это время, то есть не было ни разу предпринято никакой попытки, чтоб к тебе пристать, так?

Не выдержав, вскакиваю — какая разница, были у Сергея попытки или нет, если я люблю тебя?

— Слушай, что ты от меня хочешь, а?

Калугин быстро вскакивает с корточек:

— Я чего хочу?

Меня уже бесят его намеки, вокруг да около, и я лезу напролом, наседая:

— Ты пять минут стоишь мне здесь и намекаешь. Если ты хочешь спросить — было ли у нас чего-нибудь, я тебе отвечу — не было ничего и быть не могло!

Сдавать прокурорские позиции Андрей не хочет и начинает изображать смех:

— Маргарита, ты выбрала шикарную линию поведения!

— Ты о чем?

— Да все о том же! Там где люди обычно оправдываются, ты сейчас еще умудрилась на меня наехать.

Потому что знаю тебя как облупленного, знаю все твои путаные заходы, из которых ты делаешь только те выводы, которые нужны тебе!

Протестующе отмахиваюсь:

— Да Андрей, никто на тебя не наезжает, ты сам начал этот разговор.

Только итог получил не такой, как хотел. Не чувствую я за собой вины, не буду умолять и ползать, униженно посыпая голову пеплом. Разволновавшись, прохожу мимо Калугина, и он кричит мне в спину:

— Да неужели ты не понимаешь, что это ненормально?!

Я же все рассказала! Отчего и почему.

— Да, что, ненормально?

Калугин чеканит:

— Ты живешь с мужчиной в одном доме! Ты ложишься с ним в одну постель! И ты что, считаешь, что это в порядке вещей, что ли?

Ложусь, но не «сплю», в отличие от некоторых, которые и это считали в порядке вещей. Такие двойные стандарты заставляют взорваться:

— Ха, капец, это кто мне сейчас предъявы тут выкатывает, а?

Судорожно убираю волосы со лба:

— Когда ты там со своей Наташей ковырялся, я вообще ходила, молчала в трубочку, ни слова тебе не сказала!

Чуть согнув колени, насмешливо развожу руками:

— Потом супружница твоя нарисовалась, чокнутая, она что, в туалете спала?

Калугин на меня не смотрит, сопит, сжав зубы, потом скрипит раздраженно:

— Вот ты это сейчас к чему, все сказала?

К тому, что ты не прокурор, а я не подсудимая! Сбавляю тон:

— Да к тому, что ты тогда меня просил тебя понимать, и я тебя понимала.

Андрей только недовольно ведет головой — из обвинителя превратиться в такого же обвиняемого никому не нравится, а напоминание о его собственных подвигах, ломает всю линию нападения. — А сейчас я тебя прошу… Понять меня! Мне это очень важно и нужно для дела, понимаешь?

Возвратившись к своему креслу, плюхаюсь в него, а Андрей так и остается стоять безмолвной статуей, переваривая сказанное. Все еще разгорячившись, судорожно вздыхая, приглаживаю растрепавшиеся в запале волосы. Помолчав, Калугин роняет:

— Понимаю… Ладно, будем считать, что мы поговорили Маргарит, но, если честно, я, все равно, ничего не понял.

Скорее не захотел понять. В его голосе нет тепла, и он с этим «не понял» собирается уйти.

— Чего ты не понял?

Андрей останавливается, а потом поворачивается с печальным видом:

— Марго, послушай, ты очень часто признавалась мне в любви.

По новому кругу… Но следующий вопрос заставляет растеряться:

— А зачем?

— Что, значит, зачем?

Потому что любим друг друга, конечно.

— Маргарит, ты каждый день, каждую минуту ждешь возвращения Гоши. Зачем признаваться мужчине в любви?… Если женщина это делает, она ждет каких-то ответных чувств.

Да не жду я никого каждую минуту, но как я могу отвергать Гошу?! Он часть меня и с этим ничего не поделать — иногда пересиливает Марго, иногда он, особенно когда ей хреново и хочется все изменить. Мои глаза опять наполняются слезами — очень легко раскладывать по полочкам, когда уже все случилось. Но разве это вина — любить?

— Ты их получила.

Ответить нечего и я молчу… Получила… Новый подход разбивает все мои оборонные редуты, все ответные упреки в его адрес . И огрехи за все свои предыдущие метания Андрей разом отвергает, делая только меня в них виновной — получается, он сопротивлялся, избегал, боролся со своими чувствами, а я давила, признавалась в любви, соблазняла, даже увезла насильно в подмосковный особняк… И получила то, что получила — он сдался и одарил.

Переход от шалавы, спящей с Сергеем, к лживой дряни, обманувшей любовь Калугина, еще тяжелей. Затравленно смотрю на Андрюшку, и он подступает вплотную, проникновенно склоняясь. Его голос полон участия:

— Блин, ну неужели ты не понимаешь, что если ты, вот так вот исчезнешь, то это будет для меня равносильно твоей смерти? Ты понимаешь это или нет?

Смерти? Этот новый удар, добивает меня окончательно. В носу становится мокро, свербит, и голос получается плаксивым и дрожащим:

— Понимаю.

— Угу.

Андрей выпрямляется, отступая:

— Я тебя умоляю, не молчи, пожалуйста!

Может и правда бросить все? Все розыски? Все равно же толку нет, и наверняка не будет. Ну, найду я этого Пашу и что? Андрей же меня любит! Я не хочу делать ему больно, не хочу заставлять страдать… «Равносильно смерти»! Я же помню, как рыдала и валялась разбитая, когда Калугин решил жениться на Наташе и уехать с ней в Испанию… И как меня крутило в другой раз, когда он позвал меня на ужин, и после поцелуев объявил: «нам лучше расстаться»... Сдохнуть хотелось!... Еще сдерживаю слезы, и голос превращается в хриплый скрип:

— Андрей, что ты делаешь, у меня сейчас сердце разорвется!

— Марго, ты знаешь, у меня тоже есть сердце и оно тоже не железное.

Чувствую, как покатились по щекам слезы, но поднять глаза и посмотреть в лицо Андрюшке не в моих силах…. Может я и дрянь последняя, но мне нужно, нужно дойти до конца! Других шансов не будет, я чувствую, я знаю! Калугин, цокнув языком, идет прочь из кабинета:

— Ладно, понятно.

Как только хлопает дверь, прикрываю рукой лицо, стирая слезы…. Еще одна такая неделя и если не будет результата, точно не выдержу.

Погоревать и выплакаться не позволяет вопль ворвавшегося Зимовского:

— Маргарита Александровна!

Черт! Вскочив из-за стола, разворачиваюсь к заму спиной, утыкаясь носом в приоткрытые жалюзи и пряча там покрасневшие глаза:

— Что?!

— А позвольте узнать, когда можно будет взглянуть на вашу статью?

Странный вопрос, если Антоша даже тему номера обсуждать отказался. Или все еще играет в большую шишку? Не оглядываясь, ворчу:

— Что, опять начальника врубил?

— Ну, насколько я понимаю, начальника вы во мне не признаете?

— Правильно понимаешь.

Привычная стычка позволяет прекратить реветь, вытереть щеки и отвлечься.

— Но, тем не менее, без вашей статьи, все остальное стоит.

А как же обещанная желтуха? Провалилась с треском?

— Что, остальное?

Сзади слышится язвительный смех:

— Удивительно, что главный редактор задает мне подобные вопросы.

Стою, как в воду опущенная — после разговора с Калугиным, мне абсолютно безразличны глупые уколы Антона — тупо слушаю его причитания, а мысли все не здесь, с Андрюшкой…

— Мы фотосессию начать не можем, смета опять, таки…

Врет, собака страшная… Вчера Егорова при мне визжала про смету занятости моделей в фотосессии, Калугина к Эльвире таскала. Но спорить не хочется, и я вяло скриплю:

— Будет, статья.

— Позвольте узнать, когда?

Занудная въедливость вызывает раздражение, заставляя повысить голос:

— Я сказала, будет!

Слышу шаги — до Зимы видимо доходит, что разговоры со спиной не особо продуктивны и он, наконец, удаляется. Комок рыданий снова подступает к горлу, и я торопливо оглядываюсь на прикрытую дверь — не топчется ли там кто следующий. Голову начинает ломить и я, тяжело вздохнув, прижимаю к вискам костяшки указательных пальцев, пытаясь массажировать. Потом, вытерев мокрый нос, плюхаюсь в кресло за столом. Надеюсь, найденная визитка уже сегодня снимет все вопросы. Я даже не знаю, чего больше хочу услышать от Павла — «ничего не знаю» или «я помню все». Рука непроизвольно тянется вверх, и я нервно грызу ноготь…