Вернись и полюби меня (Come Once Again and Love Me) (гет)

Северус вошел в дом своего детства, которым он владел на протяжении двадцати одного года и скоро будет владеть снова. Солнце садилось — большую часть дня оно провисело на бледном и мутном небе, и сейчас, на закате, ставшие яркими лучи пронизывали ровные шеренги домов и сквозь кухонные жалюзи падали на стены золочеными полосками.

Как всегда, он вошел в дом через черный ход. Как всегда, свет не горел — мать находила электричество слишком слепящим. Из-за этой ее привычки им не раз удавалось сэкономить на счетах, обходясь магическими огнями и ее фосфоресцирующей настольной лампой. Отец злился до невозможности, но выбора иногда не было — он пропивал все деньги, и платить по счетам оказывалось нечем.

В гостиной шелестели книги; мать паковала свою библиотеку. Она всегда заполняла все свободные стены книжными полками — единственная роскошь, которую отец и мачеха ей позволяли. Северус часто гадал, рассталась бы она с библиотекой, если бы могла выручить за нее хоть что-то. Он не был уверен — мать всегда казалась жадноватой, особенно до знаний. "Ориентируйся на свои сильные стороны, Северус, — не раз поучала его она. — Даже если они и кажутся не слишком надежной опорой".

— Северус? — позвала она из гостиной. Он вслушался в ее интонацию — голос показался спокойным. Не то чтобы он мог ей отказать, будь это не так.

Уже не в первый раз Северус подумал, что ему, скорее всего, удавалось так долго выживать только потому, что в нем, как и во всех чистокровных — или наполовину чистокровных — детях с младенчества укоренились те привычки, которых требовал от своих Пожирателей Темный Лорд. Вежливость в условиях жесточайшего давления. Постоянное ожидание телесных наказаний. Слепое послушание, когда на тебя смотрят — и молчаливое восстание, как только бдительный надсмотрщик поворачивается спиной.

Неохотно он подошел к дверям гостиной, но мать лишь продолжала восседать на своем кресле, обитом пыльно-зеленым бархатом. Кресло это было магическим; время от времени оно посапывало, словно во сне, или шевелило ножками, выполненными в виде когтистых лап. Северус видел это кресло даже в самых ранних воспоминаниях матери; она взяла его с собой, когда вышла замуж — точно так же, как и все остальное, чем она сейчас владела. Насколько ему было известно, она никогда не возвращалась в магический мир, если не считать той поездки в Мунго, когда он был еще совсем маленьким. Все его школьные принадлежности и учебники перешли к нему от нее; мать даже шила ему школьные мантии из купленных в городке отрезов черной ткани.

Невольно он задумался, откуда она взяла траурную одежду. Зная ее, вероятнее всего, из сундука с приданым.

Сейчас Эйлин занималась библиотекой. Какая-то система в ее действиях явно была — книги шуршали в воздухе, пролетая через комнату, и сами по себе собирались в стопки у всех четырех стен. Она читала — в левой руке держала книгу, правая покоилась на подлокотнике, а кончиками пальцев небрежно придерживала волшебную палочку.

Помедлив, мать подняла на него взгляд. Лицо ее было безмятежно и ничего не выражало.

Она махнула волшебной палочкой — к счастью, всего лишь указывая в направлении старой софы с некрасивой оливково-зеленой обивкой.

— Садись, — приказала мать, и голос ее был таким же, как и лицо, ровным и бесстрастным.

Ей захотелось поговорить. Просто чудесно.

Северус не мог вспомнить, происходило ли в прошлый раз то же самое. В напластованиях воспоминаний о периоде юности не нашлось ничего более внятного, чем смутная мысль о том, что смерть отца отчего-то удивила его куда больше, чем он того ожидал. Попытался вспомнить, тосковал ли он когда-нибудь по отцу, но не нашел ни следа от этой эмоции. Слишком давно это произошло, да и чувство даже тогда должно было быть весьма расплывчатым.

Он пересек комнату, лавируя между стопками шуршащих книг, и сел на софу — из диванных подушек немедленно полезли пружины. Неужели та самая софа, которую он предлагал Нарциссе? Ему стало смешно, хотя ничего смешного в этом, в общем-то, не было.

Закрыв книгу, мать опустила ладонь на переплет. Пока что она только глядела на него — но способности к ментальной магии были у них в крови, и Северус осторожно избавился от эмоций. Его совершенно не устраивала возможность того, что мать проберется к нему в голову и обнаружит там что-нибудь компрометирующее — например, кто он такой на самом деле. У нее хватит таланта, чтобы отличить фантазию о том, что ему тридцать, от не-фантазии.

Магический огонь в камине подсветил его лицо с одной стороны. На улице прокричал черный дрозд — там, на морозе, за тонкой оконной рамой; где-то на дороге рявкнул машинный выхлоп. В доме стояла тишина.

— На днях тебе исполнится семнадцать, — наконец промолвила мать. — В нашем мире ты будешь считаться взрослым, хоть и молодым.

Северус ничего не сказал. Она вопросительно приподняла бровь, и только тогда он тихо ответил:

— Да, матушка.

— Твой отец не мог оставить дом тебе, поскольку по маггловским законам ты еще считаешься ребенком. Поэтому он оставил его мне. Однако я зарегистрировала его в Министерстве как магическое домовладение, и девятого января тебе незамедлительно будут доставлены магические передаточные документы.

— Благодарю, матушка, — произнес он. Его всегда поражало, как специфически она исполнила свой материнский долг — обеспечив ему проживание в маггловском доме. Однако жизнь ее всегда вертелась вокруг самой слизеринской из концепций: обходись имеющимся.

— Я наложила на дом стандартные отталкивающие заклинания, чтобы прохожим-магглам он казался пустым и неинтересным, — продолжала она. — И легкие охранные чары. По достижении совершеннолетия можешь заменить их на те, которые тебя больше устроят. Маггловские счета проблем составить не должны — ты можешь использовать магию, чтобы получить все необходимое.

— Да, матушка, — откликнулся Северус автоматически. Хорошо, что не придется снова долго экспериментировать, чтобы в доме была вода, когда муниципалитет перекроет водопровод — это и в первый раз не доставило ему ни малейшего удовольствия. Он вспомнил, как нечаянно повредил трубу на улице и получил залп ледяной воды прямо в нос. Правда, по столь обширной мишени промахнуться было непросто.

— Как вдова твоего отца я унаследовала после его смерти небольшую сумму денег. Я оставляю их тебе. — Как и в прошлый раз. — Этих денег тебе должно хватить до окончания школы, пока ты не найдешь себе нормальную работу.

Работа. Черт возьми, в один прекрасный день ему придется искать себе работу. Все прошлые карьерные перспективы теперь сгорели синим пламенем. Помнится, на первых порах принадлежать к числу Пожирателей было весьма прибыльно...

— Я перебираюсь к тете Филомеле, — движение было еле заметным, но он все равно увидел: она начала вертеть в пальцах волшебную палочку — не исключено, что даже неосознанно; мать использовала ее для передачи эмоций, точь-в-точь как другие передают их жестами. Северус выучился читать ее позу, жестикуляцию, изменения в выражении ее лица — изучал их до тех пор, пока мельчайшая перемена не стала для него ценнейшим источником информации. Он знал, что для чистокровной ведьмы нервно крутить палочку — все равно что заламывать руки.

Почему — для него было очевидно. Дело в тетке Филомеле, умалишенной сестре ее отца. Изо рта у нее текла слюна; она либо говорила нечленораздельно, либо несла бессмыслицу, и жила на острове Мэн, в полуразвалившемся имении, с платной компаньонкой и двумя домовыми эльфами. Мать когда-то заняла место этой компаньонки — и, видимо, вскорости займет его вновь, чтобы опять коротать дни в обществе душевнобольной и двух ее угрюмых и желчных домовых эльфов. Насколько Северусу было известно, Филомела никогда не узнавала племянницу — несомненно, это стало одной из причин, по которым Эйлин там поселилась.

Это, и еще то, что у нее никогда не было особого выбора.

— Разве она еще не мертва? — уточнил он ради правдоподобия.

— Нет.

Северус выжидал в молчании — мать уставилась в противоположный конец комнаты, и взгляд ее казался почти невидящим. Он помнил, как однажды выбрался ее навестить и аппарировал на бесплодный скалистый клочок земли на краю аспидно-серого моря. Сложенный из серого сланца дом; пустынные и каменистые берега; воздух — серый и невесомый — был наполнен гулом неумолчного прибоя. Он мог только гадать, нашла она там покой или же безысходность.

— Матушка, — произнес он, не зная, стоит ли об этом говорить, — ничто... не обязывает вас... отсюда уезжать.

Он не увидел никакой внешней реакции, но знал, что слова его были услышаны.

— Нет, Северус, — ответила она наконец. — Я всегда была здесь чужой. — Мать посмотрела на него, и горящий за креслом свет отбросил на ее щеки черную вязь теней. — Тебе комфортно в маггловском мире?

Он почти ответил "нет", но осекся. Визит в больницу абсолютно сбил его с толку — как его собственным душевным смятением, так и царившим в больнице хаосом; однако он не забыл тот первый вечер в этом молодом теле, когда прямо посреди сырой и промозглой улицы вдруг осознал, что для магглов он все равно что пустое место. Когда-то этот факт стал бы для него тяжким испытанием, но сейчас, когда его постигла куда худшая участь, это чувство несло ему только успокоение. Выживи он в войне — это было бы невозможно.

Однако быть неприметным для магглов — слишком мало. Особенно в долгосрочной перспективе. В отличие от Лили, Северус плохо разбирался в этом мире. За время каникул он узнал от нее больше, чем от отца за семнадцать лет, поскольку отец никогда ничему его не учил — только как яростно презирать весь свет, пока даже кости твои не истлеют.

— Я справлюсь, — произнес он. Возможно, что и впрямь справится, если придется. Бывало и потруднее.

— Ты должен культивировать в себе этот навык, — сказала мать, — если получится. Для чистокровного волшебника — для всех чистокровных — маггловский мир совершенно непостижим. Слизеринец не вправе игнорировать столь значительную часть реальности, которая может причинить ему существенные неудобства. В таком мире слишком многое ему неподвластно. Самой мне никогда не удавалось освоить это искусство, а сейчас уже и пробовать поздно. Но я не то хотела с тобой обсудить.

Она снова умолкла. Комнату теперь освещал только огонь в очаге — блики солнечного света высоко на голых стенах уже давно померкли.

— Я долго откладывала эту беседу по целому ряду причин — не буду утомлять нас обоих их перечислением, — начала она медленно. Разумеется, допытываться Северус никогда не станет — приличным детям это не положено. — Но сейчас ты уже достаточно взрослый — даже более, чем достаточно. Надеюсь, что-то из сказанного даже осядет у тебя в голове.

Северус молча выжидал. Матери повезло даже больше, чем она предполагала: сейчас все разумные аргументы осядут у него в голове куда более охотно, чем в шестнадцать. Он уже не такой идиот, каким был тогда — хотя бы в некоторых аспектах.

— Прошлым летом, — сказала она задумчиво, — когда ты постоянно прятался у себя в комнате, выглядел так, словно у тебя сердце разбилось, и больше не произносил имя той девочки, я подумала, что это уже случилось.

— Это? — переспросил Северус.

Ответный взгляд его матери к дальнейшим расспросам не располагал.

— Буду весьма признательна, если ты не станешь меня перебивать, — отчеканила она таким голосом, что даже огню в камине захотелось бы съежиться. — Полагаю, я достаточно разумна, чтобы объяснить свою мысль без чужих подсказок.

Северус решил, что лучше всего совершенно заткнуться и даже не извиняться. Сильнее она не рассердилась — значит, угадал он верно.

— С того самого момента, как я встретила эту девочку, — продолжала мать, снова расслабляясь до задумчивого тона (ну да, если только "удостоить миссис Эванс недоверчивым взглядом вместо рукопожатия" можно обозвать "встречей с Лили"...), — я знала, что она разобьет тебе сердце.

Северус почувствовал, как от упомянутого органа по венам начал расползаться лед — точно сосульки по проводам на линиях электропередачи.

— Такова обычно участь подобных нам, — продолжала мать. Голос ее становился все более далеким и бесстрастным — окклюменция словно осушала все ее эмоции, отводя их в глубокую темную воронку. — Особенно когда мы сталкиваемся с теми, кого все любят. Ты же не посмеешь отрицать, что ее превозносит пол-Хогвартса слепых обожателей?

Хотя Северус ни за что не согласился бы с тем, что превозносить ее могут только слепцы, с одним он спорить не мог: Лили действительно всегда восхищались. Иногда — почти всегда — это ее напрягало, и Северус не одно десятилетие не мог уразуметь, почему. Неужели она предпочла бы, чтобы ее ненавидели, презирали или же не замечали? Неужели популярные люди действительно верят, что автоматическая враждебность хоть в чем-то менее поверхностна, чем автоматическая симпатия?

Он довольствовался коротким:

— Да. Лили действительно популярна.

— Почему? — спросила мать — так, словно сама прекрасно знала ответ, но хотела выяснить, знает ли его он.

Потому что Лили само совершенство — хотя, конечно же, не поэтому. Потому что они считали ее совершенством во всех тех аспектах, которые имели для них значение. Хорошенькая, талантливая, жизнерадостная — она прекрасно соответствовала их ожиданиям. Они ничего не знали о ее взрывном темпераменте — что она способна больно уязвить, дай только повод, и свято уверена в собственной непогрешимости, а еще — упертая и безнадежно наивная, потому что слепо верит другим на слово. Они не знали, что Северус давал ей свои записи по зельям — всегда, с самого первого дня; Слагхорн приписывал все заслуги ей одной, и Лили лишь неуверенно пыталась его переубедить — настолько довольной и одновременно виноватой она себя при этом чувствовала. Не знали они и о том, что, хотя некоторые ее идеи в области трансфигурации были и впрямь блестящими, порой она допускала грубейшие промахи. Они и понятия не имели, что она была нерешительна, порой откровенно ленилась — особенно когда речь шла о каком-нибудь соревновании — и о том, что несмотря на всю свою любовь к магии, Лили предпочитала мир магглов — его кинотеатры, его невозможную живопись, а еще поезда и самолеты, потому что по пути любила видеть, куда едет. Им бы и в страшном сне не приснилось, что иногда она чувствует себя лишь бледной фикцией, имитацией настоящей волшебницы, которая не заслуживает ни популярности, ни чужой любви...

...а потом он разинул рот и проорал свое "грязнокровка" прямо на глазах у толпы человек в пятьдесят. Неудивительно, что она настолько рассердилась, что больше не захотела с ним общаться. Сам того не желая, он ударил прямо по живому, вытащил наружу все ее комплексы и угодил в ту болевую точку, которую она прятала ото всех, кроме него. По крайней мере, на тот момент прятала. Конечно, потом она все рассказала Поттеру, поделилась с ним всем — как тем, что когда-то предназначалось только для Северуса, так и тем, что никогда ему не достанется...

Апогей жесточайшей в мире иронии: сколь бы он ни наслаждался, жаля других словами, сколь бы метки и разящи ни были его уничижительные замечания, сколь бы усердно он ни пытался умалить других и принизить — одно-единственное слово единственному человеку, которого он хотел обидеть менее всего на свете, нанесло рану куда более явную и глубокую, чем он когда-либо намеревался.

Как можно сказать: в моих глазах ты совершенство, и подразумевать при этом даже те черты, которых сам человек стыдится?

Он ответил матери:

— Потому что Лили кажется совершенством во всех отношениях, какие для них важны.

— Да, — она моргнула, словно не ожидала, что он сумеет уловить ее мысль. Скорее всего, действительно не ожидала; он и сам сомневался, что сумел бы ответить ей в шестнадцать.

— Она хорошенькая, ее семья не бедна, и, скорее всего, в учебе она тоже не из последних. Хотя и не из первых — первые никогда не бывают всеобщими любимицами, — добавила мать с вескостью человека, который прочувствовал эту истину на собственной шкуре. Северус знал, что это и впрямь было так.

— Такая девочка, Северус, сможет выбрать себе любого, кто ей понравится. И, конечно же, жизнь устроена так, что ей с неизбежностью понравится кто-то такой же — кто тоже сможет выбирать... пожалуйста, пойми меня, Северус, — вероятность того, что она захочет связать свою жизнь с таким, как ты, очень, очень мала.

В тенях от горящего камина темные глаза матери казались огромными. Северус собрал воедино всю свою злость, ярость и досаду от прозвучавшей правды и убрал их очень далеко — глубоко под фасад, который окклюменция сохраняла спокойным и непринужденным.

— Люди любят не за то, что истинно, — продолжала мать, и где-то глубоко внутри Северус зафиксировал легкое колебание эмоций, вызванное удивлением: он никогда раньше не слышал из уст матери это слово — любовь. — А за то, что только мнят истинным. Поэтому мир населен людьми с разбитыми сердцами. Когда живешь иллюзиями, они с неизбежностью рассыпаются. Людям свойственно жить по шаблону, Северус. Они будут повторять тебе разные слова — долг, честь, любовь — пока тебя от них не затошнит. Порой они станут утверждать, что одно как-то связано с другим — что за честность и верность долгу тебя могут полюбить, и что те, кого ты любишь, должны чтить твои чувства в ответ. Но все это — ложь. Химера. Морок. И чем искреннее будет твоя вера в этот обман, тем болезненней потом окажется... разочарование.

— Принцы никогда не умели смиряться с разочарованием, Северус, — сказала мать негромко. — Это нам не свойственно. Помнишь, я тебе когда-то говорила, что окклюменция размывает те эмоции, которые мы чувствовали бы без нее, а в конечном счете способность их испытывать и вовсе атрофируется?

Северус кивнул, не доверяя собственному голосу. С этой истиной на собственной шкуре познакомился уже он.

— Разочарование тебя ожесточит — что, в свою очередь, не даст тебе свернуть с этой дороги. Хотела бы я предложить тебе какие-нибудь гарантии — что если ты поступишь так, а не иначе, то сможешь освободиться от этого... проклятия, которое у нас в крови — точно так же, как и способности к ментальным искусствам. Но в жизни гарантировать ничего нельзя.

— Кроме смерти, — сказал он, не в силах удержаться.

Она вскинула на него глаза и произнесла — еще тише, чем прежде:

— Да. Кроме смерти. Но до нее еще надо дожить, Северус. И дни свои желательно посвятить не только ожиданию этой последней гарантии.

В комнате стоял по-зимнему густой полумрак; сквозь мглу он увидел, как она принялась вертеть свою волшебную палочку, обводя пальцем вырезанные на рукояти розы и шипастые ежевичные ветви.

— Ты уже почти взрослый, Северус. В это время в семьях принято передавать волшебнику его наследие. Я не всегда... поступала с тобой правильно. Порой — по собственному выбору, но в остальном мне попросту приходилось довольствоваться тем, что есть. У меня нет ни недвижимости, ни денежных средств, чтобы передать их тебе; только маггловские недвижимость и имущество. Я могла бы дать тебе книги — но это может сделать любой, и найти их ты можешь где угодно. А твой талант к магии и ментальным искусствам, равно как и твой темперамент и даже... твоя предрасположенность к несчастливости... это ты и так унаследовал от меня, хотелось мне того или нет. Мне не досталось фамильных сокровищ, какие можно было бы тебе передать — только фамильные проклятия.

Единственная долговечная ценность, которую я могу тебе предложить, это поделиться с тобой одной истиной: ты не властен над другими людьми, Северус. Не в том, что имеет значение. Ты можешь попытаться. Ты можешь ими манипулировать — отнять то, что они любят, или же дать то, чего они жаждут; ты можешь запугать их, можешь сломать их, можешь возвысить и прославить. На какое-то время они могут даже подчиниться твоим желаниям. Но когда-нибудь твоя власть пойдет прахом, и все будет кончено — они уйдут, и что бы тебя ни заставило всего этого добиваться — все твои причины тоже рассыплются пылью. Как будто их никогда и не было. Если ты поймешь это, Северус, — на самом деле поймешь, не просто научишься повторять, а примешь всем сердцем, то приобретешь самое ценное знание, какое только может достаться человеку: знание, что никто не властен и над тобой тоже.

— И тогда, — промолвила мать, и глаза ее были темны, непоколебимы и бездонны, — ты сможешь свободно жить собственной жизнью, не нуждаясь в каких-либо гарантиях.

* * *

27 декабря 1976 года

Лили была уверена, что Петунья подходит к жизни совсем не так, как нормальные люди. (Тот еще парадокс, если вдуматься, поскольку желание быть нормальной всегда манило Петунью на манер путеводной звезды). Нормальный человек, когда он не в восторге от общества навязанного ему больного, будет прямо-таки сгорать от нетерпения, дожидаясь, пока тот поправится. Петунья же окружала пациента столь удушающей заботой, что терпеть ее в качестве сестры милосердия становилось сущей пыткой. В качестве орудий оной она совершенно немилосердно использовала подносы со специально сваренным супом и теплым питьем.

Лили даже не подозревала, что вся эта суета вокруг нее — подушки, которые ей постоянно взбивают, бумажные носовые платки, которые постоянно убирают с пола, и бесконечные стаканы с соком, которые постоянно нужно допивать — что все это заставит ее почувствовать себя такой... никчемной. Когда Пожирателям Смерти надоест брать уроки у миссис Снейп, они вполне могут заглянуть за конспектиком к Петунье. В ее руках ассорти из разных крекеров превращось в столь же грозное оружие, как готовая к бою волшебная палочка.

Как ей это удается, Лили совершенно не понимала. Все равно что смотреть на совершенно ровную скатерть на столе: видеть — видишь, а повторить этот фокус не можешь. Возможно, виноват был особый блеск в глазах Петуньи? Или та интонация, с которой сестра спрашивала, не нужно ли Лили что-нибудь? Или же механическая щетка для уборки — Петунья появлялась откуда ни возьмись и молча водила ею по ковру, убирая крошки и салфетки. Возможно, дело было в коробке с бумажными платками — сестра выравнивала ее по краю столика всякий раз, как Лили доставала себе платок и нарушала строгую симметрию. Или в этом негромком хмыканье — причем с непредсказуемыми интервалами, так что даже непонятно было, отчего хочется громче вопить — от того, что она опять хмыкнула, или от того, что она все еще молчит.

Как бы там ни было, но когда ближе к полудню в дверях появился Северус, — сверкая глазами и бесшумно как тень, — Лили чуть не разрыдалась от облегчения.

— Сев! — воскликнула она, разрываясь между тремя противоречивыми желаниями: потянуться к нему, ткнуть в Петунью обвиняющим перстом и прочистить забитый нос. В итоге она высморкалась в бумажный платок и, как только Петунья отвернулась, чтобы смерить новопришедшего недовольным взором, указала на сестру пальцем и беззвучно проартикулировала: "Спаси меня", — умоляюще взглянув на Северуса.

— Петунья, — сказал он, и вида не подавая, что заметил этот отчаянный призыв, — вывела свою щетку на прогулку, как я погляжу? Должно быть, Лили разводит дичайший беспорядок.

Петунья явно не знала, что на это ответить. С одной стороны, это был Северус, и выражение его лица наводило только на мысли о каком-то завуалированном оскорблении, поэтому именно это она и заподозрила. С другой стороны — на оскорбление сказанное не особо тянуло, и более того — оно вообще не слишком вязалось с тем, что мог бы сказать знакомый ей Северус.

Помедлив, она переводила взгляд с него на сестру. Потом перехватила покрепче механическую щетку и сказала в сторону Лили: "У тебя сок заканчивается", — так, словно на пороге стоял не человек, а какая-то вешалка для одежды. Она ухитрилась протиснуться в дверь мимо Северуса, попутно двинув ему в ребра ручкой щетки, и выйти из комнаты, так и не подав виду, что его заметила.

— Что это было? — спросила Лили, снова сморкаясь в бумажный платок.

Северус пожал плечами. Притворил дверь одной рукой, другой рассеянно потирая ушибленный бок.

— На такое сложно придумать ответ. По крайней мере, ей. Как я и думал.

Затем его внимание переключилось на нее — весьма ненавязчиво, но Лили все равно почувствовала, что ее словно просветили рентгеновскими лучами.

— Ты выглядишь на редкость изможденно, хотя весь день провалялась в постели.

— Потому и выгляжу, — объяснила она — наполовину жалобно, наполовину возмущенно. — Можно подумать, тебя самого легко задержать в кровати хоть на час, господин худший в мире пациент. Помнится, когда ты подцепил грибковую золотуху на четвертом курсе, мадам Помфри пришлось тебя привязать, чтоб ты не удрал из больничного крыла.

— По-моему, от температуры у тебя начались проблемы с памятью, — сказал Северус. — Никогда не носил столь пафосный титул.

Он выдвинул из-за письменного стола стул с подлокотниками и опустился на него, выглядя при этом почти так же официально, как Петунья. Лили постаралась не улыбнуться.

Дверная ручка начала поворачиваться.

— Не оставляй меня с ней одну, — прошептала Лили, и секундой позже в комнату прошествовала Петунья — губы сжаты в тонкую линию, в руках — кувшин с соком.

Побуравив немного взглядом Северуса, она глянула на Лили с подозрением. Поставила сок на столик, выровняла коробку с бумажными платками, поправила на Лили одеяло. Северус наблюдал за ней, словно изучая диковинное животное на предмет пригодности в ингредиентах для зелий. Наконец Петунья окинула комнату жгучим взором, пришла к выводу, что даже ей тут нечего больше приводить в порядок, и соизволила выместись восвояси, дважды хмыкнув напоследок.

Лили и Северус остались сидеть в благоговейной тишине, как будто им только что довелось лицезреть волшебный спектакль. Впрочем, в некотором роде так оно и было.

— Бог ты мой, — произнес Северус.

— Она такая со вчерашнего дня, — простонала Лили, схватилась за коробку с платками и опрокинула ее со столика. Северус нагнулся за коробкой одновременно с ней — они сшиблись лбами, и он что-то пробормотал под нос — к счастью, неразборчиво, не то она наверняка бы вспыхнула до ушей.

— Не переживай, — утешила его Лили, потирая голову. — Это все равно лучше, чем двенадцать часов Петуньи.

Северус взглянул на нее пристально и оценивающе.

— Она постоянно выравнивает коробку — дело в этом?

— Не только. Еще в том, как она хмыкает. И в соке. И вообще во всем. Может, она надеется удушить меня заботой?

— Или же застращать до полного выздоровления.

— Да я и так хочу поправиться, только чтобы деться от нее поскорее.

Северус поставил бумажные платки на столик — наискосок и совершенно асимметрично; Лили тепло улыбнулась. Он снова надел черный джемпер; волосы его — опять немытые — начали слипаться в сосульки, а штаны прохудились на коленке. Ей ужасно хотелось его обнять, но она знала, что он воспротивится. Северус реагировал на объятия еще хуже, чем на подарки.

— Значит, мама все-таки заставила тебя взять куртку, — сказала Лили бодро.

— Тебе есть чему у нее поучиться, — только и сообщил он в ответ. Выудил шариковую ручку из хаоса на письменном столе и начал медленно поворачивать ее между указательным и большим пальцами. Зрелище было почти гипнотизирующее.

— Факт, — согласилась Лили удрученно. Она хотела бы вести себя со своими детьми так же, как мама — быть такой же доброжелательной и терпеливой, но уметь настоять на своем.

Не такой, как мама Северуса...

— Как дела дома? — спросила она. Она всегда задавала ему этот вопрос, и Северус всегда отделывался односложными, ничего не значащими ответами... Лили и помыслить тогда не могла, что все окажется настолько плохо...

Господи, какой же она была наивной. И это тогда, когда ей больше всего требовалась мудрость. Возможно, этот так называемый "второй шанс" на самом деле лишь ценный урок по ретроспективному анализу...

— Мать все еще собирает вещи, — сказал Северус. — У нее очень много книг, — добавил он.

Лили невольно улыбнулась:

— Ах вот как это тебе досталось.

— Да, она мне оставляет кое-что из своей библиотеки, — Северус то ли предпочел не понять намек, то ли не включил сегодня чувство юмора.

— Ты уже разобрался, отчего обведена та дата на календаре?

— Да, — ответил он небрежно.

Лили моргнула.

— Сев! Что ж ты раньше молчал? И почему же?

— Это не слишком важно.

В выражении его лица ничто не указывало на ложь, но она все равно прищурилась.

— Да-а-а? А что случилось с твоим "я знаю, что это важно"? Сев, ты сам сказал — ты из-за этого даже домой вернулся! Ты же ненавидел уезжать из Хогвартса — но из-за этого события все-таки уехал. — Он открыл рот, вероятно, собираясь скормить ей какую-нибудь ложь, но она успела встрять первой: — Я думала — это посвящение в Пожиратели.

Повисла короткая, пульсирующая тишина — а потом Северус фыркнул и сказал:

— Как жаль, что Темный Лорд, — Лили ненавидела, когда он так его называл — от "Волдеморта" ее так не передергивало, — в данный исторический период не оказался — не окажется? — настолько беспечен, чтобы раздавать Метку болтливым школярам. Нет, это не инициация.

Бешеное сердцебиение немного унялось, но до конца она пока что не успокоилась. Спросила требовательно:

— Но это все равно как-то связано с Пожирателями?

Северус безразлично пожал плечами:

— В тот период моей биографии ничто другое для меня не имело значения.

Лили сглотнула. Его лицо казалось холодным и безразличным — но сжатые пальцы сминали ткань брючины. Может, из-за окклюменции эмоции только кажутся далекими? А на самом деле они по-прежнему внутри и ничуть не ослабели?

— Так что это такое? И если ты опять отделаешься своим "неважно", — она постаралась сделать предупреждение как можно более явственным, хотя голос ее дрожал, — я завизжу. Честно-честно.

Северус смотрел на нее, словно издалека. Он молчал так долго, что ей показалось — он ушел в себя настолько глубоко, что начисто позабыл о ней. Потом он произнес этим своим негромким безупречным голосом:

— Тридцать первого меня должны были — должны будут — представить Темному Лорду.

Лили вытаращилась на него, опасаясь, что у нее зазвенело в ушах. Пробормотала:

— Но ты же сказал — я подумала...

Северус снова умолк; лицо его было невыразительным и застывшим, словно камень. Потом он взглянул вниз, на зеленую ручку в своих пальцах, и переключился на нее — словно обнаружил восхитительную новую игрушку. Наконец он сказал:

— Лили... Не знаю уж, что именно гриффиндорская молодежь думала о движении Пожирателей — хотя догадаться несложно, — добавил он сквозь зубы, — но ты должна понять, чем оно было изначально.

— Я и так знаю... — пылко возразила Лили. Северус только тяжело вздохнул — у нее в груди словно что-то взорвалось, но он предупреждающе выставил вперед руку, и она не без труда проглотила так и рвущийся с языка комментарий на тему того, что именно гриффиндорская молодежь в целом и данная ее представительница в частности думали об этом культе маньяков-расистов.

— Я знаю, во что оно превратилось потом, — сказал он холодно. — Полагаю, даже лучше, чем ты. — Слова откликнулись внутри новой волной ослепительной ярости — но она лишь стиснула зубы, пережидая бурю, потому что это была правда. — Но когда все только начиналось — особенно в рамках Слизерина... Пожиратели были всего лишь движением. Политическим движением — не более. Закулисная политика; невидимые тени глубоко под землей — то, как устроен мир по мнению идиотов-подростков.

Мне никогда не удавалось донести до тебя... как функционирует Слизерин. Но помнишь Клуб Слизней? Это Слизерин в миниатюре — те же подковерные интриги, формирование альянсов, место в иерархии — там вообще все завязано на иерархию. Кого ты знаешь. Кто ты такой. Кто блюдет твои интересы. Потому что так устроены чистокровные семьи. Они устроены так, и поэтому факультет, куда попадают дети из чистокровных семей, устроен так, и поэтому впоследствии чистокровные семьи... Замкнутый круг. Уроборос. Одно неотделимо от другого, и когда-то — скорее всего, века назад — чистокровная политика и Слизерин стали одним и тем же. Ты знаешь, что Темный Лорд — такой же полукровка, как я?

— Я... нет, — сказала Лили, и салфетка в ее руке замерла на полпути к носу. — Но... что?..

— Он полукровка — потомок Салазара Слизерина по материнской линии, который вырос в приюте среди магглов. Его звали Том Риддл. Он очень рано заметил в себе магические способности, но не знал, что это такое, а потом его забрали в Хогвартс, и Шляпа направила его в Слизерин, где отношение к тебе зависит от того, что другие о тебе знают. Слизеринцы не делают ставку на темную лошадку и не вкладываются в предприятие, не сулящее выгоды.

На мгновение Лили представились сводчатые судебные залы Визенгамота, битком набитые малышами в слизеринских мантиях.

— Северус, ты говоришь об одиннадцатилетних детях.

— О детях, чье воспитание приучает их использовать инструментарий власти точно так же, как твое научило тебя включать телевизор. Все чистокровные знают друг друга, Лили, все до единого. Отчасти оттого, что для них это способ контроля, но в основном потому, что их слишком мало осталось.

Лили смутно припомнила, что Сириус как-то раз рассказывал что-то подобное. Только он при этом презрительно фыркал и не казался спокойным и остекленевшим, как море в безветренный день.

— Дети из чистокровных семей попадают не только на Слизерин, — заметила она, сама толком не понимая, к чему клонит.

— Да, они есть на каждом факультете. Точно так же, как и полукровки, и магглорожденные. О да — среди нас были магглорожденные слизеринцы. Прагматизм, амбициозность и изворотливость — универсальные человеческие качества. Но во многом Слизерин опирается еще и на репутацию. Семьи, наиболее преданные идеалам чистоты крови, считают сам факт ее наличия признаком избранности. Это особый взгляд на мир — точка зрения, которую не поймет большинство не-слизеринцев. Большинство из нас когда-то научились к ней приспосабливаться, но некоторые с этим просто рождаются.

Лили почувствовала себя ребенком, которому пытаются объяснить что-то колоссальное и запутанное.

— То есть ты пытаешься сказать, что Слизерин... самовоспроизводящаяся система? Из замкнутого круга настолько сложно вырваться, что он расползся на весь Слизерин и связанные с ним чистокровные семьи?

— В некотором роде. В определенном смысле это верно не только для Слизерина, но и вообще для всех чистокровных семей — отчасти поэтому тенденция попадать на определенный факультет передается по наследству. Это чистокровная традиция, которую старательно внедряют в каждое последующее поколение. Конечно, время от времени появляются такие, как Блэк, которые откровенно наслаждаются своей непохожестью на остальную семью, но так бывает нечасто. В чистокровных семьях... не принято терпеть непослушание младших. Попав в Хогвартс, ты в буквальном смысле слова столкнулась с иной культурой.

Лили вспомнилась его мать — как она похлопывала себя по бедру волшебной палочкой — и ее мороз продрал по коже... А Сириус? Как он замирал при малейшем упоминании родных — вроде "Орион Блэк, твой отец" или же "Вальбурга, твоя мать"... а эти его вспышки чего-то темного, уродливого...

— Я поняла... поняла. И при чем тут Волдеморт?

— Он был слизеринцем до мозга костей — от природы, не благодаря воспитанию. В начале обучения он был никем, но к седьмому курсу, а скорее всего, и раньше, он до такой степени освоил эту систему, что все чистокровные механизмы функционирования, доступа к которым он был лишен в детстве, оказались в его распоряжении. Я уже говорил, что чистокровные волшебники мыслят иерархично. Они обожают, когда нижестоящие беспрекословно им подчиняются; они вообще обожают обзаводиться нижестоящими. Однако в большинстве своем они неспособны обходиться и без вышестоящих — но Темный Лорд был на это способен, что дало ему определенную власть. Слизерин приучает, что сконцентрированное на правильном объекте восхищение — твой ценнейший капитал; Темный Лорд это подметил и... обратил в свою пользу.

— И конечно же полезные связи, — продолжал Северус. — Это тоже бесконечно важно. С кем ты общаешься? Все его знакомства преследовали определенную цель. Поскольку родственных связей у него не было, ему пришлось начинать с нуля. Но Темный Лорд был умен и терпелив — как любой уважающий себя слизеринец. Каждый слизеринец знает свои устремления — и позволяет им дозревать на медленном огне, потому что торопливость и опрометчивость могут спугнуть желанную цель прямо у тебя из-под носа. Таким образом, Темный Лорд начинал со знакомого плацдарма: политика, связи, умение вызывать восхищение. В Министерстве он завел полезные контакты среди власть имущих — среди тех, кто мог способствовать его продвижению. Порой это было другое знакомство, порой — финансовая поддержка. Его сторонники озвучивали за него его идеи — но ни его имя, ни он сам в этих разговорах никогда не фигурировали. В то время он тщательно отбирал своих Пожирателей: долгий процесс, приглашение только по референции — поручитель требовался уже для того, чтобы Темный Лорд вообще о тебе услышал; личная встреча же и вовсе представляла из себя целую церемонию. Однако ничего более внятного о ней я тебе рассказать не могу, поскольку и сам не помню. Из-за Обливиэйта.

Его голос словно погрузил Лили в какой-то транс — будто он протянул ей в ладонях странную чужую вселенную или же попросил впервые заглянуть в зеркало, где мир, который она видела с кристальной ясностью, вдруг перевернулся с ног на голову... Это наваждение, где Темный Лорд представал искусным манипулятором, которого годами третировали высокородные представители чистокровных семей — пока, наконец, он не обрел такую власть, что все надменное презрение облетело с них как шелуха, оставив только раболепное восхищение и стремление угодить...

— Откуда ты знаешь про Обливиэйт, если ничего не помнишь? — спросила она в недоумении.

— Потому что я ничего не помню, а с новыми адептами всегда поступали именно так. Поначалу Темный Лорд не раздавал Метку направо и налево просто так, за здорово живешь; это был знак уважения, знак почета. В школе мы часто о ней говорили — не представляя, разумеется, что это на самом деле за хуебень, зная только, что с тобой случится что-то особенное, если ты заслужишь его внимание. Именно так он завладел умами всего Слизерина, Лили — он хорошо понимал его образ мышления, как любой, кто провел там семь лет. Он точно знал, что надо сказать, чтобы каждый, в ком были хоть зачатки амбиций, жаждал стать его приближенным — и чтобы получить его Метку, его внимание, его силу и власть, был нужен кто-то, кто тебя ему представит. В моем случае, — сказал он, осклабившись, — это был Люциус.

Не удержавшись, Лили выпалила, совершенно ошеломленная этой новостью:

— Но Джеймс говорил — Люциус такой чудовищный сноб...

Сама не зная отчего, она покраснела — такое у Северуса было лицо, словами не передать, какое.

— То есть... я не... — протянула она беспомощно.

— Ты хочешь сказать — зачем только ему сдался старина Сопливус с его немытыми волосами? — помог ей Северус; негромкий его голос так и сочился язвительной насмешкой — призрак того обволакивающего безупречного голоса, каким он говорил тогда, в самый первый вечер; эхо интонации, прозвучавшей в словах его матери, когда та заставила Лили почувствовать себя каким-то слизняком. На сей раз Лили даже не понимала, над кем именно он насмехается — над ней? Над Джеймсом? Над самим собой?

— Не надо, — прошептала она. — Не надо, Сев. Ты же сам знаешь, что это неправда.

Он поднял на нее взгляд — сколько раз Волдеморт видел на его лице точно такое же выражение? Она не знала.

— На самом деле, — произнес он холодно, — для Люциуса это вполне имело смысл. Как я уже говорил, чистокровные волшебники любят, когда им подчиняются. Почему, думаешь, Блэк и Поттер держали рядом с собой Петтигрю? — и, прежде чем Лили успела оправиться от шока, Северус продолжил: — Думай обо мне как о его Петтигрю, если тебе так проще. У Люциуса было много лизоблюдов и подхалимов — я был одним из них. Он любил держать нас под рукой, чтобы оскорблять, унижать и третировать; взамен он получал от нас только повиновение и восторг. И поскольку слизеринцы не скупятся на вознаграждение за хорошую службу, Люциус щедро одарял тех, кто сносил все покорно. В моем случае он свел меня с Пожирателями Смерти.

— Это чудовищно, — чуть не плача, прошептала Лили.

— Я сам того хотел, — произнес Северус. Голос его казался обескровленным — настолько он был лишен эмоций; словно они все вытекли из него, как вода в водосток. — Люциус был... доволен. И Темный Лорд...

Он так и не договорил. Лили могла только гадать, уж не собирался ли он сказать что-то вроде "и Темный Лорд был мной доволен тоже". В его лице было что-то такое — как будто тень вокруг глазниц; что-то пустое и недоброе — словно она на секунду заглянула в чужой кошмар.

Инстинктивно она потянулась к Северусу — так, словно это прикосновение должно кого-то из них успокоить; но стоило ей только шевельнуться, как он немедленно вскочил со стула, так резко, что уронил его, задев при этом письменный стол. Кувшин на столешнице подпрыгнул, но устоял — но Сев, должно быть, решил, что тот вот-вот упадет, и перехватил его, окатив при этом соком кисть руки и запястье.

— Сев, — начала Лили остолбенело — уж чего-чего, а такого она от него точно не ожидала; села в кровати — оставалось только свесить ноги на пол, а потом можно будет подняться и наконец до него дотронуться...

— Нет, — сказал он тихо и жестко — не громче шепота, но шепот всегда гладкий, а голос его таким не был. — Не трогай меня.

Он дышал тяжело и часто — совсем не так, как дышат, просто сидя в комнате; попятился назад — она не отводила от него взгляда — вжался спиной в закрытую дверцу шкафа...

— Я не... когда утешают... ты не понимаешь...

На несколько мгновений Лили оцепенела — одна нога на полу, другая еще на кровати. Он стоял на другом конце комнаты, дыша хрипло и неровно; одним резким движением запустил пальцы в волосы. Внизу, во дворе, послышался гундосый голос Петуньи; хлопнула дверца машины.

Лили надеялась, что поступает правильно. Вытянув руку, она указала на стол.

— Сев, — он взглядом проследил, куда показывал ее палец, но глаза его лихорадочно метались, не останавливаясь ни на миг... ее ладонь — ее плечо — потолок — дверь комнаты... — Напишешь мне, в чем дело?

Он уставился на нее. Всего лишь стоял и смотрел — долго, очень долго.

Затем повернулся к письменному столу и потянулся к левому ящику за листом бумаги — Лили всегда хранила ее там — так привычно и непринужденно, как будто пользовался этим столом двадцать лет. Она завороженно следила за тем, как он нашел шариковую ручку в центральном ящике — зеленую, ту самую, которую она выбрала для заметок накануне Сочельника.

Она думала — он будет писать долго, заполнит словами целую страницу, но Северус лишь вывел короткую строчку и, не глядя, протянул ей листок.

Там было написано лишь несколько слов: "Как тебе не противно ко мне прикасаться?"

Лили не могла отвести от них глаз. Долго, очень долго.

В голове у нее крутился миллион с хвостиком разных ответов. Она могла — и хотела — объяснить ему многое. И еще — задать миллион разных вопросов. С хвостиком. Потому что он тоже мог ей многое объяснить. Но она знала, что скажет только одно.

Лили вскинула на него глаза. Наверное, прочесть что-либо по его лицу не смог бы никто в этом мире.

— Потому что ты мой лучший друг, — сказала она.

Северус не отреагировал. Совсем никак. Потом в уголке левого глаза проступила слеза — поползла вниз, так медленно, что исчезла, так и не скатившись со щеки. Он поднял левую руку — чтобы поймать слезу, стереть ее, спрятать лицо и не дать себя рассмотреть. Глаза его закрылись, а дыхание стало тихим — настолько беззвучным, что Лили не могла ничего расслышать. Она думала, что сейчас разрыдается, но в глазах было сухо и ясно; сложив лист бумаги, засунула его в карман пижамы, чтобы он не достался Петунье.

— Значит, ты не собираешься встречаться с Волдемортом, — сказала Лили уверенно.

Северус молчал — зажмурившись, по-прежнему прижимая ладонь к лицу. Когда заговорил, голос его звучал уже естественней, почти твердо:

— Лили, пойти на первую встречу с Темным Лордом — не то же самое, что сходить на свидание по объявлению. Ее нельзя отменить, если вдруг услышал, что у него бородавка, или потому что передумал в последний момент, или встретил в прачечной кого-то поинтереснее. Эту встречу для меня организовал Люциус, а морочить голову Малфою почти так же опасно, как и самому Темному Лорду.

— Часто ходил на свидания по объявлениям? — поинтересовалась Лили, почти улыбаясь.

— Нет. Отчего-то Темная метка на руке отбивает к ним всякий интерес. Малоизученный побочный эффект. А ну марш назад под одеяло — тебе что, охота терпеть Петунью дольше, чем абсолютно необходимо?

Устраиваясь в кровати поуютнее, Лили так и видела перед глазами картину, как Пожиратели Смерти листают газету в поисках колонки знакомств. Пришлось натянуть одеяло до самого носа, чтобы Северус не увидел ее лицо.

— Но... я так и не понимаю, откуда ты все это знаешь, если ничего не помнишь.

— Я принял Метку в восемнадцать, после окончания школы. — Северус так и не отнял руки от лица, хотя снова опустился на стул. Правда, теперь это больше походило на попытку найти опору — он облокотился о ручку стула, положив на ладонь подбородок. Осанка его уже была не такой прямой — плечи поникли, и он казался уставшим. — По моим воспоминаниям, до того дня с Темным Лордом я никогда не встречался — но знал, что на каком-то этапе эта встреча должна была состояться. Когда именно — раньше было несущественно.

Лили изучала его лицо. Похоже, он сказал правду. Она это чувствовала.

Полнейшая беспомощность — как же она ее ненавидела. Ей так хотелось, чтобы все вдруг упростилось — чтобы Северус как-нибудь все исправил, и вокруг было только положенное людям необременительное и мирное посмертие... Но умом она понимала, что это невозможно.

— Хочешь сказать, он поставил тебе Метку после всего одной встречи?

— Полагаю, к тому моменту он несколько снизил планку.

— Ты не должен так о себе говорить! — воскликнула она и добавила, чувствуя себя при этом как-то абсурдно: — Даже если Волдеморт... эм-м... Но ты все равно не... не должен с ним встречаться, Сев, даже если и не можешь просто отказаться! Должен же быть какой-то — какой-то другой выход, разве нет?

— Я подумывал уехать из страны, — ответил Северус — с каменным лицом и абсолютно серьезно, — осесть в Непале и разводить коз.

— Дубина, — сказала она, мечтая поцеловать его в щеку, но вместо того уткнулась в носовой платок. — Не пугай меня так — я чуть было не решила, что ты это серьезно. Как я тут пытаюсь говорить, в отличие от некоторых.

— В таком случае — не беспокойся. Прошлой ночью я разработал несколько планов на случай разных непредвиденных обстоятельств; я с этим разберусь.

Лили прищурилась — у нее возникло подозрение...

— Северус Снейп, — твердым голосом заявила она, — если ты думаешь, что я соглашусь тут сидеть и сморкаться в платочек, пока ты будешь выяснять отношения с толпой убийц и Пожирателей Смерти, то ты глупее, чем... я даже не знаю, с чем тебя сравнить!

— Ты? Сидеть тут? Конечно нет! Я как раз хотел тебе предложить составить мне компанию и залить всю эту толпу соплями.

От такой наглости у Лили даже рот не сразу открылся, но потом она все-таки собралась с мыслями.

— Прекрасно, — сказала она отрывисто, — очень рада, что тебе пришла в голову такая блестящая идея. Они ни за что не одолеют мой насморк. Он воистину непобедим.

— Нельзя ли без шуток? — Северус мрачно нахмурился, что с его стороны было совершенно возмутительно.

— А я не шучу. Я не оставлю тебя расхлебывать все это в одиночку, Северус. Ни за что.

— За кого ты меня принимаешь? — он почти фыркнул. — За гриффиндорца? Мои планы куда сложней и продуманней, чем "ворваться и начать швыряться заклинаниями".

— Ну и в чем же они тогда заключаются, господин суперстратег?

— С годами я научился одной мудрости: планы, чреватые летальным исходом, нельзя обсуждать с больными и гриффиндорцами. Я тебе не скажу, — пояснил он терпеливо, когда Лили уставилась на него.

— Хорошо, — сказала она, испытывая острое желание ткнуть его Петуньиной механической щеткой в уцелевший бок. — Тогда я сама что-нибудь придумаю. Думаю, нам надо спрятаться.

— Нам? — переспросил Северус. Она не знала, что его больше шокировало — то ли повышенный идиотизм самой затеи, то ли тот факт, что она сказала "мы".

— Да. Я очень хорошо умею прятаться. У меня много опыта по этой части.

Либо Северус решил, что она это предложила всерьез (она лишь отчасти не шутила), либо не справился с искушением ткнуть ее носом в непролазную дремучесть этой затеи.

— Не сработает. Не в долгосрочной перспективе.

— Тогда снизойди до меня. Я не хитроумная слизеринка. Для нас, гриффиндорцев, ворваться и начать швыряться заклинаниями — разумный план на все случаи жизни.

— Знаю, — он помолчал, снова отступая глубоко в себя. Лили невольно вспомнилось лицо его матери — какой она казалась тогда, в больнице, когда невидяще смотрела на пейзаж с парусниками.

— Темный Лорд, — медленно начал Северус, — не слишком любит... чтобы его дергали по пустякам. Если я должен встретиться с ним тридцать первого декабря — он будет ожидать, что эта встреча состоится, — от той интонации, с которой Северус произнес "ожидать", у Лили даже мурашки по коже поползли. — Таким образом, я не могу на нее не пойти. Однако я могу... оказаться не в состоянии это сделать.

— Не в состоянии? — переспросила Лили. К чему он клонит — она еще не поняла, но, судя по его пристальному взгляду, к чему-то, что ей явно не понравится. Скорее всего — настолько, что захочется на него наорать. Можно уже начинать готовиться.

— Хочешь помочь? Тогда сделай так, чтобы я угодил в больницу, — сказал он так же хладнокровно, как будто попросил сходить в аптеку за пачкой аспирина.

— ЧТО?! — дернись он от этого вопля — Лили была бы довольна, но, увы, этот мерзавец даже ухом не повел. — Ты что — окончательно рехнулся? И не подумаю — что ты — тьфу на тебя!..

— Очень хорошо, — со скукой в голосе согласился Северус, — тогда, быть может, поможешь мне написать вежливое письмо Темному Лорду, чтобы отклонить его любезное приглашение? Да, и некролог мне заодно составь — если я совершаю с твоей помощью самоубийство, то пусть хоть организация будет на высоте.

— Знаешь, я вот тут недавно говорила, что даже не знаю, с чем сравнить твой идиотизм. Так вот, уже знаю: он может соперничать только с абсурдностью этой затеи! Нет и еще раз нет!

Северус вздохнул.

— Я даже объяснить еще ничего не успел.

— Какие объяснения? Сев, да что я натворить такого должна, чтоб ты в итоге оказался на больничной койке! Тебе же совсем плохо будет!

— Ну да, в этом весь и смысл, — сказал Сев. На его лице явственно отражалась мысль "ну и кто тут полный тупица?"

— Да не хочу я тебе вредить, ты, придурок!

— Либо это сделаешь ты, либо они, — сообщил он, слегка приподнимая брови.

Лили так и онемела. Только уставилась на него, тяжело дыша; замотала головой, сама не зная, что именно отрицает — то ли отказывает ему в просьбе, то ли просто не хочет, чтобы он оказался прав.

— Я знаю, что умений и навыков у тебя хватит, — продолжал Северус, все еще удивленно приподняв брови. — Ты как-то раз прокляла Эйвери — когда он пришел в себя, то так тебя обложил, что даже я его словарному запасу поразился. Потом многие из... нас... — на мгновение его лицо исказилось — она так и не поняла, издевка это была или отвращение, — спешили убраться у тебя с дороги.

О да — эту историю Лили не забыла.

— Контрапассо*, — прошептала она. Одно из заклинаний Дамблдора; на тренировках его не разучивали, потому что оно действовало только на людей — на людей, которые, во-первых, совершили ужасные вещи, а во-вторых — были способны на угрызения совести. Если в душе оставался хотя бы еле тлеющий уголек раскаяния, Контрапассо раздувало его до бушующего пламени.

— Нет, Сев. Нет. Я не могу так с тобой.

Северус перевел на нее этот оценивающий взгляд — словно заглянул ей прямо в душу и увидел, как она стояла над поверженным Пожирателем Смерти — Эйвери, как она теперь знала — разрываясь от жестокого ликования пополам с лютым отвращением к себе.

— Подойдет что угодно столь же опасное, — только и сказал он.

Она снова замотала головой, но Северус, должно быть, понял, что она протестует оттого, что ей все это не нравится, а не оттого, что отказывается помогать. Он терпеливо произнес:

— Лили, я не могу накладывать проклятия сам на себя. Все должно выглядеть правдоподобно. Я должен серьезно пострадать и суметь это доказать, когда мое отсутствие станет предметом разбирательства.

Лили сглотнула.

— Ты сказал "когда", а не "если".

— Уверяю тебя — не случайно.

О Господи. Лили содрогнулась. Она вспомнила, как Северус ее спас — на том поле боя, где пахло горелой травой, а на черном небе проступал оранжевый цвет; как выплывали из темноты металлические маски Пожирателей Смерти, блестя от вспышек заклинаний; взрыв — и Волдеморт вошел к ней в дом; треск ломающейся двери, голос Джеймса — беги, Лили, возьми Гарри, я его задержу... и зеленый свет — свет, который заливал все, окрашивал даже ее сны, стоило только закрыть глаза...

— Сев, это что-то изменит?

Он закрыл глаза и медленно их открыл. Сразу ничего не сказал — раздумывал над ответом, как она догадалась. Ей хотелось взять его за руку и держать — чтобы держаться хоть за что-нибудь...

— Невозможно предсказать, что именно мы изменим, а что останется как было, — сказал Северус наконец; черные глаза его казались непроницаемыми. — Но Пожирателем я больше не стану. Никогда.

Больше никогда...

— Ладно... ладно. Я это сделаю, — ее сердце пропустило удар. — Но так и знай... это — то, что с тобой будет — это нехорошо... неправильно.

— Конечно, — сказал Северус.

Она могла только гадать, отчего у него заблестели глаза — словно океан в полнолуние.

* Контрапассо — см. Ад Данте. Специфическая форма воздаяния за грехи. (прим. перев.)