Чужая. Часть 1. Этот прекрасный мир (гет)

До чего же сказочная нынче выдалась ночь! Сыто ухмылялась в небе белая полная луна. А вот он, слуга её, был голоден. Заперли его здесь, напоили дурманом, отнимающим силы, не дающим ясно соображать... Вот кабы не это проклятое зелье, пойти бы сейчас, сорвать чёртов замок — и вниз по лестнице... А там они, человеческие дети... Их не мучает луна, они не чувствуют боли превращений, их не душит этот жуткий голод. Почему так, а? Отчего у одних жизнь как жизнь, а другим достаются лишь её клочья, которые раз за разом приходится выцарапывать у повелительницы-луны? Как хочется иногда сломать эту жуткую несправедливость! Пусть и они, эти счастливые беззаботные человеческие дети, станут такими же... И утолить, утолить бы свой сумасшедший голод!

Нет, нельзя так. Впился зубами в лапу. Полегчало.

...А в лесу сейчас, наверное, рай. Серебристые сугробы высокие — под брюхо... Воздух холодный, свежий, хвойный — захлебнуться... И такая желанная Большая Охота — когда и стая, и ночь, и погоня, и добыча... Добыча.

...Пахнет сладко. Травой и стаей. Теплом.

Нет, этого не может быть, потому что не может быть никогда! Но... её шаги он не мог бы спутать ни с чьими. Да, так и есть. На правой туфельке каблук стёрт больше, чем на левой, поэтому походка слегка неровная, даже на слух... Идёт медленно, крадётся, боится. Да, страхом от неё пахнет. Если бы не зелье, бросился бы. Идеальная жертва.

..."Не то важно, откуда ты узнала, а то важно, зачем ты всё-таки пришла. Ты ведь даже не представляешь, как я могу быть опасен сейчас, девочка. Поразительная беспечность с твоей стороны. Ведь ты же всегда была такой хитрой и осторожной..."

Берта подошла совсем близко. Почти невыносимо близко.

"Ну, что, что тебе нужно тут, в эту ночь? Беги скорее отсюда, если у тебя в голове осталась хоть капля разума! И не возвращайся больше... Ну, что же ты стоишь, глупая?!"

И — переворачивается мир — тот нормальный логичный мир, в котором человек, встречающий оборотня на своём пути, стремглав убегает прочь, а зверь, даже под зельем, жаждет Охоты...

И — только двое в кляксе лунного света на каменном полу. И она перебирает его шерсть ледяными руками, к прикосновениям которых он так привык (к хорошему ведь быстро привыкаешь), и капают ему на морду её горячие солёные слёзы...

И он, волк, словно жалкая дворовая шавка, не имеющая ни капли гордости, лижет руки ей, всего лишь человеку (а при ином случае — всего лишь добыче). И чуть ли не скулит — от этой её нереальной близости, оттого, что так знаком ему запах её рук: кисловатый — чернила (после магловских авторучек трудно привыкнуть к гусиному перу); горький — очередное лечебное зелье; и... да, точно, он мог бы и раньше догадаться — тот самый слабый въедливый сладковатый запах, с которого всё началось... Это всё объясняло: и то, что она пришла сюда, и то, что страхом от неё уже не пахнет. Чего можно бояться, когда мозг затуманен наркотическим дымом?

А вот Люпину стало не по себе. Что-то заныло в груди... А, да, это же сердце. Вопреки всему — человеческое. Волки-оборотни почти ничего не боятся — мало найдётся таких вещей, которые всерьёз могут им навредить. Слишком мощная тёмная магия окружает вервольфа...

Но люди... люди способны испытывать страх. И сейчас Люпин испугался. Потому что именно сейчас до него, наконец, дошло, что он натворил. Не раз и не два вспомнились ему за эту бесконечно долгую ночь слова Снейпа. Тот никогда особенно не стеснялся в выражениях и высказал ему всё, что думает. Теперь Люпин готов был под каждым словом подписаться...

Он переспал с собственной ученицей, что плохо. Делал это неоднократно, с полным для себя кайфом, не думая о последствиях да и вообще позабыв обо всём на свете (в частности, о том, что он оборотень, и о том, что не имеет права даже к ней прикасаться, не то что...), что очень плохо. Короче говоря, сделал то, чего не должен был делать ни при каких обстоятельствах. И хуже того — не только воспользовался её телом, но и заставил полностью раскрыть душу. Заставил доверять, заранее зная, что лжёт ей.

Но самое страшное, сводящее с ума своей безысходностью заключалось в том, что даже теперь, когда, казалось бы, все карты открыты, Берта продолжала ему верить...

— А я думала, оборотни без одежды превращаются... — Берта отвернулась от окна, в которое смотрела, пока волк обратно превращался в человека.

— А я думал, что с травкой ты завязала, — тяжко вздохнул Люпин. Боль трансформации ещё не до конца утихла. — Выходит, оба мы ошибались. Зачем ты притащилась сюда, сумасшедшая девчонка, да ещё под кайфом?

Берта пожала плечами.

— Ты — здесь. И тебе плохо. По-моему, ясно.

Подошла и снова опустилась на пол рядом с ним, на то же самое место, где провела всю эту ночь.

— Сейчас легче будет, — пообещала Берта, осторожно обнимая Ремуса.

И ведь знает же откуда-то, что после трансформации сильные прикосновения почти невыносимы! А так... так — хорошо.

Это ощущение было ему очень знакомо. То же самое он чувствовал, когда Берта обнимала его во сне. От её рук, пальцев, от всего тела исходил тогда слабый поток магии... не поток даже, а скорее ручеёк. И магия эта, чистая, светлая, как живая вода, легко впитывалась в его тело. Вот и теперь — расслабляются напряжённые мышцы, пропадают спазмы, испаряется в неизвестном направлении боль... Как-то даже начинаешь верить, что в своё время эти ручки спасли не одну жизнь.

И кто сказал, что ведьмы — тёмные злобные существа и энергетические вампиры? Авторы средневекового научного трактата "О волховании презлейшем" (единственной книги с упоминанием о ведьмах как таковых, которую Люпину удалось отыскать) явно не были знакомы с Бертой Лихт.

Да, они точно не знали, какой может быть ведьма. Как просто, на уровне инстинктов, ничуть ей не дорожа, она отдаёт силу. Какие замечательные лекарственные зелья она варит. Как тянутся к ней за лаской животные: у Хагрида она единственная из слизеринцев, кто имеет отличные оценки. Даже Клювокрыл её признал...

Да, эти почтенные маги, посвятившие ведьмам целый раздел своего длинного научного труда ("Как извести ведунию"), точно ничего не знали о ведьмах.

...А кому известно о ней, Берте, лучше, чем ему, Ремусу Люпину? Люди её сторонятся — сбивают с толку ледяные равнодушные глаза, хмурая молчаливость, вечно прямая спина и по-слизерински вздёрнутый подбородок. Всё это так, и она действительно такая. Днём.

А вечером, после отбоя, она появляется в его кабинете, обычно у Ремуса за спиной, чтобы закрыть ему ладошками глаза... Неизменные её косы расплетены, волосы густые, длинные — ниже плеч, и так здорово зарыться в них лицом и стоять так, держа её в объятиях, долго-долго... А потом сидеть рядом, пить с ней чай и говорить, говорить, говорить... О том, как прошёл сегодняшний день; о новом эксперименте в лаборатории, после которого они с профессором Снейпом еле отмылись; о проказнике-гриндилоу, едва не сбежавшем из своего аквариума; о древней рукописи по Зельеварению, которую Берта выпрашивала у мадам Пинс две недели, пока та, наконец, не сдалась...

Интересно, кто-нибудь ещё знает, какую милую чепуху может нести эта серьёзная умница? А то, что, кажется, от безмятежного сияния её глаз по кабинету разбегаются солнечные зайчики? И как она улыбается, и как звучит её смех — настоящий, без горечи, беззаботный детский смех?..

Нет, вряд ли кому-то ещё это известно. Скрытности Берты мог бы позавидовать даже Снейп (на памяти Люпина ему тоже случалось терять самообладание). С Бертой же этого не случалось никогда. Даже сейчас.

Люпин прислонился к ней поближе. Ровно, спокойно стучало в её груди сердечко.

...Как будто было в ней две чётко разделённые ипостаси. Днём — и ночью. Для всех — и для него.

...А потому — это всё пустое: угрызения совести, чувство вины, раскаяние. Незачем себя обманывать — ничего этого он не испытывает.

Разве не научился он узнавать её по одному только шороху мантии? Разве не заслушивался звуком её голоса — глуховатого, чуть отстранённого, удивительно безэмоционального — не вникая в смысл сказанного, даже когда она отвечала ему урок в классе? Тогда все его силы обычно уходили на то, чтобы ничем не выдать своей памяти о её ночном шёпоте, тихом, почти неотличимом от дыхания: "Liebe, liebe, liebe..."

Разве он не смог бы различить её запах среди многих других?

Разве не пьянел от её прикосновений и вкуса её губ?

Разве не было этого? И разве он о чём-то жалеет?..

Зато настало время пожалеть Берте...

— А волком ты мне даже больше нравишься... — голос ровный, размеренный, ей-богу, как будто о погоде речь.

— Что? — Ремус резко отстранился от неё.

— Нет, серьёзно, — так же спокойно продолжала Берта. — У тебя становятся совсем другие глаза — больше, ярче, опаснее. Только в полнолуние ты настоящий. Опасный зверь, большой и сильный. И очень красивый...

— Ты с ума сошла? — поинтересовался совсем сбитый с толку Люпин.

Берта отрицательно качнула головой.

— У тебя серебристая шерсть, будто покрытая инеем. Это, — она легонько провела пальцами по его волосам, — только след от того, полнолунного инея — твоя седина... Да, сейчас ты совсем не такой. Глаза у тебя посветлели, будто выцвели. Взгляд такой светлый и мудрый, будто смотришь откуда-то издалека — со старой фотографии, например. Лицо бледное и усталое. И морщинки у глаз — ты часто улыбаешься. Сейчас ты совершенно не похож на хищника. А ты хищник...

— Хватит, — да, видимо, без душеспасительных бесед ему сегодня не обойтись. — Ты бредишь.

— Не думаю, — светло улыбнулась Берта.

— Это верно, — согласился Люпин. — Думать в этой ситуации следовало мне. Это хорошо, что Снейп рассказал тебе. Закончить эту историю надо было уже давно...

— Профессор Снейп мне ничего не говорил. Я сама случайно услышала ваш разговор, — чуть-чуть смутилась Берта.

— Теперь это уже неважно, — устало махнул рукой Ремус. — Ты знаешь. Конечно, я сам должен был тебе рассказать. Но я трус.

"Никогда не думал, что самое страшное — это лепет влюблённой дурочки, которой ты врёшь прямо в лицо. И её доверчивые сияющие глаза", — с каким-то отчаянием вдруг подумал Люпин.

— Я вот чего не понимаю, — он задумался. — С того разговора, который ты подслушала, прошло несколько дней. Я предупредил тебя в записке, чтобы ты ни в коем случае здесь не появлялась. Зачем ты пришла?

Берта отодвинулась, прижалась затылком к стене, обхватив себя руками, будто мёрзла. В эту минуту она была очень похожа на свою птичью анимагическую форму. Люпин вспомнил, что за последние несколько недель она никогда не ёжилась, будто ей холодно. Хотя раньше привычная поза всех бездомных была для неё самой обыкновенной. Как и манера есть очень быстро, украдкой озираясь, чтобы не отобрали, и аккуратно, не оставляя ни крошки.

— Понимаешь, — голос её, чуть севший от напряжения, прервал его воспоминания, — я ведь, когда услышала, не поверила. И до самой последней минуточки, пока своими глазами не увидела, не верила, что это правда, что ты...

— Вот именно — ЧТО я... — недобро усмехнулся Ремус. — Но для того, чтобы это выяснить, необязательно было лезть волку в пасть! Ты что, не понимала, что это могло плохо закончиться?

— И это был бы самый лучший исход, — Берта ответила ему такой же недоброй улыбкой. — Может, об этом я тоже думала?

Да уж, с ней всегда было катастрофически трудно. Уберечь её от себя Люпин бы смог. Но кто убережёт эту ненормальную от неё самой?

— Берта, — почему-то перестало хватать воздуха, но с этим он потом разберётся, — у меня было достаточно времени, чтобы подумать. Сделать это следовало давно. Я страшно перед тобой виноват. Я тебе лгал, я тобой пользовался, и, наверное, заслуживаю Азкабана за всё, что с тобой сделал... Словом, решение я принял. Нам больше нельзя видеться.

Берта прерывисто вздохнула.

— Нельзя... — сжалась ещё сильнее, голос зазвучал глухо, — слово-то какое... скользкое. Полосатое...

— Какое? — Люпин весь напрягся. Мерлин великий, вдруг девочка по-настоящему тронулась умом? Чего, если честно, он не мог исключить, — любая дрянь, отуманивающая мозги, никого ещё до добра не доводила. Сейчас бы заклинание на неё наложить, то самое, с которого всё и началось, да палочка-зараза куда-то запропастилась...

А Берта продолжала рассуждать.

— Такое шипящее... Безликое. И ты всерьёз думаешь, что этим словом можно что-либо решить?

— Берта, послушай...

— Нет, теперь ты послушай, Ремус. У меня тоже было время подумать, и я тоже всё для себя решила. Ты мне нужен. И отказываться от тебя я не собираюсь.

"Помоги мне, Мерлин!"

— Девочка, ты сама не ведаешь, что говоришь.

Недоумевающий взгляд в ответ.

— Да?

Это невозможно...

— Берта, ты... даже лучше, что ты была здесь. Ты видела, ЧТО я на самом деле. Ты была при трансформации. Неужели тебе не страшно?

Берта усмехнулась.

— Ну, превращениями меня не испугаешь... Знаешь, я столько раз видела, как люди превращаются в зверей — почти не в фигуральном смысле, кстати. Когда происходит наоборот, по-моему, не пугаться надо, а радоваться. Но это так, к слову. А вообще... я ведь ничего не боюсь. Совсем. Ну, может, кроме тюрьмы. Но это же к делу не относится.

Люпину вдруг ужасно захотелось что-нибудь сломать. Нет, ну, скажите, во что превратился этот проклятый мир, если здесь и сейчас сидит перед ним пятнадцатилетний ребёнок, который видел в жизни так много страшного, что совершенно перестал бояться?

— Я же не человек, Берта. Ты не знаешь, что такое оборотень. Я хуже зверя, — тут он спохватился. — Да ты же выросла среди маглов! Ты не можешь этого по-настоящему понять. А в нашем, волшебном, мире нет существ отвратительнее оборотней. Их боятся, их презирают. Ни один маг без острой необходимости к оборотню не прикоснётся...

Берта так ему улыбнулась, что, казалось, сейчас расхохочется в голос.

— А у меня необходимость! Ты бы знал, какая острая у меня необходимость... — она резко посерьёзнела. — Я не могу без тебя. Честно, я пыталась, все эти дни пыталась себе представить, как это будет, как я буду жить без тебя. Не получается. Каждый раз только одно выходит — озеро, глубокое, холодное такое. Или башня Астрономическая, высоченная — дух захватывает и голова кружится... Вот так.

Последовавший за этим вздох Ремуса был таким тяжким, каким, кажется, бывает только последний.

— Что же мне с тобой делать, бедная моя? — слишком, слишком сходными были их ощущения от мысли о том, что всё вдруг кончится.

Берта на этот его вопрос чуть выпрямилась, и на лице у неё появилось такое редкое детски-мечтательное выражение, которое обычно появлялось только во сне.

— Жить со мной долго и счастливо и умереть в один день.

Его вдруг захлестнула такая ярость, такое отчаяние, такое... Мерлин знает, что ещё, что Ремусу страшно захотелось навсегда превратиться в волка.

— Ну, что ты мне душу рвёшь? Пойми ты, глупое неразумное дитя, это НЕВОЗМОЖНО! Ты — талантливая, сильная ведьма. У тебя редкий дар. После Хогвартса ты столького можешь добиться! А я — оборотень. В бумагах нашего Министерства квалифицируюсь как "тёмное магическое существо с интеллектом, приближенным к человеческому". Наши поселения называют популяциями. Нам приходится из кожи вон лезть, чтобы найти хоть какую-то работу. Многие отчаиваются и идут на преступления, чтобы хоть как-то выжить. Дети, рождённые в наших семьях, не имеют возможности получить образование, они ничего не видят, кроме грязи, крови, насилия, и сами превращаются в зверят, — он уже забыл, ради чего завёл этот разговор. Сейчас вместе со словами выплёскивалась наружу его многолетняя боль — за себя, за сородичей. В каком-то смысле и за Берту тоже — до недавнего времени она была такой же обитательницей дна общества, только магловского. Люпин не мог бы допустить, чтобы она вновь вернулась на его магический вариант. — А те редкие безумцы, которые каким-либо образом оказываются связанными с оборотнями, становятся изгоями. И ты хочешь из-за меня всё потерять?!

— Да почему? — тоже сорвалась на крик Берта. — Если бы не паршивая случайность, я никогда бы не попала в ваш грёбаный мир! Тебе не приходит в голову, что мне н е ч е г о терять?! — она перевела дух, а после резко сбавила тон. — Рем, я учусь в Слизерине, а там даже на тех, чей род недостаточно древний, смотрят свысока. Другие факультеты ненавидят слизеринцев — за то, что они слизеринцы. И, знаешь, я не желаю ничего в вашем мире добиваться. Я не хочу стать такой же — либо гордой до чёртиков своим происхождением, считая других за грязь; либо шарахаться от человека, как от чумы, лишь потому, что двести лет назад его дедушка отравил моего троюродного дядюшку... У маглов всё тоже почти так, но здесь гораздо хуже. И ещё мне отвратителен мир, в котором с самыми лучшими людьми, — она выразительно на него посмотрела, — случаются такие вещи...

— "Самые лучшие люди" — это обо мне? — его усмешке мог бы позавидовать даже Снейп. — Девочка, ты даже представить себе не можешь, как ты на мой счёт ошибаешься. Ты же ничего толком обо мне не знаешь... Скорее, ты меня — такого замечательного — себе придумала...

— Рем, я не умею придумывать, — перебила Берта. — Жизнь куда безграничнее любой фантазии, — она вздохнула. — Я знаю, ты меня за дурочку считаешь. Вон сколько времени с тобой встречалась, но ни о чём не спросила, ни в чём не усомнилась, не догадалась ни о чём... А ты не думаешь, что мне просто не хотелось никакой правды? Всего того, что я знала о тебе, мне было достаточно, — она улыбнулась. — Ты же в курсе — у меня все либо чужие, либо свои. Вот ты — определённо, свой. А остальное совершенно неважно.

— Берта, ты ничего не понимаешь, — он уже отчаялся её вразумить. Но попытаться было надо. — У нас с тобой ничего не может быть. И не должно, — только произнося эти слова, Люпин, наконец, осознал: поздно. Непоправимо, катастрофически поздно. И в том, что всё зашло так далеко, целиком и полностью виноват он сам. — В нашем мире это абсолютно невозможно. А ты — хочешь того или нет — такая же часть этого мира, как и я. Только стоим мы на разных ступеньках социальной лестницы. Я оборотень, ты ведьма. Этого не изменишь.

Берта тихо рассмеялась.

— Ну, что ж, придётся вам, мой милый, жить с ведьмой — только и всего.

— Берта, — проникновенно сказал Люпин, — а ведь я на восемнадцать лет тебя старше, ты помнишь?

— Угу, — придвинулась к нему, прижалась близко-близко, — вы, волшебники, живёте по полторы сотни лет. И я буду тебе очень признательна, если ты раньше времени не сыграешь в ящик.

— Лихт, потрудитесь объяснить, почему я больше суток не могу вас найти? — тон профессора Снейпа не предвещал ничего хорошего.

— Надо полагать, потому что плохо ищете, сэр? — вежливо предположила Берта.

Профессор Снейп был последней проблемой, с которой следовало разобраться незамедлительно. Разбираться Берта решила лично — подобная беседа с участием Люпина началась бы Круциатусом, а закончилась Авадой Кедаврой... Берта сразу предложила яд ("Нет человека — нет проблемы, сам знаешь."), но Люпин выразил свой решительный протест (за что получил по шее), и Берта на собственном опыте убедилась, что оборотни не только тёмные, но и ужасно упрямые существа.

— Прекратите вести себя, как дурочка! — раздраженно поморщился Снейп. — И не смейте мне дерзить. Я пока ещё ваш преподаватель, хуже того — я ваш декан. И кроме всего прочего, я ваш начальник, а вы моя подчинённая. Поступил заказ на большую партию зелий, мне была необходима ваша помощь. И вместо того, чтобы заниматься заказом, я должен вас разыскивать! Лихт, я ожидал от вас большей ответственности. Мало того, что такие долгие прогулки по территории Хогвартса в одиночку просто-напросто опасны...

— Я не покидала замка, сэр.

Снейп прищурился.

— Мне нет до этого никакого дела, Лихт. При нынешних обстоятельствах, когда наш очень мудрый и прозорливый директор принимает на работу разных сомнительных личностей, нам остаётся только ждать, что этот беглый убийца начнёт в открытую разгуливать по школьным коридорам... Вы, разумеется, слышали о том, что случилось в башне Гриффиндора?

Разумеется, слышала. История о нападении Блэка на этого... рыженького... как его, Уизли, кажется?.. в мгновение ока облетела всю школу. Что до Берты, то её эта сказочка не впечатлила. В глубине души она полагала, что вся эта ерунда эмоциональному гриффиндорцу просто приснилась. Блэк, конечно, ловок, как чёрт, но такой фортель не под силу даже ему. Хотя из Азкабана прежде тоже никто ещё не убегал... Но сейчас Берту интересовало другое.

— О каких сомнительных личностях вы говорите, сэр?

Снейп криво усмехнулся.

— Я вас уже предупредил, Лихт, чтобы вы не прикидывались дурочкой. Или вы и в самом деле так поглупели за последние... несколько месяцев? Попали в дурную компанию, не так ли? — он уже явно издевался.

Если Берта что-то и любила в школе чародейства, так это дуэли! Тут не было чистокровных и маглорождённых, не было неравенства, превосходства одних над другими засчёт крови. А оставалась только точность взмаха, быстрота реакции. Выпад — защита, увернуться — отвлечь внимание противника — нанести удар... Берта никогда не сдавалась первой.

— Профессор, мне тоже нужна ваша помощь.

Его брови знакомо поползли вверх.

— В чём дело, Лихт?

— Как готовить Волчье противоядие? — спокойно, держать визуальный контакт, держать противника под прицелом собственного взгляда... Это лишает уверенности.

— Так, — тяжело и глухо прозвучал голос зельевара. В дверь одно за другим полетели Запирающее и Заглушающее заклинания.

— Сядьте, — сказано было так жёстко и сурово, что Берта решила подчиниться. — Значит, этот подонок нарушил мои условия и продолжает пудрить вам мозги?

— Нельзя ли повежливее о моём будущем муже? — раз уж нападение такое быстрое и яростное, то стоит защищаться... и защищать другого.

— О ком? — у Снейпа даже голос сел. — Вы... да ты с ума сошла! Я этого так не оставлю! В школе появилась дикая опасная тварь, которая насилует детей. Вы предлагаете мне дожидаться, пока студентки начнут рожать волчат?! Нет, — повторил Снейп, — сегодня же в Аврорат полетит сова с письмом, а ужинать наш домашний вервольф будет в Азкабане. А может, и без ужина обойдётся, — зловредно прибавил Снейп. — Раз уж это существо не смогло сдержать своих бурных инстинктов, может, ему по вкусу придётся Поцелуй дементора, как вы думаете?

— Я думаю, что вы притворяетесь, что ничего не понимаете, — вопли Снейпа так и не выбили её из колеи. Эта игра стоила свеч — слишком многое от неё зависело. — Вы не первый год знакомы с профессором Люпином. Он не преступник. И вам это отлично известно.

— Да? — Снейп заговорил тише, но глаза его буквально впились в Берту. — А откуда это известно вам? Да что вы вообще можете знать?! Например, вам известно, что много лет назад — кстати, больше, чем вам сейчас — находясь ещё в самом нежном возрасте, он пытался убить человека? Без всякой причины, просто для того, чтобы потешить свою звериную сущность!

— А мне кажется, профессор, что вы лжёте. Мне кое-что известно о годах вашей юности, в частности, об отношениях с группой учеников, именовавших себя Мародёрами... Помните таких?

Судя по тому, как некрасиво потемнело лицо зельевара, Мародёров он не забыл до сих пор. Берта попала в точку, хотя с её стороны это был чистой воды блеф — конечно, не очень красивый и уж совсем неподходящий для благородного искусства дуэли приём. Но тем не менее действенный. Что там случилось "больше, чем ей сейчас" лет назад, она не знала, но от всех слов Снейпа, посвящённых Люпину, веяло горькой застарелой обидой.

— Профессор, — теперь побольше мягкости в голосе, — я люблю его. Он никогда ни к чему меня не принуждал. И как только будет можно, мы поженимся.

— Лихт, вы, несомненно, находитесь под Империусом, — к чести Снейпа следует сказать, что овладел он собой мгновенно. — Поэтому вместо того, чтобы продолжать наш бесполезный спор, я сейчас пойду и отправлю письмо в Аврорат, — он поднялся со своего кресла. Тут же встала и Берта, преградив ему дорогу.

— Что ж, сэр, похоже, мне всё же придётся сделать то, чего мне делать не хочется, — раз все карты открыты, душевный расклад не в жилу, а боя на равных не получается, надо переходить к делу. — Вашей сове сегодня придётся потрудиться. Потому что понесёт она не одно, а два письма. Одно ваше, другое моё — с сообщением о том, что в Хогвартсе уже много лет честно (или не очень?) трудится Пожиратель Смерти. А другой Пожиратель, Сириус Блэк, уже дважды проникает в здание школы и уходит незамеченным. С чего бы это, а? Я думаю, что авроры отнесутся к такому сообщению с должным вниманием. А вы как считаете?

Проняло! Кажется...

— Лихт, с чего вы это взяли? Какой Пожиратель?

— Тот самый, что сейчас стоит передо мной, — так, правильно, тон спокойный, уверенный. И непременно нападать, нападать, пока противник в растерянности. — Видите ли, однажды я имела сомнительное удовольствие присутствовать при испытании одного нового зелья. Во время испытания подопытный, — маленький кивок в сторону Снейпа, — неосмотрительно сообщил мне некоторые, тщательно скрываемые факты своей биографии. Эти факты были мной проверены. В ходе проверки мною была обнаружена некая татуировка на левом предплечье подопытного...

— Вы не могли обнаружить Метку, — глухим голосом перебил её Снейп. — Студентке вашего возраста и ваших способностей это не под силу.

— Мне вы можете не верить. Но когда здесь будут авроры — я думаю, их способности вас удовлетворят, — правда всё равно откроется. Нет, — поспешила добавить Берта, — вряд ли в Аврорате сидят идиоты. Скорее всего, на вас там полно компромата, который отчего-то не пущен в дело. Возможно, некий влиятельный покровитель... Но меня это не касается. Одно я знаю точно: рукописи не горят. Особенно, если речь идёт о рукописях определённого свойства. И, кажется, сейчас наступило время напомнить аврорам о некоторых неучтённых Пожирателях. А уж в связи с побегом из тюрьмы этого убийцы я как порядочная гражданка просто обязана это сделать! — ну, вот, это уже оголтелая атака. Ещё немножко: — Представляете, как такой скандал отразится на вашей карьере?

Снейп на протяжение этих дозволеных речей имел вид человека глубоко задумавшегося. Вдруг на лице у него отразилось такое изумление, будто зельевара ужалила дохлая пиявка.

— Лихт, и вы... вы всё это время знали? Знали и молчали?!

Берта беззаботно усмехнулась.

— Молчала бы и дальше, если бы вы не стали мне угрожать.

— И... что же теперь будет?

— А ничего. Молчите вы — молчу и я. Откроете рот против нас с Ремом — вам это даром не пройдёт, обещаю, — выдержать небольшую паузу, дать немного времени на размышление. — Ну, так что, профессор? Идём в совятню?

Кажется, туше. Снейп замахнулся на Берту так, будто хотел запустить в неё чем-нибудь потяжелее. Испытывать его терпение Берта больше не стала, а просто отворила дверь кабинета Аллохоморой и вышла в прохладный коридор подземелий.

Она могла поклясться, что Северус Снейп пробормотал ей вслед что-то вроде: "Вот выучил на свою голову!"

И это была полная и сокрушительная виктория!