Лихорадка (гет)

Шел 1863 год, и последствия морской блокады Юга становились все более и более ощутимыми — цены на продукты и товары первой необходимости неумолимо росли, а предметов роскоши было не найти вовсе. Не то чтобы отсутствие новых модных туалетов заставляло Скарлетт сильно страдать, но иногда так хотелось принарядиться, пощеголять в обновках вместо старых заношенных платьев и шляпок, безнадежно утративших свой первоначальный блистательный вид.

Все это время к ним нет-нет да наведывался Ретт Батлер и приносил с собой разные пустяковые, но такие необходимые, а главное, дефицитные вещицы: булавки, шпильки, заколки, тесьму. К его визитам Скарлетт относилась двояко. С одной стороны, она не представляла себе быта без шпилек для волос и других безделушек, в изобилии имевшихся у Ретта как известного на весь город спекулянта. С другой стороны, ее репутация была поставлена под удар. После того памятного благотворительного вечера о них с капитаном Батлером пошли пикантные слухи, и только покровительство Мелли, обладающей непререкаемым авторитетом в обществе, спасало Скарлетт от откровенных пересудов. Конечно, она понимала, что рано или поздно Чарльз обо всем узнает, и какая-нибудь «добрая» душа расскажет ему о теплом майском вечере 1862 года, но его реакция миссис Гамильтон нисколько не заботила. Чарли такой дурак, что поверит любому ее оправданию, да еще сам же начнет просить прощения, но ославиться перед матерью было по-настоящему страшно. Ретт как будто чувствовал ее подспудный страх и искал новые и все более изощренные способы поддеть Скарлетт.

Так случилось и на этот раз, когда, чудом застав Скарлетт дома одну, Ретт явился с круглой картонной коробкой. Внутри оказалась прелестная, с широкими шелковыми лентами, зеленая шляпка из тафты. Скарлетт, увидев это дивное творение парижских (как утверждала надпись на картоне) модисток, пришла в такой неописуемый восторг, что едва не захлопала в ладоши.

— Боже мой, капитан Батлер, какая прелесть! Сколько стоит эта шляпка? Я куплю, куплю ее!

— Нисколько, — вальяжно улыбнулся Ретт, — я вам ее дарю. И, Скарлетт, Бога ради, называйте меня по имени. От этого официоза у меня на зубах хрустит песок.

— Д-дарите? — обомлела Скарлетт.

— Дарю. Безвозмездно. Такую прелестную головку, как ваша, должна украшать соответствующая шляпка, а не то выцветшее ведро, которое вы носите сейчас.

Повертевшись перед зеркалом, Скарлетт с унылым видом протянула шляпку дарителю.

— Нет, я не могу принять ваш подарок… Ретт, — проговорила она, словно пробуя это имя на вкус, — только купить. Сколько это стоит?

— В пересчете на местную валюту, — Ретт выразительно закатил глаза, поиграв бровями, — думаю, тысячи две.

— Что?! — лицо Скарлетт напоминало лицо ребенка, которому дали в руки дорогую игрушку и сразу же отняли. — О нет, такая… такая красивая шляпка…

— Но она ваша, — невозмутимо повторил Ретт.

— Ах, вы смеетесь надо мной. Вы же знаете, что я не могу принять ее как подарок… от чужого мужчины.

На губах Батлера заиграла одна из самых язвительных его усмешек.

— Правда? И почему же?

— Ретт, пожалуйста, не делайте вид, что не понимаете, о чем я говорю! — в жилах Скарлетт начала закипать горячая ирландская кровь, что отразилось ярким румянцем на ее щеках.

Ретт хмыкнул и, пройдя несколько шагов вперед, уселся в удобное кресло.

— О, моя дорогая Скарлетт, я все понимаю. Но я не понимаю вас. Вы так стремитесь неукоснительно следовать правилам, которые на самом деле презираете, так блюдете внешнее благочестие, будучи в душе чертенком в юбке, что я даже начинаю вас бояться. Не позавидую вашему мужу.

— Обязательно вам нужно упомянуть Чарльза, — недовольно пробурчала Скарлетт, не в силах расстаться со шляпкой.

— Помилуйте, дорогуша, — Ретт удивленно прижал растопыренную пятерню к груди, — но вы же сами постоянно о нем вспоминаете. Даже не захотели принять мой скромный подарок из-за своей преданности мистеру Гамильтону.

Скарлетт мысленно пожалела, что не может наброситься на Ретта и расцарапать ему лицо.

— Скарлетт, — продолжал он, — вы зря так цепляетесь за пережитки прошлого и предрассудки гибнущего мира.

— Что?.. — она слегка побелела от изумления.

— Юг обречен, попомните мои слова. Вместе с ним канут в Лету многие условности, за несоблюдение которых сейчас вас могут прилюдно распять самые благочестивые из наших граждан. Вот, например, ваш скоропалительный брак. Вы необдуманно связали себя узами, которыми ужасно тяготитесь, но почему-то решили влачить эти вериги до конца своих дней, если только, упаси Бог, с вашим драгоценным супругом чего-нибудь не случится.

— А что мне делать? — с раздражением сказала Скарлетт. — Не могу же я… Не могу же… желать смерти Чарльза.

Ретт рассмеялся.

— О, зачем же так радикально? В цивилизованном мире для подобных случаев существует такая преполезнейшая вещь, как развод.

— Развод?! — в ужасе переспросила Скарлетт. — В моей семье никогда не было разводов, и я не стану первой, кто опозорит свой род!

Ретт нарочито устало покачал головой.

— На севере, где сейчас доблестно сражается ваш муж, развод уже не считается чем-то из ряда вон выходящим. Но если вы предпочитаете положить свою жизнь на алтарь традиций, это ваш выбор, и мне остается только посочувствовать вам и мистеру Гамильтону.

Скарлетт сидела расстроенная, обескураженная и едва не плакала. Она страшно злилась на Ретта за его дерзкие слова, а еще больше злилась от того, что он говорил правду. И все же это было для нее возмутительной, неслыханной крамолой.

— Ретт, с минуты на минуту вернутся Мелли с тетей Питтипэт, — тихо произнесла она, подперев подбородок кулачком. — Вам следует уйти.

— Вы прогоняете меня, Скарлетт? — прищурился Батлер.

— О, пожалуйста, уйдите! — вышла наконец из себя Скарлетт. — Уйдите и заберите свою шляпку!

— И не подумаю, — ответил Ретт, поднявшись на ноги и гордо выпрямившись. — Можете отдать ее какой-нибудь бедной женщине или выбросить в канаву — мне все равно, но своего подарка я назад не возьму.

С этими словами он удалился, прищелкивая каблуками своих начищенных до блеска туфель. А шляпку Скарлетт все-таки припрятала в укромное место.

* * *

Три дня. Три страшных жарких июльских дня под ясным небом Пенсильвании Чарльзу не дано будет забыть до самой смерти. Здесь под маленьким городком Геттисбергом шло самое кровопролитное сражение за всю войну. Зеленые холмы стали пестрыми от десятков тысяч солдат и лошадей обеих армий, воздух заволокло сизым, удушливым дымом от артиллеристских залпов, трава густо обагрилась кровью.

В последний день битвы силы обеих сторон были истощены. Пустой желудок был мелочью — Чарльз давно научился не обращать внимания на голод. Он вообще предпочитал не набрасываться на еду при первой возможности, потому что недостаток пищи еще можно пережить, а вот дизентерию — уже сложнее. Тесные сапоги, которые он когда-то, морщась от отвращения, стянул с убитого янки, тоже доставляли не так уж много неудобств. Гораздо тяжелее было справиться со старым мушкетом.

Чарльз, притаившись за склоном холма, прицелился в бегущего в атаку янки. Выстрел. Янки упал замертво — повалился, как подкошенный сноп. Снова выстрел — промах. На коне, размахивая саблей с позолоченным эфесом, помчался на врага офицер-конфедерат. «В атаку!» — крикнул он своему отряду, но тут шальная пуля сразила героя, и его лошадь помчала бездыханное тело наездника дальше, в гущу пехоты. Некогда ужасаться, бояться, сомневаться, думать. Выполнять приказы тех, кому подчиняешься, и отдавать приказы тем, кто подчиняется тебе — вот основа воинского дела.

Чарльз попытался перезарядить мушкет, но заржавелый затвор никак не поддавался.

— Черт побери! — слетело с его уст, из которых никогда раньше не вырывалось ни одного скверного или грубого слова.

Прямо над правым ухом с громким свистом пролетела пуля, и Чарльз инстинктивно пригнулся. Ему наконец-то удалось перезарядить мушкет, и янки снова посыпались как горох. На войне Чарльз сделал пренеприятнейшее открытие — убийство будоражит кровь. Он никогда не подумал бы, что в его тонкой, ранимой душе сокрыт такой зверь, и по ночам часто со слезами молился за упокой душ убитых им солдат, но на поле боя не было место жалости. Здесь не было места ничему человеческому.

«Огонь!» — и в воздух полетели пушечные ядра, по приземлении вздымающие целые фонтаны огня, дыма, земли и крови.

Ад — другого слова было не подобрать. Счет убитым конфедератам шел уже на третий десяток тысяч, и в конце концов прозвучал приказ к отступлению.

«Боже, мы не можем проиграть! Только не сейчас!» — пронеслось в голове у Чарльза перед тем, как его тело пронзила нестерпимая, жгучая боль.

* * *

— Скарлетт! Скарлетт! — быстро взбежала по ступенькам крыльца запыхавшаяся, растрепанная, раскрасневшаяся Мелли, размахивая свежей газетой, которую только что получила из рук доктора Мида.

— Ну что, что такое? — с тревогой встретила ее сноха. — Допечатали списки? Что-то с Эшли?!

— Чарли… — кое-как проговорила Мелани.

Скарлетт в испуге побледнела. Вчера, когда опубликовали первые списки погибших и раненых под Геттисбергом, она увидела в длинных, нескончаемых колонках множество знакомых имен, каждое из которых отозвалось в ее душе острой болью. Но Чарльз?..

— Он…

— Ранен, — выпалила Мелли, — его отправили в Мериленд, в госпиталь.

Скарлетт, у которой мигом отлегло от сердца, облегченно вздохнула.

— Мелли, ты чуть не довела меня до удара.

— О, прости меня, прости, дорогая! — золовка крепко обняла ее. — Я была так взволнована, что толком не могла говорить. Держись, Скарлетт, я с тобой! Мы будем молиться за Чарли, с ним все будет хорошо, нужно только верить!

Скарлетт обняла ее в ответ. В целом, она была рада, что их семью обошло большое горе, но радоваться, когда в стольких домах слышен плач, не получалось. «Господи, ну когда уже это все закончится?» — единственная мысль, которая набатом звучала в голове у Скарлетт.