Танатос (гет)

Десять

Северус уложил Гермиону на кровать и вернулся в лабораторию.

Волнограф уже проанализировал минеральный состав, и Северус облегченно вздохнул: завтра он сможет разобраться с растительными составляющими.

Северус довольно оглядел рабочий стол: хорошо, сегодня он сделал все, что мог. Теперь спать, чтобы завтра со свежими силами приняться за работу. Только сначала надо все убрать, но из-за усталости каждое движение давалось с трудом. Он закончил как раз в ту секунду, когда Гермиона открыла дверь и зашла в лабораторию.

Так уж получилось, что они одновременно молча сели на диван. И, словно так и должно быть, Гермиона снова прижалась к нему и, казалось, ждала, что Северус опять ее обнимет.

Северус не льстил себе, она ведь нуждалась в утешении. При других обстоятельствах он, скорее всего, был бы последним человеком, к которому она обратилась за поддержкой, но тут у нее не было выбора. И все же, несмотря на такое простое логическое объяснение, у Северуса потеплело на душе, оттого что Гермиона пришла к нему. Он осознавал, что они разделяют тревогу, которая странным образом уменьшается, и это согревало не хуже, чем тепло ее тела. Они долго сидели рядом и молчали. Северус подыскивал слова, чтобы без тени хвастовства рассказать о своем успехе.

Но Гермиона его опередила.

— Я помню теперь кое-что о приступах, — неожиданно тихо произнесла она. — Знаю, что борюсь с тобой и умоляю позволить мне...

Северус похолодел. Этого он и опасался. Теперь придется все объяснить.

— Проклятье изменяется, — сказал он и был рад, что она не видит его лица. — Ты все больше будешь помнить о приступах. И твое поведение, скорее всего, изменится. До сих пор ты просто пыталась себя убить... — Северус прервался, когда почувствовал, что Гермиона вздрогнула, но промолчала. Он продолжил: — Это всего лишь предположения, но вполне возможно, что когда-нибудь ты начнешь планировать и хитрить. Ты все чаще будешь вспоминать самое плохое в твоей жизни, как именно — я не знаю. Воспоминания будут все четче, чтобы ты верила, что дальше так жить нельзя. Танатос — это тяга к смерти. Яд магическим способом усиливает ее. Если я не смогу победить проклятье, то после завершения лунного цикла он станет частью твоей личности. Именно поэтому он смертелен. Ты поверишь, что не заслужила жизнь, и будешь пытаться покончить с собой.

* * *

Пламя в камине весело потрескивало, часы монотонно отсчитывали секунды, — жизнь продолжалась, словно миру нет никакого дела до Гермионы, которая только что узнала, какой страшной смертью умрет.

Она оцепенела, осмыслив слова Северуса.

Ошибки, которые она совершила в жизни, будут медленно, но неотвратимо подталкивать ее к смерти.

До сих пор она думала — и надеялась, — что воспоминания о приступах — хороший знак и она справляется с проклятием. На самом же деле все наоборот. Она будет переживать приступы в полном сознании, но это лишь усилит чувство вины и быстрее подтолкнет к самоубийству.

Гермиона содрогнулась и почувствовала, как Северус на секунду сжал ее плечо, и вдруг ощутила странное чувство защищенности. Она не одинока! Гермиона крепче прижалась лицом к прохладной ткани его рубашки.

— Я знаю, какие воспоминания будут меня преследовать, — пробормотала она. Многое теперь стало ясным Гермионе. — Когда начинался приступ, я всегда слышала непонятный шепот, но теперь отчетливо разбираю голоса родителей. Я думала, меня должно это утешать, но они говорят такое...

Гермиона прервалась, а Северус молча ждал. Он не станет ее торопить.

— Они обвиняют меня в том, что я бросила их и предпочла магический мир, — через некоторое время заговорила она. — Мир, куда они не могут попасть. Они так много ожидали от меня, а я их разочаровала.

Она замолчала и сглотнула.

— Когда пришло письмо из Хогвартса, я так радовалась! Я боялась, что схожу с ума, когда во мне проснулась магия. Письмо объясняло все странности, и родители разрешили мне поехать в школу. Конечно, они гордились мной, но, скорее всего, так и не смирились, что я отдалилась от них. И всегда верили, что я вернусь к ним после школы. А когда я отправила их в Австралию, чтобы защитить...

Она снова замолчала, подыскивая слова:

— Я медлила и не решалась возвращать их, когда все закончилось.

Гермиона покачала головой:

— Я знала, что придется их разочаровать. Мир магглов никогда не смог бы снова стать моим миром, и я... не хотела видеть разочарование на лицах родителей. Я струсила...

Стыд жег сердце, и Гермиона зажмурилась, пытаясь с ним справиться.

— В конце концов я все же сделала это. Я вернула им память. И было сказано много ужасных слов. Мы надолго отдалились друг от друга. И только недавно начали переписываться и даже пару раз встречались, но я знаю, что они до сих пор надеются переубедить меня. И я спрашиваю себя: разве не имеют они на это право? Они всегда поддерживали меня, а теперь, когда сами нуждаются в поддержке, я от них отдаляюсь...

* * *

Северус откашлялся и слегка заерзал. Он должен что-то сказать, чтобы утешить ее, помочь унять муки совести. Гермионе и так тяжело, она не должна считать себя плохой дочерью.

— Рано или поздно родители должны понять, что больше не имеют права решать за детей, — наконец сказал он. — Они должны принять выбор детей, как бы больно это ни было.

Он скривился, подумав о своей матери, и Гермиона, похоже, почувствовала это, потому что подняла голову и удивленно посмотрела на него.

— А твои родители? — тихо спросила она.

Северус заколебался. Он уже давно не вспоминал своих родителей.

— Оба мертвы.

Разумеется, Гермиона не отстала. Нет, она не спросила — попросила:

— Пожалуйста, расскажи о них.

Может, именно поэтому он и решился. Гермиона снова положила голову ему на грудь и терпеливо ждала.

— Она была ведьмой, а он магглом, — начал Северус. — Их брак не казался удачным, и я не знаю, были ли они хоть когда-нибудь счастливы. Отец никогда не скрывал, что жена-ведьма ему не нужна. И мне тоже доставалось. Мое детство не назовешь безоблачным, и я радовался, когда получил письмо из Хогвартса, ведь это означало, что я могу уехать из дома...

Старая боль была лишь воспоминанием. Гермиона не смотрела на него, пока он рассказывал, и от этого казалось, будто он просто говорит сам с собой, и Северус продолжил:

— Пока я учился, дома стало только хуже. Отец не хотел иметь с нами ничего общего, и матери удавалось удерживать его только с помощью колдовства. Не думаю, что она так сильно любила его, просто не хотела остаться одна.

Когда я закончил школу, она попросила меня вернуться, но я не мог и не хотел. Как раз тогда Волдеморт обратил на меня внимание, и я упустил бы все возможности, если бы жил под одной крышей с магглом. Рядом с Волдемортом я впервые чувствовал себя на своем месте. Он знал, как играть на слабостях других, и без проблем нашел мое слабое место.

Северус на миг закрыл глаза. Ему было нелегко, но в то же время казалось правильным рассказывать это, и ему стало легче.

— Я жил у Малфоев. Именно там меня нашла весть, что отец умер. Допился до смерти. Я не испытывал боли. Вообще ничего. Я навестил мать, и она снова попросила меня остаться с ней, но я отказался.

Я попытался убедить ее, как здорово, что теперь она сама себе хозяйка после стольких лет унижений. Но, похоже, не сильно-то ей этого хотелось. А потом она покончила жизнь самоубийством.

Северус замолчал. Ему вдруг захотелось вскочить и закончить этот нелепый разговор. Он не хотел слышать, что скажет Гермиона, ведь она могла осудить его. Но какое она имеет на это право? Никто не имеет! Он сам постоянно проклинал себя за то, что не помог матери. И не нуждался в нравоучениях человека, который только родился, когда все это случилось.

Но Гермиона молчала. Так долго, что Северус подумал было, не уснула ли она.

Но она слегка качнула головой.

— Ты прав. Рано или поздно родители должны понять, что больше не имеют права решать за детей.

И злость ушла, оставив после себя странное облегчение, которое Северус почувствовал даже в кончиках пальцев.

* * *

На другое утро Гермиона пришла в гостиную с чашкой кофе и, как обычно, дружелюбно поприветствовала Северуса.

И все же казалось, будто что-то изменилось.

Разумеется, она выглядела так же, но Северус смотрел на нее иначе. Вчерашний вечер и откровения заставили его по-новому увидеть ее, словно она стала другой женщиной, не той, которую он уже десять дней прятал в доме.

Северус подумал, что возникшая близость должна была изменить ее. Не то чтобы у него было много опыта... Но теперь он видел ту самую Гермиону Грейнджер, которую знал раньше.

Похоже, она заметила, что он внимательно рассматривает ее, потому что взглянула в ответ и улыбнулась. Это и стало доказательством его мыслей. Улыбка совсем другая — открытая, доверчивая, теплая... Вечер изменил Гермиону. Теперь нужно понять — хорошо это или плохо.

* * *

Гермиона с чашкой в руке оперлась о косяк двери на террасу, глядя на сад, раскинувшийся за домом. Вообще-то, это нельзя было назвать ни садом, ни террасой. Скорее, видавший виды деревянный настил, за которым сразу начинались заросли. И совершенно пустая терраса, если не считать насеста для сов и поилки, которые Гермиона не заметила раньше. Она удивленно обернулась к Северусу.

— У тебя есть сова?

Он как раз устанавливал диск на волнограф и не сразу ответил.

— Конечно. У меня много друзей по переписке.

Должно быть, Гермиона выглядела ошарашенной, потому что Северус коротко и сухо рассмеялся.

— Шутка. Но у меня есть сова. Она улетела, я послал сообщения двум людям, в чьих знаниях по части зелий не сомневаюсь. Я осторожно объяснил им свою проблему и надеюсь на ответы. Я исследую растительные компоненты яда и собираюсь вычислить их в ближайшие дни.

* * *

Северус оказался прав, уже вечером следующего дня он выяснил растительные составляющие. Теперь оставалось определить ингредиенты животного происхождения.

С приподнятым настроением Гермиона отправилась на прогулку. Больше половины составляющих разгаданы. Хорошая новость, однако, Северус не казался обрадованным.

Она вздрогнула, вспомнив о приступах. С каждым днем картинки становились все четче, она все лучше запоминала произошедшее, и боялась того, что ее еще ждет. Если Северус не найдет противоядие, то проклятие полностью овладеет ею. Оно уже подчиняет ее.

* * *

Это случилось вчера.

— Замолчите! — закричала она голосам, что звучали в голове.

Они были правы, и Гермиона признавала это, но что-то мешало. Северус стоял перед ней и внимательно наблюдал. Это он враг! И вовсе не голоса, которые говорят правду.

Надо обмануть его!

Гермиона заставила себя успокоиться.

— Все хорошо. Можешь отпустить меня, — услышала она свой голос.

Северус изогнул губы:

— Прости, но я не могу тебе верить. Скажи мне, что ты видишь и слышишь.

— Я вижу старого, озлобленного мужчину, который мешает мне сделать то, что я должна!

Северус остался спокойным.

— И что же это?

— Закончить все! — закричала она. — Мне нельзя находиться здесь! Я не заслужила! Я совершила ужасные вещи!

Силы покинули ее, и Гермиона упала бы на пол, если бы он не удержал. Слезы принесли облегчение. Гермиона больше не сопротивлялась, когда он понес ее в комнату.

Он молча стоял возле кровати и внимательно разглядывал Гермиону.

— Не смотри на меня как на подопытного кролика! — снова закричала она и с радостью заметила промелькнувшую в его глазах боль. Она хотел ударить его, разозлить. Может, тогда он наконец отстанет.

Но потом тело охватила приятная усталость. Гермиона закрыла глаза и почувствовала, как Северус осторожно убирает волосы с ее лица.

— Я не смотрю. Все прошло. Спи.

И Гермиона наконец-то провалилась в сон.

* * *

Гермиона содрогнулась, вспомнив вчерашнее.

Здесь и сейчас, в скупом свете солнечных лучей, сумевших пробиться сквозь тяжелые облака, это казалось почти смешным, но она знала, что уже через несколько часов будет вновь пытаться покончить с собой.

И все же Гермиона гордилась собой: несмотря ни на что она сумела сохранить рассудок.

Сделка, которую она заключила с проклятием, странным образом подстегнула Гермиону. Она хотела доказать, что не опустила руки и впереди ее ждет насыщенная жизнь, что у нее столько идей и она еще не увязла в рутине. И никогда больше не увязнет. Гермиона засунула руки поглубже в карманы куртки, которая теперь принадлежала ей. Однажды Северус, собираясь за покупками, по привычке снял ее с вешалки, глянул на Гермиону, вздохнул и взял другую.

Гермиона ни за что на свете не вернула бы куртку. Куртка болталась, а рукава доставали почти до колен, но Гермионе это нравилось.

Чужой запах, пропитавший куртку, теперь казался таким родным. Гермиона навсегда запомнит его, ведь именно в такие мгновения на побережье она приняла решение. Она управляет своей жизнью, а не какое-то проклятье!

Гермиона успешно переводила и уже радовалась, что сможет разгадать секрет. Похоже, Хельмонд очень боялся, что манускрипты навредят ему, но в то же время исследователь в нем требовал записать свои наблюдения. И именно поэтому очень хотелось понять, что за всем кроется. Это можно было расшифровать, иначе зачем бы он вообще утруждался, как не для того чтобы оставить для потомков? Гермиона углубилась в пергаменты, пытаясь понять человека, который, казалось, разговаривал с ней из глубины времени. И была уверена, что найдет разгадку.

Что же касается приготовления еды, то Гермиона перестала заботиться об этом. Она не должна все уметь. Эта мысль принесла ей спокойствие. Никакого чувства вины! Она не должна все всегда уметь! Раньше Гермиона Грейнджер никогда не произнесла бы эти слова.

Раньше...

Если уж начистоту, то «раньше» было всего две недели назад.

Понадобилось проклятие, и Гермионе стало ясно — жизнь слишком коротка, чтобы быть совершенством во всем.

Отныне она будет тратить время лишь на то, что важно для нее, а не для других.

Прежняя Гермиона тоже решила бы, что искать поддержки у Снейпа глупо. Однако теперь это казалось ей самым естественным в мире. Кроме него рядом никого не было. Хотя не только поэтому. То, как он утешал, как-то невообразимо успокаивало. Он не пытался убедить, что ее страхи преувеличены или нелогичны. Он просто позволял ей выговориться. Гермиона могла бы заподозрить, что, когда они сидят рядом, Северус думает о температуре кипящего зелья или чем-то подобном. Но когда он начинал говорить, она знала: он очень хорошо ее слушал. И более того — понимал!

Гермионе нравились низкое звучание его голоса, вибрация груди и стук сердца. Она знала, что поначалу Северусу было неловко оттого, как она к нему прижималась, но потом он успокоился и даже приобнял ее.

Гермиона не шевелилась, а вела себя тихо, чтобы лишний раз не напоминать о себе. Никогда не переспрашивала, а просто впитывала все, что Северус рассказывал. Казалось, он хотел открыться ей, словно в благодарность за то, что она делится с ним своими переживаниями. И Гермиона радовалась. Он помогал ей отвлечься, не думать все время только о себе самой. Ее интерес, может, был и не бескорыстный, но искренний.

Северус был для нее загадкой и постоянно удивлял.

Сначала — жестокий, злопамятный учителем. Затем — спаситель поневоле, шпион Ордена, постоянно под угрозой. Позже — убийца Дамблдора, а под конец — трагичный герой, скрывшийся ото всех и вся.

И только теперь, как казалось Гермионе, из-за всех масок наконец показался настоящий человек. Северус рассказал ей о детстве, о прошлом Пожирателя, о временах учебы. Ему далось это нелегко — он часто прерывался. Словно в первый раз облекал все в слова. От мысли, что Северус только сейчас кому-то доверился, сжималось сердце.