Коуквортский рубеж (гет)

4 июля 1997 года, 9 часов утра, больница Св. Мунго, Лондон.

После визита Яксли жизнь в больнице стала налаживаться. Спешно прибывшие вслед за министром эльфы за ночь смогли навести чистоту по всем шести этажам и к утру даже успели наколдовать целое новое отделение из восьми палат, принявшее на себя роль временной реанимации. Никто не знал, где Вельзусу удалось достать этот эльфийский отряд спасения, но за неполные двенадцать часов его работы произведенные изменения стали видны невооружённым глазом. Хаос прекратился, сменившись точными спланированными действиями сотрудников под контролем внешнего наблюдателя от Министерства, прибывшего в штат вместе с эльфами и взявшего на себя роль заведующего больницей. Он был стар, но статен и полон сил, его лицо казалось Панси знакомым еще со времен жизни ее отца. Он мог быть его лечащим врачом в далеком прошлом, когда все родственники и друзья искали лучших колдомедиков для сдающего Персия Паркинсона.

Панси вздохнула, и ее рука непроизвольно потянулась к сумке за монетницей, в которой она имела привычку хранить, помимо галеонов и сиклей, дорогие для сердца вещи. Опустившись на свою кровать, она вытряхнула все содержимое на простыню и отыскала среди помятых колдокарточек с Малфоями одинокое изображение ее отца. Он всегда был приторно спокоен и никогда не улыбался дочери, сохраняя на лице то же ровное выражение предопределенности, что носил всю свою жизнь. Панси не помнила дней, когда в его глазах горела непосредственная радость, и ей казалось, что в редкие моменты их общего счастья, он просто вспоминал Элис. Она не узнавала отца на тех колдографиях, где он был изображен с матерью.

Окунувшись в прошедшие дни с головой, Панси поздно заметила, как Билл поднялся на кровати и внимательно наблюдал за ней, по-видимому, что-то взвешивая и обдумывая. Она встретилась с ним взглядом в тот момент, когда случайно столкнула с постели несколько золотых монет из кошелька, звонко разлетевшихся по полу, и обернулась, чтобы поднять их. Металл слабо холодил пальцы, но от взгляда Билла по спине у Панси пробежали мурашки. Она вопросительно посмотрела на него, но Билл молчал. Отчего-то на ладонях Панси выступил пот. Джинни видела десятый сон, отбивая свое за прошлую бессонную ночь на освободившейся от бродяги кровати, а Гермиона ушла еще прошлым вечером, и Панси знала, что та все это время просидела в буфете, обдумывая происходящее. Они были одни, и под тяжелым взглядом Билла это интимное одиночество заставляло Паркинсон чувствовать себя крайне неуютно.

— Мог бы и сказать, что проснулся, — пробормотала она себе под нос, нервно сгребая рассыпавшиеся по кровати вещи назад в кошелек.

— С добрым утром.

Ровный тон Билла еще больше смутил Панси, но тот, видимо, все же решил дать ей спокойно вздохнуть и продолжил, разрядив обстановку:

— Сегодня мы уезжаем.

Плечи Панси чуть дернулись, и она, тут же позабыв о неловкости, подняла к его лицу прямой взгляд, ругая себя за то, что так и не смогла затронуть эту тему раньше.

— Вам нельзя.

Билл не стал отвечать, склоняя ее продолжать.

— Яксли предупредил меня о том, что вам не дадут пересечь границу, — она нервно пробежалась взглядом вдоль шрама на его лице и впервые за утро столкнулась с ним глазами. Билл изучал ее, даже не думая удивляться. Между ними повисло тягучее молчание, и Панси едва сдерживалась от того, чтобы, хмыкнув, не оторвать от него взгляда и не пойти искать Гермиону на верхних этажах здания, где та, похоже, ночевала. Свое дело она сделала в любом случае и могла утешить себя тем, что Билл был достаточно умным человеком для того, чтобы поступать правильно.

— Ты в курсе, как смешно выглядишь, когда начинаешь так поднимать брови?

От неожиданного вопроса Панси быстро заморгала, и, не зная, что ответить, забегала взглядом по палате, ловя себя на мысли, что только начала поднимать их, когда Билл прервал ее замечанием. Сузив глаза, она вернулась к нему преувеличенно грозным взглядом, но, встретив его широкую улыбку и озорные стрелочки в уголках глаз, не выдержала и широко улыбнулась в ответ.

— Я слышал ваш разговор, Панси, — улыбаясь, продолжил он, что-то для себя решив. — Видимо, Яксли вышел за пределы действия заглушающего, когда подошел к двери. Назови мне причину, по которой я должен ему верить?

Панси опустила уголки губ и сжала их, понимая, как много времени уйдет на то, чтобы все объяснить. Неизвестно, на каком моменте их разговора проснется Джинни, когда вернется Гермиона. Нельзя было допустить, чтобы их прерывали.

— Иди сюда, — безошибочно уловив ее сомнения, Билл освободил для Панси место, подтянув к себе ноги, и похлопал рукой по краю своей кровати. — Я наложу заглушающие.

Панси слабо кивнула, вернула монетницу в сумку и, встав с кровати, направилась к Биллу. В голове роились мысли, но никак не хотели складываться в ровные предложения, которые могли бы убедить в искренности намерений ее дяди.

— Скажи мне, ты знаешь, почему древние рода так крепко держатся за чистоту своей крови? Почему на самом деле? — она внимательно посмотрела ему в глаза и присела на отведённое для нее место.

— Из гордости и предубеждений? — предположил он, вопросительно глядя на нее. Панси покачала головой.

— Не совсем, хотя и не без этого, — она неловко заерзала там, где сидела. — Дело в том, что наши семьи очень крепко переплелись между собой за тысячу лет. Богатство, могущество, влияние, — она начала разгибать пальцы из кулака, — все это по отдельности не так важно, как думают те, кто нас судит. Нас скрепляет кровь. Все мы в родстве между собой. Иное не важно. Гонты были нищими все последние сто лет, но никто не попрекал их за это. Я — оставшаяся без единого близкого сирота, но Люциус и Нарцисса воспитали меня как родную дочь, не прося за это ни кната из моего наследства.

— Хочешь сказать, Яксли проявил свое добродушие из родственных чувств? — Билл с усмешкой поглядел на нее, не зная, верит ли она сама в то, о чем говорит.

Панси нахмурилась и, сжавшись, будто от холода, забралась с ногами к нему на кровать. Ей и самой было сложно разобраться в том, что она хотела сказать.

— Не только. Хотя ты даже не представляешь, сколько раз за последние восемь лет Малфои приглашали меня переехать жить к ним, сколько раз Абботы и Гринграссы интересовались моим здоровьем и финансами и, я тебя уверяю, не из простой вежливости, а из чувства участия. Я в любой момент могу прийти к Флинтам, и мне не откажут в той услуге, о которой я попрошу, потому что где-то в их родословной обязательно будет вписано мое имя. И где-то в семейном древе Вельзуса, как и в моем, Билл, — она выразительно обратилась к нему глазами, надеясь на понимание, — обязательно будешь ты. Так что да, у него есть к тебе родственные чувства, каким бы странным в условиях войны тебе это ни казалось. И у меня есть: все мы так воспитаны. Наш род един: его составляют наши древние фамилии и частично их побочные ветви, — Панси сдула с лица выбившуюся прядку волос и заправила ее обратно к остальным. Ее волосы за время долгой речи растрепались, и она поспешила пригладить их руками.

— Но ведь потому мы и чистокровные, верно? Волшебники, не смешивающие кровь с маггловской, — для него ее слова были какой-то тавтологией. — Ты же говоришь очевидное.

Панси покачала головой. Сложно было выразить такую простую мысль, на которой зиждилось все.

— Пойми правильно, никому из нас до самих магглов и магглорожденных дела нет. Большинство чистокровных волшебников вовсе не считает их третьесортными людьми. О них просто не думают: это люди не из нашего круга. Прежде, когда они не имели такого влияния на наш мир, к ним относились радушно. Потому сам факт того, что кто-то мешает свою кровь с маггловской, по части магглов нас не интересует. Нас интересует только то, что наша кровь уходит из рода и тем самым обедняет его. Магглорожденные не могут дать нашим семьям того, что дает брак с чистокровным волшебником. Мы теряем и богатство, и могущество, и влияние, и самое главное — сам наш мир. В последнее время Малфои стали выворачивать все наизнанку, но сути это не меняет: в этом вопросе большинство их не поддерживает. Люди не любят громкие заявления.

Панси замолчала и тяжело выдохнула. Голова начинала кружиться. Она хотела закончить только что сформировавшуюся мысль до того, как проклятое нездоровье вновь завладеет всем ее вниманием и заставит думать не о том, как лучше донести до Билла основы жизни чистокровных, а о том, какие зелья смешать, чтобы к обеду покинуть с Гермионой это место.

— Мы — корни и стебль нашего общества, к которому крепятся многолетние традиции всех сфер жизни. Но за последние сто лет слишком многие из нас стали связывать судьбу с магглорожденными, уезжать из страны и просто отказываться от детей. А из-за того, что наши семьи составляют тот клан, на котором держится уже ни одну сотню лет вся магическая Великобритания, привычный мир рушится вместе с нами. Потому каждый из нас хочет, чтобы потерянные фамилии вернулись и приумножили то, что так трепетно веками хранилось нашими семьями в традициях, политике и мироустройстве, — продолжила она, отдышавшись, и пристально посмотрела Биллу в глаза. — Потому что семья и кровь — это то, что сложнее всего забыть и от чего невозможно избавиться. Это то обязательство, которое, приняв раз, уже не нарушают. Это наши непреложные законы. Только семье можно доверять и только в ней опора. Вы, Уизли, этого не понимаете: слишком давно вы отвернулись от нас.

Панси опустилась спиной на кровать в надежде, что голова будет меньше кружиться, и, повернувшись боком, посмотрела на Билла, который, казалось, начал что-то понимать из ее речи.

— Потому, что бы там ни говорили магглолюбцы, именно в чистокровных семьях самые сильные волшебники, целители, зельевары… В наших семьях хранятся те секреты, что дают нам возможность быть таковыми. Не природа одарила нас по рождению — нас благословили предки своими бесчисленными завещаниями. Нам посчастливилось родиться в семьях полных древних тайн, векового опыта, никому не известных ритуалов и портретов, хранящих мудрость поколений. И, поверь мне, все семьи хотят, чтобы наследие Пруэттов вернулось к нам. После стремительной смерти всего рода мы еще не успели забыть их работу с артефактами, чтобы так просто отказываться от этого наследия. Они оставили после себя столько открытых вопросов, что любая семья отдала бы тысячу галеонов за ответы хотя бы на часть из них! — Панси взмахнула рукой и, улыбнувшись, вспомнила, как убирала на чердак вместе с отцом замершую картину с ее двоюродной бабушкой. — Только в моем шотландском доме осталось два портрета покойной четы Пруэттов, которые упорно не хотят оживать и делиться своими тайнами с побочными ветвями потомков. Ты — один из самых прямых их ныне живущих наследников, так как у Гидеона и Фабиана не было детей, — она сделала паузу, стараясь справиться с головокружением. — У Вельзуса в доме точно висит пара портретов его старого друга, твоего деда, который так же ничего не расскажет никому из нас о тех артефактах, что тайно изучал, пока не появится его законный наследник. Чем-то он, конечно, по старой памяти с Яксли делится, но это крупицы знаний по сравнению с теми объемами, которые все мы теряем. Вот почему Вельзус не хочет, чтобы ты глупо погиб при попытке пересечь границу.

Панси замолчала и, расслабившись, раскинула руки вдоль кровати так, что правая кисть свесилась у ее изножья, а левая легла поверх выступавшей из-под покрывала ступни Билла. Ей было интересно, о чем он сейчас думает, но говорить на эту тему она уже устала. Билл же только тихо усмехнулся:

— Я никогда не поверю в то, что Яксли рискнет подпустить меня к портрету деда для разговора.

— Брось, — фыркнула Панси, переворачиваясь на бок и подминая под себя покрывало. — На его месте я бы больше боялась подпускать портрет к тебе: долго придется заглушающие накладывать. Он с тобой и говорить-то по-человечески наверняка не станет, пока не убедится, что ты выбил из головы все то, чему тебя учили родители, — в подтверждение своим словам она покачала головой и тихо пробормотала на выдохе: — Но дядя все равно на что-то надеется.

Билл слабо улыбнулся ее непосредственному отношению к разговору. Приятно было чувствовать, что, несмотря на всецелую веру во все, что Панси говорила, взгляд свой она не навязывала и, похоже, даже не верила в то, что Билл когда-нибудь сможет разделить его с ней. За последний год скрытой войны он уже порядком устал от политики, шпионажа и убивающих идей. Нужно было попасть в госпиталь за сотни миль от родных людей для того, чтобы почувствовать себя свободным, обсуждая политические вопросы с девушкой, с которой был знаком второй день.

— Зачем это ему? — задал он вопрос, уже зная ответ.

— Ты так ничего и не понял, да? — Панси опустила голову и прикрыла глаза маленькой ладошкой, уткнувшись в нее носом и заставив Билла поднять уголки губ в улыбке. — Все мы желаем одного — сохранения своих позиций и единства. Нам не нужны ваши секреты — нам нужно, чтобы вы были с нами вместе со своим наследием. Твои родители выбрали свой путь, как и многие выбирали до них. Но к вам: к тебе, братьям, к твоей сестре, — это не относится, что бы там ни считали твои родители или Люциус вместе с Беллатрисой. Яксли, как и многие из нас, не хочет, чтобы ваша семья оставалась только на наших гобеленах, Билл.

— Но ведь не они же это решают, — еще шире улыбнулся он ей, поддерживая разговор.

Все еще пряча глаза за кистью руки, Панси не увидела его улыбки и совершенно серьезным тоном ответила:

— Люциус, кажется, как-то говорил мне, что все эти крики о грязнокровках — только некая агитационная программа для полукровок из низов, — она вслепую пожала плечами и скучающим тоном продолжила: — Что он этим хотел сказать, можешь у него и спросить, когда представится возможность. Думаю, такова позиция Правительства и по остальным вопросам. Учитывая, как дядю это раздражало, я думаю, что говорил он правду. Своей нелюбовью к магглам за последнее десятилетие он прославился даже больше, чем своим состоянием.

На это Билл не стал ничего отвечать. Он не мог бы сказать, откуда, но он точно знал, что его основному участию в этой войне пришел конец. Возможно, причиной тому могло послужить его ранение, о котором он до сих пор точно всего не знал, а, возможно, и то, что война действительно закончилась. Орден Феникса был разбит и разбросан. Все разговоры о пришедшем режиме были пусты — нужно было либо принимать его таким, каким он был, либо уезжать из страны. Но о первом было ничего не известно, а второе было практически бессмысленным: с тех пор, как Союз пал, мест, где с безопасностью для собственной жизни можно было бы спрятаться от Волдеморта, не оставалось. Ни Франция, ни Румыния не дали бы хорошего политического убежища, поскольку в их Министерствах горела, то затихая, то разгораясь с новой силой, их местная внутренняя борьба. Азиатские же государства со слишком большим недоверием относились ко всему западному, чтобы вновь вмешиваться в чужие для них конфликты. Ночное письмо, пришедшее ускоренной почтой от Чарли, только подтверждало все опасения, несмотря на то, что брат в нем усиленно настаивал на скорейшем их с Джинни переезде. Бегство из Англии могло обернуться еще большей опасностью, чем приспособление к жизни в ней.

— Я не вижу смысла уезжать, Панси, — глядя прямо перед собой, сказал Билл. — Но передай Яксли мою благодарность, хоть и решение это никак не связано с его словами.

Слыша его где-то на краю своего сознания, Панси рассеянно кивнула, а затем убрала руку от лица и прикрыла глаза, стараясь разобраться, плохо ей было или хорошо. Головокружение никак не хотело проходить и грозило закончиться непредвиденным обмороком, что было совершенно недопустимо до тех пор, пока она находилась на кровати молодого неженатого мужчины, пусть даже тот лежал с ней в больнице в одной палате. Постепенно открывая глаза и щурясь от яркого света, Панси привстала на локтях с постели и, чтобы тут же не упасть назад, резко поднялась. Перед глазами заходили разноцветные круги, и она съехала на край кровати, придавив Биллу ногу. Дышать стало трудно. Панси пообещала себе, что как только выйдет отсюда, лично соберет на главного целителя такой компромат, что ему не позволят даже менять утки в самой забытой Мерлином замшелой лечебнице. Она даже не заметила, как обеспокоенный Билл подскочил с кровати, выгреб из тумбочки все предназначенные для нее зелья и сейчас склонился над ней, не зная, какое из них подать. Панси отвела его руку с несколькими бутылочками и благодарно ему улыбнулась.

— Все равно из них ничего не поможет, — тихо усмехнувшись, слабо пробормотала она. — Выдохлись, наверное.

— Никогда не поверю, что тебя так пикси покусали, — Билл осуждающе покачал головой и убрал склянки назад в тумбочку, а затем присел на кровать с нею рядом.

— Ну и не верь, — она легонько толкнула его плечом, приходя в себя, и добродушно улыбнулась. Выглядел он забавно: все еще беспокойный взгляд внимательно изучал ее лицо, рыжие волосы от резкого подъема растрепались по плечам и наэлектризовались, переливаясь в свете утреннего солнца, а напряженные губы никак не могли определиться, улыбаться им или, сжавшись в тонкую линию, выражать недовольство. Они так и застыли в смешной гримасе, сжавшись в тонкую выгнутую дугу, подрагивающую по уголкам. Вернувшись взглядом к глазам Билла, Панси обнаружила, что с ними творится то же самое. Думая о том, не выглядит ли она сама так же нелепо со своей ставшей почти прозрачной кожей и давно немытой без заклятий головой, она не заметила, как медленно подняла руку и пригладила его наэлектризовавшиеся волосы ладонью. — Со мной уже все хорошо.

Его волосы были очень мягкими, а в солнечном свете их оттенок больше напоминал медовое разнотравье с теплых полей Уэльса, а не разгоравшийся пожар, какими они казались в свете ночных свечей. Трогать их было так неожиданно приятно, что Панси провела рукой по его голове, боясь одновременно и смутить его, и отстраниться. Поймав его заинтересованный взгляд, она улыбнулась, широко распахнув глаза, и кончиками пальцев стала разглаживать неровные спутавшиеся прядки.

— Знаешь, твоя мама очень мудрая женщина, раз не позволяет ничего делать с твоими волосами, — восхищенно прошептала Панси.

— На самом деле она уже много лет мечтает лично их обрезать, — ответил ей Билл, чуть улыбаясь одним уголком губ и вглядываясь в ее глаза. — Она точно не простит, если кто-то другой пересилит мое упрямство и сделает это за нее.

— Такое вообще нельзя простить! — наигранно возмутилась Панси, широко улыбаясь, и прикоснулась к нему всей ладонью.

Через мгновение дверь в палату медленно отворилась, и Билл тихо перехватил рукой ладонь Панси, а затем, не сжимая, опустил. Панси улыбнулась про себя, заметив, что руки у него были такими же теплыми, какими на свету казались и волосы.

В палату вошла Гермиона и, немного помявшись у входа, отвлеченная своими мыслями, подошла к кровати Панси. Она заметила, что та пуста, только тогда, когда на нее опустилась. Видимо, это вывело ее из раздумий, потому что уже в следующую секунду она резво подняла голову и, встретившись глазами с Паркинсон, вопросительно на нее посмотрела.

«Ждет меня», — поняла ее беззвучный вопрос Панси и в ответ скосила взгляд на дверь.

— Похоже, ничто не может разбудить Джинни этим утром, — отшутилась Гермиона, оправдывая свое появление в комнате. — Я надеялась, что она уже проснулась и поможет мне на кухне.

Тяжело вздохнув, она встала с кровати и, забрав с собой свою сумочку, направилась к выходу.

— Постой! — с готовностью окликнула ее Панси. — Я тебе помогу, мне как раз стало лучше, а от этих четырех стен я уже очень устала, — она быстро подскочила с кровати и уже спокойнее вышла вслед за Гермионой.

Последним, что она увидела, пересекая порог палаты, было неодобрительное покачивание головы Билла.

* * *

Воздух Лондона был сладок. Глубоко дыша, Панси впервые в жизни чувствовала могучую, пронзающую грудь насквозь свободу. Чистое синее небо над головой за три дня, казалось, стало несоизмеримо выше, солнце — ярче, а улицы — чище. Прохожих было мало, но среди тех, кого Панси встречала, неизменно попадались только хорошие знакомые, в глазах которых Панси улавливала то же, что испытывала сама, — радость победы. При виде них она ощущала, как находящаяся под сильными дезиллюминационными заклятиями Гермиона непроизвольно сжимает ее руку, а сама не могла не улыбаться. Ловя в ответ такие же широкие улыбки, она была рада тому, что не стали аппарировать до дома. Панси все еще была слишком слаба для концентрации за двоих, несмотря на то, что Гермиона, распознав у нее отравление печенью дракона (Снейп говорил это на втором курсе! Как ты не записывала? Нет, не все могут купить готовое!), быстро нашла нужное лекарство. Камином пользоваться не стали, чтобы не привлекать к себе лишнее внимание: под дезиллюминационными чарами в ставшей еще более перегруженной больнице было крайне тяжело передвигаться, а пройти через собравшуюся толпу волшебников к камину и просто невозможно. Гермиона не рассказала об их с Панси общих планах даже Биллу и Джинни, понимая, что, поделившись такой информацией, только подвергнет их еще большей опасности. Они думали, что Гермиона направилась к своим родителям, о потере памяти которых не знали. Ближе к вечеру все было решено, и она помогла аппарировать Паркинсон до Дырявого Котла, в пятнадцати минутах ходьбы от которого располагался дом Панси, выходящий на Косой переулок сразу за скоплением магазинов.

Панси очень любила это место. Днями здесь могло быть многолюдно и шумно, ночами — тихо и спокойно, но всегда бывало тепло и уютно. Вечерами можно было прогуляться к многочисленным кафетериям, работающим до полуночи, и заказать там неизменно вкусный ужин с бесплатным десертом, который любимое кафе Панси держало для своих постоянных посетителей. По дороге до дома она поймала себя на мысли, что не знала, как бы освоилась в доме отца, окажись она по другую сторону барьера. Уже много лет она не жила в нем. Опекун, назначенный Панси Министерством, никогда не удосуживался заняться делами своей подопечной, а потому дважды в год Панси возвращалась в Элгин, чтобы оплатить собравшиеся налоги и успокоить свою домовичку Маню, которая и думать не смела оставить дом без уборки на целый год.

Чем ближе они подходили к дому, тем тише становилась улица и тем меньше посетителей было в редких работающих лавочках. Проходя мимо входа заброшенных «Веселых Вредилок Уизли», Панси услышала, как Гермиона тяжело выдохнула, охваченная своими собственными воспоминаниями. Легко было догадаться, что она испытывала такое же стойкое чувство боли, глядя на руины когда-то принявшего ее мира, как и Панси восторга, глядя на то, что после него осталось.

Не доходя квартала до дома, Панси свернула в небольшой продуктовый магазин, приютившийся за углом крупной лавки, и зашла внутрь, привычным движением подхватив у входа котелок. Гермиона никогда не была в этой части Косого переулка и почему-то всегда считала, что домовые эльфы сами закупают для своих хозяев всю необходимую еду, но никогда не задумывалась о том, кто эту еду продает. За шесть лет жизни в магическом мире сама Гермиона никогда не посещала жилые кварталы волшебников, а Нора и дом на площади Гриммо, где она проводила лето, стояли обособленно.

Котелок, в который Панси накидывала хлеб, сухофрукты и совиное печенье, вне всяких сомнений когда-то был рабочим, но проржавевшие края и дырка с большой палец шириной у основания его дна красочно говорили о том, почему он больше не использовался по назначению. Однако кто-то заботливо покрыл его тонким слоем блестящей медной краски, отчего он выглядел не старой рухлядью, а вполне занятным предметом интерьера этого необычного магазина. Перед тем, как зайти за Панси внутрь, Гермиона успела заметить вывеску лавки для зельеваров и подумала, что продуктовый магазин, должно быть, держал тот же хозяин.

Панси быстро прошла все три небольших отдела, на ходу взяла две бутылки молока и неожиданно для Гермионы резко остановилась у высокого стенда с медом, растерянно на него глядя. Медленно она протянула руку к двум маленьким баночкам и, не рассматривая их, положила в котелок поверх сухофруктов, а затем подошла к крупному отделу с готовыми блюдами, где потянулась к овощному салату и ровно сложенным на широкую тарелку куриным котлетам. Пока Панси накладывала еду в подготовленную упаковку, Гермионе удалось как следует рассмотреть магазин. Внутри все было продумано по тому же принципу, что и в любом другом лондонском супермаркете: продукты, разбитые по категориям, свободно лежали на шкафах, помеченные разноцветными ценниками. Белых ценников было больше всего, но встречались также и блестящие из сиреневой фольги, под которыми стояла пометка «товар дня», и золотые, самые редкие, под которыми стояли скидки от 30 до 50 процентов. Обратив на них внимание, Гермиона сразу поразилась тому, насколько высока была цена без этих скидок. Холодильники здесь заменяли резные деревянные шкафы с долгосрочными заклятиями охлаждения, а множественные лампы — висящие над головами свечи. Ей показалось интересным и то, что единственного живого человека из работников магазина они встретили на кассе, когда Панси рассчитывалась за товар. На ту сумму, что Панси отдала за продукты, Гермиона смогла бы купить несколько новых книг во Флорише.

— Почему здесь все так дорого? — шепотом поинтересовалась она, когда они пересекли двери, охваченные легким сиянием охранных чар. На улице по-прежнему было пусто.

Панси недовольно поглядела в ее сторону и ответила лишь спустя несколько минут, когда они свернули с Косого переулка в небольшую заросшую вьюном арку.

— Неужели так сложно помолчать до дома? — прошипела она сквозь зубы. — Может, не одна ты такая умная до поры скрываться в тени? Неизвестно, кто мог тебя услышать!

Панси поднялась по открывшейся за аркой изогнутой лестнице, достала из кармана ключи и раскрыла дверь перед Гермионой, пропуская ее вперед. Внутри дома стояла настолько густая темнота, что, казалось, в нем вовсе не было окон. Гермиона тут же сняла с себя дезиллюминационное заклятие, которое в последние минуты заставляло вкладывать в себя ощутимо много сил, и облегченно вздохнула. Панси, легко взмахнув палочкой, зажгла свечи в витых канделябрах прихожей и едва успела опустить ее, как навстречу ей откуда-то из смежных комнат выбежала ухоженная молодая домовичка в серой чистой наволочке, которая была симпатично украшена кружевом и повязана на ее теле по манере фартука.

— Хозяйка вернулась! — радостно воскликнула она, захлопав от восторга ушами, и намеревалась уже обнять ее за колени, когда была остановлена серьезным взглядом Панси. — Почему хозяйка не предупредила, что приедет сегодня? — она требовательно посмотрела на нее, с упреком опустив уши. — Маня бы приготовила вкусный ужин!

Панси бросила на Гермиону красноречивый взгляд, даже без слов громко заявлявший: «Не смей воспитывать моего эльфа!» — и протянула домовичке набитую продуктами сумку, а затем ласково погладила ее по опущенным ушам.

— Я и сама точно не знала, что приеду сегодня, — ответила она ей, — поэтому по пути купила готовую еду. Но ты можешь разогреть ее для нас через полчаса и приготовить крепкий чай к ужину.

Маня исчезла с сумкой также стремительно, как и появилась, широко улыбаясь и довольно начав напевать какую-то неизвестную Гермионе песенку на своем языке. Она несколько секунд удивленно провожала ее взглядом, понимая, что еще никогда в жизни не видела эльфа таким счастливым при виде своего хозяина, и не находила, что сказать. Говорить она ничего и не стала, от удивления с запозданием вспомнив, что не в том положении находится. Панси за это время успела снять обувь, сбросить длиннополую мантию на рядом стоящий диван и уже направлялась внутрь дома, намереваясь провести Гермиону в отведенную ей комнату.

— Разве кому-то из твоих нужно теперь скрываться? — вспомнила Гермиона не вовремя прерванный домовичкой разговор. — А Орден ты не интересуешь. Не стал бы за тобой никто следить.

Панси только раздраженно хмыкнула из-за вновь поднятой Гермионой темы, но решила не спорить. Может, и правда — не стал бы, но это не было поводом ставить ее в неловкое положение.

— Так почему? — повторила свой вопрос Гермиона. — На те галеоны, что ты отдала за продукты, можно было бы снарядить парой учебников первокурсника.

Гермиона прищурилась, когда Панси, в пол уха слушая ее вопрос, разом зажгла свечи во всех смежных с прихожей трех комнатах, соединенных с нею французскими дверями, и быстро от неожиданности заморгала.

— И мне с этим жить, пока барьер не рухнет, — утомленно выдохнув, пробормотала Панси себе под нос с недовольным видом. — Да потому что продукты нужны здесь только тем, у кого на них есть деньги. Те, у кого денег на местные продукты нет, и живут не здесь. Пару лет назад кто-то из соседей подавал прошение о регулировании цен в Министерство, да только ничего так и не поменялось. Застопорили там, наверное, среди остальных никому не нужных бумажек. — Панси недовольно на нее глянула и, заранее предугадав следующий вопрос Гермионы, ответила: — Здесь нет свободных помещений под магазины. Уизли только благодаря своей невиданной удаче получили тут место, да и то, я уверена, отдали весь свой начальный капитал за первый взнос, только чтобы перебить цены конкурентов за аренду.

— Мм… — согласно протянула Гермиона, кивнув головой.

— Твоя комната — там, — быстро прервала ход ее мыслей Панси и указала рукой в сторону дальней двери, за которой виднелась лестница. — Идем.

Если первый этаж показался Гермионе наполненным роскошной простотой, то второй был обставлен с простой известной роскошью. Сразу за лестницей открывалась просторная гостиная комната второго этажа с мягкими, стоящими по центру диванами, круглым журнальным столиком между ними и даже небольшой нишей в книжном шкафу, где был размещен аквариум с несколькими золотыми рыбками. Здесь не было видно ни одного портрета и каждую из стен украшали картины с обычными натюрмортами в золоченых рамах. Гостиная плавно переходила через высокие окна в находящийся над крыльцом балкон, очень напоминающий собою оранжерею и заставленный множественными комнатными цветками в горшочках.

«Наверное, убирают в тепло на зиму», — промелькнула мысль у Гермионы, когда Панси направилась к левой от лестницы двери.

— Никогда не думала, что ты богата, — смущенно пробормотала Гермиона, следуя за ней и на ходу рассматривая высокий книжный шкаф из цельного дубового массива с искусной ручной резьбой. Она знала, что в маггловском Лондоне такие стоили целое состояние, хотя и не сомневалась, что Панси он достался в наследство от родителей.

— Я последняя представительница рода. Конечно, у меня есть деньги, — ответила ей Панси. — Хотя иногда мне кажется, что лучше бы и не было: накладывает свои обязательства.

— Какие? — Гермиона подняла брови.

— Раннее замужество.

— Из-за денег? — удивилась Грейнджер. — Это же глупость какая-то.

— Из-за обязательств перед семьей.

Гермиона удивленно встряхнула головой.

— Род продолжать нужно, — пояснила ей Панси, открывая перед нею дверь в спальню. — Больше ведь некому. В таких случаях не принято долго ждать: это и глупо, и опасно.

— Но ведь, выходя замуж, берут фамилию мужа? — покачала головой Гермиона, заходя следом. Если прежде она и встречала упоминания о двойных фамилиях у волшебников, то они точно не принадлежали к культуре Англии.

— Да, конечно, — согласилась Панси, опустив глаза, — но второй или третий сын может взять девичью фамилию матери, если муж не будет против. Это редкость, но такие случаи уже бывали, — не оборачиваясь к Гермионе, Панси спешно осмотрела гостевую спальню, открыла окно, а затем направилась к двери в ванную, чтобы убедиться, что и с ней тоже все было в порядке.

Гермионе послышалась в тоне Панси неуверенность, но глубоко вдаваться в мысли об этом она не стала, чувствуя, что Паркинсон все равно не станет отвечать. С того самого момента, как она зажгла первые витые канделябры, дом все больше захватывал сознание Гермионы. Если бы ей нужно было описать его одним словом, то она, недолго думая, коротко бы ответила: «Свет». Повинуясь заклинанию Панси, в доме зажглись не только свечи, но и открылись все портьеры на многочисленных панорамных окнах, пропуская внутрь последние золотые лучи вечернего солнца. За дверью в гостиной оказалась прибранная спальня в молочных тонах с небольшой ванной комнатой через стенку и объемным старым шкафом. Камина в ней не было, и Гермиона подумала, что, должно быть, для связи здесь используется один-единственный очаг в нижней гостиной перед лестницей, что она видела по пути сюда. Это было просто и удобно: не приходилось опасаться случайных гостей или внезапных взломов каминной сети, которые, Гермиона слышала, часто происходили в последнее время по всей территории Великобритании. Этим промышляли как авроры, так и Пожиратели смерти, преследуя друг друга и пугая по ночам мирных аполитичных жителей.

— Ну вот, здесь ты будешь жить, пока не разрешится вся эта суета с антиаппарационными барьерами, и ты не вернешься к своим милым гриффиндорским друзьям, — сказала Панси, выйдя из ванной, и обвела рукой комнату. — Можешь менять здесь все по своему вкусу, если тебе что-то не нравится в мебели или используемых цветах. Моя комната находится по другую сторону верхней гостиной, как раз напротив твоей. Кухня на первом этаже справа, под нами, там же и столовая, — Панси указала глазами на пол. — Дом небольшой, не заблудишься. А после ужина мы обсудим решение наших с тобой проблем.

Гермиона молча кивнула и хотела было задать вопрос об обещанных ей еще в больнице книгах, но на этот раз промолчала, заметив, как Панси тоже намеревалась что-то сказать. Начать говорить она, однако, не успела: внизу раздалось несколько громких ударов дневного молоточка. По растерянному взгляду Панси Гермиона поняла, что та вовсе не ждала гостей и была удивлена не меньше нее самой.

— Стой тут, — не терпящим возражений тоном сказала Панси, для большей убедительности указав рукой на кровать. — Кто бы там ни был, я быстро прогоню его, и мы продолжим решать наши с тобой вопросы.

Быстро развернувшись, Панси широким шагом удалилась к выходу из помещения, оставив за собой едва уловимый шлейф того запаха больниц, который ни с чем и никогда не спутаешь, будь ты хоть в маггловском госпитале, хоть в клинике для волшебников. Конечно же, Гермиона дожидаться ее не стала и быстрым шепотом наложила на себя привычные дезиллюминационные, которые, как ей казалось, предстояло еще много раз использовать перед тем, как весь этот кошмар закончится.

Стук в дверь повторился с большей настойчивостью, и Панси ускорила шаг, уже зная, кто стоит за дверью. Только один человек из всех ее знакомых считал, что имел полное право беспокоить хозяйку дома когда угодно, не считаясь ни с чьим мнением по этому поводу, кроме своего собственного.

— Да иду я, иду, — недовольно выкрикнула Панси в сторону двери, чтобы звон в ушах наконец-то прекратился.

Запыхавшись, она сдула с лица выбившуюся прядь и, громко дыша, рывком распахнула дверь, которая поддалась внезапно образовавшемуся сквозняку и со всей силы стукнулась о стену, раскрывая перед гостем проход.

— Люциус!

— Панси, — он радушно улыбнулся ей.

Сама же Панси не улыбалась. Ей был слишком хорошо знаком этот серый цвет лица и чуть осунувшиеся плечи, которые от ее глаз не могла скрыть никакая напускная маска Малфоя, и уж точно не скрывал толстый слой его мантии.

— Маня! — нервно выкрикнула Панси, и, не обращая никакого внимания на возражающий взгляд Люциуса, взяла его под руку и повела к дивану.

— Панси, успокойся, я сам дома с этим разберусь, — тихо пробормотал он. Пораженно наблюдавшая за происходящим со стороны Гермиона готова была поклясться, что услышала в его тоне нотки смущения.

— Ну, нет, именно с этим мы сначала разберемся, а потом будем выяснять, зачем ты пришел, — раздраженно прервала его Панси и помогла опуститься на широкий диван, а затем уселась сбоку от него, подогнув под себя ноги. Злясь больше прежнего, она выкрикнула: — Маня, голову оторву, если сейчас же не принесешь мне коробку с зельями первой помощи!

Послышался громкий хлопок, и испуганная домовичка вывалила на ковер перед Панси огромную кучу зелий, которые держала в своих тонких ручках. Похоже было, что, услышав первый зов хозяйки, она уже знала, в чем дело, и спешно опустошала кладовые дома, собирая из разных уголков все имеющиеся лекарства. Панси спрыгнула с дивана, и уже начала было перебирать разноцветные склянки в поисках нужной, когда Маня протянула ей откупоренный сосуд с белой жидкостью. По судорожно сжатым кулачкам, дрожащим плечам и бегающему от одного угла комнаты до другого взгляду Гермиона поняла, как сильно домовичка боялась Малфлоя.

— Вот, выпей, тут как раз полстакана. Должно хватить, — облегченно выдохнула Панси, протягивая Люциусу запылившуюся склянку с непонятным содержимым. Тот, ничего не отвечая, забрал баночку у нее из рук и опустошил ее одним большим глотком.

— Спасибо, — улыбнулся он Панси, не глядя возвращая сосуд в руки Мане. Та, приняв его, хлопнула большими глазами, прижала уши к голове и спешно аппарировала куда-то подальше, так и оставив лежать на полу остальные принесенные с собой лекарства. — Должно сработать.

— И сработает, — нейтральным тоном подтвердила Панси, вглядываясь в его лицо. — Сколько уже можно, Люциус?

— Он никогда не наказывает без причин, — Малфой сжал губы и посмотрел вдаль, за окно через французские двери на кухню. — Нужно было работать лучше.

— И сколько еще таких наказаний выдержит твое сердце? — недовольно пробормотала она, пряча за сжатыми губами свой страх. Глаза прятать было не нужно: Люциус и сам боялся в них смотреть. — Сколько было в этот раз? Минута? Две? Пять? И не ври мне, что легко восстанавливаешься: от Министерства до моего дома быстрее, чем за полчаса, не добраться.

Люциус ничего не стал ей отвечать и только сжал губы в том же жесте, что и Панси. Боль в теле стала утихать, и голова переставала кружиться.

— Иди сюда, — он притянул ее к себе за плечи и крепко прижал к груди, накрывая большой ладонью ее голову. Гермионе показалось, что плечи у Панси трясутся.

— Ты появился на пороге как приведение. Я так испугалась! — Панси сильнее прижалась к нему и протерла глаза рукой. — Прости, мы так давно не виделись, и я, наверное, совсем уже забыла, как видеть тебя таким. Отвыкла…

Люциус, почувствовав ее слезы, только слабо покачал головой и по-отечески поцеловал ее в пробор.

— Мы победили, Панси. Просто мне в Гринготтсе совсем не удается сдвинуть с мертвой точки гоблинов, а время все идет. Терпение Лорда не безгранично, — Люциус окончил предложение тяжелым выдохом и прижался подбородком к голове Панси. — Если бы твой отец был с нами, он бы решил это дело за день. Мне приходится поднимать все его старые связи за рубежом даже без уверенности в том, что они помогут.

— Не надо о работе, дядя, — беспокойно пробормотала Панси, скосив взгляд в сторону лестницы, за которой, она точно знала, стояла Гермиона. — Скажи лучше, зачем ты пришел? Знаю же, что не просто так.

— Простое посещение своей воспитанницы после года разлуки тебя не устраивает? — усмехнулся он, отпуская ее из объятий.

— Ты бы пришел утром, — серьезно ответила она и добавила: — И никогда бы — в таком виде.

Люциус грустно усмехнулся в ответ на ее предположение, молчаливо с ней соглашаясь.

— Налей мне чего-нибудь выпить.

Побоявшись от него отходить, Панси призвала по Акцио две простых стеклянных рюмки и початую бутылку Огденского из буфета на кухне, которые Люциус ловко перехватил рукой еще на подлете и наполнил до краев.

— Нарцисса пропала, — хрипло произнес он и немедленно осушил стопку.

Панси ощутила, как ее бросило в холод.

— Что? — пробормотала она. — Не говори мне только…

— Пей, — прервал он Панси, втолкнув в ее руки вторую рюмку, и проконтролировал, чтобы она, морщась, проглотила все до капли. — Нет, в списках погибших ее нет, сам проверял несколько раз. Розье обещал сообщить, если обнаружат тело. В Мунго подтвердили, что к ним она не обращалась.

Панси молчала, и Люциус вновь наполнил их рюмки.

— Пей, — повторил он.

Второй глоток был мягче, и Панси даже не стала морщиться, проглатывая огневиски.

— Лучше стало? — спросил он ее и, как немногим ранее, прижал к груди, шепотом беспалочкового заклинания левитируя бутылку на стол.

— Глупо было думать, что нас обойдет эта беда, — бесцветным голосом тихо ответила Панси, слабо кивая.

Люциус вновь молча с ней согласился.

— Ты знаешь, мне никогда не было так страшно, как сегодня, когда я с ужасом понял, что ничего не знаю о своей жене, — таким же тихим голосом сказал он и, чуть помолчав, добавил: — Ты нужна Драко.