Забытая память (гет)

Чтобы я мог жить в мире с людьми, я прежде всего должен жить в мире с самим собой.

Ли Харпер «Убить пересмешника»

Утро первого сентября тысяча девятьсот семьдесят первого года было неприлично солнечным для такой страны как Англия. На большом лондонском вокзале Кингс-Кросс сегодня было особенно много людей. Полисмен, которого поставили для соблюдения правопорядка, определённо скучал, смотря на облака и дым, который исходил от поездов. Наверное, будь этот высокочтимый джентльмен более внимательным, он бы заметил странно одетых людей, которые незаметно исчезали прямо возле стены между десятой и девятой платформой.

Вот к стене снова подошла семья, состоящая из четырёх человек: двух девочек, матери и отца. Отличительной чертой этого семейства были ярко-рыжие волосы отца и младшей девочки. Последняя что-то усердно шептала идущей рядом сестре, которая, по всей видимости, была старше её на три-четыре года. Эта девочка больше походила внешностью на мать: аккуратно уложенные белокурые волосы едва заметно вились, личико уже было достаточно худощавым, а небольшие миндалевидные глаза в обрамлении не слишком густых ресниц смотрели на окружающий мир с толикой враждебности, обиды и осуждения. Мы можем только смутно подозревать, что это наверняка было как-то связано с тем, что так усердно вещала рыжеволосая сестрёнка.

И вот вся семья остановилась у стены, которая разделяла девятую и десяту платформу, явно не зная, как поступить дальше. Спустя пару минут колебаний мужчина громко фыркнул и стремительно шагнул к стене.

Сёстры испуганно смотрели на него. Сейчас их папа столкнётся со стеной и ему будет очень больно…

Но тут, о чудо! Их папа просто исчез прямо возле стены, словно его никогда и не было. Поэтому вся семья последовала его примеру. Через пять минут они уже были по «другую» сторону вокзала, скрытые от глаз обычных и крайне невнимательных людей.

Здесь было ещё более многолюдно. Повсюду туда-сюда бегали дети, за ними летали совы, кто-то искал свою жабу, кто-то — кота, родители суетились, поправляли одежду на маленьких, отчитывали старшеньких… Но вернёмся к нашей семье. Девочки стояли чуть поодаль от родителей. Младшая сестра продолжала уверять в чём-то старшую, а их родители замерли, оглядывая платформу с видом самого сердечного удовольствия и несрываемого восхищения. Они немного очнулись, только когда старшая девочка подошла к ним и дёрнула отца за руку, немного сердито спросив:

— Мы скоро уедем отсюда? Я не могу терпеть весь этот шум!

И тогда мама с лёгким изумлением спросила:

— Туни, неужели ты не хочешь проводить Лили? Ведь она уезжает от нас на очень долгое время…

— Пускай вообще не возвращается из той школы! — отрезала Петуния к возмущению обоих родителей, отчаянно не желая смотреть на младшую сестру, которая усердно пыталась сдерживать слёзы.

— Туни! Как ты можешь! Лили теперь будет учиться в школе волшебников. Разве ты не рада за неё? Разве ты не будешь скучать за ней?

Под строгим взором отца Петуния стушевалась и ничего не ответила, упрямо опустив голову. Выражение её лица было скрыто упавшими волосами, но оно наверняка выражало всё ту же степень недоверия и злости. А маленькая Лили даже не смотрела в сторону своей сестры, упорно сдерживая непрошеные слёзы и не желая показывать тот факт, что ей очень сильно обидно и в то же время стыдно, что именно она сейчас должна уезжать в школу волшебников.

На другом конце платформы стояла семья, состоящая тоже из четырёх человек, но вместо двух сестёр здесь было два брата.

Они, как ни странно, не отличались той же солнечностью, что и семья малышки Лили. Все четверо были в весьма сильной степени похожи друг на друга, словно принадлежали к частям единого механизма — волосы цвета вороньего крыла, прямая и горделивая осанка, прямой нос, тонкие губы, узкие скулы и утончённость в каждом движении. Тем не менее, имелись едва заметные отличия: глаза матери и старшего сына были холодного стального цвета, а отца и младшего мальчика — приятного кофейного оттенка. И для более внимательного наблюдателя было очевидным, что несмотря на внешнее спокойствие, все четверо нервничают одинаково сильно, пусть и стараются это скрывать. Кто-то, в силу своей юности и неопытности, немного тщетно, а кто-то — на высоком мастерском уровне.

Старший сын, который, видимо, и отправлялся в школу, гордо выслушивал речь своей матери:

— Сириус, помни, что ты — Блэк. Эта фамилия даёт тебе не только множество привилегий, но и столько же обязанностей. Не буду их повторять, ведь я тебе уже всё это говорила. Самое главное: не водись с теми, кто не достоин общения с тобой. И хоть я не уверена, но хотела бы тебя попросить попасть всё-таки на Слизерин.

— Но это ведь не зависит от меня, матушка… — счёл он своим долгом напомнить, на что мать неожиданно великодушно согласилась:

— Конечно, не тебе это решать. Но будь добр, если будет возможность, уговори Шляпу отправить тебя на самый достойный факультет, где училось большинство твоих родственников. На крайний случай, можешь отправиться на Равенкло. Хотя вряд ли тебя туда отправят. Ты понял меня, Сириус?

Мальчик важно кивнул, хотя по лёгкой скуке на лице и можно было заметить, что эта тема волнует его меньше всего. Младший брат, явно желая разрядить обстановку, незаметно за спиной у матери и отца скорчил какую-то неусветнюю рожицу, на что Сириус чуть было не расхохотался, вовремя сдержав свой порыв под серьёзным взглядом главы семейства. Понимая, что от него ждут овтета мальчик ещё раз важно квнул и с достоинством ответил:

— Разумеется, матушка.

Мать Сириуса казалась самой спокойной из всех стоящих на этой платформе матерей, но в глубине души её старшему сыну всё же хотелось верить, что эта женщина переживает ещё о чём-то, кроме распределения факультетов.

Например, найдёт ли её сын себе таких друзей, с которыми было бы не страшно вляпываться в самые опасные приключения и потом не было скучно получать за это наказания. Но только в том случае, если их всё же поймают.

Сириус не знал наверняка, интересна ли эта часть его жизни матери. Но ему искренне хотелось в это верить.

Тем не менее, матушка как-то странно на него посмотрела и как можно более тепло обронила:

— Тогда можешь идти и занимать купе. До скорой встречи, Сириус.

Сириус быстро посмотрел на мать, поцеловал протянутую ладонь, пожал руку отцу, который только и сказал: «Удачи в учёбе, сын!». В конце мальчик обнял брата и что-то прошептал ему на ухо — младший в ответ лишь натянуто улыбнулся, явно стараясь поддержать и самого себя, и старшего брата. Но потом Сириус быстро развернулся, коротко кивнул и аккуратно пошёл по платформе к дымящему поезду.

Неподалёку от хвоста поезда стояла ещё одна семья, состоящая из матери, отца и сына. Они выглядели, пожалуй, куда печальнее и несчастней, чем все стоящие на платформе, хотя и было видно, что дело совсем не в бедности, а в какой-то непонятной печали, исходящей от каждого из них. И наиболее удивительным казался тот факт, что мальчик одиннадцати лет мог ипытывать подобную грусть, хотя в силу возраста ему поожено лишь лучезарно улыбаться в предвкушении будущих свершений.

Этот мальчик в целом казался слегка диковинным на фоне своих сверстников: светловолосый, худощавый и бледный, с печальными серыми глазами, которые, несмотря на все обстоятельства, всё же лучились теплотой и долей радости. В целом, юноша был бы достаточно симпатичным, если бы не украшающие его лицо длинные шрамы чуть ли не от подбородка и до самого лба, которые, в принципе, и не слишком сильно выделялись, но всё же свидетельствовали о том, что когда-то случилось что-то ужасное и непоправимое.

Серьёзный и порядком седой отец слегка грустно глядел на своего сына в то время, как мать тихо шептала своему сыну:

— Ремус, ты точно уверен, что нормально сможешь ехать? Полнолуние только прошло и, может, тебе лучше было бы отлежаться…

Ремус слегка нервно ответил:

— Нет, мама, я в полном порядке. Не волнуйся.

С ним было действительно всё в порядке. Правда, очень сильно болели совсем недавно деформированные кости, но в целом Ремус чувствовал чрезвычайную радость от поездки в Хогвартс, смешанную с очень сильным волнением.

И, возможно, он бы даже согласился отлежаться денёк дома, если бы не услышал однажды из рассказов отца, что чаще всего дети встречают своих истинных друзей именно по дороге в школу, во время поездки на поезде. Не то чтобы Ремус сильно рассчитывал на то, что у него появятся друзья — с нашей точки зрения, это, конечно же, невероятная глупость. Но мальчик считал иначе, наивно и весьма упёрто полагая, что такие, как он, не заслуживают на друзей. Тем не менее, в глубине его души всё же теплилась надежда, что, возможно, однажды… А вдруг именно в поезде… Но Ремус даже боялся загадывать о чём-либо, не желая быть разочарованным в собственных ожиданиях в будущем.

— Но может всё-таки стоило…

Мать опасливо смотрела на единственного сына, на её маленького «зайчика», который, увы, скорее занимал обратную позицию. Порядком уставшая и изнемождённая, некогда с шикарными чёрными волосами, живыми глазами и искренней улыбкой, сейчас эта женщина напоминала лишь призрака от прошлой себя, всю свою жизнь положив на то, чтобы её мальчик был хоть капельку счастливее. Хоть на толику получил всё то, чего он заслуживал в избытке.

Но отец первокурсника, кажется, верно истолковал намерения и надежды сына, с вонением перебил супругу, прекрасно понимая и её состояние тоже:

— Хоуп, дорогая, не волнуйся. Наш сын со всем справится. И поездка в поезде — это своеобразная традиция и не стоит её нарушать. Именно здесь дети чаще всего встречают своих будущих друзей…

Лайелл Люпин искренне на это рассчитывал. Он до сих пор корил себя за слова, брошенные много лет назад в порыве то ли максимализма, то ли желания восстановить справедливость. А теперь за его ошибку страдал его единственный сын, очаровательный мальчик, не заслуживший такой участи от слова совсем. Мучался каждое полнолуние, превращаясь в животное, которым изначально не являлся.

— Папа, не надо дальше. Мне нельзя с кем-то дружить.

Ремус боялся озвучивать такие громкие слова. Ему было слишком страшно, и, хоть он ни секунды не колебался на предложение директора Дамблдора, всё же черви сомнения грызли его изнутри, мучая вопросом: стоит ли ему идти на такой риск по отношению к другим людям? Что… что если никакие меры безопасности в какой-то момент не смогут его удержать?

И вот опять ему придётся пытаться войти в коллектив, на этот раз намного больший, чем маггловские детишки. Мальчик настолько сильно отличался от своих ровесников, что в их деревушке никто не хотел с ним общаться. По крайней мере, Лайелл искренне хотел верить, что именно по этой причине с Ремусом никто не дружил. Просто потому, что его сын очень любил читать и в целом был достаточно замкнутым. Конечно же, только поэтому.

— Ремус, перестань. Я не хочу ничего слышать. Если ты не найдёшь друзей, то я лично приеду и буду заново тебя со всеми знакомить. — пригрозил отец, взьерошив сыну волосы. Затем более ласково попросил: — Не расстраивай меня и маму, пожалуйста. Мы и так очень сильно за тебя волнуемся.

Ремус на секунду отрешенно засмотрелся вдаль. Туда, куда совсем скоро повезёт его ярко-красный поезд. Что ждёт его в скором будущем? Есть ли у него вообще будущее?

— Хорошо, папа. Мне уже пора, наверное, — немного смущённо кивнул Ремус, отчаянно желая скрыть от родителей собственное замешательство.

Лайелл покачал головой: Ремусу явно не хотелось об этом разговаривать. Ладно, пускай. Хоуп не вмешивалась в этот короткий разговор и только нервно заламывала руки, иногда поправляя сыну свитер. Она была жутко бледна и слегка дрожала.

— Сынок, береги себя.

Ремус обнялся с матерью и отцом на прощание и медленно зашёл в самое последнее купе.

Лайелл заботливо обнял жену, которая плакала, уже не скрывая своих слёз. Хоуп нервничала за сына так, как никогда не волновалась за себя. Хотя на сердце Лайелла с одной стороны было тревожно, но с другой — он ощущал, что у такого ребёнка, как Ремус, просто обязаны появиться друзья.

И Лайелл, также, как и его сын, боясь спугнуть детское счастье, лелеял надежду в своём сердце, пряча её от горя, разочарованья и горечи собственной вины. Ведь в жизни Ремуса обязано быть что-то, ей Мерлин.

У огромных часов стояли мать и сын, ни капельки не похожие друг на друга и только по тому, каким полным горькой нежности был взгляд женщины и каким грустным был взгляд мальчика, становилоь понятно, кто же они друг другу.

Чувствовалось, что эта женщина такая же волшебница, как и большая часть людей на этой платформе, но жизнь заставила её изменить свои приоритеты. Поэтому на достаточно молодом лице виднелось уже значительное количество морщин, большая часть которых сосредотачивалась в уголках глаз, рта и на лбу, показывая, что у этой леди всё в жизни не так гладко, как хотелось бы её и её ребёнку. Тем не менее, женщина облладала достаточно яркой внешностью: рыжий цвет волос, в корнях которых, правда, постепенно пробивалась седина, прозрачно-зелёные глаза, обрамлённые слегка рыжеватыми ресницами, слегка полноватое телосложение и руки, изнемождённые трудом. Глядя на то, как мать прижимает своего ребёнка в последний раз, из всей картины выбивались именно руки — с уже пробивающимися венками, мозолями и местами даже царапинами, что свидетельствовало о совсем нелёгкой работе.

Мальчик же на фоне матери выглядел куда более ухоженно, хоть и было заметно, что его детство тоже не было чересчур лёгким и радужным. Аккуратно уложённые светло-русые волосы, из которых достаточно мило выбивалась парочка непослушных тонких прядей, скромная и как можно более успокаивающая улыбка, направленная в сторону матери, и яркий блеск прозрачно-серых глаз, хозяин которых явно в глубине души жаждал захваттывающих приключений в новой школе. Тем не менее, можно было заметить, что мальчик нервничает точно так же, как и его мама. Но если бы посторонний наблюдатель копнул чуть глубже, то понял бы, что эти страхи связаны не только с длительной разлукой и что натура этого юного волшебника куда двойственнее, чем может показаться на первый взгляд: с одной стороны, как уже упоминалось, он заметно жаждет приключений, но с другой — боится последствий, которые эти приключения могут принести. Впрочем, подобные опасения были совсем неудивительными, учитывая неизвестный почти никому факт, что в прошлой, обычной, школе этот мальчик не был в центре всеобщего внимания, а, скорее, даже наоборот.

Мать с тенью тревоги смотрела на своего ребёнка и успокаивала:

— Питер, не волнуйся, всё будет хорошо.

— Мама, а если у меня не будет друзей, это сильно тебя огорчит? — не замедлил уточнить мальчик, явно опасаясь, что из-за этого огорчится в первую очередь мама. Ведь Питер, в общем-то, привык быть в одиночестве, ему не будет слишком страшно. Наверное.

Мама улыбнулась понимающей улыбкой и ласково проговорила, приглаживая выбившиеся пряди:

— Конечно, Питер, но я уверена, что они у тебя обязательно будут. У такого мальчика, как ты, не может не быть друзей. Ты главное не стесняйся и ничего не бойся, — напутствовала она, и мальчик как можно более решительно откликнулся:

— Я… Я постараюсь, мама.

Ещё секунду мама тёплым взглядом смотрела на сына, словно вбивая в свою память каждую дорогую чёрточку, а затем слегка вздрогнула и заторопилась, взглянув на часы:

— Ну что ж, сынок, тебе пора. Поезд скоро будет отправляться. Я буду скучать, солнышко.

Мальчик тут же встал на носочки, чмокнул маму в щеку и как можно крепче обнял, не желая расставаться. И в какой-то момент он даже захотел об этом сказать, но так и не решился, стесняясь собственных проявлений эмоций. Но потом женщина взяла себя в руки, разжала объятия и осторожно подтолкнула в сторону поезда.

Питер в окно долго махал матери, а она тщетно старалась как-то приободрить своего мальчика, сдерживая рвущиеся наружу рыдания. Что, стоит признать, не слишком хорошо удавалось.

А вот у головного вагона стояли трое. Отец и сын о чём-то оживлённо спорили, а мать смотрела на них с лёгкой улыбкой. Было сразу видно, что этот мальчик наполнен безудержной энергией. Вот даже сейчас, пора было прощаться, а Джим спорил с Флимонтом о квиддиче.

И тут, прямо как гром среди ясного неба для двух болельщиков, прозвучало три гудка, что свидетельствовало об отправке поезда. Джим, словно ураган, тут же подлетел к матери, обнял её на прощание и чмокнул в щеку, обнялся с отцом, пообещав продолжить этот спор на рождественских каникулах. И не успела Юфимия моргнуть и глазом, как Джима и его вещей уже и след простыл.

Флимонт приобнял жену за плечи и сказал:

— С ним всё будет хорошо. Я уверен.

— Мне бы твою уверенность.

И вот поезд тронулся. Отцы грустно смотрели в окна вагонов. Мамы вытирали платками непонятно откуда появившиеся слёзы. Дети, чей черёд ещё не пришёл, резво бежали и махали ручками своим старшим братикам и сестричкам. Все долго смотрели вслед удаляющемуся поезду, который теперь казался на горизонте непонятной красной точкой.

Здесь всё было хорошо. И никто из этих людей не знал, что через несколько лет их будет ждать. Что через несколько лет все они будут жить в страхе за свои семьи, за своих близких. Что через несколько лет некоторые из них уже не будут стоять на этой платформе. Что все эти дети окажутся по разные стороны баррикад: друзья станут врагами и не будет больше доверия даже к самым близким.

Что через несколько лет их ждёт война, разруха, дым и всепоглощающая ненависть.