Когда дерется львица (гет)

Было странно стоять в гостиной Слизерина, прощаться с учениками, которые отправлялись к своим родителям — Пожирателям смерти; через несколько часов они наверняка будут с жадностью слушать историю о грязнокровке Гермионе, которая думала, что может занять место среди чистокровных волшебников, и потерпела неудачу.

Всю ночь Драко надеялся и молился, что подруга мертва, что все кончено, ей удалось упасть и сломать шею, или кто-нибудь перестарался, нанеся слишком глубокую рану. Драко видел, как вчера страдал Уизли от воспоминаний Гермионы, как Гарри сжался от мысли о том, что могло там происходить, но только слизеринец по-настоящему знал о зверствах Пожирателей. Только он слышал, как Люциус хвастался тем, что творилось на этих чудовищных собраниях. И Драко был безумно рад, что ни разу не посещал такие вечера, ничего не наблюдал воочию, так что, его знания были лишь теорией.

Все знал только Северус. И от этого сердце Малфоя болело еще сильнее, пока он ухмылялся, кивал и махал на прощание подрастающему поколению Пожирателей смерти, которое скоро узнает о случившемся. Эти ребята будут хохотать над жалкой Грейнджер, а некоторые особо гордиться своим превосходством.

Когда все ушли, и пустота воцарилась в залах и коридорах школы, Драко собрал вещи и медленно направился в новые комнаты.

К счастью, профессор зельеварения следила за отбывающими учениками, иначе предложила бы Драко чашку чая и добрые слова, в которых он сейчас не нуждался. Профессор осталась на лето, и ей предложили место во внешнем круге Ордена. После заклинаний Обливиэйт и Фиделиус Кэтрин Розен рассказали о роли ее нового ученика в Ордене, а также об истинной цели их совместной работы.

Она была поражена, отчего Драко еще больше поверил в силу своего актерского таланта. Юноша поспешил уверить профессора, что, несмотря на разыгранный им спектакль, он серьезно настроен по поводу ученичества, к его собственному удивлению.

Где-то после пятого курса он решил, что не хочет продолжать дело Малфоев и подкупать политиков. Каким бы ни было будущее, он хочет чего-то добиться сам, а не получить готовым на блюдечке благодаря своему имени.

Он решил, что эта стажировка будет настоящей. Родословная, власть и влияние отца не имеют никакого значения, когда стоишь у котла; успеху способствуют только собственные навыки.

И Кэтрин, признаться, было очень приятно осознавать, что весьма одаренный ученик не будет использовать зельеварение как прикрытие. От того, что теперь она всё знает, стало несколько легче: профессор не будет ожидать от него настоящей работы до Хэллоуина.

Хэллоуин...

Драко так сильно схватился за край стула, что темное дерево больно врезалось в руки. Он быстро отпустил стул и выпрямился, как ни в чем не бывало, но мысленно он тонул и старался дышать так, как мать учила его совсем ребенком.

Он почувствовал, как уверенность и спокойствие опускаются на плечи, и, хотя знал, что это трусливый выход, что он должен быть храбрым и терпеть обуревавшие чувства, как это делает Гарри, но все-таки с радостью принял чувство оцепенения, сопровождавшее это упражнение.

Драко с нетерпением ждал Хэллоуин, гордился, что принимает участие в борьбе против Волдеморта и всего, за что стоял отец. Он думал, что запросто может поменять сторону: немного притворства здесь, немного очарования Малфоев там, все пойдет правильно; ведь абсолютно все давалось ему легко.

А сейчас его лучшая подруга мертва.

Он задышал глубже, пока странные судорожные всхлипы не прошли. Он стоял один в общей гостиной, последний слизеринец покинул Хогвартс и был уже в поезде, но Драко все еще решительно контролировал лицо и тело, когда выходил в коридор и шел в новые комнаты, предоставленные профессором зельеварения.

Он дотронулся до пустого пространства на стене и прошептал пароль. Вдруг он вспомнил, как Гарри выглядел вчера: он был таким потерянным, привычная бодрость духа оставила гриффиндорца. Несмотря на свое отчаяние и боль, в то мгновение Драко понял, какое задание возложено на Гарри.

Без сомнения, Гермиона была для слизеринца другом, и его душа не могла справиться с потерей, но для Гарри она была чем-то большим. Она была его заботливым сторонником, наставником и, в своем роде (непонятном для Драко с его родственниками, многовековым поместьем, ордой домовых эльфов и материальным благополучием) его семьей.

Драко чувствовал отсутствие Гермионы как физическую рану, но знал, — спасибо жестокому воспитанию родителей, — что может без нее прожить. А по поводу Гарри он сомневался. Тому необходим был человек, на которого он может положиться.

Драко шагнул в новые комнаты, свой первый собственный дом, и остановился посреди гостиной, по чувствам было похоже, что он находится как будто в центре бури.

Он окончил школу, и его жизнь полностью изменилась. Но не так, как Драко ожидал. Даже зная, что впереди ждет опасность и ожесточенное сражение, месяцы до Хэллоуина казались слизеринцу временем покоя и защищенности.

Он представлял, как развивается дружба между ним, Гермионой и Гарри, как у него появится возможность лучше узнать людей, которые долгое время были для него учителями.

Иногда, сидя за слизеринским столом, как всегда с невероятно прямой осанкой и надменным наклоном головы, окруженный учениками и, тем не менее, совершенно одинокий, он воображал, что впереди его ждут недели и месяцы, в школе будут находиться только те, кому можно доверять, и исчезнут те, кто считали, что знают Драко, а между тем не имели представления о нем настоящем и его истинных чувствах.

Он представлял, как будет сидеть за одним столом с друзьями: их не будут разделять другие факультеты и море учеников, они смогут заниматься, тренироваться и смеяться вместе, возможно, даже прогуляться по школьной территории без опаски, что их кто-то может заметить.

Драко даже задумал сыграть с Гарри в квиддич: теперь их многолетняя вражда стала бы дружеским соревнованием. Возможно, думал он, удастся даже затащить Гермиону на метлу, и они полетают вместе. Может, он пригласил бы гриффиндорцев в свои комнаты и накормил грандиозным ужином.

Может... Драко осмотрел гостиную. Чуть горькая улыбка появилась на губах.

Он с нетерпением ждал этого дня — первого в собственных комнатах. Он воображал, как попросит домовых эльфов организовать праздничный ужин, зажжет камин и проведет тихий вечер, раскладывая вещи по местам, впервые его не будут беспокоить шумные однокурсники или буйные гриффиндорцы. Но сейчас Драко вовсе не привлекало одиночество, сейчас он хотел сбежать от тишины, он боялся ее.

Штаб-квартира пустовала, когда слизеринец прошел через гобелен. Дверь в кабинет Северуса была плотно закрыта. Мгновение Драко размышлял, не постучаться ли, но вспомнил опустошенное лицо зельевара и передумал.

Нет. Лучше пусть справится в одиночестве, лучше дать время, чтобы он смог создать маску, которая выдержит чужие взгляды, которая поможет пережить следующие недели и месяцы.

Драко с этим не мог ему помочь.

Он тут же развернулся и шагнул через гобелен, ведущий в спортивный зал. Там тоже никого не было, и пустота огромной комнаты и эхо шагов, раздававшихся, пока Драко шел к платформе для дуэлей, испугала слизеринца.

Он сел на край платформы, свесив ноги над полом, как в детстве, когда он не мог как следует сидеть на старинных стульях в обеденном зале, и хрипло рассмеялся.

Это же просто смешно. Драко сидел в комнате, предназначенной для тренировки, он мог тренироваться, его навыки в дуэли были лучше, чем у большинства однокурсников, но он не воспользуется ими. Он останется в Хогвартсе, в тепле и уюте, пока в бой идут такие, как Гарри и Гермиона, которых воспитали магглы, а не лучшие учителя магического мира.

Он был единственным слизеринцем среди них, сыном Люциуса Малфоя, с пятого курса все подозревали, что он принял Метку: его призывал Волдеморт, но принял ли он Метку? Нет, Драко спас план гриффиндорца, и он мог жить так, как хотел. Магглорожденная заняла его место, выполнила его задание, и умерла, делая то, чего ему удалось избежать.

А в чем же заключалась его роль? Что мог он предложить гриффиндорцам и когтевранцам, создавшим Орден, чтобы защитить мир от тьмы, причиной которой стал факультет Драко? Традиции чистокровок? Отменное успокаивающее зелье?

«Берегите себя», — попросила Гермиона. Это были ее последние слова для Драко и Гарри. Но как это сделать? Как, черт возьми, если Северус спрятался в собственном кабинете, и, Драко знал: только долг перед Орденом удерживал его от полки с коллекцией лучших ядов? Как это сделать, когда мир Гарри сжался до него одного, и даже Рону, чтоб его, Уизли понадобилось успокаивающее зелье, чтобы пережить праздник?

— Как ты могла нас оставить? — прошептал он, и вопрос эхом пронесся по залу. — Что ты предлагаешь делать?

Но Гермиона не ответила бы на этот вопрос, даже будучи здесь.

Когда дружба только зарождалась, она сказала ему самому выбирать маски и роли, а также людей, с которыми он захочет быть откровенным. Она никогда не требовала, а лишь открывала двери и показывала, что находится за ними.

И один-два раза она просила его о помощи.

Горло снова сжало, и Драко вскочил с платформы и стремительно направился к окну.

Нужно было ей отказать. Не брать ее на бал или рассказать Дамблдору о намерениях девушки. Нужно было послать к черту дружбу и поступить правильно, а не соглашаться с опрометчивыми решениями, которые приблизили ее кончину.

К чему привела его помощь? Разве эта помощь спасла ее от Люциуса Малфоя или Пожирателей смерти?

«Но она также попросила помочь Гарри, позаботиться о нем», — прошептал мысленный голос, и Драко замер как вкопанный, вспомнив тот вечер.

Гарри, наглый гриффиндорец, которого поначалу он терпел исключительно ради Гермионы. Он учил его, нехотя на первых порах, пока, к собственному удивлению, не понял, что Гарри Поттер — это персона, которая может ему понравиться. Что за шрамом, именем, забавными эпитетами и выдуманными титулами скрывается человек, чью храбрость, невинность и даже чувство юмора Драко может ценить.

Это было для слизеринца неожиданностью. Но он видел радость в глазах Гермионы, когда троица проводила время вместе, и чувствовал восхищение, замечая, как растет доверие Гарри.

Тот испытывал в друзьях острую необходимость, которую Драко, как прирожденный слизеринец, только начинал приобретать. Гарри черпал в них силу, уверенность, поэтому предательство Уизли потрясло его до глубины души. А сейчас, когда у него отняли и Гермиону, гриффиндорец, должно быть, чувствует, будто весь мир рухнул.

Драко медленно скользил взглядом по залу. В лучшем случае следующие месяцы будут не из легких для Гарри. Мысли о смерти Гермионы переполняют его сердце, и Драко не был уверен, сможет ли справиться гриффиндорец.

Гарри нуждался в друзьях. Неважно, на что способны Уизли или недотепа Долгопупс, но Драко позаботится о том, чтобы у Гарри всегда был рядом друг, который прикроет ему спину.

Он кивнул сам себе, снова принялся дышать, как учила мама.

Гермиона попросила помочь Гарри, обучать его и защищать, и ради дружбы, ради новой троицы, которая поднялась из пепла предшествующей, Драко сделает все возможное. Он позаботится о том, чтобы гриффиндорец научился всему, чтобы пережить Хэллоуин.

Взгляд Драко остановился на части зала, посвященной стратегии, на стуле, где обычно сидела Гермиона во время тренировок, и на лице слизеринца появилась легкая усталая улыбка, полная воспоминаний.

— Я сберегу его ради тебя, — пообещал он, на душе полегчало. — Я буду заботиться о нем изо всех сил.

* * *

— Как Северус? — спросил Гарри, сжимая в руках горячую чашку чая и стараясь не обращать внимания на нетронутую тарелку с едой.

— А что он? — сухой голос Драко выражал не злость или раздражение, а обреченность, которую испытывали все, когда речь шла о главе шпионов.

— Драко, он не покидал кабинет уже три дня! Никто его даже краем глаза не видел! — в Гарри снова просыпалась досада.

Драко вздохнул:

— И что ты предлагаешь? Вытащить его из комнаты и заставить говорить о ней?

— Нет, — ответил Гарри, отставляя кружку и поднимаясь с кресла. — Но я не могу думать, как он сидит совершенно один в этом ужасном кабинете и думает о Гермионе.

— Сядь, — сухо приказал Драко. — Последнюю неделю ты только слоняешься из угла в угол. Такими темпами ты мне ковер протрешь до конца каникул. К тому же, ты не знаешь наверняка, может, он выходил из комнаты. Ты ведь не следил за ним круглосуточно.

— Нет, но два дня назад ты наложил заклинание, — ответил Гарри, продолжая вышагивать. — И раз уж за это время ты не сорвался с места, полагаю, заклинание не срабатывало.

Драко удивленно покачал головой.

— Я начинаю беспокоиться, Поттер. Ты становишься слишком сообразительным для гриффиндорца.

Он поставил чашку на стол изящной работы, поднялся, взял Гарри за плечи, молча отвел к креслу, усадил его и вручил чашку.

— Вот. А теперь допивай чай и попытайся немного расслабиться. Если приступишь к тренировке в таком состоянии, то поймаешь первый же пинок. Вряд ли это вдохновит Орден, ты так не думаешь?

Несмотря на заботы и мысли о Гермионе, Гарри улыбнулся. Он бы не пережил эти дни без Драко.

Когда на утро после ужасного, просто кошмарного выпускного Гарри вернулся в замок, он все еще не мог прийти в себя от пережитого потрясения. Лицо болело от фальшивой улыбки, которую приходилось из себя выдавливать. В тренажерном зале его уже ждал Драко.

Слизеринец едва дал Гарри время, чтобы войти, как тут же начал атаковать заклятиями. Поначалу Гарри испытал раздражение, затем злость, он был не в настроении проводить дуэль, но к собственному удивлению обнаружил, что бой помогает справиться с шоком.

Дуэль продолжалась, пока Гарри не начал падать от усталости, и тогда Драко взял его за руку и отвел его к части зала, отмеченной красными линиями. Он открыл коробку, вытащил мышь и опустил ее на пол.

— Выпусти пар, — тихо и решительно сказал он, как говорил всегда, когда речь шла о чем-то очень серьезном. — Выпусти пар, или это сожрет тебя изнутри.

И Гарри послушался. С его уст раз за разом слетало смертельное заклятие, и с каждой новой зеленой вспышкой боль, отчаяние и опустошение исчезали. Когда коробка опустела, он все еще чувствовал себя хуже некуда, но впервые с минуты, когда Северус ворвался в штаб-квартиру, он почувствовал, что сможет двигаться дальше, несмотря на все случившееся.

— Так лучше, — не спросил, а заявил Драко, будто прочитав мысли Гарри, и тот кивнул, одновременно благодарный и смущенный.

— Как?.. — начал он, не зная, что именно хотел спросить, но Драко снова все понял и ответил, не дожидаясь окончания фразы.

— Мне всегда помогало. Теперь душ.

И снова это было то, что нужно. Стоя в душе в своей комнате над штаб-квартирой, Гарри почувствовал, будто смывает с кожи все несчастья прошедшего дня, будто горячая вода может дать силу, чтобы прожить день предстоящий.

Он подумал о Гермионе и почувствовал невыносимую грусть, но она была приглушенной по сравнению со вчерашней ревущей болью; словно дракон, еще день назад изрыгавший огонь прямиком в сердце, сейчас уснул; да, он все еще был там и представлял опасность, но хотя бы не столь явно.

Он встретился с Дамблдором в главном зале штаб-квартиры, с более старым и хрупким Дамблдором, чем он его помнил. Директор сказал, что соберет всех в воскресенье днем и, с применением Обливиэйта, расскажет правду.

Гарри кивнул и, прежде чем понял, что произошло, Дамблдор крепко сжал его в объятиях и сказал, что очень, очень сочувствует его потере. Его голос звучал странно, и когда Гарри взглянул на морщинистое и доброе лицо директора, он заметил, как по щекам пробежали слезы и исчезли в серебристо-белой бороде.

А потом Драко взял его под руку, как часто делала Гермиона, и потянул его к гобелену, который вел к новым комнатам слизеринца в подземельях.

Они вместе ели и говорили о Гермионе, не о той, которую знали все, а о настоящей — об их Гермионе.

Драко рассказал, как они подружились в конце пятого курса, а Гарри рассказал, как она завела Амбридж в лес и шантажировала Риту Скитер, и вскоре они смеялись и плакали одновременно.

Поначалу Гарри смутился от своих слез, но увидел в глазах Драко отражение собственных чувств. Казалось правильным оплакивать храбрую, чудесную Гермиону таким образом.

Им двоим казалось, будто подруга в комнате, сидит рядом с Гарри на диване, вместе с ними смеется и плачет, и на несколько часов Гарри снова почувствовал себя нормально.

Когда ужин закончился, и он почувствовал накатывающую усталость, Драко протянул флакон зелья сна без сновидений, но оба почувствовали потерянность, представив ночь в одиночестве, поэтому слизеринец трансфигурировал диван и стул в две кровати, и Гарри и Драко уснули прямо в гостиной. Мирно, без сновидений.

— Я... спасибо, Драко, — сказал Гарри, потягивая чай и глядя на друга. — За вчерашнее... ну, знаешь...

Драко понимающе кивнул и на мгновение прикрыл глаза.

— Этому уроку я научился у вас, гриффиндорцев, — чуть улыбнувшись сказал он. — Друзья все помогут пережить.

— Не все, — сказал Гарри, с ужасом вспомнив, что ни Невилл, ни Луна еще ничего не знают, и скоро предстоит все им рассказать.

— Это не твоя забота, — напомнил Драко, — и не Северуса. Ремус, Минерва и Дамблдор знают его гораздо дольше. Если и они не знают, как к нему подступиться, то на что надеешься ты?

— Но они не знали Гермиону так хорошо, — возразил Гарри, сам не зная, что хочет сделать.

— Мы в полной заднице, Драко, — вдруг вздохнул он. — После случившегося что мы можем сказать или сделать, чтобы это имело хоть какое-то значение?

Слизеринец просто кивнул.

— Знаю только одно, — затем сказал он. — Мы можем только постараться, чтобы план, ради которого она умерла, сработал. Мы будем тренироваться, сражаться и планировать. Наступит Хэллоуин, и ты отправишь Темного Лорда и его последователей в ад.

— Но ее это не вернет, — прошептал Гарри, в нем снова поднималась печаль.

— Нет, — согласился Драко, он поднялся со стула и на мгновение коснулся плеча друга. — Но это заставит ее гордиться нами.

Гарри кивнул, и спустя минуту они направились к гобелену. Пришло время сказать остальным.

Штаб-квартира была переполнена, когда они появились, и только сейчас, когда все оказались в сборе, Гарри понял, как их много. Они — сила, с которой приходится считаться; они — могущественные волшебники, которым по зубам внутренний круг Волдеморта и победа над ним.

На миг он почувствовал гордость: какая работа была проделана, чтобы всех собрать, — но затем он вспомнил, чья это заслуга. Нечестно, что она этого не видит.

Гарри стоял у стены, наполовину скрытый книжными полками, когда директор объявил о случившемся. Драко, словно безмолвная тень, стоял рядом.

Он наблюдал, как Уизли сбились в группу, ища утешения друг у друга, как всегда делали во времена нужды. Билл обнимал Джинни, Чарли успокаивал миссис Уизли, а близнецы встали по бокам Рона, будто могли защитить брата от воспоминаний.

Когда Невилл понял, что произошло, его лицо побледнело от потрясения, затем покраснело, а затем он залился слезами. Он так отчаянно плакал, что всегда сдержанная профессор МакГонагалл взяла его за руку, отвела к одному из окон, положила руку на плечо и стала что-то мягко говорить. Профессор тоже выглядела измученной, и Гарри смутно почувствовал, что ей нужен разговор с кем-то из учеников, так же сильно, как Невиллу нужна была поддержка.

Узнав новости, Кингсли едва отреагировал. Он просто на мгновение закрыл глаза, стал совершенно неподвижен, а когда снова их открыл, Гарри заметил на его лице печаль и смирение. Он наверняка потерял слишком многих коллег, чтобы ужасаться потере и горевать, как Тонкс: та сидела в одном из кресел и тихо плакала — Кингсли отвел Грюма и Ремуса в сторону и начал обсуждать наблюдение за больницами и способы вызволить хотя бы тело Гермионы.

Гарри знал, что разговор наверняка бесполезен, но он, казалось, помогал мужчинам, давал им иллюзию контроля над положением, так что гриффиндорец наблюдал, как они планируют, как Билл, Чарли и мистер Уизли присоединяются к группе, дают советы, как разговоры и планы помогают прогнать овладевший всеми холод.

Однако именно Луна собрала все мысли вместе и озвучила.

— Где профессор Снейп? — спокойно спросила она, и в комнате воцарилась тишина.

— Северус плохо себя чувствует, — спустя мгновение ответил Дамблдор, его голос звучал слабо. — Он заверил, что ни в чем не нуждается, и сообщит, если нам о чем-то нужно будет знать.

— А он... не придет? — тихо спросила миссис Уизли. — Плохо, что он там совсем один, и я уверена, он ничего не ел с тех пор...

Дамблдор встретился с ней взглядом и опустил голову, признавая поражение.

— Я все испробовал, Молли, — признался он. — Он не... Он со мной даже не заговорил. Возможно, когда пройдет больше времени.

— Я попрошу мозгошмыгов охранять его, — внезапно сказала Луна, ее голос звучал ясно, спокойно и уверенно. — Они его защитят. Может, если я сделаю для него ожерелье...

Погруженная в мысли, она села за стол и стала доставать из карманов перья, шнурки и камешки. Гарри смотрел на нее и позавидовал ее простому решению, глубокому убеждению, что она может все исправить, но сам Гарри глубоко в душе знал, что ни ожерелья, ни время не облегчат боль Северуса.

Никогда.

* * *

Она ничего не видела. Она не знала, ослепла ли, или же в комнате было слишком темно, но это было неважно.

Только боль имела значение.

Боль и слабое ноющее чувство, напоминавшее, что она что-то потеряла, что-то, что не могла припомнить, ощущение прикосновения, теплого и ласкового, и темных глаз, которые заставляли ее испытывать счастье. Но это не имело значения.

Она помнила другие глаза, другое лицо, переполненное одержимостью и странной, пугающей нежностью, которая заставляла ее плакать и сжиматься от страха. Серые глаза. Светлые волосы. И имя. Имя, которое она кричала и шептала так часто, с ненавистью, ужасом и мольбой.

Люциус.

Теперь она принадлежала ему, это она помнила даже сквозь боль, кошмары и тьму. Она принадлежала ему, и он мог делать все, что захочет.

Он сделал с ней то, что она хотела, и ее тело, разум были сломлены и склеены, и так по кругу.

Она хотела потеряться во вселенной боли, в которую вошла, отчаянно хотела потерять последние остатки сознания. Но было что-то важное, она знала, что-то, что нельзя забывать. Мальчик с глазами, как у ее хозяина, другой мальчик с зелеными глазами и люк в полу, спрятанный глубоко в разуме...

Она сосредоточилась. Было сложно пробираться через боль, страх и воспоминания, и хотя от усилий заболела голова, а слабое тело предательски задрожало, ее разум немного очистился.

Девушка почувствовала, будто она в темном глубоком озере, плывет к поверхности, чтобы достичь то, что, возможно, и не существовало. Было так сложно! И, возвращаясь в сознание, — теперь она могла шевелить головой и почувствовала вкус крови во рту — она почувствовала, что боится ожидавшего ее знания.

Девушка лежала в темноте на чем-то мягком, руки были в порядке, однако ног она не чувствовала. По бедрам будто бежал огонь, по крайней мере ощущалось, как огонь.

Она чувствовала, как тело болит в тех местах, до которых никогда не должны были касаться таким образом, и вспомнила.

Он не даст ей умереть. Это никогда не закончится.

Девушка могла надеяться только на безумное помутнение, благословенную завесу беспамятства, которая могла встать между ней и реальностью.

Но она должна помнить. Перед ней стояла задача, которую нужно выполнить, план, который еще не претворился в жизнь, человек, которого она должна защищать.

До тех пор она должна выжить и остаться в своем уме.

Она заплакала, ее руки беспокойно шевелились в темноте, словно птички со сломанными крыльями. Если бы она могла видеть!

* * *

Название главы — отрывок из стихотворения Джона Донна:

Все — из частиц, а целого не стало,

Лукавство меж людьми возобладало,

Распались связи, преданы забвенью

Отец и сын, власть и повиновенье.

И каждый думает: «Я — Феникс-птица»,

От всех других желая отвратиться...