L+L (гет)

Леопольд молча сидел рядом с Лорелей в маленькой палате в госпитале святого Мунго второй день, не выпуская из своих рук её безвольные пальцы. Она спала — её усыпили, чтобы она хотя бы не чувствовала боли, и теперь просто ждали родов… А он уже почти ненавидел этого ещё не родившегося ребёнка, грозящего отнять у него то единственное, что ему вообще нужно было в этой жизни. Сейчас, когда никто ничего не мог ему обещать, когда лучшие целители только разводили руками и говорили сакраментальное: «Ждите», он проклинал себя за то, что вообще согласился, и даже хотел это дитя — для чего, зачем? Как же он умудряется ходить всё время по одним и тем же граблям — теперь, когда у него снова всё было, когда он сумел выкарабкаться из ада, в который сам себя и отправил, зачем, зачем он захотел чего-то ещё? Он ведь знал… хорошо, не знал, но мог знать, если б он просто подумал о том, что это может оказаться опасным, ведь что его, что Лорелей вряд ли можно назвать здоровыми — причём, её ещё именно в этой сфере. А сейчас она умирает… Нет, может умереть — и от мысли о том, что он вот-вот потеряет её и останется снова один, ему не хотелось ничего, кроме как уйти следом.

Чьи-то руки легли ему на плечо, и мягкий женский голос тихо проговорил:

— Тебе надо отдохнуть, Лео.

— Мама, — совершенно не удивился он — сил на удивление у него просто не осталось. — Я не пойду никуда.

— Я не предлагаю, — возразила она. — Здесь можно поставить кровать — ты ляжешь и, может быть, сможешь немного поспать.

— Я не хочу спать, — мотнул он головой, не отрываясь от жены, рядом с которой он уже много часов полулежал, уткнувшись в плечо лицом. — Я ничего не хочу. Только, чтобы она жила, — он вдруг приподнялся и, обернувшись к матери, схватил её за руку. — У тебя ведь наверняка есть кто-то знакомый, — заговорил он быстро, умоляюще на неё глядя. — И у дяди Берти наверняка есть… Должны быть свои целители. Я просил всех, кого мог — но они ничего сделать не могут. Мама, помоги мне! — проговорил он, стискивая её пальцы до боли. — Пожалуйста, помоги! Я не могу без неё… Я не смогу без неё жить. Не хочу, — с болью проговорил он, прикрывая глаза. — У меня ничего нет, кроме неё… Всё рассыплется, если её не будет. Пожалуйста! — повторил он.

— Я уже написала всем, кого знаю, — мягко сказала она, осторожно проводя рукой по его давно не мытым, встрёпанным волосам. — И Берти тоже. Я сделаю всё, что смогу.

— Ты не понимаешь, — проговорил он, устало прислоняясь лицом к её коленям. — Я действительно не смогу без неё жить. Она вытащила меня тогда — и без неё всё рассыплется…

— Я знаю, — негромко проговорила она, обнимая впервые за последние годы сына за плечи и, склонившись, целуя его опущенную голову. — Я лучше, чем ты думаешь обо мне, Лео. Я знаю, что она нужна тебе — и я буду сражаться за неё.

— Мама, — прошептал он совершенно измученно. — Я не могу без неё. Не могу.

— Я постараюсь найти тех, кто поможет, — сказала она, осторожно садясь рядом с ним.

— Я знаю, что ты о ней думаешь, — сказал он, устало позволяя ей осторожное, деликатное объятье и склоняясь к ней на плечо. — Но помоги ей. Пожалуйста.

— Ты не знаешь, — возразила она по-прежнему очень мягко. — Я потом расскажу тебе. Я сделаю, что смогу.

— Сделай, — попросил он, снова оборачиваясь к спящей под заклятьем жене и ложась с ней рядом. Зачем, зачем он позволил ей это? Зачем им кто-то ещё? Дети… Для чего им дети? С самого начала эта беременность оказалась очень тяжёлой: Лорелей постоянно тошнило, она и есть почти не могла — разве что вечером, да и то через раз. И уставала ужасно — от всего. Леопольд делал всё, что мог — но он ведь целыми днями был на работе. И хотя он взял на себя весь быт, Лорелей часто не доставало сил даже для того, чтобы просто подняться ему навстречу. Целители успокаивали их обоих, прописывали зелья — но сил у Лорелей так и не прибавлялось. Леопольду не было сложно делать всё самому: он всю жизнь после школы прожил один, и бытовыми заклинаниями владел, в отличие от жены, превосходно — но его пугало её состояние. Все твердили, что с четвёртого месяца станет легче — однако не стало… Лорелей мучили отёки и боли, да и тошнота никуда не девалась — а когда живот стал расти, она начала падать в обмороки. В первый раз это случилось утром на кухне, на глазах Леопольда — и та пара секунд, что ушли у него на то, чтобы прощупать пульс и понять, что жена просто потеряла сознание, были, наверное, одними из самых жутких в его жизни.

Целители хмурились и в какой-то момент вообще запретили ей вставать — но это тоже не слишком-то помогло. В конце концов, они посоветовали ей остаться на какое-то время в Мунго — и Леопольд настоял на том, чтобы она согласилась, и фактически тоже поселился с ней, заходя домой, только чтобы переодеться, взять чистые вещи для Лорелей и постирать грязные. Ночевал же он с женой, ел — на работе, и не ощущал от этого никаких неудобств.

А позавчера, вернувшись со службы, застал в палате целителей — и обнаружил Лорелей неестественно крепко спящей. Ему объяснили, что всё очень плохо, и шансов на то, что его жена переживёт роды, совсем немного — но и избежать их уже нельзя, попытка спасти её ценой жизни ребёнка точно так же может оказаться фатальной, посему остаётся лишь ждать и делать всё, что возможно. Он выслушал — молча, покивал… а наутро пришёл к Уильямсону и, объяснив ситуацию, попросил отпуск, прямо посреди учебного года. Ему дали, и Леопольд, вернувшись в палату, больше не отходил от жены, почти не подпуская к ней ни сестёр, ни сиделок, и делая сам всё, что было в его силах. Он, кажется, так и не спал всё это время — но не чувствовал ни голода, ни усталости. Только страх — сильнейший, всепоглощающий страх, и, может быть, ещё вину. За то, что вообще согласился на этого ребёнка, за то, что не подумал прежде, чем соглашаться, поговорить с целителями, за то, что не попросил тех осмотреть и его, и её до этой беременности… А ведь он мог бы, мог подумать. Мог! Но ему это даже в голову не пришло. Он вообще ни о чём таком не подумал… А ведь он должен был. Должен.

…Время шло… До родов оставалось ещё больше двух недель — а Лорелей постепенно теряла силы, и он чувствовал это, хотя она так и оставалась почти всё время спящей. Её будили лишь, чтобы покормить — а потом и это делать перестали, потому что и есть она уже не могла, и теперь умелые сёстры осторожно вливали ей в рот и зелья, и что-то вроде бульона. А он просто был рядом — и чувствовал, как утекает из неё жизнь, и ничего, ничего не мог с этим сделать. Он с радостью бы отдал ей свою — но это, к несчастью, сделать было невозможно… К ежедневным появлениям матери он привык — она приходила в обед и приносила ему еду. Он ел — машинально, не чувствуя ни вкуса, ни запаха, и возвращался к жене, а его мать сидела с ними какое-то время, а потом уходила так же тихо, как появлялась.

Но сегодня она пришла не одна. Мужчина рядом с ней был ему знаком — но не так, как был известен абсолютному большинству британцев. Вейси знал его, как одного из партнёров родителей по их книззловской ферме. Люциус Малфой после войны тоже почему-то вдруг занялся книззлами — совсем не так, как Вейси, однако же познакомились и сошлись они с ним именно так. Что он здесь делает, Леопольд не понимал, однако спросить не успел — его мать объяснила, что Малфой, оказывается, помимо книззлов, занимается ещё и целительством и, может быть…

Леопольд молча сел рядом с кроватью жены, уступая место Малфою. Тот провозился довольно долго — а когда закончил и вернул одеяло на место, посмотрел очень сочувственно на него, на Мерибет, и отрицательно качнул головой:

— У неё не хватит сил родить. Такое бывает, если женщины очень долго и часто предохраняются и…

— Она была проституткой, — перебил его Леопольд. — Много лет. Мы не подумали, что это может вот так сказаться.

— Может, — без каких-либо эмоций кивнул Малфой. — Существуют восстанавливающие зелья, которые нужно пить достаточно долго, но, в конце концов, в подобных случаях они помогают. Сложность в том, что, как я понимаю, ваша жена много лет не просто постоянно предохранялась — она ведь наверняка пила ещё и много профилактически-лечебных зелий. Однако сейчас всё это уже не имеет значения… Говоря откровенно, я не думаю, что она и ребёнок выживут. Если только…

Он замолчал — а Леопольд, впервые за последние недели услышавший хоть что-то кроме «ждите», «посмотрим» и «шансов немного», подался к нему и спросил жадно:

— Что?

— Если бы мы были не в Британии, — проговорил тот, — я бы знал, что вам посоветовать. Но у нас…

Он покачал головой и нахмурился.

— Плевать на Британию, — охваченный вспыхнувшей в нём надеждой, Вейси вскочил. — Что можно сделать? Ведь можно?

— Можно, — кивнул Малфой, оглядываясь на дверь и накладывая на неё заглушающие чары. — Но за это того, кто сделает это, ждёт Азкабан. Пожизненный, — добавил он медленно.

— Я не понимаю, — отчаянно мотнул головой Вейси. — Я сделаю, что угодно… Скажите только. Я заплачу, сколько скажете, — добавил он быстро.

Его мать коснулась руки Малфоя и попросила:

— Здесь только мы, Люциус. Прошу вас, скажите.

— Многие полагают, — медленно проговорил тот, кивнув, — что Империо придумали целители. Как раз для подобных случаев — когда у больного не хватает времени или сил, чтобы выжить. В Соединённых Штатах и в Канаде, например, в таких случаях его использование разрешено — под контролем имеющих специальное разрешение целителей, разумеется. Но у нас никто разбираться не будет…

— Я знаю это заклятье, — возбуждённо проговорил Вейси. — Нас учили. Я могу… Я наложу — но что приказать?

— Жить, — слегка улыбнулся Малфой. — Формулировка здесь действительно важна чрезвычайно… Если вы желаете, мы можем подумать над ней вместе. В принципе, — улыбнулся он одними глазами, — уже наложенное Империо определить крайне сложно, если не делать этого специально. А потом вы его просто незаметно снимете...

— Она выживет? — перебил его Вейси. — Тогда она выживет?

— Тогда у неё появятся на это шансы, — честно ответил Малфой. — Я не могу обещать ничего — но это шанс. Только делать это нужно аккуратно — и лучше бы для начала её разбудить — полагаю, что это я сделать смогу.

— Что именно мне ей приказать? — повторил Вейси. О, он отлично знал, кто стоит перед ним. Кто такой Люциус Малфой — знали все, а уж в Аврорате Леопольд и дело его когда-то читал (в юности — интересно было), и разговоров наслушался. И именно это сейчас давало ему надежду — потому что поговаривали, что под Империо Малфоя во время войны хаживало достаточно народа. А значит, он знает, о чём говорит… Если это спасёт его Лорелей — какая разница, каков тот, кто придумал этот выход?

— Прикажите ей жить, — подумав, сказал Малфой. — Даже так: прикажите благополучно родить и жить после родов. Прикажите оставаться живой и быть с вами. Это важно, — добавил он с нажимом: — Быть с вами она должна именно живой. Иначе вы получите призрака. Понимаете?

— Я всё понял, — Леопольд взял свою палочку, но Малфой покачал головой:

— На вашем месте я не делал бы этого прямо сейчас — а сперва поел бы и выспался. Пусть даже с помощью снотворного. А потом выпил бы успокоительного, подождал, пока оно подействует — и со спокойным сердцем и ясной головой сотворил заклинание. Вы сейчас слишком устали, расстроены и взбудоражены — это не лучшее состояние для ментальных практик. Любых — а особенно столь серьёзных.

— Вы можете сделать это сами? — быстро спросил Вейси. Малфой улыбнулся и вновь качнул головой:

— Нет, конечно. И даже не потому, что это действительно Азкабан — просто в подобных случаях заклятье срабатывает тем сильнее, чем дороже заклинаемому тот, кто его накладывает. Меня ваша жена знать не знает — я ей безразличен. А вы дороги ей — и она будет ещё и поэтому стараться исполнить приказ. Понимаете?

— Да, — кивнул Вейси. — Я всё сделаю. Она… Она же доживёт до завтра? — спросил он дрогнувшим голосом.

— О, я уверен, что она доживёт даже до родов — а вот их, скорее всего, не перенесёт, во всяком случае, в своём нынешнем состоянии. Поэтому не торопитесь… И отдохните. Я понимаю, что говорю абсурдные вещи, — добавил он мягко. — У меня уже почти взрослый внук — но я до сих пор помню, как я нервничал, когда моя жена носила нашего сына, и как мне было страшно, пока она рожала. Но отдохнуть надо… И, если хотите, я пришлю вам вечером подходящие зелья. И снотворное, и — для утра — успокоительное и укрепляющее.

— Спасибо, — Мерибет с признательностью сжала его предплечье, он с ласковой, любезной улыбкой накрыл её руку своей, и, слегка пожав, проговорил:

— Ну что вы, Мерибет. Я тоже отец и муж, и прекрасно вас понимаю… Думаю, я смогу подобрать нужные зелья, — обратился он уже к Леопольду, — чтобы у вас всё это время было достаточно сил. Могу я задать вам вопрос?

— Любой, — кивнул Вейси.

— Простите заранее за него, — попросил он. — Если бы вам пришлось выбирать, чью жизнь вы выбрали бы — матери или ребёнка?

— Матери, — мгновенно ответил он. — Мне всё равно, что будет с ребёнком.

— Тогда формулировка верна, — улыбнулся Малфой. — Только не вздумайте добавлять в неё ничего про ребёнка — сделаете только хуже, — предупредил он. — Только то, что я сказал вам. Если хотите, я приду завтра, — сказал он после крохотной паузы.

— Да, — кивнул Вейси. — Я никогда не делал этого прежде… вот так.

— Потренируйтесь, — без малейшей улыбки сказал Малфой.

— На вас? — так же, вполне по-деловому спросил Вейси.

— На мне бессмысленно, — возразил тот, — я всё равно не сумею оценить результат. Но, если миссис Вейси согласилась бы… — проговорил он, вопросительно поглядев на Мерибет.

— Разумеется, — кивнула она тут же. — Я буду очень признательна вам, Люциус, если вы завтра придёте и поможете нам.

— Непременно, — кивнул тот. — А сейчас, с вашего позволения, я откланяюсь — и к вечеру пришлю зелья, — он поклонился и, поцеловав руку Мерибет и пожав — Леопольду, снял с двери наложенные им чары и вышел.

Какое-то время сын и мать молча смотрели друг на друга, а потом он подошёл к ней и обнял. И она, отвечая на это объятье своим, тихонько проговорила:

— Я говорила: ты недооцениваешь свою мать, Лео.

— Прости, — сказал он, прижимая её к себе.

— Ну что ты, мой милый, — улыбнулась она, гладя его по спине. — Ты защищал свою женщину — я тебя понимаю и немного, должна признаться, завидую ей. Сомневаюсь, что твой отец стал бы так же за меня драться… Но теперь это больше не нужно, ведь, правда?

— Если она выживет, — глухо пробормотал он. — Ты поможешь? Позволишь на тебе потренироваться?

— Конечно, — ласково проговорила она. — Конечно, мой милый. Но это всё завтра.

— Завтра, — повторил он, отпуская её и заглядывая ей в лицо. — Я знаю, что разочаровал тебя, мама.

— Ты знаешь, — проговорила она задумчиво, откидывая его грязные волосы назад, — теперь я бы не сказала так. Когда всё это только случилось — пожалуй… Но тогда меня больше занимало не собственное разочарование, а страх за тебя, твоё здоровье и жизнь. А когда ты сумел подняться и оказался там, где ты есть сейчас… Не знаю, кем надо быть, чтобы не гордиться тобой, — она улыбнулась и погладила его по небритой щеке.

— Ничего больше не будет, если она умрёт, — ответил он тихо. — И не было бы — без неё. Это её заслуга — не моя. Мама.

— Значит, тем более, я сделаю всё, чтобы она осталась жива, — ответила его мать, отпуская его. — Иди к ней. Ты позволишь мне ещё немного побыть с вами?

— Да, — сказал он, кивнув.

И вернулся к жене: лёг рядом с ней, прижался к её руке — всё, что он мог сейчас безопасно для неё позволить себе — и, устроив свою голову рядом с её, так, чтобы касаться лбом её щеки, закрыл глаза.

Следующие дни Леопольд запомнил плохо. Так порой запоминаются кошмары: в памяти остаются какие-то куски, мало связанные между собой, да общее ощущение. Но если от кошмара можно проснуться, встать, попить воды, умыться, лечь на другой бок, обнять того, кто спит с тобою рядом, и уснуть затем спокойно, то из реальности выбраться нельзя. Впрочем, Вейси и не пробовал, просто жил… Существовал в ней так, как мог, и ждал. Возможно, именно поэтому в его памяти осталось одно ожидание, тревожное и стылое, и среди него — несколько неестественно ярких картинок-сцен. Вот он берёт под Империо собственную мать — вновь и вновь заставляя её делать безобидные, но странные и совершенно бессмысленные вещи вроде бесконечного расстёгивания и застёгивания пуговиц у него на сюртуке или превращения чашки в мышку и обратно. Вот сидит рядом с Лорелей и держит свою палочку в руке — рука дрожит, и он не может оторвать взгляда от пляски деревянного кончика. Вот берёт под Империо Лорелей — и всем своим существом ощущает, что теперь всё зависит только от него, что, если у него хватит сил, он вытянет её, удержит и не даст уйти.

Это странное чувство — теперь она как будто бы немного растворилась в нём, и он может чувствовать её желания, и страхи, и намерения… Чувствовать — и изменять. Так, как ему захочется. И хотя он знает — не просто отвлечённо, умственно, о нет, он ощущает это — что она счастлива, что она больше не боится ничего и верит, безгранично, очень легко и с радостью верит ему, его всё равно сжигает чудовищное ощущение неправильности происходящего.

И вины.

За то, что он теперь узнал, как нравится ей позволять ему собой распоряжаться. За то, что позволил себе узнать ту её часть, что она, возможно, и сама в себе не знала. За то, что получил сейчас над ней такую власть. За то, что боялся сам себе задать вопрос, нравится ли ему это ощущение.

И вина эта смешалась в нём со страхом, и в этом липком сером мареве Леопольд просуществовал до родов. Они оказались быстрыми — или, может быть, ему так просто показалось… На ребёнка — девочку, они давно знали, что у них родится девочка — он даже не взглянул, и только смотрел на Лорелей и чувствовал её. И ощущал, как тают её силы, как слабеет связь того, что составляло её суть — что это? Душа? Дух? Он не знал, и ему не было это интересно — и её тела. И держал, держал, держал её, шепча, как заведённый:

— Живи! Живи! Живи!

И она исполнила приказ.

Она выжила.

И когда он снял, наконец, Империо, его мир вернулся.

— Люциус, — проговорила Мерибет, вставая навстречу гостю и протягивая ему руки. — У меня есть для вас кое-что — в благодарность.

С их последней встречи в маленькой палате в Мунго прошло около месяца. На самих родах Малфой не присутствовал — Мерибет Вейси лишь написала ему после благодарственное письмо о том, что всё прошло благополучно, однако сумела найти время встретиться лишь теперь. Первые дни после рождения внучки Мерибет почти неотлучно была при ней: мать, конечно, заниматься крошкой не могла, а отцу, похоже, не было до неё никакого дела. Разумеется, целители бы не оставили девочку без присмотра, но Мерибет вовсе не хотела доверять им девочку.

Когда Лорелей стало лучше, и целители в один голос высказались за то, что она может вернуться домой вместе с младенцем, и вполне способна, по крайней мере с посторонней помощью, заботиться о ней и, главное, кормить, Мерибет просто пришла в дом к сыну и невестке и осталась там, не спрашивая разрешения. Впрочем, никто и не протестовал: Леопольда, кажется, по-прежнему заботило лишь состояние жены, а вот Лорелей была очень благодарна Мерибет. Вот тогда-то они, наконец, и сблизились: всё, что было прежде между ними, попросту забылось, и Мерибет надеялась, что отныне так и будет. И если равнодушие, если не сказать больше, что продолжал проявлять Леопольд к своей новорождённой дочери, её уже несколько тревожило, то, по крайней мере, мать девочку любила — это Мерибет прекрасно видела.

Значит, Леопольд привыкнет. В конце концов, Колин тоже далеко не сразу заинтересовался собственными детьми. Мужчин вообще нечасто интересуют младенцы.

— Ну что вы, — сказал Малфой, целуя руки Мерибет и склоняясь в полупоклоне. — Я никогда не беру вознаграждения, как целитель, и уж тем более не возьму ничего от вас. Да и совет мой, согласитесь, был довольно… специфичен. Я рад, что он помог, и ваша невестка благополучно разрешилась от бремени. Как она себя чувствует?

— Она всё ещё очень слаба, — ответила миссис Вейси. — Говорят, что долго будет болеть — но целители обещают, что она поправится. И, конечно, не советуют больше рожать — но мне кажется, что они с Лео этого больше и не планируют. В конце концов, их дочка вполне здорова, и один ребёнок — это…

— …вполне неплохо, — улыбнулся Малфой. — Я рад за них и за вас.

— И всё же, — продолжила миссис Вейси, — у меня есть подарок для вас. И я убеждена, что от него вы не сможете отказаться, — добавила она с лукавой улыбкой.

— Нет? — рассмеялся он. — Я даже не возьмусь предполагать, что это…

— Это Мирра, — весело сказала Вейси. — Я знаю, вы давно хотели скрестить кого-нибудь из ваших книззлов с ней — и получить весь помёт… Что же — весна уже началась, и скоро это можно будет устроить. Мы, конечно же, свято блюдём породу — но теперь отказать вам я не могу, — она рассмеялась. — И, если вы пожелаете того, думаю, я соглашусь вам продать ещё пару котят из питомника.

— Я не могу найти слов, чтобы выразить свой восторг, — сказал он, склоняясь к её руке и снова её целуя. — Клянусь Мерлином — это самое удачное Империо в моей жизни!

— Мой сын хотел поговорить с вами, — сказала она, продолжая улыбаться. — Но мне не хотелось бы ставить вас в неловкую ситуацию — и, поскольку я знаю, о чём пойдёт речь, я спрошу вас сейчас. И если вы откажете, я вполне пойму и отсоветую ему делать это. Леопольд бывает довольно, — она задумалась на секунду, — категоричен в том, что касается его семьи — и если я принимаю такой подход, вы делать этого вовсе не обязаны.

— Я признателен вам за вашу заботу, — сказал он. — И, надеюсь, мой возможный отказ не оскорбит и не огорчит вас.

— Нет, конечно, — качнула она головой. — Я, говоря откровенно, не знаю, что сделала бы сама на вашем месте.

— Расскажите мне, — попросил он.

— Он хочет попросить вас стать крёстным их дочери, разумеется, — сказала она. — И я понимаю его выбор: без вас не было бы ни этого ребёнка, ни — главное — её матери. Но, — она всё же слегка, едва уловимо запнулась, — прежде, чем решать, вам нужно знать кое-что о его жене.

— Она была проституткой, — сказал он, — я помню. Вас это смущает?

— Разумеется, — кивнула она. — Я действительно пойму вас.

— Вы знаете, — проговорил он задумчиво, — учитывая некоторые факты моей биографии — не мне попрекать кого-то прошлым. За всё нужно платить… Я буду рад и соглашусь, если получу подобное предложение. Хотя, говоря откровенно, девочке больше бы подошла крёстная мать, чем отец — но если таково будет желание её родителей… — он качнул головой и улыбнулся.

— Вы уверены? — с некоторым удивлением спросила Мерибет.

— Конечно, — он улыбнулся. — В конце концов… Вы, возможно, не поверите — но у меня ведь нет ни одного крестника. А тут ещё и девочка… Кто бы удержался? — он негромко рассмеялся. — И жена моя ей будет очень рада — она всю жизнь мечтала о дочери. Но должен предупредить — ни из меня, ни из неё не выйдет «декоративных» крёстных. Если ваши сын с невесткой решат кого-нибудь из нас пригласить, мы будем принимать в жизни крестницы вполне реальное участие. Предупредите молодых родителей об этом заранее — обратной дороги у них не будет.

— И вас не смутит принимать в своём доме…

— В моём доме год жил Тёмный лорд, — иронично напомнил ей Малфой. — Ходил Грейбек со своей стаей, и распоряжалась моя безумная сноха Беллатрикс. Вы правда думаете, что после этого меня может смутить какой-нибудь гость? Или, в данном случае, гостья, — он покачал головой. — Так что, если ваши дети решат так — я буду польщён.

— Я поговорю с ними, — кивнула она — и он заметил, как в её взгляде мелькнуло уважение.

Домой Люциус Малфой аппарировал в прекрасном настроении, слегка удивляясь сам себе. Надо же — оказывается, он сохранил способность радоваться приятным неожиданностям почти так же ярко, как когда-то в юности. А ведь он давно привык считать себя солидным человеком… Хотя, впрочем, что хорошего в солидности? Кроме, разумеется, дохода?

— Вот ты где, — он нашёл жену в саду — весна едва началась, и, хотя погода стояла довольно холодная, Нарцисса уже вовсю занималась подготовкой сада к летнему сезону. — У меня есть изумительная новость, — с таинственным видом проговорил Люциус, обнимая жену за плечи и легко касаясь губами её волос.

— Изумление бывает разным, — ответила Нарцисса, опуская палочку — обрезаемая ею ветка с громким стуком упала на землю. — Я не ошибусь, предположив, что на сей раз оно хорошее?

— Ты не ошибёшься, — ответил он, даже не пытаясь скрыть улыбку. — Сказать по правде, у меня даже две новости. И обе хороши. Пойдём в дом?

Она позволила ему увести себя — и уже там, в маленькой гостиной, которую они оба так любили, Люциус ей рассказал про всё: и про грядущее пополнение среди их воспитанников, и про ожидающее его… Или, может, их обоих предложение.

— Девочка, — мечтательно проговорила Нарцисса.

— Девочка, — улыбнулся Люциус, беря её руки в свои. — Совсем маленькая — и немного своя. Хотя у тебя ведь уже есть Лили, — шутливо добавил он.

— Лили совсем не моя, — возразила, тепло улыбнувшись, Нарцисса. — Хотя я очень полюбила её. Однако почему ты не был уверен в моём решении? Есть какой-то подвох?

— Есть, — он положил письмо от Вейси на диван. — Подвох в матери.

— Она маггла? — улыбнулась Нарцисса.

— Она проститутка, — засмеялся он. — Бывшая, конечно. Но, как я понимаю, достаточно долго этим занимавшаяся. А потом удачно вышедшая замуж по большой, как я успел понять, любви. Оказывается, подобное бывает не только в дамских романах.

— И в чём подвох? — вновь спросила Нарцисса слегка озадаченно — а он рассмеялся и обнял её.

— Ни в чём, Цисси, — проговорил Люциус, целуя светлые волосы жены, в которых до сих пор совсем не было седины.

— Я стала совсем иначе смотреть на подобные вещи после войны, — сказала она, прикрывая глаза и замирая в его объятье. — Но девочке будет трудно… Наверное, проще было бы, если бы она училась не в Хогвартсе, а в Шармбатоне. Может быть, родители согласятся…

— Ты уже думаешь, где ей учиться? — ласково проговорил он, с наслаждением вдыхая едва уловимый запах её духов.

— Это же скоро, — отозвалась она. — Дети растут так быстро… Конечно, я думаю об этом.

— Тогда я отвечу согласием? — спросил он — и когда она кивнула, спросил с некоторым лукавством: — И, может быть, понастойчивее предложу им крёстную мать?

— Я буду рада, — кивнула Нарцисса. — Но не ставь их, пожалуйста, в неловкую ситуацию — им решать, кого они хотят видеть в крёстных.

— Не стану, — пообещал он.

— Я боюсь, — сказала Лорелей

Она ещё не вставала — и Леопольд, которому дали неоплачиваемый отпуск до конца семестра, так и не отходил от неё почти ни на шаг, фактически переложив все заботы о маленькой дочке на свою мать и на отданного им домашнего эльфа. В первые дни после родов он вовсе не мог видеть это дитя, едва не убившее его любимую — но когда Лорелей стало легче и она стала просить приносить ей малышку, кормить которую ей в один голос целители советовали самостоятельно, утверждая, что это будет полезно для восстановления, отношение Леопольда к дочери начало меняться. Постепенно он почти забыл о том, что почти ненавидел эту крохотную девочку, видя теперь в ней лишь продолжение своей жены, и принимая малышку уже за одно это. Этому, возможно, очень помогало то, что девочка была спокойной, по большей части, только ела и спала, и плакала нечасто и, что называется, по делу. И, конечно, то, что заниматься ею Леопольду почти не доводилось: большую часть забот о новорождённой взяла на себя пока что его мать. И это было странно, но пока Вейси разрешил себе об этом не раздумывать. После. Он подумает об этом обязательно — чуть позже.

— Чего ты боишься? — спросил он очень серьёзно — он вообще всегда серьёзно относился к её словам, особенно если она говорила что-то о страхах: Лорелей вовсе не была пугливой, и звучали такие слова из её уст нечасто.

— Это же Малфои, — сказала она, краснея. — Я вообще не представляю… Ну как это будет?

— Ты, — похолодел он, — встречала его в…

— Нет, — перебила она. — Никогда, ни разу. Я вообще не думаю, что он у нас был хоть раз… Я ни от кого из девочек не слышала. А они намекнули бы, — она улыбнулась. — Контракт контрактом — мы ведь даже на суде показания без согласия клиентов давать про них не можем — но есть много способов. Нет.

— Тогда что же? — спросил он настойчиво. — Ты их боишься?

— Не их… но… Лео — представь, как это будет? — она поглядела на него очень грустно и тревожно. — Даже если они согласятся — они же… Малфои. А я? Как они станут смотреть на меня?

— Ты не хочешь? — спросил он то единственное, что ему было важно. — Он спас тебя. Вас обеих, — поправился Вейси. — Вот я и подумал, что…

— Я понимаю, — кивнула она. — Но это другое… Там он был целителем… А тут… Я боюсь, — повторила она и протянула ему руки — и он обнял её и, прижавшись к ней, прошептал:

— Я не стану писать им. А кого бы выбрала ты?

— Крёстным? — шепнула она.

— Да. Кого?

— Я не знаю, — искренне проговорила Лорелей. — Не знаю совсем никого. Я просто не знаю их, Лео… какие они?

— Кто? — не понял он — но он вообще плохо соображал, когда обнимал её — с тех пор, как она чуть не умерла, и он держал её под самым странным Империо в своей жизни. Просто не мог толком думать, растворяясь в одном ощущении и в одной мысли: «Жива».

— Малфои, — улыбнулась Лорелей. — Малфои, конечно. Какие они? Я только в газетах видела колдографии… И слышала разные ужасы про Пожирателей.

— Я плохо их знаю, — признался он. — Но я доверяю себе. А он понравился мне — и так спокойно и просто нашёл решение. И мама с ними дружит, — добавил он, сам удивившись тому, что, оказывается, и сам действительно полагает это аргументом.

— Ты хочешь этого? — спросила она, решаясь.

— Хочу, — сказал он, вдыхая и вдыхая её запах. Живой запах. Живая… Она с ним. С ним, навсегда…

— Хорошо, — сказала Лорелей, даже зажмурившись. — Если ты хочешь — пусть так будет.

— Ты правда согласна? — улыбнулся он, не открывая глаз. Живая… Она с ним. С ним.

— Правда, — она обняла его и прижала к себе, заглушая тревогу, неуверенность и всколыхнувшийся в ней стыд. — Я верю тебе.

— Он знает, кем ты была, — сказал он. — И я ещё раз напомню. Так что, если согласится — будет знать, на что соглашается.

Они долго лежали молча, обнявшись — и не заметили, как задремали. Леопольд проснулся первым — и долго лежал, положив ладонь ей под полную молока грудь, на сердце, и слушал его биение, и думал, в сотый, в тысячный раз думал о том, как легко мог ничего этого не иметь. Ему достаточно было просто не пойти у себя на поводу — тогда, сразу же после увольнения, или уже после того, как он сделал ей предложение, потому что, реши он тогда дождаться утра и назначь ей, к примеру, встречу, он бы уже не пришёл на неё, конечно. И ничего не было бы… И он бы, вероятно, в один из тех острейших приступов тоски, что изводили его первые месяцы после отказа от Фелициса, просто добрался бы до аптеки и, купив, к примеру, Живую смерть, вот так разом бы всё и закончил. Ну и, в конце концов, всегда есть петля… Но он сделал то, что сделал — и теперь у него есть она. Родная и тёплая — и живая…

— Лорелей, — прошептал он, приподнимаясь и касаясь губами её груди. Как же он соскучился по ней… Соски оказались крупнее, чем ему помнилось — и он, клянясь себе, что просто поцелует её, что помнит, что она ещё очень-очень слаба, и просто соскучился — не заметил, как начал ласкать их. А потом произошло то, что, конечно же, должно было произойти: он почувствовал во рту странный, сладкий вкус молока — и мир и правила перестали для него существовать. Осталась только она — проснувшаяся и с наслаждением позволяющая ему всё это его Лорелей, которую ощущение сосущего её молоко мужа и саму совершенно неожиданно практически свело с ума.

— Да, — выдохнула она, запуская пальцы в его волосы и гладя его голову — так привычно ему и так сладко.

— Тебе нельзя сейчас, — пробормотал он, не отрываясь от этой прекрасной полной груди. — Я немного… просто поцелую тебя… и всё…

— Да, — повторила она — её пальцы соскользнули ему на шею, и у него по спине пробежали мурашки от знакомого и возбуждающего прикосновения. И молоко… Это странное сладкое молоко — он пил его… Пил её, потому что оно было её частью, самой её сутью, и никакой секс не мог сделать её ближе, чем эта липковатая сладкая жидкость. От одной этой мысли, от понимания, что вот теперь, сейчас она действительно у него внутри, в нём, он терял волю и забывал обо всём вокруг: об окружающем мире, о матери, возившейся с его дочерью за стенкой в соседней комнате, о всегда смущающем его эльфе, который мог возникнуть в комнате в любую секунду... Ему казалось, что он чувствует, как течёт проглоченное молоко по пищеводу и как, задержавшись в желудке, чудесным образом растекается по его жилам, проникая в самые дальние уголки его тела, и он пил и пил — а она, смеясь, в какой-то момент заставила его сменить грудь, прося не выпивать её всю, потому что нужно же что-нибудь оставить и дочке. В какой-то момент желание — такое же сильное и острое, как в юности — захлестнуло Леопольда с головой, и он, подняв рубашку Лорелей, начал целовать уже всё её тело. Во время беременности она исхудала, а не поправилась, как это обычно бывает, и сейчас показалась бы, наверное, ему-прежнему некрасивой, со своими проступающими под кожей рёбрами и тазовыми костями и всё ещё довольно большим, подряблевшим и покрытым растяжками животом — но этот, теперешний Леопольд обожал её всю и просто не понял бы уже, как его Лорелей вообще может быть некрасивой. И её тело — такое, каким оно сейчас было — казалось ему самым прекрасным, и лучшим, и родным — и единственным. А главное — живым… Он не позволил себе дойти до самого низа — хотя видят боги, её запах, изменившийся после родов, но всё равно такой узнаваемый, манил его сейчас, как никогда прежде, но он побоялся и смутить её, и сделать ей больно, потому что роды, как казалось ему, были ещё так недавно — ещё ведь и месяца не прошло… Но его собственное желание было уже почти болезненным, и он, приподнявшись снова к её груди, вновь взял один из сосков в рот — и требовательно прижал её руку к своему паху. И этого её прикосновения оказалось достаточно: ей хватило, кажется, всего нескольких движений, чтобы он застонал — и замер, пачкая её руки и простыни. И замер второй раз, когда она потянула его руку к себе — туда, между ног…

— Тебе разве можно уже? — спросил он, обмирая и от страха, и от надежды. Как же он соскучился по ней… Мерлин.

— Не знаю, — шепнула она в ответ. — Но я очень хочу. Немножко. Просто рукой — можно, наверное…

И он погрузил пальцы в тёплое, скользкое, мокрое — и опять на какое-то время потерял голову, тая от счастья, нежности и любви, и от понимания, что вот теперь действительно всё позади, и она, его Лорелей, и вправду поправится, и что больше он никогда подобного не допустит. И что ему всё-таки опять по-настоящему повезло — на сей рад уже без всякого Фелициса.

Лорелей Вейси — она встретила Малфоев одетая, причёсанная и накрашенная, но всё же лежа в гостиной на кушетке, ибо целители пока не советовали вставать — в невероятном смущении смотрела на присевшую рядом с нею Нарциссу, которой Мерибет только что передала малышку. Лорелей искала в лице Нарциссы Малфой то, что должна была испытывать к ней такая женщина, как она — но ничего не видела за ласковой и мягкой улыбкой, которой та её поприветствовала. Сейчас же их гостья казалось совершенно поглощённой младенцем, с удивительной нежностью и даже с умилением разглядывая её маленькое личико.

— Какая красавица! — проговорила она наконец, обращаясь к Лорелей. — У неё рыжие волосы — если она будет похожа на вас, она будет очень красивой.

— Красота — совсем не главное в жизни, — возразила ей Лорелей. — Иногда она даже мешает…

— Уверена, что с ней такого не будет, — сказала Нарцисса, улыбнувшись. — Для нас ваша просьба — честь, — проговорила она, беря малышку за ручку. — И я обещаю быть очень заботливой, но не слишком навязчивой крёстной.

— Вы знаете… кем я была? — не выдержала Лорелей.

Нарцисса улыбнулась — и, осторожно протянув малышку стоящему рядом с ней супругу, взяла Лорелей за руку и мягко сказала:

— Миссис Вейси. Я буду с вами честна. Когда мне было шестнадцать, одна из моих сестёр вышла замуж за магглорождённого — и в тот момент мне это представлялось трагедией. Когда мне было под сорок, моя племянница вышла замуж за оборотня — а поскольку в тот момент в нашем доме часто, — она на мгновенье запнулась, — бывал Фенрир Грейбек со своей стаей, мне это тогда тоже представлялось почти катастрофой. Сейчас, когда мне за шестьдесят, и одну из своих сестёр я потеряла — так же, как свою племянницу, которую я так никогда в жизни и не видела, — а вторую не видела лет сорок, и лишь недавно начала знакомиться с ней заново, я очень жалею о том, что не поддержала в нужное время никого из них. И я надеюсь, что, наконец, научилась судить людей по тому, какие они сейчас, а не кем были когда-то, — сказала она без улыбки. — Мы все кем-то были когда-то — и мне, если подумать, есть, чего стыдиться в своём прошлом куда больше, нежели вам. Однако наше общество так устроено, — она усмехнулась на удивление неприятно, — что некоторые куда более страшные вещи оно склонно прощать с течением времени куда охотнее, нежели то, что, если задуматься, никому не принесло зла. И сказать честно, — она улыбнулась очень озорно, — вы мне очень нравитесь своей искренностью, — она снова сжала руку Лорелей в своих. — Это редкое качество — и я всегда буду рада видеть вас в нашем доме. Мы оба будем рады, — поправилась она, взглянув на улыбнувшегося мужа.

Лорелей настолько смутилась, что не нашлась с ответом — повисла пауза, прерванная очень закономерным вопросом Люциуса Малфоя:

— А имя вы уже выбрали?

— Элизабет, — сказал Леопольд, подходя к ним.

С именем вышло сложно. Ни у него, ни у Лорелей очень долго не было никаких идей — кроме той, что имя должно хорошо звучать на любых европейских языках. В итоге оба сошлись на Элизабет — потому что оно звучало приятно и, в целом, нравилось им обоим, да и девочке был уже месяц, и откладывать наречение уже стало невозможно.

— Одно? — уточнил Малфой.

— У нас есть варианты, — признал Вейси, — но, если вы хотите, вы можете выбрать сами.

— Я бы, — осторожно проговорила Нарцисса, — предложила одно… но не знаю, понравится ли оно вам.

— Какое? — поддержала её Мерибет.

— Альнаир, — сказала она, улыбаясь.

— Альнаир Вейси, — задумчиво повторила Лорелей. — Что оно значит?

— Альнаир означает «яркая» — а ещё она считается звездой верности, — улыбнулась Нарцисса. — Когда-то, когда я ещё не знала, что у меня будет только один сын, я хотела так назвать свою будущую дочку. Это хорошее и сильное имя… но я всего лишь предложила, — мягко сказала она.

Лорелей просительно посмотрела на мужа. Это имя очень понравилось ей — куда больше простой «Элизабет». Но они ведь уже решили…

Нарцисса, тем временем, встала и, взглядом заставив мужа передать ребёнка матери, взяла его и Мерибет под руки и сказала:

— Дорогая, вы не покажете нам окрестности, покуда погода хорошая? Я определённо сейчас видела в окно кусочек голубого неба! Мы ведь никогда не были в этой части Англии.

— С удовольствием, — кивнула та. — Вы не против, если я покажу здесь всё нашим гостям? — спросила она у невестки и сына — и, получив их кивок, увела гостей за собой.

— Альнаир, — повторила Лорелей. — Это красиво… Красиво и необычно. И звучит хорошо…

— Хочешь сделать это основным именем? — спросил он, садясь рядом с ней и целуя. — И видишь — они вовсе не страшные. Малфои.

— Она леди, — с непонятной грустью улыбнулась Лорелей. — Я о таких только читала…

— Леди, — усмехнулся он.

Он помнил Драко Малфоя — их старосту. И никогда в жизни бы не подумал тогда, глядя на него, что у него может быть такая мать. Хотя… С другой стороны, кто, смотря на него самого, смог бы верно представить его собственную?

— Я не против, — сказал он. — Может, мы не просто так не смогли с тобой толком что-то выбрать. А имя красивое.

— Лео, — Лорелей притянула его руку к своей щеке. — Ты правда согласен?

— Правда.

На самом деле, ему было практически всё равно. Имя и имя… По-своему, он уже любил эту девочку, но ужас от недавно пережитого был ещё слишком свеж, и сейчас он соглашался на всё, что доставляло радость его жене — а она так просяще на него смотрела…

— Лео, — счастливо повторила она — и он, наклонившись, поцеловал её, очень долго и нежно.

— Это красивое имя, — сказал он, наконец. — И очень волшебное… пусть так и будет. А вторым я взял бы твоё, — предложил он внезапно. — Альнаир Лорелей… очень красиво.

— Лео, — она очень смутилась и, покраснев, обхватила его правой рукой за шею, левой поддерживая спящую у неё на коленях дочку.

…Церемония прошла красиво и тихо — и Нарцисса, не спускавшая малышку с рук, казалась здесь самой счастливой — даже счастливее самих родителей.

— Я всегда мечтала о дочке, — проговорила она, качая на руках девочку. — Но знала, что её у меня никогда не будет...

— Откуда вы могли знать? — спросила Лорелей.

— У Малфоев всегда рождается только один сын, — пояснила Нарцисса. — Но теперь… Я очень вам благодарна, — она наклонилась к сидящей Лорелей и, перехватив ребёнка одной рукой, обняла её за плечи. — Я сдержу обещание не быть слишком навязчивой — но вам ведь наверняка будет хотеться иногда провести выходные наедине с мужем?

— Конечно, — растроганно проговорила Лорелей. — Я рада, что кто-то ещё будет её любить… У неё же нет второй бабушки и…

Она запнулась и осеклась, задумавшись. С чего она, собственно, взяла, что её мать умерла? Никаких оснований так думать у Лорелей не было — но одна мысль о том, чтобы иметь хотя бы какое-то отношение к собственной кровной семье, вызывала у неё отвращение.

Нарцисса о чём-то её вновь спросила, Лорелей ответила, и её слова о матери вроде бы остались не замеченными. Однако вечером, когда они с Леопольдом уже лежали в постели, а Альнаир Лорелей крепко спала в своей колыбели рядом, Леопольд сказал:

— Ты никогда не говорила, что твоя мать умерла.

— Может быть, и нет, — Лорелей пожала плечами — и сильнее прижалась спиной к мужу.

— Ты не знаешь? — тихо спросил он, помогая ей устроиться удобнее.

— Понятия не имею, — усмехнулась она — и вдруг заговорила горько и пылко: — Ты не знаешь, как это, когда твоя мать то бьёт тебя до чёрных, жутких синяков — то не разговаривает неделями! А отец говорит, что я сама виновата, потому что довожу её тем, что я сквибка, и ей попросту очень стыдно. А сёстры и братья утаскивают твои вещи или забирают у тебя еду — просто потому, что им так захотелось! И когда ты, только ты всегда во всём виновата — даже в том, что сестра разбила мамину любимую вазу, потому что... — она задохнулась и всхлипнула. — Потому что ты — это ты, и сквиб — это позорно, позорно, позорно! — выкрикнула она с таким отчаянием, словно бы всё это происходило совсем недавно. — Ты меня спрашивал, почему я оказалась в борделе — да потому что меня там никто пальцем не трогал и мной восхищались! — она разрыдалась и, обернувшись, посмотрела ему в глаза. — Я была там хорошей, желанной и правильной, я всё могла и умела — я была лучшей, ты понимаешь? Одной из лучших… Не важно. Я знать не хочу, где она и что с ней, я слышать о ней не хочу — ни о ней, ни об отце, ни о ком из них, никогда! Никогда, Лео, — проговорила она, опять разрыдавшись и спрятавшись, на сей раз, у него на груди.

— И не нужно, — тихо сказал он, обнимая её и прикрывая ей голову своими ладонями, так, словно бы прятал её ото всех. — И я тоже надеюсь никогда их не встретить — потому что не отвечаю теперь за себя в этом случае.

Леопольд стоял над колыбелью и внимательно разглядывал лежащее в ней существо. Существо спало и ничего не замечало — так же, как спала сейчас и та, что произвела это дитя на свет. Леопольд искал в этом маленьком создании черты своей жены, но ничего не находил. Разве что, возможно, рот? Да, пожалуй, он был немного похож очертаньями на тот, что Леопольд так любил целовать. И ещё, наверно, волосы — кажется, они всё же были рыжими. Его дочь родилась абсолютно лысой, да и сейчас её крохотная головка была покрыта лишь лёгким пушком, цвет которого угадывался, честно говоря, довольно смутно. Интересно, у неё вообще волосы вырастут? Его мать и Нарцисса Малфой утверждали, что это, разумеется, произойдёт, и что они вполне могут быть ничуть не хуже, чем у матери, но Леопольду было сложно в это поверить. Хотя младенцы меняются, конечно…

Он протянул было руку к спящему младенцу, но в последний момент остановился буквально в четверти дюйма от её щеки. Вдруг она проснётся и заплачет? Ему тогда придётся успокаивать её, а он, честно говоря, такого не хотел. Но Лорелей спала, и он, конечно, сделает, что нужно, лишь бы она отдохнула. Однако провоцировать такое глупо.

Но как же это странно! Совсем не так давно этой девочки просто не существовало — а теперь она живёт. Лежит в кроватке, хнычет, сосёт грудь и спит, но очень скоро начнёт ползать, бегать, говорить… и это навсегда. У них с Лорелей есть дочь, и прежней жизни больше никогда не будет.

Стук в дверь показался ему почти оглушающим. Леопольд вздрогнул и, недовольно хмурясь, почти побежал к двери, одновременно накладывая на коридор заглушающие чары: не хватало ещё, чтоб незваный гость разбудил Лорелей или ребёнка. Кого вообще принесло в такое время? Хотя, тут же сообразил он, время для визитов было вполне подходящее: на дворе день, пасмурный и ветреный, но когда подобная погода была помехой для визитов?

Вейси даже спрашивать не стал, кто к ним заявился — просто распахнул дверь и озадаченно уставился на стоящего на крыльце отца.

— Здравствуй, — сказал тот.

— Ты что здесь делаешь? — и не помышляя о том, чтоб его впустить, поинтересовался Леопольд.

Колин Вейси поддёрнул поднятый воротник плаща и ответил, слегка замявшись:

— Пришёл посмотреть на внучку. Мерибет сказала…

— Она не книззл на продажу, чтобы на неё смотреть, — да, наверно, это вышло грубо, но Леопольд не удержался. — И биография её матери не изменилась из-за родов.

Колин вздохнул и поморщился. Зря он, видимо, сюда пришёл. Это снова предложила Мерибет — даже не то, что предложила, просто заметила сегодня утром, что их маленькая внучка хорошо растёт. И Колин подумал, что ведь, в самом деле, у него есть ещё одна внучка, а он её даже не видел.

Хотя он совсем не был уверен, что хочет её видеть. На самом деле, рождение этого ребёнка не особенно его обрадовало: в конце концов, внуки у него уже были, целых два нормальных взрослых внука, а появление этой девочки означало, что эта женщина теперь будет связана с их семьёй всегда. Даже если Леопольд одумается и с ней разведётся, наконец, ребёнок-то уже никуда не денется.

Эта мысль наполняла его раздражением и тоской, и он даже завидовал своей дочери, у которой всё было, похоже, намного проще. Шерил была в ярости — и, поскольку обрушить её на истинных виновников у неё не было никакой возможности, доставалось тем, кто был под рукой: по большей части мужу, но порой и детям, и отцу. Потому что матери, чья позиция тоже возмущала и доводила Шерил до бешенства, она всё же опасалась — или просто слишком хорошо представляла себе возможный результат. Впрочем, Мерибет ни дочь, ни мужа ни на что не провоцировала и ни внучку, ни невестку при них даже не упоминала — кроме нынешнего утра и короткого замечания о том, что девочка растёт сильной и здоровой.

Хотя все они, конечно, знали, где в последние недели пропадает Мерибет. Это тоже никогда не обсуждалось, ни с ней самой, ни между собой. Или это только с ним никто не трогал эту тему? Колин как-то слышал, как Шерил яростно говорила Роджеру:

— Да, меня бесит, что она всё время там торчит! Со мной она так не носилась ни в одну беременность!

— Ну, — успокаивающе отвечал ей муж, — мы ведь живём вместе. Ей просто не нужно было для этого куда-то уходить и…

— Ты ещё скажи, что я ничего не замечала! — взвилась Шерил. — Да мы жили, как обычно! Ничего же не менялось — мама так же занималась книззлами, мы жили, как всегда! А сейчас она там днюет и ночует!

— Может, там какие-то проблемы, — разумно предположил Роджер.

— Хорошо бы! — воскликнула Шерил. — Хорошо бы эта дрянь вообще не разродилась! А ещё лучше — сдохла бы со своим отродьем!

— А ребёнок-то при чём? — осторожно проговорил Роджер, и Колин даже сжался. Ну, сейчас начнётся… Дочь свою он знал отлично.

И был прав.

— Как это при чём?! — буквально задохнулась Шерил. — Ты не понимаешь, что ребёнок — это навсегда?! С этой тварью Лео бы развёлся рано или поздно — но ребёнка же обратно не засунешь! Ты не понимаешь, что она его теперь связала навсегда? Этот… я не знаю, кто там будет, и знать не хочу — он же тоже будет Вейси! И всё это раскроется рано или поздно, и все узнают, что мой брат женат на шлюхе! Ты не понимаешь, что ли, что это катастрофа?!

— Не кричи так, дорогая, — попросил Роджер. — Всё равно мы ниче…

— Мне ещё и покричать нельзя?! — воскликнула Шерил, и Колин услышал звук разбившегося о камень стекла. — В моём доме, между прочим?!

Колин лишь вздохнул и тихонько ретировался, пока его не обнаружили. Он не раз говорил дочери, что не стоит постоянно напоминать Роджеру, что они живут в их фамильном доме — какому мужчине это понравится? Колин знал, что когда-то Роджер предлагал супруге завести свой дом и найти собственное дело, но Шерил отказалась наотрез, фактически поставив мужу ультиматум, и он отступил. Но Колин полагал, что не стоит всё время тыкать Роджера в это носом. Зятю он в какой-то степени сочувствовал, но в их отношения с дочерью не вмешивался — это их семья, в конце концов, какое ему дело? И потом, это попросту невежливо.

Однако в случае с Леопольдом ситуация была иной. Нет, конечно, каждый взрослый человек волен сам выбирать себе супруга, но должны же быть какие-нибудь рамки! Леопольд не один на этом свете, у него есть мать, отец, сестра, племянники… дядя есть, в конце концов! А он, ничтоже сумняшеся, делает его, члена Визенгамота, родственником шлюхи! Если ему наплевать на мать с отцом, мог бы хоть подумать о том человеке, которого, по его же собственным заявлениям, всегда очень уважал. Мало ли, кого ему вдруг захотелось. Он же человек, а не сатир, чтоб идти за членом!

Но если Леопольда Колин ещё мог хоть как-нибудь понять — в конце концов, может, у него есть какие-то особые потребности, которые сумела удовлетворить лишь эта женщина — то позиция жены вводила его в ступор. Поначалу он решил, что она просто слишком хорошая мать — и поэтому, пускай и безо всякой радости, но принимает выбор сына. Тем более, что тот был болен, и Мерибет, возможно, слишком сильно испугалась за него. Это Колин мог понять. Однако время шло, а ничего не изменялось — Леопольд уже нашёл работу, а потом вообще внезапно стал преподавать в Академии Аврората, значит, вполне выздоровел, а Мерибет по-прежнему время от времени бывала в одном доме с этой женщиной и, кажется, не видела в этом ничего особенного. А потом жена Леопольда забеременела, и Мерибет стала бывать у них всё чаще, а когда Колин осторожно задал ей вопрос, сказала, что беременность проходит не идеально, и ей хочется помочь невестке. И, сказать по правде, в Колине тогда проснулась слабая надежда, что она не выносит ребёнка, что она вообще на это не способна, и что этот факт разочарует сына, и он, может, одумается.

Однако, к сожалению, он ошибся: ребёнок родился — хорошо, конечно, что это была девочка, но всё равно новость Колина расстроила чрезвычайно. Теперь им точно никуда от этой… как её? Лорелей (кто вообще называет детей такими именами? Это же скала в Германии!) не деться.

Время шло, ребёнок рос, а потом однажды вечером, ложась спать, Мерибет огорошила супруга сообщением о том, что сегодня малышке дали имя.

И что сделала это Нарцисса Малфой, выбранная родителями в крёстные матери.

Сказать, что Колин был крайне изумлён, было бы неверным. Он был ошарашен и почти раздавлен этой новостью. Потому что так быть не могло — или… или же они скрыли от Малфоев прошлое супруги Леопольда?

— А она в курсе, чем занималась мама девочки? — спросил он, когда вновь обрёл способность внятно формулировать.

— Разумеется, — спокойно сказала Мерибет. — Доброй ночи, дорогой.

И погасила лампу.

И заснула почти сразу — а вот Колин эту ночь почти не спал. Лежал, ворочался, вставал попить воды, открыть окно, потом его закрыть — и пытался эту новость уложить в сознании. Как, ну как такое может быть? Да, конечно, биография Малфоев-старших далеко не безупречна — но ведь это же другое! Одно дело — поставить не на того политика и вообще иметь ошибочные взгляды, и совсем иное — сделать вхожей в дом такую женщину. И это ещё хорошо, если сам хозяин никогда с ней не встречался — а если они с ней знакомы? О чём вообще… как вообще можно предлагать приличным людям такой выбор?! Что случилось с Леопольдом? Колин и так-то никогда не понимал до конца сына — начиная с его желания пойти в авроры и заканчивая… ну да, этой вот женитьбой. Но теперь он, на взгляд Колина, перешёл вообще все границы — а главное, окружающие ему это почему-то позволяли!

Это-то и не давало Колину покоя больше всего остального. Почему его жена ведёт себя так, как ведёт? Почему себя так повели Малфои? Как, ну как, да и зачем было вводить в свой дом шлюху из «Спинни»?! Нет, он не понимал.

Но раз все они так делают — может быть, он просто чего-нибудь не понимает?

Колин так промучился почти всю ночь и задремал только под утро. А после завтрака, когда Мерибет занималась какими-то домашними делами, решил всё-таки сходить и для начала посмотреть на внучку. Он, в конце концов, имеет право.

А его просто не впустили.

Леопольд сам вышел на крыльцо и, притворив за собой дверь, холодно и отстранённо смотрел на Колина — а тот не знал, что ему ответить.

— Она моя внучка, всё-таки, — сказал он, наконец. — Я же имею право её видеть.

— Не уверен, — сказал Леопольд. И спросил: — Зачем?

Этот простой, в общем-то, вопрос поставил Колина в тупик.

— Ну, она же моя внучка, — ответил он, в конце концов.

— С какой стати нам впускать тебя в дом к женщине, которой ты запретил появляться в собственном? — спросил Леопольд.

— Я хочу увидеть внучку, — упёрся Колин. И ведь знал же, что напрасно: никогда такое с Леопольдом не срабатывало — продавить его было нельзя. Уговорить или просто попросить — возможно, а на любое давление он отвечал тем же. И всегда выигрывал: как ни неприятно было это признавать, Леопольд был посильней отца. Весь в мать.

— А мы не хотим тебе её показывать, — губы Леопольда чуть дрогнули в очень неприятной усмешке. — И, поскольку мы её родители, решение за нами.

— Послушай, — очередной порыв ветра пронизал Колина до костей. — Нам ведь всё равно придётся как-нибудь общаться. Хотя бы ради твоей мамы.

— Нет, зачем? — удивился Леопольд. — Мы прекрасно можем больше не встречаться. Мама здесь бывает — нам всем этого достаточно. Тебе есть, кому оставлять наследство, и помимо нас. Не вижу никакой нужды во встречах.

— Не пустишь, значит? — спросил Колин.

Ему было чудовищно обидно. Не нужна была ему эта девчонка — но сам факт, что его даже не пустили на порог, жёг едким комком горло и давил на грудь.

— По крайней мере, не так и не сейчас, — ответил Леопольд. — Хочешь познакомиться — напиши письмо и дай нам обсудить это с женой заранее, а не ставь нас перед фактом. И не приходи в любое удобное тебе, а не всем нам время.

Это было справедливо, но обида не позволила Колину в полной мере это оценить. Никогда в жизни он ещё не оказывался в подобной ситуации! Ни разу! Буркнув что-то вроде: "Ну, как хочешь!", он аппарировал прямо с крыльца к себе домой — и там, оказавшись в кабинете, некоторое время ходил по нему, словно запертый в клетку книззл. Он ощущал себя униженным и страшно, чудовищно оскорблённым и обиженным — и от того, что ему даже не с кем это обсудить, было только хуже. Чем он заслужил подобное? Ну чем? Что он, был плохим отцом? Да, конечно, ему не понравилась эта новая невестка — а кому бы на его месте она понравилась? С какой стати вообще Леопольд рассчитывал на то, что её тут примут с распростёртыми объятьями? Он хоть понимает, что должны были пережить его родители? В памяти Колина опять всплыл их с женою разговор, от которого он, кажется, так до сих пор до конца и не отошёл. О том, что она, как выяснилась, знала обо всех его изменах. Знала — и молчала. И сейчас молчит — с таким видом, будто всё это не важно. И ведь так и есть — но ведь это же чудовищно! Жёны не должны знать о подобном!

— Колин, ланч накрыт, — услышал он от двери и, подпрыгнув от неожиданности, развернулся и в полном смятении уставился на спокойно глядящую на него жену. — Ты придёшь?

— Я не голоден, — выдавил он. Есть ему и вправду не хотелось, но ещё больше не хотелось видеть сейчас дочь. Как бы она злорадствовала, если бы узнала, что произошло!

— Что случилось? — Мерибет вошла в кабинет и прикрыла дверь.

— Лео не пустил меня! — Ну и пусть она порадуется и пусть скажет, мол, а ты чего хотел. Он не мог держать всё это в себе!

— Когда? — она очень удивилась.

— Утром, — Колин вздёрнул подбородок. — Ты вчера сказала про крестины — я решил сходить и познакомиться. А он просто взял — и не впустил.

— Он обижен на тебя, — сказала Мерибет, подходя к нему.

— Но не пустить отца родного на порог! — Колин запрокинул голову: глаза вдруг, не понять с чего, наполнились слезами, но он вовсе не собирался рыдать тут на глазах супруги. — Кем он себя воображает?

— Мужем, защищающим жену, я полагаю, — взгляд Мерибет стал очень задумчивым.

— На неё что, кто-то нападает? — разозлился Колин. — Я не к ней пришёл, а к внучке!

— Понимаешь, дорогой, — Мерибет остановилась всего в двух шагах от мужа, — невозможно принимать ребёнка, не принимая матери. Тем более, новорождённого. Если тебе хочется иметь ещё одну внучку, придётся примириться с её матерью.

— Но я не могу, — с тоскою произнёс он. — Мне противно, Бет.

— Есть Тайлер и есть Холли, — сказала Мерибет. — Возможно, тебе их достаточно.

— Да, наверное, — резко сказал он. — Ты сказала, ланч готов? Идём, — Колин развернулся к двери и вышел, даже не оглядываясь, чтоб проверить, идёт ли Мерибет за ним.

Не нужна ему никакая внучка от подобной женщины. Мерибет права: есть Тайлер и есть Холли. Вот и хватит.

Альнаир росла, и с каждым днём всё больше напоминала Лорелей. Её серо-голубые, как у всех младенцев, глаза со временем позеленели, и уже в год она казалась маленькой копией своей матери. Девочкой она росла спокойной и ужасно любопытной — и, сказать по правде, Леопольда это порой сильно раздражало. Нет, он, пожалуй, любил дочь, но отчаянно скучал по тому времени, когда Лорелей принадлежала исключительно ему. Когда можно было, возвратясь домой, обнять её и посидеть с ней так, приходя в себя и оставляя за порогом весь остальной мир. Когда можно было в выходные пойти вместе с Лорелей гулять по какому-нибудь маленькому городку, куда они вместе аппарировали, потом пообедать в крохотном кафе, а затем вернуться и валяться вместе, обнимаясь и о чём-то разговаривая, или даже просто что-нибудь читая. А потом начать ночь прежде, нежели та наступит, а потом уснуть, обнявшись и, возможно, даже не надев рубашек…

В то время он, едва оказавшись дома, первым делом обнимал жену, шепча ей:

— Моя Лей…

С самого начала у них повелось так — с того первого дня, когда он начал работу в Академии. Поначалу Леопольд возвращался даже в обед — аппарировал домой, обнимал жену, прижимал к себе и сидел так, не говоря ничего и не отпуская, а потом, когда перерыв кончался, уходил — и, придя вечером, буквально прилипал к ней часа на два, и они просто молча лежали, крепко обнявшись. Лорелей гладила его по волосам и спине, или по рукам, если он обнимал её со спины — впрочем, подобное бывало редко, потому что ему хотелось ощущать её дыхание и целовать лицо. Гладила — и молчала, или же шептала порой простые и, в общем-то, не несущие никакого смысла слова, слушая, как отчаянно поначалу колотится его сердце, чувствуя его дрожь — и радуясь, когда он успокаивался, чувствуя, как расслабляется его напряжённое тело.

— Моя, — почти всегда, наконец, шептал он — а потом, полежав ещё, начинал рассказывать о том, как прошёл его день: всякие забавные или досадные мелочи — и уже потом начинал расспрашивать и её. И всегда слушал — очень внимательно и серьёзно.

И только потом они шли ужинать.

Всегда — только так.

Потом он постепенно привык, и научился выдерживать без Лорелей полный рабочий день — но, когда как-то однажды ему пришлось поехать на сборы в Шотландию на целую неделю, Леопольд не выдержал. Аппарировав домой посреди первой же ночи, он перепугал Лорелей до полусмерти, упав в постель рядом с ней и, задыхаясь, обнял жену с такой силой, что она вскрикнула, а он так и не ослабил хватку.

— Я не могу без тебя, — прошептал он тогда. — Не могу… я вернусь туда утром. И приду ночевать к тебе. Я умру без тебя, Лорелей.

— Что ты, — почти что испугалась она — и, целуя его лицо, повторила, — что ты, Лео… конечно же, нет.

— Да, — возразил он, подставляя лицо под эти её поцелуи. — Я знаю, что да, Лей. И мне совсем не обидно, — он улыбнулся сумасшедше и пьяно. — Как не обидно, что я умру без воды или воздуха. Ты — мой воздух, Лей… моя жизнь. Ты — моя жизнь, — повторил он — и с тех пор говорил так всегда.

И это, в общем-то, было правдой — и он знал прекрасно, когда и почему так случилось. Он даже мог примерно назвать момент, когда это произошло: он помнил, как, сходя с ума от отчаяния и безысходности, которые стали его постоянными спутниками с того момента, как закончилось действие последней выпитой им дозы Феликс Фелициса, хватался за единственное приятное… да нет — не приятное даже, а просто живое ощущение, которое было ему доступно — за Лорелей. Хватался в самом прямом смысле, физически, приникая к ней всем своим телом, и вот так мог дышать и порой даже спать. Он помнил, как она часами сидела с ним, массируя ему голову — и делая изводящую его боль поначалу хотя бы терпимой, а потом и вовсе прогоняя её, помнил, как исполняла любые, порой весьма странные его прихоти.

И вот тогда-то он и сделал это — полуосознанно, не задумываясь, просто вцепился в то, во что сумел — и выиграл. Выиграл по-настоящему, вернув себе самого себя и свою жизнь, и намертво связав их с женщиной, без которой ничего этого не было бы — и связь эта стала той ценой, которую он заплатил за своё возрождение. И теперь, не видя её хотя бы полсуток, он действительно начинал чувствовать себя плохо — причём не только эмоционально, а вполне физически.

Но теперь такое единение меж ними стало невозможным. Не совсем, конечно — с той поры, как Лорелей перестала кормить грудью, Альнаир очень охотно брали погостить Малфои, из которых, по мнению Леопольда, вышли идеальные крёстные, так что иногда они с Лорелей проводили вечера вдвоём. И всё же их жизнь теперь стала совсем иной, и Леопольд вовсе не был уверен, что оно того стоило.

Вероятно, если бы не Лорелей, он не смог бы полюбить ребёнка, навсегда переменившего его счастливый, идеальный прежде мир. Но она так любила дочь, так радовалась ей и была так счастлива, даже просто на неё глядя, что он не мог не поддаваться её счастью и её чувствам. И потом, их сходство… Чем очевиднее оно проявлялось, тем сильнее он привязывался к девочке, глядя на которую, всё чаще ловил себя на мысли, что когда-то вот такой же была его Лорелей. Так же сосредоточенно облизывала ложку, так же обожала прыгать, вместо того, чтобы бегать или ходить, так же засыпала исключительно с котом в обнимку… хотя нет. Он знал, что кошек и вообще животных, кроме кур, у Ферклов не было.

Каждое воспоминание о Ферклах наполняло Леопольда тёмной злобой. Он смотрел на бегающую по двору за наколдованным им шариком Альнаир, хохочущую и счастливую, и думал о том, что в её возрасте Лорелей вряд ли так умела. Она вообще, кажется, мало смеялась в детстве… И когда он вспоминал об этом, то вместе с злостью на тех Ферклов, которых он никогда не видел, в нём росла и любовь к дочке. Именно тогда он замечал и её хрупкость, и доверчивость, и любопытство, и… да, что кривить душой — красоту. И сходство с матерью. Но, чем старше становилась Альнаир — тем больше и сильнее он привязывался к ней, привязывался, сам того не понимая.

Альнаир уже исполнилось три года, когда как-то раз, давая неважно чувствовавшей себя Лорелей поспать подольше, Леопольд сразу после завтрака увёл дочь гулять на пруд. Идти туда было не так уж долго — от силы минут двадцать, но они шли, пожалуй, полчаса, не меньше, потому что Альнаир всё время останавливалась, разглядывая, кажется, каждый цветок и каждого шмеля и бабочку.

А когда они уже почти пришли, Альнаир, увидев пруд, быстро побежала по тропинке, споткнулась о какой-то корень и с размаха шлёпнулась на землю. Замерла — и, оглянувшись, поглядела на отца так серьёзно и трагично, будто бы случилось что-то по-настоящему плохое.

А потом заплакала.

Молча.

И от этого серьёзнейшего, абсолютно взрослого взгляда, от этих молчаливых слёз с Леопольдом что-то произошло — что-то сдвинулось внутри, соединилось, и он вдруг осознал, даже нет — почувствовал, что эта маленькая девочка не просто дочка Лорелей.

Она — его собственная дочь. Часть его самого. Его продолжение, соединившее в себе его самого и женщину, которую он любил больше самого себя и вообще всего на свете.

Было бы неправдой утверждать, что после этого его жизнь совершенно изменилась. Но теперь в ней появилось место и для Альнаир — своё, отдельное, и совсем не маленькое место. И, хотя Леопольд по-прежнему порою ревновал Лорелей к дочери, теперь это было словно не всерьёз.

И потом, чем старше становилась Альнаир, тем интереснее ему с ней было. И не только ему — из того же Причарда, к примеру, вышел превосходный дядя. Это звание он присвоил себе сам, заявив, что, раз уж в крёстные его не взяли, то он будет дядюшкой, это даже лучше, и с удивительной ответственностью и явным удовольствием нёс его, обеспечивая, в частности, Альнаир детское общество из своих племянниц и племянников.

Альнаир росла, и к обычным родительским тревогам и заботам добавилась ещё одна. Они не обсуждали этого, но Леопольд знал, чего боится Лорелей. И с некоторым удивлением довольно быстро понял, что его самого почти не волнует, будет его дочь волшебницей или окажется сквибом. В конце концов, они живут среди магглов, и у Лорелей есть среди них подруги — ничего ужасного не произойдёт, если вдруг окажется, что Альнаир унаследовала это проклятье Ферклов. То есть, ей самой, конечно, будет грустно и обидно, но они с этим справятся.

Хотя, конечно же, ему хотелось, чтобы его дочь была волшебницей. Однако время шло, и Альнаир уже исполнилось три года, а никаких свидетельств этого пока что не было. И хотя три года — это совсем мало, и, к примеру, у племянников Леопольда волшебные способности обнаружились лет в пять и шесть, но Скорпиус, по рассказам Драко, обнаружил их едва ли не в два года, так же, как одна из маленьких племянниц Грэхема. Впрочем, это было всё же исключением — нормой был вариант детей Шерил. И всё же Лорелей переживала — а Леопольд не знал, как с ней поговорить об этом.

— Ты так грустно смотришь на неё, — как-то сказал он, застав жену в их садике наблюдающей за сосредоточенно пропалывающей клумбу Альнаир. — Она что-то не так делает?

— Она делает всё правильно, — Лорелей постаралась улыбнуться. — И гораздо лучше меня.

— О чём ты думаешь? — спросил он, обнимая её за плечи и опуская подбородок к ней на плечо.

— А что, если она не волшебница? — тихо-тихо прошептала Лорелей. — Если это всё-таки случилось — не со мной, а с ней?

— Ну, пойдёт жить к магглам, — пожал он плечами. — Ты же дружишь с ними. Отправим её в школу, потом, если она захочет — в колледж и в университет… живут же магглы как-то. И живут неплохо.

— Ты так говоришь, — она повернулась и посмотрела на него так пристально, что он слегка смутился, — потому что тоже думал, что так может быть?

— Все родители так думают, — мягко сказал он. — Только большинство это пугает. А я… Ну, я — человек широких взглядов. — Он тихонько рассмеялся и обнял её покрепче. — Всё равно мы сделать ничего не можем. Если она сквиб, мы это не исправим.

Лорелей кивнула и, чуть ощутимо вздрогнув, прижалась к мужу. Что он мог сказать и сделать, чтобы её утешить? Ничего.

И это разрывало ему сердце.

А потом в жизни Вейси появились Хиггсы.

Строго говоря, появились они намного раньше — в первое же Рождество после бракосочетания. Тогда Альберт Хиггс прислал поздравительную открытку и традиционные рождественские сласти, и Вейси ответили ему тем же. Поздравление повторилось и на Новый год, и на день рождения Леопольда — они отвечали тем же, поздравляя каждого из Хиггсов немного обезличенно, но вполне достойно. На день рождения Альнаир Хиггсы неожиданно прислали вместе с традиционным комплектом младенческой одежды и зачарованных пелёнок старинную серебряную погремушку, увидев которую, Леопольд первым делом решил отослать её обратно: эту вещь он знал, и она была семейной — да, всего лишь одной из, не уникальной, и всё же он не был готов принимать подобные подарки. Оставить игрушку убедила Леопольда мать, напомнив ему, как обычно трактуется отсылка подарков.

— Им не стоит делать вид, что всё по-прежнему, — раздражённо сказал ей тогда Леопольд. — Я не стану отсылать сейчас это обратно, но пообещай мне, что ты это объяснишь им.

Мерибет кивнула, и на время они вновь вернулись к милым сладким поздравлениям — сладким во всех смыслах. Это продолжалось пару лет — а потом однажды в середине июля Вейси получили приглашение на юбилей Альберта Хиггса, которому второго августа две тысячи двадцать третьего года исполнялось ровно семьдесят. Празднование же назначили на пятое число, субботу.

Как говорится, самый расцвет для волшебника.

Пойти было немыслимо, но как отказаться вежливо, Леопольд не знал. Мать на все его сентенции пожимала плечами и наотрез отказывалась выступать посредником.

— Когда они прислали погремушку, вам было ни до чего, и я помогла, — сказала Мерибет. — Сейчас у вас всё хорошо, и я не вижу ни одной причины, по которой я должна выступать посредником между двумя взрослыми и адекватными людьми. Хочешь что-то сказать Берти — сделай это сам.

— Ты же понимаешь, что мы не можем туда пойти! — воскликнул Леопольд. — Мама, это невозможно!

— Не ходите, — кивнула она невозмутимо.

Но извиняться за них перед братом отказалась, поставив этим сына практически в безвыходное положение.

Просто взять и не прийти было невозможно. Но прийти Вейси тоже не могли — да ещё с ребёнком, а ведь Альнаир тоже была упомянута в приглашении. Отдельно.

— Ты бы мог сходить один, — предложила Лорелей.

— И что я скажу? — Леопольд раздражённо мерил гостиную шагами. — Как я это объясню?

Ни ему, ни ей даже в голову не пришло соврать, что кто-то заболел — слишком их обоих страшила одна мысль об этом.

— Я не знаю, — призналась Лорелей.

— Я даже не могу сослаться на работу, — вздохнул он. — Во-первых, лето, во-вторых, субботний вечер. Праздник исключительно семейный — никого, кроме близкой родни, не будет. И не скажешь, что я не считаю правильным встречаться с кем-то…

— Вряд ли Альнаир поймёт, если там произойдёт что-то… такое, — осторожно проговорила Лорелей.

— При чём здесь она? — резко спросил он, останавливаясь и разворачиваясь к ней. — Речь не об Альнаир. Речь о тебе.

— Я переживу, — она улыбнулась. — В прошлый раз… глупо, но я тогда не ожидала. И потом, ты тогда ещё болел, и я…

— Никто. Никогда. Не посмеет. Ничего. Тебе. Сказать, — отчеканил он, разом потемнев лицом.

— Совсем никто? — она округлила глаза, и Леопольд, сперва фыркнув почти против воли, рассмеялся. — Лео, если что-нибудь пойдёт не так, мы просто уйдём. И потом, там будет мама — я не думаю, что кто-то что-то сделает при ней.

— В прошлый раз она тоже там была, — хмурясь, возразил Леопольд. — Ты хочешь пойти туда? Зачем? — напряжённо спросил он.

— Не хочу, — призналась Лорелей. — Я просто не знаю, как нам отказаться. И готова потерпеть.

— Я придумаю, как это сделать, — твёрдо пообещал он.

Однако сдержать это обещание у него не получилось. Предлога так и не нашлось, и в конце концов, Леопольд, скрепя сердце, всё-таки решил пойти. Всей семьёй.

— Ненадолго, — говорил он, убеждая то ли Лорелей, то ли самого себя. — Мы уйдём сразу после основного блюда. Скажем всем, что Альнаир ещё мала и ей пора спать. Нас поймут.

— Мы уйдём, как только ты захочешь, — мягко пообещала Лорелей. — Не переживай так сильно. Это просто обед, Лео.

— Ну да, — он нервно хрустнул пальцами.

Леопольд так нервничал по поводу грядущего обеда и так тщательно к нему готовился, подбирая наряды вместе с Лорелей, что совершенно позабыл про подарок. И не вспомнил бы о нём, если бы не Лорелей, спросившая его за несколько дней до торжества:

— Нужно ведь, наверно, что-то подарить?

— Ох. Мерлин! — ахнул Леопольд.

И это тоже оказалось сложно. Всё, что приходило ему в голову, либо было слишком дорого (это прежде, на зарплату старшего аврора, живя один, он мог себе позволять подобные подарки), либо слишком просто. Если бы ещё он знал, чего сам хочет! На такие юбилеи дарят что-то статусное или символическое — тем более тому, кто может сам себе купить всё, что захочет. Ну, почти всё. А чего не может он, о том даже думать смысла нет, по крайней мере, Леопольду. Так что же это может быть такое? Лучше всего книга, разумеется — подарок и приличный, и солидный, и не слишком личный. Но какая?

В конце концов он отыскал в одном из магазинов отлично сохранившийся экземпляр одного из любимых дядюшкиных авторов — и, уже купив его и попросив завернуть в нарядную и строгую коричневую с золотом бумагу, понял вдруг, что, на самом деле, отчаянно скучает. И по дяде, и по Теренсу, и по всему семейству Хиггсов. Они ведь были и его семьёй, дядя долгое время фактически был для Леопольда вторым отцом, и он, оказывается, очень привык к такому положению вещей. А потом, по сути, разом потерял отцов — обоих. Но, если на родного он мог хотя бы злиться, то дядя ничего дурного ни самому Леопольду, ни его жене не делал и не говорил. Да и не скажет, вероятно — тем более, раз уж позвал в гости. Зачем, знать бы…

Однако прежней теплоты и близости между ними больше никогда уже не будет. И это было… больно, да. Больнее, как ни странно, чем с родным отцом.

Впрочем, с ним они как раз близки и не были. Никогда — даже в детстве. А вот с дядей были…

Книгу Леопольд, не разворачивая, бросил в ящик своего стола, а в подарок купил… сову. Символы так символы.

— Сова? — Лорелей ошеломлённо разглядывала крупную красивую птицу, щурившую свои круглые глаза. — А почему сова?

Вейси улыбнулся. Она ни разу не сфальшивила даже в удивлении! Ни разу.

— Сова — это связь, — объяснил он. — Старых связей больше нет. И я не хочу делать вид, что всё по-прежнему. Честно говоря, не думаю, что это приглашение — его идея, — признался он. — Полагаю, это мама. Он не отказал бы ей. Но я в эти игры больше не играю.

— Думаешь, он догадается? — спросила Лорелей. Она так глядела на сову, что Леопольд ответил:

— Догадается, конечно, — а потом спросил: — Она нравится тебе? Сова?

— Да. Очень, — Лорелей кивнула и осторожно погладила её по мощной пушистой лапе.

— В принципе, — он подошёл и обнял Лорелей за плечи, — её можно оставить. А дяде я куплю другую. Хочешь?

— Хочу, — тихонько прошептала Лорелей. — Но она нам не нужна, — она покачала головой. — И Барни…

— Совы превосходно уживаются с котами, — возразил он весело. — А зачем… Мне порой нужна сова. И Нари подрастает. Скоро она научится читать, а после и писать, тогда сова и вправду пригодится. Оставляем?

Лорелей чуть покраснела и кивнула, засмущавшись — а Леопольд отправился в магазин за второй совой.

Вот так в шесть часов пополудни пятого августа, в субботу, Вейси вышли из камина в доме Альберта Хиггса. Леопольд, зная, что его родители и, соответственно, сестра с супругом, обычно выдерживают приличные четверть часа опоздания, понадеялся, что, придя точно в указанное время, им с Лорелей удастся прийти первыми — но ошибся: из гостиной уже доносились голоса, и его сердце сжалось в предчувствии… он сам не знал, чего, какой-то неприятности. Вейси оставили подарок — клетку с совой — на специальном столике, уже почти заполненном нарядными коробками, и эльф провёл их в торжественно украшенную гостиную,

Альберт Хиггс вышел им навстречу со своей хорошо знакомой Леопольду широкой обаятельной улыбкой — и вот тут случилось то, чего когда-то Вейси так боялся, но почему-то никак не ожидал, что это может произойти именно так. В глазах Альберта при виде Лорелей мелькнуло слишком уж заметное и понятное Леопольду изумление. Лорелей, едва увидев Альберта, едва слышно… нет, не ахнула, но судорожно вдохнула — и, остановившись, словно бы споткнувшись, замерла. И это ВСЕ заметили.

В комнате повисла тишина. В глаза Леопольду бросились торжествующе-возбуждённая улыбка Шерил и откровенное смятение на лице матери — а затем Альберт сделал ещё несколько шагов вперёд и, улыбаясь, слегка поклонился Лорелей.

— Счастлив познакомиться, мадам, — проговорил он, прижимая руку к груди.

— Я тоже, — довольно твёрдо проговорила Лорелей.

— И тебя я видеть рад, — продолжал Альберт, протягивая руку Леопольду.

— Вы знакомы, — очень тихо и отчаянно проговорил тот, пристально глядя Альберту в глаза и не шевелясь.

— Идём, поговорим, — тоже негромко предложил Альберт и без малейшего смущения похлопал его по плечу ладонью, а затем перевёл взгляд на Альнаир, смущённо жавшуюся к ногам матери. — Здравствуй, — сказал он, приседая на корточки и очень дружелюбно улыбаясь девочке. — Я твой дядя Берти. А ты — Альнаир. Всё верно? Я надеюсь, мы подружимся, — сказал он, протягивая ей руку. Альнаир заулыбалась и, слегка робея, всё же протянула в ответ свою, и Альберт аккуратно пожал маленькие пальчики. — Пойдёмте, я вам покажу наш дом, — предложил он.

Едва они покинули гостиную, Леопольд резко остановился и повторил, загородив собой жену:

— Вы знакомы. Верно?

— Верно, — кивнул Альберт. — Рано или поздно это ведь должно было случиться, не так ли? — спокойно спросил он, не делая никаких попыток подойти поближе. — Ты же это знал?

— Мы уходим, — сказал Леопольд. — Полагаю, все поймут причину.

— Лео, это глупо, — возразил Альберт. — Мы действительно знакомы, — он слегка кивнул замершей за плечом Вейси Лорелей, — но что с того? Да, когда-то мы встречались — это что-нибудь меняет?

— Это всё меняет, — Леопольд нахмурился. Ему было неудобно, неуютно и ужасно неприятно — хотя, в самом деле, почему он удивляется? Его дядя никогда не заявлял, что живёт монахом. От этой мысли Леопольду стало совсем тошно и противно, и он почти невольно сделал шаг назад, то ли защищая Лорелей, то ли, наоборот, ища у неё поддержки.

— Я всегда очень тепло относился к женщине, на которой ты женился, — сказал Альберт. — И теперь, когда знаю, кто она, очень рад за вас. Обоих. Мадам, — обратился он к Лорелей, — вы позволите нам с вашим супругом пару минут провести наедине? — попросил он.

— Нет! — почти выкрикнул Леопольд — и Альберт, поняв его верно, продолжал:

— А пока мы разговариваем, я попрошу Рани с Мерибет показать вам с Альнаир наш дом. Рани! — громко позвал он, отрезая Леопольду возможность для отказа. — Дорогая, — Альберт улыбнулся тут же вышедшей из гостиной изящной черноволосой женщине в ярко-бирюзовом сари, — ты не развлечёшь наших гостей? Покажи им дом, пожалуйста, пока мы с Лео поболтаем. И возьмите Мерибет с собой.

— Я Рани, — она подошла поближе и протянула руку Лорелей и предложила: — Дом у нас красивый — но его мы посмотреть всегда успеем, а пока хорошая погода, если пожелаете, может, выйдем в сад? У нас там недавно расцвели маленькие золотые розы — видели когда-нибудь такие?

— Нет, — Лорелей осторожно улыбнулась и пожала протянутую руку. — Я Лорелей. А это Альнаир, — она наклонилась и подхватила дочку на руки.

— Здравствуй, — улыбнулась Рани девочке, внимательно её разглядывающей. — Ты любишь цветы? — спросила она весело. — А бабочек? — Альнаир кивнула, и Рани предложила: — Пойдём их смотреть? У нас много бабочек. Я их очень люблю и, — она сделала большие глаза, — немного развожу. Ты знаешь, откуда они берутся?

В коридор вышла Мерибет, и Альберт, кивнув сестре, требовательно поглядел на Леопольда и кивнул в сторону своего кабинета

— Они не дадут их никому в обиду, — сказал он спокойно. — Пусть немного погуляют. А мы с тобой пока поговорим.

Меньше всего Леопольду хотелось оставлять здесь Лорелей одну — но, с другой стороны, с ней ведь была мама. В конце концов, ну что может случиться? Вряд ли Шерил станет провоцировать конфликт при матери — а даже если станет, Лорелей будет, кому защитить. И потом, отказаться разговаривать с дядей было уж совсем невежливо — тем более, что повода особенного нет. Да и точки надо было бы над «i» поставить.

Так что он крайне неохотно кивнул и пошёл за Альбертом в тот самый кабинет, который когда-то так любил. Тот совсем не изменился, и это вполне ожидаемое постоянство вызвало у Леопольда острейшее чувство ностальгии. Сколько он провёл здесь времени когда-то!

— Лео, — Альберт Хиггс закрыл дверь и подошёл к племяннику почти вплотную. — Я давно хочу поговорить с тобой, но всё никак не мог отыскать достойный повод.

— Достойный? — усмехнулся Леопольд.

— Ты сбежал от всех, — продолжил Альберт, — и я могу тебя понять. И не стану врать: когда случилось всё то, что случилось, я был зол и разочарован.

— Ну ещё бы, — усмешка Вейси стала саркастичной. — Я тебя прекрасно понимаю. Более того — я с тобой вполне согласен. Ты мне это хотел сказать?

— И это тоже, — кивнул Хиггс. — Но потом… Я всегда любил тебя, как сына. Разочарование в детях — это, разумеется, проблема родителей, а не детей... Так я рассудил — но справиться с собой смог далеко не сразу. А теперь я в идиотской ситуации, — он слегка вздохнул, — в которую сам же себя и поставил. Пока я брал себя в руки и раздумывал, как бы к тебе снова подобраться, ты опять поднялся — да так, что теперь любой лишь склонит голову в уважительном поклоне. Не упасть ни разу сложно — но подняться после такого сокрушительного падения во сто крат сложнее и почётнее. Так что вышло, что мне снова захотелось тебя видеть, лишь когда ты опять стал этого достоин. И я выгляжу чудовищем, потому что это гадко, — признал он — и Леопольд вдруг понял, что его дядя по-настоящему расстроен и смущён. И, если первое ему хотя бы доводилось наблюдать и прежде, то смущённым дядю Берти Леопольд не видел никогда. Да что там не видел — он, пожалуй, даже и не мог себе подобного представить.

И как реагировать на это, Леопольд не знал.

— Но, в общем, ты ведь прав, и это справедливо, — сказал, наконец, Леопольд. — Я бы сам себе тогда руки не подал.

— Это правильно, — согласился с ним Альберт. — С твоей стороны. А с моей смотрится паршиво. А теперь ещё и твоя жена… Лорелей, — он качнул головой. — Я и вправду её знал, скрывать бессмысленно. И я был расстроен, когда узнал, что больше мы не встретимся. Поэтому я очень хорошо тебя понимаю.

— Я не буду обсуждать её с тобой, — резко сказал Леопольд.

— Твоя жена — прекрасный человек, насколько я могу судить, — мягко проговорил Альберт. — Я надеюсь, ты понимаешь, что я никогда больше не посмотрю на неё, как мужчина. И никогда не позволю себе проявить к ней даже тени неуважения.

— Нам лучше всё-таки уйти, — Леопольду нужно было время, чтобы всё это обдумать и понять собственное отношение к обнаружившимся фактам. Слишком много было их — он не в состоянии был всё это переварить так быстро.

— Я просил бы вас остаться, — проговорил Альберт очень искренне. — Я пойму, конечно, если вы уйдёте. Но мне было бы приятно видеть вас сегодня. Да и стратегически это было бы верно, — он вдруг улыбнулся заговорщически и добавил: — Я уверен, что твоя сестра с твоим отцом не станут портить праздник мне. Посмотри, — он подошёл к окну и поманил племянника к себе. — Мне кажется, твоя жена и Рани вполне нашли общий язык. А твоей дочке понравились её бабочки.

— Она правда их разводит? — спросил Вейси, помолчав. Он смотрел в окно, за которым в некотором отдалении маленькая группа из трёх очень разных женщин наблюдала за восхищённо замершей возле крупной пёстрокрылой бабочки малышкой. Рани что-то говорила ей, и девочка зачарованно кивала и медленно тянулась к яркому насекомому растопыренными пальчиками.

— И не только их, — довольно сказал Альберт. — У нас есть и феи — но сегодня слишком жарко, они прячутся. Если вы останетесь обедать, перед десертом можно будет снова выйти в сад — возможно, они вылетят.

— Феи? — удивился Вейси.

— Да, представь, — Альберт распахнул окно, впуская в комнату тёплый, почти горячий воздух, наполненный запахом роз и разогретых на солнце трав. — У Рани золотые руки. Фей у нас немного, мы их не разводим на продажу — просто так. Для удовольствия. И для пользы саду.

— Альнаир любит цветы, — сказал Леопольд. — И животных тоже любит.

— Ещё бы ей с подобной крёстной не любить цветы, — заметил Альберт с улыбкой. — Она красавица.

— Мы пока не знаем, волшебница она или нет, — сам не зная, почему, сказал Леопольд.

— Ей всего три с половиной, — ответил Альберт. — Ещё рано. Мы про Теренса узнали в пять. А про тебя — в четыре.

— Правда? — Леопольд впервые с начала разговора с дядей улыбнулся.

— Шерил тоже было около пяти, если я не ошибаюсь. Карен вообще шесть исполнилось, Герберту и Рут — по пять… волноваться рано. Хотя все родители волнуются, — улыбнулся он, но Леопольд уже не слушал — он ошеломлённо смотрел, как его дочь в попытке удержать улетающую от неё бабочку вытянула ручки к ней, и та сначала замерла в воздухе, а затем, влекомая невидимой силой, притянулась к детским ладошкам. Леопольд посмотрел на Лорелей — она плакала, почему-то зажав ладонью рот, и Мерибет ласково обняла её за плечи и что-то радостное говорила ей, а Рани хлопала в ладоши.

— Уже нет, — прошептал Леопольд. — Ты видел? — возбуждённо спросил он, ощущая, как внутри разливается тепло.

Волшебница. Его дочь — волшебница. И не важно, сколько в ней силы — она есть. Альнаир принадлежит их миру — и они выяснили это здесь.

— Идём, — Альберт подхватил его под локоть и аппарировал прямо на поляну.

— Лео! — Лорелей, едва увидев мужа, бросилась к нему на шею, и он подхватил её, и обнял, и зашептал горячо и быстро:

— Мы всё видели. Она волшебница. Лей, Нари волшебница! А ты боялась…

— Да, — она и плакала, и смеялась разом, и он, наплевав на этикет, начал быстро целовать её лицо, смахивая губами текущие по нему слёзы.

— Мама, почему ты плачешь? — услышали они громкий голос Альнаир и, присев вдвоём на корточки, подхватили её на руки и обняли.

— От радости, — сказала Лорелей, выпрямляясь вместе с Леопольдом и гладя вопросительно глядящую на неё дочь по тёмно-рыжим волосам. — Потому что ты волшебница, — она поцеловала девочку, и та тут же радостно чмокнула её в ответ и важно повторила:

— Волшебница.

— Предлагаю именно это и праздновать сегодня, — сказал Альберт, подходя поближе. — В конце концов, юбилеи у меня, пожалуй, ещё будут. А волшебницей становятся единственный раз в жизни.

— И дарить подарки, — подхватила Рани. — У меня есть для тебя замечательный подарок, — она подошла и взяла Альнаир за ручку. — Если мама разрешит, конечно, — добавила она, вопросительно поглядев на Лорелей.

— Разрешит что? — спросила, улыбаясь, та.

— У нас принято дарить на подобное событие особенный подарок, — сказала Рани. — Украшение, которое становится чудесным детским оберегом. Хотя у нас верят, что не только детским. Вы позволите?

Лорелей взглянула вопросительно на Леопольда, и когда он ей кивнул, ответила:

— Конечно. Спасибо вам.

— Я принесу сейчас, — пообещала Рани, но не успела сделать ничего, когда они все вдруг услышали зычный голос Теренса:

— Дамы! Лео! Папа, наконец! Что бы вы там ни делали, приносите вашу радость в дом и пойдёмте, в конце концов, за стол! — Теренс показался в дверях и помахал им всем рукой.

— У Альнаир был первый волшебный выплеск! — крикнула в ответ Рани. — Мы сейчас узнали, что она волшебница!

— Так что вот кто истинная героиня сегодняшнего праздника, — добавил Альберт.

— Так тем более! — ни капли не смутился Теренс. — Давайте же её кормить и поздравлять — но только за обедом!

Это прозвучало так смешно, что они все расхохотались, и это окончательно стёрло висевшее между ними напряжение. Леопольд ощутил себя почти, как прежде — когда он так любил бывать здесь, в этом доме, где всегда, с детства ощущал себя уютней и комфортнее, чем в собственном.

Так что вечер, обещавший быть тяжёлым, оказался неожиданно прекрасным — лёгким, радостным и светлым.

И кислое выражение лица Шерил, отчаянно пытавшейся незаметно не позволить Тайлеру и Холли пообщаться с дядей и с его женой — но попробуйте-ка запретить подобное семнадцатилетнему подростку и, тем более, её девятнадцатилетнему брату! — только добавляло в эту атмосферу совсем крохотную, но вполне ощутимую нотку лёгкого злорадства. Потому что её выходку на том семейном ужине Леопольд сестре так и не простил — впрочем, кажется, она и не нуждалась в этом. И общения с братом так и не искала.

Тяжелее всех юбилей Хиггса, спонтанно превратившийся во вполне традиционный праздник первого волшебства, дался Колину Вейси. Шерил было проще: она просто злилась на непонятно с чего решившего вдруг восстановить родственные связи дядю и на Тайлера и Холли, которые возмутительнейшим образом пропускали её шипение мимо ушей и с огромным интересом сперва разглядывали новых членов семьи, а затем, после основного блюда, когда все перед десертом вышли прогуляться в сад, отправились знакомиться и общаться с ними. Запретить им это громогласно Шерил не могла, а на её возмущённый шёпот и гневные взгляды Тайлер с Холли не обращали ни малейшего внимания — подростки, что с них взять? Так что Шерил смело могла злиться — а это чувство простое и понятное.

А вот Колину злиться было не на кого. Не на Хиггса же! Он здесь был хозяином, он заранее известил всех своих гостей о том, что отправил приглашение племяннику и его семье — если Колин не желал их видеть, он мог не прийти. Мог сказаться, например, больным, мог сослаться на какую-нибудь проблему с книззлами — все бы поняли, в чём дело, разумеется, но никто бы этого не показал. И он действительно обдумывал подобную возможность, но потом всё-таки решил пойти. Хотя обида на сына, выставившего его, всё же сделавшего первый шаг, за дверь, за прошедшие три с лишним года не только не утихла, но, напротив, стала тяжелее, и отравляла Колину те вечера, что Мерибет проводила, как она деликатно выражалась, «не дома». Она никогда не говорила, что пойдёт к сыну и невестке — только:

— Меня этим вечером не будет дома.

Или днём не будет. Или даже ночью.

Он понятия не имел, кстати, зачем ей ночевать там, и даже как-то попытался предположить, что на самом деле Мерибет проводит ночи вовсе не у них, а у любовника, но не смог подобного представить. И не потому, что полагал, что его жена не может заинтересовать кого-то — но она не стала бы его обманывать. Она просто ушла бы от него — или, может, предложила бы ему решать, хочет ли он оставаться в браке с ней и делить её с другим мужчиной. Хотя нет — нет, Колин не мог представить и подобное. Мерибет просто ушла бы от него и развелась.

Когда-то эта мысль его до смерти пугала — особенно, когда он начал изменять ей. Может быть, он отчасти поэтому и изменял: они жили тихо и размеренно, и хотя Колин не любил ни сильных потрясений, ни эмоций, их ему, наверное, не хватало. Правда, со временем он устал от них, да и Мерибет снова стала, так сказать, доступна, и он свёл на нет свои походы в «Спинни Серпент» и постепенно успокоился и перестал бояться, что может потерять жену. В конце концов, ну зачем ей уходить? Разве у них плохой брак? Двое детей, книззлы, которых Мерибет, похоже, полюбила даже больше, чем он сам, большой дом… разве ей чего-то не хватает? Деньги есть, опять же…

И он успокоился.

И когда случилась эта дичь с отставкой и женитьбой сына, одним из самых сильных потрясений для Колина оказались даже не они, а то, что Мерибет как-то между делом ему сообщила, что отлично знала о его изменах. И о том, почему когда-то решила сохранить их брак. Он тогда был до того ошеломлён, что толком не сказал ей ничего, а потом уже возвращаться к этой теме было вроде глупо… Но забыть об этом он не мог, и это мучило его, порою до бессонницы, и он пытался, и всё никак не мог понять, как она вообще могла жить с ним так, словно ничего не произошло? И не просто жить — ложиться с ним в постель? Сам бы он не смог простить подобное. Никогда и ни за что. Он бы не притронулся к жене, если бы узнал, что она была ещё с кем-нибудь.

А она смогла. И не просто смогла — она даже родила от него второго ребёнка! Между прочим, того самого, который всё это устроил.

Сколько Колин ни пытался представлять, как она жила с ним эти годы — ничего не выходило. Всё, что он сумел придумать, было очень уж нелестно для него. Когда женщина в таких случаях прощает? Когда у неё нет денег и ей некуда идти — но это было не про Мерибет. Когда любит без памяти — но это тоже ей не подходило. Оставалось только… равнодушие. Если не испытывать к мужчине ничего, не будешь, видимо, и ревновать — ну, или, по крайней мере, вполне сможешь действовать так, как это покажется выгодным и нужным.

Но тогда… зачем? Зачем Мерибет всё это? Этот брак, вся эта жизнь?

— Ты нездоров?

Голос Мерибет ворвался в мысли Колина, словно удар током. Он слегка подпрыгнул на кровати и ответил, зачем-то натягивая одеяло до подбородка:

— Нет.

— Хорошо, — ответила она и перевернулась на бок, поворачиваясь к нему спиной. А потом спросила вдруг: — Что-нибудь случилось? Ты ворочался.

— Почему ты тогда не развелась со мной? — спросил Колин, резко садясь и поворачиваясь к ней.

— Я тебе уже об этом говорила, — со своим обычным спокойствием ответила она, поворачиваясь на спину и так глядя на него. — Мне пришлось бы объяснить всё Берти или нашему отцу. Они убили бы тебя, и попали в Азкабан. Я сочла, что их жизни стоят больше, чем моя обида.

Колин некоторое время молчал. Его будто оглушили — а ещё он понял, что, на самом деле, ожидал такого вот ответа. Именно такого. Да, всё сходится. Она позаботилась о тех, кого любила. А он… он просто был одним из обстоятельств. С которым, по некотором размышлению, вполне можно было и смириться. Мало ли, кто с кем живёт.

— Их жизни? — хрипло повторил он.

— Тебе я тоже смерти не желала, — ответила она.

— Почему? — спросил Колин, пытаясь в темноте разглядеть выражение её лица.

— Я уже не помню, — сказала Мерибет. — Вероятно, я не кровожадна.

— Как ты можешь быть всегда спокойна?! — вдруг сорвался он. — Я вообще не помню, чтобы ты кричала на кого-то или плакала! — он с размаха ударил в стену кулаком. — Как ты так живёшь, а?!

— А зачем? — Мерибет тоже села, и теперь смотрела на мужа… с интересом.

— Что «зачем»?! — Колин подался было к ней, но остановился на середине и так замер, тяжело дыша. — Зачем кричать? Потому что живые люди кричат, когда им больно?

— Зачем это демонстрировать тому, кто причиняет эту боль? — ответила она, задумчиво касаясь своего подбородка пальцами.

Колин задохнулся. Это прозвучало как пощёчина — нет, хуже. Если есть такое. Как плевок.

— Я, — пробормотал он. — Я…

И замолчал.

Потому что что он мог сказать? «Я не хотел»? «Не думал»? Что он «не»?

— Почему ты это сейчас вспомнил? — спросила Мерибет после довольно долгого молчания, во время которого она продолжала на него смотреть, а у Колина не доставало мужества и сил хотя бы просто встать и выйти, чтобы скрыться от её внимательного взгляда.

— Я не понимаю, почему ты живёшь со мной, — тяжело ответил он. — Жила всё это время. Как в постель ложилась, наконец!.. — снова крикнул он — и замолчал.

— Поначалу это было сложно, — сказала Мерибет, откидывая голову назад и прислоняясь затылком к изголовью. — Впрочем, я тогда почти и не ложилась, если помнишь. Но потом, со временем, я научилась не вспоминать о том, что знаю, в таких случаях.

— Но зачем?! — он потёр виски дрожащими руками. — Бет, зачем? Ты могла бы… ты могла просто всем сказать, что разлюбила.

— Я не люблю врать, — ответила она. — И предпочитаю этого не делать без крайней нужды.

Колин открыл рот, чтобы что-нибудь сказать, и даже, кажется, что-то произнёс — а потом до него окончательно дошёл смысл сказанного, и все слова пропали. И всё, что он сумел из себя выдавить, это сказать редкостно дурацкое:

— Ты что, меня любишь?

— Ты мне не ответил на вопрос, — напомнила ему Мерибет, не отвечая. — Почему ты всё это вдруг вспомнил? Именно сейчас?

— Не знаю, — хрипло сказал он. — Не помню. Так любишь?

— Я давно не думала об этом, — ответила она. — Раз не помнишь — давай спать, — она зевнула, прикрыв рот кончиками пальцев, и опустилась на подушку. — Доброй ночи, Колин, — она закрыла глаза и привычно улеглась на левый бок.

К нему спиной.

— Подожди, — он выбросил вперёд руку, будто бы пытаясь схватить её, но, конечно, не посмел — и вдруг подумал, что вообще не помнит, когда в последний раз прикасался к собственной жене. Особенно не в танце на каком-нибудь торжественном вечере и не когда упрямым книззлам надо было дать лекарство. А вот просто так — или хотя бы, как сейчас, чтобы обратить на себя её внимание. Мерибет вообще недолюбливала прикосновения, и довольно быстро отучила от них мужа…

Или нет?! Они ведь целовались, когда только начали встречаться, и она — он помнил! — любила обнимать его за шею. И любила сплетать свои пальцы с его собственными, когда они гуляли. А что, если они стали неприятны ей именно из-за его измен? Она ведь… так, когда всё это началось? Кажется, как раз после родов — первых родов, да. И первых его измен… Ох ты, Мерлин…

Колин замер, а потом медленно опустил поднятую руку. Да, он мог её понять. Только вот что ему делать с этим знанием? И как ему теперь жить с этой женщиной, которую вообще неясно, что держит рядом с ним?

— А сейчас? — спросил он. — Сейчас почему ты не уходишь?

— А зачем? — спросила Мерибет, не открывая глаз.

— Если бы ты жила одна, ты могла бы приводить к себе Лео и его семью, — сказал он. — И внучку приводить. И Берти бы уже не удивился.

— Как ты себе это представляешь? — спросила Мерибет, снова садясь. — Нам пришлось бы делить дом, поместье, книззлов… ты готов на это?

— А ты нет? — тихо спросил он.

— Скажем так: мне бы этого не хотелось, — ответила она. И добавила с лёгким неудовольствием: — Зато мне хотелось бы поспать. Если ты желаешь что-то обсудить, можем ли мы сделать это завтра?

— Да, конечно. Прости. Спи, — тускло выговорил он.

И даже лёг — чтобы не раздражать жену. Это неприятно, когда ты пытаешься уснуть, а рядом с тобой кто-то сидит. А он не хотел её сердить.

Она точно этого не заслужила.

Колин лежал в постели и смотрел в темноту. Спать, конечно, он не мог, но подняться и уйти сил у него не было. Он лежал и думал как-то разом обо всём — и ни о чём конкретно. О том, что совсем не знает женщину, с которой прожил большую часть жизни. Что эта женщина живёт с ним только потому, что не хочет делить дом, и ферму, и поместье. И вообще не хочет перемен — по крайней мере, таких. Что она привыкла смотреть на него, как на приложение к дому. Что её вполне устраивает, что он просто не мешает ей жить так, как она решила — и ей, в целом, всё равно, кто находится с ней рядом. Всё равно, какой он. Ну, есть муж и есть… У неё вот дети, внуки, книззлы…

Хотя…

Колина вдруг словно окатили ледяной водой.

А что, если Леопольд — не от него?

Ну, а что — тогда всё сходится. Это объясняет, почему в нынешнем конфликте Мерибет заняла такую странную позицию. Тогда для неё Шерил — дочь от изменившего мужчины, причём изменившего как раз, пока она её носила и кормила. А вот Лео — уже нет. Мог бы быть в то время у его жены роман на стороне? Мог. Наверное. По крайней мере, Колин за нею не следил. И если так — то…

То ведь это можно выяснить. Легко. Есть ведь зелья, однозначно отвечающие на такой вопрос. Только кровь нужна — от них обоих. Но ведь Леопольд не даст ему свою. Даже если объяснить, зачем — не даст. Наверное…

Или даст?

А если спросить Мерибет? Вот так прямо и спросить? Лгать она действительно не любит — да и для чего теперь? Очевидно, что он, Колин, ничего ему в наследство не оставит — он не станет оставлять хоть что-то шлюхе и её отродью. Это всем и так понятно. Значит, можно и признаться… А если она скажет, что он от него, поверит ли ей Колин? Мало ли, чего Мерибет не любит — она же не давала никаких обетов! Может и солгать. Зачем-нибудь.

К утру он совсем извёл себя подобными сомнениями, и едва услышал, что жена проснулась, вскочил, обошёл кровать и, наклонившись к Мерибет, спросил:

— Леопольд мой сын?

— Твой, — ответила она, и в её глазах мелькнула жалость. Она села, и теперь Колин загораживал ей возможность встать с кровати. — Дай мне встать, пожалуйста, — попросила она. Вежливо.

— Я хочу быть в этом уверен, — горячо и нервно сказал он. — Поговори с ним. Скажи, пусть сходит со мной в Мунго.

Он был абсолютно убеждён, что она откажется. И, наверное, обольёт презреньем. Но она кивнула:

— Хорошо. Поговорю. Сегодня же. Дай мне встать, пожалуйста.

Колин растерялся. Не должна она была соглашаться на такое! Или уж, по крайней мере, не так легко! Словно бы он попросил её определить окрас и пол котёнка!

— Почему ты так со мной? — спросил он с тоской, отступая прочь, к окну.

— Как? — спросила Мерибет, вставая и накидывая на себя халат. Немедленно — он даже почти не успел увидеть её хлопковую ночную рубашку, закрытую и длинную.

— Почему ты надо мной издеваешься? — спросил он, падая на стоящую в изножии кровати мягкую скамейку.

— Тебе кажется, — она посмотрела на него, аккуратно затягивая пояс на своей такой же тонкой, как в девичестве, талии. — И ты сам себя измучил. Но поскольку я не знаю, почему, я не в состоянии тебе помочь. Впрочем, с Лео я поговорю — если тебе станет легче, думаю, он не откажет. Но не поручусь за это.

— Да не нужно, — мотнул головой Колин. Он поверил ей, на самом деле — да и, если быть совсем уж честным, понимал, что просто накрутил себя и не сдержался. В конце концов, сын просто был на него похож, да и не мог Колин представить, чтобы Мерибет стала изменять ему. Ушла бы просто — да и всё. И, кстати, никаких смертей — мол, папа, Берти, я люблю другого.

Он потёр лицо руками. Спать хотелось так, что его даже слегка подташнивало — не в его бы годы проводить так ночи. Дневной свет, осветивший комнату, когда Мерибет распахнула ставни, словно прояснил его сознание, развеяв часть надуманных Колином ужасов — зато обнажив другие. Настоящие. К которым он теперь добавил и ещё один. Вот зачем он оскорбил жену подобным подозрением?

Впрочем, это было скверно — но во сто крат хуже было то, что Мерибет, похоже, не обиделась. Кажется, его слова вообще её не трогали — то есть, она реагировала на них, разумеется, но в глубине души его настроение и состояние ей было безразличны.

— Бет, — тоскливо позвал он, когда она вернулась из ванной комнаты уже одетая.

— Да? — отозвалась она, замирая с палочкой в руках.

Точно. Она обычно застилала их постель, когда возвращалась из ванной — а он обычно как раз шёл туда. Вторым.

— Скажи мне, — попросил он, — только честно. Так, как есть. Ты хоть что-то чувствуешь ко мне?

— Разумеется, — ответила она — и этот абсолютно ожидаемый, в её духе ответ почему-то вдруг добил его. Колин уронил голову на руки, закрыл лицо руками — и заплакал.

Мерибет немного постояла — он не видел, как задумчиво и словно бы оценивающе она на него смотрела — а потом неслышно вышла, так и оставив кровать разобранной.

В этот день они больше не встречались: первую его часть он спал, потом просто лежал, не желая видеть хоть кого-то, потом, когда пришли сумерки, снова задремал — и, проснувшись среди ночи, обнаружил, что всё ещё лежит один. Значит, она снова там осталась… или, может быть, легла просто в другой комнате. Что ж… он прекрасно понимал жену. По крайней мере, в этом.

Он лежал и думал, что же ему делать теперь со всей своей жизнью. Можно было сделать вид, что ничего не было — и он был уверен, что Мерибет его поддержит. И они и дальше будут жить, как прежде: Тайлер будет постигать премудрости ухода и разведения книззлов — и, наверное, именно ему со временем ферма и достанется, — они будут вместе с ним, и с Холли, а также с их родителями отмечать все праздники… кроме дня рождения Мерибет, но к этому все уже, кажется, привыкли: она так больше и не праздновала их с того скандала. Будут, кажется, теперь в гостях у Хиггсов встречаться с Леопольдом и его женой и дочерью. И всё будет, как и шло — вполне нормально. Да, Мерибет наверняка поддержит это. Нужно просто будет сказать самому себе, что прошлой ночи не было. И всё.

Колин сел. Затем поднялся, надел халат и, сунув ноги в домашние туфли, зажёг Люмос, и пошёл было поискать жену, но спохватился и просто вызвал эльфа. И спросил:

— Скажи мне, старшая хозяйка дома?

— Госпожа осталась на ночь в гостевом домике, — пропищало лопоухое создание.

Гостевой дом! Тот, в котором поначалу жили Лео с… этой. Как странно… почему же там? У них в доме было несколько гостевых спален, вполне удобных и всегда готовых для ночлега. Что, ей до такой степени противно оставаться с ним просто под одной крышей?

Колин посмотрел на часы. Было уже за полночь — вернее, время приближалось к часу ночи. Мерибет уже часа два крепко спит, и будить её невежливо. Да и смысла в этом нет — ну, что он скажет ей? Спросит, почему она не пришла домой, а осталась там? Но это глупо — и потом, она наверняка ответит что-то вроде «не хотела тебя тревожить». Нет, не надо никуда ходить. Надо… например, поужинать. Он не ел весь день, и теперь, кажется, проголодался.

Эльфов второй раз он будить не стал, а просто спустился в кухню. Нашёл там кусок варёной говядины, взял хлеб, горчицу, сыр, и, налив себе воды, поужинал. Убрал остатки, смахнул крошки со стола, сполоснул тарелку и стакан — и уставился в чёрное окно. Где-то там, не так уж далеко отсюда, за липовой рощей и ручьём, стоял маленький, выкрашенный в голубой цвет домик с серой шиферной крышей. И ночь ясная и тёплая… почему не прогуляться? Он не будет никого будить — просто погуляет. Всё равно сейчас он не уснёт — да и вредно это, спать идти сразу же после еды.

Снаружи было тихо и тепло. Полнолуние прошло не так давно, и хотя луна была ущербной, но ещё довольно крупной, и светила ярко. Колин шёл по отлично различимой в её белом свете тропинке и смотрел по сторонам. Пару раз он видел, как в высокой траве проскользнуло что-то — вероятно, книззлы вышли поохотиться. А может быть, из леса, что рос тут неподалёку, забрёл кролик или какая-нибудь куница…

Колин перешёл ручей, прошёл небольшую рощу и на удивление быстро вышел к погружённому в темноту домику. Окно в спальне было закрыто ставнями, и он, недолго думая, просто сделал всю стену прозрачной — и замер, изумлённо и растерянно, глядя на открывшуюся ему картину.

В комнате теперь стояли две кровати — одна шириной, наверно, фута в три, а другая, стоящая в углу у противоположной от окна стены, совсем маленькая, детская. И спали в них — его жена, а на второй — внучка, рядом с которой свернулся крупный светлый кот с неровными тёмными пятнами, отгораживая собой её от края.

Всё мгновенно встало на свои места. Так вот, где и почему она ночует, когда уходит из дома! Она не ночует у Лео с… этой — она берёт внучку в гости. Но не к ним домой, а вот сюда. Какой же он болван! Он вообще забыл про этот дом, и ему даже в голову не приходил такой простой, по сути, выход. Интересно, откуда взялся этот кот? Судя по размеру, это всё-таки именно кот, не книззл, и у них точно не было такого. Леопольд завёл кота? Но зачем же Мерибет его с собой таскает?

Впрочем, кот его интересовал не слишком. Вот как, значит, Мерибет проводит ночи. Почему она ему не рассказала? Почему она не приводила внучку в дом, он понимал: Шерил бы, вероятно, устроила такой скандал, что девочка запомнила бы его надолго. И даже если бы и нет, вероятно, Мерибет неприятно было бы всё время ощущать её тяжёлое внимание. Нет, это разумное решение. Но почему она не рассказала ему, Колину? Он не выдал бы их Шерил — с какой стати? И ведь Мерибет же знала, что он бы хотел увидеть внучку! Но смолчала. Почему?

Ну, что значит, почему, сам себе ответил Колин. Потому что не желала вмешиваться в его с сыном отношения. А скажи она, ей бы пришлось — потому что ни за что она не стала бы принимать в этом деле чью-то сторону, а значит, не позволила бы Колину видеть внучку за спиной её родителей. И, наверно, правильно — тем более, что те всё равно узнали бы об этом от самой же девочки.

А она красивая, думал Колин, внимательно разглядывая спящую малышку. И волшебница, как они сегодня все узнали. Ну, хотя бы так — значит, наследство Ферклов её миновало. Иметь шлюху матерью уже ужасно, и родиться сквибом было бы, пожалуй, слишком. Хотя… С другой стороны, в мире магглов бы об этом точно не узнали. А у них узнают — рано или поздно. Тем более, девочка на мать похожа… Такая же красотка вырастет, наверное.

И по её следам пойдёт.

Его передёрнуло от этой мысли, и он стал противен сам себе. Нет, с чего ей стать такой? Вообще, почему женщины идут туда? В бордели? Прежде Колин никогда об этом не задумывался. По идее, из лени и распущенности — Колин так всегда считал, но сейчас он вспомнил, что рассказывала Мерибет о жизни Лео и его… жены здесь, в этом домике. Ей, пожалуй, можно было верить — а она считала, что эта… женщина хорошо за ним ухаживает. Значит, не ленивая. Тогда что? Распущенная? Это было бы логично, если б только Колин мог представить, что такая женщина может заинтересовать его сына. Оставалось то, о чём он давно думал: некие особые потребности, которые она одна удовлетворяла. В принципе, это хорошо всё объясняло… но жениться? Впрочем, он поверил бы в такое — в конце концов, всякое бывает — но в эту схему категорически не вписывалась позиция его жены. Он весь званый вечер, что они провели у Хиггсов, наблюдал, как Мерибет общается с… этой женщиной, и сделал вывод, что та жене, похоже, в самом деле нравится.

Или Мерибет просто так играет? Но зачем? Это что, условие для общения со внучкой? Мол, не подружишься с моей женой — не дам девочку? С Лео сталось бы, судя по тому, что самого Колина он не пустил и на порог.

Нет, ему такая внучка — от подобной женщины — всё же не нужна, в очередной раз повторил себе Колин.

Но ему нужна жена… а она стремительно отдалялась от него, и всё из-за Леопольда. Всё ведь было хорошо, пока он не подсел на этот Феликс Фелицис и — наверно, под его влиянием — не привёл в их дом шлюху.

Эта мысль была привычной и обычно успокаивала Колина — всегда, но не сегодня. Потому что прошлая ночь была, и он уже сказал себе, когда и как всё началось на самом деле. И по чьей вине это случилось.

Он вдруг понял, что устал. Ужасно устал — и очень хочет спать. Аппарировать в подобном состоянии было бы небезопасно, так что домой ему пришлось идти пешком. В душ идти у Колина сил не было. Добравшись, наконец, до спальни, он просто бросил свои вещи на скамью в изножье кровати и, рухнув на постель, уснул практически мгновенно.

— Ты следил за мной?

Голос Мерибет был непривычно холоден и резок. Колин вздрогнул, просыпаясь, и, открыв глаза, потёр их. Комнату заливал яркий солнечный свет, судя по которому, утро уже было совсем не ранним. Мерибет стояла у кровати и держала в руках палочку — и её кончик был опасно направлен прямо на Колина.

— Следил? — повторил он, пытаясь собраться с мыслями.

— Ты забыл вернуть стене нормальный вид, — сказала она очень холодно. — Ты давно следишь за мной?

— В первый раз, — ему вдруг стало страшно. Просто страшно — безо всякого подтекста и оттенков. Она молчала, и он торопливо заговорил: — Я проснулся — тебя нет… и я спросил эльфов — они сказали, что ты там… и я пошёл туда…

— Зачем?

— Просто посмотреть! — проговорил он почти просяще. — Я не знаю. Я хотел… Мне было скверно. Я хотел тебя увидеть. Помириться.

— Мы тогда не ссорились, — сказала Мерибет, так и не опуская палочку.

— Нет, конечно, но… Бет, я понятия не имел, что ты там не одна! — воскликнул он. — И я не стану говорить об этом Шерил, — добавил Колин.

Брови Мерибет приподнялись изумлённо, и она негромко рассмеялась:

— Ты считаешь, я её… боюсь?

— Нет, конечно, нет, — он замотал головой.

Она опустила палочку и сказала вдруг:

— Впрочем, так действительно всем было бы спокойнее.

— Знаешь, — он кивнул, обещая этим ей молчать, — я всё время думал о том, о чём мы говорили. Вчера. Прости меня, пожалуйста.

— За что? — поинтересовалась Мерибет, садясь на край кровати.

— За то, что я сказал про Лео, — быстро проговорил Колин. — Я так никогда не думал. И не думаю. Поверь!

— Я верю, — она кивнула. — Я говорила: ты сам себе придумал что-то и тем себя измучил. Мне жаль, но я не знаю, чем помочь в подобных случаях.

— Мне тоже жаль, — сказал он. — Что я испортил всё. Вообще всё. Да?

— Я опять тебя не понимаю, — Мерибет вздохнула и спросила: — Я могу тебе помочь?

— Я не знаю, — честно сказал Колин. — Нет, наверное. Мне просто жаль, что всё вышло… так. Вообще всё. Даже то, что я не могу принять эту женщину. И никогда не смогу.

— Лорелей, — сказала Мерибет. — Полагаю, мы теперь все будем время от времени встречаться у Берти. Стоит выучить, как её зовут. Она — Лорелей, а их дочка — Альнаир. Что до остального — я не вижу никакой нужды тебе принимать её. Довольно просто с ней здороваться и не говорить ничего невежливого. Или вовсе ничего.

— Я бы, может, и хотел, — грустно проговорил он. — Но я не смогу. У меня перед глазами сразу же…

— Не стоит, — прохладно проговорила Мерибет. — Я уже сказала: в этом нет нужды.

— Лео тоже так считает? — спросил он расстроенно.

— Никогда его не спрашивала, — ответила она. — И не стану. Это ваши отношения — и ваше дело. Я признательна тебе за то, что ты решил не принуждать меня выбирать между вами. Лео тоже этого не делает.

Он сглотнул и посмотрел на Мерибет. Она сидела совсем рядом с ним — протяни руку и дотронешься — но была совсем далёкой. Красивой, как когда-то в юности — может, даже ещё лучше — и чужой.

И хуже всего было то, что Колин, во-первых, абсолютно не представлял, как это изменить, и, во-вторых, с отчаянием и безнадёжностью медленно осознавал, что, похоже, хочет этого так же сильно, как хотел когда-то, много-много лет назад, на ней жениться.

Но тогда у него и вправду был шанс — и он им воспользовался.

Теперь же он его не видел.

На четвёртом дне рождения Альнаир Нарцисса Малфой отвела Лорелей в сторону от носящихся по двору детей и попросила:

— Я хотела бы поговорить с тобой о её будущем.

— Давай поговорим, — Лорелей не помнила уже, в какой момент перестала смущаться мадам Малфой, да и называть её «мадам», пускай и про себя, перестала тоже. И когда перестала удивляться тому, что Нарцисса оказалась очень милой и очень лёгкой в общении женщиной. Никогда бы она такого не подумала, когда в первый раз её увидела!

— Теперь, когда мы точно знаем, что Нари — волшебница, — заговорила Нарцисса, отводя Лорелей в дом: день был снежным и холодным, и беседовать было куда уютней, сидя у камина, нежели стоя на сыром стылом воздухе. — Я всё время думаю о том, что всего через семь лет она поедет в школу. Ты знаешь, — она усадила Лорелей на диван и накрыла её руку своей ладонью, — как я отношусь к тебе. И поэтому простишь, надеюсь, то, что я сейчас скажу. Альнаир, конечно, Вейси — но её ведь непременно спросят, из какой семьи её мать. А быть Ферклом в Хогвартсе — уже не слишком сладко. А помимо этого…

— …рано или поздно все узнают, что я была проституткой, — закончила за неё Лорелей, и Нарцисса кивнула. — И тогда её жизнь там превратится в ад… я это представляю. Я училась там. На Слизерине.

— Это ведь, — задумавшись от силы на секунду, спросила Нарцисса, — был первый послевоенный год?

— Да, — Лорелей отвела глаза и сглотнула. — Ты думаешь, что ей не стоит ехать в школу?

— В Хогвартс — нет, — неторопливо произнесла Нарцисса.

— Но, — Лорелей даже растерялась, — но ведь больше школ нет?

— Нет в Британии, — поправила Нарцисса. — В Европе есть Шармбатон и Дурмштранг. И там учат ничуть не хуже.

— Но туда, — Лорелей заволновалась, — разве туда берут кого угодно?

— Нет, конечно, — спокойно ответила Нарцисса. — В любом случае, обучение для иностранки будет платным — но об этом вам тревожиться не нужно. В Дурмштранг иностранцев берут вполне охотно — собственно, большинство там иностранцы. Но я — если бы ты меня спросила, — она улыбнулась, — предложила бы Шармбатон. Да, это несколько дороже и сложнее — по правилам приёма он больше похож на Хогвартс, иностранцы там бывают, однако их немного — но и учат там, почти как здесь. Франция — намного ближе, да и климат там приятнее. И у нас там есть родня.

— Я не знаю, — снова растерялась Лорелей. — Мы пока не обсуждали это с Лео…

— А вы обсудите, — Нарцисса улыбнулась. — Время есть — его пока достаточно. Нари нужно будет знать французский — но она неплохо говорит на нём уже сейчас, и…

— Ты поэтому с самого начала с ней по-французски говорила? — ахнула от неожиданной догадки Лорелей. — Да?

— Ты меня разгадала, — Нарцисса тихо рассмеялась. — Но она ещё ребёнок, и успеет выучить немецкий, если вы остановите выбор на Дурмштранге. И потом, иностранный язык ещё никому и никогда не помешал — даже если вы определите Нари в Хогвартс.

— Ты права, я думаю, — сказала Лорелей, помедлив. — Хогвартс… Но она уже о нём наслышана. И уже мечтает… Как мы объясним ей наше решение?

— Детские мечты так непостоянны, — заметила Нарцисса. — На смену одной вполне может прийти другая… Нужно просто сделать так, — по её губам мелькнула лукавая улыбка, — чтоб она сама мечтала о Шармбатоне. И о Франции. Это не так сложно, как мне кажется — Франция прекрасна. Если Нари показать её как следует… А ещё нам нужно будет сделать так, чтобы у неё там появились друзья её возраста. Это всё вполне возможно, если вы с Лео так решите.

— Значит, — подумав, проговорила Лорелей, — нам с Лео тоже нужно будет выучить французский?

— Это было бы прекрасно, — заулыбалась Нарцисса. — И вполне возможно. Лео справится и сам — а тебе я с радостью бы помогла. Если ты захочешь.

— Я никогда в жизни не учила языки, — неуверенно сказала Лорелей. — Я не уверена, что у меня есть способности…

— Даже если их и нет, — легко ответила Нарцисса, — это просто значит, что ты потратишь больше времени. Тебе ведь не нужно досконально знать грамматику. Я убеждена, что у тебя всё выйдет, — она улыбнулась ей тепло и ласково и опять накрыла руку Лорелей своей ладонью.

Этот разговор не шёл у Лорелей из головы весь день. И вечером, когда гости разошлись, все следы праздника были убраны, а счастливая Альнаир спала в своей комнате в обнимку с Барни, их котом, с её младенчества проводившим все ночи только с ней, а Лорелей и Леопольд, обнявшись, сидели в тёмной, освещаемой лишь пламенем в камине, гостиной, она рассказала ему о странном предложении Нарциссы. Леопольд молчал довольно долго, продолжая крепко обнимать жену, однако Лорелей не нужно было его слов, чтобы понять, что он расстроен.

— Прости, — прошептала она тихонько.

— Да за что? — невесело вздохнул он.

— Я расстроила тебя, — она потёрлась щекой о его щёку.

— Не ты, — он прижал её к себе. — Я злюсь, что сам об этом не подумал.

— Я тоже не подумала, — попыталась утешить его Лорелей.

— О таких вещах должен думать отец, — не поддался Леопольд. — Но теперь-то что… она права. Нарцисса. Нари нечего делать в Хогвартсе.

— Я всё думаю, — негромко проговорила Лорелей, ёрзая и словно бы пытаясь зарыться поглубже в мужа. Он узнал это движение и обнял её покрепче, успокаивая и утешая, и сразу забывая о собственной досаде. — Ведь однажды нужно будет рассказать ей. Но когда? И как? И, — она сглотнула, — что тогда будет?

— Ничего не будет, — уцепился он за этот спасительный вопрос. — Нари всё поймёт. Да и вообще, какая разница? Это ведь твоя жизнь. Не её. И потом, ведь будь бы ты другой — мы с тобой бы, думаю, не встретились. А она — не родилась…

— Ты добрый, — Лорелей коснулась его щеки своей ладонью и провела ей по его лицу. — Но представь, что было бы с тобой, узнай ты что-нибудь такое о маме…

— В любом случае, это будет не сейчас, — попытался свернуть с темы Леопольд, и Лорелей, как всегда, уступила. Потому что он не знал, на самом деле, что ответить — и не видел, если честно, выхода. Он понимал, что Лорелей права: рано или поздно их дочери придётся узнать правду, и тут главное не опоздать. Потому что это всё равно случится — не они, так кто-нибудь другой ей сообщит об этом. Такие тайны всегда всплывают — и нередко это происходит наихудшим образом и в самое неподходящее время. Сколько преступлений родилось из этого! И сколько это принесло трагедий… Нет — они должны ей рассказать, и сделать это сами. Но когда? Сколько ей должно быть лет, чтобы всё понять — и понять правильно? Он не представлял. Но убрать её из Англии отличная идея — это даст им временную фору. Пока Альнаир будет учиться в Шармбатоне, можно будет не тревожиться о том, что тайна прошлого Лорелей всплывёт — а когда она его закончит, то будет уже достаточно взрослой и, как он надеялся, разумной, чтобы всё понять. Ну, или, может быть, это нужно будет сделать, когда ей исполнится семнадцать… в любом случае, пускай она уедет.

Ему было невероятно досадно и обидно, что он сам об этом не подумал. Но поделать с этим было уже ничего нельзя — зато кое с чем другим он мог, всё же, справиться. Так, по крайней мере, он подумал, но реальность оказалось несколько сложнее. Обучение в Шармбатоне для иностранцев было действительно возможно, однако требовало оплаты. И, если за обитателей континентальной Европы платили министерства стран учеников — по крайней мере, именно так происходило с государствами южной и западной Европы — то Британское министерство магии, естественно, ничего подобного не делало. Следовательно, оплата обучения перекладывалась на его плечи — но даже если бы он имел возможность отдавать за это всю свою зарплату, денег не хватило бы. Положение не было безвыходным: Леопольд прекрасно понимал, что и для матери, и для Хиггсов, и для Малфоев эта сумма куда более подъёмна, однако мысль, что он не способен сделать для своей дочери то, что должен, жгла его, медленно, но верно отравляя жизнь. Вейси изводил себя, но придумать ничего не мог: раздобыть такую сумму ему было негде.

И посоветоваться — не с кем.

Потому что любой из тех, к кому бы он пришёл с этой проблемой, предложил бы ему денег. Просто так или же в долг — но это было совсем не то, в чём нуждался Леопольд. Он пытался говорить себе, что в том, чтобы, например, разделить эти расходы с мамой или с теми же Малфоями, как крёстными, ничего дурного не было, и он сам бы на их месте полагал подобное естественным, но убедить себя не смог.

Впрочем, всё же был, пожалуй, человек, с которым он мог посоветоваться. Они не были близки настолько, чтобы тот в ответ предложил денег, но общались достаточно тепло, чтоб подобный разговор был вообще уместен.

Так что как-то вечером Вейси задержался в Академии подольше — и, дождавшись, покуда бесконечный поток посетителей в кабинет Уильямсона, наконец, иссякнет, постучал.

— Скажешь, что у тебя на следующей неделе тоже семейные обстоятельства — зааважу, — меланхолично сообщил Уильямсон вместо приветствия. — И хоть в Азкабане отдохну.

— Нет, — Вейси прикрыл за собой дверь и присел к заваленному бумагами и папками столу. — Ну, по крайней мере, я надеюсь. Я, скорее, за советом… если это уместно. Не по работе.

— Уместно, — Уильямсон немного оживился. — Думать уже не могу об этом всём. Рассказывай.

— Где бы денег раздобыть? — со смешком спросил Вейси. — Не срочно. Зато много.

— Учебник напиши, — мгновенно отозвался Уильямсон. — Учимся по книгам прошлого века — и это в лучшем случае. И для Хогвартса давно пора бы обновить учебник по защите.

Вейси озадаченно сморгнул. Учебник?

Его губы сперва тронула, а затем и растянула широкая улыбка. А потом он рассмеялся и, мотнув головой, сказал:

— И правда. Я об этом даже не подумал.

— Зря, — Уильямсон уже вернулся к своей обычной флегме. — Есть ещё вопросы?

— Нет, — Вейси снова рассмеялся.

— Тогда у меня есть, — разумеется, Уильямсон не мог не воспользоваться редким случаем. — Поучаствуешь в этом году в отборочной комиссии?

До сих пор Вейси удавалось отбиваться от этой нудной обязанности, отнимающей едва ли не треть отпуска, но сейчас он отказать не мог. Но даже это ни капли не испортило ему настроения — ни это, ни осознание собственной глупости. Потому что это был и вправду выход — вполне посильный для него. Он не представлял, конечно, как писать учебники — но, с другой стороны, никто ведь не родился с этим знанием.

Ничего, научится. Нари стоит этого.

Написать учебник — хотя бы один, для Академии — оказалось вовсе не так просто. У Леопольда Вейси ушло на это почти три года. Может, он бы смог сделать это быстрее, если бы работал вечерами напролёт и отдавал этому делу все выходные, но он не хотел так жить, не видя ни жену, ни дочь, не хотел отказываться от их субботних прогулок и вечерних разговоров. В конце концов, это было тем единственным, что он по-настоящему ценил — как бы ему ни нравилось преподавать, и как ни льстила ему мысль увидеть однажды собственное имя на обложке и возможность самостоятельно оплатить учёбу дочери.

А пока он над ним работал, они приучали Альнаир ко Франции и учили вместе с ней французский — который девочке давался намного проще, чем её родителям. Собственно, она его и не учила в привычном смысле слова: Нарцисса Малфой и так почти всегда с ней говорила по-французски, да и Люциус нередко делал то же. Они читали ей французские сказки — разумеется, в оригинале — и Альнаир в итоге говорила почти одинаково хорошо на обоих языках. Или даже не почти… А вот Леопольду с Лорелей приходилось язык именно учить — и это оказалось не так просто. Но, зубря грамматику, Леопольд постоянно напоминал себе, что без этого однажды он не сможет разговаривать с друзьями дочери — и, возможно, даже с её мужем. Это придавало сил, и дело постепенно двигалось. Лорелей же было проще: во-первых, потому, что у неё просто было больше времени на это, и во-вторых, потому что у неё была прекрасная учительница.

— Ненавижу это, — пробормотал однажды Леопольд, швыряя карандаш на раскрытую тетрадь. — Спросить бы тех, кто это выдумал, зачем они так сделали?! Восемь букв на один звук — они просто издеваются!

— Ну как это сделали? — заступилась за французский Лорелей. — Это же никто не делает специально. Просто так сложилось.

— Да вот ничего подобного! — сказал Леопольд с досадой. — Французы веке в шестнадцатом — я не уверен в дате, но точно до Статута — сели и придумали себе язык! Я имею в виду, грамматику и вот это вот правописание. У них на это была целая академия. Кретины! — он оттолкнул карандаш подальше и, посмотрев на озадаченно глядящую на него жену, рассмеялся. — Я одолею их, конечно. Но потом. Иди сюда, — позвал он, и Лорелей, читавшая «Пророк», тут же отложила его и, подойдя, запустила пальцы ему в волосы.

Некоторое время они молча сидели, обнявшись, а потом Леопольд спросил:

— Что там интересного?

— Не хочется учить? — улыбнулась Лорелей.

— Не хочется, — признался он. — Я сделаю небольшую паузу. Так что там есть хорошего?

— Там… — она вдруг смутилась, очень этим удивив его.

— Та-ак, — протянул Леопольд, притягивая к себе газету.

Она была открыта на третьей и четвёртой страницах. Здесь было много всякого: и интервью с какой-то размалёванной певичкой, и подробный, с колдографиями, рассказ о ремонте в совином магазине на Диагон-элле, и репортаж с ежегодной ярмарки «Яблоневого леса», и захватывающий рассказ о прожившем целый год у магглов клубкопухе, которого те принимали за обычную игрушку… Что из этого могло заинтересовать Лорелей?

— Я сдаюсь, — сказал Леопольд. — Что ты тут читала? А главное, — он привлёк жену к себе, — что тебя смутило? Расскажи мне, — попросил он.

— Вот, — она указала на репортаж с ярмарки и на колдографию с радостно лыбящимися оборотнями.

— Знаешь, а ведь я об этом думал, — сказал он, легко проводя кончиками пальцев по обрамляющим её лицо волосам. — Я понимаю, что тебе не хочется столкнуться в людном месте с кем-нибудь не тем, но ведь невозможно прятаться всё время.

— Я… — она залилась краской, и он увлечённо продолжал:

— Есть такие чары — я совсем про них забыл, и только недавно вспомнил. И так и не собрался тебе рассказать, прости, — сказал он виновато. — Мы использовали их во время слежки. Они не меняют внешность саму по себе, но позволяют узнать человека, только когда он сам заговорит с тобой. Без этого ты можешь не узнать родную мать, даже стоя с ней лицом к лицу. У них есть некоторое неудобство — их нужно часто обновлять, да и на лице они ощущаются, как плёнка, — но, в целом, думаю, что можно их использовать, если ты захочешь.

— Я хочу, — Лорелей действительно обрадовалась, и Леопольд немного расстроился. Он и вправду уже думал о том, что можно было бы ей предложить подобный выход, но всё как-то забывал — и сам не знал, из-за чего. А она соскучилась, конечно, по их миру — они же выходили вместе, в общем-то, только к магглам… — Лео, это здорово! — она взяла его лицо в ладони и поцеловала. — Плёнка — это ничего… это же не навсегда. Можно будет показать Нари Диагон-элле и сходить с ней к Фортескью… как здорово!

— Сходим, — пообещал он, прижимаясь щекой к её руке. — Хочешь, прямо завтра? Или… хочешь, сходим на эту ярмарку — она, вроде, длится целую неделю, — предложил он. Ярмарки и вообще подобные публичные мероприятия Вейси недолюбливал ещё с аврорской службы — но, с другой стороны, теперь же ему не нужно было там дежурить. А для Лорелей и Нари это будет развлечение — они и погуляют там, и купят что-нибудь приятное и вкусное.

— Хочу! — Лорелей счастливо рассмеялась — а потом вдруг слегка замялась и сказала: — Я его когда-то знала очень хорошо.

— Кого? — Леопольд напрягся. «Знать» кого-нибудь она могла не обязательно «по службе», но…

— Криса, — она показала на одного из людей на колдографии.

Вейси его знал отлично — ещё бы ему, служившему в отделе контрабанды, не знать Скабиора… сиречь Кристиана Винда, ныне директора, или как там его должность называется, Фонда по защите оборотней! То, что Лорелей была с ним знакома, Леопольда не удивило: тот вообще любил бордели и «Спинни Серпент» в частности, однако неприятно Вейси стало.

— Значит, не пойдём туда, — решил он. — Хотя он тебя и не узнает.

— Да нет, — к его удивлению, погрустнела Лорелей. — Не в том смысле.

Она замолчала, и он, подождав немного, попросил подбадривающе:

— Расскажи мне, — но Лорелей качнула головой:

— Да нечего рассказывать… Правда, нечего, — в её глазах мелькнула грусть, почти сразу же сменившаяся тревогой. Она заглянула в глаза мужу и серьёзно повторила: — Лео, правда.

— Да я верю, Лей, — ему стало так жалко её и так почему-то стыдно за себя, что он даже помотал головой и попросил: — Не смотри так. Я же просто спросил… Лей, не надо. Мерлин с ним — он этого не стоит.

— Он был просто нашим общим братом, что ли, — сказала всё-таки она почему-то очень грустно. — Он же ведь родился там и вырос…

— Где? — спросил Леопольд, просто чтобы что-нибудь спросить, потому что никакого дела ему до этого Винда сейчас не было.

— В «Спинни», — Лорелей едва заметно улыбнулась. — Его мама тоже там работала… и умерла, по-моему, когда ему было лет шестнадцать. Он там почти жил, у нас… Мы все с ним дружили.

— И не спали? — усмехнулся Леопольд — и тут же пожалел о своей невинной, в общем-то, шутке, потому что Лорелей так вздрогнула и, разом растеряв слова, замотала головой, что он прижал её к себе и торопливо зашептал, проклиная себя за глупую бестактность: — Лей, я просто пошутил… прости, прости… я дурак, как был, так и остался… я всё время прежде говорю, а потом думаю… прости…

— Да нет, я… так тоже нельзя, — выдохнула она с облегчением, и он, даже не видя выражения её лица, губами, кожей ощутил её улыбку. — Я просто всякий раз… но ты отчасти прав, на самом деле — кто как… У нас ведь были девочки, которые любили секс… Но мы не спали, нет, ни разу…

— Ш-ш-ш, — Леопольд прижал её к себе ещё крепче и замер так, слушая, как быстро бьётся её сердце. — Давай просто успокоимся, — попросил он, начиная легонько её укачивать — как ребёнка. — И ты мне всё расскажешь, если захочешь.

Ему было интересно. Они никогда не разговаривали о её жизни в «Спинни». Лорелей вообще крайне неохотно вспоминала прошлое, но эти редкие воспоминания всегда касались её детства или обучения в школе — о своей работе она не говорила никогда. Они оба. А ему хотелось знать, как она жила — в конце концов, не двадцать же четыре часа в сутки она была… с клиентами. Нет, об этом думать себе Вейси просто запретил — но ведь у неё была и ещё какая-то жизнь. Ведь наверняка они там ссорились, дружили, влюблялись, наконец… Лорелей точно влюблялась. Она как-то говорила о чём-то таком — вскользь, а он не стал тогда расспрашивать. Но знать-то всё равно хотел… Он вообще хотел бы знать о её жизни как можно больше, но расспрашивать боялся, не желая делать больно Лорелей.

Но раз уж она сама заговорила…

— Расскажу, — сказала она, наконец, уютно устроив голову на его плече.

— Расскажи, — попросил он.

— Он дружил со всеми, — заговорила она. — С Крисом можно было поболтать, пожаловаться, посекретничать… Он приносил нам сладости и мелкие подарки… Защищал нас, если было нужно — не как охрана, потому что должен был, а просто… такой общий старший брат, — она улыбнулась. — Мы скучали, когда он пропал… когда занялся своими оборотнями. Знаю, ты его не любишь, но нам с ним было хорошо и весело.

— Да нет, — Леопольд пожал плечами, хотя она, в общем-то, была права — Скабиора-Винда он, как аврор, недолюбливал. А за что его любить? И ведь выкрутился же — теперь вон стал достойным членом общества… и даже то побоище с рук сошло. Вот это называется везение — куда там Феликс Фелицису! — Значит, вы дружили и он вас защищал? И тебя тоже? — улыбнулся он.

— И меня, — она кивнула. — Как-то… было, в общем, — она сморгнула, и он опять не стал настаивать. — Его многие у нас любили. Мало у кого есть родственники — особенно такие. А он был им, понимаешь?

— «Такие» — это какие? — спросил он, кивнув.

— Нормальные, — ответила она. — И к нам нормально относящиеся.

— Я бы не назвал его нормальным, — усмехнулся Вейси.

— Ну, — она тоже улыбнулась, — он не был сутенёром или постоянным посетителем. Он жил иначе, другой жизнью. И приносил её кусок с собой. Да, я знаю, он был… он часто нарушал закон — но там, в Лютном, это видится иначе, понимаешь?

— Да конечно, понимаю, — успокаивающе кивнул он. — Ты скучаешь по нему? — спросил Леопольд задумчиво.

Ему вдруг показалась невероятно забавной перспектива посиделок с этим Виндом где-то в кабачке. Ну, а что. Чем он хуже Поттера? Тот и дома у него бывал, и вообще вон, в одном комитете состоит. Может, заодно поделится своим опытом — Винд, не Поттер. Ему уже без надобности… вероятно — а курсантам пригодится.

— Скучаю, — призналась Лорелей.

А ведь у неё, наверно, и подруги были, сообразил Леопольд. Должны были быть — не бывает так, чтоб не было.

— И не только по нему, да? — мягко спросил он.

Лорелей задумалась:

— Нет, — ответила она. — Крис, наверно, уникален. Я таких других не знаю…

— Чем? — ещё мягче спросил он.

— Я привыкла думать о нём, как о родственнике, — легко ответила она. — Таком, какого у меня никогда не было. Будь он младше, я, наверное, влюбилась бы… хотя я не знаю. Может быть, и нет. Влюбиться просто… а найти друзей… — она вздохнула.

— Но ведь у тебя же были? — снова спросил Леопольд. — Подруги, например. Ты по ним скучаешь?

— Нет, — ответила она спокойно. — Я… Стеснялась поначалу. А потом… не знаю. Там… сложно дружить. Или я так не умею… Понимаешь, девочки — они, едва с ними сблизишься, начинали спрашивать. О прошлом, о детстве, о чём мечтаешь… что я могла ответить? А Крис никогда не задавал таких вопросов. Слушал просто, если кто-нибудь рассказывал, но сам не спрашивал.

— В школе у тебя тоже не было подруг, — полувопросительно проговорил Леопольд.

— Не было, конечно, — она потёрлась носом о его щёку. — Я, наверное, просто не умею дружить.

— Или тебе нормальные люди не попадались, — возразил он. Да, пожалуй, будет любопытно поглядеть на Винда, так сказать, в частном порядке. — Но раз ты скучаешь по своему… Кристиану Винду, почему ты ему не напишешь?

— Я не знаю, — Лорелей замялась. — Он… Ну, ты же…

— Я совсем не против, — он постарался улыбнуться ей как можно легче. — Я не буду ревновать, если ты волнуешься об этом, — сказал он, гладя её по щеке. — У тебя было столько шансов оказаться с ним, что…

— Это тоже, — призналась Лорелей. — Но я… Я как-то… Я просто про него забыла, — добавила она смущённо. — Я вообще про всё это забыла… А сейчас увидела в «Пророке» и…

— Делай так, как тебе нравится, — сказал Леопольд.

И поцеловал её.

Ярмарка действительно длилась всю неделю — с воскресенья по другое воскресенье. Воскресенье тратить на прогулки Вейси не любил, так что на ярмарку они все втроём отправились в предпоследний день — в субботу. Альнаир в ожидании их первого совместного выхода в волшебный мир вся извелась и задёргала вопросами родителей, и утром в субботу мало того, что вскочила первой — в этом как раз не было ничего странного, она с самого рождения просыпалась с солнцем — но и завтрак приготовила. Ну, уж как сумела в свои пять с половиной. Получилось, кстати, не так плохо: она вполне справилась и с бутербродами, и овощей нарезала, и на стол накрыла — только кофе сделать не сумела, потому что воду кипятить самой ей пока не дозволяли.

— Ты так туда торопишься? — спросил Леопольд, выходя на кухню ещё в халате. Он всегда… они всегда так завтракали, наплевав на принятый, к примеру, в доме Вейси-старших этикет. Им так нравилось.

— Я же не будила вас, — уклончиво ответила она, нетерпеливо болтая ногой в зелёном носке в жёлтый горошек.

— Не будила, — согласился он. — Хотя ты так громко хотела, чтобы мы скорей проснулись, что мы тебя услышали.

— Хотеть не запрещается! — возразила Альнаир и нетерпеливо посмотрела на тарелку с бутербродами. — Мы же будем сейчас завтракать? — спросила она.

— Будем, — Леопольд зевнул, и Альнаир показательно вздохнула.

Интересно, она знает, как его это смешит?

Он внимательно поглядел на дочь, и она в ответ демонстративно указала пальцем на бутерброды.

— А хотите, там позавтракаем? — предложил вдруг Леопольд — Альнаир радостно закричала:

— Да-а-а-а-а! — а как раз вошедшая в кухню Лорелей велела ей:

— Тогда беги одеваться. Кофе тебе сделать? — спросила она Леопольда.

— Кофе лучше после завтрака, — отказался он. — Идём оденемся, иначе Нари в ожидании протопчет дырку у камина.

Одеваясь, Леопольд поймал себя на приятном ощущении лёгкого азарта. Так же, как когда они с Лорелей только начинали выбираться вместе на прогулки. Это был их первый семейный выход в волшебный мир — и едва ли не первая семейная прогулка Лорелей туда же. Как же он забыл об этих чарах? Глупо как… Но ничего — теперь они будут выходить так регулярно, если им захочется. А им, кажется, захочется, думал он, наблюдая, как тщательно укладывает свои волосы Лорелей.

А уж когда он увидел нарядившуюся в одно из самых любимых платьев Альнаир, которая действительно нетерпеливо топталась у камина, то совершенно уверился в этой мысли.

Вейси уже успел забыть, как шумно бывает в таких местах. Здесь было всего в избытке: звуков, запахов, людей… Уследить в такой толпе за ребёнком невозможно, если только не держать его всё время за руку — и Леопольд, здраво рассудив, что это отравило бы половину удовольствия и ему, и дочери, наложил на неё чары, не позволяющие девочке отходить от него дальше, чем на двадцать футов, и всё время словно подсвечивающие её для него в толпе, и отпустил Альнаир, строго наказав держаться рядом. Конечно, у неё не выйдет, но пусть учится. Она уже достаточно большая.

Впрочем, пока что Лорелей крепко удерживала в своей её ладошку, а сама держала мужа под руку, и он ей шепнул:

— Не бойся. Я поставил все следящие, какие есть — Альнаир не потеряется. И я всё время её вижу. Отпусти.

— Она маленькая! — возразила Лорелей. — Она ещё очень маленькая, Лео.

— Она уже ходит в маггловскую школу и отлично себя там чувствует, — напомнил он. — Причём даже возвращается домой сама. Нари уже вполне самостоятельная девочка.

Школа, куда ходила Альнаир, располагалась в их деревне, в получасе ходьбы от их дома — впрочем, до остановки школьного автобуса было куда ближе: добраться туда вполне можно было минут за десять. Так обычно и бывало: утром до автобуса дочь провожала Лорелей, а вот возвращалась девочка сама, чем очень гордилась. Да, конечно, на её одежде, на портфеле, на учебниках стояли регулярно обновляемые Леопольдом следящие чары, позволяющие ему наблюдать за её передвижениями и сигнализирующие, если она отклонялась от привычного маршрута, однако Альнаир о них не знала и считала себя уже невероятно самостоятельной и взрослой.

— Здесь столько народу, — Лорелей неуверенно огляделась и покрепче сжала руку рвущейся к очередному прилавку дочери.

— Здесь полно детей, — успокаивающе проговорил он. — Никто её не обидит. Мы же рядом, и я всё время её вижу. Когда я был аврором, — продолжал он, улыбаясь и гладя её напряжённые пальцы, — я часами мог следить за кем-то, и крайне редко терял его из вида, и то, только если он специально следы путал. А здесь даже прятаться не нужно. Ты мне веришь?

— Верю, — она улыбнулась, но в её глазах уверенности не было.

— Давай попробуем сделать так, чтобы ты тоже её видела, как я, — предложил он, доставая палочку.

Получилось у него не сразу, но третья попытка оказалась вполне успешной, и он сразу ощутил, как расслабилась Лорелей, для которой Альнаир теперь тоже словно бы светилась.

— Ну пойдёмте же туда! — Альнаир нетерпеливо обернулась и показала на прилавок, буквально оккупированный детьми разных возрастов. Стоящая за ним девушка вырезала из пластов лежащего перед нею мармелада разные фигурки, оживляла их и раздавала всем желающим по одной за кнат.

— Иди, — решилась Лорелей и разжала пальцы. Альнаир мгновенно ринулась вперёд, и через секунду уже пробиралась через толпу к прилавку.

— У неё есть мелочь? — спросил Леопольд, и, увидев на лице жены расстроенное выражение, улыбнулся ей: — Не грусти. Дадим ей, когда вернётся.

— Ты же можешь переправить несколько монеток ей в карман? — попросила Лорелей, но он отказался:

— Могу, конечно. Но Нари надо научиться отслеживать такие вещи. Пускай привыкает к тому, что если что-нибудь с собой не взять, его не будет.

— Она маленькая, — упрекнула его Лорелей.

— Она умница, — ответил он.

Однако через пару минут они с удивлением увидели, как Альнаир достала из кармана кошелёк с рисунком гиппогрифа, полученный ей на последний день рождения, достала из него монетки и протянула девушке за прилавком. Затем забрала у неё пакет с шевелящимися внутри него фигурками и, вернувшись к родителям, вытащила две из них и протянула им.

— Это тебе, — прокомментировала она, отдавая Лорелей лошадку. — И тебе, — Леопольд получил единорога. — Только вы не ешьте их!

— Почему? — Леопольд потрогал кончиком указательного пальца мягкий полупрозрачный рог, и единорог у него на ладони слегка подпрыгнул.

— Потому что они живые, — наставительно сказала Альнаир. — Надо подождать, пока они заснут — та леди сказала, что они уснут до вечера. Их же жалко, пап! — воскликнула она.

— Тогда сохрани их пока, — попросил он, возвращая ей свою фигурку. — А то у меня в руке он растает.

— Давайте их сюда, — Альнаир спрятала обоих мармеладных зверей в свой пакет, а затем вручила его матери с просящим: — Подержишь пока? — и тут же убежала дальше, туда, где за соседним прилавком раздавали пробовать кусочки чего-то странного, похожего на толстую и плотную коричневую ткань.

— Надо сумку ей купить, — сказал Леопольд, забирая у жены пакет и пряча в висящую на плече сумку. — Для таких прогулок.

— Давай тут посмотрим? — предложила Лорелей. — Ей же всё равно захочется чего-нибудь на память.

— Посмотрим, — согласился он. — И ей, и для тебя найдём что-нибудь…

— И позавтракаем, — вспомнила Лорелей.

— Явно не сейчас, — иронично усмехнулся Леопольд. — Я не подумал, что, конечно, Нари будет не до завтрака сначала. Ты голодная?

— Давай купим яблок в карамели? — предложила Лорелей. — Вон там — смотри, какие есть красивые!

— Здесь наверняка есть сэндвичи, — уверенно сказал он. — И яблок купим, да, конечно…

Он заозирался, выискивая палатки с чем-нибудь съестным, посущественнее яблок, но, похоже, в этой части ярмарки их не было — по крайней мере, указатели с изображением бутербродов, кастрюли и чайника, парившие у всех над головами, указывали в другие стороны. Здесь же, судя по всему, сосредоточились все развлечения — и было их здесь много: от волшебных разноцветных пузырей, поднимающих заключённого в них волшебника над землёю футов на пятьдесят, до тарелок с гадальным яблоком. Здесь были и палатки, где нужно было камушком попасть в хаотично летающие яблоки, и те, где нужно было угадать, какое из яблок настоящее, а какое — трансфигурированное, и за три подсказки догадаться, из чего. Наконец, здесь просто продавали всякие вещи и игрушки, и не только с яблочной, но и с оборотнической символикой — например, рубашки, обрастающие шерстью в полнолуние или просто при попадании на них лунного света, сумки с разными картинками из жизни оборотней и с изображением цветущих и плодоносящих яблоневых веток… Были здесь ремни с перчатками, кожаные куртки и плащи, и даже обувь от «Шкуры оборотня», и Леопольд, увидев их, задумался, не купить ли что-нибудь. Впрочем, это позже — сперва ему хотелось всё-таки позавтракать.

Альнаир в очередной раз подбежала к ним, на сей раз с коробкой сладостей, и Лорелей, взяв дочку за руку, сказала:

— Мы сюда сегодня ещё вернёмся, обещаю — но сейчас мы идём завтракать.

— Ладно, — погрустнела девочка, но спорить с матерью не стала.

— Не грусти, — Леопольд приобнял её. — Мы вернёмся, обещаю. А ты пока остынешь — иначе ты все деньги спустишь. Будет жалко.

— Нет, не будет, — возразила Альнаир и так хитро заулыбалась, что он не стал больше задавать вопросов. Значит, она решила здесь купить подарки — и как хорошо, что они всё-таки рискнули отпустить её почти одну.

Следуя за указателями, Вейси вышли на главную аллею и неторопливо двигались по ней к уже видимым отсюда палаткам со всякой снедью, когда Лорелей остановилась и, кивнув куда-то влево, вдруг сказала:

— Лео, вон там Крис.

Вейси обернулся — и, действительно, увидел у одной из палаток с громоздящимися на прилавке баночками джемов и варений Скабиора… в смысле, Винда. Рядом с ним стояла его дочь — жена молодого Долиша — и два мальчика: один выглядел уже почти школьником, а другой казался ровесником Альнаир. Видимо, их дети.

— Хочешь подойти? — спросил Леопольд у Лорелей.

— Я не знаю… — она нервно и встревоженно вздохнула, и неуверенно глянула на мужа. — Как ты думаешь?

— Момент хороший, но это совсем не обязательно, — ответил он, обнимая её за плечи. — Если тебе неловко, то не стоит.

— Там Гвен ещё, — сказала Лорелей.

— Ты тоже с ней знакома? — спросил он.

— И ты? — удивилась Лорелей.

— Она — жена одного из наших, — ответил он. — И… в общем, да. Знаком немного. Если она тебя смущает, то подходить не стоит. Идём позавтракаем.

— Я её помню совсем маленькой, — Лорелей вдруг улыбнулась. — Ей было лет четырнадцать, наверное, когда Крис её привёл.

— Он привёл её в б… к вам? — изумился Леопольд — и усмехнулся. — Да уж.

— Он же просто в гости, — она тихо рассмеялась. — Мы её всему учили — как одеваться, краситься… она хорошая. Нет, ты знаешь, кажется, я буду рада её видеть, — сказала она вполне уверенно. — Пойдём?

— Иди сюда, — Леопольд попытался было подхватить дочь на руки, но той сейчас вовсе не хотелось просто так сидеть, так что она вывернулась и просто крепко взяла его за руку, пообещав:

— Я не буду убегать. А куда мы идём?

— Мы идём знакомиться со старым маминым другом, — сказал он, и Альнаир радостно заулыбалась: маминых друзей она ещё не видела ни разу. Только папиных и общих.

Скабиор стоял к ним полубоком, но смотрел на парня за прилавком, и поэтому они подошли к нему вплотную незамеченными.

— Здравствуй, — сказала ему Лорелей. Он мгновенно обернулся, и на его лице отразилось изумлённое и радостное выражение. Лорелей улыбнулась ему тепло и радостно и продолжила: — Я хочу вас познакомить, можно?

— Можно, — решительно сказал он, тряхнув головой.

— И тебя, — добавила Лорелей, обращаясь к стоящей рядом Гвеннит Долиш, в чьих глазах только теперь мелькнуло узнавание, перешедшее в радостную улыбку. И прежде, чем Лорелей сказала что-нибудь ещё, Гвеннит, просияв, воскликнула:

— Лорелей! А я тебя не узнала! — и, раскрыв объятья, первой обняла её. Лорелей ответила, а Альнаир громким шёпотом спросила у отца:

— Это и есть друг? Да?

— Сейчас узнаешь, — пообещал он, не желая торопить события и разглядывая Скабиора. Тот ответил, впрочем, в точности таким же оценивающим взглядом и ухмылкой, в которой читалось нечто вроде «О, какая встреча!».

— Это Леопольд Вейси, мой муж, — женщины расплели объятье, и Лорелей, наконец, принялась их знакомить. — Хотя вы, наверное, знакомы.

— Есть немного, — ответил Скабиор, протягивая руку Леопольду.

Тот пожал, конечно, и несколько секунд они мерились силой, глядя в глаза друг другу. Скабиор уступил первым — ухмыльнулся и ослабил хватку с таким видом, будто говорил: «Уступаю, ладно уж», и Вейси стало весело. Всё-таки в его работе был один крохотный, почти незаметный, но досадный минус: она не предполагала равных схваток. Ну не со студентами же ему было соперничать! А он, как оказалось, скучал по этому ощущению внутренней борьбы — той самой, что порой случается в аврорской работе, например, во время допросов, или в разговорах с теми из свидетелей, кто не очень-то желает говорить.

— Леопольд, — сказал, наконец, Вейси.

— Кристиан, — ответил Скабиор — и, переведя взгляд на Альнаир, с огромным любопытством разглядывающую его, заулыбался вполне по-человечески и повторил, теперь протягивая руку ей: — Я Кристиан. Как тебя зовут?

— Альнаир Лорелей Элизабет Вейси, — по всей форме представилась она, чинно отвечая на рукопожатие. — А вы кто?

— Я — очень старый друг твоей мамы, — ответил он.

— Очень-очень? — уточнила Альнаир, и он кивнул:

— Ужасно старый. А ещё я оборотень.

— Правда? — глаза Альнаир расширились от удивления и любопытства.

— Чистая, — кивнул ей Скабиор. — И руководитель всего этого, — он сделал неясный жест. — Если хочешь, я вам всё здесь покажу.

— Хочу! — кивнула Альнаир и тут же спросила: — А у вас тут есть лошадки?

Лошадей — а также гиппогрифов и пегасов — она любила больше всех других животных, делая некоторое исключение разве что для котов и книззлов, но и то лишь потому, что первые жили у них дома, а вторые были и у крёстных, и у бабушки. Познакомил с "лошадками" её Драко Малфой, взяв однажды двухлетнюю Альнаир покататься на пегасах, и девочка, как тогда влюбилась в них, так до сей поры и оставалась верна своей страсти и уже отлично держалась в детском седле, пускай и не без помощи защитных чар.

— Нет, лошадок нет, — ответил Скабиор, и Альнаир разочарованно вздохнула. — Здесь вообще животных нет — но есть много всякого другого. Любишь яблоки?

— Не очень, — совершенно честно сказала Альнаир, вызвав этим дружный смех у взрослых.

— Честность — лучшая политика, — провозгласил Скабиор немедленно и спросил полуутвердительно у Леопольда: — С Гвеннит вы знакомы?

— Да, конечно, — кивнул тот.

— Зато незнакомы с ними, — вмешалась сама Гвеннит и поманила к себе ужасно похожих друг на друга и на неё саму мальчиков. Да, всё верно: дети оборотней всегда на них похожи. И всегда мальчишки. Красавцы вырастут… — Кристиан и Джон, — представила она их Леопольду.

— Здравствуйте, — сказали они почти хором, и Леопольд, как и положено, первым протянул им руку и проговорил, пожимая руку сперва старшему, а затем и младшему

— Рад знакомству.

— Арвид тоже где-то здесь, — сказала Гвеннит. — Подойдёт попозже… Думаю, что, если мы устроим вам экскурсию, он найдёт нас.

— Мы шли завтракать, — сказала Лорелей, переводя взгляд с Гвеннит на мальчиков. И добавила, не удержавшись: — Какие они уже взрослые!

— Джону скоро будет шесть, — сказала Гвеннит. — А Крису уже девять.

— Меня можно Нари называть, — тут же сообщила братьям Альнаир. И добавила, подумав и поглядев на Гвеннит и Скабиора, — всем. И вам тоже можно.

— Спасибо, — улыбнулась Гвеннит. — А я Гвен. И я тоже оборотень.

— Ух ты! — восхитилась Альнаир, и Гвеннит кивнула с важным видом:

— Да-да. Теперь ты знаешь целых двух оборотней. Пойдёмте завтракать? — предложила она всем. — Здесь много вкусного — вы что предпочитаете?

— Яичницу! — мгновенно заявила Альнаир — а Леопольд с огромным удовольствием подумал, что его дочь, похоже, лишена ненужного стеснения. — А у вас есть такие маленькие сосисочки? — спросила она с надеждой.

— Большие точно есть, — ответил Скабиор. — Про маленькие не скажу — не знаю… но мы спросим. Если нету, можно ведь порезать большие.

— Это не то, — Альнаир вздохнула. Интересно, где она видела эти «маленькие сосисочки»? У Малфоев? Мерибет вообще сосиски не любила и вряд ли стала бы кормить ими ребёнка…

— Зато у нас есть маленькая морковка, — сказал Скабиор, и Альнаир сморщила нос, однако комментировать его слова не стала: основные правила хорошего тона она уже усвоила. — Яблоки ты, говоришь, не любишь… я даже и не знаю, что тебе предложить ещё такого маленького.

— Яйца! — засмеялась Альнаир, состроив хитрую гримаску.

— Кстати, есть такое, — радостно ответил Скабиор.

Альнаир озадаченно нахмурилась:

— Правда есть? Маленькие яйца? По-настоящему?

— Маленькие и в крапинку, — Скабиор кивнул — и на него обрушился поток вопросов:

— А как это? А чьи?

— Попался, — улыбнулась Лорелей.

— Перепелов, — ответил Скабиор девочке. — Такие маленькие птички — мы их разводим.

— А мне можно посмотреть на них? — тут же попросила Альнаир.

— Можно — когда придёшь в гости, — согласился он и предвосхитил следующий вопрос: — А когда — спроси у мамы с папой.

— Мама, можно? — Альнаир тут же умоляюще заглянула Лорелей в лицо. — Можно в гости? Пойдём, да? Пожалуйста!

— Пойдём, — ответил вместо жены Леопольд. — Если нас, конечно, тоже пригласят, — не удержался он от колкости.

— Мы всегда аврорам рады, — ухмыльнулся Скабиор. — Даже, если они гости. Приходите, разумеется, — добавил он уже нормальным тоном. Значит, мисс — яичницу из маленьких яиц, — продолжал он голосом заправского официанта — они как раз дошли до одного из маленьких кафе, и Скабиор, остановившись у самого большого столика, галантно отодвинул один стул, — а что будут миссис с мистером?

— Овсянку, — ответила за них обоих Лорелей, садясь. — Можно с яблоками и с мёдом.

— Яичница, две овсянки, и остальным — яичница с беконом и колбасками, — сказал Скабиор, когда все расселись. — Пить что будете?

— Кофе с молоком и чай для Нари, — не сдержала смеха Лорелей.

— Я тоже хочу кофе, — безнадёжно воскликнула девочка.

— А цикорий хочешь? — спросил он. — С молоком и сахаром.

— А его разве едят? — озадаченно спросила Альнаир.

— Его пьют, — ответил Скабиор. — Вместо кофе.

— Это вкусно, — сообщил ей Джон. — Я хочу!

— И я, — сказала Гвеннит.

— Тогда я тоже буду, — решила Альнаир.

— Три кофе с молоком, один обычный и три цикория, — перечислил Скабиор. — Ну и сладостей каких-нибудь… Ты что любишь? — снова обратился он к Альнаир. — Печенье, булочки, конфеты?

— Я люблю мороженое, — сообщила девочка. — И овсяное печенье. И пирожные. И печенье с изюмом.

— Кто же ест с утра пирожные? — удивился Скабиор. — Печенье, значит. Понял. Сейчас всё будет, — он развернулся и исчез внутри кафе.

— Она такая замечательная! — сказала Гвеннит, глядя на Альнаир, и в её голосе едва уловимо, кроме радости звучала то ли зависть, то ли сожаление.

— Ты хотела дочку? — сочувственно спросила её Лорелей, ласково касаясь её плеча.

— Ну… немного да, — призналась Гвеннит с лёгким вздохом. — Наверно, это правда: чем больше у тебя есть, тем больше тебе хочется.

Они рассмеялись.

Скабиор мужественно держал натиск Альнаир, к которой уже присоединился младший Долиш, и умудрялся отвечать на все сыплющиеся на него вопросы, а Леопольд, слушая их всех, думал о том, как было бы хорошо, если бы эта случайная встреча не стала единичной, и у Лорелей появилась, наконец, среди подруг волшебница. Гвеннит, правда, была младше, но, во-первых, ненамного, а во-вторых, в их возрасте такая разница уже не так существенна — в конце концов, дети-то у них ровесники, и знакомы они уже давным-давно… Как бы это было здорово! Он всё время ощущал нечто вроде вины или сожаления о том, что у Лорелей, по сути, нет равных ей подруг — есть, конечно, те две магглы, но ведь это же совсем не то. Она никогда не сможет рассказать им о себе по-настоящему. А вот эта молодая женщина замечательно подходила на эту роль!

С ярмарки они вернулись только затемно, нагруженные покупками и подарками.

— Мы же пойдём завтра смотреть фейерверк? — оказавшись дома, первым делом спросила Альнаир. — Папа, ну пожалуйста!

Фейерверком должно было сопровождаться закрытие ярмарки, и, глядя на умоляющее выражение лица дочери, Леопольд, ненавидевший вообще выбираться из дома в воскресенье, ответил:

— Да, пойдём. Если ты сейчас поможешь мне разобрать сумку, а потом дашь нам с мамой отдохнуть.

Альнаир энергично кивнула и тут же спросила:

— А можно, я рассажу Циссе? Я могу даже переночевать у неё! — великодушно предложила она. — Мы позовём бабушку, и я ей тоже расскажу… можно?

— Можно, — согласился Леопольд, понимая, что ей, конечно же, хочется рассказать обо всём пережитом кому-то.

А ему очень хотелось побыть в тишине с Лорелей.

— Тогда давай разбирать сумку! — сказала Альнаир.

Разбирать было что. Они и сами купили немало — а кроме этого, получили в подарок несколько баночек малинового желе и джема («Ты сказала, что не любишь яблоки. А что скажешь о малине?» — спросил Скабиор у Альнаир. Нари малину любила — и получила эти баночки, моток той странной, с виду похожей на плотную ткань субстанции, напоминающей по консистенции высушенное варенье, и мешочек сушёных ягод), желе из сидра — это уже вручили Лорелей — и большой пирог с яблоками и корицей. Альнаир ещё достались в качестве подарка большая игрушка в виде очень милого волчонка, о чьём оборотничестве напоминали только вертикальные зрачки и пушистая кисточка на хвосте, обрастающая шерстью при попадании лунного света рубашка и корзиночка с перепелиными яйцами, уютно уложенными в гнёздышко из сена и лёгких мягких пёстрых перьев. Ещё Вейси купили пару женских сумок — поменьше и побольше — и три пары кожаных перчаток, по паре на каждого.

— Папа, — Альнаир, аккуратно выставив на стол последнюю баночку малинового желе, посмотрела на отца, — а вы отпустите меня в гости к Джону с Крисом?

— Отпустим, — пообещал Леопольд. — Они тебе понравились?

— У них плот есть, — с восторгом сообщила Альнаир. — И озеро. У дома.

— Это аргумент, — кивнул Леопольд. — Но это будет точно не сегодня. Идём, я отправлю тебя к Малфоям, — сказал он, подводя её к камину — пользоваться им самостоятельно Альнаир пока что запрещалось, так что Вейси сам бросил туда горсть пороха и сам же назвал адрес. И когда она исчезла в зелёном пламени, блаженно улыбнулся и, чувствуя, как расслабляются его плечи, позвал:

— Лей! — она подошла, и он, притянув её к себе, опустил подбородок к ней на плечо и прошептал: — Это был хороший день. Но я невероятно соскучился. По тебе.

Эта встреча на ярмарке привнесла в жизнь Вейси то, чего в ней, как выяснилось, не хватало: прежде всего, у Альнаир появились, наконец, друг-ровесник-волшебник — потому что всё же самой младшей из племянниц Причарда было почти девять, и эта разница в возрасте, хотя и позволяла им при встречах играть вместе, дружбе не способствовала. Магглы магглами, но его дочь волшебница и должна общаться с такими же, как она. Тем более, что мальчики ему понравились — и потом, ему приятна была мысль о том, кто их отец и дед. И это было второй приятной переменой — то, что теперь в их доме регулярно бывали Долиши, и аврорские шутки и байки звучали здесь теперь намного чаще. Три аврора — вместе с Причардом — это почти целый отдел, и эти встречи заполняли ту дыру, что, как оказалось, всё же оставалась в сердце Вейси после увольнения, и никакая Академия не сумела зарастить её до конца.

А ещё был Винд, и незаметно, сама собой образовавшаяся традиция один-два раза в месяц вечерами в пятницу собираться впятером за покерным столом вместе с Причардом, старшим Долишем и Уильямсоном. Ставки были символическими — играли не за прибыль, а для удовольствия. И вот его было много — и прежде всего, Вейси это понимал, благодаря Винду. Потому что с ним можно было сражаться! Не совсем, как прежде — теперь сама игра была борьбой. Впрочем, сталкивались они отнюдь не только за покерным столом — перепалки у них случались и словесные, и порою до того горячие, что поначалу почти пугали Лорелей.

До тех пор, пока Гвеннит не сказала ей:

— Как же хорошо, что мы с вами встретились! Знаешь, Лей, мне кажется, что Крису этого очень не хватало.

— Чего именно? — спросила Лорелей, с тревогой вслушиваясь в спор мужа со Скабиором, постепенно перешедших уже едва ли не к угрозам.

— Споров вот таких, — улыбнулась Гвеннит. — Противостояния. Опасности. Он всю жизнь же провёл так… ну, пусть даже половину. А теперь такого уже нет — не с кем. И твой Лео для него просто находка. Тем более, что ему тоже нравится, мне кажется…

— Не похоже, чтобы они были счастливы, — неуверенно проговорила Лорелей.

— Что ты, — Гвеннит придвинулась поближе. Они остались за столом вдвоём: дети сразу после основного блюда убежали играть на улицу, а Леопольд со Скабиором сейчас почти кричали друг на друга, стоя у окна. — Посмотри, как у них глаза сверкают. Они злятся, да, но счастливы. Некоторым нравятся сражаться — пусть даже понарошку.

Лорелей некоторое время молчала — а потом кивнула:

— Ты права. Я просто никогда прежде не видела Лео вот таким.

И это было третьим их приобретением, Гвеннит Долиш, с которой Лорелей быстро и как-то незаметно стали близкими подругами. Гвеннит была особенной: единственной из женщин, кто знал о прошлом Лорелей и при этом не была его частью. Вернее, в некотором смысле Гвеннит, конечно же, была такой частью, но они никогда не были коллегами, которых Лорелей больше не хотела видеть. Гвеннит знала её, просто как её саму, как человека, но не знала, или, по крайней мере, никогда не видела её, как проститутку — и это давало Лорелей возможность и не скрывать прошлое и, в то же время, не вспоминать о нём.

Дело было, разумеется, не только в этом — Гвеннит просто так ей нравилась, и с ней рядом Лорелей было хорошо и просто. Видимо, всё это вместе и привело к той тёплой дружбе, что легко возникла между ними, и которую с такой охотой поддерживал и Леопольд. Ему нравилось — да нет, он был почти счастлив знать, что у его жены наконец-то появилась волшебница-подруга. Настоящая — такая, от которой не нужно ничего скрывать из прошлого и с которой можно просто быть собой.

И, сказать по правде, Скабиору он был тоже рад. Рад их стычкам, их соперничеству, возникшему ещё в момент знакомства, их сарказму, без которого не обходился ни один разговор — и рад его отношению к Лорелей и Альнаир, с которыми тот всегда был мил и добр, и которых, это Вейси чуял, он готов был защищать без страха и раздумий. И уже за одно это он готов был простить Скабиору многое.

— Иногда мне страшно, что вы возьмёте палочки и поубиваете друг друга, — как-то раз призналась ему Лорелей.

— Что ты? — удивлённо рассмеялся он. — Это же всё не всерьёз. Мы, конечно, спорим, но у меня ни разу не возникало подобного желания.

Это успокоило Лорелей по-настоящему, и с тех пор их стычки наконец-то перестали её пугать.

Со временем состав игроков за покерным столом расширился: теперь к ним временами присоединялись Люциус или Драко Малфои, а порой и оба сразу, а также Альберт или даже Теренс Хиггс, иногда приходившие к ним всей семьёй — только Рани покер не любила, а предпочитала бридж, и поэтому обычно проводила время с Лорелей.

Иногда за стол садилась Сандра Фоссет и даже — правда, редко — Мерибет. Стол, когда за ним оказывалось больше пяти игроков, приходилось увеличивать, а недостающие стулья — трансфигурировать, и тогда в гостиной почти не оставалось свободного места. Леопольд любил такие вечера — когда за столом собиралось десять или одиннадцать человек и игра заканчивалась далеко за полночь. За то, что в такие вечера он вспоминал, как это — ощущать себя одним из, а не тем единственным, кто должен за собой вести. За то, что эти вечера напоминали ему о том, что такое охота и азарт, и соревнование, и игра нервов, и даже отчасти обман — и выигрыш. Или уж проигрыш — это было, в общем, не так важно.

А ещё за то, что они случались редко — потому что после них он настолько уставал от других людей, что на следующий день мог почти не разговаривать ни с кем, и, сказать по правде, только радовался, если Альнаир проводила его где-нибудь в гостях. Тогда они с Лорелей могли весь день лежать в кровати, вставая только, чтобы что-нибудь поесть, и обнимать друг друга, и читать, к примеру, какую-нибудь книгу на двоих, или же дремать, или… Они всегда находили, чем заняться. Даже безо всяких разговоров.

Например, он мог прямо в кровати работать над учебником — уже вторым, для Хогвартса, за который принялся как за нечто само собой разумеющееся почти сразу после того, как закончил работу над учебником для Академии.

Теперь дело пошло проще: он уже отлично представлял, что и как писать и делать, как компоновать нужный материал и как просто излагать его — впрочем, с последним ему очень помогала Лорелей. Именно её он просил прочесть готовый текст параграфа — а потом терпеливо доводил его до состояния, при котором у неё не возникало никаких вопросов. Эта совместная работа неожиданно их сблизила ещё сильней, и однажды Леопольд поймал себя на том, что нарочно её затягивает. И сам же посмеялся над собой. В конце концов, у него в запасе было ещё шесть классов. Им с Лорелей хватит…

— А лет через десять ты сможешь сдать Совы по Защите, — сказал он шутливо, когда их первый учебник был уже почти готов. — Причём без всякой подготовки.

— Только по теории, — возразила Лорелей.

Она не могла бы сказать, когда перестала, наконец, переживать по поводу своих магических способностей. Наверное, и не было такого момента — просто это потихоньку отступало, отступало и растаяло, так медленно и незаметно, что она этого даже не заметила. Тем более, что кое-чему она всё же научилась: то ли Леопольд оказался очень терпеливым учителем, то ли ей очень хотелось его порадовать успехами, но за годы жизни с ним она освоила почти все основные бытовые заклинания. Хотя это мало что переменило в их жизни: он по-прежнему, отчасти по привычке, отчасти из удовольствия заботиться о ней, мыл посуду и полы, и по-прежнему стирал по выходным — потому что всё это давало ему опьяняющее ощущение собственной значимости в жизни Лорелей. Да, она теперь могла справиться без него — и справлялась, когда он был не рядом, но от этого в моменты, когда он мог ещё немного облегчить ей жизнь, это ощущение становилось лишь сильнее. А ещё он невероятно ей гордился, и любое, даже самое простое выученное Лорелей заклинание наполняло его горделивой радостью. Нет, он не любил бы её меньше, будь она даже сквибом, но её победы были одним из самых сладких чувств в его нынешней жизни, и он даже не задумывался о его природе.

И если, чем дальше — тем более счастливым чувствовали себя Леопольд и Лорелей, то у некоторых членов семьи Вейси всё было ровно наоборот.

С Леопольдом они сталкивались теперь в самом деле регулярно — на семейных праздниках у Хиггсов, которые вполне могли себе позволить просто игнорировать их сложную ситуацию и приглашали всех — как прежде. Можно было, разумеется, и не ходить туда, но… Но. Это «но» у Колина и Шерил было очень разным: если он ценил сам факт вхождения в дом Хиггсов, да и просто не хотел менять ещё хоть что-то в устоявшейся годами жизни, Шерил всё это воспринимала, как войну. Войну с братом и его женой, которую она больше всего на свете хотела развести с ним. Пусть бы забирала свою девку и шла туда, откуда появилась! Что она пристала к их семье? Окрутила братца — и считает, что никто её не остановит! Зря. Очень зря. Если бы не мать, Шерил бы давно разобралась с этой рыжей девкой, но мать почему-то взяла сторону сына, а не дочери — и Шерил это было невероятно, просто до слёз обидно. Ладно, она ещё как-то понимала это, когда он болел — но сейчас-то что её там держит? Внучка эта мерзкая? У неё же уже есть два внука — Шерил родила и девочку, и мальчика, ей что, мало? Ну, так они уже взрослые, и у Тайлера всё время есть какие-то девчонки — Шерил ни одна не нравилась пока что, но, наверное, однажды он ведь приведёт какую-нибудь... приличную? — так что скоро он, возможно, женится, и у мамы будут правнуки. Вот и пусть бы занималась ими! Ими, а не этой.

Шерил даже пробовала с мамой это обсудить. Долго собиралась с духом, даже зелье успокаивающее выпила, чтобы не вспылить не к месту — а разговора всё равно не вышло. Вернее, вышел, но такой, что лучше б его не было вообще.

— Мам, скажи, — начала Шерил, как-то днём перехватив Мерибет сразу после ланча, — почему ты ничего не делаешь с женою Лео?

— А что я должна с ней сделать? — с некоторым удивлением поинтересовалась Мерибет.

— Ну, уж точно не дружить, — Шерил напомнила себе, что пришла не ссориться, а разобраться и поговорить, и улыбнулась. — Она ведь не может тебе нравится.

— Почему же? — с любопытством спросила Мерибет, и Шерил стало неуютно. Ей хотелось закричать: «Потому что она шлюха! Мама, ты что, издеваешься над всеми нами, да?!» — но вместо этого она сказала:

— Ну, ведь ты не думаешь, что Лео заслужил такую жену. Правда?

Мерибет задумалась, и Шерил замерла. Может, мама в самом деле просто так на это не смотрела? Может быть, она просто слишком испугалась за сына — это странно, да, конечно, ну чего там было так пугаться, но, возможно, она попросту преувеличила опасность, чтобы как-то обелить его. Да, подобное возможно — это же ужасно вдруг понять, что твой сын оказался неудачником и тряпкой, и позволил окрутить себя какой-то шлюхе.

— Пожалуй, — сказала, наконец, Мерибет. Шерил улыбнулась и открыла было рот, чтобы сказать то, что так долго собиралась, и тут её мать добавила: — Но должно же ему было повезти по-настоящему хотя бы раз. Если не в работе, то в семейной жизни.

— В смысле «повезти»? — переспросила Шерил, непонимающе нахмурившись. — Мама, ты что говоришь?

— Я давно за ними наблюдаю, — ответила она. — И считаю, что им повезло. Обоим. Не возьмусь сказать, кому сильнее.

— Мама, ты с ума сошла?! — не сдержалась Шерил — и с этого момента разговор пошёл совсем не так, как она планировала. А когда она, кипя от ярости, обиды и досады, спросила: — Ну, а если б я сейчас ушла от Роджера и пошла в бордель работать, ты бы тоже это приняла, да?! — а Мерибет ответил:

— Возможно. Я не знаю, Шерил. Полагаю, я бы постаралась, по крайней мере, понять тебя и, если бы увидела, что… — Шерил сорвалась:

— Понять?! Мама, ты себя не слышишь! Что, скажи, тут можно понимать?! Что твоя дочь — шлюха?!

Она вылетела из комнаты, шваркнув дверью об стену, и, выскочив на улицу, позорно разревелась. Её мать сошла с ума — или, может быть, за что-то их наказывает. Ну, допустим, мужа всегда есть, за что — но её-то почему? Она в жизни ничего дурного матери не сделала — напротив, она первой вышла замуж, родила ей внуков, никогда ей не перечила… ну, почти — и что? За всё за это она получает вот такое? Почему?!

Это было так несправедливо, что Шерил, оглушённая этим ощущением, развернулась и, вбежав обратно в дом, отыскала Мерибет и, даже не срывая своих слёз, спросила:

— Мама, ты вообще когда-нибудь меня любила?!!

— Да, конечно. — Мерибет подошла к ней и, легко коснувшись мокрой щеки, сказала: — И сейчас люблю.

— Тогда почему ты меня мучаешь?! — Шерил сморгнула злые слёзы и требовательно уставилась на мать.

— Я не мучаю тебя, — Мерибет покачала головой, и Шерил разглядела в её взгляде сожаление. — Это всё ты придумала себе сама. Тебя вообще не касается то, что происходит с Лео.

— Ты так правда думаешь?! — воскликнула Шерил в отчаянии. — Как, ну как меня может не касаться то, что происходит с моим братом?! Мама, он же часть семьи — и он мне привёл невестку-шлюху! А теперь я даже деться от них не могу куда-то, потому что дядя тоже почему-то — и я знаю, почему, это ты его заставила! Он же не отказывает тебе, никогда! И теперь он приглашает к себе их — их к себе домой! Мама, как тебе вообще не стыдно?!

— Ты мне не поверишь, — грустно сказала Мерибет, — но я ни о чём Берти не просила.

— Да тебе и просить не надо — он и так всё для тебя делает! — бушевала Шерил. — Смотри, сколько лет держался — а потом растаял всё-таки! Мама, почему тебе плевать на нас? На меня, на папу, на Холли, наконец, и Тайлера?! Почему Лео для тебя важней всех нас?!

— Не важнее, — возразила Мерибет. — Вы мне оба дороги.

— Но ты выбрала его! — она даже топнула ногой.

— Я не выбирала, — очень серьёзно сказала Мерибет. — И не стану.

— Ты выбрала! — Шерил сжала кулаки. — Потому что я не могу, ты понимаешь, не могу жить в одной семье со шлюхой! Мама, когда я вижу, как Холли к ней подходит, мне хочется кричать! Ты хоть понимаешь, чему она её научит?! А она меня не слушает — да, я понимаю, в девятнадцать лет никто родителей не слушает, но что мне делать, мама?!

— Ты напрасно беспокоишься, — сказала Мерибет. — Лоре…

— Не надо! — взвизгнула буквально Шерил, но даже не услышала, как сорвался её голос. — Не надо называть её при мне!

— Хватит, — Мерибет нахмурилась, и Шерил словно окатили ледяной водой. — Я не стану обсуждать с тобой это в таком тоне. Лорелей — часть семьи, и твоё право принимать её или нет, но я никогда не позволяла никому оскорблять в своём присутствии никого из вас — и не дам сейчас делать это тебе.

— Ты её защищаешь от меня?! — на мгновенье онемев от смеси изумления и возмущения, спросила Шерил. — Мама, это я твоя дочь! Не она! Ты что…

— Довольно, — повторила Мерибет.

Шерил развернулась и молча ушла, с такой силой хлопнув дверью, что, кажется, содрогнулся целый дом — и не увидела, конечно, как лицо Мерибет исказили боль и сожаление.

Колину Вейси было немногим легче, чем его дочери. Даже, может быть, труднее: в её собственной семье, по крайней мере, ничего не изменилось — а вот Колин ощущал, что теряет Мерибет. Он боялся спрашивать её о чём-то — но от этого молчания ему становилось только хуже. И ещё хуже — от того, что он знал, что нужно сделать для того, чтобы это изменить. Но от одной мысли об этом ему становилось тошно — причём вполне физически. Он-то знал тех женщин — и от одной мысли о том, чтобы впустить кого-нибудь из них в свою реальную жизнь, его передёргивало. Это Мерибет никогда не видела борделя изнутри и, наверное, не представляла… Да конечно же не представляла, как они живут и что с ними делают мужчины. И вот после этого всего разве можно быть нормальной? И потом, разве нормальная женщина вообще пойдёт туда работать? Это до чего же нужно быть ленивой, чтоб любой работе предпочесть такое?

И кого такая женщина может вырастить? Кого родить? Что она расскажет дочери о жизни и мужчинах? Понятно, что. И очевидно, чему она её научит. Тем более что девочка красивая и общительная — в самый раз для означенной профессии.

Тьфу ты… Колин сморщился — мысль была гадкой, а нарисовавшийся образ — отвратительным. Он долил в бокал вина и сделал несколько глотков, словно бы пытаясь ими смыть отвратную картинку. И ведь ничего не сделаешь — с такой матерью у девочки одна дорога. А папаша — его сын! — ничего не делает, только смотрит жене в рот и поддакивает ей. И в кого он уродился такой безвольный? А ещё аврором был… Был, вот именно. Потому его и выгнали. А наркотик этот — просто повод. Не был бы он тряпкой, не подсел бы. Есть, наверно, в этом и его, Колина, вина — это же его сын. Но ведь дочь-то получилась сильной! И упрямой. Вся в него… и в мать, конечно. Так в кого же у них с Бет получился такой сын?

Это заставляло Колина по-настоящему страдать. И от того, что ему не с кем было это обсудить, становилось только хуже. Прежде он всегда и всё обсуждал с женой — но сейчас она почему-то не видела в происходящем никакой проблемы. Да что там не видела — она общалась с ними! Она брала маленькую будущую шлюшку к себе в дом! А с той, бывшей проституткой, она сидела за одним столом. Для чего, зачем?! Он не понимал. Не мог. Она что, не понимает, что своим поведением только укрепляет эту противоестественную связь? Может, Лео бы оставил эту женщину и образумился, если б не она. Жить с младенцами без эльфов тяжело — он и с эльфами-то, в большом доме, сходил с ума когда-то от их воплей, от творимого ими бардака, от запаха младенческой еды и всякого такого. А без эльфов и в маленьком пространстве, может, и не выдержал бы. И сбежал. Зачем Мерибет им помогает?!

Спрашивать её об этом было бесполезно: Колин ведь, на самом деле, знал ответ. Она была хорошей матерью и, конечно же, старалась помогать. Только вот не понимала своим материнским мозгом, что порою истинная помощь состоит вовсе не в потакании кому-то, а наоборот. Колин даже попытался как-то ей сказать об этом, но наткнулся на недоумённый взгляд, смешался и умолк.

И с тех пор страдал один. Обсуждать всё это с дочерью представлялось Колину неправильным — она и так злилась на брата больше некуда, и он не хотел подкидывать дрова в её огонь. Оставались книззлы — которые, конечно, понять его несчастья не могли — и вино. Оно успокаивало и расслабляло, и мир больше не казался таким несправедливым местом, а одиночество становилось не слишком всеобъемлющим. Всего одна бутылка… Ладно, две — и Колин крепко засыпал, едва добравшись до подушки, и никакие мысли ему в этом не мешали. А головная боль с утра и тошнота легко снимались зельем, а затем хорошим завтраком. Да и зелье требовалось вовсе не всегда — по крайней мере, поначалу. И чего он прежде не любил вино? Пил, конечно, но так редко… чудная же вещь. И примиряет с жизнью.

И позволяет не обращать внимания на встревоженные и расстроенные взгляды, что бросала на него жена.

И однажды ночью он, слегка пошатываясь и не сумев удачно вписаться в дверной проём, вошёл в спальню и грузно плюхнулся на свой край кровати, а Мерибет проснулась и сказала жёстко:

— Ты пьян, и от тебя несёт вином. Мне это неприятно. Найди, пожалуйста, другую спальню на сегодня!

Колин не сдержался. Это его дом, и он хозяин в нём, в конце концов! Он так и сказал ей:

— Это моя спальня! И мой дом, и моё поместье! И если тебе что-то не нравится, можешь уходить сама.

Она не ответила, и он стянул с себя одежду и заснул прежде, чем коснулся головой подушки.

Мерибет же некоторое время лежала, почти не шевелясь, и смотрела в темноту. Затем встала и, взяв из-под подушки палочку, укрыла мужа не пропускающей ни звук, ни свет полусферой. А потом оделась и вышла из комнаты.

Вернулась она со школьным чемоданом Леопольда. Внешне небольшой, благодаря наложенным на него чарам расширения он мог бы вместить в себя половину содержащихся в этом доме вещей — но ей не нужно было столько места.

Сборы Мерибет начала со своей одежды. Затем последовали книги — она методично и аккуратно собрала те, что принесла с собой из родительского дома или же купила для себя уже после бракосочетания. Последними она сложила свою любимую чайную пару, украшения и всяческие мелочи, вроде зубной щётки или щётки для волос.

Когда она закончила, за окном уже светало. Осенью это происходит не так уж рано, но всё же Мерибет помедлила немного, прежде чем решилась всё-таки явиться к брату в такое время. Она знала, что он как раз примерно в это время и встаёт — так же, как она сама — однако ещё даже не было восьми… Впрочем, уже в девять встанет её дочь, а Мерибет не хотела с ней встречаться этим утром. Так что она всё же аппарировала к Хиггсам — и первым делом отнесла чемодан в ту комнату, что когда-то была её детской и так до сей поры и оставалась «за ней».

— Дом большой, — сказал ей Альберт на похоронах отца. — Ты всегда можешь сюда вернуться — твоя комната останется твоей.

В тот момент Мерибет впервые подумала о том, что, возможно, брат знает о её браке немного больше, чем ей представлялось прежде. Тогда ей было не до этого, но сейчас она об этом вспомнила. Что же, значит, он не слишком удивится.

Оставив вещи в комнате, Мерибет поинтересовалась у вызванного эльфа, встал ли уже Альберт — и, услышав, что хозяин уже выпил чай и отправился на утренний обход поместья, отправилась его искать.

— Мой Бог! — Альберт сам её увидел и пошёл навстречу. — Бетенс, что случилось?

— Я ушла от Колина, — сказала она, обнимая его и позволив себе ненадолго замереть в его объятьях. — Мы разводимся. Если ты не против, я немного поживу здесь — пока не куплю что-нибудь.

— Живи, сколько захочешь, — сказал он, крепко прижимая сестру к себе и, кажется, совсем не удивляясь. — Скажи, что нужно твоим книззлам — я в них ничего не понимаю.

— Скажу, — она прикрыла глаза и, постояв так несколько секунд, наконец, отстранилась. — Спасибо, Берти.

— Чаю хочешь? — спросил он, продолжая обнимать её за плечи.

— Позже, — Мерибет качнула головой. — Я сейчас схожу за книззлами, а в девять, когда банк откроется, пойду туда. Колин ничего ещё не знает — надо будет подождать, покуда он проснётся, и сказать ему.

— Я велю пока сделать чай, — решил он. — И чем там книззлы завтракают? И сколько этого необходимо?

— Они вряд ли сразу станут есть на новом месте, — возразила Мерибет. — Я чуть позже покормлю их. Но если будут что-нибудь просить — угощайте, комфорт сейчас важнее. Кроме шоколада, чеснока и лука — и всего, что их содержит. Я пойду, — она сжала его руку — и аппарировала.

Выбрать книззлов было сложно. И ведь, как назло, у них сейчас котята! Правда, уже выращенные и почти готовые к продаже. Что же, Колин справится… Но до чего же больно было расставаться с некоторыми из книззлов! Мерибет любила их, но забрать всех, конечно, не могла. Из семи самок она, после долгого раздумья, забрала троих, включая Мирру — всё же ферма изначально принадлежала Колину, значит, у него должен быть приоритет. Правда, из трёх выводков котят Мерибет взяла два, а не один — ничего, она учтёт это при разделе золота из сейфа. С самцами всё решилось проще: их было всего четыре племенных и ещё четыре выведенных из разведения, и она их разделила пополам, забрав двоих из каждой категории, и среди них — своего любимца крапчатого чёрно-белого кота. Он был выше остальных дюйма на три, а длиннее на все шесть — и котята от него получались настолько крупными, что матери не в состоянии были не то, что родить их самостоятельно, но даже доносить до срока. Так что, больше отцом ему стать было не суждено, но, в конце концов, книззлы — не куры, и ценны далеко не только своим потомством. Авис был невероятно ласков и проказлив, и чуть ли не единственным из всех известных ей животных умел шутить вполне по-настоящему — а ещё сопереживать свой хозяйке.

Каждого из книззлов Мерибет носила к Хиггсам через камин: она сама не выдержала бы подряд столько аппараций, да и звери не любили этого. И, неся последнего котёнка, Мерибет остановилась и какое-то время так стояла, положив ладонь на каминную доску. Нет, она сюда вернётся, разумеется, и, возможно, ещё будет возвращаться много раз — но больше этот дом, где она прожила несколько десятилетий, не будет ей своим. И от этого ей было очень грустно.

А ведь нужно ещё забрать вещи из гостевого домика! Мерибет совсем о нём забыла, а ведь многое в нём принадлежало не только ей. Эта мысль её встряхнула — и она решительно шагнула в камин.

А затем, одолжив у брата сумку с расширяющими чарами, отправилась в гостевой домик. Уходить отсюда оказалось почему-то даже тяжелее, чем из основного дома, и Мерибет, складывая вещи Альнаир, дала себе слово как можно скорее купить новый дом. Возможно, где-нибудь на побережье, в красивом тихом месте — рано или поздно она оставит его Нари, и Мерибет хотелось, чтобы внучка его полюбила.

Времени всё это отняло довольно много, и в Гринготтс Мерибет попала только к одиннадцати утра. Деньги дочери и её супруга она, разумеется, не тронула, так же, как и пока ещё небольшие, но отдельные кучки монет, заработанных Тайлером и Холли, а их общие с супругом средства просто разделила пополам заклятьем. И, забрав свою долю и отложив деньги за забранных котят, ушла, даже не взглянув на семейные артефакты и украшения.

Вот и всё.

Осталось сообщить об этом остальным и оформить бумаги в министерстве.

Домой к Вейси Мерибет пришла к полудню. К ланчу. Колин уже встал, и даже выглядел и чувствовал себя вполне нормально — правда, где-то на краю сознания маячила какая-то неприятная тень, твердившая, что вчера он что-то грубое сказал супруге — но разговора этого он не помнил. Ну не лезть же с этим в Омут? Если даже так — он извинится. В конце концов, кто же воспринимает всерьёз слова пьяного?

— Папа, ты не видел Виски? — спросил, входя в накрытую к ланчу столовую Тайлер. — Что-то не могу найти её. И котят не видно.

— Убежали погулять, — отмахнулся Колин. — Найдутся.

— И Файнера не видно, — продолжал он озабоченно.

— Я их забрала, — раздался голос Мерибет, и Колин с облегчением сказал:

— Вот видишь? Мама забрала их. А куда, позволь спросить? — поинтересовался он.

— Я должна сказать вам кое-что, — Мерибет подошла к своему месту у стола, но на стул не села, и от этих простых слов в комнате повеяло чем-то незнакомым и… опасным. Шерил с Роджером глядели на мать вопросительно, так же, как и Тайлер с Холли, а у Колина вдруг бешено заколотилось сердце. — Ты вчера сказал мне, — продолжала Мерибет, глядя на него, — что, если мне что-то не нравится, я вольна уйти. И заметил справедливо, что это твой дом и твоё поместье. Так что, я ушла, — она перевела взгляд на замерших детей и внуков, затем снова поглядела на супруга и добавила: — Колин, мы разводимся. Вещи свои я забрала, свою часть золота из сейфа — тоже. Книззлов разделила так…

— Мама, — прошептала помертвевшими губами Шерил, — ты что говоришь?

— Что я развожусь с твоим отцом, — ответила ей Мерибет. — Это нужно было сделать раньше… много раньше, но я медлила. Но это, разумеется, не значит, что я стану как-то иначе относиться к тебе или, — она перевела взгляд на Тайлера и Холли, — к вам. Мы с Колином сами разберёмся в наших отношениях — я надеюсь. Думаю, в итоге лучше станет всем.

— Всем?! — Шерил вдруг вскочила, опрокинув стул. — Ненавижу его! — крикнула она. — Ненавижу! Никогда его не прощу! — она выбежала из столовой, хлопнув дверью.

— Думаю, она не про тебя, — сказала Мерибет стоящему столбом Колину. — Полагаю, она имеет в виду Лео и считает почему-то его виновным даже в этом. Хотя дело в данном случае совсем не в нём.

— Бет, — выдавил из себя Колин, и тут Тайлер, встав, тронул Холли за плечо и велел:

— Идём. Пусть поговорят. Папа, — он сделал требовательный жест — и отец с сестрою ему подчинились.

Мерибет и Колин остались в комнате одни. Она молчала, а он — он, кажется, вообще не понимал, что происходит. Потому что так быть не могло. Мерибет была некой данностью, огромной… Главной частью его жизни. Она простила ему даже те измены! Что такого он мог ей вчера сказать? Что такого? Что? Это же слова! Всего лишь слова! Как же так… Она не может! Не может просто взять — и уничтожить всё. Как же… Он… Он не сможет без неё!

— Я… Я не помню, что сказал вчера, — выговорил Колин, наконец. — Но я был пьян. Нельзя на это обижаться!

— Ты был пьян, — она кивнула. — И так в последние месяцы бывает очень часто.

— Тебе это не нравится? — ухватился он за эту мысль, простую и понятную — и тут же возмутился: — Но я просто пью вино! Это же не виски, Бет! И не так и много… И не каждый день!

— Ты пьёшь, Колин, — сказала Мерибет. — Ещё немного — и ты станешь пьяницей. Я пыталась говорить с тобой об этом, но ты не хочешь слышать. Но дело даже не в этом: то, что трезвый человек не скажет вслух, пьяный выскажет. Что и произошло вчера. И ты прав: это твой дом, и жизнь твоя, и если мне что-то не нравится — это моя проблема. Не твоя. И я её решила — как смогла. Теперь можешь делать всё, что хочешь — у меня больше не будет права как-либо это комментировать. Нужно только сходить в министерство и зафиксировать развод. Это недолго.

— Я не пойду! — он даже попятился. — Бет, я не пойду! Не думай!

— Мне бы очень не хотелось посвящать в наши дела всю Британию, — сказала Мерибет. — Ты знаешь, что я могу добиться этого и без твоего согласия — но это всё равно, что написать в «Пророк». Я пойду на это, если ты меня заставишь, но прошу тебя не доводить до этого.

— Я тебя не отпущу! — он упрямо замотал головой, прекрасно понимая уже, что всё это бесполезно. Мерибет никогда не угрожала — она просто делала. И всё.

— Ты меня уже прогнал, — возразила она с убивающим его спокойствием. — Ты ведь понимаешь, что я не вернусь в тот дом, откуда меня однажды выставили.

— Я тебе не прогонял! — в отчаянии воскликнул Колин. — Бет, я не… Я вообще не помню этот разговор! Хочешь, — горячо проговорил он, протягивая руки к ней, — я вообще не буду пить? Ни капли? Даже и не прикоснусь в вину? И к виски, и вообще к тому, в чём есть алкоголь? Хочешь, непреложный обет дам? Бет, я дам! — он нервно вытащил свою волшебную палочку — рука дрожала, и та тут же заплясала в ней.

— Нет, — Мерибет качнула головой, и едва проснувшаяся было в Колине надежда разлетелась вдребезги. — Не хочу. Это твоя жизнь, — повторила она. — Тебе жить. Делай, что захочешь. Без меня. Я прошу тебя ещё раз — подумай о том, чтобы всё это спокойно зафиксировать. Я зайду через несколько дней, и мы поговорим. Я пока живу у Берти, — добавила она. — Заходи или пиши, если будет нужно что-нибудь.

И аппарировала.

А он… остался.

Постоял немного, растерянно оглядываясь по сторонам. Потом пододвинул себе стул и сел — ноги вдруг ослабли. В голове билась одна-единственная растерянная мысль: «как же так»? Как вообще так может быть? Это же… жена. Она не может просто так исчезнуть. Ведь ещё вчера же всё было… Ладно, пусть не хорошо, но вполне обычно и нормально. Не могла же она обидеться на какие-то слова! Выставил… Он — выставил? Её? Но… это невозможно. Нет, она, наверное, просто поняла его не так! Да, наверняка не так. Он сейчас пойдёт, посмотрит и всё объяснит ей. Она сказала, что живёт у Хиггсов — ну так он за ней придёт и всё объяснит.

Так. Нужен пенсив.

Артефакт нашёлся в кабинете — и когда Колин вынырнул оттуда, посмотрев вчерашний вечер, то очень долго просто сидел, не шевелясь, и глядя на его клубящуюся поверхность. Ничего она не выдумала и всё поняла так.

Но… что же теперь будет?

Он не мог представить себе жизни без жены. Не то, чтобы он как-то особо сильно её любил — нет, просто вся их жизнь была построена вокруг неё. С того самого момента, как она вошла в этот дом его женой, и до нынешнего дня. Он не мыслил без неё ни этого дома, ни фермы, ни книззлов, ни самого себя. Солнце всходит на востоке, листья осенью желтеют, Мерибет — его жена… Вот так был устроен его мир — а теперь он рухнул, и Колин не представлял, как жить дальше.

Всё, что он смог сделать — это не делать ничего. Он не отвечал на настойчивые просьбы Мерибет пойти с ней в министерство, а когда их всё же развели (как же так? Какое они имели право за него решать, не спрося его? Мало ли, чего хочет Мерибет — у него ведь тоже право есть жить так, как он считает нужным!), он потерял возможность говорить себе, что всё как-то образуется, Мерибет опомнится, передумает, она ведь не может бросить, если не его, то книззлов, внуков, дочь!

Но она смогла — и бросила. Ушла от них.

Совсем. Официально.

Колину теперь было невыносимо видеть… всё. Каждый камень дома, коридоры, комнаты, тарелки, занавески — всё напоминало здесь о ней. О том, что у него когда-то было всё, всё, всё, а теперь уже не будет, и его жизнь потерпела настоящий крах. Что он неудачник, неудачник, неудачник, которого бросила жена — а ведь он когда-то так гордился этим браком! И она ведь обещала! Она сама ему сказала, когда всё это случилось с Леопольдом. Мол, Колин, у тебя впереди ещё много времени. Да, он не использовал его и так и не нашёл в себе сил принять невестку, а потом и её девку — но ведь он же не мешал Мерибет общаться с ними! Он всегда ей позволял делать всё, что той хотелось!

Но это ничему не помогло. Она ушла.

А у него больше не осталось ничего, ничего… Сына он потерял уже давно, дочь… Что дочь — она его и не ценила, и не слушала особо… Но всё это никогда его не тревожило… Или нет — тревожило, конечно. Но пока что у него была жена, это всё казалось просто временными неприятностями, глупостями, которые однажды образуются… Мерибет придумает что-нибудь и всё уладит. Она всегда решала все проблемы.

Но теперь… теперь…

Он не мог так жить — и не хотел. И… спрятался. Скрылся от ставшего ужасающе пустым дома, закрылся в своих комнатах — он, конечно, сменил спальню, потому что находиться в той, где всё буквально кричало о жене, не мог, — никуда не выходя и не впуская никого, кроме приносивших еду и вино эльфов.

Даже книззлов.

Впрочем, время шло, и на Рождество Тайлер вытащил его из этого добровольного заточения — и тогда же Колина ждало ещё одно испытание: приглашение на Рождество к Хиггсам.

Он пошёл, конечно — и отчаянно об этом пожалел, потому что видеть Мерибет, теперь совсем чужую и далёкую, хотя и безупречно вежливую, ему было невыносимо. Он тогда напился до беспамятства и даже не запомнил, каким образом попал домой — а наутро, мучаясь с похмелья, проснулся от возмущённого:

— Мне ещё никогда в жизни не было так стыдно!

Он с трудом открыл глаза и сфокусировал расплывающийся взгляд на стоящей прямо перед его кроватью дочери.

— Не кричи, — пробормотал он. Голова болела, и его мутило так, что он вяло испугался, что сейчас испачкает ковёр и туфли Шерил.

— Алкоголик! — она ткнула в него вытянутым пальцем. — Да за что мне это всё?! — воскликнула она, сжимая ладонями виски. — Отец-пьяница, невестка-шлюха, мать вообще ушла! За что?!

— Я её обидел, — с некоторым трудом выговорил Колин. — И она ушла.

— А она нас не обидела?! — возмутилась Шерил. — Меня не обидела, по-твоему? А ещё ты тут… В общем, так, — она сложила руки на груди. — Не смей меня позорить, ясно? Ни меня, ни Тайлера, ни Холли. Не смей больше ходить к дяде Берти.

— Что? — он настолько удивился, что ему даже показалось, что головная боль ослабла.

— Ты меня услышал, — Шерил развернулась и пошла к двери, но остановилась на пороге, повернулась к отцу снова и очень чётко повторила: — Не позорь меня. Я не хочу, чтобы все узнали, что у меня отец — запойный пьяница.

Шерил вышла, громко хлопнув дверью, а Колин расплакался от боли и обиды.

Никто его не понимал. Совсем никто. Даже дочь, которая, как он надеялся, должна была бы его поддержать — он же ведь всегда был на её стороне! А она… вот так…

Но ужаснее всего было понимать, что да — она права. Ал-ко-го-лик. Пьяница. Он медленно проговорил эти два слова про себя. Он — пьяница. Скоро у него, наверно, покраснеет нос и затрясутся руки. Ох, какая мерзость…

Нет, он так не должен. Нет. Она… Она так точно не вернётся. И вообще… вообще…

Удержаться оказалось очень трудно, но, по крайней мере, Колин теперь старался ограничиваться всего одной бутылкой в обычный вечер и только парой — в выходные. Что до Хиггсов, то он сам отнюдь не был уверен в том, что хочет там бывать: слишком тяжело ему было видеть Мерибет. Но, с другой стороны, она продолжала иногда бывать и здесь, приходя теперь то к дочери — с которой они, правда, постоянно ссорились — то к внукам, с которыми, напротив, кажется, заметно сблизилась. Так что, когда летом Колин снова получил — вместе со всеми остальными — приглашение на очередной день рождения Альберта Хиггса, он решил пойти.

Его жизнь постепенно вошла в новую колею, в которой было пусто, серо, но, по крайней мере, почти тихо и спокойно. Тайлер занимался фермой, и Колин даже не заметил, как за пару следующих лет внук, по сути, перенял у него дела, уже вполне самостоятельно списываясь с заказчиками и ищущими вязок клиентами и отлично справляясь со всей бухгалтерией. Он вообще очень возмужал и вырос — и однажды, когда перед очередным днём рождения Альберта Хиггса Шерил, по обыкновению, сказала:

— Я тебе категорически запрещаю разговаривать с женой и дочкой Лео, — глянул на неё спокойно и уточнил:

— Или что?

— В смысле «или что»? — даже растерялась Шерил.

— В смысле, что ты сделаешь? — осведомился он. — Любая угроза нарушения запрета подразумевает санкции — каковы они?

— Я твоя мать! — возмутилась Шерил. — И я запрещаю…

— Я услышал, — кивнул Тайлер. — И интересуюсь, что ты сделаешь, если я тебя ослушаюсь. Из дома ты выставить меня не можешь, — начал он перечислять, — он не твой, а деда. Денег ты меня лишить не можешь — я давным-давно их зарабатываю сам и, по сути, содержу тебя с отцом, а не наоборот. Покричишь? Так я привык. Оставь меня в покое — я способен сам решить, с кем общаться, а с кем нет, — сказал он раздражённо, и добавил: — И Холли не дёргай. Ей ты тоже сделать ничего не можешь, но она пока ещё расстраивается, когда ты орёшь. Ненадолго, я надеюсь, но мне это надоело.

— Ты как со мной разговариваешь? — Шерил даже отступила чуть назад, потрясённо глядя на сына.

— По-английски, — вздохнул он. — И весьма вежливо. Мама, извини, но погода жаркая, мне надо огород полить.

И ушёл.

А выслушивать возмущённую и обиженную тираду Шерил пришлось Колину.

Он слушал — хотя почему-то совсем не испытывал к ней жалости. Может, потому что сил на то, чтобы жалеть ещё кого-то, кроме самого себя, у него не было — а может, потому, что, на самом деле, очень гордился Тайлером. И жалел, что тот глядел на него теперь со смесью сожаления, досады и снисхождения. Но всегда, всегда держался вежливо.

Как с чужим.

Семидесятипятилетие Альберт Хиггс решил отмечать дважды: первый раз со всей семьёй, а второй — с теми, кого называл друзьями, а уж кем считал на самом деле, не касалось никого.

— Я хотел бы попросить тебя выступить хозяйкой вечера, — за пару недель до этого сказал он Мерибет. — Теренсу давно пора входить в наш круг на равных — а это сложно, пока эту роль играет Рани. Он получается вроде как и не у дел. Пока ты была замужней дамой, мне неловко было ставить твоего супруга в такое положение, но теперь…

— Конечно, — Мерибет кивнула. — Если хочешь, я могу помочь с организацией.

— Не будем обижать Рани, — возразил он ласково. — Она любит праздники — ей в радость. Бетенс, — он внимательно поглядел на Мерибет, и она ответила ему лёгкой улыбкой, — позволь мне задать вопрос. Я пытался понять сам, но решил, что это бесполезно.

— Задавай, — она кивнула.

— Когда ты только развелась, — заговорил он осторожно, — ты сказала, что считаешь, что нам не следует отказывать Колину от дома — хотя и оставила решение за мной. Ты не передумала?

— Это твой дом, — ответила она. — Даже если бы я по-прежнему жила здесь, это не давало бы мне права принимать подобные решения.

Мерибет не так уж долго прожила у брата, переехав в новый дом в окрестностях Борнмута уже к весне. Небольшой коттедж из красного кирпича с белой отделкой с двумя спальнями, гостиной, кухней и просторной мансардой под островерхой крышей стоял почти на самом берегу моря и практически со всех сторон был укрыт деревьями. Главным украшением гостиной служил большой эркер, чей подоконник мгновенно стал излюбленнейшим местом обитания книззлов. Им вообще здесь нравилось, так же, как и Альнаир, пришедшей в восторг, во-первых, от моря, вполне тёплого летом, и во-вторых — от собственной комнаты. Мансарду же Мерибет постепенно обустроила, сделав там ещё две спальни, где порою ночевали то Леопольд с женой, то кто-нибудь из Хиггсов, то Тайлер или Холли — иногда — с друзьями… или же не только.

Именно сюда Тайлер привёл свою подругу, серьёзную светловолосую девушку, работавшую в Гринготтсе. Они провели здесь выходные, а в понедельник вечером он снова появился, на сей раз уже один, и спросил:

— Как думаешь, смогут они ужиться с мамой?

— Нет, — сказала Мерибет — и улыбнулась. — С Шерил ни одной невестке не ужиться. Дом придётся разделить — а тебе всю жизнь быть буфером. Хотя сил для такой жизни у твоей подруги хватит.

— Лира сильная, — согласился он. — Мне бы очень не хотелось уезжать из дома, — признался Тайлер. — Книззлы… я привык к ним. Да и кто ещё о них нормально позаботится? Деду не до этого, мама… ну, ты знаешь. Папе они вообще не интересны. И дом я люблю. И отца с дедом жалко. И Холли. Впрочем, мы пока что не торопимся. Лира этой осенью едет на год стажироваться в Прагу — мы, конечно, будем видеться, но о свадьбе станем думать после её возвращения.

— Тогда, — задумчиво проговорила Мерибет, — тебе нужно выстроить иные отношения с твоей мамой. Это будет сложно.

— Знаю, — он вздохнул. — Но я правда не хотел бы уезжать. А если разделить дом уже сейчас? Чтоб она привыкла. Как ты думаешь?

— Думаю, что это верно — если ты готов принять удар. Лира мне понравилась, — добавила она.

— Её отец — магглорождённый, — Тайлер тоже улыбнулся, — и она из тех, кто поддерживает идею если не отмены, то радикального изменения Статута.

— Познакомь их с Берти, — предложила Мерибет. — Ему будет интересно. Не на празднике — просто приходите как-нибудь. Если хочешь, я это устрою.

— Хочу, — согласился Тайлер. — Но пока что не рассказывай другим. Ну, разве что дяде с тётей.

— Я не вмешиваюсь в чужую жизнь, — напомнила она. — Ты знаешь. Но с Берти я поговорю.

И действительно поговорила, и, насколько она знала, Лира с той поры стала бывать у Хиггсов — но сейчас она была, во-первых, в Праге, а во-вторых, появляться на официальном или семейном торжестве ей пока что было неуместно.

— Это не ответ, — возразил сестре, меж тем, Альберт. — Просто скажи мне — если бы всё происходило в соответствии с твоим удобством и желаниями, Колин был бы моим гостем?

Мерибет беззвучно рассмеялась и покачала головой:

— Ты — единственный, кого мне никогда не обойти.

— Ответь мне, — попросил он.

— Я не знаю, — сдалась она. — Действительно не знаю. Мне больно видеть то, каким он стал, и я не могу не винить себя за это. Я должна была уйти, ещё когда носила Шерил — но тогда, — она грустно улыбнулась, — не было бы Лео.

— Почему? — очень осторожно спросил Альберт.

— Расскажи мне, — спросила она в ответ, — что ты о нас знаешь?

— Знаю, что у вас случилось что-то, когда родилась Шерил, — ответил он. — Ты тогда начала меняться. Словно бы замёрзла, — он взял её руки в свои. — Я сначала думал, дело в родах и младенце, но потом родился Лео, дети подрастали, а ты так и не растаяла.

— Замёрзла, — повторила Мерибет задумчиво. — Знаешь… Да, пожалуй, — на её лице мелькнуло смешанное с удивлением осознание чего-то важного. — Я действительно замёрзла. А когда всё это случилось с Лео, когда я его едва не потеряла, а потом он всё же выжил — я, пожалуй, начала оттаивать. Я расскажу тебе, — она накрыла его руки своими и сжала. — Пойдём погуляем.

…Они медленно шли по дорожке между цветущих клумб. Некоторое время они молчали, а потом Мерибет заговорила:

— Когда я носила Шерил, Колин начал изменять мне. Если я не ошибаюсь, с проститутками.

Она замолчала, и через несколько секунд Альберт спросил:

— Почему ты не сказала нам? Мне или отцу?

— Вы убили бы его, — она поглядела на него и улыбнулась. — Так, по крайней мере, я тогда считала. И не хотела, чтобы вы попали в Азкабан.

— Мерлин, Бетенс! — воскликнул Альберт. — Мы же не безумцы! Никто бы не… Возможно, я его избил бы или, вероятнее, проклял как-нибудь померзее. Возможно, мы даже разорили бы его потом — отец мог, ты знаешь — но никто бы не пошёл за него в Азкабан.

— Я это поняла потом, — ответила она. — Намного позже. А в то время мне казалось, что вы его убьёте, и я чувствовала себя связанной, — она вздохнула и качнула головой. — Я тогда считала себя очень взрослой, но, по сути, была просто девочкой — мне было двадцать, и я была растеряна, оскорблена и донельзя несчастна. И решила, что смогу всё это вытерпеть. Но мне было так… противно, — она передёрнула плечами. — Беда в том, что я тогда его любила, — Мерибет вздохнула. — Очень сильно. И решила, что всегда смогу уйти потом — когда это будет не так больно, и когда придумаю для вас какое-нибудь объяснение. Я замкнулась… А потом решила, что раз я больше никогда не выйду замуж — мужа мне и одного хватило — то я хочу ещё ребёнка. Сына или дочку — как получится, но пусть их будет двое. А потом родился Лео, а я… Я, наверное, привыкла. Сама не заметила, когда и как. И в какой-то момент решила, что, в целом, меня всё устраивает: Колин был не самым плохим папой, и, опять же, книззлы, дом… Мне всегда там нравилось. И он не мешал мне устроить всё по-моему. Если бы я встретила ещё кого-то, я, наверно, развелась бы — но такого не случилось, и я не видела в разводе смысла. В жизни много всякого другого, кроме этой вашей страсти, — она улыбнулась горько и поправила ничуть не нуждающуюся в этом причёску.

— Мне так жаль, — негромко проговорил Альберт. — Тебе нужно было нам сказать.

— Нужно, — согласилась Мерибет. — Но мне, в общем, плохо не было — и, во многом, я была счастливой. Наверное… Думаю, так бы всё и продолжалось до самого конца, если бы не Лео.

— Скажи, — спросил он, глядя на сестру, — почему ты вообще выбрала именно его?

— Влюбилась, — ответила она. — Очень сильно. Думаю, я видела его лучшим, чем он был — или, может быть, таким, каким он мог бы быть, если бы постарался. И потом, он сам был так влюблён… Мне было приятно, — проговорила она задумчиво. — И он сразу взял себе вторую роль… А потом их дом — мне там так понравилось. И понравилось, что вся их семья сразу же и безусловно приняла меня там, как хозяйку. Школьницу вчерашнюю, — она иронично усмехнулась. — Кроме его бабки — но я полагала, что с ней справлюсь. Знаешь, я была невероятно глупой девочкой, — она иронично улыбнулась. — И самоуверенной. И весьма самовлюблённой. Представь, с каким громким звоном всё это разбилось, когда я узнала, что мне банально изменяют. Как мне было рассказать вам о таком? К тому же, я действительно боялась, что вы его убьёте. Полагаю, мне это представлялось единственно верным действием, на самом деле, — ирония в её голосе плавно перешла в насмешку.

— Бетенс, — Альберт сжал её плечо.

— Иногда я успокаиваю себя тем, что я в тот момент была беременна и через пару месяцев должна была родить, — она легонько похлопала его по пальцам кончиками собственных. — Возможно, это несколько затуманило мне голову. Не знаю. Очень соблазнительно всё списать на это.

— Ты сказала, что любила Колина — тогда, — продолжал Альберт после некоторой паузы. — А теперь?

— Не знаю, — она медленно покачала головой. — Он мне не чужой, конечно. И всегда останется родным и близким. Столько лет… Он хороший человек. По крайней мере, не плохой. Но я давно забыла, что я к нему чувствую. Он просто есть… был. А теперь… Мне его сейчас и жаль, и стыдно за него. Но помочь ему я больше не могу. Поэтому, — она остановилась и обернулась к брату, — если ты не против, не стоит наносить ему ещё один удар. Для Колина ваши приглашения всегда были очень важны. Пускай всё останется, как есть.

Альберт не стал спорить, и на званый ужин пригласил всех Вейси. Хотя, честно говоря, предпочёл бы обойтись без старшего: некоторые человеческие слабости вызывали в нём брезгливость, и, определённо, пьянство среди них занимало одно из первых мест. Впрочем, что-что, а лицо Альберт держать умел, так что в глазах Колина он оставался прежним, радушным и щедрым хозяином и приятным собеседником, пусть даже со времени развода с Мерибет говорили они мало.

Колин в самом деле очень ценил эти редкие вечера, привносившие немного жизни в его блёклое существование. И сегодня он ещё с утра дал себе зарок за столом вообще не пить. Если он захочет, выпьет дома — а у Хиггсов ему хотелось хотя бы на один вечер представить, что его жизнь не изменилась, и в ней всё, как раньше. Просто Мерибет сидит отдельно — но ведь это мелочь… Мелочь, да.

К середине вечера, однако, ему невероятно захотелось выпить. Пусть совсем немного — бокал, два… Просто, чтоб чуть-чуть расслабиться и ощутить эту приятную мягкость в теле. Ведь, в конце концов, есть отрезвляющие чары! Он не так давно их выучил… Да, определённо, он может это себе позволить. Всего один бокал.

Колин потянулся к стоящему перед ним хрустальному бокалу, но его руку тут же ожгло заклятье. Он вздрогнул, оглянулся и наткнулся на яростный и ненавидящий взгляд дочери.

— Не смей, — беззвучно проговорила она одними губами. — Только не сегодня!

Это было, как пощёчина. Ему захотелось спрятаться… и плакать. Его собственная дочь. Какой позор! И он её позорит, и вся эта ситуация… И Мерибет же это видит. Она всегда видела абсолютно всё — видела и, как всегда, молчала. Почему она всегда молчит? Почему никогда не скажет, о чём думает? Потому что он её когда-то предал. И даже не заметил этого! Не заметил…

Он посмотрел на Мерибет, которая в тёмно-пурпурном бархатном платье с серебряной отделкой сидела во главе стола рядом с братом, и роль хозяйки вечера ей невероятно шла. Чужая… Она теперь была совсем чужой. Теперь и навсегда.

Кое-как Колин высидел до основного блюда, и как только Альберт встал, подав сигнал всем остальным для перерыва, сбежал из роскошно украшенной гостиной. Он неплохо знал дом Хиггсов, и найти здесь тихую и достаточно отдалённую от парадных залов комнату ему было несложно. Дверь он запирать не стал — хотя ему очень хотелось, — просто плотно прикрыл её и позволил себе сесть прямо на пол. В угол. Спрятаться бы здесь до самого конца, а потом тихо аппарировать домой и лечь спать. Мерлин, зачем он сюда пришёл? Его просто терпят здесь и зовут, наверно, по привычке — или потому, что не сделать этого неловко. Потому что больше он не часть семьи — так, придаток… прошлое. Отец детей Мерибет. Как всегда и было, собственно. Но прежде он был мужем и мог этого не замечать — муж ведь всё-таки намного больше, чем простой отец детей. Осеменитель. Как у книззлов при гостевой вязке.

И он жалок, жалок, жалок! Что он представляет из себя? Да ничего! Раньше он был супругом Мерибет, теперь, кажется, становится всего лишь дедом Тайлера. И владельцем дома и поместья, да… Что ж, отличный статус — вот его-то ты и заслужил. Живи теперь.

Колин не заметил, как заплакал. Горько, жалобно, отчаянно, всхлипывая и закрыв лицо руками. Пусть. Кому какое дело?

Он не знал, как долго проплакал, когда вдруг почувствовал лёгкое прикосновение к плечу и услышал незнакомый тихий голос:

— Почему вы плачете? Вас обидел кто-нибудь? Вам больно?

От неожиданности Колин дёрнулся и, кажется, подпрыгнул. Торопливо стерев слёзы, он отнял руки от лица и, проморгавшись, растерянно уставился на стоящую рядом с ним рыжеволосую девочку лет семи-восьми в нарядном травянисто-зелёном платье. Её показавшиеся Колину огромными глаза серьёзно и сочувственно смотрели на Колина, а он пытался вспомнить хоть какие-нибудь слова, чтобы ей ответить. Что же ей сказать? Да? Нет? Пошла вон отсюда?

— Больно, — хрипловато выговорил он. Не было у него сил врать.

— Может быть, вам чаю принести? — спросила девочка, после некоторого колебания убирая свою руку с его плеча. — Или воды? С лекарством.

— Нет лекарства, — сказал Колин. Зачем он вообще с ней разговаривает? Откуда она тут взялась? — Что ты здесь делаешь?

— Я гуляла, — ответила она. — Пока взрослые там разговаривают. Дядя разрешает мне гулять по дому, — уточнила она.

— Да, — кивнул он. — Гуляла. Ты ведь… — он нахмурился, вспоминая её имя, — Альнаир.

— Да, — она кивнула. — А вы — мой дедушка.

— Да, — согласился он. — Я… да. Скажи мне, — сам не понимая, откуда вдруг у него всплыл такой вопрос, — кем ты хочешь быть? Потом? Когда ты вырастешь?

— Гербологом, — ни секунды не задумавшись, ответила она. — Или, может, путешественником — как Ньют Скамандер. Я ещё не решила окончательно. Или, может быть, и тем, и тем.

— Гербологом, — медленно повторил он. — Как Ньют Скамандер.

Девочка хихикнула:

— Нет же! Ньют Скамандер — магозоолог, а не герболог!

— Да, — сказал Колин. — Конечно же. Я знаю.

— А что у вас болит? — вернулась девочка к началу разговора. — Можно попросить у Рани зелье или порошок — у неё их много. Я схожу, хотите?

— Погоди, — попросил он, вглядываясь в её личико, обрамлённое густыми тёмно-рыжими волосами. — А что мама думает о твоих планах?

— Маме больше нравится герболог, конечно, — совсем не удивившись этому вопросу, сказала Альнаир. — Потому что гербологи тоже ездят много, но больше всё-таки живут на одном месте. А магозоологи всё время путешествуют. Но магозоолог ей тоже нравится. И папе тоже, — добавила она на всякий случай.

— Скажи, — продолжал он расспрашивать её и почему-то начиная волноваться, — ты дружишь с мальчиками?

— Дружу, — удивлённо ответила она и добавила немедленно: — И с девочками дружу. И со взрослыми. И даже с Барни. Я люблю дружить, — она улыбнулась и спросила вдруг: — А вы?

— А я не умею, — совершенно честно сказал он.

— Как, совсем? — спросила она изумлённо-недоверчиво.

— Совсем, — тихо-тихо сказал Колин.

— Почему? — спросила девочка, и Колин не нашёлся, что ответить.

В самом деле, почему? Он ведь правда никогда ни с кем не дружил — нет, приятели у него, конечно, были, особенно в школе, и потом, в молодости, но никакой дружбой это не было и близко.

— Я не знаю, — сказал он. — А ты, значит, умеешь.

— Да, — она кивнула и гордо добавила: — Как мама с папой! — и вдруг предложила: — А хотите, я вас научу?

— Как? — спросил он. Слёзы высохли, и теперь стягивали кожу на лице, и он потёр её пальцами, ощущая подушечками соль.

— Я с вами подружусь, и вы научитесь, — сказала она решительно. — И потом найдёте себе какого-нибудь подходящего по возрасту и интересам друга.

Это прозвучало так серьёзно, взросло и забавно, что Колин поневоле улыбнулся.

— Родители не разрешат тебе, — возразил он, ощущая неожиданную горечь.

— Почему? — спросила Альнаир, и он снова не нашёлся, что ответить, и сказал то, что обычно помогало ему в сложных случаях с собственными детьми:

— Это слишком сложно для ребёнка.

Но с ней это не сработало.

— Почему? — настойчиво повторила Альнаир.

— Сложно, — повторил он почти беспомощно.

— Я умный ребёнок, — сообщила ему Альнаир, и он не сумел удержаться от улыбки.

— Ты добрая, — сказал он осторожно, и Альнаир кивнула:

— Да. Я уговорю их! Если вы хотите. Вы хотите? — она склонила голову к левому плечу.

— Дружить с тобой? — спросил он недоверчиво.

— Дружить, — она энергично тряхнула головой, и несколько прядей упали вперёд.

— Хочу, — он и сам немного удивился, когда выговорил это. — Только я и вправду не умею.

— Ну и что? — легко спросила Альнаир. — Зато умею я! Проще всего, — сказала она наставительно, — вместе чем-то заниматься. Вы что делать любите?

— Вот ты где, — Колин не успел ответить на вопрос, когда в комнату вошёл его сын. — Нари, тебя ждут, пойдём, — он подошёл к дочери, совершенно не обращая внимания на отца, и взял её за руку.

— А мы с дедушкой договорились, что я научу его дружить, — сообщила она тут же. — Он сказал, что вы мне не разрешите, но ведь это можно? Да?

— Дедушка болеет, — сказал Леопольд, улыбаясь дочери. — И очень занят. Я не думаю, что у него найдётся время. Но посмотрим. А сейчас идём — все тебя ждут, чтобы поиграть в шарады.

— А вы пойдёте? — спросила Альнаир у Колина.

— Дедушка серьёзный человек, — ответил Леопольд за него. — И он плохо себя чувствует. Не нужно отвлекать его, пойдём, — он легонько подтолкнул её к двери, но Альнаир обернулась к Колину и позвала его настойчиво:

— Пойдёмте! Это весело!

— Пойдём, — вдруг решился Колин, поднимаясь — и натыкаясь на ледяной взгляд Леопольда.

— Ты уверен? — поинтересовался он.

— Лео, — Колин облизнул губы — они были сухие и солёные. — Можно мне с тобой поговорить? Сейчас. Прошу тебя! — проговорил он умоляюще и не веря ни секунды в то, что сын вдруг согласится. Но совершенно точно зная, что если не сейчас, то этого разговора не будет никогда: он сам второй раз не решится.

— Беги к гостям, — помолчав, сказал Леопольд дочери. — Найдёшь дорогу?

— Да! — уверенно ответила она — и вправду убежала.

Леопольд же перевёл взгляд на отца, и теперь его лицо было жёстким и холодным.

— Лео, — Колин сделал шаг вперёд. И понял, что понятия не имеет, как сказать то, что собирался. — Она… очень добрая, — выдавил он, наконец. — Твоя дочь.

— В этом она в мать, — холодно проговорил Леопольд, и Колин ухватился за его слова:

— Думаешь, она меня простит?

— Кто? — от неожиданности Леопольд явно растерялся.

— Твоя жена, — торопливо сказал Колин. — И ты, — добавил он поспешно, стараясь не думать о том, до чего он сейчас жалок. Леопольд продолжал молча на него смотреть, и Колину пришлось продолжить: — Я так больше не могу. Дай мне шанс. Пожалуйста.

— Что вдруг? — спросил Леопольд.

— Я так больше не могу, — только и смог повторить Колин. — Ты ведь тоже всё терял. Ты знаешь, каково это. Ты же можешь… Должен… Можешь меня понять!

— Терял, — помолчав, сказал Леопольд.

— Мы оба оступились, — Колин очень торопился. Он уже отвык от того, что кто-то его слушает серьёзно, и боялся, что не успеет сказать всё, что должен. — Ты же должен дать мне шанс. Я очень хочу её видеть, — просительно проговорил он. — Иногда. Хотя бы изредка! Пожалуйста, — он болезненно сморщился и ищуще заглянул сыну в глаза.

— Я подумаю, — решил, наконец, Леопольд. — И поговорю с женой. Но тебе в любом случае придётся извиниться перед ней, — предупредил он, внимательно наблюдая за реакцией отца.

— Хорошо, — сказал тот кротко. — Я извинюсь.

— И даже если мы с ней согласимся, — продолжил Леопольд, — ты сможешь приходить к нам только абсолютно трезвым.

— Разумеется, — Колин даже не обиделся. — Конечно. Скажи, — не сдержался он, — а что она любит?

— Кто? — Леопольд всё медлил и не уходил, и Колин очень торопился воспользоваться неожиданной задержкой.

— Моя внучка. Альнаир. Я… Я хотел бы подарить ей что-нибудь, — сказал он просяще.

— У неё всё есть, — отрезал Леопольд. — Я сказал: мне нужно это обсудить с женой. Я возвращаюсь к остальным, — наконец, сказал он. — А ты, для начала, можешь попробовать закончить этот вечер трезвым. Если сможешь, — добавил он жёстко.

И, не дожидаясь ответа, развернулся и ушёл.

Колин постоял ещё немного, успокаиваясь, и пошёл за ним. В играх он участвовать не стал — он и вправду не умел, и вообще, зачем портить людям вечер? — и, усевшись в угол, просто наблюдал за Альнаир. Умница… Какая она умница! И какая непосредственная и весёлая, и как любит обниматься! Его дети, да и внуки не были такими — это здесь, у Хиггсов было принято подобное, а у них… у них… Нет, он не будет сейчас об этом думать. У него есть шанс всё исправить — у него есть ещё одна внучка. Такая уже взрослая, и всё равно маленькая. Как она сказала? «Я с вами подружусь, и вы научитесь. И потом найдёте себе какого-нибудь подходящего по возрасту и интересам друга». Последнее-то вряд ли, но… Он хотел с ней подружиться. Хотя даже не мог себе этого представить.

Десерт показался ему невозможно вкусным — когда-то прежде Колин любил сладкое, но уже не помнил, когда ел его: в последние годы он почему-то начал очень слабо ощущать вкусы и запахи. Этот же фондант был, наверно, шоколаднее всего, что он когда-то ел, и Колин, собирая ложкой крошки, подумал, что, пожалуй, с лёгкостью бы променял свою ежевечернюю бутылку вина на что-нибудь подобное.

Впрочем, пить ему совсем не хотелось. Когда Альнаир помахала ему на прощанье, Колин ей ответил и попытался угадать по лицу сына его возможное решение. Это у него не вышло — зато он поймал на себе внимательный взгляд жены… Нет, конечно, не жены. Просто Мерибет. И на сей раз он, впервые за много месяцев, решился подойти к ней и сказать:

— Я дурак. Она такая… удивительная.

— Кто? — спросила Мерибет.

— Альнаир, — ответил он. — Такая добрая и чуткая.

— Как мать, — проговорила Мерибет неторопливо.

— Как ты думаешь, — спросил он, — они меня простят? Я же ведь… Я ей ничего не говорил.

— Проверь, — предложила Мерибет.

— Я сегодня говорил с ним. С Лео, — осторожно проговорил Колин. — Он обещал поговорить с женой. Ты… Помоги мне, Бет, — попросил он тихо. — У меня как-то… Всё рассыпалось. Я хочу… Хочу попробовать сначала. С внучкой. Я же был… Я смогу быть хорошим дедом, как ты думаешь?

— Не попробуешь — не узнаешь, — ответила она, и добавила внезапно: — Ты сегодня хорошо выглядишь.

— Да, наверно, — ответил он рассеянно. — Бет, ты мне расскажешь про неё? Про Альнаир?

— Что произошло? — спросила Мерибет. — Почему она тебя вдруг так заинтересовала?

— Я с ней говорил, — признался он. — Случайно. Она очень добрая, ты знаешь?

— Знаю, — согласилась Мерибет и вдруг предложила: — Ты не хочешь чая?

— Я как раз об этом думал, — воодушевлённо подхватил Колин. — Хочу. Очень.

— Пойдём? — она кивнула в сторону коридора.

— Папа, ты идёшь? — спросила подошедшая к ним в этот момент Шерил, одарившая мать крайне недовольным взглядом, отчего Колину почему-то стало весело.

— Нет, — ответил он. — Я приду попозже. Вы идите.

— Папа, — требовательно проговорила Шерил. — Нам пора.

— Ну так и идите, — сказал он — и пошёл за двинувшейся по коридору Мерибет, не обращая внимания на недоумённое недовольство дочери.

— Папа, — Альнаир остановилась на пороге гостиной, которая служила Леопольду заодно и кабинетом. Ему нравилось работать здесь, слушая разговоры жены и дочери на кухне или наблюдая, как Лорелей читает что-то в кресле у окна или даже дремлет на диване. Ему это не просто не мешало, а, скорее, помогало — так он делал дело и, в то же время, был с ней рядом. С Лорелей. И дело было совсем не в том, что у них просто не было отдельной комнаты под кабинет: во-первых, был ещё чердак, который вполне можно было переоборудовать хоть под него, хоть под детскую, а во-вторых, никто ведь не мешал отделять стеною часть гостиной во время работы. Ему просто не хотелось оставаться в одиночестве, и вообще работалось намного лучше рядом с собственной женой.

— Заходи, — Леопольд оторвался от бумаг и улыбнулся дочери, которой пару месяцев назад исполнилось десять, и она невероятно напоминала ему Лорелей в чуть более позднем возрасте — и, в то же время, была разительно не похожа на неё. В Альнаир не было и следа той пугливости и нервности, что когда-то отличали её мать, зато в избытке были настырность Хиггсов, унаследованная, по словам Мерибет, когда-то самим Леопольдом, и спокойствие, свойственное ей самой. Нет, конечно, Альнаир, как и любой ребёнок, порой любила побегать-пошуметь, но, в целом, девочкой она росла серьёзной и очень — даже слишком, на взгляд Лорелей — вдумчивой.

— Можно мне с тобой поговорить? — спросила Альнаир, подходя поближе и придвигая стул к его столу.

— Серьёзно? — улыбнулся Леопольд.

— Очень, — ответила она, усаживаясь и ставя локти на стол.

— Давай, — он повторил её жест, и несколько секунд отец и дочь смотрели друг на друга, одинаково положив подбородки на сплетённые пальцы.

— Понимаешь, пап, — заговорила Альнаир, — через год я пойду в школу.

— Я надеюсь, — улыбнулся Леопольд.

— В Хогвартс, — Альнаир вздохнула, и Леопольд затрепетал. Неужели у них вышло?

А вслух сказал:

— Полагаю, что всё будет именно так.

— Понимаешь, папа, — Альнаир стиснула пальцы, как обычно делал он сам, когда сильно волновался, — я не хочу в Хогвартс.

Вот оно.

То, чего они все ждали целых шесть лет и на что все эти годы тщательно работали. У них получилось!

— То есть, как не хочешь? — Вейси вскинул брови. — Мне казалось, тебе нравится учиться.

— Нравится, — кивнула Альнаир. — Я же не сказала, что не хочу учиться. Я не хочу учиться в Хогвартсе, — она глубоко-глубоко вдохнула — и выпалила: — Я хочу в Шармбатон.

— Нари, — очень осторожно, боясь хоть чем-то себя выдать, заговорил Леопольд, но его дочь подняла ладонь и попросила:

— Подожди, пожалуйста! Я всё узнала. Я написала директору Шармбатона, и она ответила. Я ей рассказала, что всегда любила Францию и мечтала там учиться, — говорила Альнаир всё вдохновеннее, не замечая, к счастью, изумления отца. — И сказала, что готова выдержать любой экзамен. И что у меня нет палочки, конечно, но я могу выучить всё, что она скажет. И спросила, что мне нужно сделать, чтоб попасть туда. Она мне ответила, что, хотя обычно они не принимают английских студентов, это всё равно возможно! — Альнаир возбуждённо вновь стиснула руки, и крылья её носа затрепетали. — И что главная проблема — это оплата обучения, потому что наше министерство не заплатит за меня. И что самый простой способ — если это сделают мои родители. Она написала, сколько это стоит — но это очень дорого, — добавила она торопливо и совсем уж зачастила: — И я написала ей, что это слишком, и что у моих родителей нет таких денег, и что, может быть, есть ещё какой-то способ, и тогда она прислала мне программу их экзаменов, — она замолчала, переводя дух, и положила перед онемевшим от таких известий Леопольдом длинный пергамент. — Папа, мне нужны учебники! — горячо проговорила Альнаир. — Здесь всё написано — и как они называются, и где их можно заказать. Это в Париже. Мы же можем их купить, да? Если я всё сдам на Выше ожидаемого, они возьмут меня! Совсем бесплатно! А я сдам — только нужно их купить. Сейчас. Можно, папа?! — спросила она, приподнявшись и умоляюще и жадно вглядываясь в его лицо.

А он совершенно растерялся и никак не мог найти слова. Ни ему, ни кому-либо ему известному в десятилетнем возрасте никогда бы не пришло такое в голову — да что в десятилетнем? Ему и сейчас не пришёл в голову подобный способ. А в её года он, даже если бы и придумал что-нибудь такое, ни за что бы не решился написать директору. Потому что дети так не делают!

Или… или, может, это не сама она придумала?

— Ты сама это придумала? — спросил он как можно мягче. — Или тебе кто-то посоветовал?

— Сама! — Альнаир даже кивнула. — Я об этом никому пока не рассказала — тебе первому! А потом маме… Но она не будет против, — добавила она уверенно.

— Почему ты так считаешь? — улыбнулся он, давая себе ещё несколько секунд передышки.

— Мама никогда не против, — тоже улыбнулась Альнаир. — Ничего такого вот… серьёзного. И потом, она мне говорила, что ей в Хогвартсе не нравилось. А ты его любил. Но, папа, я…

— Я совсем не против, — сказал он, и Альнаир, не дослушав, просияла. Её лицо стало таким счастливым, что в горле Леопольда вдруг возник горячий комок, а глаза совершенно неожиданно обожгли слёзы. Альнаир вскочила и, обежав стол, кинулась отцу на шею и расцеловала его, горячо шепча:

— Спасибо-спасибо-спасибо! Папочка, ты лучший, самый лучший! Спасибо! Я люблю тебя — очень-очень! Папа!

— Я тоже люблю тебя, — прошептал он, тоже обнимая её и отчаянно радуясь, что больше не нужно держать лицо.

Потому что ему вдруг стало очень стыдно перед ней — за всё то, что они проделали с того момента, как решили, что она не должна поехать в Хогвартс. Да, ребёнком манипулировать несложно, и хотя они всё это сделали, безусловно, в её интересах — но вот только ли в её? Да, они хотели оградить Альнаир от всей той грязи, которая однажды непременно полилась бы на неё, когда кто-нибудь узнал бы о прежнем занятии Лорелей — но о ком он думал сам? О ней? Или о жене? Которая ещё неизвестно, как бы всё это перенесла? Или вовсе о себе и о том, что он не выдержит, если что-нибудь случится с Лорелей. Потому что одна мысль об этом наполняла его диким ужасом, ледяным и вязким, практически лишающем способности разумно рассуждать.

— А ещё, — торопливо продолжала Альнаир, — если я буду учиться на Выше Ожидаемого и на Превосходно, я всё время буду учиться бесплатно! И первые шесть курсов можно даже иметь одно Удовлетворительно за экзамены. Я смогу! — сияя, заверила она его.

— Я верю, — он прикрыл глаза, прижимая дочь к себе. — Ты сможешь, да. А если нет, я заплачу. Слышишь? — спросил он, беря её лицо в ладони.

— Слышу! — радостно тряхнула головой Альнаир. — Но я всё равно смогу. Раз ты согласился, я маме расскажу, когда она вернётся? — спросила она с радостной улыбкой.

Вечерами вторников Лорелей на три часа уходила на собрания местного литературного клуба. Маггловского, разумеется — но ей там нравилось. Леопольд не возражал — напротив, он каждый раз по возвращении расспрашивал её, что они там сегодня обсуждали, и сам читал с ней её маггловские книги — хотя видит Мерлин, до чего он не хотел отпускать её. Не именно туда, а вообще куда-то. Будь бы это в его власти, он бы предпочёл, чтоб она и вовсе никуда от него не отходила, никогда и ни на шаг. Но такое было невозможно — и он понимал, что не сможет заменить собой весь мир. И потом, это просто было бы нечестно: у него, помимо Лорелей, была его работа, и он помнил, как когда-то мучился без Дела. У неё же дела не было — как не было своих, отдельных от него друзей. А потом вот появились постепенно две подруги-магглы, и появился этот клуб — и Леопольд накрепко запретил себе даже думать о том, что, на самом деле, терпеть не может оставаться в доме без жены. Пусть даже всего на три часа в неделю.

— Расскажи, конечно, — улыбнулся он, отпуская её и придвигая к себе пергамент с выданной Альнаир программой экзаменов со списком учебников в конце. — И крёстной расскажи.

— Можно прямо сейчас? — вскинулась она, переводя нетерпеливый вопросительный взгляд с Леопольда на камин.

— Можно, — Вейси улыбнулся, и Альнаир радостно бросилась к камину и через пару секунд скрылась в зелёном пламени с восклицанием «Малфой-мэнор!».

Леопольд же некоторое время внимательно изучал программу. Потом придвинул к себе чистый лист пергамента и написал письмо в рекомендуемый парижский магазин учебников. Завтра утром он перед работой зайдёт в Гринготтс, возьмёт деньги и отправит во Францию сову. Вероятно, в этом случае послезавтра учебники уже прибудут, и его дочь начнёт готовиться к самому, наверное, серьёзному экзамену в своей пока ещё недолгой жизни.

Он подумал вдруг, что должен был бы, вероятно, ощущать сейчас обиду и разочарование, потому что Альнаир отняла у него то, что он много лет так предвкушал и чем так гордился — возможность самому заплатить за их семейное спокойствие и искусственно придуманную, но теперь вполне реальную её мечту. Однако всё, что он чувствовал сейчас — смущение и гордость. Совершенно иррациональную — потому что в том, какой, как вдруг сегодня оказалось, выросла его дочь, его заслуги не было. Ну, или почти не было. Он не так уж много с ней общался — сказать по правде, куда меньше, чем даже Малфои или его мать, не говоря уже о Лорелей. Он и полюбил её не сразу, он прекрасно помнил это, и до сих пор прекрасно отдавал себе отчёт в том, что, случись ему однажды выбирать между женой и дочерью, не задумался бы над решеньем ни на миг, и оно бы не было в пользу Альнаир.

И всё же он её любил. И, кажется, гордился — и это чувство было новым и чрезвычайно странным. Так же, как и неожиданная, не до конца пока осознанная досада на то, что он так плохо её знает. А ведь через год она уедет — далеко, на много месяцев, и станет бывать дома только на каникулах. Всего три месяца в году: два раза по две недели, может, даже меньше, и летом на два месяца. И часть этого времени она наверняка захочет проводить с Малфоями, и с Мерибет, и со своими французскими друзьями… И он так её и не узнает толком никогда.

Ему стало очень горько, горько и обидно. Кажется, он получил от судьбы подарок — и бездарно отложил его в сторонку и почти забыл о нём. Как же глупо… А ведь он уверен был, что научился ценить вот такие подношения. Оказалось, нет…

— Что случилось?

Голос Лорелей выдернул его из тяжёлых мыслей, и он, прижав к лицу её ладони, прошептал:

— Всё хорошо. Я просто думал.

— Ты совсем несчастный, — она опустилась к нему на колени, и он немедленно уткнулся носом ей в ключицу и счастливо и глубоко вдохнул родной и лучший в мире запах. — Что тебя расстроило?

— Я совсем не знаю Нари, — сказал он, поднимая голову и вглядываясь в любимое лицо.

— Как это не знаешь? — Лорелей заулыбалась удивлённо и погладила его по щеке кончиками пальцев.

— А вот так, — он виновато улыбнулся. — Живу с ней рядом — и не знаю. А она чудесная и удивительная девочка. Ты-то это знаешь.

— Знаю, — она наклонилась почти к самому его лицу и прошептала: — Но раз ты так говоришь, значит, тоже знаешь.

— Нет. Я это только понял, — он прикрыл глаза. — Представляешь? Десять лет прошло — а я понял только сейчас. А ведь через год она уже уедет…

— Сейчас апрель, — сказал Лорелей, тихо-тихо целуя его в лоб. — Ещё почти полтора года. У тебя много времени.

— На что? — раздался от камина звонкий голос Альнаир. — Мама, что я расскажу тебе! — она подлетела к ним и обняла обоих порывисто и крепко, и Леопольд, кажется, впервые в жизни осознал, что их, на самом деле, трое, и они все — одно.

Семья.

Альнаир, конечно, поступила — и ранним утром четвёртого сентября Вейси вместе с Мерибет и с Малфоями попрощались с ней, и затем стояли некоторое время молча, глядя на то место в центре гостиной, откуда только что отбыла их маленькая, но уже такая самостоятельная дочь, которую сработавший автоматически портал перенёс в Шармбатон. Теперь они увидят её только на неделю на праздник Всех Святых, затем — на две рождественских недели, и потом ещё два раза на те же две недели в феврале и в апреле: как выяснилось, у французов каникул было куда больше, нежели в Британии. С другой стороны, и учились там целых восемь лет, и аналог СОВ сдавали лишь в конце шестого курса — то есть, на двух старших курсах в Шармбатоне обучались только совершеннолетние.

С её отъездом их дом как будто опустел. Леопольд прежде и подумать не мог, что будет так скучать — хотя, казалось бы, вполне привык к тому, что Альнаир может гостить не то, что днями, а неделями у его матери или у тех же Малфоев, или путешествовать вместе с ними по Франции. Впрочем, за последний год они сильно сблизились, и теперь в душе у Леопольда была дыра — не болезненная, но всё равно пустая. Правда, Альнаир писала письма — каждую неделю, подробные и длинные — но это всё равно было не то.

А с другой стороны, Леопольд словно бы вернулся в прошлое. То самое счастливейшее прошлое, когда в целом мире были только они с Лорелей. Но теперь этот мир был намного больше — и при этом парадоксальным образом куда спокойнее. Теперь в нём умещались и как-то незаметно ставшая по-настоящему любимой работа в Академии, и написание учебников, и покер или бридж один-два раза в месяц, и походы в бары с Причардом… И прогулки с Лорелей — они шутили, что, похоже, в Британии так много маленьких городков, что, даже если они проживут лет двести, им их все не обойти — и чтение друг другу вслух порой довольно странных маггловских, да и не только, книг, и теперь уже три подобранных в разное время Лорелей кота… И, конечно же, приезды Альнаир — которых они все так ждали, и к концу которых Леопольд немного уставал. А когда она возвращалась в школу — вновь скучал…

А вот ей было вовсе не до скуки. Альнаир влюбилась в Шармбатон — так же, как когда-то влюбилась во всю Францию. Ей всё нравилось: и шёлковые мантии, и удивительный фонтан, и сам замок, и гостиные, и спальни… всё. В качестве питомца Альнаир взяла с собой ту самую сову, которую когда-то Леопольд купил в качестве подарка дяде — хотя поначалу собиралась забрать Барни. Но он слишком привык к дому, и потом, она боялась, что ему будет слишком сложно адаптироваться в незнакомом месте без одной лапы и глаза — но как же она по нему скучала! Тем более, что у двух из трёх её соседок по спальне были кошки.

Здесь все жили в комнатах по четверо, и Альнаир быстро сдружилась со своими соседками. Они все оказались из разных стран: одна из девочек была бельгийкой, другая — португалкой, и лишь одна — француженкой. Альнаир не знала, собрал ли их здесь случай, или кто-то сумел оценить их личности за первым завтраком, но они друг другу очень подходили: все четверо были склонны договариваться, и им всем нравилось учиться. Время шло, они росли, но друг друга по-прежнему прекрасно понимали — и когда на третьем курсе у Маргот пропала кошка, они все полмесяца рыскали по замку, и нашли-таки её… с котятами. И потом прятали их в комнате — потому что правила были строги и однозначны, и дозволяли держать каждому только одного любимца. Правда так и не открылась — когда наступили летние каникулы, Альнаир увезла с собой чёрно-белого пушистого котёнка.

— Это для тебя, — сказала она Барни, сажая перед ним маленькое озадаченное существо. — Чтоб ты не скучал по мне. Ну, или скучал, но не так сильно. Ты же вырастишь его? — спросила она, ложась с ним рядом и позволяя ему обнюхать, а затем и облизать её лицо. — Знал бы ты, как я жалею, что ты не умеешь читать… Но ты всё равно лучший. Самый лучший кот на свете, — Альнаир зажмурилась и замерла, слушая урчание кота.

Этой зимой ей исполнилось четырнадцать, и она внезапно начала расти, за полгода превратившись из одной из самых маленьких в девочку… Нет, в девушку среднего роста и довольно взрослого сложения. Она вообще расцвела — её вдруг заметили, и уезжала Альнаир на лето неожиданно для самой себя довольно «популярной». Её саму это, впрочем, не слишком интересовало — она с детства привыкла к мысли о том, что хороша собой, и не считала это чем-то важным. А романы сами по себе ей пока что интересны не были. Куда больше Альнаир интересовали друзья, подруги и волшебные растения. Она считалась лучшей в параллели по гербологии, но ей было мало этого, и она ещё со второго курса читала все научные статьи и серьёзные труды, которые ей удавалось отыскать.

Дело в том, что у Альнаир была мечта. Ещё в детстве она прочла о том, что не бывает чисто синих роз — да, конечно же, любой цветок возможно было перекрасить, но по-настоящему синих роз не существовало. И она решила вывести его — вырастить и подарить родителям. Она даже и название придумала: "Леолей". Оставалось вырастить цветок — но пока эксперименты Альнаир ни к чему не приводили. Впрочем, она не отчаивалась: ей было всего четырнадцать, и у неё впереди была вся жизнь.

Первый день каникул Альнаир провела дома — никуда не выходя и болтая сперва с бабушкой и мамой, а затем, когда отец вернулся из Академии, с обоими родителями, ибо Мерибет деликатно с ними попрощалась, давая им побыть наедине. Письма письмами, но ей много чего хотелось рассказать самой — и ещё больше услышать. Они засиделись за полночь, и наутро Альнаир проснулась очень поздно. Её отец давно ушёл, и она, поболтав с мамой за завтраком, отправилась к Малфоям. Впереди было ещё целых два месяца каникул, и Альнаир чувствовала себя совершенно счастливой.

В Малфой-мэноре она провела весь день, а следующий у Мерибет на море, там же повидав и деда, с которым у них были довольно странные отношения — впрочем, Альнаир они нравились. Они с ним… дружили, в общем-то, вот только Альнаир в их паре была главной. И, сказать по правде, весьма этим гордилась — и хранила в тайне.

Колин же… Колин обожал её. Так, как не любил прежде никого и никогда — даже Мерибет. Хотя это было, конечно же, иное. Альнаир стала для него спасением, той силой, что заставила его подняться и начать нормально жить. Это для неё он стал стараться делать что-то интересное и нужное — чтобы было, что ей рассказать при встрече. Это для неё он снова начал читать книги — те же, что читала и она, чтобы можно было с ней поговорить о них — и сам не заметил, как увлёкся и всерьёз занялся садом, откровенно говоря, пришедшим в заметный упадок после ухода Мерибет, с которой они постепенно… нет, пока что не сошлись. Но они общались, и чем больше Колин узнавал её по-настоящему, тем сильней в неё влюблялся. И тем сильней робел инициировать сближение — так что разговоры их теперь напоминали встречи двух старинных друзей, и он держался за них и ждал так, как иные ждут свиданий.

А вот Лорелей Колин боялся. Он понятия не имел, как с ней себя вести, чтобы не обидеть ненароком и не потерять с таким трудом обретённую возможность видеть внучку, и это заставляло его мучительно смущаться и обращаться с ней почтительно, словно со вздорной престарелой родственницей, от благосклонности которой зависит вся семья. Лорелей такое поведение, в свою очередь, смущало тоже, Колин, замечая это, пытался ситуацию исправить, только ухудшая её этим, и, в итоге, оставлял свои попытки, глядя на невестку робко и внимательно, как первоклассник на директора.

— Лео, он так смотрит, — как-то раз не выдержала Лорелей, — будто бы боится, что я сейчас возьму его за шкирку и выставлю под дождь…

— Потому что так и будет, если он тебя обидит, — сказал Леопольд. — Только выставлять его буду я, конечно — и он это знает. И боится.

— Я пыталась с ним поговорить, — призналась она. — Но, по-моему, сделала этим только хуже…

— Тебе неприятно его видеть? — спросил Леопольд. — Если так…

— Не надо! — она даже испугалась. — Лео, он… Мне просто непривычно. Странно… Нет, не прогоняй его, пожалуйста. Я привыкну.

Сделать это у неё не получилось, и она просто старалась как можно меньше с ним общаться, а когда это всё же приходилось делать, быть со свёкром милой и, главное, не смотреть ему в глаза. Леопольд же словно бы не замечал того, как его отец смотрит на его жену — или, может, замечал. И его это вполне устраивало.

…Следующим утром Альнаир отправилась в гости к деду и кузену и его жене — Холли Вейси давно жила отдельно, в Эдинбурге, а вот Тайлер года три назад женился, и его родившегося в мае сына Альнаир ещё не видела. Она не особенно любила бывать там — из-за тётки. Та её откровенно недолюбливала — Альнаир не понимала, почему, а когда об этом думала, вспоминала разговор с отцом, случившийся вскоре после появления в их жизни Колина.

Тогда, вернувшись домой после дядиного юбилея, Альнаир спросила у отца:

— Папа, в вы с дедушкой поссорились из-за мамы? Он её не любит? Почему?

— Потому что я его разочаровал, — ответил Леопольд, с удовольствием позволяя девочке забраться ему на колени.

— Разочаровал? — повторила она вдумчиво. — А чем?

— Тем, что женился не так выгодно, как он хотел бы, — ответил он, обнимая обвившую его шею руками дочь.

— А как он хотел бы? — спросила она, внимательно глядя ему в глаза.

— Он хотел бы, чтоб моя жена была богата и принадлежала бы к какой-нибудь известной фамилии, — сказал Леопольд.

В целом, он не лгал. Его отец действительно хотел такого — он отлично знал это с самой юности. Да, они не обсуждали это никогда, но не всё ведь нужно проговаривать.

— А мама не была богатой? — уточнила Альнаир, и Леопольд усмехнулся:

— Нет. Определённо, не была.

— Но тебе это было неважно, да? — продолжала расспрашивать его Альнаир.

— Абсолютно, — согласился он и, прикрыв глаза, повторил: — Абсолютно.

Они замолчали. Тишина была такой уютной, что Леопольд едва не задремал, когда Альнаир вдруг его спросила:

— Ты его разочаровал — и он разлюбил тебя? Да?

— Да, — ответил он, встряхнувшись и прижав её к себе покрепче.

Она снова замолчала, и опять надолго — он тихонько гладил её волосы, и думал о том, что сегодня будет читать ей на ночь. Ему нравилась эта как-то незаметно возникшая традиция — вечером, когда Альнаир уже лежала в кровати, читать ей вслух какую-нибудь недлинную историю.

— А чем я тебя могу разочаровать? — вдруг очень серьёзно спросила Альнаир.

— Ты меня? — переспросил он, выигрывая так себе две секунды на раздумье. — Понимаешь, милая, это будет сложно.

— Почему? — Альнаир выпрямилась и снова заглянула ему в лицо.

— Потому что я не жду от тебя ничего конкретного, — начал объяснять он. — Разочаровать легко того, у кого есть чёткий набор требований. Так, отец хотел, чтобы я тоже занимался книззлами и фермой — а я пошёл в авроры. И это было первым его разочарованием. Он хотел, чтобы я женился на женщине с определёнными параметрами — а я выбрал маму. Понимаешь?

— Да. А почему ты от меня ничего не ждёшь? — продолжала допытываться Альнаир.

— Потому что это всё не важно, — он ей улыбнулся. — Чем бы ты ни занялась — это не сделает тебя плохой или хорошей. Я бы не хотел, признаться, чтобы ты пошла в авроры — но если тебе так захочется, то…

— То что тогда? — быстро и взволнованно спросила Альнаир.

— То я буду волноваться, — он снова улыбнулся. — Я, пожалуй, знаю, чем бы ты могла меня действительно разочаровать, — сказал он ласково.

— Чем? — она даже сжала кулачки от напряжения.

— Если ты начнёшь однажды делать гадости со зла или же для развлечения, — сказал он. — Больше я, наверно, ничего подходящего придумать не могу.

— Не начну! — пылко прошептала Альнаир, обнимая его снова.

— Я знаю, родная, — он поцеловал её. — А в остальном… Я хотел бы, чтобы тебе было хорошо, — он поцеловал её опять, и она радостно чмокнула его в ответ. — А это такое индивидуальное понятие… Что для одного — мечта и счастье, для другого — катастрофа. Я хочу, чтобы ты нашла своё.

— Я найду, — пообещала Альнаир, вновь уютно устраиваясь на его руках и кладя голову Леопольду на плечо. — Я не хочу разочаровывать вас с мамой, — шепнула она. — Я хочу, чтобы вы всегда меня любили. Всегда-всегда.

— В этом можешь быть уверена, — он прижал её к себе и поцеловал в макушку. — В этом я, надеюсь, не похож на своего отца с сестрой.

— А что сестра? — тут же встрепенулась Альнаир. — Она тоже тобой разочарована?

— Очень, — он негромко рассмеялся. — Куда больше, полагаю, чем отец.

— И поэтому она не любит маму и меня? — уточнила Альнаир.

— О да, — он снова засмеялся. — Я бы даже сказал: терпеть не может. Но о ком-о ком, а о ней тебе совсем не надо думать. Пусть не любит. У тебя есть бабушка и крёстная, и Рани, и Гвеннит — разве мало?

— Нет! — чуть-чуть подумав, решила Альнаир — и тоже рассмеялась.

Бывать в доме Вейси Альнаир доводилось редко, и поэтому, наверное, этот дом её интриговал и завораживал. Тем более, что одна она здесь оставалась редко: рядом с ней всегда был или дед, или кузен, или его жена. Лира вызывала в Альнаир смесь трепета и восхищения: она казалась такой умной с умением почти мгновенно рассчитать всё, что угодно! Например, Лира помогала Альнаир разбираться в астрономии, которая никак ей не давалась, и даже иногда делала для неё сложные домашние работы и каникулярные задания, и сама же утешала расстроенную девочку:

— Нари, каждому своё. Я, к примеру, не в силах вырастить обыкновенную морковку. Астрономия тебе, конечно, пригодится — ну какой герболог без лунных циклов — но зачем рассчитывать самой? Есть таблицы и есть я. Не забивай себе всем этим голову.

— Я бы не просила, — вздыхала Альнаир. — Но мне обязательно нужно получить хотя бы "Удовлетворительно" на экзамене. Остальное я спокойно сдам на "Превосходно" и немножечко на "Выше", а тут…

— Будет тебе "Удовлетворительно", — обещала Лира. — Любой предмет можно выучить на "Удовлетворительно", поверь. Сдала же я как-то Гербологию.

— А как ты её сдала? — заинтересовалась Альнаир — потому что в самом деле не могла себе представить человека, более далёкого от Гербологии.

— Я зубрила, — призналась Лира. — Просто вызубрила главное. А на практической части меня укусила мандрагора, а волшебные бобы рассыпались, закатились в щели между плитами и проросли там прежде, чем их успели вытащить, — они засмеялись, и Лира обняла Альнаир за плечи. — На Астрономии, по крайней мере, такого точно не случится.

Если талант Лиры обращаться с цифрами вызывал у Альнаир трепетное восхищение, то её длинные, ниже пояса, невероятно густые волосы удивительного, совершенно золотого цвета вызывали у неё нечто вроде тихой зависти.

— Я таких ни у кого не видела, — призналась она как-то.

— Ты красавица, — возразила Лира. — Просто другого типа. Но, объективно говоря, ты намного красивее меня. У меня только и есть, что правильные черты лица и волосы. А ты действительно красива.

— Угу, — вздохнула Альнаир и тихонько погладила Лирины золотые волосы.

— Не грусти, — сказала та. — В конце концов, ты же ведьма. Научишься трансфигурации — сделаешь себя, какой захочешь.

— Угу, — повторила Альнаир, немного веселея. В самом деле — она ведьма. Вот начнётся у них трансфигурация человека, и она сделает себе такие волосы. Жаль, что ждать ещё так долго…

Если Лира была для Альнаир объектом восхищения, то с её мужем и своим кузеном они общались почти профессионально. Тайлер не стеснялся спрашивать её советов об устройстве огорода с садом, а она с увлечением искала лучшие ответы, ужасно гордясь своей необычной ролью. В благодарность Тайлер каждый понедельник присылал ей в школу сладости — разумеется, просто заказав их на год вперёд в местной кондитерской, но Альнаир все всё равно завидовали.

— Повезло тебе с кузеном! — говорила Ивет, самая близкая подруга Альнаир. Они знали друг друга ещё с детства, и доставшиеся им разные спальни этой дружбе совершенно не мешали. — Мой вот только ноет и мелко пакостит.

— Так ему четыре, — смеялась Альнаир. — А Тайлер старше меня на шестнадцать лет.

— Мне кажется, он так и будет ныть и пакостить до самой старости! — уверенно заявила Ивет. — А я буду виновата!

— Тогда мы его с тобою заколдуем, — решила Альнаир. — Превратим в какую-нибудь землеройку и отпустим в поле.

— В землеройку жалко, — подумав, возразила Ивет. — Вдруг его съест кто-нибудь.

— Ты права, — Альнаир даже расстроилась. — Но вообще я пошутила… Нет, мы превратим его в метлу и запрём в чулане. Пусть стоит, пока не перестанет ныть и пакостить.

— А как мы узнаем? — вполне разумно поинтересовалась Ивет, и девочки с энтузиазмом принялись разрабатывать планы по гипотетическому перевоспитанию гипотетически выросшего кузена.

В общем, Альнаир бывала в доме Вейси очень редко, и ещё реже имела возможность осмотреть его в одиночестве. И, когда тем летом после третьего курса её, вышедшую из камина, против обыкновения никто не встретил — даже никого из эльфов не оказалось рядом — Альнаир, конечно же, воспользовалась шансом и решила всё-таки добраться до тех дальних комнат, где она так до сих пор и не была. Хотя никто ей никогда не запрещал нигде ходить, Альнаир кралась по коридору, ощущая себя то ли нарушительницей всех возможных правил, то ли исследовательницей таинственных и опасных земель.

— Что ты здесь делаешь?

Альнаир подпрыгнула на месте и, остановившись, резко развернулась. Сердце колотилось где-то в горле, так что она даже не сразу смогла выговорить:

— Здравствуйте!

— Я спросила, что ты делаешь в этой части дома, — сказала Шерил, внимательно разглядывая стоящую перед ней Альнаир.

— Я просто хотела посмотреть, — пробормотала та, делая шаг назад. — Извините.

— Посмотреть? — спросила Шерил, и Альнаир неуверенно кивнула. — Тебе интересно, как живут нормальные порядочные люди?

— Что? — растерянно спросила Альнаир. Почему-то ей вдруг стало страшно и захотелось убежать — но на пути назад стояла Шерил, а вперёд бежать ей казалось глупым.

— Скажи мне, — Шерил сделала шаг к ней, и Альнаир попятилась, — а ты знаешь, где и как познакомились твои родители?

— В Лондоне, — ответила Альнаир. Страх отступал, и она начала сердиться — прежде всего на себя. Чего она боится? Что ей тётка сделает? Скажет гадость? Ну и что?

— Лондон большой, — возразила Шерил со странной усмешкой. — А где именно? И как?

— А вам какая разница? — Альнаир нахмурилась.

— Мне-то никакой, — Шерил пожала плечами. — Но тебе уже четырнадцать… Скоро пойдут мальчики, затем ты соберёшься замуж — и нехорошо получится, если ты узнаешь правду лишь на свадьбе, верно? Или даже после.

— Какую правду? — вопрос слетел с языка Альнаир прежде, чем она успела сообразить, что не стоит ни о чём расспрашивать эту неприятную ей женщину.

— Что они познакомились в борделе, — почти пропела Шерил, и на её губах заиграла едва ли не счастливая улыбка. — Твоя мама там работала. Много-много лет. Проституткой, — добавила она со скрытым торжеством. — Твоя мамочка много лет была профессиональной шлюхой — пока её не подобрал мой братец.

— Неправда, — прошептала Альнаир, плохо понимая, что говорит.

— А ты сама спроси, — почти дружелюбно предложила Шерил. — У мамы с папой. Представляешь, как родители твоего жениха удивятся, когда узнают? У тебя уже есть мальчик?

— Н-нет, — механически пролепетала Альнаир. В голове у неё звенело, и тело казалось совсем чужим и сделанным из чего-то непонятного, как бывает при сильной лихорадке.

— Странно, — фальшиво удивилась Шерил. — Тебе уже пора. Дочери всегда идут за матерью — а ты такая же красотка, как она. Что ты плачешь? — поморщилась она. — От судьбы, малышка, не уйдёшь. Зато ты будешь очень популярной в школе, — утешающе проговорила Шерил. — А родителей спроси, спроси, — повторила она с явным удовольствием — и посторонилась, прислонившись спиной к стене. — Вот хоть прямо сейчас. Тебе туда, — она сделала широкий жест, и когда задыхающаяся от рыданий Альнаир бросилась по коридору, глубоко вздохнула и пробормотала: — Вот так, стерва. Кто-то же однажды должен был просветить твою дочурку!

Впрочем, Альнаир этого уже не слышала. Она сама не помнила, как добежала до камина, как швырнула в него порох и умудрилась чётко назвать адрес — и лишь оказавшись дома и увидев мать, чуть-чуть опомнилась и, рыдая, кинулась ей на шею и так замерла, вздрагивая и всхлипывая.

— Нари, что? — до смерти перепугавшись, спросила Лорелей. — Милая, родная, что случилось? Нари, что с тобой?

Она обнимала дочь и гладила её по голове и по плечам, но та только горько плакала и вздрагивала, и обнимала её с такой силой, что у Лорелей порой перехватывало дыхание. В конце концов, она села с Альнаир прямо на пол и, устроив её на руках, качала, как когда-то в раннем детстве, когда та долго плакала ночами, и тихонечко шептала её имя и те ласковые, ничего не значащие сами по себе слова, которые бывают так уместны, произнесённые верным человеком в нужный момент. То ли это помогло, то ли Альнаир, наконец-то, выплакалась, но она сначала просто замерла и какое-то время почти неподвижно лежала на руках у матери, а потом, обняв её со всей возможной силой, прошептала:

— Мама. Где вы с папой познакомились? — Лорелей как будто обмерла — и её реакция сама по себе стала Альнаир ответом. — Значит, это правда? Про бордель? — почему-то шёпотом спросила Альнаир, поднимая голову и заглядывая матери в лицо. И, увидев его выражение, всхлипнула и быстро-быстро начала покрывать его поцелуями. — Мама, я тебя люблю, люблю, — горячо шептала она. — Мне всё равно, совсем… Это всё неважно, неважно!

— Прости меня, — прошептала Лорелей. — Прости… Ты совсем такого не заслуживаешь…

Она заплакала — слёзы просто покатились по щекам, и Альнаир в отчаянии схватила её левую руку, на запястье которой Лорелей носила, не снимая, зачарованный золотой браслет, и лихорадочно начала перебирать его звенья, разыскивая те, что следовало наложить друг на друга, чтобы вызвать Леопольда.

— Мамочка, не плачь, — лихорадочно шептала Альнаир, вжимая друг в друга найденный звенья с такой силой, что её ногти посинели. — Сейчас придёт папа… Не плачь, мама, ну пожалуйста… Я люблю тебя, люблю…

— Это правда, Нари, — очень тихо прошептала Лорелей. — Это правда…

— Ну и что? — Альнаир вскочила на колени и прижала мать к себе. — Ну и что! И мало ли! Ты же лучшая, ты лучшая и…

— Что случилось? — раздался испуганный голос аппарировавшего домой Леопольда.

— Она знает, — тяжело сказала Лорелей, поднимая на него потемневшие глаза. — Знает. Обо мне.

— Кто тебе сказал? — спросил он Альнаир, опускаясь на колени рядом и обнимая их обеих. И хотя внутри у него разливалось ледяное бешенство, внешне он казался вполне спокойным.

— Тётя Шерил, — Альнаир поглядела на отца встревоженными и уже совершенно сухими глазами. — Папа, мама, мне правда всё равно. Я просто… Я не ожидала и…

— Понимаю, — он прикрыл глаза, кивнув. — Ты всё правильно сделала. И правильно нам рассказала. Мы… На самом деле, мы собирались рассказать тебе, конечно, — сказал он, продолжая крепко обнимать их обеих. — Только думали сделать это немного позже. Значит, время пришло раньше. Что она тебе сказала? — спросил он как можно будничней. Иногда такой тон — лучший способ побыстрее привести в себя испытавшего большое потрясение. Это он отлично знал с тех времён, когда был аврором.

— Что вы с мамой, — Альнаир сглотнула, — что вы познакомились в… борделе. И что мама там работала. Давно…

— Всё правда, — кивнул он. — Я тогда аврором был и довольно часто там бывал. По счастью, — он заставил себя улыбнуться, и его улыбка вышла нежной. Лорелей чуть слышно всхлипнула, и он прижал её к себе покрепче, продолжая, впрочем, смотреть на дочь.

— А, — Альнаир сглотнула и, посмотрев сперва на мать, а после — на отца, спросила осторожно: — Это… знает кто-нибудь ещё?

— Все знают, — ответил он спокойно. — От друзей и от родни нельзя скрывать такое. Только хуже будет… Что мы, собственно, сейчас и наблюдаем. Что ещё она тебе сказала?

— Что, когда я выйду замуж, родители моего жениха очень удивятся, когда узнают, — почти прошептала Альнаир.

— В общем-то, она права, — кивнул Леопольд. — Поэтому, когда ты соберёшься замуж, прежде, чем принимать предложение, тебе стоит рассказать об этом жениху. Кто уйдёт — дурак, и тебя не стоит. Нари, — он позволил себе совсем чуть-чуть эмоций и сумел ей улыбнуться ласково и любяще, — ты не так должна была узнать об этом.

— Ну и ладно, — Альнаир вздохнула судорожно и обняла родителей. — Я… Я, наверно… Можно, мы потом ещё поговорим об этом? — попросила она, утыкаясь в грудь отцу лицом. — Завтра?

— Мы поговорим, конечно, — пообещал он. — Но и вправду лучше завтра. Сейчас всем нам надо успокоиться.

— Мам, не плачь, пожалуйста, — попросила Альнаир, сдвигаясь и теперь пряча лицо на её плече. — Зато я теперь всё знаю. Значит, я уже взрослая.

Они долго молча так сидели, на полу — и Леопольд, обнимая дочь с женой, так напряжённо думал о том, что будет делать дальше, что Лорелей, похоже, уловила эти мысли и сказала вдруг с тревогой, поднимая голову:

— Лео, только ничего не делай ей. Пожалуйста!

— Шерил-то? — спросил он, словно просыпаясь. Лорелей испуганно кивнула, и он возразил ей: — Что ты. Моя сестрица не стоит того, чтобы отправляться в Азкабан. Я не сделаю ей ничего противозаконного. Клянусь. Абсолютно ничего.

— Ты обещаешь? — почти хором спросили Лорелей и Альнаир, и он повторил:

— Ничего противозаконного. Клянусь.

Была уже середина ночи, но Альнаир всё не спала, пытаясь как-то уложить в голове сегодняшние новости. Её первый шок прошёл, ещё когда они рыдали, сидя вместе с мамой на полу, но успокоиться она, конечно, не могла.

Нет, Альнаир вовсе не считала проституток париями — наоборот, она всегда жалела их, хотя никогда прежде особенно о них не думала. Собственно, она вообще о них узнала лишь от Кристиана-старшего, когда однажды как-то начала его расспрашивать о детстве и родителях. Он и рассказал, легко и абсолютно не смущаясь — конечно, без деталей, потому что Альнаир тогда было лет восемь. Или даже семь — она не помнила. Но именно тогда она впервые услышала о такой профессии — а когда немного позже прочитала о гетерах, то невольно соединила эти образы в один, и какое-то время не задумывалась о телесной стороне подобного занятия. Позже ей, конечно, это объяснили — тот же Кристиан, наверно, или, может, кто-нибудь ещё, она не помнила. И всё же до сих пор эта тема её никогда не интересовала — хотя в прошлом году она, читая Мопассана, выданного ей по секрету Кристианом-старшим, очень сочувствовала Пышке и возмущалась поведением её попутчиков.

Но теперь она очень хотела с кем-нибудь поговорить. Обо всём — о том, что с ней случилось, о том, что она узнала о своих родителях, о том, что теперь изменится или не изменится, наконец, о том, как они живут на самом деле, проститутки. Только с кем? Мама с папой отпадали сразу — Альнаир любила их, и именно поэтому считала этот разговор совершенно невозможным: мама еле успокоилась, а папа слишком за неё перепугался. Впрочем, он всегда боялся за неё, так что трогать их не стоило. Тогда кто? Бабушка? Нет, пожалуй, с ней говорить об этом неудобно — а главное, бессмысленно. Вряд ли она там когда-нибудь бывала, где они живут. В борделях. По той же причине, наверное, не подходили и крёстные.

Ну, и кто тогда? Альнаир лежала, выбирая между дядей (хотя он и был ей дедом, она привыкла называть его, как папа, дядюшкой, а он не возражал) Берти, его сыном Терри, которого она тоже называла дядей, Грэмом и Кристианом-старшим. И, может быть, ещё и Гвеннит — да, определённо, с Гвеннит надо было бы поговорить. Раз она знала маму с юности. Но расспрашивать подробней про бордели нужно, вероятно, у мужчин?

С другой стороны, сейчас ведь главное не это. Альнаир нужно было просто выговориться — и с кем-нибудь поговорить о том, как ей жить дальше. Нет, она, конечно, не считала, что случилась катастрофа — и всё-таки слова тётки о том, что будет, когда родные её будущего мужа узнают о прошлом её мамы, застряли в её голове. В самом деле, а что будет? Ничего хорошего, конечно, но ведь есть же выход? Должен быть! И потом, дело же не только в муже — вот её друзья, к примеру. Что будет, если они обо всём узнают? И как ей с ними говорить об этом? И надо ли им всё это рассказывать?

Альнаир вздохнула и села на кровати. Нет, она, определённо, не уснёт… Хотя спать хотелось. Но не выходило. Ей невероятно хотелось с кем-нибудь поговорить прямо сейчас — но с кем? К кому можно явиться среди ночи и не напугать до полусмерти? Нет, её никто не выгонит, конечно — ни бабушка, ни крёстные, ни дяди — но какой же шум поднимется! А вот, если бы поговорить с кем-нибудь тихонько — так, чтобы домой вернуться до утра и никто бы ничего не заподозрил…

Так поговорить можно было только с одним человеком… Ладно, может быть, с двумя. Но второго запросто могло не оказаться дома — или оказаться, но… Не в одиночестве. Он, конечно, не рассердится, узнав, в чём дело — но… Вот в этом-то и было дело. Грэм очень любит маму и её саму — кто знает, что он выкинет, узнав о том, что произошло! Альнаир же совершенно не хотелось стать причиной ещё какого-нибудь катаклизма. Значит, оставался Кристиан. Он, конечно, тоже может быть сейчас занят, но он всё-таки постарше Грэма, рассудила Альнаир, а значит, шансов на это меньше. В крайнем случае она тихонечко уйдёт и домой вернётся.

Она встала и, одевшись, босиком, в одних носках, выскользнула за дверь, стараясь ступать как можно тише и досадуя, что ей ещё нет семнадцати и колдовать вне школы ей нельзя. И ведь самое обидное, что в Шармбатоне никто об этом не узнает: французское министерство не отслеживает колдовство несовершеннолетних вне Франции. А со здешним министерством папа бы наверняка договорился… Но ей не хотелось потом «разговаривать с ним серьёзно». Приходилось красться и замирать от малейшего шороха — хотя, в принципе, ведь коты-то здесь бродили по ночам, и от этого никто не просыпался. Но она не станет рисковать.

А забавно: рассказать кому, по какому поводу она впервые в жизни выбирается из дома ночью! И не ради приключения, и даже ведь не на свиданье — нет, она идёт поговорить! Посреди ночи. Вот уж точно, подобное случиться может только с ней.

Преодолев, наконец, коридор, Альнаир на цыпочках дошла до камина, зачерпнула горсть пороха и, на мгновенье задержав дыханье, очень чётко прошептала адрес Долишей-младших.

Их дом был знаком ей очень хорошо. Она тихонько прошла через гостиную, поднялась по винтовой лестнице и, остановившись перед закрытой дверью в спальню Скабиора, прислушалась. Вроде внутри было тихо — но кто знает! Вдруг там заглушающие чары. Или ещё что-нибудь.

Альнаир аккуратно нажала на ручку и, приоткрыв чуть-чуть дверь, заглянула в комнату. И только убедившись, что её владелец спит, и спит один, с облегчением вздохнув, вошла. Потом присела на самый край в изножии кровати и негромко позвала:

— Кристиан! Это Нари… Извини, пожалуйста…

Он проснулся вмиг — в отличие от Лето, старого серебряного книззла, чей сон вряд ли можно было прервать тихим полушёпотом. Открыл глаза и, сев, сказал:

— Привет.

— Извини, пожалуйста, — сказала Альнаир, обхватывая себя руками. — Но мне очень нужно было с кем-нибудь поговорить. Прямо сейчас. Можно с тобой?

— Давай, — он отыскал палочку, притянул к себе штаны, натянул их, затем накинул рубашку и, отбросив простыню, пересел поближе к вежливо отвернувшийся, пока он одевался, Альнаир. — О чём будем говорить? — спросил он, кажется, совсем не удивившись её просьбе.

— О маме, — Лето, так до конца и не проснувшись, перебрался к Альнаир под бок, привалился к ней спиной и заурчал, и она сказала вдруг совсем не то, что собиралась: — Ведь обычные коты живут меньше книззлов, да?

— Да, меньше, — согласился Скабиор — а Альнаир вдруг разрыдалась и, склонившись к Лето, погладила его, потом вдруг легла рядом, и крепко обняла его. — Барни уже лет шестнадцать, — пробормотала она, захлёбываясь от рыданий. — Я… Когда я… Когда я уезжаю… в школу… я каждый раз думаю… что он… он…

— Я думаю, они позовут тебя, если Барни заболеет, — Скабиор подсел поближе и теперь тихонько гладил её волосы. — Вызовут из школы. Но ты можешь попросить об этом их — я думаю, они поймут.

— Но я… Я не хочу, чтобы… Чтобы Барни умира-а-а-ал, — она еле выговорила это — и зашлась в рыданиях. Он ей не мешал, не утешал её, не говорил вообще ни слова — только положил руку на плечо, а второй ладонью продолжал гладить Альнаир по волосам. Она постепенно успокоилась и теперь лежала, редко всхлипывая и сама не понимая, почему вообще вдруг подумала о Барни. И почему так разревелась. — Я, — сказала Альнаир, поворачиваясь, наконец, к Скабиору, — не поэтому пришла. Я даже… Я не думала о Барни. Я не знаю, почему…

— Бывает, — сказал Скабиор мягко. — Ты сказала, что хотела поговорить о маме.

— Хотела, да, — она накрыла его руку своей и сжала. — Обещаешь, что не скажешь никому?

— Конечно, — он кивнул — и она поверила. Мгновенно.

— Ты ведь давно её знаешь, да? — спросила Альнаир, садясь и вытирая уже высохшее лицо ладонями. — Маму? — он кивнул, и она продолжила, с трудом подбирая верные слова: — Она… Я хотела расспросить тебя о её… О том месте, где она работала. Я знаю, что она работала в… — всё-таки она запнулась — и тут же разозлилась на себя и сказала очень чётко: — В борделе. Проституткой, — проговорила она почти что по слогам.

— Кто тебе сказал? — спросил он спокойно и, кажется, даже дружелюбно.

— Тётя, — ответила она и не увидела в темноте, как затрепетали крылья его носа.

— Мама знает? — спросил он.

— Знает, — Альнаир расстроенно кивнула. — Я себя повела, как истеричка — вывалила ей всё с ходу, да ещё ревела…

— Думаю, это нормальная реакция, — ответил он таким спокойным тоном, что Альнаир слегка приободрилась:

— Думаешь?

— Полагаю, да. Семейные скелеты — штука потрясающая.

Альнаир не удержалась и хихикнула:

— Скелеты?

— У всех есть такие, — продолжил Скабиор. — Зато ты нашла свой сейчас — не так плохо, полагаю. Есть время привыкнуть и решить, что ты об этом думаешь.

— Я… Я как раз об этом и хотела поговорить, — сказала Альнаир. — О том, как… Что мне… В общем, я не знаю, что теперь, — она жалобно заглянула ему в глаза.

— Да ничего, — он слегка пожал плечами. — У тебя полно времени решить, что делать со всем этим. В сущности, ведь ничего не изменилось: все, кто знал об этом, знают и сейчас, кто не знал — не знают. Мир не изменился — просто ты его увидела таким, какой он есть.

— Ты рассказывал, — Альнаир облизнула пересыхающие губы, — что твоя мама тоже была… такой.

— Тебе надо будет со временем научиться произносить эти слова так же спокойно, как «стол», «стул» и «леденцы», — сказал он. — А по сути твоего вопроса — да, была. Я родился в борделе. И, сказать по правде, когда мне было столько лет, сколько сейчас тебе, я сам не знал, стеснялся я этого или же наоборот. И так и так, наверное. Но, в целом, с матерью я вёл себя погано.

— Почему? — спросила Альнаир серьёзно.

— Потому что был дурак, — ответил он легко. — Ты во много раз меня умнее.

— Только это мне совсем не помогает. — Она вздохнула, и он добавил:

— Хотя ум тут не так важен. Ты намного лучше, чем я был в том возрасте, — признался он. — Во много раз. Можешь мне поверить. Я не знаю, что посоветовать тебе, на самом деле, — он мягко коснулся её руки, и Альнаир тут же потянулась к нему и, приникнув, замерла. Скабиор легонько её обнял и опять начал гладить по волосам. — Разве что… Ты знаешь, всегда стоит помнить, что в мире исчезающе мало людей, которым в самом деле есть до тебя дело. И им точно будет всё равно, чем когда-то занималась твоя мама. А какая разница, что думают другие? Если ты для них — одна из многих?

— Тёте вот не всё равно, — тихо прошептала Альнаир.

— Она дура, — просто сказал он, пожав плечами. — Что поделать. Тут только пожалеть.

— Кого? — Альнаир уткнулась носом ему в плечо.

— Тётку твою, — он хмыкнул. — Дурам тяжело, когда жизнь выкидывает какой-то сложный фортель. И помочь ей невозможно… Беда, на самом деле.

— Почему беда? — Альнаир чуть-чуть заулыбалась.

— Потому что, когда человеку некому помочь, кроме него самого, а он этого не понимает и понять не может — это значит, что ему никто и никогда помочь не сможет. А это беда, — он обнял её, наконец, покрепче, и Альнаир закрыла глаза. — Ты не согласна?

— Я не знаю, — призналась она. — Вроде да… Но мне её совсем не жалко, — добавила она упрямо.

— Так мне тоже, — сказал он. — В этом-то и дело… Никому её не жалко, и никто ей не поможет. Потому что она — дура. Злая дура — впрочем, они всегда злые.

— Ну, неправда, — возразила Альнаир. — Разве глупый человек добрым быть не может?

— Глупый? Запросто, — ответил Скабиор решительно. — А вот дура — и дурак — отнюдь. Это не одно и то же. В принципе, ей даже можно, в некотором смысле, сказать "спасибо": она избавила твоих родителей от необходимости рассказывать тебе всё это. А у тебя есть время всё обдумать и понять, стесняешься ты ма…

— Нет! — выкрикнула Альнаир, резко выпрямляясь. — Я маму не стесняюсь!

— Не кричи так громко, — посоветовал ей Скабиор. — Громкий крик свидетельствует об обратном. Когда человеку вправду всё равно — он не кричит. Он вообще почти никак не реагирует. Ты пока что в шоке — это и понятно, и нормально. Но потом, когда отойдёшь — посиди, подумай.

— Расскажи мне, — почти потребовала Альнаир. — Про них. Про проституток.

— Ну, — он потёр переносицу, — они все разные. Как любые люди. Твоя мама из тех, кому просто некуда было больше податься — и они пошли туда, где их приняли.

— Маме было некуда пойти? — переспросила Альнаир. — Но почему?

— Потому что она слабая волшебница, — ответил Скабиор. — Потому что у неё была паршивая семья, и её родне было стыдно за неё. И как только они смогли, они выставили её вон — в шестнадцать лет. Что ей оставалось — не умея почти ничего, без денег, без друзей и…

— Но почему? — перебила Альнаир, отстраняясь от Скабиора и заглядывая ему в лицо. — Что она такого сделала?

— Ничего, — ответил он, пожав плечами. — В этом-то и дело. Она им казалась бесполезной — и они от неё избавились.

— Но это… дико, — Альнаир нахмурилась. — Что значит «бесполезной»? Она их… погоди, — пробормотала она с внезапным пониманием. — Она их разочаровала?

— Да, пожалуй, — согласился он. — Разочаровала. Да, удачное определение.

— Просто тем, что плохо колдовала? — недоверчиво уточнила Альнаир. — И всё?

— А ты думаешь, что все родители всегда любят своих детей любыми? — усмехнулся он.

— Вообще-то да, — осторожно проговорила Альнаир. — Ну, может быть, почти.

— Ну, что ты? — он негромко рассмеялся. — Не скажу, что это редкость — но и не правило. Всякое бывает. Куда чаще, чем ты думаешь. Нет, пока они младенцы, с этим проще — если не орут. Потом начинаются всяческие ожидания: будет он волшебником или нет, к примеру. И так далее.

— Ну, а если даже нет? — Альнаир нахмурилась. — Что тогда?

— В целом, когда как, конечно, но вообще-то сквибы кажутся для многих катастрофой. Их скрывают, отселяют к магглам… убивают, — договорил он мягко. Альнаир вздрогнула, и он повторил: — Да, убивают. Сейчас, правда, намного реже, но такое происходит. Иногда. Честно говоря, не знаю, что сделали бы родители твоей мамы, если бы она всё же оказалась сквибом.

— Ты… нет. Нет! — Альнаир смотрела на него почти с ужасом. — Ты же не…

— Я не удивился бы, — ответил он на её невысказанный вопрос. — И вот куда было ей идти? Без умений и без денег… И такой наивной и напуганной. Таких быстро вычисляют и приводят… зазывают.

— Ты же не расскажешь маме? — спросила Альнаир, немного помолчав. — Об этом разговоре?

— Нет, конечно, — заверил он. — Если и ты тоже пообещаешь этого не делать.

— Нет, я не скажу, — сказала она твёрдо. — Ты расскажешь мне о маме? И о том, как она жила? Ты, — она требовательно сжала его руку, — покажешь мне, где это?

— Покажу, — кивнул он. — Когда тебе исполнится семнадцать. Раньше не проси — это незаконно, а я в жизни не рискну нарушить закон с дочкой твоего отца.

— Ладно, — Альнаир невольно улыбнулась такой формулировке. — Но расскажешь?

— Расскажу. Но не сейчас, — он показательно зевнул. — Половина лета впереди — успеем натрепаться. Спать иди, — он беззастенчиво указал Альнаир на дверь, а она, чуть-чуть помедлив, обняла его за шею и шепнула:

— Спасибо тебе, Крис.

— Всегда пожалуйста, — ответил он, тоже её обнимая. — Тебе полегче?

— Да, — она тряхнула головой. — Я буду думать. И с тобою говорить. Но мне не стыдно и никогда не будет! — она отстранилась и серьёзно посмотрела на него.

— Я знаю, — он опять зевнул, напрочь уничтожая этим пафосность момента. — Давай спать, а? — он зевнул ещё раз, совсем душераздирающе, и она, заулыбавшись, погладила сладко спящего книззла и отправилась домой.

Спать — и думать.

Чтоб осуществить свой план, Леопольду требовалось время — впрочем, кое-что он сделать мог уже сейчас.

Например, рассказать о произошедшем матери и её родне.

А ещё отцу с племянником.

Что и сделал уже на следующий день, с работы отправившись к ним в дом камином.

— Так что, — резюмировал он свой коротенький рассказ, — как вы понимаете, Альнаир к вам больше не придёт. Я запрещаю. Приходите к нам — а ей здесь делать нечего. По крайней мере, — добавил он, — до тех пор, пока Шерил здесь живёт. Им не место в одном доме.

И ушёл, не дожидаясь их реакции.

Лорелей он рассказал об этом почти сразу, хотя и собирался подождать до вечера — слишком грустной и несчастной он её нашёл.

— Полагаю, Шерил скоро будет искать другой дом, — сказал он утешающе. — Нари больше с ней не встретится.

— Новый дом? — переспросила Лорелей, поднимая на него глаза.

Они сидели в гостиной на диване — вернее, сидел Леопольд, а Лорелей полулежала у него в объятьях.

— Я думаю, что да, — он осторожно, двумя пальцами взял маленькую прядку у виска жены и заправил её ей за ухо. — И Тайлеру так, кстати, будет проще. Я не представляю, как они живут с ней.

— Лео, так нельзя, — неожиданно твёрдо сказала Лорелей, садясь.

— Как нельзя? — он даже не понял. — Лей, родная, что ты?

— Нельзя выгонять её из дома, — Лорелей серьёзно и непривычно строго посмотрела на него. — Никого нельзя. Я так не смогу. Я не хочу жить с этим.

— Лей, — он совершенно растерялся. — Лей, она…

— Я знаю, что это такое, — Лорелей сжала его руку. — Знаю, как это, когда тебя выставляют из дома на улицу. Лео, я не хочу ни с кем такого делать.

— Ты не делаешь, — попытался успокоить он её. — Это же не ты, а я, и…

— Это всё равно, — она стиснула пальцы. — Лео, это… Ну, пожалуйста. Пожалуйста, не надо. Это невозможно, так нельзя! Она там живёт всю жизнь…

— Ну, она не нищенка, — он отчаянно искал какие-нибудь аргументы. — Купят себе что-нибудь или…

— Ты не понимаешь, — с непонятным ему отчаянием проговорила Лорелей. — Потерять свой дом… Ей и так досталось, и…

— Лей, ты что, — ошарашенно спросил он, — ты её… жалеешь?

— Ну… я… да, — она смутилась и опустила голову. — Ей плохо, — она спрятала лицо на его груди, и теперь её голос звучал приглушённо. — Да, я понимаю, что она не очень-то хороший человек, но ей правда плохо. Из-за нас. И я не могу прогнать её из дома. Нельзя так.

— А так, как она, можно? — не сдержался он. — Помнишь, какой вчера вернулась Нари?!

— Да! Нет… нет, нельзя! — воскликнула она, опять садясь. — Но и так… так тоже. Лео. Ну, пожалуйста, — прошептала она умоляюще. — Пожалуйста… Пойми…

— Тебе Тайлера не жалко? — спросил он, подумав. — Представляешь, как они живут? Особенно сейчас, когда у них младенец. С младенцем вообще сложно — а у них там рядом Шерил. Обиженная на них и на весь мир. Я не думаю, что она простила сыну то, что он поделил тогда дом. Лей, — он взял её расстроенное лицо в ладони и провёл большими пальцами по скулам. — Вас нельзя с ней сравнивать. Она не останется на улице — у неё есть деньги, и есть муж. Вообще, я полагаю, что им отдадут тот дом, в котором жили мы с тобой когда-то, помнишь?

— Но она там прожила всю жизнь, — возразила Лорелей, однако ему уже послышались в её голосе неуверенные нотки.

— Ты считаешь, она не заслужила наказания за то, что сделала вчера? — спросил он серьёзно.

— Я… — она судорожно вздохнула. — Я же… Мы же ведь не судьи, Лео.

— Понимаешь, — он положил ладонь ей на лоб и медленно повёл её назад, скользя по волосам, — мы не судьи, да. Но оставить то, что она сделала сейчас, без последствий, значит поощрить её продолжить. Безнаказанность в таких делах всегда ведёт к развитию содеянного. Что она сделает в следующий раз? Проклянёт Нари? Или, может быть, тебя? Меня? Ты можешь предсказать? Шерил хватит сил и на смертельное проклятье. А уж артефакт какой-нибудь подкинуть — даже сил не нужно. Только деньги — в Лютном, как ты знаешь, этой дряни полно на любой вкус. Шерил нужно останавливать сейчас, пока не случилось настоящая беда. Ты понимаешь?

— Да, — прошептала Лорелей. Её подбородок задрожал, и она, зажмурившись, спрятала лицо у него на плече и заплакала. — Просто это… Так ужасно…

— Это несравнимо, — возразил он, баюкая её и гладя. — Тебе было всего шестнадцать лет, у тебя не было ни кната и ты почти что не умела колдовать. И была одна на целом свете. Шерил давно не шестнадцать, у неё есть муж и деньги. И её, скорей всего, не выставят на улицу, а отселят в гостевой дом.

— Я понимаю, — прошептала Лорелей. — Но она… Ты сам говорил, что… Что они живут все вместе… На что им жить теперь?

— Они взрослые, — он пожал плечами. — Шерил с Роджером. Найдут, на что. В конце концов, Роджер пишет приличные спортивные обзоры — его не просто так считают лучшим специалистом по гонкам на гиппогрифах и пегасах, — и не думаю, что он делает это бесплатно. А Шерил… Мозгом нужно пользоваться, — сурово сказал он. — Нельзя делать зло тому, кто вообще ни в чём не провинился. Альнаир ни в чём не виновата — а досталось ей. Нельзя такое поощрять. Понимаешь? Дальше хуже будет. Не плачь, — попросил он, целуя её волосы. — Она совсем того не стоит. Просто вспоминай про Нари — и о том, что она больше никогда ей ничего не сделает.

— Она только разозлится, — еле слышно прошептала Лорелей. — И…

— Она побоится, — возразил он и пообещал: — Я поговорю с ней. Она больше ничего не сделает. Увидишь.

Она постепенно успокоилась, и они ещё долго так сидели, обнявшись — Лорелей, в конце концов, незаметно задремала, а Леопольд глубоко задумался. О том, что он, оказывается, так и не знает до конца жену — и о том, что, может быть, разговор с матерью окажется сложнее, чем он думал.

Впрочем, говорить ему с ней не пришлось. Мерибет появилась у них ближе к вечеру — одна, несмотря на то, что вроде бы должна была забрать внучку у Малфоев, к которым та ушла после обеда. Одного взгляда на неё ему хватило, чтобы понять, что она всё знает. И что он совсем не представляет, что ему с этим делать.

— Как ты, дорогая? — спросила она вскочившую ей навстречу Лорелей, ещё сонную и, наверное, поэтому слегка испуганную.

— Почему я? — спросила Лорелей. — А где Нари? Вы её не привели?

— Я хотела прежде поговорить с вами без неё, — сказала Мерибет, подходя к Лорелей и сперва беря её за руки, а затем и обнимая. — Мне так жаль, — сказала она горько. — Прости.

— Почему я? — повторила Лорелей непонимающе. — Это Нари… Но при чём здесь вы? Это же не вы сказали ей и…

— Это я воспитывала Шерил, — ответила Мерибет. — И, значит, сделала её такой.

— Вы воспитали Лео! — воскликнула Лорелей. — Вы совсем не виноваты! — она чуть-чуть отодвинулась, заглядывая ей в лицо.

— Виновата, — грустно и спокойно сказала Мерибет. — Может быть, моей вины не так и много, но она здесь есть — родители всегда отвечают за своих детей, когда те делают подобное. Я не объяснила ей чего-то очень важного — а теперь, похоже, поздно.

— Всё ты объяснила, — сказал Леопольд, подходя к ним. — Мне, по крайней мере. Шерил доставалось точно то же самое.

— Не все всё понимают одинаково, — возразила Мерибет. Она словно постарела лет на десять за те трое суток, что они не виделись, и Леопольд почему-то ощутил себя немного виноватым. — Я всё понимала — до тех пор, пока она не стала мстить ребёнку.

— Что с ней будет? — тихо спросила Лорелей.

— Мы с Колином купили дом для них, — ответила она. — В Джерси, не очень далеко от побережья. К концу недели они переедут.

— Вы с папой? — удивлённо спросил Леопольд.

— Да, мы с папой, — она взглянула на него спокойно и вдруг чуть-чуть, едва заметно улыбнулась. — Это наш дом. И наша общая вина — то, какой выросла Шерил.

— В смысле, — медленно переспросил он, — ваш дом? Мама?

Улыбка Мерибет стала несколько заметнее. О да… Она предполагала это удивление. Сказать по правде, она и сама тоже… удивилась.

Всё произошло как-то само собой. Несколько часов назад Колин пришёл к ней — неожиданно и без предупреждения, и по его лицу она увидела, что случилось что-то по-настоящему серьёзное. И вовсе не хорошее.

А потом он рассказал ей всё, и они долго сидели на веранде, глядя на мирное и голубое море.

— Я не понимаю, — наконец сказала Мерибет. — Она ведь не была такой. Когда-то.

— Я не знаю, — сказал Колин. — Я… совсем не ожидал. И, — он сделал паузу, — мы с Тайлером решили, что они должны уехать. Знаю, что ты скажешь, но…

— Пожалуй, — медленно произнесла она. — Это следовало сделать давным-давно. Может быть, вообще с самого начала.

— С самого начала? — переспросил он.

— Сразу после свадьбы. Их. Но… Мне так хотелось видеть их и жить всем вместе, — она вздохнула и посмотрела на него. — Колин, что мы сделали не так? — спросила она горько. — Наши дети друг друга ненавидят, наша дочь мстит нашей внучке и своей племяннице за то, кого избрал себе в супруги наш сын… Когда мы так ошиблись? И в чём?

— Не мы! — пылко возразил он. — Бет, не мы. Ты их никогда не учила ничему подобному. А я… Я когда-то поддержал её, — он сглотнул и перевёл взгляд вдаль, на море. — Я помню. И ты помнишь. Может, если бы тогда…

— Тогда всё уже случилось, — покачала головой она. — Это просто следствие. А в чём причина, я не знаю. Но, — она вздохнула глубоко, и её голос зазвучал спокойнее, — так или иначе, нужно что-то делать с тем, что есть. Им, конечно, нужно переехать — но нельзя их просто выставить из дома. Мы с тобой позволили им жить, по сути, за наш счёт — и не можем разом обрубить всё.

— Я думал было отдать им гостевой дом, — сказал Колин осторожно.

— Это слишком близко, — возразила Мерибет. — Это будет пыткой — жить так рядом, но больше не иметь возможности вернуться. Нет, нам нужно купить им новый дом. Другой. Подальше и в совершенно другом месте. А дальше, — она задержала дыхание ненадолго, — пусть живут, как знают. Может быть, мы даже сможем видеть их. Посмотрим.

— Купить дом? Нам? С тобой вдвоём? — изумлённо повторил он, глядя на неё во все глаза.

— Что бы ни было меж нами, мы родители, — ответила она. — И наравне отвечаем за детей.

— Хорошо, — сказал он торопливо. — Ты права, конечно. Я найду…

— Я знаю неплохое место, — сказала Мерибет. — Когда я искала этот дом, мне там понравилось. Можно посмотреть им что-то в Джерси, недалеко от побережья.

— Джерси, да, — кивнул он. А потом спросил, замирая от собственной смелости: — Ты так говорила… Бет. Я давно об этом думаю. Очень давно. Ещё с самого развода, но тогда мне не хватило смелости. Позволь сказать?

— Ты уже начал, — в её голосе звучало удивление. — Что такое, Колин?

— Ты всегда любила этот дом… мой. Наш… дом, в котором мы с тобою жили, — взволнованно заговорил он. — Да, я помню то, что ты сказала — но ведь дело же не в доме, а во мне. И ведь, по-хорошему, это мне следовало уходить тогда. И Тайлер… У них ведь малыш. Майкл. Правнук… — он облизнул пересохшие губы и чуть улыбнулся. — Может быть… Мне кажется, всем бы было лучше, если б ты туда вернулась. В дом. А я могу переселиться в гостевой дом, или просто что-нибудь купить — я думал, может, где-то в городе. Большом. Сидеть, смотреть на магглов… как они там ходят. Ну, а что — я давно не занимаюсь фермой или садом, да и книззлы — я забыл уже, когда возился с ними.

— Колин, что ты говоришь? — Мерибет смотрела на него с огромным удивлением и недоверием.

— Я говорю, что всем бы было лучше, если б ты вернулась, — твёрдо и уверенно сказал он. — Тайлеру и Лире пригодится помощь… А я так боюсь испортить Майкла, — признался Колин. — Ты вырастила такую удивительную Нари — а я… Я боюсь, — повторил он. — И толку от меня им всем немного… И мне там тяжело.

— Почему? — спросила Мерибет.

— Я слишком привык считать его твоим, — ответил он. — Наш дом. Тебя там слишком не хватает.

— Что же, — произнесла она неторопливо, глядя на него очень внимательно. — Если дело только в этом, то это поправимо куда меньшими затратами. Я тоже по нему скучаю.

— Ну вот и возвращайся! — воскликнул он. — А я съеду. Найду квартиру только — но это быстро, думаю…

— Зачем так сложно? — спросила Мерибет с улыбкой. — Дом действительно большой. Я думаю, что места может хватить всем. Как ты считаешь?

— Я… Я не понимаю, — совершенно растерявшись, пробормотал он.

— Я действительно скучаю, — повторила Мерибет. — Мне кажется, в нём хватит места нам двоим. Если тебя это устроит.

— Ты… вернёшься? — неверяще спросил он. — Ты снова будешь жить…

— …там, в этом доме, — ответила она и сказала снова: — Если тебя это устроит. Тем более, там Майкл. Думаю, я знаю, какие комнаты хотела бы занять… Если ты желаешь такую соседку.

— Бет, — прошептал он. — Я… Я желаю. Да. Ты… Это лучшее соседство из возможных. И Тайлер так обрадуется! — он нервно стиснул свои руки.

— Что ж, тогда я перееду, — сказала Мерибет, удивлённо думая о том, как порой бывает просто изменить всё. Или почти всё.

...Лорелей, наконец, заулыбалась широко и радостно и, обняв Мерибет, спросила:

— Вы решили снова вместе жить?

— В определённом смысле, — она кивнула и добавила, как будто извиняясь: — Я всегда любила этот дом и очень по нему скучаю. А мой нынешний получит Нари, когда захочет жить самостоятельно.

— А если она всё-таки решит остаться во Франции? — спросил Леопольд.

Он не знал, как относиться к этой новости. Нет, отец, конечно, изменился, и он точно будет счастлив. Но вот мать… Впрочем, это точно его не касается, одёрнул он себя. Уж чему-чему, а тому, чтобы не лезть в чужую жизнь, что бы он о ней ни думал, Вейси научился.

Ну, или по крайней мере должен был.

— Тогда она продаст его и купит другой — где захочет, — легко ответила Мерибет. И спросила сына: — Ты разочарован?

— Удивлён, — ответил он. — Но, наверно, это хорошо. А свадьба будет? А то прошлую я не застал.

Лорелей хихикнула, и это словно прорвало плотину — они расхохотались, громко, весело, до слёз, сбрасывая напряжение последних суток.

— Это слишком, — возразила Мерибет. — Я даже не могу представить, как на нас посмотрят в министерстве после нашего развода.

— Хочешь, я их заколдую? — предложил Леопольд. — Или сотру память после?

— Это разве не противозаконно? — уточнила Мерибет, и он махнул рукой:

— Так я легонько.

Они снова рассмеялись, и она сказала:

— Речь о свадьбе не идёт. Я просто возвращаюсь в этот дом. В конце концов, там живёт мой внук с семьёй. И надеюсь, Нари будет приходить к нам, — проговорила она полувопросительно.

— Конечно, будет, — успела прежде Леопольда Лорелей.

Она казалась теперь радостной и оживлённой, но Леопольд достаточно хорошо знал свою жену, чтобы видеть, что под этим всё равно таится грусть.

Но что он мог с этим поделать? Разве что не делиться с ней своими планами. Да, пожалуй, Лорелей не стоит знать деталей. Но как странно… Кто бы мог подумать, что она вдруг пожалеет Шерил? Да ещё в подобной ситуации. Что же должны были сделать с ней родители, если это до сих пор так её мучит?

Хорошо, что он давно не в аврорате. Неизвестно, что он сделал бы, столкнувшись с ними. С Ферклами.

Утром Рождества Шерил проснулась необычно рано. Кажется, её что-то разбудило — какой-то шум в гостиной. Вроде бы она вчера вечером проверяла дверь и окна? Она поглядела на крепко спящего супруга и, подумав, будить его не стала. Что там может быть? Сквозняк — или, может, крыса. Или гномы как-то в дом попали…

Шерил накинула халат, босиком вышла из спальни и, спустившись вниз в гостиную, замерла, увидев сидящего на диване человека.

— С праздником, сестрёнка, — сказал Леопольд. На нём была красная, расшитая серебряными снежинками мантия, и отороченный белым красный колпак.

Шерил выхватила было палочку, но та буквально вылетела у неё из рук, и Леопольд, поймав, спокойно сунул её в свой карман.

— Пошёл вон! — прошипела Шерил, сжимая кулаки.

— Не кричи, — предупредил он. — Бессмысленно. Я тут почти с самого рассвета, и не думаю, что существует звук, способный пробить наложенные на эту комнату заглушающие чары, — он взмахнул палочкой, и дверь за Шерил захлопнулась. — Ты не бойся, — добавил он очень благодушно. — Я принёс тебе подарок.

— Убирайся, — Шерил попятилась и упёрлась спиной в закрытую дверь. — Это мой дом! Я в Аврорат сообщу, что ты…

— …вломился к тебе без разрешения? — спросил он. — Сообщи. Меня даже оштрафуют — может быть. И то не факт. Но я заплачу, если придётся. Я тут ничего не брал и не ломал, из чар наложил лишь заглушающие — кроме штрафа, мне ничего не будет. Галеонов десять максимум. Могу себе позволить. Как я уже сказал, я принёс тебе подарок, — продолжал он. — Мне хотелось бы его вручить — и распрощаться.

— Обойдусь, — Шерил обхватила себя руками. — Убирайся по-хорошему.

— Что ты? — он даже не шевельнулся. — У меня ушло почти полгода на то, чтобы всё это собрать.

— Что собрать? — Шерил нахмурилась.

— Разные истории, — ответил он. — По большей части о тебе, но не только. Я тебе их покажу сейчас — не все, конечно, там их много. Только основное. Остальное здесь, — он кивнул на стоящую под ёлкой коробку в яркой красной обёртке, которой накануне — Шерил точно знала — там не было. — Думаю, пенсив у тебя найдётся, — продолжал Леопольд, неспешно поднимая свою палочку — Шерил вздрогнула, и он успокаивающе проговорил: — Не пугайся так — я тебе просто покажу кое-что из того, что приготовил. Начнём, полагаю, с одной очень старой… школьной истории, — он выпустил из кончика палочки дымное облако, а затем аккуратно на него подул. Дым сгустился, а потом в центре начала складываться картинка. — Вы ведь до сих пор с ней дружите? — спросил он, указывая на девушку в школьной мантии, целующуюся с невысоким темноволосым юношей. — Со Сьюзен? Она знает, почему этот милый молодой человек вдруг её оставил и начал избегать? Ты не рассказывала?

— Это школьная история! — нервно воскликнула Шерил. — Думаешь, она кому-то интересна?

— Полагаю, что весьма, — кивнул он. — И тот разговор между тобой и этим юношей… Думаю, что Сьюзен будет очень интересно обнаружить, на что способна её близкая подруга. Дело тут не в юноше, конечно — но неприятно выяснить, что твоя подруга когда-то рассказала твоей первой любви, что ты проклята и первый твой мужчина умрёт в страшных муках.

— Как ты узнал? — не выдержала Шерил. — Откуда?

— Это несущественно, — ответил Леопольд. — Я был аврором, помнишь? И ис…

— А потом тебя оттуда выставили, — зло перебила его Шерил.

— Это так, — кивнул Леопольд. — Но навыков вести расследование я от этого не потерял. Продолжим, — сказал он, развеивая облако, в котором его юная сестра что-то говорила тому темноволосому юноше, которого не так давно обнимала та, другая девушка.

Шерил так всё и стояла, глядя на появляющиеся внутри дымного облака картинки, и с каждой новой злилась всё сильнее. Да, всё это были мелочи, за которые даже не принимают заявления не то, что в аврорат, но даже в ДМП — но вот отношения с подругами они ей основательно попортят. Да что там попортят — она сама бы ни за что не подала руки той, что так бы с нею поступила. Но ведь у неё-то были основания для этого! Да, всё это было не особенно красиво, но кто же без греха? И ведь никому её поступки не вредили, а ей приносили пользу — почему она должна была заботиться о чужих интересах больше, чем о собственных? Но ведь это никому не объяснишь!

— Хватит, полагаю, — сказал Леопольд.

— И что дальше? — язвительно поинтересовалась Шерил. — Я закон не нарушала.

— Нет, конечно, — согласился он. — Как, заметь, и я.

— А вот это неизвестно, — она почувствовала себя чуть увереннее, да и злость ей придавала сил. — Как ты раздобыл их?

— О, поверь, — он улыбнулся. — Абсолютно добровольно. Закон не запрещает делиться с кем бы то ни было собственными воспоминаниями — вот со мною и делились. Так же, — продолжал он, улыбнувшись, — закон не запрещает отдавать кому угодно те воспоминания, которые касаются действующих в них лиц. В общем, — улыбка исчезла, — вот что я скажу тебе, сестрёнка. Если ты ещё раз хоть сама, хоть чьими-то руками сунешься в мою семью — я всё это разошлю тем самым лицам. А ещё отправлю каждому список адресатов, получивших такое же послание — закон, опять же, не запрещает сообщать кому бы то ни было имена тех, с кем вы ведёте переписку. Содержание раскрывать нельзя — если оно касается третьих лиц — но это и не нужно. Достаточно лишь пояснить, что эти люди тоже получили новости из прошлого — того же типа. Дальше, полагаю, они сами разберутся.

— Ты не посмеешь, — прошипела Шерил.

— Я? — Леопольд, похоже, очень удивился. — Почему, позволь спросить? После того, что ты сделала с моей дочерью, не думаю, что существует хоть какое-нибудь не нарушающее законов действие, которого бы я не совершил.

— То, что ты сейчас делаешь — шантаж! — Шерил зло сощурилась.

— В некотором смысле, да, — согласно кивнул он. — И ты даже можешь подать жалобу. И её рассмотрят. И будет суд. На котором всплывёт история с Альнаир — и как ты полагаешь, каким будет вердикт? Меня просто оштрафуют, — сообщил он ей неспешно. — Но представь, как на тебя будут все смотреть после такого? Заседание будет закрытым — как бывают все дела о шантаже — но ведь ты наслышана, например, о Гарри Поттере. И о его взглядах. Хочешь получить себе врага в его лице? А все остальные участники Визенгамота — полагаешь, они станут молчать? Да, они не будут иметь право рассказать о сути дела — но вполне довольно будет их презрительных гримас и предупреждения о том, что ты способна на любую подлость. Хочешь жить с подобной репутацией?

— Подлость?! — не выдержала Шерил. — Я сказала правду!

— Да, конечно, — он поднялся. — Кстати, я совсем забыл, — он опять заулыбался. — У меня же есть ещё один подарок. На сей раз последний. Ты так любишь правду, что было бы нечестно позволять тебе и дальше заблуждаться, — сказал он, снова выпуская дым из палочки.

Шерил фыркнула, но готовящаяся сорваться с её губ едкая реплика застряла у неё в горле, когда картинка проявилась внутри облака. Потому что там был Роджер — её Роджер! — и какая-то… Нет. Не какая-то. Она отлично знала эту женщину. Даже слишком хорошо… Они не то, чтобы дружили, но на праздниках встречались, а дружила Шерил с её сестрой. И довольно близко…

Шерил замерла, оцепенев, глядя на то, что проделывали там, в облаке, совершенно голые мужчина с женщиной. Роджер и сестра её подруги.

— Это не единственная, — сообщил ей Леопольд, развеивая, наконец, картинку. — Думаю, что я собрал не все — но и этого довольно, полагаю. И я не могу сказать, что не понимаю Роджера, — подмигнул он ей — и сказал неожиданно жёстко и сурово: — Не лезь в мою семью. Даже не подходи к моей жене и дочке.

С этими словами он выложил её волшебную палочку на диван и аппарировал, но Шерил этого не заметила. Некоторое время она вообще ничего не замечала, просто стоя у стены. Потом медленно сползла по ней и сначала села, а потом и легла на пол, подтянув колени к животу и обхватив их руками. Так… Так не могло быть. С ней такого просто не должно было случиться. У неё был идеальный брак! Роджер всегда был очень заботлив, никогда ей не перечил, всегда с ней советовался и, главное, всё всегда рассказывал! Где и с кем был, что там делал — абсолютно всё! В деталях и подробностях. Как же так? Когда… Когда он вообще успел? Она же знает о нём всё! Вообще всё! Как же… За что он с ней так обошёлся? Почему, почему её все предают?!

Шерил, наконец, заплакала, горько и отчаянно, сначала тихо, а потом сильней и громче. Она не знала, сколько пролежала так, рыдая — но, в конце концов, её силы кончились. Некоторое время Шерил лежала, всхлипывая, а потом замерла, просто глядя перед собой. Оттуда, где она лежала, Шерил видела ковёр и кусок дивана, под которым лежало что-то маленькое. Эта мелочь постепенно завладела её вниманием настолько, что Шерил поднялась на четвереньки — сил встать у неё пока не было — и, добравшись до дивана, сунула под него руку. Однако для того, чтобы дотянуться до непонятного предмета, ей пришлось буквально распластаться на полу — почему-то мысль просто достать палочку и призвать находку обычным Акцио вовсе не пришла ей в голову. Наконец, её пальцы чиркнули по шершавой поверхности, она ухватилась за нечто непонятное и вытащила его.

И уставилась на хорошо знакомую ей брошь, которую сама же подарила два или три года назад той самой сестре своей подруги. Кажется, как раз на Рождество.

Значит, это происходит и сейчас? То, что показал ей брат? Прямо здесь?

Она не услышала, как открылась дверь, и увидела Роджера, только когда он заговорил:

— А. Так ты всё знаешь.

Шерил вздрогнула всем телом и затравленно глянула на стоящего совсем рядом мужа. Нет, она не может, не может, не может потерять ещё и его!

— Нашла под диваном, — плохо слушающимися губами проговорила она. — Вот. Наверно, Аннис потеряла, когда в прошлый раз была у нас.

— Извини, что порчу Рождество, — сказал Роджер, и Шерил замотала головой. Нет. Пожалуйста, нет, только не сейчас! У них гости вечером и… — Но я больше не могу так. Я устал.

— Я сама всё сделаю, — в последней отчаянной попытке избежать неотвратимое сказала Шерил. — Если хочешь, ты можешь просто…

— Хватит, Шерил, — сказал он, забирая у неё брошку. — Я же вижу — ты всё поняла про нас с Аннис.

— Поняла что? — упрямо спросила Шерил, и он поморщился и повторил:

— Я так больше не могу. Это не дом и это не семья. Ты зациклилась на своей невестке и племяннице, и я больше не в состоянии слушать, как ужасно Лео поступил и как он мог так с нами обойтись. И каким чудовищем вырос Тайлер, и какая негодяйка Холли, что тебя не поддержала и живёт одна. Довольно. Я хочу опять нормально общаться с Тайлером и Холли — я, в конце концов, люблю их, они мои дети. Я хочу общаться с внуком. Наконец, я хочу жить вместе с человеком, которого интересует что-нибудь ещё помимо родственных обид, и который не устраивает мне многочасовые допросы о том, где и с кем я был, и что там делал. И потом, — добавил он, и Шерил в ужасе услышала в его голосе так ей знакомые когда-то, но уже почти забытые нежные нотки, — Аннис я люблю. Я всё не решался от тебя уйти — потому что тебе тяжело сейчас, а тут такое. Но я правда больше не могу. Да и не хочу, сказать по правде. В министерстве я, если захочешь, всё улажу сам — хотя всем нам будет проще просто тихо подписать бумаги. Добавь меня к твоему списку подонков и расскажи гостям, как я подло тебя бросил прямо в Рождество. Прощай.

С этими словами Роджер развернулся — и ушёл, оставив Шерил в идеально наряженной к вечернему приёму гостиной посреди осколков только что разбившегося вдребезги мира.

Время шло, а Шерил так всё и сидела рядом с диваном, не в силах не то, что встать и начать хоть что-то делать, но даже пошевелиться. Она забыла про гостей, забыла вообще обо всём, кроме того, что её бросили. Шерил всегда была уверена, что от хороших жён мужья не уходят — так же, как и хорошие жёны не уходят от мужей. Отчасти поэтому она так тяжело перенесла развод родителей: Шерил попросту не понимала, как такое может быть. Если её мать ушла, значит, отец был плохим мужем? Но ведь Шерил видела их ежедневно, она знала, как отец относится к матери, и была уверена, что его нельзя назвать плохим — ни супругом, ни родителем. Шерил даже предположила поначалу, что, возможно, её мать… влюбилась? Это было дико, невозможно — но, по крайней мере, объяснило бы случившееся. Мать спросить она, конечно, не решилась, но ждала, что та снова выйдет замуж — однако этого всё никак не происходило, и придуманное Шерил объяснение разрушилось. А другого так и не было.

Шерил попыталась даже расспросить отца, но не услышала ничего хоть сколько-то понятного — но потом, по долгом размышлении, списала всё на то, что отец в последнее время сильно начал пить. И, конечно, осудила мать — потому что в её представлении хорошая жена не оставляет своего супруга в подобной ситуации, а, к примеру, заколдовывает. Или ведёт в Мунго. Или ещё что-то делает такое — но уж точно не уходит из семьи. И кто виноват? Конечно, Леопольд! Ведь у их отца больше не могло быть поводов для пьянства — значит, дело в брате и его проклятой шлюхе. И в их отродье, из-за которого их семье никогда и никуда не деться от них обеих.

Как же Шерил эту девку ненавидела! Если бы она не родилась — а ещё лучше, если бы её мать сдохла вместе с ней при родах — всё уже давным-давно бы было хорошо! Леопольд бы уже забыл о своём идиотском браке и наверняка женился бы на ком-нибудь нормальном, и, возможно, у неё бы уже были другие, нормальные племянники… а может быть, и нет. Зачем брату дети? Роджер легко согласился с тем, чтобы передать их имя Тайлеру и Холли — у него-то ещё было двое братьев, и он не был старшим, так что их фамилия продолжилась и без него. Так зачем же Леопольду заводить своих младенцев? Но она бы примирилась и с племянниками — хотя и полагала, что её детей, как продолжателей фамилии, вполне достаточно — но с нормальными! И от нормальной женщины! Но, к несчастью, эта тварь не умерла и родила девчонку — да ещё волшебницу! Признаться, пока та была мала, Шерил очень надеялась, что она окажется сквибом — тем более, шанс на это был отнюдь не призрачный: она же Феркл! Но нет, мерзавка мало того, что оказалась всё-таки волшебницей, но ещё и первый выплеск у неё был раньше, чем у самой Шерил и её детей! И что, кроме ненависти, могла Шерил чувствовать?

И поэтому, когда она увидела племянницу одну, да ещё и на своей стороне дома, Шерил позволила себе сделать то, о чём мечтала много лет: рассказать всю правду. Это был момент её триумфа и почти что счастья — и продлился он довольно долго.

Почти целую неделю.

До того, как однажды утром к ним в комнаты пришли её родители, и сказали — верней, говорил её отец, остальные просто рядом с ним молчали — что она должна уехать. Они с Роджером.

— Есть вещи, — сказала ей тогда её родная мать, — которые просто нельзя делать. Я всегда могла понять твою неприязнь к жене Лео — но то, что ты на днях сделала с его дочерью, отвратительно и подло.

— Я сказала правду! — огрызнулась Шерил.

— Я надеюсь, — ответила тогда ей Мерибет, — что с тобой никто и никогда не сделает подобного.

Тогда Шерил поняла, что родители окончательно променяли её на брата и его «семью» — и если бы только они! Тайлер, Тайлер стоял там — и молчал! И соглашался!

И то, что родители уже купили для них с Роджером дом, только ещё больше Шерил оскорбило. Её выбросили! Выставили из дома как… как… Она не могла подобрать сравнение: всё, что приходило в голову, казалось бледным и не отражающим всей глубины предательства.

Следующий удар Шерил получила в августе — когда ни она, ни Роджер не получили традиционного приглашения на день рождения дяди Берти. Альберт Хиггс, в отличие от Мерибет и Колина, ничего Шерил не сказал — они вообще с тех пор с ним не встречались. Негде было. Просто в этот раз он не прислал им приглашений — и это было ярче и красноречивее всех слов. Он ей даже ничего не написал! Словно стёр из жизни! Приглашения от Теренса на его день рождения она уже и не ждала — да его и не последовало.

Они все словно бы сошли с ума, думала Шерил. Что, что, Мерлина ради, они нашли в этой рыжей дряни?! Ах, какой кошмар, девочка узнала правду! Можно подумать, она не узнала бы её и так. Да наверняка бы рано или поздно кто-нибудь сказал ей! И вообще, раз уж они все считают жену Леопольда такой распрекрасной, то чего все так распереживались? Вот и объяснили бы девчонке, что всё хорошо, а проституция — нормальная профессия, хочешь, девочка, иди и поработай, у тебя наверняка получится!

От обиды Шерил толком так и не отошла, однако к Рождеству немного успокоилась и, разумеется, не рассчитывая больше на приглашение от Хиггсов, взялась устраивать праздник у себя. Да, пусть дом у них и небольшой — и это тоже Шерил оскорбляло: родители могли бы им купить и что-то поприличнее, а не это недоразумение! Что это вообще за дом такой с двумя спальнями и одной гостиной? Сами бы так жили! — но если его правильно украсить и поставить посреди гостиной нарядный стол, а в углу устроить ёлку, может выйти очень мило. И к нынешнему утру Шерил с нетерпением ждала гостей, предвкушая, как им всё понравится и как она станет настоящей, подлинной хозяйкой вечера.

А сейчас она вообще забыла о гостях и о необходимости готовить угощение. И на появление эльфийки, отданной — но, опять же, не подаренной! — родителями им с Роджером, среагировала вяло, просто велев ей уходить. Впрочем, её приход немного встряхнул Шерил: по крайней мере, она вспомнила о своих гостях. Но нет… нет, нет, она не сможет их принять сейчас. И тем более не сможет видеть сестру этой… той, к кому…

Она зажмурилась. Нет, она этого не вынесет! Не сможет. Ей вдруг стало холодно, но сил идти куда-то не было — их вообще ни на что не было. Но ведь придут гости… Нет, нельзя, она сейчас не выдержит, не сможет…

— Сообщи гостям, что вечера не будет, — с трудом, словно через силу выговорила Шерил. — Всем. Сейчас. Сама. И уйди куда-нибудь. И принеси одеяло. И подушку.

Шерил хотелось лечь, но возвращаться сейчас в спальню, где Роджер собирал свои вещи, казалось ей немыслимым. Только бы он не пришёл прощаться или спрашивать о чём-то! Пусть берёт, что хочет, только бы не приходил! Господи, за что? Почему всё это происходит с ней? Что она такого сделала? Что вообще сделала не так? Он сказал ей что-то… что-то… что она…

Появившаяся вновь эльфийка принесла одеяло и подушку, и Шерил, кинув их на ковёр, легла прямо так и, завернувшись в одеяло, вновь заплакала и заскулила. Почему-то этот высокий тонкий звук приносил почти физическое облегчение, и она тянула его и тянула, прерываясь лишь, чтобы вздохнуть. За что, Роджер, почему, за что?!

Кто-то вдруг присел с ней рядом и осторожно обнял — Шерил вздрогнула всем телом и с внезапной острой надеждой обернулась… Но это была всего лишь её мать.

— Мама! — Шерил всхлипнула и, ткнувшись ей в колени, разрыдалась.

— Мне так жаль, — проговорила Мерибет, обнимая плачущую дочь. — Мне так жаль, родная.

— Мама, почему он так? — прижимаясь к матери, выговорила сквозь рыдания Шерил. — Это из-за Лео… Всё из-за неё… из-за этой… этой… всё же было хорошо… пока… пока…

— Мне так жаль, — повторила Мерибет, гладя Шерил по вздрагивающим плечам и голове. — Бедная моя девочка…

— Мама, почему?! — воскликнула она, стискивая её руку. — Я же… Я же ведь всегда… А он…

Мерибет не отвечала ей, продолжая обнимать и гладить дочь, а Шерил всё говорила и говорила — полубессвязными фразами и какими-то обрывками постепенно донося до матери то, что с ней произошло сегодня: и про приход брата, и про то, что услышала от Роджера... Она плакала и плакала — за окном и в комнате уже стемнело, но Шерил этого даже не заметила. Мерибет же было всё равно — а ещё она хорошо помнила, что в подобном состоянии свет нередко раздражает.

Ей было невероятно жалко дочь — хотя она, конечно, понимала сына, но… Но ведь можно было сделать всё это иначе. Не в такой день и не так… Теперь для Шерил Рождество если не навсегда, то очень надолго будет отравлено случившимся. Леопольд не просто защитил свою семью и не просто отомстил — он лишил сестру одного из лучших праздников. И, конечно, не случайно. А это значило, что между её детьми началась настоящая война, и как прекратить её, вернув их обоих хотя бы к прежнему невзаимодействию, Мерибет не представляла.

И как помочь дочери, не знала тоже.

…Мерибет всё-таки поговорила с Леопольдом. К некоторому её удивлению, разговор он не прервал, и даже ответил на её вопрос «Зачем»:

— Ты сама всё верно поняла. Я не только останавливал её — я мстил. За Нари и за Лей. Я не святой, — он криво усмехнулся.

— Что ж, ты отомстил, — сказала Мерибет негромко. — Ты её не видел и не представляешь, как ей больно.

— Отчего же, — возразил он. — Думаю, не больше, чем было Лей, когда к ней прибежала Нари. И не сильней, чем было Нари, когда Шерил ей рассказала свою «правду». Но забавно вышло, — сказал он, снова усмехаясь. — Оказывается, мне нужно было лишь немного подождать. Кто мог знать.

— Лео, — проговорила Мерибет, — это ведь война.

— Не я её начал, — хмурясь ответил он, словно защищаясь.

— Не ты, — согласилась Мерибет. — Но ты ведь знаешь, чем подобное заканчивается. Ты был аврором — ты должен был такое видеть.

— Я работал в другом отделе, — попытался пошутить он. — Мама, я не стану воевать с ней больше — и надеюсь, что теперь она к нам не полезет. Я вообще готов забыть о её существовании — но я не буду ей спускать подобное. Даже ради тебя.

Мерибет только вздохнула.

Она понимала сына.

Она понимала дочь.

И знала их обоих.

И не представляла, что ей теперь делать.

Неизвестно, стало бы Шерил легче — или, может быть, напротив, только хуже — знай она, что после разговора с матерью сделал Леопольд. Вечером, когда Альнаир, пожелав родителям спокойной ночи, ушла спать, он пошёл за ней и, затворив за собою дверь, сел на край кровати.

— Не могу сказать, что я хочу поговорить, — сказал он, — но должен. Это нужно.

— Давай, — Альнаир отложила книгу, которую читала перед сном, и села. — Не волнуйся, — сказала она, беря его за руку. — Если это будет даже очень тяжело, я переживу, — она успокаивающе улыбнулась.

— Тяжело, — согласился он. — Но ты переживёшь, я знаю. Признаваться в некоторых вещах всегда тяжело. Видишь ли, — вздохнул он, — думаю, что у тебя сложилось не очень правильное впечатление о маме. Да и обо мне.

— Нет, что ты? — заволновалась Альнаир. — Нет, конечно, нет!

— Погоди, — остановил её отец и попросил: — Дослушай.

— Папа, я прекрасно понимаю, что, кем бы мама ни была...

— Дослушай, — повторил он. — Ты, наверно, представляешь, что я выступил для мамы в роли эдакого рыцаря-спасителя? — спросил он с невесёлой иронией.

— Ты любил её, — ответила Альнаир. — И поэтому женился и забрал.

— Если бы, — усмешка Леопольда стала горькой. — Если бы поэтому.

Он сделал небольшую паузу, и Альнаир перебралась поближе, села рядом и обняла его за шею.

— Пап, не волнуйся так, — прошептала она.

— Не волнуюсь, — отозвался он, тоже обнимая дочь, но почти сразу разомкнув объятье. — Сядь, послушай, — попросил он вновь. И когда Альнаир уселась рядом, внимательно глядя на него, заговорил: — Я был тогда аврором. Старшим, — он усмехнулся, и довольно неприятно. — И начальником отдела контрабанды, — глаза Альнаир удивлённо расширились, но он никак на это не отреагировал и продолжал: — Правда, стал я им не по заслугам, а лишь потому, что был сначала замом, а затем Сандра пропала. Сандра, да, — кивнул он. — Наша Фоссет. Она была моей начальницей. И она пропала во время одной из операций — не одна, вся группа. Вместе с Грэхемом.

— Но они же ведь вернулись, — напряжённо проговорила Альнаир. — И ведь ты не был виноват, что так случилось!

— Нет, не виноват, — согласился он. — Не в этом, нет. Но я... боялся. Боялся, что не справлюсь, что не соответствую, на самом деле, должности. И тогда... — он сделал паузу, и она сказала быстро:

— Ты пошёл в бордель?

— И это тоже, — он кивнул, а затем, поглядев на неё, усмехнулся: — Нет, в бордели я ходил и раньше. Я был холост, и мне было не до отношений и семьи. Зачем тратить время и морочить головы себе и женщинам? В борделе проще и честнее. Так я полагал тогда. В общем, — продолжал он, — однажды мне в руки попало одно зелье. Феликс Фелицис. Вы его уже прошли?

— Нет, — Альнаир качнула головой. — Зелье счастья?

— Нет, не счастья, — возразил он. — А удачи. Зелье, приносящее удачу, — он болезненно скривился. — Я, конечно, знал, что оно весьма токсично и что часто принимать его опасно. Знал, что говорят, что делать это больше трёх раз в жизни опасно тоже, но тогда я думал, что я всё контролирую. Что я так, совсем немного, а потом остановлюсь. Что мне просто нужно чуть-чуть удачи... В общем, — он неприязненно сощурился, — я подсел, в итоге. И довольно быстро стал, по сути, наркоманом.

Он умолк, и Альнаир растерянно спросила:

— Ты? Но... Ты же...

— Я, — кивнул он. — И тогда я встретил маму, — улыбнулся он. — Между нами, впрочем, тогда не было любви — или же была, но я не понимал этого и не чувствовал. Понял, лишь когда Сандра с Грэмом уже вернулись и всё раскрылось. И меня уволили — правда, без скандала, но без права возвращения. Я всё потерял тогда, — он взглянул на дочь и вздохнул. — Вообще всё. Мне казалось, жизнь кончена. Я пошёл проститься с твоей мамой — и, — он вдруг тихо рассмеялся, — позвал её с собой. Осознал, когда увидел, что люблю её. И, если и хочу ещё чего-то — то быть с ней.

— И она пошла, — сказала Альнаир.

— Пошла, — кивнул он. — Хотя я ей всё рассказал и предупредил, что болен, и что у меня нет работы, и что мои родители её ни за что не примут. И, возможно, я вообще умру.

— Но она пошла, — повторила Альнаир.

— Пошла, да, — снова кивнул он. — И спасла меня. Вылечила, вытянула... Я не знаю, как. И не представляю, как ей было трудно. И я знаю, что не заслужил её. Но я стараюсь, — улыбнулся он.

— Мама тебя любит, — сказала Альнаир, о чём-то напряжённо думая.

— Да, и это удивительно, — ответил он. И спросил: — О чём ты думаешь?

— А мама тебя когда полюбила? — спросила Альнаир.

— Потом, — ответил он. — Самое невероятное, что она меня спасала вовсе без любви.

— А почему? — Альнаир глядела так внимательно, что он смутился.

— Из жалости, — качнул он головой. — Из благодарности. И потом... Лей просто очень добрая. По-настоящему. Так редко бывает, Нари.

— А ты? — вдруг спросила она, и он усмехнулся:

— Нет. Я — нет. Я не слишком добрый человек. И не очень-то хороший — но, если бы не Лей, я бы был намного хуже. Намного, — повторил он.

Они немного помолчали, а потом Альнаир спросила:

— Пап, а кто-то это знает? Дедушка... Вообще, твои родные?

— Знают, — он кивнул.

— Но почему тогда твоя сестра так нас ненавидит? — Альнаир нахмурилась. — Если мама тебя спасла?

— Мы с ней не дружили никогда, — ответил он. — Всегда соревновались, с детства. И она всегда выигрывала и всегда считала себя лучше. А тут такой позор, — он тихо фыркнул. — И уволили, и наркоман, и женился на проститутке... А главное — считаю себя правым. И мама поддержала меня, а не её, а потом и остальные... Скажи, — спросил он без перехода, — ты носишь оберег, что подарила Рани?

— Я ношу оба, — сказала Альнаир, вытаскивая из-под ночной рубашки две висящие на тонких цепочках подвески. — И её, и крёстных... Это от неё? — ахнула она. — От твоей сестры? Ты думаешь, она меня…

— Не только, — ответил он серьёзно. — Но в том числе. Я других твоих врагов не знаю. На тебе, конечно, стоит зеркало, но не снимай их. Обещай мне.

— Я не снимаю, — Альнаир придвинулась к нему, и он крепко её обнял и так замер. — Ты думаешь, что она мне что-то ещё сделает? — спросила она недоверчиво.

— Не должна, — ответил он. — Но не снимай их. Никогда.

— Не сниму... А мама? — взволнованно прошептала Альнаир.

— У мамы тоже есть, — ответил он. — Но она Шерил не кровная родня — в отличие от тебя. До неё добраться не так просто.

Некоторое время они сидели так, обнявшись, а потом Альнаир прошептала:

— Хорошо, что ты мне рассказал. Тебе было трудно?

— Рассказать? Непросто, — он неохотно выпустил её и встал. — Но иначе всё выглядело совсем не так, как есть.

— А кто ещё знает? — Альнаир снова завернулась в одеяло и облокотилась на подушку.

— Мало кто, — Ответил Леопольд. — Не то, чтобы это было тайной, но я бы попросил тебя не болтать об этом. Знает вся семья — возможно, кроме младших, я не знаю. Знают Грэм и Сандра. Знает мой директор... Ну и Поттер. И целители, конечно, но они всегда хранят всё в тайне. Это, в общем-то, не незаконно, но... — он вздохнул. — Были там и неприятные детали. Аврор, начальник отдела... Если это вдруг всплывёт — будет много шума. Аврорат такого не заслуживает. Понимаешь?

— Да, — она кивнула и пообещала: — Я не расскажу. Никому.

— Спасибо, — он склонился и поцеловал её, и она, привычно подставив ему лоб и обе щёки, после точно так его расцеловала сама, исполняя их обычный маленький ритуал. А затем он тихонько вышел и, закрыв за собой дверь, пошёл в гостиную, где сидела Лорелей. Леопольд молча сел с ней рядом и ткнулся лицом в её плечо, и она, обняв его, начала тихонько гладить его волосы.

— Мне так жаль её, — очень тихо проговорила, наконец, Лорелей.

— С Нари не случится ничего, — сразу же ответил Леопольд, поднимая голову. — На ней столько чар защитных, что нужно быть по крайней мере Дамблдором, чтобы их пробить. Или заплатить за это жизнью… Да и то, не думаю, что это поможет. Впрочем, Шерил этого не сделает. Не бойся.

— Я не про неё, — Лорелей, очень печально улыбнулась. — Я про маму. Я пыталась… Но я не смогла представить, как ей тяжело и больно.

— Ну при чём здесь мама? — возразил он, утешающе сжимая её руки. — Я ни слова не сказал ей, и не скажу, конечно. Я понимаю, она сейчас не может бросить Шерил — как не бросила меня когда-то.

— Это хорошо, — Лорелей вздохнула. — Но эта война между вами… Я пытаюсь сейчас представить, что у нас с тобой есть сын, и они с Альнаир вот так воюют. И Нари его ненавидит… И не получается. Это очень страшно, Лео…

— Ну, что я могу сделать, — сказал он беспомощно. — Я не трогаю её, пока она сама не лезет. Но я не стану делать вид, что ничего не происходит, Лей. Я и так с ней обошёлся куда мягче, чем хотел. Отчасти ради мамы.

— Я понимаю, — грустно сказала Лорелей. — Но ей ведь от этого не легче.

— Ну, не я сделал Шерил такой, — ответил Леопольд. — Я действительно не знаю, чем тут помочь маме. Шерил нормального языка не понимает — с ней бесполезно говорить и пытаться что-то объяснять. И ты знаешь — мне, сказать по правде, всё равно, что с нею будет, и неинтересно, как она живёт. Она сама вычеркнула нас из своей жизни — и меня это устраивало. Незачем ей было трогать Нари — и ничего бы не случилось. Не грусти, — попросил он. — Всё равно тут ничего не сделать.

Зима в этом году заканчиваться, кажется, не собиралась: на дворе была уже последняя неделя февраля, а за окном опять шёл снег, и его крупные мягкие хлопья делали пейзаж за окном совершенно рождественским. Альнаир сидела за столом в своей комнате и пыталась дописать заданное на каникулы эссе по чарам — ей осталось всего тридцать четыре слова, но они никак не набирались, и она, горестно вздохнув, в стотысячный раз за это утро уставилась в окно. Тридцать четыре слова — не считая предлогов — и её домашнее задание будет закончено. Это же совсем немного! Всего несколько строк — и всё, и оставшиеся восемь дней каникул она проведёт, даже не вспоминая об уроках. Да, всего четыре строчки… может, пять, если слова будут длинными. Или даже шесть — это всё равно можно написать минут за десять! Знать бы, что писать!

В кухне вдруг раздался шум, словно там упало что-то — Альнаир прислушалась и, не услышав больше ничего, крикнула на всякий случай:

— Мама! Всё в порядке?

Та ей не ответила, и Альнаир, посидев ещё немного, повторила свой вопрос — и, не получив опять ответа, снова попыталась было дописать эссе. Однако через несколько минут она поморщилась, состроила гримаску, вздохнула, отложила ручку, встала и решила пойти и посмотреть, что там такое — понимая, что, на самом деле, просто хватается за первый попавшийся предлог, чтобы оттянуть дурацкое завершение эссе.

Лорелей лежала на полу возле кухонного стола, и в первый момент Альнаир показалось, что она вся облита кровью. Кровь была везде — каждый миллиметр тела был покрыт ею, словно с Лорелей содрали кожу. Альнаир замерла на секунду от ужаса и растерянности, а потом выдохнула:

— Мама! — и, кинувшись к ней, начала искать зачарованный отцом браслет. Это удалось не сразу: Лорелей лежала на левом боку, и её кисть была прижата бедром к полу. Пальцы Альнаир скользили по тёплой крови, но в конце концов она нащупала браслет и сумела подтянуть друг к другу нужные звенья. Её трясло от страха и отчаяния, но Альнаир, дрожа, всё же постаралась приподнять маме голову и, придвинувшись поближе, положила её себе на колени. Она видела, как мамино дыхание колебало собирающуюся на губах кровь, и твердила то ли вслух, то ли про себя:

— Только не умирай! Только не умирай! Пожалуйста! — а когда появился, наконец, отец, прошептала: — Я не знаю, что случилось… Папа, я не знаю…

— Держись за меня покрепче, — велел он, беря Лорелей на руки. — Нужно в Мунго. Аппарируем.

Альнаир вцепилась в его предплечье, и они аппарировали прямо в приёмный покой — и, пока целители бегали вокруг Лорелей, Альнаир забилась в угол палаты и там замерла, стараясь стать как можно незаметнее, чтоб её не выгнали. Она знала, что детей — а все несовершеннолетние почему-то в подобных ситуациях считались просто детьми, и кого интересовало, что ей уже исполнилось пятнадцать? — в таких ситуациях обычно уводили, а она хотела быть сейчас рядом с мамой. И ей удалось: её не замечали, и она даже сама не поняла, что в какой-то момент просто исчезла, словно растворившись в воздухе, так что теперь даже внимательный и прямой взгляд не обнаружил бы в углу палаты ничего, кроме самого угла.

И никто, конечно, не заметил, как она в какой-то момент тихонько выскользнула из палаты и пошла к камину в главном холле.

Впрочем, окружающим было не до неё: сразу два целителя занимались Лорелей, а Леопольд… Леопольд вообще забыл о дочери. Для него сейчас не существовало никого и ничего, кроме Лорелей и тех, кто старался её спасти. И их разговоров, из которых он уже успел понять, что произошло — но пока что реагировать на это ни сил, ни желания у него не было.

Пока.

— Вы позволите? — Люциус Малфой возник на пороге палаты совершенно неожиданно. Рядом с ним мелькнула Альнаир — и немедленно опять забилась в тот же угол, замерев там и почти сразу словно растворяясь в стенах.

— Мистер Малфой, — поприветствовал его старший из целителей. — Как удачно вы зашли. У нас тут…

— Меня привела крестница, — сказал он, подходя к кровати. — И дочка пострадавшей… Я могу помочь?

— Пожалуй, — кивнул старший. — Думаю, это как раз по вашей части. Неприятное проклятье…

Они начали обсуждать случившееся, а Леопольд, пока они все отвлеклись от Лорелей, тихонько взял её за руку и, склонившись, прислонился щекой к щеке жены, совершенно не обращая внимания на медленно сочащуюся из кожных пор кровь. Если бы он мог отдать ей свою, он бы отдал, не задумавшись, но раз это было невозможно, и вообще помочь сам он не мог, ему оставалось только быть с ней рядом. И он был…

Кто-то — вроде бы медиковедьма — мягко отстранил Леопольда, и целители, теперь уже вместе с Малфоем, продолжили свою работу, и напряжённо наблюдающий за ними Вейси вдруг почувствовал на своих плечах чьи-то руки и услышал тихий шёпот:

— Они вылечат её, увидишь.

— Нари, — он накрыл её руки своими и, откинув голову назад, прислонился затылком к её груди.

— Папа, они её вылечат, — повторила Альнаир, обнимая его со спины и целуя в волосы. — Мама поправится, я уверена.

Ей было невероятно страшно. Она знала, всегда, с самого своего детства точно знала, что отец не сможет жить без мамы, и что, если с той что-нибудь случится, она потеряет их обоих. Однако до сих пор всё это было просто теорией, некой вероятностью, о которой Альнаир не думала всерьёз — как не думают о возможном урагане или пожаре. Но теперь это внезапно стало не просто абстрактной угрозой, а тем, что вот-вот могло стать реальностью, и Альнаир с отчаянием понимала, что ничего не может с этим сделать.

— Конечно, поправится, — поддержал её Малфой. — Не все проклятья можно снять, но конкретно это — можно… И мы скоро это сделаем. Не бойся, — он ей улыбнулся, продолжая чертить палочкой какие-то знаки на лбу Лорелей.

— Спасибо, — прошептала Альнаир, ещё крепче обнимая Леопольда, и повторила: — Слышишь, папа? Маму вылечат. Всё будет хорошо.

— Слышу, — тихо сказал тот, прижимая к себе её руки.

— Пап, всё будет хорошо, — Альнаир не знала, что сказать ещё, и только снова поцеловала его.

— Будет, — повторил он, слабо улыбаясь и оборачиваясь, наконец, на дочь. — Это ты её спасла, — сказал он негромко.

— Если бы я пошла на кухню сразу, как услышала там шум, — виновато прошептала Альнаир.

— Что ты, — Леопольд даже слегка встряхнулся. — Что ты, Нари, — он привлёк её к себе и обнял. — Лей погибла бы, если бы не ты. Ничего же не было… Просто шум. Ты могла его и не услышать.

— Но я же услышала, — она обвила руками его шею, и он усадил её к себе на колени. — Я услышала, но всё сидела… почему-то… Я не думала, что… Папа, я ничего, совсем ничего не почувствовала…

— Ну, как ты могла? — утешающе спросил он. — На кухне иногда ведь что-то падает. И ты всё же вышла. И всё правильно сделала. Ты такая умница, — он поцеловал её, и Альнаир, наконец, расплакалась, то ли от эмоций, то ли от облегчения. — Ты удивительная, — прошептал ей Леопольд, прикрывая глаза. — Нам с тобой невероятно повезло…

— А мне — с вами, — всхлипывая, проговорила Альнаир.

В этот момент Лорелей тихонько застонала, и они оба — Альнаир и отец — тут же позабыли обо всём и буквально метнулись к ней, встретив её усталый, но вполне осознанный и даже спокойный взгляд.

— Мама! — Альнаир кинулась на шею маме, даже не заметив в первый момент, что никакой крови на той больше нет.

— Нари, — прошептала Лорелей, улыбаясь ей и глядя поверх головы дочери на мужа и негромко зовя его по имени: — Лео…

— Лей, — он опустился на колени рядом с её кроватью и, обняв их обеих, замер.

— Я прошу прощения, — мягко проговорил Малфой, — но мы не закончили. В связи с этим у меня вопрос, — он подождал, покуда они все посмотрят на него достаточно сосредоточенно и продолжил: — Есть два способа снять это проклятье. Первый — и простой — это отзеркалить и вернуть наложившему… вернее, наложившей, потому что наложила его женщина. Это полностью законно и…

— Делайте, — твёрдо оборвал его Леопольд.

— Нет! — воскликнула Лорелей. — Лео, нет, — она с неожиданной силой схватила его за руку.

— Я знаю, кто это сделал, — жёстко сказал Леопольд. — И она прекрасно знала, что…

— Лео, нет, не надо, — Лорелей вцепилась в его руку. — Я так не хочу… Нельзя так.

— Можно, — возразил он. — Она знала… Была уверена, что убьёт тебя. Будет справедливо, если…

— Я прошу прощения, — вмешался один из целителей. — Но решать пострадавшей стороне. Если миссис Вейси не устраивает этот вариант, мы снимем проклятье по-другому — но тогда вам придётся некоторое время поболеть, — сказал он ей. — А потом какое-то время поберечься и попить зелья.

— Я согласна, — сказала она тут же, не отрывая глаз от мужа. — Лео, так нельзя.

— Как скажешь, — он попытался улыбнуться, но глаза остались злыми и холодными. — В таком случае я прошу вас вызвать авроров.

— Хорошо, — кивнул старший целитель и кивнул медиковедьме. Та пошла к двери, но Лорелей вдруг, даже приподнявшись, почти крикнула:

— Нет! Подождите! Лео, — она схватила мужа за руки. — Лео, я не знаю, что нам делать, но подумай, что будет с мамой! Да и с твоим папой тоже… И с её детьми. Они же ведь ни в чём не виноваты!

— Что ты предлагаешь? — жёстко спросил он. — Всё спустить ей? Сделать вид, что мы ничего не знаем? Так она придумает ещё что-нибудь — проклятий много.

— Мистер Вейси прав, — поддержал его целитель. — Миссис Вейси, подобные вещи нельзя просто так спускать. Это может быть опасным.

— Но ведь есть же другой выход, — просяще проговорила Лорелей, глядя почему-то на Малфоя. — Нельзя просто… Лео, ну что будет с вашей мамой?

— Может быть, — проговорил Малфой, — я мог бы предложить свои услуги в качестве… переговорщика? Я рискну предположить, что, возможно, смог бы объяснить виновнице, что этот путь порочен и ничем хорошим не закончится. В конце концов, мы все знаем, что у неё сейчас очень непростой период — возможно, это могло стать триггером.

— Я не буду больше рисковать, — отрезал Леопольд. — Довольно. Сложный у неё период или нет — мне не интересно.

— Лео, — Лорелей потянулась к нему, и когда он наклонился, обняла за шею и зашептала горячо и умоляюще: — Я всё понимаю, правда, но подумай о маме, о Тайлере и Холли! Каково им будет жить, зная, что она — убийца? Что она в Азкабане? Или если она вдруг умрёт от этого проклятья? Как мама будет с этим жить? А я? — добавила она и прижалась щекой к его щеке.

— Ну, при чём тут ты? — спросил он, обнимая Лорелей и начиная целовать её лицо. — При чём?

— Потому что это всё равно из-за меня, — ответила она. — Знаю, знаю, что ты скажешь, но я не смогу не думать так. Я не хочу, чтобы кто-то умер или сел в тюрьму. Пожалуйста! И твоя мама…

Альнаир молчала, сидя теперь на том стуле, где до неё сидел отец. Она догадалась, о ком речь, и, вообще, была согласна с папой — но могла понять и маму. Да, наверное, жить с мыслью о том, что кто-то умер, пусть и не прямо по твоей вине, но из-за тебя, непросто. Хотя, честно говоря, она сама вряд ли пожалела бы того, кто почти убил её — да ещё и ни за что. Мало ли, кто чем когда-то занимался! Какое вообще дело тётке до них всех? Они даже не общаются!

— Если мне позволят, я хотел бы тоже кое-что сказать, — мягко проговорил Малфой. И когда Леопольд перевёл на него взгляд, продолжил: — Суд, конечно, был бы справедлив. Но ведь на суде пришлось бы выяснять причины. И пострадавшая тоже должна была бы там присутствовать. Всё это может быть весьма… непросто.

— Хорошо, — наконец, сдался Леопольд. — Пусть будет, как ты хочешь, — он поцеловал жену и улыбнулся ей уже нормально, с теплом и нежностью. — Но мне всё же нужно заключение, — сказал он уже целителям. — И я буду благодарен, если ты сумеешь всё ей объяснить, — сказал он Малфою, и тот пообещал:

— Приложу к этому все возможные усилия.

— Заключение будет, — сказал старший целитель. — Ваше право так решать — но я всё-таки советовал бы обратиться в аврорат, — сказал он настойчиво. — Миссис Вейси, вы действительно чудом выжили. Если бы вас нашли на полчаса позже, спасать было бы некого.

— Я понимаю, — Лорелей серьёзно посмотрела на целителя. — Но мы сами разберёмся.

— Если бы вы умерли, — добавил он, — мы обязаны бы были сообщить об этом в аврорат.

— Но ведь я не умерла, — она улыбнулась.

— В этот раз — нет, — недовольно сказал целитель.

— Я надеюсь, что подобное не повторится, — мягко проговорил Малфой. — И раз ты решила, как решила, приготовься поболеть, — улыбнулся он Лорелей. — Впрочем, слишком плохо тебе не будет — если ты пообещаешь, что останешься в постели столько, сколько будет нужно. И не станешь колдовать — совсем.

— Я обещаю, — она заулыбалась. — Если хочешь, я могу даже палочку свою отдать.

— Я хочу, — быстро сказал Леопольд.

— Я ещё больше недели буду дома! — сказала Альнаир. — Хотя мне, конечно же, официально колдовать нельзя, — добавила она с нажимом, вызвав этим улыбки у всех присутствующих, — но я могу всё делать так, руками, а потом, если понадобится, позвать папу.

— Ну, проблему бытовую мы решим, — сказал Малфой. — Для этого, в конце концов, есть эльфы. Разберёмся. Милая, — обратился он к Альнаир, проводив целителей до двери и попросив медиковедьму подождать снаружи, — покажи мне оберег, пожалуйста. А лучше оба.

Альнаир потянула за цепочки — и вздрогнула, вытащив почти почерневший золотой диск, полученный от Рани, и оплывшее бесформенное нечто, в котором невозможно было узнать подаренный ей Малфоями оберег.

— Какая удивительная вещь, — с восхищением проговорил Люциус, рассматривая диск. — Его только почистить — и всё… невероятно. Я, пожалуй, проконсультируюсь с его дарительницей, как это лучше сделать — а пока сними это, родная, — попросил он. — И пойдём сейчас со мной — если вы не против, — обратился он к её родителям. — Я подберу у нас дома что-нибудь взамен.

— Спасибо, — сказала побледневшая Лорелей.

— Ты и теперь будешь настаивать на том, чтобы всё сошло ей с рук? — спросил не менее бледный Леопольд. — Лей, ты понимаешь, что вы обе чуть не умерли!

— Это всё равно уже случилось, — ответила она умоляюще и очень тихо. — И Люциус пообещал поговорить с ней… Я думаю о маме, — она сжала руку мужа. — Она не заслужила хоронить своего ребёнка. И видеть дочь в тюрьме не заслужила тоже… Лео, с ней нельзя так. Понимаешь?

— Пап, пожалуйста, не надо! — вступилась Альнаир. — Ради бабушки… Ты представляешь, что с ней будет? Ей и так тяжело, — она подошла к отцу и обняла его. — У неё глаза бывают красные, и она очень грустная…

— Я постараюсь всё уладить, — сказал Малфой. — И, по крайней мере, чары наложу следящие. Но я почти уверен, что сумею быть достаточно убедительным для того, чтобы мисс Вейси осознала, чем заплатит за свою месть. Уверяю тебя, я умею быть довольно убедительным. Пожалей их, — попросил он, кивнув на Лорелей и Альнаир.

— Я не понимаю этого и не принимаю, но с тобою спорить не могу, — сдался Леопольд, глядя на Лорелей. — Пусть будет по-твоему.

— Ты посмела тронуть мою крестницу.

Шерил в ужасе попятилась. Эти двое возникли посреди её гостиной словно бы из воздуха, и она могла поклясться, что не слышала аппарационного хлопка.

— Вы что тут делаете? — задала она самый, наверное, идиотский вопрос в своей жизни.

— Это сложный вопрос, — ответила ей женщина, медленно вертя в длинных тонких пальцах палочку, кончик которой был нацелен Шерил прямо в грудь. — Я не стану лгать: у нас с мужем разные ответы на него. Он считает, что мы должны с тобой поговорить, а я, — она неприятно усмехнулась, — что говорить с той, кто посмел поднять руку на нашу крестницу, бессмысленно. И не нужно. Блэки никогда такого не спускали — а я Блэк. Так что, выбирай, — она сделала шаг вперёд, и Шерил в панике попятилась. Её палочка осталась… где она? Где-то наверху, наверное… или на диване… или… куда она её засунула? Шерил постоянно теряла свою палочку в последнее время — где она сейчас? — У тебя есть дочь, есть сын и внук, — голос женщины… Нарциссы, Шерил, разумеется, не могла не узнать в своей, если можно так сказать, гостье, Нарциссу Малфой — звучал холодно и почти бесстрастно, и единственной эмоцией, что в нём отчётливо звучало, было отвращение. — Выбирай, кто из них расплатится за Альнаир.

— Что? — этого Шерил совсем не ожидала. Она приготовилась уже, что сейчас её убьют или, может, заколдуют как-нибудь ужасно, проклянут — и какая-то её часть думала об этом с непонятным извращённым удовольствием.

Но дети? При чём здесь её дети?

— Жизнь за жизнь — очень просто, — сообщила ей Нарцисса. — Решать тебе. Или же я заберу все три. Выбирай.

— Она умерла? — спросила Шерил.

Ей вдруг стало страшно. Нет, не потому, что сейчас перед ней стояли эти двое, в чьих словах она не сомневалась. И даже не за своих детей — за них она уже успела испугаться.

За себя. Но не за жизнь, а за то, что она сделала.

Она только что… Нет — несколько часов назад — убила человека. Двух. По-настоящему убила. Она убийца.

Но она же… Не хотела. Она никогда не хотела стать убийцей! Да, она желала смерти этим двум, но она не хотела убивать сама! Она мечтала, чтобы это как-нибудь само случилось, без неё — просто раз и всё, и они мертвы. Но не так же! Нет, она… Что она наделала?

— У меня немного времени, — ответила Нарцисса, — а терпения намного меньше. Кто — сын, дочь или внук? Выбирай.

— Я не могу… — прошептала Шерил. — Я! Они ни в чём не виноваты, — она помотала головой, с мольбой и ужасом глядя в ледяные сейчас глаза Нарциссы. — Они же ничего не делали…

— Нари тоже ничего не делала, — возразила та. — Она просто родилась не у той, по твоему мнению, матери. Твоим детям не повезло точно так же — или внуку, разумеется. Назови мне имя. Потому что я не стану выбирать.

— Но пожалуйста… Ведь это глупо! — в панике вскричала Шерил, пятясь и отчаянно пытаясь вспомнить, где же её палочка. — И жестоко… Меня убейте! — она сжала руки. — Это я всё сделала, они ни при чём!

— Если я убью тебя, всё кончится, — возразила Нарцисса. — Для тебя. Разве это месть? Нет — месть должна нести боль, а не облегчение. Ты посмела тронуть девочку, ничего тебе не сделавшую — и мою крестницу при этом. За такое следует расплата. Назови мне имя.

— Но они не виноваты, правда! — повторила Шерил, и заговорила торопливо: — Они даже не общаются со мной! Тайлер… Тайлер выставил меня из дома! И не подпускает к внуку — я его не видела полгода! Холли тоже не хочет со мной общаться… Они любят… — она запнулась: имя крестницы Нарциссы и племянницы вылетело почему-то у Шерил из головы, но она почти сразу же нашлась: — Девочку… Они ни в чём не виноваты!

— А в чём виновата Альнаир? — вступил в их разговор Малфой. Люциус — и Шерил вздрогнула от его тихого, но пронзительного, словно ночной шум ветра в щели, голоса. — Что она вам сделала?

— Я не знаю, — жалобно пролепетала Шерил. — Ничего… пожалуйста! Пожалуйста, не трогайте моих детей и Майкла! Сделайте со мной, что захотите, только их не трогайте! Ну вы же тоже мать, — умоляюще проговорила она, заглядывая в лицо Нарциссе. — У вас же тоже внук… пожалуйста!

— Я мать, да, — кивнула та, и у Шерил от её кивка почему-то подкосились ноги. — Крёстная. Для Нари, — её палочка сделала лёгкий полукруг, и Шерил взвизгнула, и только после поняла, что это был обычный жест, и ничего не произошло.

— Я не знаю, я… мне жаль! — крикнула Шерил и опять попятилась, но почти сразу упёрлась спиной в стену. — Мне жаль, я не хотела убивать их!

— А зачем же прокляли? — спросил Малфой.

— Я просто… я не знаю, — слёзы жгли Шерил глаза, но никак не проливались. — Я не знаю, я… так злилась! Ну пожалуйста, не трогайте моих детей!

— Подожди, пожалуйста, — обратился Люциус к Нарциссе, и она, недовольно нахмурившись, нехотя кивнула. — Я хочу понять, что значит «не хотела убивать их». Вы послали смертные проклятья им обеим — матери и дочери. Зачем?

— Я не знаю, — в полном отчаянии прошептала Шерил. — Я хотела, чтобы они умерли. Но я не хотела убивать их…

— Это честно, — кивнул он. — И, пожалуй, я могу это понять… сожалею, но намерения в данном случае достаточно, — он глянул на жену и сказал ей: — Твоя воля.

— Нет! — громко выкрикнула Шерил и упала на колени. — Нет, пожалуйста! Что угодно! Только не детей и Майкла! Что угодно!

— Что угодно, говоришь? — медленно переспросила у неё Нарцисса. Шерил закивала яростно — её волосы совершенно растрепались и закрыли ей лицо — и Нарцисса продолжала: — Хорошо. Ты подпишешь кое-что. И дашь обеты.

— Что угодно! — лихорадочно повторила Шерил. Нет, она не даст убить своих детей! Она мать, она должна их защищать. С ней самой уже всё кончено, но она не даст им навредить! Они же… Они останутся после неё и… и… Она не знала, что «и», но ей казалось невероятно важным, что после неё что-нибудь останется. А она умрёт, умрёт, да, и весь этот кошмар закончится… Потому что она просто не может быть убийцей, нет, не может!

Перед Шерил повис в воздухе пергамент и перо, и она, схватив его, подписала, не читая — а потом ещё один, и ещё, и… Сколько их было? Кажется, четыре? Она не помнила и не считала. Много. Но не важно, всё это не важно…

Когда Люциус опустился рядом с нею на колени, Шерил вздрогнула и шарахнулась в сторону, но он одним уверенным движением взял её за воротник и вернул на место. А затем велел:

— Протяните руку, — и когда она послушалась, крепко взялся за неё и кивнул.

— Клянёшься ли ты, Шерил Вейси, урождённая Вейси и именуемая прежде Дэвис, — заговорила слегка нараспев Нарцисса, — никогда не причинять вреда Альнаир Лорелей Вейси, урождённой Вейси, какое бы имя она в будущем ни приняла, ни магией, ни каким-либо оружием, ни руками, ни ядом, ни словом, ни мыслью, ни опосредованно, ни лично?

— Клянусь, — хрипло проговорила Шерил, дрожа.

Тонкий огненный луч вырвался из палочки Нарциссы и обвил руки Шерил и Люциуса Малфоя, оставляя на запястьях едва ощутимый шрам. Больно не было — ни капли, шрам просто появился, словно всегда был там, и всё.

— Клянёшься ли ты, Шерил Вейси, урождённая Вейси и именуемая прежде Дэвис, — вновь заговорила Нарцисса, — никогда не причинять вреда детям Альнаир Лорелей Вейси, урождённой Вейси, какое бы имя она в будущем ни приняла, ни магией, ни каким-либо оружием, ни руками, ни ядом, ни словом, ни мыслью, ни опосредованно, ни лично?

— Клянусь, — Шерил трясло всё сильнее, но Малфой держал её руку крепко, и она была почти что благодарна ему за это.

Новый луч опоясал их руки, и новый шрам лёг рядом с прежним.

— Клянёшься ли ты, Шерил Вейси, урождённая Вейси и именуемая прежде Дэвис, — продолжила Нарцисса, — никогда не причинять вреда супругу или же супругам Альнаир Лорелей Вейси, урождённой Вейси, какое бы имя она в будущем ни приняла, ни магией, ни каким-либо оружием, ни руками, ни ядом, ни словом, ни мыслью, ни опосредованно, ни лично?

— Клянусь…

— Клянёшься ли ты, Шерил Вейси, урождённая Вейси и именуемая прежде Дэвис, — сказала вновь Нарцисса, — никогда не причинять вреда близким супруга или же супругов Альнаир Лорелей Вейси, урождённой Вейси, какое бы имя она в будущем ни приняла, ни магией, ни каким-либо оружием, ни руками, ни ядом, ни словом, ни мыслью, ни опосредованно, ни лично?

— Клянусь…

С каждой фразой, произносимой Нарциссой, Шерил почему-то становилось лишь страшнее.

— Клянёшься ли ты, Шерил Вейси, урождённая Вейси и именуемая прежде Дэвис, никогда не причинять вреда друзьям и близким Альнаир Лорелей Вейси, урождённой Вейси, какое бы имя она в будущем ни приняла, ни магией, ни каким-либо оружием, ни руками, ни ядом, ни словом, ни мыслью, ни опосредованно, ни лично?

— Клянёшься ли ты, Шерил Вейси, урождённая Вейси и именуемая прежде Дэвис, — заговорила слегка нараспев Нарцисса, — никогда не причинять вреда Лорелей Вейси, урождённой Феркл, какое бы имя она в будущем ни приняла, ни магией, ни каким-либо оружием, ни руками, ни ядом, ни словом, ни мыслью, ни опосредованно, ни лично?

— Клянёшься ли ты, Шерил Вейси, урождённая Вейси и именуемая прежде Дэвис, никогда не причинять вреда Леопольду Вейси, урождённому Вейси, какое бы имя он в будущем ни принял, ни магией, ни каким-либо оружием, ни руками, ни ядом, ни словом, ни мыслью, ни опосредованно, ни лично?

— Клянёшься ли ты, Шерил Вейси, урождённая Вейси и именуемая прежде Дэвис, никогда не причинять вреда Мерибет Кэрол Хиггс, урождённой Хиггс и именуемой прежде Вейси, какое бы имя она в будущем ни приняла, ни магией, ни каким-либо оружием, ни руками, ни ядом, ни словом, ни мыслью, ни опосредованно, ни лично?

Клятвы, клятвы… и каждая оставляла шрам на её запястье. Восемь клятв — и восемь шрамов. Шерил всё смотрела на них — и думала, что ведь их не выйдет спрятать под одеждой. И теперь все их увидят. И будут знать… знать… знать, что она кому-то что-то обещала. Что её поймали. Что она…

Люциус Малфой вдруг отпустил её, и она от неожиданности упала на четвереньки, а затем села на пол и так там и осталась — не было у неё сил подняться. Да и для чего? Зачем? Она всё равно убийца. Она убийца…

— Знаешь, почему они всё ещё живы? — спросила у неё Нарцисса, подходя к ней почти вплотную. Шерил измученно подняла голову и спросила:

— Почему?

— Потому что моя крестница жива, — палочка Нарциссы упёрлась Шерил в середину лба. — Они обе живы — мать и дочь. Как ты, вероятно, поняла уже из клятв.

— Живы? — неверяще и непонимающе переспросила Шерил.

— Живы — но не благодаря тебе, — ответила Нарцисса. — Ты всё сделала, как надо. Нари защитили амулеты, а её мать — сама Альнаир.

— Как — сама? — переспросила Шерил. — Она же в школе... — Нарцисса не удостоила её ответом, и Шерил медленно проговорила: — Значит, — она сглотнула, — я не убийца?

— Нет пока, — ответила Нарцисса — и опустила ей на колени два пергамента. — Не забудь прочесть, — велела она — и исчезла, снова словно растворившись в воздухе.

— Я хотел бы, чтоб вы это прочитали, — неожиданно дружелюбно проговорил Люциус Малфой, вставая и помогая ей подняться тоже. — Давайте сядем и поговорим спокойно.

— Что это? — спросила Шерил равнодушно.

— Обязательство пройти полный курс лечения у мистера Августа Пая, — ответил он. — До того момента, пока он сам не примет решение о прекращении лечения.

— Но я не больна, — сказала Шерил с вялым удивлением.

Она не убийца. Не убийца. И никто не тронет её детей.

— Больны, — мягко проговорил он. — Вы ведь сами говорили, что не хотели делать то, что сделали. Не так ли?

— Так. Наверное. Так, — повторила Шерил.

Ей невероятно захотелось спать. Глаза просто закрывались — веки опускались, и она, кажется, даже плохо понимала, что ей говорят.

— Я зайду к вам завтра, — сказал он. — И провожу вас к доктору Паю. А сейчас вам стоит отдохнуть. Позвольте, я вам помогу. Но сначала покажу и расскажу вам кое-что ещё.

К Вейси Люциус Малфой пришёл на следующий же вечер и застал там не только их маленькую семью, но и Мерибет и даже Колина. Лорелей, как и потребовали целители, лежала — правда, не в постели в спальне, а в гостиной на диване, но придираться он не стал. В конце концов, пройти несколько десятков футов не опасно — да и то он полагал, что никуда ходить ей не пришлось, обошлось обычной левитацией. Прежде всего осмотрев её и с удовлетворением констатировав, что всё идёт как должно, он сказал:

— Я тут навестил мисс Шерил Вейси, и мне хотелось бы обсудить кое-что с вами. Нари…

— Я останусь! — требовательно сказала та. Она сидела в кресле, поджав ноги, и сейчас демонстративно вцепилась руками в подлокотники. — Меня это тоже касается, я имею право знать! И я давно уже не маленькая, — добавила она, нахмурясь.

Лорелей неуверенно взглянула на мужа, и тот, поколебавшись, всё же согласился:

— Не маленькая. Оставайся.

— Во-первых, — заговорил Малфой, — мисс Вейси отныне связана обетами. Разумеется, любой обет можно обойти, но в данном случае это будет сделать более чем непросто.

— Это надо было сделать сразу, — глуховато проговорил Леопольд. — И я идиот, что не додумался. Хотя бы после того разговора с Нари.

— В этом нет вашей вины, я полагаю, — возразил Малфой. — И это во-вторых. Как целитель, я считаю, что мисс Вейси нужна помощь. Она в скверном состоянии, и, боюсь, ей будет сложно справиться самостоятельно. Думаю, она не то чтобы не понимала, что делает — понимала, разумеется — но не до конца осознавала все последствия. Так бывает, когда человек слишком замкнут на одной идее.

— Это моя вина, — сказала Мерибет. — В том, что произошло, виновна я. Я… не ожидала от неё подобного, — добавила она тихо.

— Потому что в норме ей такие действия не свойственны, — кивнул Малфой. — Но сейчас её критичность снижена, и то, что прежде удерживало мисс от таких поступков, не срабатывает. Если вы позволите, я бы посоветовал вам обратиться к Августу Паю. Он прекрасный целитель, и подобные вопросы как раз в его компетенции.

— Шерил не захочет, — возразила Мерибет. — Она не станет говорить с ним. Просто не станет. Я уже не знаю, — добавила она, и её лицо словно бы окаменело, — может быть, вы зря не вызвали авроров. И это стоит сделать. Моя дочь — убийца, — сказала она жёстко. — Только волей случая не погубившая две жизни.

— Видите ли, Мерибет, — в уголках глаз Малфоя возникли морщинки, — полагаю, что мне удалось донести до мисс Вейси мысль, что у неё, по сути, нет выбора. Или Азкабан — или визиты к доктору Паю. Мне кажется, что я сумел её убедить в необходимости таких визитов… с помощью некоторой демонстрации. Разумеется, от них будет больше толку, если вы поддержите её и постараетесь убедить Шерил в том, что они пойдут ей на пользу. И потом, суд, как справедливо сказал Леопольд — дело обоюдоострое и неизвестно, по кому сильней ударит.

— Он прав, — поддержал его Леопольд. — Судить Шерил всё равно, что объявить Британии и всем интересующимся, кем была Лорелей прежде. Нари с этим жить. Шерил этого не стоит.

— И не только Нари, — заметил Люциус. — Я не поручусь, что это не затронет и тебя.

— И это тоже, — кивнул Леопольд. — Не уверен, что я сохраню работу, если вся эта история всплывёт…

Альнаир, внимательно их слушавшая, глубоко задумалась. Если её тётка действительно была больна, это объясняло многое — и, прежде всего, непонятную Альнаир ненависть к ней с мамой. Да, она прекрасно понимала, что, в принципе, тётка могла бы стыдиться прошлого своей невестки, но считала это глупым. Ну она-то здесь при чём? Это же её брат на Лорелей женился, а её саму никто не спрашивал. Так чего стыдиться вещи, на которую не можешь повлиять? В конце концов, она всегда могла сказать своим подругам, что её брат — кретин, и так ему и надо, если уж ей нужно было дать им объяснение. Думать так Альнаир было неприятно и даже обидно, но, по крайней мере, это бы она могла понять. Но такую ненависть? Так, чтобы даже рисковать сломать себе самой всю жизнь? Ладно, может быть, она терпеть не может её маму — но себя саму-то ведь должна любить?

Но если она действительно больна, её поступок был понятен. Хотя всё равно, конечно, всё это было ужасно… Альнаир до сих пор холодела, стоило ей вспомнить лежащую на полу окровавленную маму. Как, ну как она могла? Да, конечно, это тяжело, наверное, когда тебя вдруг бросает муж — но причём тут её мама? Ведь не к ней же он ушёл! Альнаир, скорее, поняла бы, если бы Шерил сделала такое той женщине — но не понимала, почему же её тётка стала мстить им всем? Почему решила убить её маму?

И чем больше она думала об этом, тем сильнее ей хотелось просто отыскать Шерил и задать этот вопрос.

Но как это сделать? Раньше, когда тётка жила в дедовском доме, это было просто — но её нынешнего адреса Альнаир не знала. И прекрасно понимала, что никто им с нею не поделится. А хотя… ну почему никто? Мама с папой ей не скажут, разумеется, так же, как и Мерибет, и дед. Тайлер тоже, вероятно, промолчит — но Холли… Холли можно разболтать, если раззадорить. И хотя той было уже почти тридцать, кузину Альнаир воспринимала не совсем, конечно, как подругу и ровесницу, но серьёзной разницы в их возрасте никогда не ощущала. Да, определённо, надо будет с ней поговорить.

Впрочем, уже ночью, лёжа в кровати и продолжая обдумывать свой план, Альнаир решила, что будет крайне неразумно просто так явиться к тётке. Она только что чуть маму не убила и она больна — вдруг она попробует убить и Альнаир? Так погибнуть будет очень глупо — и бедные её родители! Они же тогда никогда не смогут жить спокойно и не простят себя за это, и, наверное, папа убьёт тётку и отправится в тюрьму, и мама останется вообще одна… Нет, определённо, она должна найти кого-то, кто бы её смог подстраховать.

Кого только?

Ответ нашёлся быстро. И, пожалуй, этот человек и поможет ей найти тётушкин дом.

Альнаир решительно села и поглядела на часы. Почти час ночи… Поздновато для визита — но, с другой стороны, днём с ним толком не поговорить, по крайней мере, незаметно. Он, наверное, поймёт… И потом, если б сейчас было лето, и у Альнаир была возможность дождаться удобного момента! Но от каникул оставалась всего одна неделя — нет, придётся идти прямо сейчас.

Альнаир тихонько встала и оделась, натянув на ноги вместо туфель толстые шерстяные носки. Прокралась мимо двери в родительскую спальню, на цыпочках вошла в гостиную — и отправилась к Долишам. Вернее, к Кристиану Винду.

На сей раз тот не спал — из-под его двери виднелась слабая полоска света. Альнаир негромко постучала, дверь открылась, и она увидела лежащего в кровати с книгой Скабиора.

— Добрый вечер, — сказала она вежливо. — Извини, что я так поздно. Но ведь ты не спал?

— Я-то нет, — он сел, захлопнув книгу. — Мама как?

— Ей лучше, — Альнаир вошла и закрыла за собою дверь. — Я как раз хотела почти о ней поговорить. И попросить о помощи.

— Давай, — согласился он. — Садись куда-нибудь.

Альнаир вежливо села в кресло и, помолчав несколько секунд, сказала:

— Я хочу поговорить с тётей. Но я не знаю, где она живёт, и я думаю, что лучше к ней идти не одной, а с кем-нибудь. Ты можешь мне помочь?

— О чём ты собралась с ней говорить? — изумился он.

— Хочу спросить, зачем она всё это делает, — на лице Альнаир появилось упрямое выражение, и она спросила снова: — Ты поможешь?

— Твой папа меня четвертует, если узнает, что я поддержал эту идею, — широко ухмыльнулся Скабиор.

— Это значит «да»? — спросила Альнаир, заулыбавшись. — Он не узнает, я клянусь!

— Я верю, — на лице Скабиора возник охотничий азарт. — Я, пожалуй, знаю, как тебя обезопасить, — сказал он, и его глаза заблестели. — Дай мне пару дней — я узнаю адрес и всё подготовлю. Ты уйти-то сможешь незаметно?

— Да, конечно, — отмахнулась Альнаир. — Папа с бабушкой поделили время — когда он на работе, она у нас. Я скажу, что пойду немного погуляю — она не будет против.

— Хорошо. Условно назначим срок на послезавтра — но не обещаю. Может, через два дня. Зайдёшь через ночь?

— Зайду, — улыбнулась Альнаир и горячо проговорила: — Спасибо. Я боялась, что ты мне откажешь.

— Чтобы ты туда одна полезла? — возразил он. — Я же тебя знаю: ты не остановишься, если что решила. Лучше я пойду с тобой и подстрахую.

— Я, правда, хочу с ней поговорить, — сказала Альнаир.

— Идиотизм, — прокомментировал Скабиор. — Но как знаешь. Моё дело маленькое — но не жди, что у тебя что-нибудь получится.

— Не буду, — с уверенностью соврала Альнаир — и получила в ответ насмешливое хмыканье.

* * *

Через два дня Альнаир со Скабиором стояли на опушке леса, прячась за какими-то кустами и невысокой порослью молоденьких ёлок, и смотрели на небольшой двухэтажный домик с выкрашенными в светло-зелёный цвет стенами и белыми ставнями.

— Значит, так, — деловито говорил Скабиор. — Палочку её я пока забрал — потом куда-нибудь подброшу.

— Ты украл тётину палочку? — изумилась Альнаир.

— Не украл, а временно припрятал, — поморщившись, поправил Скабиор. — Если бы я брал её с намереньем присвоить, она потом бы плохо её слушалась. А так я, считай, просто переложил её в другое место.

— Думаешь, она не заметила? — с сомнением спросил Альнаир.

— Она встаёт поздно, — сказал он. — Сейчас полдень — думаю, она едва проснулась. Так что, если и заметила — то ищет и вряд ли успела толком даже рассердиться на пропажу. Ты уверена, что тебе это необходимо? — спросил он. — Может, плюнешь, и пойдём просто погуляем?

— Надо, — упрямо отказалась Альнаир. — Я недолго.

— Тогда так, — продолжил он. — Я спрячусь — а ты постарайся, если она вообще тебя в дом впустит, быть поближе или к двери, или к какому-нибудь окну, всё равно к какому. Хорошо? Стену я прозрачной сделаю — я проверил, это можно.

Альнаир кивнула, нервно сглатывая. Нет, она пойдёт — хотя сейчас ей было очень и очень не по себе. Но она пойдёт, иначе просто не сможет жить спокойно.

…Некоторое время Альнаир просто стояла перед белой дверью, собираясь с духом и стараясь успокоиться. А потом, глубоко вдохнув и выдохнув, постучала.

Некоторое время по ту сторону двери было тихо, но потом Альнаир услышала шаги. Они приближались, приближались — а потом совсем остановились, и в доме вновь установилась тишина.

— Здравствуйте, — громко и уверенно сказала Альнаир в закрытую дверь. — Можно поговорить с вами?

— Нет, нельзя, — сказали из-за двери. Однако, поскольку удаляющихся шагов Альнаир не услышала, она спросила:

— Почему?

— Не о чем, — резко ответили оттуда.

— Я хотела вас спросить, — настырно продолжала Альнаир. — Почему вы так ненавидите мою маму? Мы же вам никто!

— Ты мне не никто, — дверь вдруг распахнулась, и Альнаир, наконец, увидела одетую в большой тёплый бежевый халат Шерил, стоявшую, сложив, обхватив ладонями локти. — Ты моя племянница! — буквально выплюнула она. — А твоя мать — невестка!

— Ну и что? — искренне удивилась Альнаир. — Это же не вы на ней женились, а ваш брат. Вы же всегда можете сказать, что ваш брат — дурак, и вам с ним не повезло, но что вы могли поделать? И вам просто посочувствуют…

— Посочувствуют? — переспросила Шерил как-то озадаченно.

— Конечно, — сказала Альнаир убеждённо. — Ну, те, кто, как и вы, сочтёт, что это всё ужасно. А остальным просто будет всё равно.

— Всё равно не будет никому, — жёстко проговорила Шерил. — Даже и не обольщайся.

— Ну и ладно, — Альнаир пожала плечами. — Значит, вам будут сочувствовать. Вы же ведь ни в чём не виноваты. Что вы могли сделать?

— Верно, — медленно проговорила Шерил. — Ну, а ты? — спросила она вдруг. — Каково это — иметь такую мать? Тебе самой не стыдно? — проговорила она как-то жадно.

— Но я же ничего не делала, — вскинула брови Альнаир. — За что мне стыдиться?

— За такую мать! — выдохнула Шерил.

— Но ведь я её не выбирала, — Альнаир снова пожала плечами. — Я просто родилась. Родителей вообще не выбирают. Почему мне должно быть стыдно за то, кем была моя мама, когда меня ещё не было?

— Мне бы было стыдно, — сказала Шерил, и Альнаир спросила удивлённо:

— А за что? Вы-то тут при чём?

Шерил молча на неё смотрела, и Альнаир не отводила глаз. Они стояли так довольно долго, а потом Шерил спросила тихо и на удивление мирно:

— Что ты хочешь от меня?

— Попросить, — сказала Альнаир, — чтобы вы нам больше ничего не делали.

— Я не сделаю, — устало проговорила Шерил. — Мне уже всё объяснили. Можешь не бояться.

— Не буду, — кивнула Альнаир серьёзно.

— Ты сюда-то как прийти не побоялась? — вдруг спросила Шерил. — Я же твою мать чуть не убила. Страшно не было?

— Было, — честно призналась Альнаир.

— Что же ты не испугалась? — Шерил теперь очень внимательно её разглядывала.

— Я испугалась, — сказала Альнаир.

— Но всё равно пришла? — Шерил сощурилась.

— Пришла, — Альнаир кивнула.

— А зайти не побоишься? — спросила Шерил, делая шаг назад.

— Нет, — сказала Альнаир, решительно переступая порог её дома.

…Они сидели в гостиной на диване и смотрели друг на друга. Шерил и сама не знала, зачем позвала в дом эту рыжую нахалку — хотя нет, нахальной Альнаир не выглядела. Она выглядела… Шерил всё пыталась найти подходящее определение, но у неё пока не выходило. Слишком эта девочка была серьёзной и слишком взрослой для своих пятнадцати.

— У тебя ведь день рождения был недавно, — сказала Шерил.

— Был, — осторожно согласилась Альнаир.

— Я забыла про него, — сказала Шерил после паузы. — Я не имела в виду ничего такого. Я вообще забыла, когда он, — повторила она.

— Понимаю, — кивнула Альнаир. И сказала: — Хорошо, допустим, вы стыдитесь моей мамы. И поэтому решили её убить. А меня? Меня вы ведь тоже убить пытались, я знаю. Меня защитили амулеты. Но почему? Я-то вам что сделала?

— Ты бы всё равно о ней напоминала, — ответила Шерил. — Я просто хотела, чтобы всё это закончилось. Чтобы моё имя никак не связывали с проституткой. И чтобы моему брату было так же больно, как и мне, — добавила она вдруг зазвеневшим голосом.

— Понятно, — сказала Альнаир, вставая. — Я пойду, наверное. Извините, что вас потревожила.

— Что ты знаешь обо мне? — спросила в ответ Шерил.

— Что вы ненавидите нас с мамой, — начала перечислять Альнаир. — Что вы — старшая папина сестра. Что у вас двое детей и маленький внук — Майкл.

— А что меня вычеркнули из семьи, тебе известно? — Шерил так пристально смотрела на Альнаир, что та уже едва удерживалась, чтоб не отступить назад и не отвести глаз, но пока держалась.

— Да, я слышала, родители об этом говорили, — призналась Альнаир.

— Знаешь, за что? — губы Шерил чуть дрожали.

— За то, что вы рассказали мне про маму, — ответила Альнаир.

— И ты снова скажешь, что мне не за что тебя ненавидеть? — спросила Шерил.

— Но ведь, — Альнаир даже растерялась, — я же ничего не сделала. Это же вы мне рассказали, а не я кому-то. Я вас даже ни о чём не спрашивала…

— Что ты делала в той части дома? — оборвала её Шерил.

— Просто шла… хотела посмотреть. Я не знала, что туда нельзя — мне не говорил никто, — сказала Альнаир.

— И поэтому ты ни в чём не виновата, — горько проговорила Шерил, и Альнаир спросила:

— Разве нет?

— Нет, — отрезала Шерил. — Потому что, если бы не ты, ничего бы не было!

— Но ведь вы могли мне ничего не говорить! — непонимающе воскликнула Альнаир. — Просто выгнать, например, или… я не знаю. Но ведь это просто нелогично! Я вас не просила говорить такое!

— Ты ходила в моём доме! — выкрикнула Шерил. — И тебя туда не звали! И однажды ты так и так должна была узнать! Ты хоть понимаешь, что чуть не сделала меня убийцей?!

— Узнавать можно по-разному, — почти прошептала Альнаир и сделала шаг назад. — Я пойду, наверное. До свидания, — сказала она и быстро пошла к двери.

Шерил её не останавливала, но и говорить ей вслед не стала ничего — просто осталась сидеть на своём месте и смотреть куда-то в пустоту.

Альнаир же, выйдя из дома, побежала к лесу. Скабиор догнал её и, подхватив, заключил в объятья и спросил её, плачущую:

— Чем тебя утешить?

— Ты всё слышал, да? — спросила Альнаир.

— Слышал, разумеется. И видел. Я же говорил тебе, что она дура, помнишь?

— Помню, — она всхлипнула и подняла на него лицо. — Ты был прав, по-моему.

— Конечно, — он уверенно кивнул. — Но я думаю, что твой папа с крёстным как-то всё это решили, и она к вам больше не полезет. А вот слёз она не стоит. Хочешь посмотреть, где я когда-то жил? — спросил он, вытирая её лицо платком. — Когда после войны скрывался?

— Хочу! — глаза Альнаир сверкнули.

— Ну, держись тогда, — сказал он, сжимая её плечи покрепче — и аппарируя с ней на Оркнеи.

Когда Альнаир ушла, Шерил твёрдо решила сразу же забыть о её визите — однако у неё не вышло. Она вновь и вновь возвращалась к нему, пытаясь найти хоть какой-то смысл в этом происшествии — и не находила. Зачем эта девчонка приходила? Поглядеть на несостоявшуюся убийцу?

Она даже задала этот вопрос Августу Паю на первой же, как он это называл, встрече — и получила в ответ ожидаемое:

— А как вам самой кажется, зачем она могла прийти?

Да Шерил понятия не имела, зачем! Сама бы она на её месте о подобном даже не помыслила! Да она бы… А что сделала бы она сама с той, кто попытался бы убить её мать? Честно говоря, Шерил смутно себе представляла такого человека. И за что бы убивать Мерибет? Да ни за что! А вот эту Лорелей как раз очень даже было, за что! Она по-прежнему так думала, но быть убийцей не желала. Да и в Азкабан не хотела совершенно. Ей одной демонстрации дементоров хватило — а главное, она вовсе не считала, что заслуживает этого. В тюрьму из-за этой шлюхи? Пока она сама будет радоваться жизни на свободе? Пока её муженёк… Бывший, бывший муженёк будет наслаждаться… с этой… этой…

Зря она подумала о Роджере — слёзы тут же полились ручьём, и Шерил разрыдалась. Она так до сих пор и не могла думать о нём спокойно — её сразу начинали душить слёзы, а внутренности словно начинал разъедать какой-то маленький зверёк. Она даже не знала, кого больше ненавидит — эту шлюху и её отродье, Роджера или ту, другую шлюху, к которой он ушёл. Как вообще так можно — лезть в семью?! Она же знала, знала, что Роджер занят и женат! А он как мог? Они столько вместе прожили! Он же клялся, что никогда её не оставит! Клялся, да. И клялся, что всегда будет любить её, её одну! А сам… сам…

Так зачем сюда пришла эта девчонка? Что ей было надо? Идиотка малолетняя. А если б она, Шерил, её тут убила? Вот взяла бы, не сдержалась — и убила. И вот что тогда? Села бы она тогда из-за этой дуры в Азкабан, вот что. Нет, умерла бы на месте. Обет не дал бы. Эгоистка маленькая! Хотя что ещё могло вырасти у её братца и шлюхи-матери? Ну вот что? Да ничего, конечно. Только маленькая нахальная эгоистка, почему-то считающая себя вправе являться в дом к чужим людям просто потому, что ей так захотелось. А ей, Шерил, теперь гадать и мучиться…

Ей вдруг захотелось к людям. Выйти куда-нибудь, с кем-нибудь поговорить… сторонним. С кем-то, кому можно рассказать весь этот кошмар, что с ней случился, и кто сможет посмотреть на это независимо.

Но кому подобное расскажешь? Если б не было того убийства! Не случившегося, да — но не по её вине, а значит, это не считается. Почти. Ещё чуть-чуть, и произошло бы непоправимое. Рани… это Рани, вспомнила вдруг Шерил. Это её амулет. Она тогда подарила девчонке эту штуку — Шерил злилась очень, она помнила. Такие же Рани дарила когда-то и её детям и, конечно, надевала на своих. А потом… вот. На эту.

Но если б Рани этого не сделала, девочка бы умерла, и её мать — тоже. И Шерил стала бы убийцей. И сидела в Азкабане… Или просто умерла бы, вероятно. От Нарциссы или брата.

Значит… Значит, она должна поблагодарить Рани. Обязана.

Она встала и, не рассуждая и даже не задумавшись о том, не закрыт ли для неё дом Хиггсов, подошла к камину и, бросив туда горсть пороха, громко произнесла их адрес.

И через секунду уже выходила из знакомого камина.

Шерил всегда любила этот дом — большой, светлый и чуть-чуть особенный. Она с детства несколько робела перед дядей, хотя тот всегда был очень добр и с ней, и с Лео, и это отношение слегка перенесла на дом. И всегда чуть-чуть расстраивалась, что родилась не здесь. Но сейчас Шерил казалось, что она нарушила запрет — хотя ведь никто ей не запрещал приходить сюда. По крайней мере, напрямую. Но ведь она понимала, что, по сути, ей от дома отказали, и поэтому почти кралась по коридору, отчаянно надеясь встретить Рани — и ни в коем случае не столкнуться с дядей. Хоть бы эльф попался, что ли… Или не попался — ведь доложит же хозяину…

— А вы что здесь делаете?

Шерил резко обернулась и уставилась на стоящего на пороге одной из комнат Герберта. Он единственный из детей Теренса и Рани жил здесь, оставшись в этом доме — Рут и Карен уже вышли замуж и съехали, а он был здесь. И теперь смотрел на Шерил без привычной ей обаятельной улыбки.

— Ищу твою маму, — Шерил попыталась улыбнуться, но, похоже, у неё не очень вышло.

— Зачем? — спросил Герберт, и она сказала совершенно честно:

— Поблагодарить.

— За что? — продолжал он словно бы допрос, и Шерил чуть не огрызнулась, но ответила всё же вполне вежливо:

— Я хотела бы сказать всё ей. Она дома?

— Мама занята, — сказал он, шагая ей навстречу. — Напишите ей — она ответит, когда будет время. Я вас провожу, — добавил он настойчиво.

— Я пришла к Рани, — упёрлась Шерил. — Скажи ей, что я здесь! Если она занята — пусть скажет мне сама!

— Я сказал же — мама занята, — повторил Герберт, подходя к ней почти вплотную. — Зато свободен дед. Позвать его?

— Не надо, — Шерил отступила. Она едва не плакала от обиды — ведь она же пришла с миром! Не просто с миром, а с добром! А этот… этот… а она же его на руках качала! Когда он был младенцем. Как и его сестёр. А теперь он просто выставляет её из дому. И он тоже. Как её родители. Если уж они так сделали, он тем более имеет право…

Шерил развернулась и, отчаянно стараясь не расплакаться, пошла к камину. И уже совсем дойдя, услышала за спиною голос Рани:

— Шерил?

— Рани! — воскликнула она, резко развернувшись и едва не налетев на стоящего, как оказалось, за её спиною Герберта.

— Берти, оставь нас, пожалуйста, — попросила Рани, и тот, очень недовольно поглядев на Шерил, всё-таки послушался и ушёл — правда, Шерил подозревала, что недалеко. — Ты пришла ко мне? — спросила Рани, подходя поближе. — Для чего?

— Сказать спасибо, — быстро выговорила Шерил.

— За что? — Рани, кажется, удивилась.

— За тот амулет, что ты подарила… — Шерил запнулась. Как же её… — Племяннице. Дочке Лео.

— Альнаир, — подсказала Рани, и Шерил кивнула. — Прости, я не понимаю, — добавила Рани.

— Ну, ты подарила ей его, — сказала Шерил. — Он сработал. Я тебе за это благодарна, потому что…

Она вдруг замолчала, онемев от посетившей её простой мысли. А ведь Рани попросту не знает о случившемся. Ей, возможно, не сказали. Они никому и ни о чём не рассказали — а она сама сейчас… А что, если Хиггсы сами вызовут авроров? Ну, а что — кто им в этом помешает? Эта… как её… Альнаир им родственница, у них даже и формальные основания имеются…

— …ты не сделала себя убийцей? — продолжила за неё Рани. — Да, он спас Нари, — она кивнула. — Я ей отдала самый сильный из всех, что у меня есть.

— Почему? — спросила Шерил.

— Ты так на неё смотрела, — спокойно проговорила Рани. — Я подумала, что жизнь длинная — кто знает, что может случиться. Ненависть порой толкает даже лучших на ужасные поступки.

— Даже лучших — это ты не обо мне, — криво усмехнулась Шерил.

— Тьме сопротивляться сложно, — ответила ей Рани. — Она заполняет нас легко — стоит только ей поддаться.

— Так ты знала? — озадаченно спросила Шерил. — Или нет?

— О том, что ты чуть не убила Нари? Знала, — Рани выглядела серьёзной, но не разозлённой. Почему-то.

— Значит, — с горечью спросила Шерил, — остальные тоже знают?

— Знают, — Рани кивнула. — Я им рассказала.

— Ты?! — этого Шерил почему-то совсем не ожидала. — Но зачем? За что? Как ты вообще узнала?

— От мистера Малфоя, — ответила ей Рани. — Он пришёл ко мне в тот вечер, когда всё случилось, и спросил, как чистить медальон. И всё рассказал. А зачем я рассказала остальным… Меня спросили, зачем он приходил. Я сказала.

— Ну да, — тускло проговорила Шерил. — Конечно. Ты сказала.

— Я сказала правду, — спокойно проговорила Рани, и Шерил вздрогнула, словно от удара, и переспросила:

— Что?

— Я сказала правду, — повторила Рани. — Я не люблю лгать — и потом, мистер Малфой не просил меня хранить это в секрете.

— Представляю, что было с дядей Берти, — горько прошептала Шерил.

— Он расстроился, конечно, — Рани чуть кивнула.

— Расстроился? — переспросила Шерил озадаченно.

— Конечно, — подтвердила Рани. — Он же знал тебя с рождения. Это больно, когда близкие отдаются тьме.

— Я не хотела этого, — прошептала Шерил. — Не хотела стать убийцей. Никогда.

— Но хотела, чтобы они умерли? — понимающе спросила Рани.

— Да, хотела! — выкрикнула Шерил. — Просто я… Это так нечестно, — прошептала она с болью. — У неё есть всё: и муж, и дочка, и семья… вообще всё! Почему у шлюхи есть всё то, чего меня лишили?

— У тебя есть Холли, — возразила Рани. — И есть Тайлер с Майклом. Их никто не отбирал.

— Да они же меня видеть не хотят! — воскликнула Шерил. — Тоже из-за этой шлюхи!

— Вовсе нет, — Рани чуть качнула головой. Её взгляд был полон грусти и едва ли не сочувствия, и Шерил даже спорить с ней не захотела — лишь спросила:

— Ну, а почему тогда?

— Тяжело быть рядом с тем, в ком все чувства заменила ненависть, — сказала Рани. — Особенно, если это твой близкий человек. Видеть, как свет в глазах любимого сменяет тьма, невыносимо. Мало кто способен с этим справиться и оставаться рядом, наблюдая это до конца. Даже матери порою не справляются — что уж говорить об остальных. Я вот тоже не смогла, — она грустно улыбнулась.

— Видишь, что она сделала со мной! — воскликнула Шерил с отчаянием.

— Не она, — Рани покачала головой. — С человеком нельзя сделать ничего, чего он не позволит сам. Никогда. А сейчас прости — вот-вот вернётся Теренс, пора накрывать на стол. Я не думаю, что тебе стоит с ним встречаться. Если ты захочешь ещё раз со мной поговорить — лучше напиши мне или пришли эльфа. Но не приходи сюда.

— И ты что, придёшь ко мне? — недоверчиво и тихо спросила Шерил.

Её словно раздавили эти слова Рани. Вся её последняя тирада.

— Приду, — просто ответила ей та. И снова попросила: — А теперь иди, пожалуйста.

— Почему? — с тоской спросила Шерил — и Рани верно поняла её вопрос:

— Потому что, если я ещё могу помочь — я помогу. Иди, пожалуйста, — она легко коснулась её плеча и подала ей миску с порохом.

Этот тот день не обещал ничего особенного и от прочих отличался только тем, что, хотя была среда, Леопольд должен был прийти домой уже к обеду: и занятия, и экзамены в Академии уже закончились. Альнаир уже вернулась от друзей, с которыми провела первую половину летних каникул на Лазурном побережье, и вторую неделю жила дома. Сейчас она валялась на лужайке с какой-то книгой, в которой Лорелей подозревала вовсе не учебник, а какой-нибудь роман: слишком уж мечтательное выражение возникало на лице её дочери, когда она читала. Впрочем, Лорелей была совсем не против: пусть читает то, что хочет. Девушки вообще должны читать романы, это куда естественнее, нежели в пятнадцать лет писать статьи по гербологии и выигрывать кубок Франции в соревнованиях между несовершеннолетними на ту же тему.

Хотя Лорелей невероятно этим кубком гордилась, и с тех пор, как дочка отдала его им с Лео, сказав, что в Шармбатоне ей его всё равно негде хранить, протирала его каждый день и полировала, каждый раз с некоторым недоверием читая французские слова: «Младшая из лучших, лучшая из младших. Альнаир Вейси, 2035 г.». Лорелей до сих пор не совсем верила, что всё это взаправду происходит с ней. Что это её уже почти совсем выросшая дочь, и она действительно учится в Шармбатоне, и учится даже не просто нормально, а очень хорошо, а привитая её крёстной любовь к растениям и саду превратилась во впечатляющие успехи в гербологии, благодаря которым её девочка с первого курса собирала все призы и грамоты по этому предмету. Что у неё, Лорелей, вообще есть дочь, и муж, и дом, три подобранных кота и один привезённый из школы её дочерью, и сад, и розы в нём, и одуряюще пахнущий весной шиповник, приносящий сладкие и крупные плоды, из которых так хорошо зимой заваривать чай. Есть Грэхем, есть Хелена и Дениз, её подруги-магглы, с которыми ей весело и спокойно, есть Сандра, которую Лорелей, правда, до сих пор слегка стеснялась, но которую любила почти как сестру, а её совсем уже скоро отправляющегося в Хогвартс сына — как племянника. Есть Уильямсон с женой, раз в месяц приходящие к ним поиграть в бридж. Есть Малфои, старшие и средние, с которыми они после отъезда Альнаир в Шармбатон виделись намного реже, но с которыми они всё равно уже стали почти роднёй. Есть семейство Хиггсов, и среди них — Рани, ставшая со временем для Лорелей кем-то вроде старшей сестры, очень ненавязчиво и мягко опекавшей её. Есть Скабиор… Кристиан Винд и Гвеннит Долиш, её близкая… ближайшая подруга и почти сестра, и её чудесные и удивительные мальчики и такой серьёзный муж, которого Лорелей тоже до сих пор слегка стеснялась. Наконец, есть Мерибет, которую Лорелей так до сих пор и не решалась назвать «мамой» в глаза, зовя её просто по имени, но которую про себя и в разговорах с Лео и с дочерью называла так уже давно.

Порой ей и сейчас казалось, что это всё неправда, морок, сон, и не было этих семнадцати лет счастья и любви, таких нежданных и совершенно ею не заслуженных, и однажды она проснётся в своей комнате в «Спинни Серпент» и всё пойдёт, как было изначально ей предопределено. И просыпаясь каждое утро рядом с мужем, первым делом ощущая тепло его тела, тяжесть обнимающей её руки, слыша его дыхание, Лорелей вздыхала счастливо и повторяла себе — нет, это всё-таки не сон. Это правда её жизнь. Настоящая.

Лорелей почти закончила с обедом и готовилась уже накрывать на стол — Леопольд должен был вот-вот вернуться — когда в окно кухни влетела немного встрёпанная почтовая сова.

— Леопольда ещё нет, а Альнаир в саду, — сказала птице Лорелей, оценивающе глядя на с детства обожаемое Альнаир рагу из куриных потрохов, доходящее в кастрюльке. Однако птица, нетерпеливо ухнув, подпрыгала к ней и настырно протянула лапу с привязанным письмом.

Сердце Лорелей тревожно дрогнуло. Ей просто было некому прислать письмо — все, кто мог желать сказать ей что-то, предпочитали делать это лично, а Альнаир сейчас была дома. Значит, это кто-нибудь не из своих — но для чего чужому ей писать? Только, если что-нибудь случилось.

Взмокшими и похолодевшими руками Лорелей отвязала письмо и, совсем забыв про ожидающую что-нибудь вкусное сову, распечатала его и развернула. Почерк был ей незнаком — и не просто незнаком.

Он был совсем детским. Альнаир писала так лет в семь…

«Уважаемая миссис Феркл!»

Лорелей нахмурилась. Кто мог так к ней обращаться — и зачем? Это было глупо и очень, очень странно: если уж она Феркл, то тогда не миссис…

«Здравствуйте! Меня зовут Ламорак Феркл. Я ваш племянник сын вашего брата Вивиана. Мою маму зовут Пруденс. 12 января мне исполнилось одиннадцать лет. У меня есть четыре старших брата и сестры. И я сквиб. Уже начался август а мне не пришло письмо из Хогвартса. И у меня не было волшебных выбросов. Родители говорят что когда начнётся осень они отнесут меня в лес и что я уже к этому готов. А я не хочу быть ежом. Папа и бабушка говорили что вы почти такая же. И я подумал вдруг вы можете меня забрать. Я всё умею делать и могу работать. И могу учиться в маггловской школе. Я буду очень вас слушаться и делать всё что вы скажете. Заберите меня пожалуйста.

Ламорак Феркл.»

Прочитав письмо, Лорелей ещё несколько секунд невидяще смотрела на кусок дешёвой бумаги, что держала в руках. Она будто получила послание от самой себя — только с ней такой катастрофы не случилось, ей всё-таки досталось чуть-чуть волшебной силы, которой оказалось достаточно для поступления в школу. А вот этому Ламораку не повезло. И теперь его ждал лес — Лорелей ни секунды не сомневалась, что его и вправду отведут туда и превратят в ежа. И так оставят. Навсегда. Что-что, а это заклинание у них в семействе знали превосходно.

Если только она его не заберёт.

Сова требовательно ухнула, и Лорелей рассеянно сунула ей полчаса назад испечённое печенье с кардамоном. А когда она улетела, снова замерла, пытаясь привести в порядок мысли.

Леопольд, конечно, не откажет — он не бросит мальчика в такой ужасной ситуации. Но…

Они давно уже опять привыкли жить вдвоём. Даже на каникулах, которые они всегда очень ждали, уже на третий-четвёртый день приезда Альнаир Лорелей начинала замечать, что её мужу не хватает этого уединения. Лео любил дочь, но в его жизни было слишком мало места для кого-либо, кроме его жены — это Лорелей прекрасно знала. Ещё когда Альнаир была совсем малышкой, она замечала, что он, несмотря на откровенную привязанность к ребёнку, весьма охотно отпускал её погостить то к бабушке, то к крёстным, то ещё куда-нибудь — а они только рады были принимать ребёнка у себя. Сейчас, когда Альнаир была уже совсем взрослой, Леопольд с радостью общался с ней, однако это никогда не продолжалось слишком долго. Впрочем, Альнаир на отца не обижалась и вполне принимала такой стиль — зато, по крайней мере, он её не ревновал и всецело поощрял самостоятельность.

И ведь это дочь. Девочка, почти как две капли похожая на неё саму — разве что нос она унаследовала от Мэрибет. А тут совсем чужой — и совсем не обязательно хорошо воспитанный, это Лорелей прекрасно понимала — мальчик. Как они все вместе будут жить? И он не уедет в школу, он останется здесь, с ними — как всё это перенесёт Лео?

О том, чтобы оставить мальчика без помощи, она даже не подумала. Но как это изменит всю их жизнь? Чужой мальчик… Где он будет жить? У них не было свободной комнаты — да, конечно, гости, оставаясь на ночь, часто проводили её или в спальне Альнаир, если она была в школе, или же в гостиной. Но ведь поселить так насовсем ребёнка невозможно…

Она чуть не в первый раз, наверное, пропустила приход мужа — и вздрогнула, когда его руки легли к ней на плечи и он спросил встревоженно:

— Что случилось, Лей? Ты плачешь…

— Я… Лео… Вот, — она протянула ему письмо и замерла, дожидаясь, пока он прочтёт. А потом сказала: — Они правда это сделают. Это не угроза.

— Да, — кивнул помрачневший Леопольд. Его лицо потемнело и ожесточилось, и Лорелей замерла от незнакомого ей прежде и непонятного ужаса. А вдруг… Она не знала, что там может быть, за этим «вдруг», она просто чувствовала страх — и всё. — А он пишет без ошибок, — сказал Леопольд после показавшегося Лорелей бесконечным молчания. — Только запятых не ставит. — Он перевернул конверт. — И адрес не оставил. Значит, нужно по фамилии искать. Ты же помнишь, где ты выросла?

— Мы же заберём его? — тихо-тихо спросила Лорелей.

— Заберём, конечно, — в голосе Леопольда на миг скользнуло удивление. — Надо разобрать чердак и там сделать комнату, — проговорил он задумчиво. — Места там полно — окна только небольшие, но, я думаю, не страшно. Ты подумай, что купить из мебели, — сказал он, слегка встряхиваясь и улыбаясь ей. — Кровать нужна, конечно. Ещё стол, стул и шкаф какой-то… комод ещё, наверное. И полки книжные.

— Лео, — Лорелей так крепко обняла его, что он охнул и, обняв в её ответ, зарылся лицом ей в волосы и прошептал:

— Я почти ничего не знаю про образование у магглов. У них школы есть — но как туда берут, не представляю. И сколько это стоит — тоже.

— У них есть бесплатные, — сказала Лорелей. — У нас есть тут, в городе. Хелена говорит, что неплохая — у неё там дети учатся. Дениз её тоже не ругала…

— Но нужны какие-то бумаги, полагаю, — Леопольд легонько коснулся губами края её уха. — Я узнаю завтра. Или, может быть, даже сегодня. Позже.

— Прости, — сама не зная, почему, прошептала Лорелей.

Хотя нет — она это, конечно, знала. Справедливо или нет, она чувствовала свою вину: это ведь её семья ворвалась в их жизнь и… нет, не разрушила её, конечно, но теперь та ещё очень долго не станет прежней. Даже, может, никогда.

— Что ты, — Леопольд слегка отстранился и заглянул жене в лицо. — Лей, даже не думай так. Это удача, что он написал нам. Что ему вообще такое пришло в голову. Что он знает про тебя, и что сова нашла тебя по старой фамилии. Всё так, как надо.

— Чужой мальчик в доме, — прошептала, улыбаясь и смахивая с ресниц слёзы, Лорелей.

— Это неприятно, да, — кивнул Леопольд. — Но что ж поделаешь. Привыкну. Не плачь только, — он ей улыбнулся и коснулся глаз губами. — Кажется, у Хелены дочери одиннадцать?

— Да, — кивнула Лорелей. — А сыну девять.

— Видишь, как удачно? — ласково спросил он. — Будет, с кем дружить. Или, как минимум, общаться. Чтоб не усложнять, скажем всем, что он из Штатов. Или даже из Канады. Из какого-нибудь маленького городка. Я придумаю.

— Лео, — Лорелей уткнулась носом ему в плечо.

— Что ты, — прошептал он, снова прижимая её к себе. — Всё же хорошо. Всё хорошо…

Сзади деликатно кашлянули, и стоящая в дверях кухни Альнаир сказала:

— Мам, пап, я всё понимаю, вы соскучились, но мы обедать будем?

— Будем, — кивнул Леопольд, неохотно отпуская Лорелей и садясь за стол. — И не только.

— В смысле? — Альнаир тоже уселась, дожидаясь, пока Лорелей расставит все тарелки и нальёт им суп. Они всегда начинали обед с него — правда, пойдя в школу, Альнаир начала подшучивать над родителями и говорить, что это какая-то донельзя архаичная традиция, однако ела его всегда с удовольствием.

— У нас новости, — сказал ей Леопольд. — С нами скоро будет жить твой кузен. Он сквиб. Поможешь разобрать чердак?

— Сквиб? — глаза Альнаир полыхнули любопытством. — Настоящий?

— Никогда не видел игрушечных в продаже, — улыбнулся Леопольд. — Ему одиннадцать, и он совсем не рад такому обстоятельству. Будь с ним помягче.

— Буду! — Альнаир тряхнула волосами, такими же рыжими, густыми и тяжёлыми, как и у матери, так решительно, что одна прядь упала прямо в поставленную перед ней тарелку с крем-супом из цветной капусты.

Леопольд и Лорелей стояли у старого рассохшегося забора, покосившегося и грозящего вот-вот рассыпаться.

— Ты готова? — спросил он, сжимая её руку.

— Лео, — она облизнула губы. — Я подумала… только сейчас, прости — они ведь не отдадут его.

— Почему? — он вскинул брови. — Он же им не нужен.

— Просто так — из принципа, — она покачала головой. Ни за что не отдадут. И мы ничего не сможем сделать. Нельзя отобрать ребёнка у родителей.

— Можно Грэхема позвать, — предложил Леопольд. — Я сомневаюсь, что они с ним станут спорить.

— А что он сможет сделать? — возразила Лорелей. — Он аврор, конечно, но ведь это их ребёнок. Нет закона, по которому можно было бы его забрать.

— Есть закон, запрещающий превращать детей в ежей — и вообще во что угодно, — хмуро сказал Леопольд. — Вряд ли им понравится, если аврорат начнёт следить за этим. Ты ведь знаешь Грэхема — он может приходить к ним каждый день и проверять, всё ли в порядке.

— Тогда они его оставят, — сказала она грустно. — Но он будет жить в аду.

— Но зачем? — непонимающе спросил Леопольд. — Он же им не нужен!

— Просто так, — она вздохнула. — Из принципа. Назло. В этом не надо искать логику. Поверь, они его не отдадут. А что делать, я не знаю. Прости, — она опустила голову.

— Дай мне подумать, — он приобнял её за плечи. — А если он сбежит? Исчезнет? Сам? — спросил он через некоторое время.

— Сам? — переспросила Лорелей. — Но он не будет…

— Нет, конечно, — терпеливо согласился он. — Ты ему напишешь. Вечером — или, может, ближе к ночи… я тут постою и подожду — посмотрю, когда он окажется один, и можно будет отправить ему письмо.

— Но сову увидят, — возразила Лорелей.

— Совы с такого расстояния не нужно, — возразил он. — Хватит самолётика. Он прочтёт — и когда все заснут, выйдет. Можно подстраховаться и сделать для него портал на всякий случай — хотя от хлопка в доме могут и проснуться.

— А как мы его узнаем? — Лорелей приободрилась.

— Я, — поправил Леопольд. — Тебе совсем не нужно тут со мной торчать. Я привык — доводилось мне сидеть в засаде сутками — а тебе не стоит. Лучше приготовишь дом получше — а я приведу его.

— Я с тобой останусь! — возразила Лорелей, но он покачал головой:

— Не надо. Это тоже нужно уметь делать — ты нас выдашь. Давай домой вернёмся, и ты ему напишешь, — сказал он и, не слушая больше возражений, аппарировал с ней в дом.

— Привет! — услышали они — и увидели растерянное лицо Альнаир. — А где Ламорак?

— Пока всё там же, — ответил Леопольд. — План меняется.

— Но он здесь будет жить? — уточнила Альнаир.

— Будет — но немного позже. Может, уже этой ночью, если повезёт, — пообещал ей Леопольд и кивнул жене: — Я знаю, что нужно написать. Идём.

…Леопольд сидел на этом драккловом стуле уже четвёртый час. Впрочем, нет, иногда он всё-таки вставал с него и немного разминался — и усаживался снова. И он сам, и стул были укрыты дезилюминационными чарами, но порой ему казалось, что, даже если бы он расхаживал перед забором с транспарантом «Ламорак, выходи!», его всё равно бы не заметили. Потому что обитатели такого же старого, как и забор, дома, чьё состояние было ничуть не менее плачевным, кажется, вообще не смотрели по сторонам — только себе под ноги или на какой-нибудь конкретный объект. И чем дольше Леопольд смотрел на них, тем сильней его тошнило. И от этого словно бы засаленного места, и от его обитателей, на которых даже вроде целая и не слишком грязная одежда смотрелась, как лохмотья, где даже куры были унылы и несчастны. Он не думал, что за прошедшие полвека здесь хоть что-то изменилось — значит, когда Лорелей была ребёнком, она видела примерно то же самое. Как же она выжила и как сумела стать такой? Как вообще здесь в человеке может сохраниться что-то человеческое? Да, пожалуй, после этого местечка «Спинни» может показаться раем. Или, в крайнем случае, вполне приятным местом. Как же здесь всё мерзко…

Ему пришлось потратить некоторое время, чтоб понять, что здесь живут вместе несколько семей: старшие, похоже, были ещё дедом с бабкой Лорелей, или, может, просто кем-нибудь из того же поколения. Следующих по возрасту пар здесь было две, и Леопольду понадобились некоторые усилия, чтобы подавить тёмную волну, поднявшуюся в нём при мысли о том, что кто-то из них может быть родителями Лорелей. Следующее поколение было представлено ещё двумя парами и ещё двумя «непарными представителями», одним — женского, и другим — мужского пола. Детей же здесь Леопольд насчитал с дюжину, если не больше. Как они все здесь помещались? Дом, конечно, был большой, хотя и меньше, чем дом его родителей — но где и как в нём размещались две дюжины человек, Леопольд не очень понимал. Впрочем, времени у него было в избытке, и он, сделав и забор, и все стены дома прозрачными — и удивляясь, что здесь не стоит вообще никаких защитных чар — постепенно понял, как жили Ферклы.

Комнат в доме было десять: кухня, она же и столовая, одна гостиная — и семь спален. Одна принадлежала старикам, четыре других — четырём парам, по одной для каждой, ещё одну делили между собою одиночки, и оставшиеся две принадлежали детям: одна — девочкам, другая — мальчикам. Последним приходилось хуже: девочек здесь было всего пять, а в количестве мальчишек Леопольд запутался. Восемь? Девять? Вроде в комнате стояло четыре двухэтажные кровати, однако под её окном лежал застеленный какой-то вылинявшей тряпкой матрас. Впрочем, в точности такой лежал в комнате у девочек — и кроватей двухэтажных там было три. Но шестой девчонки Леопольд точно не видел — впрочем, мало ли, где она могла быть? Может, выросла уже. Или…

Или её не так давно отнесли в лес.

Мальчика по имени Ламорак он распознал не сразу, хотя первое же подозрение в итоге оказалось верным: среди трёх детей примерно подходящего на вид возраста он был самым маленьким и хилым — и затравленным. Даже младшие его толкали — совершенно безнаказанно, уж что говорить о старших. Вейси долго ждал, пока его хоть кто-то позовёт по имени, но так и не дождался — зато услышал, наконец, как девочка лет семи-восьми ткнула его в спину, сталкивая с лестницы, и, громко засмеявшись, крикнула:

— Так тебе и надо! Сквиб! — и убежала в дом.

Значит, вот он, Ламорак. Леопольд внимательно разглядывал худого и на удивление маленького мальчишку. Ему уже одиннадцать? Альнаир так выглядела в девять! Или, может, даже в восемь. Впрочем, девочки растут быстрее, и она в детстве была высокой — но всё же, всё же…

Какая-то женщина выглянула в окно кухни и велела недовольно:

— Кур запри! Что шляешься без дела?

Мальчик… Ламорак — это имя казалось насмешкой над этим худеньким перепуганным ребёнком⁽¹⁾ — торопливо закивал и почти что побежал в тот угол двора, где несколько пёстрых кур медленно рылись в какой-то тёмной куче. Да, пожалуй, это был шанс.

Леопольд достал уже сложенное самолётиком письмо и даже не стал запускать его, а просто аккуратно отлевитировал, осторожно проведя его вдоль забора по земле и вложив прямо в руки мальчика. Тот остановился, поражённый, и некоторое время недоверчиво смотрел на самолётик, а потом нервно и неуверенно заоглядывался. Леопольд поморщился и нетерпеливо и беззвучно прошептал:

— Ну давай же! Открывай! Увидят же!

К счастью, обитателей дома нисколько не интересовал занимающийся курами мальчишка — а тот, пооглядывавшись ещё немного, наконец, открыл и прочитал письмо.

Леопольду никогда, ни разу за всю свою совсем не бедную на встречи с разными людьми жизнь не доводилось видеть, чтобы чьё-нибудь лицо менялось так разительно и быстро. И подобной смеси недоверия и счастья Леопольд никогда не видел тоже. Он смотрел, как мальчик, плача, вытирает слёзы пальцами, и с тоскою думал, что сейчас их план провалится. Потому что мальчик попросту не сможет скрыть свои эмоции, и письмо найдут. Уничтожить его, что ли? Да, пожалуй… Он уже почти готов был произнести нужное заклятье, когда увидел, как Ламорак тщательно и быстро прячет его даже не за пазуху — в штаны за пояс. Разумно… туда вряд ли кто-нибудь полезет. Продолжая плакать, Ламорак закусил губы, явно изо всех сил стараясь успокоиться и не улыбаться, и, ловко схватив курицу, понёс её к маленькому покосившемуся сарайчику.

Леопольд опустил палочку. Он прекрасно понимал, что значит для мальчишки этот клочок бумаги. Ладно, он за ним пока последит — если мальчика начнут обыскивать, он успеет уничтожить письмо.

Но ничего такого не понадобилось. Ламорак запер в сарае последнюю курицу и пошёл к дому, где почти все уже легли — или собирались. Это было не так просто: ванна на весь дом, как и туалет, была одна, и в обе эти комнаты сейчас стояла очередь. Ламорак туда даже не сунулся — помыл руки и умылся он на кухне, а без туалета обошёлся запросто — кустами. Он тихонько проскользнул в мальчишескую спальню, не раздеваясь, юркнул под одеяло и замер.

Оставалось ждать — и Леопольд надеялся, что не очень долго.

Однако же прошло больше часа до того, как все угомонились, и ещё, наверно, с полчаса Ламорак лежал, не шевелясь — и лишь потом осторожно откинул одеяло, встал и на цыпочках пошёл к двери. Медленно прошёл по коридору, спустился с третьего этажа по лестнице, открыл с видимым трудом запертую дверь, вышел на улицу, повозился у калитки — и, наконец, выбрался на улицу.

— Здравствуй, — сказал Леопольд, сбрасывая с себя дезилюминационные чары и уничтожая уже до смерти надоевший ему стул.

Ламорак медленно попятился и огляделся с непонятым Леопольду ужасом.

— Где тётя? — прошептал он.

— Ждёт нас дома, — как можно приветливее и спокойнее сказал Вейси. — Я её муж. Леопольд, — представился он, протягивая мальчишке руку. Тот уставился на неё, как на диковинного зверя, и Вейси решил, что он просто незнаком с таким приветствием, и сказал: — Возьми меня за руку — мы аппарируем. Ты забрал все свои вещи? Всё, что тебе жалко было бы оставить?

— Вы — её муж? — переспросил Ламорак с непонятным Леопольду отчаянием.

— Муж, да, — кивнул Вейси. — Ну, пойдём?

— Я не знал, что она замужем, — прошептал мальчик убито. — Правда не знал. Я думал, что она живёт одна.

— Это важно? — удивился Леопольд. Ламорак кивнул, и он спросил: — Но почему? Какая тебе разница?

— Если у неё есть муж, зачем ей сквиб-племянник? — ответил мальчик. И спросил: — Что вы со мной сделаете?

— Ничего, — успокаивающе проговорил Вейси. — В школу отдадим тебя. В маггловскую. Потом пойдёшь в колледж, в университет… Посмотрим. Идём, — повторил он, вновь протягивая ему руку. — Лорелей нас заждалась. Я здесь с вечера. Пойдём, пожалуйста.

Ламорак медленно кивнул и, сделав шаг к нему, взял Леопольда за руку — и накрепко зажмурился.

От страха.

1) Сэр Ламорак Уэльский — герой артуровского цикла, один из рыцарей Круглого стола. Сэр Ламорак — сын короля Пелинора, брат сэра Персиваля, сэра Агловаля, сэра Дарнарда и сэра Тора. Возлюбленной Ламорака была сестра Артура Моргауза. Сэр Ламорак был предательски убит Агравейном, Гахерисом и Мордредом, и его смерть стала причиной жестоких конфликтов между рыцарями Круглого стола.

Вернуться к тексту

В прихожей дома Вейси Леопольда с Ламораком встречали: Лорелей и Альнаир сразу вышли к ним навстречу.

— А ты что не спишь? — спросил Леопольд у дочери, глядевшей на его спутника с огромным любопытством.

— У меня каникулы, — ответила она. — Я хотела познакомиться! Привет! — Альнаир подошла ко всё ещё обескураженному аппарацией Ламораку и протянула ему руку. — Я Альнаир, но можно просто Нари — меня все свои так называют. Мы с тобой кузены, и я рада, что ты будешь теперь жить с нами.

Ламорак смотрел то на неё, то на протянутую ему руку словно бы в каком-то ступоре, и Альнаир, кажется, от такой реакции немного растерялась.

— Дай ему прийти в себя, — сказала Лорелей, подходя к ним. — Это трудно — вот так вдруг оказаться совсем в другом мире. Я Лорелей, — добавила она, обращаясь уже к мальчику. — Твоя тётя. Здравствуй, Ламорак.

— Здравствуйте, — еле слышно прошептал тот, переводя взгляд с неё на Альнаир и обратно. — Это ваша дочка?

— Да, Нари наша дочь, — Лорелей приобняла дочь за плечи. — И твоя кузина. Ну, пойдём, — позвала она мальчика… племянника. — Думаю, вы оба голодны, и прежде всего вам нужно поужинать.

— О да, — Леопольд потёр руки. — У меня все мышцы затекли, и я зверски голоден. Я уже забыл, как это нудно — ждать в засаде. Идём ужинать, — он хлопнул Ламорака по плечу. Тот дёрнулся от этого удара, и в его больших серо-зелёных глазах мелькнул страх. Он шарахнулся от Леопольда в сторону, налетел на стену, снова испугался и замер в ужасе, втянув голову в плечи и прикрыв глаза словно в ожидании удара. — Мерлин, — пробормотал Леопольд, а Лорелей, охнув, кинулась к мальчику и, осторожно взяв его за плечи, заглянула в лицо и ласково проговорила:

— Прости, милый. Лео не хотел ничего дурного — просто подбодрить тебя, похлопав по плечу… Его никогда не били в детстве, и он не понимает, что кого-то это может напугать.

Она произнесла это так буднично и просто, словно говорила о какой-нибудь банальности или, например, семейной традиции, вроде обязательной овсянки на завтрак.

— Зачем вы меня взяли? — спросил Ламорак отчаянно и обречённо.

— Ты мне написал, — сказала Лорелей с мягким удивлением. — И попросил забрать. И мы забрали…

— Но зачем? — повторил он, и его голос зазвенел от напряжения. Ламорак, наконец, посмотрел на Лорелей, обречённо и испуганно, а потом глянул на совершенно уже растерявшуюся Альнаир: — У вас есть она. И муж. Зачем я вам?

— Я сама была почти такой, — сказала Лорелей. — И долго думала, что меня тоже отведут в лес и оставят там… но мне письмо пришло. Я не хочу… Никто из нас не хочет, чтобы с тобой это сделали.

— Нет, конечно! — подхватила Альнаир, подходя поближе. — Мама рассказала мне… Это жутко и, по-моему, незаконно, правда, пап? — она вопросительно поглядела на отца.

— Правда, — согласился он. — Можно было бы поставить в известность аврорат, — сказал он мальчику, — и они бы проследили, чтоб с тобою ничего не сделали. Но мы решили, что для тебя будет лучше вообще уйти оттуда и жить с нами. Но, если Альнаир и я тебе мешаем, можно всё переиграть: если ты захочешь, я могу вернуть тебя домой и поговорить с товарищем из аврората — он присмотрит за тобой. Решай.

— Но зачем я вам? — повторил Ламорак с совершенно несчастным видом. — Я думал, вы одна живёте, — сказал он Лорелей. — Все говорили, что вы были проституткой, но теперь уже, наверно, нет — по возрасту. И я подумал, что вы теперь одна, и не будете против, если кто-нибудь вам будет помогать…

— Мне не нужно помогать, — улыбнулась Лорелей, а Леопольд, чьё сердце сжалось и остановилось, а затем бешено забилось при словах мальчишки, явно вообще не понимающего, что такого он только что сказал, подумал, что, как ни парадоксально, теперь он должен быть благодарен сестре, уже успевшей сообщить такую новость Альнаир. Ему представить было страшно, что было бы, узнай она о прошлом матери вот так, сейчас. — Я сама помочь хотела. Тебе. Мне самой, как видишь, повезло, — она посмотрела на Леопольда, и он ответил ей улыбкой. — Знаю, ты мне сразу не поверишь, — продолжила она, снова глядя на Ламорака, — но так бывает: люди помогают иногда друг другу. Просто так. У вас дома так не принято, но поверь — мало кто живёт так, как вы. Люди очень разные, и большинство совсем на Ферклов не похожи. Пойдём, — проговорила она ласково, осторожно погладив его по напряжённо поднятым плечам. — Ты наверняка голодный. Как и Лео. У нас курица на ужин и запеканка из цветной капусты с сыром. Будешь?

— Курица? — недоверчиво переспросил мальчик. — Почему?

— Просто так, — Леопольд вообще не понял этого вопроса, а вот Лорелей, похоже, поняла и пояснила:

— У нас часто едят курицу и мясо. Мы не бедные, и ты нам совсем не помешаешь. Ну пойдём, пожалуйста, — попросила она ласково. — Умоешься, помоешь руки — и поужинаем.

— У нас есть ещё пирог, — не вытерпела Альнаир. — С грушами и карамелью. Любишь груши?

— Пирог? — кажется, это Ламорака напугало. — У вас праздник, да? — спросил он почти с надеждой.

— Праздник! — кивнула Альнаир. — В честь тебя! Надо же отпраздновать, что нас теперь четыре, а не три! — радостно добавила она, введя его этим в полный ступор.

— Она права, — поддержал дочь Леопольд, которому, сказать по правде, не слишком-то хотелось это праздновать, но, с другой стороны, раз уж жизнь их изменилась всё равно, лучше было отнестись к этому попозитивнее и действительно отпраздновать. Всё, чего невозможно избежать, лучше встречать с радостью — такова была философия Уильямсона, которую Леопольд уже много лет пытался перенять. Правда, как ему казалось, без особенных успехов — но теперь у него была отличная возможность потренироваться. — Такие вещи нужно праздновать. Идём руки мыть, — он на сей раз очень аккуратно коснулся его спины ладонью. — Я покажу, где ванная.

Ламорак послушался — хотя выглядел по-прежнему напуганным и растерянным. И уже в ванной, оказавшись с Леопольдом наедине, спросил его, очень серьёзно и взволнованно:

— Скажите, мистер Леопольд, зачем я вам? Что вы со мной сделаете?

— В школу пойдёшь, — ответил тот, вытирая руки. — В маггловскую. Может, мы тебе слегка подправим возраст — на год или даже два, если понадобится. Ты ходил в школу?

— Нет, — Ламорак смотрел ему в глаза, и в его взгляде метался страх — и Леопольд, вздохнув, присел на край ванны и сказал:

— Послушай. Я аврор — хоть и бывший, но я всё равно не люблю несправедливость. Людей нельзя превращать в ежей — не важно, сквибов, магглов или магов. Никого нельзя — иначе, как просто в шутку и на несколько минут. И Лорелей правильно тебе сказала: это нормально — помогать в подобных ситуациях. Ты не виноват в том, что ты сквиб — ты таким родился. В этом нет ничего ужасного — а у магглов можно жить не хуже, а даже лучше, чем у нас. Нужно только выучиться, но, я думаю, ты сможешь — раз писать умеешь. Ты сам научился?

— Нет, нас бабушка учила, — ответил мальчик. — Всех. Читать, писать, считать. А дед учил, как быть ежом. Я умею, — он сглотнул. — Хорошо умею. Правда.

— Ну отлично, — кивнул Леопольд. — Значит, ты много чего знаешь о лесе, о растениях, о насекомых и животных — думаю, тебе это поможет. Я на днях узнаю школьную программу маггловской школы и до осени подготовлю для тебя все документы — мы живём рядом с маггловским городком, там есть школа. Пока пойдёшь туда, а там посмотрим.

— Я магглов никогда не видел, — тихо сказал Ламорак.

— Увидишь, — пообещал ему Леопольд. — Сходим — это близко, и у Лей там есть подруги. Там приятно, — он поднялся и, повесив полотенце на крючок, мягко попросил: — Не бойся нас. Скажи лучше, как ты думаешь, тебя искать не будут?

— Нет, — мальчишка замотал головой. — Мне сто раз говорили, что, если меня что-то не устраивает, я могу убираться на все четыре стороны — хоть к магглам. А если не уйду, то осенью меня в лес отведут… — Он отвёл глаза и сжал добела губы.

— Отлично, — Леопольд открыл дверь. — Идём ужинать.

Ламорак пошёл, конечно, хотя больше всего на свете ему сейчас хотелось убежать отсюда. Куда-нибудь — пускай даже домой. Хотя нет, нет, только не домой! За ту пару часов, что прошли с прочтения письма от тёти, он уже успел привыкнуть к мысли, что он больше не вернётся в этот дом, и одна мысль о том, что он должен будет это сделать, буквально выворачивала его душу. Не домой. Куда-нибудь. Можно ведь, наверное, просто к магглам убежать — и сказать, что он ничего о себе не помнит. Не убьют же они его, наверное — а если и убьют, то это лучше, чем стать ежом.

А здесь… Он вообще не понимал, как здесь живут. Этот мир казался ему нереальным, перевёрнутым — как в историях о народе, что варит хлеб и печёт чай и ходит на руках. Потому что ни один вменяемый волшебник не обрадуется сквибу-родственнику и не потащит его в дом. И это только раз. А два — разве же у проституток бывают семьи? Так, чтоб с мужем и детьми, и дом нормальный? Он прекрасно понимал, что это такое — проституция: было, кому объяснить в деталях. Да и о том, что делают взрослые мужчина с женщиной наедине, он знал не понаслышке — видел. Но ему всегда все говорили, что на проститутках ни за что не женятся — потому-то он и решился тётке написать, подумав, что она, наверно, уже старая (ведь ему рассказывали, что уже лет в сорок они выглядят в два раза старше от такой, Моргане в зад, работы), и ей пригодился бы помощник, пускай даже сквиб. А вышло…

Он украдкой поглядел на поставившую перед ним тарелку с большой куриной ножкой и куском чего-то бело-жёлто-непонятного Лорелей. Еда пахла одуряюще, и Ламорак сглотнул и снова бросил быстрый косой взгляд на тётку, которая теперь уселась за стол напротив него и рядом с мужем. Ни перед ней, ни перед её дочкой тарелок не было — то ли они уже поужинали, то ли женщины с мужчинами здесь ели раздельно. Ну, а что — он слышал о таком! Но как же странно… Не могла быть эта красивая и казавшаяся на вид даже моложе его матери женщина работать проституткой! Хотя, может быть, она под чарами? Ламорак слышал, что так делают — а без них они все очень-очень страшные. Да, может быть…

Но девочка? Она была постарше Ламорака лет на пять, наверное — примерно, как его брат — но была красивее и… Он не знал, как это называется. Она так открыто на него смотрела! У них дома так глядеть позволяли себе только прадед да прабабка — остальные глаза прятали. Но, если от их взгляда Ламораку всегда хотелось просто забиться в какую-нибудь щель, то от взгляда этой… как же… Нари? — хотелось улыбаться, хотя это было очень глупо. И она была красивой — даже красивее тётки. Честно говоря, она вообще была самой красивой девушкой, которую он когда-либо видел. И очень похожа на мать. Значит, та была вовсе не под маскировочными чарами? Или она просто когда-то выглядела так, а теперь одряхлела и подурнела, но создаёт иллюзию, что нет?

Но главное, что никак не укладывалось в голове у Ламорака — это как мог аврор, пусть и бывший, жениться на проститутке, и зачем тогда им он? Зачем в дом, где всё так идеально, как, похоже, было тут, брать сквиба? Незнакомого? Может быть, конечно, им просто нужен домовый эльф, а денег не хватает, чтоб купить его — а тут он со своим письмом? Он не возражал бы — кажется, жить здесь было бы не так уж плохо. Но зачем тогда этот Леопольд с ним говорил про школу? Пусть и маггловскую?

— Ешь, пожалуйста, — ласково проговорила Лорелей, глядя на племянника.

— Хотя бы попробуй! — поддержала её Альнаир. — Это вкусно! Мам, а можно мне тоже немножко запеканки? Много в меня не поместится, но чуть-чуть?

— Конечно, — Лорелей встала, чтобы положить дочери еды. Значит, они просто уже ели. — Тебе не нравится? — спросила она так и сидящего с вилкой в руке над нетронутой едой Ламорака. — Если ты это не любишь, я могу яичницу пожарить, — предложила она — а у мальчика чуть было вилка из руки не выпала. Как это «не нравится»? Как вообще может курица не нравиться? И почему ему предлагают другую еду, если он не хочет эту? Странный, невозможный дом с такими же людьми…

Ламорак вцепился в свою вилку и, торопливо отковыряв кусок от курицы, сунул его в рот. Он был голоден: обедали в доме Ферклов рано и не слишком-то обильно, а ужин ему вообще не полагался — и первый же кусок напомнил ему об этом. Так что Ламорак так быстро опустошил тарелку, тщательнейше обсосав все кости и съев не только кожицу от курицы, но и все хрящи, что даже толком не ощутил вкуса.

— Ещё хочешь? — заботливо спросила Лорелей.

— Там ещё пирог, — тут же напомнила Альнаир. — Ты хочешь ещё курицы или пирога? — спросила она у Ламорака.

А он представления не имел, что отвечать. Он хотел всего, но так нельзя, нельзя — его просто выставят отсюда, если подумают, что он столько ест! Им же ведь кормить его, и долго — так что он решительно помотал головой и быстро проговорил:

— Не надо, я совсем сыт, спасибо.

— Значит, пирога, — решила Лорелей. И, покуда её муж левитировал со стола грязную посуду и ставил на их место чайник с чашками и блюдо с одуряюще пахнущим пирогом, сказала: — Я когда-то тоже так стеснялась. Поверь мне, пожалуйста: у нас достаточно еды. Тебе никогда не съесть так много, чтобы её стало не хватать. Даже если будешь есть круглые сутки напролёт.

— Это правда, — поддержал её Леопольд. — Никто и никогда не оставался здесь голодным. Ешь спокойно.

Альнаир тем временем разрезала пирог, и поставила перед Ламораком блюдце с большим куском.

— Это мой любимый, — сказала она. — Ты попробуй!

Он послушался. На сей раз Ламорак ел медленно и вполне ощутил вкус — самый восхитительный и невероятный вкус в своей жизни. Мальчик даже пальцы облизал и вылизал тарелку — не заметив выражения, с которым на него смотрел Леопольд, и взгляда, брошенного им на Лорелей. Впрочем, вслух он не сказал ни слова, да и выглядел, скорей, весёлым, чем рассерженным.

Но Ламорак едва ли смог сейчас увидеть хоть что-нибудь кроме лисы, пытающейся выловить рыбу из ручья на его блюдце. Он только сейчас разглядел, что на посуде вообще есть рисунки — и они живые. Мальчик онемел: он никогда в жизни не видел такого. В книгах — да, в некоторых книгах у них дома двигающиеся картинки были, но чтоб на посуде? Как, зачем? Он осторожно поставил блюдечко на стол и теперь заворожённо смотрел, как лиса, оставив в покое рыбу, гоняется за бабочкой.

— Тебе нравится? — услышал он словно бы сквозь вату и, с трудом оторвавшись от блюдца, поднял слегка затуманенный взгляд на Альнаир и сморгнул, пытаясь сообразить, чего от него хотят. — Лиса тебе нравится? — уточнила та.

— Да, — честно ответил Ламорак.

— Значит, она будет за тобой, — довольно сказала Альнаир. — Тут четыре зверя, и все разные, — начала объяснять она. — У мамы — выдра, у папы — барсук, у меня — белка, а у тебя будет лиса. Видите, их не просто так четыре, — сказала она родителям. — Ламорак должен был тут появиться! — Леопольд и Лорелей рассмеялись, и Альнаир, радостно их поддержав, спросила: — Скажи, а тебя всегда называют полным именем? Или, может быть, ты привык к какому-нибудь домашнему варианту? Я просто спрашиваю, — добавила она деликатно. — Имя у тебя красивое, но вдруг?

— Не знаю, — растерянно ответил он.

— Ну, как тебя там, дома звали? — спросила Альнаир.

— Никак, — подумав, ответил Ламорак. — У нас… ну…

— Там только взрослых зовут по именам обычно, — сказала Лорелей. — Вот как в школу поступил… Нет — даже, когда получил письмо, так и начинают называть. А так обычно просто «эй»… Или, — она сочувственно поглядела на Ламорака, — называют сквибом. Когда возникает подозрение, что это так и есть.

— Вас так тоже звали, да? — спросил Ламорак.

— Да, звали, — Лорелей кивнула.

— А потом перестали? — спросила Альнаир.

— Не совсем, — ответила ей Лорелей. — Я ведь плохо колдовала. Даже, наверное, ужасно. Так что меня всё равно так звали — но теперь это уже было чем-то вроде прозвища.

— Но теперь это всё закончилось для вас обоих, — сказал Леопольд, вставая. — Навсегда. Я бы предложил на этом пойти спать — а завтра всё обсудим.

— Сперва, думаю, нужно принять ванну, — сказала Лорелей и спросила Ламорака: — Ты не против, если я пока что дам тебе старую рубашку Нари? Завтра мы тебе всё купим, но других подходящих по размеру вещей у нас, к сожалению, нет.

— Мне не нужно, — мальчик снова испугался. — Я… У меня есть две рубашки, — быстро сказал он. — Я их просто надел. Обе. И трусы вторые есть, и носки… Я просто всё надел, — повторил он.

— Ты не обижайся, — сказал Леопольд, — но, по-моему, лучше будет купить новые. Я не знаю, сколько лет твоей одежде, но боюсь, что она рассыплется от стирки — которая ей просто необходима. Или она дорога тебе?

— Это мы решим потом, — выручила Лорелей снова не знающего, что ответить, мальчика. Новую одежду? Для него? Для сквиба? У них дома детям вообще новое не полагалось — да и взрослые такие вещи надевали лишь на выход. Впрочем…

Он снова, в который раз уже, огляделся. Это дом был невозможно, не по-человечески красив! Здесь всё было, словно на картинках в старых книжках — чистое, нарядное и целое. Нигде, ни на чём тут не было ни скола, ни царапины — даже чашки и тарелки были словно новенькие! Да, конечно, в таком доме и его одежда, и он сам выглядели, словно грязное пятно на новенькой рубашке. Эта мысль показалась ему разумной, и ему стало немного легче — наконец, он, кажется, хоть что-то понял из происходящего. Да он с радостью избавится от своей старой одежды, которую носили, он даже не знал, сколько поколений до него!

Они с Лорелей и Леопольдом тем временем вошли в ванную комнату. Леопольд двумя взмахами волшебной палочки наполнил ванну горячей водой — и вышел, Лорелей же задержалась и, выкладывая на раковину два пушистых бежевых полотенца, спросила:

— Тебе нужно что-нибудь ещё?

— Нет… Не знаю, — он покосился на большую ванну. Сказать, что он никогда в жизни так не мылся, было почему-то стыдно, и Ламорак просто помотал головой.

— Когда я попала в Хогвартс, — сказала Лорелей, — то в первый вечер так ужасно опозорилась! Я не знала, как пользоваться туалетом — он там, как и у нас, совсем не такой, как у тебя дома. Я покажу, — она подвела его к странному, похожему на белый стул с овальным сидением предмету и подняла это самое сидение наверх.

…Пока Ламорак был в ванной, Лорелей и Леопольд ждали его в гостиной. Альнаир сразу же ушла спать — обычно она ложилась очень рано, летом порой даже до заката, чтобы встать с рассветом, и сейчас, когда было уже за полночь, держалась исключительно на любопытстве — и они могли поговорить спокойно.

— Что ты думаешь? — спросила Лорелей после довольно долгого молчания.

— Хорошо, что он возник сейчас, а не пятнадцать лет назад, — ответил он задумчиво.

— Потому что Нари тогда была младенцем? — улыбнулась Лорелей.

— Потому что я тогда убил бы их, — возразил ей Леопольд. Она вздрогнула и спросила шёпотом:

— Кого?

— Всех, — ответил Леопольд ей без улыбки. — По крайней мере, взрослых. А уж, если бы я там нашёл тогда твоих родителей… В общем, — он заставил себя усмехнуться, — хорошо, что он пришёл сейчас.

— Я была такой же, — сказала Лорелей. — Совсем такой — и ела так же, и не знала самых простых вещей… У нас было принято вылизывать тарелки. Представь, что было, когда я в Хогвартсе в первый же вечер за праздничным ужином это сделала.

— Лей, — он притянул жену к себе и прижался губами к её виску. — Я уже почти забыл, как ненавижу их.

— Может быть, их нет уже, — проговорила она тихонько. — Я надеюсь… Но это мы узнаем, — она вздохнула. — А мальчик… Что ты думаешь о мальчике? — спросила она негромко, и он услышал в её голосе тревогу.

— Не могу сказать, что счастлив, — ответил он, укрыв их прежде заглушающими чарами. — Ты была права: чужой человек в доме — это тяжело. С другой стороны, выбора-то всё равно нет — ничего, привыкну, — Леопольд как можно веселее улыбнулся и, обняв Лорелей, ласково поцеловал. — И потом, он мне не кажется ни грубым, ни опасным — значит, мы договоримся с ним. В конце концов, жил же я когда-то в школе целых семь лет в одной спальне непонятно, с кем. А потом ещё три года в академии. И мне даже нравилось. И потом, — он улыбнулся, — он на тебя похож. Не так сильно, разумеется, как Нари, но волосы такие же. И уши. И разрез глаз — только цвет другой.

— Спасибо, — прошептала Лорелей, обнимая его и пряча лицо на его плече. — Лео, я… Спасибо.

— Что ты? — Он глубоко вдохнул, втягивая в себя её запах. — Мне, конечно, далеко до нашего главного аврора, но я ведь не совсем подонок. Нам с тобою повезло, на самом деле, — добавил он. — Ламорак — спокойный парень. Настороженный, конечно, но, по-моему, вполне нормальный. А могло ведь быть намного хуже, — он снял чары и сказал: — Всё будет отлично. В конце концов, может, Нари и права: вдруг недаром наш сервиз на четверых?

Дверь ванной комнаты тихонько приоткрылась, и оттуда вышел Ламорак, очень неуверенно, словно опасаясь наступить на что-то хрупкое, ступая по полу босыми ногами. Выданные ему рубашка и халат, что носила Альнаир года три назад, оказались слишком длинными и почти касались пола — может быть, поэтому он шёл так осторожно, боясь наступить на край, споткнуться и упасть? Лорелей вышла ему навстречу — Ламорак остановился, поджав пальцы ног, и она, очень осторожно коснувшись его плеча, сказала:

— Завтра мы тебе купим вещи по размеру, а пока просто приподними подол. И пойдём, я тебя провожу в твою комнату.

— В мою? — переспросил Ламорак.

— Она ещё не доделана — мы не успели, — сказала Лорелей, — но кровать там хорошая.

— Завтра найду мастера, чтобы сделать стену, — добавил Леопольд, подходя к ним. — И мебель купим. А сейчас спать, — велел он.

— Ты свою одежду там оставил? — спросила Лорелей, и Ламорак кивнул и сказал быстро:

— Я всё постирал. Только они всё равно грязные… Только я не нашёл, куда их вешать, и оставил на краю ванной.

— Я повешу, — Лорелей совсем не удивилась, а вот Леопольд буквально обомлел. Он сам, когда ехал в Хогвартс — то есть был ровесником этого мальчишки — умел разве что аккуратно сложить вещи и разобрать их на требующие стирки и на чистые. Так же, как и Альнаир… Потому что, для чего всё это? Существуют бытовые заклинания, а в школе — эльфы… — Пойдём спать, — поговорила Лорелей, мягко подталкивая Ламорака к лестнице.

Они втроём поднялись наверх, в мансарду, где сейчас одна из двух кроватей, что хранились у Вейси для возможных гостей, была расстелена и придвинута к окошкам. Перед нею лежал коврик, и стояла тумбочка, где уместились лампа, которую Леопольд тут же зажёг, стакан с водой и небольшая вазочка с мелкими белыми розочками.

— Я надеюсь, тебе будет здесь удобно, — сказала Лорелей, подходя к открытому окну и глядя вопросительно на Ламорака. — Тебе закрыть его, или так оставить?

— Я не знаю, — прошептал тот, и она оставила окно открытым, но сказала:

— Если тебе будет шумно, холодно или просто неуютно, можешь закрыть его сам. Вот так, — она закрыла, а затем вновь открыла окошко. — Не стесняйся нас будить, если тебе что-нибудь понадобится, хорошо?

Ламорак кивнул, но Леопольд бы мог поклясться, что он ни за что этого не сделает.

— Лампу, чтобы погасить, нужно просто прикрыть рукой, — сказал он, и мальчик торопливо закивал.

Леопольд с Лорелей пожелали ему доброй ночи и спустились вниз — Леопольд оглянулся напоследок и, поглядев на стоящего у кровати мальчика, подумал, что им, кажется, будет не так просто.

И что стоит побыстрее рассказать обо всей этой истории Грэхему и Сандре.

Ламорак довольно долго стоял у постели, не решаясь в неё лечь. Кровать была большой, нормального взрослого размера, и достаточно широкой — фута в три, наверное. Но не это поразило его — в конце концов, вероятно, она просто принадлежит кому-нибудь из взрослых, кого просто нет сейчас — а постельное бельё. Белое… нет — белоснежное, ослепительное, гладкое, в широкую полоску, тоже белую… Ламорак вообще не знал, что ткань может быть настолько белой. Словно снег. И таких полосок — непонятно, как получающихся, потому что совершенно не различаются по цвету — он тоже прежде никогда не видел. И ему лечь вот сюда? В эту белизну?

Ночь стояла тёплая, и вместо одеяла на кровати было только покрывало — плотное, льняное, жёлтое, словно яичный желток, с мелкими зелёными крапинками. Ламорак сперва решился потрогать именно его. Чистое. Оно тоже было чистым — как и всё вокруг. Даже коврик! Ламорак присел на корточки и потрогал короткий мягкий ворс, а потом даже встал на четвереньки и понюхал его. Чистый. Он был чистым и пах шерстью и ещё чем-то, Ламорак не мог понять, чем именно. Какими-то цветами?

Он сел на пол рядом с ковриком и прислонился спиной к кровати. Это был какой-то другой мир, совершенно не похожий на тот, что был ему привычен — такой чистый и красивый, что Ламорак ощущал себя в нём инородным, грязным и нелепым. Даже сейчас, после ванны, из которой ему совершенно не хотелось вылезать. Ему казалось, что он всё равно испачкает всю эту красоту, если ляжет на неё, и он решил подождать хотя бы пока высохнут волосы — сухое меньше пачкается. Всё равно ему пока что не хотелось спать — да он и не заснул бы, вероятно, от всех тех мыслей, что клубились в голове.

Потому что здесь всё, всё, всё оказалось совсем не так, как он предполагал. Во-первых, у его тётки оказались муж и дочь — целая семья. Которой совершенно непонятно, для чего, понадобился он. Во-вторых… Но он не умел думать о нескольких вещах сразу, и он должен был понять, зачем же они его взяли. Его тётка прекрасно управлялась по хозяйству — Ламорак не то, что никогда не видел, он даже никогда не думал, что дом может быть таким чистым и нарядным. Её муж им занимался тоже… Так зачем им сквиб?

Разве что…

Разве что их дочка тоже сквиб.

Да, если эта Нари сквиб, это объясняет их поступок. Пусть она постарше, но ей всё равно, наверно, будет легче жить, когда рядом с ней будет кто-нибудь такой же. И недаром тёткин муж так уверенно говорил про маггловские школы — просто она там и учится, и они уже знают, как всё там устроено.

Эта мысль успокоила почти все тревоги Ламорака. Да, их дочка сквиб — и поэтому они, конечно, взяли и его. Поэтому они и говорят так хорошо о магглах.

Ему просто повезло — как и этой Нари. И он всё на свете сделает, чтобы дядя с тётей никогда не пожалели о том, что его забрали, твёрдо решил Ламорак.

Потом встал, снял халат, очень аккуратно сложил его и положил на край кровати у себя в ногах. И вдруг замер, обмирая от отчаяния. Он забыл! Забыл внизу ту единственную вещь, которую забрал с собой из дома и которую по-настоящему любил. Она была старая и, сказать по правде, уже очень некрасивая — вдруг её найдут и выбросят?

Ламорак, не думая больше ни о чём, подтянул подол рубашки повыше и побежал назад, даже и не вспомнив про оставшийся на краю кровати халат. Он сбежал по лестнице, пролетел по коридору, распахнул дверь ванной комнаты — и горестно всхлипнул. Внутри было темно, но даже того слабого света, что падал из коридора — Ламорак даже не заметил, что тот всё ещё ярко освещён — хватило, чтоб понять: его одежды в ванной больше не было.

Значит, её выбросили. И уже, наверно, уничтожили. Вместе с тем, что он забыл в кармане…

Ламорак замер, задыхаясь от рыданий. Эта вещь была единственным, чем он в жизни дорожил — и теперь он потерял её, вот так, по-глупому. Просто позабыв в кармане. Поддался на необычность и на красоту незнакомого дома — и потерял.

— Милый, что случилось? — услышал он, и почувствовал, как ему на плечи очень мягко и легко легли тёплые руки его тётки. — Я повесила твою одежду сушиться на улицу… Ты поэтому расстроился?

— Вы… — Ламорак развернулся, тщетно пытаясь унять слёзы и едва не падая от облегчения. — Там… Можно мне… туда? Я там… оставил…

— Забыл что-нибудь в кармане? — понимающе проговорила она. — Может, это? — спросила Лорелей и протянула ему маленькую тряпичную игрушку, грязную и вылинявшую до того, что угадать, что это ёж, было невозможно.

Ламорак схватил его и прижал к себе — брызнула мутновато-грязная вода, и её капли упали и на его рубашку, и на платье Лорелей, и на пол. Ламорак остолбенел от ужаса и побелел — и шарахнулся от Лорелей, когда она попыталась его успокоить, погладив по плечу.

— Это ерунда, — качая головой, ласково проговорила Лорелей. — Это даже я могу убрать одним простым заклятьем. Вот, смотри, — она вытащила из кармана платья палочку и, наведя её на грязные следы, сказала чётко: — Эванеско. — И следы сразу же пропали. — Видишь? — спросила Лорелей. — Давай я и тебя почищу? Можно? — Ламорак судорожно кивнул, и она, наставив теперь уже на него палочку, повторила: — Эванеско. Ну вот, видишь? — она улыбнулась. — Ничего плохого не случилось. Это ёжик? — спросила она, указывая на игрушку, которую мальчик всё ещё прижимал к груди.

— Как вы поняли? — спросил тот, постепенно успокаиваясь, но всё ещё всхлипывая.

— Я думаю, что я его узнала, — сказала Лорелей. — Мне кажется, в моём детстве был такой — правда, тогда он был почти что новым. Я его любила… Хорошо, что ты его принёс, — она улыбнулась.

— Вы теперь его себе возьмёте? — тихо спросил Ламорак.

— Что ты, — покачала головой Лорелей. — Нет. Конечно, нет. Просто мне приятно его видеть. Он же твой — как я могу его забрать? Я бы предложила завтра попросить Лео его почистить хорошенько, — предложила она. — Я боюсь, что отстирать его будет непросто — заклинаниями получится быстрей и лучше. Только, если ты не против.

— Не против, — мотнул головой Ламорак.

— Тогда надо высушить его сейчас, — сказала Лорелей и позвала: — Лео! Можешь подойти? Что ты? — спросила она вздрогнувшего при этом мальчика. — Его не надо бояться. Леопольд совсем не страшный.

Ламорак кивнул без всякого доверия — но не спорить же ему? Нет, конечно, нет. Хотя он и боялся её мужа почти до оцепенения. Бывший аврор! Ламорак не смог бы объяснить причину страха: он ни разу в жизни не делал ничего противозаконного. Но в их доме авроров не любили и боялись, и он просто перенял такое отношение — и теперь каждый раз забывал половину слов в присутствии тёткиного мужа.

Тот как раз пришёл — и, взяв у Ламорака из рук мокрую, похожую на скомканную тряпку, игрушку, спросил:

— Может быть, его почистить?

— Это долго? — спросила Лорелей.

— Не слишком, я надеюсь, — отозвался тот, идя в гостиную. Лорелей пошла за ним, а Ламорак остался стоять на месте — его ведь не позвали. Ему ужасно хотелось подбежать и выхватить из рук этого бывшего аврора своего ежа, но он стоял и просто смотрел на тот угол, за которым скрылись его тётка с мужем.

— Ламорак, — Лорелей вернулась, — идём с нами? Лео сейчас твоего ежа отчистит, и мы ляжем спать. Не бойся его, — шепнула она снова, и он опять кивнул послушно.

Но бояться, разумеется, не перестал.

А потом он сидел за столом и смотрел, как его игрушечный друг становится всё чище с каждым движением палочки тёткиного мужа. Колдовал тот молча, что было и понятно: все авроры наверняка были отличными волшебниками. Почему он, интересно, бывший? И чем он занимается сейчас? И чем тётка занимается?

— Думаю, готово, — наконец, сказал Леопольд. — Забирай — и спать.

— Его надо бы зашить вот тут и тут, — сказала Лорелей. — Я завтра сделаю, если ты захочешь.

Ламорак кивнул. А потом всё-таки не выдержал и спросил:

— Ваша дочка тоже сквиб, да? Поэтому вы меня взяли?

— Нет, — ответил Леопольд. — Нари учится во Франции, в Шармбатоне. И она чудесная волшебница. Иногда людям нужно помогать просто потому, что нужно, и больше некому. Ты сам написал нам… тёте — мы откликнулись. Так бывает, — сказал он серьёзно.

Ламорак растерянно кивнул. Он только-только сумел всё объяснить себе — и вот, его теория разрушилась, и он снова ничего не понимал.

— Идём спать, — сказала Лорелей, и снова повела его наверх. И на этот раз сама уложила его в постель, откинув простыню и покрывало и затем укрыв замершего на простыне мальчика. — Доброй ночи, — она погладила его по плечу, погасила лампу — и ушла.

Ламорак лежал, не шевелясь и глубоко вдыхая запах чистого белья. По-другому он его назвать не мог — простыни, подушка, всё пахло просто чистотой и ещё совсем чуть-чуть какими-то цветами. Лежать было непривычно ровно: он привык к своему старому матрасу и точно знал, где у него комок, а где — дыра. Здесь же не было ни впадин, ни холмов, и это было, хотя и удобно, но слишком странно, чтобы сразу взять — и заснуть. Ламорак смотрел в темноту — не слишком-то и тёмную, даже несмотря на то, что луна была уже совсем старой и висела в небе тоненьким серпом — и никак не мог привыкнуть к мысли, что теперь он живёт тут. И что завтра он опять ляжет в эту белоснежную кровать, и послезавтра, и теперь вообще всегда здесь будет спать. Всегда, пока не вырастет и не выучится в настоящей школе. Пусть и маггловской.

С этой мыслью он уснул — а проснулся от запаха еды и кофе. И вскочил в испуге. Он проспал! Проспал в первое же утро! Это же его обязанность готовить завтрак! Ламорак вскочил и, путаясь в длинной рубашке, натянул халат и, даже не прикрыв кровать, побежал вниз и, буквально влетев в кухню, выпалил:

— Я проспал случайно!

Сидящая за столом в полном одиночестве Альнаир удивлённо на него уставилась и сказала:

— Доброе утро. Ты не проспал, это я рано встаю. А родители в каникулы спят долго. Будешь завтракать со мной? — спросила она, откладывая вилку. На её тарелке лежало что-то нежно-жёлтое, и лежал недоеденный кусочек хлеба с растёкшимся по нему сыром.

— Я… Я обычно сам готовлю завтрак, — сказал Ламорак, нахмурившись. И добавил на всякий случай: — На всех.

— У нас готовит мама, — сказала Альнаир. — Но завтракаю я сама: я рано просыпаюсь и с голоду умру, пока родители поднимутся. Ты тоже, значит, жаворонок?

— Кто? — растерянно переспросил Ламорак.

— Жаворонок, — она улыбнулась. — Встаёшь рано и ложишься тоже. Да?

— Наверное, — ответил он, переминаясь с ноги на ногу. Стоять в халате перед ней было неловко.

— Думаю, твоя одежда высохла, — сказала Альнаир. — Я сейчас её поглажу, и ты сможешь её надеть… Только давай поедим сначала, ладно? — попросила она, и он торопливо закивал. — Что ты ешь на завтрак?

— Хлеб, — честно ответил Ламорак. Иногда, впрочем, ему доставалось чуть-чуть каши, если кто-нибудь её не доедал. Но редко.

— Омлет будешь? — после едва заметной паузы спросила Альнаир. Ламорак кивнул, конечно, хотя понятия не имел, что это такое:

— Только я не умею это делать, — признался он.

— Я умею, — сказала Альнаир. — Ты готовил хлеб на завтрак? — спросила она, доставая из какого-то шкафа два больших яйца и зачем-то моя их под краном. — В смысле, бутерброды?

— Я варил на завтрак кашу, — сказал он, во все глаза глядя, как она ставит сковороду на плиту, и под той сразу вспыхивает сам собой огонь.

— Ты же сказал, что ел на завтрак хлеб, — озадаченно проговорила Альнаир, даже поворачиваясь к нему.

— Я да, — кивнул Ламорак. — Я же не себе готовил. Остальные ели кашу. Я тоже доедал, когда оставалось, — добавил он на всякий случай.

— То есть, — Альнаир нахмурилась, — они все завтракали кашей, а ты — просто хлебом?

— Я же сквиб, — Ламорак отвёл глаза. — Они меня кормили, чем могли.

— Понятно, — она развернулась и, отрезав довольно большой кусок сливочного масла, буквально швырнула его на сковородку. Затем разбила яйца в чашку, посолила, начала перемешивать их вилкой, но затем снова обернулась и сказала: — Знаешь, так не делают. У нас все едят одно и то же. И везде так. Какая разница, сквиб-не сквиб?! — её голос зазвенел от возмущения. Масло на сковороде, тая, начало шипеть, и Альнаир, тут же развернувшись, сняла её с огня и покачала, распределяя масло ровно, а затем слила большую его часть в чашку с яйцами, продолжая вилкой их размешивать. Затем убавила огонь, вернула сковородку на конфорку и тонкой струйкой вылила туда яйца.

В кухне установилась тишина, и Ламорак начал оглядываться. Теперь, утром, при мягком свете солнца, ему здесь понравилось ещё сильнее. Он разглядывал светлые, почти белые фасады шкафов и шкафчиков, и покрытый бледно-жёлтой, с вышитыми по кайме ярко-синими васильками, скатертью стол, и стулья с мягкими сиденьями и спинками, и снова поражался тому, какое здесь всё чистое. И светлое. И красивое. И как здесь вкусно пахнет…

— Готово, — провозгласила Альнаир, ставя на стол ещё одну тарелку с такой же нежно-жёлтой, как у неё, полукруглой лепёшкой и кладя с ней рядом вилку. — Я тебе сейчас тосты сделаю — это быстро, — пообещала она, отрезая два кусочка хлеба, накрывая их тонкими ломтиками сыра и кладя всё это на ту же сковородку. — Чай пить будешь? Садись. — Она приглашающе кивнула, и он сел за стол и недоверчиво принюхался к еде. Пахло… Он не знал, с чем это сравнить. Вроде яйцами, но внешне на жареные яйца это не было похоже. — Прошу. — Альнаир поставила рядом с ним тарелку с двумя кусочками хлеба, по которым расплылся ровным слоем сыр, и, усевшись на своё место, принялась за еду.

Ламорак очень аккуратно отломил маленький кусочек от лепёшки — она оказалась очень мягкой и чуть влажной, не похожей ни на что ему знакомое — и, положив его на вилку, отправил в рот. Это… Да, это точно были яйца — но какие-то совсем другие, непохожие на всё, что он ел до этого. И невероятно вкусные.

— Ты научишь меня? — спросил он, прожевав и проглотив кусок омлета, и Альнаир легко кивнула:

— Да, конечно.

К моменту, когда Лорелей и Леопольд проснулись, Альнаир уже увела их маленького гостя на прогулку, оставив на кухне записку с просьбой не тревожиться и обещанием вернуться через три часа. И время указала: 8.10. Сейчас же было только начало одиннадцатого, а значит, они могли тихо позавтракать в одиночестве. Впрочем, говорили всё равно о Ламораке — и о Ферклах.

— Нужно сделать список всего, что потребуется купить, — сказал Леопольд, пока Лорелей варила овсянку. — Иначе наверняка что-нибудь забудем. Думаю, одежду лучше покупать у магглов? Я бы не ходил пока с ним на Диагон-Элле — вдруг Ферклы заявили о его пропаже.

— Вряд ли, — возразила Лорелей. — Но давай пока не будем, если ты не хочешь.

— Завтра я поговорю с Грэмом, — продолжал Леопольд, — он всё узнает. Но не ходить же мальчишке до завтра в этих лохмотьях. В доме надо, прежде всего, сделать стену. Помнишь, Винд рассказывал, что они достраивали дом? И в «Саду» вечно что-то строят. Может, спросишь у него, не знает он кого-нибудь, кто может это сделать за день? Если нужно, мы заплатим больше.

— Я узнаю, — пообещала Лорелей. — Сразу после завтрака.

— С другой стороны, — продолжал Леопольд, — хорошая мебель у магглов стоит дорого. А было бы правильно взять мальчика с собой — пусть выберет, что ему понравится. Я бы предложил сделать это в Эдинбурге или в Дублине — мне кажется, шанс там встретить Ферклов много меньше.

— Давай в Эдинбурге, — обрадовалась Лорелей, очень любившая и этот город, и магический квартал в нём. — Только не дави на него слишком, — попросила она. — Думаю, его даже сама идея напугает. И выбрать ему будет сложно.

— Напугает? — удивился Леопольд. — Почему?

— Потому что это очень странно, — она грустно улыбнулась, обернувшись к нему от плиты. — Потому что дома нас вообще не спрашивали, чего мы хотим. Никогда. Думаю, сама мысль об этом там бы показалась дикой. Он научится со временем, но не надо слишком сильно подгонять его.

— Тем более тогда он должен выбрать сам — даже если мы потратим на это половину дня, — сказал Леопольд. — Думаю, мы сделаем так: сейчас позавтракаем, потом ты сходишь в Винду и попросишь у него порекомендовать тебе строителя, а затем мы съездим в магазин одежды, пообедаем — и отправимся за мебелью. Ну что ты? — спросил он, когда она, поставив перед ним тарелку, обвила его шею руками и поцеловала в лоб. — Что такое?

— Ты очень добрый, — она поцеловала его снова. — И хороший.

— Я ангел, да, — шутливо усмехнулся Леопольд, поцеловав её в ответ. — Не могу сказать, что хорошо знаю маггловскую систему образования, но я знаю, у кого спросить. В целом, если я ничего не путаю, в одиннадцать у них начинается средняя школа — но мне кажется, что Ламораку туда рано. Слишком многого он ещё не знает. Выглядит он младше своих лет — я бы предложил сказать, что ему, допустим, девять, и отправить его пока что в начальную школу. Конечно, придётся нанять учителей, чтобы он догнал других — но, в целом, за два года, думаю, он справится. Я тут думал, как всё это объяснить, — продолжал Леопольд, дождавшись, покуда Лорелей тоже сядет за стол, и только тогда начиная есть. — Полагаю, нужно будет всем сказать, что он наш племянник из Канады — мол, родители его были сектантами, поэтому мальчика учили дома и учили очень плохо, и он очень мало знает. Вряд ли в здешней школе это можно будет проверить — а если Ламорак о чём-нибудь проговорится, это спишут на сектантство и странных канадцев.

— Ему ведь нужно будет сделать документы, — спохватилась Лорелей. — Маггловские.

— Грэхем, думаю, поможет, — сказал Леопольд.

— Но ведь это, — Лорелей сделала паузу, — не совсем законно?

— Я не думаю, что его это смутит, — хмыкнул Леопольд. — И потом, что незаконного? Он и вправду твой племянник и сам попросил тебя забрать его. Мы бы сделали это в открытую, но ты говоришь, что его бы не отдали. Кому будет лучше, если мы с тобой пойдём официальным путём? Никому, не так ли?

…Возведение стены заказали фирме Гранта Пейджа. Тот сначала браться не хотел, однако Скабиор, отправившийся с четою Вейси, сумел уговорить его довольно быстро, так что в конце концов тот сказал:

— Мы такими мелочами, как правило, в сезон не занимаемся — но отказать родным мистера Винда мне непросто. Тем более, по вашим словам, там работы на день. Нужно только будет подобрать дверь к уже имеющимся. Приходите завтра — на сегодня у нас уже все работы расписаны, а завтра я смогу заняться вашим заказом. Но с утра пораньше — часов с восьми. Чтобы всё успеть. Согласны?

— Да, конечно, — согласились Вейси.

— Осталось двери выбрать, — решил Пейдж. — И замеры сделать… Пожалуй, прямо сейчас, — предложил он, поглядев на часы.

Домой к Вейси они отправились все вместе — и пока Пейдж производил необходимые замеры, Скабиор отправился знакомиться с племянником Лорелей.

— Привет, — сказал он, выходя на задний двор, где Альнаир и Ламорак разглядывали небольшой огород, что каждую весну разбивала Лорелей.

— Крис! — обрадовалась девушка. — А это Ламорак — мой кузен… Мама тебе уже рассказала?

— Рассказала, ну, а как же? — сказал Скабиор, подходя к настороженно глядящему на него мальчишке. — Видел оборотней когда-нибудь? — спросил он, весело и хищно ухмыляясь. Ламорак молча помотал головой, и Альнаир заступилась за кузена:

— Не пугай его, не надо! Это Кристиан, — представила она Скабиора. — И он правда оборотень, и он замечательный.

— Я даже лучше, — заявил Скабиор, протягивая Ламораку руку. — Ну? — спросил он нетерпеливо.

— Что? — робко и непонимающе спросил тот, и Скабиор объяснил:

— Взрослые люди так здороваются. Ты, по-моему, уже взрослый. Руки пожимают. Возьми мою ладонь своей и сожми. Вот так, — кивнул он довольно. — Твои тётя с дядей — отличные люди, — сказал он уже серьёзно. — Но мир магглов знают куда хуже моего. Так что, приготовься — тебя ждёт несколько экскурсий.

— А меня? — тут же воскликнула Альнаир. — Я тоже хочу с вами!

— Хочешь — пойдём, — согласился Скабиор. — Втроём веселее… Хотя, может, и мальчишки захотят. Посмотрим.

…— Он правда оборотень? — почти шёпотом спросил Ламорак, когда Пейдж закончил с замерами, и они вместе со Скабиором ушли.

— Правда, — она улыбнулась. — Если вы подружитесь, он тебе покажет превращение, — пообещала она. — У него волк такой красивый…

— Как покажет? — Ламорак в испуге побледнел. — Они же… Оборотни же…

— Так под аконитовым же, — успокоила его Альнаир. — Они же сохраняют разум, когда под аконитовым. Ну что ты? — она потрепала его по плечу, и он ей робко улыбнулся. — Я думаю, про оборотней сказок рассказывают не меньше, чем про сквибов. Слушай, — она смущённо заглянула ему в глаза, — скажи, а как тебя дома называли? Всегда только полным именем?

— Никак, — ответил он. — Просто «эй» или ещё как-нибудь…

— Просто дома всех зовут обычно ласково, — продолжала Альнаир. — И коротко… Вот я, к примеру, Нари — хотя полностью я Альнаир Лорелей. Мама — Лей, а папа — Лео… Давай тебе тоже такое имя заведём?

— Давай, — он неуверенно ей улыбнулся. — Ты можешь?

— Могу, — кивнула Альнаир решительно. — Ты можешь быть, к примеру, Риком. Если тебе нравится. Или Орни. Или…

— Лучше Рик! — обрадовался Ламорак. — Оно простое и совсем обычное. Мне нравится!

— Договорились! — Альнаир радостно выставила вперёд ладонь и потребовала: — Сделай так же и хлопни своей о мою! — и когда он это сделал, засмеялась — и он тоже засмеялся. Вместе с ней.

…Этот день выдался, наверное, самым невероятным за всю жизнь Ламорака. Начиная с завтрака и последовавшей за ним прогулки по лесу и окрестностям и заканчивая поездкой в магазин на настоящей маггловской машине, с которой Леопольд управлялся на удивление ловко и привычно. В магазине мальчик ошарашенно смотрел вокруг и растерянно кивал на любые предложенные Лорелей вещи, и через некоторое время Леопольд, пожалев его, сказал ей:

— Выбери пока сама. Дети растут быстро, да и к зиме в любом случае придётся что-то покупать — вот тогда он купит, что захочет. А сейчас не мучай парня. Ему ещё мебель выбирать. И, поскольку она будет служить долго, ему придётся постараться.

Так что, обувь и одежду Ламораку выбирала Лорелей. А потом они обедали в кафе на главной площади, и ели рёбрышки и мороженое, и пили сладкий, почти оранжевый апельсиновый сок… Мороженое Ламорака поразило — и когда он, доедая свою порцию, еле слышно прошептал:

— Это самое вкусное, что я пробовал, — Леопольд сначала заказал ему ещё, а затем пообещал:

— Завтра я зайду к Фортескью и принесу тебе волшебное мороженое. Оно чуть-чуть другое.

— Ещё лучше! — поддержала Альнаир отца.

Пообедав, они вернулись домой — и уже оттуда камином отправились в Эдинбург: аппарировать вчетвером Леопольд по некотором размышлении всё же не рискнул. И, поскольку от бара с общественным камином до мебельного магазина было довольно далеко, они довольно долго гуляли по волшебному кварталу и даже зашли ещё раз поесть мороженого.

— А теперь тебе придётся что-то выбрать, — сказал Леопольд племяннику, когда они наконец добрались до магазина. — Можешь не спешить — мы не торопимся. Это твоя комната — тебе в ней жить.

— Я не знаю, — прошептал тот, отступая назад, к двери. — Я правда не знаю…

— Думай, — вполне дружелюбно проговорил Леопольд. — Потрогай, закрой глаза, представь: эти вещи будут рядом с тобой не один и не два года. Так что, они должны нравиться тебе. Нужны шкаф, комод и стол со стулом. И полки книжные. Смотри.

— Может быть, молодому человеку обратить внимание на эту пару шкафов? — спросил продавец, импозантный дородный мужчина лет за сорок в бархатном лиловом пиджаке. — Посмотрите: платяной шкаф и шкаф книжный, с прекрасными стеклянными дверцами. Вместе смотрятся прекрасно и весьма вместительны. Шкаф намного лучше полок…

— Т-ш-ш, — Леопольд так улыбнулся продавцу, что тот умолк и, картинно подняв руки, лишь сказал:

— Всё-всё-всё! Пускай молодой человек сам смотрит!

— Смотри, — повторил Леопольд — и почему-то именно в этот момент Ламорак поверил в то, что всё, что происходит с ним — взаправду и по-настоящему.

И навсегда.

После этого сделать то, что от него хотели, оказалось очень просто: достаточно было вспомнить тот волшебный дом, где он жил теперь, и представить, что из всех здешних вещей больше всего похоже на те вещи, что там есть. В конце концов Ламорак остановился на мебели из граба — самой простой, украшенной лишь по краям несложным кельтским орнаментом. В пару к выбранному шкафу для одежды здесь имелся книжный, который Леопольд после некоторого размышления тоже приобрёл — в конце концов, комнату они задумали достаточно большой, и места там для двух шкафов должно было вполне хватить. Зато будет аккуратно и красиво — ведь, действительно, шкаф удобней полок, и для книг так лучше. И, поскольку в комплекте со шкафами и комодом шла ещё и тумбочка, её купили тоже — некрасиво, когда что-то выбивается из ряда. Оставались ещё стол и стул — а также кресло, о котором Леопольд вспомнил буквально в самую последнюю минуту, когда всё уже было оплачено, уменьшено и сложено в пакет.

— Не читать же ему только лёжа или сидя за столом, — сказал он. — Это неудобно. Выбери себе что-нибудь удобное, — велел он засмущавшемуся мальчику. — Тебе в нём сидеть. Посиди во всех — и выбери.

Кресло Ламорак выбрал почти в точности такое, как те два, что стояли в гостиной Вейси. Просто потому, что искренне считал их самыми красивыми и совершенными на свете и искал что-нибудь похожее.

…Ужинали они на заднем дворе, на воздухе. Леопольд жарил мясо на углях, ножи сами резали салат и хлеб, и Ламорак, сидя на расстеленном на траве покрывале, думал, что мечты, оказывается, действительно сбываются — даже у таких, как он. Если не бояться сделать для этого всё, что можешь — пусть ты даже сам не очень веришь в свой успех.

Август пролетел стремительно, наполненный заботами о Ламораке, которого теперь все с лёгкой руки Альнаир называли Риком. Это имя всем настолько понравилось, что даже маггловские документы мальчику были сделаны именно такие — и его по ним звали Риком Вейси. Каким образом Причард этого добился, он не рассказал — только улыбнулся хитро и спросил у Леопольда с Лорелей:

— Помните одну забавную инсценировку, что мы как-то раз устроили братцу одного серьёзного господина?

— Ты что, шантажировал Визерса? — ахнул Леопольд.

— Ну зачем так грубо? — удивился Причард. — Нет, конечно. Напротив, — он широко заулыбался. — Я уже довольно давно принёс ему это воспоминание — в подарок. Сказал, мол, нашёл… случайно. И счёл нужным отдать ему лично, не включив в отчёт свою находку, потому что очень уважаю его и бла-бла-бла. Мы с тех пор с ним… подружились, — Причард тихо рассмеялся. — Не могу сказать, что очень близко, но работе это помогает. Так что, я пошёл к нему и просто рассказал эту историю. Он мужик суровый, но приличный — так что, он помог. Можно было через Поттера и Уизли, но я рассудил, что не стоит их вмешивать сюда — ты же знаешь Поттера, он ведь не отцепится. А зачем нам шум? Скандал? Мальчишку жалко — затаскают же. И ославят на всю Англию. А за Ферклами я сам приглядываю — рано или поздно что-нибудь найдётся.

— Грэм, не надо, — попросила Лорелей.

— Мерлин, ты же ведь не думаешь, что я стану что-нибудь подделывать? — спросил он. — Пока они сидят тихо — ничего я им не сделаю. Но пусть только высунутся. Или, если я однажды отыщу в архивах какое-нибудь несоответствие в количестве детей. Пока, правда, не нашёл — но у меня времени мало.

— Тебе жаль их? — спросил Леопольд.

— Нет, — ответила она, подумав. — Но я просто не хочу их видеть. Слышать, знать про них… Ничего и никогда.

— Тебя это не затронет, — пообещал Причард. — Если что — мы сами разберёмся. Мальчика они не ищут — словно его не было. Так что, вы можете жить спокойно.

Спокойной их жизнь назвать было непросто: слишком много нужно было сделать. Впрочем, как ни странно, Леопольду всё это, пожалуй, нравилось, а реакция большинства его родных на появление такого необычного племянника очень веселила. Они все, конечно же, лицо держать умели, и сам мальчик ничего не замечал — а вот Леопольд прекрасно видел все их чувства и с трудом удерживался от улыбки и ехидных замечаний. Удивил его разве что дядя Берти, в ответ на такие новости оживлённо заявивший:

— Это же прекрасно! Лео, мальчик, живущий в двух мирах — я считаю, за такими будущее. Статут, по сути, уже почти пал — осталась одна видимость, но мы по-прежнему чудовищно мало знаем о том мире. Парня жалко, ему трудно, но, с другой стороны, то, что я о магглах знаю, говорит, что там можно жить прекрасно.

Остальные мальчика жалели — но, конечно, не показывали этого. Впрочем, был ещё один член их семьи, которому не было никакого дела до волшебных способностей Ламорака — Майкл. Ему было уже больше года, и для своего возраста он прекрасно говорил и очень быстро бегал, был очень дружелюбным и крайне любопытным мальчиком. Ламорака — Рика — Майкл принял с удовольствием, они охотно играли. Тайлер с Лирой ничуть не возражали — впрочем, Лира вообще общалась с Ламораком очень легко, и она же начала с ним заниматься по школьным учебникам.

— Я почти ничего уже не помню, и программа изменилась, — сказала она, посмотрев их в первый раз, — но, я полагаю, разберусь.

Она многое ему рассказывала о маггловском мире, об их школах, об автобусах, магазинах, о компьютерах, кино и море мелочей, которые не замечают те, для кого они естественны, и которым так трудно научить кого-нибудь специально. Она даже познакомила его, вместе с Лорелей, с собственными родителями, и пообещала:

— Мы к ним будем ездить. Им понравилось.

Совершенно иного рода были «экскурсии» Скабиора, на которые он, кроме Ламорака, брал с собой Альнаир и внуков. Правда, Кристиан ходил с ними не так уж часто, а вот Джон бывал всегда, и они вчетвером проводили время весело и порой даже слегка опасно — о чём, впрочем, никто, кроме них, не знал.

— Мне впервые будет до такой степени жаль отсюда уезжать, — призналась Альнаир на одной из их последних прогулок. — Я уже привыкла к нашим путешествиям и буду скучать. Очень.

— Мы продолжим на каникулах, — пообещал ей Скабиор. — А станешь скучать — пиши почаще.

— Пиши, правда, — поддержал его Джон, и Альнаир горячо пообещала:

— Буду!

Мерибет общалась с мальчиком на удивление осторожно — нет, на взгляд того, кто плохо её знал, это выглядело вполне мило и естественно, но Леопольд отлично видел напряжение матери и сказал однажды, отведя её в сторону:

— Тебе не обязательно так тесно с ним общаться. Даже он прекрасно понимает, что не станет для тебя таким же близким, как и Нари.

— Мне самой не нравится то, что я чувствую к нему, — ответила Мерибет. — Я справлюсь. Дай мне только время. Он хороший мальчик — это я, по крайней мере, вижу. Очень вдумчивый и работы не боится. И умеет это делать.

Мерибет была права: работать Ламорак умел. Быстро выяснилось, что учиться ему нравится — а поскольку он мог просидеть за книжками от завтрака до ужина, причём с удовольствием, дело продвигалось быстро.

— Я уже не так уверен, что мы верно указали возраст, — сказал Леопольд в самом конце августа. — Мне кажется, он бы справился с их программой и за год.

— А я думаю, спешить не стоит, — возразила Лорелей. — Если мы увидим, что он с ней справляется, наверное, можно будет уговорить учителей позволить ему сдать экзамены? А на следующий год… Как ты думаешь, Грэхем не сможет поправить ему возраст?

— Может быть, и сможет, — улыбнулся Леопольд. — Попробовать, по крайней мере, можно. Всегда можно сказать, что год просто перепутали.

Леопольд и сам увлёкся тем, что изучал его племянник, и порою за обедом или ужином они обсуждали с ним что-то из изученного так горячо и увлечённо, что Альнаир сказала как-то:

— Папа, тебе тоже надо в школу. Вместе с Риком. Ну, а что — под оборотным зельем…

…Первое сентября в этом году выпадало на субботу, следовательно, все занятия — что в Шармбатоне, что в маггловской школе, что в Академии — начинались только третьего. Так что с Альнаир прощались в воскресенье — а утром в понедельник, проводив её порталом в школу, Лорелей вместе с Ламораком отправились в школу вдвоём: Леопольд, простившись с ними, аппарировал к Академии, и так сделав это позже положенного времени.

— Не волнуйся и не бойся ничего, — сказала Лорелей, обнимая и целуя мальчика. — Я тебя тут встречу, — она открыла дверцу машины, выпуская его.

И, конечно, встретила, и выслушала, и повела его в кафе есть мороженое. А потом они гуляли — день был тёплым и приятным, и прогулка затянулась.

— Лео нас не потеряет? — озабоченно спросил в какой-то момент Ламорак.

— Он сегодня будет очень поздно, — возразила Лорелей. — Первый день занятий — у них там сплошные тесты и соревнования. А вечером ещё банкет. Он вернётся, когда ты уже будешь спать. Так всегда бывает.

— Я могу его дождаться, — сказал Ламорак, но Лорелей возразила:

— Думаю, не стоит. Ты тогда не выспишься, и завтра тебе в школе будет сложно. Лео не обидится, а поговорите вы с ним завтра.

Вечером они, поужинав, сидели в гостиной и читали — когда в дверь вдруг решительно постучали. Ламорак испуганно дёрнулся и замер, а Лорелей, отложив книгу, сказала успокаивающе:

— Не бойся. Я просто посмотрю, кто там.

Она встала и пошла к двери, а Ламорак, тоже поднявшись, тихонько подошёл к камину и, взяв кочергу, пошёл за ней.

С самого своего первого дня здесь он боялся, что его найдут родители — найдут и заберут. Просто потому, что так положено и потому что такие удивительные сказки не могут продолжаться вечно. Но он не собирался просто так идти за ними. Нет, он с ними подерётся — и пускай его даже за это в жуткий Азкабан посадят. Зато не домой!

Выйдя в коридор, он увидел, как Лорелей сперва заглянула в дверное оконце, а затем вдруг распахнула дверь и сказала с удивлением и растерянностью:

— Профессор Флитвик? Вы? Но Лео в Академии…

— Директор Флитвик, — поправил маленький коренастый человечек, заходя в прихожую. — Мне не важно, кто из вас ответит на мои вопросы. Миссис Вейси, почему ваш племянник не приехал в школу?

— Что? — пролепетала Лорелей.

— Я спросил, — очень недовольно проговорил человечек, — почему ваш племянник не приехал в школу? Он должен в этом году поступать на первый курс. Отказа мы не получили. Так в чём дело?

— Но он не получал письма, — растерянно проговорила Лорелей.

— Ну что значит «не получал»? — нахмурился человечек, и Ламорак вышел на её защиту:

— Если тётя говорит, что она ничего не получала — значит, это правда! — громко сказал он, подходя к ней и загораживая её собой — и так и не выпустив кочергу из рук.

— Так-так, — человечек пристально уставился на него, но Ламорак не отвёл взгляда и даже несколько демонстративно перехватил кочергу. — А вы, значит, и есть Ламорак Феркл?

— Я Вейси! — возмутился Ламорак. — Рик Вейси!

— Скажите мне, молодой человек… А, впрочем, я прошу прощения — я ведь не представился, — сказал он — и вдруг поклонился. — Филиус Флитвик, директор школы чародейства и волшебства Хогвартс. А теперь ответьте мне, пожалуйста, получали ли вы письмо с приглашением учиться в нашей школе?

— Нет, — Ламорак не то, что не заметил, как кочерга выпала у него из рук — он даже не услышал последовавшего за этим грохота. — Нет, я не… Никакого письма не было…

— Значит, вы, — Флитвик навёл палочку на Лорелей, — нашли какой-то способ скрыть сей факт от мальчика? Я не знаю…

— Нет! — закричал Ламорак так громко, что и Флитвик, и Лорелей вздрогнули. — Она ни при чём! — он сжал кулаки и прижался к Лорелей, стараясь встать так, чтобы палочка смотрела на него. — Она не знала ничего! Все решили, что я сквиб, потому что письма не было, и я написал тёте, и она меня взяла… И всё! Она не знала!

— Я не очень понимаю, что здесь происходит, — Флитвик опустил палочку, однако его голос всё ещё звучал весьма сурово, — и надеюсь, что мне это объяснят. Сейчас.

— Я… Я сейчас позову мужа, — Лорелей, чуть-чуть опомнившись, нащупала браслет и прижала его звенья друг к другу. — Он придёт сейчас. Я не знаю, что случилось, но могу предположить, — заговорила она, кладя руки на плечи Ламорака и прижимая мальчика к себе. — Вероятно, кто-то в доме Ферклов получил письмо — и спрятал. И никому о нём не рассказал. И когда наступил август, а оно так и не пришло, все решили, что он сквиб. А потом… Потом он попал к нам. Мы его забрали. Так он, значит, — её голос зазвенел, — он волшебник?

— Да, волшебник, — Флитвик продолжал хмуриться, однако почему-то теперь это не выглядело устрашающе. — И, если вы говорите правду, всё ещё может поступить к нам в школу. Если хочет, разумеется, — добавил он, вопросительно поглядев на совершенно растерявшегося Ламорака. — Процедура распределения уже закончилась, но мы можем сделать исключение — если молодой человек попадёт к нам до полуночи. Вы хотели бы у нас учиться, мистер Феркл? — спросил он.

Ламорак ответить не успел — раздался хлопок, и в прихожей появился Леопольд, едва не сбивший всех с ног.

— Лео, Рик волшебник! — воскликнула Лорелей, бросившись к нему. Мальчика она не отпустила, и они вдвоём угодили прямиком в его объятья. — Рик волшебник, — торопливо повторила Лорелей, чуть задыхаясь. — И профессор Флитвик пришёл за ним!

— Директор Флитвик, — хором поправили Флитвик и Леопольд — и уставились друг на друга.

— Как такое может быть? — спросил Вейси.

— Судя по словам вашей жены, — ответил тот, — кто-то нашёл способ получить письмо за мальчика, а после его спрятал. Кто-то из, если я верно понял, Ферклов. И это преступление, — он нахмурился. — Серьёзнейшее преступление. За которое ломают палочки и отправляют в Азкабан.

— Я уверен, что глава отдела особо тяжких преступлений с удовольствием займётся этим делом, — медленно проговорил Леопольд, переводя взгляд с Флитвика на Лорелей и мальчика. — Я схожу за ним, как только мы всё выясним. Так Рик… Ламорак — волшебник?

— Книга полагает так, — кивнул Флитвик. — И, если молодой человек желает, он ещё может присоединиться к нам. Сегодня до полуночи. Конечно, — он поморщился, — добираться в школу ему придётся не на поезде — подойдёт аппарация до Хогсмида, но в замок он непременно должен попасть на лодке. Это мы устроим, — пообещал он. — Так что вы решаете, молодой человек?

— Но у меня нет палочки, — пробормотал Ламорак, глядя то на Лорелей, то на Леопольда, то на Флитвика. — Ничего нет…

— У вас нет палочки? — изумился Флитвик — и сам же и сказал себе: — Ну да. Если вас считали сквибом…

— Мы её добудем, — твёрдо сказал Леопольд. — Сейчас. Директор, — его глаза сверкнули, — сколько времени у нас есть?

— Я, пожалуй, пойду с вами, — решил Флитвик, очень этим изумив их всех. — Случай исключительный — я полагаю, что вам может вдруг понадобиться помощь. Список всего нужного у меня с собой, — он достал из кармана довольно длинный пергамент и протянул его Ламораку. — Надеюсь, мистер Олливандер будет снисходителен и откроет нам в такое время.

— Если вы позволите, — сказал Леопольд решительно, — я сейчас схожу за Причардом. Начальником отдела особо тяжких. Он наверняка сейчас на месте.

— Приходите вместе к Олливандеру, — предложил Флитвик. — Так будет быстрее.

— Мне ещё нужно где-то денег раздобыть, — сказал с досадой Леопольд. — У меня нет столько — мы же не рассчитывали…

— Я предполагал подобное развитие событий, — сказал Флитвик, похлопав себя по карману. — Завтра мне вернёте. Отправляемся? — спросил он уже весело.

— Я поеду в Хогвартс? — недоверчиво спросил Ламорак почему-то у Лорелей.

— Поедешь, — она кивнула счастливо и расцеловала его. — Да, поедешь!

— Непременно, юноша, — сказал Флитвик. — Причём, уже сегодня.

— Но как же… У меня же не было выбросов! — Ламорак поглядел на него с надеждой и отчаянием.

— Глупости, — отмахнулся Флитвик. — Книга никогда не ошибается. Значит, были — просто вы их не заметили. Или не узнали. Одевайтесь, прошу вас, и побыстрее, — сказал он. — У нас очень мало времени, чтобы всё купить. А вы, Леопольд, ступайте же за Грэхемом, — распорядился он, и тот, сжав руки Лорелей, а потом и Ламорака, аппарировал.

Лорелей, Ламорак и профессор… нет — директор Флитвик стояли у магазина волшебных палочек Олливандера, но не у главного входа, а у небольшой неприметной двери, в которую сейчас и стучал Флитвик. На втором и третьем этажах дома горел свет, так что Лорелей не волновалась, что они разбудили его обитателей, но ей всё равно было неловко. Ламорак же просто молча жался к ней, нервно переступая с ноги на ногу.

Наконец, дверь отворилась, и на пороге появился высокий и худой мужчина с пушистыми русыми волосами в сине-коричневом клетчатом халате и таких же брюках, а так же мягких войлочных туфлях.

— Филиус! — воскликнул он с удивлением. — Какими же судьбами… в этот вечер… что-нибудь стряслось?

— Стряслось, — ответил тот и попросил: — Ты нам не откроешь магазин? Для вот этого молодого человека?

— Раз ты просишь, — мужчина с острым интересом оглядел смешавшегося Ламорака. — Одну минуту.

Он закрыл дверь, но через несколько секунд в магазине вспыхнул свет, и мужчина — вероятно, Олливандер — открыл входную дверь… Вдруг раздался аппарационный хлопок, и рядом с магазином возникли Леопольд и Грэхем Причард.

— Проходите, господа, — сказал Олливандер, отступая вглубь, чтоб позволить им войти. — Добрый вечер, молодой человек, — обратился он к Ламораку. — Не припомню вас… Что вас привело ко мне в столь поздний час и в такой необыкновенной компании?

— Молодому человеку, — ответил за него Флитвик, — сейчас положено быть в школе и наслаждаться ужином. Однако кто-то — и я надеюсь, что вы, Грэм, выясните, кто, — Причард коротко кивнул, — умудрился спрятать от него письмо из Хогвартса и создать у юноши ощущение, что он сквиб. Но, поскольку мы всё это выяснили уже сейчас, до полуночи ещё довольно времени, и у молодого человека есть все шансы всё же поступить на первый курс. Так что, мы пришли за палочкой — подбери ему, пожалуйста, что-нибудь… особенное, — Флитвик улыбнулся. — Очевидно, силой юноша не слишком одарён — он утверждает, что не помнит выбросов. Но я книге верю больше, чем ему.

— Сейчас посмотрим, — Олливандер, посуровев, слегка покачал головой и посмотрел на Причарда и повторил:. — Я надеюсь, что вы их найдёте.

— Безусловно, — отозвался тот. — Но сначала прослежу, чтобы юноша добрался до школы безо всяких приключений. Те, кто это сделал, будут наказаны — быстро и сурово. Сожалею, что для этого палочки вашей работы будут сломаны, — он склонил голову, и Олливандер чуть вздохнул:

— Ничего тут не поделать… Такова участь мастера. Но к делу. Позвольте, — попросил он, подходя к Ламораку и извлекая прямо из воздуха рулетку. — Я измерю кое-что… И давайте познакомимся. Я — Гаррик Олливандер, — он протянул ему руку, и Ламорак, явно стесняясь, пожал её и ответил:

— Меня зовут Рик Вейси.

— Не совсем, — вмешался Леопольд, и мальчик болезненно нахмурился. — Мы договорились, что будем так тебя называть, — сказал он Ламораку, — но его настоящее имя, — обратился он уже к Олливандеру, — Ламорак Феркл.

— Как раз настоящее — Рик Вейси, — прошептал Ламорак очень тихо и упрямо.

— Это очень интересно, — проговорил Олливандер. — Чрезвычайно интересно… Итак, давайте попробуем, для начала, эту, — сказал он, левитируя на прилавок одну из многочисленных длинных коробок, которыми был заполнен его магазин. — Возьмите палочку и взмахните — и не переживайте, если она вам не ответит. Крайне редко так бывает, чтобы палочка нашлась с первой же попытки.

Ламорак трясущимися от волнения руками открыл коробку и вытащил оттуда палочку тёплого золотисто-коричневого цвета и взмахнул ей. Ничего не произошло. Он положил палочку в коробку и низко опустил голову, пытаясь скрыть задрожавший подбородок.

— Милый, так бывает, — сказала Лорелей, подходя к нему и обнимая его за плечи.

— Причём, почти всегда, — подбодрил его Флитвик.

— Иной раз приходится перепробовать полмагазина, — добавил Олливандер, — прежде, чем находится искомое. Отец рассказывал, что именно это произошло с самим Гарри Поттером… Так что, не переживайте — что-то да найдётся.

Ламорак кивнул, и Олливандер протянул ему другую коробку, в которой оказалась вроде бы похожая, но более тёмная и яркая палочка, тоже, впрочем, не давшая никакого отклика.

Где-то через час шутка о половине магазина почти перестала быть шуткой. Ламорак совсем пал духом и теперь в его глазах при каждой новой палочке уже не вспыхивало ожидание. Он вообще почти что не смотрел на них — просто брал очередную и махал ей, а потом клал обратно.

— Быть не может, чтобы что-то не нашлось, — бормотал встрёпанный и вспотевший Олливандер. — Может быть, тогда вот эту…

Но «вот эта» тоже не срабатывала. Лорелей кусала губы, Леопольд тревожно хмурился, Ламорак глядел в пол — и вдруг очередная палочка в его руках вспыхнула алыми и золотыми искрами и осыпала его ими с ног до головы.

Ламорак ахнул, Лорелей расплакалась и тут же кинулась снова обнимать его, а Олливандер, уже державший в руках ещё одну коробку, азартно воскликнул

— Ага! Я ведь говор…

Договорить он не успел — крышка одной из стоящих на полках коробочек вдруг задёргалась и съехала набок, а из проёма вырвался сноп ало-золотых искр, такой мощный, что ими окатило не только стоящих рядом Лорелей и Ламорака, но и Олливандера, и немного даже досталось Леопольду с Грэхемом.

— Это то, о чём я думаю? — с любопытством спросил Флитвик, пока Олливандер доставал раскрывшуюся коробку и извлекал из неё пёструю палочку, по всей длине которой шли тёмные и светлые полоски, украшенную орнаментом в виде вьющегося ростка.

— О да, — Олливандер даже потёр руки, протягивая Ламораку палочку. — Кажется, вас выбрали сразу две. Редкий, очень редкий случай.

— Две? — переспросил Ламорак, крепко сжимая предыдущую, из светлой, холодного оттенка древесины с рукоятью, украшенной ажурной резьбой.

— Такое изредка случается… Та, что вы держите сейчас, сделана из ивы с крайне необычной для такого дерева сердцевиной — пером феникса. А вот эта, — он продемонстрировал ему вторую, устроившую маленький переполох, — вырезана из виноградной лозы. Редкое дерево — в частности, известное таким эффектом: иногда они творят чары просто при приближении потенциального хозяина. А уж до чего необыкновенное сочетание… Махните ей, пожалуйста — она так рвалась к вам, — улыбнулся он.

Ламорак переложил первую палочку в левую руку и, взяв вторую, взмахнул ей, но ничего не произошло. Из палочки не вылетело ни единой искорки…

— Очень странно, — озадаченно пробормотал Олливандер, забирая палочку у растерявшегося и расстроившегося мальчика. — Попробуйте ещё раз первую.

В этот раз, по счастью, искры полетели снова — кажется, их было даже больше, чем в первый раз.

— Что ж, — Олливандер оглядел всех остальных. — Вероятно, палочка узнала своего хозяина в ком-нибудь из вас. Это мы сейчас узнаем… Мэм, — обратился он к Лорелей, — прошу вас, будьте первой.

— Вряд ли, — Лорелей, всё ещё счастливо обнимающая не менее счастливого Ламорака, покачала головой. — Видите ли, мистер Олливандер, я ведь тоже Феркл — и колдую очень плохо.

— Тем более, — настойчиво возразил ей Олливандер. — Может быть, нынче вечер Ферклов. Прошу вас, — он протянул ей палочку, и едва Лорелей до неё дотронулась, из её кончика посыпались яркие и разноцветные искры. — Ага-а! — довольно воскликнул Олливандер, хлопая в ладоши. — Я же говорил! Что же — поздравляю вас… Простите, я даже вашего имени не знаю, — очень весело сказал он.

— Лорелей, — пролепетала та, ошарашенно глядя на палочку в своей руке и не видя радостных и удивлённых лиц Грэхема и Леопольда. — Я Лорелей Вейси… Но… Но как…

— Так бывает, — охотно начал объяснять ей Олливандер. — Палочки из виноградной лозы обладают удивительной чувствительностью при обнаружении своей идеальной пары, и порою начинают творить чары просто при её приближении. Она будет идеально слушать вас отныне. Поздравляю вас.

— Спасибо, — она улыбнулась растерянно и немного недоверчиво, и посмотрела, наконец, на Леопольда.

— Какой волшебный вечер, — сказал он, подходя к ней и обнимая и её, и Ламорака, полностью, кажется, погружённого в изучение своей волшебной палочки. — Такое маленькое чудо, — прошептал он, на секунду прикрывая глаза и касаясь губами виска Лорелей. — Я так рад.

— Я тоже, но… Я даже… Я даже чувствую её иначе, — Лорелей вопросительно поглядела на Олливандера.

— Можно мне взглянуть на вашу нынешнюю палочку? — попросил тот. — У кого вы покупали её?

— Я не покупала, — ответила она. — Она наша семейная… Мне её отдали, когда я поехала в школу. Вот, пожалуйста, — Лорелей достала свою палочку, светлую с лёгкими полосками, и протянула её Олливандеру.

— Ель, — сказал тот тут же. — Хорошее дерево, однако требует твёрдой руки и любви к экспериментам. Вам это близко? — спросил он, остро глянув на Лорелей.

— Нет, совсем нет, — она покачала головой. — Но…

— Еловые палочки не любят людей неуверенных и даже просто мягких, — сказал Олливандер, продолжая изучать её. — К тому же, она весьма старая… Я пока не понимаю, что внутри — возможно, перо феникса… Вы не знаете?

— Нет, — Лорелей покачала головой и снова посмотрела на ту палочку, что держала в руке. — А что внутри здесь?

— Волосок единорога, — ответил Олливандер. — Из гривы, если я не ошибаюсь… Думаю, колдовать вам было трудно ещё и из-за неё, — сказал он, возвращая ей её старую палочку. — Ель — непростое дерево. Вам стоило купить себе новую давным-давно — а лучше с самого начала.

— Я не думала, что это может иметь какое-то значение, — тихо проговорила Лорелей.

В этот момент Флитвик кашлянул.

— Весьма рад за вас, — сказал он Лорелей, — я помню, как вам было сложно на моих уроках, и надеюсь, что теперь чары будут вам даваться легче — но хочу напомнить, что времени у нас немного. Полночь близится, а у молодого человека нет ни мантий, ни учебников… Полагаю, нам пора. Подбери ему, пожалуйста, ножны и предметы для ухода — и мы пойдём, — попросил он Олливандера.

— Вы ведь не рассчитывали на две палочки вместо одной, — сказал ему Леопольд.

— Я на всё рассчитывал, — весело ответил ему Флитвик. — Вашу супругу нельзя разлучать с её находкой — это было бы жестоко по отношению к ним обеим, не находите?

— Я могу вам завтра утром деньги занести? — вдруг спросил Леопольд у Олливандера. — Всё случилось так внезапно, когда Гринготтс был уже закрыт…

— Заносите, — кивнул тот, раскладывая перед прижимающим к груди свою палочку Ламораком несколько ножен. — Я надеюсь, вы расскажете о том, кто это сделал.

— Непременно, — пообещал Леопольд и сказал очень тепло: — Спасибо вам.

— Я действительно волшебник, — прошептал Ламорак на ухо Лорелей, когда они вышли из магазина. — Раз у меня есть палочка — значит, я действительно волшебник, так ведь?

— Так, — шепнула она в ответ, целуя его в макушку, — конечно, так!

Они быстро шли по освещённой тёплым светом фонарей пустынной Диагон-Элле, и довольно быстро добрались до тёмного сейчас магазина «Мантии на все случаи жизни». Окна над ним светились, как и над магазином Олливандера, и на сей раз в двери решительно постучал Причард и почти крикнул:

— Британский аврорат! Старший аврор Грэхем Причард, открывайте!

— Ты что творишь? — спросил его Леопольд, а Лорелей обняла испуганно вздрогнувшего Ламорака.

— Стучусь, — ответил Причард. — Незаметно?

— А если она на тебя пожалуется завтра? — не особенно стараясь удержать ухмылку, поинтересовался Леопольд.

— Тогда я получу разнос и, может быть, взыскание, — отозвался тот. — В крайнем случае, заплачу штраф… по-моему, оно того стоит, — заявил он уверенно и снова громко постучал.

Дверь почти мгновенно распахнулась, и в проёме появилась высокая плотная женщина средних лет с растрёпанными коротко остриженными тёмными волосами.

— Что стряслось-то? — скорее недовольно, нежели тревожно спросила она Причарда. — Ты чего на всю улицу орёшь? Аврорат он, понимаешь, — хмыкнула она, окидывая его скептическим взглядом с ног до головы. — Британский… А это кто?

— Я при исполнении, — подчеркнул Причард, и женщина глянула на него с откровенной иронией. — Этого молодого человека кто-то из его родни едва не лишил преступной шуткой права на учёбу в Хогвартсе, — сказал он с упрёком. — У него есть время до полуночи, чтобы всё же сделать это и попасть на первый курс — но нужны мантии и вообще всякая одежда. Не поможешь? — спросил он уже вполне по-человечески.

— Ох ты, Боже мой, — ахнула женщина, прижав руки к груди. — Это кто ж такое сделал? — спросила она, отступая назад. В магазине вспыхнул свет, и она позвала: — Входите, конечно же, входите! Мы сейчас всё быстро подберём…

— Кто сделал — я узнаю, — пообещал Причард. — Только у нас денег нет — Лео… Вы знакомы с Лео Вейси? — тебе завтра утром занесёт, ты не против?

— Да-да, — она махнула рукой и кивнула Леопольду. — Мы знакомы, да — немного… Только я не знала, что у вас есть ещё и сын, — заметила она, подходя к Ламораку с измерительной лентой.

— Племянник, — коротко сказал Леопольд. — Я зайду к вам завтра часов в десять, может, в пол-одиннадцатого, если это вам удобно, — предложил он очень вежливо.

— Да удобно мне, удобно, — отмахнулась она, быстро обмеряя мальчика. — Так… Сейчас посмотрим, — она быстро подошла к вешалке с мантиями и сняла три. — Иди, примерь, — велела она, указав ему на несколько небольших кабинок. — Сейчас брюки подберём… Что ещё?

— У него есть только маггловские вещи, — сказала Лорелей. — Я думаю, нужны две пары брюк — тёмных каких-нибудь, но, наверное, не чёрных — и рубашки. Остальное есть. И джемпер, полагаю, — добавила она. — И плащ с шарфом.

— Шарф вы купите потом, когда узнаете, куда он попадёт, — посоветовала хозяйка магазина. — Остальное подберём… У меня есть чудные джемпера, очень лёгкие и тёплые, взгляните, — она повела Вейси к полкам, на которых те были разложены. — Выбирайте — серый, голубой, возможно, бежевый? Или даже белый? Есть синие и чёрные, но они не так красивы, полагаю… Хотя строгие и тоже хороши — для мальчика. И весьма практичны.

— Серый, полагаю, — сказал Леопольд. — И чёрный или синий. Пусть он сам решит.

Пока хозяйка магазина хлопотала, подбирая вещи, Причард спросил Флитвика:

— У вас есть список учебников, котлов, ингредиентов и что там ещё надо?

— Разумеется, — ответил тот, и Причард предложил:

— Может, я пока схожу за ними? А то мы тут теряем время — без примерки же нельзя. А с этим я сам справлюсь.

— Да, пойдёмте, — согласился тот. — Я схожу с вами — думаю, так получится быстрее. Вы за книгами — я за котлом… Пойдёмте.

— Мы сейчас вернёмся, — сказал Причард Леопольду. — Сходим за книгами и всем остальным — а вы не спешите тут. И останется сова… Или кого там он захочет.

— Сову я куплю завтра, — возразил Леопольд. — И пришлю. Вернее, прилетит сама.

— Как раз сову бы лучше выбрать, — возразил Причард. — Но смотрите сами… Мы ушли. Мы всё успеем, — подмигнул он очень серьёзно Ламораку, во все глаза глядящему на него, вокруг которого хлопотала, подгоняя мантию, портниха. — А потом я найду тех, кто это сделал.

— Что им будет? — спросил он.

— Если это дети — палочки сломают и из школы выгонят, — ответил Причард с видимым удовольствием. — Если взрослые — посадят в Азкабан. И тоже палочки сломают. Это преступление — то, что они сделали. Серьёзное. Увидимся, — он улыбнулся и, любезно растворив дверь перед Флитвиком, вышел за ним следом.

— Я не думаю, что это сделал кто-то взрослый, — сказал Ламорак. — А что, если это младшие? — спросил он. — У них же ведь нет палочек.

— Не знаю, — ответил Леопольд, подумав. — За таких маленьких обычно отвечают родители — но если им лет десять… Я не знаю. Но ты это скоро узнаешь — как и все мы. Грэм найдёт. Ты жалеешь их?

— Нет, — Ламорак серьёзно поглядел на него. — Это плохо?

— Это правильно, — возразил Леопольд. — Есть вещи, которые нельзя делать. И это, определённо, одна из них.

— Посмотри пока, какой тебе нравится? — спросила Ламорака Лорелей, указывая на полку со свитерами. — Выбери два.

— Зачем целых два? — изумился Ламорак так искренне, что Леопольд вмешался:

— Ну, одежду принято менять. Там прохладно — что ты будешь делать, пока эльфы будут стирать первый? И нужна пижама! — спохватился он. — Две. Даже в моё время мальчики почти рубашки не носили — а теперь, я полагаю, и подавно. А голым спать холодно.

— У меня всё есть, — сказала хозяйка магазина. — Я сейчас закончу — и посмотрим. Не волнуйтесь, сейчас только девять.

— Уже девять, — Леопольд немного нервно поглядел на часы.

— Мы всё успеем, — заверила его владелица магазина. — Пока Грэм ходит за учебниками, мы всё сделаем. Подойди поближе, — предложила она Ламораку ласково. — Посмотри, потрогай… А размер найдём. Какой тебе нравится? Можно, например, — продолжила она, глядя на его растерянное лицо, — взять не два джемпера, а свитер с джемпером — в школе, правда, холодно. Или кардиган… Посмотри — тут много вариантов.

Пока Ламорак разглядывал шерстяные вещи, Лорелей тихонько вытащила свою новую палочку и теперь стояла, гладя её рукоять.

— Вечером попробуешь, — шепнул ей Леопольд. — Вот проводим Рика — и попробуешь.

— Вдруг мне будет проще колдовать теперь? — спросила она тихо-тихо и с такой надеждой, что он улыбнулся:

— Может быть, конечно. Но в любом случае, это будет твоя палочка — и только твоя.

— Это глупо, — прошептала Лорелей, — но мне жаль ту, прежнюю…

— Ну так не откладывай её совсем, — предложил он. — Нет закона, запрещающего пользоваться двумя палочками.

— Можно взять вот это? — спросил Ламорак, оборачиваясь к ним и показывая на стопку толстых свитеров из небелёной шерсти с узором из кельтских кос.

— Нужно, — сказал Леопольд решительно.

— О, прекрасный выбор! — одобрительно сказала хозяйка магазина. — Очень тёплая вещь — и можно взять слегка на вырост: у них превосходно подворачиваются рукава, даже и не скажешь, что они не по размеру.

— Да, пожалуй, — согласился Леопольд — и не потому, что ему было жалко денег. Что-то в голосе и взгляде Ламорака говорило ему, что эта вещь будет любима — значит, стоит позаботиться о том, чтоб она служила дольше. И, возможно даже взять второй, побольше… Но это после. Завтра. — Выбери, пожалуйста, ещё один, — попросил он. — Что-нибудь потоньше — чтоб ты мог варьировать.

— Можно этот? — попросил Ламорак, указывая на белый джемпер тонкой шерсти.

— Разумеется, — Леопольд вполне сумел сдержать удивление. Тоже белый? Он не замечал у мальчика пристрастия к этому цвету. Какой странный выбор… Интересно, почему вдруг? — И ещё один, для разнообразия, — попросил он. — Какой тебе нравится?

— Я не знаю… — Ламорак поглядел на полку, затем на Леопольда, и указал на светло-голубой. — Можно? — спросил он тихо.

— Это же твоя одежда, — улыбнулся Леопольд. — Тебе решать. Конечно, можно — примерь только.

Самый светлый из оставшихся… Может, дело в этом? Может быть, у Ферклов дома светлых вещей не было? Вот и Лорелей любит светлое — везде, не только в одежде. И постельное бельё у них всегда кипенно-белое… Может быть, поэтому?

От белых рубашек он Ламорака всё-таки отговорил: да, возможно, нравы в школе поменялись, но над мальчишкой, щеголяющим исключительно в белых рубашках, наверняка будут посмеиваться — зачем это надо? Хорошо, хоть маггловская, обычная одежда у него поразнообразнее. Так что, рубашки взяли синие и голубые.

Оставались мелочи — и, конечно же, пижамы. Их Леопольд выбрал почти сам, согласившись на светло-голубую в тонкую синюю клетку и голубую с простой синей отделкой. Нечего мальчишке выделяться в этом — пижама вообще не должна запоминаться. Ему жить там целых семь лет, и вызвать в первую же ночь насмешки своим нарядом — это катастрофа. Пусть уж лучше она покажется скучной — для мальчишки то, что надо. Он и так уже отличится и привлечёт к себе всеобщее внимание поздним появлением, так что нужно всё продумать.

Кстати…

— На какой факультет ты бы хотел попасть? — спросил он Ламорака, которому портниха уже заканчивала подгонять последнюю пару брюк.

— Не знаю, — мальчик глянул на него испуганно. — Я не думал… Но, наверное, я попаду на Слизерин. Наши все там учились…

— Мне это не кажется удачным выбором, — возразил Леопольд. — Попросись на Хаффлпафф — там тепло, уютно и дружелюбно. Лучший выбор.

— Но ведь это же не я решаю, — возразил Ламорак. — Это шляпа…

— Шляпа уступает, — весомо проговорил Леопольд. — Она всегда уступает, если быть настойчивым. Просись на Хаффлпафф — и она согласится. Или ты хотел бы учиться с братьями и сёстрами?

— Нет, — Ламорак сжал губы и повторил: — Нет. Я не хочу учиться с ними.

— Тогда проси шляпу, — улыбнулся Леопольд. — Она согласится — вот увидишь. Спроси Флитвика… Директора — он подтвердит.

— Попрошу, — твёрдо пообещал Ламорак, глядя на вновь открывшуюся дверь, в которую вошли Флитвик с Причардом, левитирующим перед собой три больших пакета.

— У тебя чемодан-то есть? — спросил он весело у Леопольда, и когда тот с досадой покачал головой, сказал: — У нас много — я вам одолжу. Потом свой купите. Вы не против? — обратился он уже к Ламораку, и когда тот помотал головой, улыбнулся и подмигнул ему.

— Уже почти десять, — сказал Флитвик, когда они вышли из «Мантий на все случаи жизни». — Время ещё есть, но не так много. Осталось выбрать животное и сложить вещи в чемодан.

— Вы идите за животным, — сказал Причард, — а мы с Лей пока что сложим вещи. И возвращайтесь к вам домой.

Ламорак глянул на Лорелей, но говорить ничего не стал — вздохнул только и понурился.

— Да я сам сложу, — решил, заметив это, Леопольд. — А вы, как с животным разберётесь — возвращайтесь. Где там твой чемодан? — спросил он Причарда.

— Дома, где ж ещё, — ответил тот и, уменьшив все пакеты, сунул их в карман.

— Как же мы вернёмся? — спросила Лорелей. — Я не умею аппарировать…

— Я умею, — улыбнулся Флитвик. — Не волнуйтесь, доставлю вас в лучшем виде.

Причард фыркнул, Леопольд заулыбался, Лорелей смущённо покраснела — а потом Грэхем вместе с её мужем аппарировали, а они с Флитвиком и Ламораком отправились к «Волшебному зверинцу».

Тот был тёмным, и никакие окна над ним не светились, однако Флитвика это ни капли не смутило. Он провёл Лорелей и мальчика мимо и свернул в маленький переулок сразу же за центром, прошёл несколько домов и постучал в высокую, но довольно узкую дверь, над которой тёплым светом горел красивый круглый фонарик.

— Карактак! — громко позвал он. — Вылезай давай из своей норы! У нас тут форс-мажор! — он заколотил кулаком в дверь.

— Да чтоб вас всех мантикора… — раздался в ответ возмущённый женский вопль откуда-то справа и немного сзади. Послышался звук открываемого ставня, а затем тот же голос произнёс уже совершенно с иной интонацией: — Ой, господин директор, это вы? Доброго вам вечера! Как ваши дела?

— Здравствуйте, Синельда, — отозвался Флитвик. — Вот пытаюсь достучаться до Карактака, да он слишком крепко спит, похоже…

— А вы в окошко стукните, — посоветовала стоящая в окне третьего этажа домика наискосок худощавая темноволосая женщина. — Он сразу проснётся!

— А пожалуй, — согласился Флитвик и указал палочкой на окно над дверью. Его ставни вздрогнули, и раздался громкий стук.

— Может быть, не надо? — смущённо спросила Лорелей. — Раз он уже спит… Нехорошо будить так и…

— Но ведь юноше нужен питомец, — удивился Флитвик. — Ничего, потом поспит… Карактак! Вставай уже! — крикнул он.

Ставни распахнулись, и из комнаты раздался недовольный хриплый голос:

— Кого дракклы принесли?

— Филиуса, — отозвался Флитвик. — Я привёл тебе клиента. Просыпайся и спускайся, наконец, у нас мало времени!

— Какие клиенты среди ночи? — больше удивлённо, нежели недовольно спросил голос. — Филиус, ты что опять удумал?

— Спускайся, говорю! — ответил Флитвик, довольно потирая руки — и сказал расстроенной Лорелей: — Что вы, Лорелей, не надо так грустить. Карактак будет в восторге, что мы именно к нему пришли, когда узнает, в чём дело.

— Но ведь уже поздно, — Лорелей вздохнула.

— Ничего, — улыбнулся Флитвик. — За любое приключение приходится платить комфортом.

Дверь открылась, и на пороге появился маленький сухонький человечек, закутанный в большой фланелевый халат, ярко-красный в серебристую полоску.

— Что стряслось-то? — спросил он, щурясь от света фонаря. — Какой клиент посреди ночи?

— До ночи далеко ещё, — возразил Флитвик. — Идём в магазин — там и познакомлю, — сказал он решительно, покосившись на наблюдающую за ними с любопытством Синельду.

— Ну пойдёмте, — вздохнул человечек и вышел к ним на улицу. На его ногах были забавные кожаные туфли с загнутыми вверх носами, на их кончиках висели маленькие кисточки, такие же серебряные, как полоски на халате.

Они вернулись на Диагон-Элле, и Карактак, отперев магазин, зажёг в нём лампы и впустил своих спутников, предупредив:

— Вы уж не шумите. Там спят некоторые. И не пугайтесь, и смотрите под ноги: я на ночь многих питомцев выпускаю.

— Крррааа! — раздалось в ответ, и крупный чёрный ворон, сидевший на краю кассы, лениво перелетел к вошедшим и уставился на них своим блестящими круглыми глазами.

— Это мистер Оюм⁽¹⁾, — представил птицу хозяин магазина. — Он мне помогает и присматривает тут за всеми по ночам. И не продаётся, — подчеркнул он и спросил у Флитвика: — Так что за клиент такой? Что ночами ходит? Вампир, что ли?

— Знакомься, — ответил Флитвик, указывая на немного ошарашенно оглядывающегося по сторонам мальчика. — Ламорак Феркл. Кто-то пошутил над ним и спрятал приглашение в Хогвартс — и мы спешно пытаемся его собрать. Осталось лишь приобрести питомца — и мы с молодым человеком отправимся в школу. Поможешь нам?

— Спрятал приглашение? — ахнул Карактак. — Какое чудовищное преступление!

— Мистер Причард этим занимается, — успокоил его Флитвик. — Ну-с, молодой человек, — он обвёл магазин рукой, — выбирайте. Но учтите: ядовитых и опасных животных в Хогвартс привозить нельзя.

— Кого вы предпочитаете? — спросил Карактак, подходя к Ламораку, который был лишь ненамного его ниже. — Птицы? Кошки? Крысы? Кролики? А может, жабы? Они бывают очень умными, — сказал он, указывая на большой террариум в углу, где сейчас спали четыре огромных ярко-пурпурных жабы и две болотно-зелёных, чуть поменьше.

— Не стесняйся, — подбодрила Ламорака Лорелей. — В школе без питомца грустно… У меня никого не было, и я грустила, помнится. Выбери кого-нибудь. Кого захочешь. И совсем не обязательно сову — в школе есть свои, если нужно написать письмо, ну, и наша тоже летать к тебе будет. Кого бы ты хотел?

— Кого никто не хочет, — ответил Ламорак уверенно, и спросил хозяина магазина: — Есть у вас такой? Не важно, кто. Любой. Кого никто совсем не забирает.

— Есть, — Карактак по-птичьи склонил голову на бок и внимательно оглядел мальчика. — Есть, конечно, как не быть… Оюм, позови-ка Макулуса⁽²⁾, — велел он. — Зови-зови, не сомневайся, — сказал он, когда ворон недовольно мотнул головой. — Думаю, пришёл и его день. Зови.

Ворон взмахнул крыльями и, перелетев комнату наискосок, исчез в одном из тёмных её углов — а потом вернулся, да не один, а вместе с другим, ещё более крупным сородичем и, опустившись на пол перед Ламораком, громко каркнул. Его спутник опустился рядом с ним и каркнул в ответ — тише.

— Какой большой, — заметил Флитвик. — В принципе, воронов в Хогвартс обычно не пускают — они…

— Погоди ты со своими правилами, — оборвал его Карактак. — Макулус — птица необычная. Он слепой, — он наклонился и подставил ворону ладонь. Тот взобрался на неё и сразу же оттуда перебрался на предплечье — и негромко каркнул снова. — Видишь? — спросил Карактак, поднимая ворона повыше. — Смотри на глаза. Он таким родился.

Глаза ворона и вправду отличались от обычных — мутные, белёсые, они придавали птице вид слегка пугающий и весьма недобрый и казались двумя выпуклыми серыми пятнами на его иссиня-чёрной голове.

— Давно он у тебя? — спросил Флитвик, а Ламорак подошёл поближе и тихонько тронул одну из мощных птичьих лап.

— Шестой год уже, — ответил Карактак. — Кому он такой нужен? Я его птенцом нашёл — и вот, вырастил. Он умница и неплохо ориентируется по звукам… А, может быть, и как-нибудь ещё. Не отказывай мальчишке, — попросил он Флитвика. — Макулус отлично ладит с любым зверьём и весьма воспитан. Он вам в вашем Хогвартсе не помешает.

— Что ж, — Флитвик почесал себя за ухом. — Не откажу — раз уж я их сам к тебе привёл. Если молодой человек решится, — добавил он полувопросительно. — Слепая птица — это вообще непросто, а уж ворон… У них ведь характер. И раз он летает, с ним, наверно, как-то гулять нужно?

— Нужно, — согласился Карактак. — В школе это просто: отойти на улице подальше, где потише, да выпустить. А потом позвать: он отлично слышит. Он ещё купаться очень любит. И в еде не привередлив — я всё расскажу, — пообещал он Ламораку. — Если вы решитесь.

— Можно? — спросил тот у Лорелей с мольбой. — Можно, я его возьму?

— Конечно, — она с интересом разглядывала птицу. — А он с котами уживётся? — спросила она Карактака. — У нас дома четыре кота…

— Он прекрасно ладит с кошками, — заверил её тот. — За шесть лет он привык к любым животным… Я вам расскажу, как их познакомить — заходите завтра, и поговорим спокойно — и увидите: они подружатся. Вот как с мистером Бальдом. ⁽³⁾ Попрощайся с твоим другом, — велел он ворону. — А потом пойдёшь домой. Нашёл тебя хозяин, — он погладил ворона по грудке. — Вот никто не верил — а он нашёл. Оюм, проводи, — велел он, и тот, взмахнув крыльями, громко каркнул и, перелетев в тот же тонущий в темноте угол, откуда несколько минут назад привёл Макулуса, каркнул снова. Тот взлетел, а Лорелей спросила:

— Они давно дружат? С мистером Бальдом?

— Третий год, — ответил Карактак.

— А он кто — этот мистер Бальд? — спросил Ламорак. — И почему его так зовут?

— А он полукниззл, — ответил Карактак. — Только лысый. Видно, отец сфинксом был — есть у кошек маггловских подобная порода. Вот и вышел эдакий котёнок… остальные родились пушистыми, и их быстро разобрали — а этот тоже вроде был сперва обычным, а потом вот облысел. Ну и живёт тут третий год.

— Тётя, — Ламорак поглядел на Лорелей блестящими от слёз глазами, — а нельзя взять их двоих? Можно вернуть свитер, и одни брюки, и рубашки, и…

— Можно нам забрать его? — спросила Лорелей, тоже смаргивая слёзы. — Мистера Бальда? Он, конечно, в школу не поедет, но ведь Макулус будет возвращаться на каникулы вместе с Ламораком… Сколько вы за них хотите?

— Мистер Бальд — зверь непростой, — сказал Карактак. — Не знаю, пойдёт ли он к вам… Это мы сейчас проверим. С кошками-то вашими он ладить будет — он животных любит, всех. А вот с людьми у него всё, ох, как сложно… Он, пока был маленький, а потом подросток — к каждому посетителю кидался, мол, меня, меня возьми! А потом вот перестал. И теперь к чужим и не подходит. Н-да… Но мы сейчас попробуем. Мистер Бальд! — позвал он. — Макулус! Идите-ка сюда! Оюм, приведи их! — попросил он.

На сей раз это потребовало больше времени, но в конце концов вороны вывели на свет из того тёмного угла странное создание, действительно похожее на налысо обритого и взирающего на мир с крайним недовольством и презрением кота, одетого в шерстяной вязаный свитерок нежно-голубого цвета с белыми полосками. Глаза у этого необычного существа тоже были голубыми, большими и яркими — и, сказать по правде, это было единственным, что было в нём красивого. Остальное же, что виднелось из-под свитера — длинный тонкий, как у крысы, хвост с неожиданной пушистой рыжей кисточкой на самом кончике, треугольная морщинистая морда, огромные, полупрозрачные уши, совершенно голые, но с рыжими кисточками, костлявые, обтянутые розовой кожей лапы — могло скорее напугать и оттолкнуть, нежели вызвать симпатию к своему обладателю.

— Какой ты красивый, — заворожённо проворковала Лорелей, приседая на корточки и протягивая к настороженно глядящему на неё коту открытую ладонь. — Я таких никогда в жизни не видела… Пойдёшь жить ко мне? — спросила она. — У нас домик — совсем рядом с лесом… Там ещё есть четыре кота, и широкие подоконники — на них можно сидеть и смотреть на птиц, их там много прилетает. И я тоже, как и ты, люблю тепло… Пойдёшь?

Кот — хотя, чтобы признать в нём именно кота, требовалось немалое воображение — принюхался, потом вытянул шею и обнюхал её пальцы. Затем вытянулся сам — и боднул их головой.

— Вот как, значит, — очень довольно проговорил Карактак. — Признал, значит. Ну что, пойдёшь к своей хозяйке? — кот обернулся и внимательнейше поглядел на него, а затем мяукнул коротко — голос у него был под стать внешности, низкий и скрипучий, словно скрип несмазанных петель — и, сделав маленький шажок к Лорелей, боднул её руку ещё раз.

— Не хочу мешать идиллии, — заметил Флитвик, — но до полуночи осталось только полтора часа, а мы ещё даже не сели в лодку.

— Я сейчас найду им клетки, — засуетился Карактак. — Какая дивная ночь вышла, — добавил он, левитируя на пол две большие клетки и корзинку, в которую быстро начал что-то складывать. — Славно ты меня сегодня разбудил! — сказал он Флитвику.

— Знал, что делаю, — улыбнулся тот довольно. — Клетку надо бы другую, — сказал он со знанием дела. — Птице в ней и в комнате сидеть — ночевать он должен где-то — и путешествовать. Тесновато ему будет.

— Это его клетка, — возразил Карактак. — Привык он к ней. Пусть пока. Как и чем кормить их, я вам завтра расскажу — вы же ведь придёте? А сейчас нет времени, — сказал он. — Сегодня дайте мяса им, ну, и чего ещё попросят. Не давайте только сладкого — особенно Макулусу, — он погрозил птице пальцем. — Он конфеты очень любит, но ему нельзя, — предупредил он. — Вот пока что — вам на месяц хватит, а потом докупите, — сказал он, кладя в корзинку жестяную банку. — Его лакомство любимое.

— Сколько я должна вам? — спросила Лорелей и поглядела на Флитвика. — У меня сейчас с собою нет — но мистер Флитвик…

— Завтра занесёте, — махнул рукой Карактак. — Всё равно вам приходить ко мне. А сколько… Да вот, сколько вам не жалко за двоих друзей — столько и дадите, — хитро улыбнулся он, и Лорелей ответила с улыбкой:

— Мне не хватит денег. За такое ничего не жалко.

— Ну, дадите сколько-то, — упёрся Карактак. — А за клетки и всё остальное — четыре галеона.

— Сажай их туда, — велел Флитвик, — и мы двинемся. Я зайду к тебе на днях, — пообещал он. — А сегодня мы торопимся.

1) Оuium (лат.) — смотритель.

Вернуться к тексту

2) Macula (лат.) пятно.

Вернуться к тексту

3) Вald (англ.) — лысый.

Вернуться к тексту

— Так, — сказал Причард, стоя в прихожей дома Вейси. — Господин директор, я отправлюсь с вами.

— А нельзя начать с допроса той родни, что живёт дома? — проворчал тот.

— Можно, — согласился Причард. — Но шанс, что это сделал кто-то из учащихся, слишком высок — я бы предпочёл сначала поговорить с ними. Может быть, — добавил он с ехидцей, — господин директор позволит господину старшему аврору самому определять стратегию расследования?

— Что с вами поделать, — вздохнул тот. — Определяйте. Но не забывайте, кто хозяин в Хогвартсе.

— Я бы не посмел, — заверил его Причард. — Мне понадобится помещение для разговора — не забирать же их всех сразу в аврорат.

— Можете поговорить в моём кабинете, — сказал Флитвик. — Я к вам, если вы не возражаете, присоединюсь, — добавил он, и Причард склонил голову. — Но предупреждаю, — добавил Флитвик, — вам, Грэхем, придётся добираться до Хогвартса пешком. Лодкой доставляют только первокурсников — или вы желаете поступить к нам ещё раз?

— Нет, пожалуй, я пройдусь, — ответил Причард. — Думаю, я дойду до места первым и дождусь вас на мосту. До встречи, — сказал он — и аппарировал.

Флитвик же, вздохнув, взялся одной рукой за ручку небольшого чемоданчика — Ламорак понятия не имел, как это в него влезло всё, что они купили — а другой крепко сжал ладонь мальчика, державшего клетку с вороном.

— Хаффлпафф, — одними губами чётко проартикулировал Леопольд племяннику.

— Напиши нам, — попросила Лорелей, обнимая уже наряженного в школьную мантию Ламорака и целуя его в обе щёки. — Завтра мы пришлём сову. И не бойся ничего и никого. Всё будет хорошо, — она вновь поцеловала его, и он, быстро опустив клетку на пол, неумело и неловко обхватил её рукой за шею и, привстав на цыпочки, тоже поцеловал и прошептал:

— Спасибо. Спасибо, я… Спасибо.

— Пора, юноша, — сказал Флитвик. — Через четыре месяца увидитесь. Берите клетку.

Тот послушно поднял клетку с сидящим на дне вороном — раздался хлопок, и в коридоре осталась только чета Вейси и несколько котов, изучающих жмущегося к стенке полукниззла в свитере.

Ламорак же с Флитвиком оказались на берегу большого озера, в тёмной воде которого отражался сияющий огнями большой замок. Хогвартс. Место, куда Ламорак, как он считал ещё этим утром, никогда попасть не сможет…

А теперь он здесь. У него есть палочка и ворон, и за ним пришёл директор школы — лично, сам. И сейчас он сядет в лодку и поплывёт к школе, а потом ему на голову наденут Распределяющую шляпу, и все следующие семь лет он будет здесь учиться.

На Хаффлпаффе.

— Садитесь в лодку, юноша, — велел Флитвик, указывая на неё и забираясь туда первым. Он поставил чемодан на дно и протянул мальчику руку. — Я вас отвезу. У нас мало времени.

Ламорак последовал за ним, и, едва он устроился на узенькой скамейке, зажав клетку между колен, лодка тронулась. Флитвик, правя, сидел на носу, а Ламорак замер на задней скамье, во все глаза глядя на медленно приближающийся Хогвартс. Сердце мальчика так сильно колотилось, что он едва дышал, и ему казалось, что оно вот-вот пробьёт рёбра и вырвется наружу. И, наверно, полетит впереди них — в замок…

Причард ждал их на мосту, как и обещал — и на сей раз он был в форме. Коротко кивнув Флитвику, он пропустил их с Ламораком вперёд и пошёл за ними следом. Ламорака он сейчас пугал — он совсем не был похож на того весёлого мужчину, что орал на всю Диагон-Элле: «Я — британский аврорат!» — ну, или что-то весьма похожее. С тем хотелось посмеяться, а от этого у Ламорака возникало сильное желание куда-нибудь сбежать и спрятаться. Но бежать было неловко, да и, он прекрасно это понимал, не нужно, так что он просто шёл рядом с директором и смотрел на огромный Хогвартс, нависающий теперь над ним. Он попал сюда. Попал!

Они вошли во двор, пересекли его, и Флитвик толкнул высокую входную дверь. Та распахнулась на удивление легко, и Ламорак замер на пороге, глядя на длинный коридор, наполненный толпящимися и снующими туда и сюда студентами.

— Попрошу минуточку внимания! — громко проговорил Флитвик — и его голос, усиленный каким-то заклинанием (Ламорак не знал, каким, но звучал тот слишком громко, чтобы обошлось без чар) зазвенел под сводами и мгновенно привлёк внимание студентов. — Прошу всех, кто ещё не умирает от усталости, вернуться в Большой зал!

Коридор наполнился ещё большим шумом, и студенты дружно потянулись куда-то вглубь. Ламорак, которому сейчас больше всего на свете захотелось спрятаться куда-нибудь, сделал рефлекторно шаг назад — и упёрся спиной во что-то мягкое.

— Поздно убегать, — услышал он весёлый шёпот — и, обернувшись, увидел улыбающегося ему Причарда. — Я тоже робел, когда впервые сюда приехал, — шепнул он. — Это быстро проходит, — он подмигнул ему и слегка подтолкнул в спину. Коридор к этому моменту почти опустел, и Флитвик двинулся вперёд, оставив чемоданчик Ламорака у стены. Тот хотел его забрать, но Причард удержал его: — Оставь. И клетку поставь тут же — эльфы принесут их в твою гостиную. Просто иди вперёд.

Ламорак послушался, конечно, и пошёл, виновато оглядываясь на смирно сидящего в клетке ворона. Если это просто коридор, то каким же замок должен быть огромным! Он же здесь заблудится и…

Эту мысль он не додумал, потому что в этот миг они втроём вошли в Большой зал.

— Постой здесь, — велел ему Флитвик, направляясь вместе с Причардом к роскошной кафедре в виде раскинувшей крылья золотой совы. Ламорак остановился и принялся разглядывать Большой зал. Тот недаром назывался так — он и вправду был большим. Огромным! Ламорак даже представить себе прежде не мог таких большущих помещений. И сколько тут народу! И все смотрят на него. На директора, конечно, тоже, и на Причарда в аврорской форме — но и на него. И под их взглядами он чувствовал себя ужасно неуютно.

Где-то здесь должны быть его сёстры, братья и кузены. Там, за слизеринским столом. Ламорак попытался отыскать их, но безуспешно — хотя, может, их тут нет? Здесь же ведь не все, наверное? Только те, кто успел услышать зов директора. Может, они просто…

— У нас сегодня один из самых необычных вечеров в истории Хогвартса, — заговорил Флитвик, и в зале мгновенно наступила абсолютная тишина. — Потому что сегодня и сейчас мы проведём ещё одну процедуру распределения — для единственного опоздавшего к уже прошедшему распределению ученика. Почему мы делаем сегодня исключение для такого случая, я объясню чуть позже, а сейчас, — он поглядел на Ламорака, — я вижу, профессор Лонгботтом уже принёс Распределяющую шляпу. Прошу вас, молодой человек, — он повернулся к Ламораку и сделал повелительный жест. — Ламорак Феркл, наденьте Шляпу!

Чувствуя на себе взгляды всех присутствующих, буквально придавливающие его к полу, Ламорак медленно пошёл к табурету, у которого стоял показавшийся ему ужасно большим мужчина в мантии, держащий в руках старую потрёпанную остроконечную шляпу. Он так нервничал, что ему казалось, будто все слышат стук его сердца и сейчас начнут смеяться — а ещё он думал о том, что будет, если он сейчас наденет шляпу, а она ему заявит, что он сквиб и ему не место здесь. И что всё это ошибка, и та палочка — возможно, просто розыгрыш, и тогда завтра он вернётся в маггловскую школу, и…

— Садитесь, — сказал тот мужчина, что держал Шляпу.

Ламорак послушался, и мужчина опустил её ему на голову — и она мгновенно закрыла мальчику обзор, съехав ему на нос.

— Так-так-так, — услышал Ламорак странный, не имеющий ни возраста, ни пола голос, бывший, как ни удивительно, при этом вполне живым и очень характерным. — Ещё один Феркл.

— Я хочу учиться в Хаффлпаффе, — выпалил Ламорак. И добавил вежливо: — Пожалуйста.

— В Хаффлпаффе? — удивилась Шляпа. — Твоё место в Рейвенкло, мой мальчик — или, может быть, на Слизерине. По традиции.

— Я хочу на Хаффлпафф! — упрямо повторил Ламорак.

— Ты усидчив, и ты любишь знания, — сказала Шляпа. — И учиться любишь. Твоё место…

— Я хочу на Хаффлпафф! — повторил он в отчаянии. — Пожалуйста, отправьте меня на Хаффлпафф!

— Ты уверен? — Шляпа, кажется, заколебалась.

— Да! На Хаффлпафф! Пожалуйста! — взмолился Ламорак.

— Что же, — протянула Шляпа, — в тебе есть упорство и усидчивость, как я уже говорила… ты бы хорошо учился и на Рейвенкло, но… Быть посему. Хаффлпафф! — заорала она вдруг так громко, что Ламорак подпрыгнул.

Раздались аплодисменты, кто-то снял с Ламорака шляпу, и он, жмурясь от яркого света, неверяще заоглядывался и, найдя чёрно-жёлтый флаг, не очень быстро и уверенно пошёл к аплодирующему столу под ним. Когда Ламорак подошёл совсем близко, к нему потянулись руки, которые он, уже знающий, что делать, неуверенно пожал.

— Добро пожаловать на самый дружелюбный факультет Хогвартса, — сказала ему высокая светленькая девушка примерно тех же лет, что и его кузина Альнаир. — Садись вот сюда. Я староста, меня зов…

— Попрошу внимания! — разнёсся над залом уже хорошо знакомый Ламораку голос. Он повернулся, и увидел, что за золотой кафедрой-совой стоит теперь уже не Флитвик, а Причард, и лицо его такое же суровое, как было на мосту. — Мне неприятно нарушать светлую радость этого вечера, — сказал он, выходя из-за кафедры вперёд — Ламорак увидел в его руках палочку, и ему вдруг стало очень жутко, — но, к несчастью, мне придётся это сделать. Мисс Зелинег Феркл, мисс Лиод Феркл, мистер Вольсунг Феркл, мистер Дерфель Феркл, мистер Бедивер Феркл, — отчеканил он, словно приговор, — прошу вас проследовать за мной. Остальным — приятного вечера, — он коротко кивнул и неторопливо подошёл к слизеринскому столу, из-за которого уже поднялись пятеро названных студентов. Ламорак глядел на них во все глаза, пытаясь угадать, кто их них так жестоко пошутил над ним, но они все выглядели испуганными и растерянными, и он так и не сумел ничего прочесть по их лицам.

А потом они ушли вместе с Причардом и Флитвиком… директором, и Ламорака отвлекла та самая девушка, тронувшая его за плечо и сказавшая:

— Ужасная шутка. Я тебе очень сочувствую. Надеюсь, шутников найдут. Я — Шарлотта Джонс, староста. Не стесняйся обращаться, если что, — она дружелюбно улыбнулась.

— Спасибо, — кивнул он. — Я Рик. Рик Вейси.

— В смысле? — озадаченно переспросила девушка. — Ты разве не Феркл? Ламорак?

— Да, — Ламорак вздохнул. — Но мне больше нравится, когда меня называют Риком. А Вейси — это мои тётя с дядей, у которых я живу. И когда мне исполнится семнадцать, я возьму их фамилию и сменю официально имя, — сказал он серьёзно, глянув ей в глаза.

— Ладно, Рик так Рик, — легко согласилась Шарлотта. — Меня тут все называют Чарли, — она улыбнулась и придвинула ему тарелку. — Ешь, — сказала она, заботливо наполняя её всяческой едой. — Ты, наверное, голодный? Знаешь, мы ведь обитаем рядом с кухней, — продолжала она весело, — мы тебе покажем, как туда попасть. Эльфы добрые и с удовольствием всех угощают практически в любое время, если попросить об этом вежливо. Ну, ты ешь, — подбодрила она его снова и повернулась к своему соседу.

А пока в Большом зале неожиданно продолжался ужин, Грэхем Причард почти что конвоировал по коридорам пятерых Ферклов, наложив на них Силенцио. Он прекрасно понимал, конечно, что у них было довольно времени обо всём договориться, покуда они сидели за столом, и сделал это больше для устрашения, нежели из практических соображений — и это, кажется, сработало. Ферклы, оказавшиеся словно запертыми между Флитвиком, шедшим впереди, и Причардом, замыкающим процессию, выглядели нервными и перепуганными и, похоже, занервничали ещё больше, когда поняли, куда они идут.

Дойдя с ними до горгульи, Флитвик проговорил:

— Cyanoptila cyanomelana,⁽¹⁾ — и когда статуя отодвинулась, открывая им проход, и Флитвик начал подниматься, Причард велел Ферклам:

— Вперёд. По одному. В кабинете от двери не отходить и ничего не трогать.

Они поднялись — по очереди, незаметно переглядываясь и поглядывая на него со страхом. Честно говоря, Причард не любил допрашивать подростков — то ли потому, что дети его брата и сестры были именно такого возраста, то ли потому, что слишком хорошо помнил себя в этом возрасте — но за это дело он взялся сам, не раздумывая. Что ж, посмотрим…

Он вошёл последим и, отметив, что Флитвик уселся за свой стол, медленно и пристально оглядел Ферклов. До чего же у них взгляд затравленный, отметил он. Да, конечно, они все прошли такой же ад, как Ламорак и Лорелей — но, возможно, кто-то из них перешёл черту, и Причард совершенно не жалел его.

Ни капли.

— Итак, — проговорил он, снимая с Ферклов Силенцио и продолжая вглядываться в их лица, — кому из вас есть, что мне сказать?

Они, разумеется, молчали — собственно, Причард и не ожидал особенно сейчас ответа. Ничего, ответят… после. У них впереди вся ночь — и, возможно, не одна. Сейчас он их разделит и поговорит наедине. Расскажут.

— Это была просто шутка, — вдруг сказала одна девочка. Лиод. Самая младшая из всех. На вид она казалась первоклашкой, но на самом деле была уже на втором курсе. Худенькая и похожая на брата — Ламорака — она глядела на Причарда испуганными и полными слёз глазами.

— Шутка? — переспросил Причард, внутренне поморщившись. Он бы предпочёл, чтобы на её месте был кто-нибудь постарше. Нет, конечно, палочку сломают и двенадцатилетке, но…

— Шутка, сэр, — подхватил её старший брат, мальчик лет пятнадцати. Бедивер. — Мы бы отдали письмо через несколько дней, но Ларк пропал же…

— Мы вообще не знали ничего, — подал голос Вольсунг, худощавый бледный парень с прилизанными густыми волосами, такими же тёмно-рыжими, как у них всех. Причард помнил, что ему четырнадцать, и он Ламораку не родной брат, а кузен. — Мы думали, письма и правда не было.

— Они не знали, правда, — кивнул Бедивер. — Мы никому не говорили. Мы не думали, что так получится!

— Думаете, я поверю в это? — усмехнулся Причард.

— Но мы действительно не знали! — то ли возмущённо, то ли умоляюще проговорила Зелинег, тоже кузина Ламорака и самая старшая из пятёрки: ей было уже шестнадцать, и на её месте Причард тоже постарался бы доказать собственную непричастность. Как удобно — сбросить всё на младших и родных! Хотя, может быть, они с братом и сестрой и вправду невиновны...

— Я поверю, если вы, мисс Феркл, согласитесь на веритасерум, — сказал Причард.

— Я должен вам напомнить, Грэхем, — вмешался Флитвик, — что подобные вопросы в компетенции родителей или опекунов. Согласия несовершеннолетних недостаточно.

— Не надо! — буквально взвизгнула побелевшая, словно бумага, Зелинег. Она была, пожалуй что, хорошенькой, и фигурой и лицом напоминала Лорелей — разве что черты её лица не были столь совершенны, но, в целом, вполне позволяли распознать родство. — Не говорите им!

— Пожалуйста, не говорите родителям! — в таком же ужасе заголосили остальные.

— Мы на всё согласны! — выкрикнула Зелинег. — Я выпью ваш веритасерум, мы все выпьем, только не рассказывайте им!

— Они всё равно узнают, — пожал плечами Причард. — Тех, кто это сделал, накажут. И родители узнают. Но если вы не виноваты, — он подошёл к ней, — чего вы боитесь?

— Всё равно, — она замотала головой. — Они не поверят! Они ни за что не поверят, что мы не знали — а даже если и поверят, накажут всё равно! Не говорите им, не надо! Ну пожалуйста! — на её глазах блеснули слёзы.

— Мне придётся, — сказал он спокойно — хотя на самом деле чувствовал себя паршиво. Если это вправду была шутка, а дети так родителей боятся, то… то что, собственно? Становилась ли от этого шутка менее жестокой? Нет, конечно.

— Пожалуйста, мистер аврор, — заговорил Дерфель — третьекурсник, он казался первоклашкой, разве что высоким, но таким худым, о которых говорят, что они могут спрятаться за шваброй. — Мы не знали, правда! Нас родители накажут…

— Мы с Лиод никому не говорили, — вступил Бедивер. — Мы не думали, что так получится!

— Объясните мне, — вновь вмешался Флитвик, выходя из-за стола и подходя к ним, — почему вообще вы это сделали? И зачем? Чего вы думали добиться?

Причард молча наблюдал за остановившимся напротив Лиод Флитвиком и за всеми Ферклами. Да, пожалуй, эти двое могут говорить и правду… А могут и врать. Но даже если так — что ж, значит, у него будет двое обвиняемых.

Он внимательно поглядел на Лиод. Маленькая, коротко остриженная, остроносая, она была из тех, кого называют серыми мышками, и дело тут было отнюдь не во внешности. Причард знал по опыту, что такие «мышки» могут от природы быть даже и красивыми — этой красоты всё равно не будет видно, да и сойдёт она довольно быстро. Девочка глядела на него полными слёз глазами, и они катились по её круглым щекам, оставляя мокрые дорожки. Причарду бы пожалеть её — но то, что он сейчас чувствовал, было далеко от жалости. Её мучили, наверно, и над нею издевались — и она сама решила сделать то же самое. Её били — и она ударила, в самое больное. Того, кто не мог ответить… О, он знал таких людей — и знал, сколько зла они творят. И нередко даже искренне не понимают, а что такого? Они просто пошутили и не знали!

Ферклы — Бедивер и Лиод — ничего не отвечали. Стояли, понурившись, и молча плакали — теперь уже оба.

— Как вы это сделали? — спросил Флитвик. — Совы не отдают письмо кому угодно. Только тем, кому оно адресовано.

Они переглянулись и отодвинулись от остальных. Потом переглянулись снова, и Бедивер, всё время косясь на Зелинег, сказал:

— Ну… мы взяли зелье. Оборотное.

— Где? — спросил Флитвик, а Зелинег покраснела и возмущённо выкрикнула:

— Вот, кто его украл! Вы! Это было моё зелье!

— Ваше? — спросил Флитвик.

— Да, моё! — она даже топнула ногой. — Это мы его варили на уроке — и я отлила себе немного и привезла домой! Оно же хорошо хранится, и…

— Зачем? — поинтересовался Флитвик.

— Ну… я… Просто так, — она покраснела ещё сильнее и смешалась. — Просто так… А что, нельзя?

— Вообще-то нет, — Флитвик нахмурился. — Все сваренные зелья или же сдаются на проверку, или же уничтожаются. Что ещё вы вывезли?

— Ничего! — она снова испугалась и помотала головой. — Ничего, ну правда! И я не давала его им! Честно не давала!

— Зели правда не давала, — сказала Лиод. — Мы сами взяли. Просто так! — воскликнула она, всхлипнув. — Нам было интересно, как оно работает! Мы просто хотели посмотреть, и всё!

— А потом прилетела сова, — подхватил Бедивер, — и как раз я был Ларком, а он был в сарае во дворе… И она мне отдала письмо, и мы… мы… — он шмыгнул носом, — мы не знали, как это объяснить! Что бы мы сказали, почему письмо у нас? Все же знают, что совы отдают такие письма только адресатам!

— Мы всё думали и думали, как его подкинуть, — торопливо заговорила Лиод, — но так ничего и не придумали… А потом начался август, и родители уже решили, что Ламорак сквиб… — она снова зашмыгала носом и заплакала.

— Но вы всё равно не отдали письмо, — сказал Причард.

Он им верил. Надо будет всё-таки проверить, однако интуиция ему подсказывала, что они не врут. Надо же, какой идиотизм… Ему было омерзительно и до тошноты противно. Их ведь даже, вероятно, не накажут — палочки уж точно не сломают, и из школы вряд ли выгонят. Да ещё и пожалеют — бедные ребятки, их так запугали! А о том, что эти детки из-за своих страхов — да и страхов ли? — вполне сознательно мало того, что готовы были лишить собственного брата шансов обучаться в школе, но и просто человеческого облика и жизни, все предпочтут не думать. А чуть позже эти дети вырастут, заведут своих детей и начнут готовить в ежи их. И у них ведь даже мысли не мелькнёт, что можно этого не делать.

— Мы не знали, как! — воскликнула Лиод. — Мы думали и думали — а потом Ларк сбежал! И это стало уже неважно!

— То есть, — медленно проговорил Причард, переводя взгляд с неё на брата и обратно, — вас больше волновало наказание, которое вы бы получили, нежели тот факт, что вашего родного брата сделаю ежом?

— Мы сказали бы! — Лиод снова разревелась в голос. — Мы бы рассказали! Мы правда собирались! Мы просто не успели…

— Мы действительно хотели, — тихо поддержал её Бедивер. — Мы же знали, что до осени с ним ничего не сделают… Просто понимаете, — он стёр со щёк слёзы тыльной стороной ладони, — чем мы больше ждали — тем всё хуже становилось… Нас спросили бы, почему мы не признались сразу… И что мы должны были ответить?

— Может, правду? — спросил Причард. — Вы не видели, что происходит с вашим братом?

— Видели, — хлюпнула носом Лиод. — Мы пытались говорить ему, что это, может быть, ошибка…

— Вы не понимаете, о чём говорите, — вдруг заступился за них Дерфель. — Вы не знаете, как мы живём. Родители бы их просто убили.

— В буквальном смысле слова? — прохладно уточнил Причард.

— Да лучше бы в буквальном! — воскликнул Дерфель. — Вы хоть представляете, что это такое, когда тебя всё детство готовят к тому, что в одиннадцать, если не придёт это дракклово письмо, тебя отведут в лес и там оставят! Сделают ежом! Вы не учили насекомых и коренья, и как делать норы, не учили! Если у тебя нет ярких выбросов, это продолжается почти до школы! Вас родители когда-нибудь в сарае запирали на ночь? Вместе с курами — потому что вы так же тупы, как они? Запирали, а? — он сжал кулаки и шагнул на Причарда.

— Нет, — ответил тот спокойно. — Это, на ваш взгляд, даёт им право издеваться так над братом? Воплощать его самый страшный кошмар в жизнь, опасаясь с курами переночевать?

— Нет, но… Вы не понимаете! — воскликнул он в отчаянии. — Просто не понимаете…

— Он и не поймёт, — сказала с неприязнью Зелинег. — Никто не поймёт.

— О да, — кивнул Причард. — Вы, конечно, уникальны. И поэтому вас надо простить и пожалеть. Вероятно, Ламораку тоже?

Зелинег и Дерфель с неприязнью глянули в ответ, но ни слова не сказали, а вот Бедивер спросил негромко:

— А что с нами будет?

— Палочки сломают, — сказал Причард равнодушно. — И исключат из школы. Больше ничего, поскольку вы несовершеннолетние. Взрослых посадили бы за это в Азкабан — но…

— Нам сломают палочки? — в ужасе переспросила Лиод и так побледнела, что Причард подумал, что она сейчас упадёт в обморок.

— А можно нам лучше в Азкабан? — попросил такой же бледный Бедивер. — Но чтоб потом нам палочки отдали?

— Да, пожалуйста! — воскликнула Лиод с отчаянной надеждой. — Пожалуйста, можно нас, как взрослых, наказать? Сэр, пожалуйста! — она подскочила к нему и схватила за руку.

— Я боюсь, мисс, это невозможно, — ответил он, высвобождаясь. — И вы оба понятия не имеете, о чём просите. Вы ведь ещё не прошли дементоров?

— Всё равно! — воскликнул Бедивер. — Ли права — пожалуйста!

— Сэр, так правда будет лучше, — сказал Вольсунг. — Им нельзя домой без палочек.

— Я вам обещаю, — усмехнулся Причард, — что я прослежу, чтобы с вами ничего не сделали. Лично буду проверять вас каждый месяц. Я не думаю, что ваши родители рискнут. Никаких ежей больше не будет.

1) Научное название синих мухоловок.

Вернуться к тексту

— Они всё равно нам жизни не дадут, — помотал головой Бедивер. — Вы не понимаете… пожалуйста! Отправьте нас в тюрьму!

— И можно до совершеннолетия? — умоляюще проговорила Лиод. — Нам нельзя домой без палочек, нельзя, нельзя! — она разрыдалась и, не в силах стоять, опустилась на корточки и сгорбилась, закрыв лицо ладошками.

Причард шумно выдохнул, а потом вдруг взмахнул палочкой, и все пятеро Ферклов превратились в деревянные статуи.

— Мистер Причард! — возмущённо вскричал Флитвик, — у нас…

— Я хочу поговорить, — перебил его Причард. — Пускай постоят так — ничего с ними не сделается за четверть часа. Можете потом пожаловаться на меня, — добавил он, — но куда их? Разводить по пяти комнатам, чтобы не договорились, пока ждут? Наложить Петрификус?

— Ну говорите, — сказал Флитвик всё ещё крайне негодующе. — Но я должен подчеркнуть, что крайне возмущён.

— Я вообще мерзавец, — кивнул Причард. — Говорю же — можете пожаловаться. Полагаю, меня будет ждать взыскание. А пока — как полагаете, что делать с этой парочкой? Арестовывать их?

— Я не знаю, — Флитвик сразу же расстроился. — Я, признаться, ожидал иного.

— Как и я, — согласился Причард. — Но имеем, что имеем: судя по всему, это вправду была идиотская случайность — и плюс трусость. Если это правда, никакой Визенгамот их не накажет более, чем несколькими неделями исключения. И палочки никто им не сломает. Хотя, пожалуй, использование оборотного зелья на каникулах может быть приравнено к нарушению запрета на колдовство — но не знаю, — он скептически скривился. — Обвинить их в препятствовании получению письма не выйдет — они клянутся, что непременно бы его отдали, и я подозреваю, что они честны в своём намерении.

— В этом случае они просто не заслуживают перелома палочек, — сказал Флитвик твёрдо. — Да, я понимаю, вы иного мнения — но я так считаю.

— Да я сам не знаю, — Причард вновь скривился. — Мерзкая история — и чрезвычайно глупая. Для начала я проверил бы их всё-таки веритасерумом — пускай в вашем присутствии. С их согласия это возможно. Я подозреваю, что родители, если их вызовут, нам откажут — просто так, из принципа. И потом, — он сделал паузу, — есть ещё одна проблема. Серьёзная проблема. Которую мне в любом случае решать придётся. Так или иначе, столкновения с Ферклами не избежать.

— В принципе, — ответил Флитвик, — если всю эту историю не обнародовать и ограничиться внутренними санкциями — и я уверяю вас, они будут весьма серьёзны — то родителей извещать не обязательно. Существует практика весьма суровых школьных наказаний, и…

— Да я не об этом, — оборвал его Причард. — Я о Ламораке. Вы не знаете его историю — а я знаю и предвижу ряд проблем. Ведь родители не могут забрать его из школы против его воли?

— По закону нет, — ответил Флитвик. — Почему вы полагаете, что они решат…

— Я не полагаю — я рассматриваю, среди других, и эту возможность. И прошу вас, если он здесь не появится после каникул, сообщить об этом мне. Немедленно.

— Я так понял, мальчик проживает вместе с тёткой, — удивился Флитвик.

— Сейчас да, — кивнул Причард. — В этом и проблема… или может быть проблема. Он живёт там потому, что родители считали его сквибом. Он сбежал — они его искать не стали. Но теперь, когда выяснилось, что он волшебник, они могут и домой его вернуть — насильно. И не знаю, что ещё. Хотя я, конечно, буду наблюдать за ними — и всё же, если они обратятся в Визенгамот с требованием вернуть ребёнка, вы выступите в качестве свидетеля?

— Выступлю, конечно, — решительно пообещал Флитвик и спросил: — А кто его родители?

— Вивиан Феркл и Пруденс Локерли, — ответил Причард.

— Я их помню, — вздохнул Флитвик. — Такой тихий мальчик был… Представить не могу, что он так запугал своих детей.

— Ну, там верховодит прадед, — сказал Причард. — Если это вас утешит. Гондульфус Феркл. Если я верно понимаю, как всё устроено у них в семье, они все его боятся. Что, однако, не снимает с них ответственности и за собственные действия. В конце концов, в ежа мальчишку превратить грозил не только прадед. К сожалению, угрозы ничего не стоят, а найти реальный случай превращения я пока не смог.

— Всё это весьма печально, — вздохнул Флитвик. — И мне жаль этих детей. Я и представления не имел, насколько всё ужасно. Не представляю, что тут можно сделать, но подумаю. А пока — что ж, допроси их с веритасерумом. Поодиночке, как я полагаю? Зелье у вас есть?

— Естественно, — Причард хлопнул себя по карману. — Приходите. Начнём с мисс Зелинег.

— Я вам не помешаю? — спросил Флитвик, возвращаясь за свой стол. — И вы располагайтесь, — предложил он, касаясь своего кресла палочкой. — Я тут в уголочке посижу, если вы не против, — продолжил он, наколдовывая у окна большое кресло, мягкое и весьма уютное.

— Что вы? — усмехнулся Причард, подходя к его столу. — Нет, конечно. С ума сойти, — добавил он, садясь. — Директорское кресло!

— Можете почувствовать себя директором, — засмеялся Флитвик. — Как — удобно вам?

— Идеально, — кивнул Причард. — Можно у вас чашку попросить? А то мне неловко трансфигурировать ваши вещи, господин директор.

— О, конечно, — Флитвик точным взмахом палочки распахнул дверцы шкафа и левитировал на стол изящную чайную чашечку тонкого белого фарфора. — Прошу вас, — любезно проговорил он.

Причард наполнил чашку водой из своей палочки — и расколдовал Зелинег Феркл.

…Завершив последний допрос, Причард с некоторой тоской оглядел пять стоящих вдоль одного из шкафов статуй и сказал:

— Ну что, господин директор. Время принимать решение.

— Я настаиваю на том, чтобы это дело решилось в стенах Хогвартса, — сказал Флитвик. — Я вижу в случившемся халатность, глупость, страх — но не преступление.

— Преступление действительно не доказать, — согласился Причард. — Как и не узнать, отдали бы они это дракклово письмо, или струсили бы окончательно. А потом уехали бы в Хогвартс — и вопрос решился бы без них.

— Я бы предпочёл поверить в лучшее, — твёрдо проговорил Флитвик.

— Я в лучшее не верю — профессия не та, — отрезал Причард. — Но, объективно говоря, всё это лишь подозрения — дело даже не дойдёт до Визенгамота.

— Мне их жаль, — покачал головой Флитвик. — Они дети — несчастные запуганные дети. И они запутались. Я не вижу зла в них.

— Зло, профессор, — усмехнулся Причард, — многолико. И не так уж часто оно выглядит и вправду жутким. Настоящие злодеи редкость, уж вы мне поверьте. Нет, они бывают, безусловно — но намного чаще к злу приводят глупость, трусость, зависть. То, чего с лихвой в этих детишках. Впрочем, — продолжал он, — пока я всё это слушал, я, пожалуй, нашёл одну зацепку. Этих можно отпускать, — махнул он рукой в сторону статуй, — а вот с Ламораком я поговорил бы.

— Мальчик давно спит! — возмутился Флитвик. — Час… — он глянул на часы, — да нет — уже второй час ночи! Ему завтра на уроки в первый раз!

— Бедный ребёнок, — кивнул Причард. — Ничего, переживёт. Всё равно первые уроки никто и никогда не запоминает. Я прошу вас настоятельно — дайте нам поговорить. Сейчас. Мы же с вами не хотим, чтоб его родители устроили Вейси неприятности, не так ли? Обвинили их, допустим, в похищении?

— Хорошо, — Флитвик вздохнул и просто подул на статуи. — Ступайте к себе в спальни, — велел он Ферклам, а затем обратился только к Лиод и Бедиверу: — Завтра утром, сразу после завтрака и перед уроками я жду вас у себя. А сейчас спать.

— Вы напишете родителям? — с тоской спросила Зелинег у Причарда.

— Я подумаю, — ответил тот. — Завтра всё узнаете.

— Нет, мы не напишем, — сказал Флитвик, вызвав этим у Причарда на лице выражение крайней досады. — Но вы будете наказаны, и строго.

— Спасибо, сэр! — она просияла и прижала к груди руки. — Сэр, спасибо!

— Да не вы, — Флитвик вздохнул. — Вы не знали ни о чём — вас не за что наказывать. Доброй ночи, мисс Феркл.

— Спокойной ночи, господин директор! — ответили они нестройным хором и пошли к двери.

— Спасибо вам! — Лиод обернулась и по образцу сестры прижала к груди сжатые кулачки. — Сэр, спасибо! — она восторженно поглядела на Причарда.

— Спасибо, сэр! — повторил и Бедивер.

— Мы ещё поговорим, — мрачно пообещал им Причард — понимая, впрочем, что его выражение лица не имеет ни малейшего значения.

— Чаю? — спросил Флитвик, когда Ферклы вышли, и из-за двери раздались их радостные крики.

— Да, пожалуй, — вздохнул Причард. Торопиться было уже некуда — и какая разница, когда будить мальчишку. — И перекусить бы что-нибудь. Я не успел поужинать и не пообедал.

— Непременно, — Флитвик хлопнул в ладоши и велел появившемуся эльфу накрыть им ужин прямо здесь. Затем сотворил стол под белейшей скатертью и два удобных стула — один высокий для себя, и для Причарда — обычный.

В дверь внизу вдруг постучали, и тонкий детский голос проговорил:

— Господин директор! Впустите нас, пожалуйста! Нам надо спросить! Впустите!

Флитвик указал палочкой на дверь — та открылась, и через несколько секунд на пороге появились запыхавшиеся Лиод с Бедивером.

— Что такое, молодые люди? — спросил Флитвик.

— Мы хотели извиниться, — сказал подросток. — Перед Ларком. Мы правда не хотели ему зла.

— Ну так извинитесь! — раздражённо бросил Причард. — Перед ним — при чём тут мы? Вы зачем пришли? Продемонстрировать раскаяние?

— Он, наверно, не захочет с нами говорить, — сказал тихо Бедивер. — Передайте ему, что нам правда очень жаль. Пожалуйста! — попросил он Флитвика.

— А письмо написать нельзя? — сердито спросил Причард.

— Письмо? — растерянно переспросила Лиод и перевела взгляд на брата.

— Мы напишем! — воскликнул он. — Сэр, спасибо! — он взял сестру за руку и подтолкнул её к двери.

— Мерлин, ну какие идиоты, — пробормотал Причард, когда дверь за ними вновь закрылась. — Думаете, правда идиоты — или хитрецы? — спросил он.

— Идиоты, — заверил его Флитвик. — Если нечто можно объяснить идиотизмом — значит, это так и есть. Почти всегда.

— Почти, — повторил Причард — и переключил всё своё внимание на появившиеся на столе тарелки.

Ламорак, вопреки мнению директора Хогвартса, не спал. Лёжа в кровати под балдахином, он смотрел то наверх, разглядывая его складки, то по сторонам, оглядывая уютную овальную комнату, по стенам которой стояли пять кроватей. Его собственная располагалась у двери, прямо напротив одного из окон, в которое была видна густая трава и, немного в отдалении, деревья. Ему уже рассказали, что у первокурсников две спальни, и до его появления в них обеих было равное количество кроватей, но теперь у них их пять, и это здорово, потому что пять лучше четырёх. Ламорак, ошарашенный тем, что с ним произошло за последние несколько часов, даже толком не запомнил имён тех четверых мальчишек, что сейчас крепко спали на соседних кроватях. Ещё утром он знакомился с другими одноклассниками и пытался запомнить их, а также учительницу и директора, и новые для него правила, и коридоры в новой школе, и ещё огромное количество всего — а теперь он лежит здесь, и будет ночевать тут следующие семь лет. Впрочем, эти перемены меркли рядом с тем, что он, оказывается, всё-таки волшебник! Настоящий, и у него есть палочка, и даже ворон — пускай и слепой, но настоящий ворон, и учебники, и мантии, и перья, и котёл… и завтра утром у него будут настоящие уроки волшебства. И даже если у него не выйдет колдовать, он всё равно сумеет научиться остальному — зельям, ну и всякому такому.

Ламорак нащупал под подушкой палочку и, вытащив её, прижался к ней щекой, ощущая её гладкость и неровность там, где был вырезан обвивающий её побег. Ничего совершеннее и прекраснее он в своей жизни никогда не видел! Ему казалось, что он ощущает спрятанное в ней волшебство всем своим существом и даже едва ли не слышит её. Ему ужасно захотелось дать ей имя, но он боялся, что, если назвать палочку как-нибудь по-человечески и особенно дать имя в чью-то честь, можно этому кому-то навредить, а придумать какое-нибудь несуществующее имя у него не получалось.

Именно об этом он и думал, когда дверь спальни беззвучно открылась, пропуская директора школы. Сердце Ламорака замерло — и ухнуло куда-то, он замер и зажмурился, надеясь, что, возможно, это всё же не за ним пришли. Но надежда эта испарилась, когда Флитвик тронул его за плечо и сказал:

— Мистер Феркл. Я знаю, вы не спите. Поднимайтесь, у нас есть к вам разговор.

Ламорак сжался и закусил губы, чтобы не расплакаться. Значит, всё-таки, это была ошибка, и ему не место здесь. И завтра он отправится в маггловскую школу, а Хогвартс… Что ж, по крайней мере, он его увидел.

— Можно мне оставить мою палочку? — тихо попросил он, открывая глаза, поворачиваясь к Флитвику и прижимая её к груди.

— Разумеется, — удивлённо сказал тот. — Хотя вряд ли она вам понадобится… У вас есть халат?

— Нет, — Ламорак сглотнул комок. Ну и что, что он не сможет колдовать. Всё равно он её себе оставит. И она же ведь ответила ему, ответила! Или… или это дядя как-нибудь подстроил? Чтобы Ламорак сюда попал. Но всё вскрылось, и…

— Это мы исправим, — Флитвик извлёк халат буквально из воздуха и протянул мальчику. — Одевайтесь, молодой человек, и следуйте за мной.

Ламорак просунул руки в рукава халата, а ноги — в ботинки и пошёл за Флитвиком. Они молча шли по коридорам и по лестницам, и Ламорак смотрел по сторонам и старался всё запомнить как можно лучше. Больше он сюда не попадёт, но воспоминаний у него никто не отнимет.

В кабинете их ждал сидящий за накрытым к чаю столом Причард.

— Я мешать не буду, — сказал Флитвик, устраиваясь в кресле у окна. — Подремлю тут тихо… если не захраплю, конечно, — добавил он с улыбкой, укрывая ноги синим в тонкую серебряную полоску пледом.

— Сладких снов, — ухмыльнулся Причард и сказал Ламораку: — Ну что ты стоишь? Садись. Поговорим с тобой. Понимаешь, — начал он, когда Ламорак послушно сел за стол, — теперь, когда выяснилось, что ты волшебник, и ты стал учеником Хогвартса, твои родители могут вновь тобой заинтересоваться. И предъявить свои права.

— То есть, — выдохнул Ламорак, — я тут остаюсь?

— Естественно, — глянул Причард удивлённо. — Я так понимаю, ты домой, к родителям, не хочешь?

— Нет! — Ламорак, со всё ещё широкой радостной улыбкой, помотал головой. — Но они… — он помрачнел.

— Если я успел их правильно понять, — продолжил Причард, — они могут сделать это просто так. Из принципа. Сквибом ты им был не нужен, но волшебник — дело другое.

— Но я не хочу! — Ламорак больше не улыбался. — Я не буду с ними жить, — сказал он упрямо и добавил тихо: — Если дядя с тётей меня не выгонят…

— Разумеется, не выгонят, — ответил Причард. — Но твои родители имеют право попросту тебя забрать. Но! — добавил он, подняв вверх палочку. — Ты можешь попросить защиты у Визенгамота. Если он решит, что тебе можно оставаться у дяди с тётей, твои родители сделать ничего не смогут.

— У Визенгамота? — ошарашенно переспросил Ламорак. — Но они… Зачем? Зачем они будут говорить со мной?

— Положено так, — ответил Причард. — Жаль, конечно, что всё это происходит сейчас, а не сразу после твоего побега — это мы, конечно, все сделали большую глупость. Однако, кто мог знать? Но надо исправлять это теперь. От тебя потребуется две вещи: во-первых, официальное прошение — его текст тебе я сейчас продиктую — и воспоминания.

— И тогда, — недоверчиво проговорил Ламорак, — меня оставят с дядей с тётей?

— Оставят, — кивнул Причард. — Может, и не сразу — но оставят. Только надо сделать всё сейчас — чтобы уже завтра начать процедуру и наверняка опередить твоих родителей.

— Я готов, — серьёзно кивнул Ламорак. — Я всё сделаю, что нужно.

— Тогда нам надо в аврорат, — сказал Причард. — Чтоб всё было, как положено, воспоминания должен брать наш штатный легилимент. Директор, вы камин нам не откроете? — попросил он.

— А вы, Грэхем, собираетесь мальчика туда вести в пижаме и халате? — осведомился Флитвик. Из своего удобного кресла он вставать не захотел, но в этом не было нужды: он и оттуда превратил пижаму Ламорака в брюки и рубашку, а халат — в мантию, а затем махнул палочкой в сторону камина и сказал: — Ступайте. И верните юношу таким же способом — и побыстрее. Ему учиться завтра.

— Ну, не СОВы же сдавать, — легкомысленно отмахнулся Причард, вставая. — И не ТРИТОНы. Идём, — кивнул он Ламораку, подходя к камину. — Подойди поближе, — велел он, и когда тот послушно это сделал, подхватил его на руки, крепко прижал к себе и, удерживая одной рукой, свободной бросил горсть пороха в камин, чётко проговорив: — Лондонский аврорат, — и добавив ещё какое-то странное слово, которое Ламорак не понял и, конечно, не запомнил.

В аврорате было тихо и почти темно — света от парящих под потолком сфер хватало, чтобы разглядеть, куда идти, не более. Ламорака Причард привёл в свой кабинет и, усадив за стол, положил перед ним чистый пергамент, вручил перо и медленно продиктовал текст прошения. Затем проверил, кивнул, спрятал его в ящик и попросил:

— Посиди пока, я схожу за дежурным легилиментом.

— Сейчас ночь же, — неуверенно проговорил мальчик. — Все же спят, наверное?

— Ночь-то ночь — но тебе везёт, — ответил Причард. — Ночь первого школьного дня — одна из тех, когда во многих отделах есть дежурные. На всякий случай. Вот он и случился — человеку хоть обидно не будет, что он зря торчит тут. Сиди тут, — велел он, — и ради Мерлина, ничего не трогай. Вставать можно, — добавил он с улыбкой, — смотреть тоже. Но ни к чему не прикасайся. Даже если оно тебя попросит.

— Кто? — растерялся Ламорак.

— Да кто угодно, — легкомысленно ответил Причард. — Тут много всякого… такого. Понял?

— Да, — кивнул мальчик.

— Смотри, — Причард погрозил ему пальцем. — Сожрёт что-нибудь тебя — и всё, с концами.

И ушёл на этом. А Ламорак остался, и какое-то время просто сидел на стуле, оглядываясь и опасаясь даже встать. Однако время шло, ничего не происходило, и ему постепенно стало скучно. Он тихонько встал, и начал обходить кабинет, но не увидел ничего интересного. Стол, диван, шкафы да стулья — больше ничего здесь не было. В одном из шкафов, правда, что-то шевелилось и бормотало что-то, но Ламорак не стал прислушиваться и даже отошёл подальше — на всякий случай. Мало ли…

— Доброй ночи, — услышал он женский голос и, обернувшись, увидел стоящих у двери Причарда и невысокую женщину лет, наверно, сорока, худую, узколицую и с длинными, до бёдер, густыми и прямыми иссиня-чёрными волосами. — Я — Кларисса Диггл, — представилась она. — Легилимента вызывали?

— Вызывали-вызывали, — сказал Причард. — Вот клиент. Ламорак Феркл, — представил он мальчика. — Давай уже работать… Спать охота зверски — хоть пару часов, — он душераздирающе зевнул.

— Попроси у ОТ хроноворот, — улыбнулась Диггл. — Выспишься — секунды не пройдёт… и вообще, иди отсюда, — она без малейшего стеснения указала ему на дверь. — Что искать — я поняла, ты тут только мешать будешь.

— Вообще-то, это мой кабинет, — сказал Причард преувеличенно обиженно, но она ответила:

— Ну тем более. Поднял даму среди ночи — изволь быть гостеприимным.

— Совсем обнаглели, — пробормотал Причард, снова открывая дверь. — Слушайся мадам Диггл, — велел он Ламораку — и ушёл.

— Садитесь-ка сюда, — Диггл указала на диван. — Дело это долгое и не всегда приятное, но я постараюсь быть поаккуратнее.

— Я потерплю, — пообещал Ламорак, послушно садясь на самый краешек дивана.

— Нет, — сказала Диггл, подумав. — Давай-ка ты ложись, пожалуй. Вот сюда, — она наколдовала большую и даже на вид мягкую подушку в забавной жёлтой наволочке в голубой горошек. — Вот так лучше, — она кивнула, когда Ламорак улёгся, и, придвинув себе стул, села рядом. — А теперь смотри мне в глаза и постарайся вспомнить все те случаи, когда тебе рассказывали о превращении кого-нибудь из твоих родных в ежей. И как это же пообещали с тобой сделать. С этого, пожалуй, и начнём, — она поглядела ему в глаза, навела на Ламорака палочку и сказала: — Легилименс.

К Вейси Причард пришёл вечером следующего дня — и первым, что увидел, было странное голокожее создание в голубом свитере в полоску, самозабвенно вылизывающее длинную заднюю лапу прямо посреди гостиной и не обратившее ни малейшего внимание на вылезшего из камина гостя.

— Грэм! — Леопольд и Лорелей, в обнимку на диване читавшие одну книгу на двоих, поднялись ему навстречу.

— Ну что там? — спросил Леопольд. — Как вчера прошло?

— Это что? — спросил Причард, указывая на непонятное животное. — Или кто?

— Это полукниззл, — улыбнулась Лорелей. — Мистер Бальд. Мы купили его вместе с Макулусом… с вороном.

— Это — книззл? — переспросил Причард. — Вы зачем его побрили?

— Он таким родился, — мягко упрекнула его Лорелей, а полукниззл смерил Причарда невероятно презрительным взглядом и принялся вылизывать другую лапу. — И он очень добрый — а ты его обидел.

— Ну простите, — сказал Причард с усмешкой, обращаясь к полукниззлу. — Очень уж вы, мистер Бальд, уникально выглядите. Не признал.

— Расскажи про Ферклов, — нетерпеливо попросил Леопольд. — Ты нашёл тех, кто это сделал? Ты арестовал их?

— Да, — ответил Причард. — И нет. Я поясню, — он уселся в своё любимое кресло и, вытянув ноги, пошевелил ступнями. — Всё оказалось не совсем так, как выглядело. Вернее, — он поморщился, — совсем не так.

Рассказ Причарда Вейси выслушали в напряжённом молчании. А когда он завершил его, Лорелей прошептала:

— Ничего не изменилось… ничего. — Она сжала руку мужа и добавила тихонько: — Бедные дети…

— Дети? — переспросил Леопольд. — Ну, допустим, девочка ещё ребёнок — ей всего двенадцать. Но мальчику пятнадцать! В этом возрасте уже пора иметь мозги. Боялись они, — фыркнул он. — А с братом такое сделать они не боялись!

— Ты не понимаешь, — возразила Лорелей. — Ты не жил там… Грэм, не надо их наказывать, — попросила она. — Или накажи, но как-нибудь…

— Да я сказал же — мы с Флитвиком решили, что наказание определит он, как директор, — недовольно сказал Причард. — Тем более, что то письмо у них действительно нашли — по крайней мере, они его не уничтожили. Я с таким подходом абсолютно не согласен, но кому какое дело, что я думаю? Наказать их надо, а если поставить их перед Визенгамотом, те расчувствуются, и маленьким мерзавцам ничего вообще не будет. А так хоть что-то. Но вообще не о том вы думаете. Думать надо о том, что теперь родители Ламорака узнают, что их сын волшебник. И у вас могут быть проблемы.

— Они захотят вернуть его, — тут же сказала Лорелей взволнованно.

— Пусть попробуют, — хмуро сказал Леопольд.

— И что ты сделаешь? — усмехнулся Причард. — Заколдуешь их и сядешь в Азкабан? Нет, тут нужно по-другому, — он сощурился. — Тут надо действовать официально — через Визенгамот. Этой ночью я, наконец, завёл на Ферклов дело, — сообщил он им довольно.

— По какому поводу? — удивился Леопольд. — Мы же думали с тобой — и ничего не выходило.

— Так то было прежде, — заулыбался Причард. — До всей этой истории с письмом. А теперь мы будем разбираться, что такое они сделали с детьми, что те готовы стать преступниками, но не признаться им в дурацкой, но невинной, в общем, шутке. Иными словами, они, по сути, растят преступников — а это уже обвинение вполне реальное. Толкать несовершеннолетних на преступления запрещено. Более того — подобное обвинение позволяет мне тщательно проверить, что вообще там происходит, в этом доме — и насколько реальны те угрозы, про ежей. Вот теперь, когда преступление случилось, они перестали быть обычными словами.

— Ты сказал — через Визенгамот, — сказала Лорелей. — То есть будет слушанье? Официальное?

— Это единственный способ официально оставить его с вами, — сказал Причард. — По-другому не получится, если Ферклы захотят его вернуть.

— Я понимаю, — она вздохнула.

— Что ты? — спросил Леопольд заботливо, беря её за руку. — Ты боишься, что всплывёт твоя история?

— Мне жалко детей, — ответила она. — Тех, кто учится сейчас — и ещё придёт учиться. Их же много, ты сам говорил… Их задразнят в школе. Представь, как это будет, когда всё всплывёт…

— Ну, тут не поделать ничего, — сказал Причард. — Или так — или уповать на милость Ферклов. Лей, я понимаю, всё это тяжело и неприятно — но с этим надо что-то делать. Так нельзя жить. Ты представь просто, каково им там, этим детям. И они же там растут — а потом становятся такими же. Это нужно прекратить. И сейчас у нас появился шанс. Скандал, конечно, будет знатный… Впрочем, можно попытаться сделать заседание закрытым, — сказал он с сомнением. — Я могу попробовать — но не уверен, что получится.

— Попробуй, пожалуйста! — попросила Лорелей.

— Визерса вот подключи, — ухмыльнулся Леопольд. — А я поговорю с дядей.

— Двое из пятидесяти — это здорово, конечно, — скептически проговорил Причард. — Но лучше, чем ничего. Я попробую, но ничего не обещаю.

…Когда Причард ушёл, Вейси посидели ещё некоторое время в гостиной, а затем начали готовиться ко сну — и когда они уже оба лежали в кровати, Леопольд сказал:

— Я не готов взять в дом ещё кого-то.

— Я ведь не просила, — сказала Лорелей.

— Но ты хочешь, — вздохнул он. — Лей, я правда не готов. Но мы можем приглядывать за ними — если хочешь.

— Не знаю, — она прижалась к нему, и он обнял её и, погасив свет, утешающе поцеловал в висок. — Мне так жалко их… Но я знаю — это было бы ужасно тяжело. И я не уверена, что Рик бы захотел такого.

— Но ты хочешь, — повторил он, и она, вздохнув, кивнула и сказала:

— Но я понимаю, что из этого, скорее всего, ничего хорошего не выйдет.

— Расскажи мне про твою семью, — осторожно попросил он. — Про родителей.

— Они до сих пор живут там? — тихо-тихо спросила Лорелей.

— Живут, — так же тихо отозвался Леопольд.

— Ты их видел? — она сжалась, и он прижал её к себе и укутал в одеяло поплотнее.

— Видел, — сказал он.

— Какие… они? — она говорила очень тихо, и очень крепко держала его за руку.

— Старые, — ответил он. — Или выглядят таким. По идее, они младше мамы, но выглядят они совсем не как она.

— Старые, — повторила она, и в её голосе ему почудилось удовлетворение.

— Но им это не мешает вредить детям, — добавил он.

— Сколько их ещё? — спросила Лорелей. — Двое?

— Я не знаю, — он вздохнул. — У нас есть сведения только о тех детях, что ходят в школу. Но там много младших, и я не разобрался, где чьи. Можно спросить Рика — хочешь, я ему завтра напишу?

— Нет, не надо, — она уткнулась лицом ему в плечо. — Мы же всё равно теперь узнаем.

— Теперь да, — согласился он. — Лей, мы можем там бывать. И приглядывать за тем, что там творится. Но я в самом деле не готов устраивать приют из дома. Одно дело — Рик, он сам нам написал и к переменам был готов. Хотел их. Но другие дети могут быть далеко не так лояльны.

— Там никто не хочет жить, — возразила Лорелей уверенно.

— Если б не хотели бы — не жили, — ответил Леопольд. — Кто мешал твоим брату и сестре уйти оттуда? Кто мешал это сделать твоим кузенам? Нет, Лей, в том-то и беда, что им там нравится. Они привыкли. И воспроизводят теперь этот ужас сами.

— Я не понимаю, — прошептала она. — Не понимаю…

— Лей, ты ведь не старшая, — ласково проговорил он. — Вместе с тобой ведь учились братья, сёстры и кузены — почему никто из них не защищал тебя от нас? Или я не помню этого?

— Сестра меня утешала, — Лорелей стиснула его руки до боли. — И кузен… но тогда ведь было очень сложно, помнишь? Война только закончилась, и слизеринцев все и так ненавидели — а тут я… Братья и кузены — никто не хотел, чтобы их со мной ассоциировали. Не вини их, — попросила она. — Понимаешь, мы привыкли дома, что мы — худшие, что нас не хвалят и не любят — а в Хогвартсе впервые видели другое. Никто не хотел этого лишаться.

— Но ты была не виновата, — с болью и беспомощностью сказал он.

Он ведь тоже был тогда там — сначала. Но вообще не обращал внимания на маленькую девочку, жавшуюся по углам и вечно сидящую с учебником. Ему даже в голову не приходило защищать её. А ведь он мог бы, мог! Но этого теперь не исправить.

— Была, — вздохнула Лорелей. — Но это тогда было не важно. Не вини их, — повторила она. — Ты не понимаешь, каково это — лишиться тёплого внимания. От такого не отказываются — ни ради сестры, ни ради… да кого угодно. И эти… Лиод с Бедивером — я их тоже понимаю, — продолжила она. — Но не знаю, как объяснить тебе. Если бы эта история всплыла, с письмом, им бы жизни не было. Им бы это вспоминали постоянно — а сначала бы отправили в сарай. Жить с курами. Это кажется нестрашным — но там всегда ужасно пахнет, и там холодно — летом земля же голая совсем… их бы вместе с курами кормили — и кормили тем же самым… ну, почти. Запаренным зерном и старым хлебом. А сначала бы избили так, что вся спина была бы просто чёрной… Это очень страшно, Лео. Очень, — повторила она, вновь сжимая его руки.

— А Рику страшно не было? — спросил он, медленно вдыхая. Может, просто их убить? Пойти прямо сейчас — и поджечь этот вертеп. И выжечь подчистую. Там, конечно, дети — но им, может быть, так будет даже лучше. Или можно их как-нибудь извлечь сначала — а остальное сжечь.

Глупости, конечно. Но как хотелось…

— Было, — согласилась Лорелей. — Было, но… Их я тоже понимаю. Там… Там очень учишься думать, прежде всего, о себе. Потому что больше некому — а остальные… Не враги, конечно, но если выносить и мыть ночные горшки будет кто-нибудь другой, это не придётся делать тебе.

— Горшки? — озадаченно переспросил Леопольд. — Зачем их мыть? Они же зачарованы.

— У нас были обычные, — грустно ответила она. — И их приходилось выносить и мыть каждое утро и каждый вечер. За своими мы должны были смотреть сами, а у взрослых убирал кто-нибудь из нас.

— Им вообще не место на земле, — пробормотал Леопольд. — Они вообще люди, Лей?

— Их самих так же растили, — сказала она, оборачиваясь и глядя ему в лицо. — Часть уходит — и больше никогда не появляется, едва закончит школу. Но кто-нибудь всегда возвращается — и остаётся. Знаешь, — медленно добавила она, — я ведь тоже там осталась бы, если бы не попала в «Спинни». Я туда фактически сбежала… Дома было жить совсем невыносимо.

— Почему ты просто не сняла какую-нибудь комнату? — спросил он. — Самую крохотную и простую? Или же не нанялась куда-нибудь на ферму, например?

— Не знаю, — она вздохнула и смутилась. — Я была… Я никогда не была сильной. Мне хотелось… Хотелось какой-нибудь другой жизни. Яркой. Настоящей. Хотелось увидеть хоть что-нибудь отличное от того, что я знала. Я трусиха, — она грустно улыбнулась. — Безвольная трусиха.

— Вовсе нет, — он взял её лицо в ладони. — Нет, Лей. Ты тогда была слабой и запуганной — но это не безволие… Тебя попросту сломали. Нельзя тебя винить за это.

— Их сломали тоже, — она снова улыбнулась — ещё печальнее. — Всех.

— Ну, дети быстро восстанавливаются, — не очень-то уверенно сказал он. — Мы попробуем с этим что-то сделать. Обещаю, Лей.

Процесс вышел хотя и закрытым, но чрезвычайно скандальным. Дело Ферклов Визенгамот, собравшийся всего через несколько дней, рассматривал малым составом — отчасти стараниями Причарда, которому намного проще было договориться с дюжиной судей, среди которых трое были на его стороне ещё до начала заседания, нежели убеждать все пятьдесят. И, поскольку подходящей процедуры нигде не было прописано — в силу уникальности случившегося — большинство членов Визенгамота предпочли продлить свои каникулы, тем более, что Причард подал запрос на рассмотрение дела, во-первых, срочно, и, во-вторых, именно малым составом. Так что заседание начиналось мирно и едва ли не уютно — до тех пор, покуда Причард не продемонстрировал судьям взятые у Ферклов воспоминания.

Родители Ламорака, Бедивера и Лиод были вызваны в самый последний момент, и в самом процессе участия почти не принимали — лишь неохотно ответили на несколько вопросов и угрюмо выслушали вердикт Визенгамота.

Который, в итоге, был таков: оставить Ламорака на попечении четы Вейси, допросить всех взрослых Ферклов с веритасерумом (а с присутствующими на суде провести означенную процедуру «немедленно после окончания заседания суда» «во избежание попыток ввести аврорат в заблуждение») и, при необходимости, с привлечением легилимента на предмет рождения в семье сквибов и их превращения в ежей. Также аврорату было вменено в обязанность «обеспечить детям нормальные условия для жизни» «в целях предотвращения возможных преступлений».

— Почему ты мне ничего не рассказал? — возмущённо спросила Причарда Гермиона, когда заседание суда закончилось, но никто, кроме судей и старших Ферклов, которых авроры вежливо, но непреклонно сопроводили в аврорат, ещё не разошёлся. — Ты вообще об этом давно знаешь?

— О чём именно? — осторожно спросил он. Попадать под тяжёлую руку мадам Уизли, руководителя Департамента Правопорядка, Причард не любил, хотя с ним это и случалось довольно регулярно.

— Дурака тебе всё равно не изобразить, — ответила она, — даже не пытайся. О Ферклах и о том, что там творится. Знал же?

— Ну, а кто процесс инициировал? — спросил Причард.

— Грэм, не надо меня злить, — посоветовала Гермиона. — Тебе это не понравится, честно.

— Ну, знал, — признался он. — Давно. Но что тут можно было сделать? Ничего — пока не случилось преступления. Нет у нас законов соответствующих.

— Очень плохо, что их нет, — сердито сказала Гермиона. — Середина двадцать первого века, Статут вот-вот отменят — а тут до сих пор какое-то римское родительское право!

— Ну, так это не ко мне, — ответил Причард. — Вы же там законники. А я просто исполнитель.

— Почему ты ничего мне не сказал? — повторила она, складывая руки на груди. — И как давно ты вообще знаешь, что там происходит?

— С месяц, — почти честно сказал Причард. — С того дня, как Вейси забрали к себе Ламорака. И с тех пор я установил за Ферклами наблюдение и успел неплохо изучить их — это очень помогло сегодня.

— То есть, раньше ты о них не знал? — недоверчиво переспросила Гермиона.

— Они в сводки никогда не попадали, — абсолютно честно сказал Причард — но это не сработало: Гермиона сощурилась и переспросила:

— До того, как Ламорак попал к Вейси, ты знал о том, что Ферклы если и не превращают в ежей сквибов, то пугают этим всех детей?

— Ну, знал, — вздохнул Причард. Одно дело — не договорить, и совсем иное — соврать напрямую руководителю ДМП. Всплывёт — не отмоешься. А всплывёт же: мадам Уизли в состоянии сложить его дружбу с Вейси и происхождение Лорелей. — Но не думал, что всё так серьёзно. Я никогда не задумывался о масштабах и предполагал, что всё это осталось в прошлом. Честно говоря, я был уверен, что это только у Лорелей родители были такие больные на всю голову. Тебе самой в голову пришло бы, что сейчас кто-то может вот так жить? — перешёл он в наступление.

— Я не аврор, — недовольно ответила она.

— Они не совершают ничего противозаконного, — повторил Причард. — Что прикажешь делать? Вот теперь мы проверим их воспоминания — и я, честно говоря, даже не знаю, чего я хочу больше: найти что-то — или нет. Потому что, исходя из воспоминаний младших Ферклов, в их поколении никого не превращали — это значит, что, если превращённые и были, их, во-первых, не найти, во-вторых, даже если и найти, то вряд ли можно будет их расколдовать. Хотя, конечно, зато мы кого-нибудь сможем отправить в Азкабан.

— Я надеюсь, что теперь мы сможем наконец-то хотя бы регистрировать новорождённых, — сказала Гермиона. — И, возможно, сумеем обязать-таки волшебников отправлять детей в маггловские начальные школы.

— Я, как понимаешь, только за, — ответил Причард. — Если нужно что-то от меня для этого — скажи. Если нет — пойду работать.

— Про Ферклов отчитайся лично мне, — велела она, и Причард, хмыкнув, уточнил:

— В письменной или устной форме?

— Иди уже, — она улыбнулась — кажется, в первый раз с того момента, как началось слушание. — Но отчёт мне действительно понадобится — и как можно более подробный.

— С картинками? — ещё раз уточнил Причард, и она кивнула:

— И с воспоминаниями.

— Может, со мной сходишь? — предложил он, но Гермиона отказалась:

— Возьми Гарри. Если что, скажи, что я просила.

— Велели, госпожа начальница, — не удержался от ехидства Причард. — Даже приказали.

Впрочем, он прекрасно знал, что Поттер с ним пойдёт и так — слишком выразительным было его лицо во время заседания. Ещё и отругает тоже, что не рассказал раньше.

И он оказался прав — правда, ругаться Поттер особенно не стал, сказал только:

— Надо было сразу же прийти ко мне. Понимаю, ты заботился о спокойствии миссис Вейси, но, по-моему, это абсолютно безответственно по отношению к детям Ферклов.

— Она не распространялась о своём детстве! — возмутился Причард. — А я не расспрашивал. В деталях.

— Идём, — Поттер глянул на него расстроено, и Причарду стало не то, чтобы стыдно, но слегка неловко. Лучше б тот ругался. — Ферклы ждут.

— Слушай, — Причард покосился на стоящих поодаль вместе с Ламораком Вейси — остальные дети Ферклов стояли поодаль и ждали директора Флитвика, говорившего о чём-то с одним из судей, — может, возьмём с собой Леопольда?

— В качестве кого? — вполне мирно поинтересовался Гарри.

— Представителя общественности, — фыркнул Причард. — Как кого — опекуна одного из Ферклов, разумеется. Заодно и тех из них, кто всё веселье пропустил, уведомим об опекунстве — чтоб им в голову не пришло явиться к Вейси.

— Тогда надо звать обоих, — решил Поттер и тут же к ним направился. — Мистер Феркл, — начал было он, обращаясь к Ламораку, но тот перебил его взволнованно:

— Раз меня оставили у дяди с тётей официально, можно мне сменить фамилию?

— Это не в моей компетенции, — ответил ему Поттер. — И я, честно говоря, даже не могу сказать, в чьей именно, — добавил он. — В принципе, вы можете представляться так, как вам нравится — но официально вы пока что Феркл. Когда вам исполнится семнадцать, вы сможете заявить о своём желании официально, и ТРИТОНы уже сдавать под другой фамилией. Но до тех пор вам придётся побыть Ферклом — хотя бы на бумаге.

Мальчик сник, и Лорелей ему сказала:

— Это же не важно. Главное — ты остаёшься с нами, и теперь никто не сможет тебя забрать обратно.

Краем глаза Причард поймал чей-то взгляд и, обернувшись, увидел в глазах глядящих на Ламорака Ферклов зависть. Нет, ему по-прежнему ничуть не было их жаль — да, конечно, жить в такой семейке жутко, но они ведь верили, что их брата в самом деле сделают ежом. И он был уверен в том, что, если бы это случилось, они бы не признались в том, что сделали. А если б и признались — были бы наказаны, но вот пошли бы взрослые искать того ежа? Навряд ли. Нет, он понимал, конечно, почему они так поступили, но жалеть их не жалел — впрочем, Причарду вообще не была свойственна сентиментальность.

— Тебе пора, — Леопольд указал Ламораку на закончившего свой разговор Флитвика. — Возвращайся в школу.

— В Рождество увидимся, — сказала Лорелей, сжимая его плечо.

Когда он ушёл вместе с Флитвиком и остальными Ферклами, Причард потёр руки и спросил обоих Вейси:

— Мы с Гарри сейчас собираемся навестить остальных Ферклов. Вы идёте с нами оба, или ты не хочешь видеть их? — он взглянул на Лорелей.

— Не хочу, — ответила она, помотав головой. — Я… должна там быть?

— Конечно, нет, — ответил Причард. — Тогда проводи её домой, — сказал он Леопольду, — и возвращайся к аврорату через час. И пойдём. И палочку оставь, — добавил он очень серьёзно.

— Зачем? — удивлённо спросил Леопольд, а Поттер просто поглядел на Причарда с недоумением.

— Чтоб ты там не поубивал кого-нибудь. Случайно, — с ещё более серьёзным видом пояснил тот — и тут же хмыкнул. — А то нам с Поттером придётся лжесвидетельствовать и подправлять всем остальным воспоминаниям — мол, была самооборона. А у нас нет времени на это.

— Мы тебя ждём, — сказал Поттер Леопольду и, любезно кивнув Лорелей, ушёл.

— Он злится? — встревоженно спросила она. — Почему?

— Он злится на меня, во-первых, и на Ферклов — во-вторых, — успокоил её Причард. — На меня — за то, что я не выяснил всё это раньше, а когда всё же выяснил — не пришёл к нему немедленно, а на Ферклов… полагаю, это очевидно. Не переживай и вообще не думай об этом — кому-кому, а тебе Поттер точно не опасен.

— А тебе? — спросила она всё ещё тревожно.

— Мне-то? — Причард рассмеялся. — Лей, да что ты. Он периодически клянётся меня то убить, то превратить в пресс-папье, то ещё что-нибудь такое — а тут злится. Ерунда всё это. Иди домой, — он улыбнулся. — Всё отлично. Всё, на самом деле, очень-очень хорошо.

Первым, что поразило Причарда в доме Ферклов, был запах. Здесь пахло, нет, воняло и несло старым человеческим телом, давно не мытыми волосами и нестиранной одеждой и бельём, застоявшейся водой, прогоркшим жиром и ещё чем-то кислым. Причард, Поттер и Вейси переглянулись, морщась, но колдовать не стали. Хотя им и хотелось.

Впрочем, всё это сейчас не имело никакого значения. Важным было то, что перед ними стоял старик — стоял так близко к порогу, что они втроём и с группой сопровождения ДМП едва помещались между ним и входной дверью. Гондульфус Феркл был худ и жилист, и глядел на своих нежданных гостей с крайней неприязнью. От него резко несло той самой горечью, которой порою пахнут старики, только здесь она была застарелой и намертво въевшейся в болтающиеся на нём тряпки.

Поттер подчёркнуто равнодушно представился ему и, назвав своих спутников, сообщил Ферклу о решении Визенгамота.

— Я не стану пить эту вашу дрянь, — голос Гондульфуса был низким, даже хриплым, и довольно резким. — И согласия на мозговедов этих ваших не дам.

— Этого не требуется, — скучно возразил на это Поттер. — Добровольно или нет, но процедуру вы пройдёте. Визенгамот вынес решение, и руки у меня развязаны. Собирайтесь. И отдайте вашу палочку, — он протянул руку.

— У вас нет права забирать её! — Феркл отступил назад.

— Есть, — возразил Поттер. — И я сделаю это — так или иначе. Будет проще, если вы мне отдадите её сами… так же, как и вы, — сказал он, указывая своей палочкой на появившуюся в конце коридора женщину, при виде которой Вейси стиснул кулаки.

Мать Лорелей выглядела почти такой же старой, как и Гондульфус — хотя и приходилась ему не сестрой, а снохой. В отличие от свёкра, она была довольно тучной, хотя и такой же неопрятной: её длинный, в пол, халат невнятного тёмного цвета, в котором угадывалась прозелень, был засален и обтрёпан по подолу и краям, а вокруг шеи болталась давно потерявшая цвет и форму тряпка.

— Вашу палочку, мэм, — проговорил Причард, делая шаг вперёд и указывая на женщину своей. — Пожалуйста, просто отдайте её мне.

— Нет у меня палочки, — раздражённо ответила она. — Детям отдала. Которые в Хогвартсе.

— В таком случае, — Причард так ей улыбнулся, что она испуганно сделала шаг назад, — вас проводят. Марк, можно попросить тебя? — спросил он, не сводя глаз с женщины.

— Мне надо переодеться! — запротестовала она.

— Это лишнее, — безапелляционно сказал Причард. — Сожалею, но, поскольку вы не отдали нам палочку, мы не можем вам позволить оказаться без присмотра. Мне бы не хотелось применять к вам силу, — добавил он, продолжая держать её на прицеле. — Марк, проводи миссис Феркл. Скажи, пусть её обыщут.

Марк — высокий рослый, как, впрочем, и все сопровождающие авроров работники боевого отряда ДМП — подошёл к женщине, которую, впрочем, скорее можно было назвать старухой, и, взяв её за руку, просто аппарировал. Другой его товарищ проделал то же самое с Гондульфусом, и Поттер, усилив голос Сонорусом, сказал:

— Говорит главный аврор Гарри Поттер. Прошу всех жителей дома спуститься вниз. Немедленно.

— Зачем тебе все? — спросил Причард. — Сейчас малышня сбежится — и куда мы их?

— Как куда? — отозвался тот. — Допросишь.

— Я?! — возмутился было Причард — и получил холодное:

— Ты.

— Слушаюсь, — буркнул Грэхем.

«Малышня», однако, не сбегалась. На зов Поттера вообще никто не отозвался, и тот, подождав секунд пятнадцать, сделал знак сотрудникам ДМП следовать за ним и двинулся вперёд, оставив Причарда обыскивать первый этаж и категорически запретив Вейси двигаться с места.

В кухне Причард наткнулся на двух женщин-ровесниц Лорелей, в одной из которых он даже опознал некоторое сходство с ней — видимо, фамильное — но настолько мимолётное, что, не ищи он его, скорее всего, ничего бы не заметил. Впрочем, на разглядывание этих двух женщин времени у него, по сути, не было, ибо через три секунды после его появления на пороге кухни в Причарда полетели угли из плиты, а за ними — и кастрюля со всем жидким содержимым. Он закрылся, разумеется — а когда всё это осыпалось и плюхнулось у его ног на пол, не без удовольствия обездвижил обеих нападающих, а затем, связав, хотел был уже идти дальше, когда о его икру что-то ударилось.

Картошка.

Причард огляделся и распахнул дверцы всех шкафов — и в одном из них обнаружил сжавшихся в один комок детей лет шести-семи, которые, как ни странно, не испугались, когда их нашли, а тут же выбрались наружу и накинулись на Причарда с криком:

— Отпустите нашу маму!

— Не могу пока, — ответил он, выставляя щит и отступая за него. Маленькие кулачки колотили теперь по воздуху, и Причарду это зрелище казалось и смешным, и жалким, пусть он даже и отдавал себе отчёт в том, что этих детей, прежде всего, стоит пожалеть.

— Она ничего не сделала! — выкрикнула одна из девочек — он не мог сказать, какая именно, потому что они были совершенно идентичны: тёмно-рыжие косички, карие глаза, чуть вздёрнутые носы, веснушки — всё было абсолютно одинаковым. Близнецы…

— Если так, её отпустят, — пообещал он. — Но сперва допросят.

— Мама ничего не делала! — крикнула одна из них. — Она хорошая!

— Возможно, — не стал спорить Причард, раздумывая, что же с ними делать. Тоже обездвижить? Что вообще делать со всеми здешними детьми, пока они будут допрашивать их родителей и деда с бабкой?

— Отпустите её, ну пожалуйста, — проговорила вторая девочка. — Она правда ничего не делала! Она просто испугалась!

— Да не в этом дело, — Причард понял, наконец, почему они так на него накинулись. — Не в том дело, что они чем-то в меня кинули — за это не наказывают. Но нам нужно кое-что спросить у вашей мамы. И раз она не захотела поговорить с нами просто так, пришлось заколдовать её. Поговорим — и, если она правда ничего не сделала плохого, мы её отпустим.

— Врёте вы, — буркнула одна из девочек, та, что кинула в Причарда картошкой и вообще была, похоже, побойчее.

— Почему ты так считаешь? — спросил Причард, прикидывая, можно ли уже убирать щит, или девочки угомонились временно.

— Потому что вы аврор, — неохотно ответила она.

— Это значит, что я вру? — удивился Причард.

— Да! — девочка сердито на него уставилась и сжала губы. — Все авроры врут!

— Вот как, — с интересом сказал Причард. — Тебе это мама сказала?

— Это все знают! — сказала девочка. Сестра дёрнула её за руку, но это не подействовало, и девочка добавила ещё раз: — Все!

— Понятно, — Причард всё-таки оставил щит и велел: — Ступайте в гостиную.

— Мы с мамой будем! — воскликнула она.

— Если вы не хотите, чтобы ей за вас попало, делайте, что говорят, — строго велел Причард. Это сработало: девочки уставились сначала на него, затем — друг на друга, и он добавил для усиления эффекта: — Вы ведь тоже на меня напали. На аврора.

Девочки очень мрачно поглядели на него, затем — на мать, и неохотно вышли, а Причард, немного подумав, превратил обеих женщин в камушки, сунул их в карман и, открыв дверь, вышел на задний двор. Тот был пуст и грязен — если не считать бродящих по нему кур. Причард огляделся и, брезгливо морщась, первым делом согнал всех птиц в кучу. Затем обездвижил, чтобы не мешались под ногами, и пошёл к сараю, борясь с искушением наколдовать вокруг головы себе пузырь, потому что воняло здесь отменно. Как они вообще живут так? И зачем? Да, компост, конечно, нужен, но ведь остальные как-то с запахом справляются? Даже магглы!

Причард распахнул дверь сарая, и без всякого удивления наставил палочку на обнаружившуюся там семью: женщину с мужчиной и девочку лет семи, сидящую чуть поодаль, обхватив руками колени. Девочка, увидев Причарда, тут же заревела, женщина немедленно затормошила её за плечи, пытаясь таким странным образом её успокоить, и мужчина, мрачно поглядев на женщину, сказал, скрещивая руки на груди:

— Мы не знали ничего. Дети же сказали. Мы их не учили этому.

— Вы — родители Ламорака, — удовлетворённо даже не спросил, а, скорее, констатировал Причард.

— Мы их не учили этому! — нервно повторила женщина и встряхнула дочь так сильно, что её голова мотнулась из стороны в сторону.

— Оставьте девочку в покое, — резко сказал Причард, взмахом палочки буквально выдирая дочь из её рук. — И следуйте за мной.

— Мы ничего не сделали! — истерично воскликнула женщина, обхватывая себя руками.

— Спорно, — возразил Причард. — Но мы установим истину. Непременно.

— Мало ли, кто ему что говорил! — продолжила она. — Дети всё не так воспринимают! Мы просто…

— Рот закрой! — рыкнул на неё мужчина, и она умолкла, нервно и испуганно прижав к губам пальцы.

— Хорошая идея, — кивнул Причард, накладывая Силенцио на них обоих. — Идём? — спросил он плачущую девочку, и она пошла послушно, так и не перестав плакать. Вслед за нею Причард вывел и её родителей, а затем, передав их коллегам из ДМП, спросил продолжающую всхлипывать девочку: — Поговоришь со мной? — она замотала головой и попятилась, и он, немного наклонившись к ней, постарался задать следующий вопрос как можно дружелюбней: — Почему? Тебе мама с папой запретили? — она поглядела на него и, помедлив, всё-таки кивнула. — Понимаю, — кивнул он. — Иди в гостиную — с вами кто-нибудь побудет, пока не вернутся взрослые.

Она кивнула и пошла, чуть слышно всхлипывая, и Причард поморщился. Да, определённо, этих детей запугивали сильнее их кузенов — или, по крайней мере, тех близняшек.

— Мы нашли шестерых, — раздался со скрипящей лестницы голос Поттера. — Осталось четверо.

— Я их нашёл, — ответил тот — и, вспомнив, что забыл расколдовать кур, сказал: — Сейчас вернусь, — но на полдороги остановился и позвал: — Пойдём, что-то покажу.

Спорить Поттер с ним не стал. Причард, вспоминая рассказы Лорелей, уверенно пересёк двор и подвёл Гарри к заросшему кустами и деревьями углу и спросил:

— Как считаешь, что это такое и зачем?

— Что именно «зачем»? — с некоторым раздражением спросил Поттер.

— Ну сам посмотри: тут нигде больше нет ни прутика! Только огород и куры. А тут вдруг целый лес. Зачем, как ты считаешь?

— Полагаешь, — Поттер резко посерьёзнел, — это тренажёр?

— Лей… Лорелей о нём рассказывала, — кивнул он. — Хочешь — сам поговори с ней. Полагаю, да — их тут тренировали. Поначалу просто оставляли, а потом и превращали ненадолго. Я уверен, если мы поищем, мы найдём там норы — и места для них.

— Давай поищем, — негромко сказал Поттер.

— Только это ведь не предъявить, — с горечью заметил Причард. — Если за всё время не было ни одного ребёнка, в самом деле превращённого, нам придётся отпустить их.

— Это вряд ли, — спокойно… очень спокойно ответил Поттер, и Причард очень довольно ухмыльнулся — а затем раздвинул ветки.

Наказание для Лиод и Бедивера в момент оглашения показалось им не очень страшным: все их выходные были теперь заняты отработками у завхоза или лесника — разумеется, без использования волшебных палочек. Им вообще было разрешено теперь использовать палочки только на уроках чар и трансфигурации и ещё один час после уроков для исполнения домашнего задания по означенным предметам — непременно под строгим наблюдением кого-нибудь из учителей. Всё остальное время палочки хранились у директора, и раз в неделю их проверял глава отдела по работе с несовершеннолетними Джейсон Сэмюэлсон. Он же раз в неделю, вечерами в пятницу, с Ферклами беседовал — и первый же их разговор почему-то напугал их почти до ступора. Хотя Сэмюэлсон даже голоса не повышал и, пожалуй, даже был почти любезен — но его прохладная вежливость и отстранённость совершенно Ферклов деморализовали.

Когда он их отпустил, Бедивер и Лиод вышли из директорского кабинета и некоторое время молча шли по коридору к лестнице. А когда дошли, Лиод села на верхнюю ступеньку и расплакалась. Бедивер присел с ней рядом, и она прислонилась плечом к его плечу, продолжая плакать.

— Ну, могло быть хуже, правда? — спросил он через некоторое время. Лиод то ли покачала, то ли помотала головой, и пробормотала:

— Мы же не нарочно! Мы же не хотели, чтоб так вышло! Мы же ничего плохого не хотели!

— Но ведь сделали, — помолчав, ответил Бедивер.

С того утра, когда выяснилось, что его брат сбежал, и до появления Ламорака с аврором и директором Бедивера не оставляло мучительное ощущение стыда и непоправимости произошедшего. Наверное, где-то через неделю после побега Ламорака оно стало таким сильным, что, если бы сейчас его действия что-то изменили, Бедивер без колебаний бы признался и отдал письмо, рассказав всем всё как есть — разве что не стал бы упоминать Лиод, чтоб ей тоже не попало. В конце концов, она была ещё маленькой, а ему уже исполнилось пятнадцать — и потом, письмо взял он, а не она. И когда он увидел Ламорака в Большом зале, первым его порывом было подойти к нему, всё рассказать и попросить прощения — но затем их всех вызвали и увели, потом был тот разговор с аврором и директором до ночи, и поговорить с братом у него не вышло: тот распределился на другой факультет, и попасть в чужую гостиную среди ночи было невозможно.

Спал в ту ночь он плохо и недолго, и на следующее утро попытался всё-таки поговорить с Ламораком прямо в Большом зале, но тот так от него шарахнулся, что Бедивер настаивать не стал и, вспомнив совет аврора, написал ему письмо — и, дав Лиод прочитать и подписать его, в обед отправил его школьной совой.

И начал ждать ответа — хоть совой, хоть лично. Хоть как-нибудь… Но Ламорак не отвечал — и Бедивер, сказать по правде, понимал его. Вот только легче ему от этого понимания не становилось. Он знал, что Лиод тоже подходила к Ламораку, и знал, что тот не стал говорить и с ней, и вообще не общался ни с кем из Ферклов. Знал, что Зелинег и Вольсунг полагали, что Ламорак, попав в богатую, судя по его вещам, семью, зазнался и поэтому знать не хочет больше Ферклов. Он же так не думал, полагая, что, даже если это правда, то не вся.

Он не мог бы толком сформулировать причины, но, ставя себя на место Ламорака, точно знал, что повёл бы себя так же. Они никогда не были близки — никто из детей Ферклов не дружил между собой, кроме, может быть, двойняшек, но они вообще были особенными: у них даже был собственный, придуманный ими только для себя язык, да и мать у них была другой. Находившаяся на самой низшей ступени иерархии среди взрослых — за то, что родила детей без мужа и за то, что после их рождения потеряла место на ферме, где работала до этого и с тех пор сидела «на родительском хребте» — Мелиор детей… любила. Хотя она отнюдь не была среди взрослых самой младшей, Мелиор и прежде была всеобщей нянькой, а с рождением двойняшек и потерей работы была назначена ответственной за всех детей и всё, что с ними было связано, от еды до стирки и уборки. Так что времени на собственно детей у неё почти не оставалось, и все его крохи она отдавала дочерям. И тем завидовали — потому что их было, кому утешить и обнять, и причесать, и заплести косички (мелочь, вроде бы, но девочек стригли коротко, чтобы не возиться, и длинные волосы носили только те, кто уже умел самостоятельно справляться с ними), и, наконец, попросту поговорить по-человечески.

Бедивер завидовал им тоже — и точно так же, как и остальные, недолюбливал поэтому, но обижать близняшек опасался: всё же Мелиор была взрослой волшебницей, и имела право наказать любого из детей. Впрочем, правом этим она обычно не пользовалась, но ни Бедиверу, ни кому-нибудь ещё не хотелось проверять, что будет, если тронуть близнецов. И потом, они все по-особенному относились к Мелиор, и старались не расстраивать её: она была единственным человеком в этом доме, который им давал тепло, и потерять его они боялись.

Именно о Мелиор Бедивер теперь и думал, сидя рядом с плачущей сестрой. И о том, что вся эта история с письмом неожиданно разбудила в нём незнакомые прежде чувства что к сестре, что к брату… что к другой сестре, Игрэйне. Она была самой младшей из них четверых, и, как говорили родители, родилась случайно, это они припоминали ей по любому поводу и даже без него. Даже после того, как «выяснилось» сквибство Ламорака, ей не стало легче — даже, может быть, наоборот, потому что выбросов магических у неё пока что не было… Или, может быть, их тоже не заметили, как не видели их у брата? Так или иначе, но пока Ламорак ещё был дома, её постоянно заставляли демонстрировать своё презрение к нему, а когда он убежал, всерьёз взялись за её обучение ежиным повадкам.

— Где один сквиб — там и другой, — вынес вердикт прадед, и эти слова стали для Игрэйны приговором. Бедиверу было очень жаль сестру, и они с Лиод старались помочь ей, занимаясь с девочкой и повторяя с нею то, что когда-то вызубрили сами: как и где искать личинок, каких можно есть, а каких не стоит — и твердили, что ей ведь только семь, и всё ещё сто раз изменится, и она вполне ещё может оказаться волшебницей. Игрэйна теперь почти всё время плакала, а когда Бедиверу с Лиод пришла пора уезжать в школу, разрыдалась и весь последний вечер совсем от них не отходила — Лиод после рассказала, что они даже спали в ту ночь вместе, на одной кровати. А теперь она осталась там одна, с родителями… Очень злющими, наверное, после всей этой истории.

А ведь впереди был суд… И на фоне всего этого Сэмюэлсон с его идеальными манерами и вежливостью оказался последней каплей. Да, конечно, наказание было справедливым, но за что им это всё? Неужели вся их жизнь так и пройдёт?

— Не плачь так, — сказал Бедивер, а потом зажмурился и впервые в жизни обнял сестру за плечи. — Мне уже пятнадцать. Через три года я закончу Хогвартс, найду работу и уйду из дома. И заберу тебя к себе. Надо потерпеть ещё два лета — и всё.

— Меня не отпустят, — Лиод обхватила его руками, и он замер и смешался совершенно от этого незнакомого ощущения. — Родители меня тебе не отдадут.

— Отдадут, — уверенно сказал он. — Особенно если на суде Ларка оставят с нашей тёткой. Тогда и тебя мне отдадут. Ли, послушай, — он, наконец, задышал спокойнее и крепко сжал её маленькую ручку. — Нам с тобою надо очень постараться на суде. Надо рассказать всё так, чтобы Ларка там оставили. Тогда будет прецедент, и родители не смогут спорить.

— Ты так думаешь? — спросила она, прижимаясь щекой к его груди.

— Уверен, — кивнул он. — Если что-то можно одному — значит, это можно и другому. Мы же брат с сестрой — это ближе, чем тётка и племянник.

— А Рей? — Лиод подняла голову и поглядела на Бедивера тревожно и расстроенно.

— Её тоже заберу, — сказал он решительно. — Она как раз поедет в школу — будете учиться вместе.

— И ты сможешь столько зарабатывать? — недоверчиво спросила Лиод.

— Я не знаю, — честно сказал Бедивер. — Но я должен. Значит, буду. Я найду работу, — повторил он. — Только СОВы надо сдать как можно лучше. А потом ТРИТОНы. И найду.

— А ты сможешь? — спросила она снова, успокаиваясь.

— Постараюсь, — он кивнул, и она, вздохнув, снова уткнулась ему в грудь.

Бедиверу было страшно. Он учился средне — про таких, как он, обычно говорят, что они звёзд с неба не хватают, но, в принципе, не так уж плохи. Так… ни то ни сё. Если он за этот год не поймёт, чем можно зарабатывать достаточно, чтобы содержать себя и двух сестёр, он не сможет взять на следующий год профилирующие курсы, и тогда из его затеи ничего не выйдет. Но он должен, должен — он же старший! Он уже подставил брата — он не может сделать это ещё раз и с сёстрами.

Что он, собственно, умеет? В чём достаточно хорош? Чары у него обычно выходили средне — что-то между Удовлетворительно и Выше ожидаемого — так что он, наверно, сможет сдать их так, чтобы изучать их на старших курсах, но чтоб зарабатывать на них… нет, пожалуй, это вряд ли. В чарах ничего особо выдающегося он не сделает. Правда, у него неплохо выходила трансфигурация — особенно живых существ — так что и её он тоже будет изучать на старших курсах, но… Но чем зарабатывают трансфигураторы? Где она вообще используется так, чтоб за неё платили деньги? Нет, пожалуй, это не то, что ему нужно. В чём ещё он разбирается? Ну, историю магии можно просто вызубрить — зачем только? Толку от неё? Нет, она, конечно, интересная, но практически ведь не нужна совсем. В зельях он едва тянул на Удовлетворительно, в ЗоТИ — тоже, астрономию вообще не понимал и попросту зубрил… Оставались гербология, УзМС, которые давались ему лучше всего, ну и маггловедение, которое он взял просто для количества и которое казалось ему скучным, непонятным и ненужным. Значит, гербология и уход…

Если бы ещё ему что-нибудь из этого нравилось! Его по-настоящему интересовала лишь трансфигурация — но как ей зарабатывать? Причём сразу после школы? Впрочем, им ведь обещали консультации по выбору профессии — вот он там и спросит. Надо бы узнать, сколько платят в министерстве — может быть, попробовать туда устроиться? Если сдать всё, что для них нужно.

— А если Рей и правда сквиб? — вдруг спросила Лиод, и Бедивер вздрогнул.

— Ну, — сказал он, подумав, — тогда я напишу тёткиному мужу и спрошу, что они собирались делать с Ларком, когда так про него думали. Они же его взяли — значит, у них был какой-то план. Пусть расскажут. Или Ларка спросим.

— Он не разговаривает с нами, — вздохнула Лиод.

— Он обиделся, я думаю, — сказал Бедивер. — Но тут ведь для дела. А не скажет — и не надо, спросим у тёткиного мужа. А ещё есть маггловедение, — добавил он. — Я туда хожу — только ничего не помню толком. Можно разобраться — заранее, на всякий случай. Хоть толк будет от этих уроков. Но мне кажется, она волшебница, — сказал он с надеждой. — Вот у Ларка тоже выбросов никто не видел — а он всё-таки волшебник.

— Я всё думаю, — Лиод выпрямилась, отпустила его и теперь просто сидела рядом, прислонясь к его плечу, — разве так бывает? Чтоб без выбросов?

— Говорят, что нет, — ответил Бедивер, — но я уже не знаю… Может, они были, но их никто не видел?

— А сам Ларк? — возразила Лиод. — Почему он не сказал?

— Так он, может, говорил, — горько вздохнул Бедивер. — Кто ж ему поверит… Думаешь, родители или бабка с дедом бы его послушали? Ладно, что сидеть, — он вздохнул и, встав, протянул ей руку. — Пойдём. Ли, послушай, — он спустился было на одну ступеньку, но, остановившись, повернулся вновь к сестре и сказал серьёзно: — Раз мы с тобой договорились, мы должны учиться как можно лучше. И я, и ты. Тем более, если Рей всё-таки и правда сквиб. Тебе придётся помогать мне — хотя бы на каникулах. Тебе что лучше всего даётся? — спросил он, осознав вдруг, что вообще ничего не знает о том, как учится сестра. Только то, что не ужасно, но и не блестяще — то есть так примерно, как и он.

— Я не знаю, — растерянно сказала Лиод. — У нас палочки забрали, а мне часа не хватает и на чары, и на трансфигурацию…

— Это же не навсегда, — попытался утешить её Бедивер. — Ты же помнишь — может быть, нам их вернут после каникул.

— А если нет? — она шмыгнула носом.

— Ну, вернут же рано или поздно, — сказал он с деланным оптимизмом. — Должны вернуть! У меня же СОВы — как мне их сдавать?

— Думаешь, их это волнует? — нахмурилась она.

— Не знаю, — вздохнул он. — Надеюсь, что да… Но не знаю. Но не просто же так они нам назначили такое наказание в каникулы, — добавил он с надеждой, и Лиод улыбнулась.

То, что представлялось, вероятно, Флитвику и Сэмюэлсону серьёзным наказанием, сами Ферклы восприняли почти что радостно: теперь, даже если вдруг родители прикажут им вернуться на каникулы домой, они сделать этого попросту не смогут. Правда, этого обычно не бывало: Ферклы все каникулы, помимо летних, проводили в школе, потому что «чего это мы должны вас тут кормить? Оставайтесь в школе, пусть они потратятся!» — но кто знает, что произойдёт теперь? Вот поэтому решение о том, что все каникулы Лиод с Бедивером проведут на ферме, причём маггловской, где будут не просто жить, но работать, разумеется, как магглы, лишь обрадовала Ферклов. Неужели им даже на лето не придётся возвращаться в дом к родителям? Да на любой ферме им будет в сто раз лучше! Особенно если их оставят вместе.

— Я хочу, чтобы вы почувствовали, каково это — жить без волшебства, — сказал им Сэмюэлсон. — Чтобы поняли на практике, чего вы чуть было не лишили собственного брата. Вы ведь не могли знать, что его станут разыскивать. Однако ваш страх перед наказанием оказался сильнее человеческого сочувствия к брату и волшебнику, которого вы, по сути, лишали волшебства — и теперь вам следует попробовать ту жизнь, на которую вы обрекли его. Для начала хватит работы на каникулах, включая, — подчеркнул он, — летние, а далее посмотрим. Я учитываю, разумеется, что у вас перед братом будет преимущество: вы, мистер Феркл, изучаете маггловедение, а у вас, мисс Феркл, на это есть целых четыре месяца. И всё же некоторое представление о том, что уготовили своему брату, я полагаю, вы получите.

…А потом был суд, вынесший решение о проведении расследования и — главное — о том, что Ламорак отныне остаётся с тёткой.

— Видишь? — говорил сестре Бедивер, когда они ещё ждали в зале суда директора, чтоб вернуться в школу. — Ларка там оставили. Значит, и тебя оставят. Вас с Рей. А ещё расследование будет, — сказал он с надеждой. — Может, их вообще посадят в Азкабан.

— Кого? — испуганно спросила Лиод.

— Всех, — ответил он, сощурившись. — Всех взрослых. Кроме Мелиор.

Грэхем Причард мрачно наблюдал за тем, как очередные Ферклы подписывают протокол допроса. И снова ни-че-го! Первое поколение родителей было практически допрошено. Из шести: Вивиана и Пруденс, родителей Ламорака и ещё троих детей, сестры Вивиана Мелиор и их двоюродных братьев Утера с женой Нел — родителей Зелинег, Вольсунга и Дерфеля и ещё двоих дошкольников-мальчишек — и Пеллеаса, вдовца и отца троих мальчиков дошкольников, остался лишь последний. И никто из допрошенных не слышал ни о каких рождённых в семье сквибах! Значит, почти наверняка бесполезно спрашивать и их родителей, и тех братьев и сестёр, что жили отдельно. Остаются только старшие — Гондульфус и Анстис. И если там тоже ничего и никого, то у него, Причарда, проблемы. Хорошо, конечно, просто здорово, что никому из Ферклов не пришлось закончить жизнь ежом, но Причард, честно говоря, не то, что надеялся, но был почти уверен, что что-то да отыщет. Потому что, если нет, если сквибы здесь рождаются не так уж часто, то какого Мордреда вообще всё это происходит? Что они тогда так упёрлись в этих ёжиков? Это что у них, семейная традиция такая?

Нет, конечно, и того, что он узнал, хватит, чтоб Визенгамот установил надзор за детьми в этой чокнутой семейке. В целом, мадам Уизли может быть довольна. А вот Причард ощущал разочарование и злость. Надзор — чушь и ерунда! Неужели никого из этих тварей так и не отправят на Северное море? Впрочем, младшую из урождённых Ферклов, допрошенных на данный момент, Мелиор, ему было… нет, не жаль, но, по крайней мере, она в Причарде не вызывала омерзения. Он, пожалуй, верил ей, хотя и считал её объяснение того, почему она осталась жить там, а не забыла этот дом, как страшный сон, когда уже могла бы это сделать, идиотским.

— Я мечтала сделать так, — сказала женщина. Она была всего на пару лет старше Лорелей, но выглядела старше лет на двадцать и была уже почти совсем седой. Зато, по крайней мере, её одежда была чистой, хотя и залатанной, и пахло от неё нормально. В отличие от большинства её родных. — Но сперва мне жалко было оставлять сестёр и братьев, а потом, когда я почти собралась, Фиби забеременела… родился…

— Фиби — это кто? — перебил Причард.

— Жена Леира, — пояснила Мелиор. — Старший брат наш. Наш кузен, — поправилась она. — Самый старший. Он женился через несколько лет после школы, и привёл её сюда… к нам. Она сразу забеременела, — Мелиор вздохнула.

— А вы тут при чём? — спросил Причард.

— Она тяжело носила, — ответила Мелиор. — Леир упросил меня подождать, пока ей станет легче… но родился Мэдок, а Фиби так и не поправилась, — Мелиор вздохнула. — Кто бы занимался мальчиком? Мне было его так жалко…

— Где они сейчас? — а ведь, в самом деле, есть же Ферклы, что ушли из этого кошмара. Их бы тоже разыскать…

— Фиби умерла, когда Мэдоку и года не исполнилось, — сказала Мелиор. — А когда ему было десять, они уехали.

— Почему? — Причард очень внимательно всмотрелся в её лицо. Да, пожалуй, если приглядеться, становилось ясно, что она с Лорелей в родстве.

— У него не было выбросов, — ответила она печально. — У Мэдока. И когда стало понятно, что он не волшебник, и родители заговорили о том, что пора его всерьёз готовить к превращению, Леир сказал, что не даст так поступить с ним, а потом уехал. Он звал и меня, — она опять вздохнула и умолкла.

— Но вы не поехали, — утвердительно проговорил Причард.

Леир, значит. Вот бы отыскать кого… Любопытно: остальные Ферклы про него не вспоминали. Да, пожалуй, надо будет повторить допрос: если этот Леир забрал сына, когда тому было только десять лет, они не могут быть уверены в том, что он сквиб. И могут, в целом, искренне сказать, что на их памяти сквибов в семье не было. Подозрение не есть факт.

— Я тогда влюбилась, — грустно улыбнулась Мелиор. — Ничего, конечно же, из этого не вышло, но я осталась. А потом уже родилась Зелинег — разве я могла её оставить тут одну? Да и привыкла я…

— Почему одну? — переспросил Причард. — Её родители вполне живы.

— Вы же говорили с ними, — возразила Мелиор. — Как оставить им ребёнка?

Причард что-то пробурчал себе под нос. В целом, он был с ней согласен: Утеру и Нел он бы не доверил и мышонка. А лучше просто запер бы их в Азкабан лет на шесть. Как он сам шутил в подобных случаях, для профилактики. Они показались ему поразительно похожими друг на друга — словно брат с сестрой, а не супруги. И это несмотря на более чем двадцатилетнюю разницу! Оба тощие, вонючие (Причард первым делом кинул в каждого из них соответствующие чары — его едва не стошнило, едва он вошёл в допросную), в каких-то серых тряпках, они зло глядели на него и слова цедили с неохотой и презрением. Как, ну как они вообще могут так ходить? А главное, зачем и почему? Они ведь волшебники — в чём сложность постирать или хотя бы заклинанием почиститься — а Нел так и вовсе молодая женщина, ей нет ещё и сорока! Как им не противно? Впрочем, он встречал таких людей и прежде — и хотя по-прежнему не понимал их, просто принял их существование как факт. Как они вообще сумели родить пятерых детей? Троих Причард видел — выглядели те вполне нормальными. Удивительно — с такими-то родителями. Или Мелиор не зря осталась?

— И вы не поддерживаете связь? — спросил Причард. — С Леиром?

— Нет, — она покачала головой.

— Почему? — осведомился он.

Нет, про Леира он помнил — был такой в полученном им списке Ферклов. Но где он сейчас, там не говорилось. Так же, как не говорилось и о детях. Или этот Мэдок вправду сквиб — или же они покинули Британию. Причём неофициально — или, скажем, через магглов. Надо бы проверить, выдавали Леиру маггловские документы или нет.

— Когда они с сыном исчезли, родители, и дед особенно, были в ярости, — сказала Мелиор. — И он знал, что это будет так, — мы договорились, что я напишу ему, когда смогу… но я так и не написала. Они долго не успокаивались… а потом прошло уже слишком много лет, — она вздохнула.

— Мальчик давно вырос, — сказал Причард. — Даже если он и сквиб, ему сейчас… сколько? Лет тридцать?

— Да, наверно, так, — Мелиор задумалась. — Тридцать, да — он родился, когда мне было двадцать. Тридцать лет уже прошло, — прошептала она, и в её глазах мелькнуло удивление.

— Ну так напишите, — сказал Причард, но она будто не услышала его — или же услышала что-то другое.

— Знаете, Леир очень изменился, когда родился Мэди… Я не знаю, любил ли он Фиби — он всегда был очень скрытным… Но Мэди он любил — возился с ним всегда, когда был дома, на руках носил, когда тот плакал… читал книжки… Он бы ни за что не позволил превратить его в ежа, — Мелиор покачала головой. — Я думаю, если б Мэди был волшебником, и Леир остался с нами, мы бы жили по-другому.

— Почему? — не то, чтобы это действительно интересовало Причарда, но он хотел узнать об этой семейке как можно больше.

— Он единственный из нас не боялся даже деда, — ответила она. — И маму… Нашу маму все боятся, — она передёрнула плечами. — Его мама тихая, а наша… Дед говорит, что она больше Феркл, чем мы все. А Леир не боялся. Даже в детстве. Он однажды укусил её, — она улыбнулась, будто вспомнила о чём-то приятном. — Сильно так — до крови. Вцепился зубами в руку, когда она его ударила, и держал, пока дед не применил какое-то заклятье. Его тогда чуть не убили, но мама его с тех пор побаивалась. Или, по крайней мере, никогда не била. И дед не бил… Я думаю, если бы он остался, мы бы жили по-другому, — повторила она грустно.

— Ну, так напишите же ему, — в третий раз повторил Причард. — Его сын, кем бы он ни был, давно вырос. Может быть, ваш брат… кузен поможет вам и вашим девочкам уехать? Вы хотели бы?

— И бросить остальных? — она покачала головой. — У них никого нет, кроме меня. Вы же сами видели.

— Хотите сказать, что нормальных взрослых в этом доме нет? — не сдержался Причард.

Мелиор задумалась.

— Доркас, может быть, — ответила она.

— Ваша тётка? — уточнил Причард, сверившись, на всякий случай, со списком, хотя он и выучил его уже на память вплоть до годов рождения. — Мать Леира?

— Да, дядина жена, — кивнула Мелиор. — Она… она очень тихая. И… Она не плохая. Она никогда не обижала нас — но она без памяти боится дядю. Но сама по себе она не плохая. Мне так кажется. Вы поговорите с ней — но по отдельности, — посоветовала она вдруг. — Без дяди.

— Разумеется, поговорю, — сказал Причард, и Мелиор предупредила:

— Это будет сложно. Дядя никому не позволяет говорить с ней без него.

— Ему придётся сделать исключение, — ухмыльнулся Причард и сказал: — Послушайте. Я вам обещаю — министерство не оставит это дело. Никто не должен жить в подобной атмосфере — и хотя не в моей власти арестовать всех тех, кого бы я хотел, но вмешаться мы вмешаемся. Вы дадите показания перед Визенгамотом?

— Какие показания? — она испугалась, и Причард тут же сдал назад:

— Те же, что сейчас. Просто выступите и ответите на мои вопросы. О том, как жили и живёте.

— Нет, — она помотала головой. — Я не смогу, простите…

— Ладно, — он не стал с ней спорить. В принципе, он и не надеялся — просто решил попробовать. — Напишите вашему кузену, — попросил он и, подумав, предложил: — Хотите — можете написать прямо сейчас. Если вам почему-либо неудобно отправлять сову самой, я отправлю завтра.

Мелиор заколебалась, и Причард улыбнулся ей как можно обаятельнее и теплее и, кивнув, достал перо и придвинул к ней его вместе с пергаментом. А потом взял протокол её допроса и углубился — или сделал вид — в чтение.

А когда Мелиор дописала своё письмо и сложила пергамент, Причард снова улыбнулся ей и, коснувшись палочкой письма, запечатал его, демонстрируя, что не собирается его читать.

— Я не думаю, что он ответит мне, — сказала Мелиор. — Двадцать лет прошло…

— Кто знает, — ответил Причард, забирая у неё пергамент. — Вы были близки?

— Не знаю, — Мелиор покачала головой. — Мне казалось, что мы стали — когда родился Мэди. Но сейчас… не знаю. Мне кажется, он давно всех нас забыл.

— Это маловероятно, — заверил её Причард, но она ему, похоже, не поверила.

Проводив её, он побеседовал с её кузеном — ну, тут толку не было. Пеллеас был нервен, возбуждён, неряшлив и напуган, и, в целом, не вызвал у Причарда ощущения мерзавца и злодея — в отличие от, скажем, Вивиана, — так же, впрочем, как симпатии или сочувствия. Вполне возможно, что в иных условиях из него бы вышел обычный обыватель, но дом Ферклов наложил на него свой отпечаток, и Причард вполне мог себе представить, что, если потребуется, он подчинится местной традиции, и поступит с кем-нибудь из своих трёх сыновей «как положено». В целом, ничего нового мистер Пеллеас Феркл не сказал: никаких сквибов он не знал, и никого в ежей они не превращали. Да, детей пугают этим — ну, так детям нужен страх, а как иначе их прикажете держать в узде? И потом, ведь всем известно, что испытания магов только закаляют, а у детей провоцируют магические выбросы. Так что они просто заботятся о детях.

Ну, и всё такое в том же духе.

И ведь он же в это верил! Верил, раз так говорил под веритасерумом. Они все так говорили — и все, похоже, в это верили. Кроме Мелиор — но она была слаба и сломлена, кажется, давным-давно.

Что ж, от этого поколения толку не было. Но, возможно, ему повезёт со старшим?

Начать Причард решил как раз с той самой Доркас, о которой говорила Мелиор. Хотя лично ему куда больше хотелось побеседовать, наконец, с родителями Лорелей, но раз для дела, вероятно, Доркас Феркл могла быть полезнее, значит, с неё и начинать. К тому же, слова Мелиор о том, что Тристан никому не позволяет говорить с женою без него, слегка зацепили Причарда. Он порой с таким встречался, и каждый раз допросы вот такого вот «оберегаемого» человека оказывались весьма результативны. Ну, может быть, не каждый, но это происходило достаточно часто для того, чтоб принять решение начать именно с Доркас Феркл.

Он пошёл за ней сам — большей частью для того, чтобы размяться. Невозможно же сидеть за столом часами! Ферклы ждали своей очереди в камерах, на которые было наложено одностороннее Силенцио, позволяющее снаружи слышать всё, что происходит в камерах, но заглушающее все звуки, идущие извне, для арестованных. Когда он проходил мимо камеры Тристана, тот буквально кинулся к решётке — хотел бы Причард обладать его подвижностью, когда ему тоже будет восемьдесят четыре! — и потребовал немедленно перевести его к жене. Причард постоял немного, посмотрел, послушал, ухмыльнулся — и пошёл дальше.

Как раз к ней.

Доркас Феркл была маленькой и худенькой — словно бы и не рожала четверых детей, двое из которых до сих пор так и жили в доме Ферклов. Кстати, интересно: жить там оставались только мальчики. И Мелиор. Девочки все уходили — и, кажется, не только замуж. Да и мальчики там оставались жить не все… один из братьев Лорелей ушёл, к примеру. Видно, те, кому порядки здешние не нравились, здесь всё-таки случались.

— Доркас Феркл, — Причард открыл решётку и требовательным жестом велел ей выходить. Она встала с койки, на которой сидела, и испуганно поглядела на него — маленькая сухонькая старушка в каких-то жутких тряпках, раздражавших Причарда безмерно. Ну трансфигурировали бы их во что-нибудь, если уж не могут купить новую, или хотя бы поношенную одежду! Кстати, интересно, а на что они живут? Из всех Ферклов работали лишь Пеллеас да Утер — держали маленькую зеленную лавку в волшебном квартале Эдинбурга, в которой, впрочем, продавалась далеко не только зелень. Но доход она приносила небольшой, и на более чем две дюжины Ферклов его, конечно, не хватало. У них был, конечно, огород, но…

И всё же, если это объясняло бедность, то никак не объясняло грязь и общую неряшливость.

Доркас Феркл подошла к Причарду, и он, ни капли не стесняясь, наложил на неё то самое заклятье, что прятало все запахи. Нет уж, он не собирался мучиться. Они двинулись вперёд — она шла медленно, постоянно озираясь на него, а когда они проходили мимо камеры её супруга, тот опять на редкость резво метнулся к клетке и прокричал:

— Я запрещаю! Ты слышишь? Запрещаю тебе говорить с ним без меня!

Она замерла и сжалась, а потом пошла вперёд быстрее, и Причард ощутил хорошо ему знакомый зуд азарта. Может, ему наконец-то повезло?

— Прошу вас, садитесь, — проговорил он весьма любезно, даже отодвинув стул. — Прошу прощения за столь долгое ожидание, но я начал допрос с младших.

Она села, замерев на самом краешке стула, и кивнула. Выглядела она, на взгляд Причарда, лет на сто, если не больше, и казалась по крайней мере ровесницей своей стопятилетней свекрови — хотя, если Причард ничего не перепутал, ей, как и мужу, было восемьдесят четыре. Его собственная мать была примерно в том же возрасте, однако у неё до сих пор почти не было седых волос, а уж цвету лица и осанке могли бы позавидовать и сёстры Причарда. Тут же перед ним была старуха — сухонькая, сморщенная и испуганная. Но такие вот испуганные старушки порой бывают покрепче иных бойцов — это Причард тоже знал. Что ж, веритасерум можно обойти, конечно, но не похоже, чтобы Ферклы были на подобное способны.

— Выпейте, пожалуйста, — попросил он, придвигая ей чашку.

— Я не могу, — пробормотала она. — Не могу. Пожалуйста, поймите.

— Мне бы очень не хотелось заставлять вас, — мягко проговорил Причард. — Прошу вас, не вынуждайте меня делать это.

— Но я не могу! — она подняла на него умоляющий взгляд. — Не могу… сама… — прошептала она — и пристально глянула ему в глаза.

Вот как, значит. Что ж, ему встречалось и такое — и намного чаще, чем могло бы показаться.

— Однако вам придётся, — он взял в руки палочку. — Визенгамот вынес решение — вам придётся выпить веритасерум, — он достал флакон. Если уж действовать силой, проще, да и безопаснее влить в ей в рот несколько капель, нежели всю эту воду.

Доркас продолжала на него смотреть, и когда он одним простым заклятьем открыл ей рот и влил туда зелье, даже не пыталась сопротивляться — напротив, сама сразу же сглотнула.

— Что ж, начнём, — сказал Причард, доставая чистый пергамент и приставляя к нему Прытко Пишущее перо. — Допрос Доркас Феркл, — начал он зачитывать стандартную формулу, — проводит…

— Хватит, — вдруг сказала Доркас Феркл. — Я скажу.

— Говорите, — Причард не стал ни иронизировать, ни ехидничать, хотя ему и очень хотелось. Но не тот был сейчас момент — он прекрасно это видел.

— Я понесла ещё в школе, — тут же заговорила она. — За два месяца до экзаменов. Я ужасно их сдала — мне было так плохо… всё время было плохо, особенно сначала. Иногда я думаю, что если бы не это, я бы, может быть, не вышла за Тристана замуж, и у меня бы всё было иначе. Может быть, совсем иначе…

Она сглотнула и облизнула тонкие сухие губы, а затем взяла чашку, в которой была налита неиспользованная вода с веритасерумом, и сделала глоток. Причард сидел, стараясь даже дышать потише, едва ли не в буквальном смысле целиком превратившись в слух. Если она забеременела в восемнадцать, то где этот ребёнок? Если он родился, разумеется. Старший её сын, как Причард полагал до этого момента, родился, когда Доркас было двадцать семь.

— Тристан сразу мне сказал, что это плохой признак, — продолжала Доркас. — Плохой, да… плохо, когда ведьма носит тяжело. Значит, может быть, с ребёнком что-нибудь не то… но Придери родился совсем здоровым. Здоровым сильным мальчиком, да… — она судорожно вздохнула и ещё раз отпила из чашки. — Но Тристан сразу заподозрил беду… они все сразу так о нём и говорили — что с ним кое-что не так. Не должна, мол, ведьма так страдать… Я потом болела долго, а когда поправилась — никак не могла снова понести… только через семь лет получилось, — она снова сделал глоток. — И родился Утер… с ним всё было так легко, так просто, — она поглядела на Причарда и вцепилась в чашку. — Я как в туалет сходила: раз — и всё… а когда носила, я его почти не чувствовала… а Придери… знаете, он в детстве тоже всё болел… цеплял всё на себя… вечно носом хлюпал… Анстис, свекровь, так ужасно на него сердилась каждый раз… так злилась… я старалась скрыть, когда могла, но она всё равно всё замечала… они словно знали… с самого начала… знали, — она заплакала, но, кажется, даже не заметила этого. — Вы уже всё поняли, да? — она поглядела на Причарда, и он кивнул. — У него не было ни одного выброса, у моего Придери… Ни единого… А когда из школы не пришло письмо, они дождались сентября — мол, вдруг всё-таки ошибка, вдруг за ним придут — и… Они дали попрощаться, — она поймала взгляд Причарда и уставилась ему в глаза с таким отчаянием, словно бы это произошло вчера. — Сперва с ним как… с мальчиком… а потом как со зверьком, — её голос задрожал. — Я его вижу как сейчас… он такой… такой славный ёжик получился… глазки тёмные… и нос… нос тёмный и мокрый… влажный такой носик…

Она поставила чашку на стол и опять расплакалась, на сей раз утирая глаза руками. Причард продолжал молчать, и на душе у него было препогано. Да, он получил то, что хотел — и теперь, возможно, сможет разом посадить всё старшее поколение. Даже два поколения. Вряд ли деверь был не в курсе… хоть на пару лет, да сядет. Но сейчас, когда он получил желаемое, Грэхем отчётливо понимал, что предпочёл бы, всё же, неудачу.

Если б это вправду произошло недавно! Можно было бы попробовать найти этого ежа. Но случилось это лет… сколько? Пятьдесят пять? — назад, и его давным-давно уже нет на этом свете. А и был бы, вряд ли его можно было бы расколдовать. А и удалось бы, страшно даже представлять, каким бы он был. Причард представления не имел, что бывает с человеком, пять десятков с лишним лет прожившим в облике ежа, но подозревал, что ничего хорошего.

— Я тогда как умерла, — вновь заговорила Доркас. — Я любила его очень, Придери… Я всё думаю с тех пор, почему я не ушла тогда… Да, тогда другое время было, это было сложно — взять и так уйти… но ведь я могла бы. Я могла… могла… но не ушла. Хотя могла бы… Мне бы в министерстве документы выдали… может быть, о вдовстве… я бы где-нибудь устроилась у магглов… мы бы жили с ним… а я… Я с тех пор и не любила никого, — продолжила она, снова глядя Причарду в лицо. — Не могла… забыла, как это. Ни детей, ни мужа, ни внуков — никого. Как погасло всё… Только Мэди с Ли когда сбежали, я им помогла, — на её губах мелькнула быстрая улыбка. — Мэди тоже был… таким, как Придери. Я знаю, его тоже должны были… как моего мальчика… но Ли… Леир не дал им! — проговорила она почти что с торжеством, и повторила: — Мой племянник им не дал. Они ушли — а я им помогла, да, — она снова улыбнулась. — Я думала, они меня убьют… когда они узнали, я думала, они меня убьют, — повторила она с гордостью. — Они так бесились… только поздно уже было. А я знала, что они к вам не пойдут, — она улыбнулась вновь.

— Что вы сделали? — негромко спросил Причард.

— Отдала им серьги, — ответила она. — Свои серьги, золотые, что ещё от мамы у меня остались… и цепочку отдала, и кольцо, — она вытянула руку и продемонстрировала Причарду голые пальцы. — Обручальное. Золотое… оно было золотым. Я Ли всё отдала, всё, что у меня было… думала, меня убьют, — повторила она и добавила, кажется, с некоторым сожалением: — Но нет, не убили…

Она замолчала, а потом допила воду в чашке, и посмотрела на Причарда почти спокойно.

— Кто знал о том, что случилось с Придери? — спросил Причард.

— Все, — ответила она. — Они знали все. Утеру было четыре, когда Придери… когда его унесли, — она словно не смогла произнести нужный глагол, и заменила его первым попавшимся. — А Ли и того меньше… он ведь младше на год. Ему было три… всего три года… они ещё ничего не понимали. Им мы говорили, что Придери уехал далеко-далеко и очень-очень надолго, и со временем они забыли… но мы, взрослые, все знали. Все.

— Кто именно с ним это сделал? — Причард старался говорить как можно спокойнее, чтобы не спугнуть её — хотя, в целом, никакой нужды в том не было: веритасерум всё равно бы не позволил ей солгать.

— Тристан. Гондульфус — и Тристан. Они оба… вместе, — она заглянула в чашку, и Причард наполнил её простой водой, плеснув туда из палочки. Доркас сделала пару быстрых глотков и повторила: — Вдвоём.

Уточнять Причард не стал. В принципе, вдвоём колдовать вполне возможно — в любом случае, даже если она что-нибудь забыла или перепутала, правду он узнает. Даже если они сами это позабыли, легилименция поможет. А с другой стороны, можно не усердствовать — очень может быть, что Визенгамот вполне удовлетворится таким ответом, и заставить отвечать обоих.

По всей строгости закона.

— Спросите меня ещё о чём-нибудь, — попросила Доркас. — Я никогда не говорила так. Ни с кем. Никогда.

— Как вы жили? — спросил Причард. — Расскажите мне подробно и в деталях. Как у вас живут? Как детей воспитывают? Как наказывают их?

— Да, — она улыбнулась почти блаженно. — Да, я расскажу. Всё…

Доркас Феркл говорила и говорила, а Причард её слушал — и мрачнел. Если бы она всё это точно так же выложила Визенгамоту! Вряд ли те оставят детей в таком доме. А с другой стороны — куда их всех девать? Восемь человек детей — и это не считая тех, кто сейчас в школе — куда их? Может быть, конечно, кто-то из тех Ферклов, кто ушёл из этого жутковатого местечка, согласится взять к себе кого-то… с другой стороны, если бы хотели — уже взяли. И потом, ещё неясно, что у них там в головах — может, что-то и похуже.

И что делать?

Мерлин, но какая дичь. И жуть. Причард видел всякое, но то, как эта маленькая сухонькая женщина обыденно рассказывала о том, как детей с пяти-шести лет начинали обучать выживать в лесу… как оставляли их одних на ночь в том кусочке леса, что Причард назвал «тренажёром»… Как превращали в ёжиков на время — сперва ненадолго, на несколько минут, а потом всё увеличивали его, доходя до двух и трёх часов… Как их били — за какие-то провинности руками, за другие — полотенцем или палкой… Как отправляли спать голодными, и как запирали их в сарае с курами на всю ночь… И как старшие наказывали младших братьев и сестёр… «чтобы уважали возраст!»

Причард слушал — и не понимал, как из этого кошмара вышла Лорелей, вот такая, какой он её узнал. Да и мальчик этот, Ламорак, тоже был вполне нормальным… они исключения? Тогда почему они ими стали? А те дети, которых он допрашивал — они были мерзкими, конечно, но вовсе не чудовищами, которые должны бы были получиться вот в таких условиях. Может быть, она преувеличивает? Или всё это происходило не так часто? С другой стороны, Лорелей же не просто так крайне неохотно говорила о своём детстве, и не просто так даже в этот дом идти не захотела.

— Почему вы не ушли? — всё-таки не выдержал он в какой-то момент. — Ну не девятнадцатый же век. И потом, у вас же есть родные — неужели бы они вас выгнали?

— Они были против, — ответила она. — Против брака этого… отец говорил мне, что не надо связываться с Ферклами. Говорил… — повторила она задумчиво и грустно.

— Ну тем более, — нет, Причард этого не понимал. — Вы могли вернуться и сказать, что он был прав. И всё закончилось бы!

— Я… Мне… Вы не понимаете, — она покачала головой. — Мне было так стыдно… Как бы я тогда… я не могла, нет. Я боялась… Тристан никогда меня не отпустил бы… ни Тристан, ни свёкры… вы не понимаете, — она снова покачала головой. — Не понимаете… они не оставили бы меня в покое. И моих родных…

— Вы магглорождённая? — уточнил Причард.

— Я шотландка, — не слишком-то понятно ответила Доркас. — Я не могла… просто не могла. Не могла, — повторила она и помотала головой.

Не могла она. А сына, значит, превратить в ежа она могла. Ну, позволить превратить — сути дела это не меняет.

И всё равно ему было её жаль. Жалость эта перемешивалась в нём с брезгливостью и неприязнью, но сейчас она, всё-таки, была определяющей.

— Расскажите о своей невестке и о девере, — попросил он. — В каких вы отношениях?

— Они злые, — тут же ответила она. — Они ничего не скажут вам… но они очень злые. Они думают, что все вокруг их ненавидят… и вообще-то это правда, — она вдруг тихонько хихикнула. — Только этого никто не говорит, конечно. Знаете, когда дети балуются, они превращают их руки в деревяшки… или ноги… если долго так держать, они так потом болят… У нас дома так тихо, — она горестно вздохнула. — Очень тихо… Пейдж не любит шума. Дети быстро учатся вести себя неслышно… я тоже научилась, — призналась она. — Пейдж сильная…

— Она знала про то, что сделали с Придери? — спросил Причард.

— Все знали, — ответила Доркас. — Она считала, что мы слишком долго ждём… незачем кормить того, от кого, как она говорила, толку всё равно не будет… она очень жадная, — она поёжилась. — Хуже всех… она тогда меня во что-то превратила — я так до сих пор не знаю, во что… что-то деревянное… у меня потом так болело всё…

— Когда вы отдали свои украшения племяннику?

— Да, тогда, — Доркас чуть кивнула. — Но я не жалею, нет… я бы снова так и сделала. Она меня с тех пор так и ненавидит…

— Она выражает это как-то?

— Выражает, — повторила Доркас — и тихонько рассмеялась. — Выражает, да… она щиплется, — она подняла рукав и показала Причарду уже пожелтевший синяк. — Когда вспоминает… она всегда так злится! Когда мы все поняли, что Ларк сквиб, она как с ума сошла, — она стиснула руки. — Запретила мне даже подходить к нему… говорила, что если увидит — превратит меня в полено и сожжёт. Она врёт, конечно, — Доркас нервно улыбнулась, — Тристан бы не позволил ей сжечь…

— А превратить — позволил бы? — Причард всё-таки не выдержал.

Когда-то давно, когда он только начинал и был младшим аврором, и вёл свои первые дела, он неимоверно поражался, когда встречал взрослых людей, на полном серьёзе полагавших, что кто-то может их куда-то не пустить или чего-то не позволить. И не аврор, не закон, а муж, к примеру, или же родители, или ещё кто-то. Постепенно он, конечно, к этому привык, и всё же каждый раз что-то внутри него продолжало изумляться. Вот как, например, сейчас.

— Да, конечно, — она, кажется, даже удивилась. — Он всегда считал меня слишком мягкотелой… говорил, я слишком хорошо жила всегда и не знаю настоящей жизни…

— А он, значит, знает, — позволил себя ухмыльнуться Причард.

— Они все знают, — она тоже улыбнулась. — Они говорят так… нас же всех посадят, да? — спросила она с пугающей надеждой. — Всех нас?

— Вас с супругом и его отца посадят, полагаю, — ответил Причард, и она, даже побледнев от расстройства и разочарования, воскликнула:

— Только их?! А как же Пейдж? А Персиваль? А Анстис? Они ведь все об этом знали, все! И все его готовили!

— Знать — не преступление, — мрачновато возразил Причард. — И подобных прецедентов создавать нельзя. Вы же не хотите, чтоб мы наказали их за то, что они не донесли на своих родных? Собственно, и вас-то сажать особо не за что, — добавил он. — Но вы мать, и вы должны были заботиться о сыне — может быть, вам вменят в вину это. Хотя…

— Но мы все виновны! — проговорила она страстно и просяще. — Мы же все с ним это сделали!

— Вы все знали, — возразил Причард. — Делали-то двое. Остальные просто знали — кто с них спросит? Тем более, с родни.

— Но ведь это же не важно, кто именно это сделал! — из глаз Доркас вновь потекли слёзы. — Они все могли так сделать, все! Если бы у Пейдж родился сквиб, она сделала бы это! Но он родился у меня, и это сделал Тристан… вы не понимаете?

— Понимаю, — кивнул Причард. — Однако важно то, что было сделано, а не то, что было бы. Здесь виновных двое — или трое, может быть. Если вас считать.

Он ей говорил всё это, а сам думал, почему не скажет всё как есть. Что, насколько он знает главного аврора — а он знает его очень хорошо — Ферклов ждут большие неприятности. Всех взрослых Ферклов — вне зависимости от их причастности к этой дикой истории. А уж в связи с ней тем более — и Поттер наверняка постарается эту связь найти везде, где только сможет. Однако почему-то сообщать от этом Доркас Феркл ему не хотелось. Она была жалкой и несчастной, и в другое время и в иных обстоятельствах он бы пожалел её: Причард не однажды видел женщин, сломанных мужьями и свекровями, и обычно очень им сочувствовал — но не в этот раз. Отдать собственного сына? И позволить превратить его в ежа просто потому, что ты боишься? Да, конечно, она мучилась — всю жизнь мучилась, похоже, но мальчишке-то что с этого? В некотором смысле с неё даже больше спрос, чем с тех, кто это сделал непосредственно: они, по крайней мере, считали себя правыми и вправе, и в мыслях не держали, что творят что-то дурное.

Но она-то это знала! Она-то не хотела мальчику подобной доли! Не хотела — но позволила! И жалеть её? Да взяла бы — и ушла! Это был… так… как она там говорила? Что забеременела ещё в школе, и что её сыну Утеру было почти три, когда всё это случилось… значит, это был восемьдесят первый год. Время Крауча! Да приди она тогда с мальчишкой в аврорат, Крауч стёр бы в порошок её супруга, свёкров и всех, кто хотя бы заикнулся о том, что так со сквибами и надо! Война тогда уже закончилась, конечно, но аресты ещё шли, и никто не стал бы толком разбираться. Их бы попросту сгноили в Азкабане — ну, или, по крайней мере, посадили бы надолго, и у этой Доркас было бы довольно времени, чтобы как-нибудь устроиться. И мальчика устроить. Да хоть к магглам! Но она сидела и тряслась, и предпочла замкнуться и страдать. И рожать других детей — кстати, тогда ещё ни в чём не виноватых — и позволять растить из них таких же в точности чудовищ.

И её за это пожалеть? Нет уж, пусть помучается хотя бы до суда.

— Но это неправильно, — прошептала Доркас. — Это же неправильно! Они же… они все превращали детей! Всех! Ненадолго, да, но они же их учили! И Ларка превратили бы, если бы он не убежал!

— Почему же вы ему не помогли? — спросил Причард. — Помогли же вы племяннику. Почему же ему — нет?

— Я не знала, как, — прошептала Доркас, закрывая глаза. — Я не знала…

— Вы не знали, как дойти до аврората? — жёстко поинтересовался Причард. — Как до Лондона добраться? Или как сову отправить? В чём именно была проблема?

— Мне бы не поверили! Никто! Никто, — она открыла глаза и посмотрела на Причарда умоляюще.

— Так не надо верить, — возразил он. — Кто мешал нам рассказать всё — и предложить дождаться превращения? Взяли бы с поличным.

Он почти надеялся, что она сейчас ему ответит, что хотела так и сделать — а Веритасерум не позволит ей солгать. Но она просто замотала головой и, прижав к лицу ладони, разрыдалась, лепеча что-то про страх и недоверие.

Причарду ужасно хотелось сказать ей что-нибудь ещё недоброе, но она была нужна ему сейчас в качестве свидетеля в суде. Да, конечно, показания он взял, и в крайнем случае бы их хватило, однако выступление вживую, это он отлично знал, впечатление оставляет куда сильнее. Так что он проговорил довольно мягко:

— Впрочем, с Ламораком всё решилось. К счастью. Думаю, допрос закончен, и пока вы можете идти — я полагаю, до суда нет нужды вас здесь держать.

— Нет! — воскликнула она, и вдруг схватила его за руку. — Нет, пожалуйста, не отправляйте меня домой! Пожалуйста, можно я у вас останусь?

— Где у нас? — с некоторой насмешкой спросил Причард. Впрочем, удивился он несильно: слышать подобные просьбы ему уже доводилось. И нельзя сказать, что очень редко. — Здесь, в камере?

— Где угодно! — горячо проговорила она. — Там, где меня никто не увидит… никто из них. Вы можете так сделать?

— Вы дадите показания в суде? — спросил он в ответ. — Сами, без веритасерума?

— Но я не увижу их? — уточнила она.

— До суда? Нет, не увидите — если согласитесь дать показания, — да, конечно, это был шантаж, примитивный и довольно грубый. Однако с людьми вроде Доркас он срабатывал.

— А потом? — спросила она взволнованно. — На самом суде? Не увижу?

— На суде? — переспросил он и вроде как задумался, хотя и эта просьба уникальной вовсе не была. — Пожалуй, я смогу это устроить, — протянул он после некоторой паузы и повторил: — Тогда вы дадите показания?

— Да, — она кивнула. — Да, я дам… а потом я ведь попаду в другую камеру? В Азкабане? Я же ведь не окажусь с кем-то из них? — спросила она встревоженно.

— Нет, — пообещал он ей уверенно. — Не окажетесь. Я даю вам слово.

— Я всё расскажу, — она кивнула, и впервые её голос зазвучал уверенно. — Я всё расскажу, — повторила Доркас. — Всё. Пусть все знают.

Допрос Доркас Феркл Причарда вымотал — хотя, вроде бы, ничего особенного ему делать не пришлось: сиди себе да слушай. Но сил на него он потратил столько, что, отведя её в самую дальнюю камеру и закрыв там, решил сделать паузу. Тем более, что был уже довольно поздний вечер, а он сегодня даже не обедал — да и смысла в дальнейших допросах он не видел. Ферклы просто подтвердят то, что рассказала Доркас — да, конечно же, с деталями, которые, возможно, помогут отправить в Азкабан ещё кого-нибудь, кроме тех, для кого уже можно было подготавливать там место. Могут и переночевать тут — заодно посговорчивее станут, а дети хотя бы одну ночь проведут нормально. Надо только отправить кого-нибудь на смену девицам из ДМП, что остались с ними.

С другой стороны, время близилось к одиннадцати — они там, наверно, уже спать легли. Может, руководство как-нибудь само сообразило? Ну, а нет — не страшно: там переночуют. Хотя спать в такой грязи, конечно, мерзко — ну да, что поделать. Ничего, потерпят.

Причард потянулся с хрустом и, раздумывая, начинать ли следующий допрос или в самом деле… хотя, стоп! Какие девицы из ДМП?! Он же сам пару часов назад отпустил родителей этих детей. Нет, всё — никаких допросов. Хватит. Надо бы поесть и выспаться… Но сперва поесть. Где-нибудь — потому что сил готовить что-то у него не было.

Так что Причард запер кабинет и отправился на выход — однако, проходя мимо кабинета Главного аврора, увидел свет в приёмной. Удержаться он не смог, конечно, и, постучавшись в кабинет Поттера, услышал:

— Грэм? Заходи.

Внутри, помимо хозяина кабинета, обнаружилась Гермиона — и стол с остатками ужина.

— Узнал что-нибудь? — спросила Гермиона, и добавила: — Ты голодный, вероятно?

— Да и да, — ответил Причард, садясь без приглашения к столу и складывая кусок хлеба с сыром пополам, чтобы целиком засунуть в рот. — Пять минут — поем и расскажу, — попросил он.

— Мы тут думали как раз, — сказала Гермиона, наливая ему чай, — как нам вытащить детей оттуда. И главное, куда их потом девать. Их тринадцать — не думаю, что Вейси захотят их взять.

— Двойняшек можно с матерью оставить, — сказал Причард, быстро жуя хлеб, сыр, огурец и остатки какого-то рагу. Кажется, мясного. — Отселить их только и работу ей найти.

— Ты про Мелиор? — уточнил Поттер, и Причард только сейчас увидел висящее в воздухе родовое дерево Ферклов. Не иначе, Гермиона сделала — аккуратно так…

— Угу, — кивнул Причард. — Она сломлена, конечно, но детей обижать не будет. Хорошо бы, чтобы кто-нибудь за ней приглядывал… Там, возможно, есть, кому. Но не поручусь. Вон там, — он подтянул к дереву к себе и ткнул вилкой в один из листков. — Леир. Если его отыскать, может, он помог бы. Вроде бы они общались с ней когда-то весьма неплохо.

— Он живёт у магглов, — сказал Поттер, и пояснил в ответ на вопросительный взгляд Причарда: — И его сын тоже — двадцать лет назад министерство выдало им маггловские документы по запросу. Сделал, кстати, весьма приличную карьеру и сейчас, я бы даже сказал, богат. Да и Леир не беден. Мы предположили, что сын — Мэдок — сквиб.

— Сквиб, да, — кивнул Причард. — Но отец его увёз — не дал превратить в ежа. Доркас ему помогла. И Мелиор… в общем, она, кажется, единственный вменяемый человек там. Среди взрослых. Но с детьми возиться в одиночку она не потянет — нужен кто-то посильнее. Я, признаться, тоже об этом Леире подумал. Где его искать, вы в курсе?

— Найдём через магглов, — пожал плечами Гарри, — не велика премудрость.

— Но, допустим, он даже заберёт к себе эту Мелиор и девочек. Остаётся ещё одиннадцать человек, которых просто нельзя оставлять с родителями! — сказала Гермиона. — Но куда их?

— А как именно их не оставить с ними, тебя не занимает? — ухмыльнулся Причард, куском хлеба вылизывая остатки рагу с тарелки.

— Да ну, что это такое? — возмутилась Гермиона, вызывая эльфа. — Погоди — сейчас тебе принесут чего-нибудь. И нет, как это сделать, я примерно представляю. Сомневаюсь, что Визенгамот откажет мне в ходатайстве — но для этого нужно понять, куда деть их всех. Ладно, старшие пока что в школе, и до лета время есть — но шесть младших надо куда-то деть сейчас! Это если в самом деле двойняшек можно оставить с матерью.

— Может быть, она возьмёт ещё кого-нибудь? — предположил Гарри. — Сестру Ламорака, например — ей семь, тем двойняшкам — восемь… как считаешь?

— Думаю, возьмёт, — согласился Причард. — Да, пожалуй, девчонку надо к ней отправить — она всё равно там всеми малышами занимается. Остаётся пятеро — плюс школьники. Итого десяток.

— Из которых восемь мальчиков и две девчонки-школьницы, — подвёл итог Поттер. — Но школьники пока что в Хогвартсе — а вот куда срочно деть пятерых мальчишек от десяти и до шести лет? Абсолютно диких, в общем-то.

— Ламорак не дикий! — возмутился Причард. — По крайней мере, не был диким, когда попал к Вейси — я же его видел. Так что старшие уже нормальные должны быть, а вот младшие, конечно, да…

— А я знаю, кто бы мог их взять, — вдруг заявила Гермиона. — Но пока не знаю, как это проделать юридически.

— И кто такой герой? — хмыкнул Причард.

— Их бы приняли в «Яблоневом лесу», — уверенно сказала Гермиона. — Я уверена. И Винд бы справился — не таких приводил в чувство. Но как их передать туда — не знаю. Они ведь не оборотни.

— Ну так, это дело поправимое, — заржал Причард. — Подождём до полнолуния — и проблема решена.

— Очень смешно, — недовольно прокомментировала Гермиона. — Предложи своё решение.

— Да хорошая идея, — поддержал её Поттер. — Опять же, вот уж кто никаких Ферклов не испугается — это Винд и Коттон. Да и остальные обитатели «Леса», полагаю, смогут дать отпор, если понадобится. Но как это провести через Визенгамот — вопрос, да. И я, кстати, знаю ещё одну кандидатуру, — он заулыбался.

— Ты их что, домой забрать решил? — присвистнул Причард. — Свои выросли — по малышне соскучился?

— Нет, мы с Джин не подойдём, — возразил он. — Нас же вечно дома нет — а тут нужен кто-то, кто с ними будет заниматься. А вот МакНейр всегда дома — у него же школа. Парням — в самый раз.

— А что, — задумчиво проговорила Гермиона, — это мысль… И как раз ему скорее отдадут после всей этой истории с фан-клубом. И он человек известный, он авроров тренирует… Слушай, — она заулыбалась, — Гарри, это выход! А он согласится? Пятеро детей — немало, а потом ведь с каникул вернётся ещё столько же. Это при условии, что этой Мелиор вообще можно доверять детей.

— Я поговорю, — пообещал Гарри. — Полагаю, что вопрос будет скорее в наличии места — у них дом не очень-то большой. Но не думаю, что МакНейры откажут.

— Ну, дом можно и достроить, — сказала Гермиона.

— Да ну что ты, — не сдержался Причард. — И кто даст на это денег? Может быть, Визенгамот?

— Как Визенгамот — конечно, нет, — ответила она спокойно. — А вот частные пожертвования мы, пожалуй, наберём. Тут ведь не так много надо. Десять человек вполне поместятся в трёх комнатах: одну девочкам и две для мальчиков. В любом случае, там им будет лучше, чем сейчас.

— Вы, похоже, всё решили? — спросил Причард. Появившийся в этот момент эльф принёс ему, наконец, большую тарелку свиного рагу, в котором мяса было ощутимо больше, чем картошки или помидоров, что несколько отвлекло Причарда от разговора — впрочем, ненадолго. — А МакНейров вы спросили? Это ж не один ребёнок и не два — это целая толпа! Которую, между прочим, надо содержать, кормить-обстирывать, учить, воспитывать… Оно им точно надо? И потом, у них и собственные дети есть, причём маленькие — почему вы так уверены, что они им захотят подобную компанию?

— Ну, возможно, кто-нибудь из Ферклов согласится кого-нибудь из них забрать? — с некоторым сомнением проговорила Гермиона. — Кто-нибудь из тех, кто живёт отдельно.

— А их, кстати, много? — спросил Причард, разглядывая древо, и сам ответил: — Не так чтобы…

Их было пятеро, таких Ферклов: две из них принадлежали к поколению родителей Лорелей и являлись её тётками, остальные — к её собственному, и были её братом и кузинами. Они все давным-давно расселились по всей Великобритании, а одна из тёток так и вовсе умерла уже года три назад. Никаких других подробностей Причард про них не знал — но ведь это можно выяснить. Ещё одним, шестым, был тот самый Леир.

— Пятеро, — озвучил очевидный ответ Поттер. — Я пока что мало о них знаю — завтра-послезавтра вызовем их и поговорим. Но я не уверен, что они захотят помочь.

— А в МакНейрах уверен, — хмыкнул Причард. — В Винде, вероятно, тоже? — поинтересовался он, иронично глянув на Гермиону. — Интересная закономерность вырисовывается: бывшие преступники вызывают у вас большее доверие, нежели добропорядочные обыватели.

— Да ты знаешь, — поддержал его тон Поттер, — что-то я, чем живу дольше — тем больше убеждаюсь, что никаких добропорядочных обывателей не существует. И порой они страшнее Пожирателей — тех хоть видно было сразу. А тут Ферклы жили так столетьями — и ничего никто не замечал! И сейчас бы не заметили, если бы не Ламорак и его письмо. Ты наелся, наконец? — спросил он нетерпеливо. — Что ты там рассказывать хотел?

Причард глубоко вздохнул и шумно выдохнул, а затем отставил миску с недоеденным рагу и сказал:

— Двоих мы наверняка посадим. Может, даже и троих. Было превращение. Давно, но было.

В кабинете повисла неприятная тяжёлая тишина.

— Рассказывай, — велел Поттер тем самым ровным голосом, которого в аврорате боялись по-настоящему. Пока Поттер орал — а такое тоже иногда случалось — можно было надеяться, что буря пройдёт стороной, но когда он начинал разговаривать вот так спокойно, становилось страшно даже тем, кто плохо его знал.

— Если коротко, то у Тристана и Доркас Феркл был ещё один ребёнок, самый старший, — сухо сообщил им Причард. — Сын. И сквиб. Его и превратили. Другим детям в это время было не больше четырёх — им про превращение не говорили, а парнишку они, разумеется, со временем забыли. Поэтому во время допроса они ничего и не рассказали: они действительно его не помнят. И не знали ничего.

— Превращал кто? — спросил Поттер.

— По словам Доркас, её муж и свёкр. Но надо проверять — их я не допрашивал, сил уже нет никаких. Завтра. Пускай тут переночуют.

— Я сам допрошу, — предложил вдруг Поттер. Именно что предложил — и глянул вопросительно.

— Давай вместе, — тут же решил Причард. — Хочешь — можно сейчас. Я, вроде, уже передохнул.

— Давай вместе, — согласился Поттер. — И сейчас. Хочешь, оставайся, — предложил он Гермионе, и она кивнула.

— Кофе есть? — спросил Причард, потирая глаза. — Чай — это, конечно, хорошо, но кофе лучше. Я его готов даже просто сгрызть, — попытался разрядить он атмосферу шуткой, но ни Поттер, ни мадам Уизли его не поддержали.

Допросы Ферклов Причард с Поттером закончили почти к утру. Впрочем, никакой особенной усталости они не ощущали — сказывались и привычка, и адреналин от полученной информации.

— За недоносительство не судят, — сказал Причард, отведя Анстис Феркл в камеру.

— Иногда я думаю, что жаль, — жёстко отозвался Поттер. — Знаю, знаю — подобных прецедентов создавать нельзя, — сказал он Гермионе, — но порою очень хочется.

— А мы это иначе сформулируем, — сказала Гермиона. — Я всё думала — неужто всех их просто так придётся отпускать. А потом я вспомнила: есть такая вещь, как «подготовка преступления». И если преступление совершено, или не совершено, но не по вине готовящих его, это наказуемо. Не так, чтоб слишком, но всё же лучше, чем совсем ничто.

— Герми, — Поттер аж заулыбался. — Ты права! И эту подготовку вполне можно вменить всем старшим Ферклам.

— С младшими сложнее, — она кивнула, — а вот старшим, ты прав, можно. Года два-три… может, даже пять они там просидят — уже хоть что-то.

— Если они вообще оттуда выйдут, — заметил Причард. — Всё-таки сто пять — не молодость. А там сырость и дементоры.

— Нет там сырости! — почему-то возмутилась Гермиона. — И дементоров там контролирует охрана.

— Угу — и вообще, здоровый морской климат ещё никому не навредил, — кивнул Причард.

Гермиона фыркнула вдруг — и расхохоталась, Причард подхватил, а через несколько секунд к ним всё-таки присоединился Поттер.

— Всё, расходимся, — решил Поттер, утирая глаза. — Надо хоть несколько часов поспать. Завтра… нет — уже сегодня день тяжёлый.

— Ладно, — решилась Гермиона. — Пойдёмте к невыразимцам за хроноворотом.

— И что скажем? — скептически поинтересовался Причард. — Мол, нам бы выспаться?

— Скажем, что для дела, — ответила она. — Мол, нам нужно закончить допросы до утра — а мы не успеваем. Дадут, никуда не денутся. Мне точно не откажут.

— Ничего себе у вас приёмчики, — с деланным неудовольствием пробурчал Причард. — И часто вы так, госпожа глава департамента?

— Периодически, — она улыбнулась. — Больше, чем на шесть часов, отступать назад нельзя — но сейчас только четыре утра, нам хватит выспаться. Только спать придётся где-то в гарантированно пустом месте, куда не придёт никто.

— Пошли ко мне, — тут же предложил Причард. — Там только Поттер, но, наверно, книззл не в счёт?

— Не в счёт, — согласилась Гермиона. — Пойдём, пожалуй. Спасибо.

— Кровать, правда, у меня одна, — сказал Причард, — но есть ещё диван. Удобный. Кровать, в принципе, можно поделить — и…

— Нет уж, — возразила Гермиона. — Воспоминание — дело тонкое… подглядит кто — потом не объяснишься. У меня в задней комнате есть диван удобный — возьмём его.

…Хроноворот они и вправду получили без проблем, и поэтому в восемь утра, выспавшиеся и свежие после душа завтракали на большой кухне квартиры Причарда в компании сидящего на дальнем краю стола книззла, тоже получившего свой завтрак в красной мисочке.

— Я подумала, пока спала, — говорила Гермиона. — Надо сделать вот что. Гондульфуса и Тристана мы обвиним в превращении, и поскольку мальчик явно так там и погиб, мы квалифицируем это как особо жестокое убийство. Вряд ли их осудят на пожизненное, но лет десять могут дать, я думаю. Если не пятнадцать. Доркас обвиним в пособничестве — она получит лет пять-восемь, полагаю. Остальных — Анстис, Пейдж и Персиваля — в подготовке. И это будет процесс номер один, — она подняла вверх указательный палец.

— Та-ак, — протянул Причард. — А с детьми как?

— А пока никак, — сказала Гермиона. — Им придётся потерпеть ещё немного. Сейчас мы выдвигаем только это обвинение и рассматриваем только это дело. Непременно с привлечением прессы, зрителями и большим — главное, как можно бОльшим! — шумом. И получаем, — она сделала паузу, — прецедент. После чего уже тихо и спокойно открываем дело с подготовкой следующего преступления — или преступлений. И отправляем всё младшее поколение взрослых за это в Азкабан, добиваясь от Визенгамота оговорки в приговоре о том, чтобы после их возвращения дети сами бы решали, с кем им жить, — она намазала тост абрикосовым джемом, положила сверху сыр и откусила.

— Ух ты, — сказал Причард. — Прецедент. А ты права! — его ноздри хищно затрепетали.

— Права, конечно, — согласилась Гермиона. — Я лежала и всё думала, что бы такое придумать, чтоб наверняка. А утром у меня всё сложилось. В общем, так, — сказала она, задумчиво глядя на свою яичницу, — вы сейчас идёте оформлять всё — так, чтобы к обеду у меня на столе лежало то, с чем можно подавать заявку на созыв заседания Визенгамота. Когда дата будет назначена, надо будет организовать утечку в прессу — чтоб пришло побольше зрителей. Ну и трансляцию нужно организовать, конечно — этим я займусь. А вы оформляйте обвинение и ищите оставшихся Ферклов — пока просто ищите, — подчеркнула она. — Потом, после суда, нужно будет поговорить с ними — и с МакНейрами. Да и с Виндом — на всякий случай. Вдруг понадобится.

— Я поговорю, — пообещал Поттер. — А с Виндом, полагаю, лучше будет Вейси пообщаться — они дружат. Ты права — трансляция важна, — добавил он, кивая.

— Хорошо бы, чтобы там не всплыла история Лорелей, — добавил Причард. — Она же тут вообще не при чём.

— Нет, конечно, — Гермиона удивилась. — А что за история?

Причард открыл было рот — и замер. А потом сказал с досадой:

— Да ничего. Просто не хочется, чтобы её имя вспоминали.

— Говори уже, — потребовал Поттер. — То-то я от Малфоев в своё время так ничего и не добился, кроме загадочных взглядов… Скажи, а то сам узнаю! — полушутливо пригрозил он.

— Да я как-то думал, что вы в курсе, — сказал Причард, злясь сам на себя.

— Так мы станем — как только ты нам всё расскажешь, — подбодрила его Гермиона. — Говори уже.

— Ну, она когда-то в «Спинни» работала, — неохотно сказал Причард. — Там с Лео и познакомилась.

— Хочешь сказать, что Вейси женился на проститутке? — с некоторым удивлением проговорил Поттер. — Надо же, — добавил он негромко. — Я не ожидал.

— Сюрприз, — буркнул Причард. — У тебя, надеюсь, хватит такта не показывать при встрече, что ты в курсе?

— Где мне, — разумеется, не мог удержаться от ехидства Поттер. — Полагаю, это не всплывёт — с чего бы? Даже на слушании Ламорака Феркла не всплыло — с чего теперь-то? Может, родственники вообще не в курсе.

— Кстати, странно, что не всплыло, — заметил Причард озадаченно. — Они в курсе, точно: Ламорак-то знает. Знал с самого начала — ему рассказывали. Почему же они не сказали ничего? — он нахмурился.

— Как почему? — удивлённо спросила Гермиона. — Чтобы маму с папой не позорить. Да и деда с бабкой. И самим, конечно, тоже не запачкаться. Как это у нас в семье такое? Им бы всё равно не помогло — мало ли, кто кем работал двадцать лет назад — а позор бы был на всю страну. По-моему, это очевидно.

— Я боюсь даже подумать, откуда ты так хорошо знаешь психологию людей этого типа, — глумливо ухмыльнулся Причард.

— Люди всюду одинаковы, — ответила она. — Но ты бойся — хоть чего-то же ты должен бояться! А то как с тобой работать? — она допила свой кофе и встала. — Спасибо за завтрак — я работать, — она погладила немедленно растянувшегося на столешнице животом кверху книззла и пошла к камину.

— Мы идём! — крикнул ей вслед Поттер, и она, махнув ему рукой, исчезла в зелёном пламени.

— Забыл сказать, — спохватился Причард. — Я пообещал Доркас Феркл, что она не увидит других Ферклов ни на суде, ни во время. Надо прошение писать.

— Пиши, — кивнул Поттер. — Ты её жалеешь, что ли? — спросил он с некоторым удивлением.

— Нет, конечно, — очень удивился тот. — Я бы пожалел, если б она попыталась что-то сделать — или если бы ей объективно было некуда пойти. Но молодая здоровая ведьма — да пришла бы в аврорат, какой муж бы ей что сделал? Это восемьдесят первый год — Крауч ещё был! Да этого супруга тогда бы в Азкабан и упекли — не разбираясь и не заморачиваясь никакими доказательствами.

— Как ты радостно об этом говоришь, — усмехнулся Поттер.

— Ну, я не могу не думать о том, как это удобно, — признал Причард. — Да, я понимаю, злоупотребления и всё такое — но иногда… да ты сам разве никогда об этом не мечтал? Вот ни разу?

— Почему ни разу, — усмехнулся Поттер. — Было. И сейчас как раз тот случай… но потом я вспоминаю крёстного, и мечты развеиваются. Есть вещи, которые попросту нельзя делать.

— Зануда, — буркнул Причард, допивая кофе. — Да, нельзя — но хочется же! Иногда. Представь, как сейчас всё было бы легко и просто.

— Самый лёгкий путь далеко не всегда приводит именно туда, куда вроде бы ведёт, — ответил Поттер почему-то весело. — Всё, идём работать, — он легко поднялся со стула. — Оформляй всё — и приноси. Помощь нужна?

— Ты, как говорится, не мешай, — Причард отправил посуду в мойку и, зачаровав их, открыл дверцу шкафа с сушилкой. — Этим и поможешь. А то когда начальство в бумажную работу вмешивается, начинается такой бардак…

— Решил стажёров поучить? — понимающе осведомился Поттер, и Причард рассмеялся:

— Да. Им полезно — ну и мне работы меньше. Нам же надо, чтоб всё идеально было — а они старательные. Сделают всё в лучшем виде — а я потом проверю.

— О чём ты думаешь? — тихо спросил Леопольд.

Лорелей, лежавшая на его плече, спросила так же тихо:

— Как ты понял, что я не сплю?

— Ты иначе дышишь, — ответил он, находя под одеялом её руку. — Так о чём?

— Я так долго всё это не вспоминала, — ответила она. — Я думала, что, может быть, совсем забыла. Знаешь, я на днях проснулась среди ночи в полном ощущении, что я там. И мне опять одиннадцать, и никто не знает, получу ли я письмо, потому что мне никто не верит, что тогда та чашка замерла…

— Но письмо придёт, — он обнял её.

— Придёт, — ответила она тихонько. — Ты там был… как… там?

— Я вообще не понимаю, как так можно жить, — ответил он. — И для чего. Зачем люди сами для себя устраивают ад.

— Там четырнадцать детей, — проговорила Лорелей. — Нас было намного меньше… Мне даже думать страшно, как они живут. Жаль, что Леир уехал…

— Твой самый старший брат? — не сразу, но вспомнил Леопольд.

— Брат, да, — она вздохнула. — Он был… он был сильным. Даже мама его никогда не трогала.

— Он тебя защищал? — спросил Леопольд о том, что единственное его волновало по-настоящему.

— Нет… не то чтобы, — ответила она. — Он… при нём мама всегда была… потише. Словно опасалась его, что ли… Может, потому что он никогда её не боялся. Ни её, ни кого-либо ещё. Мог ответить ей, мог укусить, к примеру… А когда она его наказывала и запирала, например, в сарае, говорил: «Однажды я вырасту. И я это тебе запомню». Нас он никогда не обижал, но я не могу сказать, что защищал. Он был замкнутым всегда… но иногда читал нам. Даже, наверное, довольно часто, — поправилась она, подумав. — Он любил читать. Вив и Утер книжки не любили, да и Эн — не очень, а мы с Мел, Пелом, Корином и Несс любили его слушать. Иногда он нас учил чему-нибудь… я так жалела, что он как раз закончил школу, когда я поступила, — она вздохнула. — Тем, кто с ним учился, Леир помогал…

— А тебе нет, значит? — сумрачно спросил Леопольд.

— Я же видела его два месяца в году, — попыталась она заступиться за брата. — Только летом. На остальные каникулы мы оставались в школе. Дома колдовать мне всё равно было нельзя, но что-то из уроков он мне объяснял. Просто он был слишком взрослым, и тогда только закончилась война… всем нам было трудно.

— Ты его любила? — спросил он. — Ты его так защищаешь.

— Я не знаю, — ответила она. — Но он был… Он не обижал меня — и никого из нас. И другим детям не давал. Родителям он, конечно, ничего не мог сделать, но с ним всё равно было спокойнее. Хотя он редко вмешивался. Но всё равно.

— Я долго думал, что ты была единственным ребёнком, — сказал Леопольд. — Ты никогда не говорила ни о сёстрах, ни о братьях. Вы не дружили?

— Понимаешь, — она повернулась к нему лицом, — там не дружат. Я вообще не знала, что это такое — только в книжках видела, а потом вот в школе… но я всё равно не понимала толком, как это. Очень долго не понимала. Просто там… там всегда был каждый за себя. Мы… наверное, в каком-то смысле мы дружили с Мел — мы были с ней похожи. Как ужасно, что она осталась там… я надеялась, что хотя бы… в смысле, — она смутилась и улыбнулась, — что и у неё всё сложилось. Мелли не хотела оставаться там — когда меня выставили, она тоже собиралась уходить… но потом мы друг друга потеряли. Я надеялась, что она ушла…

— Видишь — нет, — он погладил её по волосам. — Она старше или младше?

— Старше на два года, — она прикрыла глаза и прижалась щекой к его ладони.

— Ты хотела бы её увидеть? — продолжал он.

— Я не знаю, — покачала головой она. — Мы не виделись лет тридцать… я боюсь, наверное, — призналась Лорелей. — Боюсь увидеть, какой она стала.

Они замолчали — Лорелей обнимала Леопольда, и её голова лежала на его плече, и казалось, что она уснула, но он точно знал, что это не так. Сам же он лежал и пытался найти какое-то приемлемое для себя и радующее жену решение. Приглашать кого-то ещё в дом он не хотел категорически: от одной мысли об этом у него противно сжимались все внутренности. Это его дом, и он не хочет видеть здесь чужих. К Рику он слегка привык, и потом, в той ситуации отказать парню в помощи было невозможно. Но сейчас сознательно губить то, что он имел, Леопольд был не готов категорически.

Но и самоустраняться от сложившейся ситуации тоже было бы… неправильно. Соблазнительно, конечно, но уж очень подло и трусливо — нет, определённо, жить потом с подобным осознанием себя Вейси не хотел.

— Можно снять здесь дом, — сказал он, наконец. — Поблизости. Это будет дорого, конечно, но я правда не готов их приглашать сюда.

— Дом? — спросила Лорелей, приподнимаясь на локте.

— Для твоей сестры… для Мел. Как её полностью зовут?

— Мелиор, — сказала осторожно Лорелей. — Ты хочешь, чтобы…

— Не хочу, — возразил он, возможно, даже резковато. — Но так это тоже оставлять нельзя. Брать сюда, к нам их я не хочу… Я просто не смогу так, Лей, — он прикрыл глаза и покачал головой. — Но и сделать вид, что мы об этом ничего не знаем, невозможно. Надо хоть кого-нибудь оттуда вытащить.

Посещение дома Ферклов произвело на Леопольда неизгладимое впечатление. Он ходил тогда по комнатам и коридорам, смотрел на грязь и нищету и холодел от омерзения и ярости, представляя, что когда-то его Лорелей вот здесь жила. Спала в одной из этих кроватей и, наверное, в таких же тряпках. И её ведь тоже запирали с курами и оставляли в том «лесу»…

И когда этим вечером к нему на работу вдруг явился Поттер, Вейси не стал сразу же отказывать ему, хоть и с самого начала знал, что принять в доме детей этих не готов. Они тогда очень долго говорили — и впервые за последние лет двадцать делали это без холода и напряжения. Просто и по-деловому — и едва ли не приятельски… или уж, по крайней мере, по-товарищески. Вейси обещал ему подумать и на днях сказать, что они с Лей смогут сделать — вот и думал. Поттер говорил, что Мелиор навряд ли светит обвинение хоть в чём-то — но одна она с детьми не справится, и просить её взять под опеку ещё кого-нибудь, кроме младшей сестры Ламорака, он определённо не рискнёт. Правда, непонятно, что делать со старшими детьми в летние каникулы — допустим, большую часть можно в качестве наказания отправить работать на какую-нибудь маггловскую ферму, но им ведь нужно будет как минимум оставить время для летнего домашнего задания. Хотя, возможно, выйдет договориться с хозяевами фермы о каком-нибудь свободном времени… однако в любом случае, наказание не бесконечно, и на следующее лето им нужно будет где-то жить. А ещё кто-то должен будет им купить одежду и учебники.

Это сделать Вейси был готов — но вот пригласить их в дом… пусть даже и на лето… Мало того, что у них просто не было свободной комнаты, так ещё и Рик… Ламорак вряд ли будет рад всё время видеть рядом тех, кто едва не отправил его в лес. Поэтому Поттеру он пока помощи не предложил, пообещав всё обсудить с женой и всё обдумать.

Однако разговора с Лорелей толком не получилось. Она выслушала его молча — а потом заплакала, и какой уж тут был разговор? Леопольд отвлёк её на что-то, и до конца вечера даже не упоминал про Ферклов — но теперь они вернулись к ним.

— Если Мелиор будет жить где-нибудь поблизости, — заговорил Леопольд, — ты сможешь помогать ей… в принципе, мы оба сможем навещать их хоть каждый день, если это будет нужно. Старшие там будут только на каникулах — ну справится же она как-то пару месяцев в году. Если ты, конечно, хочешь этого, — добавил он.

— Я не знаю, — очень тихо ответила Лорелей. — Дети — это… это другое. Я боюсь, — она уткнулась лицом ему в плечо. — Боюсь её… их всех увидеть. Боюсь увидеть, какими они стали. Мел особенно…

— Ты подумай, — попросил он. — Как решишь — так и будет. Честно говоря, — добавил он с заметным облегчением, — я сам вовсе не мечтаю видеть их поблизости. Помочь мы поможем, разумеется — но лично мне бы было много проще и приятнее делать это на расстоянии.

— Мне надо решить прямо сейчас? — спросила Лорелей.

— Нет, что ты! — Леопольд успокаивающе поцеловал её в висок. — Нет, конечно, нет. До суда ещё есть время. Лей, послушай… может быть, тебе с ней встретиться? С сестрой? Ничего не обещай ей — просто вы поговорите… а потом решишь.

— Ты пойдёшь со мной? — попросила Лорелей.

— Пойду, конечно, — согласился он немедленно и признался: — Я бы тебя сам об этом попросил.

— А когда? — спросила она напряжённо, и он сказал:

— Лей, можно этого вообще не делать. Мы просто поучаствуем во всём этом финансово — и всё. Мы вообще тут ни при чём.

— Мы при чём, — возразила Лорелей. — Они мне племянники…

— Они выгнали тебя, — сказал он.

— Родители, — мотнула она головой. — Не дети. Но я не… я так не хочу всё это вспоминать, — она вздохнула. — Но ты прав: они в этом не виноваты. Я… я подумаю. До завтра. Хорошо?

— Думай, сколько хочешь, — он поцеловал её и прижал к себе. — Хочешь — скажем Поттеру, что мы на это не готовы. В конце концов, у него там были и другие варианты — да и всё равно всем мы не поможем. От нас никто этого не ждёт. Лей, такие вещи должны делать те, кто это умеет — иначе можно только ещё больше навредить.

— Куда больше-то? — она вздохнула и сжала его руку.

— Всегда есть, куда, — сказал он убеждённо. — Вот что. Для начала мы напишем Рику и спросим, что он сам об этом думает, и хотел бы он, чтобы брат и сёстры жили рядом, или нет. И ты знаешь — я вполне пойму, если он откажется. А там посмотрим.

Лес шумел тихо и успокаивающе. Ветра почти не было, и небо было ясным, так что Поттер и МакНейр сидели перед домом на крыльце, разговаривая и приглядывая за игравшими на поляне перед домом мальчиками. Двое братьев — в общем-то, похожих на отца — с воплями и хохотом носились друг за другом. И хотя между ними было почти два года разницы, они казались почти ровесниками: оба длинноногие, длиннорукие и широкоплечие, они различались разве что цветом волос и глаз — у старшего и те, и другие были заметно светлее, чем у младшего.

— Я не успеваю следить за тем, как они растут, — заметил Поттер. — Кажется, что завтра уже в школу.

— Кирану до неё ещё четыре года, — возразил МакНейр. — А Ниану так все шесть.

Имена своим сыновьям Роуэн и Уолден выбрали в честь прадедов: первого назвали в честь Кирана МакМиллана, без которого бы, как Уолден искренне считал, не было бы никакой свадьбы, младшему же досталось имя деда самого МакНейра.

— А у меня ощущение, что я вчера видел Кирана младенцем, — сказал Поттер. — И мы с вами занимались, а его колыбель парила в воздухе…

— Мне вот тоже так же кажется, — МакНейр улыбнулся. — А Роуэн считает, что это было двести лет назад. Что до дела, с которым ты пришёл — мне бы с ней поговорить. Но, в принципе, не вижу ничего невозможного. Десять человек — это не так много. Тем более, что малышей там только пятеро.

— Поговори, конечно, — кивнул Поттер. — Я не предлагаю тебе ничего решать сейчас. На самом деле, есть ещё вариант с Виндом — в принципе, ему, во-многом, будет проще. Всё же там община.

— Но самим бы детям как раз попасть в нормальную семью, — возразил МакНейр. — Им бы помоложе кого-нибудь вместо меня, конечно, — усмехнулся он, — но уж тут что есть.

— У тебя полно народу «помоложе» занимается, — возразил Поттер. — Им бы в принципе в нормальную семью, тут ты прав. Я поэтому пришёл к тебе сначала, а не к Винду. Ну и плюс, они, конечно, оборотни — это будет сложнее юридически оформить. А ты — приличный человек, тренируешь аврорат и ДМП и…

Он умолк, давая МакНейру отсмеяться.

— Приличный человек? — переспросил тот, утирая слёзы.

— Поспорь, — кивнул Поттер.

Младший мальчик, неотвратимо догоняемый старшим братом, подлетел к ним и с разбега кинулся МакНейру на шею со счастливым воплем:

— Папа, спаси меня!

— Так нечестно! — старший затормозил в паре шагов от них и топнул ногой. — Пап, отдай его!

— Ну, почему нечестно? — сказал Уолден, сажая довольного Ниана себе на колено. — Он использовал все имеющиеся в наличии ресурсы — и выиграл.

— Он нечестно выиграл! — недовольно сказал старший.

— Вы оговорили в правилах, что нельзя бежать ко мне? — уточнил его отец.

— Ну… нет, — мальчик понурился, и обиженно поглядел на брата. — Ну и ладно, — буркнул он. — И сиди тут. А я в лес пошёл.

— Я с тобой! — младший тут же соскользнул с колена, но Киран отказал:

— А вот и нет. Ты играл нечестно: я обиделся!

— Папа! — Ниан расстроенно обернулся к Уолдену, но тот развёл руками:

— Я не могу его заставить. Это ваши правила и ваши игры. Если он не хочет брать тебя с собой — значит, пусть идёт один. Далеко не уходи, — велел он мальчику.

— Не боишься? — спросил Поттер, когда парнишка скрылся за деревьями, а его расстроенный младший брат неуверенно топтался на краю поляны.

— На них чары, — ответил МакНейр. — На обоих. Ну и лес тут зачарован — до болота не дойдут. Ничего, пусть привыкают — им полезно.

— Я бы побоялся, — покачал головой Поттер.

— Я тут сам так вырос, — возразил МакНейр. — С детства в лес ходил — и с дедом, и один. Сейчас понимаю, конечно, что на мне тоже чары были — но тогда я этого не знал. Пусть пойдёт проветрится. Полезно.

— Тебе его не жалко? — Поттер кивнул на младшего мальчишку, расстроенно бродившего по краю поляны и сбивавшего травинки маленьким ножом.

— Жалко, — улыбнулся Уолден. — Но они должны учиться договариваться. Они дружат, — улыбнулся он опять. — Это мелочи — Кир через полчаса вернётся, и они помирятся. Увидишь. Я о Ферклах никогда не слышал… Сейчас вот пытаюсь вспомнить — вроде с нами кто-то из них учился, не на нашем курсе, а где-то рядом. Но я не уверен. В любом случае, я ничего особенного вспомнить не могу. Никаких ужасов, которых ты рассказываешь.

— Так то школа — а то дом, — ответил Поттер. — В школе они все ведут себя обычно. Значит, ты возьмёшься, если Роуэн не будет против?

— Я думаю, где их разместить, — сказал МакНейр. — У нас есть две свободных комнаты — но на десять человек… не знаю. Не уверен. Тем более, что там две девочки.

— Они уже довольно взрослые, — сказал Поттер. — Обе школьницы. То есть они будут тут у вас только два месяца.

— Почему вдруг два? — удивился МакНейр, и Поттер пояснил:

— В летние каникулы. Остальное время они все проводят в школе.

— Рождество в школе? — нахмурился МакНейр. — По-моему, это скверная идея. В принципе, если разобрать чердак, может, можно там комнату сделать… или отделить кусок гостиной. Я подумаю и посоветуюсь. Но сперва надо поговорить с Роуэн. Хотя я сомневаюсь, что она откажет.

— Эй, — раздался голос ушедшего было в лес Кирана. Ниан, угрюмо возившийся у дальнего края поляны с травинками, встрепенулся и побежал к вышедшему из леса брату. — Там малинник полон ягод, — сказал тот, подходя к Ниану. — И землянику я нашёл. Тащи корзинки, — велел он, и младший радостно побежал в сарай.

— Хорошо тут у тебя, — сказал Поттер. — Я, сказать по правде, опасаюсь, что эти дети всё испортят.

— Почему? — удивился МакНейр. — Я не собираюсь их усыновлять. И от века же люди брали в дом воспитанников — дело-то обычное. А мальчишкам привыкать пора: в школе у них своей комнаты не будет. Прокормить мы их прокормим…

— Ну, на это деньги мы найдём, — возразил Поттер. — Если уж Визенгамот поручит их кому-то, выделит и деньги. Это же не одного ребёнка взять, а десять.

— Ну, тем более, — сказал МакНейр, глядя, как Ниан бежит через поляну к брату с четырьмя большими плоскими корзинами и улыбаясь его правильному выбору.

— Мы пошли, пап! — крикнул Киран, забирая две из них.

— А ты испечёшь пирог? — спросил Ниан, оборачиваясь. — Малиновый, с орехами?

— Смотря сколько соберёте, — сказал им Уолден, и мальчишки, крикнув:

— Много! — скрылись в лесу.

— Малиновый? — вопросительно уточнил Поттер, и они оба рассмеялись.

— Приходи позаниматься завтра — угощу, — предложил МакНейр. — В конце концов, — продолжил он их прежний разговор, — здесь всё время кто-то есть. Иногда я думаю, что здесь более людно, чем на Диагон-элле.

— Но никто здесь не ночует, — напомнил Поттер. — Да и не живёт. Это же совсем другое.

— Ну так жили же — бывало, — возразил МакНейр. — В конце концов, если это окажется слишком тяжело, можно будет их перевести в «Сад».

— Полагаю, да, — кивнул Поттер. — И, кстати, это будет даже проще сделать.

* * *

К Леиру Ферклу Поттер пошёл лично. Тот жил в Лидсе, почти в самом его центре, занимая верхний этаж старого кирпичного особняка, окна которого выходили на довольно широкую и оживлённую улицу. Поттер пришёл вечером, в начале девятого, надеясь, что если тот работает, то должен уже вернуться в это время — и оказался прав: пара нужных ему окон действительно светилась.

Он поднялся на третий этаж и нажал на кнопку электрического звонка. Раздался мелодичный перезвон, и почти сразу же — шаги, а затем мужской голос поинтересовался:

— Кто?

— Британский аврорат, — с усмешкой отозвался Поттер. — Главный аврор Гарри Поттер.

За дверью на мгновенье наступила тишина. Затем замок щёлкнул, дверь открылась, и на пороге возник довольно высокий худощавый и широкоплечий мужчина в белоснежном махровом халате и белых же носках. Выглядел он довольно моложаво, лет, наверное, на сорок, и обладал вполне ясно различимыми феркловскими фамильными чертами вроде тёмно-рыжих волос и строения лица. Глаза у него были такими же зеленовато-серыми, как у большинства мужчин в семье, и сейчас глядели на Поттера с пристальным недоумением.

— Аврорат? — переспросил он с глубоким удивлением. — И что же понадобилось от меня британскому аврорату?

— Я могу войти? — поинтересовался Поттер, и с огромным удивлением услышал:

— Нет. Я спросил, что вам от меня понадобилось. Меня обвиняют в чём-то?

— Нет, — ответил Поттер, раздумывая, то ли так и говорить через порог, то ли всё-таки войти. Хотя и против воли Феркла. — Скорее, вызывают, как свидетеля.

— Свидетеля чего? — Феркл удивился ещё сильнее.

— Подготовки вашего сына к превращению в ежа, — ответил Поттер. — И вообще всей жизни в доме ваших родителей и деда в целом. Будет суд — нам нужны свидетели.

— Суд? — переспросил Феркл. А потом сказал: — Ну хорошо. Входите. Вот сюда, — он сразу же провёл его в гостиную и указал на одно из кожаных кресел. — Яблочного сока или воды?

— Воды, пожалуйста, — попросил Поттер. Феркл вышел, и он огляделся. Комната была небольшой, но очень чистой и просторной — вероятно, потому, что из мебели здесь было только два светло-зелёных кожаных кресла — больших, удобных и, похоже, дорогих — стеклянный журнальный столик, четыре шкафа с книгами и длинный невысокий комод, на котором стояла простая стеклянная ваза с жёлтыми хризантемами и несколько фотографий. Обычных, маггловских. Хотя нет — тут были ещё и телевизор, висящий на стене напротив комода, и пара картин: одна с весенним, а другая — с летним букетом полевых цветов.

И, конечно же, ковёр. Роскошный — и, вероятно, очень дорогой, отметил Поттер — шёлковый ковёр, кремово-белый, со сложным цветочным узором, он казался абсолютно новым, но что-то подсказывало Гарри, что его купили не вчера. Очевидно, хозяин этой комнаты был тем ещё аккуратистом — что после жизни в доме Ферклов, в целом, было не слишком удивительно.

Леир Феркл вернулся — уже переодевшись в бледно-голубые, почти белые, джинсы и белую футболку — и, поставив перед Поттером стакан воды, сам сел в кресло напротив и потребовал:

— Расскажите, что за суд.

— У вас тут красиво, — сказал Поттер — но взгляд Феркла при этих словах ни на йоту ни смягчился.

— Что за суд? — повторил Феркл. Да, определённо, милым и любезным его назвать было нельзя — впрочем, Поттер мог его понять.

Рассказ Поттера — подробный и довольно обстоятельный — Феркл выслушал беззвучно. Некоторое время после него он молчал, а потом проговорил задумчиво:

— А вы знаете? Я, возможно, помню брата. Я всегда считал, что я это придумал — а он, значит, всё-таки существовал… Ужасно. Я всегда знал, что это не пустые угрозы, — сказал он сурово. — Мы все знали. Я приду на суд, — кивнул он. — Расскажу всё, что смогу вспомнить. Вам сейчас мои показания нужны?

— Нужны, — подтвердил Поттер, доставая пергамент и Прытко Пишущее перо.

Феркл улыбнулся.

— Я совсем забыл обо всём об этом, — кивнул он на перо. — Забавно смотрится.

— Но ведь вы же не могли не колдовать все эти годы? — спросил Поттер.

— Нет, я колдовал, конечно, — согласился Феркл. — Но живу я здесь — вот и отвык.

— Ваш сын… Мэдок в самом деле оказался сквибом? — осторожно спросил Поттер.

— Да, — спокойно кивнул Феркл. — Но он давно уже почти забыл весь этот ужас. И его я вам допрашивать не дам, — предвосхитил он следующий вопрос Поттера. — Оставьте человека в покое. Он давным-давно живёт, как маггл — и счастлив. И предупреждаю: если вы хотя бы сунетесь к нему, от меня свидетельств никаких не ждите. Принудить вы меня, насколько я понимаю, не можете, а сам я в ваш суд не пойду. А от показаний Мэда толку будет мало: он немного помнит. Выбирайте.

— Вы хотите защитить его, — начал было Поттер, и Феркл перебил:

— Хочу. И защищу, — жёстко сказал он. — У меня один сын. Не трогайте его — и я расскажу вам всё, что сумею вспомнить.

— Хорошо, — согласился Поттер, которому, на самом деле, не слишком нравилась идея дёргать человека, нашедшего себя в маггловском мире, и напоминать ему о его особенности. — У меня нет цели причинить кому-то из вас боль, — сказал он. — Но ваши показания нам действительно необходимы. Начнём, если вы не против?

Допрос Леира Феркла, больше напоминающий обстоятельную и неторопливую беседу, затянулся и закончился ближе к полуночи.

— Простите, что так долго, — извинился Поттер. Феркл вызывал у него смесь уважения, симпатии и досады — но не на себя, а на обстоятельства знакомства и, в целом, его жизни. Сложись всё по-другому, возможно, жизнь многих Ферклов могла бы пойти иначе — но случилось что случилось.

— Дело есть дело, — ответил Феркл. — Следовало, вероятно, предложить вам чая… правда, у меня только зелёный — будете?

— Можно просто сока? — попросил Поттер, у которого зелёный чай вызывал ассоциации исключительно с уроками зельеварения.

— Разумеется, — Феркл снова вышел, а Поттер откинулся на спинку кресла, в очередной раз отметив, до чего оно удобно, и потянулся. Давным-давно стемнело, и комнату теперь ярко освещало несколько светильников. Широкое окно закрывали плотные тяжёлые шторы, неопределённо светлые и ложащиеся почти идеальными складками. Несмотря на очевидный минимализм, здесь было уютно — может быть, из-за цветов или фотографий на комоде, или из-за удивительно уютных кресел. — Прошу вас, — вернувшийся Феркл поставил на столик стакан с мутным содержимым, покрытым характерной шапкой, что бывает лишь у только что выжатого сока, и небольшое блюдо с крекерами и печеньем. — К сожалению, что-либо более серьёзное нужно готовить.

— Этого достаточно, — благодарно улыбнулся Поттер и сделал глоток. — Сок прекрасный, — похвалил он искренне. — Но я не слышал шума соковыжималки…

— Я же всё-таки волшебник, — усмехнулся Феркл, снова опускаясь в соседнее кресло. — Вы сказали, что считаете необходимым посадить их всех — кроме Мелиор, — заговорил он. — Вам виднее — хотя мне, признаться, жаль и брата, и кузенов, но если они вправду выросли такими же, как мать с отцом, туда им и дорога. Но с кем останутся их дети? Мелиор, судя по тому, что вы мне рассказали, их одна не вырастит. А один мальчик, которого забрала Лей, не делает погоды. Или они заберут ещё кого-то?

— Не уверен, — качнул головой Поттер. — Думаю, скорее нет, чем да. Разве что Игрэйну, да и то… Не думаю. Они очень замкнуто живут — на самом деле, удивительно, что они, не раздумывая, взяли Ламорака.

— Лей всегда была добра, — сказал Феркл. — Я, пожалуй, увижусь с ней. И с Мелиор. С остальными же нет смысла… Впрочем, я их всех увижу на суде, не так ли?

— Кроме Лорелей, Корина, Энивог и Лионессы, — ответил Поттер. — Они все живут отдельно и никакого отношения к этой истории не имеют. Хотя, может быть, пойдут свидетелями. Тогда увидите.

— Как сложилась их судьба? — спросил Феркл.

— Лорелей, как я говорил уже, замужем за преподавателем Академии авроров, — сказал Поттер. Он не собирался говорить ещё о чём-то — в конце концов, это точно не его дело. Захочет — сама расскажет, — и у них есть уже почти взрослая дочь. Корин фермерствует в Ирландии и женился там же, у них сын и дочь, уже взрослые. Лионесса замужем за фермером в Уэльсе, у них двое дочерей. Энивог живёт одна — она уже много лет помощница аптекаря, живёт под Дублином.

— Далеко, — заметил Феркл. — Могу их понять… Я сам сбежал туда, где не было риска встретить родственников. А Эн даже в детстве детей недолюбливала — хорошо, пожалуй, что не стала их рожать. Я не знаю, какой она стала, но если она не слишком изменилась, то ни на какой суд она не явится.

— С ней работает мой коллега — мне вам нечего ответить, — Поттер допил сок и взял крекер.

— А за Лей я рад особо, — Феркл чуть заметно улыбнулся. — Она была самой тихой из нас — и самой красивой. Хорошо, что у неё всё так сложилось… Я надеюсь, она счастлива.

— Определённо, — всё же не сдержался Поттер — слишком искренне прозвучали эти слова Леира. — Вероятно, она будет рада вам.

— Возможно, — нет, похоже, Феркл не стремился возобновлять контакт с кем бы то ни было. — Я так понимаю, вы хотите, чтобы я вмешался? — спросил он внезапно.

— Я хотел бы, разумеется, — сказал Поттер, скрывая удивление. — Но я не могу заставить вас.

— Я им помогу, конечно, — сказал Феркл. — Но поймите меня правильно: я двадцать лет живу у магглов и давно забыл ваш мир. И не имею ни малейшего желания вспоминать о нём. Так что я дам денег — и я готов давать их ежемесячно. Но это всё. Впрочем, я, возможно, встречусь с Мелиор… Вы сказали, у неё девочки-двойняшки?

— Да. Им восемь, — Поттер очень пожалел, что не сделал колдографии. С другой стороны, Феркл отнюдь не выглядел сентиментальным.

— В общем, на мою финансовую помощь можете рассчитывать, — ушёл от разговора Феркл. — Сумму назову вам позже… Не уверен, но, возможно, я смогу выделять на это фунтов пятьсот. В переводе на галеоны это весьма приличные деньги, если ничего не изменилось.⁽¹⁾ На тринадцать человек не так уж много, но, я полагаю, лучше, чем ничего.

— Вы не бедный человек, — не удержался Поттер. — Но это щедро.

— Я богатый человек, — спокойно поправил его Феркл. — Не слишком, но достаточно, чтобы жить так, как я хочу. Возможно, я смогу единоразово выделить более крупную сумму… поглядим. Вот что ещё, — неожиданно сменил он тему. — Моя тётка. Я не думаю, что она заслуживает Азкабана. И тем более я не уверен, что хотел бы видеть её там.

— Я не думаю, что ваше желание имеет здесь какое-то значение, — спокойно сказал Поттер.

— Возможно, — не менее спокойно отозвался Феркл. — Однако вы зовёте меня в свидетели — в том числе, и против неё тоже.

— В данном случае ваше свидетельство не слишком важно, — Поттер чуть пожал плечами. — Она сама в данном случае лучший свидетель.

— Да, пожалуй, — задумчиво проговорил Феркл. — Жаль её… Ужасная судьба. И не говорите мне, что она могла уйти — вы не жили там. Я сам едва вырвался… Ни за что бы не ушёл, если бы не Мэди. Родись он волшебником, я остался бы и, вероятно, превратился со временем в их полное подобие. Кто уходит — делает это сразу после школы. Или же их выживают — вот как Лей. Мне, по сути, повезло, — резюмировал он и спросил: — Совет хотите?

— Давайте, — согласился Поттер.

— Соберите всех, кто вырвался оттуда, вместе. В одиночку слишком просто подчиниться соблазну закрыть глаза и сказать «я ничего не хочу об этом знать, я не с ними». Я, пожалуй, даже присоединюсь, потому что именно это мне сейчас и хочется сделать.

— Совет хорош, — кивнул Поттер. — Мы вас позовём, если встреча состоится. У вас нет совы, я полагаю?

— Своей нет, — согласился Феркл. — Но я помню, что их берут на почте. И помню, где вход в Лондоне на Диагон-элле. Почему вы спросили?

— Хотел помощь предложить, — улыбнулся Поттер. — Но, похоже, вы и сами справитесь.

— Справлюсь, разумеется, — сказал Феркл и поднялся. Поттер тоже встал, и Феркл, попрощавшись, любезно предложил: — Можете аппарировать прямо отсюда, если вы желаете.

Он был весьма вежлив, этот Феркл, но казался абсолютно чужим и чуждым — словно бы действительно родился в мире магглов и не имел никакого отношения к волшебникам.

* * *

А пока аврорат пытался разобраться со взрослыми Ферклами, в Хогвартсе заново учились общаться друг с другом младшие. Вся эта история разделила их: теперь Зелинег, Вольсунг и Дерфель держались обособленно, почти не общаясь с Бедивером и Лиод, и все вместе совсем не разговаривали с Ламораком. Впрочем, он и сам с ними не разговаривал — хотя Бедивер и Лиод настырно к нему с этим подходили. И в очередной раз он не выдержал и сказал, отступив от них на шаг:

— Из-за вас меня могли сделать ежом! Что вам надо от меня?

— Мы были неправы, — с нажимом проговорил Бедивер. — Мы испугались. Струсили. Мы бы отдали письмо, но ты убежал…

— Ну да, конечно, — Ламорак насупился. — Сколько вы его держали?

— Ну… неделю… я не знаю! — Бедивер покраснел. — Мы виноваты, я же признаю! Мы хотели бы исправить это — но не можем, понимаешь?!

— Что вы от меня хотите? — Ламорак обхватил себя руками. — Я вам ничего не делаю и ничем вам не мешаю! Я просто не хочу общаться, — он снова отступил назад.

— А я по тебе скучаю, — грустно вздохнула Лиод. — Ларк, мы…

— Я Рик! — перебил он. — Когда мне исполнится семнадцать, я официально поменяю имя, а пока я всё равно Рик!

— Ладно, Рик, — сказал Бедивер. — Но ведь мы же братья…

— Когда все решили, что я сквиб, а вы прятали письмо, вы не думали об этом, — напомнил Ламорак.

Лиод вдруг заплакала, всхлипывая и громко шмыгая носом, и потянула Бедивера за руку:

— Он нас не простит. Пойдём!

— А вы простили бы? — почти выкрикнул Ламорак, и в его глазах мелькнули растерянность и боль.

— Я бы да! — тоже выкрикнула Лиод.

— А я вот не знаю, — признался Бедивер. — Но Ли ни в чём не виновата: это я был под твоей личиной, и я забрал письмо. На меня и злись. Она скучает по тебе! Вы же всегда вместе были…

— Да, — хлюпнула носом Лиод. — Ларк… Рик, я скучаю! Мы же думали, что будем учиться вместе… А потом… А я… Я тебя…

Она снова заревела, словно маленькая — горько, всхлипывая и закрыв лицо руками.

— Ты не виновата, — беспомощно проговорил Бедивер. — Это я решил…

— Нет, виновата! — выкрикнула Лиод в ярости. — Виновата, виновата! — она топнула ногой. — Я же тоже не сказала! Я хотела, правда, — она страдальчески посмотрела на Ламорака, — но я испугалась! Струсила-а, — она снова зарыдала и, сев на корточки, пробормотала: — Что роди… родители… убью-ут…

— Да я понимаю, — вдруг вздохнул Ламорак и присел рядом с ней. — Я просто очень… я не ожидал. Что вы… вот так. Со мной. Ладно бы Зел и Вольф. А вы…

— Ну прости нас, пожалуйста, прости! — Лиод схватила его за руки и просительно заглянула в лицо.

Ламорак, кажется, и сам уже едва не плакал, и Бедивер тоже попросил:

— Прости её хотя бы. Вы ж почти ровесники. Конечно, она испугалась — сам подумай. Это я уже прекрасно понимаю, что никто нас не убьёт — по крайней мере, тех, кто ходит в школу. Зачем им проблемы с законом — как они это объяснят? Если б мы пропали? А Ли просто боялась.

— А ты нет? — хмуро спросил Ламорак, глянув на него исподлобья.

— И я тоже, — согласился он. — Но я виноват сильнее. И я понимаю, что такие вещи не прощают — но она же маленькая. Рик, прости её. И потом, для тебя в итоге ведь всё стало намного лучше, — добавил он после короткой паузы. — Дядя с тётей… Ты теперь нормально будешь жить у них. И суд вот теперь будет… Может, они испугаются. И всем станет лучше… Прости её, Рик.

— Ну не плачь так, — проговорил Ламорак беспомощно, глядя на рыдающую на корточках сестру. — Ли, не надо… слушай, я… я попробую, — вздохнул он и обнял девочку. Она тут же обвила его руками за шею и, опустившись на колени, замерла так, всхлипывая и вздрагивая.

— Спасибо, — с облегчением проговорил Бедивер, и Ламорак спросил его почему-то почти сердито:

— А тебе не надо, значит?

— Надо, — он тоже сел на корточки рядом с ними. — Но я правда виноват и понимаю это. Знаешь, я сейчас бы так не сделал. Правда. Повторись всё это сейчас, я бы просто отдал тебе письмо — а родителям бы мы сказали, что сова была, а они её не видели. Например, когда ты был в сарае или на заднем дворе… да мало ли. Но тогда мне это просто в голову не пришло. Хотя я сейчас бы всё равно сказал, — он вздохнул. — Даже если б не придумал ничего. Ну что бы они мне сделали? Ну избили б, заперли бы с курами… не убили бы. Тоже мне, трагедия.

— Я, наверно, тоже испугался бы, — признался Ламорак. — На вашем месте, — он погладил по плечам притихшую Лиод. — И потом, и правда же иначе я бы к дяде с тётей не попал. Хотя ведь вы такого не хотели.

— Не хотели, — согласился Бедивер. — Я очень не хочу терять тебя, — проговорил он искренне. — Рик, я понимаю, ты на нас злишься — я бы тоже злился. Но не хочу.

— Я подумаю, — буркнул Ламорак — и отвернулся, зарывшись лицом в волосы сестры.

1) Автор намеренно не переводит фунты в галеоны по названному Роулинг курсу. Во-первых, потому, что кто его знает, каким он будет в 2035 году, а во-вторых, он категорически не верит в данный курс.

Вернуться к тексту

Суд по делу Ферклов начался в десять утра в последний понедельник сентября две тысячи тридцать пятого года. Несмотря на то, что для этого был выбран самый большой зал, мест там не хватало: зрительские места заполнились в первые пару минут после того, как двери были отперты, и те, кому их не досталось, старались потеснить счастливчиков. В итоге на скамьях для зрителей не то что яблоку — семечку его негде было бы упасть. Места для прессы были заняты не меньше, так что даже обеспечивающие прямую трансляцию зачарованные зеркала пришлось ограждать специально.

— Теперь главное, чтобы суд прошёл, как надо, — немного нервно проговорила Гермиона.

Они с Гарри Поттером и Причардом собрались в её кабинете с самого утра, когда ещё даже толком не рассвело, за волшебным окном было ещё темно и капал дождь: хотя октябрь ещё даже не начался, погода стояла отвратительно промозглая.

— Да куда он денется? — Причард был настроен вполне оптимистично.

— Да куда угодно, — вздохнула Гермиона. — Во-первых, Доркас могут пожалеть.

— Да пусть её, — отмахнулся Причард. — Она, по-моему, уже сама себя давным-давно сожрала.

— Во-вторых, — продолжала Гермиона, — Анстис, Пейдж и Персиваля могут не признать пособниками.

— А давайте их тогда превратим в ежей? — предложил Причард. — Как-нибудь тихонько ночью. И в лес выпустим. И пускай их ищут… если станут. Сгинули и сгинули.

— Смешно, — фыркнул Поттер. — Ты права, — кивнул он Гермионе, — подобная опасность существует.

— И что теперь — всем по глотку Живой смерти и баиньки? — нетерпеливо спросил Причард. — Не признают в этот раз — признают в следующий, — бодро сказал он. — Только вот мне кажется, что их посадят всех. Поглядите, какой там ажиотаж.

— Это как раз плохо, — возразила Гермиона. — Визенгамот может пойти на принцип и как раз-таки не оправдать их ожиданий.

— Да брось, — поморщился Причард. — Не тот случай. Была б ещё семья приличная… Я тут, кстати, приберёг в качестве улики одну вещь прекрасную, — заговорщически проговорил он.

— Боюсь себе представить, — почти против воли улыбнулся Поттер. — Что за вещь?

— Постельное бельё с одной из детских постелей, — ответил он. — Запечатал его чарами… Распечатывать боюсь, — он хмыкнул. — Представляете, какая будет вонь?

— А хорошая идея, — обрадовался Поттер. — Распечатаешь на заседании.

— Только в крайнем случае, — возразил Причард. — В принципе, оно для следующего заседания. Но если мы поймём, что наши уважаемые судьи собираются кого-то отпустить, я его открою.

— Всё, пора, — Гермиона посмотрела на часы и встала. — Всё получится, — произнесла она свою сакраментальную фразу — и вышла из кабинета первой.

…Зал гудел. Причард перекладывал бумаги, просто чтобы занять чем-то свои руки, и разглядывал прикованных к креслам Ферклов. Доркас ввели первой, и её кресло стояло впереди — так, что остальных обвиняемых она не видела: Причард сдержал слово. На них всех было до поры до времени наложено Силенцио — не в последнюю очередь ради той же Доркас. Собственно, все показания уже были Причардом получены, и он намеревался представить их Визенгамоту — однако личное выступление Доркас Феркл он полагал важным. Пусть расскажет им — сама, без чар и зелий.

Выступление своё Причард начал, разумеется, с зачитывания обвинения.

— Разумеется, у нас нет доказательств существования мистера Придери Феркла, — закончил он вступительную часть, — кроме воспоминаний тех, кто его знал. И воспоминания эти сейчас будут продемонстрированы высокому суду.

В зале было тихо — до того, что Причард, кажется, слышал дыхание зрителей и судей. Первым, что он предъявил суду, были не собственно воспоминания, а рассказ Доркас Феркл — та его часть, что касалась Придери. На словах «такой славный ёжик получился… глазки тёмные… и нос… нос тёмный и мокрый… влажный такой носик…», зачитанных им подчёркнуто чётким и ровным тоном, по залу, кажется, прошла волна — а затем Причард сделал паузу, и началась буря.

Причард с Поттером рассчитывали, конечно, вызвать возмущение, но масштаб его недооценили. Зал взорвался, и в какой-то момент стоящим по периметру сотрудникам ДМП пришлось даже выставить щиты, дабы удержать на месте слишком ярых зрителей.

— К порядку! — далеко не сразу, но всё-таки призвал всех председатель, ударив в гонг. — К порядку! — повторил он, усиливая свой голос и звук гонга Сонорусом. — Или я немедленно объявляю заседание закрытым!

Это подействовало: зрители, пусть и ворча, притихли.

— Доркас Феркл, — снова заговорил Причард. — Подтверждаете ли вы ваши показания?

— Да, — ответила она.

У всех Ферклов была возможность вымыться перед заседанием суда — и не только перед ним: в камерах у них, конечно, душа не было, но по утрам их туда отводили через день. И все Ферклы даже им воспользовались — только вот им это почему-то не слишком помогло, хотя они даже вещи выстирали. Но то ли запах уже въелся в тряпки, кожу, волосы, то ли сделали они это не слишком тщательно, но результат мытья был заметен исключительно на Доркас. Может быть, их проклял кто-то, вдруг подумал Причард. Как они живут так? Может, они просто запаха не чувствуют? Но ведь и без того противно… Что это вообще такое? Впрочем, ему это было только на руку, и он тихо удивлялся про себя, стоя на месте обвинителя с невозмутимо-строгим выражением лица.

Причард задавал вопросы, Доркас Феркл отвечала, судьи суровели, зрители вздыхали, охали и морщились — всё шло наилучшим образом. А в голове у Причарда постепенно кристализовывался один вопрос: зачем? Зачем они вообще всё это делали? Откуда эта дичь взялась, он примерно представлял: историю Фаддеуса Феркла знали, вероятно, все. Но ведь мало ли на свете извращенцев? Если копнуть поглубже, в каждой достаточно старой семье найдётся парочка подобных, а то ещё и хуже. Но ведь это не становится традицией! Большинство семей стараются, напротив, позабыть об этом ужасе и никогда о нём не вспоминают. Некоторые вон даже с семейных древ их вырезают… Почему у Ферклов это стало традицией? И когда всё это началось? С Фаддеуса? Раньше? Позже? И почему это безумие воспроизводится? Почему они вообще находят себе женщин? Как вообще нормальная девчонка — или не девчонка, а взрослая женщина — может добровольно там остаться? Да помойка в Лютном лучше — там, по крайней мере, никто никого в ежей не превращает. Нет, бывает всякое, конечно, но не так же…

Допрос Доркас, между тем, подошёл к концу, и Причард обратился к Гондульфусу.

— Подтверждаете ли вы показания своей невестки? Вы действительно вместе с вашим сыном Тристаном в сентябре одна тысяча девятьсот восемьдесят первого года трансфигурировали вашего внука Придери, родившегося сквибом, в ежа, после чего оставили его в лесу?

Собственно, Причард не слишком-то рассчитывал на его ответ. Однако Гондульфус ответил.

— Превратил, — заявил он без малейшего раскаяния. — Вот вы тут сидите все и смотрите, — продолжил он, обводя неприязненным взглядом зал. — И считаете меня злодеем. А вы сами-то что бы сделали с таким потомством? А? — спросил он и подался было вперёд, однако цепи его удержали. — А-а, — он дёрнул плечами, словно бы махнул рукой. — А я вам скажу, что, — ответил он на собственный вопрос. — Вы бы их отдали магглам! Магглам! — повторил он с отвращением. — Что, не так?

— Далеко не все сквибы живут у магглов, — возразил Причард, с некоторым трудом перекрывая своим голосом поднявшийся в зале шум.

— К порядку! — воззвал председатель, ударяя молоточком в гонг.

— Благодарю вас, ваша честь, — вежливо проговорил Причард. — Как я уже сказал, далеко не все сквибы живут у магглов — есть примеры…

— Да-а-а, — протянул с издёвкой Гондульфус. — Жить среди волшебников? И быть кем-то даже хуже эльфа — потому что те, по крайней мере, могут колдовать? Не бывать такому для моих потомков!

— Вы считаете, ежом быть лучше? — очень вежливо поинтересовался Причард.

— Ёж — благородное животное! — ответил Гондульфус. — Быстрый, умный, хищник, но всеядный, — начал он перечислять. — И неуязвим: и яды на него не действуют — даже змеи не берут! — закончил он победно. — Быть ежом достойнее, чем прозябать в прислугах ваших! Или, — он скривился, — жить у магглов. Тьфу, — он даже сплюнул.

— Значит, это правда, что всех детей в вашей семье этому учили? — уточнил Причард, привлекая внимание судей к своему вопросу поднятой ладонью.

— Быть ежом — нелёгкая наука, — ответил Гондульфус. — Мы их всех учили с детства. Разумеется.

— Что же, ваша точка зрения понятна, — сказал Причард. — А вам никогда не приходило в голову поинтересоваться их мнением на этот счёт? Или, может быть, задать такой вопрос их родителям?

— Мы все полагаем — это лучшее решение, — отрезал Гондульфус.

— Все? — переспросил Причард. — Я бы не был в этом так уверен… Я предлагаю задать такой вопрос подобному родителю. Если мне высокий суд позволит, — сказал он полувопросительно — и, получив желаемое разрешение, сказал: — Аврорат вызывает в качестве свидетеля Леира Феркла.

Ах, как славно дёрнулись все Ферклы! И особенно его родители — Пейдж и Персиваль.

Леир ждал вызова в комнате свидетелей — просто для того, чтобы раньше времени не показывать его родне. Он явился в подчёркнуто маггловской одежде — словно бы нарочно хотел позлить родных. Или же действительно хотел?

— Здравствуй, Доркас, — сказал он, поприветствовав Визенгамот. — С Мэди всё прекрасно. И мы оба тебе благодарны — до сих пор.

Причард внутренне скривился. Ну конечно — сейчас Визенгамот растает и, того гляди, простит её, или назначит какие-нибудь общественные работы в каком-нибудь архиве. Где никто их не увидит и не травмирует несчастное истерзанное виною существо по имени Доркас Феркл. Нет, определённо, надо их отвлечь.

— Мистер Феркл, — начал Причард, — расскажите нам, полагаете ли вы благом превращение детей-сквибов в ежей вместо того, чтобы отправлять их к магглам или оставлять жить в нашем мире?

— Нет, — ответил Леир. — Я так не считаю. У меня есть сын, — обратился он к Визенгамоту, — и он сквиб.

Пока Леир Феркл рассказывал свою историю, Причард улучил момент и поглядел на Ферклов и на Поттера. И подумал, что Ферклам надо было бы молиться, чтоб их осудили, да построже. Потому что выражение лица главного аврора однозначно обещало им море неприятностей при первой личной встрече.

— Верно ли я вас понимаю, — спросил кто-то из судей… нет, не кто-то — Морриган Моран. Причарду казалось в последнее время, что она владеет теми чарами, что так любят карги — потому что она абсолютно не старела, — что Доркас Феркл поспособствовала вашему побегу?

— Верно, — согласился Леир. — Она отдала нам с сыном украшения — и они нам очень помогли.

— Миссис Доркас Феркл, — обратилась к ней Моран. — Почему вы это сделали?

— Я должна была, — ответила та. — Должна, вы понимаете? — спросила она, ищуще вглядываясь в красивое лицо судьи. — Я должна была помочь… кому-нибудь…

— Хватит! — вдруг раздался громкий голос откуда-то со зрительских скамей. — Хватит врать! Скажи правду, наконец!

В зале поднялся невероятный шум. Доркас, бледная, испуганная, крутила головой и шептала что-то неслышное, председатель суда бил молотком по гонгу, и тут Поттер вдруг выпустил под потолок яркую вспышку, взорвавшуюся снопом алых искр.

— Тихо! — рявкнул он, кажется, без всякого Соноруса разом перекрыв голосом весь гам. — Тишина, — повторил Поттер, уже усиливая голос. — Или заседание немедленно будет провозглашено закрытым. Вы, — он ткнул куда-то влево, в гущу зрителей — туда, откуда раздавался взбудораживший всех голос. — Встаньте и выйдите сюда. Немедленно.

Шум почти унялся — хоть не до конца, но зрители притихли и зашевелились, пропуская высокого и довольно эксцентрично одетого мужчину лет шестидесяти с длинными иссиня-чёрными волосами и подвижным выразительным лицом. Он пробрался к лестнице и, спустившись вниз, неторопливо подошёл почти вплотную к во все глаза глядевшей на него Доркас Феркл.

— Ваше имя, — потребовал держащий его на прицеле своей палочки Поттер.

— А вы меня разве не узнали? — поразился тот и, повернувшись к Визенгамоту, представился с насмешливой ухмылкой: — Как досадно… вот так и проходит мирская слава. Я — Керли Дюк.⁽¹⁾ Или-и-и, — протянул он — и, резко обернувшись, к Доркас, потребовал: — Скажи им, как меня зовут! Ну? Ма-ма? — он сделал эффектную паузу, и пока даже Причард с Поттером подыскивали слова, спросил онемевший зал: — Правда, неожиданно? Сюрпри-из, — протянул он. А потом проговорил уже нормально и весьма настойчиво, указывая на Доркас Феркл: — Спросите у неё. Пускай, наконец, расскажет правду. И да, я тот, кого когда-то звали Придери Феркл. Однако я настаивал бы, чтоб ко мне обращались по моему нынешнему имени.

— Тишина, — жёстко повторил Поттер — а Причард всё глядел на Ферклов. Да, давненько он не видел на чьих-то лицах такого изумления, разбавленного яростью, возмущением и недоверием. — Даю слово: как только начнётся шум, мы объявим перерыв и продолжим за закрытыми дверьми — но, конечно же, с трансляцией, — всё же сделал он некоторый реверанс в сторону прессы.

— Миссис Феркл, — сурово (впрочем, Причарду слышалась в этой суровости некоторая растерянность) спросил председатель Визенгамота, — объясните нам, что в действительности произошло в сентябре одна тысяча восемьдесят первого года. Вы сказали, что ваши муж и свёкр превратили вашего сына Придери в ежа и отнесли в лес. Это так?

— Да, — прошептала Доркас, неотрывно глядя на стоящего совсем неподалёку от неё мужчину в чём-то вроде длинного, до пола, чёрного кардигана с красно-чёрно-зелёной подкладкой. — Они превратили его… и отнесли. И всё… больше мы о Придери никогда не говорили. А вечером… Вечером я оставила дверь курятника открытой… куры разбежались, и меня погнали их собрать. Я подождала, покуда все заснули… и пошла… пошла в лес. Мы… мы с Придери договорились, где он должен ждать меня… он ждал, — она попыталась улыбнуться, но вместо улыбки у неё получилось что-то жалкое и кривое. — Ждал… сидел мой мальчик… ёжиком… сидел, да… Я… я его расколдовала, — она издала какой-то звук, больше всего похожий на всхлип. — И я взяла с него слово… взяла слово, что он никогда и никому об этом не расскажет… никогда… ты ведь не рассказал? — спросила она у Керли Дюка… Придери с надеждой.

— Нет, — ответил он. — Не рассказал. Хотя, пожалуй, следовало.

— А потом… потом мы аппарировали к тётке, — продолжала Доркас. — И я умолила её взять его… рассказала, что он сквиб, и что мой муж… что ему нельзя там оставаться… что мой муж и остальные его ненавидят… мы с ней страшно разругались, — она прерывисто вздохнула. — Навсегда… она меня звала сначала… звала к себе — остаться… а я… — она помотала головой. — Как бы я могла? — спросила она жалобно. — Я тогда бы больше не увидела Утера и Энивог… Мне бы не позволили… разве я могла бы их оставить? Разве я могла? — повторила она, с какой-то отчаянной надеждой оглядывая зал, однако ей никто не ответил. Доркас несколько секунд молчала, а затем продолжила: — Тётя мне тогда сказала, что тогда я больше не увижу Придери, и велела мне забыть о ней, о нём, обо всех них! Но я… теперь я знала, что о нём позаботятся… я знала… и я… я старалась, — она расплакалась. — Старалась, — повторила она. — Я старалась про него забыть…

— Я тогда поклялся, — сказал Керли Дюк. — Дал слово, что ничего не расскажу. И не рассказал — впрочем, мама никогда и не настаивала. В смысле, тётка, — он поправился и усмехнулся: — Прошу прощения у высочайшего собрания — я слишком привык за эти полвека называть мамой женщину, которая меня вырастила. Как вы видите, она отлично обо мне сумела позаботиться, — он поднял руки вверх и развёл их в стороны, будто бы приветствуя их всех со сцены. — Школу я закончил маггловскую, но остался здесь — и не жалею. Чтобы писать музыку и играть её, не нужно волшебство, — его губы тронула широкая улыбка. — Думаю, что очень многих новость, что сам Дюк — всего лишь сквиб, слегка шокировала, верно? — спросил он почти с удовольствием.

— Но ведь, — озадаченно спросил кто-то из судей… Смит, да, молодой Смит — как его называли в противовес совершенно другому, куда более старшему Смиту, — в вашей карточке на лягушках пишут, что вы родились в семьдесят первом? Не в семидесятом? И, следовательно, в восемьдесят первом вам должно было быть десять лет, а не одиннадцать?

— А что было делать Катрионе? — возразил Дюк. — У неё уже была дочь, родившаяся в семидесятом — как бы она объяснила невесть откуда взявшегося близнеца? Да ещё и сквиба — к девочке, которая училась в школе? Все мы знаем, что такого не бывает. А так — я был щуплым, маленьким и тощим, и несложно было заставить всех поверить в то, что я на год младше. Погодки — дело обычное, — хмыкнул он.

— Но зачем? — спросил недоумевающе всё тот же Смит. — Зачем ей было всех обманывать? Ну, сказала бы, что вы — племянник… да сказала бы всем правду!

— Чтобы меня отняли? — спросил Дюк. — Мать ей объяснила, что, если её муж со свёкром всё узнают и найдут меня, они стребуют меня назад. Мама… Катриона ей поверила. Кто в то время стал бы разбираться? Знай она всю правду… Но она не знала, — он махнул рукой. — Да и родным надо было как-то объяснить, откуда я взялся. Но тут всем нам повезло: мама первый год после рождения Меган жила замкнуто — хотела, как она рассказывала, заниматься только дочкой. Так что никого не удивило, что её не видели беременной.

— А все остальные десять лет? — спросила Моран. — Ей пришлось бы объяснить, почему она о вас никому не говорила.

— А мы с ней придумали моего отца, — засмеялся Дюк. — И сказали всем, что он — иностранец, и что я жил с ним. Вот поэтому у меня и другое имя. А теперь он умер — и вот, здрасьте. Это я. Мы сперва хотели просто всё свалить на сквибство, но потом она сказала, что они ж его из-под земли достанут — а доставать-то некого. А так вроде умер — да и всё. У нас дружный клан — мне, как сквибу, полагаю, не обрадовались, но со мной всегда там обращались хорошо. Так что, в принципе, я не в претензии, — он снова поглядел на Доркас, а после перевёл взгляд на других Ферклов. — А вот тебе, папа, надо очень хорошо молиться, чтобы вас с дедом лет на двадцать посадили — потому что, когда вы вернётесь, к вам придут знакомиться, — он подмигнул и обернулся к Визенгамоту. — Сказать по правде, у меня был немаленький соблазн не показываться и позволить вам их посадить — но они ведь всё равно сделали то, что сделали? — спросил он. — И то, что я тут стою, сути дела не меняет? Я не их трудами жив, — жёстко сказал он. — Они меня, считай, убили — если бы не мать, я бы давно сгнил где-нибудь под пнём. Я пришёл из-за неё — она всё-таки дала мне шанс. Хотя, конечно… — он махнул рукой.

— Ваша приёмная мать сейчас жива? — спросил председатель Визенгамота.

— Жива, — кивнул Дюк. — Но её нет в Англии. Хотя, видимо, она всё это увидит в новостях.

— Где она сейчас? — спросил председатель весьма настойчиво.

— В Андах, полагаю, — задумчиво ответил Дюк. — Или где-то там. Точнее не скажу — не знаю. Отмечает столетний юбилей — она всегда мечтала их увидеть. Она должна вернуться через пару месяцев — когда там станет слишком жарко. У них сейчас весна, в южном полушарии, — пояснил он. — А пока увы — не думаю, что вы её найдёте. Да и для чего? Вы мне не верите? Я готов выпить ваш веритасерум.

— Мистер Причард? — спросил Председатель, передавая тому слово.

— Аврорат благодарит вас за показания, мистер Дюк, — сказал Причард, — и просит занять место на свидетельской скамье. — Дюк прошёл на место и уселся рядом с Леиром. Со своим кузеном, которого он даже, возможно, помнил, и с которым они с осторожным интересом теперь смотрели друг на друга. — Миссис Доркас Феркл, — он посмотрел на неё, не сводящую глаз с Керли Дюка-Придери. — Почему вы сразу не сказали правду? Всю правду?

— Я хотела, чтоб их наказали, — ответила она, переводя взгляд на Причарда. — Чтобы они заплатили. За всё. Все они. За меня, за Придери, за всю мою жизнь.

Н-да уж. Какой тут Азкабан. Ей сейчас ещё и денег соберут на новый дом и старость. Счастливую и безмятежную.

— И вас не остановило то, — обречённо задал Причард тот вопрос, что должен был — хотя видит Мерлин, спрашивать ему об этом не хотелось, — что вы этим обвиняли и себя?

— Я хотела, — ответила она, и Причарду стоило определённого усилия удержать на лице невозмутимое, приличествующее моменту выражение. — Хотела, чтобы наказали и меня. Я должна была, вы понимаете?

Шум, прошедший по залу, засвидетельствовал правоту подозрений Причарда, и он, внутренне вздохнув, кивнул Доркас и уверенно проговорил:

— Аврорат настаивает на сохранении формулировки обвинений. Несмотря на вновь открывшиеся обстоятельства, действия мистера Гондульфуса и Тристана Ферклов однозначно должны бы были привести к смерти ребёнка, превращённого в ежа — и, как правильно тут было сказано, то, что он сейчас жив, не является ни в коей мере их заслугой. Аврорат, — с тяжёлым сердцем продолжал он, ибо теперь Доркас Феркл стала ему куда отвратительней, чем прежде, — снимает обвинения в пособничестве убийству с миссис Доркас Феркл и заменяет их на не препятствование в подготовке к преступлению и на извращение должных отношений между детьми и родителями, за что просит наказания в виде пяти лет лишения свободы. Однако, принимая во внимание предпринятые миссис Доркас Феркл меры для нивелирования последствия совершённых ею преступлений, аврорат считает возможным снизить срок наказания до двух лет заключения.

Чушь, конечно — никто эту Доркас в Азкабан теперь, конечно, не отправит. Причард видел это по выражениям лиц судей, но считал, что должен хотя бы попытаться. Может быть, её хотя бы к этим исправительным работам приговорят… хотя нет. Навряд ли. Вон они как пялятся — жалеют. Кто бы объяснил ему, за что? Кто, скажите, кто мешал ей при побеге забрать с собой других детей? Что, её прогнали бы? Да никогда на свете! Рассказала б всё как есть — да клан МакКормаков бы этих Ферклов разорвал! Покрошил на мелкие кусочки да скормил лососям — или кто там водится у них в озёрах? Тех бы даже не нашли — если бы искали. Мерлин, ну какая… Причард даже слова подобрать не мог. Идиотка? Тряпка? Что это вообще такое? Как так можно? Её тётку вполне понять можно: он бы тоже выставил такую вот племянницу за дверь. Ведь что ей сказали? Мол, вот это сквиб — мужу он не нужен, ну а я… я не могу пойти против него, ты же понимаешь… у нас с ним там есть другие дети… я надеюсь, что они нормальные… интересно, а Доркас спросила разрешения привести ещё кого-нибудь, если они тоже вдруг окажутся «бракованными»? Или побоялась?

Впрочем, это он потом додумает. Сейчас надо всё же посадить тех, кого можно. А теперь это, кажется, будет несколько сложнее. Хотя…

Причард оглядел внимательно слушающих его судей и, собравшись, начал заранее заготовленную речь, быстро переделывая её в соответствии со вновь открывшимися обстоятельствами.

1) Керли Дюк (англ. Kirley Duke) — музыкант популярной группы «Ведуньи». Играет на соло-гитаре.

Родился в 1971 году. Его мать Катриона МакКормак — известная капитан команды по квиддичу «Гордость Портри». У него есть сестра Меган — также игрок в квиддич.

Не выяснено, почему его фамилия не совпадает с фамилией матери: или же она развелась с его отцом и вернула свою девичью фамилию, или же Дюк — псевдоним, что тоже представляется вероятным, ведь в переводе с английского «duke» означает «герцог» — высокий дворянский титул в Англии, то есть достаточно громкое имя, способное вызвать слухи.

Вернуться к тексту

— Я понимаю, — сказал Поттер Керли Дюку сразу после окончания суда, — что вы не считаете себя ничем обязанным этой семье. — Мне хотелось бы задать вам некоторые вопросы, но вы вправе отказаться.

— Ну, пойдём, поговорим, — согласился Дюк. — Я даже догадываюсь, о чём… или не догадываюсь? — спросил он. — Проверим!

Проверять пошли втроём: Причард пропустить подобное не мог, да Поттер и не собирался ему мешать. Выслушав планы Поттера по проведению следующего процесса и про то, что детей в любом случае надо устраивать в какие-то другие семьи… или же не семьи, потому что непонятно, кто захочет взять их, Дюк хлопнул в ладоши и потёр руки:

— Угадал, — заявил он чрезвычайно довольно. — Что, мне вручат дюжину детишек? Или сколько их там? Пара дюжин?

— Никто никого вам вручать не собирается, — суховато сказал Поттер. — Если у вас есть желание помочь — скажите. Нет — мы вас поймём. Вы, хотя и Феркл, однако пострадали больше всех — и…

— Бла-бла-бла, — невежливо перебил Дюк. — Пострадал, конечно! Хотя, тут как посмотреть… — он почесал себя за ухом. — Ну остался бы я там — что бы было? Отучился бы у магглов… может быть — и прозябал бы у кого-то на подхвате. Это Катриона меня сделала, — сказал он уже нормально, без кривляний. — Она увидела сперва, что у меня есть слух, она предложила поучиться музыке, она познакомила с волшебниками — приятелями Меган — которые как раз намеревались сделать группу. Всё она. Потрясающая женщина. Разберём мы этих Ферклов — клан большой, — сказал Дюк просто и легко. — Найдётся, куда их пристроить. К себе не возьму — ну какой из меня папаша-то? — но денег дам, да и вообще… Дайте пару-тройку дней собрать всех и договориться. Сколько их? Детей?

— Вы не говорите за других, — попытался было Поттер возразить, но Дюк только ухмыльнулся:

— Вы же не шотландец?

— Нет, насколько мне известно, — улыбнулся почти против воли Поттер.

— Были б — знали бы, — безапелляционно заявил Дюк. — Так детей-то сколько?

— Всего их четырнадцать, — ответил Поттер. — Но один из них уже нашёл себе опекунов, а две других…

— Ламорак, — опять перебил Дюк. — Я читал в «Пророке». Помню.

— Ламорак, да, — как же Поттер не любил всех этих «звёзд»! В частности, за их вечную манеру перебивать и разговаривать так, словно они делают одолжение. Он привык, конечно, к этому, и давно умел не обращать внимания, но раздражало его это всё равно. — Ещё двух девочек, я полагаю, следует оставить с матерью — и вот ей бы не помешала ваша помощь, в том числе финансовая. Она не злая женщина и любит девочек — но подавлена другими Ферклами и…

— Вроде моей матери? — снова перебил Дюк. — Помню я, как это бывает… Я не представляю, чем помочь — могу с Катрионой познакомить, когда она вернётся. Она точно справится. Дом могу купить… — добавил он задумчиво.

— Дом — это отлично, — поддержал его Поттер, думая, что теперь при словах «забитый» и «несчастный сквиб» обречён вспоминать Дюка и хмыкать. Хотя бы про себя. — Я думаю, им бы это очень помогло. Так же, как знакомство с вашей мамой. Только вот, — добавил он, немного показательно вздохнув, — проблема в том, что они вам не родня. Мелиор — дочь вашего дяди, а не матери с отцом.

— То есть, мне она кузина, — уточнил Дюк и поглядел на Поттера, как на ненормального. — И в каком смысле она мне не родня? С каких пор двоюродные сёстры перестали быть роднёй?

— Не кровная родня, я имел в виду, — поправился Поттер, пряча огонёк в глазах за полуопущенными веками. — Мы думали просить вас помочь племянникам…

— Я же сказал: дайте пару дней собраться всему клану! — возмутился Дюк и встал так энергично, что его стул буквально вылетел на середину кабинета. — Обсудим, что и как. У вас списка нет? — спросил он деловито. — Детей. И в целом всей этой чокнутой семейки.

— Есть, — невинно сказал Поттер, доставая оный из стола. — Если нужен, можете забрать. И…

— Отлично, — Дюк сунул пергамент в карман и, распрощавшись и пообещав, что «с вами свяжутся», ушёл.

— А ты говоришь, я хам, — с восхищением прокомментировал этот разговор Причард.

— Хам, конечно, — кивнул Поттер, довольно посмеиваясь. — Только ты — простой аврор, а он — звезда. Боюсь представить тебя на его месте.

— Ты довольный, как нажравшийся сворованных сливок книззл, — заявил Причард. — С чего вдруг? Суд-то средненько прошёл.

— МакКормаки — большой клан, — с удовольствием сообщил ему Поттер. — Старый. И большой, — повторил он, улыбнувшись очень широко. — Полагаю, что вопрос с детьми можно закрывать: они разберут их и нормально вырастят.

— Ты их отбери сперва, — скептически заметил Причард — и в этот момент в кабинет вошла Гермиона Уизли, и Причард немедленно принял похоронный вид, что Поттер не преминул прокомментировать:

— Ты выглядишь, будто на похоронах любимой тётушки, оставившей всё своё наследство твоему племяннику.

— Вы-то чему радуетесь? — буркнул Причард. — Доркас вообще отпустили! Дали бы хотя бы пару лет — так нет же! Пожалели бедную старушку — она же всё-таки спасла сыночка! Тьфу, — он сплюнул зло и яростно насупился.

— Ну так это было предсказуемо, — примирительно проговорил Поттер. — Как только появился Дюк. А уж когда ты её спросил, почему она сразу всё не рассказала, а она ответила… Хотя, конечно, на редкость дикая история.

— Но я должен был спросить, — сердито сказал Причард. — Чтоб её, я так надеялся, что её всё-таки посадят! Хотя бы на год, символически!

— Я думаю, ты был прав, когда сказал, что она уже сама себя за всё наказала, — Гермиона похлопала его пальцами по запястью. — Но хотя бы по Гондульфусу и Тристану приговор тебя устроил?

— Ну пожалуй, — неохотно признал Причард. — Хотя я бы дал им двадцать и пятнадцать соответственно.

— Ну, пятнадцать лет и десять тоже, знаешь ли, прилично, — сказал Поттер. — Особенно, учитывая возраст. Гондульфусу будет уже сто двадцать, когда он выйдет — если выйдет. В чём я крайне не уверен.

— Зато Анстис, Персиваль и Пейдж, считай, не наказали, — Причард явно злился. — Что это за приговор такой — пять лет? Столько же дают за длительную трансфигурацию кого-то в неживое, прошедшее без каких-либо последствий! Без последствий! — повторил он. — Они уже два-три поколения, по сути, искалечили — и всего пять лет!

— Остынь, — попросила Гермиона. — Что сделано — то сделано, и пять лет Азкабана — это очень много. Сам представь. Пять лет с дементорами!

— Ты мне предложи ещё их пожалеть, — буркнул Причард. — Бедненьких. Ладно, — он глубоко вздохнул. — Ты права — что есть, то есть. Что дальше?

— Дальше, опираясь на вынесенный приговор и на решение о тщательном изучении «обстоятельств жизни семьи Ферклов», готовим следующий процесс, — ответил Поттер.

— Возражу, — сказала Гермиона. — Опираться мы должны, прежде всего, на заключительную речь Верховного чародея. И на указанные в ней принципы, — она взяла стопку листов с протоколом процесса и с видимым удовольствием процитировала:

«Смысл кары в том, чтобы прижечь зло.

Смысл пени в том, чтобы возместить ущерб.

Смысл наказания в том, чтобы исправить человека.

Поэтому кара должна быть публичной и внушать трепет; пеня должна быть справедливой и посильной, чтобы зло не умножилось; наказание должно быть действенным — само по себе оно не обязано быть жестоким, или унизительным, но должно быть — неотвратимым. Однако наказание может быть отменено или отложено, если исправление человека совершилось или совершается помимо действий имеющего власть и право наказывать. Таково предназначение карающих законов, о котором нельзя забывать.»⁽¹⁾

— Пафос — это здорово, конечно, — поморщился Причард, — но вот нам, скорее, нужно это, — он забрал у неё протокол и, найдя нужную цитату, зачитал: «Смысл вмешательства властей не в том, чтобы уничтожить конкретные семьи, а в том, чтобы предложить им путь к восстановлению. Тем, кто выкажет раскаяние и готовность начать с чистого листа.»⁽¹⁾ Вот с этим уже можно работать. Хотя пути восстановления и раскаяния и чистые листы — это к тебе, — сказал он Поттеру. — Я бы всё это змеиное гнездо выжег, а детей бы расселил. Наложив Обливиэйт, — добавил он со смешком.

— Слова не слизеринца, но истинного гриффиндорца, — пафосно изрёк Поттер, и они все рассмеялись. — Речь и вправду хороша. И задаёт отличное направление — и не только в этом деле. В данном деле под раскаяние и готовность начать с чистого листа попадает, прежде всего, Мелиор — но мы поговорим и с остальными. В любом случае, детей надо расселять, а дом вообще закрыть или разрушить.

— Так нельзя, — нахмурилась Гермиона. — Дом принадлежит им. Что бы мы ни думали об этом, это собственность, и не нам решать, что с нею делать. Пусть стоит, — пожала она плечами. — Если детей вывезти оттуда…

— Они нарожают новых, — перебил Причард. — Ну, а что? Нел всего-то тридцать шесть, Пелеас вполне может жениться… Мелиор и Пруденс уже староваты, но, в принципе, прецеденты рождения в подобном возрасте бывали. Вот поэтому их надо посадить! — сказал он настойчиво. — Кроме этой Мелиор, пожалуй — она тряпка, но, по крайней мере, вполне вменяема и, кажется, не зла. Вот ей и помогать. А остальным полезно будет пару лет хотя бы провести на море. Северном.

— Что ты так злишься? — спросила Гермиона. — Тебя это дело прямо задевает за живое… почему?

— Да потому, что люди так жить не должны, — возмущённо сказал он. — Я навидался всякого — хожу вон в Лютный чаще, чем домой — но такого я не видел! Я всё понять могу: понимаю, когда убивают собственных детей, мужей, жён — дело мерзкое, но, в общем-то, обычное. Но учить детишек быть ежом? Годами? И жить в такой фантастической грязи? Я не понимаю, прежде всего, зачем? Как самим-то не противно жить в помойной яме? И ведь сами были этими детьми и сами же боялись — нет, ничему их жизнь не учит.

— Твоя беда в том, что ты вырос в слишком нормальной семье, — улыбнулся Поттер. — А я вот понимаю, как это происходит… Объяснить, пожалуй, не смогу, но понимаю. К сожалению. Я не думаю, что Ферклов можно изменить — просто потому, что они не захотят меняться. Всё, что мы можем сделать — это забрать у них детей и…

— … вообще давно пора ввести регистрацию новорождённых! — перебила Гермиона. — Двадцать первый век — а мы живём, как в средневековье… хуже! В средние века учёт вели по крестильным записям — а тут только по поступлению в школу! А до одиннадцати лет ребёнка словно бы не существует. Дикость! Я очень надеюсь, что мне удастся провести теперь это решение через Визенгамот — но мне понадобится помощь. Соберите всё, что сможете, о детских убийствах, продажах, изнасилованиях — обо всём подобном.

— За какой срок? — с подозрением уточнил Причард.

— За какой сумеете, — ответила Гермиона, и он ответил ей тяжёлым вздохом. — Чем больше — тем лучше, как вы понимаете… Тут и так будет серьёзная проблема, которую пока не очень понятно, как решать. Регистрацию новорождённых можно отследить по Книге Основателей, что хранится в Хогвартсе — нужно только получить к ней доступ. Заодно возможно будет сделать программу по более ранней адаптации магглорождённых — потому что мы чем дальше, тем сильнее здесь сталкиваемся с проблемами.

— Ну, ещё бы, — хмыкнул Поттер. — Они нас считают дикими — без телефонов и компьютеров-то. Впрочем, если Статут действительно отменят…

— …то их адаптировать всё равно придётся, — подхватила Гермиона. — Всё равно мы в Хогвартс не протянем электричество с вай-фаем. И да, я знаю, что возможно заставить технику работать по-другому, — предвосхитила она возражение Гарри, — но я не думаю, что это нужно делать в Хогвартсе. Хотя реформа, разумеется, нужна.

— Не отвлекайся, — улыбнулся Поттер. — Ты говорила про регистрацию новорождённых. Я так понимаю, книга вписывает в себя только волшебников?

— Я не знаю, — Гермиона поморщилась. — Её же ведь никто не видит до того момента, как наступает время отправлять письмо. Неизвестно, появляются ли в ней сквибы — но, возможно, нет. И если нет — то мы проблему не решим. Опять же, как искать магглорождённых? В книге просто имя появляется — без адреса… неизвестно, найдёт ли нужного человека сова. Я, кстати, до сих пор не понимаю, как совы определяют, куда нести письмо — людей с твоим, к примеру, именем, немало! Как они не ошибаются?

— Спроси их, — хмыкнул Причард.

— Кого? — озадаченно переспросила Гермиона.

— Сов, — невинно пояснил Грэхем.