7th bird of Simurg

да, я уже успела заценить :)

Алексей Николаевич Апухтин

Сумасшедший

Садитесь, я вам рад. Откиньте всякий страх
И можете держать себя свободно,
Я разрешаю вам. Вы знаете, на днях
Я королем был избран всенародно,
Но это всё равно. Смущают мысль мою
Все эти почести, приветствия, поклоны…
Я день и ночь пишу законы
Для счастья подданных и очень устаю.
Как вам моя понравилась столица?
Вы из далеких стран? А впрочем, ваши лица
Напоминают мне знакомые черты
Как будто я встречал, имен еще не зная,
Вас где-то, там, давно…
Ах, Маша, это ты?
О милая моя, родная, дорогая!
Ну, обними меня, как счастлив я, как рад!
И Коля… здравствуй, милый брат!
Вы не поверите, как хорошо мне с вами,
Как мне легко теперь! Но что с тобой, Мари?
Как ты осунулась… страдаешь всё глазами?
Садись ко мне поближе, говори,
Что наша Оля? Всё растет? Здорова?
О, Господи! Что дал бы я, чтоб снова
Расцеловать ее, прижать к моей груди…
Ты приведешь ее?… Нет, нет, не приводи!
Расплачется, пожалуй, не узнает,
Как, помнишь, было раз… А ты теперь о чем
Рыдаешь? Перестань! Ты видишь, молодцом
Я стал совсем, и доктор уверяет,
Что это легкий рецидив,
Что скоро всё пройдет, что нужно лишь терпенье…
О да, я терпелив, я очень терпелив,
Но всё-таки… за что? В чем наше преступленье?…
Что дед мой болен был, что болен был отец,
Что этим призраком меня пугали с детства, —
Так что ж из этого? Я мог же, наконец,
Не получить проклятого наследства!…
Так много лет прошло, и жили мы с тобой
Так дружно, хорошо, и всё нам улыбалось…
Как это началось? Да, летом, в сильный зной,
Мы рвали васильки, и вдруг мне показалось…

................

Да, васильки, васильки…
Много мелькало их в поле…
Помнишь, до самой реки
Мы их сбирали для Оли.

Олечка бросит цветок
В реку, головку наклонит…
«Папа, — кричит, — василек
Мой поплывет, не утонет?!»

Я ее на́ руки брал,
В глазки смотрел голубые,
Ножки ее целовал,
Бледные ножки, худые.

Как эти дни далеки…
Долго ль томиться я буду?
Всё васильки, васильки,
Красные, желтые всюду…

Видишь, торчат на стене,
Слышишь, сбегают по крыше,
Вот подползают ко мне,
Лезут всё выше и выше…

Слышишь, смеются они…
Боже, за что эти муки?
Маша, спаси, отгони,
Крепче сожми мои руки!

Поздно! Вошли, ворвались,
Стали стеной между нами,
В голову так и впились,
Колют ее лепестками.

Рвется вся грудь от тоски…
Боже! куда мне деваться?
Всё васильки, васильки…
Как они смеют смеяться?

..........

Однако что же вы сидите предо мной?
Как смеете смотреть вы дерзкими глазами?
Вы избалованы моею добротой,
Но всё же я король, и я расправлюсь с вами!
Довольно вам держать меня в плену, в тюрьме!
Для этого меня безумным вы признали…
Так я вам докажу, что я в своем уме:
Ты мне жена, а ты — ты брат ее… Что, взяли?
Я справедлив, но строг. Ты будешь казнена.
Что, не понравилось? Бледнеешь от боязни?
Что делать, милая, недаром вся страна
Давно уж требует твоей позорной казни!
Но, впрочем, может быть, смягчу я приговор
И благости пример подам родному краю.
Я не за казни, нет, все эти казни — вздор.
Я взвешу, посмотрю, подумаю… не знаю…
Эй, стража, люди, кто-нибудь!
Гони их в шею всех, мне надо
Быть одному… Вперед же не забудь:
Сюда никто не входит без доклада.

<1890>

У Маяковского могу наизусть прочесть "Необычайное приключение на даче" или "О дряни", каждое из которых по-своему великолепно. Но мне больше всего нравится "Послушайте!"

Жалко, тут лесенкой нельзя писать((

Второй номер, кто навскидку вспомнился, это Владимир Семёнович. конечно.

И, напоследок, из современного:

Однажды, теплым весенним утром, Господь проснулся излишне рано.
Он встал, встряхнулся, повел боками, нектара выпил Он из-под крана,
Потом умылся (да-да, нектаром) и в форточку посмотрел немножко.
Затем вздохнул и пошел работать: сегодня нужно придумать кошку.
Вчера был заяц. Отличный заяц! Вот этим зайцем Он был доволен:
Такие уши, такая попа, и нос - улыбчивый поневоле.
А в прошлый раз был, конечно, ежик. Куда ж без ежиков в мире этом.
Но кошка - это в разы сложнее. Не просто зверь, а мечта поэта.
Она должна быть пушистой, мягкой, с когтями - когти ей пригодятся,
Она должна работать урчалкой и на полу вверх собой валяться.
Куда там свиньям и дикобразам, куда лисицам и капибарам!
У кошки должен быть дух победы и девять жизней - почти задаром.
Бог долго клеил хвосты и лапы, ругался, дергал, свистел и правил,
Приклеил гребень, потом отклеил, приклеил уши и так оставил,
Усы повтыкивал, селезенку, ну там сердечко, конечно, печень,
Полоску в шкурку, потом урчальник - чтоб кот хозяина обеспечил
Отличным муром. Потом глазищи, язык шершавый, и нос получше,
И уж последней, безумно нежно и аккуратно он вклеил душу.
Она была бесконечной. Да ведь все души, в общем-то, бесконечны.
Местами - твердой, местами - мягкой, и самую чуточку - человечной,
Чтоб у человека, когда он смотрит в глаза кошачьи - паденье, тайна! -
Осталось чувство: он с кошкой вместе, и вместе, в общем-то, неслучайно.

Спустился вечер. Луна смотрела в окно тигриным искристым взглядом.
В зеленой чашке чаинки спали, остывший чайник приткнулся рядом.
Бог спал, укрывшись цветастым пледом. В окне дрых аист, под стулом - заяц.
Под боком Бога лежала кошка и мир мурлыкала, не моргая.

Ваш покорный слуга из породы безликих бездомных Доу,
Чей город хоронит своих детей под некрепким февральским льдом,
Чья душа где-то между руинами, кладбищем, храмом и шапито,
Шлет Вам поклон, но дело сейчас не в том.
Ваш покорный слуга, за зубами держащий тайны, сарказм и ложь,
Параноик, что значит, до мозга костей мнителен и осторожен,
Общество мертвых жалует больше, чем пьяные злые рожи,
И хорош только тем, что ни на кого не похож.
Ваш покорный слуга не любит интриг и не задает вопросов,
Дрессирует совесть молчать и держать сахарок на кончике носа,
С тонкой улыбкой ручного Авгура перед командой "Голос!",
Верит себе до заката и действует соло.
Ваш покорный слуга, самокритичный и мрачный, как Эдгар По,
Для которого есть только "здесь и сейчас", и никогда "потом",
Наблюдающий, как киты корпораций офисный жрут планктон,
Антагонист. Потомок чудовищ. Ваш антипод.
Ваш совсем не покорный слуга - игрок, и не шутит, когда играет,
Обычно в ладу с внутренней честью, должностью и моралью,
Сегодня готов поступиться законами ради одной детали -
Прямого ответа, ради чего Вы все это затевали?
Как Ваша безмолвная серая тень, он знает все, что случилось,
Здравый смысл расщепит до молекул факты, явки, слова и числа,
Ваш непокорный слуга всего лишь был предан. В обоих смыслах.
А ведь он не романтик и не доверчивый моралист.
Ваш покорный совсем не слуга напоминает, что жизнь - игра.
Не беспокойтесь, Ваш бывший слуга - весьма компетентный враг.
Он желает Вам крепких дверей и нервов, и шанса дожить до утра.
Засим он любезно прощается с Вами. И разрывает контракт.

http://samlib.ru/n/nikolaew_o_e/kill1.shtml

Геннадий Нейман

Утро казни

Толпа валила посмотреть
на казнь по царскому указу -
чужая медленная смерть
холопскому приятна глазу:
как сладострастно кол торчал
(о, символ плотских вожделений!),
как целовал у палача
казнимый жирные колени,
по-бабьи оттопырив зад,
как виновато-обреченно
пытался заглянуть в глаза
под капюшоном красно-черным.
Но тщетно. Милости небес
не обрести в толпе площадной -
поп равнодушно сунул крест
к губам, молившим о пощаде,
а у помоста стар и млад
до хрипоты, бряцая медью,
азартно бились об заклад,
помрет ли малый до обедни,
приподнимали малышей
отцы, прикрикивая строго...
-------------------------
Лишь ангел плакал о душе.
И матерился в адрес Бога.


Геннадий Нейман

Мать

Пришли и сказали:
"Сын твой, за тридцать сиклей
или динариев...
Точно не знаем, но умер.
То ли его на крест, то ли сам - на осину..."

А в доме мал-мала меньше, кручусь до сумерек,
до упаду. Муж бездельник
и пьяница - должен всему Кариоту,
вечно без денег,
всегда без работы...
Одна надежа - на сына,
на старшего - вырос и умным,
и сильным.
И вот, то ли его на крест, то ли - сам на осину...
А ведь говорила:
"Cыночек, милый,
куда же ты с этим нищим?
Что тебе - дома мало?
Места под крышей?
Пусть даже прохудившейся -
ну так починим..."

Сказали: "Даже не знаем, где схоронили..."

Маленький был - рыжий, забавный,
проныра.
Упал с обрыва - ножку поранил,
плакал - "Mама, так больно!"
А я шутила - "До свадьбы залечим..."
И вот - то ли его на крест, то ли...
Нечем....нечем....
нечем дышать...
Жизнь свою в щепки кроша,
ты и не думал о маме, мальчик.
Вой по-собачьи,
псиной
скули над непутевым сыном...
То ли на крест его, то ли сам - на осину.

А может, все это сплетня?
Вернется через неделю,
смеясь: "Мама, это все глупые сказки
на Пасху.
Ты к старости стала
доверчива да плаксива.
Какие осины под Ершалаимом? -
Оливы..."

Геннадий Нейман

Моление о чаше

Знаешь, папа, так тихо в рощице.
Ни зверей кругом, ни людей.
Мне совсем умирать не хочется,
даже ради твоих идей.
Ну не звали б меня учителем -
был бы плотник, пастух, рыбак...
Папа!
Можно не так...мучительно?
Или лучше - совсем никак?
Да скрутил бы ты в небе дулю им,
откровением для властей.
Ты ж меня не спросил - хочу ли я
жизнь заканчивать на кресте.
Милосердия мне бы, толику -
нож под сердце, в кувшине яд,
как представлю - в печенках колики
и озноб с головы до пят,
и душа, словно заяц, мечется -
перепугана и проста.
Извини...я - сын человеческий
от рождения до креста.
С чем сравню эту жизнь? Да с ветошью -
руки вытер и сжег в печи...
А Иуда два дня не ест уже
и неделю уже - молчит.
Плохо, папа, ты это выдумал,
хоть на выдумку и мастак.
Может, ты их простишь? Без выкупа?
Просто так?...

Роберт Рождественский

Дворовых собак
по-особому холят
за то, что они,
на луну подвывая,
от будки до дома
все ходят и ходят
под гулкою проволокой.
Как трамваи... Я их не тревожу.
Я с ними не знаюсь.
За это
они меня вправе облаивать...
Но жарко читать мне
спокойную надпись:
"Собак без ошейников
будут вылавливать".
За что их?
За внешность?
За клочья репейника?
За пыльную шерсть?
За неясность породы?
За то, что щенками
доплыли до берега?
Доплыли
и стали ошибкой природы?..
Собаки-изгои.
Собаки-отшельники.
Надрывней поминок.
Ребенка добрее.
Они бы надели
любые ошейники, надели бы!
Если б ошейники грели.
За что их?
У них же -
душа нараспашку.
Они ж
в Человечество верят
отчаянно!..
И детское:
"Мама, купи мне собачку..." -
в собачьих глазах
застывает печалинкой...
И вот, -
разуверившись в добрых волшебниках,
последнюю кость
закопав под кустами, -
собаки,
которые без ошейников,
уходят в леса.
Собираются в стаи...
Ты знаешь,
у них уже -
волчьи заботы!
Ты слышишь:
грохочут
ружейные полымя!

Сегодня мне снова
приснятся заборы.
И лязги цепные
за теми заборами.

Тоже, говорят, Рождественский

Лапа моя, лапа,
Носа моя, носа,
Я научусь плакать
Тихо и безголосо.
Я научусь думать
Много и без истерик,
Гордость запру в трюмы
И научусь верить!

Чуда моя, чуда,
Рада моя, рада,
Хочешь, с тобой буду
Весь выходной рядом?
Хочешь, прижмись с лаской
Мокрым своим носом.
Хочешь про снег сказку?
Только живи, пёса!

Юлия Друнина

Не знаю, где я нежности училась, —
Об этом не расспрашивай меня.
Растут в степи солдатские могилы,
Идет в шинели молодость моя.

В моих глазах обугленные трубы.
Пожары полыхают на Руси.
И снова нецелованные губы
Израненный парнишка закусил.

Нет, мы с тобой узнали не по сводкам
Большого отступления страду.
Опять в огонь рванулись самоходки,
Я на броню вскочила на ходу.

А вечером над братскою могилой
С опущенной стояла головой...
Не знаю, где я нежности училась, —
Быть может, на дороге фронтовой...


И т.д. и т.п.

Долгие очереди перестройки,
Железнодорожные гастроли.
Педаль газ тронет наш поезд, навешав патроны на пояс.
Верь, они идут за тобой
Убьёт медузу топор и меня погубит
Рэп, как порно - применяй губы
Добрая Рамиля, проводи до Кубы два ноля
эрудированному знатоку в очки
Командира мух атакуют сачки
за хуйню такую сочти, Анюта,
Покурим. благочестив куст блага,
Бла-бла-бла. Влага.
Хочется плакать тощему артисту,
Как это, издалека родился, окрокодилился
Как окорока дилера Валеры,
Единый эквивалент. И метр за метром тянется лента.

а вот еще клевое, не знаю, чье, с трудом нашла даже

Я мохом серым нарасту на камень,
Где ты пройдешь. Я буду ждать в саду
И яблонь розовыми лепестками
Тебе на плечи тихо опаду.

Но если быть беде неисцелимой,
Не тяжким камнем лягу я на грудь -
Я глаз твоих коснусь смолистым дымом:
Поплачь еще немного - и забудь...

Венцеслава Каранешева
Я Шефнера по прозе больше как-то))
Лачуга должника, Девушка у обрыва, вот это все)

7th bird of Simurg
Я его вообще никак :) Еще в школе увидела эти два четверостишия (именно два, без среднего и именно в такой редакции пятой-шестой строки) в каком-то альманахе и полюбила. Кто автор - узнала лет через десять и то случайно.

Венцеслава Каранешева
Ой. Ну, его как бы фантастика очень хороша. Такая... Хм) Такая)

Венцеслава Каранешева Короткие повести Шефнера горьковато-смешные - чудесная чудаковатая смесь реализма с фантастикой: "Скромный гений", "Человек с пятью "не", или Исповедь простодушного", "Записки зубовладельца"...

Я тайно и горько ревную,
Угрюмую душу тая.
Тебе бы, наверно, другую —
Светлей и отрадней меня. (Ольга Берггольц)

Дмитрий Мережковский, Сакья-Муни

По горам, среди ущелий темных,
Где гудел осенний ураган,
Шла в лесу толпа бродяг бездомных
К водам Ганга из далёких стран.
Под лохмотьями худое тело
От дождя и ветра посинело.
Уж они не видели два дня
Ни приютной кровли, ни огня.
Меж дерев во мраке непогоды
Что-то там мелькнуло по пути;
Это храм - они вошли под своды,
Чтобы в нем убежище найти.
Перед ними на высоком троне -
Сакья-Муни, каменный гигант,
У него в порфировой короне -
Исполинский чудный бриллиант.
Говорит один из нищих: "Братья,
Ночь темна, никто не видит нас,
Много хлеба, серебра и платья
Нам дадут за дорогой алмаз.
Он не нужен Будде: светят краше
У него, царя небесных сил,
Груды бриллиантовых светил
В ясном небе, как в лазурной чаше..."
Подан знак, и вот уж по земле
Воры тихо крадутся во мгле.
Но когда дотронуться к святыне
Трепетной рукой они хотят,-
Вихрь, огонь и громовой раскат,
Повторенный откликом в пустыне,
Далеко откинул их назад.
И от страха все окаменело,-
Лишь один - спокойно-величав -
Из толпы вперед выходит смело,
Говорит он богу: "Ты не прав!
Или нам жрецы твои солгали,
Что ты кроток, милостив и благ,
Что ты любишь утолять печали
И, как солнце, побеждаешь мрак?
Нет, ты мстишь нам за ничтожный камень,
Нам, в пыли простетым пред тобой,
Но как ты, с бессмертною душой!
Что за подвиг сыпать гром и пламень
Над бессильной жалкою толпой,
О, стыдись, стыдись, владыка неба,
Ты воспрянул - грозен и могуч,-
Чтоб отнять у нищих корку хлеба!
Царь царей сверкай из темных туч,
Грянь в безумца огненной стрелою, -
Я стою как равный пред тобою
И, высоко голову подняв,
Говорю пред небом и землею:
Самодержец мира, ты неправ!"
Он умолк, и чудо совершилось:
Чтобы снять алмаз они могли,
Изваянье Будды преклонилось
Головой венчанной до земли,
На коленях, кроткий и смиренный,
Пред толпою нищих царь вселенной,
Бог, великий бог лежал в пыли!

Rainiya
если бы я не знала этого автора, сразу бы поняла, что это серебряный век)
бальмонты всякие)

7th bird of Simurg
нравятся мне "бальмонты всякие" и еще Ахметовы:
"Слава тебе, безысходная боль!
Умер вчера сероглазый король..."

Rainiya
не, мои ванлав гумилев и цветаева
ну и особняком - велимир хлебников, но он вообще особенный
ну, еще маяковский, но его я в туда не записываю)

7th bird of Simurg
Цветаева!
"Вы столь забывчивы, сколь незабвенны.
— Ах, Вы похожи на улыбку Вашу! —
Сказать еще? — Златого утра краше!
Сказать еще? — Один во всей вселенной!
Самой Любви младой военнопленный,
Рукой Челлини ваянная чаша."

Rainiya
Имя твое — птица в руке,
Имя твое — льдинка на языке,
Одно единственное движенье губ,
Имя твое — пять букв.
Мячик, пойманный на лету,
Серебряный бубенец во рту,
Камень, кинутый в тихий пруд,
Всхлипнет так, как тебя зовут.
В легком щелканье ночных копыт
Громкое имя твое гремит.
И назовет его нам в висок
Звонко щелкающий курок.

7th bird of Simurg
Аж сердце замерло. Так красиво.
а вот Ахматова:
И наконец ты слово произнес
Не так, как те… что на одно колено -
А так, как тот, кто вырвался из плена
И видит сень священную берез
Сквозь радугу невольных слез.
И вкруг тебя запела тишина,
И чистым солнцем сумрак озарился,
И мир на миг один преобразился,
И странно изменился вкус вина.
И даже я, кому убийцей быть
Божественного слова предстояло,
Почти благоговейно замолчала,
Чтоб жизнь благословенную продлить.

Rainiya
а хлебникова вы как?
хотя бы хрестоматийное

Крылышкуя золотописьмом
Тончайших жил,
Кузнечик в кузов пуза уложил
Прибрежных много трав и вер.
"Пинь, пинь, пинь!" - тарарахнул зинзивер.
О, лебедиво!
О, озари!

я их с цветаевой (поздней) люблю за вкус слова
приятно произносить стихи, у цветаевой царь девица или гаммельнский крысолов - очень акцентированные строки

УПД: ушла в хлебникова, он чудесен
прямо чувствуешь, как волны раскатываются во рту, как цветы расцветают на губах, как колокольчики звенят.. ух!

7th bird of Simurg
Я Хлебникова не знаю...
То что прочитала выше, звучат как хорошие детские) люблю детские стихи, у Хармса, например:
"Несчастная кошка порезала лапу -
Сидит, и ни шагу не может ступить.
Скорей, чтобы вылечить кошкину лапу
Воздушные шарики надо купить!"

Из Серебряного века безусловно люблю только Пастернака и Хармса. Ну еще Цветаеву и Есенина, но этих уже местами. На всех прочих - дюжина разрозненных любимых стихотворений, не более.

Вряд ли здесь заценят, но не могу не кинуть (Пастернак)

Еще кругом ночная мгла.
Еще так рано в мире,
Что звездам в небе нет числа,
И каждая, как день, светла,
И если бы земля могла,
Она бы Пасху проспала
Под чтение Псалтыри.

Еще кругом ночная мгла.
Такая рань на свете,
Что площадь вечностью легла
От перекрестка до угла,
И до рассвета и тепла
Еще тысячелетье.
Еще земля голым-гола,
И ей ночами не в чем
Раскачивать колокола
И вторить с воли певчим.

И со Страстного четверга
Вплоть до Страстной субботы
Вода буравит берега
И вьет водовороты.
И лес раздет и непокрыт,
И на Страстях Христовых,
Как строй молящихся, стоит
Толпой стволов сосновых.

А в городе, на небольшом
Пространстве, как на сходке,
Деревья смотрят нагишом
В церковные решетки.

И взгляд их ужасом объят.
Понятна их тревога.
Сады выходят из оград,
Колеблется земли уклад:
Они хоронят Бога.
И видят свет у царских врат,
И черный плат, и свечек ряд,
Заплаканные лица —
И вдруг навстречу крестный ход
Выходит с плащаницей,
И две березы у ворот
Должны посторониться.

И шествие обходит двор
По краю тротуара,
И вносит с улицы в притвор
Весну, весенний разговор
И воздух с привкусом просфор
И вешнего угара.
И март разбрасывает снег
На паперти толпе калек,
Как будто вышел Человек,
И вынес, и открыл ковчег,
И все до нитки роздал.

И пенье длится до зари,
И, нарыдавшись вдосталь,
Доходят тише изнутри
На пустыри под фонари
Псалтирь или Апостол.

Но в полночь смолкнут тварь и плоть,
Заслышав слух весенний,
Что только-только распогодь,
Смерть можно будет побороть
Усильем Воскресенья.

Rainiya
его же

Бобэоби пелись губы,
Вээоми пелись взоры,
Пиээо пелись брови,
Лиэээй — пелся облик,
Гзи-гзи-гзэо пелась цепь.
Так на холсте каких-то соответствий
Вне протяжения жило Лицо.

попробуйте продекламировать - оно заиграет на губах)

Венцеслава Каранешева
у меня с пастернаком неизбежно рифмуется Галич почему то

Все шло по плану, но немного наспех, спускался вечер, спал младенец в яслях, статисты робко заняли места, и Матерь Божья наблюдала немо, как в каменное небо Вифлеема Всходила Благовещенья звезда

ну и так далее
бог весть почему

Венцеслава Каранешева
Я люблю не только Серебряный век. Поэты военного времени: Межиров, Орлов, Светлов и др.

Rainiya
а то вот кроме разговаривающего человечьим языком Галича есть Рождественский

"Святая и неосторожная,
Чего ты хочешь? Правды? Лжи?
Но шепчет женщина:
- Скажи!
- Скажи мне что-нибудь хорошее!"

7th bird of Simurg
Чудесно, как-то необыкновенно и по новому)

Венцеслава Каранешева
Спасибо. Хорошо на душе)

7th bird of Simurg
Да, Рождественский!

И Бродского, Бродского сюда!

В Рождество все немного волхвы.
В продовольственных слякоть и давка.
Из-за банки кофейной халвы
производит осаду прилавка
грудой свертков навьюченный люд:
каждый сам себе царь и верблюд.

Тогда и Бунина, раз пошла такая тема :)

И цветы, и шмели, и трава, и колосья,
И лазурь, и полуденный зной...
Срок настанет — Господь сына блудного спросит:
«Был ли счастлив ты в жизни земной?»

И забуду я все — вспомню только вот эти
Полевые пути меж колосьев и трав —
И от сладостных слез не успею ответить,
К милосердным коленям припав.

А вот Александр Межиров:

Эта женщина, злая и умная,
Проживает под кровлей одна.
Но подруг разномастная уния
Этой женщине подчинена.
Эта церковь для склада, для клуба ли
Предназначена прежде была,
А теперь там лишь комнатка в куполе
Да в холодной печурке зола.
Эта комната — получердачная,
Антресоли как банный полок,
Обстановка плетеная, дачная,
Весь в потеках косой потолок.
Купол неба над куполом комнаты,
Небывалая крыша худа.
Убрала свою горницу скромно ты,
Но зато потолок — хоть куда!
Вещи брошены или рассованы,
На хозяйку взирают мертво.
Потолок весь в потеках, рисованный,—
Эта женщина смотрит в него.
— Дождик мой,— говорит она,—
меленький,
Дождик миленький, лей, не жалей,
Ни в России никто, ни в Америке
Рисовать не умеет смелей.
Я с тобою, мой дождичек, вместе реву,
Над кроватью течет потолок.
Никакому Рублеву и Нестерову
Лик такой и присниться не мог.
Никакому на свете художнику
Так Исуса не нарисовать,
Как осеннему мелкому дождику,
Попадающему на кровать.

Вполголоса - конечно, не во весь -
прощаюсь навсегда с твоим порогом.
Не шелохнётся град, не встрепенётся весь
от голоса приглушенного.
С Богом!
По лестнице, на улицу, во тьму...
Перед тобой - окраины в дыму,
простор болот, вечерняя прохлада.
Я не преграда взору твоему,
словам твоим печальным - не преграда.
И что оно - отсюда не видать.
Пучки травы... и лиственниц убранство...
Тебе не в радость, мне не в благодать
безлюдное, безвидное пространство.

он харрош)))
ахматовский крестник, между прочим)
очень питерское стихотворение, да)

Когда — под крылом — добежит земля
К взлётному рубежу,
Зажмурь глаза и представь, что я
Рядом с тобой сижу.
Пилот на табло зажёг огоньки —
Искусственную зарю,
А я касаюсь твоей руки
И шёпотом говорю:

— Помолимся вместе, чтоб этот путь
Стал Божьей твоей судьбой.
Помолимся тихо, чтоб где-нибудь
Нам свидеться вновь с тобой!
Я твёрдо верю, что будет так, —
Всей силой моей любви!
Твой каждый вздох и твой каждый шаг,
Господи, благослови!

И слухам о смерти моей не верь —
Её не допустит Бог!
Ещё ты, я знаю, откроешь дверь
Однажды — на мой звонок!
Ещё очистительная гроза
Подарит нам правды свет!
Да будет так!
И открой глаза:
Моя — на ладони твоей — слеза,
Но нет меня рядом, нет!


Это Галич, печальный романтик такой иногда.

Бродский

Металлический зов в полночь
слетает с Петропавловского собора,
из распахнутых окон в переулках
мелодически звякают деревянные часы комнат,
в радиоприемниках звучат гимны.
Все стихает.
Ровный шепот девушек в подворотнях
стихает,
и любовники в июле спокойны.
Изредка проезжает машина.
Ты стоишь на мосту и слышишь,
как стихает, и меркнет, и гаснет
целый город.
Ночь приносит
из теплого темно-синего мрака
желтые квадратики окон
и мерцанье канала.

Играй, играй, Диззи Гиллеспи,
Джерри Маллиган и Ширинг, Ширинг,
в белых платьях, все вы там в белых платьях
и в белых рубахах
на сорок второй и семьдесят второй улице,
там, за темным океаном, среди деревьев,
над которыми с зажженными бортовыми огнями
летят самолеты,
за океаном.
Хороший стиль, хороший стиль
в этот вечер,
Боже мой, Боже мой, Боже мой, Боже мой,
что там вытворяет Джерри,
баритон и скука и так одиноко,
Боже мой, Боже мой, Боже мой, Боже мой,
звук выписывает эллипсоид так далеко за океаном,
и если теперь черный Гарнер
колотит руками по черно-белому ряду,
все становится понятным.
Эррол!
Боже мой, Боже мой, Боже мой, Боже мой,
какой ударник у старого Монка
и так далеко,
за океаном,
Боже мой, Боже мой, Боже мой,
это какая-то охота за любовью,
все расхватано, но идет охота,
Боже мой, Боже мой,
это какая-то погоня за нами, погоня за нами,
Боже мой,
кто это болтает со смертью, выходя на улицу,
сегодня утром.

Боже мой, Боже мой, Боже мой, Боже мой,
ты бежишь по улице, так пустынно, никакого шума,
только в подворотнях, в подъездах, на перекрестках,
в парадных,
в подворотнях говорят друг с другом,
и на запертых фасадах прочитанные газеты оскаливают
заголовки.
Все любовники в июле так спокойны,
спокойны, спокойны.

Навеяло (Анненский)

Цвести средь немолчного ада
То грузных, то гулких шагов,
И стонущих блоков и чада,
И стука бильярдных шаров.

Любиться, пока полосою
Кровавой не вспыхнул восток,
Часочек, покуда с косою
Не сладился белый платок.

Скормить Помыканьям и Злобам
И сердце, и силы дотла —
Чтоб дочь за глазетовым гробом,
Горбатая, с зонтиком шла.

Венцеслава Каранешева
К таким нежданным и певучим бредням
Зовя с собой умы людей,
Был Иннокентий Анненский последним
Из царскосельских лебедей...

7th bird of Simurg
Анненский очень крут, хотя и на любителя. Почти эталонный агнст.

... и вспомнилось контрастное (не помню чье, сто лет назад читала на Стихах.ру, автор безусловно йун, но энергетика просто чудная)

Я плюю, чтоб не попасть в зависимость.
Изгоню из разума заразу я.
Да пошел ты, падла белобрысая!
Да катись ты, сволочь синеглазая!
Чтоб тебе по лбу разлезлась лысина,
Чтобы твой "дружок" покрылся язвами,
Чтоб подруги разбежались крысами -
Вот тебе за гордость твою грязную!
Я пойму, что ты скотина редкая.
Затрещу по швам от дикой ярости.
Размахнусь корявой табуреткою...
Вот уж будет нам, что вспомнить в старости :)

Венцеслава Каранешева
Меня случайно снова занесло в биографию Тютчева, и я снова заколдобилась.
Человек умудрился послужить Родине, оставить заметный след в литературе, объехать всю Европу и оставить столько потомков от нескольких женщин, как будто он занимался только последним.
Удивительные все же бывают люди!

Гул затих. Я вышел на подмостки.
Прислонясь к дверному косяку,
Я ловлю в далеком отголоске,
Что свершится на моем веку.

На меня наставлен сумрак ночи
Тысячью биноклей на оси.
Если только можно, авва отче,
Чашу эту мимо пронеси.

Я люблю твой замысел упрямый
И играть согласен эту роль.
Но сейчас идет другая драма,
И на этот раз меня уволь.

Но продуман распорядок действий,
И неотвратим конец пути.
Я один, все тонет в фарисействе.
Жизнь прожить — не поле перейти.

(Б. Пастернак)

Вспомнилось очередное прекрасное.

Сегодня встретила стихотворение, которое захотелось оставить здесь. Начало, на мой субъективный, излишне лампадно-елейное и морализаторское, но финал - вах.

Отрекись от Него – и громом
Не расколется небосвод…
Только свет из грешного дома
Может быть, навсегда уйдет.
И заметишь ты это едва ли:
Всё заботы да суета…
Мы не раз уже предавали
И стыдились верить в Христа.
Но глядит Он из дальней дали,
Весь изъязвлен и весь в крови:
Дети, дети Моей печали,
Дети, дети Моей любви

(Надежда Павлович. Наши дети).