Как лягут кости (редакция 2019 г) (джен)

— Алиева дома нет, — зашел в мой кабинет Хронов.

— Уверен? — я устало посмотрел на него.

— Его мать, Расима Заслужовна, говорит, что не видела сына уже несколько дней. Я тут посчитал… Это получается как раз с тех пор, как был обнаружен труп, под которым была эта надпись… Статья, по которой Алиев сидел...

— “3-2=4”... — проворчал я. — Значит, мать говорит, что не видела сыночка. А что говорят соседи?

— Да практически то же самое, — пожал плечами Хронов.

Про Алиева, того самого, что некогда отсидел по триста двадцать четвертой статье Уголовного Кодекса, а потому подходил под версию о том, что надписи под трупами скорее всего есть простенький шифр номеров статей Уголовного Кодекса, все как-то позабыли за поисками Авоськина. И только когда я с Наташей точно выяснили, что Авоськин в морге, мы вспомнили про Алиева.

Авоськин Пантелеймон Зурабович умер по вполне естественным причинам, судя по отчету Бюро судмедэкспертизы. Инфаркт. Только вот Авоськиным мы продолжали его называть просто потому, что как-то же его нужно было называть. Хотя на самом деле ни я, ни кто-либо из моих коллег не знал, кто Авоськин такой. Все, что от него осталось — это его труп в морге и свидетельские показания о найденном им трупе Выропаева.

Почему-то я совершенно в них не верил. Может, потому, что эти показания — молодой парень в красной футболке — слишком явно указывали нам на преступника. А быть может, и не поэтому. Не знаю. Не верил я этому. Только объяснить внятно не мог почему.

На время Шашлычник затих. И нам это было на руку. С момента начала поисков Авоськина Шашлычник не появлялся на горизонте. Хотя мог. И тем самым хорошенько бы спутал нам все карты. Не знаю, чего ему стоило не убить и сжечь еще кого-нибудь, когда весь районный отдел полиции занят не его поисками, а поисками свидетеля по его делу. Когда-то отец говорил мне, что серийные убийцы практически все ждут, когда их раскроют. Им нужна была эта слава, ее краткий миг, прежде чем она будет погребена. И судя по всему, тем, что мы не искали Шашлычника, мы могли его оскорбить. И он начал бы действовать. Совершать убийства с прожаркой вдвое чаще. И, возможно, наделать ошибок.

Сейчас единственной ниточкой, что могла вывести нас на Шашлычника, был Алиев. Явно недостаточно, чтобы поймать серийного убийцу. Но выбирать не приходилось, а приходилось прорабатывать планомерно все версии. Какими бы они бредовыми ни казались.

Алиев Рустам Рубикович, тысяча девятьсот восемьдесят третьего года рождения, был осужден по триста двадцать четвертой статьей Уголовного Кодекса на один год в колонии-поселении за продажу гражданину Бессонову ордена Суворова под видом несуществующего среди государственных наград ордена Дудаева.

Примечательно то, что Бессонов сам едва не сел на нары вместе с Алиевым за избиение оного. Юмор в том, что попытка продажи Алиевым “ордена Дудаева” состоялась второго августа, а мало кто в России не знает, что это за день. Правда, Алиеву, когда он понял свою ошибку, было совсем не смешно. Также гражданин Бессонов обосновал свое рукоприкладство — когда наряд прибыл на место преступления, Алиев больше всего походил на беззубого енота — тем, что его сильно оскорбил Алиев своей попыткой втюхать ему “орден Дудаева”. Бессонов прошел всю первую Чеченскую Кампанию, и с именем Дудаева у него были связаны не очень хорошие и приятные воспоминания.

В ходе следственных мероприятий было установлено, что орден Суворова, который Алиев выдавал за орден Дудаева, — подлинный и принадлежал его отцу, ныне покойному. Мать Рустама не стала подавать на него заявления о краже, и потому Алиев довольно легко отделался.

Когда он вышел из тюрьмы, то уехал на родину, в Чечню, и совсем недавно, примерно полгода назад, вернулся домой.

Особых примет у Алиева практически не было, не считая небольшого шрама на щеке и татуировки с его инициалами на безымянном пальце.

Естественно, этого совершенно не хватало для опознания того обгоревшего едва ли не до костей трупа, что был найден первым среди жертв Шашлычника.

Мы могли ошибаться. Я мог ошибаться. То, что Алиева нет дома, ничего не значило. Как и то, что надпись, найденная под трупом, указывала на статью Уголовного кодекса.

Для подтверждения этой версии нам нужно было, чтобы Расима Заслужовна опознала в обгоревшем трупе своего сына, но я мог бы поклясться, что она этого не сделает. Хотя бы потому, что ни одна мать не признает так просто, что ее сын, родная кровь, мертв.

Алиев был ниточкой к Шашлычнику — тонкой, истлевшей, но все же хоть что-то. Но, начав прорабатывать Алиева, я не забыл ознакомиться с делами тех четырех, что проходили по одной статье с Авоськиным.

Самое страшное и даже паскудное во всем этом деле было то, что вся наша версия выстраивалась на том, что Выропаев, последняя жертва Шашлычника, был некогда осужден по сто тридцать первой статье. И все вот это могло быть лишь тупым совпадением, если мы неправильно расшифровали надписи, что оставлял нам преступник.

И если такое случится… То мы точно распишемся в собственном бессилии. Хотя мы, кажется, и так бессильны перед Шашлычником. Мы не знаем ничего о нем. Как он выбирает своих жертв, по какому критерию, зачем сжигает их и почему оставляет в глазницах игральные кости? Ни на один из этих вопросов ответов у нас не было.

Хотя нет, один ответ все же был. Шашлычник сжигал своих жертв для того, чтобы их сложнее было опознать. А также скрыть все свои следы. Как бы ни старались Лев Борисович с Наташей, но следов, оставленных Шашлычником, кроме сожженных трупов, не было. Им не с чем было работать. Даже в случае Выропаева, когда Шашлычника спугнул Авоськин, следов не осталось.

Обидно это было признавать, но даже если мать Алиева в обгоревшем трупе опознает своего сына, то толку от этого не будет. Вот совершенно. И походу, мы зашли в тупик. И нам ничего не остается, кроме как ждать очередного хода Шашлычника.

В таких случаях мне следствие напоминает шахматную партию, где следователь и преступник сидят на противоположных сторонах стола и каждый с напряжением ждет следующего хода своего оппонента. Одна единственная ошибка, и безупречная, казалось, комбинация нарушена. Шах и мат. Пока нам шах. И мы даже не знаем, где у нас король и кем его прикрыть.

Так уж получилось, но еще ни одной партии такого рода я не разыграл. Всегда все решала блиц-партия, а не долгая, красивая игра. Меня спасало то, что когда я делал ошибки, их мой противник не замечал. Ошибки преступников же приводили к фатальным для них обстоятельствам. То есть я их ловил. В случае с Шашлычником наконец разыгрывалась та партия, к которой я стремился всю свою службу. И пока мы ее проигрывали. Но это пока. Не знаю, знает ли Шашлычник о том, что мы делаем, но думаю, он должен хотя бы пытаться предугадать наши шаги. Его же следующий шаг нам известен и так — очередная жертва. И кости на этот раз лягут так, что это будет “пять”.

Оставалось понять логику Шашлычника. И в этом он нам сам и поможет.

— Сергей, нужно попроведовать еще четырех, — закончив с размышлениями, я обратился ко все еще сидевшему напротив меня Хронову.

— Сделаем, не вопрос. Кто такие? — пожал плечами Сергей.

— В разные годы эти товарищи осуждались по двести двадцатой статье. Так же, как и Авоськин. Кстати, не знаешь, откуда у нас их столько? — мое удивление было понятно. Двести двадцатая статья Уголовного кодекса была довольно редкой статьей, за которую осуждали преступников. А то, что таких людей было целых пятеро в нашем одном районе, — это не могло не вызвать у меня изумления.

— А разве ты не знаешь? — на мое удивление Сергей ответил своим. — У нас же тут захоронение было неподалеку, радиоактивных отходов. Их из ЗАТО вывозили.

Про ЗАТО я слышал. Да и не только слышал, но и бывал там. Когда совсем пацаном был. Сейчас этого ЗАТО, названия которого я даже и не знал, не было и в помине. Но видимо, что-то, кроме пустых многоэтажек, навевающих мысли об Припяти, там еще осталось. Не зря же столько людей из нашего района, ближайшего к периметру ЗАТО, были осуждены по столь редкой статьей Уголовного кодекса.

Про захоронение радиоактивных отходов из ЗАТО я почему-то никогда раньше не слышал. Конечно, Серега мог повторять чью-то байку, но его словам можно было верить. Хотя все же я быстро чиркнул в записную книжку о том, что нужно проверить эту информацию. Зачем — не знаю, особого смысла в этом не было. Хотя что-то во всем этом меня тревожило. Словно я подобрался к какой-то тайне, которую давно нужно было раскрыть.

— Понятно, — произнес я задумчиво. Нужно было дать задание Сергею, чтобы уже потом спокойно посидеть и подумать. — Ладно, слушай. Чернышев Алексей Петрович, тысяча девятьсот восемьдесят пятого года рождения, Семенов Василий Игнатьевич…

— Паш, ты нахрена мне их всех перечисляешь? — воскликнул Серега, перебив меня. — Ты запиши на бумажке, так же проще будет.

— Извини, Серега, туплю немного, — повинился я перед Хроновым.

— Это тебе просто нужно голову освежить, — улыбнулся Сергей. — А то сидишь целыми днями в кабинете, пыль вдыхаешь, вот организм и тормозную жидкость уже начал вырабатывать.

— Предлагаешь в паб наведаться? — спросил я.

— Можно и паб.

— Заметано. Принеси мне этих четырех, и мы уже с тобой обстоятельно побеседуем о том, что с моим организмом не так и как это лечить, — я быстро чиркнул на листочке четыре фамилии и передал листок Хронову.

— Сделаем, не сомневайся, Паш, — кивнул он мне и, козырнув, вышел из кабинета.

Не успела дверь моего кабинета закрыться за Хроновым, как в нее прошмыгнула девушка с заплаканным лицом.

— Извините, вы Паша Контуженный?