Die Sonne (гет)

Доджсон вернулась в пятницу, как и обещала. Она не успела на последний урок перед каникулами — да, если честно, не слишком-то и спешила на него.

В этот день она в последний раз увидела своих родителей.

Смерть не изменила ни единой черточки на их лицах.

Их лица изменила сама жизнь.

За те три с половиной месяца, что Доджсон не видела родителей, в волосах отца серебристым инеем обозначилась седина. А у мамы появилось еще несколько морщинок.

Только и всего.

Доджсон больше не плакала. Она не покажет своей слабости.

У нее больше нет слез.

Нет родителей.

Нет горя.

Нет радости.

Нет чувств.

Нет мыслей.

Нет слабых мест.

Нет жизни.

И нет правил.

Она — машина смерти.

Осталось только научиться убивать.

Так думала единственная наследница семьи Доджсон, стоя у двух свежевырытых могил — среди тех, кто пришел проводить в последний путь Стивена и Викторию.

Она еще не знала, насколько была не права.

А сейчас, закрыв за собой дверь главного входа, студентка шестого курса факультета Слизерин подняла глаза, оглядывая столь знакомый и неизвестный одновременно холл.

Она словно не замечала ничего кругом, пока жила в этом замке. А теперь его красота предстала взору девушки, казалось, отрешившейся от этого мира, во всем своем величии.

Не хватало только изображений святых, чтобы Хогвартс могли назвать храмом.

«Если бы я сказала это какому-нибудь средневековому епископу, меня сожгли бы на костре», — с усмешкой подумала Доджсон. — «Хотя… за один мой вид меня сожгли бы».

— Доджсон? — голос, прозвучавший в тишине холла громче, чем на самом деле, заставил слизеринку быстро опустить взгляд.

— Малфой, — произнесла она без определенной интонации. Просто как выражение своего почтения.

— Ты уже вернулась?

— Нет, я все еще еду. Разве ты не видишь?

Малфой усмехнулся:

— Вижу, ты не потеряла способности иронизировать…

— Разумеется, Малфой. Я ведь всего лишь закопала в землю своих родителей! Разве для такой бесчувственной скотины, как я, это что-то значит?

Лицо Малфоя окаменело:

— Доджсон, прими мои соболезнования.

— Можешь оставить их себе. Если бы не твои «коллеги», тебе не пришлось бы «соболезновать».

— Мне действительно очень жаль. Я сделал все, чтобы предотвратить их смерть.

— О, да. Это я сделала недостаточно.

— Я не говорил этого.

— Да брось ты! Не стоит даже разговаривать со мной — ты ведь знаешь, наши разговоры обычно добром не кончаются.

— Как скажешь, — лениво пожал плечами слизеринский принц. — Однако я на твоем месте не спешил бы…

— Ты на моем месте уже поубивал бы всех, кто притронулся к твоим близким!

— А вот здесь бы ошибаешься, — улыбка чуть тронула губы слизеринца. Он провел по ним указательным пальцем и продолжил, — Месть — это блюдо, которое подают холодным.

— С каких это пор Малфои цитируют чужие фразы? — подняла брови Доджсон.

— С тех самых пор, как сами придумали эти фразы, — пояснил Драко, театрально взмахнул рукой.

— А не слишком ли много фраз для семейства с куриными мозгами? — словно у самой себя спросила Доджсон и направилась к подземельям.

— По крайней мере, мозгов нашего семейства хватает на то, чтобы не идти на глупую смерть, — огрызнулся Малфой.

Доджсон даже не обернулась. Просто остановилась и бросила напоследок:

— Конечно. Вы предпочитаете любым способом спасти свои никчемные жизни. Не гнушаясь даже рабства.

Глаза Малфоя недобро загорелись, но Доджсон не видела этого — она, мерно отстукивая широкими каблуками свои шаги, скрылась в коридоре, ведущем в подземелья.

Драко Малфой покинул больничное крыло девятнадцатого декабря (в тот самый день, когда вернулась Доджсон), на день позже Блейза Заббини, но на пять дней раньше Гарри Поттера.

Тот смог присоединиться к оставшимся в замке гриффиндорцам лишь 24 декабря, в самое Рождество.

Что же касается Деймона Салливана, то он так и не пришел в себя ни в декабре, ни даже в январе.

Полтора месяца в коме.

Такого не случалось за всю историю Хогвартса.

В замок приезжали специалисты из клиники Святого Мунго — осмотрели Деймона и сказали, что кома вызвала действием какого-то неизвестного им заклятья, и остается одно из двух: либо ждать, пока Деймон сам очнется (если очнется, добавил седобородый старичок-целитель), либо искать контрзаклинание, что не так уж просто (ведь само заклинание было неизвестно).

В общем, состояние Деймона не менялось ни на йоту. Доджсон время от времени приходила навещать его, и один раз даже столкнулась с Малфоем, который тоже иногда туда захаживал. В тот миг воздух в больничном крыле словно наэлектризовался. Невидимые разряды, которые посылали друг в друга глаза Малфоя и Доджсон, сталкивались в воздухе и разлетались на мелкие кусочки.

Тогда слизеринка лишь молча повернулась и вышла, не желая находиться в одном помещении с этой «ошибкой природы», как сказал о нем однажды Джон Вэнс.

За эти полтора месяца Джон стал самым настоящим другом для Доджсон.

Они часто гуляли по землям Хогвартса, и Вэнс, у которого было очень острое чутье, замечал то, чего сама слизеринка никогда бы не заметила.

Он научил ее угадывать момент, когда с ветки падает ком снега, и читать следы зверей.

Рассказывал ей о своей учебе в частной школе волшебства мадам Дефорс.

Доджсон было легко и свободно, когда они просто болтали ни о чем.

С ним она забывала о том, что внутри нее крутятся винтики грозного механизма. Машины смерти.

Но в остальное время она об этом помнила. И развивалась, как могла.

Однажды, еще на рождественских каникулах, когда Гарри Поттер только-только покинул больничное крыло, они с Доджсон встретились на улице, у озера. Поттер сидел на берегу, неподалеку от Грэйнджер и Уизли, но в то же время словно отдельно.

Слизеринка подошла к нему и молча остановилась. Гриффиндорец поднял на нее взгляд, щурясь от солнечного света, бившего ему прямо в глаза сквозь стекла очков.

— Привет, — сказал он просто. — Присядешь?

— Нет, — легко качнула головой Доджсон и криво усмехнулась. — Я не сажусь в присутствии врагов.

— Господи, как же ты тогда ешь в Большом Зале?! Стоя?! — Поттер рассмеялся, все еще щурясь. — Лучше уж сядь, а то я тебя не вижу.

Слизеринка уселась на краешек расстеленного на снегу красно-золотого покрывала и ответила:

— Нет, в Большом Зале я сижу, так как мою спину прикрывают верные братья-змеи.

— Мм, понятно — протянул Поттер, многозначительно кивнув. А потом вновь рассмеялся. На этот раз улыбнулась и Доджсон:

— У меня к тебе дело.

— Да?! А я думал, ты просто так, поболтать пришла. Ты ведь частенько так делаешь.

Позади послышался звук, подозрительно напоминавший скрип зубов. Нетрудно было представить и их хозяина — мистера Рональда Уизли.

— Ладно, буду предельно кратка, дабы Уизли не искрошил свои зубы в муку, — не упустила шанса поддеть гриффиндорца истинная слизеринка Доджсон. А затем понизила голос, чтобы друзья Поттера ее не услышали. — Ты не знаешь, кто здесь, в Хогвартсе, умеет неплохо драться?

Поттер выпучил глаза так, что, казалось, они вот-вот прилипнут к линзам очков:

— Вообще-то, ты сама неплохо справляешься.

— Это другое, — отмахнулась Доджсон. — Мне нужен человек, который владеет каким-нибудь боевым искусством.

— Есть человек, который увлекается боевыми искусствами, — ответил Поттер, немного подумав. — Но насчет применения его знаний я ничего не знаю.

— Кто он?

— О, ты прекрасно знаешь его, — как-то нехорошо ухмыльнулся Поттер. — Его зовут Джеймс Грин.

И в тот миг Доджсон поняла, что ей все-таки придется принять помощь Грина. Если он, конечно, не откажет.

— Спасибо, Поттер, — поднимаясь с земли, сказала слизеринка. — Если надо будет проклясть кого — обращайся. Хотя, — тут Доджсон посмотрела на Гермиону, — у тебя есть более квалифицированный «проклинатель».

И, кивнув на прощание Гарри и Гермионе, Доджсон зашагала прочь.

— Что ей было нужно, Гарри? — негромко спросила Гермиона, когда черный силуэт слизеринки исчез из поля их зрения.

— Психоаналитик, — ответил он, и друзья поняли, что ни слова о произошедшем разговоре от него не услышат.

В тот же день Доджсон подошла к Джеймсу Грину и, к удивлению его друзей, попросила юношу отойти «на пару слов».

Твердо уверенные в том, что этими словами станут если не «Авада Кедавра», то хотя бы «Петрификус Тоталус», гриффиндорцы держали палочки наготове.

Однако же, на лице Джеймса, говорившего со слизеринкой, мелькнула улыбка, а затем он протянул девушке руку. Та, к еще большему удивлению семикурсников, пожала ее.

А затем они разошлись в разные стороны, чтобы следующим же вечером встретиться в пустой комнатке — одном из многих холодных помещений в подземельях.

Начало новой любви?

Отнюдь нет.

Начало новой жизни.

От конфронтации к сотрудничеству.

День за днем Джеймс Грин и Мэри-Сью Доджсон приходили в эту пустую комнату, и она начинала оживать. Доджсон училась магловским способам борьбы.

Ее родители умерли бы от стыда за свою дочь, однако же… они были уже мертвы, и ничто не мешало Доджсон учиться уворачиваться от чужих ударов и наносить свои. Она умела это и раньше, однако теперь все было по-другому.

«Не просто дворовые методы, но целенаправленное достижение результата»

«Не просто физические упражнения, но движения души и тела одновременно»

«Не просто причинить физическую боль, но одержать верх, заставив поверженного задуматься о своих поступках»

Эти три фразы, сказанные Джеймсом Грином в первый же день ее обучения, начали по-настоящему доходить до Доджсон лишь со временем.

Не стоит и говорить о том, что эти уроки оставались в строжайшей тайне. Никто кроме этих двоих и Гарри Поттера не знал о том, что Доджсон превращается из обычной девушки, способной врезать, в осмысливающего свои действия воина. Очень медленно, но превращается.

К слову сказать, Гарри тоже порой приходил в подземелья понаблюдать за тем, как проходит обучение. Иногда он, не выдержав, просил Джеймса: «А можно и мне попробовать?». И не было дня, когда Грин отказал бы ему в этой попытке.

Вскоре Гарри Поттер и Мэри-Сью Доджсон стали обучаться вместе. А Джеймс Грин прятал улыбку, глядя на этих двоих, когда они противостояли друг другу. Один на один.

Впервые Джеймс Грин почувствовал себя учителем. И эта роль ему приглянулась.

Лиона Спирит полностью оправдывала свою фамилию. Она становилась все больше похожей на дух — еще более бледная, чем обычно, с темными кругами под глазами и впалыми щеками.

А все дело было в том, что она поклялась Блейзу Заббини, что найдет способ избавить его от той страшной болезни, которая съедала его изнутри. По ее вине.

Блейз тогда только улыбнулся — тепло, ободряюще и немного грустно. И сказал: «Я верю тебе, сестренка».

А теперь был не рад, что не запретил ей тогда лезть в это дело.

Ибо Лиона не знала границ в своем стремлении принести пользу. И теперь тратила любую свободную минуту на то, чтобы искать, искать, искать в текстах древних книг разгадку.

— Лио, очнись! — в порывах отчаяния взывал к ней Блейз. — Ты так себя замучаешь! И тогда мне ничто уже не поможет!

— Со мной все в порядке, Блейз, — всякий раз отвечала Лиона и косилась на близлежащую книгу, словно давая понять: сейчас я не прочь почитать ее.

Даже старый метод расшевеливания не помогал.

Заббини готов был рвать на себе волосы. Но тут на него грозной тучей надвинулась новая проблема. Полнолуние.

Когда он впервые ощутил, как под напором зверя рвется его человеческая сущность вместе с кожей и сухожилиями, ликантропия перестала казаться ему туманной угрозой. Она стала реальностью. И воплощением его кошмаров.

Он метался среди стен Визжащей Хижины, и жители Хогсмида испуганно ежились и шептались о том, что утихомирившиеся было призраки вновь лютуют не на шутку. Того и гляди, покинут пределы Хижины и войдут в деревню.

Однако дни шли, ничего более страшного не происходило, и вскоре духи вновь утихли.

«Надолго ли?» — думали жители Хогсмида и все так же ежились, бросая взгляд на темнеющую вдали Хижину.

Тот же вопрос задавал себе Блейз Заббини, когда после долгих ночей превращения лежал, измученный, у себя в спальне.

И ответа не знал пока никто…