Die Sonne (гет)

Первый день осени еще только начинался – сонная природа протирала глаза, и лучики солнца шаловливо бегали по теплой земле. Листья деревьев, местами уже приобретшие нежно-золотой или багряно-красный оттенок, слабо трепыхались на вялом утреннем ветру.

Но никто из людей, находящихся в этот момент на платформе девять и три четверти, не мог наблюдать за неспешным пробуждением жизни – каменные стены со всех сторон окружали провожающих и отправляющихся.

— Мама, я все взял, — ровным голосом, уже в который раз, произносил высокий семикурсник в очках, мама которого не доставала сынку до плеча.

— Ну, если ты умудришься еще что-нибудь забыть, — со смехом в голосе говорил отец другому ученику, по видимому, младшекурснику, — боюсь, придется тебе остаться дома.

Сын испуганно прижимал к груди учебник по зельеварению и мотал головой: «Больше ничего не забыл».

— Надеюсь, в этом году ты будешь более осмотрительна, — слегка наклонив голову вправо, говорила молодая женщина своей дочери.

— Смотря что ты подразумеваешь под словом «осмотрительна», — пожала плечами девушка.

— Я имею в виду, тебе вовсе не обязательно ввязываться во все школьные потасовки и вести себя так, словно Хогвартс – только аллея для прогулок, а не учебное заведение.

— Ах, это! Ну, тогда не обещаю.

— Мэри, — предостерегающим тоном протянула женщина.

— Не называй меня Мэри, — сквозь зубы процедила темноволосая девушка.

— А что же, мне называть свою дочь по фамилии? – осведомилась ее мама.

— Если в свое время вы не удосужились назвать меня НОРМАЛЬНЫМ именем, хотя бы называйте по фамилии, — отрезала девушка. – Но если вам это так претит, можете звать меня просто «девушка». Я не против. Это звучит гораздо лучше, чем Мэри-Сью.

— Не надо ТАК со мной разговаривать. Господи, ну я ведь двадцать раз говорила тебе: тогда, когда мы давали тебе это имя, оно не имело такого значения, как теперь!

— Но ТЕПЕРЬ оно имеет именно такое значение, так что не называй меня Мэри и тем более Мэри-Сью. Ни сейчас, ни впредь.

— Хорошо, — сдалась мама. – Удачи, Доджсон.

— До свидания, — ответила дочь, медленно, но верно остывая, и, подхватив сумку, вошла в поезд.

Поезд издал прощальный свисток, и его передние колеса тут же оттолкнулись от платформы. Мэри-Сью Доджсон сидела у окна и хмуро смотрела в противоположную стену вагона.

«Ну почему, — думала она, — почему шестнадцать лет назад буйная фантазия моих родителей не могла милосердно заткнуться?! Почему из тысяч имен они выбрали самое паршивое? Мэри-Сью! Подумать противно! Мисс Сахарок! Приторно-милая девочка, которая никогда в жизни не совершит ничего плохого! Черт! Как же они могли так испортить мне жизнь в самом ее начале?».

Доджсон никогда не нравилось ее имя. Еще в детстве она представлялась всем то Дженнифер, то Самантой, то Элизой. Но в один прекрасный день ее разоблачили. С тех пор имя Мэри-Сью закрепилось за ней, казалось, навсегда.

А когда Доджсон перешла в третий класс, ее имя приобрело весьма… специфичное значение. И тут же посыпались насмешки. Будучи девочкой робкой и нерешительной, она принимала их слишком близко к сердцу.

Но однажды все это кончилось.

В первый же день ее учебы в Хогвартсе. Именно в тот день закончилась история Мэри-Сью и начала другая история. История Доджсон.

Лиона Спирит отодвинула дверь купе и, задвинув сумку под сиденье, уселась на него. Она глубоко вздохнула и улыбнулась.

Кажется, все!

Теперь на целый год можно забыть о бесконечных препирательствах с троюродными братьями и сестрами!

И, самое главное, впереди ждет ЕЕ жизнь. Ее, и ничья больше. Та, где есть Блейз Заббини – лучший друг. И Доджсон – лучший враг.

А, значит, есть настоящие чувства, настоящие мысли, жизнь, свобода!

Всю свою жизнь Лиона желала обрести свободу. Но боялась ее. Боялась, как птица, в крыле которой недостает пера, боится взлететь.

Заббини никогда ничего не боялся. По крайней мере, никогда не подавал виду. И иногда беззлобно подшучивал над ней, когда она стояла, покусывая нижнюю губу, не решаясь что-то сделать.

Да, он умел выводить из себя. И именно за это она была благодарна ему. Он мог заставить ее сделать что-то, сначала доведя до кипения, а потом спросив: «Что, Спирит, слабо?».

А она, сверкнув глазами, выпаливала: «Еще чего!» и делала очередной шаг к обрыву, с которого она должна взлететь – либо вверх, либо вниз.

Третьего в этой жизни не дано. Это тоже объяснил ей Блейз. Странно, как же много всего в ее жизни сводилось к одному человеку.

Доджсон могла быть уверена, что ни один человек в здравом уме не подсядет к ней в купе.

Ее репутация была соответствующей – школьные драки, препирательство с однокурсниками, вечно угрюмый взгляд и темная одежда.

Но, что уж сказать, даже без всего этого она имела бы РЕПУТАЦИЮ в волшебном мире.

Ее дед, Авраам Стивен Лет-Мортенссен-Доджсон, был изобретателем нескольких мощных заклятий весьма неприятных свойств.

Ее отец, Стивен Авраам Доджсон, однажды судился за пособничество Темном Лорду. Его оправдали, но это имело невеликое значение для людей, жаждущих истребить всех слуг Лорда до единого.

Ее двоюродный дядя, Уильям Сэндфорт Илиас Лет-Мортенссен, преподавал в Дурмстранге темную магию.

Так что, тот факт, что наследница столь специфичного семейства попала в Слизерин, ничьего удивления не вызвал.

Но, на самом деле, угрюмый взгляд не был ей присущ изначально – она сама придумала его для себя. Она сама стала глядеть на людей так, словно они виноваты в чем-то, случившемся в ее жизни.

Но главная беда ее жизни была в том, что с самого рождения на ней лежало клеймо – ее имя. И она из кожи вон лезла, чтобы смыть это клеймо.

А когда оно исчезнет, жизнь станет лучше.

По крайней мере, Доджсон сама так думала.

Она закрыла глаза, и шум поезда стал постепенно затихать в ее голове.

Визг тормозов буквально вышвырнул ее из сна. Девушка резко качнулась вперед. Реакция квиддичного игрока сделала свое дело – руки молниеносно, даже в полусознательном состоянии, выстрелили вперед, упершись в столик поезда и не дав упереться туда лицу.

Доджсон подняла голову и посмотрела в окно. За стеклом постепенно расползалась темнота – видимо, устав за эту бессонную ночь, она проспала не меньше пяти часов.

По телу Доджсон поползли мурашки – в последний раз, когда Хогвартс-Экспресс останавливался в середине пути, это случилось по вине дементоров. И слизеринке вовсе не хотелось, чтобы это повторилось.

Видимо, остальным пассажирам тоже вспомнился тот случай, потому что коридор тут же заполнился студентами, которые полушепотом переговаривались.

— Что это? – спрашивала девочка-четверокурсница из Пуффендуя. Тогда, когда дементоры вошли в поезд, ей было одиннадцать – она собиралась поступать на первый курс.

— Да откуда мы знаем?! – с нескрываемым раздражением ответил ей высокий кудрявый парень. На нем еще не было формы, так что было сложно определить, откуда он.

— Скорее всего, что-то с поездом, — предположил невысокий пухленький паренек из того же Пуффендуя.

— Вот вечно так, — проворчал кто-то, кого Доджсон не видела, но по интонации сразу же поняла, что это слизеринец. Он растягивал слова и всеми нотками своего голоса указывал на то, что, даже если на поезд обрушится скала, он не станет действовать сообща со всеми. – Все вокруг готовы твердить день и ночь «Хогвартс – лучшая школа чародейства и волшебства», а на самом деле поезд, везущий учеников в эту самую школу, ломается каждые три года!

— Заткнись, Салливан! – с чувством проговорил высокий «не идентифицированный» мальчик.

— Не затыкай меня, Грин, — с угрозой в голосе прошипел Салливан.

Доджсон нахмурилась. Сейчас в коридоре около десятка студентов и только один из них слизеринец. К тому же, Деймон Салливан учился всего лишь на пятом курсе и был далеко не атлетического телосложения. Он был высоким, жилистым, щуплым, но не тощим. К тому же он обладал весьма приятной внешностью, что очень нравилось «слабой половине» Хогвартса и откровенно бесило «сильную».

И, кажется, сейчас Джеймс Грин, семикурсник-гриффиндорец, собирался эту внешность подпортить.

Доджсон поднялась со своего места и открыла дверь купе.

Молча, опираясь на правую руку, она привалилась к косяку.

Тут же все взгляды обратились к ней, ропот возмущенных студентов утих.

— Какие-то проблемы, Грин? – спросила она, подняв бровь.

— Нет, что ты, у меня никаких проблем, — ответил гриффиндорец, вздернув подбородок. – Проблемы у этой маленькой подвальной крысы – Салливана.

— Во-первых, Джимми, — с издевкой заметила Доджсон, — между подвалом и подземельем существует огромная разница. А во-вторых, не тебе судить о слизеринцах. Сначала достань себя из грязи.

— К чему это ты? – сощурился Джеймс.

— К тому, чтобы ты немедленно убрал руки с мантии Деймона – если ты порвешь ее, твоей семье придется пахать пару месяцев, чтобы купить ему новую. Убери руки, Грин.

Медленно, словно мечтая впиться ногтями в горло ненавистного слизеринского выскочки, Джеймс разжал пальцы.

— Давай, проваливай, слизеринский ушлепок! – зло выплюнул он.

— Заткнись, Грин, и не указывай мне, что делать, — в тон ему ответил Деймон. – Гриффиндорцы не стоят даже того, чтобы слизеринцы вытирали о них ноги. Тем более ты. Зарплаты твоих родителей не хватит даже на то, чтобы купить тебе новые штаны, если ты окончательно обгадишь эти.

— Стоп! – спокойно сказала Доджсон.

Деймон и Джеймс повернули к ней лица.

— Еще одна такая фраза, Салливан, и я сама дам тебе в глаз, — глядя в глаза Деймону, сказала Доджсон. – Если в этот раз я вступилась за тебя, то это вовсе не значит, что я буду потакать всем тем гадостям, которые ты скажешь. О ком бы то ни было. Понял?

Салливан, не ответив ей, развернулся спиной и зашагал по коридору прочь.

Поезд, качнувшись, тронулся, и Доджсон еле удержалась на ногах. Она вернулась в купе и закрыла дверь. Студенты начали расходиться по своим местам, и только Джеймс Грин еще несколько секунд непонимающим взглядом смотрел на дверь, закрывшуюся за слизеринкой.