Будни Уолдена МакНейра, Пожирателя смерти и ликвидатора опасных существ. Смеркуты (джен)

— У тебя же есть такая бумага, — сказал Робардс, когда дверь в камеру МакНейра закрылась.

— Есть, — кивнул Шеклболт, шагая к лестнице. — Но пусть в дороге помучается. Дьявол, как это отвратительно, — пробормотал он, начиная подниматься по невысоким сырым ступенькам.

— Он не выживет, — успокаивающе проговорил Робардс, шагая следом за ним. — В какой бы форме он ни был, практики-то у него не было.

— Тогда какой во всём этом смысл? — Шеклболт остановился так резко, что они едва не столкнулись. — Если первая же тварь пообедает им?

— Ну, тоже польза, — разумно ответил Робардс. — Пообедает им — не сожрёт другого. И ещё три недели будет отлёживаться. Тоже результат.

— Слушай, — глаза Шеклболта сверкнули, — а может, их всех им скормить?

— Заключённых? — чуть заметно улыбнулся Робардс.

— Пожирателей, — засмеявшись, уточнил Шеклболт, продолжая подъём. — Их тут штук… сколько? Двадцать?

— Около того, — охотно поддержал его Робардс. — А неплохая идея. Возможно, на пару месяцев хватит — а там и лето закончится. Визенгамот не станет возражать, я уверен.

Некоторое время они поднимались молча, а когда на одной из площадок остановились передохнуть, Шеклболт как-то очень грустно сказал:

— Ты знаешь, а ведь самое поганое, что ты прав. Они согласятся — в отличие от меня. Это в самом деле могло бы стать неплохим выходом — но я не могу заживо скормить человека смеркуту. Даже Пожирателя смерти. Вот так, — он развёл руками и, махнув правой, расстроенно продолжил подъём.

Робардс молча пошёл за ним, и, хотя они останавливались по пути наверх ещё раз, больше они не разговаривали. И так же молчали, стоя наверху, на площадке рядом с каретой, покуда охрана готовила и сажала в карету МакНейра, на которого Робардс сам наложил Сомниум, а потом ещё и накрыл голову плотным чёрным мешком, не пропускающим ни света, ни звуков — лишь воздух.

— Я сделал ошибку, — сказал Шеклболт, когда полёт уже начался. — Мы бросили все силы и лучших людей на обустройство Британии — а тем, кто остался, отдали международные связи. Людей было мало, важных мест — много, и я… а-а-а, — он махнул рукой.

— Разве Бут не справляется?

— Справляется, — кисло ответил Шеклболт. — Но тут не справляться надо, а драться. И давить. И продавливать. Это всё-таки не по ней, как выяснилось. Отправить бы туда… даже не знаю. Гестию. А тебя на её место.

— А на моё кого? — скептически поинтересовался Робардс. — Не говоря уж о том, что неплохо было бы поинтересоваться и моим мнением на сей счёт.

— А что им интересоваться? — пожал плечами Шеклболт. — Тебя абсолютно устраивало место заместителя главного аврора, ты мечтаешь со временем вырастить себе смену и снова его занять. А мне что прикажешь делать?

— Я просто аврор, — сказал Робардс. — Тебе я сочувствую, но помочь не могу. Но смену я себе всё равно выращу.

— Доживи сперва, — буркнул Шеклболт и уставился в окно.

Большую часть оставшегося пути они молчали и, уже подлетая к Лондону, Шеклболт сказал:

— Мы не подумали о том, где держать его. В Аврорате нельзя — я верю, конечно, в умение авроров хранить тайны, но… — он покачал головой.

— Зачем в Аврорате? — удивился Робардс. — У нас есть пустые дома — в один его и поселим. В Корнуолле. Я полночи вчера провёл там — всё готово. Ставить охрану нет смысла, я полагаю — сам дом защищён чарами, а за МакНейром мы всё равно не можем следить постоянно лично. Следящие на нём, разумеется, будут, но ходить по пятам я не стал бы — спугнём смеркутов. Я полагал, мы как раз туда и летим?

Шеклболт просто кивнул в ответ. Предложенное казалось ему разумным, но… впрочем, в данной ситуации любые чувства отходили на задний план. Даже если смеркут сожрёт МакНейра, твердил себе Шеклболт, это всё равно спасёт чью-то жизнь. Пусть даже одну, всё равно это того стоит.

Хотя, честно признаться, он предпочёл бы, чтобы сбылось брошенное невыразимцем «падёт в бою как минимум с последним из них». Не так, как имел в виду тот, а по-настоящему. Но понимал, что так им не повезёт. Невозможно.

— Ещё одна ночь, — сказал Робардс, глядя в окно кареты на закат. — Предыдущая прошла без эксцессов.

— Две таких теперь роскошь, — нахмурился Шеклболт. — Хотя погодники обещают дожди и ветер на юго-западе — может, это заставит людей закрыть окна.

Карета опустилась на маленькой полянке неподалёку от Коллифорда. Лил холодный дождь, и сильный ветер бросал его прямо в лицо — как ни повернись.

— Отличная работа, — проворчал Робардс, закрываясь от настырного ливня ладонью.

— К сожалению, смеркуты любят влагу, — досадливо проговорил Шеклболт, почти добегая до невысокой двери и входя в дом, для чего ему пришлось пригнуть голову.

МакНейра в дом левитировал Робардс — и, положив на вполне приличного вида кровать, снял сперва сонные чары, затем — цепи, и только потом мешок.

— Поговорим утром, — сухо сказал он. — Покидать дом нельзя. Камин, окна и двери зачарованы. Еда на кухне, в баке довольно горячей воды.

Развернулся — и, вежливо пропустив Шеклболта вперёд, вышел, тщательно запечатав за собой дверь.

Просто так терять ещё одну ночь никому из них не хотелось — но, с другой стороны, они оба прекрасно понимали, что таких ночей ещё будет много, а если они хотят дать МакНейру реальный шанс, ему нужно хотя бы один раз выспаться и вообще привести себя в порядок.

И подумать.

Да, определённо ему нужно было подумать.

Это понимал и МакНейр, но какое-то время после того, как остался один, он бездумно даже не сидел, а лежал на кровати, разглядывая незнакомую комнату, освещённую старой масляной лампой. Затем сел, поднялся и очень медленно, словно опасаясь наступить на что-то опасное, обошёл небольшую, на самом-то деле, комнату, которая сейчас казалась ему просто огромной. Кровать… высокий комод со стоящей на нём лампой… пара стульев — один у кровати вместо столика или тумбочки, на котором стопкой была сложена чистая одежда, увенчанная идеально вычищенными же ботинками, второй у окна… И узкая полка с книгами. Дом был каменный, старый, со скрипящим при каждом шаге деревянным полом и рассохшимися рамами, в которые восхитительно тянуло сырым лесным воздухом.

Лесным. Здесь пахло лесом, травой и водой — пресной водой. Которую Уолден, возможно, сможет увидеть завтра — если договорится с министром. О да, с их стороны было очень разумно оставить его здесь одного, дать ему ощутить свободу на вкус и на запах, позволить представить в красках, как он вновь идёт по земле, как опускается в озеро, как… как просто живёт. Как все. А наутро возобновить торг — и пригрозить вернуть его в камеру навсегда и немедленно, если он не примет их условия. Да, это может сработать. Если бы они ещё позволили ему выйти… но он слишком многого хочет. И потом, может быть, так и надо: оставить его наедине с этим ощущением близости земли. Есть же пытка, когда человека подвешивают над полом так, чтобы он, максимально вытянувшись, мог слегка чиркнуть по нему самым кончиком пальца. И несчастный сам будет мучить себя в тщетной надежде опереться на пол, вытянувшись ещё чуть-чуть. Старый метод…

Сейчас, ночью, за окнами была тьма: небо скрывали тучи, через которые не проникало ни лучика, а вокруг дома был, судя по звукам, лес, который утром Уолден сможет увидеть. А теперь ему следовало поесть и лечь спать — Робардс что-то говорил о еде на кухне.

На кухне…

МакНейр подошёл к лампе и, присев на стул, поднёс к ней руки, с жадностью ощущая тепло от нагретого огнём стекла. Огонь… настоящий живой огонь. Сколько Уолден о нём мечтал! Тот до сих пор порой ему снился — и просыпаться после этих снов было горько.

Да, они, определённо, поймали его, но сейчас Уолден был не в претензии.

Подняв со стула стопку одежды, МакНейр взял лампу, вышел из комнаты — голову пришлось наклонить, чтобы не стукнуться о косяк — и оказался в крохотном коридоре, куда выходили две двери, маленькая и побольше. Он постоял немного, оглядываясь и глубоко вдыхая запах старого камня и дерева, а затем открыл меньшую дверь — и оказался в крохотной ванной, где не было ничего, кроме унитаза (а не азкабанского ведра!), маленькой раковины с одним краном, зеркала над ней и торчащей из потолка душевой лейки, к которой шла узкая труба с вентилем. На двери на крючке висело большое тёмно-синее полотенце, а на маленькой полочке между раковиной и зеркалом лежали кусок мыла, гребень, зубная щётка, картонная коробка зубного порошка, помазок в деревянной чашке, опасная бритва и ножницы.

Уолден долго стоял у раковины, разглядывая в зеркале своё отражение — и не узнавая себя. И дело было даже не в длинных, заплетённых в косу волосах, и не в бороде — они не могли его удивить — а в общем облике. Ему словно было не сорок девять лет, а все сто.

Впрочем, кому какое дело, как он выглядит? Он в неплохой форме — хотя, конечно, до прежней далеко. Однако стоило привести себя в порядок — как он мечтал о том, чтобы просто побриться! Теперь он мог, наконец, это сделать.

Бороду пришлось сперва покороче обстричь — и лишь потом Уолден долго и с наслаждением брился, с удовольствием отмечая, что, оказывается, не забыл, как это делается: даже не порезался ни разу. Правда, заняло всё это немало времени — но, с другой стороны, куда ему было торопиться? Волосы он тоже обрезал коротко — в конце концов, когда-то он делал это сам и, хотя прежде использовал для этого не только ножницы, но и заклинания, сейчас сумел обойтись без них. Вышло не очень-то презентабельно, но, по крайней мере, теперь он был похож на человека, пусть и криво постриженного.

А потом он мылся. Не зная размера бака и не представляя, сколько в нём горячей воды, он сперва быстро намылился, затем смыл пену, намылился снова и опять всё смыл — и только после этого позволил себе просто стоять под душем, наслаждаясь забытым ощущением горячей чистой воды на коже. А когда она начала остывать, завернул кран, растёрся полотенцем — и наконец оделся в чистое. Это были его собственные вещи — те, в которых его когда-то арестовали, но без мантии и плаща. А так всё было на месте, от трусов с носками до платка в кармане штанов.

Так странно…

Впрочем, почему он удивляется? Не в тюремной же робе его должны были оставить — и уж точно не покупать новое: и расходы, и кто ж в новой одежде охотится? Такие вещи Робардс понимал.

Из ванной МакНейр снова попал в коридор, приведший его теперь к небольшой кухне. Мебели там было немного: стол с двумя табуретами, старая, но, похоже, вполне рабочая плита, на которой стояли огромная сковорода и чайник, и четыре ящика — пара на стене и другая на полу.

И раковина с одним краном, из которого текла, разумеется, только холодная вода.

Уолден открыл висящие на стене ящики. Внутри было немного посуды: почему-то три тарелки, две глубокие и одна мелкая, пара чашек и большая, расписанная незабудками, фарфоровая миска. Сбоку пристроилась пара кастрюль, маленькая и побольше, и ещё одна миска, на сей раз металлическая, в которой и сложены были приборы: две вилки, три ложки — чайная и пара столовых — и три ножа, длинных, отлично заточенных и явно не новых.

Еда нашлась в других ящиках: коробка с овсянкой, банка с длинными макаронами, четыре картофелины, полупустая бутылка какого-то растительного масла и две не слишком свежих, но вполне съедобных белых булочки, при виде которых МакНейр сглотнул мгновенно наполнившую его рот слюну. Белый хлеб он в последний раз ел ещё до тюрьмы… и как было удержаться?

И три жестянки — с чаем, сахаром и сухими бисквитами.

У Уолдена даже руки затряслись, когда он ощутил знакомый и почти что забытый запах. Чай. Настоящий, нормальный чай — против той дряни, которую называли этим словом в Азкабане. Надо только его заварить…

Спички нашлись на краю плиты, внутри которой лежали сухие дрова и трут. Их даже сложили так, как удобней всего для растопки.

Пламя занялось почти сразу — и Уолден, наполнив чайник водой, не стал закрывать дверцу и так и сидел, глядя на яркий огонь, и жмурился от ощущения жара на коже. Ему не было холодно — нет, он не грелся, к холоду он привык, и в Азкабане от него почти не страдал. Но огонь тоже был свободой, её кусочком, недоступным узникам — и Уолден никак не мог от него оторваться.

Впрочем, когда по комнате поплыл вдруг запах еды, он всё же поднялся и, подняв крышку со стоящей, как обнаружилось, на открытой конфорке сковороды, нашёл под ней ужин — чем-то похожий на то, чем кормили их в Азкабане, но при этом совсем другой.

Во-первых, там была рыба. Не её тонкие, зачастую почти неразличимые волокна, которые порой попадались в азкабанской баланде, а самая настоящая рыба. Лосось. Отличный розовый кусок лосося, от вида и запаха которого МакНейр даже забыл о том, что, вообще-то, в Азкабане мечтал о мясе. Да и нельзя было вот так сразу менять привычную пищу, если он собирался назавтра встретиться с одним из самых опасных существ.

А во-вторых, к ней прилагалось пюре. Настоящее картофельное пюре, кажется, со сливочным маслом и, может быть, даже молоком. Или сливками.

Кажется, никогда в своей жизни Уолден не получал такого наслаждения от еды. Он старался есть медленно, но у него это не слишком-то вышло — зато чай, тёмный, крепкий и даже, вопреки своим прежним привычкам, сладкий, он пил не спеша, с огромным трудом ограничившись только тремя бисквитами. Больше было без привычки нельзя — да и этого-то было, пожалуй, много, но он не сумел удержаться.

От этой вкусной и горячей — по-настоящему горячей — еды он быстро осоловел и, вернувшись в комнату, заснул, едва лёг на кровать. И уже сквозь дрёму успел подумать, что больше никогда, ни при каких обстоятельствах не должен вернуться назад.

В Азкабан.