Die Sonne (гет)

Доджсон сидела на кровати, читая письмо, которое ей прислали родители.

Прошла почти неделя с того урока травологии, и этим поздним субботним вечером все студенты отдыхали от нелегких первых учебных дней.

Бертольда, пепельно-черная сова Доджсонов, сидела рядом, на тумбочке у кровати, ожидая непременного ответа.

Девушка пробежала глазами по строчкам письма. Интересно, какого ответа ждут от нее родители, если здесь сплошником дежурные фразы вроде «надеемся, что первая неделя…» или «желаем тебе…».

«Господи, по-моему, в приговоре о казни больше теплых слов, чем здесь, — подумала Доджсон. – Неужели нельзя написать просто, но с чувством. Например, так: «Здорово, дочка! Ты там часом не загнулась? Ну, тогда в путь!». Но нет, нужно выдержать этикет даже в письме собственной дочери!».

Лиона сидела в этой же комнате, смотря в окно на звездное небо. Она думала о чем-то своем, а Доджсон впервые в жизни не хотелось мешать ей. Самой было тошно.

Она повернулась к пернатой почтальонке.

— Ну, что я могу им передать? Скажи, чтобы берегли бумагу, раз ничего путного написать не могут.

Бертольда выпучила глаза и возмущенно ухнула.

— Ну, и чего ты тут возмущаешься, перьев комок?! – хмуро поинтересовалась Доджсон. – Ну и что, что ты говорить не умеешь! Уж как-нибудь передай!

И девушка открыла окно, чтобы сова могла вылететь.

Одарив хозяйку осуждающим взглядом, Бертольда медленно покинула комнату.

— Не слишком ли жестко? – поинтересовалась Спирит, сидящая на своей кровати за спиной Доджсон.

— А тебе-то какое дело? – устало отмахнулась та. – Спи и улыбайся во сне Блейзу Заббини.

— Он мне не снится, — улыбнулась Лиона. – Я слишком часто вижу его в реальной жизни. А вот тебе точно должен сниться парень с большущим огнеметом. Вы составите очень гармоничную пару.

— А не пойти ли тебе к черту со своей гармонией? – скривилась Доджсон и вышла из комнаты, хлопнув дверью.

Существует масса причин, из-за которых настроение может упасть до отметки «наложите на меня руки» и ниже.

Для Доджсон такой причиной стала совместная работа Деймона Салливана и Джеймса Грина.

Слизеринка как раз корпела над сочинением для Снегга в библиотеке, когда на стул рядом с нею сел некто. Причем этот некто совершенно нахальным образом скрестил руки на груди и кашлянул.

Подняв глаза, Доджсон даже не удивилась, увидев перед собой до боли знакомое лицо.

— Привет, Салливан, — ровным тоном произнесла она и вновь опустила глаза в книгу.

— Как жизнь, Доджсон? – растянув слово «жизнь», спросил Деймон. – Как обстоят дела с Грином? Он еще не предложил тебе выйти за него?

— О чем ты? – Доджсон оторвалась от работы и недоуменно посмотрела на юношу.

— О том, что гриффиндорцы такие честные-честные, слизеринцы такие мерзкие-мерзкие, а ты, кажется, втюрилась в честного, но бедного Джеймса Грина.

— Ты что, совсем дурак? – у девушки вырвался тихий смешок.

— Не скажи, — повел головой Деймон. – Я-то как раз вполне нормален. А ты? О чем ты думаешь, Додж?! Ты защищаешь этого гриффиндорца в поезде, сидишь с ним на травологии и в библиотеке…

— Это случайность! В библиотеке мы оказались рядом случайно, а на травологии он сам ко мне сел!

— Не оправдывайся передо мной, Додж. Просто сделай так, чтобы тебе не пришлось оправдываться перед остальными слизеринцами, если вдруг что…

— Договаривай.

— Кое-кто уже решил, что у вас с Грином роман. Доджсон, поддай этому парню пинка, иначе ты сама утонешь.

— Ты мне угрожаешь?

— Нет, что ты, я просто предупреждаю тебя. Ты ведь знаешь, как относятся слизеринцы к гриффиндоролюбам. Так что не делай глупостей. Счастливо!

И Салливан, бесшумно и мягко ступая по полу библиотеки, скрылся в дверной арке.

— Какого черта… — негромко произнесла Доджсон.

Она была не столько зла, сколько ошарашена. Неужели слизеринцы настолько глупы, чтобы подумать о ней такое?! Грин?! Это же просто ужасно! Да никогда в жизни!

И тут, словно запоздавшая казнь, в библиотеку вошел темноволосый высокий гриффиндорец. Доджсон закатила глаза и еле удержалась от того, чтобы опустить голову на книгу.

И, надо же было такому случиться, что Грин заметил девушку за дальним столиком. Он направился прямиком к ней, уверенно и прямо, словно в прошлой жизни был скалой.

Желание запустить в него книгой, даже не позволив подойти ближе, становилось сильнее с каждой секундой.

— Привет, Доджсон, — вежливо начал он.

Та лишь кивнула.

— Как прошла учебная неделя?

— Превосходно, — сквозь зубы процедила слизеринка. – Если бы тебя не было рядом, было бы еще лучше.

— И чем же я тебе не угодил? – Джеймс поднял брови, а все остальное опустил на стул, где пару минут назад сидел Деймон.

— Тем, что вообще появился в моей жизни, — повернувшись к нему, ответила Доджсон менторским тоном. – Тем, что сел со мной на травологии. Тем, что именно ко мне подошел со своим дурацким вопросом в библиотеке. Какого черта именно ко мне? Я что, лучше всех знаю анимагию?!

— Нет, но мне показалось…

— Креститься надо, если умеешь! Креститься, а не подставлять других студентов, пусть даже слизеринцев.

Последнее слово Доджсон произнесла так язвительно, как только могла.

Грин секунду помолчал, словно переваривая информацию, а затем спросил:

— Что случилось?

— Ничего не случилось! Вот только ты со своей жаждой общения тянешь меня на дно. На факультете уже ходят какие-то тупые сплетни о том, что мы вместе.

— Ну и что? Это же только сплетни!

— Ты и вправду безмерно глупый, или только мне таким кажешься?

— Надеюсь, второе. Иначе мне не сдать ЖАБА.

— Если ты не можешь сказать ничего хорошего – лучше помолчи. Даже маглы знают это правило. Грин, ты и не догадываешься, какую роль в моей жизни могут сыграть эти слухи. Слизеринцы меня живьем съедят!

— В твоей… чём? – Грин сделал вид, что не расслышал. – Что для тебя жизнь? Постоянное одиночество и мечты о чем-то несбыточном?

— У меня нет одиночества. У меня есть самодостаточность. Мне не нужен кто-то, чтобы я могла быть счастлива. И мечты о несбыточном мне тоже не нужны. Оставь свои проповеди для маленьких гриффиндорок.

— Нет уж. Именно тебе нужна проповедь. Тебе нужен шланг, который хорошенько промоет твои мозги. Их уже порядком затянула паутина.

— А на кой черт мне промывать мозги? Почему именно мне?

— Да потому, что в это воскресенье я впервые увидел на факультете Слизерин человека! Человека среди змей!

— Ты ошибся. Мы все люди. Вы просто предпочитаете не видеть этого.

— Возможно. Но тогда, в поезде, именно ты заступилась за меня!

— Не за тебя. За Деймона.

— Но ты пригрозила дать ему в глаз!

— Только ради него! Если бы я не прекратила эту перепалку, ты действительно подбил бы ему глаз! А то и похлеще!

— Он сам нарвался!

— Чем?! Тем, что высказал свое мнение насчет Хогвартса?! Разве мнение человека ничего не значит?!

— И это говоришь мне ты, человек, чьего мнения на факультете даже не спросили ни разу?

— Заткнись, Грин! Заткнись и ни слова больше не говори!

Доджсон дышала тяжело и часто, словно только что пробежала кросс. Внутри нее бушевала горячая лава. Еще никто не доводил ее до такого состояния – почти что бешенства.

Он говорил почти правду, но правда эта никогда не должна была стать произнесенной.

— Если ты, — продолжила она, — решил сыграть роль наставника, ты ее совершенно провалил. Я ненавижу тебя, Грин! Ненавижу твои попытки «сделать из змеи человека». Я НЕ ХОЧУ быть одной из вас! Я НЕ ХОЧУ стать похожей на одну из ваших хваленых гриффиндорок! Я – змея, но я горжусь этим! Так что уймись, пока не разворошил змеиный клубок. Иначе пожалеешь. Мы все зубастые и очень ядовитые.

Она поднялась со стула, подхватила со стола книгу, пергамент, перо, и, уговаривая себя не бежать, пошла к выходу.

И тут ее запястье потянули назад. Грин крепко держал ее руку.

Она рванулась, но эта попытка не увенчалась успехом. Книга упала на пол, и с ее страниц полетела пыль. Пергамент, плавно покачиваясь, полетел следом.

Грин развернул слизеринку к себе лицом и посмотрел ей прямо в глаза.

— Если ты думаешь, что я поступил глупо, можешь думать так и дальше. Но ты мне действительно не безразлична, и я просто пытался помочь. Если ты не понимаешь этого, я, и вправду, ошибся адресом. Прости.

И, отпустив ее руку, Грин покинул библиотеку.

Доджсон опустилась на колени и изо всех сил закусила губу. Чтобы выдержать. Забыть. Вычеркнуть из жизни этот разговор, как и многие другие.

Во рту появился медный привкус крови. Вкус потери.

Доджсон потеряла друга, которого даже не успела обрести. Не успела и не могла. Слизерин против Гриффиндора. Нарушившего этот закон ждет изгнание. Это не правило стаи, это правило жизни.

Не стоит прыгать выше головы. Так решила для себя Доджсон и поднялась с пола, вновь взяв под мышку книгу и пергамент.

Это было утром, а сейчас, прохладным сентябрьским вечером, слизеринка в тонком свитерке и брюках шла к квиддичному полю. Ноги сами несли ее туда, где она переживала одни из самых ярких моментов своей жизни.

Матчи по квиддичу… Сколько радости и разочарования они дарили ей. Когда выигрывали слизеринцы, зеленое море болельщиков, казалось, взмывало в небо, к своим героям.

В дни побед, особенно больших, студенты Слизерина объединялись. В такие часы она по-настоящему гордилась тем, что попала именно на этот факультет. Жаль только, что такие дни случались все реже…

Эти люди, которые окружали ее… Они были не такими, как все. Они были сильнее – не каждому удается досконально изучить все правила этикета, научиться следовать им и при этом не возненавидеть своих учителей. Доджсон, например, это так и не удалось. Хотя она умела вести себя в «высшем обществе», все-таки в глубине ее души жило отвращение ко всем этим изыскам.

Но все-таки раз за разом наследница Доджсонов появлялась на светских приемах и вежливо улыбалась всем знакомым и малознакомым людям.

Это было сложно, но к этому можно было привыкнуть. Ко всему можно было привыкнуть.

Например, к тому, что все остальные студенты шипят вслед слизеринцам «Змеи» или «Чистокровные ублюдки». Да, злословие было присуще всем, даже гриффиндорцам.

Многие «хорошие детки» думали, что слизеринцы не способны на настоящую дружбу. Возможно, они и не способны на дружбу с гриффиндорцами или пуффендуйцами.

Что ж, зато они прекрасно общаются с людьми своего круга. Может быть, они эгоистичны и высокомерны. Может быть, они ведут себя по-свински. Может быть, их давно пора поставить на место. Но им нравилось быть такими. Они не хотели лизать тапочки Дамблдора и рассуждать о добре и зле так, словно никогда в жизни не крали конфеты из кухонного шкафа.

Они любили колкие, саркастичные речи и холодные, расчетливые споры.

Они носили серебряное, зеленое и черное, скрывая за этим триколором всю свою сущность.

Они ценили чистоту крови и магические способности, ибо без них в компании избранных делать нечего.

Они вовсе не связывали свое будущее с Темным Лордом, не желая быть рабами.

Они конфликтовали со своими родителями из-за этого свободолюбия.

Они были слизеринцами, и гордились этим.

Но, конечно же, мысли Мэри-Сью Доджсон сейчас были не о слизеринцах и даже не о гриффиндорце, который так неумело влез в ее жизнь, а о своей жизни в последнюю неделю.

Почему начало учебного года вызывает в ней твердое желание повеситься? Почему несколько людей возомнили, что имеют право лезть в ее жизнь? Почему сегодня, как никогда, Доджсон хотелось хорошенько вмазать кому-нибудь по физиономии?

Может быть, потому, что в школе больше не было ее друзей?

Ларсен Крофт, Джереми Марш и Эдриан Лоуренс покинули школу этой весной. Как ни странно, эти парни нисколько не пренебрегали дружбой с девчонкой на два года младше их самих.

Они, разумеется, были слизеринцами. Но все же далеко не элитой факультета.

Отец Джереми, Стэнфорд Марш, работал продавцом в одном из магазинов Косого переулка. Он продавал книги (в том числе и запрещенные – для «своих»).

Эдриан Мартин Лоуренс был незаконнорожденным сыном Мартина Персиваля Лоуренса. Официальнее отношения его родителей так и не были оформлены.

А Ларсен Крофт не стал представителем элиты лишь потому, что был другом Эдриана и Джереми.

Что касается Доджсон, ей всегда было плевать на то, что о ней скажут. А сказать что-то плохое мало кто осмеливался, принимая во внимание ее репутацию и РЕПУТАЦИЮ.

Невесело усмехнувшись, девушка села на холодную скамью слизеринской трибуны. Порыв ветра ударил ей прямо в лицо, отбросил назад ее длинные каштановые волосы. Темные ресницы опустились и тут же намокли от слез. Губы сложились так, что все лицо приобрело скорбное выражение.

Но уже через минуту Доджсон вытерла дорожку, которую проложили на ее щеках слезинки, и открыла глаза. И тут же почувствовала, как кровь приливает к ее лицу.

Прямо на нее смотрели две серые льдинки. Светлые волосы лежат так идеально, что, кажется, ветер обходит их стороной, опасаясь гнева хозяина. Острый подбородок слегка приподнят, демонстрируя превосходство своего обладателя над всеми остальными существами Вселенной. Тонкие бледные губы чуть кривятся в ехидной усмешке.

И откуда бы Малфою взяться на стадионе?

Этот вопрос прилил к голове Доджсон вместе с потоком крови – хорошо, что сейчас, вечером, Малфой не может заметить, что она еще и покраснела.

— Чего уставился? – как можно более нагло поинтересовалась Доджсон.

Презрительно хмыкнув, Драко вскочил на метлу и камнем упал вниз, сделав рывок вверх у самой земли.

— Жалкий позёр, — сквозь зубы проговорила Доджсон.

Сам того не подозревая, Драко Малфой стал той точкой опоры, которая позволила Доджсон не расклеиться.

«Я докажу ему, что никто и никогда не сможет довести меня до слез», — пообещала она сама себе. – «Он еще увидит».

Что именно он увидит, Доджсон не знала. Даже не догадывалась. Но точно знала: она сможет что-то доказать этому папенькиному сыночку, белобрысому гордецу и самодовольному… слизеринцу.

А он все так же летал по стадиону, закладывая крутые виражи.