Мой домашний ягуар. Игра в танец (гет)

Работа морд-сит предполагает частое общение с неприятными личностями. Кого-то обучить, кого-то доставить. Тот же Локи — сколько он нервов мне вытрепал за дорогу? С Ричардом Сайфером дело обстоит примерно так же — несколько недель пути, только в этот раз без сопровождения и по опасной местности. Да и без своего меча Истины он, в отличии от Локи, слабо способен защититься. Пусть он быстрый и ловкий, но если я сумела одолеть его, то вышколенные служители нового магистра Рала тем более смогут.

Радует лишь то, что он не пытается вести беседы, лезть с вопросами или красоваться. Просто идёт, глядя по сторонам, читает следы.

Еду брать негде, к местным лучше не соваться, а дичь покинула мёртвые леса. Если по дороге в храм морд-сит нам удалось купить хлеба у отшельницы, то теперь, когда он уже совсем вышел, я всерьёз задумываюсь над тем, чтобы совершить набег на какую-то деревню. Да, лишний раз на глаза никому лучше не показываться, потому что рано или поздно найдётся тот, кто сдаст нас лорду, но есть ли другой выход?

По всей видимости, у мальчишки Сайфера варианты имеются. Встретив на пути какое-то чахлое растение, он с энтузиазмом бросается к нему и принимается копать землю. Пока я прикидываю, не сошёл ли он с ума, моему взору открывается противнейшая картина: в корнях растения обнаруживается целое кубло мерзких жирных личинок противного желтоватого оттенка.

Сайфер с явным удовлетворением на лице берёт одну из них двумя пальцами и подносит ко рту.

— Может и не жареный фазан, но придаст сил, путь долгий.

А затем он кладёт эту мерзость на язык и с чавканьем пережевывает. Картина та ещё, я отвожу взгляд.

Он усмехается, подцепляет ещё одну личинку и протягивает мне. Я медлю, прикидывая, так ли я голодна.

— Не говори, что могущественная морд-сит боится закусить червячком.

Он насмехается надо мной, этого я ему не позволю. Хватаю жменю этой дряни и отправляю в рот, прямо с комьями земли. Ни жестом, ни звуком я не показываю, как мне это противно.

Вид у мальчишки удивленный, я бы сказала — поражённый, но я не жду его одобрения и не пытаюсь что-то доказать, просто ем, для того, чтобы выжить. Рот мой наполнен скользким шевелящимся нечто, приправленным глиной и мелкими камешками. Морд-сит не хрупкие нежные создания, в полевых условиях и крысы с мрисвизами годятся. Но всё же, черви хуже. Глотаю поскорее живой ком, и отхожу подальше, чтобы больше не смотреть на эту «прелесть» и не представлять, что это всё сейчас у меня в желудке. На зубах ещё скрипят крупицы земли, и я запиваю это дело водой, выполаскивая рот насколько возможно. К счастью, недавно нам встретился ручей, и в моей походной бутыли ещё сохранилось несколько глотков. Этих глотков хватает, чтобы избавиться от неприятных ощущений.

Насыщения нет, но протянуть подольше позволит. Протянуть. Для чего? Для акта мести, не более. В этом мире не осталось ничего, что было мне дорого. Ни лорда, ни сестёр… После гибели Локи я непозволительно размякла, но как же мне не думать, не вспоминать? Я потеряла всё. То, что давало смысл жизни, превратилось в пепел, оставив меня совершенно одну против новых сил зла, против чудовища, убийство которого ничего не решит. Мир не станет светлее для меня. Погибнуть в бою — это самый лучший исход. Убить нового магистра и умереть. Мальчишка Сайфер, конечно, обещает найти способ, чтобы мы могли вернуться в своё время, но я не питаю надежд: время не способно возвращаться назад, только неустанно двигаться вперёд.

— Темнеет, устроим привал.

Искатель подходит ближе, и в его руке я замечаю всё тех же треклятых червей.

— Будешь? — в этот раз в словах Сайфера я не слышу издевки, и я беру парочку личинок, потому что мне нужно быть сильной для предстоящего боя с врагом.

Не знаю, голод ли делает своё дело, либо просто становится привычным подобный деликатес, но в любом случае, жевать эту дрянь уже не так мерзко.

— Дать?

Понятия не имею, что толкает меня на то, чтобы предложить Искателю воду. Вероятно, понимание, что без него я не справлюсь в дороге.

— Так что — заночуем здесь? — переспрашивает он, отпив из бутыли.

Я отрицательно качаю головой.

— Будем идти столько, сколько сможем.

Мне не терпится покончить с новым господином этого мира. Род, служить которому было смыслом моей жизни, пошёл прахом. Признаюсь, это больно. Именно потому мне хочется идти вперёд вопреки темноте ночи, вопреки усталости. Только вперёд.

Идти всю ночь, однако, не выходит, дождь — чтоб его! — отрезает всякие пути куда-либо. Не просто дождик — ливень, стеной отрезающий всякую видимость.

— Сюда! — рука Сайфера оказывается в поле зрения, и я хватаюсь за неё. Нам нельзя упустить друг друга из виду.

Мальчишка ведёт меня куда-то, остаётся только довериться ему. Не люблю быть ведомой, но выбирать не приходится.

На пути вырастает какое-то дерево, огромное и чёрное, и широкие ветви размыкаются передо мной, раздвигаемые рукой Искателя. Мы проникаем в уютное сухое убежище, и только теперь, отлепив волосы от лица, я могу разобрать, куда именно нас занесло — приют-сосна, надёжный товарищ всех путников. Здесь нам не страшен даже ливень. Лапы приют-сосны посажены так густо и опущены так низко к земле, что нам не только дождь теперь не страшен, но и случайные взгляды.

— Костёр разжечь не выйдет, но воды мы добудем, — Сайфер скидывает с плеч мокрую куртку и хозяйским жестом забирает у меня сумку, выуживает оттуда бутыль и, откупорив, выставляет за пределы убежища.

Пока он производит все эти манипуляции, я стаскиваю с тела насквозь промокшую униформу. В сумке у меня — тонкая подстилка, и я оборачиваюсь в неё, благодаря Создатель, что направила мою руку в нужном направлении при сборе вещей в дорогу.

Не уверена, что дождь до утра прекратится, да и одежда едва ли просохнет, но как бы то ни было, завтра мы продолжим путь.

Пока я сижу, обволакиваемая теплом покрывала, Сайфер стучит зубами, придерживая бутыль одной рукой, чтобы та не перевернулась.

— Рубаху бы хоть снял.

На моё замечание он лишь бросает в меня недобрым взглядом и снова отворачивается к дождю.

Не знаю, сколько времени проходит — час, больше — когда, наконец, бутыль наполняется полностью, и Сайфер протягивает её мне. Я лишь смачиваю горло, мне и так влажности вокруг хватает.

Стук зубов снова повторяется, и я не выдерживаю. Спать при таком клацанье всё равно не получится, да и холодно, даже под покрывалом. Одной.

— Так не согреться.

На мои слова Сайфер приподнимает голову. Мы встречаемся с ним взглядом, но в темноте нашего укрытия я не могу разглядеть его в достаточной мере. Догадываюсь — в нём неодобрение, но и интерес.

— О чём ты?

Его вопрос вызывает у меня усмешку. Ну да, конечно же он «не понимает»! Сколько ему — года двадцать два-двадцать три? А изображает из себя невинного ягнёнка, как некрасиво!

— Не строй из себя идиота, — я отворачиваю край покрывала, и мальчишка, несколько секунд поразмыслив, принимает решение — сбрасывает с себя мокрую рубаху и ныряет под тонкую ткань, ко мне.

Его кожа холодная и всё ещё влажная, но я готова поделиться теплом, помощник мне в пути нужен живым.

Некоторое время мы сидим молча, лишь его зубы всё так же стучат, хотя в том месте, где его грудь касается моей спины, кожа потеплела. Ничего, скоро согреется, тогда можно будет и поспать.

— А ты не опасаешься, что все эти его исповеданные психи* помешают нам подобраться к магистру и покончить с ним?

Не то, чтобы я очень хотела сейчас болтать, но в разговоре он быстрее расслабится и перестанет меня раздражать своим подрагиванием.

Искатель молчит, дышит мне в затылок, мышцы напряжены. Я не знаю, что его беспокоит больше — холод и близость моего обнажённого тела? Смею предположить, что второе.

— Не бойся, толпы твоих горячих поклонниц о твоих сомнениях не узнают.

Я не уточняю, о каких сомнениях речь — о страхе перед предстоящим делом или о такой нашей близости. По тому, как он вздыхает, я понимаю — он подумал о втором. Вздох разочарования я узнаю из тысячи. Таким вздохом обычно провожают морд-сит те, кому мы отказали.

Ночь бесконечная, холодная, приправленная горечью потери, а небольшая интрижка может оказать успокаивающее действие. Он это знает, я это знаю, остаётся только озвучить это.

— Что дальше? — я разворачиваюсь к вынужденному спутнику, прижимаясь грудью к его груди, и он с шумом выдыхает.

Мне нисколько не интересен Ричард Сайфер, как мужчина, и после смерти Локи мне вовсе не хочется заводить новых любовников, но с другой стороны мне отчаянно хочется забыться. Забыть про гибель сестёр, про уничтожение привычного мира, а главное — забыть тот сон, который нагнал меня в первый день в этом мире.

Я, как и всегда, оказалась в залах Асгарда, и я даже начала привыкать к ним. Но в этот раз в зале царила разруха. Гобелены оказались изодранными в клочья, трон перевернут, словно кто-то в порыве гнева опрокинул его. И среди всего этого хаоса стоял Локи, сжимающий свой, ставший неизменным его атрибутом, посох.

— Что здесь происходит? — спросила я, осматривая разрушения.

А он… Он не ответил, лишь поднял голову и встретился со мной взглядом. Голубые глаза его были пусты, словно из них выпили весь цвет. Почти такими его глаза были в день казни. Безжизненная оболочка, круги усталости под веками.

— Наконец-то, — прошептал он, сделав шаг ко мне. Нетвердый шаг, и лишь посох позволил ему удержать равновесие.

— Что с тобой? — я подошла ближе, и он буквально упал в мои объятия.

— Всё хорошо, — его голос всё ещё был тихим и уставшим, но руки крепко обняли меня, и я, пусть и неуверенно, обняла в ответ.

Этот сон был самым странным из всех, впрочем, я уже начинала догадываться, в чем причина. Моя фантазия связала эти встречи со скачком в будущее. Дальнейшие слова Локи лишь подтвердили моё предположение.

— Пятьдесят восемь лет… — прошелестел он. — Я ждал этой встречи двадцать восемь тысяч двести четыре дня и пятьсот шестьдесят две минуты. Момента, когда ты, исчезнув из своего времени, появишься вновь. Та власть, — последнее слово он с ненавистью выплюнул, — которая была у меня, не грела мне душу. То, чем я должен был упиваться, не приносило радости. Пришлось отринуть всё это и сосредоточиться на тебе и твоём возвращении.

— Ты мертв, — напомнила я. — О какой власти речь?

Он отстранился, чтобы заглянуть мне в глаза.

— Власть быть здесь, в твоём сне. Быть где угодно. Я считал, что важно лишь это, но понял, что не могу отказаться от тебя. Не могу дать тебе исчезнуть. Ты нужна мне в своём времени, и я ждал тебя, чтобы указать путь домой.

— Ну конечно! Учитывая, что ты лишь мой сон, твоим словам можно верить…

Он снова обнял меня, да так, что даже хрустнуло что-то. Ещё одно напоминание, что это лишь сон — Локи никогда не обнимал меня так.

— Упрямая Кара Мейсон, — его голос начинал обретать прежнюю силу. Силу Локи, каким он был всегда. — Именно потому я сам ничего тебе говорить не стану. Но я сберег ту, что скажет.

Больше он к этой теме не возвращался. Всю последующую ночь и две за ней мы лишь занимались любовью. Страстно, нежно, грубо, да как угодно. Именно потому я так не хочу вспоминать эти сны. Я списала всё на нехватку мужчины в реальной жизни, и вот теперь он здесь, передо мной — мужчина, и наши тела соприкасаются. Но он… Сомневается? Или правда не понимает, о чем я говорю? Что ж, я могу подсказать.

— Мы вдвоем, никого вокруг… — я провожу ладонью по его груди, и Сайфер напрягается. — Как тебе — я не знаю, но мне хочется немного человеческого тепла в этом проклятом мире.

Я шепчу слова ему в губы, завершая свой монолог поцелуем, и он отвечает мне. Мягко, осторожно, но с нарастающей страстью. Рука ложится мне на поясницу, делая нас ещё ближе друг к другу. Но нет, мальчишке обязательно нужно всё испортить. Он обрывает поцелуй резко, отшатнувшись так, словно я его укусила.

— Что такое? — я глажу его по щеке, но Сайфер отворачивается.

— Я люблю другую.

О да, вот он — корень мирового зла! Чувства, которым дураки уделяют больше значения, чем стоит.

— Кто говорит о любви? Я говорю об удовольствии.

Мальчишка выглядит напуганным. Он хватает край покрывала и сует его между нами, разрывая контакт наших тел.

— Прости, — мямлит он, отводя взгляд.

Я невольно усмехаюсь.

— Посмотри на себя — хранишь верность той, что, возможно, уже мертва лет тридцать?

Он не отвечает, хмуро смотрит под ноги. Ну, хоть зубами стучать перестал. Так что я, пользуясь наступившей тишиной, закрываю глаза.

Конечно же, мне тотчас приходит Асгард, вот только сегодня он пылает. Всё: гобелены, которые восстановились после нашей с Локи встречи, обивка трона, да даже мрамор и колонны. Всё в огне, так похоже на момент казни. Посреди всего этого — неизменный герой моего сна, но пламя не причиняет ему вреда. Впрочем, как и мне. Оно уничтожает всё вокруг, но не нас, стоящих так далеко друг от друга.

— Пятьдесят восемь лет! — голос Локи, гневный и яростный, перекрывает собой треск огня. — Я ждал тебя, чтобы спасти твою шкуру, чтобы вытащить из этого треклятого места, а ты, Хель тебя побери, тащишь в койку этого щенка? Я знал, всегда знал, что ты — моя слабость, моя погибель, и сейчас ты в очередной раз подтвердила это!

Неужели это моя совесть играет злые шутки? Так ярко рисует мне трикстера в его истинном обличии, оскорбленного, преданного?

— Ты мертв, — напоминаю я в тысячный раз с момента появления этих глупых снов. — Должна ли я хранить верность сновидениям? И вообще, с каких пор я что-то тебе должна?

Локи смотрит на меня ошарашенно, дышит тяжело и громко, но больше не кричит.

— Всё верно, — говорит он наконец, спокойно, но как-то отстранённо. — Ты ничего мне не должна. И я не хочу сохранять эту иллюзию наших встреч. Ты сама по себе, а я… Я мертвец. Стоит помнить об этом. Хотя, если ты возвратишься в свой час, это будущее никогда не наступит. Не будет этого разговора. Я забуду. Забуду, что должен держаться от тебя подальше, моя погибель.

Он говорит так, будто от него что-то зависит. Это мой сон, и лишь я могу знать, будет ли он что-то помнить и будет ли он держаться на расстоянии.

— Не держись. — Я делаю шаг к Локи, по догорающим углям, сквозь пламя, которое обволакивает меня, но не причиняет вреда. Ближе и ближе, шаг за шагом, пока он стоит на месте, лишь смотрит, внимательно, с грустью.

— Зачем тебе сторониться меня? Сон — это всё, что у нас осталось.

Локи вскидывает бровь.

— Хочешь сказать, что ждешь этих встреч?

Сон — лишь сон. Правда не принесёт вреда, если, конечно, я не произнесу её сквозь грёзы на самом деле. Но такого, вроде бы, со мной никогда не случалось. Поэтому я говорю правду, принимаю её в первую очередь перед самой собой.

— Я жду этих встреч. Ты тоже — моя слабость. Непозволительная слабость, и я боюсь этих снов. Боюсь разговоров, происходящих между нами, боюсь близости, но также я и жду всего этого, каждую ночь.

— Неужели в сердце грозной морд-сит появилось немного места для мёртвого трикстера? — спрашивает Локи с тенью усмешки и протягивает ко мне руки.

Я ныряю в его объятия, касаясь губами адамового яблока.

— Вот уж не проси признавать это, пусть и во сне, — отвечаю я, снова целуя его в шею.

Приподнимает подбородок, позволяя себя ласкать. Экий хитрец!

— А ты? Не потешишь моё самолюбие? Не скажешь, что я заняла место в твоём сердце?

Это лишь сон, и я не знаю, что ожидаю услышать в ответ. Да и какое значение теперь имеют слова?

Резким движением Локи подхватывает меня под лопатки и переворачивает назад, но не на жёсткий горящий пол, которого я ожидала, а на мягкую постель с пуховыми одеялами.

— Никаких признаний, моя слабость, — шепчет он, целуя меня за ухом и попутно расшнуровывая корсет. — Скажу лишь, что эти встречи стоят всех лет ожидания.

А затем он уносит меня в водоворот страсти и наслаждения, и эта иллюзия лучше всего того, что мог бы мне предложить живой Искатель. Что мог бы мне дать любой мужчина этого мира. Боль от понимания, что лучший из всех мёртв, уступает перед радостью этих встреч. Каждый спасается от скорби по-своему, моё сознание выбрало этот путь. Что ж, этот метод действенный, по крайней мере, мне не снятся кошмары. И, кажется, я больше не стану избегать смотреть на огонь. Он у меня теперь ассоциируется не со смертью, а с жаром наших тел, стремящихся навстречу друг другу. Тел, которые так мало пробыли вместе в реальности, но которые не устают навёрстывать утраченные возможности во снах. Так жарко, так чувственно, так по-настоящему… Моя слабость — он моё единственное спасение. И если он говорит, что я ещё могу повернуть время вспять, я доверюсь ему. Сон или нет, но Локи никогда не бросает слов на ветер.

* * *

Кэлен ощущала слабость. Она лежала, прикрыв глаза, лишь отмечая, что постель под ее спиной мокрая от пота, что волосы противно налипли на лицо, что низ живота непривычно тянет, и что её заполняет пустота, болезненная, но блаженная. Она сделала это — дала жизнь исповеднице, и теперь Ричард получит своё спасение, шанс вернуться к ней, отменить все эти кошмары.

Дверь тихо скрипнула, и Даркен Рал с крохотным комочком в руках проскользнул внутрь. Кэлен приподнялась на подушках, чтобы лучше разглядеть дочь. Рал, на лице которого застыли гордость и радость, подошёл ближе и, откинув одеяльце с крохотной головки, торжественно проговорил:

— Позволь тебе представить — юный магистр Рал.

Мальчик. Кэлен застыла, будто громом пораженная. Мальчики — невообразимый ужас, худшее, что может случиться с исповедницей. Мальчики у исповедниц рождаются так редко — можно сказать — никогда. И уж тем более не было случая, чтобы в одном роду мальчики появились дважды. Когда у Дэни родился сын, Кэлен вздохнула спокойно — ей не грозило пройти через это — через необходимость умертвить своего ребёнка. На сына сестры рука не поднялась, но мальчик — наполовину исповедник, наполовину волшебник, к тому же рождённый от союза с чудовищем, обещал стать самым жестоким существом в мире.

— Мальчик… — горько прошептала она, а Алиса, хлопочущая у стола, радостно улыбнулась. Бедная девушка, она и не догадывалась, какое в этом таилось зло.

— Он прекрасен, — любовно сообщил Рал, который, в отличии от неосведомленной служанки, все опасности осознавал.

Кэлен чувствовала, что задыхается. От невыплаканных слёз, от терзающей душу скорби, от отчаяния и понимания неизбежного. Несмотря на то, кем был отец, Кэлен почти любила своего ребёнка. Дочь. Не сына. Это не мог быть сын.

— Уйди, — велела она Алисе. Та испуганно глянула на свою госпожу, не понимая перемен в её настроении, но Кэлен была непреклонна. — Оставь нас. — И видя, что девушка сомневается, строго добавила: — Живо!

В этот раз Алиса послушалась, лишь окинула супругов тревожным взглядом и вышла, притворив за собой дверь.

Только тогда Кэлен заговорила. На ней был Рада-Хань, но молнии глазами метать она могла и без Кон-Дара.

— У моей сестры есть сын. Такого не бывало в одном поколении дважды. Ты использовал магию, чтобы это случилось!

Даркен Рал улыбнулся, мягко и снисходительно, присел на край постели и довольно протянул:

— Здесь магия только одна, моя любовь, и зовётся чудом жизни.

Кэлен ни на миг не верила этой лживой улыбке, этим искрящимся счастьем глазам.

— Глупец! Ты знаешь, в кого превращаются исповедники! Неужели ты веришь, что сможешь контролировать его кровожадность и использовать его для своих тёмных замыслов?!

Рал поцеловал сына в лоб и обернулся на неё.

— Будущее создаётся нами, — сказал он уверенно, на что Кэлен лишь зарычала.

Рал точно не понимал, с чем имеет дело. Как всегда — слишком самоуверенный. Губительно самоуверенный.

— Я не сомневаюсь, что под любящим руководством матери он вырастет великим правителем.

Кэлен не хотела его слышать. Она не хотела говорить того, что собиралась, но выбора не оставалось.

— Дай мне его убить и я рожу тебе другого ребёнка! — пообещала она. — Дочь, которая будет обожать своего отца.

Рал встал, крепче прижав сына к груди, снова поцеловал маленький лобик, тем временем незаметно для женщины ущипнув ребёнка за локоть. Младенец заплакал.

— Ему нужна мать, — Рал обратился к жене, но она отвернулась.

Кэлен не хотела становиться частью всего этого. Этой ошибки, которая обещала уничтожить весь мир.

Ребёнок продолжал плакать, а она сидела, глотая слёзы, и смотрела на расшитые узором подушки, хотя не видела их — только пустоту.

— Прошу тебя, Кэлен. Я в жизни не держал в руках ребёнка…

Кэлен не хотела сдаваться, не хотела принимать игру, но сын так громко и мучительно плакал — её сын, плоть от плоти — что она сдалась, развернулась к мужу и протянула руки.

Когда младенец оказался у неё на руках, Кэлен поверила, по крайней мере, постаралась поверить, что Рал прав, что материнская любовь сделает своё дело. Мальчик был прекрасен — лучший ребёнок на свете. Укачивая его, Кэлен не переставала любоваться им. А потом он успокоился и, как ей показалось, даже улыбнулся, отчего стал для неё ещё прекраснее и милее.

Кэлен прижала сына к груди, понимая, что уже никогда не сможет сделать с ним того, что должна. Нет, она совершит чудо, докажет миру, что мальчик-исповедник — это не приговор!

Последующие месяцы укрепляли её в этой вере — будучи всего год отроду, Николас щедро делился игрушками со сверстниками. Алиса убеждала — это её влияние, мальчик вырастет хорошим и добрым. Кэлен верила. То, как Николас обнимал её своими маленькими ручонками, как целовал её в нос — в нём не было ни капли зла. Кэлен с каждым днём становилась всё более уверенной — её сын особенный. Никогда он не станет тираном, как его отец.

Из года в год она работала над ним, ненавязчиво, но упорно, прививала ему правильные мысли и почтительное отношение.

— Скажи мне, Николас, кто был Первым волшебником Четвёртой эры? — спросила она однажды во время их уроков.

Николас, которому только-только исполнилось девять, ответил почти без раздумий:

— Зеддикус З’ул Зорандер.

Кэлен кивнула. Однажды она планировала рассказать сыну про Зедда, всё без утайки. О том, каким великим волшебником и добрым другом он был.

— Я знала его, — с ностальгией вспомнила она.

— Он людей превращал в лягушек?

Кэлен рассмеялась и потрепала сына по белокурым локонам.

— Миледи, — прервала этот момент Алиса, появившись в дверях с испуганным выражением на лице. Кэлен поцеловала Николаса в лоб и отошла к ней.

— Что такое? — спросила она, бросив взгляд за спину. Николас продолжал рассматривать картинки в книжке, их он слышать не мог.

— Генерал Эгримонт велел мне собрать вещи Николаса, — сообщила Алиса. — Лорд Рал посылает их с Джиллером в Эйдиндрил, постигать азы магии.

Кэлен отпрянула. Это то, чего она больше всего боялась… Прикрыла лицо ладонями, скрывая от всего мира своё отчаяние. Во всем был виноват Даркен Рал. Всегда. И теперь.

— Он знает, что моё влияние растёт… — она вновь оглянулась на сына, а после обратилась к Алисе с одним единственным вопросом:

— Когда?

— На рассвете, — ответила та, и это прозвучало, как приговор.

— На рассвете… — повторила Кэлен с ужасом. У них не оставалось времени. У нее и её мальчика отнимали всё, что у них было — друг друга.

Алиса, чей разум не был затуманен чувствами, мыслила более рационально.

— Вам нужно сказать ему, что он должен будет сделать. Пока ещё не поздно.

Так рано. Совсем ребёнок. Взваливать на сына подобную ношу Кэлен хотела меньше всего на свете. Но она понимала — когда Николас уедет из Д’Хары, муж казнит её по ненадобности, и тогда не будет кому подготовить её сына к его важной роли.

— Готов ли он к этому? — отчаяния она скрыть не смогла, оно отразилось на лице всей своей гаммой. — Что если всё-таки отец испортит его?

Кэлен ощутила прикосновение к своей ладони и крепче сжала пальцы помощницы.

— Надейтесь на всё то доброе, чему вы его научили, миледи, — ровным тоном посоветовала та.

Да, ей только и оставалось, что надеяться.

Нерешительно кивнув, Кэлен вернулась к сыну и присела рядом с ним в кресло.

— Николас…

Он поднял голову от книги, обратив к ней ореховые глаза, такие же, как у отца. Но Николас не был своим отцом, он был милым мальчиком, самым добрым ребёнком из всех, которых она знала.

— Я должна тебе кое-что сказать, — начала Кэлен, нервно поёрзав на стуле. — Что-то очень важное.

— Магистр!

Крик мальчонки-прислужника ворвался в помещение, и Кэлен отпрянула. С разговором пришлось повременить.

Итон, сын повара, с которым Николас всё время играл в детстве, принёс небольшой поднос, на котором Кэлен с удивлением обнаружила непонятный белый свёрток. Также её поразил тот факт, что левая рука мальчика была перебинтована, а на поверхности бинтов проявилась кровь. Причин для этого могло быть много — на кухне множество острых предметов, вот только Итон улыбался от уха до уха, и это зародило недоброе предчувствие.

— Я принёс то, что вы просили, — мальчик поставил поднос перед Николасом и развернул ткань.

Кэлен едва не стошнило, когда она поняла, что на материи, перемазанный кровью, находится детский палец. Картина моментально сложилась в голове, и слеза непроизвольно скатилась с её щёки.

— Вы довольны, магистр? — всё так же бодро и услужливо спросил Итон.

— Да, — снисходительно ответил Николас. — Я доволен, ступай.

Бедный ребёнок ушёл, а юный магистр с выражением лёгкой скуки прикрыл свой трофей тканью и переложил в шкатулку, стоящую на краю стола.

— Николас… — Кэлен старалась говорить спокойно, но голос дрожал. — Ты исповедал Итона?

— Да, мама, — ответил он так просто, слово говорили о погоде.

— Зачем?

— Он не хотел играть в мои игры, — Николас удовлетворённо похлопал по крышке шкатулки, мило улыбнулся и напомнил:

— Ты что-то хотела мне сказать.

Кэлен хотела, но теперь понимала, что не сможет. Она не справилась. Вопреки её любви, Николас превратился в чудовище, и Кэлен даже не могла теперь решить, кто был худшим монстром — её муж, либо сын? Она боялась, что знает ответ, но признавать его не хотела.

— Просто… Я очень люблю тебя, мой мальчик.

— И я тебя, мама.

Он одарил её улыбкой, такой искренней, что захотелось плакать. Она не сомневалась в любви сына, но она знала, что этой любви мало. Со дня его рождения она знала, кем он будет, но тогда не решилась. Она должна была сделать это, пока мир ещё не поздно спасти. Она должна была убить своего любимого сына, чтобы защитить ту крупицу добра, что ещё осталась.

Она знала, что за это её убьют на месте, но бежать и не собиралась. Об этом всем она и рассказала Алисе, а служанка плакала, слушая её страшные слова.

— Теперь твой черёд, Алиса, — Кэлен обратила на девушку взгляд, полный мольбы. — Останься живой, найди Искателя.

— Но кто его исповедует? — спросила Алиса сквозь слёзы.

Кэлен не знала. Она понимала, что рискует, но иначе было нельзя.

— Может Ричарду удастся найти кого-то, — она пожала плечами. — Скажи ему, Алиса… Скажи ему, что его исповедница не перестанет любить его. И если он не сможет преодолеть магию… не сможет вернуться к ней… она будет ждать его… в Подземном Мире… Вечно…

Алиса плакала, и Кэлен плакала вместе с ней. Она знала, что её история подходит к концу. Этой ночью всё самое дорогое будет уничтожено её же рукой. В груди уже не теплилась надежда, что Ричард сможет вернуться в нужное время и всё исправить. Осталось лишь принятие незавидной судьбы, неизбежность бытия и страх. Ведомая лишь этими чувствами, Кэлен направилась исполнять последнее дело своей жизни.

* * *

Наш путь удлиняется. Оказывается, за неполных шестьдесят лет многие тракты разрушились, некоторые даже уступили место рекам или подлескам. Вокруг нас лишь бесконечный серый мир с пеплом, витающим в воздухе, отчего даже солнце не достигает земли. Вечные сумерки, мрачные, как и окружающая нас реальность. Ни света, ни надежды. Есть нечего, хоть и лето. Правда, лето холодное, сырое. Возможно, в таких условиях урожай даже не уродил. Ни фруктов, ни ягод.

Мы едим корни, червей. Естественно, для того, чтобы выжить, этого мало.

Спасение приходит на шестой день: маленький перекошенный домишко с сорванными ставнями на окнах и здоровенной дырой в основании двери. Из трубы валит дым, и я ощущаю запах, характерный для жареного мяса.

— Ты как хочешь, Искатель, а я попытаю счастья, — говорю я, сворачивая к хибаре.

— Очень сомневаюсь, что нам продадут даже немного пищи. Сама видишь — зверья в округе нет. Возможно, это последнее мясо, которое эта семья видит.

Сайфер такой убеждённый в своей правоте… Моралист, что даже тошно.

— Слушай, ты сам сказал, что если мы вернёмся в прошлое, то это будущее не наступит, так? Какое тебе дело до тех, кто, возможно, даже не родится?

— Какая разница — изменим или нет. Нам просто не продадут еды, ты понимаешь?

Я не сдерживаюсь и закатываю глаза — его речи — слова ребёнка, идеалистичного до предела. Теперь я понимаю, почему он не сидел тихо во время правления Даркена Рала. Его жажда справедливости явно граничит с идиотизмом. Приходится объяснять ему всё буквально по пальцам.

— Эти люди исповеданы новым лордом. Конечно, они не продадут нам ничего, даже если б еды у них было много. Я войду и возьму своё силой, — в подтверждение своей решимости я достаю эйджил и крепче сжимаю его в руке.

— Нет, ты не сделаешь этого! Нет

у них ничего «твоего». — Дурак-Искатель выхватывает из-за пояса кинжал. — Ты не причинишь вреда этим людям!

Я отвечаю усмешкой. Я знаю, что он не убьёт меня — у нас уговор. Так что все его размахивания железкой не имеют никакого значения.

— Ты не лорд Рал, чтобы отдавать мне приказы, — напоминаю я, отодвинув его кинжал концом эйджила. — Мы спасем себе жизнь сегодня, чтобы потом спасти весь этот гиблый мир.

Не давая ему сказать больше ни слова, я ухожу. Сегодня мы отобедаем мясом, и пусть он даже не думает меня за это стыдить.