Мой домашний ягуар. Игра в танец (гет)

Морд-сит больше всего известны тем, что они умеют ломать людей, умеют подавлять их волю, вправлять мозги, открывать глаза. Называйте, как хотите. Но правда в том, что морд-сит — это больше, чем мастера пыток. Мы — правая рука хозяина, мы — его мощный тыл. Мы всегда начеку, всегда готовы служить, защищать, оберегать. И, как и у любой другой морд-сит, мой сон очень чуткий и поверхностный. А сейчас, когда я предупреждена о возможном нападении мрисвизов, я и вовсе сплю вполглаза. Всю ночь я прислушиваюсь к мерному сопению лошадей, к почти беззвучным шагам часового, к треску волшебного огня, вздымающегося из земли без дров. Над этим я даже успеваю задуматься — откуда взяться треску, если жаркое пламя не атакует сухие ветки? Впрочем, спрашивать об этом Лафейсона я все равно не стану.

Ночь тиха и спокойна, и байка о мрисвизах кажется мне просто байкой.

Утром, когда я просыпаюсь, в лагере все так же тихо. Воины переговариваются полушепотом, поджаривая на огне остатки наших запасов.

Переворачиваюсь на другой бок и обнаруживаю Лафейсона, читающим при свете свечи. Он отрывает глаза от книги, чтобы кивнуть мне, а после снова возвращается к чтению.

— Откуда этот хлам? — спрашиваю я, начиная зашнуровывать ботинки.

Лафейсон поворачивает ко мне голову. В его взгляде ничего — ни возмущения, ни гнева, ни насмешки. Пустота.

— Этот хлам зовётся книгой, неразумное создание. Знаешь, такие существуют, — он щурится. — Ты вообще читать умеешь?

— Разумеется, я умею читать. И ты прекрасно это знаешь, ведь сам вчера заметил, что я не писала ничего в своей книге, как обычно делаю.

Он пожимает плечами, снова равнодушно, снова никак.

— Я подумал, может ты изъясняешься на языке символов, как делают крестьяне.

Он снова намеренно раздражает меня, а это его отсутствующее выражение лица призвано лишь усилить эффект. Сравнивать меня с этим нищебродом… тоже мне, гений науки.

— А в твоей книге хоть буквы есть? — вместо ответа спрашиваю я. — Либо ты умничаешь, разглядывая картинки?

Все так же равнодушно он разворачивает ко мне текст. Картинок нет. Издалека плохо видно, но это явно не общий язык. Какие-то непонятные завитки.

— И ты в этом разбираешься? Правда владеешь другим языком?

В ответ я слышу какую-то тарабарщину, призванную убедить меня в его познаниях.

— Это ничего не доказывает, — отмахиваюсь я. — Ты мог только что эти слова придумать.

— В любом случае, я не обязан тебе ничего доказывать, — трикстер переводит взгляд на непонятный текст, немного прищуриваясь, чтобы сфокусироваться.

Я надеваю наручи, но не затягиваю тесемки. Надеть броню без посторонней помощи я не смогу, но мои люди с радостью мне в этом помогут.

Я выхожу на свет, оставляя Лафейсона упиваться своим единением с бумагой. Ночь едва только отступила перед серостью утра, но мне все равно приходится некоторое время привыкать к свету. Мои люди при моём появлении вскакивают со своих мест и выравниваются по стойке смирно. Мне лишь стоит протянуть руку, как ближайший солдат принимается зашнуровывать мой наруч.

— Еды недостаточно, госпожа Кара, — докладывает другой, нервно перетаптываясь. — Если мы не найдём какого-то дикого зверя сегодня, завтра у нас не будет сил сражаться.

Я выслушиваю его спокойно, не обнажив ни одной своей эмоции, а когда он заканчивает говорить, выхватываю эйджил и с силой бью его по лицу. Воин отшатывается, но я хватаю его за горло.

— Маленькая девочка в тёмной-темной камере, среди хлада и крыс не знала ни крошки хлеба, ни глотка воды. Ей не давали спать по ночам, а крысы кусали её за ноги. — Я снова бью его эйджилом, но в этот раз он не смеет отступить. Смотрит на меня взглядом виноватой собаки, а я между тем продолжаю: — Три, четыре дня. Без крошки во рту. Без сна, без покоя, без капли солнечного света и крохи надежды. Девочка десяти лет выдержала это. Она стала сильнее. Она убила всех крыс, у неё появилась еда и вода. Их кровь согрела ее, а плоть наполнила энергией. И тогда девочке дали свободу. Она смогла. В свои десять лет. Вы в свои тридцать — обязаны.

Воины потупляют взгляд, кивают.

— Впредь не говорите мне, что у нас чего-то нет, либо мы чего-то не можем, — говорю я, подходя к костру.

Я сгребаю последние крохи еды в миску и сую это все в мешок. Оставим на крайний случай, а пока можем терпеть — потерпим.

Я снова возвращаюсь в шатёр, где завязываю правый наруч и воротник.

— Устраивать разнос ты мастер, — отзывается Лафейсон, перелистывая страницу своей книжонки. — Ты ведь о себе говорила? Та девочка в темноте…

Это… это совершенно его не касается, и я ему об этом говорю.

— Не касается, так не касается, — трикстер пожимает плечами. — По степени сложного детства ты победила.

— Плевать мне на твоё мнение, — отзываюсь я грубо, сворачивая шкуру и затягивая её ремнем. — Давай, поднимай свою божественную задницу и пойдём, нечего время тратить.

Трикстер скалится своей мерзкой улыбкой.

— Не хочу. Все равно ведь не заставишь.

— Думаешь? — я подхожу к его кровати с намерением стащить за ногу на землю, вот только мои руки проходят через ничто. Пустая картинка. Иллюзия.

— Что за шутки? — рычу я, снова проводя рукой там, где мои пальцы, по идее, должны встретиться с его кожей. Ничего. — Где ты подевался, сукин сын?

Лафейсон громко смеётся, изображение мелькает. Видимо, хан слабеет. Поддерживать иллюзию ведь тоже силы нужны.

— Мрисвизы не убьют вас, — вдруг говорит он серьёзно. — Ни одного не осталось.

У Лафейсона изо рта брызгает кровь, и первый мой порыв — коснуться его, но мои руки снова пролетают через пустоту. Он не здесь. Он где-то там. И он умирает.

— Где ты? — спрашиваю я, снова едва не потянувшись, чтобы встряхнуть его за плечи.

— У тебя сладкие губы, — говорит он вместо ответа, и образ тает вместе с кроватью. Судя по наступившей тишине, гаснут и костры.

Проклятье! Где-то там умирает тот, кого я во что бы то ни стало должна доставить к лорду Ралу, а я даже не знаю, где это «где-то». И все же я вырываюсь из шатра и бегу. Вперёд, туда, где мы ещё не были, и очень надеюсь, что трикстер ушёл именно в этом направлении.

* * *

Лорд Рал был зол. Следящее облако, прикреплённое к Денне, показало нападение Исповедницы, и магистр решил не рисковать — он призвал Джиллера и велел тому открывать портал. Времени было мало, Рал с ценой не поскупился, позволил Хранителю забрать почти всю кровь волшебника, а чтобы Джиллер не умер, магистру пришлось исцелять того после обряда, что стоило ему значительной части хана. И все для того, чтобы найти морд-сит выпотрошенной в луже крови. Искатель сбежал. Тот, про кого Денна писала тем утром, как про «послушного пса, ждущего приказаний». Триана, которая прибыла через портал вместе с лордом, оживила непутевую сестру по эйджилу дыханием жизни, но лишь для того, чтобы узнать то, что было и так понятно — Ричард Сайфер сорвал с себя пелену покорности, всадив нож госпоже в грудь. А все из-за девчонки в белом, которая что-то наплела ему о любви между ними.

Все это Денна говорила, глядя на лорда сверху вниз с высоты цепей, которыми были скованы её руки. Выслушал её Рал спокойно. Он любил всех своих морд-сит и, конечно же, не желал им зла. То, что потом он сделал с Денной, было необходимой мерой, чтобы иметь силы простить ей её оплошность.

Денна сносила все стойко, не проронив ни звука. Ни тогда, когда эйджил прожигал её кожу до мяса, ни тогда, когда тонкий кинжал рисовал на коже кровавые узоры. Не дрогнула она и от поцелуев шипастой плети, отрывающей куски от её нежной кожи. Денна стерпела все, потому что знала, что виновата. Она знала, что подвела своего лорда, и когда он закончил все нежным поцелуем, она поняла, что прощена, и ощутила радость.

— Могу я быть уверен, что ты больше не подведешь меня, Денна? — лорд Рал сделал шаг назад, чтобы кровь, стекающая с ног женщины на мраморный пол, не запачкала его туфли.

Морд-сит приоткрыла веки, налитые свинцовой тяжестью. Лорд проявил к ней такую доброту, давая новый шанс, на который она не заслуживала, что обещать верность — было меньшим из того, что она могла сделать в ответ на эту милость.

— Я больше не подведу вас, мой лорд.

Она старалась придать голосу бодрость, но хрип, с которым слова сорвались с губ, выдал её боль и усталость. Тело превратилось в сплошную рану, и более это невозможно было игнорировать. На глаза навернулась влага, которую Денна попыталась прогнать, шире распахнув веки. Не помогло, слеза все же сорвалась с уголка глаза и капнула на ключицу. Рал заметил это, и лицо его нахмурилось.

— Ох, брось это, милая. Вся эта вода тебе не к лицу, — он коснулся пальцем ключицы и грубо стер с неё слезу, причинив новую боль израненному телу.

— Прошу меня простить, мой лорд, — пролепетала Денна, опуская глаза.

Магистр заложил руки за спину и некоторое время смотрел на женщину, не мигая. Скользил взглядом по её ранам, остановился на тонкой талии, испещренной свежими порезами, хмыкнул.

— Сними её с цепей и пусть смоет с себя все это безобразие, — приказал он Триане, которая молчаливой статуей наблюдала за всем от окна. На слова магистра женщина кивнула и поспешила исполнять приказание.

Ноги Денну не держали, и она даже несколько посочувствовала Ричарду, проходящему через все это пять дней. Она искренне поразилась его выдержке и даже ощутила некоторую любовь к бывшему питомцу. Денна никогда не призналась бы в этом, но Искателем она восхищалась. Именно то, что ей довелось побывать в его шкуре, усилило её привязанность к этому человеку. К человеку, который убил её. Человеку, который не сломился, не потерял себя среди всей этой боли.

Пока Триана заботливо обрабатывала её раны целительной мазью, белокурая морд-сит думала о мужчине, который затмил собой даже лорда Рала. Это была измена? Возможно. Но не любить и не восхищаться Денна не могла, хоть старательно приказывала себе это.

* * *

Все знают, что морд-сит лучшие мастера боли и пыток, забывая при этом одно — правило волшебства гласит: «Если не умеешь создавать, не смей и разрушать». Поэтому каждая морд-сит помимо всего прочего обладает одним крохотным волшебным преимуществом — мы умеем возвращать людей из мёртвых. Это часто помогает, когда нужно обучить питомца — мы его убиваем, чтобы показать серьёзность своих намерений, а после оживляем, чтобы показать свою милость.

В наших возможностях есть некоторые ограничения — мы не способны оживить тело, которое претерпело сильных изменений — сильно обгоревшее, с отсеченной головой или кишками наружу. В последнем случае некоторый шанс все же есть, но не часто. Также мы не можем вернуть того, чья кровь уже остыла, так как за это время Хранитель успевает поставить на душу свою печать.

Сейчас, преодолевая бесконечные расстояния между скал, я надеюсь лишь на одно — что тело трикстера ещё не остыло. Пусть эти твари отгрызли ему руки и ноги, я оживлю его, потому как лорду Ралу Лафейсон нужен живым. Про его состояние речи не шло. Я бесконечно злюсь на него-дурака, что отправился геройствовать. Наверняка, хотел что-то доказать. Клянусь, после того, как я его оживлю, я убью его снова, чтоб знал, что его «геройства» чреваты.

То, что я бегу по верному пути, я понимаю, когда замечаю на земле следы крови, а затем и вовсе нахожу обезглавленную тварь с оскалом гнилых зубов, застывшем на морде. Мрисвизы — бывшие люди, которые претерпевают изменения в склизких коконах. От человека там остаётся мало, разве что возможность ходить прямо.

Позади мёртвого мрисвиза я замечаю ещё одного, его брюхо рассечено от горла до паха, а внутренности разбросаны вокруг, словно перед смертью он некоторое время метался из стороны в сторону, роняя свои потроха.

Лафейсона все ещё нигде нет, поэтому я спешу вперёд, огибаю очередную скалу.

Он там, посреди хаоса из тел. Его зелёный костюм стал чёрным от крови, своей или чужой. Рогатый шлем валяется поблизости, его цвет из золотого стал бурым. Твари вокруг мертвы все до единой, но мне плевать, даже если несколько из них невидимы и сейчас попытаются убить меня. Я должна вернуть трикстера к жизни даже ценой своей собственной.

Я бросаюсь к нему и тотчас замечаю два глубоких пореза у него на груди. Из одного просвечивают ребра. Кровь в уголках губ и глаз, губы приоткрыты.

— Чертов ублюдок, — ругаюсь я, трогая его за руку. Все ещё тёплый, а повреждения не такие уж и ужасные.

Наклоняюсь, чтобы влить в губы трикстера дыхание жизни, но вдруг его глаза широко распахиваются. Живой. Волна облегчения накрывает меня с головой, но это быстро проходит, стоит Лафейсону открыть свой рот.

— Так соскучилась по мне, что спешишь целовать? — его треклятые губы растягиваются в улыбке.

Не только жив, но и в состоянии шутить.

Мой кулак об его челюсть делает сразу два дела — снимает мое напряжение и убирает его дурацкую улыбку.

Трикстер трет челюсть, хмурясь.

— Я расчистил нам путь, а ты так меня благодаришь? — тон его оскорблённый. — Вы с Тором — одного поля ягоды.

— Ты — ценный груз, — напоминаю я, садясь рядом и подбирая шлем с земли. — И эта твоя любовь к красованию — посмотрите, я храбрый маг, способный победить стаю мрисвизов — не что иное, как глупость.

Лафейсон проводит ладонью по своей груди, проверяя повреждения.

— Я не красуюсь, — отвечает он. — Я — бог, если ты не забыла. Меня не так легко убить. Кучке мрисвизов не сделать этого.

— Ну конечно, всего лишь десяток невидимых монстров, что может быть легче? — мой голос так и сочится ядом.

— Семнадцать, — ворчит Лафейсон, приподнимаясь на локтях. Раны на его груди уже практически затянулись. — Не принижай мой подвиг.

— Ты хотел сказать — твою глупость, — я все ещё злюсь. — И что это за глупые фокусы с твоим клоном? Ты вообще знаешь, что он говорит и что делает, когда не рядом?

— Я вижу картинку в голове и руковожу всеми его действиями, если ты об этом. Я помню, что ты говорила кводу, девочка с крысами.

Он смотрит на меня так, словно разгадал меня. Словно ему жаль меня. Как будто это мне нужно. Жалкая жизнь закончилась, когда девочка стала сильнее. Жалеть не о чем. Разве жалеет птица, что научилась летать?

— Ты ничего не знаешь и никогда не поймёшь, — отрезаю я и поднимаюсь на ноги. — Надеюсь, мои дурни сообразят свернуть лагерь и догнать нас, потому как я вовсе не собираюсь никуда возвращаться.

— Пусть соображают подольше, — Лафейсон трет уголки губ, счищая запекшуюся кровь. — Хотелось бы ещё немного отдохнуть.

— Валяй, — я пинаю ближайшего мрисвиза носком ботинка. — Как думаешь, их ведь можно есть?

Трикстер усмехается.

— Думаю, они ничем не хуже крыс.