Приключения пацанки в Хогвартсе (джен)

Попав в семью Михаила Егоровича, словно вернулась домой, тем более что встретили меня, как родную. Как жила и чем занималась, меня не спрашивали, но почему-то решили, что я подвергалась сексуальному насилию, и очень меня жалели, только не в лицо, а про себя, окружив навязчивой заботой и вниманием. Учиться дальше не захотела, оправдываясь ленью, но на самом деле просто не видела во всем этом смысла. Я просто хотела умереть — вернее, не хотела жить. У меня не было того важного, из-за чего люди цепляются за реальность. Я просто выгорела дотла. Мое будущее закончилось еще тогда, когда погибли дорогие мне люди, просто за заботами и выживанием я не сразу это заметила; но теперь, когда мне довелось пожить сыто и спокойно, видела это ясно.

Оказалось, я довольно богата. Отец успел спрятать деньги, переведя их на другие счета, также сохранилась наша московская квартира и особняк в Англии, так что мне можно было не работать. Но я иногда помогала дяде Мише в офисе, хотя, думаю, он не нуждался в моей помощи, а его просьбы были ничем иным, как попыткой меня расшевелить. Мы понимали друг друга, как никто — словно оба вышли на волю из тюрьмы, и оба не уберегли наших близких. Ко всему, мы оба себя винили: он — за то, что не мог помочь нам с сестрой, а я — за то, что желала ее смерти, и это не та вина, что со временем пройдет и забудется.

Егор влюбился в меня и не давал прохода. В нем не было хищности, как в его отце, но он казался верным и надежным, и я поняла, что могу ему доверять, хотя для моей защиты он будет использовать другие методы, чем Михаил Егорович или мой папа.

Сама к тому времени осознала, что думаю о дяде Мише не только как о папином друге, но и как о возлюбленном. Но там было без вариантов: он видел во мне дочь и очень любил жену, да и я сама не смогла бы так поступить с тетей Лидой после того, как она меня приняла и обогрела.

Загнала свои чувства поглубже и через полтора года вышла замуж за Егора: мне почему-то очень хотелось сделать его счастливым. Может, кто-то скажет, что это неправильно, но мне просто необходимо была сила дяди Миши, и я не смогла от нее отказаться, а, выйдя замуж за его сына, смогла остаться рядом.

Егор, кстати, был безмерно счастлив, а я, в свою очередь, делала для этого все и честно выполняла свой долг, да и в постели у нас была феерия. Я, как оказалась, стала адреналиновой наркоманкой. Только щекоча себе нервы и ходя по краю, могла чувствовать себя живой, ну и еще то же самое я получала от секса.

Через два года забеременела и родила дочку, назвав ее в честь сестры Полиной, хотя даже она не вернула мне желание жить, просто отвлекала. Наверное, я стала циником: сложно после того, через что прошла, остаться нормальным полноценным человеком, а после того, что мне довелось видеть — сохранить невинность (и я не про тело). Егор, кстати, был приятно удивлен, что он у меня первый мужчина, но не мог понять, что невинность тела — ничто, а вот извращенная, потерянная душа — много страшнее. Боль телесная со временем пройдет, а тьма в душе будет только расти.

Ну, а потом, когда дочке исполнилось три, я умерла и попала в тело того, кого презирала и ненавидела, но, как оказалось, не за то, что в моих глазах Гарри был мямлей и придурком, которого все имели, а за то, что, живя в одинаковых условиях со мной, он сумел сохранить свое чистое сердце и душу, в то время как я свою потеряла. Но в этом даже себе никогда не признаюсь.

Девятое августа перевернуло мою жизнь. Вообще заметила, что все страшное и значимое в моей жизни происходит девятого числа. Дадли и его компания, как всегда, развлекались на каникулах и наткнулись на Гарри. Девочка ждать не стала и сразу рванула прочь, а пацаны погнались за ней. Может быть, все обошлось бы парой щелбанов и поджопником, да только Гарри от страха спонтанно аппарировала на крышу школы, откуда и сорвалась вниз, упав на задний двор. От удара обеих выбросило из тела, и мы оказались в странном месте из тумана, принявшего вскоре вид вокзала. Дамблдора там, понятно, не наблюдалось, зато едва успели мы с Гарри познакомится, как подъехал поезд, словно из фильма про Пуаро, из которого резво выскочили красивая рыжеволосая женщина и мужик с шухером на голове и дебильной полуулыбкой. Потом начались песни-пляски, охи-вздохи вокруг Гарри. Я не стала тянуть, а направилась в вагон и села у окна, ожидая отправления. Неожиданно ко мне заскочили Поттеры и, громко крича наперебой, стали меня дергать к выходу.

— Вы чего, обалдели, — сопротивлялась я, — тут полно свободных купе, найдите себе другое, придурки.

В ответ Поттеры удвоили усилия и в четыре руки все же вытолкали меня из моего купе, после чего свара продолжилась на перроне. Из их воплей вычленила, что свободное место в купе только одно, и вернуться в тело придется мне.

— Почему это мне, — возмутилась. — Сами все просрали, а разгребать меня оставляете. Пусть вон папаша идет, все хоть польза будет.

— Я не могу, — истерично взвизгнул он, — это женское тело, а я мужчина.

— Тут я бы поспорила, — ответила я, врезав ему по яйцам. — Пусть тогда рыжая твоя идет.

— И оставить тебя наедине с Джеймсом? Не дождешься, — отрезала она, вцепившись мне в волосы.

Не знаю, чем бы все закончилось, но тут прозвучал гудок, все дружно замерли от неожиданности, и оба они, толкаясь, заскочили в поезд. На перроне остались только мы с Гарри.

— Тетя Алиса, — сказала девочка, жалостливо смотря мне в глаза, — пожалуйста, пусть я поеду с мамой, не хочу возвращаться назад, там плохо… Пожалуйста.

Тут раздался второй гудок, и двери купе защелкнулись. Спорить с ребенком и пройтись по ее телу, стремясь попасть в поезд, я бы не смогла, потому молча кивнула, подсадила в тамбур, и она радостно побежала к родителям. Последнее, что я видела — мелькнувшая в окне помятая рожа Джеймса с разбитыми очками. Не успел поезд скрылся в тумане, как меня выдернуло обратно.

Домой пришла очень поздно. Тело лежало в тупике за школой целый день, были летние каникулы, потому Гарри никто не обнаружил. Потом часа два приходила в себя, была жуткая слабость. Дурсли встретили меня воплями и транзитом отправили в чулан, оставив без ужина. Ну и хорошо, меня все равно немного подташнивало. Свалилась на топчан и задремала.

Ночью проснулась от голода и поняла, что если прямо сейчас не поем, то снова сдохну. Особо не заморачиваясь, распотрошила детский браслетик из проволоки и бусинок и, сделав крючок, без особого труда открыла замок, правда, только с третий попытки — сказывалась нехватка практики. Зайдя в темную кухню, осторожно прикрыла за собой дверь, включила свет и, не особо таясь, приговорила литр яблочного сока и слопала пяток бутербродов. После чего, захватив пару спичек, пошла обратно досыпать: умирать, как оказалось, очень утомительно. Спички насовала в замочную скважину, после чего рухнула на топчан и, сыто икнув, отрубилась.

Утро встретило меня визгом тети; ее не остановило даже то, что у дяди был выходной.

— Вставай, паршивка, — надрывалась тетка, судя по звукам, бегая по кухне. — Немедленно иди сюда!

Позевывая, встала и не спеша проследовала на кухню, где свалилась на ближайший стул.

Тетя тем временем, потрясая мусорным пакетом, где отчетливо виднелся пустой пакет из-под сока и бумага от бутербродов, громко и на одной ноте жужжала у меня над ухом, отчего вскоре отдельные слова ее тирады слились для меня в один сплошной гул, и я снова задремала.

— Не смей спать, дрянь, когда я с тобой разговариваю, — ворвалось в мой мозг, от чего я подпрыгнула от неожиданности.

— Хорошо, тетя, — покладисто ответила я. — Согласна, нам есть о чем поговорить.

Тут на кухню вплыл заспанный дядя. Он отчаянно зевал и неторопливо и со вкусом почесывал объемистый живот, нависающий над пижамными штанами.

— Петунья, дорогая, почему такой шум? — спросил он.

— Вернон, — бросилась к нему тетка, как к единственному спасению, — посмотри, эта девчонка ночью выбралась из чулана и лазила по кухне… Вот, смотри, она выпила сок, который я приготовила для Дадлика в лагерь, и съела все его бутерброды.

Вернон со сна не сразу врубился в тему, а когда до него дошло, то его лицо побагровело, а глаза налились яростью. Не став ждать, когда он заорет, я просто подняла нож, который незаметно стянула с кухонного стола, пока тетка вводила мужа в суть дела. Дядя резко остановился и даже закрыл рот, так и не заорав.

— Думаю, — спокойно сказала я, поигрывая ножом, — нам надо поговорить… Присаживайтесь.

Вернон отмер и подошел поближе, остановившись напротив стола и оперевшись на спинку стула — видимо, до него только сейчас дошло, что их всех все это время могли банально зарезать безо всякой магии.

— Не смей командовать в моем доме, неблагодарная дрянь, — зашипел в ярости, — и положи нож. Ты и так приносишь нам только проблемы, что теперь, убить нас хочешь?

— Почему же вас, дядя, — все так же ровно ответила я. — Я не убийца… пока, — добавила после паузы. — Думаю, я уничтожу вас другим, более гуманным способом.

С этими словами надрезала кожу на обеих руках, не сильно, но крови было много, и хоть она практически сразу остановилась, зрелище было пугающее.

Родственники в обалдении уставились на меня, открыв рот.

— Вернон, девчонка, похоже, сошла с ума, — прошептала тетя мужу, который, судя по выражению лица, прикидывал, как без потерь оттеснить жену с кухни и самому не пасть смертью храбрых.

— Отчего же, тетя, — возразила. — Это раньше я была не в своем уме, когда позволяла так с собой обращаться, и вы тоже, если думали, что все всегда будет сходить вам с рук, и я не захочу вам отплатить за вашу доброту. Но не по мне быть неблагодарной. Потому я сейчас поднимусь и, оглашая округу криками, брошусь в полицейский участок, где расскажу о вас много интересного. Например, про жестокое обращение, истязания, побои, пытки и домогательства, как вы морите меня голодом и я сплю в чулане под замком. Через час от вашей репутации в городе останутся одни лохмотья, а на следующий день вы окажитесь за решеткой.

— Тебе не поверят, — возразил побледневший дядя. — А могут и в приют забрать, во избежание, — подкинул аргумент Вернон.

— Могут, — согласилась. — Но я там выживу, не сомневайтесь, а вот ваш сын — нет. А не поверить мне не смогут: у меня, конечно, раны и травмы быстро заживают, да только следы застарелых переломов на рентгене хорошо видно. Может, вы забыли, как ваш сын меня с лестницы столкнул, а вот я хорошо помню. Я тогда сама не поняла, как выжила — волшебство, наверное.

Какое-то время в башке у родичей шла война, но все было, в принципе, предсказуемо: они переглянулись и сели за стол переговоров, тем более что после демонстрации нож я бросила в раковину.

— Ты неблагодарная дрянь, — сказал дядя, причем вполне спокойно. — Я всегда знал, что ты нас под монастырь подведешь… Чего ты хочешь?

— Для начала хочу извиниться перед вами, — сказала я, посмеиваясь в душе над их удивленными рожами. Думаю, дядя и не надеялся дожить до моих извинений. — Я принесла вашей семье много убытков своей ненормальностью, но не специально, я не умела этим управлять. Но, думаю, мы с вами в расчете, ведь ваш сын практически меня убил, а излечилась я сама, а не благодаря вашей помощи: вы, как мне помнится, даже скорую не вызвали, так что моя смерть против ваших убытков — хорошая цена, как по мне. Давайте оставим все в прошлом и начнем заново. Как ни крути, вы моя семья, и другой у меня нет. Может, когда-нибудь и я смогу вам помочь…

Дядя скептически хмыкнул, но заметно расслабился.

— Так чего ты хочешь? — спросил он. — И не думай, что если до тебя наконец дошло, какую мы обузу в дом взяли в твоем лице, и ты извинилась, то я позволю помыкать собой в своем собственном доме.

— Мне много не надо, — успокоила его я. — Новые вещи по размеру, освобождение от домашних обязанностей и сытная и вкусная еда в достаточном количестве, ну и, главное, гараж, и вас не интересует, где я и что делаю. Взамен обещаю: никаких ненормальностей.

— Зачем тебе гараж, девчонка? — напрягся толстяк.

— Я собираюсь там жить, дядя, — невозмутимо ответила я. — В чулане мне тесновато.

— И это все? — спросил дядя, подозрительно сощурившись.

Я кивнула.

— По рукам, — сходу согласился Вернон, видимо, посчитав потерю гаража меньшим из зол, хотя, учитывая, чем я угрожала, он еще дешево отделался. — Вот ключи, — он кинул мне связку на стол, — уматывай туда прямо сейчас, пока я не пожалел о своей доброте и не передумал.

Фыркнула, сгребла ключи и с важным видом удалилась осматривать свою собственность.