Свет в окне напротив (гет)

— Не понимаю, — в который раз повторил я. — Абсурд. Фарс. Нелепость.

Патронус терпеливо выслушал очередную порцию слов и осторожно ткнулся носом в моё колено. Серебристый свет стал ещё ярче.

— Брось, Сев. Это не конец света!

Я почти услышал эти слова. Почти. Вся суть проблемы — в пяти буквах.

— Зачем?

Крылья бесшумно распахнулись, и Патронус поднялся в воздух.

Химеру видел Поттер. Значит, не галлюцинация. Жаль. Убедить себя в том, что крылья появились после моей несостоявшейся кончины, тоже не удастся: три месяца назад в лавке у Олливандера Патронус не был крылатым.

Лань изящно опустилась вниз, сложила крылья и подошла ко мне.

— Ты всё ещё… Лили? — бесполезно спросил я.

Разговоры с Патронусом проходят по тому же ведомству, что и беседы с зеркалом. С тем же успехом можно было сказать: «Зачем ты нацепила эти штуковины? Сделай как раньше!»

Лань склонила голову набок, словно прислушиваясь.

— Не обращай внимания, — пробормотал я. Не выдержал и снова протянул к ней руку. Пальцы ощутили тепло, которое не было плотью, но не было и пустотой.

Я прислонился к стене и закрыл глаза. Серебряный свет проникал сквозь веки, проступал внутри ясным чётким контуром.

Это случилось в конце второго курса. На нашей поляне. Экзамены были сданы, я листал «Теорию защитной магии» и едва не лопнул от гордости, когда сумел вызвать что-то вроде туманного щита. Лили заинтересовалась. Она внимательно выслушала подробный пересказ главы, немного поспорила со мной о дементорах, задумчиво повторила движение палочкой, и с третьего раза создала телесного Патронуса.

Я был уязвлён и восхищён одновременно. Пытался выяснить, какое воспоминание она выбрала, но в ответ услышал только насмешливое: «Сегодня хорошая погода, озеро похоже на зеркало, а ты почти не хмуришься. Этого достаточно».

Наверняка так и было. Мир Лили всегда выглядел просто и ясно. Белое. Черное. Северус.

В тот день ей быстро наскучили мои расспросы. Лань сделала последний круг у озера и растаяла в воздухе. Лили проводила её взглядом и развернулась ко мне:

— Сев… Расскажи о чём-нибудь?

— О чём?

— Не важно! Просто расскажи! Люблю тебя слушать.

Солнце золотило её волосы. Она сидела на траве как принцесса из сказки, я жалел, что не умею рисовать, писать стихи, сочинять романтические песни… Сколько еще счастливых банальностей приходило в голову, когда я смотрел на неё? Мы проговорили до позднего вечера. Когда Лили ушла в замок, я вызвал Патронуса.

Она не узнала об этом. Не узнала даже тогда, на пятом курсе, когда сказала, что во мне не осталось ничего человеческого, ничего от прежнего Северуса. Разве что-то бы изменилось? Чёрное. Белое. Всё просто.

Зато Дамблдору не понадобилось других доказательств. И Гарри Поттеру тоже. Ни в той хижине, ни сейчас.

Злость вспыхнула внезапно и остро. Я открыл глаза и поднялся. Лань последний раз взглянула на меня и исчезла.

* * *

Часы пробили пять. Я зажёг лампы, расположил приборы в порядке, прописанном Гильдией. Дроблёный безоар занял место рядом с левой рукой. Гильдия не возражает, когда зельевары испытывают на себе свои изобретения, но настаивает на соблюдении формальностей.

Девятое января двухтысячного года. Тип зелья — авторское. Категория — ментальные зелья, прочее. Описание — прилагается. Ожидаемое воздействие — прилагается. Возможные побочные эффекты в порядке появления… Риск… Добровольное согласие… Начальная доза...

Я открыл флакон. Лабораторию наполнил запах ветра, снега, азарта… А также увлечённости, упрямства и настырной заботы. Известно ли мне, что это значит? Да. Гермиона Грейнджер.

Капля гидролата растворилась в стакане. Ледяная жидкость обожгла горло.

Человек — это его память. Если отнять то, что долгое время составляло сердцевину жизни, освободившееся место будет пытаться наполнить себя. Но если всё так, я знаю лекарство.

Зелье начало действовать. Я чувствовал, как холод проникает в кровь, с каждым ударом сердца разносится по телу, достигает разума.

Предметы в комнате проступали резкими гранями. Как будто раньше они были лишь рисунком, а теперь обретали реальность. Пальцы прикоснулись к столешнице и память легко отозвалась калейдоскопом образов. Ежесекундные мелкие наблюдения. Их было слишком много, чтобы ухватить суть. Я отдёрнул пальцы и закрыл глаза.

Неприятный побочный эффект. Внешние раздражители провоцируют неконтролируемый выброс мыслительного «мусора». С этим надо будет что-то сделать. Позже.

Я вновь открыл глаза и осмотрелся, стараясь не концентрироваться на мелочах. Обрывки мыслей и ощущений отодвинулись на второй план. Их сменили эмоции. Необычные эмоции. Если верить тому, что творилось в моём разуме, место, где я сейчас находился, вызывало тёплые чувства. Лучшее место для работы. Убежище. Дом. Мой дом.

…В конце августа девяносто восьмого я уже мог дышать, не мечтая раздобыть мгновенный яд после каждого вздоха. Впрочем, яд нужно ещё проглотить, а глотать было по-прежнему адски больно.

В Годриковой впадине мне никто не надоедал, но заняться там было абсолютно нечем. Книги Альбуса по его завещанию перешли школе, лабораторию в подвале трогать не хотелось, хотя бы потому, что… не хотелось. Выходить из дома не полагалось по предписанию целителя Лемуля. И это было единственное предписание, с которым я был полностью согласен. Аберфорт наведывался раз в два-три дня. Бросал на стол газеты, ставил корзину с едой. Однажды утром к стандартному набору неожиданно добавился свёрток.

«Моему брату опять что-то от тебя нужно», — предельно кратко сформулировал Аберфорт и вышел из комнаты, громко хлопнув дверью.

В свёртке оказалась книга, а в книге — конверт.

Впрочем, конверт я обнаружил много позже. А до того, как зачарованный, листал страницы «Магии зельеварения». Книга была издана два года назад, но я мог поручиться: в продажу она не поступала.

Альбус сумел избежать витиеватых конструкций, вроде: «Если ты читаешь это письмо» или «Надеюсь, это в какой-то мере возместит тебе…». Всего пара строк:

«Северус! Я нашёл рукопись в архивах Гильдии. Будет справедливо, если она увидит свет. Надеюсь, ты примешь от меня этот подарок».

Разумеется, я успел подумать, что подарок Дамблдора может быть с подвохом. Подумал и принял. Подвох оказался неожиданным и роскошным: я стал лондонским домовладельцем. Ключ от входной двери был прикреплён к заднему форзацу. Вероятно, Альбус творчески переработал давнюю идею Поттера с дневником и носком для эльфа.

Ну как, зелье, напомнишь, что я тогда почувствовал? У нас же вечер воспоминаний?

Ничего не почувствовал. Дамблдор передал мне дом. Может быть, дом ордена Феникса, а может — свой собственный. Не важно. Дело привычное. До этого Дамблдор передал мне должность директора Хогвартса. Портрет Альбуса я забрал уже добровольно. Почти. В противном случае Аберфорт пригрозил его сжечь… А в итоге его спалил Уизли… Смешно получилось.

Я покосился на пустой журнал. Надо будет отметить эйфорию, неадекватную эмоциональную окраску воспоминаний и потребность в собеседнике.

Слово «собеседник» отозвалось не то тоской, не то сочувствием. Воздействие препарата постепенно ослабевало. Предметы выцветали и возвращались в плоскость. Хаотичное мельтешение образов сменилось их медленным кружением. Я перевёл взгляд на окно. Грейнджер… Брандашмыги. Диккенс. Гуингнмы. Разбитая чашка. Контракт. Фотографии. Газета. Дождь. Огонёк в окне. Камин. Ёлочная игрушка на прилавке. Озеро. Снег. Полёт. Город. Аллеи. Крыльцо. Холод. Горечь. Боль.

Несуществующий омут памяти исчез. Зелье прекратило действие.

Всё? И это всё? Да, воспоминания были яркими, но разве я не помнил этого без зелья?

Явных симптомов интоксикации не наблюдалось. Лёгкая головная боль, слабость, незначительные нарушения координации. Что касается чувства разочарования — вряд ли оно могло считаться диагностическим признаком.

Отчёт занял у меня двадцать минут и три листа текста. Головная боль за это время усилилась, добавился тремор рук. Не страшно. Боль — это работа. Спокойная прогулка поможет не хуже противоядия. И, в отличие от него, не замаскирует симптомы. К тому же, у меня есть ещё одно дело.

* * *

К вечеру погода испортилась. С неба сыпал сухой мелкий снег. Фонари светили тускло и ненадежно. Вряд ли кому-то кроме меня взбрело бы в голову наслаждаться свежим воздухом в парке Баттерси.

Но знакомый старик неподвижно сидел на той же скамейке и смотрел на затянувшееся тонким льдом озерцо. Когда я подошёл, он лишь мельком взглянул на меня и отвёл глаза.

— Поздно гуляете, господин Писатель. Парк вот-вот закроется.

— У меня был насыщенный день, — пожал я плечами. — Позволите присесть?

Фрэнк кивнул, по-прежнему напряжённо глядя перед собой.

Скамейку покрывал тонкий слой ледяной крупы. Пальто и шляпа Фрэнка тоже побелели. У меня возникло неприятное подозрение, что после моего обещания старик приходил сюда каждый день и каждый раз ждал до позднего вечера.

— Мне неизвестно, где сейчас Джек Р. Джонс, — ответил я на незаданный вопрос. — Но я полагаю, что когда-то он хотел передать вам это.

Шахматы перекочевали в руки старика.

— Где и когда вы это нашли? — спокойный голос удивительно контрастировал с бурей эмоций в мыслях.

— В доме, который вы потеряли, на левой верхней полке в кладовой на третьем этаже рядом со спальней, сегодня утром, — подробно отчитался я, пока Фрэнк открывал коробку.

Страница из книги дрожала в его руке. Слушать болезненный внутренний монолог было мучительно неловко. Зато это избавляло меня от необходимости спрашивать.

— Значит, я не сумасшедший?

— Полагаю, что нет.

— Ми-5, Ми-6 или Люди в чёрном?

Ещё бы я знал, о чём он говорит... Судя по обрывочным образам, во всех вариантах фигурировало нечто выдуманное, правительственное и таинственное. Уловив общую идею, я постарался ответить в тон:

— Ваш друг был уверен, что вы забудете о нём так же, как забыли другие. Хотите продолжать помнить — не задавайте вопросов.

Старик немного помолчал, а затем рассмеялся тихим дробным смехом.

— Выходит, Джек все же добился своего? Тайные службы, спасение мира... И друг-простак.

Меньше всего я испытывал потребность оправдывать неизвестно кого. Но старику было паршиво. А я, пожалуй, знал, каково это — чувствовать себя меньше чем пешкой в чужой игре.

— За Джека решили другие.

Скорее всего так и было. Джек лишь хотел скрыться. Альбус настоял на Фиделиусе. Дом мог ещё пригодиться Ордену...

— Он не вернётся?

— Ему некуда возвращаться…

Вероятно, я сказал то, что полагалось. Фрэнк поверил. Он кивнул и сжал пальцами шахматную коробку.

— Ясно. Пойду я. Жена, наверное, волнуется. Будет ворчать, что всё остыло. Трудно ей со мной…

Он поднялся, опираясь на палку. Я опять почувствовал мучительную неловкость его мыслей.

— Спасибо вам. Груз с души сняли… Мне надо поклясться, что не проболтаюсь?

— Нет. Вы не узнали ничего важного.

— Дело ваше.

Старик пожал плечами и медленно побрёл по дорожке. Дождавшись, пока он отойдёт от скамьи на несколько шагов, я послал ему вслед Транквилитас. На всякий случай. В голове мельтешили странные мысли. Например, что магические средства для снижения давления действуют надёжнее магловских, а склеротические изменения сосудов мозга легко купируются настоем жёлтой горечавки… Мысль о нарушении Статута волновала меня до смешного мало.

Снегопад внезапно прекратился, ветер утих. Секундой раньше казалось, что уже стемнело, но сейчас я понял, что отчётливо вижу каждую ветку, каждый камень на дорожке. Об один из них споткнулась Гермиона Грейнджер в тот сумасшедший день, когда всё началось… Чушь, конечно. Всё началось раньше — когда мне захотелось вмешаться в жизнь бывшей студентки. Да, захотелось. Именно я подтолкнул Поттера к нужной просьбе…

— А почему ты это сделал, Сев? — со спокойным любопытством спросил знакомый голос у меня за спиной.

Я застыл, не в силах повернуться и безумно надеясь на невозможное.

Мягкая ладонь коснулась моего плеча, скользнула к локтю, настойчиво развернула к себе.

Ей было пятнадцать, не больше. Я помнил и платье, и браслет из Зонко, менявший цвет в зависимости от настроения хозяйки. Она купила его на четвёртом курсе, перед пасхальными каникулами.

— Так и будешь молчать? — в голосе Лили появилась насмешка. — Силенцио словил?

— Тебе не холодно? — выдавил я.

— Сев, ты не заболел? — рука Лили потянулась к моему лбу. — Пальто, шарф… Можно подумать, сейчас зима.

— Действительно, — пробормотал я.

Лили не заметила сарказма.

— Куда пойдём? К ручью?

Я с трудом отвел от неё взгляд. Мы стояли на пустой детской площадке. Вдали на горизонте виднелась одинокая труба. Светило яркое солнце, деревья шелестели свежей листвой, и земля под ногами была теплой.

Не дождавшись ответа, Лили зашагала по тропинке, протоптанной в ещё невысокой траве. Я догнал её и пошёл рядом. Она улыбнулась, взяв меня за руку. Живая. Настоящая. Не знаю, как выглядели те, кого призывал Воскрешающий камень. Но здесь и сейчас рядом со мной была Лили Эванс.

Происходящее не было памятью. После четвёртого курса я отправился к Люциусу Малфою. А когда вернулся в Коукворт, выяснилось, что Эвансы уехали куда-то на отдых. Лили не ответила ни на одно моё письмо. Мы ни разу не встретились за то лето, а помирились уже в Хогвартсе, в начале пятого курса. Ненадолго.

Я знал, что происходит, и знал, как это прекратить. Маленький бумажный пакетик лежал в левом кармане пальто. Простое и эффективное противоядие от большинства сложных ядов, в том числе галлюциногенных.

— И что же случилось с той девочкой, расскажешь? — настойчиво повторила Лили, не замедляя шаг.

Что я мог рассказать?

— Я научился вызывать Патронуса, — отозвался я. — И не сказал тебе.

— Обманщик, — рассмеялась она. — Что ты ещё от меня скрываешь?

— Выбирай! Я ненавижу Поттера за то, что он влюблён в тебя, я увлекался тем, что на Гриффиндоре называют Тёмными Искусствами, и мечтал отомстить всем маглам, похожим на моего отца… Однажды я тебя обижу, и ты никогда меня не простишь. Ты выйдешь замуж за Джеймса Поттера. А потом тебя убьют. Из-за меня.

Лили отпустила мою руку и остановилась. Я ждал чего угодно: удара, крика, презрения. Но только не того, что она сказала:

— Давай наперегонки до старой ивы. Кто добежит первым, загадывает желание.

Возразить я не успел. Лили легко сорвалась с места и побежала.

— Северус, — прокричала она. — Догоняй!

Бежать было трудно, как во сне. Когда я добрался до финиша, Лили уже сидела на пологой ветке старого дерева в метре от земли. Лучи солнца пробивались сквозь кроны деревьев, отражались от ручья. Солнечные блики метались по платью Лили, прятались в её волосах, скользили по коже.

— Желание — моё! — провозгласила она. — Слушай! Ты будешь танцевать со мной на Рождественском балу в следующем году.

Лили редко бывала настолько безмятежной. И с каждым годом все реже. Но разве это мешало мне помнить её такой?

— Ничего не получится, — возразил я. — На тот бал я не ходил. Говорят, ты была самой красивой, но рассердилась на приставания Поттера и ушла задолго до полуночи.

Лили соскользнула с ветки и подошла ко мне.

Конечно, она была самой красивой. И в тот день, и позже, и всегда. Я смотрел на неё и не мог насмотреться. Разум без окклюменции горел под её взглядом, но это была счастливая пытка. Слова давались легко, как под Веритасерумом:

— Я учился танцевать всё лето. Но у меня не было парадной мантии. Тебя бы засмеяли: Нюниус в обносках. Люциус Малфой предложил мне выбрать любую вещь из его гардероба, при условии, что моя спутница будет «достойных кровей». Тогда я сказал, что меня не интересуют танцы…

— Вечно ты думаешь не о том, Северус, — Лили сердито топнула ногой. При упоминании Малфоя у неё всегда портилось настроение. — Парадная мантия? Подумать только, как важно!

Лили стояла так близко, что я чувствовал её дыхание. Сердце трепыхалось, как у подростка. Впрочем, реагировало не только сердце. Можно было бы и посмеяться. Она же совсем ребенок, что за фантазии? Только вот телу было не до смеха.

Сколько раз я представлял, как окажусь с ней рядом, хотя бы во сне. Я не знал, что буду делать. Вымаливать прощение? Но окклюментам не снятся сны, а мёртвые не могут простить.

— Я не смог тебя защитить. Я убил тебя.

Теперь Лили меня услышала.

— Как ты думаешь, Сев, сколько раз ты должен это повторить, чтобы что-то изменилось? — задумчиво спросила она. Я попытался возразить, но Лили закрыла мне рот ладонью. — Хватит ныть и жалеть себя, Северус!

Солнечные блики исчезли, с неба упали первые капли дождя. Лили отвернулась, подставила ладони кверху и несколько капель застыли в воздухе, затем медленно соединились в линию и улеглись бусами на её шее. Она всегда умела придумывать красивую магию.

Я смотрел на неё. Просто смотрел. Остальное сейчас не имело значения.

— Ты ищешь там, где ничего нет, Сев, — заметила Лили, не оборачиваясь.

— Тогда отпусти меня, — попросил я. — Пожалуйста. Или забери с собой.

Лили отступила ещё на пару шагов, а потом решительно обернулась и рассмеялась.

— Унылый! Просто ужас какой унылый. Смотреть страшно. Идём танцевать. Ты слышишь музыку?

Она закружилась, закрыв глаза, напевая незнакомые заклинания: «Ah, bowakawa pousse, pousse, Ah, bowakawa pousse, pousse…»(1) Воздух заискрился тысячами огней, полилась смутно знакомая мелодия.

— Ты не забудешь меня, — прошептала Лили, увлекая за собой. — Теперь — не забудешь…

Вращение ускорилось. Пространство вокруг слилось в единую разноцветную полосу. Мы неслись куда-то с бешеной скоростью внутри вихря.

— Взгляни на меня, — попросила она. Или я услышал собственный голос?

Воспоминания хлынули лавиной. Боль и радость, мелочи и решения, которые определили жизнь… Лили была почти в каждом. Незримо присутствовала даже там, где её не могло быть. Это походило на бесконечный вызов Патронуса и бесконечную пытку дементора. Лили была рядом, Лили была в памяти. Краски выцвели и растаяли. Время исчезло.

— Вы живы, и в этом ваше удивительное преимущество, — светским голосом сообщил Дамблдор, внезапно появляясь неизвестно откуда.

Лили крепче сжала мою руку, и он исчез.

— Самое паршивое — что? Было же хорошее. Почему здесь одна дрянь остаётся? — хмуро поинтересовался Аберфорт, ткнув себя в жилет.

— … устанавливать слежку за другом я не стал, — с вызовом заявил Поттер.

— Хорошая выйдет книга, — пообещал Фрэнк.

Я закрыл глаза, чтобы не видеть их лица. Неуместные, нелепые, бессмысленные. Они смешивались друг с другом, отвлекали, обкрадывали…

— Синий цвет, сэр!

Грейнджер ворвалась в этот безумный хор резким диссонансом. Тёплый ветер внезапно сменился прохладным. Он принёс запах Рождества, свежего пергамента, фейерверков и почему-то клея для обуви. Рука Лили выскользнула из моей руки. На небе вспыхнули звезды, потом небосвод накренился в сторону, и всё потемнело.

* * *

— А ну-ка поднимайся, сынок. Вот так, — ворчливый голос выплыл из темноты. — Я было подумал, что ты вовсе умер.

Голова снова закружилась. Зато я понял, что сижу на земле. Светлое пятно перед глазами внезапно обрело резкость и спросило голосом Фрэнка:

— Сколько пальцев показываю?

— Двенадцать? — предположил я.

— Шутки шутим? Хорошо, — Фрэнк помог мне подняться. — Вот ведь, молодежь, глаз да глаз за вами нужен. Грохнулся на ровном месте. А если бы я не вернулся?

— Моё тело просто растаяло бы в воздухе через пару минут, — как можно убедительнее сказал я. — А теперь придётся идти домой пешком.

Фрэнк посмеялся и подтолкнул меня в спину по направлению к скамейке.

Сиденье оказалось ледяным. Болел затылок, хотелось пить. Я достал из кармана порошок безоара и высыпал себе в рот. Отвратительно. Но стакан воды из воздуха — это не то, что можно видеть моему собеседнику.

При виде порошка старик нахмурился.

— Это не наркотик, — успокоил я. — И я не превращусь у вас на глазах в летучую мышь. Просто лекарство.

Фрэнк присвистнул.

— И мысли читаешь? Эх, жаль. А я хотел было предложить как-нибудь партию в шахматы.

— Мысли сейчас не читал, — честно ответил я, — в шахматы играть не умею. Так что, если захотите сыграть, придётся вам меня научить.

Фрэнк закивал:

— Договорились! Как будет лишних пара часов, так и приходи. В шахматах всё просто, как в жизни: белое, чёрное, война…

— Нет, — резко возразил я. Пожалуй, слишком резко. Фрэнк удивленно посмотрел на меня, и я заговорил чуть тише. — Не как в жизни! Я видел мерзавцев на «белой» стороне и знал обычных людей на «чёрной». А убивали все. Если бы в войне победили другие, разве белое и чёрное не поменялись бы местами?

— Тебя как зовут, сынок? — тихо спросил старик, прикоснувшись к рукаву моего пальто.

— Северус, — зачем-то ответил я.

— Знаешь, Северус, когда отец вернулся с войны, он был почти как ты. Считай, что без кожи. С одного слова вспыхивал.

— А потом всё прошло, и он стал как новенький?

— Нет, — вздохнул Фрэнк. — Но к любой ноше можно привыкнуть.

Старик не убеждал, не спорил, не проповедовал... Это было необычно.

Из тёмного, почти чёрного неба сыпался белый снег. Я глубоко вдохнул холодный воздух.

Отчёт об испытании можно смело убирать в архив. Начальная доза едва не завершила то, что не удалось Нагайне. Но я вернулся. И, пожалуй, никогда ещё не чувствовал себя таким живым.

— Кстати, почему вы вернулись? — спросил я.

Старик прокашлялся.

— Не спросил кое-что, вот почему. Знаешь, бывает, что мысль не даёт покоя, сверлит и сверлит… Вот с какой радости ты взялся мне помогать? Вроде как не положено. А если не должен был…

— Именно, — не дослушал я. — Не должен. Ничего не должен. В этом всё дело.

__________________________

1 — Лили поет песню Джона Леннона «#9 Dream». Выражение «bowakawa pousse, pousse» по утверждению Леннона означало: «Проснуться для новой жизни».