Выбор (джен)

Рабастан Лестрейндж всегда любил квиддич. В школе он был прекрасным загонщиком — и сейчас, слушая свист ветра, заглушающего крики вокруг, вновь поймал то ощущение, которое когда-то так сильно любил. Вот только был он на сей раз не на школьном матче и отбивал не бладжеры, а заклятья, и вместо биты сжимал в руках палочку, то выставляя щиты, то нанося удары. И с каждой секундой его всё сильней охватывал тот самый азарт, который Рабастан считал одним из самых сильных и замечательных ощущений в жизни — то, что Поттеров неожиданно оказалось семь, ему даже нравилось. Плевать, сумеют ли они поймать нужного — но сама охота была хороша!

С одним из Поттеров у него завязалась дуэль. Маска ужасно мешала, скрадывая обзор по краям, и Рабастан с трудом удерживался от того, чтобы сорвать её и попросту выбросить: в конце концов, ни для кого не секрет, что он носит метку, так зачем терпеть неудобство? Увернувшись от очередного заклятья и резко вильнув на метле вправо и вниз, он увидел краем глаза Родольфуса и Беллатрикс, летевших совсем рядом и преследовавших ту пару, где с одним из Поттеров на метле сидела горячо ненавидимая его невесткой Нимфадора Тонкс. Рабастан почти отвернулся от них, когда на самой периферии суженного маской поля зрения заметил красный сполох и какое-то резкое движение. Он обернулся — и увидел, как Родольфус вдруг запрокинулся назад, метла дёрнулась и, потеряв управление, вошла в штопор, а затем ушла резко вниз.

Рабастан попытался было выставить щит, но промахнулся. Выругавшись, он вновь сотворил щитовые чары, прикрываясь от своих противников, и хотел было притянуть метлу вместе с братом манящими, но вовремя успел сообразить, что если Родольфус ранен, то при рывке может не удержать метлу и тогда наверняка разобьётся. Ничего не оставалось — он бросил своих противников и ринулся вниз. Вглядываясь в темноту, пытался разглядеть брата, но видел лишь быстро приближающуюся тёмную землю, вдалеке расцвеченную тёплыми огоньками. «Наверное, задели пустячно, — подумал Рабастан. — Должно быть, Родольфус сумел выправить метлу — или спокойно сидит внизу, или поднялся и продолжил бой.» Но сердце отчаянно колотилось, и недобрая тревога расползалась по жилам, заставляя судорожно стискивать в пальцах древко метлы и мешая нормально сглотнуть.

Заметив вблизи верхушки редких деревьев, Рабастан резко притормозил и, спустившись почти к самой земле, медленно двинулся вдоль неё, лихорадочно оглядываясь и почему-то не решаясь выкрикнуть имя брата.

И увидел его — почти сразу.

Сперва Рабастан замер, а потом, спрыгнув с метлы, побежал к лежащему в высокой и почему-то мокрой траве Родольфусу, упал рядом с ним на колени, застыл, глядя в его широко распахнутые и совершенно неподвижные глаза.

— Нет, — прошептал он, потянувшись к его лицу, но не найдя в себе сил до него дотронуться. — Нет, — повторил он, покачав головой. — Нет-нет-нет…

Так просто не могло быть. Его брат не мог умереть — он же говорил с ним всего час назад, он же только что его видел там, в небе! Он же только начал… он же так ничего и не смог ему рассказать, он же… Как же… Это не могло быть концом!

Он вдруг понял, что не может дышать, но ему это почему-то почти не мешает, только давит на горло изнутри и в груди до боли, и ещё совершенно онемевшие руки трясутся, словно с перепоя.

— Руди, — хрипло выговорил Рабастан, зачем-то приподнимая его за плечи. Это оказалось непросто — тело было тяжёлым… слишком тяжёлым.

И неживым: люди же не совы, и не могут так поворачивать голову.

— Нет, пожалуйста, — совершенно по-детски прошептал Рабастан, прижимая мёртвого брата к себе и очень осторожно, как если бы это имело теперь значение, укладывая на сгиб своей руки его голову — так, что теперь широко раскрытые глаза Родольфуса смотрели прямо на него. — Руди, нет… Ты же не мог меня бросить…

Бросить? Разве он когда-нибудь был по-настоящему с ним? Кем он всю жизнь считал Рабастана — капризным избалованным недорослем? Пустышкой? Терпел — да, потакал — да. Наверное, просто чтобы не связываться. Но быть вместе?

И ведь был прав…

А теперь ничего не поправить. Никогда Рабастану не убедить брата в том, что он вовсе не балованный глупый мальчишка, что он может быть и станет другим, и… и…

И теперь он остался один. И никакого Родольфуса рядом с ним больше не будет. И никого больше не будет — потому что один он не справится и не сможет выбраться оттуда, куда загнал себя сам. Почему, почему, почему он не сделал этого раньше? Почему мямлил что-то невнятное даже тогда, когда уже понял, что и хочет, и может до него донести? Почему…

— Руди, — хрипло пробормотал Рабастан, проводя дрожащими пальцами по его ещё тёплому лбу, а потом прикрывая ладонью глаза. Слёзы жгли и жгли горло — до боли, а когда наконец пролились, почему-то совсем не принесли облегчения. — Руди…

Рабастан шептал и шептал его имя, сидя в мокрой траве, содрогаясь от рыданий и позабыв и про бой, и про Поттера, и про самого Лорда.

Потому что его мир разрушился, и не было ничего в целом свете, что могло бы его возродить.

Ночь с пятого на шестое июня одна тысяча девятьсот шестьдесят третьего года, ознаменовавшаяся окончанием долгого периода дождей, в Лестрейндж-холле выдалась беспокойной: Фрайд разрешалась от бремени, и этот процесс затянулся. Линарт нервно мерял шагами гостиную, дожидаясь, как он надеялся, добрых известий, а его старший сын, Родольфус, неподвижно сидел в углу и с некоторым раздражением думал о том, что не видит ни малейшего повода для своего пребывания здесь. До последних в его жизни летних каникул оставалось всего три недели, и зачем отец вызвал его, старосту факультета, из школы, Родольфусу было неясно. Чем он сможет помочь, если что-то пойдёт не так, если уж вызванные целители не справятся? Ему вообще была не слишком понятна вся та беготня, что его родители устроили вокруг этой беременности — так же, как и не слишком ясно, зачем им это вообще понадобилось. Нет, в том, чтобы иметь запасного наследника, определённо, смысл был — но тогда следовало рожать его раньше, а не когда их первый сын уже стал совершеннолетним и ему впору думать о собственных детях, а им — о внуках. Впрочем, это было не его дело — Родольфус бы вовсе обо всём этом не думал, если бы его не дёргали постоянно. Впрочем, он очень надеялся, что после рождения брата его оставят в покое и займутся тем, чем и должны заниматься родители — воспитанием.

Однако же он ошибся.

Нельзя сказать, чтобы Рабастаном — как назвали новорождённого, чей первый крик совпал с предрассветными криками привычно кружащих над выстроенным на дуврских скалах Лестрейндж-холлом чаек — не занимались. Напротив: и Линарт, и Фрайд обожали своего младшего сына — чем, на взгляд Родольфуса, лишь вредили ему, причём чем дальше, тем больше.

Ибо ему позволяли всё. Малейший каприз этого нервного, возбудимого и требовательного ребёнка немедленно исполнялся — начиная от младенческого требования не спускать его с рук и заканчивая категорическим нежеланием быть одному. Рабастан даже спал с родителями, и вернувшийся из школы на пасхальные каникулы Родольфус был настолько поражён этим фактом, что даже изменил своей обычной сдержанности и изумлённо сказал:

— Но это же неудобно! Зачем?! — на что выслушал короткую и очень эмоциональную отповедь матери и сухой совет отца не лезть не в своё дело.

Вопросов он больше не задавал, и вернувшись домой после окончания школы, совет этот старательно исполнял. Посему первый год жизни брата прошёл почти что мимо него, но потом Рабастан пошёл, и спокойной жизни Родольфуса пришёл конец.

Рабастан был очень живым и любопытным ребёнком, привык всегда получать всё, и оттого просто не воспринимал никакие отказы. Любые яркие или необычные предметы — перья, пуговицы, какие-то артефакты — вызывали у него желание их схватить, а когда Родольфус отнимал их или успевал перехватить цепкие руки брата, тот мгновенно ударялся в крик и слёзы. На которые почти сразу являлась Фрайд и раздражённо выговаривала старшему сыну:

— Руди, ты старший! У тебя самого вот-вот будут дети — ты должен понимать, что он ещё маленький и не всё понимает! Зачем так просто отказывать? Отвлеки его, предложи что-то другое, поинтереснее, трансфигурируй, наконец, что-нибудь безопасное в желаемую вещь!

— Он должен знать, что такое «нельзя», — попытался как-то возразить ей Родольфус. — В конце концов, это просто небезопасно.

— Узнает! — отмахнулась она. — У него для этого впереди вся жизнь. Пусть хоть в детстве поживёт без ограничений. А от опасностей мы его оградим — ты взрослый человек, Руди, и, полагаю, способен уследить за двухлеткой?

Продолжать разговор Родольфус не стал — просто начал запираться у себя в комнатах, сведя, таким образом, контакты с братом к минимуму. Впрочем, тому вполне хватало родителей, которые души в нём не чаяли и с радостью продолжали его баловать. Родольфуса же раздражало подобное попустительство, как и то, как его родители буквально прыгали вокруг этого сопливого мальчишки, зачастую отказываясь ради его капризов от своих планов. Ах, Басти желает, чтобы мама ему почитала, и ему всё равно, что у неё приём и гости, которые вовсе не рассчитывали на исчезновение хозяйки в самый разгар веселья! Отцу по делам нужно отбыть на несколько дней? Но ведь Басти привык засыпать рядом с мамой и папой и будет плакать — и ведь действительно будет! — если папа вдруг не придёт, поэтому вместо того, чтобы спокойно провести несколько дней в другой стране, Линарт будет каждый вечер возвращаться домой порталом, а каждое утро — отправляться назад, и к концу недели окажется совершенно вымотанным.

То, что Рабастан так и спал вместе с родителями, выводило Родольфуса из себя — впрочем, его раздражали любые вещи и действия, смысл которых был ему непонятен. Ладно бы, тем это нравилось — в конце концов, людям свойственно получать удовольствие от самых разных вещей, и это ещё далеко не самое удивительное, что можно себе представить — но ведь он знал, что и Линарт, и Фрайд сами устали от этого и давно уже сами хотели бы оставаться на ночь одни! Они даже предпринимали соответствующие попытки, но стоило уже достаточно взрослого, на взгляд Родольфуса, четырёхлетнего Рабастана попытаться уложить на ночь спать в его детской, где он с удовольствием мог играть днём вполне самостоятельно, как тот поднимал такой крик и плач, что родители сдавались максимум на пятой минуте

— Родольфус как-то засёк время. В какой-то момент он не выдержал и вновь попытался мягко донести до родителей мысль о том, что они делают таким потаканием хуже, прежде всего, их обожаемому Рабастану — потому что однажды ему придётся узнать, что нельзя получить всё, что хочется, и чем позже это случится, тем больней ему будет.

— Ты просто ревнуешь, — возразила мать. — Думаю, когда у тебя будут свои дети, ты посмотришь на это иначе, — добавила она мягко. — Басти ещё совсем маленький — он ещё успеет всему научиться.

— С чего? — поморщился Родольфус. — Где ему научиться? Он, по-моему, вообще ни разу ни от кого не слышал слова «нет», которое бы не превратилось в «да» после нескольких обиженных криков.

— Успеется, — упрямо повторила Фрайд, и Родольфус отступил.

В конце концов, его это никак не касалось. Если они сами не видят, что растят капризного избалованного мальчишку, нервного, вспыльчивого и очень упрямого, то ведь им же после и пожинать плоды. А у него и так полно дел — да и своя семья, в конце концов, будет.

Невесту свою Родольфус знал почти что с её рождения. Их родители сговорились в тот год, когда он поехал в школу — едва она родилась. Первая дочь — сильная, яркая, с характером. Настоящая Блэк — от Розье в ней, похоже, и вовсе ничего не было. Они поженятся, как только она окончит Хогвартс — в который ей, впрочем, пока что лишь предстояло пойти. Но он не спешил — чего-чего, а детей ему совсем не хотелось. Особенно если они, не дай Мерлин, окажутся похожими на его брата.

Нет уж.

Впрочем, поначалу у Родольфуса теплилась некоторая надежда на то, что когда Рабастан станет постарше, родители прекратят исполнять любые его капризы и начнут, наконец, нормально его воспитывать — однако же время шло, а ничего не менялось. Рабастан рос, и из крикливого капризного младенца превратился в чудовищно избалованного мальчишку, хорошенького, настырного, несдержанного и абсолютно уверенного в том, что весь мир принадлежит ему и только ему, а окружающие существуют лишь для того, чтобы исполнять его ставшие уже достаточно прихотливыми желания.

Обсуждать этот результат с родителями Родольфус даже и не пытался, просто максимально ограждая себя от общения с братом, что порою бывало непросто.

— Я хочу с тобой в море! — начал в какой-то момент твердить Рабастан, и отказывать ему становилось всё сложнее.

В первый раз он потребовал это лет в пять, и тогда это оказалось несложно: достаточно было сказать об этом родителям, добавив, что лично он, Родольфус, не готов отвечать за активного мальчика и не может обещать, что вернёт его невредимым и целым.

— Тут или лодку вести — или за ним всё время следить, — сказал он. — Нужно идти втроём минимум — я на себя подобную ответственность не возьму.

— Но я хочу только с тобой! — заныл Рабастан. — С ними неинтересно!

Конечно, неинтересно. Это Родольфус хорошо понимал: мальчик подрос, и несколько навязчивая опека родителей начала его раздражать. Но тут уж ему придётся терпеть, подумал про себя Родольфус с некоторым удовлетворением: у всего есть оборотная сторона.

Рисковать, конечно, никто не стал — и Родольфус послушно вставал у руля, разворачивал парус, накладывал чары, в общем, занимался сугубо практическими вопросами, пока на корме родители или, что бывало куда чаще, одна мать развлекала и оберегала от опасностей своего драгоценного Рабастана.

Эти выходы в море были почти единственным временем, что Родольфус проводил с братом. Порой он видел из окна своих комнат, выходивших, как и остальные жилые хозяйские помещения, на море, играющего на берегу с чайками Рабастана — тот любил птиц, и они отвечали ему взаимностью, да и с кем, с другой стороны, ему было ещё играть? Общий язык с ровесниками Рабастан находил ожидаемо плохо: те вовсе не желали безоговорочно принимать его лидерство, а он сам категорически не умел договариваться и уступать. И хотя приятели у него, в конце концов, появились, большую часть времени Рабастан проводил в обществе родителей или учителей — и птиц.

Учился он, к удивлению Родольфуса, довольно неплохо — во всяком случае, тем вещам, что были ему интересны. Читать Рабастану нравилось — особенно он любил биографии и рассказы о битвах, а так же, как ни странно, книги о животных. Разных — от драконов и нюхлеров до обыкновенных мышей и медведей. Не сказочные — сказки Рабастан разлюбил лет в пять-шесть — а реальные, вплоть до достаточно сложных научных трудов. Но больше всего он любил птиц, и Родольфус не удивился, когда отец подарил ему на восьмилетие филина. Некоторое удивление он испытал, обнаружив, что Рабастан не сбросил заботы о своём подарке на эльфов, а с неожиданным в нём упорством не только кормил его, но и обучал птицу всяким трюкам — но это благоприятное впечатление, первое подобное, произведённое на него братом, очень быстро забылось, затерявшись среди всего остального, раздражавшего Родольфуса в брате всё больше и больше. Впрочем, к этому времени его и так изначально слабый интерес к младшему брату совершенно угас — осталось лишь раздражение и смутное желание, чтобы тот куда-нибудь делся.

Будь Родольфус человеком более темпераментным или менее терпеливым, он бы, пожалуй, задумался о том, чтобы и вправду избавиться от столь неприятного ему человека, с которым, к тому же, ему однажды предстояло делить наследство — и он действительно одно время всерьёз обдумывал это. И пришёл к выводу, что будет намного проще позволить всему идти своим чередом, переняв родительскую манеру потакать и поддерживать Рабастана — потакать и ждать, пока тот однажды не окажется в действительно сложной ситуации, в которой ему потребуется серьёзная помощь. И тогда будет довольно просто отойти в сторону и позволить избалованному мальчишке самому свернуть себе шею. Никакого риска: ни какое-нибудь неприятное проклятье не достанет — из тех, что обычно падают на братоубийц, ни пожизненный Азкабан не грозит.

Потому что за неоказание помощи не наказывают.

С самого рождения мир представлялся Рабастану местом весёлым и дружелюбным, а его собственное место в нём — одним из самых главных. Конечно, он понимал, что есть и другие люди, но ведь он был Лестрейнджем! Не единственным, правда — зато самым младшим и самым лучшим. Потому что родители — это уже прошлое, они уже своё отжили … нет, конечно, он совсем не желал им смерти, но в расчёт их не брал: не соревноваться же с ними! Всё равно всё, что они делают — и будут когда-нибудь делать — делается для него: они сами постоянно так ему говорили. Ещё был старший брат, и Рабастан откровенно радовался, что эта роль досталась не ему. Потому что старший — наследник имени, продолжатель рода, он должен заниматься семейным делом, заботиться о благосостоянии семьи, должен правильно жениться, должен родить наследников, должен вести себя правильно и прилично, должен, должен, должен… Рабастан ненавидел это слово. «Должен». Кому и с какой это стати? Долг — это то, что ты пообещал сам. А разве, рожая ребёнка, его заставляют что-то пообещать? Просто считается, что старший — или единственный — сын должен всё и всем. И лишь младший может просто жить в своё удовольствие.

Он и жил — легко и жадно, возмущаясь любым нежданным помехам и буквально впитывая в себя всевозможные удовольствия: читать — так запоем, учить — пока ново и интересно, играть — до выигрыша… своего выигрыша, конечно. Проигрывать Рабастан не умел и терпеть не мог, поэтому быстро научился выбирать те игры, в которых мог выиграть — пусть и не совсем без труда. Ему повезло с наследственностью: он был достаточно одарён, чтобы с лёгкостью успевать, по крайней мере, в основных школьных предметах вроде чар или трансфигурации, а какие-нибудь гербологию или зелья, вызывавшие в нём лишь скуку, он, благодаря неплохой реакции и хорошей памяти, вполне вытягивал на удовлетворительно — большее же его не интересовало. Родители быстро смирились с этой его особенностью — как сказал Линарт, в конце концов, Рабастану не поступать в министерство на службу, и кого волнуют оценки, так что младшего сына оставили в покое. А что до Родольфуса, так тому было вообще всё равно — его школьные успехи и провалы брата интересовали не больше, чем цены на какой-нибудь турнепс или свёклу: знать стоит, конечно, но переживать или думать о них?

От матери Рабастан унаследовал немалое обаяние, в определённой степени компенсирующее его взрывной и, на взгляд Родольфуса, даже истеричный характер. Детская нетерпимость к отказам с возрастом не только никуда не делась, но даже, пожалуй, усугубилась, а детские слёзы и капризное топанье ногами уже в школьном возрасте трансформировались во вполне полноценные истерики. Которых Рабастан до такой степени не стеснялся, что окружающие с удивительной для Родольфуса лёгкостью признали за его братом право вести себя таким диким образом. Впрочем, самого Родольфуса это никак не касалось: если — вернее, когда — Рабастану приходило в голову устроить что-то подобное в его присутствии, он просто уходил. Это действовало: Рабастан старался при нём сдерживаться или, по крайней мере, не направлять свой буйный темперамент в сторону старшего брата.

А остальное Родольфуса не касалось.

Он привык воспринимать своего младшего брата как некую досадную данность, от которой при случае можно будет избавиться, а до тех пор, пока этот случай не представился, с ней нужно смириться. Он и мирился, а потом произошёл тот случай с Лонгботтомами, и их жизнь полетела в тартарары.

Вышло всё настолько нелепо и по-дилетантски, что потом, уже в Азкабане, Родольфус вспоминал и анализировал эту историю, но так и не сумел понять, как умудрился сделать разом столько ошибок — и зачем вообще согласился на эту, в общем-то, авантюру. Он устал тогда, конечно, от постоянного воя жены и от истерик брата на тему «нас всех арестуют» — а главное, ему очень хотелось понять, что же, всё-таки, произошло с Лордом. Тот точно не умер: метка на руке никуда не делась, лишь посветлела, став почти незаметной, и замерла, превратившись в обычную картинку. Однако же — если Родольфус правильно понимал принцип её действия — в случае смерти Лорда она должна была бы исчезнуть, причём, по всей видимости, процесс этот был бы весьма травматичным. А значит, тот не умер — но где он тогда?

Шансов, что младший Крауч расслышал и понял всё верно, было мало — но они всё же имелись, и Родольфус поддался. Это было вполне объяснимо — но почему он не настоял на каком-нибудь более разумном плане? Почему они не похитили мальчишку, чтобы им шантажировать родителей, он ещё понимал. В конце концов, он достаточно знал жену, чтобы быть уверенным, что та в любом случае уничтожит всех, кто попал к ней в руки — а воевать с ней в открытую Родольфус не собирался. Но и убивать последнего из Лонгботтомов не хотел тоже — в конце концов, не за сохранение ли чистой крови они боролись? И собственноручно обезглавливать один из родов, входящих в Священные Двадцать восемь, Родольфус не имел ни малейшего желания. Мордред с ними, с родителями, но ребёнок должен был выжить — Августе уже никаким волшебством не родить никого. Так что подавать такую идею супруге Родольфус не стал сознательно, хотя она и выглядела самой логичной.

Но вот дальше…

Какого драккла он их не убил перед аппарацией? Да, они все очень спешили. Но две Авады — это четыре секунды. Даже две, если на пару с той же Беллой: на Рабастана надежды не было. Мальчишка повёл себя отвратительно предсказуемо, заистерив за второй минуте Круциатуса — пришлось даже окатить его ледяной водой и пообещать вырубить Петрификусом, если он немедленно не возьмёт себя в руки. Конечно, чего было ждать от вчерашнего школьника — хотя восемнадцать это не пять и не десять. Можно было бы уже приобрести хотя бы зачатки самоконтроля.

А с другой стороны — откуда Рабастану было их взять? От родителей, сперва глядящих младшему сыну в рот, а затем, когда он подрос, раздражённо отмахивающихся от результата своих же трудов? От товарищей, поддававшихся его обаянию и опасавшихся его внезапных истерик? А тот единственный человек, который видел проблему и представлял, как её решать — он сам, Родольфус Лестрейндж — палец о палец ради этого не ударил. И какой, в итоге, спрос с Рабастана?

Эта мысль пришла к Родольфусу уже в первую неделю заключения, и хотя он отвёл себе на раздумья в том жёстком распорядке дня, что сразу же установил для себя, совсем мало времени, порой она возвращалась. Родольфус позволял себе это — тем более что делать в Азкабане всё равно было нечего. И это было тяжелее всего — даже дементоров переносить было проще, тем более что в Родольфусе никогда не было ни избытка радости, ни особенного тепла, и кормиться в нём этим тварям было практически нечем. Так что особенных неудобств старшему Лестрейнджу они не доставляли — после их визитов он долго отлёживался, бесплодно пытаясь согреться, но в целом относился к этому неудобству почти так же, как к капризам погоды: всё равно он никак не мог повлиять на данное обстоятельство. Оставалось лишь приспособиться или хотя бы привыкнуть.

Он и привык — и тогда они почти перестали заходить в его камеру, а главным врагом Родольфуса окончательно стала скука. С детства он никогда не сидел без дела, но здесь не было ни книг, ни волшебной палочки, и занятия приходилось изобретать самому. Он изобрёл, отведя половину свободного от сна и еды времени под физические упражнения, половину от оставшейся половины — под занятия беспалочковой магией, половину от оставшейся четверти — под то, чтобы вспоминать и систематизировать имеющиеся у него знания, и оставшееся время — под анализ собственной жизни.

И чем больше он предавался такому анализу, тем больше убеждался в том, что сделал несколько базовых ошибок, результатом которых и стало его вечное пребывание здесь, в Азкабане.

Во-первых, он позволил кому-то распоряжаться собственной жизнью.

Во-вторых, доверил это полукровке. Да, мощному, да, сильнейшему и талантливейшему волшебнику — но полукровке. К тому же полукровке, детство которого прошло среди магглов.

В-третьих, женился на старшей Блэк, не дав себе труда проанализировать возможные личностные изменения будущей супруги.

И, наконец, в-четвёртых — полностью отстранился от воспитания младшего брата.

А ведь он мог бы вырастить из своего сиблинга настоящего кровника — того, кто шёл бы за ним и кто был бы таким, каким бы его сделал Родольфус. Его брат не имел стержня, но в данном случае это было, скорее, достоинством: тот меньше сопротивлялся бы тому воспитанию, что мог бы дать ему старший. С темпераментом могли бы возникнуть проблемы, но они были решаемые: истеричность — качество не врождённое, а следствие распущенности и холеричности. И если со вторым, конечно, ничего нельзя было сделать, то изменить первое было совсем нетрудно — особенно если заниматься этим с раннего детства. Рабастан, на взгляд Родольфуса, был идеальным вторым — он был просто рождён для этого, и при некоторой заинтересованности со стороны старшего брата, конечно, охотно пошёл бы за ним. Возможно, тогда Родольфус не оказался бы здесь сейчас: можно было бы, например, пожертвовать Рабастаном, оставив его тогда подчищать следы — всем было бы лучше, если бы он попался в руки авроров один. Всем — даже самому Рабастану, абсолютно бесполезная жизнь которого приобрела бы, таким образом, хоть какой-нибудь смысл.

Эта здравая мысль почему-то царапнула — и, сколько бы он ни продолжал потом к ней возвращаться, задевала Родольфуса каждый раз, и он сам не понимал, чем. Пока не поймал себя как-то с несвойственной ему горечью на мысли о том, что он ведь мог просто иметь брата — близкого и по-настоящему родного ему человека.

Рабастан же в Азкабане попросту умирал.

Лишившись разом всего, что составляло его жизнь, он словно бы потерял себя. Внешнее осыпалось, разлетелось, разошлось на впитанные дементорами клочки, а под ними обнаружилась пустота. Поначалу, пока оно оставалось, отлепляясь от него кусками, словно подсыхающая грязь, Рабастану было отчаянно страшно и так плохо, что порой у него недоставало сил даже доползти до миски с той бурдой, что здесь имитировала пищу — но когда ничего уже не осталось, неожиданно ушёл и страх. Впрочем, легче Рабастану не стало — напротив, столкновение с внезапной пустотой оказалось испытанием куда худшим, нежели всё то, что происходило с ним ранее. Видеть то, что являлось им самим, оказалось для него настолько невыносимо, что Лестрейндж на какое-то время впал в почти перманентную истерику — страшную, тихую и совершенно его изматывающую. Но в какой-то момент у него то ли полностью закончились силы, то ли отсутствие зрителей сделало всё это бессмысленным — так или иначе, Рабастан внезапно осознал, что больше всего на свете хочет просто успокоиться. Хочет — и… не может. Просто не умеет и не знает, как. До сих пор его истерики заканчивались получением желаемого — или уж скандалом, помогающим спустить пар. Но скандалить здесь было не с кем, а чего он мог бы хотеть в нынешних обстоятельстах, Рабастан и сам не знал.

На смену истерике пришла усталость, холодная и липкая, словно та субстанция, что окутывала камни выходившей в море стены. Мысли путались и разбегались, и в какой-то момент Рабастан вяло подумал, что теряет рассудок — как и многие здесь до него, однако это открытие оставило его почти равнодушным. Так бы, видимо, и случилось — если бы не птицы.

Спасли его, как ни странно, чайки. Как-то раз одна из них, вероятно, привлечённая нетронутой едой, пробралась сквозь прутья решётки и, опустошив под равнодушным взглядом уже много дней лежащего без движения Лестрейнджа, попыталась было вернуться назад — но вдруг почему-то запаниковала и начала беспорядочно биться о стены камеры, пытаясь отыскать выход. Её жалобные и тревожные крики всколыхнули что-то в заполняющей Рабастана пустоте, и он, с трудом приподнявшись на совершенно ослабевших руках, тихо позвал птицу.

И она ответила.

Небольшая серая чайка устроилась у него на коленях, принялась приглаживать и чистить свои встрёпанные перья, и Рабастан ощутил её живое тепло. Именно тогда он вдруг отчётливо осознал, что, несмотря ни на что, всё же хочет жить. Отпускать птицу ему отчаянно не хотелось, но он всё же выпустил её, выведя сквозь прутья решётки.

Потому что точно знал, что назавтра она вернётся.

Так и вышло. С того дня жизнь Рабастана приобрела некое подобие смысла, и со временем он с удивлением начал замечать, что, похоже, научился тому, чего не умел никогда прежде — покою. Или, по крайней мере, его имитации.

А потом Лорд вернулся, и они вышли на свободу, опьянившую Рабастана получше кальвадоса или огневиски. И теперь ему отчаянно хотелось позабыть Азкабан — и он с головой окунулся в ту же яростно-разгульную жизнь, что вёл раньше, накрепко запретив себе даже вспоминать про когда-то так любимых им птиц.

Рабастан не знал, как долго сидел там, в мокрой траве, обнимая и прижимая к себе тело своего мёртвого брата и пытаясь просто осознать его смерть. Она не вмещалась в его мир, такого просто не могло быть — кто угодно, но не Родольфус! Он не мог умереть, не мог оставить его одного! И неважно, что они никогда не были по-настоящему вместе — Родольфус всё равно был. Отмалчивался на его, Рабастана, всплески, кривился брезгливо, но обычно в помощи не отказывал… да и это теперь неважно — он просто был.

Всегда.

И Рабастан не мог и не хотел представлять мир, где он будет один и в котором уже никогда не сумеет ни поговорить с братом по-настоящему, ни, тем более, научиться у него хоть чему-то.

А ведь он хотел! Ещё там, в Азкабане, он горько пожалел о том, что никогда не пытался научиться у брата спокойствию или хотя бы умению брать себя в руки.

Но почему-то так этого и не сделал, когда после неожиданного побега у него появилась эта возможность… А теперь не сделает никогда — и никогда не задаст ему ни одного вопроса из тех, что давно крутились у него в голове и которые он зачем-то всё время откладывал.

Никогда. Ничего больше не будет — ему не к кому больше идти. У него нет семьи, у него вообще никого нет — потому что всерьёз считать друзьями тех, кого он по привычке так называл, было, конечно же, невозможно. У него вообще нет никого — он один.

И ведь он опоздал совсем ненамного! Всего на несколько секунд — вряд ли больше. Если бы он поспешил! Чуть-чуть — ещё слегка разогнал бы метлу, или бросил бы щит на землю… Всего несколько секунд! Совсем мало… Он бы отдал за них сейчас год… десять лет своей жизни! Даже половину — только бы повернуть время вспять и успеть.

Повернуть время…

А ведь это возможно, и он даже знает предмет, который может это сделать.

Мысль эта словно разбудила погрузившегося в чёрное отчаяние Рабастана. В самом деле — ведь Родольфус погиб только что, и никто, кроме Рабастана, пока об этом не знает. А значит, всё ещё можно поправить — нет никакой опасности в возвращении в прошлое на час или два. У него ещё есть шанс!

Надо только раздобыть хроноворот.

Но сперва… да — сперва следует спрятать тело. Если кто-нибудь увидит Родольфуса мёртвым, то могут возникнуть сложности и Мерлин знает какие последствия. Рабастан никогда не интересовался ни принципом работы таких артефактов, ни вообще теорией времени, и представление обо всём этом имел весьма смутное, но помнил, что последствий тем меньше, чем меньшее количество людей знает о переменах в реальности. Значит, тело брата нужно укрыть, и получше. А потом… потом… нет — надо действовать строго последовательно и думать только о том, что он делает сейчас — иначе его накроет истерика, приближение которой Рабастан уже чувствовал, а у него сейчас совсем не было на неё времени. Нет — он должен научиться брать себя в руки. У него же почти получилось там, в Азкабане… вот зачем он бросил всё это, едва выбравшись на свободу?!

Нет. Нет, сейчас он не станет думать об этом, не станет жалеть и ругать себя — потому что это просто ещё один путь к срыву. Ему ведь нужно сделать так много, а времени почти нет.

Рабастан опустил тело брата на землю — руки взорвались острой болью, будто миллионы иголок вонзились в них изнутри, дёргаясь и пульсируя. И это оказалось благом: боль отвлекала внимание и этим успокаивала. Метод был скверным, но сейчас Рабастан был готов схватиться за что угодно, лишь бы суметь успокоиться.

Он огляделся, заприметил неподалёку высокие густые кусты, очень осторожно и бережно отлевитировал в самую их гущу тело брата и прикрыл ветками, напоследок скрыв ещё и чарами. Потом сунул туда же мётлы — его сломанную и свою вполне целую — и, ещё раз внимательно осмотрев укрытие, сосредоточился и аппарировал.

Он был уверен, что знает того, у кого есть хроноворот — и он собирался выторговать, выпросить, вымолить у него эту вещь.

Оказавшись на окраине Хогсмида, Рабастан сообразил, что его внешний вид навряд ли будет встречен жителями деревни с пониманием. Сорвав маску, он засунул её за пояс и, скинув с головы характерный капюшон с длинным острым кончиком, завернулся было в плащ, и ему тут же стало жарко. Сообразив, что кутающийся в плащ в конце июля человек определённо вызывает слишком много вопросов, Рабастан поспешно стянул его, перекинул через руку и, оправив лёгкий сюртук, решительно зашагал к Хогвартсу. Он туда войдёт любой ценой — если потребуется, разнесёт к Мордреду и ворота, и двери школы. И найдёт директора, и заставит его отдать хроноворот — не будь он Рабастан Лестрейндж.

К замку он подошёл почти бегом. Будь он чуть спокойнее, то, вероятно, удивился бы приоткрытым воротам, но сейчас в его голове была лишь одна мысль и одна-единственная цель, так что всё, что не мешало ей, просто проходило мимо его сознания.

Хогвартс был пустым и тёмным — впрочем, а каким ещё ему было быть вечером в каникулы? Рывком распахнув дверь, Рабастан быстро пересёк холл и побежал по лестницам, с некоторым удивлением понимая, что отлично помнит дорогу к директорскому кабинету, где не раз и не два бывал во время учёбы. Его даже как-то чуть было не исключили за… да какая разница, за что. Только бы директор был на месте!

Добежав до хорошо знакомой горгульи, Рабастан притормозил, только сейчас сообразив, что должен назвать пароль, о котором не имеет ни малейшего понятия. Цель была близка, но по-прежнему недостижима, и он с отчаянием заколотил по запертой двери кулаками, во весь голос выкрикивая имя ненавистного и такого необходимого ему сейчас директора. Та вдруг распахнулась, и Рабастан, не устояв на ногах, рухнул на колени прямо на площадку тут же начавшей подниматься винтовой лестницы — и через несколько секунд оказался прямо перед Дамблдором.

— Добрый вечер, Рабастан, — спокойно поздоровался тот, внимательно разглядывая стоящего перед ним на коленях человека. — Неожиданно увидеть тебя здесь в этот летний вечер.

— Дамблдор, — выдохнул Лестрейндж, быстро и слегка неловко поднимаясь на ноги.

— Что же привело тебя сюда? — поинтересовался директор Хогвартса, знакомым жестом сцепив руки за спиной и выпрямляясь во весь рост.

— Я…

Рабастан сглотнул, невольно отступив на шаг назад. Даже в школе Дамблдор порой наводил на него ужас, и он никогда не понимал, почему большинство его приятелей видели в директоре добродушного и немного смешного старика. Теперь же он и вовсе видел перед собой не директора школы, а победителя Гриндевальда. И вот у этого человека он собирался что-то требовать?

— Да ещё так спешно, — Дамблдор поймал взгляд Рабастана, и тот запоздало вспомнил, что имеет дело ещё и с одним из лучших легиллиментов. Он зажмурился, быстро отвёл взгляд и заговорил:

— Я пришёл просить о помощи.

— Ты — о помощи? Меня? — Дамблдор слегка вскинул брови, но в его голосе не было и тени удивления. Только насмешливый холод, от которого у Рабастана побежали мурашки по коже.

— Больше некого, — очень тихо проговорил Рабастан, заставив себя вновь встретить взгляд собеседника. — Я готов на что угодно. Только помогите мне вернуть брата.

— Вернуть Родольфуса Лестрейнджа? — что-то промелькнуло во взгляде Дамблдора — что-то, напугавшее бы прежде Рабастана до истерики, но сейчас лишь заставившее ещё раз нервно сглотнуть. — И откуда же?

— Мой брат мёртв, — Рабастан сам удивился тому, как легко соскользнули с его губ эти жуткие слова. — Он разбился. Только что. Упал с метлы — и… я прошу, — задрожав всем телом, тихо выговорил он, — дайте мне хроноворот. Это ведь недавно случилось, и никто ещё не знает… я смогу его вернуть. Поймать… я ведь промахнулся совсем чуть-чуть, — он подался к стоящему, как скала, Дамблдору, и остановился в шаге от него. — Пожалуйста, — прошептал он с отчаянием. — Помогите мне. Вы же можете. Он ведь у вас есть!

— Есть, — медленно проговорил Дамблдор. — Только я не вижу ни одной причины так его использовать.

— Я сделаю для вас всё, — быстро заговорил Рабастан. — Всё, что захотите! Стану вашими глазами и руками, если скажете — убью для вас любого… что угодно, только помогите мне!

— Ты так просто предаёшь своего хозяина, — Дамблдор опять заглянул ему в глаза и провёл рукой по бороде. — Почему я…

— Мне плевать на Лорда! — запальчиво перебил его Рабастан. — Верните моего брата — и я буду верен вам, как никто!

— Я боюсь, что ты не знаешь подлинного смысла этого понятия, — сказал Дамблдор, продолжая пристально разглядывать Лестрейнджа. — Предлагаешь мне вернуть в наш мир убийцу — в том числе и моих друзей? С чего бы мне это делать?

— Потому что он мой брат! — выкрикнул Рабастан в отчаянии, глотая подступившие слёзы. — Потому что у меня нет больше никого, потому что… потому что вы ведь сами говорили, — вспомнил он вдруг, — что любой, кто ищет помощи в Хогвартсе, всегда её находит! Помогите мне, — он внезапно соскользнул на колени и схватил Дамблдора за руки. — Помогите мне, пожалуйста!

Если бы он мог его заставить! Если бы он только мог — но тягаться с Дамблдором было просто глупо. Напади он, и директор в три секунды его скрутит, а потом доставит в аврорат, и Родольфус навсегда останется там, где он сейчас.

Руки Дамблдора были жёсткими, сухими и почти горячими — Рабастана затрясло от той жизненной силы, что он ощутил под тонкой старческой кожей. Той самой силы, что на глазах ушла из его брата — и откуда её столько в старике?

— Быть глазами и руками? — вдруг переспросил Дамблдор, почему-то не отнимая рук у пытающегося удержать рыдания Рабастана.

— Чем угодно! — пылко вскинулся тот, стискивая длинные горячие пальцы. — Я… Я скажу вам всё — всё, что вы хотите! И скажу, и сделаю! — он физически ощущал, как выскальзывает из его рук призрачный, но шанс, и цеплялся за него, как мог. — Я не знаю, смогу ли я убить Лорда, — предложил он то последнее, что, по его мнению, могло сработать, — но я попытаюсь, я клянусь вам!

— Ты не сможешь, — с непонятной Рабастану задумчивостью проговорил Дамблдор, и на диво легко поднял того с колен. — Ты так любишь брата?

— У меня нет больше никого, — хрипло проговорил Рабастан, едва удерживаясь на ногах. — Умоляю вас — верните его. Пожалуйста, — прошептал он.

— Хорошо, — вдруг сказал Дамблдор, то ли решившись на что-то, то ли сделав некий — кажется, не самый простой — выбор. — Я не дам тебе хроноворот, но пойду с тобой.

— Вы… не шутите? — недоверчиво переспросил Рабастан, задрожавшими руками обтирая со своих губ горькие слёзы.

— Это похоже на шутку? — вопросом на вопрос ответил старик и, отпустив покачнувшегося Рабастана, направился к одному из шкафов.

Дальнейшее для Рабастана Лестрейнджа слилось в один поток: вот они с Дамблдором аппарируют прямо из директорского кабинета — вернее, аппарирует сам директор, Рабастан же просто задаёт направление. Вот подходят к спрятанному в кустах телу. Вот Дамблдор его уменьшает и куда-то прячет — Рабастан не успевает увидеть и понять, куда. Вот заходит вместе с Рабастаном в заросли, накидывает ему на шею длинную холодную цепочку и поворачивает встроенные в круг песочные часы — мир вокруг начинает бешено кружиться, а когда он останавливается, Дамблдор удерживает нетерпеливо дёрнувшегося вперёд Рабастана на месте.

А потом в небе появляется знакомый силуэт, стремительно приближающийся к земле, и Рабастан, позабыв и о Дамблдоре, и вообще обо всём на свете, выставляет щит, подхватывает брата у самой земли, притягивает его к себе и, наконец, обнимает.

Живой. Они успели.

— Отпусти, — раздражённо прошипел Родольфус, но Рабастан был сейчас просто не в силах разжать объятье: ощущать брата живым, снова живым было слишком важно… да, собственно, это было сейчас единственное, что имело значение.

Однако Родольфус явно думал иначе.

— Прекрати, — он с силой отодрал от себя брата и, крепко взяв его за плечи, встряхнул зло и коротко. — Ты прямо сияешь, — сказал он с некоторым удивлением, а потом глаза его полыхнули, он сощурился и спросил быстро: — Поймали?

— Что? Кого? — растерянно переспросил Рабастан, намертво позабывший сейчас и о Поттере, и о погоне, и даже о Волдеморте.

— Поттера, — во взгляде Родольфуса на миг промелькнуло изумление, впрочем, тут же сменившееся привычным Рабастану раздражением. — Настоящего.

— Я не знаю, — улыбнулся Рабастан, стискивая руку Родольфуса и получая в ответ полный недоумения взгляд. Руку тот тут же высвободил и, нахмурясь, спросил:

— Басти, в чём дело?

— Ни в чём, — Рабастан тряхнул головой, старательно пряча улыбку. — Я просто испугался. Ты так падал — я думал… я представил, что ты сейчас разобьёшься и…

— …и поймал, — закончил за него Родольфус. — Молодец. Я признателен. Значит, был толк в твоих школьных квиддичных играх. Всё, поднимайся, — он встал первым и, подманив к себе свою вполне целую метлу, скомандовал: — Надо догонять.

— Я… поймал, да, — пробормотал Рабастан, с ужасом и внезапной тоской понимая, что не представляет, как рассказать брату о случившемся.

— Молодец, — повторил Родольфус довольно прохладно. — Садись на метлу — попробуем всех догнать. Они не должны быть далеко — не так уж долго я падал. Ну? — поторопил он брата. — Басти, не спи на ходу!

— Я не сплю, — отозвался тот очень тихо, тоже беря метлу.

Он так и не сумел ничего рассказать Родольфусу. В тот вечер было как-то не до того: Лорд был в ярости, и им всем досталось, а потом просто не мог найти никакого предлога, чтобы завести разговор.

Да и что он скажет? Что в тот момент, когда он увидел Родольфуса мёртвым, ему стало глубоко наплевать и на Лорда, и на все их идеи, и даже на самого себя. Им владела одна только мысль: он не хочет, он просто не может потерять брата! А теперь он навсегда связан с их самым страшным и серьёзным врагом, и ему придётся шпионить и… и Мерлин знает что ещё делать.

И чем тут поможет Родольфус?

Ничем.

А ведь Лорд догадается, и наверняка это произойдёт скоро. И тогда он убьёт его — и единственный шанс сделать так, чтобы пострадал только он, Рабастан, чтобы Лорд не тронул Родольфуса — это не рассказывать ему ничего.

Хотя нет — есть ещё один.

Лучше.

И уж точно быстрее и безболезненнее. Ему просто нужно умереть — самому. Так, как он захочет — например, выпить яд. Можно взять какой-нибудь быстрый и не вызывающий неприятных ощущений — да вот хоть какое-нибудь снотворное. Если выпить его очень много, можно просто уснуть и уже не проснуться, и никто даже не заподозрит никакого самоубийства. Особенно если перед этим напиться — выйдет так, будто он просто спьяну не рассчитал дозу. Никаких подозрений не будет, и кошмар кончится. А Родольфус, пожалуй, вздохнёт с облегчением — Рабастан в последнее время часто ловил раздражённые взгляды брата и прекрасно понимал их причину. Да, так будет лучше для всех — а главное, для него самого.

Потому что он даже думать боялся, что будет, когда Лорд узнает о его разговоре с Дамблдором.

И о том, что он, Рабастан, пообещал директору Хогвартса.

Решение было принято, но с исполнением Рабастан тянул. Ещё день, ещё… Прошла почти неделя, а он всё никак не мог решиться — только пил, убеждая себя, что просто готовится, но так и не сумел, понимая, что отключается, влить в себя приготовленное снотворное. Сильное — он купил его в аптеке сам, почему-то побоявшись просить у Снейпа. Он вообще старался теперь ни с кем не общаться — особенно со Снейпом и с братом. Легиллименты… он никогда толком не понимал, как это работает, а сейчас, постоянно пребывая в состоянии паники, и вовсе боялся, что те при желании «считают» все его мысли и страхи мгновенно. И Снейп наверняка тут же доложит Лорду, и тогда… Рабастан никогда не додумывал, что «тогда» — от таких мыслей внутренности скручивались в холодный и тугой узел, а руки и ноги слабели. Нет, к дракклам — он не будет об этом думать, потому что этого не случится. Просто не успеет! Сейчас он… нет, не сейчас — чуть попозже. Вечером. Пусть у него будет ещё один вечер — последний… а потом он просто уснёт — и не…

— Я так понимаю, ты решил спиться, — раздался совсем рядом прохладный голос Родольфуса. Рабастан вздрогнул, испуганно посмотрел на него и зачем-то переспросил:

— Я? Н-нет, — для убедительности он помотал головой и тут же пожалел об этом — мир закружился, и к горлу подкатила омерзительная тошнота.

— Тогда почему я тебя вижу в разной степени пьяным каждый вечер уже неделю подряд? — поинтересовался Родольфус, подходя к Рабастану почти вплотную и разглядывая его с выражением некоторой брезгливости.

— Я, — Рабастан облизнул пересохшие губы и зажмурился — и от страха, и останавливая вызывающее тошноту кружение, — я больше не буду, — глупо проговорил он. Словно школьник! Хотя какая теперь разница… Он клялся себе, что если Родольфус его сейчас просто отпустит, он обязательно выпьет снотворное — сегодня же. Прямо сейчас! Только не объясняться бы с ним… нет — он не сможет. Не выдержит!

— Посмотрим, — не стал спорить Родольфус и, в последний раз окинув брата холодным взглядом, едва ощутимо поджал губы, развернулся и ушёл.

Рабастан, с которого за эти пару минут дочиста слетел весь хмель, обессиленно откинулся на спинку дивана и довольно долго сидел так, время от времени проводя дрожащими руками по лицу, покрытому холодной испариной страха. Нет — такого он точно больше не вынесет. Хватит. Сколько можно уже тянуть? Неделя прошла… Всё, довольно.

Сейчас.

Сердце, наконец, перестало пытаться вскрыть изнутри рёбра, и Рабастан задышал почти что нормально. Встал, посмотрел на почти опустевшую бутылку кальвадоса и решительно направился к камину. Не кончать же с собой в Малфой-мэноре! Хотя, с другой стороны, если он вдруг уйдёт ночевать в Лестрейндж-холл и там и умрёт, это будет выглядеть подозрительно… Но ему хотелось проститься с домом. Да и кальвадоса тут нет… Камин, впрочем, был заблокирован. Оставался портал, который требовалось сперва разыскать. Поиски заняли почти час и почти его успокоили — насколько это вообще было, конечно, возможно. И это было, пожалуй что, правильно. Негоже уходить из жизни вот так, торопливо и в панике. Да и нечего ему теперь бояться — завтра для него уже не настанет.

Лестрейндж-холл встретил его тишиной. Рабастан никогда не испытывал особой привязанности к дому — напротив, тот казался ему старомодным, простым и скучным. Большим, конечно, и очень внушительным, но тот же Малфой-мэнор нравился ему куда больше. Рабастан почти не бывал здесь после побега — заходил иногда забрать что-нибудь, так ни разу и не обойдя его полностью. Но теперь было самое время так сделать.

Он бродил по тёмным, освещённым лишь закатным солнцем — вечера летом долгие — коридорам, заходил в комнаты, кивал портретам… Заглянул в библиотеку, спустился в подвалы, взяв там бутылку лучшего кальвадоса, а затем поднялся наверх, на одну из башен, и долго стоял там, глядя на ало-синее в закатных лучах море, медленно глотая золотистую жидкость из тёмной бутылки. Его дом… Он вдруг остро пожалел, что никогда не любил его, что никогда толком не любил, кажется, вообще ничего и никого — ни родителей, ни брата, ни женщину… только себя. Хотя… любил ли? Что же это за любовь, раз он стоит сейчас здесь и добровольно прощается с жизнью?

Ему остро захотелось вдруг, чтобы здесь сейчас был Родольфус — стоял бы с ним рядом и придумал бы какой-нибудь выход. А потом они бы спустились вниз, сели у камина в главном зале и поговорили — по-настоящему. Обо всём. И Родольфус бы понял и выслушал, и потом бы заговорил сам — о себе… и они говорили бы всю ночь, как, наверное, должны разговаривать братья.

Но такого не будет, конечно.

Рабастан сообразил вдруг, что плачет. Но зато мучивший его все последние дни страх прошёл — ему было грустно, но спокойно и даже по-своему хорошо. Только безумно одиноко — но это чувство было привычным ещё с Азкабана. Пускай…

Какая-то чайка вдруг опустилась на край парапета, и Рабастан, не удержавшись, тихонько её позвал. Птица повернула голову и вопросительно уставилась на него своим светло-голубым глазом. Рабастан виновато качнул головой: у него не было с собой ничего, кроме кальвадоса, и он просто медленно протянул к ней руку и снова позвал. Та сморгнула, беззвучно приоткрыла клюв — и, лениво взмахнув большими белыми крыльями, перелетела к нему на предплечье. Он поблагодарил и очень осторожно провёл другой рукой по её мягким на груди перьям, а потом коснулся и крыльев. В детстве он мечтал научиться превращаться в такую вот чайку — или, может быть, в альбатроса. Почему, интересно, он никогда не пытался? Конечно же, у него не было никаких гарантий, что его анимагическая форма окажется подходящей — но ведь можно было хотя бы попробовать! А если бы не вышло, так ведь есть ещё и трансфигурация. Если можно превращать других людей в птиц и животных, почему нельзя научиться делать то же с собой? Рабастан вдруг понял совершенно отчётливо: вот оно — то, чем ему действительно хотелось бы заниматься. Говорить с птицами, может быть, обучать их — и летать с ними.

Но такого уже точно не будет.

Он качнул рукой, прощаясь и отпуская чайку, и, когда она поднялась в воздух, развернулся и пошёл вниз. Солнце уже село, и на небе отцветали последние краски последнего в его жизни заката. Надо бы переодеться… Рабастан долго стоял перед своим изрядно опустевшим шкафом — большая часть повседневных вещей давно уже перекочевала в его комнату в Малфой-мэноре — разыскивая что-то такое, что было бы особенным для него, но не показалось бы таковым другим. А затем, не найдя — не было у него, как оказалось, никаких особых вещей, — просто взял чистую льняную рубашку, совершенно простую, из тех, что так любил его старший брат и которые ему самому всегда казались, во-первых, слишком грубыми, а во-вторых, отвратительно быстро мялись. Пожалуй, так будет правильно… И брат, и родители всегда говорили ему, что лён — их растение и их ткань. В лён всегда заворачивали новорожденных, и им же покрывали мертвецов. В него обычно и одевались, но Рабастан никогда его не любил, предпочитая более мягкий шёлк или хлопок. Но сегодня… да, сегодня надо надеть его. Хотя бы рубашку — мантия будет выглядеть уже подозрительно.

Ну что… вот и всё? Он медленно переоделся и оглядел свою комнату. Сердце ёкнуло, но Рабастан упрямо сжал губы. Нет — он не будет больше себя жалеть. Скоро всё закончится, и он не хотел уходить трусом. Он просто заснёт — это совсем не страшно. Закроет глаза — и всё. Как каждую ночь.

Пора.

Рабастан достал портал и, крепко сжав его в левой руке, вернулся в свою комнату в Малфой-мэноре, куда более обжитую и уютную. Нет, не вышло из него настоящего Лестрейнджа — ему нравилась мягкая и светлая мебель и обитые шёлком стены Малфоев, а не жёсткое тёмное дерево и простой серый камень Лестрейнджей. Ну и пусть… всё равно он сейчас уйдёт, а Родольфус останется. Будет просто один правильный Лестрейндж… да. Так, пожалуй, даже лучше.

Рабастан лёг на застеленную покрывалом постель, притянул к себе лежащий в изножии плед — очень любимый им, шёлковый, мягкий и светлый — завернулся в него и в несколько глубоких глотков допил кальвадос. А потом решительно достал из кармана флакон со снотворным, вытащил пробку, вылил всю жидкость в рот и сглотнул.

Вот и всё. Он всё же решился.

Аккуратно пристроив и бутылку, и опустевший флакон на маленький прикроватный стол, Рабастан поёрзал, устраиваясь поудобнее, и закрыл глаза. И почти сразу же ощутил, что проваливается в сон — свой последний сон здесь.

Действительно быстро… Аптекарь ему не солгал, говоря про пару минут.

Ну, что же… Доброй ночи тебе, Рабастан Лестрейндж.

Спи спокойно.

За ужином Родольфус Лестрейндж раздражённо поглядывал на пустующее напротив место, где обычно сидел его брат. Несколько часов назад, когда он говорил с Рабастаном, ему показалось, что тот испугался и понял, что перешёл некую грань и теперь будет посдержаннее — что ж, по всей видимости, он ошибся. Жаль, но придётся побеседовать по-другому. Сам Родольфус был бы совсем не против предсказанного им брату исхода, но вот Лорда подобное вряд ли обрадует, и претензии тот выскажет ему, а не Рабастану. Потому что так и эффективнее, и обиднее — а Милорд никогда не упускал случая задеть своих верных слуг. От этого слова Родольфус всегда внутренне морщился, однако же Волдеморт с момента своего возвращения ни разу не назвал никого из Ближнего Круга так, как прежде. Соратниками. Да и какие они, если быть честным, соратники? Какое тут равенство? Будь же честным хотя бы с собой, Родольфус: даже называя вас слугами, он вам льстит. Вы не слуги. Вы рабы.

Продолжать эту мысль Родольфус не стал: она была неприятна, а повлиять на данную сторону своей жизни старший Лестрейндж не мог. Оставалось или принять, или смириться, или просто не думать. И последний вариант был, говоря честно, проще.

Да, нужно заняться Рабастаном. Они все, конечно, тяжело переживали провал… да что там — говоря честно, полный крах операции по поимке Поттера, и неудивительно, что его брат делает это самым банальным способом — с помощью алкоголя. Рабастан никогда не умел ценить ни ясность ума, ни сдержанность. Но неделю пьянства подряд Родольфус полагал излишним сроком даже для Рабастана. Нет, хватит. Не сегодня-завтра появится новое дело — и в каком виде тогда его брат предстанет перед Повелителем?

В одной из малых гостиных, где Родольфус обнаруживал Рабастана в последние вечера, того не оказалось. Надеясь, что найдёт брата в спальне, Родольфус направился туда, приоткрыл дверь и слегка кивнул с некоторым удовлетворением: он был прав. Хотя, конечно, задача была тривиальной.

— Рабастан, — громко, строго и почти жёстко позвал Родольфус с порога, плотно прикрывая за собой дверь. — Просыпайся, — он подошёл ближе и, придвинув себе кресло, устроился в паре футов от кровати. — Надо поговорить. Рабастан!

Рабастан не реагировал — никак, даже не шевельнулся. Сколько он, интересно, выпил? Родольфус бросил взгляд на прикроватный столик. Бутылку? Пинта кальвадоса — это, конечно, немало, но не настолько же! Он не в первый раз заставал брата после таких возлияний, и обычно тот всегда просыпался на его голос, пускай и с трудом.

Что же, есть отличный способ — заодно и протрезвеет хоть немного.

Приготовившись к возмущённому крику и брани, Родольфус направил палочку на завернувшегося в плед с головой брата и обрушил на него небольшой и очень холодный водопад.

Однако же Рабастан не шелохнулся, и Родольфуса это встревожило. Что-то тут было не так — он поднялся и, шагнув к кровати, резким и сильным движением стянул с брата вымокший плед. Рабастан спал — или…

— Рабастан, — Родольфус развернул его на спину и с силой похлопал по щекам. — Рабастан! — он с силой встряхнул брата и, опять ничего не добившись, отпустил его и задумался. Потом наклонился и прижал пальцы к запястью, щупая пульс — и вдруг замер, не веря тому, что почувствовал. Его тёмные глаза расширились, и Родольфус, внезапно ощутив нечто вроде слабости, оперся о край кровати коленом.

Быть не может. С чего вдруг?

Да нет. Нет. Нет — он торопится. Невозможно.

Запрокинув брату голову, Родольфус торопливо искал пульс на шее, и когда под его пальцами слабо, но всё-таки запульсировала жилка, выдохнул то ли с облегчением, то ли с разочарованием — он уже и сам не знал. Впрочем, размышлять было некогда — даже если состояние Рабастана вызвано алкоголем, тот явно нуждался в помощи. Или… Ведь Родольфус хотел от него избавиться? Чем не случай? Алкоголь ведь, в общем-то, яд — во всяком случае, в больших количествах. И вполне реально отравиться им до смерти. Одной бутылки тут, разумеется, недостаточно, но кто сказал, что она была единственной, а не просто последней?

Однако с другой стороны, случись это до их заключения в Азкабан, Родольфус бы и вправду просто встал и ушёл. Но теперь…

В конце концов, они братья — и они на войне. Кровь есть кровь, да и смешно теперь желать быть единственным, когда у него до сих пор нет наследника. И не похоже, что будет — по крайней мере, его супруга вряд ли станет об этом заботиться. Пожалуй, у Рабастана завести детей шансов побольше, а наследник им всё-таки нужен. Будет глупо, если весь их род вот так и закончится.

Сколько же он выпил? Две бутылки? Или, может, он пил что-то ещё? Впрочем, действия-то одни… и для начала надо промыть желудок.

А потом где-то раздобыть нужные зелья. Впрочем, в этом доме с ними не должно быть проблем. Эта мысль вызвала у Родольфуса усмешку — и он, парой взмахов палочки сняв с Рабастана одежду, решительно отревитировал брата в ванну, устроил его там, приоткрыл рот и начал аккуратно вливать туда воду. Рабастан глотал медленно и как-то… мелко — большая часть выливалась, стекая по подбородку и шее на грудь. Что-то в этом было не так — впрочем, у Родольфуса не было большого опыта в подобных вещах. Может, так и должно быть? Но почему Рабастан так бледен, почему на его запястьях не прощупывается пульс, почему…

Рабастан вдруг захлебнулся, но не закашлялся, а захрипел — Родольфус тут же подхватил его и наклонил вниз, давая воде вылиться. Что же с его братом такое?

В голове всплыла картинка: прикроватный столик, бутылка кальвадоса… и ещё какая-то склянка, очень похожая на стандартные аптечные ёмкости. Что за…

Флакон Родольфус приманил простым Акцио — и, вмиг прочтя этикетку, с секунду, если не две, продолжал на неё смотреть, сам не зная, что думает и ощущает. Рабастан никогда в жизни не жаловался на проблемы со сном, но разве это значило, что у него их не было? Даже если и так — зачем пить снотворное после такого количества алкоголя? Тот прекрасно справляется с этой ролью: ни у кого из выпивших за раз пинту кальвадоса не бывает проблем с тем, чтоб заснуть. Что должно твориться в голове у того, кто запивает бутылку крепкого спиртного пузырьком снотворного? Судя по дате покупки — целым?

Разве что…

Да нет. Невозможно. Может, кто-то просто сунул ему эту дрянь, а Рабастан выпил, уже плохо соображая, что делает? Да — вот это очень похоже на правду, так вполне могло быть. Ладно… это он сам посмотрит — было бы, у кого. Рабастана надо приводить в чувство — так, какой здесь антидот?

…Провозился Родольфус часа четыре. Пришлось притащить целителя — его собственных знаний было недостаточно, а времени их пополнять сейчас не было. Стерев потом тому память, Родольфус, тем не менее, заплатил, и даже сам отвёл в Мунго, не подумав скрываться. Зачем? Они все и так вне закона, а целителю не придётся гадать, куда делась часть ночи и откуда у него в кармане взялись галеоны.

Вернувшись, Родольфус, не тратя время ни на какие вопросы, просто заставил всё ещё сонного и не слишком хорошо себя чувствующего брата взглянуть ему в глаза, и бесцеремонно ворвался в его сознание.

И…

Пока он смотрел, Рабастан чувствовал, что внутренне умирает. Он даже и не пытался сопротивляться — не было ни сил, ни, пожалуй, желания. Он вообще ничего не хотел сейчас — только оказаться где-нибудь далеко-далеко и молчать. Вообще никогда больше не произносить ни одного слова. Зачем, зачем его разбудили? Он ведь сделал всё то, что был должен! Он решился, он смог — так за что же? Почему его вынуждают проходить через всё это снова? А ещё ему было холодно — и очень, просто непереносимо тоскливо.

И как только Родольфус, наконец, его отпустил, Рабастан свернулся клубком и, натянув на голову одеяло, подтянул колени к груди, обхватил сам себя руками, зажмурился и так замер. Только бы Родольфус сейчас ушёл! Пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста, он не выдержит сейчас того, что тот ему скажет! Пожалуйста, просто уйди! Руди, просто уходи — я знаю, что должен сделать, я сделаю, только не мучай меня! Пожалуйста…

— Ты настолько боишься меня, что предпочёл смерть рассказу о том, что ты сделал?

Голос Родольфус звучал очень тихо — так тихо, что Рабастан едва разобрал слова. Значит, всё же разговор сейчас будет… Мерлин. Ну за что? За что все с ним так?

— Не хочешь со мной говорить? — ещё тише спросил Родольфус — и вдруг положил руку на плечо брату. Очень мягко, почти невесомо — положил и так и оставил, даже не попробовав ни стянуть одеяло, ни развернуть к себе силой. Странно… это было странно: обычно Родольфус с ним не церемонился и вообще прикасался к Рабастану исчезающе редко. Тот молчал, замерев и вжимаясь в кровать — и рука, полежав немного, исчезла, а Родольфус заговорил снова: — Ты, наверное, прав. Я сам не знаю сейчас, что сказать. Я… не ожидал, — он запнулся и замолчал.

Рабастан вдруг развернулся, резко и разом, и, приподнявшись на локте, сказал отчаянно, торопливо и яростно:

— А что мне ещё оставалось?! Ну что?! — и умолк под странным, ни на что не похожим пристальным взглядом брата.

— Ничего, — произнёс тот, наконец. — Наверное. Я… мне нужно подумать. А ты, — он вдруг взялся за край одеяла и потянул его наверх, прикрывая Рабастану голые плечи, — спи. Тебе сейчас нужно спать. Где твои рубашки? — спросил он, оглядываясь. Рабастан молчал, хмурясь и пытаясь понять, при чём здесь одежда, и Родольфус не стал настаивать — просто подошёл к комоду и начал выдвигать ящики один за другим. Обнаружив, наконец, нужное, он достал одну из длинных ночных рубашек и, вернувшись к кровати, протянул её брату: — Надень.

Рабастан недоверчиво поглядел сперва на Родольфуса, затем на рубашку и, непонимающе хмурясь, послушно оделся. Это действие, такое простое и совершенно ему привычное, почему-то отняло у него все силы — Рабастан тут же лёг, продолжая глядеть на брата и пытаясь сформулировать хоть какой-то вопрос их тех, что роились в его голове. Безуспешно — однако же он чувствовал необходимость сказать хоть что-нибудь, и поэтому выдавил из себя:

— Спасибо.

— Спи, — сказал Родольфус, кивнув и продолжая очень внимательно разглядывать брата. — Мы поговорим завтра — я обещаю.

Рабастан похолодел.

Нет.

Нет, пожалуйста, только не…

— Я знаю, что должен сделать, — быстро проговорил он, умоляюще глядя на Родольфуса. — Я сделаю. Завтра. Правда!

— Что? — переспросил тот непонимающе.

— Я всё сделаю! — в отчаянии повторил Рабастан. — Правда, я… я же сделал сейчас — зачем ты меня… но я сделаю снова, — торопливо оборвал он себя. — Завтра!

— Ты… погоди, — Родольфус качнул головой и, подойдя, опустился на край кровати. — Ты о чём сейчас говоришь? Что ты собираешься сделать?

— Я…

Рабастан сглотнул. Сказать «я убью себя» почему-то не выходило, он сглотнул ещё раз и промямлил:

— Я… уйду. Сам. Правда, Руди.

— Ты… Мерлин, — Родольфус почему-то вдруг побледнел. — Нет, — сказал он очень мягко и очень настойчиво, а потом повторил: — Нет. Ты ничего не будешь с собою делать. Я тебе запрещаю. Понятно?

— Но я, — совершено растерялся Рабастан. — Я…

— Ты сейчас будешь спать, — твёрдо сказал Родольфус. — И не станешь делать ничего до тех пор, пока я завтра не приду к тебе и мы не поговорим. И не станешь кончать с собой. Никогда, — он глянул брату в глаза и вдруг чуть-чуть улыбнулся. — Мне действительно нужно подумать, — повторил он сказанное чуть раньше, — но я точно знаю, что последнее, что тебе стоит делать — это умирать. Это ясно?

— Да, — неверяще прошептал Рабастан, заворожённо глядя на брата.

— Теперь спать, — тот поднялся. — Я приду к тебе утром, когда ты проснёшься. Доброй ночи.

И ушёл, бесшумно закрыв за собой дверь.

Спать хотелось невероятно, но сон не шёл. Рабастан лежал, балансируя на той грани, что отделяет реальный мир от того, куда люди попадают во сне, и в стотысячный раз думал о том, что же он натворил и что теперь будет. О сделанном он не жалел и знал, что поступил бы точно так же ещё раз, понимая при этом, что поставил и самого себя, и своего брата в совершенно чудовищное положение, выхода из которого он не видел. Ему самому теперь никуда не деться от Дамблдора, а Родольфус… он может выдать его Лорду, конечно. Вернее, мог бы — но если не сделал этого сразу, значит, уже и не станет. А раз нет — значит, он тоже оказывается предателем.

А что делает Тёмный Лорд с предателями, Рабастан себе представлял.

Дверная ручка тихо повернулась, дверь открылась, и Рабастан сквозь дрёму услышал хорошо ему знакомые шаги, а затем и голос Родольфуса:

— Спишь?

— Нет, — Рабастан с трудом заставил себя повернуться и разлепить веки. Тело было тяжёлым, будто после истерики или с похмелья, но голова болела слабее — затылок и виски ныли, однако не было ни тошноты, ни прежних пятен перед глазами.

— Полагаю, мы должны поговорить, — сказал Родольфус, опускаясь на край кровати. — Ты сейчас в состоянии?

— Да, вполне, — Рабастан заставил себя встряхнуться и, приподняв подушку, лёг на спину, глядя на брата. Тот выглядел совершенно обычно: такой же спокойный и немного отстранённый, как и всегда. Только глаза уставшие — но может, это просто казалось.

— Ты поразил меня, — заговорил Родольфус, глядя прямо на брата. — Как никто и никогда за всю жизнь.

Рабастан криво усмехнулся. Да уж…

— Ты злишься? — спросил он, привычно сжимая губы.

— Понимаешь, — тоже усмехнулся Родольфус, — я даже разозлиться на тебя не могу. Странно злиться на человека, который спас тебе жизнь. Вернее, — поправился он, — даже не спас, а вернул. Я не Белла — этот уровень для меня запределен.

— Значит, нет? — осторожно переспросил Рабастан.

— Значит, нет, — с коротким смешком ответил Родольфус. — Я никогда не ждал от тебя чего-то конкретного, и до сих пор был уверен, что готов к любым твоим выходкам. Как оказалось, ошибался, — он хмыкнул и вдруг рассмеялся. — Да ещё так фатально. Оказывается, я тебя совершенно не знаю.

— Ты считаешь меня пустым и никчемным мальчишкой, — сказал Рабастан, садясь. Сон как рукой сняло, и он чувствовал знакомую нервную дрожь, которая со временем с лёгкостью выливалась в истерику — но он меньше всего хотел сейчас истерить. — Я знаю, что…

— Считал, — перебил его Родольфус. — До этого вечера. А теперь уже и не знаю. Почему ты это сделал? — спросил он, внимательно глядя ему в глаза.

— Я не мог тебя потерять, — тут же ответил Рабастан. — У меня нет никого больше. Я не хочу быть один, — он нервно стиснул кулаки и привычно впился ногтями средних пальцев в кожу у ногтей больших, сдирая её до крови: боль отрезвляла и успокаивала, позволяя если не унять, то, по крайней мере, отодвинуть истерику. — Я не мог… не могу, понимаешь?

— Да, пожалуй, — кивнул Родольфус, улыбнувшись ему неожиданно мягко. — А ты понимаешь, в каком мы теперь положении? Оба?

— Не до конца, — совершенно честно сказал Рабастан. — Но я не знал, что ещё сделать. И знаешь, — он вскинул голову, — мне тогда было всё равно. Ну Дамблдор. Ну и что.

— В самом деле, — иронично отозвался Родольфус. — Какая разница, да?

— Да! — почти выкрикнул Рабастан. — Мне плевать на Лорда, на Дамблдора, на, — он запнулся, не находя ещё примеров, — да на всех мне плевать! У меня один брат! — он сжал кулаки и бессильно ударил ими по своим коленям.

— Тише, — Родольфус вдруг положил ладонь на один из них. — Всё уже сделано. А свершившееся обсуждать бессмысленно, — он успокаивающе сжал руку. — Надо думать о том, как жить с ним. Потому что шпион из тебя, братец, — он усмехнулся неожиданно весело, — такой же, как из меня магглолюбец. Так что тебе придётся учиться, — улыбаясь, продолжал он, — и быстро. И начнём мы с тобой прямо завтра.

— Чему учиться? — совершенно ошарашенно спросил Рабастан.

— Окклюменции, для начала, — спокойно ответил Родольфус. — И не только. Но остальное мне надо обдумать.

— Так ты, — с замирающим от надежды сердцем севшим вдруг голосом спросил Рабастан, — не бросишь меня?

— Я не могу тебя бросить, — вздохнул Родольфус. — Это следовало сделать сразу, а теперь уже поздно. Да и зная Лорда, — он качнул головой, — это всё равно бы не помогло. Ты бы умер почти сразу, но мне он всё равно больше не верил бы. И тоже убил, пусть и через какое-то время.

— Ну да, — тускло сказал Рабастан. — Да. Понимаю.

Родольфус был прав, конечно. И рассуждал правильно. Но слышать это было обидно и обжигающе больно — хотя на что и с какой стати он рассчитывал? Между ними не было близости, и Родольфус её никогда не искал, да и сам Рабастан захотел её лишь недавно… и на что обижаться? Он вновь вонзил ногти в кожу, до крови, чувствуя её тёплые липкие капли под пальцами, и сглотнул.

— Что с тобой? — Родольфус вдруг взял его руку и, распрямив пальцы, коснулся большого кончиком своей палочки, заживляя ранки. — Что не так, Басти?

— Всё так, — мотнул головой Рабастан. — Извини. Я совсем не хочу истерить сейчас. Правда.

— Вот как раз сейчас даже я не смог бы тебя осудить, — мягко проговорил Родольфус. — Не могу сказать, что представляю, что тебе пришлось пережить, но понять могу. И хочу тебя попросить, — он отпустил его руку и, взяв другую, тоже наложил заживляющее.

— Что? — стараясь дышать как можно ровнее и глубже, спросил Рабастан. Ему хотелось кричать, слёзы жгли глаза, но он пока что держался, хоть и чувствовал, что это уже ненадолго.

— Но, видимо, не сейчас, — вздохнул Родольфус. — Договорим после. Мне, кажется, лучше уйти? — проговорил он полувопросительно.

— Нет, не лучше! — выкрикнул Рабастан, отталкивая и тут же снова хватая его за руку. — Нет, Руди, не лучше! — он со всей доступной ему силой стиснул его ладонь — Родольфус едва ощутимо поморщился, но руку не отнял. — Я не знаю, что мне делать, мне плохо, мне тоскливо, мне страшно, наконец! И я всё равно сделал бы это ещё раз, но от этого не лучше! — он всё-таки разрыдался, нервно и зло стирая свободной рукой слёзы. — Я не могу больше так, я не хочу, чтобы ты меня таким видел, но я не могу опять сидеть тут один!

— Тише, — Родольфус вдруг притянул его к себе и крепко обнял. — Я останусь, если хочешь. Тише, — повторил он, кладя правую ладонь ему на затылок и склоняя голову брата к себе на плечо.

— Я правда не хочу, чтобы ты опять видел всё это, — вздрагивая и захлёбываясь слезами, пробормотал Рабастан, намертво вцепляясь в его плечи. — Я вообще больше не хочу… я так устал сам от себя, — отчаянно и горько проговорил он. — Руди, если бы ты знал… я не могу больше! Я пытался… я правда пытался — у меня ведь почти получилось, там, в тюрьме, понимаешь? Так странно — там получилось, а здесь никак не могу… но я… я… — и он опять разрыдался.

— Я ничего не понял, — негромко сказал Родольфус, медленно гладя его по голове. — Ты мне после всё расскажешь. Сейчас это бессмысленно, да и не нужно, — он говорил мягко и успокаивающе, совсем непривычно для Рабастана, и его неожиданное понимание, которого Рабастан так жаждал, почему-то не умиротворяло, а ранило. — Нам обоим сейчас следует отдохнуть, — продолжал мерно говорить Родольфус, будто не замечая, что каждое произнесённое слово заставляет его брата вздрагивать и судорожно к нему прижиматься. — Мне не стоило тебя будить.

— Стоило, — глухо пробормотал Рабастан. — Я всё равно… я не спал. Стоило.

— Но теперь спать надо, — Родольфус осторожно наклонился, аккуратно укладывая его на подушки. — Выпей, пожалуйста, — он приподнял его голову и поднёс к его губам какой-то флакон. Рабастан послушно глотнул — жидкость была сладковатой, и он, опознав привкус, удивлённо глянул на Родольфуса удивлённо, а тот спокойно кивнул: — Да, сон без сновидений. Постоянно нельзя, но сейчас нужно. Один раз. Спи.

— Не уходи, пожалуйста, — умоляюще прошептал Рабастан, стискивая его руку и прижимая её ко лбу.

— Хорошо, — покладисто согласился Родольфус. — Мне всё равно, где думать. Не уйду. Спи, — повторил он, придвигаясь ближе и сжимая его плечо.

А когда Рабастан уснул, трансфигурировал прикроватный столик в кушетку, опустевший флакон из-под зелья — в подушку, приманил покрывало и, устроившись так, задумался.

Ситуация, на первый взгляд, выглядела совершенно безвыходной.

Оставить Рабастана один на один с Дамблдором Родольфус, конечно, не мог. И не только потому, что с его стороны это бы было бесчестно, а из чисто рациональных соображений: тот вряд ли станет беречь его брата, а значит, рано или поздно (и, вероятнее всего, рано) Рабастан попадётся и потянет Родольфуса за собой. Впрочем, сейчас эти соображения — Родольфус вполне отдавал себе в этом отчёт — стояли для него на втором месте. Рабастан действительно поразил его, и хотя Родольфус понимал, что в поступке брата эгоизма было больше, чем любви или чего-то другого, этого «другого» было довольно, чтобы основательно поколебать тот образ, что сложился у него за все прошедшие годы. А ведь Рабастан не так давно приходил к нему с очень странными разговорами, которые тогда лишь раздосадовали Родольфуса и от которых он с лёгкостью отмахнулся, сочтя их очередной нашедшей на брата блажью. А зря — не следовало делать подобного. Хотя, с другой стороны, что бы это переменило?

Да и какая теперь уже разница.

Вопрос в том, что теперь делать.

В сложившихся обстоятельствах верность Лорду Родольфус полагал невозможной, да и просто бессмысленной. Можно было бы вывернуться, если бы Дамблдор умер… но, с другой стороны, кто сказал, что старик не подстрахуется и не оставит своё воспоминанию какому-нибудь преемнику? Сам Родольфус на его месте именно так и сделал бы, а Дамблдор уж точно не глупее его. Так что Мерлин знает, в чьи руки попадёт это воспоминание, и чем это кончится.

А значит…

Вывод этот был ему омерзителен, но его чувства в данном случае никого не интересовали. Сказать по правде, то существо, что вернулось на место человека, которому Родольфус когда-то давно присягал, с самого своего возвращения вело себя… странно. Пока это касалось частностей вроде нелепой фиксации на мальчишке Поттере — из-за которой они все опять угодили в Азкабан, правда, не так уж надолго — это было ещё терпимо: в конце концов, великие люди имеют право на странности.

Но для этого они должны быть великими, а Родольфус уже давно пришёл к неутешительной мысли, что величие того, кто называл себя Волдемортом, осталось в прошлом.

Когда Лестрейндж-старший, во второй раз выйдя из Азкабана, услышал про «Комиссию о маггловских выродках», он в первый момент счёл это дурной и безвкусной шуткой. Потому что кому в здравом уме может вообще прийти в голову идея о возможности кражи магии? По сравнению с этим даже идеи Дамблдора об изначальном равенстве всех волшебников, вне зависимости от статуса крови, выглядели вполне логичными и даже консервативными: в конце концов, грязнокровки ведь и вправду были волшебниками, и даже порой неплохими.

Но это?!

Признать магию какой-то инородной субстанцией, превратить её из самой их, волшебников, сути во что-то внешнее, постороннее, подходящее для использования даже магглами — до такой мерзости не доходил пока никто. Те, кто выдумал это, не понимали, что таким образом фактически приравняли волшебников к магглам. Он осторожно попытался выяснить авторство этой опасной выдумки, но оставил свои попытки, обнаружив, что чудовищная идея принадлежит самому Лорду лично.

Тогда-то ему в первый раз и пришла в голову мысль о том, что в своей политической игре он сделал ставку не на того человека — который, впрочем, и человеком-то уже давно не был. Родольфус никогда не был мистиком, но события разворачивались всё быстрее, и через несколько недель он уже ощущал себя в царстве абсурда: от того политика, за которым он когда-то пошёл, осталась уродливая, жестокая и очень опасная тень, вознамерившаяся утянуть в темноту не только своих соратников, но и весь их в сущности небольшой остров.

Так что, возможно, всё случившееся было даже и к лучшему… или, по крайней мере, могло бы быть — если бы это был не Дамблдор. Однако выбора у Родольфуса не было — оставалось или принимать ситуацию и использовать её наилучшим образом, или начинать активно с нею бороться. Ещё можно было, конечно, врезаться на полном ходу на метле в стену, и этот выход уже не представлялся ему таким уж однозначным проявлением слабости. Понятно, почему Рабастан решился на отравление.

И всё равно такой выход, конечно, не для него. А значит, надо найти подходящий.

Он прикидывал так и эдак, но мысли, кружа, то и дело сбивались совсем на другое.

На брата.

Одним своим действием Рабастан вдребезги разнёс мир, в котором до сих пор жил Родольфус. Совсем недавно он не мог и представить, что Рабастан Лестрейндж способен не то что решиться — додуматься до такого. Слишком просто, слишком элегантно, слишком очевидно — и абсолютно невозможно. Так не делают! Рабастану негде было это прочитать — значит, он придумал это сам. И не просто придумал — сумел воплотить. Как?!

Где Родольфус совершил ошибку, где и что он проглядел? Неужто и в других делах он так же слеп, как в истории с братом? Потому что если он ошибся так глобально в человеке, которого знал с самого рождения, где гарантия, что он не сделал этого с другими?

Каким образом эгоизм, капризность и уверенность в собственной вседозволенности дали настолько странный эффект, что его результатом стал этот дикий поход к их самому большому врагу? И как, Мерлина ради, Рабастану удалось того убедить? Родольфус был весьма далёк от предположения, что директор Хогвартса решил сделать из его брата шпиона: Дамблдора он, мягко говоря, не любил, однако же никогда не отказывал последнему в уме и проницательности. Надо быть полнейшим кретином, чтобы предложить подобную роль Рабастану.

Так почему же Дамблдор согласился?

Эта мысль мучила Родольфуса, пожалуй, сильнее других. Он не верил в доброту Дамблдора — тот, конечно, был известен своей любовью ко всяким убогим, но поверить в то, что тот мог бы пожалеть Рабастана, было невозможно. Пользы от его брата директору Хогвартса не было никакой — во всяком случае, Родольфус её не видел. Как тот мог бы использовать Рабастана? Идея шпионажа или, к примеру, убийства Тёмного Лорда отпадала сразу, потому что эта идея была даже глупее того поручения, что Лорд в том году дал Драко Малфою. Ничего у мальчишки, конечно, не вышло — зачем было доводить его такой дичью до нервного срыва, Родольфус так и не понял. Возможно, Лорд попросту развлекался? Но так или иначе, а Дамблдор, вроде, не был склонен к подобным затеям — так что же тогда? Конечно, Рабастану можно было бы, например, поручить отравить или покалечить кого-то попроще — его самого, к примеру… да нет, тоже глупость. Впрочем, мало ли кандидатов — вон хоть Люциуса, чтобы перекрыть Лорду доступ к его деньгам. Но тогда надо травить всех Малфоев… а это уже явно слишком, тихо не провернуть.

Картинка не складывалась. Родольфус потёр затёкшую от не слишком удобной позы шею и, бесшумно поднявшись, прошёлся по комнате. До чего же непохожи они с Рабастаном! Шёлковый — яркий, пёстрый, нарядный — ковёр на полу… сейчас, в темноте, его было не очень видно, но Родольфус хорошо его помнил. Изящная мебель, нежные тонкие ткани, хрупкий драгоценный фарфор — Родольфусу не нравилась буквально ни одна вещь из тех, которыми окружил себя его брат. Он ощущал себя в этой комнате скованно и неловко: всюду какие-то мелочи, которые так легко смахнуть на пол, даже каминный экран — стеклянный. Чужая, чуждая ему комната…

Да и брат был чужим. Всегда был — но Родольфус до этого вечера полагал, что отлично знает его. Оказалось, что это знание не стоит и кната: самое основное, главное, то важное, что одно и стоит настоящего изучения, прошло мимо.

Рабастан вдруг заворочался, застонал, вскрикнул — и резко сел, просыпаясь. И уставился недоумевающе на Родольфуса, явно спросонья не понимая, что тот делает в его комнате.

— Так ты всю последнюю неделю готовился к смерти? — спросил Родольфус, подходя к нему.

— А что ещё было делать? — горько спросил Рабастан, машинально протягивая руку к столику, где обычно ночью находился стакан с водой. — Лорд считает меня мгновенно. И убьёт. Нас обоих.

— Не считает, — Родольфус, подумав, присел рядом с братом. — Тебе нужно что-то? — спросил он, проследив его взгляд.

— Пить хочу, — отозвался Рабастан и добавил упрямо вздёргивая подбородок: — Считает. И я не хочу умирать так, как он меня будет убивать. Я боюсь.

— Он считает тебя, если заподозрит, — согласился Родольфус, наколдовывая стакан и наполняя его водою из палочки. — Но пока для этого нет никаких причин, кроме твоего внезапного пьянства, — его губы чуть дрогнули, но в улыбку всё-таки не сложились. — В целом, Лорд не слишком внимателен, а заподозрить тебя в измене, на самом деле, почти невозможно. Даже меня реальнее.

— Почему это? — возмутился Рабастан, вспыхнул, смутился и впервые за последнюю неделю рассмеялся не нервно, а почти весело.

— Потому что, — не сдержал ироничной усмешки Родольфус, — для заговорщика ты слишком порывист и не слишком, уж прости, умён, — он опять усмехнулся. — Разве что смел достаточно, — добавил он и тоже рассмеялся.

— Можно подумать, что заговоры устраивают только флегматичные умники, — безо всякой обиды возразил Рабастан.

— По большей части нет, разумеется, — согласился Родольфус. — Но подвоха обычно ждут как раз от таких. А ты… нет, — он с уверенностью качнул головой. — И это правильно: ты бы никогда никакого заговора не устроил, не сложись обстоятельства так безумно. Однако же подобного Лорду в голову просто никогда не придёт, а посему ты, в определённой степени, в безопасности. Хотя научиться окклюменции тебе всё равно придётся.

— Не получится, — возразил Рабастан, тоже начиная улыбаться. — Отец меня когда-то учил — совсем без толку.

— Тебе тогда было скучно, если я правильно помню, — отозвался Родольфус. — Теперь всё иначе — в этом появился смысл. Я тебя научу. Всё получится.

— Скажи, — Рабастан придвинулся ближе и заглянул брату в глаза. — Ты действительно не злишься на меня за всё это?

— За то, что ты вернул меня к жизни? — уточнил Родольфус с иронией. — Представь себе, нет.

— За то, как я это сделал, — не поддался Рабастан. — За Дамблдора.

— Я, сказать по правде, так и не придумал никакого иного способа, — продолжал иронизировать Родольфус. — Так что твой, по всей видимости, был единственным. И я понятия не имею, как ты вообще это придумал, — он вдруг улыбнулся удивительно тепло — кажется, ни разу в жизни так не улыбался. — Впрочем, кое-чем ты меня действительно рассердил, — добавил он.

— Чем? — помолчав, неуверенно спросил Рабастан.

— Суицидом, — неожиданно резко ответил Родольфус и, резко подавшись вперёд, стиснул вдруг плечо брата. — Никогда так не делай. Дай мне слово.

— Я просто не видел иного выхода, — ответил Рабастан тихо. — Я боялся, — добавил он, сжимая прохладные пальцы брата. — Я никогда в жизни не боялся так, как в эту неделю. Но я правда не знал, что мне ещё делать.

— Просто рассказать обо всём мне тебе в голову не пришло? — с прежней иронией поинтересовался Родольфус, отпуская его. — Сразу же.

— Я хотел, — признался Рабастан. — Я собирался сначала — но ты… ты так… так заговорил — и я понял, что не знаю, как тебе рассказать.

— Проще было умереть? — усмехнулся Родольфус, и Рабастан серьёзно и просто ответил:

— Да.

Они замолчали, а потом Родольфус неожиданно крепко взял брата за плечи и проговорил весомо и тихо:

— Тебе не нужно меня бояться. Возможно, это имело смысл прежде — но больше не нужно. Я не причиню тебе зла, Басти. Никогда. Запомнишь? — то ли спросил, то ли попросил он, и Рабастан, порывисто обняв его, пообещал едва слышно:

— Запомню.

Проснувшись, Рабастан долго лежал, вспоминая вчерашний вечер и последовавшую за ним ночь. Сил совсем не было, хотя чувствовал он себя хорошо — это было похоже на то, как выздоравливают после тяжёлой болезни, когда жар спадает, и ты просыпаешься, наконец, впервые за долгое время с ясной головой и без ломоты в теле, которое кажется лёгким и как будто немного чужим. Он не шевелился, но Родольфус всё равно каким-то образом понял, что брат проснулся, и позвал:

— Басти?

Рабастан неохотно приоткрыл один глаз и, увидев знакомый силуэт совсем рядом, произнёс:

— Ты действительно не ушёл.

— Я владею трансфигурацией достаточно хорошо, чтобы с комфортом переночевать в чужой комнате, — сказал Родольфус. — Ты выспался?

— Да, — Рабастан потянулся и открыл глаза. — А ты?

— Идём завтракать, — сидевший в кресле Родольфус поднялся. — Одевайся и пойдём к нам, — он направился к окну и, раздвинув тяжёлые портьеры, впустил в комнату яркий солнечный свет.

— К нам домой? — с некоторым удивлением переспросил Рабастан.

Родольфус просто кивнул в ответ и продолжал стоять молча, дожидаясь Рабастана.

А в Лестрейндж-холле Родольфус по-настоящему поразил брата. Дойдя вместе с ним до столовой, он буднично сообщил:

— Тебе придётся подождать — минут двадцать, полагаю, — и пошёл к дверям.

— Ты куда? — вскинулся Рабастан.

— Завтрак готовить, — отозвался Родольфус и вышел, оставив онемевшего Рабастана стоять у накрытого стола.

Впрочем, недолго: через пару секунд тот сорвался с места и, догнав брата почти у самого входа в кухню, остановил его взволнованным вопросом:

— Ты будешь готовить для меня? Сам?

— Ну должен же я как-то выразить тебе свои чувства, — усмехнулся Родольфус, открывая кухонную дверь и пропуская брата вперёд. — Ты желаешь пронаблюдать?

— Я… да, — Рабастан облизнул пересохшие губы и, войдя первым, тут же обернулся к Родольфусу.

— Тогда сядь, — тот кивнул на стоящий в углу табурет и с уверенностью направился к одному из многочисленных кухонных шкафов.

Рабастан послушно сел, во все глаза наблюдая, как Родольфус достаёт яйца и бекон, как привычными движеньями разводит огонь в плите, нарезает хлеб, сыр, ветчину… Это было похоже на ритуал или какую-то давнюю традицию — Рабастан никогда не разбирался во всём этом и понимал отличия весьма смутно, но помнил, что это особая честь, когда хозяин самостоятельно готовит еду для кого-то особенно уважаемого. Обычно это бывал, конечно, обед, куда приглашали вот такого особого гостя — обед, который хозяин должен был приготовить сам, от и до, и начинать следовало с того, чтобы самостоятельно добыть хотя бы главное блюдо. Сейчас всё было, конечно, попроще, да и яйца «добыть» было просто — достаточно лишь спуститься в курятник — но Рабастан вообще не думал о подобных деталях. Родольфус всегда очень серьёзно относился к традициям, и то, что сейчас происходило, было ничем иным, как признанием… и, наверное, благодарностью. Рабастан ощущал себя немного неловко, и особенно от того, что не мог сдержать счастливой и гордой улыбки. Родольфус никогда не принимал его всерьёз — и тут вдруг такое…

— Ты так смотришь, будто у тебя на глазах происходит некий редкостный ритуал, — шутливо сказал Родольфус, снимая с огня сковороду со шкворчащим беконом.

— Он и происходит, — ответил Рабастан. — Никогда не думал, что ты когда-нибудь накормишь меня.

— Ну, я тоже не думал, что ты когда-нибудь меня спасёшь, — отозвался Родольфус. — Одно другого стоит, я полагаю? — улыбнулся он. — Всё, иди в столовую — я сейчас закончу.

— Руди, — Рабастан облизнул сухие губы. — Я ведь просто испугался. Я не о тебе думал, на самом деле, — сказал он негромко.

— Я знаю, — кивнул Родольфус.

— Тебе, в общем, не за что благодарить меня, — неохотно, через силу продолжал Рабастан. — Я старался для себя.

— Знаю, — повторил Родольфус, не давая себе на сей раз труда удержать снисходительную улыбку. — Мы все и всегда стараемся для себя, Басти. Важно то, что выходит из этого. Иди в столовую.

— Руди, — упрямо повторил Рабастан, но Родольфус, нетерпеливо дёрнув уголком рта, перебил его:

— Важен результат. Я жив только благодаря тебе — это раз. Тебе это было настолько необходимо, что ты сделал то, что сделал — это два. Ты вообще оказался способен придумать подобное — это три. Остальное — не стоящие серьёзного внимания детали. Идём есть.

Завтракали они в молчании: Рабастан никак не мог начать разговор, Родольфус же вообще обычно говорил мало и вести беседы за столом не слишком любил. Однако когда трапеза завершилась, он всё же заговорил:

— Я всю ночь думал, что нам с тобой теперь делать. Первое. Тебе нужно научиться окклюменции, и я постараюсь ежедневно находить для занятий хотя бы час времени. Поначалу будет непросто, но я уверен, что у тебя всё получится. В конце концов, Белла даже Драко сумела чему-то научить, — усмехнулся он. — Не думаю, что ты безнадёжнее.

Рабастан слабо улыбнулся в ответ, и Родольфус продолжил:

— Второе. Мне не нравится твоя нынешняя компания. До сих пор я не вмешивался, но теперь это просто небезопасно. Джагсон, Роули, Трэверс — хорошо хоть не Пиритс, конечно, — он слегка скривился, — но, Басти... это никуда не годится. Я не прошу прекратить общение вовсе, но хотя бы постарайся с ними не напиваться.

Рабастан вспыхнул. Родольфус помолчал немного и заговорил снова, постаравшись смягчить голос:

— Это, кстати, номер три. Выпивка. Я могу понять, что ты таким образом расслабляешься и успокаиваешься, но в нынешних обстоятельствах это, опять же, опасно. Понимаешь?

— Да, — помолчав, кивнул Рабастан.

Он, на самом деле, не так уж и любил пить вот так, допьяна — хотя бы потому, что терпеть не мог утреннее похмелье — но это оказалось неплохим способом справляться с измучившей его самого истеричностью. И что? Вернуться назад?

— Ты пока что не напоминаешь мне алкоголика, — осторожно заметил Родольфус. — Я ошибаюсь?

— Нет-нет, — мотнул головой Рабастан. — Просто… это помогает держаться. Сдерживаться. И не… — он запнулся. — Тебя же злят мои истерики.

— Ну, — подумав, сказал Родольфус, — если выбирать, то в данном случае они, я думаю, предпочтительнее. Хотя это пункт четыре, — он опять слегка улыбнулся. — Если я верно помню, ты говорил мне, что хотел бы научиться брать себя в руки. Да и вообще хотел бы стать поспокойнее. Полагаю, я мог бы помочь. Если хочешь.

— Хочу, — невесело вздохнул Рабастан. — У меня ведь в Азкабане это почти получилось. Так хорошо было… а когда я вернулся — я… я хотел просто забыть всё и стать прежним, но это не вышло, — он скривил губы. — Но и то, чему я научился в Азкабане, я потерял. В результате стало только хуже.

— Это поправимо, — успокаивающе проговорил Родольфус. — Ты не сможешь никогда стать таким, как я или, например, Руквуд, но держать в себя в руках ты научишься. И в целом станешь спокойнее. Если хочешь, — с некоторым нажимом повторил он.

И это тоже было странно: прежде Родольфус не давал себе труда интересоваться желаниями брата, и если хотел от него чего-то, то говорил прямо. И отказов обычно просто не слышал.

— Хочу, — с надеждой повторил и Рабастан. — Ты правда меня научишь?

— Научу, — Родольфус кивнул. — В целом, это связано с окклюменцией — мне бы всё равно пришлось обучать тебя этому, так или иначе. Делать это открыто и по твоему желанию будет проще. Пройдёмся? — предложил он, складывая салфетку и вставая.

…Они отправились вниз — к морю. Родольфус шёл медленно и размеренно, время от времени останавливаясь и задумчиво вглядываясь вдаль, и Рабастан вдруг подумал, что он смотрит туда так, словно прикидывает, можно ли отсюда сбежать.

— Для начала, — говорил Родольфус, — стоит научиться дышать.

— Мне казалось, что я умею, — рассмеялся Рабастан.

— Казалось, — кивнул Родольфус. — Дышать можно очень по-разному — нужно научиться делать это правильно. Хотя бы когда ты взволнован. Главное делать это ровно, без срывов, и желательно сравнять вдох и выдох по длительности. Для этого проще всего считать — скажем, до четырёх. Медленно. Заодно и сосредоточишься на счёте — это просто и несколько отвлекает от истерики.

— И это сработает? — скептически спросил Рабастан.

— Сработает, — отозвался Родольфус невозмутимо. — Ты вряд ли запомнишь сразу, конечно, но я постараюсь напоминать поначалу. И можно сделать напоминалку — я подумаю, в каком виде.

— Знаешь, — с ещё большим сомнением сказал Рабастан, — когда всё это начинается, мне обычно не до какого-то там дыхания. Я вообще не могу думать ни о чём, кроме…

— Вот именно, — оборвал брата Родольфус. — Если научишься — это тебя отвлечёт и снизит накал эмоций. Напоминалку я действительно сделаю — браслет, полагаю, будет в самый раз. Ты же носишь украшения? — уточнил он.

— Ношу, — кивнул Рабастан. — Но ведь не браслеты! Руди, — он рассмеялся, — я же не женщина и не… в общем, ни в каком смысле не женщина!

— Могу сделать кольцо, — не стал спорить Родольфус. — Оно заметнее, но можно и так. У тебя нет фамильного — самое время завести.

— Ты дашь мне фамильный перстень? — обомлел Рабастан.

— Почему нет? — чуть пожал плечами Родольфус. — Ты Лестрейндж, и у тебя есть право носить подобные вещи... Тихо сегодня, — он неожиданно сменил тему, кивнув в сторону воды. — Я сто лет в море не был… не хочешь сходить?

— С тобой? — это был какой-то день чудес. Родольфус не любил брать кого-то с собой, и с тех пор, как их родители умерли, никогда не предлагал Рабастану подобного. Выходить же в море в одиночку тот боялся: его так толком и не научили управлять лодкой.

— Не уверен, что ты справишься один, — ответил Родольфус. — И это будет пятый пункт: негоже Лестрейнджу не уметь владеть лодкой. Идём, — решительно сказал он, направляясь к виднеющимся в отдалении камням, игравшим роль импровизированного укрытия для их лодки.

Вопреки мнению Рабастана, Родольфус решил обучить этому брата вовсе не для того, чтобы его порадовать: он отлично знал, что занятие это требует сосредоточенности и немалой физической силы — а значит, оттянет на себя излишнюю энергию и тоже поспособствует обретению спокойствия. Да и в самом деле — непорядок, что Рабастан до сих пор самостоятельно даже парус не может поставить. Случись что с Родольфусом, кто обучит этому наследников?

Обычай пятичасового чаепития в Малфой-мэноре соблюдали, и обычно это бывала наиболее неформальная трапеза за день. А ещё и самая многолюдная — за завтраком и ужином непременно кто-то отсутствовал, а за обедом и вовсе редко бывало занято больше половины мест за столом. На чай же собирались почти все, и потому подавали к нему не только традиционные сконы, но и самые разнообразные сэндвичи, и даже сыр и холодное мясо, и пирожные… Каждый находил что-нибудь себе по душе — в эти часы в столовой пусть ненадолго, но возникала иллюзия обычной, нормальной жизни.

Рабастан любил чаепития именно за это, а ещё здесь всегда можно было отыскать компанию на грядущий вечер. Обычно он традиционно уходил вместе с Роули или с Джагсоном — Трэверс, как правило, присоединился к ним позже — но в последние дни старался задерживаться, дожидаясь их ухода… а затем маялся, пытаясь прибиться то к одной, то к другой компании. Ему было скучно, он чувствовал себя лишним — разумеется, его не гнали, но и принимали без особенного энтузиазма. Спасал Рабастана обычно Родольфус, уводивший брата в его комнату, где они занимались окклюменцией и дыхательными упражнениями, или просто разговаривали, ни разу, впрочем, не затронув в этих вечерних беседах Дамблдора. Занятия эти Рабастан почти сразу возненавидел — у него ничего не выходило, и хотя Родольфус был и терпелив, и весьма снисходителен, младшего Лестрейнджа собственная несостоятельность бесила. Но они были необходимы, и он понимал это, как понимал и то, что без той пары часов, что ежевечерне уделял ему брат, он и вовсе бы взвыл от скуки, а скорее, просто плюнул бы и проводил вечера как раньше.

Впрочем, неизвестно — теперь его уже и прежние приятели раздражали. Однако других не было, а с этими он хотя бы знал, чего ждать. И пускай ему вдруг наскучили их казавшиеся прежде весёлыми попойки и шутки, но, по крайней мере, он был там своим.

Рабастан и сейчас раздумывал, куда бы ему податься и не стоит ли всё же пойти поиграть в покер в старой своей компании, когда влетевшая в окно сова уронила ему на колени письмо и улетела — а он, распечатав маленький свиток, пробежал глазами несколько строк, уложившихся в одну короткую строчку.

И посерел.

В ушах зазвенело, застучало в висках, и Рабастан, подняв полный отчаяния взгляд на Родольфуса, скомкал записку и сжал её в кулаке. Взгляды всех присутствующих обратились к нему, но он то ли не заметил этого, то ли не захотел замечать, думая сейчас лишь о том, чтобы не сказать или не сделать чего-нибудь, чего потом не сможет исправить — и о том, что Дамблдор, всё же, о нём не забыл.

Вот и пришло время платить за выторгованную жизнь.

Во внезапно воцарившейся тишине Родольфус поднялся, подошёл к брату, вытащил у него из руки записку, глянул на неё, сунул к себе в карман и сказал жёстко:

— Доигрался? Идём побеседуем, — и, подняв за плечо Рабастана, крепко взял за локоть и увёл из столовой.

Они молча дошли до комнаты младшего Лестрейнджа, и лишь когда Родольфус запечатал за ними дверь каким-то непростым заклинанием, наложив заодно на комнату и заглушающие, и не позволяющие сделать стены прозрачными заклятья, Рабастан пробормотал:

— Я боюсь.

— Зря, — Родольфус усадил его на небольшой диван, сел рядом и сообщил: — К Дамблдору ты не пойдёшь.

— То есть как? — с недоверчивой надеждой спросил тот. — Я же…

— Пойду я, — объяснил Родольфус. — Под твоей личиной. Нечего тебе там делать. Дамблдор не настолько хорошо тебя знает, чтобы обнаружить подмену. Отдавать долг придётся, конечно, но это мой долг, мне и отдавать. А ты уже сделал всё, что мог — даже больше.

— Но если он всё же… — начал было Рабастан, но Родольфус пожал плечами:

— Даже если и так — не думаю, что он будет против. В крайнем случае, ты тоже с ним встретишься, но я постараюсь, чтобы без этого обошлось.

— У тебя есть оборотное зелье? — помолчав, спросил Рабастан, отчаянно скрывая всё равно прорывавшееся в голосе облегчение.

— Есть, — слегка усмехнулся Родольфус. — Нужен лишь твой волос. Или кровь.

— Бери, — Рабастан протянул ему руку. — Или волос… что хочешь, — всё-таки полную облегчения улыбку он сдержать не сумел.

— Кровь надёжнее, — Родольфус вынул из кармана небольшой алый фиал, приставил узкое горлышко к внутренней стороне предплечья Рабастана и лёгким взмахом палочки открыл ему кровь. — Всё, довольно, — ранка была тотчас залечена, а фиал тщательно заткнут пробкой. — И ещё мне нужны твои вещи. Подбери ту одежду, что ты сам надел бы на эту встречу.

— Не знаю, — Рабастан нервно стиснул руки.

— Так подумай, — Родольфус вопросительно и подбадривающе глянул на брата. — И поспеши. Опаздывать невежливо, да и не в твоём, насколько я знаю, стиле.

Выпивший оборотное зелье и переодевшийся Родольфус несколько секунд разглядывал себя в зеркале, а затем, обернувшись к Рабастану, не удержался от улыбки при виде выражения его лица.

— Так странно видеть себя со стороны, — сказал тот, нервно и возбуждённо теребя край рукава.

— Привыкай, — ответил Родольфус, в точности скопировав его жест. Рабастан вспыхнул, фыркнул и покраснел: со стороны это выглядело глупо и очень по-школьному. — Это лучше, чем сдирать кожу с рук, — верно интерпретировал его реакцию Родольфус. — Со временем отучишься. Всё, пора, — он в последний раз бросил взгляд на своё отражение и ушёл, оставив Рабастана в полном раздрае.

Ему было страшно и стыдно, и он не смог бы сказать, какое чувство было сильнее. Бояться за кого бы то ни было Рабастан совсем не привык, и сейчас это новое для него ощущение чрезвычайно выматывало, лишало сил, однако не позволяло не то что уснуть, но даже просто прилечь. Ему разом хотелось забиться под одеяло, свернувшись клубком и погасив свет, догнать Родольфуса и пойти к директору Хогвартса самому, сбежать в какую-нибудь Австралию, напиться до бесчувствия, и… что-нибудь ещё, в том же духе.

Вместо этого Рабастан, для начала, вернулся в столовую. Там уже почти никого не было, лишь Мальсибер сидел на своём месте, листая какую-то книгу и, похоже, забыв о лежащей перед ним на тарелке половинке лимонного кекса. Со стола ещё не убрали, и его собственные приборы и тарелка с остывшим недоеденным сэндвичем стояли нетронутыми. Рабастан сел на своё место и машинально откусил кусок. Расплавленный сыр слегка спружинил на зубах, и Рабастана почему-то затошнило — он поспешно выплюнул кусок в ладонь и, постаравшись незаметно опустить его на тарелку, огляделся, проверяя, заметил ли кто-нибудь, что он делает.

И наткнулся на внимательный взгляд Мальсибера.

— Досталось тебе? — сочувственно спросил он.

Рабастан хотел было уточнить, что именно досталось, от кого и за что, но потом вспомнил слова, с которыми брат вывел его отсюда, создавая у присутствующих впечатление обычного семейного конфликта, и буркнул:

— Не так уж.

— Остывший расплавленный сыр — одна из самых мерзких вещей, что мне доводилось пробовать, — слегка улыбнулся Мальсибер. — Я большую дрянь ел разве что в Азкабане.

Рабастан выразительно скривился и согласно кивнул:

— Вот зачем ты напомнил? Меня и так чуть не стошнило, а ты ещё…

— Его можно подогреть, — сказал Мальсибер, решительно приманил к себе сэндвич с сыром и огурцом и второй, с ветчиной, убрал огурец, сложил их и, подвесив перед собой в воздухе, выпустил из палочки тоненькую струйку огня. — Если не сожгу, будет вкусно, — пообещал он.

Рабастан против воли улыбнулся. Мальсибера он помнил по школе: тот стал старостой на их факультете, когда Рабастан пошёл на второй курс, и оставался им три года из трёх возможных. Потом они почти не встречались — сталкивались порою у Лорда, но нечасто, и общаться им, в общем-то, не довелось. Ну а после побега Рабастан вообще не обращал на него внимания, да и тот держался в тени — сейчас же неожиданное участие и привычный ещё по школе мягкий юмор Мальсибера всколыхнули в нём непривычно тёплую ностальгию.

— Не сжёг, — с некоторым удивлением сообщил Рабастану Мальсибер и отлевитировал сэндвич к нему на тарелку. И добавил глубокомысленно: — Кажется.

Рабастан фыркнул. Мальсибер, похоже, дурачился, и делал это по-настоящему забавно — так, как никогда не умел ни Рабастан, ни тем более никто из друзей. Вернее, приятелей — ну какие они друзья? Кто там друг — Джагсон?

Он аккуратно попробовал сэндвич — горячий расплавленный сыр немного обжёг язык, но это было правильно: его за этим и плавят, иначе какой в этом смысл?

— Не сжёг, — подтвердил он.

— Еда детства, — прокомментировал Мальсибер, собирая себе такой же и тоже его поджаривая. — Было время, когда я готов был питаться исключительно такими вот сэндвичами.

— А я любил мидий, — неожиданно для самого себя признался Рабастан. — Но не тех больших, что вытаскивали из моря, а мелких, которые сам с камней собрать можно. Сам же и варил их — прямо там, на берегу.

— Сам? — с любопытством переспросил Мальсибер.

— Да там делать нечего, — пожал Рабастан плечами. — Просто сполоснуть их прямо в море и в морской же воде сварить — они сами раскрываются, когда готовы. Солоно только очень выходит, но мне в детстве нравилось. У меня тогда даже палочки не было, и я упросил эльфов научить меня разводить огонь так, без магии. До сих пор умею, — похвастался он, сам себе удивляясь. В самом деле, чем тут хвалиться? Маггловским умением?

Однако Мальсибера это, похоже, заинтересовало: его чёрные глаза сверкнули, он подался вперёд и спросил:

— Покажешь?

— Трут нужен и кремень, — Рабастан задумался. — Трут-то я трансфигурирую — а вот кремень… не уверен.

— У эльфов должен быть, — предположил Мальсибер, щёлкнув пальцами и стребовав с появившегося эльфа кремень и трут заодно. А получив желаемое, протянул Рабастану и вопросительно на него уставился.

— Идём, что ли, к камину, — предложил Рабастан, с сомнением оглядев белоснежную скатерть. — Что здесь жечь — салфетки?

Мальсибер легко рассмеялся, и Рабастан, подхватив его смех, двинулся к холодному сейчас камину. Убрал экран, присел на корточки и, разложив трут на дровах, примерился и резко ударил кремнем о кремень. Брызнули искры, трут задымился, Рабастан склонился над ним и осторожно подул, раздувая пока ещё едва заметные огоньки. А когда через минуту те превратились пусть и в маленькие, но уже язычки, а не искры пламени, Мальсибер подсунул ему невесть откуда взятые щепки, и через пару минут они уже сидели перед занявшимся камином.

— Научи меня, — попросил Мальсибер.

— Зачем? — изумился Рабастан. — Я тогда ребёнком был — но у тебя-то есть палочка и…

— Ну не всему же должно быть практическое применение! — возразил Мальсибер. — Здорово же: вот у тебя два камня и старая тряпка, а через минуту уже и костёр. С палочкой и Гойл сможет — а вот так, я думаю, мало кто.

— Гойл всё спалит, — усмехнулся Рабастан. — Ладно, научу. А ты тогда взамен научи меня этому заклинанию — хлеб поджаривать. Я так аккуратно не умею — даже не представляю, как это сделать.

— Там просто своё заклятье, — Мальсибер тут же вытащил палочку. — Оно несложное — главное, силу рассчитать.

Он не солгал: заклинание и вправду оказалось совсем нетрудным, так что Рабастан уже через несколько минут с удовольствием жарил хлеб с сыром, который они запивали уже совершенно остывшим чаем.

А вот с обучением Мальсибера возникли некоторые сложности: то ли у того никак не выходило правильно ударить по камню, то ли Рабастан не умел нормально объяснять, только ничего не выходило — искры выбивались хорошо если, как говорится, с третьего раза на пятый, а уж заставить их упасть на трут и раздуть казалось задачей невыполнимой.

— Просто, говоришь? — пропыхтел Мальсибер, давно уже плюнувший на чистоту мантии и стоявший на коленях перед благоразумно потушенным перед началом его экзерсисов камином.

— Ну не знаю, — раздосадовано сказал Рабастан. — У меня в детстве легко получилось.

— Ты был слишком талантливым, — буркнул Мальсибер вроде бы недовольно, но глаза его смеялись. — Не все же такие.

— Но мне было шесть! — возразил Рабастан, впрочем, сразу перестав злиться. — Или семь… неважно. А ты взрослый!

— Дети легче учатся, — не сдавался Мальсибер. — А я от обучения уже отвык — мой мозг закостенел и не…

— А вы что тут делаете? — раздался сбоку удивлённый голос Эйвери.

— Мы тут учим меня добывать огонь старинным маггловским способом, — сообщил ему Мальсибер. Рабастан бросил на пришедшего быстрый взгляд — но нет, на бледном худощавом лице Эйвери вместе с удивлением отразилось любопытство.

— Это как? — спросил он, подходя ближе.

— Покажи ему, — Мальсибер протянул камни Рабастану.

— Очень просто, — тот пожал плечами и с лёгкостью высек целый сноп искр.

— На вид действительно просто, — Эйвери вопросительно на него глянул и протянул руку: — Могу я попробовать?

— Давай-давай, — с деланным злорадством поддержал Мальсибер, поднимаясь с колен. — Ты ему не всё показал, — упрекнул он Рабастана. — Эти мордредовы искры должны ещё вот сюда упасть, — он ткнул пальцем в трут, — причём так, чтобы он загорелся.

— Звучит несложно, — Эйвери присел на корточки на его место и, поставив камни прямо над трутом, ударил по ним.

Ничего не произошло.

Вот за этим занятием их и застал вернувшийся через час Родольфус. Некоторое время он молча стоял на пороге столовой, с изумлением глядя на трёх хохочущих мужчин, с азартом склонившихся над камином. Его, безусловно, обрадовало, что он обнаружил брата не в компании Джагсона, Трэверса или Роули, а вот странность поведения неожиданной компании Рабастана откровенно встревожила.

— Я могу поинтересоваться происходящим? — спросил он, подходя ближе.

Рабастан вскинулся и, увидев брата — уже переодевшегося и принявшего свой собственный облик — просиял и открыл было рот, чтобы, кажется, спросить что-то не совсем подходящее. Пришлось Родольфусу перебить его шуткой:

— Вы проводите какой-то новый ритуал, господа?

— В некотором роде, — отозвался Мальсибер. — Можно сказать, что мы призываем огонь. По крайней мере, пытаемся, — добавил он, рассмеявшись. Эйвери подхватил, да и Рабастан тоже фыркнул, оставив Родольфуса в недоумении.

— Призываете огонь? — переспросил он. — Я верно понял?

— В целом, да, — подтвердил Мальсибер. — По-маггловски.

Рабастан напрягся — Родольфус, ощутив это, глянул на него с удивлением и уточнил у Мальсибера:

— Для чего?

— Просто так, — легко улыбнулся тот. — Интересно же. Рабастан умеет, а мы нет. Нам досадно. Мы учимся. Вернее, пытаемся. А ты умеешь?

— Что именно? — Родольфус подошёл почти вплотную и, успокаивающе улыбнувшись едва не подпрыгивающему от нетерпения брату, перевёл взгляд на Мальсибера.

Может быть, это выход? И получится найти замену прежней компании Рабастана? Странный выбор, конечно — эти двое совершенно не походили на обычных приятелей его брата — но, с другой стороны, Рабастан ведь решил меняться? Эйвери в качестве кандидата на роль товарища Родольфуса совершенно устраивал: тихий умница, книжник, спокойный, может быть, слишком мягкий, но в данном случае это было, скорее, достоинством.

А вот Мальсибер…

Если бы не одна деталь, Родольфус бы совершенно не имел ничего против — но она одна перечёркивала всё остальное: Мальсибер был менталистом, и менталистом отличным. Собственно, он вообще, насколько знал Родольфус, мало что умел, кроме этого, но зато в ментальных практиках кое в чём был даже лучше его самого. А в их с Рабастаном ситуации это было просто опасно.

С другой стороны, продолжать напиваться — а значит, болтать — с его нынешними приятелями Рабастану было опасно не менее.

Мерлин. Знать бы ещё, есть ли склонность у Мальсибера незаметно влезать в голову к собеседнику! Навыков-то у него наверняка хватит — но вот станет ли? Что он вообще за человек, Ойген Мальсибер?

— Высекать кремнем огонь, — отозвался, тем временем, тот.

— Умел когда-то, — не подумав, честно сказал Родольфус и тут же поправился: — Но, возможно, забыл.

Надо же… когда это Рабастан научился — и с чего бы? Это было странно: его брат, насколько Родольфус знал, никогда не интересовался ни магглами, ни простейшими полезными навыками — где он этому научился и зачем?

— Хочешь проверить? — Мальсибер поднялся с колен и протянул ему камни. Эйвери тоже встал, освобождая ему место, и Родольфус поймал себя на том, что они словно стараются держаться от него чуть поодаль — словно бы опасаются.

Это хорошо.

Пожалуй, если закрепить этот страх — и, в то же время, дать им понять, что опасен он лишь врагам и не станет нападать первым — можно будет рискнуть.

Он взял тёплые кремни и ударил — неудачно. Чуть нахмурился и протянул брату:

— Покажи.

Рабастан довольно улыбнулся, забрал камни и с лёгкостью высек фонтан искр.

Надо же. И вправду умеет. И действует так привычно… надо будет узнать всё-таки, где и зачем он этому научился.

Родольфус позволил себе ошибиться ещё пару раз — а затем, стукнув, наконец-то, как следует, завершил этот балаган и сказал:

— Это просто, в общем-то. Если знать секрет.

— Есть секрет? — тут же встрепенулся Мальсибер.

Родольфус открыл было рот, но увидел краем глаза выражение лица Рабастана. Тот смотрел обиженно и расстроенно — словно у него только что отняли… или собрались отнять что-то ценное, причём отобрать совершенно несправедливо. Да, Родольфус, тебе тоже придётся кое-чему научиться — например, учитывать характер твоего брата.

— Есть, — кивнул Родольфус. — Но раскрыть его невозможно: он у каждого свой. До него нужно дойти самостоятельно. Тренируйтесь, господа, — он слегка улыбнулся и протянул камни Мальсиберу.

А заодно легко и почти невесомо коснулся его сознания. Так — чуть-чуть посмотреть.

И увидел… кролика. Маленького белого кролика, сидевшего на зелёной ровной поляне и быстро-быстро грызущего сочный розовый клевер. А потом его мягко вытолкнуло обратно, и он увидел прямо перед собой чёрные и очень внимательные глаза Мальсибера.

— Ты что-то хотел узнать? — чрезвычайно любезно спросил он и предложил: — Лучше просто спроси.

— Ничего конкретного, — вполне искренне ответил Родольфус, не удержавшись от короткой усмешки. — Просто познакомиться поближе.

— Познакомился? — рассмеялся Мальсибер.

— Симпатичный зверёк, — Родольфус улыбнулся ему в ответ и добавил после небольшой паузы: — Извини.

Мальсибер слегка кивнул и вдруг спросил:

— Вы играете в покер? Мы с Марком давно не играли — тут не с кем особо…

— Неплохая идея, — неожиданно для Рабастана поддержал идею Родольфус. — Я бы присоединился, но чуть позже — скажем, после ужина. Ты как? — обратился он к брату.

— Давайте! — глаза Рабастана азартно блеснули.

Вот и славно. Покер — замечательный способ изучить человека. На это и вечера не жалко. Тем более что время у него есть.

— А сейчас мы с братом вас покинем, — сказал Родольфус. — Предлагаю начать в девять… где вам будет удобнее?

— Мы сидим обычно у меня, — сказал Мальсибер. — Но можно занять какую-нибудь гостиную.

— Зачем? — возразил Родольфус. — Покер требует спокойствия и уединения — если вам удобно, ваша комната мне представляется наилучшим местом.

— Договорились, — кивнул Мальсибер.

— До вечера, господа, — Родольфус учтиво кивнул, сделал брату знак следовать за собой и направился к выходу.

— Расскажи! — едва затворив за собой дверь, потребовал Рабастан.

— Нечего рассказывать, — пожал плечами Родольфус. Откровенная радость брата его слегка удивляла — точнее, была непривычной. Рабастан казался почти что счастливым — с чего бы? Просто от того, что он, Родольфус, вернулся? Это было предсказуемо, конечно, но всё равно странно. Откуда вдруг вообще взялась такая горячая привязанность? Рабастан никогда не выказывал не то что особых чувств к брату, он и вовсе не стремился с ним общаться. Или тот не видел? — Мы поговорили, и я получил небольшое поручение. Не слишком сложное, но требующее времени. Это всё.

— Поручение? — Рабастан, напрягшись, подался к нему всем телом. — Что за поручение?

— Ну какое тебе дело? — поморщился Родольфус.

— Как это какое дело?! — возмутился Рабастан. — Руди, это именно что моё дело и…

— Это. Не. Твоё. Дело, — отрезал Родольфус. — Это мой долг, Басти, и я не желаю, чтобы ты вмешивался. Хочешь мне помочь — занимайся окклюменцией, — добавил он уже вполне спокойно. — Тренируй, в конце концов, боевые навыки или просто займись чарами, — он вздохнул и постарался смягчить тон. — Басти, ты уже всё сделал. Всё и даже больше. И я не хочу…

— Я имею право знать! — в голосе Рабастана зазвучали обиженные нотки. — Почему ты вечно меня вычёркиваешь?

— Потому что чем ты меньше знаешь, — сдержав вздох, ответил Родольфус, — тем меньше тебе нужно будет прятать. Поверь, в этом поручении нет ни опасного, ни драматичного — просто нудная работа. Когда всё закончится, я тебе расскажу.

Рабастан поджал губы и обиженно отвернулся, а Родольфус, старательно сдерживая смех, спросил со всей доступной ему мягкостью:

— Ты обиделся?

— Мне досадно! — не стал врать тот. — И обидно, да — потому что ты по-прежнему считаешь меня ненадёжным и капризным мальчишкой, который…

— Ты и есть, — безо всякого упрёка оборвал его Родольфус. — И капризный, и обидчивый. Но насчёт надёжности я бы поспорил. И прошу тебя, — он заставил себя улыбнуться, — попробуй сейчас взять себя в руки. Когда ты достигнешь достаточных успехов в окклюменции, — пообещал он, озарённый внезапной идеей, — мы поговорим. Обещаю. Но не раньше.

— Ладно, — неохотно кивнул Рабастан.

— Вот и славно. И последнее. Может быть, я излишне перестраховываюсь, но думаю, что то время, что я буду отсутствовать по делам Дамблдора, тебе стоит проводить в нашем доме. Там тебя никто не увидит — разве только Белла, но ею можно пренебречь. Это всё, — Родольфус поднялся. — У меня дела до ужина, и ещё неплохо бы зайти в Гринготтс, потому что в покер я в последний раз играл лет пятнадцать назад и ни драккла не помню.

Он слегка слукавил, но ему хотелось быстрее отделаться от брата, а заодно и объяснить ему свой грядущий проигрыш — потому что Родольфус твёрдо решил этим вечером проигрывать. Выигрыш обычно расслабляет и располагает к проигравшему — особенно в том случае, когда ты наверняка уверен в том, что финансовая потеря для него ничтожна — а Родольфус хотел расположить к себе Мальсибера и Эйвери: страх, бесспорно, был полезен, но на пару с симпатией действовал бы куда лучше, нежели с холодным безразличием. Раз уж его братцу непременно нужна компания, хорошо бы хоть немного контролировать её.

Впрочем, куда больше его занимало полученное от Дамблдора задание. Да и сама встреча вышла прелюбопытнейшей, и её следовало обдумать. Знать бы, понял Дамблдор, с кем из братьев имел дело! Но увы — применить легиллименцию Родольфус не рискнул, да и сомневался, что у него бы что-нибудь вышло. Всё равно что залезть в голову к Лорду — или даже хуже. Говорили, что Дамблдор лучший по части легиллименции, и Родольфусу ни капли не хотелось проверять истинность данного утверждения. В остальном же нынешний директор Хогвартса был сдержан и холоден, и этот тон был лучшим из возможных для разговора с Рабастаном. Даже чаем напоил — Мерлин знает, до чего Родольфус не хотел его пить, но, подумав, отказаться не рискнул. Рабастан вряд ли увидел бы в этом подвох, поэтому пришлось пить — к счастью, никаких добавок, кроме мёда, в чае не было. Вроде бы. Ну а если и были, то с отсроченным воздействием. Нет, пожалуй, Дамблдор не стал бы травить Рабастана — или уж не стал бы в этом случае давать такое странное поручение.

Значит, перстень.

Раз директор представляет, где тот может находиться, почему же не пошёл за ним сам? На первый взгляд, всё просто — тот опасен, и возможно смертельно. С Рабастана сталось бы схватить его голыми руками, и это наверняка сняло бы проклятье, которое Рабастан, вероятно, даже не сразу почувствовал бы. Может быть, иного способа не существует — если так, то он, Родольфус, вполне понимает Дамблдора: вполне разумно таким образом использовать своего врага.

Знать бы, что это за артефакт и зачем он нужен Дамблдору! Впрочем, если он его отыщет, ничто не помешает Родольфусу, для начала, изучить его, а уже потом отдать.

Или не отдать. Мало ли… искать вещь можно долго. Впрочем, он прекрасно понимал, что играть в такие игры с Дамблдором опасно, но всё же считал, что некоторый лимит времени у него имеется. В любом случае, перстень нужно для начала отыскать.

Литтл Хэнглтон. Ну-ка, где это? Отыскать на карте деревеньку оказалось не так просто, но в конце концов она нашлась неподалёку от Глиннета в Уэльсе. Некоторое время Родольфус внимательно разглядывал карту, тщательно запоминая дорогу: добираться явно предстояло на метле, взяв для начальной точки Кардифф — этот город находился неподалёку и он знал его достаточно, чтобы аппарировать. Путь неблизкий, но выбора не было. Ничего — заодно и вспомнит, как летать.

Вопрос только, в чьём обличье это делать. Следит ли за ним Дамблдор, и если да, то… впрочем, всё равно — не показываться же ему там, в самом деле, в своём виде. Надо будет подобрать кого-нибудь… лучше нескольких — и менять их лица. Да, так будет лучше. Правда, вряд ли Рабастан додумался бы до этого, но тут оставалось уповать на то, что директор Хогвартса не слишком хорошо знает его брата.

* * *

Покер вышел весьма занимательным. Для начала, традиционное везение в картах, сопровождавшее Родольфуса с самой первой его игры, оказалось в этот раз досадно неуместным, но поделать он ничего не смог. Даже сбрасывая удачные карты, он получал взамен ещё лучшие — пришлось смириться и поставить себе новую цель: посмотреть, кто и как из его партнёров проигрывает. То, что Рабастан делать этого не умеет, Родольфус знал и так, а вот реакции Мальсибера и Эйвери его, пожалуй, обрадовали. Казалось, хуже всех карта шла Мальсиберу, и он же легче всех относился к поражениям. Собственно, было похоже, что они вообще его не слишком интересовали, служа неиссякаемым поводом для шуток и самоиронии. Проиграв в очередной раз, он задумчиво уставился на выложенных старшим Лестрейнджем четырёх королей, потом поглядел на свои две двойки из пятёрок и семёрок и заметил:

— Знаешь, Руди, меня начинает пугать твоё везение, — он встревоженно поглядел на Родольфуса и озабоченно покачал головой.

— Почему? — благожелательно поинтересовался тот. Он вообще был — или казался — этим вечером непривычно мягким и расслабленным.

— Это сколько же везения впустую, — вымолвил Мальсибер чрезвычайно серьёзно. — А ну как вся положенная тебе удача уйдёт вот сюда?

— Вот поэтому-то в карты и играют вечером, — благодушно отозвался Родольфус. — И разумные люди заканчивают игры до полуночи — чтобы не забрать удачу следующего дня. А сегодня она мне, полагаю, больше не понадобится.

— Ладно, если так, — с сомнением протянул Мальсибер, а потом рассмеялся, в один миг переходя от серьёзности к дурашливости, и широко швырнул свои карты на стол. — Ну сдавай тогда, победитель.

Эйвери же реагировал совершенно по-другому, но, пожалуй, тоже вполне симпатично. Он играл серьёзно и, проигрывая, сперва вздыхал, а потом махал рукой и улыбался. Вот ему Родольфусу всерьёз хотелось проиграть — слишком искренне тот радовался выигрышу, не так часто с ним случавшемуся — но не мог, как ни старался. Интересно, почему так, вдруг подумал он в какой-то момент. Почему его, человека совершенно не азартного, словно бы преследовало везение, а вот его брата, так к нему стремившегося, оно часто обходило стороной? Словно бы нарочно — однако, когда к концу вечера основательно проигравшийся Рабастан разозлился уже всерьёз, Родольфусу стало не до абстрактных рассуждений: брата нужно было успокоить и вернуть ему желание проводить время в той новой компании, что сидела за столом. Мерлин, ну как можно быть настолько вспыльчивым? Вот откуда это в Рабастане — вроде ведь не Блэк, а их, лестрейнджевская, кровь не так уж и горяча…

— Басти, — спросил он, сбросив карты, — а скажи, ты ведь в квиддиче разбираешься?

— Ну, немного, — сумрачно отозвался Рабастан, недовольно теребя край одной из карт. — А в чём дело?

— Да я думаю, что мы все засиделись, — продолжал Родольфус, откидываясь на спинку стула и беря с блюда чуть подсохший сэндвич с огурцом и сыром. — Война войной, но ведь отдыхать-то тоже надо. Лучше с пользой.

— И при чём здесь квиддич? — Рабастан глянул на брата недоверчиво: он прекрасно знал о том презрении, с которым тот относился к квиддичу.

— Так хорошая игра, — мирно сообщил Родольфус, без смущенья выдержав его взгляд. — И полезная: развивает и координацию, и навыки полёта поддерживает. Дух командный, опять же.

— Да команды подобрать несложно, — радостно поддержал идею Мальсибер. — Я был в школе капитаном… будешь нас судить? — спросил он Родольфуса.

Тот бы отказался, но насмешка, проскользнувшая в глазах Рабастана, заставила его изменить решение: в конце концов, раз уж он решил налаживать с братом отношения, стоит иногда и разделять его увлечения. И радоваться, что это хотя бы не плюй-камни.

— Пожалуй, — чуть подумав, заявил Родольфус, и с удовлетворением отметил изумление во взгляде брата. Мерлин, ну как можно быть таким ребёнком в его возрасте?

— Так отлично! — просиял Мальсибер. — Я команды соберу — может быть, не полностью, хотя… ну, посмотрим, — он хитро глянул на Рабастана. — Ты играл же, вроде, в школе?

— Загонщиком, — кивнул тот.

— Превосходно! — ещё больше обрадовался Мальсибер. — Уолла можно на ворота, ну и Люциус когда-то был охотником… если я не путаю. Вот уже, считай, команда — если не найдём ловцов, можно и без них.

— Так даже интереснее, — заулыбался, наконец, и Рабастан. — Нет, ловец — это прекрасно, но…

Разговор перекинулся на обсуждение квиддичных стратегий и матчей, и Родольфус тихо выдохнул.

Похоже, его план удался — возможно, у него получится переключить брата на новых приятелей.

Помогай Мерлин.

Дождь лил уже с неделю, постепенно сбивая с деревьев осеннее золото, ковром устилавшее теперь сад, парк, лес и, кажется, вообще всё поместье. Земля раскисла и чавкала под ногами, и поставленные на одной из парковых полян палатки грейбековской стаи тонули в жирной и чёрной жиже: почва здесь была богатая, плодородная и раскисала особенно быстро. Чары помогали, но не слишком — к тому же в стае мало кто владел ими достаточно хорошо, чтобы хватало надолго. Поляна, правда, располагалась на небольшом возвышении, что несколько спасало, но всё равно в палатках было сыровато.

Впрочем, им было не привыкать: неженок в стае не держали. И всё же это было противно, да и попросту вредно. Однако назад пути не было: Грейбек решил примкнуть к Лорду и привёл Стаю с собой, Лорд же повелел им оставаться здесь, под рукой, в Малфой-мэноре. В дом и даже в придомовое пространство вроде сада или ближайших аллей их не впускали — за исключением личных приказов Лорда — отведя им дальнюю часть парка… и фактически там заперев. Нет, их, разумеется, никто не привязывал к месту, но вот аппарировать, к примеру, не было возможности: аппарация была закрыта на всей территории поместья. Так что следовало сперва дойти до границы, открыть ворота — которые слушались их весьма неохотно — и лишь тогда… А идти было не меньше четверти часа, и то если почти бегом.

И как же Скабиора это бесило.

Волшебники! Богатые, чистокровные, они даже сейчас, когда все они, вроде бы, оказались на одной стороне, смотрели на оборотней даже не с презрением, а с брезгливостью. Скабиор мог бы поклясться, что любой из обитателей хозяйского дома ни за что бы не заговорил ни с одним из них — если бы не тот, кому они подчинялись. Все подчинялись — да так, что, пожалуй, прикажи он Малфоям поселить оборотней в лучших апартаментах, те бы самолично приготовили для них комнаты. Но он не приказывал, разумеется — он ведь тоже был из них, из волшебников. Хоть и непростым — самым сильным, самым тёмным, тем, кто собирался разрушить их тёплый маленький мирок. И за это Скабиор готов был идти за ним следом. Он привык идти вместе со всеми — со Стаей, с Грейбеком, однако с радостью хватался за любую возможность покидать дракклово имение.

Например, егерство, как теперь называли то, что прежде было охотой.

Так он пару лет назад её и встретил — маленькую насмерть перепуганную девчонку, в одиночестве бродящую по вечернему лесу. Измученную, несчастную, в отчаянии кинувшуюся им навстречу.

Кто её обратил, Скабиор так и не узнал, но оставить Гвеннит — так она представилась — в лесу не смог. Слишком хорошо он знал, каково это — когда тебе внезапно больше нет места среди волшебников. Он сам прошёл через это — правда, будучи на пару лет старше и раз в сто самостоятельнее. Но ему всё это помогло мало, а что случится на улицах с очевидно домашней и не слишком-то уверенной в себе хорошенькой девочкой, Скабиор знал отлично. А ещё у неё не было нормального места для превращений — родители, хоть и покупали ей аконитовое, всё равно запирали на ночь полнолуния в подвале. Спасибо, что не выгнали, конечно, но что такое обращение в крохотном запертом помещении, как не пытка?

Гвеннит, разумеется, приняли — как принимали всех. Правда, пожив здесь какое-то время, многие уходили, не выдержав жёсткого распорядка и специфических взглядов лидера и основной части стаи. Грейбека боялись, и его это абсолютно устраивало.

Однако же те, кто здесь приживался, находили в стае и дом, и семью — а в Грейбеке если не вожака, то, по крайней мере, надёжного покровителя. Впрочем, костяк стаи составляли те, кто здесь вырос — лет с шести-восьми, с того возраста, в котором Грейбек предпочитал обращать, забирая обращённых с собой и становясь им, во многом, отцом — каковым они его и считали. И не признавали больше никого, подчиняясь Серым, поддерживающим в Стае порядок, неохотно и вынужденно, и охотно слушаясь лишь Грейбека.

Настоящие волчата, вырастающие в волков.

Гвеннит же была совсем не такой. Она вовсе не походила на оборотня, хоть и была им. Скабиор за всю жизнь не встречал существа более домашнего и тёплого, чем эта девочка. Стая её пугала, и она мгновенно очутилась бы в самом низу иерархии, если бы Скабиор не взял её сразу под своё покровительство. Ему не перечили: в конце концов, это он привёл Гвеннит, и если он желал её опекать, то был в своём праве. Он привык к ней — не заметив сам, когда и как. Она так и осталась жить в его палатке — крошечной, но отдельной, такой же, как у некоторых Серых и у Грейбека — абсолютно целомудренно и как-то… по-семейному. Остальные девочку не трогали, тем более что она послушно исполняла возложенные на неё обязанности, то трудясь на кухне, то стирая одежду, и исправно посещала занятия по борьбе… впрочем, с этим возникли проблемы.

Боец из неё был никакой — это Скабиор понял с первого взгляда, и дальнейшие наблюдения только утвердили его в своём мнении. Она честно старалась, но в ней не было ни ненависти, ни твёрдости, ни отчаяния, а от пустого старания в подобных делах толку мало. Глядя на её мучения, он впервые задумался о том, что, возможно, это неразумно — делать всех бойцами. Кому будет плохо от того, что эта девочка будет просто оставаться в лагере и, к примеру, готовить еду и ухаживать за ранеными? Это выходило у неё всё лучше и лучше — ну так почему бы и не поступить так с ней и, возможно, ещё с кем-то, у кого просто нет таланта к бою? Скабиор даже как-то высказал свою идею Грейбеку, но был высмеян и довольно грубо прерван, и после уже не возвращался к этой теме. Но с тех пор в его душе поселилось беспокойство — сперва смутное, но со временем оформившееся в постепенно нарастающее ощущение беды, просыпающееся всякий раз, когда Грейбек собирал всю стаю на бой.

И однажды то, чего он боялся уже по-настоящему, стало правдой.

Сам он не увидел этого — не до того было: они нарвались на одну из самых больших засад, с которыми им вообще доводилось сталкиваться, и бой вышел долгим и жёстким. Гвеннит он увидел уже в лагере, и впервые в жизни понял, что значит ощущать себя по-настоящему беспомощным. Потому что попавшее в её левую ключицу заклятье разъедало плоть, и никто в Стае не знал, как его хотя бы сдержать, не то что вылечить. Никакие им знакомые заклятья и травы тут не помогали: тело медленно и неотвратимо таяло, обнажая кости, сухожилия и сосуды, которые тоже постепенно разлагались, лишая Гвеннит верхней части груди и шеи, а потом и нижней части челюсти, и подбородка, и… Оставались только кости — мёртвые, сухие и белые, а всё то, что питалось кровью, день за днём превращалось в непонятную, впитывавшуюся в бинты жижу.

Нужен был целитель — и вот тут-то Скабиор и ощутил в полной мере себя в ловушке.

Потому что аппарация попросту убила бы Гвеннит, а провести кого бы то ни было на территорию поместья без согласия хозяев он не мог. Чтобы получить его, нужно было попасть в дом, но тот был закрыт для оборотней, наглухо и категорично, а хозяева снаружи давным-давно не показывались. Скабиор мог хоть голову себе разбить о дверь — результата это не давало никакого.

Хотя он попытался поначалу. Пробовал, отбросив гордость, попросить о милости, но банально ни до кого не достучался. Вернее, в какой-то момент — вероятно, когда его удары стали слишком уж настойчивы — дверь действительно распахнулась, и возникшая на пороге волшебница, в которой Скабиор успел опознать мадам Лестрейндж, молча отшвырнула его футов на тридцать и предупредила равнодушно:

— В другой раз зааважу. Не забывайся, — и захлопнула дверь.

Он не испугался бы Авады, если бы не понимал, что она и станет единственным результатом, продолжай он свои попытки. Как и понимал, что любые унижения бессмысленны, и он прав, сто раз прав, полагая, что те люди в доме просто не считают их людьми.

Дни текли, и Гвеннит становилось хуже. Плоть всё таяла, а боль измучила её совершенно, потому что в какой-то момент уже никакие обезболивающие зелья и заклятья её не снимали. Да и смысла в них уже больше не было: они перепробовали всё, что было в их силах, и даже сам Грейбек, подозвав Скабиора к себе, бросил коротко:

— Хватит мучить девку. Сам убьёшь, или мне сделать?

— Сам, — хрипло отозвался Скабиор.

— Не тяни, — велел Грейбек и закрыл тему.

Скабиор и сам прекрасно понимал, что лишь мучает свою названную дочь понапрасну, но закончить всё… просто не мог. И злился на себя за это так, как никогда и ни на кого в жизни. И тянул — но когда Гвеннит, потерявшая вместе с уничтоженным заклятьем языком способность говорить, обессиленно начертила на его ладони ослабевшим пальцем «убей меня», он сломался.

Впрочем, его сил хватило, чтобы поначалу просто усыпить её, а потом, осторожно уложив на слегка влажную, несмотря ни на какие заклинания, подушку, вынуть палочку и… остановиться. Гвеннит ведь проспит ещё не меньше двух часов, у него есть время попрощаться. А потом, в конце, когда его заклинание начнёт слабеть, он всё сделает. Но пускай она ещё пару часов побудет с ним живой.

Кто-то заглянул в палатку и позвал его — Скабиор лишь отмахнулся, но зовущий был настойчив. Да что, Хель его подери, именно сейчас понадобилось от него Грейбеку?! Выругавшись, Скабиор вскочил и, выскочив из палатки, отправился к командиру — а когда тот, едва глянув на своего адъютанта, выставил его, велев закончить, наконец, с девчонкой, Скабиор чуть было не кинулся на него с проклятьями, но сдержался.

И ушёл.

Вечерело, и лил дождь — опять. Вечный дождь, как нельзя более соответствовавший сейчас его настроению. Скабиор шёл по раскисшей тропинке, глядя себе под ноги и не видя ничего вокруг, и, свернув, с размаху врезался вдруг в незнакомого мужчину, чей богатый и явно зачарованный от дождя плащ не хуже запаха выдавал в нём человека из гостей Малфоев. Тот споткнулся и, резко развернувшись, бросил резковато:

— Вперёд глядеть не пробовали?

— Да идите вы все к Мордреду! — сорвался Скабиор, сжав кулаки и даже позабыв от отчаяния и ярости про палочку.

— Что, простите? — мужчина изумлённо вскинул брови, и его чёрные глаза нехорошо сверкнули, но сейчас Скабиору это было безразлично.

— К Мордреду, — прорычал он, проходя мимо волшебника и нарочно больно задевая его плечом. — Вот из-за таких, как вы, и умирают хорошие люди, — прошипел он и пошёл было дальше, но остановился, услышав удивлённое:

— Кто умирает? И при чём тут я?

— О, вы не при чём! — с яростью и болью вскрикнул Скабиор, развернувшись и нагло вперившись взглядом в незнакомца. — Вы, конечно, не при чём — вам ведь дела нет до недолюдей вроде нас, не так ли?

— Вы сказали, кто-то умирает, — повторил волшебник. — Я не помню, чтобы ранил оборотня. Я вообще в последнее время не…

— Ну зачем же ранить? — в том презрении, что Скабиор вложил в свой вопрос, можно было бы утопить всю Британию. — Довольно просто запереть нас здесь!

Секунду или две мужчина молчал, а потом в его глазах плеснуло понимание, и он тревожно спросил:

— Кому-то из вас нужен целитель, но вы не можете его сюда провести?

— Не могу! — Скабиор опять сжал кулаки и ударил ими бессильно по воздуху. — Потому что… да пошли вы, — он махнул рукой и снова отвернулся. Если он сейчас нападёт, этот хлыщ убьёт его — попросту убьёт, или сделает что похуже.

Потому что ничего иного от ближайшего соратника Тёмного Лорда ожидать не приходилось, а никто другой в Малфой-мэноре не гостил. И тогда кто-то другой уведёт его названную дочь из жизни — и кто знает, будет ли это милосердно. Нет уж, он потерпит — его Гвен это заслужила.

— Погодите, — окликнул его мужчина, и Скабиор услышал за спиной быстро приближающиеся шаги.

— У меня нет времени, — глухо отозвался Скабиор, и не думая останавливаться. — Умирает моя дочь — я хочу успеть попрощаться.

— Ищите целителя, — чётко и уверенно проговорил мужчина. — Как найдёте — приводите его к воротам и стучите. Я его проведу.

Скабиор споткнулся и замер, будто налетел на стену. Обернувшись, он с нешуточной ненавистью уставился на серьёзно и настойчиво глядящего на него волшебника, и медленно сделал шаг навстречу.

— Как великодушно, — еле слышно выговорил он. — Пожалели бедную зверушку?

— Слушайте, — волшебник поморщился, и в его совершенно чёрных, будто бы без зрачков, глазах отчётливо отразилась досада, — умирает ваша дочь. Я вам предлагаю шанс побороться за её жизнь. Вы действительно считаете, что межвидовые споры сейчас уместны?

Повисла пауза — напряжённая и неприятная, а потом Скабиор очень медленно проговорил:

— Нет.

— Тогда не теряйте времени понапрасну, — предложил волшебник и добавил: — Меня зовут Ойген Мальсибер. Будете стучать — назовите моё имя.

— Назову, — коротко ответил Скабиор — и побежал.

Так, как никогда, пожалуй, не бегал за всю свою весьма неспокойную жизнь.

Отыскать целителя оказалось вовсе не так просто, и он, ткнувшись сперва в парочку знакомых домов в Лютном, плюнул и пошёл ва-банк, отправившись прямо в Мунго в отделение Проклятий. Как ни странно, его впустили — там, похоже, вовсе не было охраны — и Скабиор даже достаточно внятно описал дежурившей за стойкой медиковедьме проблему. Она попросила подождать и куда-то ушла, а затем вернулась с невысоким волшебником средних лет с очень коротко остриженными и почти полностью седыми волосами. Его карие глаза смотрели устало, но выслушал он внимательно, а затем коротко кивнул и просто сказал:

— Идёмте. Аппарация здесь закрыта, но внизу есть открытый камин.

— Нет там никаких каминов, — буркнул Скабиор. — Аппарируем.

Они спустились вниз — у целителя в руках оказался небольшой саквояж, который Скабиору очень хотелось выхватить, просто для надёжности, чтобы быть уверенным, что тот не сбежит, когда увидит, куда именно его пригласили. Но он всё же справился с паникой и просто крепко взял своего спутника за руки, аппарировав прямо к воротам Малфой-мэнора. Стук у него вышел решительный, даже требовательный, а имя Мальсибера он почти выкрикнул — было дьявольски страшно от предчувствия, что тот просто позабудет о своём обещании, или передумает, или просто денется куда-нибудь за тот… сколько он потратил времени? Час, наверное? Гвеннит, вероятно, ещё спит, но вот-вот уже начнёт просыпаться от боли… да где его носит, этого Мальсибера?!

Когда в конце ведущей к воротам аллеи показался силуэт быстро идущего человека, Скабиор уже был готов придушить волшебника, обманувшего его ненужной надеждой. Наконец, ворота распахнулись, и открывший их мужчина, кутаясь в плотный, зачарованный от дождя плащ, поздоровался было с ними, но Скабиор, не обратив на его слова внимания, просто быстро двинулся вперёд, с трудом удерживаясь от того, чтобы не подталкивать целителя в спину. Почему-то Мальсибер увязался следом — Скабиор бы послал его, если б был уверен, что целитель сумеет всё сделать за один раз. И что вообще сумеет помочь… впрочем, нет — об этом думать он сейчас даже не не хотел. Не мог.

Дорога показалась ему бесконечной, но в конце концов в ранних сумерках показались очертания лагеря, и через несколько минут они уже входили в палатку.

— Вот, — хрипло и нервно сказал Скабиор, указывая на, хвала Мерлину, всё ещё спящую Гвеннит. — Можно что-то сделать?

Мальсибер, тоже непонятно с какой стати зашедший внутрь, тихо охнул — Скабиор лишь зыркнул на него яростно, но смолчал — а целитель, преспокойно поставив свой саквояж на табурет, открыл его и, присев на край кровати, достал волшебную палочку и принялся за работу.

— Что же вы так поздно обратились? — спросил он наконец, с укором поглядев на Скабиора.

— Что, теперь поздно? — тихо выговорил тот.

— Сердце цело, лёгкие пока почти не тронуты… полагаю, мы успеем, — целитель достал из саквояжа металлическую палочку, похожую на тонкую спицу с крохотной лопаткой на конце, и поддел ей самый краешек раны, с лёгкостью отделив красную студенистую массу. Откупорив какую-то пробирку, он опустил её туда, затем залил сиреневатой жидкостью и смотрел, как та, шипя, мутнеет и меняет цвет на буровато-зелёный. Поболтав немного пробирку, он её понюхал, посмотрел на свет — и, отставив, продолжил: — Всё зависит от модификации использованного заклятья и её жизненной силы… есть ли что-нибудь, что мне нужно о ней знать? — спросил он, поглядев на Скабиора.

— Она оборотень, — с вызовом ответил тот, ожидая появления на лице целителя хорошо ему знакомого выражения.

— Это хорошо, — кивнул тот.

И достал ещё одну пробирку.

— Хорошо? — не выдержав, переспросил Скабиор.

— С точки зрения регенерации, — добавил целитель, наливая туда маслянистую зеленоватую жидкость. — И до полнолуния неблизко… думаю, всё получится, — он налил в пробирку ещё что-то розово-прозрачное. — Основная проблема, — продолжал он, капая туда же коричневато-чёрную жидкость и активно встряхивая пробирку, содержимое которой неожиданно окрасилось в лимонно-жёлтый цвет, — даже не во времени, а в обезболивании. Беда в том, что соответствующие зелья нельзя пить вместе с теми, что мы будем использовать для лечения, — он опять подхватил той самой спицей кусочек растаявшей плоти Гвеннит и опустил его в пробирку. — Значит, остаются чары, но они, по опыту, скверно сочетаются уже с самим заклятьем и быстро спадают. Девочке нужна хорошая сиделка — и, пожалуй, не одна. Или её нужно в Мунго — но…

— Я умею их накладывать, — оборвал целителя Скабиор. — Эти чары. Я всё сделаю.

— И насколько вас хватит? — качнул головой целитель. — Ей ведь будет очень больно: растить нервы и сосуды — дело крайне неприятное. Костерост в сравнении с этим — детский лимонад. Да ещё заклятья… эти заклинания будут спадать каждый час — у вас просто сил не хватит.

— Моё не спадёт, — вдруг сказал стоявший до тех пор так тихо Мальсибер, что Скабиор даже умудрился про него почти забыть.

— Доводилось проверять? — нейтрально, безо всякой насмешки или злобы осведомился целитель.

— Доводилось, — Мальсибер подошёл чуть ближе. — Ей не будет больно. Обещаю.

— Я хотел бы убедиться, — с мягкой требовательностью сказал целитель. — Что именно вы используете?

— Вам не стоит знать, — Мальсибер подошёл ещё ближе. — Я вам покажу, — и вопросительно взглянул на Скабиора, будто спрашивая его разрешения.

А тот вдруг заколебался. Принять помощь от целителя — это одно. В конце концов, это их работа, за которую Скабиор заплатит столько, сколько скажут, но вот от волшебника… И не простого, а из тех, из чистокровных, чьи предки, вероятно, устраивали на праздники охоту за оборотнями и кто сам смотрел на них как на опасное подобие домашних эльфов.

— Покажите, — между тем, сказал целитель, но Мальсибер продолжал смотреть на Скабиора, и тот неохотно мотнул головой.

Ладно.

Пусть.

Не важно, почему этот хлыщ вдруг решил поиграть в великодушие. Если это спасёт Гвеннит — пусть. Он проглотит.

Лишь тогда Мальсибер, подойдя к кровати, наклонился над спящей Гвеннит и легонько, едва прикасаясь, провёл кончиками пальцев по её виску. А потом, вновь обернувшись к Скабиору, спросил:

— Как её зовут?

— Гвеннит. Гвен, — Скабиор сам не понял, когда и как у него в руках оказалась палочка.

— Гвеннит, — мягко повторил Мальсибер, снова проводя пальцами по виску девушки. — Посмотри на меня. Гвен. Открой глаза.

Длинные ресницы Гвеннит дрогнули, и она тут же жалобно застонала — целитель незаметно вздохнул, Скабиор подался вперёд, а Мальсибер повторил:

— Посмотри на меня, Гвеннит.

Она послушалась, и её большие серые глаза встретились с чёрными глазами наклонившегося к ней волшебника. Они несколько секунд глядели друг на друга, а потом произошло чудо: её расширенные от боли зрачки вдруг начали сужаться и довольно быстро приняли нормальный размер.

— Больно больше не будет, — сказал Мальсибер, улыбаясь ей почти нежно и очень ласково. — Это я тебе обещаю — а вот он тебя вылечит.

Он выпрямился и, ещё раз улыбнувшись Гвеннит, сделал шаг к Скабиору.

— Менталистика, — сказал целитель, глядя на Мальсибера с уважением. — Яркая работа. Но уверены ли вы, что вам хватит сил? Лечение займёт дней десять — может, даже больше — и всё это время будет очень болезненным.

— Хватит, — отозвался Мальсибер. — Ну а если нет — мистер… а вы не представились, — сказал он Скабиору.

— Скабиор, — отрезал тот.

— …мистер Скабиор меня подстрахует. На те несколько часов, что потребуются на сон — и, возможно, во время долгих отлучек. Хотя я надеюсь зафиксировать заклинание, — добавил он. — Только вот, — он снова обернулся к Скабиору, — мне было бы намного проще делать это, будучи с ней рядом. И потом, — он огляделся, — как мне кажется, здесь слишком холодно и сыро для больной. Ей бы в дом.

— Да что вы говорите? — Скабиор полоснул по нему яростным и ехидным взглядом. — Как мне в голову-то не пришло! Вот я идиот — спасибо, что сказали! Мы сейчас же переедем — нас там как раз ждут!

— Если вы согласны некоторое время делить со мной комнату, — переждав его взрыв, сказал Мальсибер, — я вас приглашаю. Одну кровать придётся пока заменить на три поменьше, но я это устрою. Поставим ширмы — благо, там два окна — будет тесновато, но, по крайней мере, сухо и тепло.

— И хозяева обрадуются, — кивнул Скабиор.

— Это моя комната, — пожал плечами Мальсибер. — Я не думаю, что их заинтересуют мои гости, если они не станут никому мешать.

— Климат для больной здесь, в самом деле, неудачен, — сказал целитель, разглядывая что-то на дне той самой пробирки с жёлтой жидкостью. — Здесь действительно слишком холодно и очень уж сыро. Сырость — это очень скверно.

— Я вас понимаю, — тихо и серьёзно проговорил Мальсибер. — Помощь от врага — или даже недруга — очень неприятна. Но здесь и правда очень сыро.

— Почему же сразу недруга? — Скабиор бесился от того, что его загнали в угол, и понимание, что он должен был бы ощущать признательность за такую неожиданную помощь, злило его ещё больше. — Разве мы теперь вам не союзники?

— Разумеется, — интересно, этого Мальсибера вообще можно разозлить? Скабиор вдруг ощутил совсем неуместный азарт — неужели он его ничем так и не проймёт? — Ну тогда тем более нормально принять моё предложение.

— Как вы сказочно великодушны, — Скабиор сощурился и вдруг широко улыбнулся. — В самом деле — принять помощь от союзника не зазорно. А хозяева дома тоже так считают, надо полагать?

— Предлагаю разделить сферы ответственности, — улыбнулся вдруг Мальсибер. — Ваша дочка — вам, а мне — Малфои. Идёт?

— Если вам угодно, — хмыкнул Скабиор.

— Что ж, начнём, — сказал целитель, успокаивающе улыбаясь настороженно следящей за ним глазами Гвеннит. — Если будет больно, то вы мне сразу скажите, — добавил он и обернулся к обоим мужчинам. — Сеанс занимает минут сорок, и я был бы вам признателен, если бы вы нас оставили. Разговоры мне мешают, а мисс Гвеннит слишком отвлекается на вас.

— Как раз будет время обустроить комнату, — сказал Мальсибер. — Я вернусь через сорок минут, — он достал из кармана изящные золотые часы и, глянув на них, развернулся и ушёл, не прощаясь.

Скабиор же, выйдя, некоторое время смотрел ему вслед, а затем, не в силах ни сидеть на месте, ни уйти куда-то и заняться чем-то, начал мерить шагами площадку перед палаткой.

— Я не вижу изменений, — напряжённо проговорил Скабиор, разглядывая рану.

— Их пока и нет, — спокойно сказал целитель. — Я пока только связал заклятье — убрать его за раз не выйдет, мне потребуется ещё три или четыре сеанса. Я был бы вам признателен, если бы завтра вы заглянули в Мунго под конец рабочего дня, часов в пять. Аппарировать сюда я не возьмусь — вы меня проводите?

— Она правда выживет? — кивнув, спросил Скабиор, проводя ладонью по волосам переводившей напряжённый взгляд с него на целителя Гвеннит.

— Не хочу вам лгать, — ответил тот. — Не могу ручаться — слишком глубоко проникло заклятье и слишком много времени потеряно. Но шансы неплохи: если ваш товарищ в самом деле сможет убрать боль, а мисс, — он поглядел на Гвеннит и поднял вверх указательный палец, — будет слушаться и пить все зелья, а так же принимать еду — пока жидкую, разумеется — думаю, что прогноз можно назвать осторожно благоприятным.

— Он не сможет — смогу я, — сказал Скабиор, продолжая гладить Гвеннит по голове. В этот момент дверцы палатки шевельнулись, и снаружи послышался голос Мальсибера:

— Можно мне войти?

— Стойте! — тут же крикнул Скабиор. — Впрочем, да, — добавил он неохотно. — Входите. Мы закончили на сегодня? — спросил он целителя.

— Я сейчас оставлю вам зелья и распишу, что и как делать, и как её кормить, — целитель поднялся и, указав на маленький стол, спросил: — Вы позволите воспользоваться?

— Да, прошу, — Скабиор выдвинул вторую табуретку и немедленно заступил дорогу подходящему к кровати Мальсиберу.

— Всё готово, — сказал тот вполне мирно. — Вышло тесновато, но мне кажется, что вполне терпимо.

— Я, признаться, впечатлён, — покивал Скабиор с серьёзным видом. — Вам ведь целых десять дней придётся ютиться в половинке комнаты ради оборотнического отребья. Это жертва.

— Ну, четырнадцать лет проживания на сорока квадратных футах ⁽¹⁾ неплохо адаптируют к небольшим пространствам, — легко улыбнулся Мальсибер. — И вообще, вы знаете, Азкабан прививает некоторый аскетизм. Уживёмся, ничего.

Азкабан.

Значит, этот господин из беглецов. Четырнадцать лет… Азкабана Скабиор боялся так, как мало чего. Оборотни умирали там — кто за три луны, кто за четыре… впрочем, дело было не только в этом. Он вообще не мог себе представить, как это — сидеть в узком каменном мешке и не видеть солнца, не ощущать земли и травы, не иметь возможности читать — да даже не пройтись толком. Уж не говоря о дементорах. И вот так — четырнадцать лет?!

— Ну, как скажете, — поостыв, сказал Скабиор.

Они замолчали, а потом Мальсибер шагнул к кровати и протянул Гвеннит руку:

— Ойген Мальсибер. Можно просто Ойген.

Она бросила на Скабиора осторожный вопросительный взгляд, тот кивнул, и она неуверенно приподняла руку. Рукопожатие вышло слабым и, по счастью, совсем коротким. Мальсибер снова деликатно отступил к самому входу, и какое-то время они все в молчании смотрели на быстро пишущего в большом блокноте целителя, а потом все вместе внимательно слушали его наставления.

Пока Мальсибер провожал целителя к воротам, Скабиор собирал вещи, то и дело нервно оглядываясь на Гвеннит в страхе увидеть первые следы начинающейся боли. Но той не было — его названная дочь смотрела на него устало, но вполне спокойно. Мордред знал, насколько Скабиору не хотелось даже временно перебираться в дом и вообще принимать предложенную помощь, но он был готов немного потерпеть.

Так ему казалось до тех пор, покуда, уже поднимаясь по широкой мраморной лестнице на второй этаж, они не столкнулись с заступившей им дорогу мадам Лестрейндж.

— Это что такое? — с выражением откровенной брезгливости спросила она, глядя на Скабиора и лежащую у него на руках Гвеннит как на кучку дерьма на дорогом ковре.

— Это мои гости, Белла, — Мальсибер взмахнул палочкой, выставляя заглушающее заклинание и очаровательно ей улыбаясь.

— Убери эту дрянь из дома немедленно! — прошипела она.

Мальсибер, слегка склонив голову набок и продолжая улыбаться, ласково сказал:

— Это не твой дом, Белла. Не тебе и указывать мне, кого приглашать.

— Это дом моей сестры, — отрезала она.

— Именно что сестры, — подтвердил Мальсибер, и хотя его улыбка оставалась по-прежнему безмятежной, глаза ощутимо потемнели. — С ней я объяснюсь. С тобой, прости, нет. Дай пройти.

— Эта шваль в мой дом не войдёт, — отчеканила Беллатрикс, тоже доставая палочку.

— Я клянусь тебе, — в глазах Мальсибера неожиданно плеснул смех, — никогда даже не помышлять о том, чтобы привести их в твой дом.

— Ладно, — сощурилась Беллатрикс и подняла палочку. — Я сама их уберу.

— Ты желаешь устроить драку прямо у них на глазах? — с искренним удивлением спросил Мальсибер. — Они же мои гости, а значит, мне придётся защищать их. Всеми способами, что я знаю.

— И ты будешь со мной драться из-за них?! — Беллатрикс настолько изумилась, что даже сделала шаг назад.

— Придётся, — кротко сказал он. — Видит Мерлин — это последнее, чего я хотел бы. Но я их позвал — как я буду выглядеть, если отступлю?

— Кретин, — процедила вдруг она сквозь зубы. — Хочешь объясняться с Циссой — что ж, изволь, — она развернулась и легко сбежала с лестницы, а Мальсибер, убрав заглушающее заклинание, обернулся к Скабиору и как ни в чём не бывало сказал:

— Простите. Миссис Лестрейндж была несколько удивлена нежданным гостям. Пойдёмте.

— Я решил, что вы всё обсудили с хозяевами, — сумрачно сказал Скабиор, не двигаясь с места.

— Безусловно, — кивнул Мальсибер. — Но вот остальных гостей предупредить не успел — собственно, не счёл нужным. Видимо, напрасно. Но хозяева не против, так что идёмте, — он опять улыбнулся и кивнул в сторону Гвеннит: — Ей бы лечь и, наконец, поспать нормально.

Скабиор недовольно выдохнул, но шагнул на следующую ступеньку и продолжил подниматься, впрочем, чутко прислушиваясь. Однако никто больше не встретился, и, пройдя второй этаж, они поднялись на третий, прошли по коридору и вскоре оказались в комнате Мальсибера.

Ширм здесь пока не было, и её можно было видеть целиком: почти квадратное помещение показалось Скабиору непривычно светлым и каким-то... серо-синим, что ли. Как небо с облаками. Оттенки небесного были везде, а цепкий взгляд оборотня сразу же выхватил пару-тройку ценных вещиц, которые вполне можно было бы и прикарманить — разумеется, при других обстоятельствах. Ковёр под ногами был отвратительно мягким, тряпки на кроватях походили на шёлк, а постель у окна была убрана высокими взбитыми подушками и вызывающе белоснежным бельём.

— Я подумал, что мисс Гвеннит приятнее будет лежать у окошка, — сказал Мальсибер. — Камин здесь топится постоянно — я люблю тепло — так что она не замёрзнет. Ванна там, — указал он на другую дверь. — Я вам покажу, как…

— Я вас удивлю, наверное, — не удержался от ехидства Скабиор, осторожно укладывая Гвеннит в постель и сворачивая одеяло, в которое она была закутана, — но мне доводилось пользоваться ваннами.

— Везде есть свои особенности, — улыбнулся Мальсибер, — но если вам нравится разбираться с ними самому, я не стану лишать вас удовольствия. Мы едим внизу, — продолжал он, — но для вас я буду приносить еду сюда.

Скабиор хотел было ответить резкостью, но наткнулся на смеющийся и выжидающий взгляд Мальсибера и лишь усмехнулся:

— Говорят, что в лучших отелях еду тоже приносят в комнату.

— Именно, — весело кивнул Мальсибер и деловито уточнил: — Вы предпочитаете кофе или чай? У мисс пока будет собственная диета, как я понимаю.

— Да без разницы, — отмахнулся Скабиор, присаживаясь на край кровати Гвеннит. — Лучше кофе.

— Я запомню, — кротко отозвался Мальсибер.

Скабиор фыркнул. Всё-таки этот волшебник умудрился его рассмешить — зачем только? Любит изображать из себя шута? Перед оборотнями? Бред какой-то…

Гвеннит чуть пошевелилась, устраиваясь, и он помог ей лечь удобнее, очень аккуратно опустив край толстого пухового одеяла поверх наложенной целителем повязки. И попутно отметил, до чего же органично она смотрится здесь, на нормальной кровати и под чистым новым бельём. Как, прожив почти два года в Стае, она умудрилась остаться почти такой же домашней девочкой, какой он её встретил? И как же ей, наверное, не хватает всего этого — всех тех мелочей, что и отличают обычный человеческий дом от их палаток!

Гвеннит почти сразу же уснула, а Скабиор, вынырнув из раздумий, обнаружил, что больше в комнате никого нет. Он поднялся и, ступая мягко и бесшумно, несмотря на свои тяжёлые ботинки, приступил к более подробному осмотру своего временного жилища. Их с Гвеннит кровати, односпальные и довольно простые, стояли рядом, друг напротив друга, занимая дальний левый угол комнаты. Третья — побольше и куда красивее — была придвинута к стене напротив окон и застелена цветастым светлым покрывалом. Рядом на столике — книга и бокал из золотистого и толстого стекла, в котором оказалась обычная вода. Продолжая обходить комнату, Скабиор безо всякого стеснения открыл шкаф и, изучив висящие в нём вещи, скривился. Их владелец явно обладал и вкусом, и деньгами, а теперь, похоже, заскучал и решил развлечься, поиграв в благотворительность. Ну-ка, что у нас тут? Обшаривание карманов, к вящему разочарованию Скабиора, ничего не принесло — вероятно, обладатель всего этого барахла имел досадную привычку хранить деньги в кошельке.

А вот инспекция комода оказалась куда более удачной: там, во-первых, обнаружилась шкатулка с галлеонами, куда Скабиор без малейшего стеснения запустил было руку, но потом раздумал — мало ли, какие там стоят чары. И потом, кто знает — вдруг этот Мальсибер каждый вечер пересчитывает её содержимое? Нет, пожалуй, он отложит это на потом. Гвеннит выздоровеет, они уйдут, и напоследок можно будет взять оттуда горстку золотых.

Во-вторых, с ней рядом обнаружилась вторая шкатулка — с украшениями. Браслеты, кольца, цепочки… даже часы. На одних взгляд Скабиора задержался: на циферблате, кроме стрелок, плыли планеты и садилось солнце, освещая своими золотыми лучами даже кожу на ладони.

— Я болван! — услышал Скабиор позади и, резко обернувшись, увидел глядящего на него с непонятной в данной ситуации улыбкой Мальсибера. — Вам же нужно место для вещей. Я сейчас второй комод принесу — сдвинем этот столик и... хотя проще под окно поставить — он как раз поместится. Милая вещица, да? — спросил он, кивнув на часы, всё ещё лежащие в руке Скабиора.

— Да, приятная, — тот подбросил их в руке.

— Говорят, часы как палочки — сами выбирают себе хозяина. Если выбрали, в других руках будут врать и ломаться. Вы, похоже, им понравились, — легко сказал Мальсибер, подходя чуть ближе. — Если и они вам тоже — может быть, оставите себе?

Это было дико и неправильно. Скабиор собирался украсть их — но вот получить в подарок? С какой стати ему брать подарки у этого богатенького придурка? О, легко быть щедрым, если в Гринготтсе — доверху забитый золотом сейф, а в не защищённых даже простейшим заклинанием ящиках комода лежит небольшое состояние, вероятно, предназначенное для мелких бытовых расходов! Посмотрел бы он на этого нарядного хлыща, доведись ему остаться без всего этого — с одной палочкой, например, посреди Лютного.

— Не по статусу мне принимать подобные подарки, — усмехнулся Скабиор, возвращая часы в шкатулку. — Вы хоть представляете, сколько они стоят? — спросил он и, увидев ожидаемое пожатие плеч, усмехнулся ещё шире. — Здорово родиться в золоте, да?

— Да, неплохо, — кивнул, соглашаясь, Мальсибер. — Хотя в целом это мало что меняет. Вы меня простите. Это было грубо и бестактно.

Скабиор глянул на него недоверчиво — да нет, вроде не ёрничает. Сцена становилась всё абсурднее — впрочем, кто их разберёт, богачей да менталистов, что у них в башке. Ну их к Хель — не хватает ему ещё голову всем этим забивать. Он своё и так возьмёт.

1) Около 4 кв. м.

Вернуться к тексту

Для своего первого похода в Литтл Хэнглтон Родольфус выбрал внешность одного из обитателей Лютного: срезать прядь волос на ходу заняло не больше секунды. Выпив оборотное зелье, он некоторое время разглядывал в зеркале высокого худощавого мужчину примерно его лет, но с уже заметной лысиной и парой небольших бородавок на щеке. В целом, внешность эта в глаза не бросалась — то, что нужно. Собственно, задача представлялась ему тривиальной: обойти все заброшенные дома в деревне и окрестностях и тщательно их обыскать. Если Дамблдор был прав, то перстень найдётся. Ну а если нет, то он ему об этом сообщит. Именно так его брат и сделал бы — в конце концов, он всего лишь руки и глаза, а не соратник.

Впрочем, Родольфус лукавил. Он хотел знать, что это за артефакт, и хотел понять, для чего тот нужен старому директору. Значит, нужно отыскать кольцо, а потом спокойно изучить его. И отдать, конечно — но не сразу.

Добирался до деревни Родольфус на метле, и лететь пришлось от самого Кардиффа: мест поближе он не знал. В полёте ему внезапно подумалось, что все те разы, что он бывал в маггловских поселениях, он громил их, а отнюдь не изучал. Собственно, он даже знать не знал, как ведут себя магглы, да и об одежде маггловской представление имел весьма смутное. С этим, правда, ему помог Дамблдор, вручивший на прощанье пару маггловских журналов с массой колдографий, на которых… хотя нет — они точно назывались по-другому, но Родольфус забыл, как. Впрочем, это не имело значения — важным было то, что в тех журналах было множество непривычно неподвижных изображений магглов в самой разной одежде. В целом, после изучения и систематизирования всех картинок Родольфус пришёл к выводу, что вполне может обойтись сочетанием классических брюк, рубашки и какой-нибудь куртки. Не своих, конечно — требовалось что-нибудь попроще, что он и трансфигурировал из своих старых вещей.

Но, как оказалось, проблема с одеждой была только первой из тех, что его поджидали.

Прежде всего, Родольфус обнаружил, что совершенно напрасно не потратился на хорошую волшебную карту, а довольствовался страницей из атласа. Деревенька оказалась совсем не такой маленькой, как он себе представлял, и заброшенных домов в ней самой и в её окрестностях оказалось немало. Однако дело было не только в этом — окружающая действительность Родольфуса неожиданно заинтересовала.

Магглы никогда не попадали в сферу его внимания — как не интересовали его, к примеру, подробности жизни в курятнике. Но то прежде — теперь же обстоятельства переменились, и куда кардинальнее, чем, по всей вероятности, подозревал его брат.

То решение, что принял в итоге Родольфус, стоило ему нескольких суток напряжённых раздумий. Что он, собственно, теперь имел? С одной стороны — человека… существо, поправил он себя безжалостно, которое когда-то было человеком, и в то время вполне соответствовало его представлению о том политике, что мог вымести из магической Британии всю дрянь, что понатащили в неё за последние полвека грязнокровки. Но пошёл бы он за ним теперь, встреть его впервые? Безусловно, нет. Нынешние его идеи представлялись Родольфусу даже не излишне радикальными, а попросту вредными. Разумеется, Родольфус предпочёл бы попросту избавиться сперва от метки, а затем и от самого Тёмного Лорда, но оценивал себя достаточно объективно для того, чтобы понимать — это ему не под силу. Значит, нужен кто-то другой — тот, кто был бы на это способен.

И, как ни отвратительно, на эту роль годился только Альбус Дамблдор. Если уж судьба в лице Рабастана привела Лестрейнджа-старшего к директору, следовало по крайней мере постараться его понять и разобраться, чего тот стоит. А для этого нужно было хотя бы немного изучить магглов.

Так что он решил не торопиться и теперь неспешно шёл по залитой асфальтом улице, разглядывая дома и машины и пытаясь понять, как же магглы заставляют последние двигаться. Он попробовал даже воспользоваться легиллименцией, однако результат его озадачил: они, кажется, и сами не слишком представляли, как это работает. Жали на какие-то педали и кнопки, а затем крутили руль, но сам принцип не был им известен. Это тоже было интересно: значит, тот, кто сделал эти механизмы, смог устроить их таким образом, чтобы остальным не приходилось разбираться ни в каких деталях. Удобно — и, по всей видимости, непросто. Впрочем, чему он удивляется? Кто из магов смог бы, например, самостоятельно собрать часы?

Он смотрел во все глаза, но не забывал и о том деле, что его сюда привело, методично обходя те самые заброшенные дома в поисках кольца. Акцио здесь, разумеется, было бесполезно, но Родольфус знал немало поисковых заклинаний — а вот что бы делал на его месте Рабастан? Нет, наверное, какие-нибудь из них брат знал, но всё-таки Дамблдор выбрал весьма странного исполнителя.

Обходя окрестности деревни — ибо Дамблдор подчёркивал, что речь идёт о домике, стоящем в некотором отдалении, ближе к болотам — Родольфус обнаружил, что все встреченные им дома выглядят уж слишком по-маггловски. Он же искал что-то более… традиционное — и нашёл. Уже в сумерках.

Этот дом нельзя было даже назвать домом в полном смысле — так, развалины какой-то хибары, поросшие молоденькими деревьями и травой. Впрочем, крыша кое-где сохранилась — так что здесь, пожалуй, при желании даже можно было бы укрыться от дождя. Впрочем, дело было не только в возрасте строения — Родольфус буквально кожей ощутил остатки волшебства, причём волшебства древнего и долгого. Здесь определённо жили волшебники — да, похоже, он нашёл то место, где находится кольцо.

К его удивлению, среди травы обнаружился и явно маггловский мусор: стаканы, сделанные из того странного материала, названия которому Родольфус не знал и который показался ему на ощупь неживым до омерзения, битые бутылки, обрывки газет… Он проверил — в самом деле, никакие чары этот дом не защищали. Видимо, все его хозяева умерли, а наследников не нашлось. А ведь если у него или Рабастана не будет детей, с их домом тоже может произойти подобное. Хотя нет, конечно: это здесь, на острове, Лестрейнджей больше не осталось, а на континенте их предостаточно — ещё и свара будет за наследство. Нет, их дом без обитателей не останется.

Что-то не о том ты думаешь, Родольфус, оборвал он сам себя. Вечереет — пора забирать кольцо и возвращаться. Раз уж чар здесь нет, отыскать его будет несложно, решил Лестрейндж — и ошибся.

На то, чтобы убедиться, что кольца здесь нет, ушло несколько часов. Было уже за полночь, когда он окончательно уверился в этом и, уставший, раздосадованный и голодный, сел на один из камней и задумался.

Можно было, разумеется, просто сообщить директору о провале и подождать следующих инструкций — скорее всего, Рабастан бы именно так и сделал. Но ведь он не Рабастан, и сдаваться после первого провала ему было неприятно. Кроме того, Дамблдор мог передумать и дать Рабастану новое задание, уверившись, что искатель из него паршивый, а Родольфус уже успел привыкнуть к мысли, что изучит этот перстень. Нет, спешить не стоит — в конце концов, срок ему назначен не был. Так что он ещё поищет… и подумает. Что могло стрястись с кольцом? Первое, что приходило в голову — кто-нибудь его уже нашёл. Раз уж чары с дома спали, оно тоже могло оказаться беззащитным — мало ли случаев, когда артефакты попадали в руки к магглам. Даже если нашедший умер или занемог, магглы ведь наверняка не поняли причины — возможно, оно так и лежит у них где-нибудь… знать бы, как давно такое могло случиться! Когда-то давно он читал что-то об определении давности срока разрушения защитных чар… нет, он не мог вспомнить. Ничего, найдёт — когда знаешь, что искать, остальное — вопрос техники.

К счастью, назад можно было аппарировать, пусть бы даже и к воротам Малфой-мэнора. Отворив их, Родольфус не спеша пошёл к почти тёмному дому, с недоумением отметив, что окна его спальни светятся. Мерлин, что могло случиться — и с кем именно? Поймав себя на мысли, что почти с надеждой думает о том, что беда стряслась с его женой, а не с братом, он чуть усмехнулся и ускорил шаг.

В спальне обнаружилась Беллатрикс, нервно меряющая её шагами и буквально кинувшаяся ему навстречу с возмущённым:

— Где ты был?

— Что не спишь? — преспокойно поинтересовался Родольфус.

— Я спрашиваю, где ты был?!

— Ты для этого явилась посреди ночи? — Родольфус сбросил куртку, сидевшую сейчас на нём слишком свободно. — Белла, я устал и хочу спать. Говори, зачем пришла.

— Нечего шататься невесть где ночами, — отрезала Беллатрикс и потребовала: — Ты должен поговорить с Люциусом.

— Должен? — скептически переспросил Родольфус, но смутить его жену подобным образом было невозможно:

— Должен! — повторила она безапелляционно.

— И о чём? — на самом деле, Родольфусу нравилось дразнить жену, хотя он редко признавался в этом даже самому себе.

— Мальсибер притащил в дом оборотней! — выплюнула она с отвращением и ненавистью. — Люциус обязан вышвырнуть их вон!

Оборотней? Мальсибер? Это было интересно — очень интересно, потому что абсолютно неожиданно.

— А зачем? — с любопытством спросил Родольфус, садясь на край кровати.

— Что значит «зачем»?! — взвилась Беллатрикс. — Потому что я не желаю жить под одной крышей с этой швалью!

— Я спросил «зачем», — усмехнулся Родольфус. — А не «почему». Впрочем, я имел в виду другое: зачем Мальсиберу оборотни?

— Да какая разница?! — окончательно разозлилась Беллатрикс. — Он привёл их в наш дом — тебе недостаточно?

— Это не наш дом, — отрезал Родольфус.

— Он мне тоже так сказал! — продолжала бушевать Беллатрикс. — Мне! В лицо! При них!!!

— Так всё верно, — пожал Родольфус плечами. — Что ты злишься? Это не наш дом, и не наше дело, кто сюда кого приводит.

— Это наше дело — с кем жить под одной крышей! — Беллатрикс шагнула к нему и, схватив за плечи, встряхнула. — Руди, тебе что, всё равно?!

— Абсолютно, — сказал он, с откровенным любопытством разглядывая жену. И она не подвела — на секунду онемев от возмущения, она замахнулась было для пощёчины, но Родольфус, поймав её руку, холодно её предупредил: — Не стоит. Если тебе что-то не нравится — разбирайся сама. Меня всё устраивает.

— Может быть, ты тоже притащишь какую-нибудь миленькую волчицу в свою спальню? — с яростной язвительностью спросила Беллатрикс.

— Так он поселил у себя любовницу? — с некоторым разочарованием спросил Родольфус. — Что ж — могу его понять. Она горяча, вероятно. Говорят, что оборотни…

— Ты совсем рехнулся! — Беллатрикс вырвалась и, отойдя, сложила руки на груди, сверля его возмущённым взглядом.

— А ты как хотела, — он уже откровенно веселился. — Я мужчина, всё-таки. Хотя ты об этом и забыла. Вполне понимаю того, кто…

— Только попробуй! — прошипела Беллатрикс не хуже Нагини. — Если ты посмеешь…

— Так ведь ты со мной не спишь, — продолжая развлекаться, укорил жену Родольфус. — А ведь я обета целибата не давал, — добавил он с полным ощущением исследователя, проводящего опасный, но чрезвычайно увлекательный эксперимент.

— Я тебе ничего не обещала и не должна! — сощурилась Беллатрикс.

— Как и я тебе, — серьёзно кивнул он, пряча смех за полуопущенными веками. — И раз мы оба свободны, то мне твоё возмущение непонятно.

— Делай, что угодно, — холодно сказала она, — но не забывай, что ты Лестрейндж.

— Я Лестрейндж, — кивнул он. — И что бы я ни делал, это не изменится. Всё, довольно — я устал и хочу спать, — Родольфус поднялся, отворил дверь и с полупоклоном протянул жене руку. — Доброй ночи, Белла.

— Значит, к Люциусу ты не пойдёшь? — зло спросила она.

— Из того, что с этим ты пришла ко мне, я делаю вывод, что ты уже беседовала на эту тему и с Циссой, и с её супругом, и они тебе отказали, — сказал он прохладно. — Я не стану ставить в неловкое положение ни себя, ни их. Вопрос закрыт.

Беллатрикс удалилась, от души хлопнув дверью, и Родольфус наконец позволил себе беззвучно рассмеяться. Лёжа в обжигающе-горячей ванне, он обдумывал этот странный разговор с женой и нашёл подспудно царапающую нестыковку.

Оборотни. Во множественном числе. Беллатрикс сказала «оборотни», а не «оборотень» — значит, их было, как минимум, двое. Две любовницы? Он плохо знал Мальсибера, так что судить, насколько это на него похоже, пока не брался, а уж сексуальные пристрастия оборотней его и вовсе никогда не интересовали. Слишком темпераментным Мальсибер не выглядел, но ведь их род из римлян — его мать была итальянкой, а значит, южной крови в нём немало. Впрочем, даже если так, то зачем тащить их в дом и, что намного интереснее, почему вдруг и Нарцисса, и Люциус поддержали такой каприз?

Очень странно.

Разумеется, они оба могли отказать Беллатрикс просто для того, чтобы подчеркнуть свой не слишком-то очевидный в последнее время статус хозяев этого дома и поставить её на место — это он бы вполне понял. Ну а если дело ещё в чём-то? Допустим, Люциус после возвращения из Азкабана вообще едва выносил невестку, а уж после того, как Лорд лишил его ещё и палочки, крайне болезненно воспринимал любые указания на его безрадостное положение. Должно быть, поэтому он и не упустил случая продемонстрировать власть там, где ещё был на это способен, но Нарцисса? Она ведь тоже поддержала мужа, пойдя против сестры. Впрочем… Если выводы Родольфуса были верны, его зятю в браке повезло гораздо больше, нежели ему самому, и они с женой действительно любили друг друга. В этом случае Нарцисса просто не могла не поддержать его в этом споре.

Вопрос в том, к кому прежде пришла Беллатрикс — Родольфус был уверен, что не к зятю. Ну а если так, то у Нарциссы была другая причина отказать сестре, и ему хотелось знать, какая.

Он вылез и ванной, оделся и только тут понял, что страшно голоден. В этом не было ничего странного: он ведь в своих поисках пропустил и обед, и ужин, да и сил потратил много. Можно было вызвать эльфа, но Родольфус решил пройтись до кухни, заодно заглянуть к Мальсиберу и, если выйдет, посмотреть сквозь стену, что там у него творится.

Малфой-мэнор спал — Родольфус не спеша шёл по тёмным коридорам, тихо ступая своими мягкими кожаными туфлями по идеально сложенному паркету. В глубине души он сочувствовал Малфоям и благодарил богов и Мерлина за то, что Лорд избрал своей — и их всеобщей — резиденцией именно их дом, а не Лестрейндж-холл, хотя последнее бы было удобнее: тот был больше и стоял куда уединённее. Как удачно, что в момент его возрождения они все сидели в Азкабане, а затем Милорду уже не хотелось ничего менять! Нет, определённо, терпеть всё это в своём доме было бы невыносимо. Родольфус чётко это понимал и последнее, что собирался делать — умножать страдания хозяев неуместными требованиями.

Хотя, конечно, оборотни в доме… Его передёрнуло. Чувства Беллатрикс были вполне объяснимы, тем более что для неё эта тема вообще стала особенно болезненной с тех пор, как Нимфадора Тонкс вдруг вышла замуж за этого Люпина. Тоже оборотня. Да уж, получить такого зятя... ведь если у них будут дети, Беллатрикс окажется двоюродной бабкой полуоборотня. Вполне понятно, почему выходка Мальсибера должна была её взбесить. Так для чего он всё-таки это сделал?

Родольфус свернул по коридору и, дойдя до комнаты Мальсибера, предпринял самое простое: сделал стену комнаты прозрачной. Чар на той не оказалось, и Родольфус увидел освещённую лишь горящим камином комнату с тремя кроватями, обитатели которых заставили его высоко вскинуть брови.

Против ожидания, мужчин за стенкой было двое, а лежащей на кровати у окна девушке, похоже, даже не исполнилось семнадцати. А ещё она была больна — очевидно, поражена каким-то заклинанием, почти уничтожившей нижнюю левую часть её лица. Так что на любовницу она никак не походила — предпочтения у всех, бесспорно, бывают разные, но уж очень это не вязалось с Мальсибером.

Но тогда кто она ему? И кто этот мужчина? Впрочем, эти волосы Родольфус, похоже, видел — слишком уж приметные. Если он не ошибается, это адъютант Грейбека — и какого Мерлина понадобилось от него Мальсиберу? И что это за девица? Вроде экспериментаторства за Мальсибером не водилось… хотя Мордред его знает. Нет, определённо, Родольфус был обязан выяснить, в чём дело — может статься, что новая компания Рабастана ещё хуже прежней: прежние хотя бы туповаты и уж точно не привыкли лезть в чужие дела.

Вернув стене прежний облик, Родольфус спустился на кухню и, подвесив по потолком светящуюся сферу, огляделся. Вопреки сложившемуся о нём мнению, он ценил вкус еды, просто пища ему нравилась простая и по минимуму обработанная — жареные на огне рыба или мясо с каплей соли с перцем, свежевыпеченный хлеб, овощи… Соусы он недолюбливал: они забивали настоящий вкус еды, а Родольфус любил именно его, а не неуёмную фантазию повара. Сейчас ему повезло: в холодном шкафу обнаружилась запечённая курица, и он, оторвав ножку, положил её на тарелку рядом с отрезанным от утреннего хлеба куском и, налив в стакан простой воды, с удовольствием приступил к неспешной трапезе, обдумывая, чем займётся завтра. Продолжить искать кольцо или разобраться сперва с оборотнями? Первый вариант был соблазнителен тем, что Родольфус был абсолютно уверен насчёт поведения жены — она не успокоится, и спокойной жизни никому в ближайшие дни не будет. Но второй был актуальнее — значит, придётся потерпеть её истерики… и, возможно, ещё раз сыграть в покер.

Скандал начался уже за завтраком: Беллатрикс явилась раньше всех, и, едва в столовую вошёл — одним из последних — сонный Мальсибер, демонстративно поднялась.

— Я не буду сидеть за одним столом с тем, кто якшается со всякой падалью, — заявила она.

Нарцисса сдержанно вздохнула, но не стала говорить ни слова, Люциус недовольно сжал губы — и Родольфус, видя заинтересованные взгляды остальных, решил вмешаться:

— Я велю принести завтрак к тебе в комнату, дорогая, — сказал он невозмутимо и, щелчком пальцев вызвав эльфа, отдал соответствующее распоряжение.

Беллатрикс метнула в его сторону возмущённый взгляд и поинтересовалась, оглядывая остальных сидящих:

— Я так понимаю, остальных всё устраивает?

— Они нам союзники, — сказал Родольфус примирительно. — Я не думаю, что кто-нибудь из нас готов оспаривать решение Повелителя.

— Это значит, что их надо тащить в дом?! — зло спросила Беллатрикс.

— Это значит, что их можно приглашать к себе, — подчёркнуто мирно произнёс Родольфус. — Если уж Милорд не видит ничего зазорного в том, чтобы принимать Грейбека, нам ли воротить лицо?

— Принимать — одно! — не желала она сдаваться. — Но не жить же с ними под одной крышей!

— Если чуть расширить понятие «дома» и считать им всё поместье, а не только это здание, — Родольфус сделал неопределённый жест, — то вполне можно считать, что мы и так делим с ними дом.

На протяжении всего этого диалога Мальсибер стоял возле своего места, не садясь, и лишь только теперь, с огромной признательностью поглядев на Родольфуса, улыбнулся и сел за стол.

— Они мои гости, — сказал он, твёрдо поглядев в глаза Беллатрикс и совершенно игнорируя заинтересованные взгляды остальных. — И я признателен Нарциссе и Люциусу за это, — он любезно склонил голову, вызвав этим довольный проблеск в глазах последнего.

Это тоже было интересно. Расчёт или искренность? Что бы ни было, Мальсибер, очевидно, умел делать приятные жесты — Родольфус очень бы хотел знать, насколько те случайны.

— Что же, как угодно, — Беллатрикс вскинула подбородок и гордо вышла из столовой.

— Выигранная битва — ещё не война, — пошутил Мальсибер, когда дверь за ней закрылась.

— Когда как, — возразил Родольфус. — Что вы оба, кстати, делаете вечером? — спросил он, обращаясь к нему и сидящему рядом Эйвери. — Не хотите сыграть в покер?

Эйвери охотно согласился, а Мальсибер помолчал, внимательно изучая лицо Лестрейнджа, а затем ответил:

— Если у меня и не очень долго — буду рад.

— Сразу после ужина? — предложил Родольфус. — Басти, полагаю, тоже будет.

Где он, кстати?

Сам Родольфус порой мог проспать завтрак, но ведь Рабастан всегда вставал на заре. И куда он подевался? Это было необычно, поэтому, поспешно покончив с трапезой, Родольфус первым делом отправился на поиски брата. В комнате и вообще в Малфой-мэноре его не оказалось, и Родольфус, чуть подумав, пошёл в Лестрейндж-холл. Там он Рабастана и нашёл — тот стоял над морем, почти на самом краю обрыва, и вокруг него кружили чайки. Одна из них сидела на его руке, и Родольфус с откровенным удивлением смотрел, как его брат гладит перья у неё на шее и, похоже… разговаривает с ней?

Это что ещё за новости?

Мешать Родольфус не стал, но долго стоял у окна, наблюдая за Рабстаном издали и с удивлением понимая, что, пожалуй, никогда не видел того таким расслабленным и… счастливым. А когда тот, отпустив птиц, вернулся в дом, встретил его со словами:

— Никогда не видел такого. Расскажешь, что ты делал?

— Говорил с ними, — Рабастан, увидев брата, мгновенно напрягся, и Родольфус ощутил досаду. Откуда такая реакция? Он же не нападал — просто задал вполне ожидаемый вопрос.

— Говорил с птицами? — Родольфус постарался вложить в голос побольше доброжелательности. — В каком смысле?

— Просто говорил, — Рабастан сложил на груди руки, обхватив локти ладонями. — А в чём дело?

— Мне интересно, — мягко отозвался Родольфус. — Я действительно не видел такого прежде. Расскажи мне — как ты это делаешь?

— Просто говорю, — недоверчиво на него глядя, повторил Рабастан. — Ничего особенного.

— Говоришь на их языке или на нашем? — попытался навести брата на ответ Родольфус.

— Да по-разному, — тот, кажется, чуть-чуть расслабился — впрочем, рук пока что не разжал.

— Где ты научился? — продолжал расспрашивать Родольфус. Мерлин, словно с нервным пятилеткой говоришь — или с Беллатрикс!

— Да я не учился, — дёрнул Рабастан плечом. — Я всегда умел.

— Всегда?

Как он умудрился проглядеть подобное? Ты, Родольфус, идиот — и ведь так и не узнал бы никогда, что брат твой не так прост и уж точно не пустышка, коей ты всегда его считал. Наблюдательность, говоришь?

— Всегда, — Рабастан опять повёл плечом. — Ну, с детства. Что такого?

— Пока не знаю, — Родольфус ободряюще ему улыбнулся и предложил: — Выпьешь со мной кофе?

— Лучше чай, — возразил Рабастан. — Кофе я не пью. Не люблю.

Ещё один сюрприз. Родольфус, ты вообще хоть что-нибудь о Рабастане знаешь?

— Чай так чай, — согласился Родольфус. Отдав вызванному эльфу соответствующие распоряжения, он неспешно двинулся в столовую, краем глаза наблюдая за шедшим рядом братом. — Расскажи мне, — попросил он, когда они уселись за традиционно голым столом: скатертей в их доме не признавали и стелили только на большие праздники во время приёмов.

— Рассказать что? — буркнул Рабастан, глядя в окно.

Родольфус искренне не мог понять, почему тот сейчас словно защищается от него — он ведь вовсе не выказывал никакой агрессии — напротив, едва ли не впервые в жизни был по-настоящему заинтересован действиями брата.

— Про птиц, — мирно отозвался Родольфус. — Они ведь тебя слушают и понимают, верно?

— Да, — Рабастан снова обхватил себя руками. Да в чём дело?

— Басти, мне действительно интересно, — почти ласково проговорил Родольфус. — Ты, оказывается, умеешь делать удивительные вещи, а я и не видел никогда. Мне немного досадно.

— Что я так умею, а ты нет? — тут же ощетинился Рабастан.

Мерлин.

И, пожалуй, даже Мордред.

— Нет, — Родольфус тихо рассмеялся. — Что ты так умеешь, а я знать не знал. Обнаружить, что ты не замечал то, что происходит у тебя под носом, неприятно. Я ведь всегда себя считал очень наблюдательным, — в его голосе звучала откровенная ирония. — А тут вдруг такой провал.

— Тебе просто было наплевать, — Рабастан, наконец, посмотрел на него и тоже усмехнулся.

— Даже если так — это не оправдание, — продолжал иронизировать Родольфус. — Я-то ведь всегда был убеждён, что знаю всё, что происходит в нашем доме. И проглядел самое интересное. Досадно, не находишь?

— Да что тут интересного? — губы Рабастана дрогнули, но в улыбку пока не сложились. — Птицы и птицы. Мне спокойно с ними — вот и всё.

— Это замечательно, — кивнул Родольфус. — Что ты с ними делаешь?

— Да что захочу… говорю, — начал было Рабастан, но тут же оборвал сам себя, и Родольфус, махнув рукой на попытку понять причину его странного поведения, просто попытался брата подбодрить:

— Я не очень представляю, как можно разговаривать с птицами, — сказал он. — Они ведь не разумны — в обычном понимании.

— Ну и что? — пожал плечами Рабастан. — Я же с ними не высшую трансфигурацию обсуждаю. Просто… я не знаю, — начал раздражаться он. — Мысли, ощущения… да какая разница-то!

— Я смотрел на вас, — не стал настаивать Родольфус. — Ты им словно бы велел в какой-то момент улетать, и они послушались. Так?

— Они просто улетели, — Рабастан опять замкнулся и, обняв себя руками, отвёл взгляд.

— А мне кажется, что ты им приказал, — попытался, хоть и очень мягко, настоять Родольфус. — Или попросил — не знаю. Ты мне не расскажешь, как ты это сделал?

— Просто сделал, — дёрнул головой Рабастан. И вдруг отчеканил с совершенно непонятной злостью: — И я не хочу тебя учить.

Вон в чём дело. Что же, нежелание терять свою единственную уникальность Родольфус понимал и не собирался на неё претендовать. Но, похоже, доказать это Рабастану будет не так просто.

— Я и не прошу, — сказал он как можно искреннее.

Рабастан глянул на него недоверчиво и буркнул:

— Вот и хорошо. Потому что я не стану. И рассказывать не буду.

— Почему ты злишься? — прямо спросил Родольфус. Птицы птицами, но прежде всего он хотел понять брата.

— Потому что я тебя знаю, — Рабастан сжал губы. — Если ты его-то хочешь — ты продавишь. А я не хочу воевать ими!

Воевать?

Ах, какой же ты болван, Родольфус! Уникальность, значит?

— Понимаю, — сказал он негромко.

— Нет, не понимаешь! — вдруг взорвался Рабастан. — Лорд наверняка придумает, как их использовать, а я не хочу их убивать! И ими тоже! — он сжал кулаки и стукнул ими по столу.

— Басти, я понимаю, — повторил Родольфус. — Я не собираюсь извещать об этом Лорда. Мы с тобой не в той ситуации, чтобы привлекать к себе его излишнее внимание, не находишь?

— Да, наверное, — помолчав, сказал Рабастан, остывая. Затем налил себе чая, плеснул в чашку молока, добавил сахара, выпил, и только потом сказал уже почти спокойно: — Даже если бы я и хотел — я не знаю, чему там учить. Я просто понимаю их, а они меня. И всё.

— Скажи, знали ли родители? — спросил Родольфус.

— Вряд ли, — равнодушно отозвался Рабастан. — Я им не рассказывал, а они ни разу не спросили.

— Почему не рассказывал? — Родольфус отпил кофе.

— Зачем? — Рабастан пожал плечами.

Они замолчали. Рабастан вновь налил себе чай и выпил его очень медленно и не отрываясь от чашки — а потом, вернув её на стол, сказал:

— Я, наверное, рехнулся бы в Азкабане, если бы не птицы. Чайки. Там попадались мелкие — некоторые из них проходили сквозь решётку. Я кормил их, и мы разговаривали… они были тёплыми и не боялись дементоров. Ты знал, что птицы не боятся их? — нервно спросил он.

— Я слышал, что они вообще куда слабее воздействуют на животных, — осторожно проговорил Родольфус.

— Мне порой казалось, что дементоры их не видят, — Рабастан взял чайную ложку и повертел её в руках. — Может быть, казалось… но они даже не всегда улетали при их приближении. Чайки, в смысле. Они были… понимаешь, ты спросил, что я чувствую… или как я говорю — не важно, — сбивчиво заговорил он. — Понимаешь, птицам всё равно, что ты делал раньше — важно только то, что ты хочешь сделать с ними сейчас. И они не могут причинить вреда по-настоящему — разве что убить, но ведь это каждый может.

— Каждый? — нахмурился Родольфус.

— Ну конечно, — Рабастан положил ложку и, оторвав кусочек хлеба, принялся скатывать из него шарик. — Убивать же просто, — он одним ударом запустил шарик в камин и тут же принялся катать следующий.

— В целом, да, несложно, — согласился с ним Родольфус.

Они снова замолчали, на сей раз надолго. Рабастан катал хлебные шарики и кидал их в пламя, а Родольфус просто наблюдал за ним и думал, где же он читал о чём-то схожем. Давным-давно ему точно попадалась какая-то книга…

— Что ты так глядишь? — наконец, спросил Рабастан.

— Думаю, — откликнулся Родольфус. — О тебе.

— И как? — усмехнулся Рабастан.

— Непривычно, — отшутился Родольфус. — Какие планы на вечер?

— Спрятаться куда-нибудь подальше, — хмыкнул Рабастан. — От Беллы. Тебя не было вчера, и ты многое пропустил.

— Мне досталось сольное выступление, — улыбнулся Родольфус. — Ночью. Ну и за завтраком — но уже для всех. А он, значит, притащил их вчера днём?

— Под вечер, — оживился Рабастан. — Я думал, она разнесёт весь дом… особенно когда Цисса вдруг упёрлась.

— Да, могу представить, — улыбка Родольфуса приобрела оттенок насмешки. — Почему вдруг, кстати, Цисса так решила, не знаешь?

— Видимо, Мальсибер оказался убедительнее Беллы, — хмыкнул Рабастан. — Странно, да?

Они рассмеялись, и Родольфус продолжил:

— Честно говоря, я собираюсь посмотреть на гостей Мальсибера — сегодня вечером за покером. Я пообещал, что ты присоединишься — я был прав?

— Пойдём, — легко согласился Рабастан. — Думаешь, они там будут?

— Полагаю, да, — без малейших сомнений ответил Родольфус.

— Проверим, — сказал Рабастан и налил себе ещё чая.

* * *

— Вы не будете против, если мы сегодня вечером сыграем здесь в покер?

Скабиор, как раз закончивший менять Гвеннит повязку и едва открывший было книгу, которую собирался почитать ей вслух, удивлённо глянул на вернувшегося с завтрака Мальсибера. Ишь, ещё и поднос притащил... Но похоже, роль благодетеля этому хлыщу поднадоела, и он решил слегка поиздеваться. Ладно…

— Будем, — нагло отозвался Скабиор. Гвеннит посмотрела на него испуганно и сжала его руку, но он сделал вид, что ничего не замечает. — Вы ведь нас позвали, чтобы позаботиться о ней? — спросил он с вызовом. — Вам не кажется, что это странный способ?

— Мы поставим заглушающее и закроем свет, — возразил Мальсибер. — Можно временную стену трансфигурировать… мы вас не побеспокоим.

— Вы спросили — я ответил, — отрезал Скабиор и демонстративно отвернулся к Гвеннит — а поскольку так Мальсибер не видел его лица, улыбнулся и подмигнул ей.

— Что ж, наверное, вы правы, — неожиданно согласился Мальсибер. — Извините, — опустив поднос на стол, он взял свою книгу и, улёгшись на кровать, погрузился в чтение.

Ну уж нет, так не пойдёт. Это как же надо презирать его, чтобы даже не обидеться на откровенное нахальство?

— Хотя это ваша комната, — сказал после некоторого молчания Скабиор. — Вы нас приютили, — добавил он кротко, — и не нам ставить условия.

— Я действительно не хочу вас беспокоить, — отозвался Мальсибер. — Думаю, вам лучше знать, что потревожит вашу дочь, а что нет. Я ещё и потому спросил, — продолжал он, отложив книгу, — что, возможно, вы бы сами к нам присоединились. Вы играете в покер?

О да. Скабиор играл — и имел обыкновение выигрывать, не надеясь на удачу.

Ну а что… отличный шанс обвести богатеньких ублюдков вокруг пальца и подзаработать.

— Играю, — он опять увидел тревогу в глазах Гвеннит и, ещё раз подмигнув ей, сказал извиняющимся тоном: — Вообще, думаю, что вы её не потревожите. Если в самом деле выставить и стену, и чары… я, пожалуй, был не прав.

— Значит, вы не против? — улыбнулся ему Мальсибер.

— В самом деле — комната-то ваша, — всё-таки не удержался от укола Скабиор. — Я…

— А дочь — ваша, — Мальсибер сел и попытался объясниться. — Я ушёл бы поиграть к друзьям, но не хочу надолго уходить сейчас. Но и отказывать тому, кто пригласил, не хочу тоже.

Скабиор заколебался, однако любопытство почти сразу же взяло вверх — это кому же так не хочет отказывать Пожиратель Смерти? Неужели Лорду? Эта мысль показалась Скабиору абсурдной — но, с другой стороны, что он о нём знает? Мало ли. Хотя, скорее, речь идёт о ком-то из хозяев дома, сообразил он тут же. Пожалуй, будет любопытно поглядеть на них вблизи…

— Гвен даёт понять, что мы не помешаем, — мирно сказал Скабиор. — Я бы в самом деле к вам присоединился — если ставка подходящая.

— Мы играем больше для развлечения, так что ставка может быть любой, — улыбнулся Мальсибер. — Сикль, к примеру, подойдёт?

— Вполне, — Скабиор сдержал ухмылку.

Лучше б галлеон, конечно, но и так неплохо. Если повезёт, он сегодня выиграет сотню или даже две.

Лестрейнджи?

Четвёртого игрока Скабиор не знал — имя Эйвери ему ни о чём не сказало — а вот Лестрейнджей узнал даже до того, как тех представили. Да, теперь он понимал, почему Мальсибер не хотел отказывать им — он бы тоже не рискнул. И потом, ведь не просто так же, вопреки его ожиданиям, мадам Лестрейндж в этой комнате не появлялась — вероятно, муженёк её приструнил. Потому что, говоря откровенно, Скабиор её ждал — ждал, готовился и понимал, что, на самом деле, ничего не сможет ей противопоставить.

Что же — будет славно обыграть их. Всех и каждого. Начнём, пожалуй…

Впрочем, нет — не сразу. Он был убеждён, что люди превосходно раскрываются за картами — главное, знать, куда и как смотреть. А он знал, и за пару первых партий успел составить себе некоторое представление о своих партнёрах. Обыграть Мальсибера ему казалось совсем лёгким — тот, похоже, не особенно умел следить за картами, а его подвижное лицо читалось, словно книга: к концу первой партии Скабиор уже знал, что при удачном раскладе в уголках глаз Мальсибера проявляются морщинки, а губы чуть подрагивают, сдерживая улыбку. И ещё он понял, что того интересует процесс, а не результат. Проигрыш — похоже, вполне привычный — Мальсибера не задевал, и Скабиору стало даже чуть досадно от мысли, что он не сумеет уязвить его подобным образом. С другой стороны, объективно это было хорошо: в конце концов, его целью вовсе не было вывести Мальсибера из себя.

Не сейчас, по крайней мере.

Эйвери считал отлично и, похоже, на память тоже не жаловался — только вот играть не умел. Его худощавое лицо Скабиор читал не хуже, чем Мальсибера — признаки удачи-неудачи были иными, но определить их особого труда не составляло. Блефовать он не умел и вообще играл предельно серьёзно и честно — в общем, скучно… и как раз так, как надо, чтобы оказаться в дураках.

Отлично.

А вот Лестрейнджи показались Скабиору куда интереснее. Младший был азартен, а ещё глядел на него настолько свысока, что Скабиор едва не облизнулся от предвкушения. Вот кого он с огромным удовольствием посадит в лужу под конец игры. Да, приятель, этой ночью ты останешься без кната, и отдашь немного своего золотишка паршивому оборотню. И будешь жить дальше с таким вот неприятным воспоминанием.

А вот старший — старший был везунчиком. Скабиору доводилось прежде встречать таких: тузы будто прилипали к рукам, и он прекрасно знал, что соревноваться с такой удачей бессмысленно — никакая подтасовка ничего здесь не меняла. Впрочем, изредка их удача промахивалась, и как сладко было подловить такой момент! Да, вот с ним тягаться будет интересно — тем более что если по лицу его брата Скабиор мог разглядеть многое, то здесь в наличии было то самое классическое «покерное лицо» безо всякого выражения вообще.

Что ж, отлично.

Поиграем.

Вечер вышел любопытным. Скабиор выигрывал — не постоянно, но неуклонно, и заодно приходил к мысли о том, что разгромно обыграть младшего Лестрейнджа будет неразумно и, возможно, попросту опасно. Тот был вспыльчив и игру воспринимал серьёзно — Мерлин знает, что он сделает, оказавшись в слишком глубокой луже. Вдруг возьмёт и заавадит — с него станется. Брат его не станет мараться, остальные явно тоже — а вот этот может. Запросто. Нет, как бы ни хотелось Скабиору утереть им всем нос, он решил поостеречься — его жизнь стоила дороже кратковременного триумфа.

И потом, старший Лестрейндж… Под его взглядом волоски на затылке Скабиора тревожно топорщились, несмотря на то, что в льдисто-серых глазах Родольфуса не было ни намёка на агрессию или презрение. В них вообще ничего не было, кроме ровного внимания — так же, как и в голосе не звучало ничего, кроме доброжелательности.

И когда он вдруг спросил Скабиора:

— Что случилось с вашей дочерью? — тот так удивился, что ответил, не успев подумать:

— Не ваше дело.

И только потом испугался — по-настоящему. Потому что это был Родольфус Лестрейндж, и он вряд ли склонен был терпеть подобные ответы от таких, как Скабиор. Испугался — и немедленно разозлился на себя за это. Как же он их ненавидел — всех! За этот страх, за то, как они все смотрели на таких, как он, за…

— Справедливо, — отозвался, между тем, Родольфус и умолк, снова уставясь в свои карты. Вот о чём он сейчас думает?

Родольфус же размышлял о том, что они сидят здесь уже третий час, а он так и не приблизился к разгадке того, что же связывает Мальсибера с этой двоицей. Потому что связь была — он почти уверился в этом, наблюдая, как искусно и нахально шулерит этот Скабиор. Значит, знает, что, поймай кто за руку, его здесь прикроют. Ну и раз Мальсибер ему это позволял — потому что быть не может, чтобы он не замечал того, что увидел сам Родольфус — значит, полагает это допустимым. Нет, конечно, ни они, ни Эйвери не обеднеют — сколько они проиграли, по полсотни? Мелочь, не заслуживающая внимания. Он легко отдал бы в десять раз больше, чтобы разгадать интересующую его загадку. Та манера, в которой Скабиор ответил на его вопрос, только подтверждала то, что он уже и так успел понять — ну не на Грейбека же тот надеется, в самом деле. Значит, на Мальсибера — но, Мерлинова борода, почему?!

Рабастан, ругнувшись, сбросил карты, с досадой откинулся на спинку стула и выпалил:

— Хватит. Надоело!

Родольфус бросил несколько демонстративный взгляд на часы и решил его поддержать:

— В самом деле. Скоро полночь — я бы предложил закончить.

Они попрощались, и Родольфус отправился провожать откровенно раздосадованного и почти взбешённого брата.

— Басти, что ты злишься? — спросил он, едва они закрыли за собой дверь его комнаты.

— Проиграть — кому?! — Рабастан с размаха пнул носком ботинка ножку кровати. — Оборотню! Как?!

— Если я тебе скажу, что ты, похоже, проиграл профессиональному шулеру, тебе станет легче? — спросил Родольфус, загораживая собой, на всякий случай, дверь. И был прав — ибо Рабастан, на секунду замерев, рванулся к ней, наткнулся на Родольфуса и чуть не накинулся на него:

— Ты знал?! Знал, что он творит — и не сказал?!

— Зачем? — посмеиваясь, спросил Родольфус. — Что ты, обеднел от полусотни галлеонов? А ему приятно.

— Что? — Рабастан так обалдел, что даже перестал кричать.

— Я спросил: тебе жалко… сколько там ты проиграл? Галлеонов пятьдесят?

— Шестьдесят четыре, — механически ответил Рабастан.

— Ну вот — тебе жалко шестидесяти четырёх галлеонов? — Родольфус приобнял его за плечи и повёл к креслу. — Сходи завтра в Гринготтс, если у тебя закончились наличные.

— Да при чём здесь… Руди, ты что несёшь?! — Рабастан остановился и, развернувшись лицом к брату, увидел в его глазах смех.

— Тебя… хотя даже нас с тобой, в каком-то смысле, обыграл профессионал, — сказал Родольфус, посмеиваясь. — Оборотень он или ещё кто — неважно. Проиграть профессионалу если и обидно, то не оскорбительно — сказать по правде, этот проигрыш меня интересует в последнюю очередь.

— Тебе что, правда всё равно? — недоверчиво спросил Рабастан. — Что нас… ладно — раз ты знал — меня обвёл вокруг пальца какой-то оборотень! Или дело в том, что именно меня? — начал заводиться он.

— Ох, Басти, — Родольфус вздохнул. — Ты же не легиллимент — разумеется, ты ничего не увидел. И нет, дело не в том, что именно тебя, — добавил он терпеливо. — Дело в том, что имя проигравшего в данном случае вообще не имеет значения.

— А что имеет? — к некоторому удивлению Родольфуса, неожиданно легко отступился Рабастан.

— Важно то, что он вообще сегодня был за столом — а главное, что он вообще делает у твоего приятеля в комнате. Я надеялся найти ответ, но не нашёл. Хотя и посмотрел кое-что — правда, неглубоко. Чтобы он не заметил.

— Ты влез к нему в голову? — с любопытством спросил Рабастан, садясь, наконец, в кресло и вытягивая ноги к растопленному камину.

— Слегка, — Родольфус сел в соседнее кресло.

— И что там? — глаза Рабастана сверкнули.

— Там… довольно странно, — Родольфус вдруг подумал, как забавно будет всё же сделать из Рабастана, в некотором роде, шпиона — только не Дамблдора, а его собственного. В самом деле — и ему занятие, и шансов разузнать, что это за оборотни, у Рабастана явно больше. Видно, на роду ему написано шпионить — хорошо хоть не сказано, на кого именно.

— Ты расскажешь? — просяще проговорил Рабастан.

— Расскажу, — пообещал Родольфус. — Я так понял, что они знакомы пару дней, и наш общий друг, что называется, сходу просто взял и поселил их у себя.

— Зачем? — изумление на лице Рабастана позабавило Родольфуса.

— Понятия не имею, — искренне признался он. — По тому, что я увидел, получается, что он просто пожалел его дочь.

— Пожалел? Мальсибер? — Рабастан недоверчиво рассмеялся. — Оборотня? Руди…

— Я тебе сказал, что я увидел. Я сам полагаю, что это далеко не всё и, на самом деле, есть какая-то другая причина.

— Есть, конечно! — безапелляционно воскликнул Рабастан.

— Вот и разузнай её, — предложил Родольфус. — Вы приятельствуете — тебе он, вероятно, скажет.

— А ты сам не можешь… посмотреть? — спросил Рабастан. — У него?

— А вот влезть в голову Мальсиберу я не могу, — развёл руками Родольфус. — Я не знаю, кто из нас бы выиграл в серьёзной ментальной дуэли, но так просто я в неё не попаду. Я уже пробовал, и делать это второй раз будет объявлением войны, которая в мои планы не входит.

— Ты не можешь? — недоверчиво спросил Рабастан, и Родольфус с некоторым удивлением понял, что его брат, похоже, искренне считает его почти всесильным.

— Нет, конечно, — покачал он головой. — Басти, я тебя предупреждал: он блестящий менталист. Был бы он сильнее — я сказал бы, что он лучший, ну а так — просто один из. И тягаться с ним из любопытства я не стану. Но мне нужно знать, зачем ему понадобились эти оборотни, — он слегка подался к брату. — Ни в какую неожиданную жалость я не верю — это бред, конечно. Ты поможешь мне?

— Попробую, — Рабастан заулыбался.

— Попробуй, — серьёзно сказал Родольфус. — Если не получится — не страшно, но вот если выйдет, — он едва заметно улыбнулся, — будет замечательно.

— Я постараюсь, — азартно пообещал Рабастан.

Спать Родольфус ложился в превосходном настроении. Даже если Рабастан ничего не узнает, он, по крайней мере, будет занят делом — причём таким, о котором не опасно рассказать хоть самому Повелителю. Да что Лорду — даже Беллатрикс!

А уж если разузнает, то выйдет убить двух волков разом.

И может, даже не иносказательно.

К своему второму визиту в Литтл Хэнглтон Родольфус подготовился куда тщательнее, да и внешность выбрал чуть презентабельнее, хоть и не слишком приметную. Изучив карту деревни, он, по некоторому размышлению, решил начать с местного бара — где ещё, как не в баре, наберётся много народу и сплетен. Надо было только придумать собственную легенду, потому что молча, конечно, сидеть можно, но не в случае, когда хочешь что-нибудь узнать. Поскольку Родольфус из всех маггловских городов представлял себе хоть как-то только Лондон, его жителем он и решил представиться. В качестве занятия он, после долгих размышлений, решил выбрать коллекционирование — этим, если вдруг понадобится, будет просто объяснить свой интерес к старым украшениям: должен же он отыскать кольцо! Если его нашёл кто-нибудь из местных жителей, он отыщет это в их сознании — самое забавное, что в этом случае он ведь даже и закон не нарушит, ибо тот не запрещал применять легиллименцию к магглам. Вот накладывать Империо нельзя, но это и не потребуется — если что, хватит и Конфундуса.

Хотя какое дело Родольфусу Лестрейнджу до законов?

Мысль эта была вовсе не радостной. Неожиданная вседозволенность — вернее, неподсудность действующим законам — которую после захвата власти обрели все те, кто был отмечен Меткой, представлялась Родольфусу и неправильной, и вредной. Он считал законы вещью не просто нужной, а необходимой, и выводить из-под их действия немаленькую группу людей означало, в сущности, уничтожать саму их идею. Следовало тогда уж, на его взгляд, эти законы поменять, зафиксировав исключительное положение некоей группы людей — но, конечно же, так сделать было невозможно. Это Лестрейндж тоже понимал, поэтому, будь его воля, обязал бы всех поголовно следовать хоть каким-то правилам. Но подобные идеи были среди его товарищей более чем непопулярны — собственно, отчасти с ним был согласен Яксли и, к вящему удивлению Родольфуса, МакНейр. Остальные же, когда Родольфус высказывался подобным образом, или хохотали, или просто выразительно стучали пальцем по виску, и он почти сразу прекратил такие разговоры. Зачем? Если его всё равно не слышат.

Иногда его товарищи напоминали ему вырвавшихся из-под родительского надзора подростков, с радостью дурачащихся и порой крушащих всё вокруг — ну а чем иным были, в сущности, их погромы? Нет, конечно, в них был смысл, но всё то же самое вполне можно было бы сделать куда быстрее, спокойнее и меньшими силами, если, разумеется, воспринимать это как работу, а не идиотское развлечение. Но кого интересовало его мнение, когда их жизнь вообще чем дальше, тем больше напоминала какой-то абсурдный кошмар?

Мысли эти были сейчас совершенно неуместны, и Родольфус, аппарировав на развалины старинного волшебного дома, найденного в прошлый раз, заставил себя встряхнуться и направился прямо к улице, которую, ещё раз сверившись с картой, счёл центральной. Там был бар с претенциозным названием «Драконий лук», на который Лестрейндж возлагал определённые надежды.

Вывеска заставила его слегка фыркнуть: на ней был изображён валлийский дракон дикого красного цвета, да ещё и с охапкой лука-порея в лапах. Странно, что туда ещё нарциссы не добавили⁽¹⁾, насмешливо подумал Родольфус, толкая наполовину застеклённую дверь.

В нос ему ударил запах… он не сразу понял, чего именно — похоже, это был табак, правда, отвратительно вонючий, от которого у Родольфуса мгновенно защипало глаза и запершило в горле. Да он задохнётся здесь! Надо будет в следующий раз поискать какие-нибудь чары вроде головного пузыря, но позволяющие нормально слышать и разговаривать, а пока придётся потерпеть. В конце концов, магглы же сидят здесь — значит, эта вонь не сможет ему навредить, а остальное не так важно. Прищурившись и потирая глаза, Родольфус спустился по трём ступенькам и огляделся.

Людей было много, и почти все столики были уже заняты. Это было хорошо: значит, место популярное и он сможет изучить здесь многих… надо только как-то помечать их на будущее, потому что запомнить столько магглов Родольфус вряд ли сможет. Надо бы присесть где-нибудь и заняться делом — но для начала, конечно, заказать чего-нибудь. С чем здесь можно долго сидеть, не вызывая подозрения? Отвлекающие чары он, конечно, применить не забудет, но совсем исчезнуть из их поля зрения не получится.

Ещё раз оглядевшись, Родольфус с изумлением увидел закреплённый под потолком ящик, на передней поверхности которого… двигалась картинка. И не просто двигалась, но и звучала — только он не очень понимал, о чём шла речь. Человек, наверное, двадцать бегали по зелёному травяному полю, а взволнованный мужской голос комментировал их перемещения — в целом, всё это напоминало спортивный матч, только этот спорт был Лестрейнджу незнаком. Что ж, похоже, в этом ему тоже сегодня предстоит разобраться.

За стойкой обнаружилась высокая темноволосая женщина лет тридцати пяти — она ловко протирала стаканы и перекидывалась шутками с посетителями. Родольфус приблизился, достал из кармана заблаговременно обмененные в Гринготтсе маггловские деньги (бумажные!! У них даже деньги не настоящие!) и вежливо произнёс:

— Добрый вечер.

Женщина окинула его коротким быстрым взглядом — не знай Родольфус, что магглы не бывают легиллиментами, он бы мог поклясться, что она воспользовалась этими чарами — и мгновенно вынесла вердикт:

— Проездом у нас?

— Да, — что ж, это было ожидаемо.

— И куда направляетесь? — спросила она весело.

— Просто путешествую, — слегка улыбнулся он. — Поесть у вас можно?

— Можно и поесть, — она взяла с прилавка плотный лист и протянула его Родольфусу. Тому потребовалось определённое усилие, чтобы удержать лицо, когда его пальцы вновь коснулись того непонятного мёртвого материала, но он просто опустил глаза и вчитался в незнакомые названия. К счастью, рядом с многими из них были и картинки, вероятно, изображающие обозначенное блюдо — правда, напечатаны они были ужасно и составить представление о том, что он получит, у Родольфуса не вышло.

Впрочем, какая ему разница? Он ведь не собирается здесь есть, так не всё равно ли, что заказывать?

— Вот это, пожалуйста, — ткнул он наугад в одно из блюд.

— Пить что будете? — кивнув, поинтересовалась женщина. У неё были яркие тёмные глаза и накрашенный коричневой помадой рот — Родольфус с некоторым недоумением отметил это и подумал, что не понимает, что же он символизирует. Розовый или красный на женских губах — это понятно, но коричневый? Шоколад? Может, это намёк на сладость? Впрочем, ей вполне подходило, хотя и выглядело очень странно. Магглы…

— Виски, — да, пожалуй, виски он попробует. В конце концов, вряд ли это будет хуже, чем то пойло, что ему доводилось пробовать в юности в гостиной Слизерина.

— Какой именно?

Мордред. Что, у них он тоже разный? Надо было что-нибудь ответить, и Родольфус сказал наугад:

— Пожёстче что-нибудь.

Она снова оглядела его, пристально и остро, и предложила:

— Гленливет?

— Да, пожалуй, — с умным видом кивнул Лестрейндж, придвигая к ней красно-пурпурную бумажку с изображением двух мужчин.⁽²⁾

— Содовая? Лёд?

— Нет, — подумав, отказался Родольфус. Что такое «содовая», он не знал, но если это вода с содой, то даже знать не хотел, для чего они ему могут понадобиться — ну а класть лёд в виски просто не любил. Зачем разбавлять вкус?

— Присаживайтесь — я вам принесу, — сказала женщина, и Родольфус, оглядевшись и не обнаружив свободных мест, присел у стойки, решив самостоятельно позаботиться о столике. Почти сразу пара ощутимо подвыпивших магглов срочно ощутила настоятельную необходимость вернуться домой и начала выбираться из-за столика в углу — а Родольфус тем временем разглядывал остальной зал.

Что же… если не брать в расчёт омерзительный дым, от которого у него постоянно першило в горле, и тот непонятный ящик под потолком, этот бар выглядел как смесь «Дырявого котла» и той дыры, которую держал братец Дамблдора. Грязновато — но с другой стороны, бар есть бар. Честно говоря, даже в «Котле» пол бывал немногим чище, а ведь магглы не волшебники и должны всё убирать руками. Конечно, к вечеру в таком месте будет бардак. Что ж… начнём, пожалуй, с неожиданных смертей или болезней — посмотрим, бывало ли здесь такое. Даже удачно, что они все здесь изрядно пьяны и увлечены картинками в том ящике — так проще работать даже с волшебниками.

Зал вдруг взорвался радостными воплями. Судя по тому, что мужской голос из ящика несколько раз радостно и возбуждённо повторил слово «гол», та спортивная команда, чьи болельщики здесь собрались, достигла своей цели — только он не мог понять, промежуточной или конечной. Впрочем, это его занимало мало. Он последовательно обследовал сознания сидящих в зале, тщательно запоминая их лица: по некоторому размышлению он решил, что метить магглов неразумно — Мордред знает, не попадётся ли кто из них случайно на глаза какому-нибудь любопытному волшебнику. В конце концов, их здесь не так много — несколько десятков лиц он в состоянии запомнить.

— А вы, я смотрю, не болельщик?

Родольфус вздрогнул от неожиданности, секунду или две непонимающе смотрел на возникшую рядом с ним барменшу, а затем перевёл взгляд на поставленную перед ним тарелку с весьма приличных размеров отбивной и жареной картошкой:

— Нет.

— Вообще, или сегодня не ваша команда играет? — поинтересовалась она.

— Вообще, — ответил Родольфус с некоторым раздражением, впрочем, совершенно незаметном в его голосе.

— Ну, тогда я вам сочувствую, — улыбнулась она. — Вероятно, вам тут шумно и ужасно скучно.

— Что вы, — Лестрейндж растянул губы в улыбке. — Я люблю такую атмосферу. Мне в ней лучше думается.

— Виски я сейчас вам принесу, — сказала она и ушла, ловко проскальзывая между довольно плотно стоящими столиками.

Лестрейндж задумчиво оглядел отбивную. Что можно сделать с мясом, кроме как пересушить или недожарить? Вот картошка вызвала у него куда больше опасений: пахло от неё так странно, что Родольфус решил не думать, на чём его жарили. Но вот мясо вызывало определённое доверие — кроме того, он был голоден. В конце концов, для начала он просто попробует, а затем решит.

Мясо оказалось неплохим — не таким, конечно, как следовало бы, но вполне съедобным. А вот виски его огорошил. Сделав глотов, Родольфус покатал напиток на языке, а затем озадаченно проглотил. Если это считается у магглов «жёстким» — он определённо не хотел даже нюхать мягкий вариант. Цитрус и ваниль! В виски! Правда, торфяное послевкусие ему понравилось, но отчётливый привкус ванили, ещё каких-то пряностей и цитрусов вызвал у него стойкую ассоциацию с рождественской выпечкой. Любопытно, что сказал бы Рабастан? Можно же, наверное, купить у них бутылку и проверить. А остатки отдать Роули с компанией — не рассказывая, что это. Хоть брата повеселить — ну и самому развлечься.

Эти мысли слегка отвлекли его от дела — правда, ненадолго. Игра в ящике продолжалась, и Родольфус, медленно жуя баранину, продолжил — раз за разом с досадой убеждаясь, что в очередной маггловской голове нет ровным счётом ничего интересного. Допив виски, он решил, что этот странный привкус стоит приглушить, незаметно плеснул себе в стакан воды из палочки, но она не помогла — и тогда Родольфус, махнув барменше, спросил кофе.

А когда та принесла вполне прилично сваренный напиток, Родольфус заглянул в её сознание — она как раз обернулась к соседнему столику, принимая заказ и перешучиваясь с посетителями. Он не ожидал ничего особенного, и уже почти вышел, как вдруг увидел в её мыслях кольцо.

То самое кольцо с чёрным камнем.

1) Красный дракон, лук-порей и нарцисс — символы Уэльса.

Вернуться к тексту

2) Британская банкнота в 50 фунтов стерлингов.

Вернуться к тексту

— Неплохой прогресс, — сказал целитель, закончив осмотр и обнадёживающе похлопав по руке испуганно глядящую Гвеннит. — Если так пойдёт, полагаю, вы скоро поправитесь. Только обязательно нужно есть. Вот вы же ведь пьёте зелья — чем они отличаются от бульона?

Глаза Гвеннит наполнились слезами, и она вцепилась в руку сидящего рядом Скабиора.

— Мы пытались, — хмуро сказал он. — Её рвёт от любой еды.

— Понимаю, — безрадостно кивнул целитель. Выражение его лица и тон голоса Скабиору не понравились. — Я вам ещё одно зелье выпишу — попробуйте... Это, к сожалению, проблема — такой побочный эффект лечения, но вариантов нет. Поищите что-нибудь, что она любит. Что угодно — тут уже не до полезности. Бульон, яйца, молоко — что угодно. Может, каша жидкая… подумайте.

Скабиор мрачно кивнул.

Что они только ни пробовали! Трижды он варил бульон — из говядины, баранины и курицы, делал некогда любимую Гвеннит жидкую овсянку, приносил сырые яйца… Ничего не получалось — он прекрасно видел, что она старается, но ничего не может с собой сделать. Она плакала — каждый раз, когда снова не могла удержать в себе еду.

А ему становилось страшно. И в такие моменты Скабиор остро ненавидел человека, к которому, по идее, должен был бы ощущать признательность — потому что какого драккла тот попался ему на пути так поздно?! И почему, раз он сумел снять боль, этот хелев волшебник не может унять тошноту? Хоть на время?

И когда Мальсибер, проводив целителя, вернулся в комнату, Скабиор, не выдержав, спросил:

— Что, вы только боль снимать умеете?

— Я ведь не целитель, — возразил тот, подходя поближе. — А в чём дело?

— Будто вы не слышали, что он сказал, — зло сказал Скабиор. Гвеннит сжала его руку, и он, ощутив её испуг, разозлился ещё больше. — Или думаете, что и так слишком много сделали?

— Я об этом думал, — признался Мальсибер. — В целом, я могу помочь… только вы не согласитесь, — он глянул на Скабиора своими чёрными глазищами, и тот привычно отвёл взгляд — в глаза смотрят или перед дракой, или перед сексом… ну порой ещё своим или детям. Что за идиотская манера!

— Почему не соглашусь? — подозрительно спросил он.

— Потому что не позволите мне наложить на неё Империо, — отозвался Мальсибер.

Буднично, словно речь шла о Конфундусе.

Они замолчали. Мальсибер тихо отошёл и, улёгшись на кровать, открыл книгу, а Скабиор крепко задумался. Если этот господин так просто говорит об Империо, то ему не отследить и никак не помешать, буде это придёт ему в голову. Только чем это поможет? Это же не воля и не разум, а физиология…

— Чем это поможет? — наконец, спросил Скабиор. — Это же рефлекс.

— Но управляется он головой, — возразил Мальсибер, откладывая книгу и приподнимаясь на локте. — Я не поручусь, конечно, что это поможет, но попробовать стоит.

Отдать Гвеннит в его власть? Никакое понимание того, что вздумай Мальсибер наложить на них Империо, он не то что не помешает — даже не заметит, его не убеждало. Одно дело, когда ничего не можешь противопоставить — но отдать её самому?

В этот день он так и не решился, но когда назавтра очередная попытка Гвеннит выпить хотя бы несколько глотков бульона провалилась, Скабиор, глядя на её бледное до синевы лицо и безрезультатно пытаясь хоть немного отогреть маленькие ледяные руки в своих, сдался. И вечером, когда Мальсибер традиционно принёс ему поднос с ужином, сказал, силой заставляя себя поглядеть ему в лицо:

— Вы и так ведь можете взять нас под Империо. Верно?

— Да, — ответил тот спокойно.

— И, возможно, даже так и сделали, — продолжал Скабиор. — Мы бы ведь не поняли, наверное.

— Я не делал, но полагаю, что не поняли бы, — согласился с ним Мальсибер. — Вам придётся верить на слово, но ей ведь нужны силы, — не упрекнул, нет — мягко напомнил он.

— Ладно, — уверенно сказал Скабиор. — Делайте.

— Давайте попробуем.

Мальсибер слегка улыбнулся в ответ, подошёл к кровати и остановился вплотную.

— Гвеннит, — ласково позвал он, и на его тонком лице появилась обаятельная улыбка. — Гвеннит, я же знаю, вы не спите. Посмотрите на меня, — попросил он, но она лишь крепче зажмурила глаза.

— Это обязательно? — раздражённо спросил Скабиор, садясь рядом с ней и кладя руку ей на плечо.

— В целом, нет, — подумав, признал Мальсибер. — Так бы было проще — но…

— Она боится, — отрезал Скабиор, осторожно гладя Гвеннит по волосам. — И я прекрасно её понимаю.

— Я не причиню вам зла, — Мальсибер придвинул себе стул и сел, легко коснувшись было пальцами руки Гвеннит, но та вздрогнула всем телом и отдёрнула её. Он вздохнул и, убрав руку, сказал тихо: — Гвеннит, я не хочу ломать вас. Я могу — но не хочу. Однако вам нужно есть. Я даю слово, что не сделаю ничего больше — только дам вам возможность поесть. Знаю, что вы мне не верите, — продолжал он, — но подумайте — зачем мне врать? А главное — что мне может быть от вас нужно? Здесь, сейчас — вы ведь едва живы. Даже ваш отец согласен.

Ресницы Гвеннит, наконец-то, дрогнули, и она слегка приоткрыла глаза.

— Гвен, — подхватил Скабиор. — В самом деле — не дури. Хуже, чем сейчас, уже не будет.

Она тихо всхлипнула — звук вышел странным, будто в горле что-то глухо булькнуло, но послушалась и всё-таки открыла глаза, посмотрев на Мальсибера. И как ни пожирал глазами Скабиор её лицо, он так ничего и не увидел: её взгляд по-прежнему был испуганным и несчастным. Ничего… Ему стало жутко. Не должно быть так! Не должно существовать таких заклятий, что…

— Попробуйте поесть, — оборвал его мысли Мальсибер. Скабиор с сомнением поглядел сначала на него, а потом на Гвеннит, но спорить не стал — просто взял с прикроватного столика небольшой фарфоровый чайник, в который был налит бульон, и, поднеся носик к неприкрытым сейчас губами зубам, осторожно наклонил его. Гвеннит сделала глоток — один, потом второй, третий… Он лил медленно, и так же медленно она глотала — а он всё смотрел на её горло, ожидая, что она уже почти привычно сперва собьётся с ритма, а затем… Но нет — ничего подобного не происходило. Спохватившись, он остановился и дёрнулся всем телом, когда ледяные пальцы коснулись тыльной стороны его руки — Гвеннит пыталась придвинуть чайник к себе. Замирая от недоверчивой радости, он продолжил, и лишь на десятый глоток убрал чайник. Впервые с того утра, когда он обнаружил Гвеннит раненой, в её глазах появилась неуверенная улыбка.

Вскоре она уснула, и Скабиор обернулся на так и сидящего у кровати Мальсибера. Выглядел тот совершенно обычно, но вот взгляда Скабиора не заметил, и лишь после его:

— У вас вышло, кажется, — глянул на него и кивнул:

— Вышло, да. Я сниму заклятье через час — боюсь, пока рано.

— А определить Империо нельзя? — спросил Скабиор — в целом, представляя ответ, конечно, но кто знает, вдруг…

— Всё можно, — спокойно отозвался Мальсибер. — Если знать, как именно. Вы не сможете.

— Где уж мне, — злиться Скабиору не хотелось, и ответ прозвучал, скорее, иронично.

— Этому же тоже учатся, — улыбнулся Мальсибер. — Есть разные способы — все довольно сложные, кроме, на мой взгляд, ментальных… просто потому что я это умею, — он негромко рассмеялся.

— Не сомневаюсь, — фыркнул Скабиор.

— Думаю, — оценивающе на него посмотрев, сказал Мальсибер, — вы вполне могли бы научиться.

— А учителем будете вы? — спросил Скабиор насмешливо.

— Без меня учителя найдутся, — возразил Мальсибер. — Долго это — да и…

— Не по рангу тварям вроде нас? — услужливо подсказал Скабиор.

— …я никогда в жизни никого ничему не учил, — беззлобно продолжал Мальсибер, и Скабиора охватил азарт. Почему же тот не злится? Он отлично чувствовал людей и прекрасно разбирал, когда кто-то притворяется или держит себя в руках и был уверен, что Мальсибер искренен — и прежде объяснял себе такое равнодушие пренебрежением. Но сейчас, когда выздоровление Гвеннит стало, наконец, действительно реальным, он был слишком счастлив, чтоб и дальше прятаться за своими обычными представлениями о таких, как этот хлыщ, и понимал, что нет там ни пренебрежения, ни равнодушия — или же тот гениально притворяется. Зачем бы только?

— Попробовать не хотите? — спросил Скабиор, чуть склоняя голову на бок.

— Желаете выступить в роли подопытного...? — Скабиор бы мог поклясться, что сейчас услышит «флоббер-червя», но Мальсибер в последнюю секунду замолчал и только улыбнулся весело. Можно было бы обидеться, но тогда разговор закончился бы, а любопытство в Скабиоре сейчас перевешивало гордость — да и надоело ему превентивно защищаться в пустоту.

— Не уверен, — признал Скабиор, аккуратно поправил одеяло на крепко спящей Гвеннит и потянулся, разминая затёкшую спину. Сколько он уже сидит тут? Третий день? А ведь его же в стае потеряли — и Грейбек… он ведь ничего не знает. Мордред. Хель, что он творит? — Слушайте, — он резко поднялся. — Мы ведь здесь не заперты? Выйти я могу?

— Можете, конечно, — с некоторым сомнением ответил Мальсибер. — Но давайте я вас лучше провожу: я не уверен, что ваша встреча с некоторыми местными обитателями пройдёт гладко.

— Думаете, убьют? — усмехнулся Скабиор.

— Не возьмусь предсказать действия мадам Лестрейндж, — улыбнулся Мальсибер. — Выгнать она вас не может, и я сомневаюсь, что этот факт пробудил в ней сдержанность. Подождите полчаса — после я вас провожу. Я боюсь её упустить, если мы сейчас уйдём, — кивнул он на Гвеннит.

— А я слышал, что Империо на расстоянии держат, — подколол его Скабиор. Ладно — полчаса уже погоды не сделают. Если его потеряли, Грейбек так и так ему башку откусит — и будет прав. Какая разница, когда.

— Это не совсем Империо, — объяснил Мальсибер. — Держать тело сложно — это не желания и не мысли. Да и опыта такого у меня мало. Я не рисковал бы.

— Что ж вы так? — усмехнулся Скабиор. — Силёнок не хватает?

— Не хватает, — мирно согласился с ним Мальсибер.

Тьфу. Да как так можно?!

— Как вы думаете, — глубокомысленно поинтересовался Скабиор, — а мадам Лестрейндж бы сил хватило?

— Сил? Бесспорно, — не задумавшись, тут же подтвердил Мальсибер, и в его глазах мелькнули искры смеха.

— А умений? — вкрадчиво добавил Скабиор.

— Я не проверял, — не менее вкрадчиво ответил Мальсибер — и они, переглянувшись, рассмеялись.

Вместе.

— Ну и как там?

Скабиору повезло — Грейбек был один. Или не повезло… впрочем, сейчас ему было не до рассуждений — командира он боялся. Хоть и был готов идти за ним даже в ад.

Когда Скабиор вошёл в палатку, тот внимательнейшим образом изучал «Пророк». Глянув на своего адъютанта поверх очков в тонкой золотой оправе, снял их, и некоторое время пристально изучал замершего на пороге Скабиора.

А потом задал вопрос.

— Я должен был предупредить, — наконец, ответил Скабиор.

— Говори, — Грейбек опустился на табурет, но гостю сесть не предложил.

Ладно… не так скверно. Сразу не убил — значит, в целом, понимает и… нет, просчитывать Грейбека было делом неблагодарным.

Коротко вздохнув, Скабиор начал рассказывать, и чем больше говорил, тем больше понимал, до какой же степени дико выглядит вся эта история. Кто поверит в то, что незнакомый волшебник вдруг проникся бедой оборотней и решил на время потесниться, поселив их в своей комнате и переругавшись из-за этого с друзьями? А уж если уточнить, что речь идёт не просто о волшебнике, а о чистокровном богатеньком Пожиратели смерти… тебе самому-то не смешно, а, Скабиор?

Ему смешно не было, а вот Грейбека его рассказ, похоже, повеселил, но веселье это ничего хорошего не сулило.

— Откуда ты его знаешь?

— Сам бы не поверил, — криво усмехнулся Скабиор. — Но мы познакомились, когда я его чуть не сшиб.

Грейбек задумался. Потом помрачнел — Скабиор поймал себя на стойком желании сбежать — и махнул рукой: мол, садись.

— Что ему от тебя надо? — спросил Грейбек, когда Скабиор уселся через стол напротив.

— Понятия не имею, — буркнул он, кладя руки на стол и сцепляя пальцы. — Ничего он от меня не требует и вопросов никаких не задаёт. Но ты знаешь, — он сжал губы, — мне плевать. Если Гвеннит выживет — он потом может мне пенять чем хочет. Я ему ничего не обещал.

— Не нравится мне всё это, — Грейбек нахмурился и надолго умолк. А потом вдруг сказал: — Ей не место здесь.

— Это почему?! — вмиг взъярился Скабиор. — Каждый мог попасть так — и она…

— Потому что превращает тебя в желе, — Грейбек глянул на него так тяжело, что возмущение застряло у Грейбека в горле. — Да и не для стаи она — будто сам не видишь.

Некоторое время они молча сверлили друг друга взглядом, и Скабиор, чувствуя, как по его спине и вискам начинают стекать капли пота, нутром чуял, что если он сейчас сделает то, чего хочет больше всего на свете и опустит взгляд, то места его названной дочери здесь не будет. И добром или нет, но уйти ей придётся. Эта мысль вызвала в нём незнакомую и почти пугающую тёмную волну, зарождающуюся где-то в области груди и медленно расходящуюся по всему телу. Стало жарко, но жар был сухим — он так и не отводил взгляд, а потом Грейбек вдруг резко отвернулся и сказал куда-то в сторону:

— Уймись. Решим после.

Ощущение от исчезнувших напротив глаз было в точности тем же, что чувствуешь, когда сбегаешь по ступенькам и, шагнув в очередной раз, проваливаешься в пустоту. Скабиору показалось, будто половина его крови прихлынула к сердцу, а вторая — к голове, и, забыв путь назад, забилась там бешеными толчками. Голова взорвалась тупой болью — аж в глазах потемнело — а затем на него вдруг обрушился поток холодной воды.

— Я сказал — уймись, — повторил Грейбек, ставя опустевшее ведро обратно. — Палатку разнесёшь.

Неожиданный душ помог — кровь вновь потекла по жилам, да и голова практически прошла, хотя тяжесть и противная ноющая боль в затылке остались. Однако в целом Скабиор чувствовал себя почти нормально.

— Она моя дочь, — сказал он глухо.

— В этом и проблема, — отозвался Грейбек, но тему развивать не стал, велев: — Возвращайся в дом и пока оставайся там. Посмотри, поизучай — потом расскажешь. Будешь нужен — позову совой. И в руках себя держи, — добавил он, швыряя Скабиору полотенце.

И ушёл, оставив Скабиора глупо пялиться в пространство и послушно вытираться полотенцем, вместо того чтобы просто высушиться.

Он прекрасно понимал, что Грейбек прав. Скабиор сам не заметил, как позволил себе привязаться к этой девочке и тем самым сделать себя уязвимым. И если сейчас эта уязвимость всего лишь причиняла ему боль, то что было бы в бою? Что он сделал бы, доведись ему выбирать между её жизнью и жизнью, скажем, ещё двоих? Смог бы сделать он разумный и единственно верный для стаи выбор? Нет, не смог бы — у него хватало сил и честности признать это. А раз так — Грейбек прав. Скабиор признал это — но… Но что-то во всём этом было категорически неправильное — он не мог найти, что именно, но чем дольше думал, тем яснее это ощущал. И дело было не в том, что он даже думать не хотел о расставании с Гвеннит — нет, дело было в самой идее.

Впрочем, ладно — это после. У него полно свободного времени, он успеет всё это обдумать, прежде чем придётся принимать решение.

Возвращался Скабиор очень осторожно: медленно открыл тяжёлую дверь и удивился тому факту, что это удалось легко и без проблем, а затем бесшумно вошёл в холл и огляделся. Тот был пуст — казалось, что и не только он: в доме стояла тишина, но не мёртвая и не пустая, а такая, что бывает в хорошо обжитых помещениях. Словно бы живущие здесь просто вышли, скажем, в сад, но вот-вот вернутся — и, сказать по правде, Скабиору абсолютно не хотелось никого их них встречать. Его злило это нежелание — выходило, что он или их боится, или стесняется. Самое паршивое, что в каком-то смысле это так и было: например, мадам Лестрейндж он действительно боялся, а её сестра — хозяйка дома — почему-то вызывала у него подобие смущения. Её супруг таких чувств не вызывал, но Нарцисса Малфой, которую он, глядя от скуки в окно, видел пару раз мельком в саду, заставляла каждый раз думать о том, что, вообще-то, он бы должен был поблагодарить её за приют лично. И о том, что ей его благодарность нужна не больше, чем ему самому — её сочувствие.

И это злило и смущало одновременно.

Сидя в комнате Мальсибера, Скабиор почти приучил себя не думать о том, что живёт — пусть временно и вынужденно — среди тех, кто легко, безнаказанно и без малейших угрызений совести может сделать с ним самим и с Гвеннит что захочет. Он практически привык к ощущению собственного бессилия, изводившему его в первые дни. Так, во всяком случае, он считал, но, как оказалось, Скабиор себя переоценил. Нет — определённо, никаких встреч ему сейчас не хотелось.

Но ему не повезло — едва он начал подниматься по широкой мраморной лестнице, раздался аппарационный хлопок, и уже знакомый, но ни капли не приятный голос младшего Лестрейнджа заставил его буквально подпрыгнуть на месте:

— Вы крадётесь, словно вор, — к счастью, произнёс это Рабастан Лестрейндж не угрожающе, а весело, и Скабиор, менее всего склонный ссориться с представителями этого семейства, всё же огрызнулся:

— Воры не работают там, где живут — вам ничего не угрожает.

— А вы правда вор? — с любопытством спросил Рабастан, подходя к нему поближе.

— Ну не все же рождаются с серебряными ложками во рту, — отрезал Скабиор.

— Некоторые и с золотыми, — было похоже, что у Лестрейнджа хорошее настроение, и он настроен поболтать. Скабиор бы даже не возражал — но не посреди же парадной лестницы Малфой-мэнора, куда мог в любой момент явиться кто угодно. — Так вы вор?

— Вас научить? — это любопытство раздражало.

— Давайте! — тёмные глаза Лестрейнджа сверкнули азартом, и Скабиор обругал себя — ну вот кто его тянул за язык? И что теперь делать?

— Где учиться будем? — деловито спросил он, оглядываясь. — Прямо здесь?

— Нет, здесь неудобно, — подумав, сказал Рабастан. — Но вы же можете просто на примере одной комнаты показать, как и что вы делаете?

— Может, позже? — почти безнадёжно спросил Скабиор. Хелев Лестрейндж! Ему явно скучно — вероятно, привык к тому, чтобы его развлекали. И ведь никуда не денешься: даже его странный гостеприимный хозяин не рискует им отказывать. Святая Моргана, ну скажи, за что?! — Моя дочь больна, — выговорил он сквозь зубы, ясно понимая: что Лестрейнджу до той дочери?

— Ей не лучше? — неожиданно сочувственно спросил тот. — Простите — я подумал, что она поправляется…

Скабиор раздражённо поморщился, но Лестрейндж, вроде, выглядел довольно искренним. Да что им всем от него надо?!

— Лучше, — сухо отозвался он. — Только этого не всегда достаточно.

— Мне жаль, — голос Лестрейнджа звучал почти расстроенно. Хорошо играет — зачем только? Неужели просто вежливость? Быть не может.

— Да, мне тоже, — голова опять заныла: кровь болезненно пульсировала в затылке и висках. Приложить бы льда, или хоть холодное полотенце… — Я могу идти? — хмуро спросил он.

— Я вас провожу, — решил Лестрейндж, поясняя: — Вдруг столкнётесь с Беллой. Шума будет на весь дом.

Рабастан болтал, Мальсибер отвечал ему, охотно и много, а Скабиор не мог отделаться от ощущения неестественности происходящего. Словно перед ним играли спектакль — вот только он никак не мог уловить его смысла. Может он и был диким недообразованным оборотнем, но понять цель длящейся уже второй час болтовни о квиддиче, о школьных воспоминаниях, о каких-то идиотских смешных случаях Скабиор не мог. Причём его самого в этот разговор даже не особо вовлекали — хотя и глядели тепло, и слушали тоже очень дружелюбно, и вообще держались как со своим — но, святая Моргана, зачем? Скабиор предположил бы, что он здесь вовсе не при чём — в конце концов, встретились два старых приятеля и болтают о том, о сём, обычная ситуация — но когда он пару раз порывался их оставить, Лестрейндж каждый раз его останавливал, вовлекая в разговор.

Зачем?

Злиться он уже устал — впрочем, с тех пор, как Гвеннит начала есть, он вообще пребывал в на редкость замечательном настроении. Вернее, попросту был счастлив, хоть и не желал в этом признаваться даже самому себе. Но так или иначе, злиться Скабиору не хотелось, так что он просто недоумевал и разглядывал своих неожиданных собеседников. И утверждался в мысли, что младший Лестрейндж вполне естественно смотрелся бы в стае и, пожалуй, с лёгкостью нашёл бы общий язык с той её частью, что решала все проблемы через силу. Скабиор таких недолюбливал: они вечно становились источником конфликтов, хотя нельзя было не признать — в бою были незаменимы. Но вот в мирной жизни…

А вот Мальсибер для стаи не годился. Скабиор вообще не мог представить его где-либо, кроме тёплого уютного дома, непременно красивого и богатого, с каминами, вкусной едой и удобными изящными вещами — вот как эта комната. Бархат и шёлк на нём смотрелись очень органично, и Скабиор не понимал, почему Мальсибер не носит мех. Тем более что тот мёрз — постоянно, даже при вечно горящем камине. Сказать честно, самому Скабиору было жарко в этой комнате, но ведь разве не ради тепла и отсутствия сырости они с Гвен сюда и переселились? Ей здесь было хорошо, ей здесь помогали, ну а он терпел и не такое, и просто расхаживал тут в одной рубашке, даже без жилета. А Мальсибер всё равно мёрз — но при этом болен не был — Скабиор прекрасно чуял это по запаху. И это было странно.

Разговор постепенно иссякал, но Лестрейндж не уходил и упрямо тянул время. Скабиор в какой-то момент всё-таки сбежал от этой странной пары, и теперь с комфортом наблюдал за ними со своей кровати, притворяясь дремлюще-читающим.

— Басти, извини, — сказал, наконец, Мальсибер. — Я ужасно не люблю одиночество, а тебе тем более рад всегда, но я устал. Я и не хочу, чтобы ты уходил, и сил поддерживать разговор у меня уже нет.

— От чего устал? — спросил Лестрейндж очень недовольно.

— От заклятий, что держу, — мягко улыбнулся Мальсибер. — Я ведь не привык. Да и сил у меня не так чтобы много.

— А что за заклятья? — спросил Лестрейндж с жадностью.

Скабиор напрягся. Какое ему дело? Но Мальсибер, кажется, не удивился и ответил с той же лёгкостью, что всегда:

— Я, пожалуй, даже и названий их не знаю… Ну, одно из них — Империо, — он чуть слышно рассмеялся, — но, как бы сказать… телесное. А другие — если вкратце, то обезболивающие. Ментальные.

— Зачем? — выдохнул Лестрейндж. — Ойген, правда — я не понимаю! Кто она тебе?

— Никто, — с едва слышным вздохом сказал Мальсибер. — Басти, она просто девочка, которой я могу помочь. Я её даже не знал прежде.

— Она оборотень! — надо отдать ему должное, приглушённо, но всё-таки воскликнул Лестрейндж. Скабиор сжал зубы с такой силой, что едва, как ему показалось, не сломал их — но смолчал. Его нет, он спит, он читает и оглох — и вообще, разве он услышал что-то новое?

— Это делает её мужчиной? — пошутил Мальсибер. Лестрейндж фыркнул, а Скабиор прикусил губу, тоже сдерживая смех и удивляясь сам себе. Надо же. Нашёл повод. — Басти, она девочка — чуть ли не младше Драко. Оборотнями ведь не рождаются, как правило — я, конечно, не специалист, но, по-моему, такие случаи исчезающе редки. Я могу ручаться, что она родилась обычной девочкой.

— Да какая разница, кто и кем родился? — горячо возразил Лестрейндж, и Скабиор отчётливо понял, зачем тот пришёл. Вот за этим разговором. — Сейчас она оборотень!

— Ну и что? — возразил Мальсибер с лёгкостью. Скабиора будто обожгло ей, и он замер, не дыша. Потому что он поверил — не умом, нутром, чутьём своим поверил в искренность этой лёгкости, и как жить с этой новостью, пока не знал. — До полнолуния ещё полмесяца.

— Только Белле так не говори, — фыркнул Лестрейндж. — Потому что она тебя сперва заавадит, а только потом задумается, как объяснить это Лорду.

— Я же не совсем кретин, — рассмеялся Мальсибер. — Ты-то что завёлся? — спросил он с отчётливым любопытством. — Или тебя тоже оскорбляет… кто он тебе — я запутался? Не зять, конечно, а…

— Да плевать мне на всех Блэков с жёнами и мужьями вместе! — непонятно возмутился Лестрейндж. — Пусть выходит хоть за маггла — но тебе что до неё за дело?

— Мне? — Мальсибер изумился. — До… как её… дочки Андромеды? Никакого!

— Да при чём тут… Ойген, я же про девчонку! — с раздражённым смехом возразил Лестрейндж. — Она тебе кто? Любовница?

— Ты меня точно с Трэверсом не перепутал? — ещё больше изумился Мальсибер, а у Скабиора кровь застучала в висках с такой силой, что он едва разбирал теперь голоса. Если кто-нибудь из них попробует к ней хотя бы прикоснуться — он убьёт его. Голыми руками. Свернёт шею, перегрызёт глотку — как угодно, но убьёт. — Ты же её видел, Басти. Ну ты что?

— Но она же не всегда была такой! — возразил Лестрейндж с досадой. — Сверху она миленькая и…

— Она ребёнок! — в голосе Мальсибера послышался отчётливый упрёк. — И я знать её не знал прежде. Басти, давай ты просто спросишь меня сразу, о чём хочешь? — предложил он мягко. — Я отвечу, если смогу. Обещаю.

— Я не понимаю! — буквально взорвался Лестрейндж. — Что они тут вообще делают, если она не твоя любовница — прошлая или будущая!

— Нет, конечно, — мягко и так тихо, что Скабиор едва разобрал слова, ответил Мальсибер — и сразу поставил заглушающее. Скабиор в запале попытался было его вскрыть, однако у него не вышло, и он остался лежать на своей кровати, взбудораженный и мечущийся между желанием просто встать и снова выйти к ним, раз уж слушать дальше не выходит, и тут же поднимающей в нём голову задетой гордости, твердившей, что его опять оставили за бортом. Гордость победила, и Скабиор остался в их с Гвеннит половине комнаты и не слышал продолжения разговора — а меж тем, послушать было что.

— Я столкнулся с её отцом случайно, — говорил Мальсибер, привычно ёжась и придвигаясь почти вплотную к огню. — И случайно же узнал, что случилось. Басти, я устал убивать. Не могу и не хочу больше, — голос Мальсибера звучал почти сурово и очень горько. — Но меня никто не спрашивает… и тут вдруг шанс сделать обратное. Не убить, а спасти — хоть кого-нибудь. Понимаешь? Просто знать, что в этом мире есть человек, которого бы не было, если бы не ты — и не потому, что ты его зачал. Кто-то посторонний — и живой.

Он умолк, и на какое-то время в комнате повисла тишина. Мальсибер глядел в пламя, а Лестрейндж, покачиваясь на стуле, молчал, пристально его разглядывая.

— Просто спасти кого-то? — как-то растерянно переспросил он после долгой паузы.

— Да, — откликнулся Мальсибер, и они опять замолчали.

— Почему ты не соврал мне? — вдруг спросил Лестрейндж.

— Зачем? — устало спросил Мальсибер, и по его губам скользнула грустная улыбка. — Ну кому ты это можешь рассказать — Лорду? Для чего? Да если и так — что он мне сделает? Убьёт? — спросил он с горькой иронией.

— Тебя нет, — буркнул Лестрейндж. — Обойдётся Круцио. Он убьёт девчонку. Да не собираюсь я ему ничего говорить! — воскликнул Рабастан, увидев, что Мальсибер побледнел.

— Спасибо, — снова очень тихо откликнулся Мальсибер.

— Не за что, — непонятно на что злясь, ответил Рабастан. — Я-то не скажу, а вот Белла скажет. Как только он вернётся.

— Так её тут нет сейчас, — с некоторым удивлением сказал Мальсибер, следя за нервно теребящими край рукава пальцами Лестрейнджа. — Она нас не слышала.

— Про сам факт расскажет, — упорствовал Рабастан. — Ты не понимаешь, чем это закончится? Чем ты это объяснишь? — он мотнул головой в сторону.

— Ну так это очень просто, — Мальсибер, опять поёжившись, потёр руки, слвно бы пытаясь их согреть. — Лорду я скажу, что экспериментирую с сознанием оборотней — сравниваю его с человеческим. Он наверняка поймёт, да ещё и одобрит, — Мальсибер тихо фыркнул и прижал согревшиеся ладони к своему затылку.

— И потребует отчёта, — сказал Рабастан с напором.

— Ну не сразу же, — довольно легкомысленно возразил Мальсибер. — А потом или забудет, или я скажу, что не нашёл никакой особенной разницы.

— А ты не боишься, что он увидит правду? — с острым интересом спросил Рабастан.

— Нет, — довольно равнодушно отозвался Мальсибер, снова грея руки над огнём.

— Как ты закрываешься? — Лестрейндж тоже встал с кресла и подошёл к камину.

— Ты решил учиться окклюменции? — улыбнулся Мальсибер. — Или спрашиваешь просто так?

— Решил, — Лестрейндж тоже улыбнулся, но куда более натянуто. — Надоело, что вы все умеете, а я нет.

— Если хочешь, покажу, — предложил Мальсибер. — Только не сейчас — я правда очень устал и мне будет трудно и её держать, и тебе показывать. Подожди немного — Гвеннит выздоровеет, и я освобожусь. А пока что, в двух словах: нужно вместо одной картинки показать другую. Это не так сложно, если понять принцип — у тебя получится. Впрочем, думаю, что Руди будет против, если я начну тебя учить, — добавил он со смехом.

— Ему знать не обязательно, — тоже рассмеялся Лестрейндж.

— Не получится, — помотал головой Мальсибер. — Если он тебя учит — он поймёт, увидит и почувствует чужое влияние. И я не хочу даже представлять, что он со мной сделает.

— Ты его боишься? — неожиданно серьёзно спросил Рабастан.

— Боюсь, конечно, — без малейшего стеснения признал Мальсибер. — Это странно?

— Нет, но... — Рабастан помедлил: — Я не хочу, чтобы ты со мною общался просто потому, что боишься с ним поссориться.

— Ну, я не настолько его боюсь, — подумав, глубокомысленно заметил Мальсибер. Рабастан, не удержавшись, фыркнул, и они рассмеялись.

— Спасти кого-нибудь, — задумчиво повторил Родольфус.

Это оказалось не так просто: переключиться от того, что занимало его мысли, на Мальсибера. Всё, что ему требовалось знать, он уже выяснил в общих чертах, а детали могли подождать. То кольцо, что он разыскивал — вот что было по-настоящему важно. На вправленном в кольцо камне был рисунок — еле видный, но достаточно отчётливый, чтоб Родольфус обратил на него внимание. Он давно пытался вспомнить, где он видел подобный, и никак не мог. Омут памяти тут не спасал: чтобы в нём что-то увидеть, это что-то туда нужно положить, а что именно класть, Родольфус не знал. Тут могла бы помочь легиллименция, но, к несчастью, сам с собой он не мог это проделать, а просить кого-то было невозможно.

Впрочем, кольцо кольцом, но и в ситуации со странными гостями нового приятеля Рабастана разобраться тоже стоило.

Знать бы, врёт Мальсибер или нет! Но поди выясни. Рассказанное Рабастаном, на его взгляд, достаточно походило на Мальсибера, чтобы оказаться правдой, но с другой стороны — идеальное враньё ведь и должно быть именно таким. Но зачем ему врать?

— Бред какой-то, — фыркнул Рабастан, усаживаясь на диван. — Руди, я прекрасно понимаю, что он врёт, но что поделать? Я же к нему в голову не залезу!

— Нет, конечно, — чуть рассеянно отозвался Родольфус, и, помолчав, спросил с подчёркнутым интересом: — Почему ты так уверен, что он врёт?

— Да как можно пожалеть оборотня? — ответил Рабастан. — Да ещё и незнакомого? Нет, я думаю, она его любовница. Возможно, они скрывали это от отца девчонки, и поэтому теперь Мальсибер играет в рыцаря. В это я ещё могу поверить — но…

— Да, такое может быть, — кивнул Родольфус. — Но меня смущает возраст. Ей едва шестнадцать.

— Ну и что? — изумлённо фыркнул Рабастан. — Не десять же. Да и мало ли — некоторым…

— Тоже верно, — оборвал его Родольфус. — Но тогда она ему не просто любовница — раз он так рискует.

— Думаешь, он вдохновился примером Нимфадоры? — засмеялся Рабастан. — И нас ждёт ещё одна свадьба?

— Было бы забавно, — глаза Родольфуса блеснули. — И мы это выясним, — пообещал он. — Я подумаю, как отослать её отца куда-нибудь — вот и посмотрим, как они будут общаться. Только подождём, пока она снова сможет разговаривать.

— Для чего тебе? — не выдержал Рабастан.

— Это нетипично, — пояснил Родольфус. — А любое нетипичное явление или поведение требует объяснения.

— И ты хочешь точно знать, с кем я общаюсь? — Рабастан сощурился.

— Это тоже, — согласился Родольфус. — Но не только. Я привык понимать, с кем имею дело, и когда вдруг люди делают то, чего делать, по моим представлениям, не должны, я ищу причину. И проблема в том, что я могу представить Мальсибера в постели с оборотнем, — Рабастан при этих словах скривился, — но не с ребёнком. И поэтому склонен поверить его словам — но хотел бы их проверить. Ну да Мерлин с ним — узнается, — Родольфус взял в руки палочку. — Время заниматься. Но сначала я хочу спросить: скажи, какой образ ты бы выбрал для знакомства с женщиной?

Рабастан уставился на брата с таким изумлением, что тот невольно улыбнулся, однако уточнять ничего не стал. А в ответ на непосредственное:

— Тебе зачем?! — улыбнулся уже чуть заметнее.

— Долго объяснять. Ответь, пожалуйста — как бы выглядел тот, чей волос ты отправил бы в оборотное?

— А зачем так сложно? — изумился Рабастан. — Я бы так пошёл.

— Басти, — терпеливо вздохнул Родольфус. — Просто ответь мне на вопрос. Пожалуйста.

Как же всё это сложно! Он привык получать ответы на свои вопросы сразу, но увы — та хрупкая доверительность, что постепенно намечалась в их новых отношениях с братом, имела неприятные последствия в виде едва выносимого количества вопросов, которые теперь начал позволять себе Рабастан. Мерлин, почему нельзя просто дать ответ?

— Ну… не знаю, — Рабастан запустил пальцы в волос и потянул за них. — Нужно выбрать кого-то непохожего, да?

— В целом, да, — Родольфус на мгновенье прикрыл глаза. Как же это нудно, Мерлин.

— Ну, — опять протянул Рабастан, — тогда какого-нибудь блондина.

И умолк.

Мерлин, как так можно?

— Какого типа? — терпеливо продолжал расспрашивать его Родольфус. — Вроде Эйвери, Малфоя или Роули? Или, может, Трэверса?

— Нет, ну какой Роули?! — изумился Рабастан, поглядев на брата осуждающе. — У Малфоя волосы длинные — тоже непривычно… нет — нужен кто-то, в целом похожий на меня сложением, а то будет неудобно.

— Разумно, — похвалил брата Родольфус. — А с лицом что?

— Руди, да не знаю я! Тебе зачем? — всё-таки не выдержал тот.

Что же — не так плохо. Продержался Рабастан довольно долго и, пожалуй, всё-таки заслуживает ответа.

— Чтобы достоверно сделать вид, что это ты займёшься тем, чем я займусь, — ответил он. — Итак — продолжим. Каким должно быть лицо? Можно без деталей, только основные характеристики. Скажем, вот из четырёх мною названных чей облик выбрал бы ты?

— Люциуса, наверное, — подумав, всё же решил Рабастан. — Остальные ещё хуже: Роули огромный, Эйвери — наоборот, ну а Трэверс, — он засмеялся, — да я в жизни не смогу так странно двигаться и смотреть часами в одну точку.

— Басти, ты не понял, — возразил Родольфус. — Я не спрашивал, кого бы ты мог изобразить — я спросил, чей образ ты бы взял. Просто образ, Басти. Лицо. Без необходимости изобразить оригинал.

— Всё равно Малфой, наверное, — подумав, сказал Рабастан. — Трэверс слишком худ, и я вообще бы побоялся использовать таким образом его волос. Потому что…

— Басти, — вздохнул Родольфус. — Отвлекись от конкретных личностей — думай просто о типажах. Малфой или Трэверс?

— Я не знаю! — разозлился Рабастан. — Да никто из них — говорю же, я бы выбрал кого-нибудь с таким же телосложением и длиной волос! А лицо — я же сам его не вижу, так какая разница? Посмазливее, наверное, если надо соблазнить... Руди, ну что ты от меня хочешь?

— Всё, считай, что ты ответил, — отступил Родольфус и снова взял в руки палочку. — Давай позанимаемся.

Блондин, значит… Слишком просто, а главное, слишком ярко. Нет, пожалуй, стоит выбрать светло-русый — и вообще кого-нибудь понезаметнее. Но приятного и — Рабастан прав — кого-то, напоминающего его самого сложением. Жаль, что они в этом несхожи: его брат был ниже и намного более тонкокостным. Впрочем, он идёт не драться и не соблазнять, а для остального такие детали неважны. Что же — значит, его путь снова сперва лежит в Лютный.

В этот раз в Литтл-Хэмптон Родольфус решил отравиться субботним вечером. Самое горячее время для владелицы бара — или она не владелица, а просто здесь работает? В любом случае, если он устроится за стойкой, то спокойно сможет влезть к ней в голову. В прошлый раз он даже не узнал её имени, но сейчас намеревался это исправить.

На сей раз к выбору своего облика Родольфус подошёл намного тщательнее, а подбор одежды и вовсе доверил профессионалу.

Магглу.

И стоически терпел, пока консультант в маггловком магазине одежды выбирал для него вещи. Надеть их на себя сразу после этого Родольфус так и не сумел себя заставить, и лишь дома, после изрядного количества очищающих заклятий, а затем и стирки эльфами, примерил их, чтобы сразу отдать тем же эльфом для подгонки.

По придуманной им загодя легенде, он решил изображать не то чтобы богатого, но состоятельного коллекционера-иностранца, собирающего разные старинные вещицы. Что до выбранного стиля поведения, то Родольфус решил изобразить самого себя — но в интерпретации Рабастана. Потому что он не удивился бы, если бы в случае удачи Дамблдор потребовал показать ему воспоминание, и оно должно было оказаться достоверным.

Замысел был прост, а вот воплотить его оказалось куда сложнее. Родольфус уже давно часами наблюдал за братом, запоминая все те мелочи, что позволяют узнать человека в чужом облике: характерные повороты головы, мелкие жесты рук, манеру причёсываться, держать чашку или карты, шутки, что смешили Рабастана, нелюбимую и, наоборот, предпочитаемую еду… И всё больше убеждался, что, на самом деле, знать не знает брата. Например, тот не ел и не пил горячего — ничего и никогда. При любви Родольфуса к обжигающе-горячему кофе он мгновенно бы попался, ибо с Дамблдора станется залезть в старые воспоминания и найти в них его брата в бытность школьником. Рабастан вообще был на удивление привередлив в еде — это после Азкабана-то! Как он там вообще выжил? Сам Родольфус, оказавшись на свободе, был способен есть вообще всё — а вот Рабастан, будто бы навёрстывая упущенные годы, капризничал порой до полного неприличия. А Нарцисса ему потакала, частенько веля готовить что-то специально для него.

— Ты меня порою удивляешь самым неожиданным образом, — как-то раз после ужина полушутливо заметил Родольфус — к его изумлению, вместо поданной всем дивной запечённой речной форели Рабастан получил персональное блюдо — перепёлок, зажаренных в беконе.

— Что я опять сделал? — вмиг завёлся Рабастан. Они только что поднялись из столовой в его комнату и ещё даже не успели сесть к камину, и теперь Родольфус наблюдал, как брат глядит на него так яростно и возмущённо, будто его только что оскорбили.

— Что ты — ничего… наоборот: мне приятно, что Нарцисса так тепло к тебе относится, что велит специально для тебя готовить. Значит…

Он хотел добавить, что подобное умение расположить к себе людей не в самых простых обстоятельствах — замечательное качество, но не успел.

— Я не выношу рыбу! — раздражённо перебил его Рабастан. — После Азкабана меня мутит от одного её запаха!

— Лестрейндж, не едящий рыбу — нонсенс, — не подумав, пошутил Родольфус, и едва не онемел, когда его брат, вспыхнув, резко бросил:

— Значит, я не Лестрейндж!

Рабастан отошёл к окну и замер, обхватив себя за плечи.

— Басти, — озадаченно проговорил Родольфус, сам не зная, разозлиться ему или посмеяться. — Это была шутка, — он подошёл ближе, но Рабастан демонстративно отвернулся, и Родольфус просто присел на подоконник: — Буду признателен, если ты мне объяснишь, что обидного я сейчас сказал.

— Я отлично знаю, что не настоящий Лестрейндж, — звенящим от слёз голосом проговорил Рабастан. — Не надо мне всё время об этом напоминать!

— Никогда не подозревал мать в измене, — помолчав, со сдержанным удивлением сказал Родольфус. — Ни секунды не сомневаюсь, что в нас течёт одна кровь.

— Да при чём здесь кровь?! — взорвался Рабастан, резко разворачиваясь. — Ты же сам мне всегда твердил, что я не Лестрейндж, а изнеженное недоразумение! Даже внешне, уж не говоря о сути!

— А с каких пор мои слова являются истиной в последней инстанции? — тщательно удерживая смех, с выраженным удивлением спросил Родольфус.

— Да всегда! — выкрикнул ему в лицо Рабастан. — Ты же всегда прав — ты хоть один раз в жизни в чём-то ошибся?

— Да, ошибся, — Родольфус всё-таки не выдержал и рассмеялся. — В тебе. Ты прекрасный Лестрейндж, для меня так самый лучший. Но если ты к этому добавишь каплю воспитания и вспомнишь, что… а, впрочем, — он махнул рукой, — живи как хочешь.

— Я тебя не понимаю, — растерянно проговорил Рабастан, неуверенно ему улыбаясь. — Ты смеёшься надо мной?

— Нет, конечно, — ещё раз шутить Родольфус не рискнул, отмечая про себя, что с этой подростковой обидчивостью определённо нужно что-то делать. — Только над собой.

— Почему? — улыбнулся Рабастан уже по-настоящему.

— Потому что я, оказывается, тебя знать не знаю, а при этом умудрялся много лет тебя почти что презирать. Что свидетельствует лишь о моих ограниченных умственных способностях и безмерном самомнении.

— Ты поэтому так на меня в последнее время смотришь? — Рабастан, глубоко дыша и улыбаясь, сел рядом на подоконник. — Словно изучаешь?

— Не словно, — подтвердил Родольфус. — Надо же мне с тобой по-настоящему познакомиться.

— И как? — с деланной улыбкой спросил Рабастан.

— В целом хорошо, — вот тут всё же пришлось соврать. — Но кое-что я бы поправил, и давай как раз этим сейчас и займёмся.

Подойдя к «Драконьему луку», Родольфус в последний раз оглядел своё отражение в стекле. В этот раз для похода к магглам он избрал облик светловолосого мужчины с загорелым лицом — из тех, что обычно называют «располагающими к себе» — и потратил почти неделю на тренировку новозеландского акцента. Он не просто так избрал Новую Зеландию: маггловская статистика, которую он стребовал от Яксли под предлогом выбора наиболее удачного места для следующей серии устрашающих погромов, утверждала, что в этой части Британии, весьма далёкой от привычных туристических маршрутов, исчезающе мало новозеландцев, а значит, риск случайно встретить «земляка» сводился к минимуму. Положение же иностранца, прибывшего из далёкой и малоизвестной большинству страны, должно было нивелировать ошибки, которые он наверняка будет совершать в самых привычных действиях.

Использовав чары, фильтрующие воздух от посторонних примесей — их нередко использовали, к примеру, зельевары — Родольфус вошёл внутрь и, щурясь от разъедающего глаза дыма, направился к стойке, за которой с удовлетворением увидел ту же темноволосую женщину с той же коричневатой помадой на губах. Присев за стойку, Родольфус спросил виски безо льда и содовой и огляделся.

Лестрейндж уже знал, что тот ящик под потолком с движущейся картинкой называется «телевизор», и на сей раз воззрился на него с откровенным любопытством. «Дальновидец». Странное, почему-то слепленное из латинского и греческого корня, слово. Из запутанного текста в какой-то «Энциклопедии маггловской жизни» Родольфус так и не смог понять принцип действия этого аппарата, и этот факт его раздражал. Как так может быть, что он, Родольфус Лестрейндж, не понимает, как работает какая-то маггловская вещь? Нужно будет отыскать какую-нибудь их энциклопедию — ведь должно же быть у них, наверное, что-нибудь подобное? Но пока что он рассматривал непонятный предмет снаружи и пытался заодно понять, что же это за игра. В целом, принцип он уловил довольно быстро: две команды соревнуются в умении забить один мяч в ворота друг друга. Несколько напоминает квиддич, но, конечно, намного примитивнее. Хотя и азартно… в самый раз для магглов. Впрочем, что им ещё делать, если мётел у них нет?

Виски в этот раз ему показался слишком мягким и почти совсем неароматным, но ведь не пить же он сюда пришёл. Да, пожалуй, он уже достаточно слился с общей массой посетителей — можно начинать.

Выхватить сознание барменши и войти в него было просто, но вот отыскать там нужное оказалось невероятно сложной задачей. Через час работы у Родольфуса перед глазами плыли круги и точки, а ещё отчаянно ныли виски — и он, отпустив ничего не замечающую женщину, незаметно плеснул себе в стакан воды из палочки, слегка её подморозил и жадно выпил. Та проблема, с которой он столкнулся, была до того дикой, что он пока даже не представлял, с какой стороны браться за её решение: в изучаемом сознании картинки из телевизора мешались с реальностью, и как их различить, было абсолютно непонятно.

— Ещё виски? — услышал он совсем рядом и, морщась от пульсирующей в висках боли, попросил:

— Просто холодной воды, пожалуйста.

— Да, пожалуйста, — женщина, являющаяся причиной его головной боли, на мгновенье отошла, и почти сразу же поставила перед ним стакан воды со льдом. — Устали?

— Есть немного, — Родольфус заставил себя любезно улыбнуться.

— Надолго к нам? — она тоже улыбнулась в ответ — вполне профессионально.

— Думаю поездить по окрестностям, — сказал, холодя ладони о стекло стакана. — У вас здесь приятное место — хотя виски… — он вздохнул.

— У нас разный есть, — возразила она. — Вы какой предпочитаете?

— Односолодовый, — он глотнул воды. — Но, вообще, я сегодня не обедал — что вы посоветуете?

— Если вы едите мясо, то у нас прекрасная свинина, — не задумавшись ни на секунду, ответила она.

— Ем, — мирно сказал он, делая ещё один глоток. — Принесите… что-нибудь, — он обезоруживающе улыбнулся, в точности воспроизведя одну из улыбок Рабастана, на которую, он знал, были падки женщины.

— Вон там чуть потише, — женщина махнула рукой куда-то в угол зала. — И окно там можно приоткрыть. Голова болит? — спросила она сочувственно.

— Болит, — признал он, остро пожалев, что никогда не интересовался чарами, что вызывали бы симпатию. Сам он не был обаятелен ни капли, да и не стремился никогда. Зачем? Но, пожалуй, в данном случае это было бы уместно: раз уж у него не вышло разобраться с ней с наскока, было бы неплохо завязать с барменшей более близкое знакомство… и кстати, для начала стоило бы выяснить, как её зовут.

— У меня есть парацетамол и аспирин, — сказала вдруг она нечто странное. — Хотите таблетку?

— Нет, спасибо, — отказался он на всякий случай. Мерлин знает, что это такое — видно, маггловский аналог зелий, пробовать который на себе Родольфус не желал. — Это от усталости и дыма — ничего, пройдёт.

— Вы не курите, я вижу, — сказала она с не очень понятным ему сочувствием.

— Всё нормально, — отмахнулся он, улыбнувшись снова.

Она отвлеклась на другого посетителя, весело спросив его о щенившейся недавно собаке, и Родольфус, потерев глаза, допил воду и сосредоточился, усмиряя боль в висках. Та постепенно унялась, хозяйка бара поставила перед ним тарелку со свиным рагу, и Родольфус принялся за еду и заодно за анализ происходящего.

Выходило, что он, далеко не самый слабый маг и легиллимент, проиграл маггловскому ящику с картинками и маггловскому же сознанию, в котором он не мог отделить реальность от увиденного в ящике вымысла. Как так получалось, он не понимал — он вообще не понимал, каким образом картинки превращались в полноценное воспоминание. Отличал же он сны от яви!

Впрочем...

Да, пожалуй, думать следовало именно в эту сторону. Сны и явь. Он начал вспоминать, как когда-то учился различать их. Сперва было не так просто, но в конце концов он научился безошибочно находить те едва заметные, на первый взгляд, детали, по которым уверенно определял разницу. Просто надо знать, с чем сравнивать, и для этого было бы удобно увидеть на экране те же самые картинки, что он видел в изучаемом сознании. Значит, нужно научиться обращаться с этим ящиком. То есть нужно где-то его взять — например, в гостинице. Ведь наверняка у магглов есть гостиницы с этим… телевизором?

— Очень вкусно, — сказал Родольфус, когда барменша в очередной раз на секунду подошла к нему. — Я хотел спросить вас — вы не знаете, здесь есть гостиница с телевизором?

— Наверху есть пара комнат, — сказала она без малейшего удивления. — В них есть телевизор. Душ и туалет, правда, на этаже, но у вас будет свой ключ.

— Мне подходит, — он опять изобразил одну из самых обаятельных улыбок Рабастана.

— У нас есть стоянка, — добавила она. — Вы с машиной, или на автобусе приехали?

— На автобусе, — не очень понимая, о чём речь, ответил он, не рискнув признаться во владении неизвестным предметом.

— Литтл Хэмптон — не самое удобное для разъездов общественным транспортом место, — сказала она с некоторым удивлением. — Как вас занесло сюда?

— Видите ли, — он слегка понизил голос, — я путешествую для удовольствия лишь отчасти.

— Отчасти? — переспросила она и, извинившись, отошла к подошедшей к стойке паре средних лет, но через пару минут вернулась. — Вы сказали, что вы путешествуете…

— Да, я помню, — подхватил он. — Путешественник я лишь наполовину, а вот на другую половину коллекционер. И я с радостью вам расскажу подробнее о своей коллекции — когда у вас будет время, — пообещал он. — Если вам захочется, конечно.

— Думаю, захочется, — кивнула она и предложила: — Можете сейчас получить ключ и подняться отдохнуть, если желаете.

— Да, отличная идея, — поблагодарил он, вставая.

И через несколько минут уже поднимался по крепкой деревянной лестнице с расшатанными перилами.

Комната под номером двести один оказалась небольшой, почти квадратной и обставлена была довольно скромно: кровать, небольшой комод да стул. На стене слева от двери — пара крючков, напротив — узкое и длинное зеркало без рамы.

Всё.

Впрочем, к аскетизму Родольфусу было не привыкать — да и что ещё необходимо в комнате над баром? То, что он искал, здесь было, а остальное его сейчас интересовало мало.

Телевизор стоял на комоде, занимая почти всю его поверхность. Для начала Родольфус тщательно его осмотрел и потрогал. Тот же самый материал, из которого были сделаны те странные, тонкие, словно бы бумажные стаканчики — мёртвый и совсем неопределяемый. Что же это, интересно, такое? Достав палочку, Родольфус хотел было отщипнуть небольшой кусочек — для исследования — но в последний момент передумал. Мордред знает, как оно устроено и возможно ли незаметно и без последствий для функциональности повредить целостность этого ящика. И вообще — надо просто купить такой и спокойно дома изучить. Родольфус вдруг представил лицо своей жены, которая случайно обнаружила бы в их доме маггловскую вещь, и, развеселившись, продолжал исследование в куда лучшем настроении.

Экран у телевизора оказался стеклянным. Родольфус некоторое время обследовал его, а потом, решившись, нажал на единственную виднеющуюся под ним кнопку. Экран вспыхнул, и на нём появилось зелёное поле, по которому бегали маленькие человечки. Опять футбол! Но Родольфусу ведь было нужно отыскать другие картинки — те, что были похожи на обычную жизнь. Может, нужно было подождать? Звук был громким и ужасно раздражал его, и Родольфус, побоявшись использовать магию — он отлично помнил, что порой маггловские вещи странно на неё реагируют — попытался найти маггловский способ решения проблемы. Ну должны же магглы как-то регулировать громкость! Очень глупо изобрести такую непростую вещь без подобной функции.

Очень скоро он обнаружил, что под экраном у телевизора есть панель, закрывающая маленькие кнопки — и, подумав, нажал на одну из тех, рядом с которыми значились две маленькие буквы «pr». Изображение на экране вдруг сменилось, и теперь на нём по полю снова бегали маленькие человечки, однако мяч они пинали не ногами, а били им руками о землю — и, как быстро понял Родольфус, пытались забросить его в кольцо. Нет — не то… но, значит, картинки можно менять? Запомнив кнопку, он нажал на соседнюю, и картинка вновь вернулась к бегающим по полю за двухцветным мячом людям. Так, понятно…

Он нажал на соседнюю кнопку — одну из двух, над которыми был нанесён значок в виде лежащего на боку треугольника, составленного из нескольких палочек. На экране появилась ярко-зелёная полоса — и цифра 18. Больше ничего не произошло, и Родольфус нажал снова — полоса чуть удлинилась, цифра сменилась на 19, а звук стал немного громче. Кажется, он нашёл то, что искал! Нажатие на соседнюю кнопку подтвердило эту догадку, и Родольфус, снизив звук до цифры 10, вернулся к первой паре кнопок, начав переключать картинки, удивляясь, сколько же у магглов разных видов спорта. Надо же — а по ним и не скажешь! Они вовсе не выглядят спортивными и подтянутыми — скорее…

Очередное нажатие кнопки вызвало на экран женщину со строгой причёской и в пиджаке, сидящую за столом и читающую… или говорящую некий текст. Вслушавшись, Родольфус почти сразу понял, что она рассказывает текущие новости — эдакий аналог «Пророка». Любопытная идея… Он слегка прибавил звук и присел на край кровати. В конце концов, раз уж магглы вызвали у него любопытство — почему бы не воспользоваться таким способом узнать о них что-нибудь.

— Где ты был?! — Рабастан буквально накинулся на брата.

— Отлучался по делам , — с некоторым недоумением ответил Родольфус. — Что-нибудь случилось?

— Тебя постоянно нет! — сказал Рабастан с упрёком, — а между тем...

— Ты уже вполне способен заниматься сам, — возразил Родольфус. — Хотя бы иногда.

— Да при чём тут… — начал было Рабастан, но Родольфус перебил:

— Ты же занимаешься? Я надеюсь?

— Между прочим, — в глазах Рабастана промелькнуло нечто, очень не понравившееся Родольфусу, — Мальсибер тоже предложил меня учить.

— И что ты ему сказал? — с интересом спросил Родольфус, и когда на лице Рабастана мелькнуло вызывающее выражение, позволил себе слегка улыбнуться.

— Я сказал, что тебе это не понравится, наверное, — ответил Рабастан, посмеиваясь. — А он признался, что тебя боится.

— Это хорошо, — Родольфус продолжал разглядывать брата так пристально, что тот, не выдержав, поднялся и подошёл к вечернему окну, вглядываясь в темноту за ним. — Предложение хорошее, но я бы на твоём месте отказался.

— Руди, я устал от того, что ты считаешь меня кретином, — Рабастан, к некоторому удивлению Родольфуса, выглядел не слишком возмущённым. Взрослеет или у него есть интересные новости, и ему не до надуманных обид?

— Я так вовсе не считаю, — Родольфус уселся в кресло. — Расскажи мне лучше, для чего меня искал.

— Девчонка заговорила, — Рабастан уселся на подоконник спиной к стеклу. — Ты сказал, что когда она заговорит, можно будет поглядеть, как они общаются с Мальсибером без её папочки.

— Сказал, — подтвердил Родольфус.

Мерлин, как неловко. Он совсем забыл об этом — слишком много нового обрушилось на него в последние дни. Маггловский мир оказался странным и неприятным, агрессивно-тревожащим, и в голове Родольфуса просто не осталось места для необычных гостей Мальсибера. Очень скверно — он привык держать такие вещи под контролем. В конце концов, объективно это может быть сейчас важнее: маггловский мир никуда не убежит, а вот с кем общается его почти пугающе подверженный чужому влиянию брат, актуально именно теперь.

— Ну так ты придумал, как его убрать? На время? — спросил Рабастан с почти детским нетерпением.

— У меня есть варианты, — солгал Родольфус. — Я посмотрю, какой ляжет лучше. Расскажи мне про неё, — попросил он, уходя от неудобной темы.

— Сейчас, когда лицо почти зажило, она стала очень хорошенькой, — заулыбался Рабастан. — И голос у неё приятный, хотя её отец страшно бесится, когда она с нами разговаривает.

— Он вам помешал? — удивился Родольфус.

— Нет, конечно, — тоже изумился Рабастан. — Просто я же вижу — у него так ходят желваки, будто он сейчас сломает себе все зубы.

— Не зли его понапрасну, — вдруг сказал Родольфус, и когда Рабастан предсказуемо спросил:

— Почему? — пояснил:

— Потому что сильные родительские чувства могут быть опасны. Да — он просто оборотень, и в обычных обстоятельствах вы бы даже не пересеклись. Но сейчас вы живёте в одном доме, и этот папаша не показался мне тряпкой.

— Предлагаешь мне бояться оборотня? — недоверчиво уточнил Рабастан и расхохотался.

— Предлагаю тебе бояться отца юной дочери, — отрезал Родольфус. — Оборотень он или нет — не имеет значения. Он волшебник и отнюдь не трус. Авада есть Авада, и выходит она у всех, вне зависимости от статуса крови.

— Руди, да какая Авада? — Рабастан поглядел на него словно на умалишённого. — Он же просто егерь…

— Басти, да какая разница! — с некоторым раздражением воскликнул Родольфус. — Егерь или нет — он не маггл и умеет колдовать. И пустить из-за угла Аваду или ещё дрянь какую более чем способен. Да — я его потом убью, но тебе-покойнику разве будет дело до этого? Не трогай девочку — я…

— Да ты с ума сошёл совсем?! — воскликнул Рабастан. — Ты что, правда можешь представить себе меня в постели с… этим? Нет — она хорошенькая, но она животное! Да ещё и ребёнок, — добавил он со смесью возмущения и брезгливости. — Она же младше Драко! Фу.

— Басти, — с некоторым удивлением сказал Родольфус, дождавшись, покуда его брат умолкнет, — разумеется, я не имел в виду подобного. Но я представляю ощущения её отца, и думаю, что ему вполне достаточно пронаблюдать твою обычную манеру разговора с хорошенькими девицами. Это я тебя знаю и понимаю, что ты не имеешь, на самом деле, в виду ничего — а он взбесится. Постарайся смотреть на неё как на, — он задумался, — скажем, сестру Беллы.

Рабастан фыркнул, а потом рассмеялся. Спрыгнув с подоконника, направился к брату и устроился в соседнем кресле, забросив ногу на ногу и раскинув руки по подлокотникам.

— А какую из сестёр? — уточнил он с совершенно хулиганской улыбкой. — Меду или Циссу?

— Ну или на дочь, — усмехнулся Родольфус. — Да — пожалуй, представь, что она дочка Беллы.

Рабастан расхохотался.

— Белла бы сама себя заавадила! Мало ей зятя-оборотня, так ещё и дочь!

— Он не зять, — педантично поправил его Родольфус, пряча смех в глубине глаз.

— А кто? — с удовольствием спросил Рабастан, и Родольфус вдруг понял, что брат банально по нему соскучился.

— Мордред знает, честно говоря, — он позволил себе улыбнуться и вдруг предложил: — Ты не хочешь провести этот вечер дома? Поужинаем, поиграем в шахматы — ты играл когда-то, помнится.

— Так то в детстве было, — возразил Рабастан. — Я уже забыл всё.

— Ну, не в шахматы, — не стал спорить Родольфус и поднялся. — Идём?

* * *

Удалить на время Скабиора оказалось несколько сложнее, чем полагал Родольфус. Обращаться с этим к Лорду было невозможно — оставалось делать это через Грейбека. Проще всего было наложить Империус, но от этой мысли Лестрейндж отказался сразу: Лорд вполне мог это обнаружить, и как он бы объяснялся? Нет, конечно, он нашёл бы способ, но привлекать к себе излишнее внимание Лорда Родольфус считал и глупым, и опасным. Нужно было что-то попроще и понадёжнее. Да, пожалуй, какой-нибудь налёт будет кстати: вряд ли Грейбек будет столь любезен, чтоб позволить своему адъютанту прохлаждаться, если Лорд задействует всю стаю.

Мысль ему понравилась. Заодно сделает их жизнь немного предсказуемее — было бы некстати получить подобное задание в какой-нибудь неудачный момент. А пока он всё равно застрял с поисками этого кольца, можно и отвлечься. Итак — нужен объект, требующий именно оборотнической стаи… и причём не в полнолуние. Пожалуй, нужно сделать вот что…

Беллатрикс Родольфус отыскал в саду. Пропустив пролетевший в паре дюймов от него кинжал, Родольфус поприветствовал жену почти дружелюбным:

— Скучаешь?

— Ты зато, я вижу, вечно занят, — ответила она раздражённо. — Знать бы только, чем.

— Да вот думал, чем бы наших младших сотоварищей занять, — сказал он почти весело. — А то заскучают — да и разнесут поместье ненароком. Выйдет некрасиво, и я лично не готов принимать всех здешних обитателей уже в нашем доме.

— Я вообще не понимаю, что они здесь делают! — тут же взорвалась она. — Зачем их держать здесь? Можно же всегда их вызвать, если надо!

— Полностью с тобой согласен, — кивнул Родольфус. — Полагаю, Лорду так удобнее — но, с другой стороны, мы ведь и нужны на то, чтобы решать слишком мелкие для его великого разума проблемы. Как считаешь?

— Верно, — Беллатрикс сложила руки на груди. — Что ты предлагаешь?

— Вот как раз хотел с тобой посоветоваться, — он взял её под руку и повёл к дому. — Что они умеют?

— Ничего! — воскликнула она. — Это же животные, не люди! Видел, как они живут? — она скривилась. — Даже не в домах! В палатках! Словно в норах!

— В самом деле, — недоверчиво глянув на жену, не стал спорить с ней Родольфус.

И подумал вдруг, что, возможно, его жена просто… дура. Да, слегка безумная, но безумие такого рода не должно было бы повлиять на интеллект. Или всё-таки могло? Как он раньше не видел этого? Или, может быть, со временем темперамент начал заслонять собой всё — в том числе и разум? Или, всё же, она была такой изначально, а он просто не обращал внимания на такие мелочи? Беллатрикс что-то говорила, он кивал, порой вставляя нужные реплики, и когда она совсем уверилась в том, что идея принадлежит ей, попрощался.

Теперь оставалось только ждать, надеясь, что идею, поданную его любимицей, Лорд воспримет положительно — а он станет просто исполнителем.

Не автором.

Ибо для чего ему такая слава? Родольфус уже виделся с Дамблдором несколько раз, и чем дальше, тем больше убеждался в том, что среди близкого окружения Лорда его брат не единственный, кто приносит старику новости. Потому что слишком мало вопросов тот ему задавал — куда меньше, чем, по мнению Родольфуса, должен был бы задавать тот, кто внезапно получил своего человека в чужом лагере. Нет, конечно же, старик не мог не понимать, что шпион из Рабастана никакой — но ведь разве сложно было попросить его просто чуть больше и внимательнее слушать?

Была и ещё одна странность, объяснить которую Родольфус иначе как наличием ещё одного соглядатая не мог: Дамблдор ни разу не попросил у него ни одного воспоминания и ни разу даже не попробовал воспользоваться легиллименцией. Ему лично это было на руку, конечно, однако же менее понятным не становилось. Почему? Щадил Рабастана? Только не директор Хогвартса: Родольфус полагал, что разбирается в людях достаточно хорошо для того, чтобы не подозревать старого директора в бессмысленной сентиментальности.

Значит, есть ещё один. Только кто? Проще всего было заподозрить Снейпа, но, с другой стороны, очевидное предположение вовсе не всегда оказывается верным. В конце концов, Лорду наверняка должно прийти в голову то же самое, и наверняка он днюет и ночует в голове у Снейпа. Сбрасывать со счетов личного шпиона Лорда в Хогвартсе нельзя, конечно, но, скорее всего, нет. Это кто-нибудь ещё.

Вопрос — кто?

— Интересно, у вас там, в Канаде, все такие странные?

Утром бар «Уэльский лук» был почти пуст, и это давало Родольфусу возможность спокойно говорить с его, как он уже узнал, хозяйкой. Её имя поначалу не сказало ему ровно ничего — до того момента, как на третий день своего якобы проживания в комнате над баром он случайно не выяснил её девичью фамилию. В то утро он аппарировал в комнату, чтобы сразу выйти и спуститься в бар, и ненароком оказался свидетелем чрезвычайно эмоциональной ссоры означенной хозяйки с незнакомой ему женщиной, что и назвала её вот так. Отойдя от шока, Родольфус покопался в голове у них обеих и выяснил, что речь идёт о девичьей фамилии. Мерлин, знай он раньше!

Агнес Риддл. Риддл, а не Аткинс.

В совпадения такого уровня Родольфус не верил даже в раннем детстве. Значит, то, что он искал — вернее, то, что его руками искал Дамблдор — имело непосредственное отношение к маггловской ветви семьи Лорда. В общей цели этих поисков Лестрейндж ни мгновения не сомневался, но вот избранный директором путь Родольфуса удивил. Чем, хотел бы он понять, могут здесь помочь обыкновенные магглы? Кровь есть кровь, конечно, и Родольфус, как никто, это понимал — но всё же… магглы? Что такого в этом маггловском кольце, что поможет Дамблдору уничтожить Лорда?

Разве что оно не совсем маггловское.

Иногда волшебные вещи попадали к магглам, и часть из них потом становилась головной болью для сотрудников министерства, но случалось и так, что вещь, не таящая опасности, тихо оседала в том мире. Если кольцо, что он должен отыскать, никого не убивает, или вредит постепенно и не слишком очевидным образом, то неудивительно, что внимание министерства обошло его стороной. Что же это может быть такое? Впрочем, если он найдёт кольцо, то отыщет и ответ — или не отыщет и тогда станет ясно, что дело вовсе не в кольце, а в его владелице. С которой он постарался сблизиться, накрепко запретив себе вспоминать о том, что она маггла, и стараясь помнить только имя — Риддл.

Это помогало.

И сейчас, сидя за барной стойкой, Родольфус неторопливо пил вторую чашку кофе и с чуть рассеянной полуулыбкой разглядывал женщину, ловко протиравшую и без того, как казалось, чистые стаканы. Лет ей было… Мерлин знает, сколько — он понятия не имел, как определить возраст маггла. Будь она волшебницей, он сказал бы, что они почти ровесники, но она волшебницей не была. Впрочем, разве это важно?

— С уверенностью могу сказать, что нет, — ответил он, следя за её руками. Её ногти были покрыты тёмно-красным лаком, и Родольфус постоянно твердил себе, что у магглов это, судя по тому, что он успел увидеть в этом баре и по телевизору, было нормой, а отнюдь не признаком женщины определённой профессии. — Слишком много там людей, чтобы всем быть одинаково странными.

Она рассмеялась и, отставив очередной стакан, повернулась к нему и без малейшего стеснения уставилась в глаза.

— Что вы коллекционируете, Себастьян?

Он и сам не знал, почему назвался этим именем — оно выплыло само, когда Родольфус изобретал для себя псевдоним, и понравилось ему тем, что его вполне можно было сокращать как «Басти». Это показалось ему символичным и вполне в стиле его эксцентричного братца. Да, определённо, Басти выбрал бы что-то подобное — значит, так тому и быть. Себастьян Муэтт⁽¹⁾ — шутка, почти сразу пришедшая ему в голову, Родольфусу по-настоящему понравилась. Тем более что ему казалось, что навряд ли Рабастан взял бы какую-нибудь случайную фамилию — значит, если Дамблдор потребует воспоминание, это будет выглядеть достаточно достоверно.

— Всяческие старинные украшения, — ответил он.

— Вы богач, — она поправила словно смазанный прозрачной сахарной глазурью тёмный локон.

— Не слишком, — мягко улыбнувшись, возразил он.

Потому что вряд ли богач стал бы ютиться в комнатке над баром — да и ни к чему такая репутация.

— А что так? — спросила она, доставая небольшую тёмную коробочку, в которой магглы хранили сигареты, и закуривая.

— Я ведь коллекционер, а не торговец, — пояснил он, полушутливо отмахиваясь от дыма. — И потом, меня больше интересует необычность украшения, чем цена. Видите ли, я не очень люблю тонкую работу и блеск драгоценных камней — как по мне, куда интересней вещь простая и с простым, на первый взгляд, камнем. Вот такая, например, — он сунул руку в карман и выложил на стойку простое серебряное кольцо с прозрачным камнем. — Серебро и горный хрусталь, — сказал он. — Вещь не слишком старая — ей лет триста — но смотрите, какая интересная форма у камня.

Тот был выполнен в виде невысокой пирамиды с закруглёнными вершиной и гранями — Родольфус потратил часов шесть, покуда смог его трансфигурировать из обычной маггловской монеты. Получившееся кольцо почти в точности повторяло то, что он искал, и он очень надеялся, что у его собеседницы вещь вызовет нужные ассоциации.

И не ошибся.

— Слушайте, а у меня в детстве было похожее, — сказала она, повертев в руках кольцо. — Точно было… даже, может, из золота — хотя сейчас я полагаю, что, скорее, из латуни.

— Старая латунь может дорого стоить, — аккуратно произнёс Родольфус, тщательно сосредотачиваясь и очень осторожно касаясь её сознания.

— Знать бы, где оно, — с некоторой досадой проговорила Риддл, хмурясь и — он видел это — искренне пытаясь вспомнить. — Деньги бы мне сейчас не помешали… правда, камень там был уж совсем невзрачный — чёрный, непрозрачный…

— Это не так важно, — Родольфус постарался улыбнуться как можно обаятельнее. — Это может быть агат или оникс, или даже гагат или обсидиан. А может, яшма — мне встречалась чёрная. Или морион, или гематит... Чёрных камней много. Ценность камня не так уж важна в подобных случаях. Если кольцо старое, оно стоит дорого. Вы меня заинтересовали, — признался он. — Может, поищете его? Знаете, несложно отыскать в соответствующих магазинах украшения из золота с бриллиантами — а вот оникс и латунь истинная редкость.

— Даже если я его найду, — предупредила она с хищным выражением, — я так сразу вам его не отдам. Съезжу, может, даже в Лондон, и сперва оценю его там.

— Разумно, — одобрительно кивнул он и попросил: — Но пообещайте, что потом предложите его мне. Обещаю дать вам цену уж во всяком случае не меньше, чем предложат в Лондоне.

— Я подумаю, — сказала она кокетливо, а Родольфус удивился сам себе. Для чего он её уговаривает? Ничего он покупать не собирался — нужно только, чтобы она вспомнила, где это дракклово кольцо, и тогда он просто его заберёт и спокойно изучит. А ей сотрёт память — на всякий случай.

— Слушайте, — она докурила вторую сигарету и, опустошив и протерев пепельницу, села, подперев рукой подбородок, — что вы делаете вечерами?

— В основном, работаю, — ответил Родольфус, а потом сообразил, что Рабастан ответил бы совершенно иначе. Собственно, скорей всего, его брату даже в голову не пришёл бы такой ответ. — А что, вы хотите пригласить меня на свидание? — спросил он с игривой улыбкой.

— А почему нет? Давайте! — вдруг воскликнула она, и Родольфус… растерялся.

Что он должен ей ответить? Да? Нет? И если да — то что, к дракклам, он на этом свидании будет делать?! Рабастан бы ни за что не лёг в постель с магглой — а что будет делать он?

Но и отказать ей был абсолютно невозможно — женщинам в подобном не отказывают. То есть можно было, разумеется — но рассчитывать после подобного на какое-то сотрудничество было невозможно. А она ведь так и не вспомнила, где лежит кольцо! Можно было, разумеется, исчезнуть, а затем вернуться в новом облике и начать всё заново — но… хотя… Пожалуй, да — нужно просто ей почистить память. Чего он всполошился? Просто сотрёт весь этот разговор — и…

Женщина вдруг расхохоталась и проговорила покровительственно:

— Эй, расслабьтесь. Я шучу, — она покачала головой и снова рассмеялась. — У вас такой вид, будто я вам предложила поцеловать жабу.

— Что вы, вовсе нет! — вполне искренне запротестовал он. Что такого в том, чтобы поцеловать жабу — или крысу, или кошку, или ящерицу, или вообще любого зверя — Родольфус не понимал, но по смыслу догадался, что, наверное, магглам это представляется отвратительным. — Просто это было очень неожиданно, и я…

— …предпочитаете быть верным вашей жёнушке, — она опять рассмеялась, а он вздрогнул. — Весьма достойно.

Как?! Как, откуда она могла… или… может быть, она не маггла?

— Почему вы думаете, что я женат? — с несколько натянутой улыбкой спросил он.

— Потому что вы женаты, — она встала и, скептически оглядев его с ног до головы, сказала назидательно: — У женатых взгляд особый. И я могу ручаться, что с женой у вас всё, как сейчас говорят, сложно, и что вы сейчас мне возмущённо скажете, что это совершенно не моё дело. И будете абсолютно правы. Хотя на свидание с вами я бы сходила, — она подмигнула и направилась к вошедшим посетителям, оставив Родольфуса в полном недоумении.

1) Mouette (фр.) — чайка.

Вернуться к тексту

— Они не любовники.

— А кто тогда?

— Я не знаю, — Родольфус очень внимательно поглядел на брата.

— Почему ты так решил? — недовольно спросил тот.

— Потому что я их видел, — терпеливо ответил Родольфус.

Он провёл у комнаты Мальсибера почти час, и за это время тот даже не заговорил с девушкой, уж не говоря о том, чтобы сделать ещё что-то. Только под конец сказал мягко:

— Он вернётся.

Девица не ответила — только подтянула одеяло повыше, и Мальсибер замолчал, а потом и вовсе вышел из комнаты, и Родольфус с ним едва не столкнулся. Нет, любовники так себя не ведут, в этом Лестрейндж был уверен.

Впрочем, Рабастан придерживался иного мнения. Выслушав короткий рассказ брата, он фыркнул:

— Мало ли! Поссорились, или она ему уже просто надоела… это ни о чём не говорит.

— Думай что угодно, — слегка пожал плечами Родольфус. — Я уверен, что они не любовники, и меня опять занимают причины столь экстравагантного поступка твоего приятеля.

— Нет тут никаких причин, — буркнул Рабастан очень недовольно.

— Так не может быть, — возразил Родольфус.

— Почему это? — быстро спросил Рабастан.

— Потому что не бывает действий без причины, — и опять, в который уже раз, Родольфусу было сложно понять, насколько серьёзен его брат. Ну не может же он не понимать этого!

— Это у тебя не бывает! — засмеялся Рабастан. — А у большинства людей — очень даже. Да я сам половину действий совершаю просто так!

— Это я заметил, — не удержался Родольфус, улыбнувшись, но поспешно добавил: — Я шучу, конечно. У любого действия есть причина. Это «просто так» всегда её имеет — просто она мимолётна и неочевидна.

— Ну, если «мне так захотелось» — это причина… — протянул Рабастан.

— Нет, конечно, — Родольфус сдержал вздох. — Причиной будет то, почему ты захотел этого. Вот меня и интересует, почему вдруг у Мальсибера возникло такое экзотическое желание. Версия с любовницей была удачной, но неверной. Должна быть другая. В принципе, — продолжил он, уступая напряжённо-вопросительному взгляду Рабастана, — я могу принять мотив жалости. Тогда получается…

— Руди, ну ты что? — перебил его Рабастан. — Ты бы мог пожалеть неизвестного оборотня?

— Басти, — он опять подавил вздох. — Разве мы с Мальсибером похожи? Нельзя судить о поступках других людей по принципу «что бы сделал я на его месте». Люди разные. Разве мы с тобой в одной и той же ситуации действуем одинаково?

— Это же другое! — больше из упрямства продолжил спорить Рабастан. — Есть же рамки! Ну не может нормальный человек…

— Ты не представляешь, насколько мы все далеки от этого понятия, — рассмеялся вдруг Родольфус. — И Мальсибер — в том числе. Он, на самом деле, дальше многих. Так что мог и пожалеть.

— Почему это он дальше? — спросил Рабастан с таким выражением, что Родольфус снова засмеялся:

— Потому что менталист. Он о людях знает в разы больше многих. Полагаю, что и больше меня — в том числе. Потому что, — предупредил он очередной вопрос, — он, в отличие от меня, любопытен.

— Но они же… я не знаю — и не люди, и не звери, — скривился Рабастан. — Это же… не знаю… как их можно пожалеть?

— Вообще, ликантропия — болезнь, — подумав, сказал Родольфус. — От которой ни один из нас не застрахован… скажи мне, что ты сделал бы, если б заразился?

— Я? — до глубины души изумился Рабастан. — Руди, это невозможно — что я, с оборотнем не справлюсь?!

— Всякое бывает, — возразил тот. — Это может быть в бою, ты можешь быть пьян… неважно. Представь просто. Что ты сделал бы?

— Заавадился, — ни секунды не задумавшись, ответил Рабастан.

— Ты уверен? — с любопытством спросил Родольфус.

Они замолчали. Некоторое время Рабастан молча сидел, игнорируя внимательный взгляд брата, затем начал ёрзать и, в конце концов, вскочил и бросил раздражённо:

— Да, уверен! Что ты хочешь от меня?! Чтобы я представил себя оборотнем?!

— Нет, конечно, — Родольфус откинулся на спинку кресла, продолжая за ним наблюдать. — Я хочу сказать, что могу себе представить жалость к ним. Эта девочка — почти ребёнок, и когда её обратили, она была ещё младше, так что вряд ли в этом есть её вина. Мальсибер вполне мог ей действительно посочувствовать.

— Бред какой! — отрезал Рабастан. — Их нельзя жалеть — они твари, а не люди!

— Ты ни разу не встречал людей, жалеющих больных животных? — вкрадчиво спросил Родольфус.

— Ну не знаю, — неохотно сдался Рабастан. — Но, по-моему, это мерзко.

— Он вполне может придерживаться другого мнения, — Родольфус посмотрел на часы. — Мерлин с ним. Садись — позанимаемся, а потом мне нужно будет поработать.

* * *

Перекатившись по подмёрзшей грязи, Скабиор замер, тяжело, но бесшумно дыша, и огляделся. Операция, обещавшая быть весёлым погромом, в последний момент неожиданно превратилась в побоище — чары, что ли, сигнальные на каком-то из домов стояли? Или они упустили кого-то, запирая толком не проснувшихся жителей деревни в подвале одного из домов — и этот кто-то, на беду, оказался волшебником? Так, конечно, быть могло — это место и было выбрано именно потому, что здесь, в прямом соседстве с магглами, жило сразу несколько волшебных семей — но у Скабиора это совпадение вызывало недоверчивую тревогу. Словно их тут ждали… «Да нет, бред», — сказал он сам себе и медленно пополз в сторону поля. Где-то же кончается этот дракклов антиаппарационный купол. Кто же, всё-таки, привёл сюда авроров? Или это не авроры? Если министерство с некоторых пор, как говорят, подчиняется Тёмному Лорду, значит, этих тварей здесь быть просто не может. Или может?

«Да какая, к дракклам, разница», — решил он, чувствуя, как промокают от жидкой грязи вроде бы зачарованные от этого штаны. Впрочем, холодно ему сейчас не было — только очень страшно, от чего его мозг работал раза в три быстрее. Ему здорово не повезло: большинство успело аппарировать до того, как их накрыли этим куполом, а он вот попался. Надо выбираться…

Футах в четырёх он вдруг увидел лежавшего ничком оборотня и, ругнувшись, пополз к нему. Тот, по счастью, был в сознании — просто оглушён, и от Скабиора потребовалось только снять Петрификус, после чего они уже вдвоём двинулись к полю, то и дело замирая и прижимаясь к земле. Едва пройдя упругую невидимую границу, они сразу же аппарировали к воротам Малфой-мэнора, встретившего их тишиной и, что особенно удивительно, легко открывшимися воротами.

Почти все окна в доме светились — было часов десять вечера, и, похоже, обитатели Малфой-мэнора уже разошлись по своим комнатам, готовясь ко сну. Суки. Какие же они все суки! Скольких потеряла стая сегодня, Скабиор не знал, но был совершенно уверен, что им, тем, кто ложится сейчас спать за этими окнами, всё равно. Сволочи!

Как же он их сейчас ненавидел! Всех — всех волшебников, живущих в своих тёплых и уютных домах, тех, кто видел в них недоживотных и наверняка грустил по тем временам, когда охота на оборотней была по популярности где-то между квиддичем и балом. Эти мысли — привычные, но от этого ничуть не менее обжигающе-обидные — вызвали у Скабиора почему-то усталость вместо ярости. Их всех слишком много, вдруг подумал он, и что бы они все ни делали, и какой бы большой ни была Стая, никогда им ничего не изменить.

Впрочем, мысли эти он отбросил, едва добравшись, наконец, до поляны, на которой собралась сейчас вся стая. Грейбек уже что-то говорил — медленно и мрачно — и Скабиор, оглядевшись, не стал пробираться к нему сквозь толпу и присел с краю, слушая вожака и прикидывая, скольких же они не досчитались. Выходило, что не так и многих — но всё же, всё же…

Грейбек говорил недолго — да и что тут, собственно, скажешь? Что нельзя наверняка утверждать, что это была ловушка? Нельзя, конечно — они действительно вполне могли упустить кого-то из волшебников. Слишком мало времени у них было на подготовку, Мордред бы подрал Тёмного Лорда с его внезапными идеями! Впрочем, они всё же выступили не так плохо, и не все волшебники и магглы из тех, что им встретились, увидят завтрашний рассвет.

Они уже ужинали, когда Скабиор, сидевший у центрального костра неподалёку от Грейбека, вдруг услышал тихое:

— Ваша дочь волнуется, — подпрыгнув, он резко развернулся и уставился на стоящего в шаге от него Мальсибера, которого почему-то никто больше, кажется, не видел.

Или же не замечал.

— Вы какого драккла здесь делаете? — прошипел Скабиор, вскакивая. Схватив почему-то совершенно не сопротивляющегося Мальсибера за руку, он оттащил его в сторону и уставился на него в совершенном бешенстве.

* * *

— Его нет, — вдруг прошептала Гвеннит.

Лежавший на своей кровати поверх покрывала Мальсибер обернулся к ней и спросил мягко:

— Что, простите?

— Они все вернулись, — она сидела на кровати, пристально глядя в чёрное окно. — Я отсюда вижу лагерь — там зажгли костры. Значит, они вернулись. Уже давно. А его всё нет, — её голос задрожал.

— Они могут совещаться, — Мальсибер встал и подошёл поближе.

— Крис пришёл бы, — уверенно возразила она и заплакала, прижимая пальцы к лицу. — С ним что-то случилось. Я чувствую…

— Я могу узнать, хотите? — предложил Мальсибер, подходя к ней почти вплотную. Гвеннит, наконец, оторвала взгляд от окна и, взглянув на него, кивнула. — Я схожу сейчас, — пообещал он и, надев длинное тёплое пальто, накинул поверх плащ и вышел, тщательно закрыв за собой дверь.

Снаружи было холодно, но сухо — Мальсибер поёжился и, подняв воротник, двинулся к лагерю. Отыскать Скабиора оказалось не таким уж и простым делом, но в конце концов он нашёл его у одного из костров и, тихонько подойдя, шепнул:

— Ваша дочь волнуется, — реакция оборотня ошеломила — тот буквально прыгнул на него и мгновенно утащил куда-то в сторону, с такой силой сжимая Мальсиберу руку, словно намеревался её сломать..

— Вы какого драккла здесь делаете?!

— Вас ищу, — ответил тот, попытавшись высвободиться и заодно объясняя: — У нас мало кто умеет лечить переломы, мне бы не хотелось тревожить этим Родольфуса.

— Это наше место! — Скабиор отбросил его руку с выражением брезгливости и, приблизив своё лицо почти вплотную к лицу волшебника, прошептал: — Здесь чужих не любят.

— Ваша дочь волнуется за вас и плачет, — сказал Мальсибер. — Она пришла бы сама — но пока не…

— Моя дочь — не ваше дело, — отрезал Скабиор, ощутив, на самом деле, нечто вроде стыда. В самом деле, Гвеннит же ждала его и наверняка должна была очень нервничать. А ведь ей всё это сейчас совсем не нужно.

— Не моё, — с каким-то очень странным выражением кивнул Мальсибер. И сказал вдруг: — Я хотел поговорить о ней.

— Нам пора выметаться? — спросил Скабиор.

— Нет, конечно, — возразил Мальсибер. — Она всё ещё больна — даже рана не закрылась.

— Что тогда? — Скабиор воровато оглянулся, но похоже, никого у костра не удивил его поспешный уход: любопытство здесь не было в чести.

— Я, возможно, ошибаюсь и, бесспорно, лезу не в своё дело… — заговорил Мальсибер, накладывая на них обоих заглушающее.

— Да у вас так принято, — перебил его Скабиор.

— Вам не страшно за неё? — спросил, не обратив на это никакого внимания, Мальсибер.

— Вы действительно лезете не в своё дело, — угрожающе проговорил Скабиор. — Мы от вас зависим, конечно, но это не даёт вам права лезть, куда не звали.

— Выслушайте меня, пожалуйста! — настойчиво попросил Мальсибер. — До конца. Прошу вас!

— Ну? — раздражённо бросил Скабиор.

— На войне опасно, — вновь заговорил Мальсибер.

— Да что вы говорите? — удивлённо вскинул брови Скабиор. — Никогда бы не подумал!

— Она ведь совсем не воин, — снова пропустив его укол мимо ушей, продолжал Мальсибер. — И однажды в бою погибнет.

— Что вам надо? — голос Скабиора дрожал от ярости.

— Можно же уехать, — сказал Мальсибер тихо. — Покинуть Британию. Вы же можете.

— С какой стати? — кажется, по-настоящему изумился он. — Я не…

— Пусть не вам, — перебил, на сей раз, Мальсибер. — Хотя бы ей.

— Куда уехать? — Скабиор так удивился, что даже оставил свой обычный тон.

— Я не знаю… в Штаты. В Австралию. В Канаду. В мире много стран, где говорят по-английски.

— Какая свежая мысль, — насмешливо проговорил Скабиор, глядя на него почти с жалостью. — И совет отличный. Может, вы тогда и профинансируете?

— Разумеется, — серьёзно сказал Мальсибер. — Я к тому и…

— И на сколько вы расщедритесь? — Скабиор уже откровенно издевался. — Галлеонов так на пятьдесят? Или, может, даже сто? — он изобразил на лице насмешливое восхищение. — Или даже…

— Я дам десять тысяч.

Скабиор хватанул ртом воздух, с усилием проглотив так и не родившуюся колкость. Лишь выдавил:

— Не смешно.

— И не должно быть, — сказал Мальсибер. — Так не шутят.

— Шутят как угодно, — возразил Скабиор, пытаясь одновременно и отвести взгляд от внимательно глядящих на него чёрных глаз, и рассмотреть выражение лица стоящего напротив него волшебника. — Вы же не думаете, что я вам поверю?

— На слово — пожалуй, — очень… слишком, на взгляд Скабиора, серьёзно ответил Мальсибер. — Есть разные способы: непреложный обет, контракт…

Скабиор усмехнулся и протянул руку:

— Ну зачем так сложно. Давайте!

— Я не ставлю себе цель избавиться от лишних денег, — усмехнулся и Мальсибер. — Я их дам — когда буду уверен, что она уедет.

— Проводить хотите? — с любезной улыбкой спросил Скабиор.

— Проводил бы, — не менее любезно улыбнувшись, ответил Мальсибер. — Но я несколько ограничен в перемещениях. Придётся придумать что-нибудь другое.

— Жаль, — вздохнул Скабиор. И сказал уже с отчётливым раздражением: — Пошутили — и будет. Вы сказали, Гвеннит меня ждёт. Идёмте.

— Я давно не был так серьёзен, как сейчас, — Мальсибер не шелохнулся.

— С чего вдруг такая щедрость? — Скабиор привычно начал злиться, и это знакомое и такое правильное в общении с обитателями дома чувство добавило уверенности.

— Мне не хочется, чтобы она погибла, — очень тихо и на удивление чётко проговорил Мальсибер.

— Собственных трудов жалко? — Скабиор насмешливо склонил голову набок.

— Жалко, — Мальсибер тоже улыбнулся, но натянуто, одними губами. А потом сказал вдруг: — Она ведь погибнет. А мне хочется, чтоб она жила.

— Оборотней любите? — поинтересовался Скабиор, и недобро добавил: — Или девочка понравилась?

— Если б так, то было бы логично удержать её поближе, разве нет?

— Что вам до неё? — продолжал допытываться Скабиор, которого этот непонятный разговор изрядно утомил.

— Честно говоря, я не уверен, что дело именно в ней, — неожиданно признался Мальсибер. — Может, просто так сложилось — раз уж мы с ней встретились… а на самом деле я просто хочу защитить хоть кого-нибудь. Сколько можно убивать… мне хочется ложиться спать и думать, что на свете где-то есть тот, чью жизнь ты спас, а не отнял.

Он умолк.

Молчал и Скабиор. Так, конечно, тоже можно было лгать, но он не мог найти ни одной причины для этого. А вот представить себе подобное желание Скабиор, как ни странно, мог: он отлично знал, как порой бывает тошно от некоторых убийств.

Но поверить в подобный мотив у Пожирателя?

— Мало ли, чего вам хочется, — не слишком убедительно буркнул он, наконец. — Вы её-то спрашивали?

— Нет, конечно, — Мальсибер качнул головой. — Я уверен, что она не захочет расставаться с вами. Но в любом случае, вы отец, вам и решать. Поэтому я и говорю, прежде всего, с вами.

— Она не поедет, — подтвердил Скабиор, а сам вспомнил: «Ей не место в стае». А ведь это шанс… да и потом, он ведь прав, этот дракклов менталист. Гвеннит не боец, и действительно погибнет рано или поздно, если здесь останется. Ну а если нет — что с ней станет, если вдруг погибнет он? Она вмиг окажется в самом низу — её, конечно, не выгонят, но что это будет за жизнь? Нет — как ни посмотри, его дочери не место в стае. Он и сам уже давно об этом думал — даже предлагал ей как-то вернуться домой, к родителям, обещая регулярно навещать её, но Гвеннит, привычно расплакавшись, неожиданно проявила удивительное упрямство, наотрез отказавшись уходить. Скабиор тогда отступил — очень уж приятно ему было слышать столь категоричный отказ — но тогда Гвеннит была ещё слишком юной для участия в серьёзных операциях, да и в стаю пришла не так давно, что давало ей возможность оставаться в лагере. Но теперь она выросла, а Тёмный Лорд всё чаще отправлял всю, без исключений, стаю в рейды вроде нынешнего, и Грейбек с ним соглашался. Они бойцы, а таким, как его названная дочка, здесь не место.

Так что предложение Мальсибера было выходом — неожиданным и идеальным выходом. Совпадение казалось слишком уж невероятным — Скабиор в такие не верил.

И всё же… Если это в самом деле шанс? Тот самый один-единственный шанс, что, как говорят, даётся каждому раз в жизни? Как он ни старался, он не мог найти подвоха — разве что…

Он ведь ничего не знает о её родителях. Гвеннит даже и фамилию ему свою не называла — принималась плакать и говорила, что боится, что тогда он их отыщет и вернёт её домой насильно. А что если этот менталист знает о ней то, чего не знает Скабиор? Если дело как раз в фамилии? Вдруг она, к примеру, чья-нибудь наследница?

— Мы обсудим это, — сказал, наконец, Скабиор. — Как решим — я сообщу. Идёмте в дом, — он подавил желание подтолкнуть Мальсибера в спину. — Здесь не любят чужаков.

Они молча пошли к дому, а Скабиор думал, что не хочет расставаться с Гвеннит, и тем более не хочет отпускать её куда-то. Он бы с радостью просто запер её где-нибудь — поселил бы в отдалении от всех, может быть, в лесу или на острове, и спокойно жил бы, иногда её там навещая. Ну куда она поедет? Она здесь-то не пойми как выжила, пока не прибилась к ним — а в чужой стране? И Хель знает, как там к оборотням относятся.. да вообще не хотел он отпускать её! Сила этого нежелания его озадачила — ну что ему в этой девчонке? Он же знать её не знал ещё позапрошлой осенью — ну проводит, и ладно… зачем она ему? Грейбек ведь прав — с нею рядом он превращается… ну, не в желе, конечно, но вот думает совсем не о том, о чём надо. Например, о том, что ей надо не мотаться по лесам, а найти какое-нибудь мирное занятие. И ещё о том, что обращать детей, вызывая этим у волшебников лишь страх и ненависть — не единственный и не самый удачный способ изменить их, оборотней, положение в мире. И ещё…

— Крис! — Гвеннит вскочила с кровати, едва Мальсибер со Скабиором с вошли в комнату, и кинулась к нему на шею.

— Ты сдурела? — мигом взвился он, подхватывая её на руки и поспешно относя на кровать. — Я тебя свяжу в другой раз, как уйду — не смей прыгать тут! — Скабиор усадил её на постель и попытался высвободиться из крепкого кольца рук, но она держалась за него так сильно, что он сдался. Ну не драться же с ней сейчас, в самом деле! — Чокнутая, — пробурчал он, садясь, — Гвеннит тут же забралась к нему на колени и, прижавшись, замерла так, плача тихо и счастливо. — Ты чего устроила? — спросил он, зарываясь лицом в её тёмные, пахнущие сейчас зельями и болезнью волосы. — Разве можно так терять лицо?

— Я же видела, что вы вернулись, — прошептала она горячо и быстро. — А тебя всё не было и не было…

— А то ты не знаешь, как обычно это происходит! — проворчал он, прикрывая глаза. Ну куда она поедет? Да она же с ходу вляпается в какую-нибудь историю! — Пока погибших посчитали, пока посмотрели раненых… собрались, поговорили… что я, должен был сюда бежать с порога?

Она только всхлипнула и заревела ещё сильнее. Святая Моргана, ну почему у этой девицы ответ на всё один — слёзы? Где они вообще в ней помещаются?

— Прекрати реветь, — приказал он, отстраняясь и беря её лицо в ладони. — У меня к тебе серьёзный разговор, маленькая.

— Разговор? — Гвеннит всхлипнула и отёрла лицо здоровой рукой. — Про что?

— Про жизнь, — Скабиор вздохнул. — Ложись-ка, для начала. Дай я рану посмотрю.

Перевязку пришлось, конечно, делать заново, но, в целом, выглядело всё совсем неплохо. Ещё дня четыре… может, шесть, неделя — и она совсем поправится. Ну, возможно, десять дней, может, ещё луну получится переждать, и вопрос решать придётся. Грейбек дважды повторять не будет — если он сказал, что ей не место в стае, он не передумает.

— Ты должна уехать, — сказал он, закончив перевязку и наложив на них с Гвеннит заглушающие чары.

— Почему? Куда? — она выглядела, скорее, удивлённой, чем испуганной.

— Пока не знаю, — признал он. — Но мы решим. Далеко.

— Зачем? — глаза Гвеннит потемнели, и Скабиор с тоской подумал, что она сейчас опять разревётся и достал платок.

…Скабиор извёл почти половину блокнота, прежде чем формулировка магического контракта его полностью устроила. Как он ни старался, перечитывая свой аккуратно переписанный текст, он не видел способа для Мальсибера обмануть их с Гвеннит. Посоветоваться бы с кем-нибудь — только с кем? В Лютном были мастера контрактов, но делиться с ними новостью о подобной сумме стал бы только сумасшедший. Можно было бы не называть точных цифр, но и так любой сообразил бы, что она немаленькая. Нет -рисковать так было совсем глупо.

Чем дольше Скабиор обдумывал этот отъезд, тем больше убеждался в том, что возникшим шансом надо хотя бы попытаться воспользоваться. Только не рассчитывать исключительно на этого Мальсибера — в конце концов, кое-что он добудет и сам. Не так много, разумеется, но ей хватит тихо отсидеться годик-другой. Да, пожалуй, на год денег он достанет. Сколько ей может быть нужно? Если тратить в месяц галлеонов пятьдесят — хотя это много, но пусть будет столько — то ему нужно раздобыть шестьсот галлеонов. Столько выиграть за раз он не сможет, но во-первых, можно и не за один, а во-вторых, есть ведь и другие способы. Тем более что время сейчас очень уж располагает к быстрому обогащению. И потом, пятьдесят галлеонов — это потолок, максимум, совершенно ей не нужный — ну куда ей столько? Снимет комнату… сколько это может стоить? Ну, пусть двадцатку — хотя в Лондоне вполне возможно отыскать комнатёнку и за пять, и даже за три, а за десять так снять что-нибудь вообще приличное, но лучше заложиться про запас — а на жизнь ей вполне достанет десяти. В конце концов, может и устроиться работать… аконитовое ещё, правда. Зелье было дорогим, но необходимым. Ну, пусть даже сорок галлеонов в месяц — на год уже выйдет лишь полтысячи. Не так много… то есть много, конечно, но вполне возможно. Кстати, ведь в другой стране можно будет запросто продать ворованное — например, какие-нибудь простенькие, без наложенных на них заклятий, украшения. Хотя… Нет, так рисковать не стоит. Не хватает только собственными руками отправить Гвеннит за решётку… значит, нужно сделать всё самостоятельно, и дать ей с собой денег. Просто денег.

Оставалось выбрать лишь страну, а для этого, прежде всего, узнать законы, что касались оборотней. Но легко было сказать! Были б это магглы, он бы знал, где и как искать нужную информацию, но где искать магические законы других стран, он понятия не имел.

— Вы обдумали моё предложение?

Мордред, как тихо он двигается! Скабиор молча достал из кармана блокнот и, раскрыв его на финальном варианте контракта, протянул Мальсиберу. Тот прочёл, вскинул брови, поглядел на Скабиора с явным уважением и признал:

— Вы поймали меня идеально. Теперь моя очередь, — он заулыбался и протянул ему исписанный лист пергамента, прочитав который, Скабиор расхохотался.

Да, определённо, они стоили друг друга — и ему это неожиданно понравилось.

— Думаю, нам стоит соединить эти два текста, — предложил Мальсибер, тоже рассмеявшись. — Результат, наверное, будет безупречен. Я сделаю, если пожелаете — или вы предпочитаете сами?

— Делайте, — махнул рукой Скабиор.

Мальсибер, забрав оба текста, присел к столу, и Скабиор безо всякого стеснения пошёл следом и уселся рядом, превосходно понимая, что нервирует его. Ничего — потерпит… или же наконец сорвётся. Но, к его очередному бессчётному разочарованию, Мальсибер словно бы ничего не замечал — закончив, спокойно протянул ему несколько исчерканный результат своих трудом и попросил:

— Если вас устраивает, может быть, вы перепишете? Я могу и сам, но я давно не видел такого изумительного почерка.

— Могу и переписать, — хмыкнул Скабиор. Он действительно писал красиво и отлично это знал — что ж, ему приятно будет держать в руках идеально выписанный контракт.

А образец почерка этого недальновидного идиота он уже и так получил.

Когда всё было готово, они оба некоторое время разглядывали свои копии, а затем Мальсибер, решительно взяв перо, первым подписал их. Скабиор последовал его примеру, и коснувшись пером бумаги, подумал, что впервые в жизни ставит подпись под магическим контрактом: до сих пор ему удавалось их избегать.

— Если я могу помочь вам как-то с тем, чтобы определиться со страной, — сказал Мальсибер, складывая свой экземпляр и пряча его в карман, — я сделаю это с радостью.

— Можете, — помедлив, сказал Скабиор. — Возможно. Если раздобудете законы об оборотнях в разных странах.

— Да, я принесу, — пообещал Мальсибер и поднялся. — И узнаю, как это вообще делается официально — нужны ли какие-нибудь бумаги, например.

Паспорт!

Как же Скабиор об этом не подумал?!

Если ехать далеко — не просто на континент, где нет ни одной англоговорящей страны и который вообще слишком близко — делать это проще всего маггловским путём. И вообще, в чужой стране удобно иметь маггловкие документы. Значит, нужен паспорт, и об этом ему стоит позаботиться.

— Узнайте, — кивнул Скабиор, и добавил пусть немного запоздало, зато почти искренне: — Спасибо.

— Прости, можно тебя на минуту?

Родольфус ответил Мальсиберу благожелательным кивком и остановился.

— Чем могу?

— Я не представляю, у кого ещё спросить, — сказал тот, улыбаясь чуть смущённо. — Ты не знаешь, где бы можно было посмотреть законы бывших британских колоний на предмет оборотней?

— Знаю, — немного подумав, ответил Лестрейндж. — Проще всего спросить Яксли — я уверен…

— Это не очень удобно, — возразил Мальсибер, улыбаясь ещё шире. — Кроме министерства, нет других источников?

— Есть, конечно, — ах, как это интересно! Он задумал переправить своих гостей за границу? Почему? Или даже зачем? — Можно самому найти в кодексах. Я уверен, в здешней библиотеке есть. Эйвери спроси — он наверняка знает, где тут что стоит. Но если тебе не очень срочно, я могу посмотреть у нас. Скажем, завтра.

— Буду очень признателен, — совершенно просиял Мальсибер.

— Что-нибудь ещё? — спросил Лестрейндж. Видно, что-то в его взгляде выдало его интерес, потому что Мальсибер, поколебавшись, сказал:

— Я, признаться, не уверен, что просить тебя об этом удобно.

— Проверь, — подбодрил его Родольфус, для верности приправив предложение шуткой: — Я ни разу в жизни не испытывал проблем с отказом в просьбе.

— Это хорошо, — полусерьёзно ответил Мальсибер. — А скажи — если это нужно, министерство может сделать для волшебника маггловские документы?

— Это тоже к Яксли… но, если хочешь, я могу сам спросить, — Родольфус теперь уже разглядывал Мальсибера, не скрываясь. — Я мог бы быть более полезен, если б знал побольше.

— Я боюсь, ты не поймёшь, — подумав, всё-таки сказал Мальсибер. — Но я расскажу — если ты хочешь.

— Идём ко мне, поговорим, — кивнул Родольфус и, к некоторой досаде увидел выходящего из столовой брата, направляющегося прямо к ним. Однако следом ощутил гордость, когда тот, повинуясь его взгляду, во-первых, сразу же остановился, а во-вторых, хоть и с явной неохотой, развернулся и вернулся к остальным. Значит, за прошедшие недели Рабастан чему-то научился — и даже если позже его, Родольфуса, ждёт допрос и, может быть, истерика, это был отличный результат.

Так что когда они с Мальсибером входили к нему в комнату, настроение у Родольфуса было превосходным.

— Устраивайся, где понравится, — предложил он. Мальсибер предсказуемо выбрал кресло у огня, ещё и придвинув его почти вплотную — и Родольфус, опустившись в соседнее, разжёг огонь посильнее. Сам он, как ни странно, в Азкабане привык к холоду, и теперь никогда от него не страдал, но знал, что так повезло отнюдь не всем. — Итак, ты меня заинтриговал.

— Всё, на самом деле, очень просто, — сказал Мальсибер, протягивая к огню руки и бросая на Родольфуса быстрый взгляд. — Я хочу помочь моей гостье перебраться за границу. Но не слишком представляю, как это делается официально.

— Если я тебя спрошу, — неспешно поинтересовался Родольфус, — о причинах этого, ты ответишь?

— Я-то да, но не уверен, что ты поверишь, — Мальсибер странно улыбнулся и, поскольку Родольфус продолжал вопросительно молчать, продолжил: — Я устал убивать. Устал видеть смерть вокруг. Я хочу, умирая, наверняка знать, что сделал что-то действительно хорошее — пусть хоть для кого-то одного. Для того, кому никто другой не помог. Понятно, что всё это самообман и ничью кровь с моих рук не смоет, но...

— Ты собрался умирать? — после долгой паузы спросил Родольфус.

— А ты нет? — почти ласково спросил Мальсибер.

— Не рано? — нарочито шутливым тоном спросил Лестрейндж, то ли провоцируя, то ли давая возможность отступить. — Тебе ещё даже сорока нет, если я не ошибаюсь.

— Руди, мы все смертники, — Мальсибер чуть заметно поморщился. — И все это знаем. Смертники — и сами несём смерть. Но однажды это всё закончится, и не думаю, что до конца осталось слишком долго.

— Но война почти закончена, — Родольфус остро пожалел, что вообще завёл этот разговор. О таких вещах не говорят даже с очень близкими — а они, по сути, даже не приятельствовали.

— Вот именно, — Мальсибер глянул на него тяжело и пристально — и почти сразу, улыбнувшись мягко и устало, отвёл взгляд и добавил: — Так или иначе, мне хочется помочь ей. Может, именно потому, что она оборотень и почти ребёнок — и, по-моему, совсем не воин. Она погибнет в этой стае.

— Яксли лучше к этому не привлекать, — сказал Родольфус. — Я подумаю, как это лучше сделать, хоть и не предполагаю больших проблем. Раньше маггловские паспорта в министерстве получить было просто, но сейчас за этим, думаю, должны следить. Дай мне пару дней.

На том и распрощались — и Родольфус остался раздумывать о том, как и через кого лучше выполнять своё обещание. А когда уже почти всё придумал, на мгновенье замер вдруг от пришедшей к нему в голову идеи — а затем и рассмеялся.

А что.

Да, пожалуй, вот такая выходка будет вполне в стиле его братца. Кстати, где он?

Словно бы в ответ на невысказанный вопрос, в дверь уверенно и требовательно постучали, а затем, едва дождавшись ответа, Рабастан почти ворвался в комнату и спросил с порога:

— О чём вы говорили?

— Это был конфиденциальный разговор, — невозмутимо ответил Родольфус.

— Но ведь мне ты скажешь? — полуутвердительно заявил Рабастан без малейшего стеснения.

— Если убедишь меня в целесообразности — скажу, — пообещал Родольфус.

— Я же всё тебе рассказываю! — возмутился Рабастан.

— В самом деле всё? — уточнил Родольфус.

— Про Мальсибера — да, всё! Ну, по крайней мере, всё, о чём ты меня спрашиваешь, — Рабастан нетерпеливо сжал кулак. — Руди, ну скажи мне!

— Следовало бы сказать «нет», — вздохнул Родольфус. — К сожалению…

— Зачем? — перебил Рабастан.

— Чтобы научить тебя понятию «конфиденциальность», — тихо фыркнул Родольфус. Забавно: чем дольше и плотнее он общался с Рабастаном, тем меньше его раздражали выходки и манеры брата. Правду говорят, что привыкнуть можно ко всему, и от всего можно научиться получать удовольствие. — Но вот в данном случае я считаю, что тебе действительно стоит знать, о чём мы говорили — и ты это узнаешь. Когда сможешь посмотреть, — добавил он медленно и весомо.

— В смысле «посмотреть»? — с раздражённой настороженностью спросил Рабастан

— В самом прямом. Бери палочку, — велел Родольфус.

— Я не… Руди, я же не умею! — запротестовал Рабастан чуть ли не испуганно. — Я же даже…

— Я тебе уже показывал и объяснял, как это делается, — Родольфус очень выразительно указал ему на ножны с волшебной палочкой. — Рано или поздно тебе всё равно пришлось бы пробовать — почему бы не сейчас? По крайней мере, теперь у тебя есть отличный стимул. Я не стану закрываться — даже помогу немного, — пообещал он. — Ты отлично знаешь, что и как нужно делать — приступай.

Рабастан достал палочку, навёл её на Родольфуса, сосредоточился, сглотнул… и, опустив, отступил.

— Нет, не надо, — хрипловато проговорил он. — Руди, я боюсь.

— Это же не Круцио, — возразил Родольфус. — Ты мне ничего дурного не сделаешь — в крайнем случае, увидишь что-то лишнее. Есть действительно опасные ментальные техники, но ты ими не владеешь. А обычная легиллименция не опасна. Ну же, — постарался он его подбодрить, в который раз изумляясь самомнению брата. Он же ведь действительно уверен, что неосторожно может навредить — у него даже сомнений нет в том, что и сил, и навыков ему на это хватит.

— Но зачем? — заупрямился Рабастан. — Я могу понять, для чего мне знать окклюменцию — но зачем мне…

— Чтоб понять, как защищаться, нужно научиться нападать. Ты же дуэлянт — почему я должен объяснять тебе такие элементарные вещи? — как ни странно, он совсем не разозлился. Привык, наверное.

— Руди, я действительно боюсь, — тихо сказал Рабастан. — Если с тобой что-нибудь случится…

— Не случится, — Родольфус не сдержал улыбку. — Басти, ты себя переоцениваешь. Ты не сможешь причинить мне вред подобным образом. Это просто невозможно. Давай, действуй.

Рабастан вздохнул и, вновь наставив палочку на брата, сощурился и произнёс:

— Легиллименс!

А Родольфус и забыл, как это бывает неприятно — неумелое вторжение, от которого по какой-нибудь причине нельзя просто защититься. В висках тут же заломило, и он на секунду отвлёкся, но, вновь собравшись, развернул перед братом нужную сцену. Выдержать до самого конца оказалось не так просто, и едва она закончилась, Родольфус с облегчением вытолкнул Рабастана из своего сознания и на несколько секунд прикрыл глаза, с силой прижимая пальцы к ноющим вискам.

— Руди! — в голосе Рабастана было столько страха, что Родольфус с неохотой заставил себя открыть глаза. Лицо брата выглядело совершенно белым, и пришлось успокаивающе проговорить:

— Это просто неприятно. Ты был очень груб, но для первого раза сделал всё вполне прилично.

Рабастан кивнул и, нервно и неровно втянув воздух, обессиленно опустился в кресло, закрыв лицо руками.

— Ты не представляешь, до чего дико сейчас смотришься, — сказал Родольфус. — Заканчивай страдать, и давай поговорим о том, что ты увидел.

— Я же правда испугался! — Рабастан опустил руки бросил на Родольфуса обиженный и недовольный взгляд.

— Не о чем пугаться, — Родольфус, впрочем, всё же налил в стакан воды и протянул его брату. — Выпей, успокойся, и скажи мне, что ты думаешь об увиденном.

— Я не знаю, — Рабастан потёр лоб. — Это как-то… очень странно.

— Что именно? — мягко уточнил Родольфус.

— Этот разговор про смертников, — Рабастан поёжился.

— Это очень важный разговор, — Родольфус присел на подлокотник соседнего кресла.

— Ты действительно ему поможешь? — помолчав, спросил Рабастан.

— Помогу. Во всяком случае, попытаюсь — но тебе я это показал не для удовлетворения любопытства.

— А зачем? — нетерпеливо спросил Рабастан.

— Первое, — веско проговорил Родольфус. — Я считаю, это лучшая компания для тебя из всех возможных. Второе. В бою держись от него как можно дальше. Потому что, — предвосхитил он возможный вопрос, — человек, считающий себя смертником — не тот, кто должен стоять у тебя за спиной в битве.

— Я хочу попросить вас… — Родольфус сделал паузу и сглотнул в точности так, как делал его брат, когда волновался, — медленно и чуть сжимая под конец губы, — о помощи.

— Ещё раз? — холодно спросил Дамблдор.

— Нет! — Родольфус мотнул головой. — Нет, это совсем другое… пожалуйста — я просто… я не представляю, к кому ещё обратиться.

— Я тебя слушаю, — помолчав, сказал Дамблдор.

— Мне нужно достать маггловский паспорт, — торопливо заговорил Родольфус. — То есть не мне... не для меня, — поправился он и взъерошил волосы. — Это сложно. Мой друг хочет помочь одной девушке уехать за границу. Она оборотень, и она совсем ещё ребёнок… она тут погибнет! — лихорадочно и сбивчиво говорил он. — Мой друг даст на это денег, но ведь ехать далеко, это лучше делать маггловским способом… и вообще — ну как в чужой стране без маггловского паспорта?

— Остановись, — сказал Дамблдор, и Родольфус послушно замолчал. — Как зовут твоего друга?

Да. Вот так.

— Мальсибер, — Родольфус бросил на директора быстрый взгляд. — Он помог её вылечить и поэтому не хочет, чтоб она теперь погибла.

— Оборотень, — задумчиво проговорил Дамблдор. — Два дня назад ты предупредил меня о погроме, который будет устраивать Грейбек и его стая. Кто тебе сказал о той операции?

— Беллатрикс, — солгать было очень соблазнительно, но неосторожно. — Это ведь была её идея — она хвасталась, что Лорду понравилось её предложение. И вот после этого, — он быстро облизнул губы — странно, оказывается, если постоянно их облизывать, они почему-то пересыхают, — Ойген и решил, что однажды она так погибнет… вы ведь можете помочь? — спросил он с надеждой.

— Как её зовут? — ответил вопросом на вопрос Дамблдор.

— Гвеннит, — сказал Родольфус и вдруг понял, что не знает фамилии. Это было до такой степени в духе его брата, что он даже растерялся — и, конечно, Дамблдор это заметил. — Я, — Родольфус постарался подчеркнуть своё смущение, — я не знаю фамилии. Только имя. Но какая разница?

— В самом деле, — без усмешки сказал директор. — Какая разница, Лестрейндж ты или Нобби Лич?

— Это же просто маггловские документы, — нетерпеливо сказал Родольфус. — Какая разница, какая там фамилия? Но я могу спросить и, например, написать вам. Если вы поможете. Ну я же не могу пойти с этим к Яксли! — словно не сдержавшись, воскликнул он.

— Как ты думаешь, — не обратив внимания на его умоляющий взгляд, спросил Дамблдор, — почему твой друг решил помочь ей?

— Да он всех жалеет, — дёрнул плечом Родольфус, тихо фыркнув. — Ему надо было к вам идти, преподавать тут что-нибудь, а не к Лорду.

— Не похоже на слова о друге, — заметил Дамблдор.

Осторожнее, Родольфус.

— Он хороший человек, — пожал он плечами. — Хотя вряд ли вы поверите… да какая разница, — оборвал он сам себя. — Вы поможете мне? С паспортом?

— Нужна маггловская фотография. Неподвижная, — сказал Дамблдор. — Вот такая, — он взмахнул палочкой и извлёк из воздуха маленький прямоугольник с собственным неподвижным изображением. — И ещё возраст и фамилия.

— А, — Родольфус некоторое время разглядывал маленькую фотографию — он помнил, как его поначалу удивляли неподвижные картинки в маггловских газетах. Но ведь он привык — то есть Рабастан привык, конечно, — для этого нужна маггловская камера?

— Можно взять волшебную, — Дамблдор настолько внимательно его разглядывал, что Родольфусу стало не по себе. — Принеси мне несколько. Завтра.

— Я не могу ходить сюда каждый день! — возмутился Лестрейндж, но смешался под взглядом Дамблдора. Не пережимай, Родольфус — твой брат резок и несдержан, но отнюдь не идиот. — В самом деле не могу, — повторил он уже потише. — Мы живём в Малфой-мэноре и всё время на виду.

— За тобой следят?

Нет, Родольфус, молод ты ещё тягаться с Дамблдором. Вот когда научишься определять хотя бы его эмоции, тогда и можно будет об этом подумать.

— Вроде нет, — отозвался он довольно легкомысленно. — Да нет — нельзя сказать, чтоб там все за всеми следили. Просто если я буду постоянно исчезать, то выглядеть будет странно.

— А скажи мне, — резко переменил тему Дамблдор, — что твой брат?

— А что брат? — Родольфус сделал удивлённые глаза. — Руди вечно торчит то в библиотеке, то в своём кабинете… но вообще, — добавил он, — я ещё и из-за этого не могу всё время отлучаться.

— Ты сказал ему?

— О чём? — Родольфус постарался изобразить смятение. Да, вот здесь бы Рабастан резко побледнел — у него была особенность, в природе которой Родольфус пока не разобрался, враз белеть или заливаться краской. К сожалению, сымитировать подобное не получалось, так что приходилось обходиться нужным выражением лица и содранной ногтями с больших пальцев кожей — эту раздражающую привычку Рабастан, вопреки стараниям Родольфуса, пока сохранил.

— О том, что сделал для него, — Дамблдор внимательно смотрел на Родольфуса, и тот в который раз заметил, что свет бликует на стёклах его очков-половинок, совершенно не позволяя разглядеть глаз.

— Нет, конечно, — Родольфус помотал головой и вжался в спинку кресла. — Нет, вы что? Зачем?!

— Просто уточнил, — невозмутимо сказал Дамблдор. — Но тогда тебе пора. Ступай — всё необходимое можешь мне просто прислать.

— Да… спасибо, — он вскочил. — Я пришлю.

* * *

Канада.

Это определённо должна быть Канада.

Скабиор поначалу даже не поверил, когда, открыв по закладке толстый кожаный том кодекса канадских законов, прочёл выделенные светящейся линией на полях полторы страницы. Значит, где-то оборотни живут… в общем-то, совершенно как люди? Да — закон вовсе не был идеален и допускал убийство или пресловутую охоту на оборотня, встреченного в полнолуние в общественном месте, за исключением специальных поселений, список которых можно было посмотреть в приложении 12 и наказывал любое обращение — случайное или нет — смертью, но в остальном… К книге прилагалась пара старых газетных вырезок из американских газет, в которых автор с возмущением и отвращением писал, что их северные соседи, очевидно, совершенно потеряли уважение к себе — или, может, они вознамерились собрать у себя оборотней со всего света? — раз уж допустили недавним законом их на службу в аврорат. «И теперь — представьте! — на ваш вызов в дом может преспокойно явиться самая настоящая тёмномагическая тварь! Не являющаяся, как нам всем известно, в полном смысле человеком и входящая в реестр магических существ класса опасности ХХХХХ!» Статья была датирована 1919 годом — почти восемьдесят лет назад! Интересно, изменилось ли с тех пор что-нибудь?

Впрочем, в Штатах законы были хоть и посуровее, но в сравнении с британскими казались более чем дружелюбными. Однако канадские всё равно были лучше — впрочем, Скабиора смущало то, что о Канаде он не знал совсем ничего. Нет, он представлял себе, что она большая и находится на севере — собственно, и всё. Хотя нет — ещё то, что там говорят на двух языках.

Но это как раз можно было без труда исправить: найти книги о Канаде наверняка будет просто. Можно даже попросить того же Мальсибера взять что-нибудь в библиотеке — хотя непременно нужно будет что-нибудь купить для Гвеннит, чтоб она взяла с собой.

С собой… А ведь нужно будет собрать её. Нельзя же просто сунуть ей в руки деньги и отправить через полмира. Нет — для начала нужно приобрести хорошую сумку с чарами расширения и хорошенько подумать, что туда положить.

Определённо понадобится куда больше шестисот галлеонов.

— Что ты читаешь?

— Ты когда проснулась? — он отложил книгу и повернулся к Гвеннит.

— Только что, — она в самом деле выглядела ещё сонной и, сожмурившись, зевнула. — Что ты читал?

— Канадские законы, — Скабиор, подумав, притянул к себе кодекс и попросил: — Послушай.

Пока он читал, она молчала, а когда умолк, спросила грустно:

— Значит, ты не отказался от этой мысли?

— Нет, конечно, — сказал он решительно. — Я не утверждаю, что надо уезжать навечно, но хотя бы на год стоит. А когда мы выиграем — ты вернёшься, и мы купим тебе дом.

— Нам, — поправила она.

— Ладно, нам, — спорить сейчас не имело никакого смысла.

— А когда я должна ехать? — спросила она с такой обречённостью, что он отвёл взгляд и сказал с наигранной весёлостью:

— Ну уж точно не сейчас. Вот пройдёт луна — и поедешь. Даже полетишь, — он улыбнулся, но Гвеннит даже не спросила, почему или на чём.

— А как я узнаю, что уже можно возвращаться? — проговорила она тихонько.

— Я тебе напишу, — пообещал он. — Совы же туда летают — правда, долго, ну так спешки же не будет. И потом, если он нам не соврал, ты не просто съездишь посмотреть новую страну — ты вернёшься с деньгами. С большими деньгами. Вообще, знаешь, — продолжал он, — я подумал — если он действительно даст столько денег, то тебе имеет смысл купить дом. Небольшой, но в нормальном состоянии — чтоб потом продать перед отъездом.

— А если нет? — неуверенно спросила она. — Крис, я не представляю, как это — покупать дом.

— Да запросто, — отмахнулся он. — А вот если нет, то я тебе всё равно дам кое-что с собой. Как раз хватит снять комнату и тихонько жить. Заниматься будешь — купим тебе тут учебники и книжки. И метлу — надо же, чтобы у тебя была какая-то свобода перемещения. Год — это же совсем немного.

— Я боюсь, — прошептала Гвеннит. — Боюсь так далеко ехать одна…

— Да ну брось, — Скабиор легонько потрепал её по волосам. — Нечего тут бояться. Ты же всё умеешь — будешь просто жить там, да и всё. Кстати, можно же писать — не знаю, сколько будет лететь сова, но ведь долетит же рано или поздно.

— Правда можно? — она оживилась.

— Почему бы нет? Даже нужно, полагаю.

— Я хочу вас проводить, — сказал Мальсибер.

— Проводите, — пожал плечами Скабиор.

На самом деле, ему этого совершенно не хотелось. С другой стороны, он прекрасно понимал, что сам бы на месте этого волшебника сделал точно так же. Сам себе он уж точно не поверил бы — так с чего бы это делать, например, Мальсиберу?

— Мне не хочется мешать вам собираться и прощаться, — сказал тот, подходя поближе. — Я сейчас уйду и вернусь перед самым выходом. Но сначала я хотел вас попросить принять подарок. Небольшой — на память и, возможно, даже на пользу.

— Какой подарок? — очень осторожно спросила Гвеннит, бросив привычно вопросительный взгляд на Скабиора, но тот не ответил. Нет уж, маленькая — уже завтра тебе не на кого будет так смотреть. Пора принимать решения самой — почему бы не начать с приятного?

— Этот, — Мальсибер аккуратно положил на край кровати колдокамеру, которую несколько дней тому назад получил от Родольфуса. На вопрос, сколько он за неё должен, Лестрейндж лишь рукой махнул:

— Забудь. Сделай несколько снимков вроде этого, — он вручил Мальсиберу маленький прямоугольник плотной бумаги, — и отдай мне этим вечером. Здесь инструкция и все материалы — вот, учись, — он улыбнулся.

— Ты нашёл мне хобби? — тоже заулыбался Мальсибер.

— Колдография нужна для паспорта, — ответил Лестрейндж. — Что с ней делать дальше — я не знаю. Хочешь — поучись, хочешь — отдай девочке с собой. Тоже заработок — если у неё получится.

— Ты даришь подарки оборотню? — недоверчиво спросил Мальсибер.

— То, что я делаю для оборотня маггловский паспорт, тебе кажется нормальным, а подарок смущает? — усмехнулся Лестрейндж, и они рассмеялись.

Следующие дни Мальсибер почти не расставался с колдокамерой, с удовольствием снимал всех подряд, проявляя и печатая снимки вечерами. То, что выходило, он затем охотно раздавал своим «моделям», и к сегодняшнему дню в одном из ящиков у него скопилось несколько десятков снимков.

— Если вы хотите, — предложил Мальсибер, — я могу сейчас снять вас и до завтра успею напечатать снимки. Будет память.

— Хочу! — воскликнула Гвеннит. — Ты же разрешишь? Да, Крис? — торопливо добавила она.

— Почему бы нет? — пожал плечами Скабиор.

Колдография… Вот чего у него никогда в жизни не было — это колдографий, что своих, что чьих-нибудь ещё. Зачем? Он и так отлично помнил всех, кого хотел. Но раз Гвеннит так обрадовалась, то пусть будет. Он позволил ей сниматься так, как хочется, терпел и даже улыбался, когда она обнимала его за шею и заставила обнять себя. И думал, что она совсем ребёнок, и как страшно ей, наверное, опять остаться в одиночестве. Надо ей оставить что-нибудь такое… личное — что-нибудь, что поддержало бы её поначалу. Да, пожалуй, стоит написать письмо, а ещё отдать одну из его любимых книжек. Таких было не так много, но некоторые он хранил давно — вот и пусть Гвеннит заберёт одну. Ещё какой-нибудь платок — какой ей нравился больше всех? Зелёный с красным — она говорила, он похож на летнюю полянку. Он и сам любил его, но ему уж точно хватит оставшейся пары дюжин, а ей будет память.

— Ну, пожалуй, хватит, — сказал Мальсибер. — Я пойду печатать, а потом отдам вам снимки, камеру и всё, что нужно для работы. Это не так сложно — если вам захочется, вы легко научитесь. Только нужно будет докупать бумагу и всё остальное, но это не так дорого.

— Вам не жалко? — спросила Гвеннит.

— Мне найдётся, чем себя занять, — легко возразил Мальсибер. — Если я соскучусь слишком сильно, я куплю себе другую. А вам точно будет скучно поначалу — возможно, эта вещь вас развлечёт.

— Спасибо, — она заулыбалась, Мальсибер ответил ей тем же, а Скабиор лишь внутренне поморщился. Почему-то злиться не хотелось — может, ему было слишком грустно… Хель с Морганой — да он просто не хотел расставаться. Говорили же ему... да он и сам всегда себе говорил, что не следует привязываться ни к кому на свете, потому что рано или поздно этот человек тебя или предаст, или погибнет — или ты его предашь, а потом будешь мучиться. Вот зачем он это сделал? Надо было оставить её там, в том лесу, или просто привести в стаю и забыть. И жила бы, как могла… скорей всего, уже давно погибла бы — а он даже не узнал бы, да и жил спокойно. А теперь он будет мучиться и…

Чтоб не думать, надо было чем-нибудь заняться. Он собирал ей сумку, складывая туда её носильные вещи, простыни, своё покрывало, посуду, книги… Гвеннит помогала, но, по большей части, просто сидела рядом с ним. Они много говорили, но никто из них не произнёс того, о чём оба думали — что случиться может всякое и, вполне вероятно, они больше не увидятся.

Никогда.

К вечеру Мальсибер принёс снимки — два одинаковых комплекта. А потом сказал слегка смущённо:

— Вы позволите собрать вам кое-что с собой?

— Вы и так даёте деньги, — недовольно возразил Скабиор. — Но, если вам так хочется… а что именно?

— Самые простые вещи. Здесь, — он поставил на край кровати небольшую кожаную сумочку, — просто бытовые мелочи: бельё, покрывала… книги о Канаде. Вам бы всё равно пришлось всё это покупать — деньги будут, но ведь это время… я подумал, что на первое время вам так, может быть, будет удобнее. Мне приятно было бы думать, что я облегчил вам переезд таким образом.

— И что она спит на ваших простынях, — беззлобно фыркнул Скабиор. Ладно… пусть. В конце концов, что деньги, что вещи — разницы, по сути, нет. А ей в самом деле будет проще — и потом… Он ведь видел, что ей нравилось это бельё — новое и красивое, а не посеревшее от бесконечных стирок и ещё более бесконечных очищающих чар. Наверное, оно напоминало ей нормальный дом. Что ж, пусть увезёт с собой его кусочек, а потом построит свой. Возможно, он даже когда-нибудь его увидит…

…Утро было тёмным и сырым. Самолёт в Торонто вылетал около восьми утра, но в аэропорту следовало быть уже в шесть. Они завтракали молча — Гвеннит жалась к Скабиору и почти не ела, и Мальсибер, молча сделав несколько бутербродов с ветчиной и сыром, завернул их в салфетку и положил рядом с девушкой.

— Возьмите, — мягко попросил он, кладя рядом пару шоколадных маффинов.

— Спасибо, — она тихо уложила это в сумку и опять схватила Скабиора за руку.

Закончив, они молча вышли из комнаты и, пройдя тёмный тихий дом, в тишине дошли до ворот, аппарировав оттуда в один из лондонских переулков, где Скабиор быстро вывел их на улицу к стоянке такси. Он ужасно нервничал, и чем дальше, тем сильнее. Как ни странно, ему очень помогали постоянные напоминания о том, что никаких денег у них в руках пока нет — правда, за билет Мальсибер заплатил, но всё остальное обещал отдать прямо в аэропорту, перед самым вылетом. И чем меньше оставалось времени, тем больше Скабиор заставлял себя концентрироваться на этих деньгах. Потому что думать о другом было слишком тяжело.

Впрочем, было кое-что ещё, что отвлекало Скабиора от печальных мыслей и в иных обстоятельствах могло бы даже рассмешить — выражение лица Мальсибера. Тот напоминал ему мальчишку, впервые в жизни увидевшего Хогвартс — так, наверное, они и глядят, слегка приоткрыв рот и распахнув глаза так широко, что те становятся почти круглыми. Впрочем, это Скабиор помнил плохо, зато хорошо видел Мальсибера, и зрелище это было невероятно забавным.

У подножья эскалатора Мальсибер остановился, и Скабиор заметил:

— Это просто лестница. Вроде хогвартсвовской. Она не кусается.

Они были возле паспортного контроля в двадцать пять минут шестого. Пришло время расставаться — но сначала Гвеннит должна была получить своё.

— Ну? — нервно спросил Скабиор. — Готовы выполнить свою часть договора? Покажи билет, — велел он Гвеннит, и она послушно вынула длинную и узкую книжечку из нескольких тоненьких листков.

— Вот, возьмите, — Мальсибер вынул из кармана кожаный мешочек. — Десять тысяч галлеонов, — Скабиор слегка вскинул брови: выпендрёжник, деньги за билет не вычел. Что ж, отлично — Гвеннит остаётся больше. Денег много не бывает. — Можете проверить.

— Нет, я верю, — она быстро сунула его в сумку и протянула руку. — Спасибо вам. Правда — если бы не вы…

— Если вы мне благодарны, — сказал он очень серьёзно, беря её руку в свои и задерживая в них, — разрешите попросить вас.

Начинается. Вот он знал же, что здесь кроется подвох! Скабиор напрягся и придвинулся поближе — Гвеннит же кивнула:

— Да, конечно.

— Я прошу вас взять вот это, — Мальсибер снял с пальца кольцо и вложил его в её ладонь. — Оно очень старое — настолько, что, я полагаю, чары на нём уже давно выдохлись, и теперь это всего лишь кусок золота. Когда-то оно было зачаровано на удачу, так что если вдруг от чар осталось что-нибудь, оно вам не повредит. Но я думаю, что нынче это просто золото, и не слишком дорогое: грубоватая работа и камней нет. Я был бы очень рад, если бы вы его взяли — просто в память. Без какого-либо обещания всегда его хранить — если будет вдруг нужда, продавайте, не раздумывая.

— Я не стану продавать, — растроганно проговорила Гвеннит, надевая кольцо сперва на средний, а потом, когда оно повисло на нём, свободно болтаясь, на большой палец, на котором оно всё же удержалось. — Обещаю вам хранить его всегда. И я никогда вас не забуду — обещаю! — она сделала быстрый шаг вперёд и обняла его, а потом и расцеловала. — Правда никогда, — шепнула она ещё раз.

— Спасибо, — тоже тихо и серьёзно отозвался он, а затем, разжав объятья, со словами: — Ну, не буду вам мешать, — отошёл.

— Крис! — Гвеннит тут же обняла его за талию и, прижавшись, замерла так. — Я не хочу, — еле слышно прошептала она. — Крис, я не хочу никуда ехать.

— Надо, маленькая, — Скабиор обнял её так крепко, как вообще мог, и, закрыв глаза, уткнулся носом в её тёмную макушку. — Не глупи. Ты вернёшься, когда всё закончится — живая, повзрослевшая и с деньгами. И войну пересидишь там — мне спокойней будет.

— Полетим со мной! — умоляюще проговорила Гвеннит. — Крис, ну ты же можешь — полетим! Пожалуйста! Денег хватит — будем жить и…

— Ты с ума сошла? — вопреки словам, он прижал её к себе ещё крепче. — Предлагаешь мне всё бросить и предать всех?

— Вдруг тебя убьют? — замотала Гвеннит головой.

— Вот ещё, — фыркнул Скабиор. — Не убьют. До сих пор же не убили, — он погладил её по голове. — Никто меня не убьёт — не бойся. И тебе пора, — он поднял её лицо и поцеловал мокрые от слёз глаза — а потом вдруг стянул с пальца своё знаменитое кольцо в виде вытянутого рогатого черепа и надел его на второй большой палец Гвеннит. — Видишь — я с тобой, — шутливо сказал он, сглатывая совершенно неуместный сейчас в горле комок. — И смотри, не потеряй — вернёшь, когда вернёшься.

— Я не потеряю! — снова замотала она головой. — Никогда и ни за что!

— Ну вот и умница, — он опять её поцеловал. — А теперь ступай. Иди, маленькая, — он буквально отодрал от себя её руки. — Твоё приключение начинается. И пиши мне — обещаю, буду ждать.

— Напишу, — пообещала Гвеннит, поправляя на плече ремешок сумки. — Крис, ты обещаешь, что мы снова встретимся? Через год?

— Обещаю, — он погладил её по щеке и подтолкнул к выходу. — Пора, маленькая. Беги. Будь счастливой и храброй. И, — Скабиор вытащил из-за пазухи написанное этой ночью письмо, — вот, держи. Чтобы не скучала, пока будешь ждать отлёт. Ничего не бойся, никогда. Обещаешь?

— Обещаю, — Гвеннит спрятала письмо во внутренний карман куртки и, в последний раз поцеловав его, пошла к дверям паспортного контроля, то и дело оглядываясь.

А когда её тёмная головка скрылась из виду, Скабиор медленно обернулся и увидел с увлечением изучающего витрину какого-то киоска Мальсибера.

— Вы похожи на мальчишку, в первый раз попавшего в магазин сластей, — сказал Скабиор насмешливо. — Что вы там увидели?

— Всё и сразу, — Мальсибер обернулся. — Вы ведь знаете их мир?

— Не сказать, что знаю хорошо, но знаком, — не стал врать Скабиор, иронично добавив: — Что — желаете экскурсию?

— Да! — глаза Мальсибера с азартом вспыхнули. — И, признаюсь, я поел бы — завтрак был давно и как-то скомкано.

— Угощаете? — спросил Скабиор, и услышав ожидаемое «да», вдруг, неожиданно для самого себя, возразил: — А, пожалуй, нет. Полагаю, нынче моя очередь. Но это лучше в Лондоне, — он быстро огляделся и, указав на какую-то табличку, сказал: — Аппарировать удобно из мужского туалета — здесь повсюду люди. И я обещаю вам незабываемую экскурсию, — он лихо подмигнул Мальсиберу, махнул рукой и двинулся вперёд.

Магглы…

Родольфус медленно шёл по одной из центральных лондонских улиц, внимательно разглядывая идущих навстречу людей и время от времени останавливаясь перед витринами. Чем больше он узнавал этот мир, тем больше он тревожил, если не сказать — пугал его. Потому что магглы оказались вовсе не такими, какими он привык их представлять — нет, они были… умными.

И это пугало.

По-настоящему.

Некоторые их изобретения выглядели до того невероятно, что Родольфус не мог заставить себя поверить в то, что в них нет никакой магии, и понимание того, что её там быть не может, никак на это ощущение не влияло. Всё, что он мог сделать, чтобы его изменить — понять, как оно работает.

Но это оказалось совсем не так просто.

Нет — книг, которые могли бы ему помочь в этом, было море. Он даже не подозревал, что у магглов может быть столько серьёзных, объясняющих этот мир с их точки зрения, книг! Поначалу он решил, что это облегчит ему задачу, но довольно быстро понял, что всё наоборот.

Потому что он не понимал в них и половины.

Лестрейндж навсегда запомнил свои ощущения, когда, разумно решив начать со школьных учебников, в большом книжном магазине открыл один под названием «физика» — ожидая увидеть описание растительного и, возможно, даже животного мира, а увидел… Собственно, самым жутким было как раз то, что он не понял, что увидел — потому что не имел ни малейшего понятия об используемых там значках. После он, конечно, разобрался, но чем глубже он погружался в маггловские науки, тем сильней они его пугали.

Потому что выходило, что мир можно объяснить без магии. Причём объяснить и логично, и, что самое чудовищное, правильно. В их науке не осталось суеверий — она словно объясняла то же, что Родольфус уже знал, с другой стороны. С изнанки.

Но всё это меркло перед тем, как они научились изменять его. Ядерная физика, генетика, клонирование — ничего из этого не смогли бы изобрести те тупые существа, которыми волшебники привыкли видеть магглов. Вернее, даже не изобрести, а открыть — потому что они просто добирались постепенно до принципов, лежащих в основе мира, и учились пользоваться ими — на свой лад, без волшебства. И у них это получалось.

Презирать их больше было невозможно: закрывать глаза на что бы то ни было Родольфус был не приучен. И его презрение постепенно замещалось смесью удивления и… страха. Который, впрочем, Родольфус надеялся со временем заменить чем-то более продуктивным.

Так что он засел сперва за школьные учебники, а когда закончил с ними, взялся за университетские и добавил к ним уже серьёзные научные труды. И чем дальше, тем больше его увлекало сравнение науки маггловской и их, волшебной, и всё сильнее раздражала текущая война и, отдельно, те идеи, что совсем недавно он разделял вполне искренне. Мерлин, какими они все были… да нет — остаются идиотами! Чистая кровь, грязная — они все волшебники, и их очень, просто катастрофически мало! В одной Британии живёт, как выяснилось, больше пятидесяти восьми миллионов магглов — против… сколько их, волшебников, осталось после чисток? Ну, пусть тридцать тысяч — хотя теперь наверняка меньше. Пусть для простоты подсчёта будет двадцать девять — и выходит по две тысячи магглов против одного из них. С их оружием… Какой, к драккловому лежбищу, Статут, когда магглы могут просто уничтожить Землю! Как планету, как небесное тело — просто взорвать, распылив её в пространстве. Когда рано или поздно они расшифруют то, что назвали человеческим геномом — и, значит, научатся создавать людей… любыми. И, конечно же, уже не смогут не узнать о существовании волшебства и, вероятно, в процессе своих исследований поймут, что же делает волшебника волшебником — и тогда…

Но остановить всё это было невозможно — это Родольфус понимал. Значит, нужно контролировать и направлять, а для этого, во-первых, послать к дракклам Статут, а во-вторых, научить волшебников жить в обоих мирах. И вот этому могли помочь магглорождённые, из которых можно сделать превосходнейших проводников между их мирами. Да, конечно, это всё изменит и разрушит большинство традиций, и наверняка их мир станет совершенно другим. Но, в конце концов, традиции прекрасны лишь до той поры, покуда позволяют развиваться — без движения нет жизни. Если они будут продолжать прятаться за ними, они проиграют — хотя, впрочем, они уже почти проиграли. Потому что полностью закрыться от магглов не получится — оставленные без присмотра магглорождённые дети никуда не денутся и по-прежнему продолжат появляться, и что будет с ними без нормального обучения? Часть, возможно, превратится в обскури, но ведь большинство не будут прятаться просто потому, что не поймут, что с ними происходит. И недаром его с самого начала возмутила вся эта идея с кражей магии! Нет, от Лорда и поддерживающей всё это компании нужно было избавляться — и так быстро, как возможно. А потом… потом придётся менять всё. И прийти к отмене или, на худой конец, к глобальнейшему пересмотру Статута.

А ещё, конечно, нужно обязательно самим остаться после этой мордредовой войны на свободе. Вместе с братом.

Впрочем, если начинать всё это, то придётся для начала разобраться в мире магглов хотя бы на уровне обычных обывателей. И он разбирался, читая — уже без труда — энциклопедии и рисуя схемы электрических цепей, двигателя внутреннего сгорания и наиболее популярных спортивных игр.

Например, футбола.

Правила этой чрезвычайно популярной игры показались ему детскими — но, с другой стороны, так ли уж сложнее квиддич? Дело ведь в азарте и в соревновании, а не в сложности, которая зрелищности скорее вредит, чем помогает: много ли фанатов, например, у шахматистов?

— Ты похож на моего учителя математики.

— Чем похож? — Родольфус оторвался от экрана телевизора и со ставшей ему уже привычной полуулыбкой посмотрел на Риддл. Агнес, как она просила называть её, и как все её здесь звали. Она раздражала его, но при этом он, пожалуй, привык к ней, и ему отчасти даже нравилось с ней разговаривать. Её манера постоянно флиртовать во всеми — как ему казалось, даже с женщинами — поначалу приводила его в замешательство. Теперь же он просто веселился, слушая её резковатую и, пожалуй, довольно вульгарную речь. Впрочем, Агнес была остроумна — или уж, по крайней мере, остра на язык — и, как выяснилось как-то раз, достаточно сильна. То, как она однажды выставила из бара слишком расшумевшегося посетителя, немного напомнило Родольфусу его собственную супругу — если б та, конечно, сохранила в Азкабане разум. Впрочем, разве женщина с такой фамилией могла быть слабой?

— До сих пор я думала, что только он способен смотреть футбольный матч с таким выражением, будто проверяет школьные контрольные, — засмеялась она, ставя перед ним тарелку со свиным рагу. Вернее, даже не рагу, а тоненько наструганной и обжаренной до хрустящей корочки свининой с полураздавленным картофелем. Это было их коронным, фирменным, как говорили здесь, блюдом — и действительно, прежде Лестрейнджу нигде есть подобного не приходилось. Как ни странно, ему нравилось.

— Ну а что кричать? — пожал плечами Родольфус. — Они даже не услышат, — кивнул он на игроков.

— То есть кричать ты умеешь? — насмешливо спросила она, ставя перед ним кружку с элем. — Никогда бы не подумала.

— Почему же нет? — он взялся за вилку. — Полагаю, все умеют.

— Кстати, — она хитро улыбнулась и, оглядев пустующий поутру бар, положила на прилавок сжатую в кулак руку и разжала пальцы.

Родольфус едва не уронил вилку — на её чуть влажной ладони лежало кольцо. То самое старинное кольцо с огранённым в виде уплощёной пирамиды тёмным камнем. Но едва он сделал жест в его сторону, она сжала кулак вновь и сунула его в карман.

— Завтра съезжу оценить его, — сказала Агнес. — Так что если завтра вечером придёшь — я скажу тебе цену.

— Я приду, — зачем-то пообещал он. — Могу я сейчас его осмотреть?

— Завтра, — твёрдо сказала Риддл.

— Здесь же люди, — мягко возразил он, незаметно накладывая на неё Конфундус. — Покажи его мне. Пожалуйста.

— Да… смотри, — её взгляд слегка расфокусировался, и она послушно протянула ему кольцо. Скопировать его было несложно, и Родольфус, трансфигурировав в него монетку, бережно обернул настоящее платком, положил во внутренний карман и протянул подделку Агнес.

— Интересная вещица, — сказал он. — Думаю, камень — это морион. Я куплю кольцо, если цена окажется подходящей, — пообещал он зачем-то, а когда она отвернулась, прошептал: — Обливиэйт, — стирая память как о последних минутах разговора, так и о самом факте находки, а затем тихонько вытащив поддельное кольцо из её кармана.

Есть ему уже не хотелось, но пришлось — странно было бы просто подняться и уйти. Хотя, собственно, какая теперь разница? Он ведь получил всё, что хотел — ему больше незачем сюда возвращаться. Можно просто…

— Кстати, — Агнес, отошедшая налить раннему посетителю кофе, вернулась, — у меня есть предложение, — она уселась напротив. — Хочешь на футбол? У меня есть два билета на шестое декабря «Ливерпуль» — «Манчестер юнайтед», и я не против поглядеть на тебя в роли болельщика.

— Больше некого позвать? — пошутил Родольфус.

— С остальными я уже ходила, — тут же парировала она. — Так пойдёшь?

— Пойду, — он уже привычно вытащил бумажник. — Сколько?

Она молча выложила на прилавок два картонных прямоугольника, и Родольфус так же молча вынул несколько купюр и положил их рядом.

— Приглашаешь? — она убрала их так быстро, что в этом можно было заподозрить волшебство, а затем уже спокойно забрала один билет. — Что же — я согласна.

— Мне придётся на некоторое время уехать, — почти механически проговорил он. — На пару недель. Но к матчу…

— Получил, что захотел — и прощаешься? — она неприятно усмехнулась, и он возразил, сам не очень понимая, зачем это делает:

— Нет, конечно — иначе для чего мне было бы оплачивать билеты?

— Кто тебя знает, — проговорила она скептически, однако взгляд её слегка смягчился. — Я не доверяю вот таким совпадениям.

— Я ведь говорил, что я много езжу, — сам не зная, для чего, напомнил Родольфус, с некоторым удивлением понимая, что ему действительно, пожалуй, хочется продолжить это странное общение. — Осень — самая горячая пора: людям нужны деньги к Рождеству после лета.

— Звучит разумно, — Агнес неохотно кивнула. — Ладно… поглядим — вот и увидим, — бросила она свою идиотскую присказку, от которой Лестрейндж каждый раз брезгливо морщился.

Он едва дождался, покуда она снова отвлечётся на посетителей и, опустошив тарелку и кружку парой незаметных жестов, подумал, что, пожалуй, так он скоро весьма продвинется в беспалочковой магии. А потом поднялся в снимаемую комнату и аппарировал, наконец, в Лестрейндж-холл.

Кольцо.

Старое, потемневшее от времени золото, украшенное несложным старинным же узором. Тёмный камень… тёмный, почти чёрный морион. Да, определённо морион — он неплохо разбирался в камнях. Что-то было в нём тяжёлое и притягательное — вдруг и вправду его носил сам Слизерин? Вдруг когда-то его палец обхватывал этот наверняка яркий в то время обод… интересно, какой именно? Может… да, определённо, это должен был быть этот, указательный — потому что…

Лестрейндж осознал вдруг, что почти надел кольцо — и, вздрогнув, прикусил до крови губы и швырнул его на стол. И сидел какое-то время, молча глядя в пустоту, с чётким ощущением, что едва не совершил какой-то непоправимой ошибки. Затем встал, прошёлся по кабинету, распахнул окно и некоторое время стоял, вдыхая мокрый и холодный воздух и ловя ладонью дождевые струи. Затем умылся, обтёр лицо платком, вернулся к столу и осторожно, палочкой, придвинул к себе кольцо.

— Что же ты такое? — прошептал он, глядя на свою добычу — и вздрогнул, когда ему послышался едва слышный шёпот: «Я — то, что даст тебе все ответы».

День сменился ночью, и Родольфус оторвался от кольца лишь тогда, когда опять поймал себя за попыткой нацепить его на палец. И сделал бы это, если б на наложенные на себя после первой же попытки чары. Нет, определённо, пора была отдохнуть — но сначала нужно оставить где-нибудь этот странный артефакт. Мысль об этом была тяжела и отвратительна, но Лестрейндж умел заставлять себя делать неприятные вещи. Завернув кольцо в платок, он запер его в небольшой шкатулке и, поразмыслив, отнёс её в комнату своей матери, где оставил среди других прочих, во множестве стоящих в ящиках комода: мадам Лестрейндж украшения любила и хранила каждое отдельно. Где ещё прятать украшение, как не среди них же?

И потом, в ту комнату никто и никогда не ходил, а если бы и попытался, то запертая дверь никого бы не удивила: мало кто знал о том презрении, что Родольфус испытывал к своей матери в последние годы её жизни. Собственно, вообще никто, пожалуй. Запертая наглухо комната показалась бы любому любопытному обычным проявлением сыновней грусти — впрочем, говоря по правде, он не представлял, кому могло бы прийти в голову предпринять подобную попытку. Кольцо было здесь в безопасности, и всё же Родольфус дополнительно приказал эльфам охранять не только ведущую в комнату дверь, но и окно, которое зачаровал тщательно и вдумчиво.

Он едва закончил — и ощутил резкий вызов. Это было странно и пугающе — Лорд практиковал ночные вызовы, но обычно они бывали около полуночи. Теперь же было почти четыре утра — что могло случиться в этот глухой час?

Аппарировав прямо в Малфой-мэнор, он столкнулся с бледным сонным Рабастаном, тоже аппарировавшим сюда только что. Вспомнив, что просил его когда-то проводить то время, что он сам тратит на дела Дамблдора, у них в доме, Родольфус ободряюще кивнул брату, и они направились в обеденный зал, в котором Лорд имел обыкновение собирать их всех.

На этот раз Лорд был уже там — стоял во главе стола, положив руки на столешницу, и время от времени поглаживал голову своей чудовищной змеи. Его красные глаза слабо вспыхивали, пристально оглядывая каждого входящего, и Родольфус, склоняясь в привычном поклоне и занимая своё обычное место за столом, не мог отделаться от нарастающего ощущения тревоги.

— Рабастан Лестейндж, — холодно проговорил Тёмный Лорд, когда все, наконец, расселись. — Встань.

Тот поднялся, держа голову почтительно опущенной, и Родольфус поймал его непонимающий и испуганный взгляд. Что его брат мог натворить? У него в голове не было не единой мысли, объясняющей подобное внимание. Впрочем, сейчас они всё узнают.

Тёмный Лорд взмахнул палочкой, и прямо над столом вдруг возникла связанная и подвешенная за ноги женщина, при взгляде на которую у Родольфуса на миг остановилось сердце.

Агнес Риддл.

Рабастан.

Мерлин…

Внутри у Родольфуса стало пусто и так холодно, словно вся кровь разом замёрзла. Вот и всё — а ведь он даже не успел отдать кольцо. Почему-то эта мысль была единственной, возникшей в этот момент в его голове — и ещё чёткое осознание того, что бежать им некуда. Они просто не успеют — он не успеет вынуть палочку, как в него полетит десяток обездвиживающих. Потому что на него смотрели — на него и на Рабастана. Как же глупо…

— Узнаёшь? — звенящим от сдерживаемой ярости голосом спросил Лорд.

— Нет, мой Лорд, — абсолютно честно ответил Рабастан, а Родольфус подавил стон. Да, Родольфус, ты прекрасно всё придумал — хотел обвести всех вокруг пальца и обвёл. Блестящая работа!

— Я во многом был готов тебя обвинить, — в голосе Тёмного лорда отчётливо послышалось презрение. — В том, к примеру, что ты разделил постель, — проговорил он с отвращением, — с магглой. Но не в трусости, — он сделал едва заметный жест рукой, и Рабастан, шумно задохнувшись, схватился рукой за горло. — Имей мужество сознаться, раз уж опустился до подобного. Так ты был с ней? — спросил он, словно на невидимой верёвке подтягивая к себе Рабастана. — Или не успел пока?

Тот молчал — а что он мог сказать? Молчал и смотрел в пол, но Родольфусу не нужно было видеть его глаз, чтобы понимать, что Рабастан догадался, но не знает, как ответить, чтобы минимизировать их общие потери.

Ведь что ни выбери, результат будет один — легиллименция. От которой ему сейчас, когда Лорд взбешён и намерен найти ложь, ни за что не закрыться. Да, мой Лорд, сейчас вас ждёт большой сюрприз…

— Что ж, — насмешливо проговорил Тёмный Лорд, легко поворачивая руку и разворачивая к себе Рабастана. — Раз ты не изволишь говорить — мне придётся посмотреть. Легиллименс!

Вот и всё. До чего ж бездарный конец! Родольфус поймал на себе взгляд жены и увидел, что её палочка смотрит ему точно в грудь. И не только её — видно, Селвин с Яксли получили соответствующие указания, ибо тоже держали его под прицелом. Какая же нелепая смерть! А ведь сделай он то, что обещал — отдай кольцо сразу, как его нашёл — он, по крайней мере, умирал бы с мыслью о том, что будет отомщён. Но, к несчастью, его любопытство оказалось слишком сильным.

Время шло — Родольфусу казалось, что он чувствует буквально каждую секунду — а Лорд всё так же пристально смотрел в глаза насмерть перепуганного Рабастана… и больше ничего не происходило. Значит, его брат чему-то научился — жаль, что времени у них обоих было так немного.

Но секунды всё текли, и в какой-то момент их, определённо, стало слишком много. Родольфус достаточно хорошо знал возможности своего брата, чтобы понимать, что так долго тот бы ни за что не продержался. Лорд, конечно, мог внимательно рассматривать ту сцену с Дамблдором, а потом и остальное, но смотреть на это так спокойно? А ведь он не злился — по крайней мере, не сильней обычного. Но ведь так не может быть — память Рабастана хранила много того, от чего, определённо, можно было потерять спокойствие.

Его ног коснулось что-то — словно кто-то наступил на край его ботинка и тут же соскользнул вниз. Родольфус механически глянул на сидящего напротив опустевшего кресла Рабастана Мальсибера — и, увидев его совершенно белое, со сжатыми в нитку губами и сосредоточенным прямо перед собой взглядом, лицо, едва не ахнул.

Нет, он слышал о таком, но не то что никогда не пробовал так делать, но даже и не видел подобного. В некоторых книгах описывалась эта техника — достаточно подробно для того, чтобы Родольфус, во-первых, понимал, что она вполне реальна, а во-вторых, ни разу даже не пытался научиться ей — слишком много времени и мастерства это потребовало бы. И если первое он найти бы мог, то мастерством — вернее, тем, что правильнее было бы назвать чувствительностью и тонкостью — не обладал и вряд ли мог бы уже научиться. Такому учат с детства, да и то если есть способности. Дар и сила — и тогда подобное могло стать возможным.

У него такого дара не было.

А вот у Мальсибера был дар, но не было второго — силы. Что же он творит? Он ведь не продержится и погибнет вместе с ними — Мордред знает, для чего. Но если у него, всё же, выйдет…

Кончик чужого ботинка вновь царапнул его обувь, и Родольфус, чуть осев на стуле, вытянул ноги так далеко, как только мог, легко поймал ступню Мальсибера и сжал её между своими. Да, определённо, рукопожатие здесь было бы уместнее — тот искал так остро недостающую ему сейчас силу или хотя бы просто поддержку, но не жать же руку через стол у всех на глазах. Если бы Родольфус мог, он бы отдал ему всё, но подобное бывает только в скверном маггловском кино. Продержись, давай же! Ну!

Время шло — так медленно, что Родольфус начал про себя отсчитывать секунды. Десять… тридцать… Надо было сразу это сделать — он бы знал, как много уже прошло. Сорок пять… Минута десять… Мерлин, ну что, что там можно столько времени смотреть?! Две минуты… три… четыре…

— До чего ты докатился, — прошипел, наконец, Лорд, отшвыривая от себя Рабастана с такой силой, что тот рухнул на колени футах в десяти. — Круцио!

Рабастан отчаянно и громко закричал, забившись на полу, но Родольфус даже на него не обернулся, продолжая пристально смотреть на бессильно откинувшегося на спинку кресла Мальсибера, из правой ноздри которого медленно сползала ярко-красная капля крови.

Крик затих. Родольфус медленно, словно нехотя обернулся и услышал произнесённое с бесконечным презрением:

— Смотри, Белла, до чего дошёл твой зять. Куда ты глядел, Родольфус? — Тёмный Лорд вдруг резко обернулся и уставился ему в глаза.

— Простите, мой Лорд, — слова вылетели сами — он произносил их бессчётное количество раз, как и они все. — Я не очень понял, что случилось. В чём он виноват?

— Тебе следует женить его, — с язвительной насмешкой сказал Тёмный Лорд. — Или ты желаешь, чтобы в жилах будущих Лестрейнджей текла маггловская кровь?

— Отвратительно, — скривился Родольфус, пряча задрожавшие вдруг руки себе на колени. Странно — он бы должен был сейчас чувствовать облегчение, может быть, усталость, даже радость — но не ярость, затоплявшую его с неотвратимостью прилива. — Простите, мой Лорд, — повторил он. — Подобного никогда не повторится. Я... — он сделал паузу, — поговорю с ним.

— Будь любезен, — Лорд брезгливо скривил губы и вдруг приказал, указывая на так и висящую над столом и глядящую на всё это полными ужаса глазами Агнес Риддл: — Убери за ним.

— Мой Лорд? — от неожиданности переспросил Родольфус и наткнулся на полный злого недоумения взгляд. — Благодарю за честь, — плохо слушающимися губами проговорил он и, вскинув палочку, чётко произнёс: — Авада Кедавра.

Полыхнуло зеленью. Тело женщины обмякло, рухнув на стол — Тёмный Лорд убрал верёвку, и Нагини получила ужин. Лорд махнул рукой, распуская их собрание, и Родольфус первым делом подошёл к уже с трудом поднимающемуся на ноги брату. Беллатрикс сунулась было следом, но, похоже, на сегодня заготовленные судьбой испытания закончились, потому что в этот миг Лорд её окликнул, и она ушла, оставив их.

— Я не понимаю… — прошептал Рабастан, но Родольфус оборвал:

— Потом. Сможешь сам идти?

— Нет… не знаю… помоги мне! — он вцепился в руку брата, но тот, едва Рабастан поднялся на ноги, высвободился с категоричным:

— После. Мне понадобится твоя помощь. Жду у себя в комнате, — он развернулся и, демонстративно скривив губы, решительно отошёл от растерянно глядящего ему в спину брата. Подойдя к так и не покинувшему своё место Мальсиберу, он с усилием подхватил его под руку и почти что поднял — тот вцепился в него ледяными пальцами и едва слышно прошептал:

— Я не дойду.

— Я левитирую, — так же тихо отозвался Лестрейндж. — И держу. Расслабься. Потерпи ещё немного.

И пошёл, старательно изображая, будто что-то говорит Мальсиберу, заодно прислушиваясь к шаркающим шагам брата сзади.

— Прости, Басти, но тебе придётся сейчас справляться самому, — проговорил Родольфус, тщательнейшим образом запирая дверь за братом и укладывая тяжело дышащего Мальсибера на кровать. — Хотя лучше бы ты взял себя в руки и помог мне.

— Извини, попозже, — Рабастан упал в кресло и, стянув со спинки плед, неловко в него завернулся. — У меня такое чувство, будто у меня внутри дрожит и ноет всё, что только можно.

— Скажи спасибо, что милорд не отдал тебя Белле, — суховато отозвался Родольфус. — Вот тогда бы было скверно. Извини — не до тебя.

— А с ним что такое? — спросил Рабастан, растирая себе запястья. — Что ты так с ним возишься? И что вообще случилось? Его разве кто-то трогал? А ещё…

— А ещё он нас с тобой спас, — Родольфус откинул с кровати одеяло, наложил на него согревающие чары, снял с Мальсибера одежду и тщательно его укрыл. Затем превратил его рубашку в шапочку, на которую, на сей раз, наложил уже охлаждающие чары, и надел ему на голову. А после сел напротив и начал колдовать, сосредоточенно и напряжённо, медленно выписывая палочкой сложные знаки на его висках и лбу. В комнате повисла тишина, прерываемая только быстрым и тяжёлым дыханием Мальсибера и его нечастыми глухими стонами. Кровь из носа у него так и текла — Родольфус время от времени стирал её, но она почти сразу появлялась снова.

— Я помочь могу? — тут же спросил Рабастан. Его всё ещё трясло, голова болела, не говоря уже о прикушенном языке и словно бы вывернутых суставах, но, в целом, он вполне был в силах двигаться. Он не помнил, когда в последний раз видел брата столь серьёзным — и потом, у него было слишком много вопросов о случившемся.

— Не уверен, — не сразу, но откликнулся Родольфус. — Просто не мешай. Я после объясню тебе всё, что захочешь. Впрочем, можешь попытаться растереть ему руки или ноги — аккуратно.

Спорить Рабастан не стал — придвинув кресло к кровати, потому что сил сидеть, не опираясь, у него пока что не было, взял в ладони руку Мальсибера, и спросил почти испуганно:

— Руди, что с ним?

— Что там? — спросил тот, не отрываясь.

— Она ледяная и, — Рабастан сглотнул, — я не знаю, как сказать. Сине-мраморная.

— Так бывает, — отстранённо проговорил Родольфус. — Постарайся её отогреть. Хоть немного. И согрей, пожалуйста, ещё раз одеяло.

Рабастан послушался, и какое-то время каждый из них занимался своим делом. Вдруг Мальсибер застонал чуть громче и пробормотал:

— Голова…

— Знаю, — сказал Родольфус. — Делаю всё, что могу. Терпи.

— Кровь течёт, — сказал Рабастан.

— Вижу, — Родольфус в очередной раз стёр её с верхней губы Мальсибера, и тут Рабастан сказал:

— Не там, — и указал на правое ухо.

Родольфус коротко и очень зло выдохнул — и, стерев яркую струйку, начертил на лбу Мальсибера очередной знак, на мгновенье полыхнувший красным.

— Нет, не выйдет ничего, — пробормотал он, оглядываясь. — Басти, дай мне что-нибудь — блюдо, вазу… можно даже бутылку. Пинты хватит. Живо!

— Где я… я могу трансфигурировать? — Рабастану не хотелось спорить.

— Нет! — отрезал с раздражением Родольфус. — Я бы не просил. Басти, ну живее!

— Да… сейчас, — Рабастан растерянно огляделся и, увидев на комоде вырезанную из горного хрусталя вазу с орехами, левитировал её к себе, вытряхнул орехи, очистил её заклинанием и протянул брату. — Это подойдёт?

— Да. Держи руку, — сказал тот, подставляя вазу под предплечье Мальсибера. А затем коснулся палочкой его кожи, делая недлинный, но глубокий разрез.

Потекла кровь — густая и тёмная. Рабастан только широко раскрыл глаза, но пока что задавать вопросы не рискнул — а Родольфус, подождав немного, снова начертил на лбу Мальсибер всё тот же знак. Тот опять вспыхнул красным, но, как показалось Рабастану, не так ярко — и Родольфус с облегчением выдохнул. А потом спросил:

— Ойген. Так полегче?

— Да. Немного, — тот едва заметно улыбнулся, и его ресницы дрогнули, но пока, похоже, сил открыть глаза ему не хватило.

— Ты, — помолчав и снова чертя непонятные символы на голове Мальсибера, медленно заговорил Родольфус, — нас спас. Обоих. Я скверный целитель, но всё, что в моих силах, я для тебя сделаю.

— Ты сумеешь, — Мальсибер улыбнулся уже ярче и открыл глаза. А потом пошевелился, и его едва сфокусировавшийся взгляд замер на руке и текущей в прозрачную вазу крови.

— Я надеюсь, — серьёзно сказал Родольфус. — Боль проходит?

— Да, — Мальсибер, словно бы заворожённый, смотрел на текущую кровь, а затем медленно перевёл взгляд на Родольфуса.

— Ещё немного и, пожалуй, хватит, — решил тот.

Они снова замолчали. Родольфус наконец залечил порез, отставил чашу с кровью в сторону, сжал плечо Мальсибера и сказал очень мягко:

— Теперь нужно спать. Сумеешь?

Мальсибер некоторое время молча смотрел на него, затем перевёл взгляд на чашу, потом — снова на него и, наконец, закрыл глаза и сказал негромко:

— Да.

Колдовал Родольфус ещё с час, где-то в середине сняв с Мальсибера эту идиотскую шапочку. Рабастан не уходил — сидел рядом в кресле и почти что задремал, когда услышал:

— Ну, надеюсь, всё. Большего я всё равно не могу сделать. Басти, ты заснул?

— Нет, — Рабастан встряхнулся и открыл глаза. — Ты сказал, что объяснишь.

— Попробую, — Родольфус убрал палочку в ножны и потёр виски. — Видишь ли… я слышал о таком. И даже читал. Но живьём не видел ни разу. Есть такая техника, — он встал и, потянувшись, сделал несколько разминочных движений, — позволяющая показать легиллименту вместо правды ту картинку, что он ищет. То, что ожидает отыскать — так вернее. Это сложно и небезопасно даже самому. А тут… Твой приятель — мастер, — он сел в кресло и, откинув голову назад, покачал ей, разминая шею. — Если я всё верно понял, он проделал этот трюк с тобой и с Лордом, и я до сих пор не очень понимаю, как ему хватило сил. Вероятно, тот уж очень был настроен на подобное... Видишь, — усмехнулся он, — как опасно быть уверенным в чём-либо.

— Но с чего он так решил? — Рабастана, несмотря ни на что, это волновало сейчас куда больше. — Я её в глаза не видел, Руди, я клянусь! — добавил он взволнованно. — И то, что видел Лорд — и я с ним вместе — там же был совсем не я!

— Там был я, — спокойно перебил Родольфус. — Под оборотным. И весьма, если судить по реакции милорда, успешно изображал тебя. Я полагаю, эту сцену Лорд срисовал из её памяти.

— Что? — задохнулся тот. — Руди, ты… Она же… Маггла!!

— И я не заметил разницы, — отрезал было Родольфус, но на сей раз это на Рабастана не подействовало.

— Руди, она маггла! — повторил Рабастан с таким видом, словно говорил о флоббер-черве. — Но… зачем?! Тебя… Руди, тебя Дамблдор заставил?!

— Что? — Родольфус глянул на него с таким изумлением, будто Рабастан у него на глазах сделал нечто разом неприличное и совершенно идиотское. — Нет, — его губы дрогнули, и он расхохотался. — Я себе представить даже не могу такого. Кем бы ни был Дамблдор… Конечно, нет.

— Но зачем тогда? — спросил Рабастан настойчиво.

— Ну, — Родольфус продолжал смеяться, но Рабастан не слышал за своим изумлением в его смехе горечи, — я мужчина. Она женщина. Моя жена не рвётся в нашу спальню… этого, по-твоему, недостаточно?

— Она маггла, а не женщина! — Рабастан смотрел теперь почти испуганно. — Маггла, Руди! Это даже хуже оборотня! Это…

— Басти, ты такой дурак, — вздохнул Родольфус. — Несколько смягчает этот скорбный факт то обстоятельство, что я сам недавно был не лучше — но, всё же, это грустно.

— Это я дурак? — Рабастан сделал вид, что обижается, но ни сам он, ни Родольфус в это не поверили.

— Ты, — кивнул Родольфус. — Как и все мы. Басти, я сейчас меньше всего хочу тебя обидеть, — очень искренне сказал он. — Тем более что я перед тобой виноват. И поэтому признаю и скажу тебе в глаза — ты был прав, когда считал, что я должен был держать тебя в курсе наших с Дамблдором дел. Я тебе всё расскажу, только уже завтра. Я устал, и мне очень нужно подумать. Подождёшь до завтра? — попросил он, и совершенно растерявшийся и от этих слов, и о такого тона Рабастан кивнул:

— Подожду, конечно.

— Да, давай я тебя тоже посмотрю, — чуть встряхнулся Родольфус. — Что болит сильнее — кости или мышцы?

— Суставы, — сморщился Рабастан. — Но уже не так и сильно… да не надо — обойдусь, — с несколько преувеличенной бодростью сказал он. — Ты и так устал… лучше объясни мне толком, что он сделал.

— Это сложно, — Родольфус с искренней признательностью кивнул и опять откинулся на спинку. — Он… подставил Лорду зеркало, если быть максимально образным и точным. Но не спрашивай, как именно — я не знаю эту технику, и тем более не представляю, как можно это сделать в чужом сознании. Я вообще ни разу не работал… опосредованно. Читать о таком — читал, да. Но сам не делал. Не на ком тренироваться было. Он отчаянно рисковал, — Родольфус глянул на крепко спящего Мальсибера. — Если б Лорд заметил — ты же представляешь, что бы было. Умирал бы Ойген долго и мучительно.

— Но почему? — тихо спросил Рабастан.

— Я солгу тебе, если скажу, что не знаю, — подумав, ответил ему брат. — Вернее, даже так: я не знаю, но понимаю, кажется. Потому же, почему он спас ту девочку. Помнишь, что он мне сказал?

— Про что? Нет, не помню, — Рабастан нахмурился.

— Что устал от смерти. И потом, вы с ним сдружились… возможно, это тоже повлияло. Но я склонен думать, что он может знать чуть больше, чем мы полагаем — ты и я. Знать или догадываться. Или надеяться. Или… я не знаю, — он вновь рассмеялся. — Басти, я устал. Смертельно. До того, что засыпаю, даже не закрыв глаза.

— Я пойду, — неохотно сказал тот, но Родольфус возразил:

— Не стоит. Я уверен, что Белла в такой ярости, что захочет высказать тебе в лицо всё, что думает. Выйдет грандиознейший скандал, и будет скверно, если это привлечёт внимание Лорда и он решит заглянуть в твоё сознание ещё раз. Свою дверь я зачаровал, а снаружи ты рискуешь. Оставайся, если не против. Есть диван, и я уверен, что Ойген обойдётся одной подушкой, да и покрывало ему не понадобится.

— А ты? — неуверенно спросил Рабастан.

— С меня хватит кресла, — Родольфус зевнул, — и плаща. Всё — иди ложись, — приказал он, приманивая к себе плащ и одну из диванных подушек.

Проспал Родольфус часа два, а проснувшись, некоторое время сидел недвижно и не открывая глаз. Затем тихо скинул плащ и встал, потягиваясь и разминая затёкшее тело — особенно досталось шее. Ночь была не очень тёмной, и в падающем через не зашторенное окно свете смутно виднелись силуэты спящих гостей: свернувшегося клубком на диване Рабастана и лежащего ничком и скинувшего подушку на пол Мальсибера. Родольфус подошёл к нему и осторожно развернул лицом вверх, подложив под голову поднятую с пола подушку. На прикроватном столике так и осталась стоять чаша с кровью — сейчас она казалась почти чёрной. Родольфус задумался, немного помедлил, а затем взял её в руки и бесшумно вышел, плотно затворив за собой дверь и ещё раз наложив на неё запирающее фамильное заклинание.

Чашу он оставил в домашней сокровищнице, снабдив сохраняющими содержимое чарами, и немедленно вернулся, опасаясь оставлять сейчас что брата, что Мальсибера без присмотра. Но на сей раз сделать это тихо не вышло — у дверей он столкнулся с Беллатрикс. И поинтересовался у неё подчёркнуто любезно:

— Ты хотела что-то?

— Я хочу его убить, — предсказуемо ответила она. — Где твой братец шляется, хотела бы я знать!

— Убить? — вскинул брови Родольфус. — Почему, позволь спросить?

— Почему?! — взвилась она. — Он нас опозорил! Тебя прежде всего! И ты ещё спрашиваешь «почему»?!

— Опозорил? — Лестрейндж усмехнулся и поморщился.

— Ты, смотрю я, думаешь иначе? — Беллатрикс сощурилась.

— Неприятно было бы заполучить подобного потомка, — с некотором ленцой проговорил Родольфус. — Я поговорил с Рабастаном и выяснил, что такого не случилось бы, он следил. В остальном — ну, к примеру, некоторые предпочитают коз. Я считаю, магглы лучше.

— Идиот! — не выдержала Беллатрикс. — Это не смешно! Ты не понимаешь, какой это позор?!

— Честно сказать — нет, — Родольфус вдруг глянул на неё с острейшим интересом. — Мерлин мой… да ты ревнуешь. Так вот почему тебя так интересует постель моего брата! — он беззвучно рассмеялся.

— Ты… — она задохнулась и, кажется, растеряла все слова. Бросившаяся в лицо кровь сделала его тёмным и по-настоящему пугающим, но Родольфус продолжал смеяться, впрочем, благоразумно держа в руке палочку.

— …иду спать, — сказал он и, изобразив шутовской поклон, обошёл замершую посреди коридора жену и, быстро войдя в комнату, тут же запер дверь.

Смех слетел с него мгновенно, словно и не было. Родольфус подошёл к Мальсиберу, вновь перевернувшегося лицом вниз, и снова уложил его на спину, на сей раз зачаровав одеяло таким образом, чтобы оно удерживало его в такой позиции.

Потом подошёл к окну и, присев на подоконник, глубоко задумался.

А когда занялся рассвет, решительно направился в совятню.

* * *

— Я надеюсь, повод для такой поспешной встречи весом, — произнёс Дамблдор.

Родольфус молча выложил кольцо на чёрную от времени и грязи столешницу — старик схватил его с совершенно неожиданной и несвойственной ему жадностью. Впрочем, сделал это весьма аккуратно — Родольфус машинально это отметил. А потом вынул из того же кармана небольшую фляжку и сделал несколько глубоких глотков. И, дождавшись превращения, сказал:

— Должен вас предупредить — его невероятно хочется надеть на палец. Убеждён, что это крайне неудачная идея.

При первых звуках его голоса Дамблдор быстро и чуть резковато поднял голову, и теперь внимательно разглядывал — Родольфус вновь, в который уже раз, не мог прочесть на его лице ровным счётом ничего.

— И давно вы знаете? — спросил он наконец.

— Что заставило тебя открыться? — вопросом на вопрос ответил Дамблдор.

— Сколько можно прятаться, — Родольфус сцепил пальцы. — Я, признаюсь, с юности едва выносил этот вкус. На редкость отвратительное зелье.

— Понимаю, — кивнул Дамблдор. — Но, однако, слово мне давал твой брат.

— Это так принципиально? — слегка удивился Лестрейндж. — Мне казалось, от меня вам толку больше — но можно пригласить его, если вы желаете.

— Как интересно раскрываются порою родственные связи, — Дамблдор слегка пригладил бороду.

— И раз я открыл лицо, — тема Лестрейнджу совсем не понравилась, и он постарался её сменить, — я хочу сказать вам вот что. Я считаю Лорда худшим, что могло случиться с Англией, и намерен сделать всё, что в моих силах, чтоб избавить её от такой беды.

— Для чего ты мне это говоришь? — помолчав, спросил Дамблдор.

— Решил играть в открытую, — ответил Лестрейндж.

— Может быть и так, — кивнул Дамблдор. — Но мне хотелось бы услышать, почему.

— Я не понял, что это такое, — что он должен был сказать? Что всё то, что он узнал о маггловском мире за последние недели, перевернуло его взгляды на волшебников и чистоту их крови навсегда? Или что низведение с роли раба на роль домового эльфа или племенного краппа переполнило чашу его терпения? — Хотя смею думать, что я хорошо разбираюсь в тёмных искусствах. В этой вещи тьма, но я не могу понять её природу. Впрочем, у меня было для этого совсем мало времени — я нашёл его вчера. И, возможно, вы сумеете использовать мои умения эффективнее, если будете знать, с кем имеете дело.

— Что ж, возможно и такое, — Дамблдор трансфигурировал платок в коробочку, упрятал в него кольцо, и сунул куда-то в рукав. — Я подумаю, чем занять вас обоих.

— Рабастан плохой искатель, — чуть поморщился Родольфус. — Бьётся он неплохо, признаю, — но на этом, боюсь, его таланты и исчерпываются. Уж не говоря о том, что он не имеет представления об окклюменции — случись что, Лорд узнает всё в секунду. Я прекрасно понимаю, что вам вряд ли будет его — нас обоих — жаль, но пока мы вам нужны, это попросту опасно.

— Твой брат был достаточно разумен и бесстрашен, чтоб прийти ко мне, — напомнил ему Дамблдор. — Впрочем, я тебя услышал. Что же, раз вас двое, — Дамблдор бросил на Родольфуса оценивающий взгляд, от которого у того дыбом встали волоски на затылке, — у меня есть для кого-нибудь из вас особое задание. Можешь сам решить, для кого именно, — предложил он.

— Решу, — кивнул Родольфус. — Когда буду знать, о чём речь.

— Сходим на прогулку, — мирно сказал Дамблдор. — Вечерком.

— Ну, тогда со мной, — широко улыбнулся Родольфус, и с любезной улыбкой пояснил: — Рабастан ложится рано.

— Ну, как скажешь, — показалось, или Дамблдор его решение принял с удовольствием? — Тогда в пятницу жду тебя здесь в восемь.

— В восемь мы обедаем, — сообщил Родольфус. — У меня есть некоторые сомнения в том, что Лорд правильно поймёт моё отсутствие.

— Тогда в десять, — покладисто сказал директор. — В полночь будет пошловато, полагаю, — пошутил он с удивительно серьёзным видом. Или же не пошутил?

— Буду, — Лестрейндж встал. — Как мне лучше быть одетым?

— Потеплее, — отозвался Дамблдор. А когда Родольфус уже почти аппарировал, добавил: — Я надеюсь, все твои дела в порядке?

— Я проверю, — пообещал Лестрейндж и отправился сперва домой, а уже оттуда вернулся в Малфой-мэнор.

Рабастан уже не спал — сидел у открытого окна и кормил воробья раскрошенными на ладонь орехами. Пичуга испуганно чирикнула и улетела сразу же при появлении Родольфуса.

— Где ты был? — спросил Рабастан, стряхивая крошки за окно.

— Гулял, — Родольфус закрыл окно и попросил: — Давай чуть попозже. Ты завтракал?

— Ты велел мне сидеть тут, — напомнил ему Рабастан. — Чем мне завтракать — орехами?

— Эльфа вызвать я тебе тоже запретил? — Родольфус подошёл к спящему Мальсиберу и, присев на край кровати, палочкой начертил у него на лбу сложный знак.

— Что с ним? — спросил Рабастан встревоженно.

— Вроде обошлось, — с некоторым сомнением ответил Родольфус. — Подождём, пока проснётся, и узнаем. Всё-таки целительство — отдельное искусство.

— Можно было позвать Снейпа, — Рабастан устроился в изножии кровати.

— Проще сразу Лорда, — с укоризненным недоумением возразил Родольфус. — Басти, что бы мы ему сказали? Он бы понял, что случилось — и что было бы потом? Ну нельзя же до такой степени не просчитывать последствия, — не сдержался он от упрёка.

— Они, вроде бы, друзья, — оправдываясь, возразил Рабастан.

— Басти, ну какая дружба? — всё-таки способность брата говорить глупости Родольфуса порой поражала. А ведь тот вовсе не был глуп — по крайней мере, в общепринятом смысле слова. — Не хочу сказать, что её вообще не существует, но ведь не в таких делах и не в такой компании!

— Ты же сам сказал, что мы сдружились, — Рабастан сдаваться не любил.

— Тут другое, — терпеливо сказал Родольфус. — Я сказал тебе вчера — главная причина совсем не в этом.

В этот миг Мальсибер зашевелился и, шумно вздохнув, поднял руку, потёр лицо, а затем открыл глаза. Братья разом замолчали, а потом Родольфус спросил очень мягко:

— Как ты себя чувствуешь?

— Ничего, — с лёгкой хрипотцой со сна, но в остальном вполне обычно ответил Мальсибер. — Нормально.

— Я такого никогда не видел, — продолжал Родольфус. — Это было удивительно.

— Да, — взгляд Мальсибера скользнул куда-то вбок, и он вновь потёр лицо рукой. — Извини — сказать по правде, у меня нет сил это обсуждать. По крайней мере, прямо сейчас, — он улыбнулся, но лишь одними губами.

— Понимаю, — тут же успокаивающе проговорил Родольфус. — Я могу помочь ещё чем-либо? Что угодно — только скажи.

— Да нет… нет, — Мальсибер опять провёл ладонью по лицу и сел. — Я пойду к себе, если не возражаешь.

— Я провожу, — тут же предложил Рабастан, но тот качнул головой:

— Не надо. Я устал и сразу лягу, — попытался он смягчить свой отказ. — И у меня сейчас совсем нет сил общаться.

— Ты уверен, что дойдёшь, и что тебе не нужна помощь? — настойчиво спросил Родольфус.

— Да, вполне, — Мальсибер спустил ноги на пол. — Я примерно представляю, что делать, и для этого никто не нужен. Мне сейчас просто нужно побыть одному. Не подскажешь, где моя одежда?

Когда он ушёл, Рабастан, глядя ему вслед, сказал, нахмурясь:

— Руди, что-то с ним не так.

— Да с ним всё не так, — отшутился тот. — Оставь его в покое. Человек за нас вчера едва не умер — дай ему спокойно отлежаться, — и добавил, меняя тему: — Я открылся Дамблдору. И имел с ним очень любопытный разговор.

Предстоящая «прогулка» с Дамблдором беспокоила Родольфуса не только очевидной опасностью, на которую намекал любезный вопрос старика о состоянии его дел. Умереть было бы досадно, но Лестрейндж возлагал определённые надежды на то, что Дамблдор навряд ли станет так быстро лишаться очевидно удобных слуг. Он, конечно, подготовился, сделав, например, портал к себе домой — пришлось потратить на это почти целый вечер. Вроде бы простая вещь, но правильно зачаровать его таким образом, чтобы в крайнем случае он сработал сам, без дополнительной активации, было не так-то легко. Просто так настроить на опасность или, например, потерю сознания было неразумно, так что ту грань, за которую он был не готов переступить, Родольфус и искал большую часть времени.

Но что делать с некоторыми другими возможными последствиями?

Прежде всего, он вполне мог пострадать физически — тяжело, но не смертельно. И как это потом объяснять Лорду? Рабастан бы мог сослаться на какую-нибудь драку или же дуэль — его репутация это вполне допускала. Но Родольфус никогда не дрался просто так — а главное, без единого трупа в качестве последствий. Как он это объяснит? С тех пор, как министерство перешло под их контроль, даже на аврорскую засаду не сослаться!

Но даже это меркло перед возможностью пострадать ментально или душевно. Вот такой исход Родольфуса почти пугал — пожалуй, он уже жалел, что с Мальсибером всё сделал так, как сделал. Но пути назад теперь не было — это выглядело бы слишком странно.

Настолько, что тот вряд ли поверил бы.

Как же всё неудачно сложилось! Что бы Дамблдору не позвать его с собой раньше? С другой стороны, что бы он там делал со своим оборотным зельем? Мерлин знает, что ему предстоит. Если б Лорд немного подождал! Хотя… вероятнее всего, приглашение на «прогулку» Родольфус получил именно из-за того, что открылся Дамблдору. Значит…

Вывод был почти смешным — Родольфус, грустно усмехнувшись, махнул на него рукой. Ничего не попишешь — остаётся принять, что в случае ментальной травмы ему никто не поможет.

Рабастана он, по некоторому размышлению, решил ни о чём не предупреждать: всё равно заранее тот помочь не сможет, а за время ожидания только изведёт себя и встретит Родольфуса в состоянии истерики. Нет — вполне довольно будет, как обычно, попросить его остаться у них в доме. Всё равно он вернётся — если вообще вернётся — именно туда. А брата, если вдруг понадобится, позовут и эльфы.

В целом, к вечеру пятницы Родольфус был готов, и даже, к некоторому своему удивлению, пообедал с привычным аппетитом. Лорд, по счастью, ушёл рано — он вообще был занят в эти дни и за столом проводил едва ли полчаса: ещё одно доказательство прекрасной информированности директора.

— Руди, я хотел поговорить… — начал было Рабастан, едва они поднялись из-за стола, но Родольфус оборвал его:

— Басти, позже. Я прошу тебя переночевать сегодня у нас дома.

— Ты опять уходишь? — Рабастан мгновенно помрачнел.

— Заодно от Беллы спрячешься, — пошутил Родольфус. — Честно говоря, меня удивляет её упорство — минула почти неделя.

— Да не заавадит же она меня, — пожал плечами Рабастан. — Пускай бесится.

— Если бы ещё ты не бесился, я не волновался бы, — сказал Родольфус. — Всё, ступай.

— Разбуди меня, пожалуйста, как вернёшься, — попросил Рабастан.

— Не дури, — поморщился Родольфус. — Утром встретимся. Всё — идём, — он взял брата под руку и повёл к камину.

…Дамблдор уже ждал и, едва Родольфус появился, крепко взял его за предплечье и лишь бросил:

— Аппарируем.

В следующую секунду в лицо Лестрейнджу ударил резкий морской ветер, ледяной и полный брызг. Оглядевшись, он увидел, что они стоят на высокой тёмной скале — внизу с рёвом бились волны, из которых тут и там торчали острые обломки скал. С другой стороны вверх уходил отвесный обрыв почти чёрной породы.

Дамблдор кивком указал на самый край скалы, где неровные выемки образовывали нечто вроде чрезвычайно неудобной и опасной лесенки, позволявшей спуститься к валунам, торчащим из беснующихся вокруг волн. Они двинулись — Родольфус впереди, а Дамблдор за ним. Камни были скользкими, Родольфус несколько раз едва не сорвался вниз — и это бы случилось, не страхуй он себя с детства знакомыми заклятьями.

Наконец, они ступили на ближайший к ним валун, и Дамблдор осветил скалы мощным Люмосом.

— Туда, — сказал он, указав на расщелину в обрыве, добраться до которой можно было только вплавь. — Левитируешь меня, — велел он. — Потом я. Дальше там туннель — придётся плыть.

Лестрейндж молча выполнил приказ — ибо это был приказ, он не ошибался и не тешил себя иллюзиями — и через пару секунд окунулся в обжигающе-холодную воду. Наложенные на одежду чары не позволяли той промокнуть и отяжелеть, но плыть всё же было трудно — однако у директора, похоже, такой проблемы не возникло, и Родольфус ощутил откровенную досаду. Дамблдор был уже довольно далеко — огонёк на кончике его зажатой в зубах палочки сиял футах в сорока, если не пятидесяти, освещая почти отвесно уходящие вверх стены пещеры.

Наконец, туннель повернул влево и внезапно закончился, приведя в пещеру, — Родольфус увидел, как Дамблдор выбирается на берег. Вскоре он и сам почувствовал под ногами скользкие ступеньки и, поднявшись, наконец, на сушу, первым делом высушил себе голову и согрел заклинанием руки. Воздух здесь был стылым, недвижным, и таил неприятное предчувствие беды.

Дамблдор, тем временем, медленно оглядывал стены и потолок пещеры, уходящие высоко во тьму, а потом сказал уверенно:

— Мы на месте.

Он взмахнул палочкой, и над ними футах в десяти повисла сфера, освещающая всё вокруг ярким, будто бы лунным светом. Подойдя к стене, Дамблдор принялся поглаживать её кончиками пальцев, бормоча что-то на арамейском — если Родольфус правильно расслышал. Но слова звучали так тихо, что их смысла Лестрейндж разобрать не мог. Тщательнейше изучая таким образом грубый камень, Дамблдор неспешно обошёл пещеру по кругу — первый раз, второй… и, наконец, остановился, прижав ладонь к стене. Затем отступил и направил на неё волшебную палочку — в следующую секунду на ней на миг возникло ослепительно-белое очертание арочного прохода.

И исчезло.

Некоторое время Дамблдор просто стоял, внимательно вглядываясь в стену, а потом на его лице отразилось удивлённо-недоверчивое выражение, сменившееся сперва пренебрежением, а после и разочарованием, и он прошептал:

— Как грубо… — а потом велел Лестрейнджу: — Подойди и дай руку.

Родольфус молча протянул ему левую — Дамблдор чуть слышно хмыкнул, достал небольшой нож и беззвучно полоснул им по предплечью. Родольфуса ожгло острой болью, но сейчас было не до неё: хотя рана была не такой глубокой, кровь оттуда ударила алой струёй в стену и потекла по ней крупными, поблёскивающими в белом свете каплями. На стене опять возник слепяще-серебристый контур арки, но на этот раз он не погас: орошённый кровью камень внутри него просто растаял, оставив проход, ведущий вглубь. Во тьму.

Лестрейндж залечил порез — голова кружилась, хотя, по его прикидкам, крови он потерял не так уж много, едва четверть пинты. Но обращать на это внимание времени не было — Дамблдор, коротко велев:

— Идём, — первым ступил в открывшийся проход, и Лестрейнджу оставалось только следовать за ним.

Они оказались в высокой пещере на берегу чёрного озера, настолько большого, что другого берега видно не было. Где-то вдалеке — может, в середине, может, нет — различался мглистый зеленоватый проблеск, отражающийся в неподвижной воде. Больше никаких источников света, кроме люмосов на кончиках волшебных палочек, здесь не было — впрочем, даже этот свет расходился вовсе не так далеко, как обычно, словно здешний мрак был плотнее обычного.

— Не вздумай коснуться воды, — предупредил Дамблдор, и они двинулись вдоль берега, огибая озеро и слыша эхо собственных шагов. Они шли и шли, и в какой-то момент Родольфус поймал себя на том, что дорога эта не закончится никогда, и они оба здесь умрут, высосанные досуха этим жутковатым местом. — Можешь отдохнуть, — сказал вдруг Дамблдор, останавливаясь и внимательно оглядываясь, и Родольфусу послышалось в его голосе некоторое презрение.

— В этом нет нужды, — холодно ответил он.

Дамблдор обернулся и, смерив его внимательным взглядом, сказал:

— Ты ошибаешься. Сядь и отдыхай — поверь, скоро тебе потребуются все твои силы.

Лестрейндж больше спорить не стал и с некоторым облегчением опустился на холодный камень. Место это с каждым мигом почему-то всё сильнее напоминало ему о дементорах — может, стены Азкабана были сложены из той же скальной породы?

— Что там под водой? — спросил Родольфус, чтоб избавиться от этого ощущения.

— Инфери, я полагаю, — буднично ответил Дамблдор.

Вот в чём дело. Да, пожалуй, эти твари в самом деле имели нечто общее с дементорами — к счастью, отогнать их было много проще: в отличие от первых, они боялись даже самого обычного пламени, не говоря уже об Адском. Как же хорошо, что здесь сейчас сидит он, а не Рабастан — его брат, конечно, тоже умел вызывать огонь, но…

Дамблдор тем временем водил рукой по воздуху, словно надеясь там нащупать нечто незримое. Наконец его длинные пальцы ухватили что-то и сомкнулись, и он, не разжимая кулака, постучал по нему кончиком своей волшебной палочки. В пустом воздухе мгновенно возникла толстая, позеленевшая медная цепь, уходившая куда-то в темноту. Дамблдор постучал палочкой и по ней, и она заскользила сквозь кулак, до дрожи напомнив Лестрейнджу змею. С лязгом, отражавшимся от стен громим эхом, она кольцами укладывалась на землю, и Родольфус увидел, как поверхность воды пробил призрачный нос маленькой лодки, так же, как и цепь, светившейся призрачным зеленоватым светом — и очень скоро она вся, почти не возмущая воду, заскользила к берегу.

— Полагаю, — сказал Дамблдор, — нас двоих она не выдержит. Не по весу, — добавил он, — а по объёму магической силы. Поэтому... — он навёл палочку на Родольфуса, и для того мгновенно наступила тьма. Дамблдор поднял с земли носовой платок, бережно сложил его и спрятал в карман, а затем чрезвычайно аккуратно ступил в лодку.

Мир вернулся к Лестрейнджу уже на острове, который оказался совершенно крошечным, не больше средней комнаты: совершенно плоский тёмный камень посреди чёрной воды. Тут не было ничего, кроме источника зелёного света, струившегося из стоящей на постаменте каменной чаши, которая до дрожи напомнила ему ту, куда он несколько дней назад собрал кровь Мальсибера.

— Мы на месте, — сказал Дамблдор. — Подойди.

Старик выглядел сумрачным и строгим — Лестрейнджу на мгновение показалось, что директор колеблется и не слишком уверен в том, что собирается делать. Впрочем, наваждение быстро рассеялось, и Лестрейндж приблизился. Несмотря на огромное пространство и прохладу, ему было душно — до того, что он оттянул вниз ворот и вздохнул поглубже. В чаше оказалась изумрудная прозрачная жидкость — именно она и излучала свет — а на дне лежал предмет, похожий на кулон или медальон на длинной цепочке.

— Боюсь, тебе придётся это выпить, — вздохнул Дамблдор, доставая из кармана самую обыкновенную фарфоровую чашку в цветочек. — Мне нужна эта вещь. Если бы был известен иной способ её достать, то я не потребовал от тебя этой услуги, поверь. Но увы, — он развёл руками, и жест вышел неопределённым — то ли приглашающим, то ли сочувственным.

В горле застрял противный комок; Родольфус сглотнул и постарался не сбиться с предложенного делового тона.

— Я умру? — буднично поинтересовался он, беря чашку.

— Не могу сказать — не знаю, — отозвался Дамблдор, и было в этой обезоруживающей честности что-то такое, что вызывало невольное уважение. Лестрейндж осознал, что боится — но боится не этого могучего старца, а самого себя. Каково это — умирать, и знать об этом? Удастся ли сохранить лицо?

— Я твёрдо могу поручиться, что это произойдёт не сразу, — словно разгадав его мысли, продолжил старик, пристально глядя Родольфусу в лицо. — Не сразу, слышишь — и я даю слово, что приложу все усилия, чтобы отыскать противоядие. Но обещать ничего не могу — исход мне неизвестен. Ты вызвался сам, и теперь отступать поздно.

— Вызвался, — Родольфус покрутил в руках чашку, чтобы унять неожиданную пляску пальцев. Оказывается, это и вправду страшно. — Я не отказываюсь... Сообщите Рабастану, если что?

— Разумеется, будь спокоен, — кивнул старик, указывая на чашу. — Я сказал правду — я не представляю действия этого зелья, но не сомневаюсь в том, что испытание серьёзное. Оно может парализовать, заставить тебя позабыть, что ты здесь делаешь, причинить боль или каким-то способом лишить сил и разума... Но тебе придётся его выпить, иного пути нет. И поэтому, — он протянул руку, — отдай мне твою палочку. Я её сохраню и верну, когда всё закончится.

— Если я выживу, — усмехнулся Родольфус. — Ну да.

— Когда всё закончится, — твёрдо поправил Дамблдор. — Ты сильный маг, да и я кое-чего стою.

— Что ж, разумно, — помолчав, сказал Лестрейндж и, сняв ножны, протянул их директору. — В таком случае — сохраните пока для меня.

— Сохраню, — церемонно произнёс Дамблдор, чуть поклонившись и убирая их за пазуху.

Вот теперь действительно отступать было некуда.

— Ваше здоровье, — усмехнулся Лестрейндж и зачерпнул чашкой первую порцию.

Жидкость обожгла холодом сперва его пальцы, а затем и рот. Никакого вкуса он не ощутил, но последней его мыслью было, что уж лучше бы он был…

Дамблдор стоял неподвижно, пристально глядя на замершего у чаши Лестрейнджа. На втором глотке тот закрыл глаза — по той гримасе, что исказила его лицо, старик безошибочно угадал, что сейчас тот видит что-то такое, чего всю жизнь избегал. Да, испытание... судя по всему, это была настоящая пытка, но прервать её он не мог, как бы ни хотелось. Медленно, но на удивление уверенно Родольфус опустил чашку и, наполнив её, снова выпил. Его пальцы, сжимавшие край каменной посудины, задрожали, и колени тоже дрогнули — Дамблдор сделал движение, чтобы подхватить, но Лестрейндж устоял и зачерпнул зелёное зелье в третий раз. Не допив буквально глотка, его пальцы разжались, чашка плавно соскользнула в изумрудную жидкость, и Дамблдор не успел её поймать. Зато успел удержать от падения самого Родольфуса — тот покачнулся и медленно повалился на каменную чашу, сползая набок. Дыхание участилось, стало тяжёлым, словно он взбирался на вершину горы или шёл по очень крутой лестнице, а лицо подёргивалось, как бывает с человеком, видящим во сне кошмар.

Дамблдор усадил его на камень, прислонив спиной к столбу, на котором стояла чаша. Помедлив, так же тяжело вздохнул, вытащил прямо из воздуха ещё одну чашку с зельем и, склонившись, осторожно влил её содержимое в слегка приоткрытый рот Лестрейнджа. Тот глотал послушно, но едва Дамблдор убрал от его губ чашку, прохрипел испуганно и жалобно:

— Не надо… я больше не хочу… пожалуйста…

Дамблдор, темнея лицом, заставил себя вновь наполнить её. На этот раз Лестрейндж вдруг дёрнулся и, выкрикнув:

— Нет! Нет, не надо! Нет! — попробовал оттолкнуть руку старика, но не смог и лишь сжал зубы, мотая головой. Глаза распахнулись — взгляд был мутным и будто не совсем разумным; он то пытался отвернуться, то мёртвой хваткой вцеплялся расшитый рукав директорской мантии. — Нет, пожалуйста… я не могу. Не могу…

— Пей, — тихо попросил Дамблдор, и его сухие пальцы стёрли испарину с виска Родольфуса. Тот обмяк, и плотно стиснутые челюсти разжались сами собой.

Ещё глоток. А потом ещё один. И ещё…

— Пожалуйста! — жалобно и хрипло прошептал Родольфус после шестой чашки. — Я понял… я всё понял… Я же не могу, не могу всё это исправить! Просто не могу… всё уже случилось… случилось… Хватит… Хватит, пожалуйста! Я клянусь… я никогда… никогда больше… никогда…

Он прикрыл руками голову, словно защищаясь, но Дамблдор опять зачерпнул зелье и, положив ладонь на пылающий лоб Родольфуса, влил в него седьмую порцию изумрудной жидкости.

— Отпустите его, — умоляюще прошептал Родольфус. Слёзы градом катились по его щекам из-под плотно сомкнутых век. — Он не виноват… он просто не может… это я должен был… я…

— Уже немного, — совсем мягко проговорил Дамблдор, зачерпывая зелье снова. — Чашки три, не больше. Пей. Пожалуйста, пей.

Родольфус припал к чашке с непонятной жадностью, но едва допил её, закричал так резко и пронзительно, словно выпил концентрированную кислоту.

— Не надо больше, пожалуйста, не надо!

— Ещё две, прошу, — Дамблдор словно уговаривал ребёнка, отказывающегося пить горькую микстуру — немногословно, но с бесконечным терпением.

— Пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста, довольно! Только не это… не это… я сделаю всё, всё… всё… — фарфоровый край посудины стукнулся о зубы Родольфуса, и тот с удивительной послушностью выпил очередную порцию. По телу прошла судорога, и он, упав на бок, прохрипел:

— Убейте меня! Я хочу умереть! Умереть! Убейте! Только прекратите это… убейте, убейте, УБЕЙТЕ МЕНЯ! — голос звучал так отчаянно и страшно, что Дамблдор вздрогнул и на секунду зажмурился. Но всё же зачерпнул остатки изумрудной жидкости, опустился на колени рядом с Лестрейнджем, и попросил ещё тише и горше:

— Пожалуйста. Это последняя. Выпьешь — всё закончится. Обещаю.

Родольфус буквально приник к чашке и залпом осушил её, а потом его вдруг выгнуло жуткой дугой, он перекатился лицом вниз и затих. Директор отбросил чашку, мгновенно подхватил его и, развернув на спину, увидел на искажённой гримасой ужаса лице словно разинутый в безмолвном крике рот и зажмуренные глаза. Поспешно подхватив медальон, старик склонился над Лестрейнджем, чертя палочкой сложную вязь заклятий. Жив. Да, определённо жив — но надо спешить. Что же...

— Так будет быстрее, — пробормотал старик себе под нос, делая ещё один взмах палочкой и вновь поднимая с земли носовой платок. Обратный путь буде проще, но надо торопиться.

На сей раз проход в скале он открыл своей собственной кровью. Выбравшись на берег, тут же аппарировал в свой кабинет в Хогвартсе, трансфигурировал один из стульев в кушетку, бросил на неё платок и вернул Лестрейнджу его облик. Он был очевидно взволнован и напряжён как струна, но не сделал ни одного лишнего движения — выбрав в шкафу пару зелий, смешал их, налил в стакан толстого зелёного стекла и, слегка похлопав Родольфуса по холодным щекам, заставил выпить. Некоторое время ничего не происходило, но потом Лестрейндж вздохнул поглубже — один раз, другой, третий...

— Хорошо, — прошептал старик. — Хорошо... ну давай же...

Лестрейндж измученно застонал, приоткрыл глаза, и его вырвало в ловко подставленный Дамблдором плоский и широкий сосуд.

— Хорошо... вот так, хорошо... слишком много дряни накопилось... ничего, справимся, — он опять наполнил стакан и протянул его совершенно измученному Лестрейнджу. Тот послушался — его снова вырвало, но взгляд постепенно становился всё более осмысленным. Дамблдор продолжил — вызвав рвоту ещё трижды, налил в стакан другое, почти чёрное, зелье. Родольфус машинально выпил и выдохнул — протяжно и расслабленно. Судороги и боль утихали, мир постепенно возвращал себе привычные очертания.

— Лучше?

— Намного, — сипло отозвался Родольфус, осторожно приподнимаясь повыше.

— Что ты чувствовал? — опасения за жизнь больше не было, и Дамблдор не смог удержаться от вопроса.

Родольфус, не ответив, вздрогнул, накрепко зажмурился и замотал головой, и поэтому не увидел выражения лица старого директора — тот глядел сочувственно и печально.

— Тогда покажи. Мне надо знать... это необходимо. Посмотри на меня.

Как ни странно, Родольфус послушался, и когда прозвучало негромкое «Легиллименс!», даже не попытался защититься, только сжался в комок, но глаз не отвёл. Контакт был коротким и почти незаметным — так мог работать только настоящий мастер. Присутствие чужого разума скользнуло и исчезло — директор отпустил его очень быстро, и Родольфус вновь закрыл руками голову и опять плотно зажмурился.

И заплакал.

— Удивительный талант, — задумчиво и печально проговорил Дамблдор спустя пару минут. — Талант, растраченный на чудовищные и бессмысленные вещи. Полагаю, это зелье вполне можно было бы использовать вместо заключения в Азкабане... неизвестно, что страшнее, правда ведь?

Родольфус кивнул, не находя слов, но Дамблдор продолжал смотреть на него настойчиво и почти сурово, и Родольфус выдавил:

— Д-да. М-можн-но.

— Смертельного проклятья эта гадость в себе не несёт, — Дамблдор вычертил палочкой несколько витиеватых знаков над самым его телом и удовлетворённо кивнул. — Впрочем, какие-то последствия могут возникнуть — я не знаю точного состава зелья. В любом случае, постарайся встать. Тебе пора.

— Да, — Родольфус медленно открыл глаза и неуверенно пошевелился, спуская ноги с кушетки. — Мне надо домой.

— Я бы не советовал тебе сейчас аппарировать.

— Я… дойду, — Родольфус тяжело поглядел на него и, подняв трясущуюся руку, с видимым усилием провёл ей по лицу.

— Пешком? — осведомился Дамблдор.

— Я… да. Не знаю, — Лестрейндж судорожно вздохнул и тяжёлой рукой потянул вниз ворот. — Но мне надо. Надо домой.

— Я могу открыть камин, — подумав, предложил Дамблдор. — Только один раз. Сейчас это лучший выход.

— Наш закрыт, — помолчав, с сожалением отозвался Родольфус. — Не поможет.

— Ты не подстраховался? — кажется, старик слегка удивился. — Не сделал, например, портал?

— Портал, — повторил Лестрейндж. — Да. Да, — сказал он снова и сунул руку за пазуху. Движения его были дёрганными и неверными, но сознание, похоже, к нему вполне вернулось — некоторое время он сидел так, отдыхая, а когда вынул руку, в ней был зажат обычный морской камень: простая галька, какой полно на морском берегу. — Где моя палочка?

— Вот она, — Дамблдор пошарил в рукаве, извлёк узорчатые ножны и протянул их владельцу. — Я дам тебе с собой составляющие для зелья. Их надо смешать в равных пропорциях, разделить на два раза и выпить через двенадцать и двадцать четыре часа. Запомнил?

— Двенадцать и двадцать четыре, — тускло повторил Родольфус, словно сказанное его вовсе не интересовало.

— И последнее. Посмотри на меня, — казалось, старик колеблется — как тогда, возле чаши с медальоном, но измученный Лестрейндж этого не заметил. Он опять равнодушно подчинился — хозяин кабинета взмахнул палочкой и прошептал:

— Так безопаснее. Обливиэйт.

Взгляд Родольфуса затуманился, и оставался таким довольно долго — будто бы простое заклинание на сей раз почему-то отняло у Дамблдора много времени. Когда он закончил, Лестрейндж сморгнул, вздохнул раз, другой, и повторил:

— Мне нужно домой.

— Иди, — просто сказал Дамблдор и напомнил: — Зелье. Не забудь — через двенадцать и двадцать четыре часа. И не вздумай сейчас лечь спать. Продержись до следующего вечера или хотя бы до полудня.

— Зелье, да, — Родольфус окинул взглядом кабинет, кивнул и быстро сжал лежащий на ладони камень — раз, два.

И исчез. Старик шумно выдохнул — лицо его исказила гримаса, как две капли воды напоминающая мучительные судороги его спутника. Как же тяжко... Но дело сделано — как ни крути, немалое оправдание.

— Возможно, теперь мы узнаем, — негромко пробормотал старик себе под нос, — насколько правы те, кто полагает, что порой зло может породить свою противоположность.

На узловатой сухой ладони тускло поблёскивал зеленоватый металл заветного медальона.

— Руди! — Рабастан, вбежавший в главный зал на звук хлопка сработавшего портала, ни разу в жизни не видел брата вот таким — бледным, едва держащимся на ногах, перепуганным и растерянным. — Руди, что случилось? Что он с тобой сделал? — он буквально подлетел к замершему у окна Родольфусу — и вовремя, чтобы успеть подхватить его.

— Ничего, — очень тихо отозвался тот, хватаясь за его плечо. — Просто… я устал. Надо… лечь. Просто лечь. Отведи меня, — попросил он, повернулся и вдруг крепко обнял Рабастана, окончательно его перепугав.

— Я тебя отлевитирую, — тоже обнимая брата, больше от испуга, чем от желания поддержать, торопливо проговорил Рабастан. — Руди, не держись так — я отлевитирую…

— Басти, я такой кретин, — глухо прошептал Родольфус, крепко прижимая его к себе и гладя по голове. — Если бы ты знал… если б я знал… Басти, — он вдруг разрыдался.

Рабастан оцепенел.

— Руди, — обретя дар речи, он теперь отчаянно старался не паниковать. Кто-то должен был… что? Мерлин — он ни разу в жизни не решал таких проблем и представить никогда не мог, даже в бреду или в Азкабане, что однажды вообще увидит брата плачущим. Что, во имя Мерлина, с ним сделал Дамблдор, и что теперь ему самому делать?! — Руди, ну не плачь, — беспомощно проговорил он. — Пожалуйста!

Как ни странно, это помогло — Родольфус, пусть и не сразу, в самом деле успокоился, и какое-то время просто стоял, продолжая прижимать к себе перепуганного брата. Потом всё же отпустил, но, лишившись поддержки, едва не рухнул на пол.

— Ничего, — с заметным трудом проговорил он, когда Рабастан с коротким виноватым вскриком снова подхватил его. — Завтра… завтра всё будет в порядке. Я сейчас устал. Надо лечь… потом поговорим. Обещаю. Ты вроде что-то хотел? — вдруг сказал он, с видимым трудом фокусируя взгляд на его лице.

— Ничего я не хотел! — абсолютно искренне воскликнул Рабастан, неловко вытаскивая палочку. — Руди, я тебя отлевитирую в спальню, ладно?

— Да, — согласился тот. — Конечно. Дай мне руку. Я дойду — просто… помоги немного.

— Руди, да не надо никуда идти! — чуть не со слезами воскликнул Рабастан, крепко беря брата под руку и соображая, наконец, что его тело холодно настолько, что он ощущал это даже сквозь одежду. — Я отлевитирую тебя — ты понимаешь?

— Да… да, конечно, — Родольфус закрыл глаза и повторил: — Конечно.

Он не спорил и не помогал — просто позволял Рабастану делать всё, что тот хотел, послушно и безвольно, будто кукла: сперва отлевитировать себя в спальню, а затем раздеть и уложить в постель. Впрочем, едва Рабастан начал укрывать его одеялом, как Родольфус стиснул его руку мокрыми и ледяными, отчётливо дрожащими пальцами.

— Руди, что он с тобой сделал? — прошептал Рабастан, кое-как одной рукой подтыкая одеяло и садясь на край кровати. — Что он сделал, Руди?

— Не он, — вдруг сказал Родольфус. — Не он. Я.

— Ты? Руди, ну при чём тут ты? — с отчаянием спросил Рабастан.

— Помнишь Азкабан? — Родольфус неожиданно открыл глаза и посмотрел на брата вполне ясно, только очень тяжело и непривычно печально. — Я тебя не спрашивал и, наверное, больше никогда не спрошу, — он перевёл дыхание. — Но сейчас скажи — что тебе там снилось?

— Женщина, — Рабастан настолько обрадовался тому, что брат заговорил почти нормально, что готов сейчас был говорить про что угодно. — Удивительно красивая… я не знаю — индианка, может быть? Я всё пытался — и не смог запомнить её имя…

— Женщина, — повторил Родольфус, пристально и жадно глядя на брата. — Расскажи мне. После… если ты захочешь… я тебе отвечу тем же.

— Будто мы живём все вместе, — заговорил Рабастан, — у нас здесь… и никакой войны нет, и у тебя есть сын, а у меня с ней — дочки… много маленьких девочек — три, четыре, пять… я уже не помню. А с тобой мы делаем кальвадос, и ходим в море за рыбой… Я ни разу не её видел прежде, но она такая красивая, Руди…

— Тебе было хорошо? — взгляд Родольфуса теперь был серьёзным — почти таким же, как всегда.

— Я был счастлив, — по губам Рабастана скользнула грустная улыбка. — И так горько было просыпаться… я так ждал эти сны, что, знаешь, стал в конце концов ждать и дементоров. И я… я по ней скучаю. Словно… словно по-настоящему потерял кого-то живого. Глупо… я бы не рассказывал, но ты сам попросил.

— Нет, не глупо, — Родольфус с некоторым трудом поднял руку и потёр глаза. — Дай воды, пожалуйста, — попросил он и, напившись, продолжал. — Многие мне говорили, что сны — самое ужасное, что есть в Азкабане. Им ведь нужно что-то есть — дементорам, — он говорил совсем тихо, но уже вполне знакомой Рабастану интонацией. — А то, что есть у нас, они выпивают очень быстро. И тогда они дают нам эти сны… с продолжением. Говорят, — он усмехнулся, — что некоторые так к ним привыкают, что, когда их отпускают, не выдерживают и совершают что-нибудь, чтоб вернуться в Азкабан. И продолжить жизнь во снах.

— Знаешь, я их понимаю, — Рабастан болезненно улыбнулся и повторил: — Я по ней скучаю до сих пор. Она… мне с ней было так тепло. Да и ты… ты там был совсем другим.

— Каким? — с горечью спросил Родольфус.

— Я не знаю, как сказать… братом. Настоящим. Руди, это просто сон, — перебил он сам себя. — Они просто мне показывали то, что я хотел увидеть!

— В этом-то и дело, — тихо отозвался тот. — Значит, ты всегда хотел нормального брата. И жену, и дочерей...

— И птиц, — Рабастан не удержался от смешка. — Я, бывало, там часами говорил с ними… с чайками, по большей части — словно в детстве, но теперь… там, во сне, я мог много больше. Мог их вылечить, мог научить — вот как сейчас, но там я этим занимался, а не просто мог. А ты? Что ты видел?

— Я, — Родольфус словно бы задумался. — Я, на самом деле, не уверен — но похоже, что я видел Беллу. Только другую — спокойную и мудрую… и знаешь, там, во сне, это выглядело естественно. Впрочем, может быть, и не её, а кого-то похожего — я тоже не помню имени. И войны там тоже не было, и мы жили здесь — с близнецами… у нас были близнецы, да... — он странно улыбнулся, — и ты. Только ты был маленьким — лет восьми, наверное — и чудесно, просто дивно рисовал. Настоящие живые портреты и картины… и в них даже можно было жить.

— Это как? — вскинул брови Рабастан.

— Не знаю, — улыбнулся Родольфус. — В них входили. Да, так не бывает, но это ведь сон. Некоторые я помню до сих пор.

— Сколько тебе было лет?

— Ты знаешь, — Родольфус слегка сжал его пальцы, — лет мне было много. Как сейчас примерно или даже больше. Так, конечно, быть не может, но во сне ты мне годился в сыновья или даже внуки. Но тогда мне ничего странным не казалось — брат и брат. И я, — он вздохнул прерывисто, — очень там тебя любил.

Рабастан молча отвернулся и уставился куда-то в угол, а потом сказал:

— Ну, любить ребёнка проще… да ещё талантливого.

— Ты талантлив, — возразил Родольфус. — Просто по-другому.

— Ты про птиц? — с видимым презрением фыркнул Рабастан. — Это самый бесполезный талант из всех существующих.

— Мы с тобой уже однажды обсуждали это, — Родольфус стиснул его руку. — Я сейчас не слишком хорошо соображаю — мы потом вернёмся к этому. А сейчас просто поверь на слово — это замечательный талант, а я кретин, не желавший видеть ничего у себя под носом. Я не только про тебя — я про жизнь в целом. Мы поговорим потом, — пообещал он очень устало. — А сейчас мне нужно спать, но сперва скажи мне, о чём ты хотел со мной поговорить после обеда. Не могу отделаться от ощущения, что это важно.

— Ты ведь сохранил кровь Ойгена? — Рабастан заглянул ему в глаза, и Родольфус медленно кивнул.

— Все так сделали бы, — сказал он с непонятным отвращением.

— Он мне тоже так сказал, — горько проговорил Рабастан.

— Вы с ним обсуждали это? — спросил Родольфус.

— Я спросил его, в чём дело, — Рабастан сжал кулаки. — А он мне сказал, что… да неважно — просто что он знает и… отдай ему её, Руди. Верни её, пожалуйста!

— Он мне не поверит, — горько сказал Родольфус. — Следовало уничтожить её сразу — у него же на глазах. Мне теперь не убедить его в том, что я отдал всё.

— Всё равно отдай! — Рабастан умоляюще сжал его руку. — Руди, я прошу тебя — пож…

— Отдам, — коротко сказал Родольфус. — Знаешь, Басти, есть ошибки — и Ошибки с большой буквы. Я не совершаю первых, но я мастер по вторым. Некоторые вещи просто нельзя делать — даже если это очень выгодно.

— Знаю, — тихо сказал Рабастан.

— Значит, ты умней меня, — очень серьёзно сказал Родольфус — и, закрыв глаза, добавил: — Ложись спать.

Он уснул почти мгновенно; Рабастан же спать не мог. В голове его беспорядочно роились мысли и воспоминания, где смешалось всё — его детство, Азкабан, Лорд, Дамблдор, Эйвери с Мальсибером… и последний разговор с ним, оставивший Рабастана в растерянности и расстройстве. Начал он его сам, зайдя в комнату к Мальсиберу перед самым ужином и услышав ставшее привычным за последние дни:

— Извини, сегодня не получится — буду занят до ночи.

— Ладно, ясно — дружба кончилась, — неприятно усмехнулся Рабастан. — Больше я тебя не потревожу — но ты, может, объяснишь, что вдруг случилось?

— Басти, — Мальсибер, сидевший за письменным столом и даже не поднявшийся ему навстречу, встал и подошёл почти вплотную. — Извини. Я прекрасно понимаю, что я поступаю скверно, и ты вовсе не при чём — но сейчас я не в силах видеть никого из вас, Лестрейнджей. Я уверен, что решение принимал Родольфус, а не ты — но я тоже человек, и мне нужно время, чтоб привыкнуть. Вероятно, я смогу — куда я денусь — но пока что извини.

— Я не понял ничего, — озадаченно ответил Рабастан. — Правда, Ойген. Объясни по-человечески!

— Я привык к одной удавке, — усмехнулся тот. — Вторая оказалась перебором. Если к Лорду я пришёл самостоятельно и винить мне некого, то в ответ на помощь получить петлю на шею — это слишком.

— Ойген, ты о чём? — растерялся Рабастан.

— Я о крови. Моей крови, — горько сказал он. — У Родольфуса теперь её столько — хватит на какой угодно ритуал, даже не на один. Я теперь в его руках, понимаешь? Он в любой момент может сделать со мной всё, на что хватит его желаний и фантазии. И мне это неприятно, как ни странно, — его чёрные глаза сверкнули. — И вдвойне досадно, что случилось это так, как случилось. Знай я, что так будет — я бы не вмешался, — жёстко сказал он. — Мне всё равно было бы жаль тебя, но цена уж слишком высока и, по-моему, чудовищно несправедлива. Так что извини, — повторил он в третий раз. — Да, я понимаю, что ты не при чём, но я не в состоянии легко общаться с братом человека, у которого я в рабстве. Уходи, пожалуйста.

— Я об этом даже не подумал, — почти прошептал Рабастан.

— Не сомневаюсь, — сухо сказал Мальсибер и добавил чуть помягче: — Басти, мне и вправду жаль. Я пытался — но я не могу. Мне ужасно горько, и я начинаю злиться на себя за то, что так попался, едва вижу вас — отдельно или вместе. Поставь себя на моё место.

— Я поговорю с ним, — решительно сказал Рабастан. — И заставлю всё вернуть. Потому что это свинство — и я не хочу так.

— Ничего не выйдет, — взгляд Мальсибера на секунду потеплел. — Не стоит — вы только поссоритесь. Но услышать это было здорово, — он вдруг улыбнулся и протянул ему руку. — Знаешь, я попробую привыкнуть к этой ситуации — может, у меня получится как-то разделить вас. Если выйдет — я скажу. Я по нашей болтовне тоже скучаю, — и он крепко пожал Рабастану руку. — Но пока я не могу. Мне с тобой сейчас не болтать хочется, а разбить тебе голову.

— Я понимаю, — тихо кивнул Рабастан. — Но знаешь... Руди не подонок. Я не знаю, почему он поступил так… но он всё вернёт. Я уверен. Ясно?

— Ну посмотрим, — уклончиво ответил Мальсибер и, услышав бой каминных часов, добавил: — Идём обедать.

После обеда поговорить с Родольфусом не вышло, зато получилось сейчас, когда Рабастану было, честно говоря, совсем не до того. Тот Родольфус, что вернулся этой ночью, до смерти его пугал — но не так, как Лорд или, например, Долохов, или Беллатрикс, или Руквуд: он боялся не его, а за него. Разницу сам Рабастан осознал не сразу — слишком странно и непривычно было опасаться за Родольфуса. Он и вовсе никогда не волновался за кого-то — тем более за брата, ибо что могло случиться с тем, кого даже Лорд ни разу толком не наказал? Но сейчас всё было по-другому, и оттого пугало. Его брат вдруг оказался слабым — устойчивый мирок Рабастана трещал по швам. Что такого мог с ним сделать дракклов Дамблдор?!

Сон Родольфуса, тем временем, становился всё более беспокойным — ему явно снился кошмар, и когда погружённый в свои мысли Рабастан всё же понял это и попробовал его разбудить, у него ничего не получилось. Сколько он ни тряс Родольфуса за плечи и не хлопал по щекам, сколько ни лил на его лицо ледяную воду из палочки, сколько ни кричал и ни звал, ничего не выходило — а Родольфусу, тем временем, становилось только хуже. Страх всё чаще искажал его лицо, по телу, покрытому холодной испариной, пробегала дрожь — всё сильнее и сильнее.

— Руди, ну проснись! — измученно прошептал Рабастан. — Давай же!

Он не представлял, что делать и кто мог бы помочь. Не идти же, в самом деле, к Дамблдору! Он не может привести его сюда, домой — да тот и не пойдёт. Раз он сделал это с братом, он навряд ли станет помогать — но кто тогда? Не Лорд же…

Ответ пришёл быстро, показавшись Рабастану издевательством. Однако чем больше времени проходило, тем менее невероятным он казался, и в какой-то момент он решил, что нужно по крайней мере попытаться.

Поручив брата эльфам, он аппарировал в Малфой-мэнор, пробежал по тёмным коридорам и уже через несколько минут стучал в хорошо знакомую дверь. Внутри явно спали, и Рабастан решительно толкнул её. Та открылась — они редко запирались здесь, зачем? — и Лестрейндж, сделав несколько шагов, настойчиво тряхнул плечо спящего ничком мужчины:

— Ойген, это я. Ты мне очень нужен. Проснись, пожалуйста!

Тот недовольно вздохнул, зашевелился и повернул голову, сбросив ладонью с глаз длинные волосы. Голос прозвучал недоверчиво:

— Я поверить не могу. Ты?

— Да я знаю, что не должен был, — торопливо проговорил Рабастан. — Но мне просто больше не к кому. Понимаешь? Помоги, пожалуйста! — умоляюще сказал он, прижимая к груди сжатую в кулак руку. — Я не знаю, что случилось... Руди ночью уходил по делу — и вернулся… я не знаю — я его не видел никогда таким напуганным и… я не знаю, — повторил он, — слабым… Он заснул сейчас, и ему снится кошмар — я не могу его разбудить. Никак не могу — я всё сделал, но никак. Ты же менталист — ты сможешь! Ойген, ну пожалуйста!

— Ты пришёл просить меня о помощи? Опять? — Мальсибер сел на кровати, больше с удивлением, чем с неприязнью глядя на Лестрейнджа. — Ты забыл, о чём мы говорили вечером? Я недавно вам уже помог. Знаешь, мне хватило.

— Да знаю я, я всё помню! — воскликнул Рабастан и повторил беспомощно: — Но мне правда некого просить больше! Ойген, я тебе клянусь — если Руди не захочет, я сам всё верну! Хочешь, я тебе обет дам? — предложил он с отчаянием. — Хотя нужен третий… ну тогда контракт! — он огляделся и, метнувшись к столу, схватил один из лежащих на нём лист бумаги и, макнув перо в чернильницу, размашисто подписал его и, даже не дождавшись, покуда высохнут чернила, буквально сунул в руки так пока что и сидящему на кровати Мальсиберу. — Напиши, что хочешь — только помоги сейчас, пожалуйста! Я знаю, чувствую, что если Руди не разбудить сейчас, будет очень плохо!

— Ну что ж ты творишь, — Мальсибер, едва глянув на пустой лист, разорвал его в клочки, а затем, достав из-под подушки палочку, сжёг их и развеял пепел. — Далеко не всем рабам хочется иметь своих… идём, — он зевнул, потряс головой и встал, прикрываясь простынёй, ибо имел обыкновение спать вовсе без одежды. — Я оденусь только. Расскажи пока мне толком поподробней, что случилось.

— Я не знаю, что случилось, — Рабастан помотал головой. — Всё, что знал — сказал. Ойген, я бы не пришёл к тебе, если б мог. Он… плакал, — Рабастан страдальчески свёл брови. — Я такого никогда не видел. Даже в детстве.

— Он не объяснил? — спросил Мальсибер, надевая брюки.

— Ничего он мне не объяснил, — горько и с отчаянием сказал Рабастан. — Он мне про тебя сказал, что отдаст тебе всё. И что так не делают, — добавил он с болезненным волнением. — Правда — я не вру и не придумываю, чтоб тебя уговорить!

— Постарайся успокоиться, — попросил Мальсибер, обуваясь. — Мне сейчас работать — было бы отлично, если бы ты мне помог. По тому, что ты сказал, выходит, что твой брат сейчас не в самом лучшем и стабильном состоянии — значит, нам обоим нужно быть спокойными. Сможешь?

— Постараюсь, — без особенной уверенности пообещал Рабастан и старательно задышал ровнее, считая про себя «раз-два-три-четыре… раз-два-три-четыре…»

— Ну, идём, — Мальсибер, накинув себе на плечи тёплый плед, кивнул Лестрейнджу и протянул ему руку. — Аппарируй.

Рабастан сосредоточился, и через секунду они уже стояли в комнате Родольфуса. За то время, что он был один, ему стало заметно хуже: бледное лицо искажала гримаса ужаса, он стонал, метался по постели, но не просыпался.

— Сядь с ним рядом, — велел Мальсибер, — возьми за руку и зови — как можно настойчивее и спокойнее. Важно, чтобы ты не нервничал, или чтобы этого хотя бы не было слышно в голосе. Сумеешь? — он придвинул себе стул и сел почти вплотную к кровати.

— Постараюсь, — Рабастан обошёл кровать и сел с другой стороны постели. «Не нервничал» — хорошо ему так говорить! Рабастан едва удерживался на грани истерики, но раз надо, значит, он попробует. Мальсибер уже здесь, ждать недолго, а когда Родольфус проснётся, Рабастан сможет отпустить себя — плевать, что это увидит не только брат. Но чуть позже, а пока что он продержится. — Руди! — позвал он, сжимая в ладонях ледяную мокрую руку брата, на которой только сейчас увидел мелкие царапины и ссадины. — Руди, просыпайся! Руди…

Продолжая звать Родольфуса, Рабастан порой кидал быстрые взгляды на Мальсибера — тот сидел, как сел с самого начала, и почти не шевелился. Даже палочку в руки не взял — только сдвинулся чуть ближе к изголовью и теперь слегка поглаживал ладонью лоб Родольфуса. Он, казалось, засыпал: глаза были то полуоткрыты, то совсем закрыты, рот чуть приоткрылся — правда, губы шевелились, словно он шептал что-то беззвучное. Рабастан едва удерживался от того, чтобы убедиться в том, что Мальсибер делает хоть что-нибудь, даже пару раз окликнул его, но не получил ответа.

Время шло, чернота за окном постепенно начала сереть — и внезапно всё закончилось. Родольфус громко вскрикнул и резко сел, открыв глаза и вырвав свою руку из рук брата.

— Руди! — Рабастан вскочил, и Родольфус, поглядев на него хотя и красными, словно после двух бессонных ночей, но вполне нормальными глазами, откликнулся:

— Хорошо, что ты меня разбудил. Я…

— Это был не он, — сказал Мальсибер, откидываясь на спинку стула и зевая широко и слегка, как показалось Рабастану, демонстративно. — Доброго утра тебе.

— Ты? — выдохнул Родольфус с таким изумлением, что Рабастан болезненно и истерично всхлипнул и абсолютно беззастенчиво уткнулся лицом в холодную и влажную ладонь брата, а Мальсибер рассмеялся:

— Сам не верю. Видно, одного раза оказалось недостаточно. Ты мне должен дважды, — он шутливо поднял вверх два пальца и, опять зевнув, мотнул головой. — Ладно, я пойду досплю — наплевать, что уже утро, — покосился он на окно и поднялся.

— Стой, — Родольфус быстро подался вперёд, вырвав свою руку у Рабастана, и схватил его за предплечье. — Подожди, пожалуйста.

— Руди, я смертельно хочу спать, — Мальсибер высвободил руку и сделал шаг назад. — Басти поднял меня среди ночи, а потом я часа… я даже не знаю, сколько — три? Четыре? — рылся у тебя в кошмарах, чтобы разбудить тебя до того, как ты сойдёшь с ума и навсегда в них останешься. И сейчас я хочу спать. Отпусти меня, хозяин! — протянул он тоненько, парадируя голос эльфа, и, сложив на груди ладони в молящем жесте, картинно рухнул на колени.

— Не смешно, — медленно сказал Родольфус. — Хотя и справедливо. Выслушай меня, пожалуйста, — он спустил с кровати ноги и, не найдя поблизости мантии, завернулся в одеяло. — Я поступил подло. Разумно и практично, но подло. Я прошу меня простить — и я всё верну. Сейчас. А чтоб доказать, что это действительно вся твоя кровь, что есть, я тебе сперва принесу обет — Басти и скрепит.

— Ну давай, — Мальсибер, посерьёзнев, поднялся и, вернувшись на свой стул, протянул ему руку. Родольфус крепко сжал её, и когда подошедший к ним Рабастан коснулся их сплетённых рук кончиком своей дрожащей в пальцах палочки, спросил: — Обещаешь ли ты, Родольфус Лестрейндж, отдать мне мою кровь, которой владеешь сейчас, всю, до капли?

— Обещаю, — ответил тот, и тонкий золотой луч, вырвавшись из палочки Рабастана, огненной петлёй обвил их руки.

— Обещаешь ли ты, Родольфус Лестрейндж, сделать это до послезавтрашнего полудня?

— Обещаю, — второй луч обвил их руки, и Мальсибер, разжав пальцы, сказал: — Я, возможно, что-нибудь и упустил — но, по-моему, всё.

— Почему до послезавтрашнего? — спросил Родольфус, надевая поданную ему Рабастаном рубашку.

— Мало ли, — ответил Мальсибер. — Вдруг её сейчас там не окажется, или она в Гринготтсе, а сегодня же суббота.

— Что с того? — удивился старший Лестрейндж, медленно застёгивая пуговицы плохо слушающимися пальцами. — Гринготтс же работает.

— Кто их знает, — с чрезвычайно глубокомысленным видом проговорил Мальсибер. — Это же не шутки — я решил не рисковать.

Рабастан вдруг фыркнул — и, не удержавшись, истерично расхохотался, а Мальсибер тут же поддержал его. Пока они смеялись, Родольфус, с откровенным непониманием переводя взгляд с одного на другого, оделся, потом подошёл к Рабастану и, взяв его за плечи, ощутимо встряхнул, сказав:

— Довольно. Если вы мне объясните, что смешного вы увидели во вполне разумном и, я признаю, благородном решении, я…

Ответом ему был взрыв хохота — и Мальсибер, всё же куда лучше владеющий собой, сказал сквозь него:

— Руди, это была шутка. Я просто подстраховался — мало ли что может произойти. Это же Обет — его не отменить, даже если очень захотеть. Мы ведь не знаем, что с тобой случилось — кстати, ты в курсе, что тебе подтёрли память?

— Что? — Родольфус резко вздрогнул и замер на секунду, а потом задумчиво протянул: — А ведь верно… верно — я не помню… кое-что. Ты можешь восстановить? — быстро и как-то хищно спросил он Мальсибера.

— Не уверен, — признал тот. — Я могу попробовать и пообещать, что не наврежу. Но не уверен, получится ли. Я видел: это тонкая... да что там, идеальная работа. Я бы не заметил, если бы ты бодрствовал — да и так едва увидел.

— Не заметил? Почему? — с острым интересом спросил Родольфус.

— Потому что сделано отлично, — улыбнулся Мальсибер. — Как ни странно, дело тут в кошмарах… но вообще это небыстрый разговор, и раз уж мне не суждено пойти спать, может быть, я мог бы выпить кофе?

— Да, конечно, — отступил Родольфус. — Это всё вообще не к спеху — отдохни сперва, а после…

— Не согласен, — возразил Мальсибер. — Чем меньше прошло времени между стиранием памяти и её восстановлением — тем последнее сделать легче: меньше событий наложилось сверху. Так что я бы выпил кофе и, возможно, постоял под душем — и попробовал бы. Прямо сейчас.

— Как скажешь, — согласился Родольфус, впрочем, с явным удовольствием. — Но сперва идём — надо закончить дело. Басти, — он похлопал брата по плечу, а затем и крепко сжал его. — Спасибо.

— Заходи, — сказал Родольфус, отпирая дверь сокровищницы. Но Мальсибер медлил, и Родольфус повторил: — Входи. Можно, раз я приглашаю.

Мальсибер осторожно, будто пробовал недавно вставший лёд, перешагнул порог и остановился сразу же, глядя на Рабастана и Родольфуса с настороженностью.

— Ты мне обещал помочь восстановить память, — напомнил последний. — Мне нет смысла убивать тебя сейчас.

— Вдруг ты не удержишься, — пошутил Мальсибер — настороженность быстро уступала место любопытству. — А у вас тут красиво.

— Это очень старое место, — сказал Родольфус, подходя к небольшому старинному комоду и выдвигая средний ящик. — Это принадлежит тебе, — сказал он, вынимая оттуда чашу прозрачного хрусталя, наполненную по-прежнему красной кровью. — Правда, чашу следует вернуть Малфоям.

— Фините инкатнатем. Эванеско, — пара взмахов палочки были быстрыми и точными. Чаша опустела — Мальсибер поглядел на неё пару секунд, уменьшил и спрятал в складках мантии. — Как же хорошо, — он картинно потёр шею и рассмеялся.

— Я бы не простил, — серьёзно сказал Родольфус.

— Ты и не пришёл бы во второй раз, — наставительно сказал Мальсибер. — И, как видишь, проиграл бы — так бы и ходил потом с удавкой, потому что Басти знать не знал, где это.

— Верно, — медленно сказал Родольфус.

— Ты обещал мне кофе и, возможно, я попросил бы ещё душ, — напомнил ему Мальсибер. — С огромным сожалением тебя сейчас тороплю, но каждая лишняя минута усложнит мне работу.

— Если хочешь, мы потом сюда зайдём, — предложил Родольфус, и Рабастан удивлённо глянул на брата. — После нормального завтрака. Но сейчас ты прав — надо возвращаться.

Пока Мальсибер стоял под душем, а эльфы варили для него крепкий кофе, братья сидели у камина в небольшой аскетичной комнате, служившей Родольфусу гостиной.

— Я действительно не помню, что там было, — сказал он, задумчиво глядя в заметно посветлевшее уже окно. — Странное ощущение.

— А что помнишь? — Рабастан, чувствовавший себя после истерики уставшим и разбитым, кутался в меховой плащ, но никак не мог согреться. Голова болела — несильно, но противно и изматывающе, и хотелось спать. Впрочем, он прекрасно понимал, что не заснёт и даже если ляжет, то промается, проваливаясь в полусон и немедленно опять просыпаясь, и потому измучается ещё больше.

— Помню, как мы встретились, — начал перечислять Родольфус. — Помню, как мы аппарировали куда-то, а потом долго шли в темноте… а потом, по-моему, вернулись. И мне было очень плохо — Дамблдор поил меня какой-то дрянью, от которой мне, по-моему, становилось только хуже. Потом он велел мне возвращаться и ложиться дома спать — и всё. А хотя нет… нет, — повторил он с досадой. — Он как раз мне запретил ложиться — хотя бы до полудня. Но я был уверен… впрочем, вышло даже лучше.

— Я так испугался, когда тебя увидел, — признался Рабастан.

— Я, пожалуй, понимаю, — Родольфус поглядел на брата с искренним сочувствием, снова напугав его, но не заметив этого. — Я думаю, тебе нужно знать, что там случилось — во всяком случае, ту часть, что я сейчас помню. Я тебе всё расскажу — чуть позже. Восстановит мне Мальсибер память или нет…

— Руди, — Рабастан вдруг округлил глаза. — Ойген же узнает! Он увидит Дамблдора!

— Разумеется, — равнодушно отозвался его брат.

— Тебя это не волнует? — изумился Рабастан.

— А должно? — Родольфус подавил зевок. — Он и так уже знает о нас с тобой достаточно, чтобы, при желании, отправить на тот свет, поделившись своими знаниями с милордом. Впрочем, тут у нас с ним паритет, — усмехнулся он. — Потому что и его Лорд по головке за то зеркало не погладит. Остальное несущественно.

— Но ведь это другое, — Рабастан нервно стиснул пальцы. — Это предательство…

— Знаешь, — снова усмехнулся Родольфус, — есть у меня некоторые основания полагать, что приятеля твоего это не шокирует.

— В смысле? — Рабастан подался к брату.

— Видишь ли, мои наблюдения настойчиво твердят, что у Дамблдора есть здесь кто-то ещё, — Родольфус с любопытством наблюдал, как меняется выражение лица Рабастана. — И они же говорят мне, что это с весьма высокой долей вероятности может быть наш друг.

— Ойген? Шпион? Да ну нет, — Рабастан помотал головой. — Нет, ну что ты! Невозможно!

— Почему же? — чуть насмешливо спросил Родольфус. — У меня есть ещё несколько кандидатур, но на данный момент эта представляется мне самой вероятной.

— Да нет… нет! Он же…

— Он же что? — Родольфус, кажется, действительно развеселился. — Тихий и не слишком-то заметный?

— И боец плохой, — кажется, не слишком думая о том, что говорит, добавил Рабастан.

— А зачем шпиону быть бойцом? — удивился Родольфус. — Или слишком уж приметным? А вот то, что он отличный менталист, как раз в плюс. Но я не советовал бы тебе с ним об этом говорить. Не нужно. Во-первых, я не уверен. Во-вторых, не всё стоит обсуждать. Обещаешь мне?

— Я не стану, — Рабастан не слишком охотно кивнул и замолчал — в комнату вошёл посвежевший Мальсибер. Выглядел он теперь не в пример лучше.

— Кофе сейчас будет, — радушно встретил его Родольфус. — Садись к огню — там есть плед, если хочешь. Здесь прохладно.

— Ты пугающе любезен, — Мальсибер устроился в кресле и, завернувшись в плед, довольно заулыбался.

Эльф принёс кофе всем троим, и некоторое время они наслаждались им молча, а потом Мальсибер, утерев губы салфеткой, вынул свою палочку и сказал:

— Тебе лучше лечь, пожалуй. Дело долгое и не всегда приятное для... м-мм... прости, объекта.

— Это больно? — спокойно спросил Родольфус. — Можно вернуться в спальню, если тебе там удобно.

— Нет, не больно, но голова может сильно кружиться, а тебе будет, вероятно, страшно. Очень страшно, — подчеркнул он, но Родольфус только странно усмехнулся. — Разумеется, чем лучше специалист — тем менее всё это выражено, но я очень давно не практиковался, хотя когда-то хорошо умел такое проделывать. Так что, может быть, тебя ждут очень неприятные часы.

— Часы? — переспросил Родольфус. — Это долго?

— Смотря как работать, — ответил Мальсибер после некоторого раздумья. — Но учитывая, что я давно не практиковался, я всё буду делать самым простым и, увы, долгим способом, так что это будет сопоставимо с потерянным временем — чуть подольше, разумеется, но, в целом, ненамного. Сколько, как ты думаешь, ты потерял?

— Я не знаю, — покачал он головой. — Басти, ты не помнишь, сколько было времени, когда я вернулся?

— Часа два, — ответил тот мгновенно.

— В десять я ушёл… что-то я запомнил. Часа три-три с половиной, полагаю.

— Значит, мне понадобится часов пять… если повезёт и вообще получится. Руди, я не обещаю, — подчеркнул Мальсибер. — Может быть, я не смогу. То, что я увидел, говорит о том, что работал мастер.

— О да, — Родольфус усмехнулся. — Самый лучший. Я не буду в претензии. Ты потом расскажешь, чем тебе кошмары помогли?

— Непременно, — пообещал Мальсибер. — Ну, идём?

Кровать в спальне была уже застелена, и Родольфус, улёгшись поверх покрывала, прикрыл ноги пледом и кивнул:

— Я готов, пожалуй.

— А мне что делать? — спросил Рабастан.

— Честно говоря, не знаю, — сказал Мальсибер, придвигая себе, на сей раз, кресло. — Мне ты только помешаешь, так что лучше оставь нас, если ты не против. Когда я закончу, я скажу эльфам — они тебя позовут.

— Ладно, — Рабастан прекрасно понимал, что Мальсибер прав, но ему всё равно было обидно, и он не удержался от вопроса: — Даже если я спокойно посижу тут?

— Басти, оставь нас, — почти приказал Родольфус.

— Да нет, если тихо и спокойно, то сиди, конечно, — передумал вдруг Мальсибер. — Просто это скучно, полагаю — наблюдать со стороны.

— Думаю, не стоит, — с нажимом сказал Родольфус, но Мальсибер возразил не менее напористо, хоть и с улыбкой:

— Руди, он не помешает. Даже, может быть, поможет… пусть останется.

— Тебе решать, — сдался тот. — Что мне сделать?

— Посмотри мне в глаза, — попросил Мальсибер и навёл на него палочку. Впрочем, говорить он ничего не стал — лишь когда их взгляды скрестились, его губы еле заметно шевельнулись.

Дальше стало очень скучно: они оба просто глядели друг на друга. Больше не происходило ничего, и устроившийся в другом кресле Рабастан сперва слегка задремал, а потом даже заснул, и проснулся от страдальческого:

— Не надо… я больше не хочу… пожалуйста…

Рабастан буквально подскочил на месте и рванулся к брату, так и продолжавшего, словно заколдованный, смотреть в глаза Мальсиберу, но тот неожиданно ловко перехватил приятеля и отрывисто бросил с совсем несвойственной ему суровостью:

— Не мешай, или я сведу его с ума. Он просто вспоминает всё, что уже было. Выжил в тот раз — выживет и сейчас.

Он умолк, а Рабастан, сев на пол, молча взял руку брата в свою и так замер, дав себе слово ни за что не вмешиваться. Впрочем, продержался он недолго, потому что когда Родольфус жалобно пробормотал:

— Пожалуйста! Я понял… я всё понял… Я же не могу, не могу всё это исправить! Просто не могу… всё уже случилось… случилось… Хватит… Хватит, пожалуйста! Я клянусь… я никогда… никогда больше… никогда… — Рабастан не выдержал и, вскочив, схватил Мальсибера за плечи и… и остановился, вспомнив: «…или я сведу его с ума». Дрожа, как в лихорадке, Рабастан очень медленно разжал пальцы и, обойдя кровать по кругу, сел с другой стороны от Мальсибера, продолжавшего пристально глядеть Родольфусу в глаза.

Слышать его стоны он не мог и, зажав уши руками, Рабастан опять соскользнул на пол и положил щёку на ладонь Родольфуса. В нём бурлили ненависть и страх — ненависть к Дамблдору, и страх за брата, до безумия похожий на тот, что он испытал, когда понял, что тот умер. Впрочем, через некоторое время к ним присоединилось ещё одно чувство, которое Рабастан с непривычки не сразу смог идентифицировать: злость и ярость на самого себя. Потому что это ведь он должен был быть там! Это он давал когда-то слово Дамблдору, это ему следовало расплачиваться за выторгованную жизнь, а он с радостью позволил брату сделать это за него. А теперь тот… что теперь с ним будет? Легко говорить «выжил в тот раз — выживет и сейчас». А если нет? Существуют вещи, пережить которые один раз ещё можно, а второй раз уже нет, разве он не знает?!

Родольфус вдруг страшно закричал:

— Убейте меня! Я хочу умереть! Умереть! Убейте! Только прекратите это… убейте, убейте, УБЕЙТЕ МЕНЯ! — и Рабастан, в панике вскочив на ноги, одним прыжком перемахнул кровать, сшиб Мальсибера на пол, покатился вместе с ним по ковру, но не успел ничего сделать — тот моментально оглушил его невербальным Петрификусом и, вскочив, кинулся обратно.

Рабастан лежал, скованный проклятьем, в страшно неудобной позе, и отчаянно силился освободиться. Но не мог: Мальсибер спеленал его так крепко, что не было возможности даже как следует вздохнуть. Оставалось ждать — сколько обычно длится простой Петрификус? Час? Два? Да, обычно где-то так — а потом спадает, если не возобновлять. И ведь он же сам, сам, сам привёл его к Родольфусу! О том, что брат сам просил Мальсибера восстановить ему память, он забыл, и просто злился на себя за собственную неосторожность и несдержанность.

А потом заклятье спало, и Рабастан, резко сев, увидел полулежащего с закрытыми глазами в кресле Мальсибера и сидящего на краю кровати Родольфуса. Вскочив, Рабастан кинулся к брату и крепко его обнял.

— Надо было тебя выставить, как я и говорил, — сказал Родольфус, впрочем, тоже его обнимая. — Ты меня решил свести с ума?

— Я?! — воскликнул тот, но сразу сник и буркнул: — Ты себя не слышал. И не помнишь.

— Как раз помню, — усмехнулся Родольфус, отпуская брата. — Поэтому и не злюсь, и даже понимаю, — он снова приобнял его за плечи. — Ладно — после будем обсуждать, кто что не так сделал, а сейчас у меня совершенно нет сил сердиться на тебя.

— У меня вот тоже нет, — приоткрыв воспалённые и красные глаза, сказал Мальсибер. — Хотя следовало бы — но я сам виноват. Ты же говорил, что Басти лучше уйти, — сказал он Родольфусу и повернулся к Рабастану. — Как я удержал тебя — ума не приложу. Думал, у меня мозги взорвутся.

— Всё это неважно, — отмахнулся тот, пристально его разглядывая.

— Действительно, — кивнул Мальсибер. — Ну взорвутся, подумаешь. Ну и что.

На секунду в комнате повисла пауза, а потом они втроём расхохотались.

— У тебя есть дар шутить, — сказал Родольфус. — Даже мне смешно, что удивительно. Даже сейчас.

— Смешно ему, — буркнул Мальсибер, пряча смех под напускной обидой. — Человека тут чуть не угробили — а ему смешно. Одно слово — Лестрейндж!

Рабастан опять расхохотался, а Родольфус, улыбнувшись, вдруг непонятно помрачнел, но всё же заставил себя встряхнуться и даже отшутился:

— Ты знал, с кем имеешь дело. Скажи мне, — он слегка придвинулся к нему и сделал брату жест не вмешиваться, — ты ведь тоже видел всё. Или нет?

— Да, — Мальсибер резко посерьёзнел. — Но это, определённо, не моё дело. Ужасно жаль, что я не целитель и не связан обещанием хранить секрет — так бы было проще для всех нас.

Они замолчали, и молчали до тех пор, покуда Рабастан, не выдержав, предложил очевидное, на его взгляд, решение:

— Но ты можешь дать обет. Сейчас. Или подписать контракт, но это хуже — потому что остаётся текст.

— Никаких обетов, — к вящему его изумлению, отрезал Родольфус.

— Руди, почему?

— Потому что я так сказал, — Родольфус резко обернулся и очень строго посмотрел на брата. — Обетов не будет.

— Спасибо, — вдруг сказал Мальсибер.

— Тебе спасибо, — повернулся вновь к нему Родольфус. — Ты и вправду мастер. Я бы мог поклясться, что у тебя ничего не выйдет.

— Должен же я хоть что-нибудь уметь действительно хорошо, — отозвался тот, блаженно жмурясь и потягиваясь, разминая спину. — Мерлин — как же я замёрз! Словно мы на улице, а не в доме.

— Просто ты потратил много сил, — Родольфус осторожно повёл головой из стороны в сторону. Она всё ещё кружилась, да и те воспоминания, что к нему вернулись, оказались по-настоящему тяжёлыми — настолько, что Родольфус даже на мгновение подумал, что, возможно, Дамблдор стёр их из человеколюбия. Нет, всё же нет — старик не был жесток, но жалеть Родольфуса не стал бы. — Отдыхай — и, если хочешь, можешь лечь поспать. Я велю как следует протопить комнату.

— Для начала я поел бы, — признался Мальсибер. — Причём сразу бы соединил и ланч, и завтрак.

— Как прикажешь, — Родольфус улыбнулся и, поднявшись, постоял несколько секунд, прежде чем сделать первый шаг. — Отдыхай пока — я позову, когда закончу. Мы закончим, — поправился он, подзывая брата.

— Ты собрался сам готовить ланч? — изумился Мальсибер. — А эльфы?

— Что желаешь? — не стал даже отвечать Родольфус. — Мне хотелось бы тебя порадовать. Заказывай.

— Ты что, в самом деле будешь меня сам кормить? — Мальсибер сбросил с лица маску расслабленной усталости и теперь глядел на обоих братьев с глубочайшим удивлением.

— Не отравим, зря боишься, — засмеялся Рабастан, с радостным возбуждением глядя то на него, то на брата. — Будем, разумеется!

— Тогда я хочу это видеть от и до! — потребовал Мальсибер. — Заодно поговорим — я же обещал рассказ. Можно?

— Если хочешь, — с лёгкостью согласился Родольфус. — Так что тебе приготовить?

— Цыплёнка! — жадно воскликнул Мальсибер. — Жареного. С корочкой. Остальное на ваш выбор — но только не капусту!

— В этом доме с некоторых пор капусту не едят! — успокоил его Рабастан, и с довольной улыбкой добавил: — Идём с нами.

— Кресло прихвати, — велел ему Родольфус, когда они все двинулись к двери. — Мы с тобой работать будем, а наш гость достоин наблюдать за этим со всем возможным комфортом. И плед не забудь.

В кухне, устроив гостя поудобнее, Родольфус на некоторое время оставил их вдвоём с Рабастаном, отправившись в курятник за цыплёнком, и едва он вышел, Рабастан тут же спросил:

— Это вправду было так опасно?

— Сказать честно, я не знаю, — признался тот. — Я никогда такого не делал прежде — так глобально, я имею в виду. Отец меня учил, конечно, но ведь это же совсем другое. Любые манипуляции с сознанием опасны, и не стоит прерывать их так внезапно. Может, ничего и не случилось бы — а может быть, один из нас или мы оба в самом деле бы свихнулись. И потом, это просто тяжело — у меня до сих пор перед глазами мелькает всё это, — он поёжился.

— Что мелькает? — с острым интересом спросил Рабастан. — Расскажи мне!

— Это не мои воспоминания, — возразил Мальсибер. — И Родольфусу решать, что тебе стоит занть, а что нет.

— Он мне не расскажет, — обиженно сказал Рабастан. — Скажет что-нибудь — и всё. И выйдет, что ты больше знаешь про него чего-то важного, чем я.

— Прости, — очень мягко проговорил Мальсибер. — Но пойми — так нельзя.

— Да я понимаю, — Рабастан с досадой взялся за нож и запустил его в косяк над окном. — Просто злюсь — и понимаю дальше. Я привык уже быть за скобками.

— Басти, тут другое, — почти ласково возразил Мальсибер. — То, что тебя напугало — это… не события.

— В каком смысле? — выдернув нож коротким взмахом палочки, Рабастан недоумённо повернулся к Мальсиберу. — Что должно случиться с человеком, чтобы он кричал «убей меня»? Тебе кричал?!

— Не мне, — возразил Мальсибер. — Он же просто вспоминал всё, что было. Он меня вообще не видел в этот миг.

— Не тебе? — переспросил Рабастан. — Ладно… пусть и не тебе, — он с шумом выдохнул. — Но ты хоть представляешь, как мне было жутко?

— Да, наверное, — кивнул Мальсибер.

— Так скажи мне, что с ним было! — потребовал Рабастан.

— Не могу, — с искренним сожалением ответил тот. — Но мне кажется, что Руди тебе сам всё скажет. А я просто постараюсь всё забыть. Потому что мне хватает и своих… — прошептал он — и умолк.

— Да не скажет он! — почти в отчаянии воскликнул Рабастан.

— Скажу, — раздался от двери голос Родольфуса. — После завтрака, — он вошёл в комнату и, пройдя мимо сжавшегося от ожидаемой отповеди брата, бросил в раковину трёх пёстрых цыплят. — Обещаю — мы поговорим, и я отвечу на всё, о чём ты спросишь. Но сейчас мы занимаемся другим — будь любезен вымыть и почистить овощи. Ты какой предпочитаешь соус, — обратился он к Мальсиберу, — острый, кислый, сладкий?

— Вот всё вместе будет в самый раз, — с очень важным видом отозвался тот, снова вызвав этим смех.

Некоторое время Лестрейнджи работали молча, а затем Родольфус, обернувшись и увидев, что Мальсибер задремал, наложил на них обоих заглушающее и сказал:

— Пока наш гость спит, можешь спрашивать. Если хочешь.

— А ты сам-то хочешь говорить со мной? — вздохнул Рабастан, уткнувшись взглядом в нарезаемый картофель.

— Я не предлагал бы, если б не хотел. Басти, — Родольфус отложил свой нож и бросил недопотрошённую тушку в раковину. — Я бы не хотел беседовать с тобою на бегу, потому что разговор нам предстоит тяжёлый и довольно долгий. Для меня тяжёлый, — подчеркнул он и слабо улыбнулся: — А тебе, я думаю, понравится. И я отложил бы его до конца завтрака, но вижу, что тебе непросто ждать, и ты обижен.

— Мне действительно обидно, что теперь он знает о тебе куда больше, чем я сам, — признался Рабастан.

— Хочешь посмотреть? — спокойно поинтересовался Родольфус, и в ответ на почти яростное:

— Да! Хочу! — кивнул:

— Увидишь. Обещаю. В Омуте — я не в состоянии переживать всё это в третий раз, прости. Но увидишь всё. Позавтракаем только. Хорошо?

— Ты просил тебя убить, — нервно сказал Рабастан. — И ты плакал! Плакал, когда ты вернулся! Руди, я такого вообще никогда не видел!

— Да, просил, — кивнул Родольфус. — И плакал… Басти, я живой. Хотя мне и самому уже не слишком в это верится — по итогам, так сказать. Но мне тоже иногда бывает больно, и это был как раз тот самый случай. А теперь изволь собраться и закончить наш гарнир, — велел он, снова принимаясь за цыплёнка.

Завтрак вышел очень поздним, и Мальсибер заявил, что решил приравнять его к обеду.

— А до ужина я высплюсь, — сказал он с блаженной улыбкой. — Это было изумительно, и я искренне польщён и был бы очень рад ответить вам тем же — но боюсь вас просто отравить. Я, наверное, на кухне не был с детства.

— Ты уже ответил — навсегда, — возразил Родольфус. — Мы тебе обязаны — и я пока не представляю, как нам расплатиться.

— Можно, например, сейчас устроить меня спать где-нибудь в приятной комнате, откуда видно море, — тут же предложил Мальсибер. — И где есть камин. Большой камин, — он рассмеялся.

— Комната уже готова, — кивнул Родольфус. — И протоплена — убеждён, ты не замёрзнешь. Мы тебя проводим, — предложил он.

— Спасибо, — Мальсибер душераздирающе зевнул и, сунув в рот последнюю ложку малинового джема, поднялся.

Приготовленную для их гостя комнату Рабастан узнал — и совсем не удивился: в его детстве здесь оставляли на ночь самых уважаемых гостей. Располагалась она в одной из башен, и вид отсюда открывался изумительный — а ещё здесь, почти в единственной, были окна в пол. Полог над кроватью эльфы явно обновили, да и саму её перестелили: белоснежный лён, расшитый тёмно-синим кельтским узором, и такое же белейшее бельё.

— Здесь достаточно тепло? — спросил Родольфус.

— Вроде да, — Мальсибер с удовольствием огляделся. — И красиво. Я признателен.

— Если что — звони, — Родольфус указал на большой медный колокольчик, стоящий на столике у кровати. — Придёт эльф — и, если ты захочешь, позовёт меня. Ну, или принесёт всё, что ты захочешь. Притенить окно?

— Нет, оставь, — быстро сказал Мальсибер. — Сказать честно, я предпочитаю спать при свете.

— Вполне понимаю, — Родольфус улыбнулся. — Добрых снов.

— Хорошего дня, — тоже улыбнулся им обоим Мальсибер, садясь на край кровати и заворожённо глядя в окно.

Закрыв дверь, Родольфус тут же сбросил с лица улыбку, и Рабастан почти испугался силе усталости, отразившейся на нём теперь.

— Идём, — Родольфус кивнул брату и пошёл, не оборачиваясь, к своим комнатам. Рабастан шёл следом и ловил себя на совершенно нелогичном желании отказаться от такого долгожданного разговора и заставить… ладно — уговорить брата лечь спать. Он и сам устал — и только сейчас понял, до чего же сильно. И когда они пришли, и Родольфус молча опустился в кресло у самого камина, Рабастан сел рядом и спросил решительно:

— Может, пойдём тоже спать? А потом поговорим?

— Иди, конечно, — тут же согласился с ним Родольфус.

— Что значит «иди»? А ты? — запротестовал Рабастан.

— Дамблдор велел мне не ложиться до вечера, — сказал тот. — В крайнем случае, до полудня — но ты знаешь, что-то мне не хочется больше рисковать. Так что я дождусь нашего ежевечернего свидания с милордом — и только потом высплюсь. Но тебе ждать незачем — иди поспи. Ты ведь тоже не ложился.

— Нет, давай поговорим, — заартачился Рабастан. — Ты мне обещал!

— Давай, — покладисто кивнул Родольфус. — Принеси Омут памяти, пожалуйста, — попросил он. — Честно говоря, у меня уже нет сил опять идти куда-то.

— Принесу, — Рабастан вскочил — Родольфус проводил его долгим взглядом и замер, глядя в пляшущее пламя, и не шевельнулся, пока тот не вернулся. — Ты ужасно выглядишь, — сказал он, придвигая стол и ставя Омут на него.

— Что ты, — возразил Родольфус, беря палочку. — Я прекрасно выгляжу. Просто идеально. Я вполне живой — что, как ты сейчас увидишь, странно. И предупреждаю, — сказал он, начиная вытягивать из головы первую нить воспоминаний. — Это будет неприятно — но тебе придётся досмотреть всё до конца.

— Не сомневайся, — Рабастан нервно стиснул пальцы — и, едва дождавшись, пока брат закончит, и успев за это время расцарапать кожу у ногтей в кровь, опустил лицо в туман.

— Бедный глупый мальчик, — прошептал Родольфус, заживляя его ранки и стирая кровь. — И какое счастье, что то зелье выпил я.

Шли минуты — Родольфус смотрел то на пламя, то на брата, то на тонкие чёрные стрелки, и не мог отделаться от глупой мысли о том, что понимает сейчас страдания Мальсибера. Ему было холодно, но согреться он даже не пытался, понимая, что этот холод не разгонит никакой камин. Даже и горячая вода, пожалуй, не поможет — остаётся ждать, пока он или привыкнет, или же согреется. И на всякий случай привыкать всё делать плохо чувствующими от холода пальцами.

Рабастан, наконец, поднялся — а потом вдруг опустился на пол и прижался лицом к коленям брата, обхватил их обеими руками и так замер. Он не плакал — это и встревожило Родольфуса, и он, наклонившись, приобнял брата за плечи и спросил негромко:

— Басти, как ты?

— Я убью его, — глухо проговорил тот, прижимаясь к ногам брата ещё сильнее.

— Кого? — Родольфус задумчиво провёл ладонью по его волосам. — И зачем?

— Дамблдора! Потому что он не имел права такое делать!

— Ответ на вопрос «зачем» начинается с «для того, чтобы», — всё с той же задумчивостью проговорил Родольфус. — Так зачем?

— Не знаю я! — истерично закричал Рабастан, вскидывая голову и, наконец, плача. — Я так не умею — я не ты! Но я знаю только — за такое надо убивать!

— Он не сделал ничего особенного, — возразил Родольфус, с искренним сочувствием и странной на его лице нежностью глядя на Рабастана. — Ничего, чего не сделал бы, к примеру, я. Или кто-нибудь ещё. Ему нужно было кем-нибудь пожертвовать — и он взял для этого врага. Чужого. Кого же ещё ему было брать туда? Товарища? Друга? Может, самому пить? — он грустно усмехнулся. — Он всё сделал единственно возможным образом — и даже, как ты видел, постарался минимизировать причинённый вред. Ты, конечно, зелье не узнал — а я потом вспомнил. Так выглядит растолчённый безоар, растворённый в воде и смешанный с травами. Лучшее… универсальное противоядие.

— Ты ещё скажи, что он о тебе заботился! — воскликнул Рабастан. — Руди, ну…

— В некотором роде да, — Родольфус вновь погладил его по голове, и тот вздрогнул:

— У тебя руки ледяные… здесь тепло же!

— Я замёрз, — Родольфус отнял руки и потёр ладони друг о друга. — И сейчас прекрасно понимаю твоего приятеля. Сядь, пожалуйста, в кресло, — попросил он, — и начнём.

— Не хочу, — Рабастан нахмурился.

— На полу у ног сидят только рабы и любовницы, — сказал Родольфус. — Ты ни то и ни другое. Сядь, пожалуйста, в кресло.

— Ещё кошки и собаки, — буркнул Рабастан, впрочем, подчиняясь и немедленно придвигаясь вплотную к креслу брата, сдвинув стол назад.

— Ты, опять же, не собака и не кошка, — терпеливо ответил ему Родольфус, позволяя брату сжать свою руку и даже отвечая на это судорожное пожатие. — Мы остановились на том, зачем тебе убивать Дамблдора.

— Руди, я же просто… да какая разница, зачем — чтобы его не было! Он не смел так поступать с тобой!

— Почему же? — возразил Родольфус. — Он не просто смел — он, полагаю, должен был. Нужна была жертва — я согласился.

— Ты не знал, что будет!

— Я не знал деталей — но, в целом, был готов к тому, что не вернусь, — спокойно сообщил он. — Я тебе даже письмо оставил — эльфы отдали бы, если б так случилось.

Некоторое время Рабастан молчал, изучая то ли свои туфли, то ли узор на камнях пола, а потом сказал невыразительно и тихо:

— Письмо — это здорово.

— Я тебя предупреждал, что будет тяжело, — сказал Родольфус, накрывая его руку ладонью. — Сейчас я бы так не сделал — я бы поговорил с тобой и попрощался.

— Почему? — помолчав, спросил Рабастан.

— Потому что понял кое-что. Надеюсь. Ты готов слушать?

— Готов, — Рабастан сердито стянул со спинки плед и так яростно в него завернулся, что вызвал у Родольфуса улыбку.

— Видишь ли, — заговорил он неспешно, будто бы рассказывал старинную легенду или сказку, — когда ты родился, я тебя, как я теперь понимаю, ревновал.

— Почему? — от удивления Рабастан мгновенно позабыл, что обижается. — Зачем?!

— Отличный вопрос. Оба хороши, — одобрительно сказал Родольфус, — но второй блестящий. Браво.

— Я учусь, — буркнул Рабастан, смутившись.

— Потому что, — невзирая на его слова, ответил Родольфус, — с твоим рождением я потерял статус исключительности. Я по-прежнему, конечно, оставался наследником — но я перестал быть единственным, и меня это задевало. Я досадовал — но не понимал причины и не думал разбираться. На второй вопрос ответить труднее, — признал он. — Зачем ревновал? Я не задавал тогда себе такого вопроса — очень жаль, конечно, но в семнадцать лет я только воображал себя умным. Полагаю, ревновал я для того, чтобы скрыть от себя банальнейшую зависть — всё же ревность выглядит поблагороднее. Хотя и ненамного.

— Зависть? — переспросил Рабастан больше озадаченно, чем удивлённо. — Ко мне? Почему?

— Тебя любили, — Родольфус улыбнулся. — Ещё до рождения. И очень ждали. Меня это раздражало — как я сейчас понимаю, потому что в моём детстве ничего такого не было. Может быть, и к лучшему, — усмехнулся он, — но мне было обидно. Я даже, признаюсь, одно время раздумывал, не убить ли мне тебя.

Он умолк, внимательно изучая реакцию брата — и тот изумил его, спросив лишь:

— Почему же не убил?

— Решил, что не могу придумать идеальный способ — а в Азкабан садиться не хочу, — честно ответил Родольфус.

Они словно поменялись местами: теперь он нервно ждал реакции брата, а тот молчал, и по его лицу нельзя было понять хоть что-нибудь.

— Я не знаю, что сказать, — признался, наконец, Рабастан. — Правда, Руди — ну, я тебя вполне понимаю. Я бы на твоём месте, наверное, вообще бесился и убил. Наверное, — повторил он. — Я не знаю. Это же ужасно обидно! Я представить не могу, как это — видеть, что родители задаривают и возятся не с тобой, а ещё с кем-то. Брр, — он передёрнул плечами и спросил: — А дальше что?

— А дальше… дальше я решил просто ждать, — медленно проговорил Родольфус — и опять умолк.

— Чего ждать-то? — очень быстро не вытерпел Рабастан.

— Пока они тебя испортят, — усмехнулся его брат. — Я ведь видел, что они творят — и понимал, что нужно делать. Но я просто ждал, решив, что однажды ты оступишься — и достаточно будет лишь не протянуть тебе руку. И никакого Азкабана.

— А что — хороший план, — рассмеялся Рабастан. — Я бы не додумался.

— Басти, я отлично знал, что нужно сделать, чтоб исправить их влияние! — не выдержал Родольфус. — Темперамент — это данность, да, но его вполне возможно было направить в нужное русло! Так же, как и то, что тебя губило: упрямство, храбрость, манера добиваться своего любой ценой — это ведь сами по себе вовсе не плохие качества, если с ними поработать. Ты мог вырасти таким же пылким — но куда сильнее и совсем не истеричным. Но я позволял идти всему так, как оно шло — а чуть позже начал и подталкивать тебя в нужную мне тогда сторону, уступая всем твоим истерикам и тоже приучая к мысли, что проблемы разрешаются, если громко покричать. И вполне успешно.

— Да я всегда таким был, — Рабастан пожал плечами. — Много ты сделал... Ты о чём поговорить со мной хотел? — спросил он нетерпеливо.

— Вот об этом, — Родольфус даже подался слегка к нему. — Басти, ты понимаешь, что я, по сути, изломал тебе всю жизнь? Просто потому, что не желал иметь соперника, которого сам себе и выдумал?

— Да я бы тебя вообще убил! И возненавидел! — отмахнулся Рабастан. — Знаешь — а я как-то никогда вот так о нас не думал, — добавил он. — Никогда не думал, что должен был чувствовать ты — только обижался, что совсем тебе не нужен, хотя я и привык. Но порой бывало ужасно досадно и обидно… знаешь, я когда сидел в Азкабане — всё ругал себя, что никогда и ничему у тебя не учился. А когда мы вышли — я всё думал, надо подойти к тебе и поговорить… но как-то всё не до того было… а потом ты умер, — Рабастан умолк, словно кто-то заткнул ему рот.

— И ты… — почти шёпотом проговорил через некоторое время Родольфус.

— Я сидел там и думал, что теперь вот точно всё, и я никогда с тобой уже не поговорю, и никогда не докажу тебе, что я не совсем пустышка, и что я теперь один, вообще один — и какой же я кретин, что опять, опять всё потерял, а теперь уже ничего не вернуть и не исправить.

— А потом ты вдруг подумал про хроноворот, — медленно проговорил Родольфус.

— Да, — счастливо заулыбался Рабастан. — И я до сих пор считаю, что это самое умное, что я вообще сделал в жизни.

— Басти, — Родольфус вдруг притянул его к себе и крепко обнял.

— Руди, ну ты что, — пробормотал тот смущённо и растеряно, и счастливо. И затих так, тоже обнимая брата.

— Я кретин, — сказал через какое-то время Родольфус. — Редкостный кретин, причём самовлюблённый и самодовольный — ну и подонок. Но последнее не новость, — он отпустил, наконец, брата и сказал ему: — Удивительнейшим образом ты стал куда лучшим человеком, чем…

— …чем ты думал? — пошутил, чтобы скрыть смущение, Рабастан.

— …чем я, — договорил Родольфус.

— Потому что я додумался до хроноворота? — гордо спросил Рабастан.

— И это тоже, — кивнул Родолфус. — Хотя, честно говоря, это не главное.

— А что тогда? — кажется, даже обиделся Рабастан.

— Некоторые твои реакции, — Родольфус почему-то рассмеялся. — Ладно — Мерлин с ним, — решительно добавил он. — Остановимся на том, что я тебя невероятно недооценивал — и что я хочу теперь предложить тебе партнёрство.

— Партнёрство? — мгновенно пересохшими губами повторил Рабастан.

— Партнёрство, — повторил Родольфус.

— В чём? — спросил Рабастан почти испуганно.

— Во всём. В жизни, если хочешь. В игре с Дамблдором и Лордом. Если хочешь, — повторил он полувопросительно.

— Хочу?! Да я… хочу, — Рабастан неожиданно для себя легко взял себя в руки и твёрдо кивнул. — Но ты ведь поможешь мне… — он задумался, подбирая слово, — держаться?

— И помогу, и учить продолжу, — кивнул Родольфус, тепло ему улыбнувшись. — И раз так — давай продолжим.

— Это разве не всё? — удивился Рабастан — и услышал в ответ:

— Что ты. Это, в общем-то, прелюдия.

— Почему ты плакал? — задал Рабастан тот вопрос, что буквально изводил его уже несколько часов.

— Потому что я увидел в них людей, — неторопливо ответил Родольфус. — В тех, кого я убивал. И почувствовал себя их братом, мужем, сыном и отцом. Это оказалось больно.

— Ты…

— Я не закончил, — оборвал Родольфус. — Потому что я увидел, что я с тобой сделал — и что мог бы сделать, если б захотел. Потому что я увидел, что я сделал с своей собственной жизнью. Что ты хотел сказать?

— Я не знаю… — Рабастан помотал головой. — Это всё… так на тебя не похоже.

— Тебе от этого страшно? — Родольфус чуть склонил голову на бок.

— Да, — с обезоруживающей честностью сказал Рабастан. — Ты об этом хотел поговорить со мной? Ты… — он замялся, покраснел, но всё-таки сказал: — Не хочешь больше ходить в рейды? Не можешь? Да?

— Нет, конечно, — в голосе Родольфуса прозвучало некоторое удивление. — То есть, — уточнил он, — я бы предпочёл, конечно, обойтись без этого — но прекрасно понимаю, что не выйдет. Мы увязли в этой войне по самую макушку — и, что намного хуже, это вовсе не основная наша беда и проблема.

— Наша — это твоя и моя?

— Наша — это нас. Волшебников вообще, — одобрительно кивнул Родольфус. Да, его брат научился слушать и задавать вопрос научился тоже — или учится. — Скажи мне — для начала — что ты думаешь о Лорде и его идеях?

— В смысле? — озадаченно переспросил Рабастан.

Он совсем не ожидал подобного — он ждал, что сейчас Родольфус скажет ему что-то о себе, о своей жизни, мыслях, чувствах, и хоть ненамного станет ближе и понятней. Когда тот, вернувшись, впервые в жизни обнимал его и рыдал, Рабастан хотя и перепугался до полусмерти, всё-таки подумал, что теперь всё пойдёт иначе и… Он не смог бы сформулировать, что «и» и как «иначе», но уверен в этом был — а они опять сидели и беседовали, словно на уроке, и Рабастан ловил себя на привычном ощущении, что ищет правильный ответ и боится не найти, и Родольфус вновь далёк и непонятен.

— Просто скажи, что думаешь, — мягко предложил Родольфус. — Басти, я не жду какого-то конкретного ответа — мне интересны твои мысли. Я всё больше убеждаюсь, что совсем тебя не знаю — и хочу исправить это. Расскажи мне.

— Мы об этом будем говорить? — наконец, спросил Рабастан.

— А о чём ты хочешь? — губы его брата тронула улыбка.

— Я не знаю… о тебе! А ты опять меня допрашиваешь…

— Что ты, — улыбка стала чуть заметней. — Меньше всего я хотел бы, чтобы это ощущалось как допрос. Хорошо — давай поговорим обо мне. Спрашивай.

— Что?

— Что хочешь, — Родольфус улыбнулся уже по-настоящему. — Я отвечу, обещаю. Ну? Давай.

Рабастан открыл рот — и замер, совершенно растерявшись. Мыслей в голове мгновенно не осталось, и он снова чувствовал себя полным идиотом — впрочем, как почти всегда, когда говорил с братом.

— Да не могу я так! — наконец, воскликнул он и зло, и расстроенно. — Мерлин с ним, с тобой — давай как ты хотел… ты спросил про Лорда?

— Спросил, — кивнул Родольфус. — Что ты о нём думаешь?

— Я о нём не думаю, — с облегчением — потому что отвечать брату на вопросы было, по крайней мере, привычно — сказал Рабастан. — Я его боюсь.

— Но ведь есть же ещё что-то, кроме страха, — возразил Родольфус. — Или нет?

— Я вообще не в состоянии при нём соображать, — осторожно признался Рабастан — и, встретив понимающий взгляд, рискнул продолжить: — Знаешь, я, наверное, раз в жизни только и забыл об этом страхе.

— Когда именно?

— Когда ты умер, — Рабастан глупо улыбнулся — от нервозности, а не веселья, и тут же разозлился на себя за эту неуместную весёлость.

— Тут мне очень повезло, — мягко пошутил Родольфус. — Хорошо — оставим Лорда, Мерлин с ним. Давай о другом — например, о магглорождённых. Что ты думаешь о них?

— Магглорождённых? — тщательно выговаривая это слово, переспросил Рабастан. — Ничего не думаю… зачем о них думать?

— Тебе они неприятны? — продолжал расспрашивать Родольфус, заставляя брата недоумевать всё сильнее.

— А тебе что, нет? — вскинул брови Рабастан.

— Мы сейчас не обо мне, — напомнил ему Родольфус. — Обо мне мы поговорим после — когда и как захочешь. Но сперва давай закончим этот разговор. Ответь мне, пожалуйста — что ты о них думаешь?

— Они мерзкие, — Рабастан поморщился.

— Чем именно? — с искренним любопытством спросил Родольфус.

— Да всем! — Рабастан снова начал злиться. — Они наглые, тупые и… и вообще ведут себя так, как будто у них есть на это право!

— На что именно? — в глазах Родольфуса скользнул смех, и Рабастан, поймав его, с облегчением рассмеялся. Он понятия не имел, конечно, что вдруг взбрело его брату в голову, но, оказывается, тот просто шутил — это было понятно и больше не пугало.

— Вести себя тут так, словно они равные, — сказал он.

— Почему бы им вести себя иначе? — продолжал расспрашивать Родольфус, но теперь Рабастана этот разговор не раздражал, а забавлял. Просто так болтать с братом было непривычно, но ему нравилось. А о важном они поговорят после — тот, в конце концов, устал, и наверняка хочет хоть чуть-чуть отвлечься.

— Потому что это наш мир, а не их! — воскликнул он.

— Разве? — Родольфус вскинул брови. — Мы же их сюда позвали — привели сюда детьми.

— Вот и нечего так делать! — перебил его Рабастан. — Нечего тащить грязнокровок в Хогвартс!

— Перестань ругаться, — поморщился Родольфус. Рабастан состроил забавную гримасу:

— Я привык!

— Так отвыкай, — с неожиданной серьёзностью сказал Родольфус, но на Рабастана это не произвело особенного впечатления. — Значит, ты считаешь, что их не нужно обучать в Хогвартсе?

— Разумеется, не нужно! — фыркнул Рабастан.

— Как же их учить тогда?

— Да вообще не надо их учить! — сказал Рабастан решительно.

— То есть будем создавать или обскури — или людей с постоянными магическими выбросами? — уточнил Родольфус с любопытством. — Как ты думаешь, сколько времени пройдёт, пока магглы обратят на это внимание и заинтересуются происходящим?

Рабастан озадаченно уставился на него, но Родольфус смотрел спокойно и доброжелательно — и молчал.

— Ну… как-то же так раньше было, — сказал Рабастан не очень уверенно.

— Что именно «так было»? — уточнил Родольфус.

— Ну не было же раньше гр… ладно — магглорождённых в Хогвартсе!

— Когда не было? — Родольфус продолжал смотреть на него с огромным вниманием, и Рабастан при всём желании не мог обвинить его в том, что тот издевается, хотя чем дальше — тем больше подозревал брата в этом.

— Раньше! — нетерпеливо повторил Рабастан. — До Дамблдора.

— Почему ты так считаешь? — выгляди Родольфус хоть чуть менее серьёзным и доброжелательным, Рабастан сейчас взорвался бы, но теперь ответил:

— Да так все же говорят! Ну Руди!

— «Все» — это «никто», — сказал Родольфус. — Вероятно, я сейчас удивлю тебя, но магглорождённые учились в школе с самого начала — и всегда. Считается, что именно этот вопрос и стал причиной ссоры между Основателями — но так далеко мы лезть не будем, хватит пары сотен лет — или, скажем, трёх. С момента принятия Статута магглорожденные неизменно отправлялись в Хогвартс. Причём, в отличие от тех, кто родился в волшебных семьях, до нынешнего года это было обязательным. Понимаешь, почему?

— Но ведь это Дамблдор начал принимать в Хогвартс гря… магглорождёных! — беспомощно проговорил Рабастан.

— Кто тебе сказал? — спокойно повторил уже раз заданный вопрос Родольфус.

— Я не знаю… все так говорят… Руди, я всегда так думал! Разве нет?

— Я тебе только что сказал, как обстояло дело, — ответил Родольфус. — Да, я помню, такие слухи ходили — но тебя не удивляло, например, что, как не сложно посчитать, Нобби Лич учился задолго до того, как Дамблдор возглавил Хогвартс? Или, может быть, ты думал, что он обучался дома? С магглами?

— Я вообще о нём не думал! — вспыхнул Рабастан. — Это же такой позор — министр-маггл!

— Магглорожденный, — методично поправил Родольфус. — Но давай не отвлекаться — скажи мне, как ты полагаешь, почему до нынешнего года обучение магглорождённых было обязательным?

— Я никак не полагаю! — вспылил Рабастан. — Я вообще считал, что они там не учились! Что ты хочешь от меня?!

— Хочу понять, чем лично тебе неприятны магглорождённые и почему, — терпеливо проговорил Родольфус.

— Я уже сказал! Они тупые и ленивые, и ведут себя тут как у себя дома, и тащат к нам невесть что, и…

— Понятно, — мягко оборвал его Родольфус. — У меня к тебе два вопроса. Первый: как ты думаешь, почему так происходит?

— Потому что они магглы! В смысле, они воспитаны как магглы — и ведут себя здесь точно так же! Руди, это же элементарно!

— Почему ты так считаешь? — Рабастан опять почувствовал себя словно на уроке. Что ж это такое?! Почему Родольфус не может просто разговаривать с ним по-человечески? То пугает его до смерти, то глядит как на недоумка…

— Потому что это так! — раздражённо воскликнул он. — Руди, ну ты надо мной издеваешься?!

— Сколько магглов в своей жизни ты видел? Не считая тех, что убил в рейдах?

— А зачем на них смотреть? — фыркнул Рабастан. — Ты ещё мне предложи флоббер-червей изучать и…

— Они люди.

Родольфус произнёс это вполне мирно, но эта спокойная констатация огорошила Рабастана почище любого крика.

— В смысле «люди»? — переспросил он.

— Например, в биологическом… в природном, — ответил Родольфус. — Ты же слышал теорию о краже магии? — продолжал он, слегка опустив веки, чтобы раньше времени не спугнуть брата возможным блеском своих глаз.

— Слышал, разумеется, — в голосе Рабастана зазвучало возмущение. — А ты спрашиваешь, что я о них думаю. Что я должен думать о ворах?!

— Но раз они могут это делать — и могут после этого колдовать — значит, они практически ничем от нас не отличаются, не так ли?

— Ну… нет, — озадаченно протянул Рабастан. — То есть… то есть когда ты так спрашиваешь, получается, что нет — но ведь это же неправда! Они магглы!

— Но ведь так выходит, верно? — мягко спросил Родольфус. — Если они могут красть магию у нас, а потом её использовать — значит, между нами нет, по сути, разницы. И выходит, что если у волшебника забрать магию, он становится… кем? Верно, магглом, — он улыбнулся. — То есть мы, по сути, один вид. Логично?

— Нет, так быть не может! — помотал головой Рабастан. — Руди, это бред какой-то!

— Ну скажи тогда, где я ошибся, — мирно предложил Родольфус.

— Я не знаю, где ты передёрнул, но так быть не может! — заявил Рабастан категорично. — Зачем ты меня путаешь?

— Я не путаю, — возразил Родольфус. — Мы просто разговариваем. Я спросил тебя про идеи Лорда — и мы обсуждаем одну из них.

— Но он ведь не может думать так! — воскликнул Рабастан, ощущая себя загнанным — или даже самостоятельно забравшимся — в ловушку. — Лорд не может равнять нас с магглами!

— Но, однако, это он и делает, как ты видишь, — заговорил Родольфус уже серьёзно. — Видишь ведь?

— Ну вижу, — Рабастан нервно потёр ладонью тыльную сторону левой руки. — Но не понимаю. Он не может же так думать?

— Я не знаю, может или нет, — сказал Родольфус. — Но я умею понимать то, что мне говорят — и порой мне кажется, что я в этом умении уникален.

— Но ведь это… это же не… почему никто об этом мне не говорил?! — и сердито, и расстроенно, и растерянно спросил Рабастан.

— Потому что мало кто из нас берёт на себя труд анализировать — хотя бы минимально. Нам, волшебникам, это вообще не слишком свойственно, в большинстве своём. А уж у нас всех критическое отношение к словам Лорда вообще отсутствует. И это скверно, как ты видишь.

— Подожди, — глаза Рабастана расширились. — Он что, правда приравнял нас к магглам?!

— В целом, да, — кивнул Родольфус. И добавил, не желая тратить время на возможную реакцию брата: — Но он врёт — или ошибается, что, в нашем случае, не принципиально. Важно то, что он не прав. Магию украсть нельзя. Забрать можно — а присвоить нет. Что довольно странно, если задуматься — хотя и не уникально.

— Думаешь, — неуверенно проговорил Рабастан, — он может…ошибаться?

— Ошибаться может кто угодно, — пожал плечами Родольфус. — И об этом важно помнить: нет на свете существа или человека, застрахованного от ошибок. Я вот понял это очень поздно, и надеюсь, что ты придёшь к пониманию этой истины быстрее. Так или иначе, но идея с кражей магии — одна из самых скверных, что могла вообще возникнуть в нашем обществе. Причём сразу с двух сторон.

— Почему с двух? — расстроенно спросил Родольфус, слишком ошеломлённый сейчас, чтобы размышлять самостоятельно.

— Первое: она уравнивает нас с магглами, фактически утверждая, что волшебник с лёгкостью может превратиться в маггла, а маггл — в волшебника. Второе: запретив доступ магглорождённым в волшебный мир и лишив их возможности учиться, она оставляет им лишь две возможности: превратиться в обскури или же страдать, а затем и умереть, вероятно, убив при этом ещё кого-нибудь, самому. И, следовательно, привлечь внимание магглов к волшебству.

— И что делать? — тихо и почти испуганно спросил Рабастан.

— Для начала — уничтожить всю эту компанию, — спокойно сказал Родольфус. — С Лордом во главе. А вот после надо будет решить ещё одну проблему, о которой, полагаю, мы поговорим потом, — сказал он с видимым сочувствием. — Полагаю, этот разговор для тебя и так был слишком труден.

— Знаешь, — безо всякой обиды, но с грустью сказал Рабастан, — мне досадно, что ты считаешь меня идиотом, чей мозг за раз способен вместить максимум две мысли. Я не претендую на то, чтобы соперничать с тобой в интеллекте, но досадую всё равно. Всегда так было — а сейчас особенно.

— Прости, — серьёзно и искренне сказал Родольфус. — Менее всего я хотел тебя обидеть. Басти, я вовсе не считаю тебя дураком, просто это в самом деле сложно. И мне по-настоящему важно, чтобы ты понял всё это.

— Поэтому со мной нужно разговаривать, как с ребёнком? — Рабастан поймал себя на том, что не хочет обижаться, истерить и ссориться. Он уже знал, что если по-настоящему сосредоточиться на своих ощущениях, можно зацепиться, например, не за обиду, а за горечь — это неприятнее, но зато позволяет сохранить контроль. Правда, на это уходит много сил, но сейчас их было не жалко.

— Вовсе нет, — с отчётливым удивлением проговорил Родольфус. — Я не…

— Просто ты настолько привык к этому, что не замечаешь, — Рабастан отковырнул заусенец и потянул за него — тонкая полоска кожи оторвалась, но крови не было, только боль. Неудачно: боль, конечно, тоже приносила облегчение, но от вида своей крови Рабастану всегда становилось много легче.

— Я со всеми разговариваю примерно так, — возразил Родольфус. — Разве нет?

— Нет, — качнул головой Рабастан, методично стараясь подцепить ногтем ещё один кусочек кожи. — Ты умеешь быть и вежлив, и внимателен — с кем угодно, только не со мной.

— Я ни с кем и никогда не обсуждал подобные вещи, — сказал Родольфус. — Быть любезным в светском разговоре просто — это не говорит ни о чём, кроме нормального воспитания. Но давай попробуем исправить то, что тебя обижает, вместе, — предложил он. — Потому что я сейчас убийственно серьёзен.

— С детьми тоже можно говорить серьёзно, — возразил Рабастан, наконец, сдирая заусенец до крови и размазывая тёплую и липкую каплю в пальцах.

— Басти, я стараюсь, — мягко произнёс Родольфус. — Помоги же мне. Пожалуйста.

— Я не знаю, как, — Рабастан, наконец, искоса взглянул на брата и, встретив непривычно мягкий взгляд, отвёл глаза. — Я даже объяснить толком не могу, что не так.

— Значит, будем продвигаться эмпирически, — заявил Родольфус. — Предлагаю договор: каждый раз, когда тебе покажется, что я вновь с тобой держусь, как с ребёнком или идиотом, ты мне будешь говорить обо этом — сразу, если мы наедине, и позже, если на людях. Согласен?

— Вот опять, — буркнул Рабастан, и сам же с облегчением рассмеялся. — Но правда же.

— Нет, я пока не понимаю, — тоже улыбнулся Родольфус. — Но попробую понять. Продолжим?

— Давай, — согласился Рабастан. — Я могу терпеть, конечно, но я и так в твоём присутствии чувствую себя мальчишкой.

— Нет, терпеть не нужно, — качнул головой Родольфус. — Мне полезно научиться адекватно выражать своё отношение к тебе, и я вовсе не считаю тебя ни ребёнком, ни глупцом. Но давай пока продолжим. Я сказал, что хочу задать два вопроса — вот второй: кто, по-твоему, виноват в том, что магглорождённые не знают наших правил и традиций?

— Да никто не виноват, — подумав, ответил Рабастан. — Ну, или они сами и виноваты: им же ничего не интересно и…

— Я считаю, виноваты мы, — перебил его Родольфус. — Они попадают к нам детьми, однако уже довольно взрослыми детьми, и это наша первая ошибка. А вторая — мы должны бы были обучать их не только колдовству, но и обычаям.

— Мы-то почему? — пробурчал Рабастан. — Это же им нужно. Нас же больше.

— Больше, — согласился с ним Родольфус. — Но вот нужно это куда больше нам. Их всё устраивает… устраивало до недавних пор. Басти, если ты приводишь в дом кого-то жить, следует или проинформировать его о правилах, или не возмущаться, что он их не знает.

— А при чём здесь Лорд? — подумав, спросил Рабастан.

— Не при чём, — улыбнулся Родольфус. — Я тебя совсем запутал — извини.

— Я не понимаю, к чему всё это, — признался Рабастан. — С Лордом понимал, хотя до сих пор не осознал полностью, наверное. А сейчас нет.

— К тому, что магглорождённые не плохи сами по себе — их просто не научили, — сказал Родольфус. — В целом люди достаточно ленивые создания, и редко стараются узнать нечто не необходимое. Да и как узнаешь все те тонкости, что мы впитываем с молоком наших матерей? Но сейчас об этом думать рано — это всё детали. Важно только то, что, как я полагаю, различия между магглорождёнными и чистокровными волшебниками ничтожны по сравнению с отличием любого волшебника от маггла. И любая волшебная кровь по-настоящему драгоценна. Более того — магглорождённые могут стать однажды нашим спасением.

— От чего?! — Рабастан, очень внимательно слушавший брата, не сдержался и даже подался к нему, а потом резко откинулся назад.

— От тех проблем, что нас очень скоро ждут. Видишь ли, — он вздохнул, заранее готовясь к крикам и скандалу, — мне в последнее время пришлось немного изучить маггловский мир. И я остро пожалел, что не сделал этого раньше.

— Почему? — Рабастану очень хотелось возмутиться, но от возмущения в данном случае толку было мало — это он всегда успеет. А понять, к чему ведёт брат, хотелось.

— Потому что они оказались, — Родольфус сделал паузу, — умными. И по-настоящему опасными. Не кострами или всякой другой глупостью, а своими нынешними навыками. Всё это лучше видеть самому, и я очень хотел бы показать тебе их мир. Возможно, ты увидишь то, чего не заметил я — или же…

— Это вряд ли, — осторожно улыбнулся Рабастан. Разговор вдруг стал совсем серьёзным, и он очень боялся спугнуть брата, но и удержаться от реплики было выше его сил.

— Посмотрим, — уклончиво ответил Рабастан. — Сегодня нам обоим, разумеется, не до того, но вот с завтрашнего дня начнём, если Лорд внезапно не найдёт для нас работу. Кстати, — он поморщился, — нужно что-то делать с его поручением.

— Каким? — к теме Лорда Рабастану возвращаться совершенно не хотелось.

— О твоей женитьбе, — с некоторой язвительностью сказал Родольфус. — Ты забыл?

— Женитьбе? — переспросил Рабастан. — Но… Руди, он же просто так сказал! Или нет?

— Кто же его знает, просто или нет, — хмыкнул Родольфус. — В любом случае, Белла загорелась этой идеей, так что берегись, — он рассмеялся. — Честно говоря, я думаю, что невесту подыскать нужно — на всякий случай. И помоложе. Пока подрастёт — Мерлин даст, вопрос потеряет актуальность.

— Ты… нашёл уже кого-то? — осторожно спросил Рабастан.

— Не волнуйся, пока нет, — успокоил его Родольфус. — Силой связывать тебя браком — одно из последнего, что я бы хотел. Надеюсь, Лорд забудет — а если нет, то попробуем действовать в соответствии с древней мудростью Востока: потянем время. А там кто-нибудь да умрёт, — улыбнулся он — и, подавив зевок, поглядел на часы. — Пора, пожалуй, — Родольфус вынул из кармана два флакона и, сотворив в воздухе простой стакан, вылил в него по половине их содержимого и, перемешав, выпил. — Нет, я так засну, — заметил он недовольно и встал. — Пройдёшься со мной? Или хочешь спать?

— Хочу, но пройдусь, пожалуй, — Рабастан поднялся вслед за братом.

Они оделись — декабрь был уже на пороге, и ветер на берегу был совершенно зимним, пронизывающим и ледяным — и вышли из дома. Шли медленно — в какой-то момент Рабастан вдруг обогнал брата, сделал знак остановиться и поднял руки, подставив тыльные стороны ладоней ветру и издав резкий и пронзительный крик.

Родольфус замер.

Очень скоро пара чаек, круживших в небе неподалёку от берега, подлетела к ним и, хлопнув крыльями, устроилась на руках Рабастана. Тот немного постоял неподвижно, а потом осторожно опустил руки пониже, так, что теперь птичьи головы были напротив его собственной. Родольфус слышал тихий клёкот и не понимал, кто из них его издаёт: птицы или брат.

Рабастан стоял какое-то время, почти не шевелясь, а затем очень медленно сделал шаг к Родольфусу. Потом ещё один, и ещё — и, подойдя к Родольфусу почти вплотную, сказал тихонько:

— Смотри, какие они живые.

— Лучше людей, да? — понимающе спросил Родольфус.

— Конечно, лучше, — Рабастан приблизил птиц к себе и потёрся щекой о голову одной из них. — Я б вообще людей не видел, — признался он тихонько. — С ними мне ни разу не хотелось истерить — да даже просто кричать. Хочешь подержать? — спросил он вдруг.

— Хочу, — Родольфус протянул руку, но, похоже, сделал это слишком резко — птицы забили крыльями, и Рабастан, мягко и на удивление плавно отступив назад, тихо и совсем по-птичьему заклекотал, успокаивая их. А потом сказал с упрёком:

— Ты их напугал. Давай в другой раз.

— Извини, — Родольфус отошёл подальше, и некоторое время просто наблюдал за братом. В облике изменилось всё — не только выражение лица, но даже, кажется, и некоторые черты: губы стали мягче, а их линия — ровнее, исчезла складка меж бровей, и даже ямка на подбородке стала ощутимо менее заметна. Наконец, Рабастан отпустил птиц и, повернувшись к брату, повторил:

— В другой раз.

— Этому тебе придётся меня учить, — сказал Родольфус. — Никогда не воспринимал птиц иначе, как обычных тварей. Ну вот совы разве что, и отчасти чайки — но эти скорее просто символ нашего дома и моря. Я помню, что ты не хочешь учить меня с ними разговаривать, и не стану об этом просить. Но мне бы было интересно…

Боль обрушилась на него так резко, что Родольфус замолчал на полуслове и не удержал короткого вскрика. Внутренности словно разрезали изнутри ледяными острыми лезвиями — он не устоял на ногах и рухнул на колени, прижав руки к животу, Рабастан кинулся к нему, но понятия не имел, что делать, и просто стоял рядом тоже на коленях, повторяя беспомощно и испуганно:

— Руди, что с тобой? Руди, что мне сделать?

Понимая, что если он вообще откроет рот, то не удержится от крика, Родольфус крепко стиснул зубы — но это было всё, на что его хватило. Он упал на землю — Рабастан пытался подхватить его, но от этого было ещё хуже, и Родольфус из последних сил оттолкнул его. А потом боль стала такой сильной, что ему стало всё равно, и он закричал.

Всё прошло так же мгновенно, как и началось — Родольфус даже не сразу понял, что просто лежит на земле, а внутри у него пусть ещё и холодная, но блаженная тишина. Рабастан сидел совсем рядом, и на его белом лице не читалось ничего, кроме тихой паники.

— Басти, — голос оказался сиплым. Сорванным. Значит, ему не показалось — он кричал.

Рабастан встрепенулся, вскинулся и подполз ближе — не поднимаясь, прямо на четвереньках. Спросил неуверенно и нервно:

— Руди? Тебе лучше?

— Всё прошло. Помоги мне сесть, — Родольфус протянул руку и позволил брату усадить его. Сил подняться не было, но и сидеть здесь вечно было невозможно, поэтому Родольфус спросил крепко державшего его брата: — Можешь аппарировать домой?

— Тебе можно? Ты уверен? — Мерлин, как же он перепугался… Родольфус поймал себя на незнакомом чувстве, в котором не сразу опознал… удовольствие — почему-то вполне понятный испуг брата его радовал. Это было странно и совсем лишено логики — чему он радуется? Совершенно предсказуемой реакции? Впрочем, тут любой бы испугался, вероятно... тогда тем более, чему он радуется?

— Не узнаем, если не попробуем, — отшутился Родольфус — Рабастан решительно мотнул головой, и ему пришлось добавить: — Я шучу. Уверен. Всё нормально, но я хочу домой.

Рабастан аппарировал — на удивление точно, прямо в спальню, и до Родольфуса вдруг дошёл совершенно очевидный, лежащий на поверхности факт: если его брат умеет аппарировать — значит, может и сосредотачиваться, и отключать эмоции. Нужно просто научить его включать это умение в других ситуациях — это же так просто!

— Басти, как ты аппарируешь?

— Что? — Рабастан посмотрел на него с ужасом, и Родольфусу понадобилось некоторое время, чтобы понять его причину.

— Я в себе, — сказал он успокаивающе, опускаясь в кресло: ложиться на кровать Родольфус отказался категорически, справедливо опасаясь сразу же уснуть и совершенно не желая повторения кошмара. Надо… надо написать Дамблдору и спросить, что это был за приступ. Сама по себе боль его не особенно пугала, но он хотел знать, будет ли она повторяться и, главное, что вообще происходит. — Я придумал, кажется, как тебе научиться брать себя в руки.

— Давай потом! — попросил Рабастан, садясь рядом с ним. Его всё ещё трясло, и руки, которыми он вцепился в руку брата, ощутимо дрожали. — Я так испугался.

— Понимаю, — кивнул Родольфус, успокаивающе похлопав его по рукам свободной ладонью. — Признаться, я и сам испугался. Пожалуй, напишу об этом Дамблдору и спрошу, в чём дело — не могу же я пойти к целителю. Собственно, тот факт, что я вообще жив, в некотором роде, странен… но раз всё в порядке, давай пока поговорим о деле. Ты же понимаешь, что ты делаешь, чтобы аппарировать?

— Руди, ну давай потом! — взмолился Рабастан. — Пожалуйста! Я же не железный — я так не могу! Я тут с ночи удивляюсь, как ещё не впал в истерику — а ты хочешь, чтоб я думал!

— Я как раз об этом, — невольно улыбнулся Родольфус. — Помнишь состояние, которое необходимо для аппарирования? Сосредоточенность и отрешённость?

— Ну так это ж на секунду, — запротестовал Рабастан. — Даже меньше… при чём тут?

— То, что ты способен сделать на секунду, ты способен делать в принципе, — сказал Родольфус. — Да, получится не сразу, но получится. А главное — я думаю, так можно перебить то состояние, которое её вызывает. Ты же концентрируешься и — главное — успокаиваешься перед тем, как аппарировать. Вот и вспомни это ощущение спокойствия, воспроизведи его и попробуй удержать. Вероятно, сразу не получится, но мне кажется, это вопрос тренировок. По крайней мере, попробуй!

Мерлин, как же ему хотелось спать! Приступ отнял последние силы, и Родольфус засыпал буквально на ходу — веки тяжелели и опускались помимо его воли. Единственное, что позволяло ему удерживаться в бодрствующем состоянии — холод. И как же сильно ему хотелось согреться!

— Думаешь, поможет? — спросил Рабастан с сомнением, и тут же добавил: — Руди, ты сейчас заснёшь… давай я посижу с тобой — вдруг кошмаров больше не будет? Ну а если вдруг будут, то я снова Ойгена сюда приведу.

— Давай, — сдался Родольфус, и почти не почувствовал, как брат поднимает его и ведёт к кровати, заснув, кажется, ещё до того, как коснулся головой подушки.

Разбудила обоих Лестрейнджей — потому что Рабастан и сам заснул через несколько минут у кровати брата прямо в кресле — крупная сова, настойчиво стучащаяся в окно. Рабастан проснулся первым — и, вздрогнув от осознания того, что спал, резко сел. Потом впустил птицу — та влетела и, очень недовольно ухнув, опустилась прямо на грудь, к вящему облегчению Рабастана, хоть и тяжело, но просыпающегося Родольфуса. Тот, щурясь со сна, с некоторым трудом отцепил от мощной лапы птицы крохотный тряпичный свёрток — и сова, ухнув ещё раз, тут же улетела.

— Дай мне нож, — через несколько секунд попросил Родольфус, безуспешно пытавшийся развязать обвязывающую свёрток шёлковую нить.

— Давай я, — предложил Рабастан, но Родольфус недовольно глянул на него и повторил:

— Дай нож.

Едва нитка была перерезана, благоразумно положенный на кровать свёрток увеличился. Внутри обнаружилось четыре флакона и короткая инструкция, написанная хорошо знакомым братьям почерком. В конце стояла короткая приписка: «Сегодня вечером в десять».

— Я пойду с тобой! — безапелляционно заявил Рабастан.

— Зачем? — Родольфус открыл один из флаконов и, залпом выпив зелье, закашлялся и сжал руками горло, отчаянно стараясь сдержать враз нахлынувшую тошноту: жидкость была до того горькой, что он всерьёз испугался, что не сможет удержать её внутри. — Зачем? — повторил он, сглатывая и делая несколько глубоких долгих вдохов. Это помогло — хотя омерзительный вкус, казалось, пропитал весь его рот навечно, но, по крайней мере, тошнота немного улеглась.

— Потому что я не отпущу тебя туда одного! — воскликнул Рабастан — это вышло настолько безапелляционно, что Родольфус фыркнул.

— Я спросил «зачем», — сказал он, продолжая глубоко дышать. — Ну да не важно… чем ты мне поможешь, если что?

— Я не знаю, чем, но я тебе не отпущу! — повторил Рабастан — и Родольфус вдруг вновь ощутил то же удовольствие, что и там, на берегу. И тепло.

А ведь это же и есть так называемые «родственные чувства», опознал он, наконец, свои ощущения. Видно, правду говорят, что если долго изучать кого-то и заботиться о нём, можно привязаться — уж не говоря о том, что Рабастан для него сделал.

— Ладно, — согласился он, похоже, безмерно удивив этим Рабастана.

— Ты же на ногах едва стоишь! — добавил тот, по инерции продолжая убеждать Родольфуса.

— Я же согласился, — Родольфус сглотнул отвратительно горькую слюну и с некоторой тоской поглядел на письмо, где был чётко обозначен запрет запивать зелья и вообще пить в течении хотя бы сорока минут после их принятия. И не пожуёшь, допустим, мяту или корку апельсина — Мерлин знает, как масла в них среагируют с тем зельем.

— Но ты всё равно же против, — недовольно буркнул Рабастан.

— Против, — кивнул Родольфус. — Я не вижу смысла и необходимости идти вдвоём — но признаю за тобой право настоять. Хотя мне твоя идея очень не нравится.

— Почему? — обречённо спросил Рабастан.

— Потому что я бы не хотел, чтобы он нас видел вместе.

Рабастан ожидал чего угодно — только не такого, и поэтому спросил, не успев подумать:

— Почему?

— Потому что глядя на двоих людей рядом, можно узнать о них слишком много, — начал объяснять Родольфус. — Дамблдор умён и наблюдателен — и я менее всего хочу поставить его в известность о наших с тобою отношениях.

— Почему? — подумав, снова спросил Рабастан.

— Потому что некоторые вещи лучше видны со стороны — и мне будет крайне неприятно, если он поймёт то, чего я сам пока не понимаю. Потому что это не касается никого, кроме нас с тобой.

— Ладно, — помолчав, сказал Рабастан. — Хорошо — иди один. Но ты ведь не скажешь мне, если, — его голос задрожал, — если ты узнаешь, что умрёшь.

— Скажу, — пообещал Родольфус. — Обязательно скажу — потому что тебе придётся к этому готовиться. Но я всё-таки надеюсь на лучшее, — соврал он.

Потому что, на самом деле, требование о встрече здорово его встревожило. Что могло заставить Дамблдора вызывать его так срочно? Чем он дольше думал — тем больше ему казалось, что иных причин, кроме обсуждения последствий их путешествия, просто быть не может. Впрочем, скоро он узнает — всего через несколько часов.

— Но ведь Лорд нас с тобой видит, — вдруг сказал Рабастан.

— Он не смотрит, — отмахнулся с пренебрежением Родольфус. — К счастью — потому что в противном случае мы бы с тобой уже оба умерли, да и наш гость тоже. Но Лорд давно уже смотрит только на себя — и, порой, ещё на Поттера — так что мы ему не интересны. И поэтому он видит оболочку — и ему достаточно. К тому же, он ведь знает, что мы никуда не денемся, — усмехнулся он. — Дамблдор же не таков — для него мы незнакомцы, а вдвоём он нас вообще не видел никогда, так что он будет смотреть очень внимательно. И увидит многое — чего мне бы не хотелось.

— Почему? — Родольфус подумал, что его брат, вроде бы, уже вышел из того возраста, когда дети то и дело твердят этот вопрос, однако же ответил:

— Потому что его наши отношения не касаются.

— Я с ума сойду тут — сидеть ждать, — тихо признался Рабастан.

— Превратить тебя на это время в табуретку? — пошутил Родольфус. Рабастан рассмеялся, и он добавил: — Отдохнёшь как раз… ну, или не обязательно в табуретку — могу во что-то поизящнее. Желаешь?

— Я подумаю, — Рабастан вдруг горячо обнял Родольфуса и прошептал: — Я тебя терял уже один раз. Больше не хочу.

— Да я тоже не стремлюсь в покойники, — усмехнулся несколько обескураженный этой пылкостью Родольфус, на секунду тоже его обнимая, а потом мягко похлопывая по плечам. — Басти, отпусти меня, пожалуйста — и успокойся. Если можно обойтись без похорон — мы обойдёмся, обещаю.

Времени до встречи было ещё много, и Родольфус после некоторого раздумья вновь решил поспать — и на сей раз спал почти до вечера и проснулся уже когда за окном давно стемнело. Рабастан спал рядом с ним, и Родольфус, не желая будить брата, очень тихо встал и, аккуратно подсветив себе люмосом, во-первых, посмотрел время — было около половины восьмого, в самый раз, чтобы собраться и успеть к обеду — и, во-вторых, нашёл нужный флакон из присланных Дамблдором и, заранее приготовившись к омерзительному вкусу, залпом его выпил. Но на сей раз вкус был лишь слегка солоноватым — а буквально через несколько секунд по телу Родольфуса разлилось блаженное тепло. У него согрелись даже руки — а ведь вообще не помнил, когда в последний раз они были тёплыми. Даже до того, как он оказался в Азкабане, они почти всегда были холодны, а уж после этого не согревались, кажется, ни разу.

— Басти, поднимайся, — позвал он, тряхнув того за плечо. — Обед скоро — Лорд не жалует опаздывающих.

— Ты как? — первым делом спросил Рабастан, сонно потирая глаза.

— Как ни странно, превосходно, — признал Родольфус. — Не уверен, что надолго, но сейчас я чувствую себя прекрасно. Собирайся — нам пора. Я пойду переоденусь.

В Малфой-мэноре они были без трёх минут восемь и пришли почти последними… Почти.

— Мерлин, — ахнул Рабастан, едва войдя в столовую и оглядев уже сидящих на своих местах товарищей. — Ойген!

— Мордред, — выдохнул Родольфус. — Беги за ним — я тебя прикрою. Как вернёшься — сделай лицо повиноватее, — предупредил он, буквально выталкивая брата из дверей.

Рабастан и вправду побежал — аппарировав домой, он бросился по коридорам и, ворвавшись в комнату, где так по-прежнему и спал Мальсибер, закричал с порога:

— Ойген, просыпайся! — и, подскочив к нему, затряс за плечи. — Уже восемь, ну вставай же!

— Что? — тот зашевелился, но времени не было, и Лестрейндж, бесцеремонно стянув с него одеяло, несколькими взмахами палочки накинул на него рубашку, брюки, мантию и повторил:

— Восемь вечера! Все уже в столовой — ну давай, быстрее!

— Я… сейчас… да, — Мальсибер сонно помотал головой, и Рабастан плеснул ему в лицо холодной водой из палочки, и тот, фыркнув, отмахнулся было, а потом и рассмеялся. — Погоди, я даже не проснулся…

— Некогда! — отрезал Рабастан, высушивая его заклинанием. — Скорей! Если мы заявимся позже Лорда, будет плохо!

— Будет, — согласился с ним Мальсибер — и они аппарировали.

В столовую оба вошли, на всякий случай, с повинно склонёнными головами — и выдохнули с облегчением, увидев, что успели прежде Волдеморта. Сев на место, оба, под крайне возмущёнными взглядами Беллатрикс, едва успели отдышаться, как вошёл Лорд, и обед потёк по обычному сценарию. Рабастан заметил, что Родольфус ничего не ест, незаметно уменьшая понемногу содержимое своей тарелки колдовством, и хотя тот смотрел на брата успокаивающе, всё равно встревожился — но что он мог сейчас сделать?

А тот просто опасался рисковать, не имея ни малейшего представления о том, как среагируют зелье и любая пища. В присланном ему Дамблдором письме о еде не говорилось ничего — следовало бы проверить это, разумеется, заранее, но раз он всё проспал, рисковать сейчас он был не намерен.

По счастью, обед прошёл мирно и почти скучно, а Лорд покинул своих соратников ещё до того, как подали горячее. После трапезы Родольфус подошёл к Мальсиберу и первым делом извинился:

— Это было безответственно. Мы совсем забыли про тебя.

— Ну так вспомнили же, — отмахнулся тот. — Тебе помощь моя ещё нужна?

— Честно говоря, не знаю, — признался Родольфус. — Ночевать мы будем здесь — ты позволишь, если что, тебя позвать?

— Зови, конечно, — он потёр виски ладонями. — Знаешь, по идее, я бы должен выспаться — а едва держу глаза открытыми.

— Ты потратил очень много сил, — возразил Родольфус. — Тут бы общеукрепляющее зелье помогло — но раз его нет, остаётся спать. Завтра я куплю в аптеке подходящее, но сегодня уже поздно. Отдыхай — и, Ойген. Я считаю, что тебе обязан. Если я могу сделать что-то для тебя — скажи.

— А, возможно, можешь, — отозвался тот, подумав. — Вряд ли ты способен совершенно избавить меня от рейдов — но попробуй, может быть, уменьшить их количество?

— Постараюсь, — несколько уклончиво пообещал Родольфус. — Я не Долохов — не я их планирую. Но что смогу — я сделаю.

— Знаешь, — вдруг сказал Мальсибер. — В Азкабане я научился чуять смерть. И сейчас она от тебя дальше, чем была наутро. Хотя всё равно близко.

— Полагаешь, я умру? — с некоторым любопытством поинтересовался Родольфус.

— В этом я уверен, — улыбнулся Мальсибер. — Но не думаю, что скоро — я не ощущаю больше на тебе её тени. Впрочем, я же не целитель.

— У меня сейчас дела — я проспал всё, что только можно, и придётся нагонять, — сказал Родольфус. — Но я бы расспросил тебя об Азкабане — если ты не против.

— Против, — резковато возразил Мальсибер — и тут же улыбнулся мягко: — Знаешь, я действительно пойду. Доброй ночи.

— Что угодно господину директору? — вежливо спросил Родольфус, входя в заднюю комнату «Кабаньей головы».

— Ляг, пожалуйста, — попросил Дамблдор, кивая вместо приветствия и указывая ему на довольно странно смотрящуюся здесь обтянутую тканью в мелкий голубой цветочек кушетку. — Я хотел бы осмотреть тебя, — он сделал приглашающий жест, и Лестрейндж подчинился — и следующие четверть часа Дамблдор тщательнейше изучал его, рисуя на нём палочкой неопознаваемые Родольфусом знаки. А потом сказал полуутвердительно: — Кровь свою ты мне не дашь?

— Не дам, — кивнул Родольфус.

— У меня было много возможностей её получить, — мягко напомнил Дамблдор, чуть качая головой.

— Было, — подтвердил Родольфус. — И я даже не могу знать в точности, воспользовались ли вы ей. Но добровольно я вам кровь не дам.

— Я могу понять твои опасения, — сказал Дамблдор. — Но чтобы в полной мере оценить степень нанесённого вреда, нужна кровь. Я прошу тебя — позволь помочь, — попросил он — и Родольфус сдался. Интересно, почему старик вдруг так заботится о нём? Ответ был, в общем, прост: видимо, пока что Лестрейнджи полезнее ему живыми. Оба.

Родольфус молча задрал рукав, и Дамблдор, довольно кивнув в ответ, поднял с пола саквояж. Вытащив оттуда несколько флаконов и пробирок, он подвесил их в ряд над столом, а затем, взяв в руки длинную иглу, взял колбу и коснулся палочкой руки Родольфуса — вены вздулись, и игла вошла в одну из них, на локтевом сгибе, легко и точно. Потекла тёмная кровь — набрав едва половину унции, старик убрал иглу и, залечив прокол, принялся колдовать над колбой, капая в неё из разных ёмкостей. Когда он закончил, жидкость в ней выглядела совершенно так же и казалась разве что намного жиже, чем в начале.

— Хорошо быть холоднокровным, — непонятно пошутил он.

— Простите? — вскинул брови Родольфус, и старик, к его удивлению, пояснил вполне охотно:

— Темперамент. Иногда он может спасти жизнь… или разум. Если я не ошибаюсь, — продолжал он почти весело, — с тобой кто-то поработал. Блестящая работа.

— Вы считаете, я был у целителя? — с вежливым недоумением осведомился Лестрейндж.

— Убеждён, что нет, — неясная весёлость Дамблдора раздражала и тревожила Родольфуса, и он спросил резче, чем намеревался:

— И каков вердикт?

— Полагаю, что ты выживешь, — в его глазах, если Родольфус верно рассмотрел, была если и не радость, то, по крайней мере, облегчение. — Всё на то указывает — но я попросил бы рассказать мне, что с тобой происходило всё то время, что мы не виделись.

Что ж, вопрос был справедлив и, в общем-то, уместен — и Родольфус дал ответ, опустив лишь, как и кто разбудил его после кошмара. Почему он не назвал Мальсибера, он и сам, пожалуй, не знал толком, но желания делиться с Дамблдором этой информацией у него абсолютно не было — а тот не стал задавать вопросов.

— Опиши мне свою боль, — попросил он вместо этого.

— Меня словно резали ножами, — сказал Лестрейндж. — Очень острыми и очень холодными. До сих пор я полагал, что ничего больнее круциатуса не существует — признаю теперь, что ошибался.

— Долго это продолжалось? — вот теперь Дамблдор казался строгим и сосредоточенным.

— Не могу сказать, — он едва погасил досаду в голосе. Как он не сообразил спросить у брата? Ему самому казалось, что прошла вечность — но он помнил, что освещение не изменилось. Значит, времени прошло не так и много — но большего сказать бы он не мог. Очень глупо.

— Как задолго до этого приступа ты ел? — продолжал расспрашивать его Дамблдор.

— Ел… — Лестрейндж задумался. Они позавтракали, затем долго говорили с Рабастаном… сколько? Час? Пожалуй… может, больше. А потом пошли гулять… да, похоже, так. — Часа полтора-два, полагаю. Полагаете, это связано?

— Может быть, — с сомнением протянул Дамблдор. — Слишком долго… но мы это проверим, — решил он. — Ты обедал в восемь, верно? Значит…

— Я не ел, — возразил Лестрейндж. — Менее всего я склонен ставить над собой эксперименты на глазах у Лорда.

— Разумно, — кивнул Дамблдор. — Но проверить нужно. Полагаю, Аберфорд нам чем-нибудь поможет, — он поднялся и, одним взмахом палочки убрав всё, кроме колбы с кровью, в саквояж, вышел.

Есть в такой дыре? Рабастан бы ни за что не взял здесь в рот ни куска, но Родольфус в принципе куда спокойней относился и к грязи, и к еде, а уж после маггловского бара ему ли было возмущаться?

Воспоминание о «Драконьем луке» оказалось неожиданно болезненным, напомнив разом и об отношении к ним всем Тёмного Лорда, и о собственной ошибке, которая этим утром вполне могла стоить ему если и не жизни, то рассудка. Что бы было, если бы Мальсибер оказался чуть нормальнее и отказался помогать тому, кто в прошлый раз обернул его помощь против помогающего? Почему он, кстати, вообще согласился?

Дамблдор вернулся с сэндвичем, в начинке которого угадывались сыр и огурцы, и Родольфус, оценив его выбор (хлеб испортить сложно, сыр — тем более, ну и наименее возможно что-то сделать с свежим огурцом), молча откусил кусок — и, едва проглотив его, понял вдруг, что голоден. В самом деле: ел он поздним утром, ещё до полудня, а теперь стрелка на часах пусть и не слишком быстро, но приближалась к одиннадцати, и вовсе не утра. Наколдовав стакан и наполнив его водой из палочки, он запил еду и посмотрел на Дамблдора вопросительно:

— Вы хотите ждать два часа?

— Ты спешишь? — поинтересовался Дамблдор.

— Да нет, — пожал плечами Родольфус. — Можем подождать.

— А пока мы тут сидим, — сказал Дамблдор, доставая что-то из кармана, — поговорим о том, что ты будешь искать дальше. Мне нужна вот эта вещь, — сказал он, кладя на стол медальон на длинной золотой цепочке. Тот самый медальон — Родольфус опознал его мгновенно, и лишь его умение владеть собой позволило ему не показать абсолютно неуместное сейчас удивление. Хотя, впрочем…

— Замечательная трансфигурция, — сказал Лестрейндж, поднимая вещицу в воздух палочкой. — Никогда бы не подумал, что он не настоящий.

— Это не трансфигурация, а копия, — сказал Дамблдор, внимательно на него глядя. — Мне же нужен оригинал.

— Подскажите, где его искать, — попросил Родольфус и уточнил: — Его можно в руки взять?

— Можно, — кивнул Дамблдор. — Увы — если бы я знал, где он может быть, я бы дал тебе другое поручение. Некоторое время он хранился в доме Блэков — но потом, по-видимому, был утрачен. Как, когда — не представляю… есть шанс, что не так давно он мог быть в Лютном.

— Ну, дом Блэков мне не обыскать, — хмыкнул Лестрейндж. — Впрочем, если я не ошибаюсь, у вас доступ туда есть, — заметил он, внимательно разглядывая медальон. Дамблдор смолчал, и Родольфус спросил: — Я могу его забрать?

— Я бы не советовал, — странновато ответил Дамблдор.

— Почему? — не дождавшись продолжения, спросил Родольфус.

— У меня есть некоторые основания полагать, что твой хозяин будет крайне недоволен, обнаружив сей предмет у тебя, — очень мирно сказал Дамблдор. — Я не стал бы рисковать.

— Воля ваша, — Лестрейндж вернул медальон.

Они замолчали — и, поскольку, очевидно, оба были в этом мастерами, тишина, повисшая в комнате, была мирной и спокойной. Первым её нарушил Дамблдор:

— Ты сказал, что Тёмный Лорд, — в глазах Лестрейнджа мелькнуло удивление при этом имени, но комментировать он, разумеется, ничего не стал, — это худшее, что могло случиться с Англией. Но не объяснил, почему считаешь так. Нынче время есть — я бы тебя выслушал, если пожелаешь объяснить.

— Две причины, — поразмыслив, всё-таки сказал Родольфус. — Первая: идея с возможностью украсть магию и вторая — сколько волшебников уже погибло в этой войне? Сколько старых семей прекратили своё существование?

— Из священных двадцати восьми не так уж много, — сказал Дамблдор, снова пристально его разглядывая. Что ж — смотри… ничего ты не увидишь — может быть, в прямой дуэли я проиграл бы, но вот так, вприглядку, у тебя шансов нет. Я не Рабастан.

— Нас вообще немного, — сухо возразил Родольфус. — Гонтов, Блэков, Краучей, Розье и Прюэттов уже нет — это пятеро, — начал он перечислять, считая на пальцах. — У нас с братом нет детей — нет их и у Яксли, у обоих Кэрроу, у Трэверса и Эйвери, и вряд ли будут, если война не закончится. Ещё пять. У Малфоев и Лонгботтомов один сын, у Абботов — единственная дочь, как, впрочем, и у Паркинсонов… кто останется? Десяти семей уже, считайте, нет — и только окончание войны даст шанс хотя бы некоторым из них выжить. Это больше трети!

— Ты ведь понимаешь, — помолчав, проговорил Дамблдор, — что, если война закончится так, как того хотел бы я, этот шанс для большинства из названных тобой людей будет весьма призрачным?

— Эту бойню следует остановить, — отрезал Родольфус. — И да — я, действительно, надеюсь выторговать что-нибудь для себя с братом, — сказал он, открыто, наконец, поглядев в глаза директору — но увидев только вновь бликующие стёклышки очков.

— Ты назвал Лонгботтомов, — Дамблдор вновь сделал паузу. — Ты счёл это уместным?

— Да, я виноват, — поморщился Родольфус. — Но ребёнок жив — и…

— И это твоя заслуга?

Дамблдор спросил это вполне спокойно, но у Родольфуса от этих слов встали дыбом волоски на затылке, а по позвоночнику пополз холодный пот, и заранее им заготовленный ответ так и не слетел с его губ.

Они снова замолчали, но на сей раз тишина была тяжёлой и невероятно неуютной.

— В некотором смысле, да, — сказал, наконец, Лестрейндж.

— В некотором смысле? — негромко переспросил Дамблдор.

— Я прекрасно понимал, что лучший способ выбить правду из Лонгботтомов — это похитить их ребёнка, — начал Лестрейндж. — Но я также понимал, что любой из них, кто попадёт в руки к Беллатрикс — покойник. Но я не желал прекращать их род — и потому не стал доводить до неё эту мысль, а сама она об этом не подумала.

— Ты ставишь это себе в заслугу? — голос Дамблдора был холоден и ровен. Как клинок. Один из тех, что не так давно терзали его внутренности…

То ли время подошло, то ли вспоминать о них не стоило, но Лестрейндж вдруг почувствовал, как внутри него рождается клинок — сперва один, а затем второй, и третий… Боль, резкая и острая, пронзила его внутренности, и Родольфус, захрипев, сложился пополам на стуле, а затем и соскользнул на пол, отчаянно и бессмысленно пытаясь сдержать крик.

Дамблдор уже был рядом — и когда он одним заклятьем вынудил Лестрейнджа разогнуться, тот потерял силы сдерживаться и то ли закричал, то ли взвыл. Дамблдор вздохнул чуть глубже, чем обычно, и сильней сжал губы — и продолжил водить палочкой и второй, свободной рукой по животу Родольфуса, а затем вдруг, поймав его взгляд, прошептал несколько слов — и Родольфус замолчал.

Боль опять пропала, как и не было.

— Можешь есть спокойно, — сказал Дамблдор, с неожиданной заботой помогая Лестрейнджу встать — Родольфус медленно и осторожно поднялся на ноги, опираясь на его сухую и вовсе не по-стариковски крепкую руку, и тут же сел на стул. — Эта боль не там, — указал он пальцем на его живот. — Она здесь, — он постучал согнутым указательным пальцем себя по лбу. — Зелье действовало на сознание — и, в некотором роде, продолжает. Общий же токсический эффект у него не слишком силен, и мне почти удалось его нивелировал. Пару дней ещё придётся пить те зелья — я пришлю ещё, когда закончатся — и, я полагаю, ты вполне поправишься.

— Я признателен, — Родольфус вынул из кармана платок и обтёр мокрое от холодного пота лицо. — Вы сказали, эта боль имеет не физическую природу, а умственную. Но ведь что-то же её вызывает. Что именно?

— О чём ты подумал перед тем, как это случилось? — ответил вопросом на вопрос Дамблдор.

Родольфус задумался. Потом сказал:

— В этот раз я подумал, что ваш голос похож на клинок — как те, что будто резали меня недавно. Но в тот, первый раз ничего такого не было. Мы с братом разговаривали о совершенно отвлечённых вещах — никаких клинков там близко не было.

— А о чём вы говорили? — спросил Дамблдор.

— О животном мире Дувра, — любезно отозвался Лестрейндж — и увидел в ответ откровенно ироничный взгляд.

— Полагаю, это действует следующим образом, — сказал Дамблдор. — В первый раз боль была вполне физической — и, возможно, в самом деле связанной с едой или, может быть, нагрузкой, или неловким движением — это не так важно. Ты её запомнил — и теперь ты будешь вспоминать её, и, вспомнив, чувствовать.

— Значит, если я не стану о ней думать…

— Попробуй, — откровенно усмехнулся Дамблдор — и кивнул: — Полагаю, это единственный способ. Я подумаю, что можно ещё сделать — но пока решения не вижу.

— Буду вам признателен, — сказал Родольфус.

Сейчас его куда больше занимал вопрос, как он будет добираться до дома. У него даже портала с собой не было! Надо было подстраховаться и открыть камин — но подумал он об этом только что.

— Выпей, — Дамблдор протянул ему флакон с прозрачной синеватой жидкостью. — Спешки в поисках особой нет, — добавил он. — Полагаю, тебе нужно отдохнуть и восстановить силы — а потом начнёшь.

— Я тронут, — Лестрейндж выпил зелье залпом и, узнав слегка солоноватый вкус, спросил: — Что это?

— Оно придаст сил — не очень надолго, но достаточно, чтобы ты добрался до дома, — ответил Дамблдор, вставая. — Доброй ночи — и, уверен, мы ещё не раз увидимся.

Небо было ярко-синим — Гвеннит жила здесь уже две недели, но никак не могла привыкнуть к этой синеве. Сейчас она стояла, запрокинув голову, на берегу озера, и смотрела в небо. Близилась зима, и деревья уже потеряли свои листья — и всё равно здесь было удивительно красиво.

Она вспоминала, как спускалась по трапу самолёта в Торонто — и как долго после этого бродила по городу, показавшемуся ей огромным и странным, с его огромными, выше деревьев, домами и почему-то каждый раз оказывающимися неожиданными посреди них парками. День был ясным и холодным — и она, замёрзнув, долго сидела в каком-то маггловском кафе за чашкой чая и думала, думала, думала…

Отданное Скабиором письмо она прочла ещё после прохождения паспортного контроля и таможни — и проплакала над ним до взлёта. Впрочем, тот её отвлёк — и Гвеннит, сидя у иллюминатора в мягком и удобном кресле первого класса, смотрела на быстро удаляющуюся землю и клялась себе, что обязательно сюда вернётся. Но ей было лишь шестнадцать, и любопытство быстро смягчило её искреннюю печаль — и вскоре после взлёта она открыла свою сумочку, чтобы посмотреть те книги о Канаде, что вручили ей перед отлётом Скабиор и Мальсибер. Но наткнулась она первым делом на полученный последним кошелёк — толстый кожаный мешочек, на который, как она подозревала, тоже было наложено заклятье расширения пространства. Десять тысяч галеонов… она даже вообразить себе не могла такие деньги. Доставать их здесь, среди магглов, было глупо и неосторожно — но ведь кресло рядом пустовало, а с других рядов её было не видно… так что, после некоторых колебаний, она всё-таки его открыла — и обнаружила лежащий наверху ещё один кошелёк, маггловский (она видела подобные у Скабиора)… и письмо.

«Дорогая мисс Уитби! — потянулись написанные мелким, быстрым и вполне понятным почерком строчки. — Я позволил себе смелость добавить к оговорённой сумме три тысячи маггловских канадских долларов — вам ведь нужно будет как-то добираться из аэропорта до волшебного квартала, да и Мерлин знает, как вы там устроитесь — и ещё тысячу, но в золотом песке, принятом к расчётам в Новом Свете наравне с галеонами. Обещайте мне потратить эти деньги с удовольствием — и купить себе самую прекрасную сову, которую найдёте. Будьте счастливы и никогда и никому не вручайте свою жизнь и свою судьбу. Надеюсь, что те мелочи, которыми я разрешил себе разбавить книги и скучные хозяйственные вещи, вызовут у вас улыбку.

Всегда ваш

О. М.»

Что за мелочи? Три тысячи маггловских долларов — это много или мало? И ещё целая тысяча золотом! Вопросы роились в её голове, не давай толком сосредоточиться на каком-нибудь одном. Она… она просто невероятно богата! И, значит, может что-нибудь потратить просто на себя — немного, разумеется. Ведь чем больше она сохранит — тем больше денег им с её отцом останется потом, и они смогут купить любой дом, который им захочется, и просто жить в нём, и… Но сейчас об этом думать рано — сейчас она может просто посмотреть, что же там ещё? О каких таких мелочах он говорит?

Искать что-то в сумке с чарами расширения — та ещё задача. Хорошо хоть у неё всё было аккуратно сложено — но то у неё. Кто знает, как Мальсибер собирал свою? Гвеннит вытащила полученную от него сумочку, внешне очень напоминающую ту, что дамы носят к элегантным шёлковым платьям, и, открыв её, прямо сверху обнаружила небольшую серебряную шкатулку — и, достав её, залюбовалась чеканкой, изображающей двух плывущих среди камышей лебедей. Ещё раз оглядевшись по сторонам и поняв, что никому не интересна: женщина в соседнем ряду спала, а больше никто видеть Гвеннит не мог, она отрыла крышку — и восхищённо ахнула.

Внутри были украшения. Немного, но какие! Гарнитур из серёг, подвески и кольца в виде незабудок, лепестки которых были сделаны из голубых топазов — Гвеннит не удержалась и, надев кольцо на палец, некоторое время любовалась им. Ещё одно кольцо с серёжками — серебряные с хрусталём, вырезанным в виде розы. Серебряная же брошь в виде ветки вербы, украшенная мелкими жемчужинами. Подвеска на тонкой золотой цепочке в виде маленькой, но невероятно точно сделанной эмалевой совы. А на самом дне шкатулке лежала длинная золотая цепочка сложного плетения, будто бы составленная из переплетающихся в виде узлов и петель колечек. То, что нужно! Гвеннит вытащила её и немедленно повесила на неё два болтающихся на её тонких пальцах кольца — и ей было всё равно, что старинное и золотое очень странно смотрелось рядом с тем, что изображало вытянутый рогатый череп.

— Гвеннит, дорогая, ты заснула?

Она вздрогнула — воспоминания рассеялись, и Гвеннит, обернувшись, улыбнулась и пошла навстречу стоящей на пригорке высокой пожилой женщине с тёмным лицом и раскосыми глазами, чьи прямые чёрные волосы были заплетены в длинную косу.

— Я задумалась, прости, — сказала девушка, поднявшись к ней. — Такой день чудесный.

— Понимаю, — кивнула та — и, махнув рукой, велела ей идти следом.

В день прилёта в Торонто Гвеннит добралась до волшебного квартала только к вечеру, так что в Министерство Магии пришла лишь на другой день. Она не собиралась прятаться, и хотела сделать всё официально — хоть и понимала, что, признавшись в оборотничестве, окажется не в лучшем положении. Но всё оказалось совершенно не так, как ей представлялось.

Министерство Магии оказалось расположено в одном из тех самых высоких домов почти в самом центре Торонто. Большой холл был полон воздуха и света, а почти в самом его центре росло огромное кленовое дерево, половина листьев которого была зелена, а вторая же играла всеми оттенками осени, от багряного до светло-жёлтого. Гвеннит, следуя большим светящимся стрелкам на полу, ведущим от самого входа, подошла поближе — ярко-жёлтый лист сорвался с ветки и упал прямо в её руки, и она увидела на нём надпись: «Гость».

Дежурный — молодой волшебник в нарядной ярко-голубой мантии — выслушал её и, коснувшись листа в её руках кончиком палочки, после чего тот стал ярко-зелёным, подробно и на удивление вежливо объяснил ей, как найти Отдел Оборотней. Ей понравилось название — никаких тебе «существ» и «регистрации», и она, воодушевлённая любезным приёмом, побежала по широкой мраморной лестнице, решительно проигнорировав лифт. Бежать, правда, пришлось высоко — на одиннадцатый этаж — так что ближе к концу она совсем выдохлась и по длинному коридору шла медленно, а перед нужной дверью очень пожалела, что не прихватила с собой зеркало. Пригладив ладонями растрепавшиеся, хоть и заплетённые в привычные две косы, волосы, она постояла, успокаиваясь — и волнуясь с каждой секундой всё сильнее — а потом постучала.

И вошла.

Комната как комната: три стола, за двумя — волшебницы, за одним — волшебник, все на вид приятные и все… о да — она была абсолютно уверена — оборотни.

— Доброе утро, мисс, — поприветствовала её женщина лет сорока с коротко остриженными тёмными волосами и пронзительно-голубыми глазами, сидевшая ближе к окну. — Проходите, пожалуйста. Вы у нас недавно?

— Я вчера приехала, — кивнула Гвеннит, подходя к ней. — Как вы узнали?

— У вас лист зелёный, — улыбнулась та. — Значит, вы даже не натурализованы. Хотите пройти процедуру?

— Я хочу, да, — кивнула она. — Это сложно?

— Требует некоторого времени — но вы оборотень, и вам будет проще, — женщина встала и протянула Гвеннит руку. — Хлоя Рой — начальник Отдела Оборотней.

— Гвеннит Уитби, — рука у женщины оказалась крепкой, тёплой и сухой.

— Садитесь — и рассказывайте, что вас привело в Канаду и почему вам хочется остаться здесь.

— Я из Англии, — начала Гвеннит хорошо продуманную Скабиором историю. — У нас там война…

Она говорила долго — Рой слушала её, сочувственно кивая, а когда она закончила, очень тепло проговорила:

— Как ужасно. Да, конечно, возвращаться вам нельзя… обычно процедура натурализации занимает около месяца, но в вашем случае, я полагаю, получится её ускорить. У вас есть в Канаде родственники или знакомые?

— Нет, — качнула головой Гвеннит.

— Почему же вы приехали сюда?

— У меня вообще нет никого за пределами Британии, — вполне честно сказала Гвеннит. — Когда я думала, куда бежать, я читала разные законы… законы разных стран, — поправилась она. — Я ведь оборотень — и мне не хотелось оказаться в ещё худшем положении, чем на родине. А здесь…

-Да, наши законы могут показаться много мягче, — понимающе кивнула Рой.

— Показаться? — сердце Гвеннит ухнуло куда-то вниз. Они ошиблись? Если так — куда она попала и что будет с ней?

— Мы считаем их более справедливыми, чем во многих других странах, — успокаивающе проговорила Рой. — В сущности, они просты: пока мы выглядим как люди, мы считаемся людьми, и законы к нам применяются человеческие — но когда мы звери, то считаемся животными. Следовательно, любой может совершенно безнаказанно убить нас — и не имеет никакого значения, выпили вы аконитовое зелье или нет. Исключением является территория специальных поселений — куда во время полнолуния и два следующих дня людям, кроме постоянно проживающих там и ещё… кое-кого, входить запрещено, — а также и территории вашего собственного дома и участка. В последнем случае обязательны наложенные по периметру последнего заграждающие чары — в обязательном порядке их накладывает наш специалист.

— У меня нет дома, — сказала Гвеннит. — Значит, я должна жить в специальных поселениях? — с горечью спросила она.

— Вовсе нет, — возразила Рой. — Там имеются специальные гостиницы для тех, кто живёт в других местах, но предпочитает проводить полнолуние вне дома. Не все любят аконитовое, — она улыбнулась. — На две ночи и два дня гостиницы бесплатны — и должна предупредить, что условия там крайне скромные. Время ещё есть — к следующему полнолунию вы получите портал, который перенесёт вас в одно из таких мест накануне вечером. Большинство из них — почти все — находятся на островах среди озёр, — она улыбнулась. — Здесь нам повезло: озёр в Канаде множество, а островов — ещё больше.

— Спасибо, — Гвеннит улыбнулась с явным облегчением.

— Вы уже нашли себе временное жильё? — заботливо поинтересовалась Рой — и, услышав ответ Гвеннит, поморщилась: — Дорогая и при этом безнадёжная дыра. Если вы хотите пока остаться здесь, в Торонто — что мне представляется вполне разумным — я могу вам порекомендовать маленькую гостиницу. Для своих там скидки, — она подмигнула девушке.

— Мне нужна работа, — сказала Гвеннит решительно. — Мне всего шестнадцать, но в Британии в этом возрасте вполне можно работать — правда, — её голос задрожал, — я недоучилась и не сдала СОВ…

— У нас здесь свои экзамены — и вы сможете сдать их летом, или когда подготовитесь, — сказала Рой. — Впрочем, право на работу вы получите сразу после натурализации. По моему опыту, реально отсутствие сертификата об экзаменах может помешать вам устроиться только в министерство или госпитали.

— Госпитали? — удивилась Гвеннит. — Он здесь не один?

— Три, — ответила Рой. — Святого Камилла, Венсана или Христины.

— Целых три? — ещё больше удивилась Гвеннит. — У нас только один…

— Канада немного больше Англии, — улыбнулась Рой. — Да — их три, и они немного различаются по своей специализации… вас интересует медицина? — спросила она с любопытством.

— Я не знаю, — растерялась Гвеннит. — Я всего четыре курса проучилась… даже и не до конца. Я не думала…

— Подумайте, — сказала Рой. — Оборотней охотно берут в целители — так же, как и в аврорат и в кавалерию. Мы умеем чувствовать то, что недоступно людям, — она улыбнулась Гвеннит одобряюще и спросила: — Так вам нужен адрес той гостиницы?

…Хлоя Рой взяла Гвеннит под своё покровительство — и уже через две недели та сидела перед комиссией по натурализации, отвечая на их бесконечные вопросы и смотря на то, как изучают её палочку. И радуясь, что так и не научилась воевать — даже толком ни одно боевое заклятье не освоила. Были режущие — но мало ли, что можно ими делать? Были сногсшибатели — но ведь Ступефай учат даже в школе! О чём её только не расспрашивали! А когда она решила, что допрос, наконец, закончился, перед ней возник стакан с водой — и председатель комиссии, высокий импозантный господин лет семидесяти с густыми, начинающими седеть волосами, спросил:

— Мисс Уитби, вы согласны на испытание веритасерумом?

Гвеннит запаниковала. Почему нигде об этом не писали? Почему её никто не предупредил? Она бросила испуганный и упрекающий взгляд на мадам Рой, но та лишь успокаивающе ей улыбнулась. Знала бы она!..

— А что будет, если я откажусь? — спросила Гвеннит, стиснув пальцами жёсткие подлокотники своего кресла.

— Вы в своём праве, — сказал председатель. — Мы рассмотрим ваше дело с учётом этого отказа — и вынесем вердикт.

— Вы мне откажете? Да? — её голос задрожал, но председатель просто повторил:

— Мы рассмотрим ваше дело, мисс Уитби. Ответьте нам, пожалуйста, соглашаетесь ли вы на испытание?

Ей ведь так и так откажут… Гвеннит зажмурилась — и кивнула, сама не зная, почему. А потом взяла стакан и выпила. Ничего особенного — вода как вода…

И всё началось сначала. Семья, детство… школа… Обращение. До сих пор всё было честно, и она не волновалась — как и то, что её выгнали из школы… верней, не так. Она попросту не стала туда возвращаться — для чего? Все же знают, что оборотней там не учат. Родители были с этим полностью согласны и тоже даже не предприняли попытку написать директору, и она осталась дома. Но теперь её боялись, а на полнолуния даже при приёме аконитового запирали в установленную в подвал клетку. И она сбежала — от их взглядов, от их слёз, от собственного одиночества…

И попала в Стаю.

Говоря об этом, Гвеннит, уже не стесняясь, плакала — потому что понимала, что их план не удался, что теперь её наверняка просто выдворят из страны… куда-то — но куда? Она не могла вернуться — просто не могла! Зачем, зачем, зачем она пошла в это министерство? Можно было же просто тихо снять какую-нибудь комнату, например, у магглов, и тихонько жить, дожидаясь окончания войны. Почему она не сделала так? Зачем было всё это устраивать? У неё ведь были маггловские документы! Она дождалась бы — и вернулась бы домой, к своему настоящему, хоть и названному, отцу, и всё было бы как прежде, только лучше…

Она не заметила, когда начала говорить всё это вслух — а когда вдруг осознала это, замолчала в ужасе и, зажав себе рот, разрыдалась, глядя через пелену слёз на суровые и строгие лица перед собой. Они больше ей не улыбались — никто из них — а в руках у них, у всех, были палочки.

— Предлагаю проголосовать, — сказал председатель, поднимая свою палочку вверх. — Кто считает, что прошение мисс Уитби о натурализации следует удовлетворить?

Первой свою палочку подняла Хлоя Рой — и на её кончике зажегся огонёк. Такой же загорелся и на палочке её соседа, и его соседки, и её… Гвеннит в панике смотрела, как вспыхивают всё новые и новые огоньки — и когда последний загорелся на конце палочки председателя, сжала подлокотники с такой силой, что её ногти посинели. Только бы они её отпустили! Что, если её сейчас арестуют и вернут в Англию? И отдадут министерству? Что, если… Она не знала, можно ли её наказать за отъезд — а вдруг да, и её посадят в Азкабан? И она умрёт там, и…

— Поздравляю вас, мисс Уитби, — услышала она сквозь собственные всхлипывания. — До тех пор, пока вам не исполнится семнадцать, вы останетесь под присмотром Отдела Оборотней — мадам Рой подыщет вам опекуна. Но я должен предупредить вас, что данное наблюдение будет, в определённой степени, формальным, и ваша жизнь — совершенно в ваших руках. Заберите вашу палочку, пожалуйста — и мадам Рой поможет вам закончить с формальностями.

— Вы меня берёте? — глупо спросила Гвеннит, отчаянно смаргивая слёзы и стирая их дрожащими руками.

— Мы даём согласие на вашу натурализацию, — слегка улыбнулся председатель. — Вы прошли через тяжёлые испытания — мы считаем, что законы вашей страны и общая внутренняя ситуация позволяют вам просить здесь убежища. Я не скрою — первый год за вами будут пристально наблюдать и не станут делать никаких скидок на ваш возраст. Вы подпишете контракт — и не один — и, в случае нарушения, вам придётся навсегда покинуть Канаду, и вернуться вы не сможете даже в качестве туриста.

— Я не буду, — недоверчиво и счастливо помотала Гвеннит головой, вставая и на слабых ещё ногах подходя к протягивающему ей её палочку председателю. — Спасибо, — она стиснула её рукоять и прижала к груди. — Спасибо вам — правда, я…

— Я надеюсь, мы не пожалеем о своём решении, — сказал тот, вставая. Остальные тоже стали собираться — поднялся шум, музыкой звучащий в ушах Гвеннит — она так обрадовалась, что даже не заметила, как к ней подошла Рой, и поэтому чуть вздрогнула, услышав:

— Поздравляю, дорогая. Жаль, что вы мне сразу всё не рассказали — я не представляла даже, что вам пришлось пережить.

— Но ведь всё закончилось, — радостно сказала Гвеннит, так всё и держа у груди палочку. — Я боялась говорить — думала, что после всего этого меня не пустят.

— Что вы, — Рой глядела так сочувственно, что Гвеннит стало неловко. — Если бы вы сразу мне всё рассказали, мы бы собрались быстрее. Но идёмте — вам сегодня придётся прочитать и подписать немало бумаг.

— Мне всё запретят? — улыбнулась Гвеннит.

— Что вы — нет, конечно, — тоже улыбнулась Рой. — Вам запрещено в первый год пребывания устраиваться на работу в министерство без специального разрешения — и любое ваше преступление, даже незначительное, приведёт к немедленной экстрадиции. В остальном же — никаких ограничений. Вы приехали сюда одна — и ваша самостоятельная натурализация означает, в сущности, признание вас взрослой. Так что будете спокойно жить… но сказать вам, что я думаю? Мне кажется, вам нужно доучиться — и вы знаете, — она взяла Гвеннит под руку и повела к выходу из зала, где проходило заседание, — у меня есть для вас отличное предложение. Одна из самых крупных общин согласилась вас принять — и у них есть небольшая школа. Видите ли, ведь у нас здесь нет единой крупной — многие наши дети учатся в Илвермони или Салеме, но некоторые предпочитают маленькие канадские школы. Учат там, возможно, и не так прекрасно — зато каждая из них чем-нибудь да уникальна. Так вот, — продолжила она, — в этой общине есть школа, в которой учатся, большей частью, оборотни.

— Большей частью? — недоверчиво переспросила Гвеннит. — То есть там и люди есть?

— Есть, конечно, — Рой ответила так гордо, словно это была её личная заслуга. — Эта школа имеет две специализации: там готовят на целителей, кавалеров и авроров.

— Кавалеров? — это слово напомнило Гвеннит старинные сказки и почему-то рассмешило. — Для балов?

— Кавалеры — это всадники, — засмеялась Рой. — Французское слово. Это… я не знаю, как у вас они называются — те, кто не авроры, а кто занимается делами попроще. Ведь авроров мало — а…

— У нас тоже есть такие, — кивнула Гвеннит. — Отряды ДМП… а почему они всадники?

— Потому что много летают на мётлах — у нас ведь страна большая, и даже камины есть далеко не везде, а в незнакомое место не аппарируешь. В старину так называли тех, кто исполнял обязанности авроров, когда тех ещё вовсе не было — ну и прижилось название. Их гораздо больше, чем авроров — а кое-где последние вообще не имеют права работать без них.

— Как так? — очень удивилась Гвеннит. — Почему?

— Некоторые провинции по-прежнему предпочитают пользоваться лишь услугами кавалеров, — пояснила Рой, — или, как их называют в некоторых местах, райдеров. Аврорат привлекают только в крайних случаях. У нас не Британия — провинции весьма самостоятельны.

Да, она читала же об этом! Но забыла — а, на самом деле, и не поняла толком. Как это всё странно…

— Скажи мне, — уже в кабинете спросила Рой, — где бы ты хотела жить? До твоих семнадцати я должна знать твоё место жительства — обещаю, что не стану докучать, но порядок есть порядок.

— Я пока не знаю, — всё происходило с такой скоростью, что Гвеннит просто не успевала ни о чём подумать. — У меня есть деньги… не так много, — добавила она торопливо, — но я думаю, их хватит на небольшой дом. Я умею аппарировать, так что расстояние не важно — а вот чары…

— Дом, — задумчиво повторила Рой. — Я могу понять тебя — для нас важен дом, для каждого. Но это дело небыстрое — а жить где-то ты должна уже сейчас. Та гостиница, конечно, хороша — но там, всё же, дорого. Если хочешь, — предложила она, — можешь пока пожить в самой общине. За работу и еду — пару месяцев, я полагаю, это можно. А за это время мы тебе найдём что-нибудь… если хочешь, разумеется. Можешь поискать сама и остаться в той гостинице — или переехать ещё куда-нибудь.

— Нет, я… да, спасибо, я с радостью поживу в общине, — Гвеннит ухватилась за её предложение с радостью: она не привыкла жить одна, и за две прошедшие недели плакала от одиночества ночами и старалась меньше бывать в комнате в остальное время, изучая город. Потому что стоило ей вернуться в комнату и закрыть дверь, как на неё обрушивались воспоминания — и она всегда заканчивала одинаково: ложилась на кровать и, прижав к себе ношеную рубашку Скабиора, хранящую его запах, плакала, пока не засыпала. Впрочем, часто, возвратясь к себе, она садилась прежде писать письма — рассказывая своему названному отцу о том, что она увидела за день. Этих писем накопилась уже пачка — а она никак не отправляла их, не решаясь принести сюда, в гостиницу, сову, и боясь воспользоваться почтовой. Кто их знает — вдруг здесь кто-нибудь следит за ними, или читают письма?

Но теперь — теперь она заведёт себе сову! Самую прекрасную, как и написал Мальсибер. Она уже видела такую в магазине: огромный пёстрый филин, чёрно-белый, с изумительными «ушками» на голове, больше напоминающими рожки, и оранжево-жёлтыми глазами. Она так долго его разглядывала сквозь стекло витрины, что владелец магазина вышел к ней, и они разговорились. Так она узнала, что эта удивительная птица называется виргинский филин, стоит двадцать восемь галеонов («Редкая окраска, мисс — смотрите, какой чёткий и графический рисунок! И, заметьте, ни одного рыжего пёрышка — редкость, редкость!») и как раз обучен («Как и все совы этой породы, мисс. Эмигранты очень любят их — сильные и мощные создания! Отнесут ваше послание хоть в Японию!») полётам на другие континенты. С тех пор она каждый день приходила посмотреть на него, и владелец магазинчика дружелюбно кивал ей через стекло — но цену не снижал. Ну и ладно! Она ведь купит филина всего один раз — и не станет покупать себе, к примеру, то красивое пальто, ярко-красное, с клетчатой подкладкой, капюшоном и большими роговыми пуговицами, что манило её с другой витрины. Да, конечно, денег бы хватило и на то, и на другое, но Гвеннит ведь пообещала себе ничего зазря не тратить — тем более что обнаружила среди своих вещей, сложенных Мальсибером, подбитый серебристо-серым мехом плащ, а в собранной Скабиором сумке — меховую куртку и прелестные ботинки на меху. Они оба позаботились о ней — и от этой мысли она плакала, раскладывая в первый же свой вечер здесь всё, что привезла с собой. А ведь поначалу ей хотелось просто посмотреть — но она никак не ожидала, что увидит то, что обнаружила.

Скабиор… её отец собрал всё, что вообще могло понадобится ей — разве что палатку не вложил складную. Одеяло — при виде которого Гвеннит в первый раз и разрыдалась, потому что он отдал ей своё, целое, а её, собранное из кусочков, видимо, оставил для себя. Простыни и наволочки. Подушка… Гвеннит плакала над каждой вещью — и гладила, гладила каждую из них, и, прижав к себе, втягивала в себя ещё остававшийся на них запах леса, и костра, и мыла, которым их сама стирала в лагере… Ложка, вилка, нож — его любимый нож, с широким мощным лезвием, острым до того, что с равной лёгкостью резал и мягкий хлеб, и щепу для костра. Сковородка и кастрюля, чашка, две тарелки. Ножницы, иголки, нитки — он подумал обо всём, её названный отец. Как же это было тяжело и больно — видеть здесь всё это и знать, что он так далеко! Он собрал и всю её одежду — и добавил к ней ту куртку с башмаками, свитер, несколько рубашек и нарядный тёплый шарф. И книги — и отнюдь не только справочники о Канаде и по бытовым чарам. Нет — он отдал ей и те, что они читали вместе вечерами, и она узнала среди них и его самые любимые.

Но ведь невозможно столько плакать — и, в конце концов, слёзы закончились, и Гвеннит, сделав себе чаю в той самой чашке, умылась и открыла вторую сумку — от того, кого почти не знала, и кто никак не мог бы вызвать в ней горячие эмоции.

Но она ошиблась. С каждой новой вещью её удивление росло, постепенно превращаясь в нечто большее. На самом верху в сумочке лежала колдокамера, а затем и книги: тоже справочники, разные — и о той стране, куда она приехала, включая и полный сборник местных законов, а также книгу, подробнейше описывающую здешние растения и животных, и по бытовым чарам, и — отдельно — большая и красивая книга по рукоделию… А ещё там были «Канадские сказки и легенды» — с дивными подвижными гравюрами — и английские сказания. Это было трогательно, и вызвало её улыбку — а вот дальше начались вещи куда более неожиданные. Два комплекта белоснежного постельного белья её не слишком удивили — он ведь говорил о них, и она не возразила. К ним же прилагалось покрывало, вышитое ягодами и стрекозами, под которым обнаружилось три больших отреза бархата, голубого, травяно-зелёного и серебристо-белого, и три — полотна, нежно-жёлтого, терракотового и опять зелёного, но, скорей, фисташкового. А ещё отрез белейшего батиста.

Гвеннит в полной растерянности развернула голубой бархат — его было много, футов, может… она задумалась — тридцать? Может быть, немного меньше. Она могла… она много чего могла сделать с ним: сшить себе платье… много платьев, могла часть продать, могла сделать даже шторы — бархатные шторы, как она всегда мечтала! Голубые — в спальню и зелёные — в гостиную… как он догадался? Это тронуло её — до слёз, и она вдруг вспомнила их последний разговор и его негромкое «спасибо», сказанное в ответ на её обещание никогда его не забывать. Гвеннит торопливо вытащила колдографии, что он напечатал ей и Скабиору — но нет, там везде были только они, она с Кристианом. В самом деле, странно было бы ему давать ей и свой снимок тоже…

Внизу сумки обнаружился тот самый тёплый плащ, а на нём — корзинка для рукоделия, в которой нашлось всё, от иголок с ножницами до набора спиц и даже крючков для вязания, пялец, цветных ниток и нескольких клубков мягкой белой шерсти.

Но расплакаться Гвеннит заставила найденная на самом дне красивая жестяная коробка шоколадных конфет — и плюшевый игрушечный совёнок с красной ленточкой на шее. В точности как тот, что остался у неё дома. Она разревелась, как ребёнок — и, сев на пол, прижала к себе игрушку и вдруг поняла, что отчаянно скучает и по настоящим своим родителям, и по братьям, и по сёстрам… а ведь там война — и что, что теперь с ними? Вдруг их… они чистокровные, конечно — но совсем обычные. А ведь простых волшебников тоже убивали — просто так, нипочему.

Нет — она, определённо, не хотела больше жить одна в чужой гостинице. Она купит дом — маленький уютный домик, и днём будет работать и учиться, а вечерами — обустраивать его, а потом, возможно, Кристиан приедет к ней, или же она к нему вернётся, и тогда проведает родителей и расскажет им о том, как живут в Канаде оборотни — и, возможно, они будут меньше от неё шарахаться.

Так она и оказалась здесь — на одном из островов озера Нипигон, где располагалась крупная деревня оборотней. Остров был немаленьким — около восьми квадратных миль,⁽¹⁾ и деревня домов в сто, если не больше, занимала только небольшую его часть, оставляя лесу остальное. В этом-то лесу и был железными решётками и чарами отгорожен большой, в пару миль, участок с длинным приземистым зданием, которое все здесь называли просто «домом». Он был разгорожен изнутри на крохотные комнатки, куда, фактически, помещался лишь матрас с одеялом и подушкой — но зато в каждом из них была своя дверь с окном, ведущая наружу. Идеальное место, чтоб дождаться превращения — и потом поспать.

— Здесь мы превращаемся, — говорила ей индианка, которую все здесь называли просто Айей. — Сейчас есть несколько свободных комнат — каждая закрепляется за кем-то раз и навсегда. Можешь выбрать, — она открыла несколько дверей.

Гвеннит предпочла бы что-то с краю, но свободных комнат совсем по краям не было, и она взяла ту, что была одной из последних:

— Эта.

— Напиши здесь своё имя, — велела Айя — и добавила: — Кровью — чтоб остался запах. Аконитовое, — продолжала она, когда Гвеннит закончила, — не обязательно, но для тех, кто отказывается его пить, существует это, — она показала ей браслет. — Носится на щиколотке.

— Для чего он? — удивилась Гвеннит. — Здесь же всё закрыто — а на своих…

— Здесь, на острове, есть наши дети, — сурово сказала Айя. — Он парализует оборотня, если тот оказывается на расстоянии меньше десяти футов от любого человека. Всякое бывает, — добавила она. — Мы не любим рисковать.

— Здесь же есть решётка, — возразила Гвеннит. — И чары…

— Всякое бывает, — повторила Айя. — Когда ты утром обнаружишь, что перегрызла горло своему ребёнку, тебе будет всё равно, почему и как это случилось.

— Я буду пить аконитовое, — пообещала Гвеннит. — И браслет тоже носить могу …

— В этом нет нужды, — возразила Айя одобрительно. — Если у тебя нет денег, аконитовое ты можешь получать у нас бесплатно — до тех пор, пока живёшь здесь.

— Деньги есть, — почему-то мысль о такой подачке оказалась неприятной. — Не очень много, — добавила она, — но на зелье мне хватит.

— Ну тогда пойдём, я покажу тебе комнату, где ты будешь жить пока, — предложила Айя. — Филин будет жить с тобой — у нас нет совятни. Ты умеешь полоть грядки?

— У нас дома был огород, — кивнула Гвеннит.

— Значит, разместишься — и туда, — велела Айя — а Гвеннит в очередной раз утвердилась в мысли, что ей непременно нужен дом.

Свой собственный.

1) Около 20 кв. километров.

Вернуться к тексту

Первое письмо от Гвеннит Скабиор получил через две с половиной недели после её отъезда. Семнадцать дней, во время которых он прошёл от чувства тревоги к страху, затем — к нервному отчаянию, а потом и к острому и такому сильному разочарованию, какого не испытывал никогда прежде.

Она попросту забыла про него.

Эта девочка, что прожила с ним рядом около двух лет, забыла о его существовании, едва оказалась в чужой стране с большими деньгами. Нет, он понимал её — и это было ожидаемо — но всё же… Всё же в сердце у него была дыра — и что делать с той дырой, он не представлял. Потому что это было больно — а ещё он почему-то всё никак не мог разозлиться по-настоящему, так, чтоб ярость затопила его с головой, а потом, схлынув, вылечила. Или хотя бы начала лечить — но нет, ничего не выходило. Было просто больно, больно и тоскливо до того, что не хотелось жить. А ещё у него никак не выходило пожелать своей предавшей дочери чего-нибудь недоброго. Он не то что проклясть Гвеннит — даже просто обругать её не мог. Никак. Потому что, даже несмотря на предательство, не желал ей зла — и от этого бесился тоже.

Всё это лишало сил — это было странно, потому что, как правило, злость его подстёгивала… впрочем, злости-то как раз и не было, а та тоскливая пустота, что пришла вместо неё, была хуже сонных чар. Он, конечно же, себе поклялся никогда в жизни больше не приближаться ни к кому — и отдельно даже не глядеть в сторону любых несчастных. Нет уж, хватит — он и раньше знал, что любая близость порождает только боль, но теперь…

Ему даже пить не хотелось — потому что виски рождал сны, а во снах всё было как и прежде, и, проснувшись, вспоминать всё снова, раз за разом переживая предательство, было словно раздирать едва зажившую рану до крови. Дракклова Моргана, что же с ним такое? Он же даже близко влюблён не был — да и был бы, собственно, ну и что? С ним такое уже бывало прежде — и он знал, что должен был бы ощущать.

А чувствовал совсем другое.

Пёстрый чёрно-белый филин отыскал его под утро — Скабиор как раз проснулся после очередной попойки и, опустошив стакан с антипохмельным, ждал, пока оно сработает. И когда тошнота почти ушла, забрав с собой и головную боль, в его палатку влетела несколько взлохмаченная птица — и, усевшись прямо к нему на колени, громко ухнула.

— Чего надо? — буркнул Скабиор — а потом, увидев привязанный к его лапе свёрток, срезал его и развязал бечёвку. Свёрток мигом увеличился, развернулся — и Скабиор увидел стопку больших листов, исписанных хорошо знакомым ему почерком. В глаза бросились первые строки того, что лежал поверх: «Здравствуй, Крис! Прости, что отправляю всё это только сейчас — зато сразу много, видишь? Я писала тебе каждый вечер, как приехала, но не сразу сумела купить Кита⁽¹⁾…»

Кита.

Почему-то это оказалось последней каплей — глаза заволокло влагой, и Скабиор, громко и от души, наконец, выругавшись, рассмеялся.

— Дура! — счастливо проговорил он, вытирая неуместные совершенно слёзы, и с размаха швырнул письма на кровать. — Идиотка малолетняя! Нет, ну это ж надо быть такой кретинкой! Идиотка, — нежно повторил он — и взъерошил перья птицы. — Говоришь, ты Кит? — он вновь расхохотался. — Тёзки, значит? Говорю же — идиотка! Долго она думала, как тебя назвать, приятель?

Филин снова ухнул — и Скабиор, оглядевшись, виновато развёл руками: никакой еды у него здесь не было.

— Ты же ведь не улетишь? — спросил он, гладя явно вымотанную птицу по крыльям и споласкивая стакан из-под виски чистой водой из палочки. Наполнив его ей же, он поднёс его филину — и пока тот пил, держал его в руках. — Я отдам тебе ответ — а пока передохни, — Скабиор огляделся, но, поскольку здесь, в палатке, не было ничего, даже отдалённого похожего на насест, сказал, сделав широкий жест: — Устраивайся, где захочется — а я сейчас добуду тебе что-нибудь поесть. Кролик подойдёт, да? — спросил он, выходя из палатки прямо под холодный декабрьский дождь. — Вот и душ с утра — и очень кстати, — весело и бодро проговорил он — и отправился на кухню, где дежурные уже потихоньку начинали готовить завтрак.

Филину он принёс половину тушки кролика — и пока тот с удовольствием рвал её на части своим мощным клювом, удобно устроившись на столе, Скабиор читал. Пятнадцать писем! Она вправду писала каждый вечер — и помногу, целый большой лист. Его маленькая и смешная дочка, безалаберная дурочка! В её маленькую голову просто не пришло, что он волнуется — и что напридумывает себе всякого. Как ему вообще пришло такое в голову — предательство? Он же знает её лучше себя самого — да что на него вообще нашло? Придурок! Ты придурок, Кристиан Говард Винд — и совсем не заслужил такую дочь. Веритасерум. Вот подонки! И ведь нигде ни полслова про эту мордредову натурализацию! Знал бы он — да ни за что бы не подверг её такому ужасу! Правда, вышло здорово — но напоить бы их самих и порасспрашивать о личном. Сволочи! И какая она умница — нет, всё-таки права ты, святая Моргана, наделив её способностью рыдать по поводу и без. Даже этих тварей пробрало!

Под последним письмом Скабиор обнаружил две колдографии, снятых, видимо, на этом острове. На первой Гвеннит стояла спиной к огромному, до горизонта, озеру, и приветственно махала в камеру, на второй же была комната — скромная, но светлая, с кроватью, шкафом, маленьким комодом и столом, на котором гордо восседал уже знакомый Скабиору филин. Её комната. Ему стало и тепло, и радостно, и захотелось поделиться с кем-то этим всем — Гвеннит, озером и комнатой, и даже филином. Но ведь не к Грейбеку же идти с этим! Остальные же и вовсе просто не поймут, о ком речь… а хотя…

Ну а что. В конце концов, если быть честным, без него вообще бы всего этого не было — просто Гвеннит не было бы на этом свете, и уже давно. Он имеет право знать. И, кажется, его это обрадует…

Скабиор прекрасно помнил расположение окон Мальсибера — и добросить до них камушек было плёвым делом. Один, второй, третий… Наконец, окошко распахнулось, и оттуда выглянул сонный обитатель комнаты.

— Доброго утра! — крикнул ему Скабиор. Мальсибер махнул ему рукой, указывая на дверь дома — и исчез, и Скабиор неспешно направился к крыльцу. Едва он поднялся по ступеням, дверь открылась, и Мальсибер, от которого всё ещё пахло сном и тёплой комнатой, впустив его, спросил:

— Случилось что?

— Я подумал, вас обрадуют некоторые новости от некой дамы, — весело сказал Скабиор.

— Вы письмо от дочки получили? — Мальсибер прямо просиял.

— Я бы даже сказал, письма. Я вам даже прочитаю… кое-что — если пожелаете, — да в самом деле, почему бы нет? Этот человек сейчас был ему на удивление симпатичен — а ещё ему хотелось с кем-нибудь поговорить о дочери.

— Ну ещё бы! — Мальсибер больше не казался сонным. — Пойдёмте ко мне — я вас кофе угощу и завтраком, если пожелаете, а вы мне всё расскажете.

— Даже покажу, — сказал Скабиор интригующе.

Они поднялись по лестнице и, едва войдя в комнату, Мальсибер вызвал эльфа и на удивление любезно попросил того принести завтрак — на двоих. А потом спросил у Скабиора, делая неопределённый жест:

— Так что она пишет? И прошу — располагайтесь!

— Пишет, что вы подарили ей целую шкатулку с украшениями, — засмеялся Скабиор, садясь в кресло у жарко горящего камина. — И с деньгами намудрили.

— Там всё очень простое! — словно бы оправдываясь, сказал Мальсибер, опустив пассаж про деньги. — Ничего сверхценного — просто безделушки, которые, как мне показалось, могут порадовать молоденькую девушку.

— Ей понравилось, — сообщил Скабиор, — и она просила передать вам благодарность, и за них, и за остальное. И что она выполнила вашу просьбу и купила самого прекрасного филина на свете.

— Филина? — он заулыбался.

— Я вам даже покажу его, — Скабиор достал обе колдографии и протянул Мальсиберу. — Хотя сейчас его можно увидеть и вживую — он пока что отсыпается у меня в палатке.

— Можно? — он настолько искренне обрадовался, что Скабиор махнул рукой:

— Можно.

— Что она ещё пишет? — с нетерпением спросил Мальсибер — и Скабиор начал отвечать ему, подробно и с огромным удовольствием.

Эльф принёс им завтрак — и рассказа Скабиора хватило на всю трапезу. А когда они закончили, Мальсибер, одеваясь к выходу на улицу, чтобы посмотреть на птицу, вдруг сказал:

— А я всё вспоминаю ту экскурсию, что вы устроили мне в маггловский мир.

— Ну так это же недалеко, — подначил его Скабиор. — Сходили бы, раз вам так понравилось — или страшно без проводника?

— Скучно, а не страшно, — возразил Мальсибер. — Я там даже был потом, один — но не понял ничего и быстро заблудился. А вас на повтор не уговорить? — проговорил он просяще и с таким забавным выражением лица, что Скабиор, фыркнув, пожал плечами:

— Да почему нет — можно… да вот хоть сегодня. Если у вас время есть.

— Есть, — радостно заулыбался Мальсибер. — Да и банк открыт — зайдём, поменяем деньги… или у вас есть маггловские, и вы мне обменяете?

— Я курс не помню, — соврал Скабиор.

— Я не думаю, что он сильно изменился, — сказал Мальсибер. — Округлим немного в вашу сторону — согласны?

— Да зайдём в банк, — отмахнулся Скабиор. Не хотелось ему сейчас мошенничать — и соблазна тоже не хотелось. Вот сейчас, в этот самый момент он остро сознавал, что если бы не этот человек — у него бы уже месяца полтора как не было никакой дочери. Не было бы этой радости и этих писем, не было бы колдографий — а была могила, на которую никакого смысла ходить не было бы, потому что какое отношение она имела бы к его девочке?

— Банк так банк, — не стал спорить Мальсибер.

Они вышли: дождь по-прежнему мелко сеял, но Мальсибера защищал зачарованный плащ, а Скабиора — его пальто из драконьей кожи. Филин спал — Мальсибер очень тихо подошёл к нему, провёл ладонью в полудюйме от его перьев, улыбнулся и шепнул:

— Красавец. Никогда таких не видел.

— Так они у нас не водятся, — Скабиор тоже подошёл — филин повернул к ним голову и недовольно приоткрыл большой оранжево-жёлтый глаз.

— Извини, — сказал Мальсибер. — Мы уходим.

Они в самом деле вышли — и направились к воротам, незадолго до которых Скабиор поинтересовался:

— Что вы поглядеть желаете?

— Что покажете, — глаза Мальсибера сверкнули острым любопытством. — Но сначала в банк.

1) Кит — краткая форма имени Кристиан.

Вернуться к тексту

Разбудила Гвеннит тишина. В комнате было темно: хотя после полнолуния прошло всего пять дней, небо было затянуто тучами, и ночи были тёмными. Несколько минут Гвеннит лежала, прислушиваясь, а потом не выдержала и, сев на кровати, выглянула в небольшое окошко у изголовья. И невольно заулыбалась: там, снаружи, был снегопад, и крупные белые хлопья бесшумно опускались на деревья и землю. Гвеннит всегда любила снег — но там, в Англии, где она жила последние пару лет, его было мало. Вот на севере, откуда она была родом, его было много, но стая старалась проводить зиму южнее — Гвеннит понимала, почему, но по снегу скучала всё равно. Здесь же, в Канаде, его было много, а значит, приближающееся Рождество, до которого оставалось всего шесть дней, определённо, будет белым.

Была ночь с пятницы на субботу — и утром Гвеннит нигде не ждали. Спать совсем не хотелось — она спустила ноги с кровати, натянула толстые шерстяные носки, закуталась в халат и, не обуваясь, прошла по комнате и, открыв другое окно, высунулась из него, глядя на замёрзшее и заснеженное озеро. Как же жаль ей будет покидать этот дом! Гвеннит совсем не хотела этого, но за те недели, что жила здесь, уже успела к нему сильно привязаться. И ведь так волшебно всё сложилось…

Этот дом ей предложила Айя.

— Ты ведь ищешь дом, — сказала она как-то, когда Гвеннит заканчивала чистить грибы для рагу.

— Маленький, — кивнула Гвеннит. — У меня не очень много денег, и я не хотела бы потратить всё, что есть.

Ей неловко было лгать — но и говорить всю правду она опасалась. Ей казалось, никто из жителей общины не присвоит чужих денег, но кто знает, кому они расскажут? Разумеется, случайно — но какая разница? Поначалу Гвеннит думала арендовать сейф в местном банке и хранить все деньги там — но та плата, что была ей названа, заставила её отказаться от такого варианта. Нет, конечно, если бы она приехала сюда надолго, можно было бы пожертвовать подобной суммой, но ведь она через год или два — ну сколько может длиться война в Англии? — уедет, а тогда им с отцом понадобятся все деньги, что у неё есть. Дом она перед отъездом продаст — а потраченное на аренду сейфа ей никто не вернёт. Нет — она просто сохранит их у себя, сама. По ней ведь не видно, что она богата — ну а чего не ожидают, того не ищут.

— Ты смотрела уже что-нибудь? — продолжала та расспрашивать, и Гвеннит призналась:

— Да, смотрела… но пока что не нашла.

— Одна из нас продаёт свой дом, — Айя подошла и, принюхавшись, заметила: — Хорошо. На какую сумму ты рассчитываешь?

— Галеонов на пятьсот, — быстро ответила Гвеннит. Даже это ей казалось слишком большой суммой, но она уже поняла, что за меньшие деньги она может купить что-нибудь разве что в какой-нибудь маггловской деревне — а она искала дом уединённый, желательно, вообще стоящий посреди леса. Чтобы можно было спокойно поставить чары — и обращаться там. Нет, ей нравилось в общине, но её не покидала почему-то мысль о том, что Скабиору захотелось бы большей свободы. Да и аконитовое он не признаёт… нет — Гвеннит знала, что он вряд ли вообще увидит этот дом, но перестать об этом думать не могла.

— Она хочет больше, — вздохнула Айя. — Но кто знает… может быть, ты ей понравишься. Встреться с ней! Я ей рассказала о тебе — она ждёт нас завтра утром.

— У меня нет больше, — твёрдо возразила Гвеннит — но Айя повторила настойчиво:

— Встреться с ней. Пожалуйста, — и она сдалась. В конце концов, от встречи ведь большой беды не будет, не так ли?

Так что следующим утром Айя вместе с Гвеннит аппарировали на берег того же озера, на котором находился остров, где жила община. Берег здесь слегка изгибался, образуя небольшой выступ, на котором и стоял сложенный из серого камня небольшой, но довольно высокий двухэтажный домик с высокой остроконечной крышей. Они не успели постучать, когда дверь открылась, и на крыльцо вышла его хозяйка — очень пожилая, даже старая и совсем седая женщина, в которой Гвеннит тут же опознала оборотня. Старая волчица… так вот какой она, возможно, станет, если проживёт лет сто. Женщина — Гвеннит даже про себя не могла назвать её старухой — помахала им рукой, подзывая, и покуда они шли, Гвеннит неприлично пристально её разглядывала. Невысокая — кажется, даже ниже самой Гвеннит — она была худой и жилистой, а её кожа, кажется, не только сморщилась, но ещё и потемнела от времени.

Айя их представила, и миссис Лам, крепко пожав Гвеннит руку, сказала вместо приветствия:

— Ну иди. Смотри.

Гвеннит неуверенно поглядела на Айю, и та кивнула:

— Не надо стесняться.

— Тебе жить тут, если мы договоримся, — сказала миссис Лам. — Смотри внимательно.

И Гвеннит подчинилась.

Ходить по чужому дому в одиночку в присутствии хозяйки было странно: Гвеннит чувствовала себя то ли гостей, про которую забыли, то ли вообще воровкой, но никак не покупателем. Но она смотрела — и чем больше она ходила по этому маленькому старому дому, тем больше он ей нравился.

Внизу были кухня и гостиная — первая немного меньше — ну и ванна с туалетом. Лестница наверх располагалась сразу же налево от входной двери. На втором этаже комнат был две: одна большая и довольно вытянутая, правда, всё равно невероятно светлая, потому что окон был целых три, и все — в разные стороны, и вторая — поскромнее и почти квадратная, тоже с двумя окнами. И какие же из них открывались виды! Из обеих комнат — видны были озеро и лес, и Гвеннит призналась себе, что не смогла бы выбрать, какой из этих видов ей нравится больше. Наверху ещё имелся и чердак, но проход туда был закрыт люком, но, впрочем, что могло там быть особенного?

В самом центре дома была печь — или это, всё же, был камин? Она не слишком умела в них разбираться, но, определённо, выглядело это весьма внушительно и, наверное, должно было хорошо хранить тепло. Гвеннит задержалась у неё, внимательно разглядывая и наслаждаясь идущим от неё ровным теплом, когда миссис Лам, подойдя к девушке со спины, спросила:

— Нравится тебе здесь?

— Нравится, — призналась Гвеннит, краснея, и обернулась.

— Я хочу, чтобы здесь жил оборотень, — сказала миссис Лам, разглядывая Гвеннит. — Я была немногим старше, когда поселилась здесь — и старый хозяин тоже искал оборотня. Своего. Здесь хорошее место, — она кивнула куда-то в сторону. — Людей рядом нет — и чары стоят древние. Теперь так не делают… хотя на моей памяти сюда никто из чужих не заходил ни разу. Магглам неудобно: горы тут вокруг, а зверья нет никакого особого. А волшебники все знают, что на Нипигоне полно оборотней, и в полную луну сюда не ходят. Хотя на той стороне, — она махнула рукой в сторону озера, — волшебники живут. Сколько у тебя есть денег, девочка?

— Пятьсот галеонов, — быстро проговорила Гвеннит. Ей здесь нравилось, правда нравилось! Если бы она искала дом не на год или на два, а навсегда, она бы заплатила сколько просят — но вдруг она потом не сможет быстро продать его за ту же сумму?

— Мало, — покачала седой головой хозяйка дома. — Он стоит все семьсот — а, возможно, больше.

— У меня нет больше, — помотала Гвеннит головой — и вздохнула незаметно.

— Вот что, девочка, — вдруг сказала миссис Лам. — Мне когда-то так же помогли — пришло время вернуть долг. Сделаем вот так: ты отдашь мне, сколько есть, а остальное будешь мне выплачивать частями. Двести галеонов — скажем, в год по пятьдесят. Знаю, знаю, — она махнула рукой, — ты не доучилась, и работы у тебя нет толком. С этим тоже помогу, если мы договоримся.

Гвеннит попыталась быстро посчитать. Пятьдесят галеонов в год — это около четырёх в месяц? Неужели она столько не заработает? Колебания, похоже, отразились на её лице, и миссис Лам добавила:

— Но у меня есть несколько условий. Первое. До того, как ты мне выплатишь всю сумму, дом продать ты сможешь только мне — и я верну ровно столько, сколько ты заплатишь. И ни кнатом больше.

— Да, я понимаю, — закивала Гвеннит. Значит, ей не нужно будет даже покупателя искать, и она наверняка вернёт все свои деньги!

— Второе, — строго продолжала миссис Лам. — Я всю жизнь кормила птиц — ты продолжишь это делать. Я тебе всё покажу и расскажу — и этот пункт мы тоже включим в контракт. Летом нужно будет ставить и поилки — а в другое время достаточно кормушек. Третье. Так, на чердаке, под крышей живут совы — ты не будешь им мешать.

— Совы? — Гвеннит ахнула. — Конечно, я не буду… так вот почему люк туда закрыт!

— Чердаков там два, — возразила Лам. — Первый, нижний — именно чердак, и люк туда закрыт просто потому, что смотреть там нечего: лежит старое барахло и лежит себе. Купишь — сможешь выбросить или продать… если сумеешь. Над ним есть второй — видела окно под самой крышей?

— Я не обратила внимания, — призналась Гвеннит, и миссис Лам укоризненно нахмурилась.

— Там окно не застеклённое, — сказала она. — Расстояние до крыши небольшое — футов пять от силы, если не четыре. Там гнездятся совы, не один десяток лет. Мы их никогда не трогаем — их кормить не надо, они хищники. Разве что в самые сильные холода оставляем им ночами пару раз в неделю тушку кролика на коньке крыши — но ты поймёшь, что это нужно делать, когда они начнут охотиться за прилетающими к кормушкам птицами. Так-то они их не трогают… готова ты следить за птицами? Всю жизнь?

— Готова, — весело кивнула Гвеннит, до конца не веря собственной удаче.

— Почитай тогда, — миссис Лам повела её к столу, на котором лежал контракт на покупку дома. — Внимательно читай — ты ведь знаешь, что такое магический контракт?

— Знаю, да, — она села и придвинула к себе пергамент.

…Когда контракт был подписан, миссис Лам сказала:

— Я тебе работу обещала. В госпитале святого Камилла есть место младшей сиделки — если хочешь, я поговорю с кузиной, и тебя возьмут попробовать.

— Но я не умею ничего! — запаниковала Гвеннит. — Я…

— Там уметь не надо, — отрезала миссис Лам. — А что надо — то тебе покажут. Чары не нужны особые — ты лечить не будешь. Будешь просто рядом — накормить, книжку почитать, поговорить, постель перестелить… левитацию ведь ты умеешь?

— Левитацию умею, — неуверенно проговорила Гвеннит.

— Там терпение понадобится больше других навыков, — сказала миссис Лам. — Айя говорит, ты спокойная и терпеливая — должна подойти им. Впрочем, разве я настаиваю? — она чуть поджала губы.

— Что вы — я хочу! — запротестовала Гвеннит. — Просто я боюсь не справиться и подвести вас, раз вы меня порекомендуете — и…

— А ты раньше времени не бойся, — возразила миссис Лам. — Завтра в госпитале в восемь утра тебя будут ждать — подойдёшь к стойке дежурного, имя назовёшь и скажешь, что пришла к мадам Андерсон. У тебя в субботу нет уроков ведь?

— Нет, — Гвеннит почему-то было страшно. Настоящая работа? Для неё? А что, если у неё не выйдет? Что она умеет? То, что говорила миссис Лам, звучало очень просто — но не может же так быть, что ей хватит её навыков? А ещё ей было стыдно, ведь она не собиралась оставаться здесь надолго — а с ней говорили так, будто бы здесь будет жить всегда. Но и отказываться было как-то неудобно… Мерлин, ну зачем она вообще всё это затеяла? Надо было просто тихо жить — и приходить в общину переживать трансформации. Можно же так было сделать! Ведь они со Скабиором так решили — и зачем она вообще ввязалась во всё это? Зачем осталась жить в общине, зачем пошла в школу, зачем решила купить дом, зачем, зачем, зачем… и почему ей так нравилась эта её новая жизнь?

Лондон был уже украшен к Рождеству, и Скабиор повёл Мальсибера по улицам — начав с небольших и незаметных, он к середине дня вывел его на самые широкие и роскошные. За те несколько часов, что они гуляли, он охрип, отвечая на вопросы своего спутника — потому что спрашивал тот буквально обо всём. О машинах, парковочных счётчиках, домофонах на подъездах, лампочках и электричестве вообще — поставив этими вопросами Скабиора, никогда даже не задумывавшегося о том, как это всё работает, в тупик — и ещё тысяче вещей, на которые тот давным-давно не обращал внимания. Наконец, Скабиор взвыл и заявил, что не нанимался в учителя маггловедения и раз уж он сегодня выступает в этой роли, в школе учителей, по крайней мере, кормят!

— А давайте поедим здесь? — тут же предложил Мальсибер. — Вы же знаете, наверное, какие-нибудь интересные места, где вкусно кормят?

Скабиор задумался. Туда, где он порой бывал, идти сейчас было не интересно — а хотя… Он представил, как там будет смотреться этот франт — и подавил весёлую и хищную усмешку. А пожалуй. Кормят там прекрасно — а вот атмосфера… Впрочем, он уже не брался предсказать реакцию Мальсибера — потому что тот, похоже, был настроен очень радостно и дружелюбно вообще ко всему, что им встречалось.

— Есть одно местечко, — загадочно сказал Скабиор. — Кормят там отлично… если вы едите итальянскую еду.

— Я полдетства провёл в Италии, — засмеялся Мальсибер. — Моя мама — итальянка. Из Падуи. Я не просто её ем — я её люблю.

— Ну, в Италии я не был, — фыркнул Скабиор, — так что правильность и, так сказать, аутентичность оценить я не могу — но еда там вкусная.

— Не были? — переспросил Мальсибер. — Я бы с радостью её вам показал — если б мог отлучиться из Британии, — по его лицу мелькнула тень.

— Ну вот победим — покажете, — пошутил Скабиор.

— Если выживу — то непременно, — Мальсибер усмехнулся — и немедленно отвлёкся на какую-то витрину.

Итальянский ресторанчик, куда Скабиор привёл его, был заполнен до отказа: место было популярным среди местных жителей, и обедали здесь многие.

— Нам придётся подождать, — с досадой сказал Скабиор, сглатывая наполнившую его рот от доносившихся из ресторана запахов слюну. — Сейчас время ланча кончится, и здесь станет посвободнее. Хотя вы же менталист, — добавил он хитро. — Вы же можете поторопить… кого-нибудь? Или не получится отсюда?

— Почему же нет — получится, — возразил Мальсибер. — Это не так сложно… но, по-моему, бессовестно. Люди пришли есть — и пойдут работать дальше голодными просто потому, что нам не хочется ещё немного погулять. Там ведь дальше парк? — спросил он, не замечая озадаченного выражения лица у Скабиора.

— Они магглы, — всё-таки напомнил он. — А вы, вроде, Пожиратель смерти и должны их презирать… нет?

— А я нынче не на службе! — пошутил Мальсибер. — У меня каникулы! Пойдёмте посмотрим? — позвал он. — Там, по-моему, рождественская ярмарка…

Нет — определённо, этот человек был странным. Но приятно странным — и, в конце концов, почему не подождать? И потом, на ярмарке можно тоже купить что-нибудь… если это вправду ярмарка.

Это в самом деле оказался небольшой рождественский базар — с традиционными для таких мест игрушками, вязаными варежками и перчатками и сладостями.

— А скажите, — вдруг спросил Мальсибер, — вы позволили бы мне поздравить вашу дочку с Рождеством? Смотрите, как красиво, — он взял с витрины стеклянный шар, внутри которого лежала настоящая — или очень на неё похожая — заснеженная ветка ели, на которой сидел ярко-красный кардинал.

— Он же разобьётся, — удивился Скабиор. — Даже если и уменьшить — лететь долго, птица сядет где-нибудь — и принесёт одни осколки.

— А я знаю одно заклятье, — заговорщически проговорил Мальсибер. — И потом, его же можно спрятать во что-то жёсткое… позволите?

— Вы хотите подарить ей маггловскую игрушку? — в любом другом случае Скабиор бы возмутился, увидев в этом желание унизить или оскорбить — но не с человеком, подарившем его дочери, в общей сложности, около двенадцати тысяч галеонов. Да и шар был в самом деле симпатичным — Гвеннит, вполне может быть, понравится такая странная вещица. А вообще ведь это отличная идея! Он и сам подарит что-нибудь — не маггловское, разумеется, но рождественское. Если этот господин ему слегка поможет и уменьшит всё как следует…

— Вы позволите? — повторил Мальсибер.

Скабиор пожал плечами и кивнул:

— Вы же знаете её фамилию и имя — как я вообще могу запретить вам это? Ну, возьмёте вы другую птицу.

— Я не стану делать этого у вас за спиной, — возразил Мальсибер.

— Это у вас кодекс такой, что ли? — весело спросил Скабиор. — Да делайте вы что хотите, — махнул он рукой с деланным безразличием, — она взрослая, сама решит, принимать подарки или нет. Но раз вы хотите взять её филина — может, заодно и мой подарок зачаруете?

— С удовольствием, — кивнул Мальсибер — и, выбрав ещё несколько игрушек, протянул продавцу деньги.

К их возвращению ресторанчик не то чтобы опустел, но свободные места в нём появились — и Скабиор с Мальсибером, наконец, устроились за одним из столиков неподалёку от окна.

— Здесь прекрасная арабьята, — сказал Скабиор, беря меню. — И оссобуко не хуже.

— Арабьяту я люблю, — кивнул Мальсибер, с любопытством изучая заламинированные страницы. — Я вам подчинюсь — закажите на свой вкус, пожалуйста, — попросил он и задал явно сейчас куда более занимавший его вопрос: — Из чего они сделаны?

— Мордред знает, — Скабиор пожал плечами. — Пить что будем?

— Что хотите, — чуть рассеянно ответил Мальсибер. — Я вина бы выпил — но не обязательно, — добавил он, заметив, как скривился Скабиор при его словах. — Закажите граппу — если у них есть. Из чего же это сделано? — повторил он.

Скабиор фыркнул.

— Пластик это, — сказал он, а в ответ на ожидаемый вопрос:

— А что такое пластик? — пожал плечами:

— Да понятия не имею. Они его много где используют — удобная ведь, вообще-то: не промокает, не гниёт — и не ядовит. Вещь, похоже, почти вечная.

— Вечная? — глаза Мальсибера расширились, и Скабиор не преминул его уколоть:

— Что, не ожидали от каких-то магглов?

— Нет, — восторженно признал Мальсибер. — Странная такая вещь, — добавил он. — Словно неживая… на камень немного похоже, но не то. Я не знал… как это всё странно! — воскликнул он.

Официантка принесла хлебную корзинку, и Скабиор, схватив ещё горячую булочку, мигом проглотил её, даже не полив маслом. Он был голоден — и это был хороший и здоровый голод, которого он не чувствовал с самого ранения Гвеннит.

Обед вышел удивительно весёлым: Скабиор, пожалуй, и забыл, когда так легко смеялся и шутил. Вышел, в самом деле, праздник — и когда они, оба выбрав на десерт тирамису, неторопливо потягивали Скабиор — виски, а Мальсибер — кофе, Скабиор вдруг предложил:

— А хотите, покажу вам нечто впечатляющее?

— Ещё более впечатляющее? — вскинул брови Мальсибер. — Хочу, конечно!

— Мне кажется, что вам понравится, — хитро потёр руки Скабиор.

О да. Он очень хотел увидеть выражение лица Мальсибера, которого изумляли ламинированные страницы меню и лампочки, когда тот познакомится с тем, что сами магглы называли одним из величайших изобретений прошлого столетия. Самого его когда-то оно очень впечатлило — надо только подобрать для знакомства что-нибудь правильное.

…Ничего заранее рассказывать засыпавшего его вопросами Мальсиберу Скабиор не стал — и отшучивался, дразня его, до тех пор, покуда в зале не погас свет и на экране, и не возникла жёлто-охряная картинка каких-то амбаров, сменившаяся жёлтым же логотипом WB на фоне синего облачного неба.

Фильм этот он не видел — выбрал по названию и описанию — и совсем не ожидал, что тот его настолько впечатлит. Он не в первый раз ходил в кино — когда-то, когда жизнь была спокойнее, он даже делал это почти регулярно, захаживая туда несколько раз в году, но в последнее время ему было не до фильмов. Он их даже Гвен не показал — просто не подумал, идиот. Ничего — она вернётся, и он сводит её на какую-нибудь дамскую историю или сказку: магглы иногда отлично их снимают, ей наверняка понравится.

Но то, что они сейчас смотрели, сказкой вовсе не было — хоть там и фигурировал сам дьявол. Впрочем, они так умели: показать историю, которой вроде бы не может быть, но настолько настоящую, что это вот «не может быть» куда-то исчезало. Так произошло и здесь — и в какой-то момент Скабиор забыл, что это просто движущиеся картинки, а когда кино закончилось, и по чёрному экрану на фоне языков пламени поплыли титры, он даже не сразу вспомнил, что пришёл сюда не один.

Он посмотрел на Мальсибера, на лице которого застыло странное, пугающее сочетанием нахмуренных бровей и широкой улыбки, выражение. Окликать его Скабиор не стал и дождался, пока тот заговорил сам, потребовав:

— Расскажите, что это такое.

— Это называется «кино», — ответил Скабиор, вставая. — Разыгранная и снятая на плёнку история — вроде колдографий.

— Значит, это выдумка? — задумчиво проговорил Мальсибер, тоже поднимаясь.

— А вы верите в дьявола? — фыркнул Скабиор.

— Какая разница, как назвать, — возразил Мальсибер. — Так, как этот дьявол, любой из нас бы смог. Ну, может, не любой, — признал он, — но некоторые могли бы. Выходит, магглы верят в волшебство — только, — он мрачновато усмехнулся, — оно для них по-прежнему исключительное зло.

— Вы всегда о чём-то судите по одному-единственному примеру? — возмутился Скабиор. — Зло, добро… один фильм увидели — и уже всё знаете?

— Я подумал, что вы выбрали типичный, — улыбнулся Мальсибер уже много веселее.

— Угу, — язвительно хмыкнул Скабиор. — Покажите мне типичную колдографию! Сумеете? Или книгу, например.

— Справедливо, — рассмеялся Мальсибер — и предложил: — А давайте что-нибудь ещё посмотрим?

— Что, сейчас? — пошутил Скабиор — а Мальсибер решительно кивнул:

— Сейчас!

— Ты с ней правда спал?

Они сидели в ресторане у окна, выходившего на дорогу, по которой проносились машины, отдыхая и обедая после очень долгой то ли экскурсии, то ли прогулки, которую Родольфус устроил брату по маггловскому Лондону.

— С той магглой? — уточнил Родольфус и пожал плечами. — Спал.

И ведь не скажешь даже, что его это не касается — коснулось же. Как глупо.

— И… как? — с осторожным любопытством спросил Рабастан.

Что, Родольфус, ты хотел, чтобы брат перестал бояться тебя и ощущал близость и привязанность? У тебя получилось. Терпи теперь.

— Что именно тебя интересует? — терпеливо спросил Родольфус.

— Ну… вообще, — в глазах Рабастана сверкнул острый интерес.

— «Вообще» она ничем не отличается от обычной женщины, — с некоторой насмешкой вздохнул Родольфус. — Я тебе уже говорил: мы — один вид. Мы не соревновались в колдовстве — мы просто спали. Хотя, — вспомнил он, — было одно отличие. У них нет зелий и чар, чтобы предотвратить зачатие — они пользуются для этого, — он попытался вспомнить слово — что-то французское — но не вспомнил, — чем-то вроде чехла из тонкого каучука.

— Каучук? — округлил глаза Рабастан. — Но это же… — он скривился.

— Он действительно очень тонкий, — усмехнулся Родольфус, вспомнив, как он сам был ошарашен, когда та женщина… Агнес Риддл в самый, как тогда ему показалось, неподходящий момент приостановила его и буквально одним движением надела на него… это. Изумление оказалось слишком сильным — возбуждение тогда пропало, но Агнес это почему-то только рассмешило. Продолжать без этого предмета — как же она его называла?! — она, правда, отказалась, и он, после некоторых её действий, всё-таки решил рискнуть. Ощущения были… странными — может, потому, что слишком уж давно он был в последний раз с женщиной. Вроде бы слабее — но, возможно, дело было в том, что он не просто чувствовал, а анализировал разницу, и отвлечься полностью так и не сумел. Странную вещицу он чуть позже изучил — и признал её изобретение вполне разумным. В самом деле, магглы же должны как-то защищаться от ненужного зачатия и от болезней. Раз у них нет чар, нужен механический барьер — этот был, по крайней мере, не особенно заметен.

— Руди, но зачем? — Рабастана передёрнуло. — Зачем ты это сделал? Раз тебя не заставляли — для чего?

— Для разрядки, если хочешь, — разговор Родольфусу надоел. — Она была не против, мне хотелось отдохнуть — я не понимаю причин твоей реакции.

— Но она же маггла, — с нажимом сказал Рабастан. — Это же… противно.

— Тебе откуда знать? — не удержался от насмешки Родольфус. — Что за глупая манера судить о том, чего не видел и не пробовал? — добавил он резковато. — Басти, я не собирался и не собираюсь обсуждать с тобой этот эпизод — я хочу услышать твоё мнение о том, что ты узнал сегодня.

— Просто я не понимаю, — Рабастан неуверенно покосился на принесённый официантом салат и взял вилку. — Ты и маггла…

— Мерлин! — раздражение всё же прорвалось, и Рабастан мгновенно дал задний ход, смутившись и опустив взгляд. — Басти, я хочу поговорить с тобой о будущем. О магглах. О нас с магглами. Для начала, — продолжал он уже спокойно, — я хотел бы выслушать твоё мнение о них.

— Ну, — Рабастан замялся, но заговорил, хотя и с явной неохотой. — По-моему, ты, — он осторожно посмотрел на брата, — преувеличиваешь. То есть да, — добавил он торопливо, — я тоже не ожидал от них такого, — он неопределённо повёл рукой вокруг, — но… ну а что им было делать? Без колдовства? Пешком ходить? — он фыркнул. — Вот и придумали всё это, — он кивнул на окно и проезжающие за ним машины.

— Ты полагаешь, — с некоторым удивлением проговорил Родольфус, — для того, чтобы всё это изобрести, достаточно простой необходимости и желания?

— Ну а разве нет? — настолько искренне спросил Рабастан, что Родольфус даже не сразу нашёлся с ответом.

— Скажи, — ответил он, наконец, — тебе хотелось бы, чтоб Дамблдор забыл о том, что ты был у него?

— А ты как думаешь? — помрачнев, буркнул Рабастан.

— Тогда почему ты не придумаешь какое-нибудь подходящее заклинание? — мирно поинтересовался Родольфус, принимаясь, наконец, за свой салат.

— А то ты не знаешь, — обиженно проговорил Рабастан, откладывая свои приборы. — Потому что не умею! — сказал он с резким вызовом.

— И чего тебе не хватает — необходимости или желания? — спросил Родольфус, с видимым интересом разглядывая его.

— Это же другое! — раздосадовано проговорил Рабастан. — Чтобы сделать заклинание, нужно очень много всякого — я просто не помню всех законов, и…

— Я не думаю, что изобретение немагических вещей так уж отличается, — перебил Родольфус. — Они тоже подчиняются законам — просто у них нет волшебства, и поэтому некоторые из них работают иначе. Басти, чтобы всё это придумать, нужно очень много знать — куда больше, чем ты можешь вообразить.

— Ну умеют, — Рабастану явно начинал надоедать этот разговор, и он снова взялся за приборы. — Что им ещё делать? Ты мне хочешь доказать, что они не так ужасно тупы, как мы все считали? И поэтому та твоя связь с…

— Басти! — Родольфус резко оборвал его — а потом вдруг рассмеялся. — Ты способен хотя бы на какое-то время забыть об этом?

— Забыть о том, что ты спал с магглой? Нет! — решительно сказал Рабастан, тоже улыбнувшись. — Потому что я не понимаю!

— Сам попробуй, — предложил вдруг Родольфус. — И уймись. Басти, разговор действительно серьёзный — и…

— В смысле «сам попробуй»? — переспросил Рабастан.

— В прямом, — Родольфус чуть пожал плечами. — Выбери себе любую, — он кивнул на зал, — и удовлетвори, наконец, своё любопытство.

— Ты мне предлагаешь… — Рабастана передёрнуло от отвращения.

— Если это поможет закрыть тему и поговорить о вещах действительно серьёзных — да, — сказал Родольфус с таким видом, что Рабастан явно проглотил какую-то реплику и ответил вместо этого:

— Всё, я понял. Скажи мне то, что собирался.

— Я хотел, чтоб ты увидел, что они опасны, — без особенной надежды сказал Родольфус. — И что если мы не изменим Статут сами — они сделают это вместо нас.

— Они? — недоверчиво повторил Рабастан. — Руди, брось — они же просто магглы!

— Просто магглы, побывавшие, к примеру, на Луне, — сказал Родольфус.

— В каком смысле «на Луне»? — фыркнул Рабастан. Он доел салат и, сложив приборы, огляделся в поисках официанта.

— В прямом, — Родольфус доедать не стал — соус, на его вкус, слишком забивал вкус овощей. — Они слетали на Луну.

— Как это «слетали»? — во взгляде Рабастана промелькнуло явное сомнение.

— Говоря по правде, я пока не понял принципа, — признался Родольфус. — Но они умеют строить машины, которые могут долететь до Луны. И даже отнести туда людей. Понимаешь, насколько всё серьёзно? Если они могут это — они рано или поздно смогут увидеть и нас. Волшебство ведь не всесильно — мы, конечно, научились укрывать от их взглядов наши поселения и дома, но одно дело прятать их здесь, на земле, и совсем другое — вырезать куски пространства сверху. Понимаешь? Мы отрезали кусок от Лондона — ты ведь видел его с воздуха и знаешь, что Диагон-элле находится почти в центре. Они нас найдут, — повторил он твёрдо. — Рано или поздно. И поэтому…

— …нужно их убить? — перебил Рабастан. — Всех?

— Это невозможно, — возразил Родольфус. — Во-первых, не получится физически: их слишком много. Во-вторых, не думаю, что это выход: столько крови и смертей… нет, Басти, даже на мой взгляд это слишком. Нужно изменить Статут — может, даже вовсе отменить его… но я пока не представляю, как. Мы не сможем с ними справиться — нас слишком мало, и далеко не все пригодны для такого. Но вот сдерживать и управлять мы можем — хотя бы кое в чём.

— Править магглами? — Рабастан заулыбался.

— Нет, не править, — поморщился Родольфус. — Управлять.

— Это не одно и то же?

— Не одно, — терпеливо ответил Родольфус. — Впрочем, это мелочи — и пока не слишком важные. Это вопрос будущего — а сейчас я бы хотел узнать, что сегодня увидел ты.

— Они странные, — тут же сказал Рабастан. — И машины эти мерзко пахнут. И вот правда, Руди, я не понимаю, почему ты так переживаешь. Они просто магглы — ну что они могут сделать? Зачем изменять Статут? Даже если они правда были на Луне — нам-то что за дело? И как это им поможет нас увидеть?

— Ладно, — отступил Родольфус. Легкомыслие Рабастана его поразило — и заставило задуматься о собственной правоте. В самом деле, может быть, он напрасно паникует? Этот мир потряс его — но, возможно, просто несоответствием реальности тем представлениям, с которыми до недавних пор жил Родольфус? Может, всё не так и страшно — а машины… что машины? В некотором смысле Рабастан ведь прав: что им, магглам, было делать? Без магии?

Но он точно знал, что прав — а Рабастан… дело было, в общем-то, не в Рабастане. Он балбес и мальчишка, легкомысленный и так и не научившийся смотреть чуть дальше собственного носа — сколько их, таких, среди волшебников? Вряд ли так уж мало — хотя выборка у него, конечно, узкая. А ведь их придётся убеждать — а это, как с некоторым удивлением обнаружил Родольфус, не так просто. Чем он больше думал — тем яснее понимал, что, оказывается, вовсе не так просто донести до кого-то то, что самому тебе представляется очевидным и понятным. Как забавно: он ведь с лёгкостью умел объяснять действительно сложные вещи просто и понятно, а с подобным откровенно спассовал.

— Я тебя опять разочаровал? — спросил Рабастан после долгого молчания.

— Вовсе нет, — возразил Родольфус, скорее, несколько раздосадованный, нежели удивлённый подобной реакцией. — Я, скорее, несколько разочарован сам в себе.

— Ты? В себе? — недоверчиво спросил Рабастан. — Почему?

— Потому что понимаю, что не имею ни малейшего представления, как донести до тебя то, что мне самому кажется совершенно очевидным, — он позволил себе лёгкую улыбку.

— Хочешь, я тебе поверю просто так? — предложил вдруг Рабастан. — Если тебе это важно.

— Так поверишь? — Родольфус потёр подбородок. — Тебе словно всё равно, — добавил он, внимательно разглядывая брата.

— Да конечно всё равно, — пожал тот плечами. — Ты мой брат — а это просто магглы.

— Ну поверь, — Родольфус улыбнулся уже по-настоящему и пообещал: — Я чуть позже всё же постараюсь объяснить тебе, в чём дело.

А ведь у него, похоже, получилось. Вышло сделать то, что он задумал: сделать из своего сиблинга соратника. Вот так просто! Рабастан, конечно, склонен подчиняться — и всё же лёгкость исполнения поставленной задачи Родольфуса буквально огорошила, и не меньше удивила его собственная реакция. Следовало бы обрадоваться, или хоть почувствовать удовлетворение, но он ощущал, скорей, досаду. Во-первых, на самого себя, ведь потрать он минимум усилий тридцать лет назад, он бы мог теперь иметь такого брата, какого захотел бы сам — если уж сейчас это оказалось так легко, то начни Родольфус с детства, он бы вылепил из Рабастана вообще кого угодно. Во-вторых, всё это означало, что Рабастан с пугающей лёгкостью поддаётся чужому влиянию — даже легче, чем Родольфус представлял себе.

И с этим нужно было что-то делать.

Отказаться от предложения миссис Лам Гвеннит так и не решилась — и вот так попала в госпиталь святого Камилла. Днём училась в школе — а вечерами работала, получая за это скромные полтора сикля в час. Половину каждого выходного она проводила там же — и всё вместе приносило ей чуть меньше десяти галеонов в месяц. Этого вполне хватало и на то, чтобы откладывать деньги на оплату долга, и на еду. Гвеннит невероятно гордилась тем, что не тратит полученных денег, и с трудом удерживалась от того, чтоб похвастаться Скабиору — но ей так хотелось увидеть его лицо в тот момент, когда он об этом узнает! И она решила ничего ему пока не говорить, вернее, не писать, конечно, а при встрече просто вручить кошелёк и попросить пересчитать его содержимое.

Дом достался ей почти пустым — и всё же некоторое количество мебели в нём имелось. Например, в кухне были и плита, и стол, и даже пара полок — правда, не было ни стульев, ни посуды. В гостиной миссис Лам оставила замечательно удобное и уютное кресло и такой же замечательно удобный диван, и единственным недостатком их обоих была совершенно прохудившаяся и, кажется, едва ли не истлевшая обивка.

В большей из двух спален была кровать — простая, без каких-то украшений, но большая и удобная. Был ещё комод, больше похожий на два составленных друг на друга больших ящика, как ни странно, нормально выдвигавшихся — а больше в комнате площадью ярдов в двадцать ⁽¹⁾ ничего не было. Впрочем, Гвеннит этого вполне хватило: комод оказался с чарами расширения, и, значит туда должен был вполне вместиться весь её нехитрый скарб. Правда, шкафа Гвеннит всё равно отчаянно не хватало: мантии и платья куда удобней вешать — но и он нашёлся.

На чердаке.

Гвеннит забралась туда, едва въехав в дом, настолько ей было любопытно, что же там найдётся. Внутри оказалось неожиданно светло: день был солнечным, и света, проникающего из четырёх треугольных окон, оказалось очень много. И чего здесь только не было! Старые кровати — большей частью узкие, на одного, и некоторые — даже вполне целые; табуреты — разные, некоторые, на первый взгляд, не повреждённые, некоторые — со сломанными ножками; два… нет — три комода, три стола, правда, у двух отсутствовало по одной из ножек и, наконец, то, что она так искала. Шкаф. Обычный потёртый шкаф, довольно большой и, кажется, вполне целый. Гвеннит даже вскрикнула от радости и немедленно уменьшила его, а затем, забрав, спустилась вниз и, вернув ему размер, долго искала ему место в своей спальне. Наконец, оно нашлось, и Гвеннит с удовольствием распахнула дверцы, намереваясь повесить, наконец, свою одежду — и ойкнула от неожиданности.

Внутри шкаф вовсе не был пуст.

Во-первых, там нашлось немало постельных принадлежностей, от подушек и до одеял, а также яркого лоскутного покрывала. Во-вторых, под ними обнаружилась банкетка в удивительно хорошем состоянии, обтянутая нежно-розовым атласом с мелкими белыми букетиками, и, в-третьих, под ней Гвеннит нашла маленький сундук.

Вдоволь налюбовавшись на банкетку и установив её в изножие кровати, Гвеннит подтащила к ней сундук и попробовала открыть крышку, приготовившись заранее к тому, что у неё ничего не выйдет. И ошиблась — та, хотя и заедала, но открылась сразу, безо всяких заклинаний.

Первым, что она увидела внутри, была книга. Толстый фолиант в кожаной коричневой обложке. Гвеннит вынула её, открыла — и увидела рисунки.

Птицы. Разные и совсем ей незнакомые. Каждой посвящался разворот… нет, два: один с рисунками — самец, самочка, птенцы, гнёзда, яйца — и второй с подробным описанием повадок и особенностей. Правда, часть из них была неполной — кое-где вообще присутствовали лишь рисунки и описание предпочитаемого рациона. И как раз из описаний Гвеннит поняла, что речь идёт о местных птицах — Мерлин, сколько их! Скоро зима, а, значит, они начнут прилетать сюда, и она увидит всех — или почти всех. Гвеннит зачиталась, позабыв о времени и разглядывая невероятно точные и детальные рисунки, и очнулась ближе к вечеру — от холода. Ёжась, она встала с незастеленной кровати и потянулась, разминая затёкшее тело — а потом, наложив на себя согревающие чары, вместо того, чтобы спуститься и затопить печь, отправилась изучать сундук дальше. И нашла коробочки — много маленьких, разной формы и размера, коробочек, подписанных и пронумерованных, внутри которых оказались перья. Разные: лёгкие и маленькие, очевидно, с тела, и длинные упругие — с крыльев и хвоста. «Маховые» — вспомнила название Гвеннит, перебирая аккуратные коробочки и ощущая себя неожиданной наследницей. Будто кто-то завещал ей неоконченное дело, и теперь надеется на то, что она его доделает. Но она не сможет… Ей стало грустно и почти что стыдно, и она, сложив назад и книгу, и коробочки, закрыла сундучок и вернула его в шкаф.

Остаток того вечера она занималась обустройством своего нового жилья — так же, как и многие другие, и о сундуке почти забыла. Дел здесь было много: ей хотелось обустроить всё здесь поуютнее, обойдясь подручными средствами и потратив минимум. Это удалось — в конце концов, диван и кресло можно было прикрывать тем самым найденным в шкафу лоскутным покрывалом, ибо свою кровать она закрывала тем, что получила в подарок от Мальсибера. Тем более что и застилать её ей попросту пришлось его же бельём — потому что те простыни, что дал ей Скабиор, оказались для её кровати слишком узкими. И ей это нравилось: она быстро полюбила, ложась спать в застеленную белым, плотным и нежным хлопком постель, представлять, что война давно закончилась, и они живут здесь со Скабиором и, возможно, кем-нибудь ещё… может быть, её мужем, и…

Время шло — и чем дальше, тем больше ей хотелось нарядить свой дом, но она держалась — до того момента, пока как-то раз, гуляя днём в субботу после работы в госпитале, не увидела в витрине одного маггловского магазина ковёр. Она замерла, разглядывая вытканные на зеленоватом фоне листья папоротника. Это до того напоминало настоящий лес, что Гвеннит даже огляделась, убеждаясь, что находится в маггловском квартале. Вот бы положить его в гостиной и сидеть на нём вечерами, глядя на огонь в печи, или же лежать, подложив под голову подушку, и читать! Поглядев на ценник, Гвеннит лишь вздохнула — и вдруг просияла, поражённая внезапной мыслью. Ведь всё то, что она купит, она заберёт с собой и перевезёт в тот дом, что они заведут со Скабиором! Им же всё равно придётся покупать туда всё: мебель, вещи… может, и ковёр. А этот Скабиору наверняка понравится, она была уверена! А значит… значит, она может украшать свой дом как и чем захочет — а потом всё это просто заберёт с собой. Так просто!

Ковёр она купила — тот оказался шерстяным, с тёплым мягким ворсом, по которому невероятно здорово было ходить босиком — и тем же вечером, сидя на полу у печки, сделала, наконец, то, что сама считала невероятной глупостью, но о чём мечтала с детства. Взяв один из подаренных ей Мальсибером отрезов бархата, травяно-зелёный, она аккуратно разложила его на ковре и тщательно измерила. И вздохнула радостно и, может быть, немного обречённо: да, как раз хватало. Ровно. Словно бы даритель подгадал нарочно!

— Гвеннит, это очень глупо, — сказала она сама себе, погладив восхитительную ткань ладонями. — Это очень-очень глупо — так никто не делает! Из такого платья шьют — нарядные и даже бальные! Платья, а не шторы, — сказала она с отчётливым упрёком. — Это глупо, и Крис засмеёт тебя, и будет издеваться до конца жизни, слышишь? — и сама себе ответила: — Ну и ладно. Пусть. А я всегда мечтала. И зачем мне бархатное платье — я не собираюсь на балы!

А потом решительно взялась за ножницы.

Шила она хорошо — хоть чарами, хоть руками. Да, её ещё не было семнадцати, но закон здесь позволял тем, кому уже исполнилось пятнадцать, колдовать в своих домах — и в чужих в присутствии и с разрешения совершеннолетних. Так что двор она мела, держа метлу в руках, и руками же сыпала зерно в подвешенные в воздухе («чтоб еноты не залезли») птичьи кормушки — но дома колдовала. Правда, шёлк шить оказалось тяжело: он скользил, и даже чары помогали удержать его не до конца. Так что Гвеннит засиделась почти до утра — но когда шторы были сделаны, сообразила, что вешать их не на что. Нужны были петли — или специальная тесьма. Но сегодня было воскресенье, и её взять было негде. Гвеннит ушла спать расстроенной — а, проснувшись через несколько часов, вскочила и буквально побежала вниз, прихватив с собой ещё кое-что из своих подарков.

К ночи у неё были готовы ещё три комплекта штор: голубые бархатные для её спальни — к счастью, этой ткани оказалось больше, чем зелёной, и её как раз хватило на все три окна, правда, еле-еле: так, последнюю, у меньшего окошка, что сейчас было над изголовьем её кровати, пришлось сделать не до пола, а короткой, едва прикрывающей подоконник — и два полотняных: жёлтые для кухни и фисташково-зелёные для второй, пока пустующей, спальни. Гостевой. Впрочем, Гвеннит поставила туда одну из найденных на чердаке кроватей, застелив её обнаруженным в шкафу, добавив табурет, комод и стол. Вышла вполне обустроенная комната — не хватало мелочей вроде книжных полок и, наверно, шкафа, но ведь жить здесь было некому, и Гвеннит пока всё оставила как есть.

Чтоб успеть зайти перед работой в магазин за тесьмой, Гвеннит не пошла на последний урок в школе — это был её первый и пока что единственный пропуск, и она не без оснований рассчитывала, что его простят. И потом опять сидела полночи, пришивая купленное к шторам, а потом развешивая их. Чары очень помогали, но она и с ними провозилась очень долго — но зато, ложась, наконец, спать, засыпала, привычно зарываясь лицом в одну из отданных ей Скабиором простыней, почти совсем счастливой.

Следующим шагом стала новая обивка для дивана с креслом. Гвеннит долго думала, и выбрала, в конце концов, замирая внутренне от собственной смелости и, она понимала это, глупости, почти такой же бархат, как для штор, но куда темнее. Это было глупо, глупо, глупо — но ей так хотелось этого! И пускай потом Кристиан её ругает и смеётся, пускай издевается — но не выбросит же он диван и кресло! Что плохого в том, что ей хочется жить в красивом доме? Это ведь надолго — шторы, мебель… может, даже навсегда! Она же не на безделушки тратится и не на развлечения и не покупает ни дурацких статуэток, ни нарядов, ничего такого — но ведь мебель же нужна! Не всегда же закрывать её пусть даже очень интересным покрывалом! Она даже коврик прикроватный покупать не стала, обойдясь так популярными здесь войлочными туфлями — но диван ведь точно нужен! Если, например, позвать кого-то — где гостям сидеть? На табуретках?

Впрочем, никаких гостей она не приводила. Причин было много: начиная с времени, которого и так ей не хватал ни на что, и заканчивая отсутствием подходящих кандидатур. Нет, она легко сошлась и с одноклассниками, пусть они все были куда младше — после небольших экзаменов Гвеннит отправили в четвёртый класс, где почти что всем ученикам было лет четырнадцать-пятнадцать — и с некоторыми жителями общины, и с коллегами, но не настолько, чтобы приглашать домой. И потом, тогда пришлось бы заводить хотя бы самую простую посуду — а Гвеннит до сих пор прекрасно обходилась тем набором, что дал ей Скабиор, по которому она отчаянно скучала.

Письма помогали — но и каждый раз усиливали её чувство одиночества. Она перечитывала их по многу раз — покуда не выучивала почти наизусть, но и тогда продолжала их читать и класть ночами под подушку, ведь бумага долго сохраняла запах, и Гвеннит удавалось иногда, будучи уже на грани сна, почувствовать присутствие отца. В один из таких моментов к ней и пришла мысль о подарке, который она сделает ему на Рождество — и о том, что она сделает его без всякой магии, руками.

Свой подарок Гвеннит закончила за десять дней до Рождества — когда уже успела получить подарки и от Скабиора и, к её удивлению и радости, Мальсибера. Впрочем, те пока не открывались: видимо, коробки были зачарованы, и она сложила их в углу гостиной, поставив рядом с ними одолженную у Айи большую вазу с наломанными в лесу сосновыми ветками. К сожалению, зачаровать так свой собственный подарок она не смогла — пришлось просить помощи у преподавателя чар. К счастью, тот помог — и только выйдя от него, Гвеннит вдруг сообразила, что ничего не приготовила Мальсиберу. Это было неудобно — а ещё… ещё она совсем забыла о своих родителях и в целом о семье. Да, конечно, она навсегда ушла из дома — но… но она скучала. Не так сильно, чтобы захотеть увидеть их — но отправить им открытку ей хотелось. Только как объяснить Киту, что нужно поначалу залететь к ним в дом, отдать письмо — а всё остальное унести в другое место? Совы не умеют так, а гонять его туда-сюда ей было жалко. Как же быть?

Впрочем, решение она нашла быстро. Куда сложнее оказалось отыскать подарок для Мальсибера, ведь она его не знала и понятия не имела, что ему понравится. Что вообще можно подарить тому, кто может купить всё? Пожалуй, что-нибудь такое, что есть только здесь, в Канаде. Но что именно? Ну не сувениры же ему прислать… Первым, что ей показалось подходящим, была бутылочка кленового сиропа: в Англии такого точно не было, а самой Гвеннит он очень нравился. И она купила — две, решив, что Скабиору не понравилось бы оказаться обойдённым такой редкостью. Но теперь нужно было что-нибудь ещё — пусть какая-нибудь мелочь, маленькая и простая. Что?! Время шло, Рождество неумолимо близилось, и Гвеннит даже отпросилась в пятницу с работы и потратила несколько часов на то, чтобы обойти рождественские базары, лавочки и магазины в поисках чего-нибудь и милого, и интересного — и уже под вечер в одной из волшебных лавочек увидела ёлочный шар с кленовым деревом внутри. Клён был в точности таким, как в министерстве: половина его была зелёной, а вторая — красно-золотой. Вот его она и выбрала, попросив упаковать, уменьшить и наложить такие чары, что позволили бы открыть подарок только в праздник, благо, продавец их знал.

Кита Гвеннит выпустила утром — и когда он улетел, вдруг остро ощутила одиночество. Её звали праздновать в общину, но она не захотела — может, зря? Но ведь это был семейный праздник — а её семья была сейчас за морем. Обе — хотя она не хотела бы сейчас быть с первой. Скабиор отправит им совой её открытку — этого вполне достаточно. Праздновать она хотела с ним — пускай даже так, как они делали это в прошлом году. В конце концов, ведь было действительно весело — и не важно, что в борделе. Нет — она, определённо, не хотела проводить этот вечер в общине.

Так что она вызвалась работать всю рождественскую ночь — тем более что и платили вдвое. А подарки она откроет утром — утром Рождества. Она так устанет, что наверняка крепко уснёт — и проснётся уже днём, когда праздник кончится. И можно будет радоваться подаркам и жить обычной жизнью.

1) Около 17 кв. м.

Вернуться к тексту

В министерство Родольфуса отправил Лорд, бросив что-то неопределённое о том, что Яксли требуется помощь хорошего специалиста. Что за помощь и какой специалист, он не уточнил, а Лестрейндж не спрашивал и просто явился к полудню в кабинет Яксли — и обомлел, столкнувшись там с дамой в розовой мантии, поверх которой висел тот самый медальон.

— Мистер Лестрейндж! — дама распылалась в улыбке. — Какая честь для нас!

— Мадам, — он коротко кивнул, с некоторым усилием отводя взгляд от медальона. Надо было всё же стребовать подделку с Дамблдора! Он бы подменил сейчас — она б в жизни не заметила! Нет, конечно, он и так всё сделает, раз уж отыскал его, но сколько лишних сложностей!

— А, Родольфус, — поприветствовал его Яксли. — Не знал, что Лорд пришлёт тебя, — сказал он, словно извиняясь, — думал, что Мальсибера.

— Если тебе требовался он — следовало прямо попросить, — суховато сказал Лестрейндж.

— Да вы оба подойдёте, — отмахнулся тот. — Нужен менталист — меня уже просто не хватает.

— Чем могу? — спросил Родольфус, снова поглядев на даму в розовом, чем-то неуловимо напоминавшую ему жабу, что жила когда-то у одного из его однокурсников.

— Мадам Амбридж введёт тебя в курс дела, — кивнул на розовую даму Яксли, и Родольфус подавил улыбку: да, ему сегодня везло. Определённо.

— Не будем отвлекать Корбана, — сказал Лестрейндж даме. — Поговорим в вашем кабинете.

Дама расплылась в улыбке, Яксли с облегчением кивнул и немедленно уткнулся в какие-то бумаги, и через несколько минут, пройдя по министерским коридорам, Родольфус оказался в чрезвычайно, на его взгляд, безвкусной комнате. Как здесь можно было вообще что-то делать? Мельтешащие на десятках развешанных по стенкам тарелочках котята должны были уже через полчаса вызвать боль в глазах и невероятно мешали сосредоточиться. Впрочем, по мнению Родольфуса, сосредотачиваться тому, кто возглавлял Комиссию по учёту маггловсих выродков, было просто незачем — да и, как он пошутил про себя, нечем.

— В чём вам требуется помощь? — быть любезным с ней Родольфус счёл неправильным. Не с чего — и он не собирался создавать у неё иллюзию равного партнёрства.

— Садитесь, прошу вас! — промурлыкала она, указывая ему на один из стульев.

— Вы мне не ответили, — холодно откликнулся Родольфус, не двигаясь с места. — В чём вам нужна помощь?

— Видите ли, — с некоторым разочарованием поглядев на пустой стул, проговорила она, — у нас есть несколько сложных случаев… мы нуждаемся в легиллименте. В аврорате говорят, что у них теперь нет штатных, а Отдел Тайн забрасывает нас отписками! — пожаловалась она с возмущением. — Вы ведь сможете помочь? — проговорила она, сладко улыбнувшись — но эта сладость была хищной и холодной, словно зимнее болото.

— Зависит от случая, — чуть пожал Лестрейндж плечами. — Я могу узнать подробности?

— У нас есть несколько, — она запнулась, подыскивая слово, — подследственных, отказывающихся давать нам показания, — в её голосе зазвучало возмущение. — Они нам не называют имена — просто утверждают, что волшебники! У нас есть все основания предполагать, что это ложь, и они из магглов, обокравших…

Здесь Родольфус слушать перестал и очень аккуратно приступил к легиллименции, пытаясь отыскать в сознании собеседницы какую-нибудь информацию о медальоне, а заодно вложить в него мысль о том, что медальон следует носить постоянно. Он уже решил, что стребует с Дамблдора ту фальшивку — потому что он, конечно, мог трансфигурировать копию, но кто знает, на сколько её хватит. А лучший способ избежать подозрений в краже — скрыть сам её факт от обворованного.

Нужную ему информацию он нашёл довольно быстро: она словно бы лежала на поверхности и ждала его. Всё оказалось просто до банальности: Амбридж купила его где-то в Лютном года полтора назад.

Заинтересовало его другое.

Она думала о нём как о… живом. Или как об очень важной, драгоценной вещи, настолько особенной, что с ней можно разговаривать — как это, например, делают дети со своими игрушками. Но, однако, что нормально для детей, более чем странно для взрослого… нет — определённо, с этим медальоном не всё просто, и с ним стоит быть поосторожней. С другой стороны, эта дама носит же его на шее — и, похоже, носит постоянно и давно — и с ней, с виду, всё в порядке.

Или же не всё?

Может ли такое быть, что её явно фанатичная вера в справедливость и полезность этой драккловой комиссии — результат воздействия этой безделушки? Может быть, и так — хотя ведь в эту дичь верят многие, а медальон есть только у неё…

Впрочем, чтобы получить ответы, нужно, для начала, забрать медальон.

— Я вас понял, — оборвал очередную возмущённо-патетическую тираду Лестрейндж. — Они отказываются называть свои имена, они умеют сопротивляться веритасеруму, а в отсутствии Олливандера мы не можем узнать их по палочкам. Сколько их, вы говорите?

— Уже четверо! — она страшно возмутилась, на мгновение опять напомнив ему ту жабу из его детства. Чья она была? Странно — он не помнил. — И мы ничего не можем с ними сделать — хотя я уверена, что они воры!

— Посмотрим, что можно сделать, — пообещал Лестрейндж. — У меня не слишком много времени сегодня — сделаю, что успею, а закончим завтра.

— Конечно! — просияла Амбридж. — Как вам будет удобно, мистер Лестрейндж! — залебезила она. — Позвольте проводить вас в зал? Они ждут с утра, и, надеюсь, общество дементоров сделало их более сговорчивыми! — пошутила она — и отвратительно захихикала, а Родольфус вспомнил, почему когда-то не любил светские мероприятия.

— Ведите, — коротко велел он, раздумывая, что он будет сейчас делать. В принципе, сейчас, когда дементоров в Азкабане почти не осталось, особого вреда заключение там принести не могло — и, возможно, магглорождённым будет там даже спокойнее. С другой стороны, это сейчас их просто арестовывают — кто сказал, что, когда магглорождённые закончатся, Лорд не вздумает совсем от них избавиться? Они и так уже потеряли огромное количество волшебников — и, особенно, магглорождённых. А они ведь им понадобятся — позже. Но и рисковать ради них он готов не был…

Между тем, они вошли в небольшой зал заседаний — и Лестрейндж ощутил вполне искреннюю признательность к своей спутнице, когда та выпустила из палочки большого серебристого кота, вмиг увлёкшего за собой куда-то вверх, под потолок, дементоров. И позволил себе представить на секунду выражение, которое возникло бы на её лице, если бы он воспользовался своим способом, чтоб отогнать подальше этих тварей — Адским Пламенем. Потому что ему и прежде с огромным трудом удавалось сотворить Патронус — даже не телесный, а обычный — а уж после Азкабана он вообще утратил этот навык. Отец как-то говорил ему — давно, ещё когда Родольфус учился в школе — что мало кто из них, Лестрейнджей, мог творить Патронуса: кровь их слишком холодна для этого. Родольфуса тогда его слова разозлили, и он потратил массу времени на то, чтобы научиться этому, но, в конце концов, был вынужден сдаться. Тогда-то он и занялся экспериментами с огнём — сперва обычным, а потом и с Адским.

Да, пожалуй, здесь Мальсибер был бы более уместен — не имея подтверждения тому, Родольфус был уверен, что тот должен бы уметь творить телесного Патронуса. Интересно, Рабастан умеет это делать? Обнаружив ещё одну прореху в своих знаниях о брате, Родольфус раздражённо поморщился и махнул рукой:

— Приведите всех.

— Сразу? — промурлыкала Амбридж — и дала знак дементорам. — Вы посмотрите их всех?

— Ведите, — повторил он менее всего желая обсуждать с ней свои действия.

Ввели арестованных. Женщина и трое мужчин… один почти подросток. Совсем мальчик… надо же. И уже сопротивляется веритасеруму? Ну-ка, мальчик, поглядим…

— Начнём с мальчишки, — сказал Лестрейндж. — Пусть подойдёт.

— Это может быть небезопасно! — запротестовала Амбридж. — Они все должны быть прикованы!

— Мне спуститься самому? — с холодным недоумением поинтересовался Лестрейндж, доставая палочку.

— Что вы! — суетливо возразила Амбридж. — Но ведь это в самом деле…

— Я сказал — пусть подойдёт, — повторил Родольфус. — И, пожалуйста, немного тишины.

Амбридж с явной неохотой взмахнула палочкой. Один из дементоров, как показалось Лестрейнджу, с не меньшей неохотой оторвался от Патронуса и, спустившись вниз, отомкнул удерживающие парнишку на кресле железные наручники, а затем взял того за воротник и подтащил к Лестрейнджу. Это было неприятно — ощущать рядом с собою эту тварь — и Родольфус процедил сквозь зубы:

— Уберите стражника, — и когда тот отлетел подальше, приказал: — Смотри мне в глаза.

Парень предсказуемо зажмурился, Амбридж выхватила палочку и, наставив её на него, потребовала:

— Немедленно открой глаза!

— Вы мне мешаете, — отрезал Родольфус. Он бы с радостью прогнал её — но тогда он останется без Патронуса. Не сжигать же ему дементоров… а хотя зачем так сложно? — Отведите нас в какой-нибудь кабинет и оставьте наедине, — велел он.

— Это против правил! — с неожиданной твёрдостью возразила Амбридж. — Наша комиссия работает здесь — и я…

— А я работаю в отдельном кабинете, — отрезал Лестрейндж и поднялся. — Или ухожу — и разбирайтесь сами. И поверьте, — добавил он с усмешкой, — ни один легиллимент не будет работать рядом с дементорами.

Амбридж недовольно и обиженно поджала губы и задумалась — но потом сдалась и проговорила очень недовольно:

— Мы сейчас найдём вам кабинет. Следуйте за мной, пожалуйста. А ты, — она ткнула палочкой в парнишку, — пока сядь на место!

Кабинет Лестрейнджу она отыскала совсем рядом — маленький и невероятно пыльный. Впрочем, с этим она справилась всего парой заклинаний и, закончив, спросила слишком уж официально и, похоже, всё ещё обиженно:

— Это место вам подходит, мистер Лестрейндж?

— Да, вполне, — равнодушно отозвался тот, придвигая себе старый и на удивление тяжёлый стул. Впрочем, ссориться с владелицей кулона в его планы не входило, и поэтому он добавил: — Дементоры обладают сильным ментальным воздействием — в их присутствии работать сложно, да и результаты могут быть не совсем ожидаемыми.

— Разве так бывает с легиллименцией? — с подозрением спросила Амбридж. — Результаты могут быть недостоверны?

— Достоверными — но не теми, что хотелось, — возразил Родольфус. — Если тот, чьё сознание подвергается изучению, слишком впечатлителен, половину воспоминаний отыскать просто не получится — будут попадаться только те, что вызваны дементорами. Вам же ведь нужна полная картина?

— Да, конечно, — она вполне успокоилась и опять заулыбалась. — Я пришлю сейчас вам первого подозреваемого, — пообещала она — и, наконец, ушла, позволив Родольфусу первым делом уничтожить сладкий и тяжёлый запах её духов. И вдруг вспомнил, чем когда-то привлекла его Беллатрикс — если не считать, конечно же, происхождения и родительского сговора: она не душилась. Никогда. Нет, он был не против запаха духов — те, к примеру, что использовала Нарцисса Малфой, его ничуть не раздражали и, пожалуй, нравились — но вообще Родольфус недолюбливал любые излишества, включая и искусственные запахи.

Наконец, Амбридж привела мальчишку — и ушла, с демонстративно-недовольным вздохом закрыв за собой дверь. На редкость неприятная женщина.

— Сядь, — велел Родольфус, но мальчишка вздёрнул подбородок. — Сядь, — повторил Лестрейндж, бросив ему под колени заклинание и таким образом уронив на стул. — Смотри мне в глаза, — приказал он, и когда мальчишка предсказуемо зажмурился, бросил равнодушно: — Если хочешь, наложу Петрификус и отрежу тебе веки. Смотри мне в глаза.

Тот вздохнул поглубже — и послушался. Сколько в его взгляде было ненависти! Но чем-чем, а этим удивить Лестрейнджа было сложно, и он приступил к работе.

Отыскал он то, что нужно, почти сразу. Да, похоже, что магглорождённый… ладно — понадеемся, что пока что их не тронут. С Лордом никогда не знаешь, проверяет он тебя или дал обычное задание — будет глупо так попасться. Тем более, теперь, когда Лорд уверен в том, что Рабастан был с той магглянкой… Мерлин.

А ведь Лорд наверняка узнал и её имя. Должен был узнать! А если так…

Он отвлёкся и, оставив мальчишку в покое, некоторое время молча сидел, лихорадочно обдумывая то, что понял только что. Это был в стиле Лорда — ничего не показать и какое-то время просто наблюдать за своей жертвой. Ах, какой же ты кретин, Родольфус! Если бы узнать, знал ли Лорд её фамилию! Хотя как он мог не знать? Мерлин — нужно что-то… он ведь не поверит в совпадение. Точно не поверит — по крайней мере, если не подкинуть ему какое-нибудь убедительное объяснение.

В дверь настойчиво постучали, и Родольфус, сморгнув, крикнул:

— Входите! — и сказал вошедшей Амбридж: — У мальчишки нет отца. Вернее, — поправился он, — оный неизвестен. Я бы не рискнул утверждать наверняка, что тот не волшебник. Но решайте сами, — он пожал плечами и поднялся. — Мы продолжим завтра — я приду в четыре, — сообщил он ей и добавил, дабы пресечь возможные возражения: — Меня провожать не надо — я найду дорогу.

— Вы ведь будете на балу? — спросила на прощанье Амбридж.

Бал! Родольфус внутренне поморщился. С ранней юности, с тех самых пор, когда в его обязанности вошло присутствие на светских раутах и балах, Родольфус их не то чтобы возненавидел — нет, таких сильных чувств он не испытывал, но считал подобное времяпрепровождение одним из самых нелепых. Танцевать при этом он порой любил — но именно что танцевать, подчиняясь музыке и ведя свою партнёршу. Но ведь бал — это вовсе не просто танцы, бал — мероприятие светское, заставляющее тратить огромное количество времени впустую. Впрочем, смысл их он понимал — так же как и понимал, для чего Яксли вообще всё это затеял. Или, может быть, и даже вероятно, что не только Яксли — подобное было вполне в духе Лорда.

— Разумеется, — Лестрейндж кивнул.

Медальон уже лежал в его кармане, и Родольфусу отчаянно хотелось оказаться, наконец, в своём кабинете и взяться за его изучение, но Лестрейндж не спешил. Их вторая встреча с Амбридж и так оказалась весьма подпорчена тем вердиктом, что Родольфус с некоторым внутренним злорадством вынес о предполагаемых магглорождённых. Им всем, на его взгляд, повезло: женщина с одним из мужчин оказались братом и сестрой, и хотя родители их выглядели вполне магглами, деда своего по отцу они не знали, и Родольфус равнодушно сообщил об этом Амбридж, добавив, что не может поручиться, что тот не был волшебником. С последним же мужчиной всё оказалось ещё проще: он и вправду был волшебником, правда, полукровкой, и вполне бы мог назваться и так защитить себя, но почему-то не хотел. Почему он не хотел, Родольфуса не интересовало — люди склонны совершать довольно странные поступки, ну а он свою задачу выполнил.

Амбридж эти новости расстроили: выходило, что одного из четверых она в любом случае обязана была отпустить, да и задержание остальных оставалось под вопросом. Впрочем, Лестрейндж был уверен, что она их арестует всё равно — но помогать ей в этом не желал и уж точно утешать не собирался. И на её рассерженное:

— Но ведь это же не значит, что они волшебники! — лишь пожал плечами и попрощался — и в ответ как раз услышал тот вопрос про бал, про который он действительно забыл. А ведь нужна мантия — и не только для него, но и для Рабастана. Впрочем, тот-то как раз вряд ли позабудет о таком — а вообще…

От пришедшей к нему в голову мысли Родольфус даже сбился с шага. Он понятия не имел, умеет ли его брат танцевать — а ведь мог и не уметь! Или позабыть: одно дело сам Родольфус, у которого до Азкабана было много времени закрепить данный навык, и совсем другое Рабастан. Он, вообще, хоть раз успел попасть на настоящий бал? Мог и не успеть: семнадцать ему исполнилось лишь в последнее лето перед окончанием школы… нет — Родольфус не мог вспомнить. Будет очень глупо и крайне некрасиво, если Рабастан так опозорится — и Родольфус, глубоко вздохнув, вместо того, чтобы отправиться в Лестрейндж-холл в свой кабинет аппарировал в Малфой-мэнор.

Рабастан нашёлся вместе с Эйвери и Мальсибером — они, хохоча, украшали к Рождеству один из коридоров Малфой-мэнора, видимо, придя на помощь хозяйке. Это было правильно, и Родольфус тут же с неудовольствием обругал себя за то, что он сам и не подумал предложить ей свои услуги — а ведь должен был, раз уж живёт здесь.

— Красиво выходит, — сказал он, подходя поближе и подхватывая падающую серебряную шишку. — Добрый вечер всем. Помощь примете?

— Там, — Мальсибер кивнул в конец коридора, — ветки. Их надо как-нибудь красиво развесить и украсить — и ты очень вовремя, потому что наша фантазия, кажется, иссякла.

— Ты нас перепутал, — слегка улыбнулся Родольфус. — Фантазия — это к Басти.

— Я уже иссяк! — воскликнул тот. — Мы с утра уже полдома обошли — даже обсуждали красно-золотую гамму, но решили, что Лорд не одобрит.

Они все расхохотались, и Родольфус, улыбнувшись тоже, кивнул:

— Пожалуй.

— Я им предлагал покрыть здесь всё инеем, — сказал Рабастан. — Но они твердят, что это неудобно и он будет пачкать всем подолы и сыпаться на головы.

— Будет, — кивнул Родольфус, развешивая ветки под потолком в случайном порядке. — И потом, его затопчут — будет очень некрасиво.

— Можно сделать его самовосстанавливающимся, — упёрся Рабастан.

— Я бы поинтересовался у хозяев, что они об этом думают, — сказал Родольфус, но Рабастан воспринял это по-своему и, довольно заулыбавшись, тут же взялся воплощать свою идею. Некоторое время Родольфус наблюдал за ним, а потом спросил негромко украшавшего сосульками подвешенные к потолку ветки Мальсибера: — Ты ведь был у него старостой? Как ты с ним справлялся?

— Был, — посмеиваясь, кивнул тот. — Ну, во-первых, дурак дурака всегда поймёт — я в то время, знаешь, тоже был не сахар. Ну а во-вторых — на самом деле, это было просто, — в по его губам скользнула лукавая улыбка.

— Тебе было пятнадцать, — с сомнением проговорил Родольфус, — а ему — тринадцать. Даже мне и даже сейчас порой бывает непросто — и я помню Басти в этом возрасте и не представляю, чтоб он слушался пятнадцатилетнего мальчишку.

— Просто в лоб давить не надо, — пожал плечами Мальсибер, но в его глазах мелькнули удовольствие и даже некоторая гордость. — Я и не давил. Как правило, мы договаривались — хотя пару раз пришлось и шантажировать, — он рассмеялся.

— Шантажировать? — Родольфус с любопытством поглядел на собеседника. — Не представляю, чем можно было шантажировать в то время Рабастана. Ему же всё всегда прощалось и сходило с рук.

— Так не в прощении же дело, — возразил Мальсибер. — И не в наказании — их он в самом деле не боялся никогда. Да и что я мог поделать — строчки засадить писать или отправить к Филчу? Нет — конечно, речи ни о каких наказаниях даже и не шло. Оставались лишь шантаж и дипломатия.

— Да чем же? — что такого мог на третьем и четвёртом курсах делать его брат, чтобы этого стыдиться? Или это было столь серьёзно, что могло грозить, к примеру, исключением? Но что, Мерлина ради? Не убил же он кого-то?

— Да всякой ерундой, — Мальсибер рассмеялся. — Например, я помню, как-то перед очередным квиддичным матчем он не успевал сам написать эссе — и списал у Барти Крауча. Басти был одним из лучших в чарах и, конечно, сделал это лишь от недостатка времени — потому и не хотел, чтобы об этом знали. Он гордился тем, как успевает в чарах — и вдруг такой конфуз… пару раз мне это пригодилось. С зельями, к примеру, подобное бы не прошло: ему было наплевать на зелья, и он часто списывал, ни капли сего факта не стесняясь.

— То есть, — с откровенным удивлением спросил Родольфус, — ты ему пригрозил, что расскажешь всем, что он списал эссе — и это действовало?

— Не всем, — мягко возразил Мальсибер. — Вашему отцу. Басти было важно его мнение. А потом, когда ваши родители умерли — твоё.

— Вот уж что мне было безразлично — что он у кого списал, — пожал плечами Родольфус.

— Тебе — да, — ещё мягче проговорил Мальсибер — и спросил погромче, меняя тему: — Мне кажется, или здесь цвета не хватает? С этим инеем всё стало бледнее нашего любимого Повелителя — и я не уверен, что это удачная ассоциация.

Эйвери негромко рассмеялся, Рабастан расхохотался в голос — и, оглядевшись, предложил:

— А что, если сделать иней золотым? — и немедленно воплотил это в реальность.

Вышло восхитительно — даже Родольфус, более чем равнодушный к блеску золота, признал это. Впрочем, коротенький разговор с Мальсибером занимал его сейчас намного больше. Тот, оказывается, был вовсе не так прост, как казался ему прежде — и, похоже, знал о людях даже больше, чем предполагал Родольфус. А на вид балбес балбесом… впрочем, Родольфус был твёрдо убеждён, что по-настоящему хороший менталист балбесом быть не может: залезать в чужие головы и не узнать многое о людях невозможно. Но в пятнадцать лет обуздать его тринадцатилетнего братца…

— …что меня по-настоящему озадачивает в этом балу, — обратил он внимание на голос того, о ком раздумывал, — так это танцы. Почти ни у кого из нас нет партнёрши — и мне рисуются картины неприятных столкновений за редких дам. Хорошо тебе, — сказал Родольфусу Мальсибер. — И партнёршу не искать, и…

— У тебя есть восемь дней, — с улыбкой перебил его Эйвери. — Женись!

— За восемь дней? — Мальсибер скептически вскинул бровь. — На ком?

— Ты богат, красив и добр — выбрать будет вряд ли сложно, — поддержал шутку Рабастан.

— И поэтому меня не жалко? — засмеялся Мальсибер.

— Да найдётся там, с кем танцевать, — легкомысленно пожал плечами Рабастан. — Бал же не для нас, а министерский — там наверняка будет полно народу. Я надеюсь, обойдётся без речей — я сто лет не танцевал, — добавил он почти мечтательно.

Ну вот и ответ — значит, танцевать Рабастан умеет, да и мантия у него наверняка готова. Что ж, отлично — одной проблемой меньше.

— У меня есть предложение, — Мальсибер остановился, оглядывая, наконец, законченный коридор. — После бала — если Лорд, конечно же, не найдёт нам какое-нибудь срочное занятие — предлагаю пойти посмотреть на маггловский Лондон. Я там был — и там красиво.

— А что ты там делал? — очень удивился Рабастан, и Родольфус лишь вздохнул. Некоторые вещи следует вбивать в голову в раннем детстве — потому что, кажется, что позже люди в принципе перестают их понимать. Разве они уже до той степени друзья, когда подобные вопросы становятся приличными?

— О-о, — загадочно протянул Мальсибер, и его глаза сверкнули. — Я там был… ну, можно сказать, что на экскурсии. И вы не представляете, как там интересно!

— Да ну что там интересного, у магглов? — фыркнул Рабастан, но на Мальсибера это не произвело ни малейшего впечатления.

— Пойдём — и увидишь, — поддразнил он его. — Марк, ты пойдёшь?

— Пойду, конечно, — с заметным любопытством согласился тот. — Я там не был никогда… как ты так решился?

— Меня отвели, — с таинственной улыбкой ответил Мальсибер. — Басти, идёшь с нами?

— После бала? — переспросил Рабастан. — Так мы же пьяны будем — и…

— Так на то есть протрезвляющее — раз, — возразил Мальсибер, — и я лично вовсе не собираюсь напиваться — два. Идёшь?

— Иду! — кажется, неожиданно даже для себя согласился Рабастан — и почему-то поглядел на Родольфуса с вызовом.

— А ты? — обратился к нему Мальсибер. — Руди, пойдёшь с нами?

— Если я не помешаю, — полувопросительно проговорил тот.

— Что ты, нет, конечно, — весело сказал Мальсибер. — Правда, я не буду утверждать, что тебе понравится — я тебя почти не знаю.

— Посмотрим, — отозвался Родольфус. — Если станет слишком скучно — я вас оставлю. Нам понадобится, видимо, маггловская одежда?

— Думаю, что нет, — неожиданно сказал Мальсибер. — Магглы как только не одеваются… тем более, в рождественскую ночь. Но вообще можно и переодеться, — он опять заулыбался. — Ничего особенного — будет достаточно трансфигурировать мантии в куртки или пальто, — он огляделся и сказал решительно: — Кажется, мы здесь закончили — и за нами ещё один коридор и лестница на второй этаж. Руди, если ты пришёл за Басти, мы вас можем отпустить и закончим сами.

— Нет, я с радостью присоединюсь, — возразил Родольфус. — Я шёл мимо и рад, что могу сделать что-то для хозяев.

Позже, когда они разукрашивали окна инеем, складывая его в прихотливые узоры, Рабастан негромко спросил брата:

— Ты не скажешь, что знаешь про магглов всё?

— Я не стану врать — зачем? — возразил Родольфус.

— Я не предлагаю врать! — нетерпеливо сказал Рабастан. — Но почему ты ничего вообще не рассказал?

— Зачем? — чуть пожал плечом Родольфус. — Я хочу посмотреть на этот мир его глазами: очень может быть, что он увидит то, что не увидел я.

Скабиора разбудил стук в дверь. Это было странно и неправильно: дверь в палатке есть, конечно, но пока что не настолько грязная, чтобы в неё можно было постучать. Это кто ж так развлекается, а? Шутнички.

— Не заперто! — крикнул он язвительно — и услышал знакомый голос:

— Это хорошо… войти-то можно?

— Ну попробуйте, — он хмыкнул и резко сел. — Вдруг получится.

Полотняное полотнище, закрывающее вход, отодвинулось, и в палатку вошёл улыбающийся Мальсибер.

— С добрым утром, — сказал он. — Я прошу прощения за столь ранний визит, но я подумал, что, возможно, вам захочется разделить со мной прогулку в Венецию.

— В Венецию? — спросил Скабиор с азартом. — Вы же говорили, что из Падуи.

— Если хватит времени, то мы туда заглянем, — пообещал Мальсибер. — Но Венеция, я признаю, красивее — а дела у меня там. Я оставлю вас там одного на час… быть может, на два — ближе к полудню — но я думаю, что скучно вам не будет. Если вы свободны — я вас приглашаю.

— Вроде бы свободен, — Скабиор задумался и попросил: — Подождите-ка меня — схожу узнаю. Могу чаю предложить пока, — добавил он, но Мальсибер отказался:

— Мы с вами лучше кофе выпьем и позавтракаем где-нибудь на набережной. Там, конечно, холодно сейчас и сыро — но всё равно красиво.

Выяснив, что он сегодня Грейбеку не понадобится, Скабиор вернулся превосходном настроении. Он всегда любил читать о незнакомых городах и землях, но ни разу не был нигде, кроме Великобритании и Ирландии, и неожиданное путешествие дразнило его воображение. Тем более что провожатый, кажется, отлично представлял то место, куда они отправлялись — значит, будет интересно. Ну а если что, сюда-то он всегда вернётся и один — это в незнакомое место ему не аппарировать.

— Там вокруг вода, — предупредил Мальсибер, крепко сжимая обеими руками его предплечья. — Аппарировать поэтому непросто — но мы риснём. Готовы?

Скабиор кивнул — и в следующий момент почти пожалел об этом, потому что аппарация вышла очень неприятной, и ему на миг даже показалось, что его вот-вот расщепит. Обошлось — однако им обоим потребовалось несколько секунд, чтоб отдышаться.

— Мы буквально в двух шагах от Гранд Канала, — сказал Мальсибер. Они стояли в крохотном тупике, оканчивающимся выкрашенным в терракотовый цвет домиком с наглухо заколоченными дверьми и окнами. — Это вход в волшебный квартал — он здесь небольшой, но очень интересный… однако я бы предложил начать с прогулки по обычному городу и заодно позавтракать. Нам туда, — он махнул рукой вправо.

Утро было солнечным, и воздух пах морской водой и водорослями. Пока Скабиор оглядывался на чрезвычайно живописные, хотя и обшарпанные кое-где, дома, по большей части выкрашенные всё в те же охряно-терракотовые цвета, Мальсибер вёл его узкими улочкам, и буквально через пару минут они оказались на берегу широкого канала, набережная которого была почти сплошь застроена дворцами. Некоторое время Скабиор с Мальсибером, на лице которого играла удивительно счастливая улыбка, просто стояли, оглядываясь, а затем последний глубоко вздохнул и проговорил негромко:

— Мне кажется, я был здесь ещё в прошлой жизни… но я обещал вам завтрак.

— Я читал, что здесь каналы вместо улиц, — сказал Скабиор, оглядываясь и внимательно разглядывая дворцы.

— Отчасти так и есть, — кивнул Мальсибер, — хотя улицы обычные здесь тоже есть, увидите. Предлагаю начать с завтрака — а потом я вам покажу площадь святого Марка.

…Слушая бесконечные истории, которые Мальсибер знал, похоже, о каждом здешнем доме, Скабиор поймал себя на том, что не понимает, как тот умудрялся до сих пор так мало знать о современных магглах — в отличие от тех, кто жил прежде. Да и в городе Мальсибер ощущал себя вполне естественно, и деньгами маггловскими распоряжался адекватно… хотя… Было во всём этом что-то театральное: словно он жил в прошлом и водил Скабиора по тем, старым улицам, а реальность словно бы проходит мимо. Впрочем, рассказывал он завораживающе интересно, а город знал, похоже, лучше, чем Скабиор — Лондон. Да и город был красив и завораживающ — и время летело с такой скоростью, что когда Мальсибер, глянув на часы, сказал, что скоро полдень, Скабиору показалось, что прошёл от силы час.

— Моё дело займёт вряд ли больше двух часов — а, скорее, едва час, — сказал Мальсибер. — Если вы хотите, я могу вас проводить к волшебному кварталу — но он здесь совсем миниатюрный, буквально пара переулков.

— Да не стоит, — отмахнулся Скабиор. — Здесь гораздо интереснее.

— Согласен, — кивнул Мальсибер и протянул ему один кнат. — Я по ней найду вас, как освобожусь.

— Вы могли бы просто следящие чары на меня повесить, — Скабиор чуть наклонил голову, разглядывая Мальсибера.

— Меня в детстве научили, что так делать невежливо, — улыбнулся Мальсибер и, махнув рукою, аппарировал, оставив своего спутника изучать Венецию самостоятельно. Сам же он, снова оказавшись на набережной Гранд Канала, прошёлся, глядя на номера домов, затем остановился и негромко, но очень чётко проговорил адрес.

Стены пошли рябью, потом поплыли — и через несколько секунд между ними появился ещё один особняк. Вернее, настоящий, пусть и небольшой, дворец. Палаццо, о котором он столько слышал в детстве, но где не был до сих пор.

Подойдя к дверям, Мальсибер постучал. Те открылись — и немедленно закрылись за ним, и встретивший гостя эльф с поклоном повёл его за собой — наверх. Они шли небыстро, и Мальсибер разглядывал фрески на стенах и порой легонько гладя их ладонью.

— Рад приветствовать в своём доме сына Леньяро.

Голос хозяина палаццо — низкий и чуть хрипловатый — прозвучал весьма доброжелательно. Да и сам он — темноволосый подтянутый мужчина неопределённого возраста с небольшой бородкой и пронзительным взглядом тёмных глаз — улыбался весьма приветливо.

— Я признателен за приглашение, сеньор Морозини, — Мальсибер коротко склонил голову и тоже улыбнулся.

— Прошу вас, — Морозини любезным жестом указал на накрытый стол. — Кофе?

— Да, благодарю, — Мальсибер опустился на стул и взял маленькую белую чашечку. Некоторое время они пили кофе, сравнивая итальянскую и английскую погоду и рождественские традиции, а затем Мальсибер, отбросив светский тон, спросил: — Сеньор Морозини. Я ведь могу говорить с вами прямо?

— Этот вопрос следует задавать отнюдь не мне, — возразил тот. — Я вас очень плохо знаю, сеньор Мальсибер — не возьмусь сказать, на что вы способны.

— Справедливо, — Мальсибер слегка растянул губы в полуулыбке. — Вы, возможно, знаете, что в Англии сейчас идёт война, — начал он, внимательно глядя на Морозини. И когда тот чуть кивнул, продолжил: — И, я полагаю, знаете, что я связан с одной из сторон, — на сей раз его улыбка отдавала горечью. Морозини вновь кивнул. — У меня действительно к вам дело, сеньор Морозини — вернее, то ли просьба, то ли заказ. И я надеюсь, — усмехнулся он, — на отказ.

— Как интересно, — Морозини пристально вгляделся в чёрные глаза Мальсибера, и тот не стал их отводить. — Не могу сказать, что ко мне часто приходят с целью получить отказ. Для чего тогда просить? И что именно?

— Я ведь подневолен, — Мальсибер резковато задрал левый рукав, продемонстрировав изображённый на предплечь черепа с вылезающей изо рта змеёй. — Лорд даёт мне поручение — я исполняю. Но что я могу поделать, если получу отказ? — он пожал плечами.

— Разумно, — Морозини продолжал разглядывать его с откровенным интересом. — А вы в самом деле откровенны. Не боитесь?

— Чего именно? — Мальсибер усмехнулся.

— Я простой торговец, — ответил Морозини, — и политикой не интересуюсь. Но я слышал, что ваш Лорд — он так ведь себя называет, я не ошибаюсь? — бывает весьма жёсток в наказаниях.

— Я четырнадцать лет провёл рядом с дементорами, — пожал плечами Мальсибер. — И давным-давно не боюсь смерти. Боли я боюсь — но она не длится вечно. Близких у меня, как вы, наверно, знаете, не осталось — по крайней мере, не в Британии. А в Падую Лорд не сунется и вредить Леньяро не рискнёт, я полагаю. Так что, в сущности, ему мне сделать нечего.

— Если это так, — вкрадчиво проговорил Морозини, — то что вас держит рядом с ним? На человека, искренне разделяющего его цели и идеи, вы не похожи. Смерть вас не пугает. Что тогда?

— Я уже сказал вам — боли я боюсь, — сказал Мальсибер жёстко. — И я знаю, что он делает с предателями… просто убежать мне не хватает сил и мужества. От него не спрятаться, — он кивнул на метку. — А даже если и попробовать — провести всю жизнь, вздрагивая от собственной тени? Я на это не способен. Я с ума сойду. Да, я трус, — он улыбнулся широко и слегка отчаянно. — Что делать — я таков, каков я есть. Леньяро никогда не славились особым героизмом.

— Да, Леньяро — мирная семья, — задумчиво проговорил Морозини. — Но я слышал о Мальсиберах другое. Например, у вашего отца был брат…

— Я не Ревальт, — сказал Мальсибер очень резко. — Во мне слишком мало от Мальсиберов — и не важно, почему. Но бежать я не готов — и потом, — его голос снова зазвучал спокойно, — полагаю, от меня там, всё же, некоторая польза есть.

— Польза? — с выраженным интересом спросил Морозини. — Для кого.

— А ещё я всё-таки надеюсь перед смертью стать свободным, — Мальсибер опустил рукав. — Я знаю, что вы воевали с Гриндевальдом, — вдруг сменил он тему. — И, видимо, могли там встречать дядю. Потому и говорю так напрямую.

— Знаете, — Морозини налил им обоим ещё кофе, — я ведь от природы человек ленивый, но довольно любопытный, и мои занятия оставляют мне довольно много времени на удовлетворение этого любопытства. Вы, сеньор Мальсибер, говорите, что не боитесь смерти — если так, то вы заметно отличаетесь от своего… хозяина, — это слово он произнёс мягко, словно бы пытаясь его смягчить. — Слышал я, — продолжал он, оценив реакцию — верней, её отсутствие — на свои последние слова Мальсибера, — что он настолько боится смерти, что привязал себя к жизни так крепко, как вообще возможно.

— К жизни привязал? — переспросил Мальсибер удивлённо. — Он считает, что бессмертен… я верно понимаю, что это не одно и то же?

— Верно, — Морозини слегка кивнул. — Из известных мне способов бессмертие дарует только философский камень — хотя и с ним всё не так просто. А вот к жизни привязать себя можно по-разному… ваш Лорд, как я слышал, сделал это через душу и попрятал несколько её кусочков где сумел. И теперь ему действительно непросто умереть… вопрос в том, можно ли счесть жизнью форму его существования.

— Ну, — Мальсибер усмехнулся, — есть он ест. И тело его, в целом, весьма напоминает человеческое — по крайней мере, с виду. Палочкой волшебной он, опять же, пользуется. А что вы имели в виду, говоря о том, что он спрятал где-то кусочки своей души? Разве душу можно разделить на части?

— Можно, — спокойно ответил Морозини. — Беда в том, что чем больше от неё отщипываешь — тем меньше в тебе остаётся человеческого. Делать это — прямой путь к безумию… или недоумию, как посмотреть, — он глянул на Мальсибера остро и пристально. — Я слышал, что ваш Лорд сделал это слишком много раз… и мне довелось однажды увидеть его колдографию — может быть, она была не слишком удачной, но мне показалось, что есть в нём что-то от рептилии.

— Есть, — кивнул Мальсибер. — А я думал, дело в парселтанге…

— Я совсем не специалист в подобном, но, — Морозини на секунду задумался, словно размышляя, стоит ли продолжать, — я встречал теорию о том, что чем меньше остаётся от души — тем больше человек становится похож на зверя. И чем меньше этот зверь антропоморфен — тем меньше той души осталось.

— И тем менее по-человечески он рассуждает? — подхватил Мальсибер.

— Говорят, что так, — кивнул Морозини. А потом спросил, резко меняя тему: — Так зачем он прислал вас?

— Позвать вас в союзники, — рассмеялся Мальсибер. И добавил, посерьёзнев: — И за ядом Киджи.

— Ну так это просто, — тоже улыбнулся Морозини. — Для первого я слишком стар — я уже навоевался вдоволь. Войны — игры молодых. А я — простой торговец, — развёл он руками. — Ну а со вторым — увы, но это просто невозможно. Даже если я и захочу, я не смогу его сварить. Это может только женщина — а я, как видите… — он опять развёл руками и негромко рассмеялся.

— Можно дать рецепт, — улыбнувшись, возразил Мальсибер.

— Кому? — спросил Морозини. — Этот яд не просто так получил своё название: сварить его может только Киджи. Моя дочь мертва, моя жена — из Блэков, я — мужчина… Варить некому.

— Женщин Киджи не осталось? — тихо проговорил Мальсибер. — Я сочувствую вам. Потерять дочь…

— Как видите, задача неисполнима, — перебил его Морозини.

— Вижу, — в глазах Мальсибера мелькнула горечь, но губы тронула улыбка. — Сеньор Морозини, могу я попросить вас об одолжении?

— Вы не под Силенцио, — подбодрил его тот. — У нас откровенный разговор — почему бы нет?

— Вы не согласились бы потратить ещё несколько минут на создание подходящего воспоминания для моего хозяина? — спросил Мальсибер, очень чётко проартикулировав последнее слово.

— В самом деле, — отозвался Морозини. — Он действительно настолько хорош в легиллименции, как рассказывают?

— Хорош, — кивнул Мальсибер. — И наверняка захочет сам увидеть разговор.

— А вы уверены, что сможете продемонстрировать его… не целиком? — в глазах Морозини засветился настоящий интерес.

— Я хороший менталист, — легко сообщил ему Мальсибер. — Даже, как продемонстрировали последние события, превосходный. Так что да — уверен. Было б, что показывать.

— На сегодня у меня нет срочных дел, — заявил Морозини. — Я охотно поучаствую в вашем розыгрыше — ну а после приглашу вас на прогулку. Вы ведь в первый раз в Венеции?

— Что вы, нет — я в детстве много раз бывал здесь. А вот мой приятель — да, впервые, — вы простите, я никак не рассчитывал на подобную любезность и…

— В таком случае, я приглашаю вас обоих, — мягко оборвал его Морозини. — У меня прекрасная гондола — я уверен, что прогулка вам запомнится. Ну а после пообедаем — или вы спешите?

— Думаю, до вечера меня не хватятся, — обрадованно ответил Мальсибер.

— А кто ваш приятель?

— Вопрос сложный, — он задумался. — Наверно, лучше всего будет ему самому позволить отрекомендоваться — если вы позволите, конечно. Скажу только, что вот этого, — он коснулся кончиками пальцев внутренней стороны своего левого предплечья, — у него нет.

— Это славно, — Морозини глянул на старинные часы. — В таком случае я предлагаю вам прийти ещё раз — и начнём наш маленький спектакль. Льярди, проводи и ещё раз встреть гостя!

— Как гуляется? — услышал Скабиор и, обернувшись, нос к носу столкнулся с весёлым и чрезвычайно довольным Мальсибером.

— Дело выгорело, да? — спросил он, отрываясь от разглядывания очередной стены.

— Нет, — Мальсибер улыбнулся широко и радостно. — Не выгорело.

— Представить страшно, как вы выглядели бы, если бы всё получилось, — хмыкнул Скабиор. — Если вы сейчас сияете, словно при покупке своей первой палочки.

— Иногда провалу радуешься больше, чем успеху, — сообщил ему Мальсибер. — Как вам город?

— Превосходно, — настроение у Скабиора было просто отличным, и скрывать его он не желал. — Не похоже ни на что из того, что я когда-то видел.

— Великая была республика, — полумечтательно проговорил Мальсибер и спросил: — Вы любите историю?

— Я даже у Биннса на лекциях почти не спал, — усмехнулся Скабиор, приготовившись к наверняка долженствующему последовать вопросу.

— А я спал, — Мальсибер рассмеялся. — Или делал какую-нибудь домашнюю работу. Но историю люблю. И принёс вам приглашение — и собираюсь, в случае отказа, вас уламывать его принять всеми средствами, что мне доступны.

— Что за приглашение? — с некоторой досадой спросил Скабиор. Впрочем, он уже почти привык к тому, что Мальсибер редко реагирует банально.

— Прокатиться на гондоле, — глаза Мальсибера блеснули. — И послушать разные истории — тот, кто пригласил нас, прекрасный рассказчик.

— Это вы к нему по делу прибыли? — Скабиор склонил голову набок.

— К нему, — кивнул Мальсибер.

— И он вас провёл? — продолжил Скабиор.

— Он венецианец, — Мальсибер рассмеялся. — Обыграть их невозможно — они сами кого хочешь вокруг пальца обведут даже когда тебе кажется, что ты предусмотрел всё. Да вот, кстати, — оглядевшись, он махнул ему рукой. — Идёмте, я вам кое-что покажу — и расскажу одну историю. А потом нас ждут.

— Я ещё не дал согласие! — напомнил Скабиор — больше в шутку, потому что решение он уже принял. Почему не согласиться? Да и интересно ему было — и каким бы не оказался этот венецианец, раз он позвал — пусть принимает. — Он хоть знает, кого пригласил?

— Моего приятеля, — Мальсибер хитро улыбнулся. — Я, признаться, не знал, как вас отрекомендовать — надо было спросить вас, но я не думал, что нас пригласят куда-то.

— Зря, — Скабиор покачал головой. — Но вам всё равно ведь придётся меня представлять.

— Скабиор — ведь это кличка? — легко спросил Мальсибер. — Я могу воспользоваться ею, если вам так больше нравится.

— Кличка, — подтвердил он. — Что, неловко будет?

— Полагаю, этому венецианцу всё равно, кого и как зовут, — возразил Мальсибер.

— А кто он? — всё-таки не удержался Скабиор. — Местная аристократия?

— О да, — кивнул Мальсибер, заворачивая за угол и выводя Скабиора на неожиданно большую площадь. — Причём и по маггловским, и по волшебным представлениям. В их семействе были даже дожи… но теперь для магглов их семья исчезла, так же, как и дом. Я понимаю, что аристократов вы не любите — но он не так прост и совсем, поверьте, не напыщен. Он когда-то с Гриндевальдом воевал — вместе с Дамблдором… ага, вот он, — Мальсибер подвёл Скабиора к бронзовому конному памятнику. — Итак, — театрально поклонился он, — история о том, как один кондотьер думал, что обыграл венецианцев — и чем они ему ответили. Это памятник Бартоломео Коллеони — одному из самых известных бергамцев. Он служил Венеции и был сказочно богат — дело происходит, я забыл сказать, в пятнадцатом веке. Умирая, он составил завещание, оставив городу весьма внушительную сумму — но с одним условием: поставить ему памятник, да не абы где, а на площади Сан-Марко.

— Купить место на главной площади? — усмехнулся Скабиор.

— Именно так, — кивнул Мальсибер. — И венецианцы оказались перед неприятнейшей и вроде бы неразрешимой дилеммой: с одной стороны, получить наследство им хотелось очень, но с другой — на Сан-Марко даже величайшим венецианцам не то что статуй — бюстиков не ставят, будь ты хоть сам дож, хоть папа римский, а тут ещё и иноземец. Однако же, денег хотелось. Очень.

Они оба рассмеялись, и Скабиор заметил:

— Понимаю.

— Тем более что большую часть тех денег они когда-то ему сами заплатили, — добавил, подмигнув, Мальсибер. — Как видите, памятник они ему поставили — причём не поскупились. Заказали у знаменитейшего скульптора — Вероккио. И поставили на площади, в прекрасном месте — видите ту базилику? — спросил Мальсибер, указав на оную. — Это Дзанипаоло — там половина дожей похоронены. Так что честь была оказана великая.

— Но площадь-то не та, — возразил Скабиор.

— А вот тут-то мы и встречаемся с истинной венецианской хитростью, — тихо рассмеялся Мальсибер. — Видите вот это здание? — он показал на белое здание с увенчанными статуями полукружьями на крыше. — Это, — очень медленно проговорил он, — одна из шести венецианских скуол. Имени… — он сделал паузу и хитро посмотрел на Скабиора. — Угадаете?

— Святого Марка? — недоверчиво спросил Скабиор, и Мальсибер, хлопнув в ладоши, рассмеялся:

— Именно! Так что всё в наличии, как видите: площадь — есть, Сан-Марко — тоже. Видите — всё верно: на площади возле святого Марка. И вот таких людей вы мне предлагали переиграть? Да Мерлин с вами! Не хотите поглядеть вживую на одного из них?

— Пойдёмте, — махнул Скабиор рукой.

Они двинулись назад — и Мальсибер, уверенно ведя Скабиора переулками, успел повеселить его ещё несколькими забавными историями, которые знал, кажется, едва ли не о каждом здании. А на берегу Гранд Канала их ждала чёрно-алая гондола, в которой уже сидел её, судя по всему, владелец, тут же вышедший на берег, чтобы поприветствовать гостей. Пожимая руку Скабиору, он представился:

— Александро Морозини, — и тот ответил:

— Кристиан Говард Винд.

— Садитесь, господа, — проговорил Морозини с лёгким поклоном. — День сегодня солнечный, в гондоле тепло — я надеюсь, в следующие два часа вы не заскучаете.

О — они не заскучали. Морозини оказался великолепным рассказчиком — даже лучше, чем Мальсибер. И дистанцию держать умел прекрасно — или Скабиору просто не хотелось раздражаться. Это день был слишком странным — потому что слишком уж нормальным. Мирным. Как каникулы — которые он, впрочем, в детстве ненавидел. Но он был не как его реальные каникулы, а как те, которых у него ни разу не было — такие, как бывали у других, весёлые и беззаботны, о которых так приятно рассказывать товарищам в ответ на их: «А я был…» Если б тут ещё и Гвен была… но не страшно — он сам приведёт её сюда, и они вдвоём погуляют по мостам и улочкам, и он сам расскажет ей все эти истории. Хотя, пожалуй, Морозини бы ей понравился…

— Жаль, что настоящих предсказателей теперь не сыщешь, — выслушав очередную историю, вздохнул Мальсибер. — Занимаются-то этим многие — но это всё, по-моему, или шарлатанство, или получается какой-то ужас вроде предсказания про Поттера.

— Что, хотите узнать будущее? — усмехнулся Морозини.

— Я хотел бы, — признал Мальсибер. — Да не у кого.

— А Роберта вам чем нехороша? — спросил Морозини. — Времени до вечера достаточно — вы вполне успеете.

— Роберта? — заинтересованно переспросил Мальсибер. — Кто это?

— Предсказательница с Монте Гаргано. Я вам дам записку — впрочем, полагаю, она и сама вас примет.

— Монте Гаргано? — повторил Мальсибер — и умолк.

— Монте — это, я так понимаю, гора, — сказал Скабиор. — Она что, особенная?

— Это место силы, — спокойно пояснил Морозини. — Это знали все — всегда. Там есть храм — прямо в скале — и город. И пещеры. Вот в одной из них живёт Роберта. Если вам и вправду нужно узнать будущее — поговорите с ней. Но учтите, — предупредил он, — она не терпит лжи. Страх простит — а враньё нет.

— Я не собираюсь лгать, — сказал Мальсибер и вопросительно поглядел на Скабиора. — Я хочу там побывать, — решил он. — Вы со мной пойдёте, или тут останетесь?

— Пойду, — подумав, отозвался тот.

— Но чуть позже, — заметил Морозини. — Мы пока что не закончили прогулку. Поглядите вон туда…

Удивительная прогулка закончилась обедом в маленьком, всего на восемь столиков, ресторанчике. Незнакомая Скабиору рыба была нежной и буквально таяла на языке, так же, как и тирамису, который они взяли на десерт. Пили же вино и граппу — и Скабиор с недоумением смотрел на то, как Мальсибер разбавляет бледно-золотистую жидкость у себя в бокале обыкновенной водой почти до полной прозрачности. Смысл так пить? Ни опьянения, ни вкуса… Граппа была хороша — пилась мягко и слегка кружила голову, и к концу обеда Скабиор почти забыл об Англии, о вечной кочевой жизни в палатках и даже о войне. Всё, чего ему сейчас хотелось — так сидеть и дальше и смотреть на воду и на людей на улочках. Но день пусть и неспешно, но клонился к вечеру — время было уходить.

Прощаясь, Морозини пожал руки им обоим и, слегка задержав в своей ладонь Мальсибера, спросил:

— Наш дом всегда покровительствовал вашему. Вы не просите о помощи?

— Я Мальсибер, — отозвался тот. — Не Леньяро. И потом, уж если жить, как я, можно попытаться хотя бы умереть с достоинством, не так ли?

— Я надеюсь вас ещё увидеть, — Морозини разжал пальцы. — Удачи.

— Доброго вам вечера, — слегка склонил голову Мальсибер — и, повернувшись к Скабиору, крепко взял его за предплечье и сказал полувопросительно: — Монте Гаргано?

* * *

Первым, что они ощутили после аппарации, был холодный ветер, ударивший им в лицо. Открыв глаза, Скабиор увидел почти прямо перед собой гору, к верхушке которой были прилеплены ослепительно-белые кубики. Город — странный город, состоящий из таких вот белоснежных зданий с совершенно плоскими крышами и маленькими окнами.

— Это Монте-Сант-Анджело, как я понимаю, — прокомментировал Мальсибер. — Нам сегодня не туда, — он огляделся. — Я читал об этом месте, хотя лично здесь впервые.

Они двинулись по узенькой, но вполне отчётливой тропинке — и чем ближе подходили к холму, тем отчаяннее всё внутри Скабиора бунтовало. Он не должен был быть здесь — это место не желало его не просто принимать, но даже подпускать к себе. Зверям здесь не место — и впервые в жизни осознание подобного не было обидным. Это место просто не предназначалось для созданий вроде него — но откуда-то он знал теперь, что были и другие, те, куда нет хода людям, но которые обрадуются таким, как он.

— Я здесь подожду, — сказал он, наконец, когда в конце тропинки показалась стена с проёмом.

Пещера.

Мальсибер не стал задавать вопросов — лишь кивнул и продолжил идти сам, двигаясь теперь заметно легче и быстрее, словно сбросил с плеч тяжёлый груз. Дойдя до входа, он на несколько секунд остановился, постоял — и решительно ступил под его своды.

Здесь, внутри, было несколько теплее, и воздух не пах морем, и при этом ощущался удивительно живым. Пол шёл вниз, а вскоре начались ступеньки — невысокие и узкие, они мелкой лесенкой спускались по широкой дуге, и Мальсибер с лёгкостью сбежал по ним, почему-то даже не задумываясь о том, что камень ощутимо влажен и малейшая неловкость может обернуться падением. Но он так ни разу и не поскользнулся — а затем ступеньки кончились, и он оказался в высоком и широком зале, в центре которого находилось небольшое озеро. Его воды были до того прозрачны и тихи, что Мальсибер понял, что это такое, только подойдя почти вплотную.

— Нравится? — раздался сильный женский голос.

— Вода или пещера? — спросил Мальсибер, оборачиваясь. Прямо перед ним, буквально в двух шагах стояла невысокая и хрупкая женщина с пышными густыми волосами, в возрасте… или, пожалуй, даже без него. Не красавица, но лицо запоминающееся. И голос… Голос, проникающий не просто в уши — в душу. Как, наверно, она пела… если б пела.

— Ты мне и скажи, — она разглядывала его совершенно беззастенчиво.

— Нравится, — ответил он. — И пещера, и вода. Хотя я больше люблю море.

— Это место не твоё, — сказала женщина… Роберта, отступая от него на шаг. — Здесь ни солнца, ни волны, ни воздуха.

— Здесь спокойно, — он давно не чувствовал себя до такой степени неловко. Словно первокурсник, не сделавший задание.

— Спрашивай, — велела Роберта. — Что ты хочешь знать?

— Я хочу узнать, умрёт ли тот, кто называет себя Тёмным Лордом Волдемортом, — выговорил он заранее заготовленный вопрос.

— Умрёт, — ответила она мгновенно. — Ты бы должен знать, что умирают все.

— Когда? — спросил он напряжённо, отчаянно борясь с соблазном уточнить: «А точно?»

— Когда придёт время, — ответила она — и вдруг нахмурилась. — Спроси меня о том, о чём действительно хочешь.

— Я освобожусь? — тихо спросил он. — Покуда жив?

— Ты уже свободен, — сказала она равнодушно. — И давно. А это, — она махнула в сторону его левой руки, — есть, покуда ты боишься. Ты боишься же?

— Боюсь, — признал он и почти выкрикнул, мучаясь, что никак не отыщет единственно точную формулировку: — Я увижу его смерть?

— Смерть нельзя увидеть, — тут же отозвалась она. — Только собственную — и только один раз.

— Что мне делать? — прошептал Мальсибер.

— Делай то, что хочет сердце, — она вдруг улыбнулась, и улыбка — быстрая, почти что мимолётная — на миг сделала её почти что юной. — Думай сердцем, выбирай душой, защищай своих — вот твой путь. В первый раз свернув с него, ты заплатил свободой — во второй заплатишь жизнью. Или, — она вдруг задумалась, — разумом. Точнее я не вижу.

— Кого «своих»? — спросил он с горечью. — И как? Я слаб — я боюсь, что страх однажды пересилит и…

— Пересилит — ты умрёшь, — жёстко перебила она и повторила, будто пробуя на вкус: — Страх… а ведь ты умеешь разговаривать со смертью, — в её глазах мелькнуло удивление. — Как тебя зовут?

— Ойген, — почти прошептал Мальсибер, и Роберта вдруг скривилась:

— Неудачно. Имя не твоё. Тяжёлое. А, впрочем… — она подошла вплотную и, взяв его за руки, некоторое время разглядывала ладони. — Может быть, ты сможешь, — она подняла голову и вдруг заглянула Мальсиберу в глаза. Ему показалось, что он тонет в её взгляде, и он сам не понял, что схватил её за руку — а она, вдруг рассмеявшись, отвернулась и пошла к воде. — Страх — твой враг, — сказала она, садясь на корочки и опуская руки в воду. — Запомни — береги своих и всегда иди за сердцем. А сейчас ступай — и передай тому, кто тебя ждёт, чтобы он исполнил просьбу дочери.

— Просьбу дочери? — переспросил Мальсибер, словно просыпаясь.

— Пусть исполнит то, о чём она попросит, — повторила женщина, вставая и вновь глядя на Мальсибера. — Если хочет жить, конечно. И пусть вспомнит, кем родился. Всё — ступай.

— Спасибо, — Мальсибер прижал к груди руки и снова повторил: — Спасибо.

— Страх сделал того, кого ты так боишься, тем, кто он сейчас есть, — сказала Роберта. — Помни это. Он боится. И не бойся сам. Иди — и, может быть, однажды ты вернёшься.

— Спасибо, — в третий раз сказал Мальсибер — и пошёл к лестнице.

…Скабиор ждал его, сидя на краю обрыва и глядя на море.

— У меня для вас послание, — сказал Мальсибер, опускаясь рядом с ним. — Я не спрашивал — она сама сказала, так что, полагаю, это важно. Вам просили передать, чтобы вы исполнили просьбу вашей дочери — если жить хотите. И вспомнили, кем родились.

— Я и так исполню — без угроз, — беззлобно удивился Скабиор. — Но она меня ни о чём пока что не просила.

— Я не знаю, что всё это значит, — признал Мальсибер. — Просто передал послание. Я, признаюсь, собственное предсказание-то понял не намного лучше…

Он умолк, и некоторое время они так сидели, глядя на разливающийся над бирюзовым морем золотой закат. А когда солнце утонуло в море, Мальсибер вздохнул, тронул Скабиора за предплечье и сказал:

— Боюсь, что нам пора. Спасибо, что разделили со мной эти каникулы — и надеюсь, вам понравилось.

— Понравилось, — просто признался Скабиор.

Вспомнить, кем родился… а кем он родился? Сыном шлюхи? И что это даёт?

— Аппарируем, — предупредил Мальсибер — и сжал его предплечье.

А в следующий момент они уже стояли в холле Малфой-мэнора.

— Я пойду, пожалуй, — сказал Скабиор — и добавил вдруг: — С наступающим. Заходите в праздники, если делать будет нечего.

— Думаю, что в какой-то момент будет непременно, — улыбнулся Мальсибер. — С наступающим.

Подождав, покуда Скабиор уйдёт, он развернулся — и направился к Родольфусу.

Ибо кое-что из рассказанного Морозини того, определённо, должно было заинтересовать.

Солнечный луч ударил по глазам Родольфуса настолько неожиданно, что он вздрогнул, а затем зажмурился и потёр уставшие за бессонную ночь веки. Он четвёртую ночь подряд проводил за изучением полученного медальона, но так и не раскрыл его секрет. Время поджимало: раз он забрал у Дамблдора копию, значит, скоро тот потребует оригинал — и вряд ли у Родольфуса получится ему солгать. Вещь, что сейчас лежала перед ним, была, определённо, тёмной — но сюрпризом это не было: вряд ли Дамблдору пришло в голову отправлять его на розыск артефакта светлого. Более того — та темнота, что в ней таилась, чем-то напоминала то кольцо. Но чем, Родольфус, сколько он ни бился, разобрать не мог. Возможно, положи он оба артефакта рядом, он бы разгадал загадку, но вот так, поодиночке, просто сравнивая свои ощущения, вывод сделать он не мог.

Надевать на шею медальон Родольфус не решился. Да, он видел, как его носила Амбридж — но единственное, о чём это ему говорило, это лишь о том, что эта вещь не убивает сразу. Но кто знает, как она влияет: смерть, в конце концов, не худшее и точно не единственное, что вещь может сделать с человеком. Тем более что надеть цепочку на себя ему хотелось — иногда почти невыносимо.

— Что же ты такое? — спросил Родольфус, в сотый раз потирая пальцами плоскую поверхность створок. Но ответа не было. Если бы надеть его кому-нибудь на шею, а потом понаблюдать… но на кого? Не на Рабастана же, в конце концов — Мерлин знает, что это такое. Нет, пожалуй, он пока что не готов лишиться брата — нужен кто-нибудь другой. Возможно…

Лестрейндж хлопнул в ладоши и, вызвав эльфов, некоторое время молча их разглядывал, выбирая жертву. Следовало взять, конечно, самого ненужного — то есть старого. Значит, Салли. Да, она была стара, и толку от неё уже было не особенно много, но… Нет — определённо, Родольфус не был готов тратить своих эльфов на подобные исследования. Нужен был чужой — вопрос был в том, где бы его взять.

Эльфов Лестрейндж отпустил и, сунув медальон за пазуху, решил всё же несколько часов поспать — но по пути в спальню столкнулся с собственной женой.

— Так и знала, что ты будешь здесь, — сказала она обвиняюще.

— Ты всегда была умна, — кивнул Родольфус. — Что ты от меня хотела?

— Исполнения супружеского долга, — усмехнулась Беллатрикс.

Если она рассчитывала его шокировать, то просчиталась: Родольфус чуть заметно поклонился и сообщил ей:

— Ты вовремя: я как раз шёл в спальню.

— Даже не надейся, — фыркнула она, и Родольфус вдруг подумал, почему он позволяет ей подобное? Почему он с самого начала ей позволил так с ним разговаривать?

— Ты сказала «долг», — пожал он плечами. — Так о чём шла речь?

— О бале, — Беллатрикс поморщилась. — Я сейчас пыталась взять в сокровищнице украшения — но не смогла войти. Ты закрыл её на старшего в роду?

— Закрыл, — кивнул Родольфус. Менее всего ему хотелось, чтобы медальон случайно оказался бы в руках у Рабастана или уж тем более жены.

— Так открой! — потребовала она с досадой.

— У тебя довольно украшений в твоей комнате, — сам не зная, почему, возразил Родольфус. И лишь отказав ей, понял, что он просто давным-давно не видит в этой женщине жену — так с какой стати он должен позволять ей брать их, Лестрейнджей, фамильные вещи?

— Я хочу надеть… — начала она, но Родольфус оборвал:

— Я не стану открывать сейчас сокровищницу. Выбери что хочешь из того, что есть.

— Я хочу надеть фамильное…

— Я же сказал «нет», — Родольфус вдруг почувствовал, что начинает злиться. — Белла, мы с тобой давным-давно супруги лишь по имени — у тебя нет права пользоваться нашими фамильными вещами. Я не знаю, что произойдёт, когда ты их наденешь — и не склонен это проверять. Будет скверно, если с тобой что-нибудь случится, не находишь?

— Руди, что ты говоришь? — он едва ли не впервые видел Беллатрикс такой растерянной. — Я твоя жена и…

— Ты жена мне на словах: твоё сердце отдано другому, твоё тело также не моё, а что до души, — он усмехнулся, — то не мне об этом рассуждать. Я не стану рисковать, — повторил он. — Сокровищница для тебя закрыта. Если нужно что-то в сейфе, или же купить — прошу, — он сделал широкий жест.

— Ты мне намекаешь на… — начала она, но он снова оборвал:

— Я ни на что не намекаю. Просто сообщаю новость.

— Ты проверил? — недоверчиво спросила Беллатрикс, и он с лёгкостью солгал:

— Проверил. Что-нибудь ещё?

Беллатрикс ушла — а Родольфус, ложась спать, задумался о том, а смог бы он, поставив себе соответствующую цель, переменит её отношение к себе? Да, он знал о её паталогической, как ему представлялось, любви к Лорду — но, допустим, если говорить не о любви, а о вещах чуть более приземлённых вроде супружеских обязанностей? Смог бы он так сделать, чтоб их брак стал браком не только на словах? Да, пожалуй, смог бы… но вот стоит ли? Что у них родится? Он вообще досадовал на то, что сделал такой выбор: сговор сговором, но он и сам бы мог внимательнее смотреть на свою невесту. Надо было выбрать Андромеду — или, если б она всё-таки сбежала со своим магглом, её младшую сестру. Из Нарциссы вышла превосходная жена — и порой Родольфус начинал завидовать Малфою. Кстати, будь бы он женат на другой сестре, возможно, не было бы никакого Азкабана, да и дети у них были бы уже, возможно, даже совсем взрослые. И…

Он заснул — а проснулся от странной и совсем ему несвойственной, но очень чёткой мысли… даже нет, не мысли — плана. Если б Люциус и Беллатрикс погибли, он бы мог жениться на Нарциссе — ну а что, в конце концов, для продолжения фамилии Малфоев существует Драко, а Нарцисса вполне ещё может и родить. И, может, не однажды. А ещё на ней нет метки, и он мог бы их отправить с ребёнком далеко — к примеру, в какую-нибудь Австралию, по крайней мере, до тех пор, покуда Дамблдор не покончит с Лордом. И устроить это не так трудно: Беллатрикс и так во всех боях лезет на рожон — нужно выбрать лишь момент и немного подтолкнуть её, и он вдовец. А с Люциусом ещё проще: в рейды Лорд с тех пор, как палочку забрал, не отправляет, но ведь тот немало пьёт — и это знают все. А ведь спьяну упасть с лестницы и сломать так шею очень просто. Даже если кто-нибудь и заподозрит что-то, то уж на кого-кого, а на него подумают в последнюю очередь. А когда он сделает Нарциссе предложение, никто не удивится — в древности так делали, и…

Мерлин. О чём он вообще думает?!

Родольфус резко сел на кровати и потёр глаза. А ведь он впервые не оставил медальон в сокровищнице, а забрал с собой. Вряд ли эта дикая идея — совпадение. Вот как, значит, это действует. Эта вещь вытягивает тёмные… нет, даже не желания, не мысли, а… что? То, о чём он мог бы думать, если бы был… кем? Каким? Родольфус никогда не считал себя ни щепетильным, ни порядочным, но то, что он сейчас обдумывал, было омерзительно даже по его меркам. Так каким же должен быть тот, кто так рассуждает? Так спокойно и отстранённо продумывая все детали? Интуиция подсказывала Родольфусу, что разгадка тайны медальона кроется в ответе на поставленный вопрос — но вот делать это в непосредственной близости от таинственного артефакта явно не стоило. Так что Лестрейндж встал, оделся и отнёс медальон в сокровищницу, где надёжно его спрятал — и только потом, потребовав какой-нибудь еды, вернулся в кабинет, где и вернулся к своим размышлениям.

Просидел он там до темноты — и, наверное, остался бы и дольше, однако пропускать ужин с Лордом во главе стола было неразумно. Так что он на время вернулся в Малфой-мэнор, но едва это стало возможным, вновь отправился домой — и, заперевшись в кабинете, вновь продолжил размышлять. Ему всё казалось, что разгадка совсем близко — итак, что он точно знал? Этот медальон Дамблдор искал в том жутком месте, о котором Родольфус старался даже и не вспоминать — правда, безуспешно. То, что они там забрали, оказалось подделкой — а оригинал хранился в доме Блэков. Значит, вероятнее всего, кто-нибудь из Блэков побывал уже в пещере и забрал его оттуда — а потом… что? Продал? Нет, определённо, какой бы бешеной сия семейка ни была, Родольфус не мог себе представить ни одного из её представителей, который бы понёс такую вещь… куда, опять же? К Горбину, наверное — где ещё такое продают?

Что он ещё знал? Амбридж купила медальон года полтора назад — значит, летом девяносто пятого. То есть через пару-тройку месяцев после смерти последнего из Блэков. Разумеется, она могла купить его не сразу — тот мог попасть на прилавок раньше. Но навряд ли вещь такого рода и подобной мощи пролежала там уж слишком долго — значит, можно в качестве рабочей версии принять, что медальон покинул дом уже после смерти Сириуса Блэка.

Но как это вообще возможно? Ну не эльфы же его продали. Кто тогда? Кто наследник Блэка?

Поттер.

Совершенно точно Поттер: Родольфус помнил, как ему, едва вернувшемуся из второго заключения, Беллатрикс об этом сообщила. Сколько яда было вылито ей на своего почившего с её же не такой и лёгкой руки кузена!

Что ж, выходит, медальон продал Поттер? В Лютном? Да нет — бред. Нет, не может быть такого — то есть, может быть, конечно, всё, но пока что эту версию Родольфус рассматривать готов не был. С другой стороны, какая разница, кто вынес медальон из дома? Если это был не Блэк — уже не важно. Этот человек навряд ли знал и понимал, с чем вообще имеет дело. Мерлин с ним — не до него, хотя загадка интересная. Итак — кто-то из Блэков вытащил из чаши эту вещь… и при этом был он в той пещере явно не один, потому что в одиночку этого не сделать. Родольфус превосходно помнил собственное состояние — а ведь он спокойный и совсем не совестливый человек. А что было бы там с кем-то более эмоциональным? Вышел бы он оттуда, сохранив сознание? Навряд ли…

Стоп.

А ведь младший из последних братьев Блэк пропал. Давно — ещё до первого ареста — но пропал. Исчез бесследно — родители его искали, но он будто в воду канул. А что, если братья были не в таких уж скверных отношениях — а то и вовсе помирились? Или никогда не ссорились? Сириус ведь состоял в этом дамблдоровском ордене — и кто сказал, что его брат пришёл к Лорду с чистым сердцем? Или, что одно и то же в данном случае, что он был таким же идиотом, как они все? Да не сам ли Дамблдор его направил? Если так — то всё отлично складывалось: играй Регулус тогда ту роль при Лорде, что нынче, судя по всему, перешла к Мальсиберу, ясно, откуда Дамблдор знал про пещеру. Вероятно, он отправил туда братьев, и они забрали медальон, но, возможно, что-нибудь пошло не так, и Регулус мог потревожить инфери, и им не удалось отбиться… а Сириус… нет — нет, не так. Если бы так было, Сириус не подменил бы медальон, а отдал бы его директору — а впрочем… впрочем, он ведь тоже мог, как сам Родольфус, захотеть его поизучать. Потому и подменил его — возможно, он хотел со временем отдать вещицу, но потом случился тот Хэллоуин, и ему стало не до медальона. А потом…

Нет, эта версия не складывалась. Не отдал тогда — вернул бы после. Разве что забыл, конечно… но навряд ли даже Блэк способен был забыть о том, что убило его брата. Нет, определённо нет. Но, однако, что-то было в этом неожиданном исчезновении одного из тех, кто жил в доме, где находился прежде медальон. Итак, если счесть, что Регулус с ним связан, то… Допустим, его брат здесь не при чём, и младший действовал один. Возможно, Дамблдор отправил его в ту пещеру — и отдал фальшивку, велев ей заменить оригинал. Регулус всё сделал, вернулся в дом живым, но до Дамблдора не дошёл и… и, возможно, что-то с собой сделал? Может быть, он как-то смог справиться с воздействием зелья, а сорвался позже? А оригинал просто не успел вернуть директору?

Допустим, так и было. Мало ли — возможно, зелье действует слабее на так называемые «чистые души». Собственно, в чём было каяться Регулусу Блэку? Разве он кого-то убивал? Да, возможно, он сумел прорваться — но потом с ним что-то всё-таки произошло. И тогда… тогда… не важно.

Что это ему даёт? Да ничего — о самом медальоне это информации, по сути, ничего не говорит. Разве что о том, что Дамблдор искал его давно — ещё во время той войны. А что могло его в равной степени интересовать и в то время, и сейчас?

Вероятно, что-то, связанное с Лордом.

Потом Лорд исчез, проблема потеряла актуальность, и Дамблдор о ней забыл — или, может, просто отложил. А теперь вернулся. Так?

Допустим.

Итак, можно в качестве рабочей версии принять, что медальон имеет отношение к Тёмному Лорду. И, возможно, «С» на крышке — это «Слизерин». Эта вещь должна быть очень важной — и не потому, что могла принадлежать одному из Основателей, а потому что Дамблдор так сильно хотел получить её. Но зачем? Вот со стороны самого Лорда подобное стремление было бы Родольфусу понятно: тот невероятно гордился своим знаменитым предком и наверняка хотел бы иметь что-нибудь, ему принадлежавшее. Но Дамблдору-то оно зачем? Разве что... подсунуть тёмный артефакт противнику? Лорд наверняка не устоял бы и уж точно бы не побоялся никаких воздействий — может быть, через медальон Дамблдор сумел бы как-то на него влиять?

Подавая ему идеи вроде той, которая Родольфусу приснилась. Нет, определённо, при всей антипатии к Дамблдору Лестрейндж не мог приписать ему такой мотив. Значит, план иной… да Мордред, что это за вещь такая?!

Он потёр лицо ладонями и, поднявшись, прошёлся по кабинету. Приоткрыл окно, впуская стылый сырой воздух, закрыл, отошёл к камину и, поворошив почти что прогоревшие поленья, бросил туда ещё несколько. Ощущение, что разгадка где-то очень близко, не давала ему покоя. Ещё раз — что у него есть? Тёмный артефакт, навевающий эффективные, но при этом совершенно не свойственные своему владельцу решения… Несвойственные. То есть… у него есть разум? Или что-то вроде этого. Своё сознание.

У чего, кроме портретов, есть своё сознание?

А ведь ему попадалось как-то что-то такое… он не помнил, что — но примерно помнил, где. И помнил, что, прочтя, он с отвращением закрыл книгу и больше к ней не возвращался. Оставалось отыскать в воспоминаниях название, взять книгу — и найти ответ.

Хоркрукс.

Лестрейндж долго смотрел на тёмную страницу старой книги, словно бы надеялся увидеть там что-то иное. Да нет, быть не может. Это же… безумие. И такой позор! Мерлин… Мордред, с кем же он связался?!

— С трусом, — чётко выговорил он. — Ты связался с трусом. Трусом и болваном, не освоившим простейшее понятие «нельзя».

За всю жизнь Родольфусу Лестрейнджу ни разу не довелось испытывать серьёзного стыда. Досада на свои неловкие или неумные действия бывала, неловкость — тоже, пусть и в молодости, но стыд до сей поры оставался для него понятием абстрактным. Нечто очень на него похожее он почувствовал недавно в связи с той историей с Мальсибером и кровью. Но, однако, то, что он ощущал тогда, было очень отдалённо схоже с тем, что обрушилось на Лестрейнджа сейчас. Он всю жизнь свою отдал трусу! Да, талантливому, но тем хуже — кем же надо быть, чтобы весь талант свой потратить на побег от собственной природы? Не задумываясь, чем придётся заплатить за это? То безумие, что Лорд сейчас творил, оказывается, объяснялось очень просто, и безумием в полном смысле слова не было — это было, если сформулировать точнее, обеднением ума, неизбежным при подобных операциях с душой. Потому что они связаны — это знают даже магглы: если что-нибудь случается с душой, даже самый гениальный разум угасает или извращается настолько, что теряет свою ценность. Как, как можно этого не знать?!

Значит, дальше будет только хуже. Нужно уничтожить эту дрянь — знать бы ещё, как… впрочем, одно средство Лестрейндж знал. Адским пламенем можно спалить всё — надо бы проверить, разумеется, но он был уверен, что хоркрукс не станет исключением.

А ведь он сейчас, в каком-то смысле, держит в руках душу Лорда. Эта мысль пришла внезапно, перебив собою даже жгучий стыд. Контраст был столь разителен, что Родольфус сперва с облегчением перевёл дыхание — а потом вдруг рассмеялся. Да, сейчас Лорд у него в руках, правда, никакого практического применения этому не было.

Или было?

Для чего хоркрукс нужен Дамблдору? Просто уничтожить — или… или нет? Можно ли влиять через спрятанный в него кусок души на её носителя?

Потому что если можно…

Мысль была так соблазнительна, что Родольфус даже снова потянулся к книге, но потом решительно её закрыл. Нет. Есть сферы, в которые просто не следует влезать — во всяком случае, магу его уровня. Дамблдор, возможно, уже может позволить себе подобное, а он, Родольфус, точно просто свернёт себе шею. Да, роль кукловода всегда была ему близка, но с подобной куклой он не справится — да хоть из-за метки. Хотя врать себе не стоит — он и так не потянул бы это. Так что даже начинать не стоит. Умение остановиться он всегда считал одним из самых важных — и сейчас был лучший случай применить его на практике.

Тем более что…

Лестрейндж вспомнил о кольце — и замер. Даже головой мотнул — да нет, такого не могло быть. Сделать два хоркрукса? Дважды душу разорвать? Не понять после первого разрыва, что наделал? Или… или он не мог понять? Эта сфера магии Родольфуса всегда не то что не интересовала, а отталкивала, и он близко к ней не подходил — кто знает, может быть, хоркрукс вот так воздействует на своего создателя? После некоторых колебаний, он придвинул к себе книгу, открыл её и погрузился в чтение.

Остаток ночи он провёл в библиотеке, искренне благодаря тех Лестрейнджей, что её собрали. Нашёл он не очень много, но и этого хватило, чтобы принять твёрдое решение медальон отдать… но сначала уничтожить заключённую в нём сущность. Ведь, в конце концов, Дамблдор не знает, в каком он состоянии — только нужно будет на всякий случай выгрузить воспоминания об этом в Омут памяти.

Хотя он ещё подумает о том, стоит ли рассказывать директору о том, что он знает о хоркруксах. И чем дальше Лестрейндж думал — тем больше утверждался в мысли, что не стоит. Потому что был бы он на месте Дамблдора — он не захотел бы, чтобы информация такого рода распространялась. И, пожалуй что, убрал ненужного свидетеля — может быть, не сразу, но убрал бы. Нет, не стоит — и, в конце концов, признаться он всегда успеет, а вот отыграть обратно не получится.

В целом же, открытие произвело на него весьма гнетущее впечатление. Он и так уже признал свою ошибку — но теперь ошибка обернулась чем-то большим. Это был провал такого уровня, перед коим меркло… всё. Умудриться не увидеть вот такую трусость и считать, что разбираешься в людях, мог лишь человек самонадеянный до глупости. Мерлин и все основатели, какой позор!

А ведь он не знает далеко не только Рабастана. Он не знает сам себя.

...К завтраку Родольфус, вернув медальон в сокровищницу, вышел настолько мрачным, что Нарцисса встревоженно спросила:

— Руди, что-нибудь случилось?

— Голова болит, — отмахнулся он, и хотя увидел по её глазам, что она ни на секунду ему не поверила, ничего доказывать не стал. Тем более что голова у него действительно болела, да и настроение было отвратительным. Что он вообще здесь делает? Почему живёт в чужом доме? Лорд, конечно же, желал иметь их под рукой — но на то, в конце концов, есть метка! А откуда аппарировать к нему, не важно. Собственно, ведь изначально они оказались здесь после побега, опасаясь обысков — хотя какие, к дракклам, сейчас обыски? Нет — довольно. Он сегодня возвращается домой — и до тех пор, покуда не последует на то прямого запрета, будет жить там. И Рабастана заберёт — нечего ему ютиться приживалкой в чужом доме.

Едва дождавшись окончания завтрака, Родольфус сделал брату знак и, едва они вышли из столовой, приказал:

— Собери свои вещи — хватит здесь ютиться. Мы возвращаемся домой.

— Но ведь Лорд сказал… — начал было Рабастан, но Родольфус резко оборвал его:

— Я сказал, собери вещи, — и подтолкнул брата к лестнице. Ну невозможно же всё время с ним валандаться, как с ребёнком! Недовольно и обиженно поджатые губы Рабастана его разозлили, и сдержался Родольфус с трудом. Нет, определённо, хватит ему брату потакать — тому не шестнадцать и, в конце концов, к тридцати пяти годам можно уже научиться понимать простейшие приказы!

Как же голова болит…

Боль, на деле, была не такой уж сильной, но ужасно раздражала, почему-то не давая ни на чём сосредоточиться. Надо спать… да — надо лечь поспать и…

Он внезапно налетел на угол, больно стукнувшись о него всем телом, да ещё и головой, и, в ярости выхватив палочку, замахнулся было ей — и остановился, тяжело дыша и глядя на стену, в которую едва не запустил Авадой. Несколько секунд Родольфус так стоял, медленно осознавая всю абсурдность ситуации, затем медленно убрал палочку и потёр ладонью лоб. Как ни странно, голова прошла — осталась только тяжесть, как бывает после тяжёлой и бессонной ночи.

Что же с ним такое?

Родольфус снова потёр лоб и, медленно двинувшись в сторону своей комнаты, задумался. Возможно, это было действие хоркрукса? Нет — надо уничтожить его прямо сейчас. Не хватает ему ещё вот так сорваться на глазах у Лорда. Да, и надо зайти к брату.

— Басти, — Родольфус открыл дверь без стука. Рабастан сидел в кресле у камина с крайне возмущённым, обиженным и упрямым видом, сложив руки на груди и закинув ногу на ногу — поза, хорошо знакомая Родольфусу. Ну, на сей раз у него, в самом деле, были основания обидеться. — Извини меня, — он вошёл, не спрашивая разрешения, и, закрыв дверь, опустился в соседнее кресло. — Я работал несколько ночей подряд и почти не спал. И сорвался — сам не понимаю, почему.

— То есть мы, всё же, остаёмся здесь? — буркнул Рабастан.

Ему действительно было невероятно — до слёз — обидно. Он уже почти привык к тому, что брат ведёт себя с ним по-другому, он почти поверил в те его слова о том, что Родольфус вовсе не относится к нему, как к ребёнку, и совсем не хочет, чтобы Рабастану так казалось. А теперь, когда ему понадобилось что-то, он опять вернулся к тому приказному тону, в котором и общался, большей частью, с Рабастаном. Значит, врал? Зачем? Из чувства долга или благодарности?

— Не сердись, — повторил Родольфус, и Рабастан, бросив на него недоверчивый взгляд, пожал плечами. — Я неважно себя чувствую, — продолжил тот — и Рабастан, вглядевшись в его лицо, увидел и воспалившиеся от бессонницы края век, и тени под глазами, и даже однодневную щетину на щеках. Это напугало его по-настоящему: Родольфус всегда крайне щепетильно относился к подобным вещам, и Рабастан вообще не помнил, когда тот появлялся на людях небритым.

— Я решил, что всё прошло, — сказал Рабастан встревоженно.

— Прошло, — кивнул Родольфус. — Я просто очень мало спал последние дни. Я, пожалуй, сейчас лягу, — решил он, — а вечером… хочу тебя попросить, побудь здесь.

— В смысле, запереться в этой комнате? — даже без обиды уточнил Рабастан.

— Нет — просто в Малфой-мэноре. Не ходи домой. Мне нужно будет сделать… кое-что, — сказал Родольфус медленно.

— Снова одному? — усмехнулся Рабастан.

— Есть вещи, которые могу сделать только я, — серьёзно сказал Родольфус. — Если бы мне можно было помочь, я бы попросил тебя — но подобное делается только в одиночку.

— Ты ведь врёшь, — резко бросил Рабастан. — Врёшь, что попросил меня бы. Ни за что.

— Прежде нет, — кивнул Родольфус. — Теперь попросил бы, если б мог. А впрочем, — он бросил на Рабастана долгий и оценивающий взгляд, — если хочешь… если хочешь мне помочь, сделай кое-что.

— Угу — сиди тут и не высовывайся, — хмыкнул Рабастан. — Я понял.

— Нет, — Родольфус, кажется, и вправду был серьёзен. — Басти, выслушай меня внимательно, пожалуйста. То, что мне придётся сделать, может быть опасно. Подстрахуй меня.

— Как? — севшим голосом выдавил из себя Рабастан.

Он не сможет. Наверняка не сможет — потому что если уж не справится Родольфус, то ему ли лезть? Нет, у него не выйдет. Ни за что.

— Я сейчас лягу спать, — между тем, заговорил Родольфус. — Разбуди, во-первых, меня к ужину. А после него пойдёшь со мной — и покараулишь.

— Что покараулю? — Рабастан сжал руки.

— Я тебе всё объясню, — пообещал Родольфус. — Вечером. А пока я сплю — сходи, пожалуйста, в Гринготтс и найди там диадему с сапфирами и топазами. Помнишь, была у нас такая? Очень старая, серебряная, в виде обруча?

— Не помню, — нахмурился Рабастан. — Может, мне родители и показывали — но я не запомнил.

— Он один такой… ладно, давай сходим вместе, — решил Родольфус. — И пойдём сейчас — а потом я, всё же, лягу.

— Я найду! — запротестовал Рабастан. — Ложись спать — если ты сказал, что он такой один, я найду!

— Найди, — Родольфус чуть заметно улыбнулся. — Кажется, он в каком-то из дальних сундуков — подробней я не помню. Найдёшь — спрячь во внутренний карман и нигде не оставляй.

— Не буду, — пообещал Рабастан и спросил, не удержавшись: — А что он даёт?

— Ясность мысли, — улыбнулся уже ярче его брат. — Если вдруг захочешь, то примерь — только не показывай другим. Это очень старая вещь — и редкая.

…Проводив Родольфуса до спальни, Рабастан отправился в Гринготтс. Поручение его взбудоражило — брат прежде ни разу не обсуждал с ним семейные артефакты, и хотя, как обещал, отдал ему один из семейных перстней, сделав из него много раз уже пригождавшуюся Рабастану напоминалку, начинающую мерно разжиматься и сжиматься в момент истерики, задавая тон дыханию, дальше дело не пошло. И вдруг отправить его одного за такой редкостью! Рабастан, впрочем, больше нервничал, чем радовался, опасаясь, что Родольфус просто слишком плохо себя чувствует, чтоб всё делать самому. И кого ему тогда просить — не Беллу же!

Сунув гоблинам свою палочку под нос, Рабастан потребовал проводить его к сейфу — и не обратил внимания на некоторую запинку, с которой его провели к знакомой вагонетке. И лишь подойдя к самому сейфу, о ней вспомнил — потому что, открыв дверь, внутри столкнулся с Беллатрикс.

— Тебе что здесь надо?! — в непонятной Рабастану ярости накинулась она.

— Не твоё дело! — мигом вспыхнул он. — И вообще, могу спросить тебя о том же! — он вскинул подбородок.

— Бери, за чем пришёл, и уходи! — раздражённо потребовала она.

— Не тебе командовать в нашем сейфе! — фыркнул Рабастан. — Я хочу найти тут одну вещь, что оставил в прошлый раз, — соврал он, — так что, извини, я тут надолго.

— Что ты мог оставить? — с нетерпеливым презрением спросила она. — Ты отсюда разве что берёшь — и всегда одно и то же: деньги. Бери, сколько надо, и иди!

— Ты оглохла? — насмешливо спросил Рабастан. — Я тебе сказал: мне надо найти то, что я в тот раз оставил! Если тебе что-то надо — бери и уходи, а я пошёл искать! — он демонстративно уселся на пол и начал нарочито медленно перебирать сложенные рядом галеоны, искоса следя за разозлённой невесткой.

— Идиот, — прошипела та и, подойдя к одной из шкатулок с драгоценностями, распахнула её крышку и, вроде бы, начала искать там что-то, раскладывая ожерелья и диадемы рядом с ней на столике. Затем раздражённо собрала и бросила их все обратно и открыла следующую шкатулку, а затем ещё одну… Рабастан же продолжал сидеть на полу и неспешно рыться в галеонах, буквально ощущая её бешенство спиной и недоумевая, почему она так злится. Ну, столкнулись они в общем сейфе — что такого? Что она так на него накинулась?

Наконец, Беллатрикс, кажется, закончила и, сунув в карман какие-то побрякушки, с грохотом захлопнула крышку и вдруг прошипела:

— Передай своему братцу, что он форменный подонок! — а потом ушла, с яростью захлопнув за собою дверь.

Рабастан с откровенным удивлением поднялся и, пожав плечами, пошёл к тем самым сундукам, на которые ему указал Родольфус.

Поиск занял часа три. Обруч вправду отыскался в сундуке — и действительно одном из самых дальних. Даже самом — по крайней мере, Рабастан открыл его последним. Сколько же у них всего! Многое он видел в первый раз — и отчасти поэтому и провозился столько времени, то и дело отвлекаясь. Некоторые вещи он отложил, но забрать без разрешения Родольфуса не решился — хотя, например, старинная серебряная фибула, чёрная от времени, в виде летящей чайки, понравилась ему настолько, что он с трудом удержался от того, чтобы её надеть. И всё же Рабастан сдержался — и, завернув её в платок вместе с другими понравившимися ему вещицами, включая маленький старинный кинжал с рукоятью в виде головы единорога, огляделся, разыскивая какое-нибудь место, где потом точно найдёт их. Да, пожалуй, можно их устроить на шкафу — тут они, во всяком случае, точно никому под руку не попадутся.

Левитировав свёрток на старый шкаф, Рабастан зачерпнул пару горстей золотых монет и, не считая, ссыпал их в карманы мантии. Обруч же он спрятал на груди — и, наконец, вышел, на прощанье привычно запечатав дверь фамильными заклятьями.

— Белла? Да, она могла там быть, — совсем не удивился Родольфус, внимательно разглядывая вручённый ему Рабастаном, едва они оказались дома после ужина, обруч. — Вы поссорились?

— Да мы всё время ссоримся, — пожал плечами Рабастан. — Она взяла какие-то побрякушки и ушла — ужасно злая.

— Это к балу, вероятно, — чуть рассеянно сказал Родольфус.

— К балу? — изумился Рабастан. — Но ведь лучшие фамильные украшения лежат в…

— Я закрыл сокровищницу, — оборвал его Родольфус. — Ото всех вообще. Если тебе понадобится что-нибудь — скажи, я открою. Впрочем, это после, — он взял обруч в руки и надел на голову Рабастана. — Тебе удобно?

— Да, наверное, — тот покрутил головой и поправил обруч. — Вроде да… я должен что-то чувствовать?

— Ничего особенного, — Родольфус нервно улыбнулся. — Это же не головной пузырь. Выслушай меня внимательно, — попросил он, — и пообещай, что сделаешь всё в точности. Что бы ни случилось.

— А что может случиться? — Рабастан тоже тут же начал нервничать.

— Честно говоря, не знаю, — признал Родольфус. — Я ни разу этого не делал и не представляю, что может пойти не так. Может быть, и ничего… а может что угодно. Мы с тобой сейчас пойдём кое-что сжигать. Адским пламенем. Я хотел бы, чтоб ты подержал границу — я не уверен, что не потеряю над собой контроль и удержу сам. Ты умеешь это делать?

— Нет, — неохотно ответил Рабастан. Он досадовал на самого себя: отец ведь учил его когда-то, но тогда такие вещи Рабастана не интересовали, и сейчас он помнил только сам факт объяснений, но не суть.

— Я покажу, — как ни странно, Родольфус не стал ни в чём его упрекать. — Это не так сложно — требует некоторой концентрации и внимания, и только. Думаю, мы сделаем это где-нибудь на берегу — чтобы, если что, сдержать огонь хотя бы механически. Жаль, что островов здесь нет — а те, что есть…

— На них гнездятся и спят птицы, — резко оборвал его Рабастан.

— Поэтому я выбрал берег, — кивнул Родольфус. — Подожди меня — я скоро. И пойдём. И ещё, — он поймал взгляд Рабастана. — Я, возможно, буду вести себя… странно, и заранее прошу меня простить, если я тебя обижу.

— Руди, что мы будем делать? — нервно спросил Рабастан.

— Ты будешь держать границу Адского пламени, — ответил тот. — А я его разожгу. Полагаю, то, что я намерен сжечь в нём, попытается спастись — и я прошу тебя, что бы ты ни увидел и не услышал, просто удержи границу.

— В смысле «попытается спастись»? — недоумевающе переспросил Рабастан. — Это… вещь?

— В определённом смысле да, — Родольфус усмехнулся. — И вещь недобрая. Не слушай, что бы ни услышал. Сможешь?

— Да, смогу! — Рабастан нетерпеливо топнул. — Руди, ты мне объяснишь, что это?

— Я, на самом деле, не уверен, — уклончиво ответил тот. — Посмотрим, что получится. Я скоро вернусь, — пообещал он — и ушёл, оставив Рабастана нервно мерить шагами главный зал.

Медальон Родольфус взял рукой в перчатке, но, похоже, это мало помогло, потому что в его голове почти сразу зазвучал отчётливый, хотя и едва слышный шёпот: «Ты ведь больше всего на свете хотел бы избавиться от метки, верно? Я могу открыть тебе её секрет». Ах, как это было соблазнительно! И ведь… если он всё верно понял, эта… вещь и вправду может знать ответ. Свобода… если бы добыть себе свободу! И послать всех к дракклам — а потом и уничтожить того, кто поставил на него клеймо. Мысль была сладкой и настолько соблазнительной, что Родольфус стиснул кулаки и зубы и, спрятав медальон в карман, вышел из сокровищницы и всю дорогу до главного зала почти вслух считал шаги. Не слышать шёпот он не мог, как ни старался, и противиться ему становилось с каждым шагом всё сильнее. Да, всё так, как и должно быть — но, Мерлин, как же это тяжело!

— Руди! — Рабастан метнулся к нему навстречу, и Родольфус с огромным трудом подавил вмиг взметнувшееся внутри раздражение. — Тебя долго не было и ты…

— Идём. Быстро, — отрывисто приказал Родольфус. Зачем он вообще взял его с собой? Удержать границу? Да смешно — можно было, в самом деле, просто аппарировать на один из крохотных островков, где гнездились птицы. Море бы закрыло путь огню — что он выдумал, зачем? Зачем он вообще возится с этим великовозрастным болваном? Всё равно из него никогда не будет толку — что испорчено с рождения, в зрелом возрасте уже не выправить. Чувство долга? Что он ему должен? Рабастан его спасал не из привязанности — он ведь сам сказал, и сказал правду: он сделал это для себя. Его брат труслив настолько, что тогда до смерти перепугался остаться в одиночестве. И что теперь, до самой смерти с ним возиться? Рабастан его бесил, бесил до крайности — настолько, что Родольфус с трудом удерживался от того, чтоб не вышвырнуть его сейчас из дома навсегда. Мерлин, надо было, в самом деле, на него спихнуть Лонгботтомов — на него и на жену. Какого Мордреда он так тогда не сделал?!

Тем временем, они спустились к морю, и Родольфус, очертив границу, положил в середину получившегося почти правильного круга медальон и, отойдя на десять футов, отрывисто велел брату сделать так же. Голос в его голове уже не шептал — он почти кричал, заглушая шум волн и его собственные мысли. Рабастан послушался — Родольфус вскинул палочку, обвёл границу — та вспыхнула ярко-голубым — и почти что из последних сил выкрикнул:

— Файнд Файер!

Из кончика его палочки вырвалась струя огня — и Родольфус еле удержался от того, чтоб направить её на стоящего в двадцати футах от него брата. Охватившее медальон пламя взметнулось вверх, а затем вдруг потемнело. Раздался громкий низкий рёв, и темнота внутри огня сложилась в хорошо знакомое Родольфусу лицо. Метка взорвалась вдруг резкой, обжигающей болью, Родольфус, не удержавшись на ногах, рухнул на колени, прижимая к себе будто бы объятую огнём руку, и увидел краем глаза, как по ту сторону налитого чернотой бушующего пламени Рабастан так же упал на колени и услышал его громкий и высокий крик. Бело-синяя граница на камнях опасно замерцала, и Родольфус из последних сил пробормотал поддерживающее её заклятье — а потом вдруг всё закончилось. Пламя продолжало полыхать, но тьма внутри него исчезла, разлетевшись чёрным прахом. Вслед за ней ушла и боль — как не было. Правда, вместе с ней исчезли силы, и Родольфус некоторое время стоял, пошатываясь, на коленях, понимая, что если попытается подняться, просто рухнет. Голова отчаянно кружилась — он закрыл глаза в попытке хоть немного унять это ощущение… а следующим, что увидел, было бледное и перепуганное лицо брата, тормошившего его и без конца повторяющего его имя.

— Всё, — пробормотал Родольфус, еле шевеля губами. Рабастан громко всхлипнул и, сжав его плечи, повторил:

— Руди…

— Всё в порядке, — Родольфус ухватился за него и сел — Рабастан тут же подхватил его и держал так какое-то время, покуда тот не ощутил в себе довольно сил, чтоб, по крайней мере, открыть глаза — и увидеть в тот же миг беснующееся внутри слабеющей границы пламя. Шумно выдохнув, Родольфус поднял палочку и начал медленно его гасить — выходило скверно: слишком мало было сейчас у него сил. Но не оставлять же его было — это не простой огонь, и сам по себе он не погаснет. Постепенно, медленно, с трудом, он всё же погасил его — и без сил откинулся на руки брата. Как же он устал!

— Всё? — шёпотом спросил Рабастан. — У тебя всё получилось?

— Да, — Родольфус заставил себя открыть глаза. И, вдруг улыбнувшись, повторил: — Да. Отведи меня домой, — попросил он, с видимым усилием снова поднимая палочку и подманивая к себе медальон. Тот был закопчён до черноты, а распахнувшиеся створки помялись, и внутри них металл пошёл мелкими, как паутина, трещинами. Н-да… ему предстоит выдумать для Дамблдора очень правдоподобное объяснение.

— Ты расскажешь мне, что это было? — спросил Рабастан, обнимая его так крепко, словно, словно тот вырывался, а он пытался удержать брата на месте.

— Как и обещал, — Родольфус, накрыл его руки своей и сжал. — Аппарируй со мной — и поговорим.

— Давай позже? — замявшись, попросил Рабастан. — Я… у меня совсем нет сил. Я боюсь промахнуться, тем более, вдвоём.

— Ну идём пешком тогда, — Родольфус с тоской поглядел на высеченные в скале ступени, уходящие наверх. Сто двадцать шесть ступеней.

— Мы не упадём? — с сомнением спросил Рабастан, тоже глядя на скалу.

— Ладно — позже, — решил Родольфус, опуская голову на плечо брату и разрешая себе закрыть глаза. — Что ты чувствовал? — спросил он, просто чтобы не заснуть: конец декабря — не лучшее время для сна на берегу моря.

— Он со мною говорил, — откликнулся Рабастан, снова крепко его обнимая.

— Что сказал? — Родольфус улыбнулся кончиками губ.

— Что довольно быть вторым, — неприязненно ответил Рабастан. — Что, на самом деле, я ничуть тебя не хуже, но ты не признаешь за мной равенства. Что однажды, если будет нужно, ты меня подставишь или вовсе сдашь.

— Нет, — Родольфус качнул головой, снова сжав руки брата и ощущая неожиданную гордость за то, что тот устоял. Это придало сил — он сел, развернулся и, широко улыбнувшись Рабастану, сказал: — Но ты устоял. Басти, я…

— Я всё это знаю, — Рабастан повёл плечом. — Да, обидно — но так есть.

— Ты не прав, — Родольфус почувствовал неприятный укол совести. — Я не предам тебя, чтобы ни было.

— Нет, наверное, — Рабастан опять повёл плечом — всё тем же правым. — Пока нет нужды… но если тебе нужно будет выбирать — предашь, конечно. Как мы все.

— Но не ты, — возразил Родольфус, немного растерявшись от спокойного и будничного тона брата. Словно они обсуждали план посадок на весну в их огороде. — Ты меня не предал — ты сделал в точности обратное.

— Ты же сильный, — возразил Рабастан. — А я нет. Я не мог остаться без тебя — а ты прекрасно сможешь.

— Я смогу, — кивнул Родольфус. — Но не думаю, что захочу. Басти, — он привлёк его к себе, и тот ткнулся носом ему в плечо и судорожно выдохнул. — Нас осталось только двое, и ты стал мне дорог. Всё, идём домой, — он встал и, протянув брату руку, помог ему подняться, а затем направился к ступеням.

— Читай.

Пока Рабастан читал, Родольфус медленно пил обжигающе-горячий чай. Кофе был бы лучше, но его не выпьешь столько, чтобы согреться. Пил его он долго, обхватив чашку ладонями, и думая о том, что сегодня пересёк черту, однозначно выбрав сторону. Прежде он ещё бы мог всё отыграть назад — да, конечно, сделать это было бы непросто, но попробовать он мог. Но теперь всё — рубеж был перейдён. Оставалось лишь надеяться, что на сей раз он выбрал правильно, и его ставка выиграет. Потому что если нет, лучше бы ему было умереть тогда, когда он это сделал.

— Чей он? — очень тихо спросил Рабастан.

— Сам как думаешь? — откликнулся Родольфус.

Они снова замолчали, и какое-то время в комнате был слышен только треск поленьев.

— Он узнает и убьёт нас, — сказал Рабастан.

— Если, — подчеркнул Родольфус. — Но откуда бы ему узнать, подумай? Он нас даже не вызвал — хотя разозлился. Ты почувствовал?

— Не знаю, — Рабастан закрыл книгу и отодвинул её от себя подальше. — Больно было — а потом я увидел, что ты лежишь на земле без чувств, и так испугался, что мне было не до Лорда.

— Тебе нужно научиться прятать это воспоминание как можно дальше, — сказал Родольфус. — Лучше бы вообще забыть о нём.

— Я понимаю, — Рабастан поёжился и, придвинувшись к огню поближе, протянул к нему руки. — Но я не умею забывать нарочно.

— Надо научиться, — Родольфусу невероятно хотелось спать. Чай нисколько не помог — напротив, он согрел его, и усталость ощущалась ещё больше. — Но пока, по крайней мере, постарайся об этом не думать. Знаешь, — продолжал он, — полагаю, нам нужно понять, о чём ты будешь думать каждый раз, когда увидишь Лорда. Это должно быть то, что тебя серьёзно занимает — но не имеет отношения к тому, что мы с тобой сегодня сделали. Подумай, что бы это могло быть.

— Не знаю, — качнул головой Рабастан. — Не представляю даже… понимаешь, — он усмехнулся, — я что ни возьму — всё не то. Или птицы, или ты… или вот это.

— Найдём что-нибудь ещё, — пообещал Родольфус. — В крайнем случае, придумаем.

— Что-нибудь сильнее всего этого? — недоверчиво переспросил Рабастан.

— Это как раз очень просто, — Родольфус вдруг тихонько рассмеялся. — Только ты не согласишься. Хотя я убеждён — это сработает.

— Убеждён? — Рабастан заколебался, но потом всё же спросил: — И что это?

— С магглой переспи, — продолжая смеяться, сказал Родольфус. — Я уверен, это будет сильным впечатлением и без проблем займёт твои мысли.

— Руди, ты… — задохнулся Рабастан. — Это не смешно совсем! — воскликнул он, глядя на смеющегося брата.

— Смешно, — возразил тот, впрочем, постепенно унимая смех. — Это очень смешно, Басти — потому что тема эта, на самом деле, не стоит выеденного яйца. Если что-то так тебя интересует, нужно сделать это — и забыть. Потому что я клянусь тебе — оно действительно того не стоит. Совершенно. Но нет так нет — тогда думай, например, о Белле. Она всегда тебя раздражала — вспоминай последнюю вашу ссору и все те обидные слова, что она сказала. Лорд не удивится — и вряд ли станет смотреть глубже.

— Она стоит этого, потому что я не представляю тебя с… этой, — Рабастан поморщился. — И не понимаю, почему ты это сделал. И зачем. Из исследовательского интереса?

— Пожалуй, отчасти, — кивнул Родольфус. — И потом, я уже говорил: я мужчина, она женщина. Нам обоим этого хотелось. Почему бы нет? Меня занимает, почему тебе это так важно, — он внимательно посмотрел на Рабастана, и тот, слегка помедлив, всё-таки ответил:

— Потому что это будто бы не про тебя, понимаешь? Я пытался — но я не могу тебя представить с магглой. Вообще, никак — всё равно что с лошадью какой-нибудь или, например, с собакой.

— Скверно, — Родольфус посерьёзнел и нахмурился. — Басти, мне совсем не нравится, что ты так их воспринимаешь. Они люди — и весьма опасные. Ты мне обещал поверить, помнишь?

— Да я верю, — быстро сказал Рабастан, — но не понимаю! Ладно — пусть они опасные и пусть даже люди, но… спать с магглой?

— Некоторые даже женятся на них, — Родольфус усмехнулся. — И детей заводят, и всю жизнь живут. Более того — эти дети не поражены в правах даже сейчас. Они просто полукровки. Как, к примеру, Лорд, — усмехнулся он опять. — Да и сами браки до сих пор разрешены. Полагаю, — решил он, — нужно будет показать тебе их ближе. И дать пообщаться.

— Руди, это обязательно? — страдальчески свёл брови Рабастан. — Я же верю тебе, правда, и…

— Это я ценю, — кивнул Родольфус. — Но однажды — я надеюсь — мне придётся убеждать в том же самом и других волшебников, и я хочу понять, как это делать. Найти хотя бы один путь. Поможешь мне?

— Давай, — легко согласился Рабастан. — Но не предлагай мне вот такое больше!

— Зря, — Родольфус не преминул ухмыльнуться.

Надо же, как любопытно. Кто бы мог подумать, что Рабастан окажется консервативнее его самого! Да ещё в таком вопросе. Интересно, почему ему так это важно, и откуда у него такое отношение к магглам — как к животным. Сам Родольфус… а действительно, он сам когда-то как к ним относился? Как к кому? Нет, пожалуй, он не помнил — просто потому, что вообще о них не думал как-нибудь особо. Есть и есть… пожалуй, он воспринимал их, всё же, как людей, просто ущербных и довольно неприятных. Да, наверно, как-то так — ведь он видел в школе магглорождённых и прекрасно понимал, что раз они родились у магглов, значит, те, определённо, люди. У него вообще такой вопрос не возникал — как же может быть иначе? У собаки не родится кошка, и родителями человека могут быть, конечно, только люди. Он вообще не думал, что хоть кто-то может полагать иначе, и сейчас он ощущал недоумение, как бывало всякий раз, когда он сталкивался с непониманием кем-либо чего-то очевидного. Он вдруг вспомнил детскую игру, в которую играл с отцом — «докажи, что флоббер-червь — не гусеница». И как тогда сердился, что не понимает, как же доказать столь очевидную вещь. Сейчас ощущения были сходными.

— Идём спать, — велел он, поднимаясь. — Послезавтра бал — и завтра у меня будет очень много дел. Нужно выспаться.

— Давай здесь переночуем! — попросил Рабастан.

— Почему бы нет? — Родольфус подавил зевок. — Если поразмыслить, та идея с возвращением домой была не так уж скверна… и хотя так делать мы не станем, разумеется — незачем злить Лорда — я не вижу ничего дурного в том, чтобы временами ночевать здесь.

…Рабастан проснулся поздно. Давно рассвело — правда, тучи закрывали небо, и по свету время невозможно было распознать. Взгляд его упал на метку, и Рабастана передёрнуло. Словно он теперь и сам имел как отношение к той дряни, что создал тот, кто её поставил ему на руку. Ему остро захотелось убежать куда-нибудь, или же содрать её с себя — может, вместе с кожей. Что угодно, только бы не ощущать себя навечно связанным с тем, кто уничтожил собственную душу. Метка представлялась теперь Рабастану дырой, в которую утекают его силы… и, возможно, ещё что-нибудь? А возможно ли так душу высосать? Раз дементоры так делают, значит, это в принципе реально. Без души жить невозможно — может, Лорд давно уже жив за счёт них? Раз вообще возможно отрывать от души кусочки, может быть, он так и делает?

Рабастан, не удержавшись, поскрёб метку ногтями. Те оставили на коже белые следы, и он некоторое время наблюдал за тем, как они краснеют. А затем поднялся, надел халат и, не в силах дальше размышлять об этом в одиночестве, пошёл к Родольфусу. Тот ещё спал — и проснулся от громкого настойчивого стука в дверь.

— Басти, что случилось? — он потёр глаза и сел.

— Как ты думаешь, — спросил Рабастан, садясь в изножии его кровати, — через метку можно забрать душу? Всю или частично?

— Полагаю, нет, — Родольфус поглядел на брата удивлённо и оценивающе. — Почему ты так решил?

— А ты? — тут же спросил Рабастан.

— Давай по очереди, — предложил Родольфус. — Сперва ты ответишь — затем я.

— Ну, ведь это связь, — сказал Рабастан нетерпеливо. — Он так может сделать больно, может нас найти… а что ещё?

— В том, что ты сказал, есть логика, — задумчиво кивнул Родольфус. — Но ты не учёл, что эта связь односторонняя. Он на нас воздействует — то есть отдаёт, что хочет. Ярость, злость, внимание, когда отслеживает. Но забрать не может — он не чувствует ни наших настроений, ни, тем более, желаний и намерений. Лорд, конечно, может их узнать легиллименцией, но она не связана с меткой. Понимаешь разницу?

— Ты ещё мне предложи написать на эту тему сочинение на пару футов, — фыркнул, но не зло и не обиженно, а, скорей, шутя Рабастан. — Да, я понял. В принципе, звучит логично…

Родольфус чуть заметно улыбнулся, отмечая про себя, что, наконец-то, в первый раз получил от брата вполне ясный ответ на когда-то заданный вопрос. Да, определённо, добавлять последний вопрос не стоило — так и вправду говорят, скорей, с детьми. Что же, это он запомнит.

— Знаешь, — Родольфус встал и, одевшись, повернулся к брату, — мне такое даже не пришло в голову. И это досадно — потому что мысль вполне логична. Я не знаю, из чего сделана душа, но я полагаю, что её остаток должен стремиться к целостности. И вполне разумно предположить, что если её материал, так сказать, один для всех, она может попытаться забрать какую-то часть другой души. Но, — добавил он чуть успокаивающе, видя, как занервничал Рабастан, — целое сильнее части. Даже если бы подобное было возможно, я не думаю, что это получилось бы. По той самой причине, по которой оставшаяся без тела часть души не в состоянии вселиться в чьё-то тело.

— Это если души равносильны, — возразил, к огромному удивлению Родольфуса, Рабастан. — Но ведь это же не так? — проговорил он полувопросительно.

— Не так, — повторил Родольфус — и умолк. И сказал после некоторой паузы: — На самом деле, я не знаю, прав ты или нет. Различаются по силе души или нет. Меня никогда в жизни всё это не интересовало. Из того, что было во вчерашней книге, я могу сделать вывод, что, по-видимому, если и различаются, то не слишком: помнишь, там было указано, что вселиться в чужое тело невозможно, по крайней мере, надолго? Даже с разрешения обладателя — потому что душа хозяина никуда не денется, и со временем вытеснит подселенца. И о силе той души там не было ни слова.

— Автор мог не знать или соврать, — возразил Рабастан. — Сравни нас: ты не можешь же сказать, что душевно мы равны по силе?

— Полагаю, это несколько иное, — без особенной уверенности сказал Родольфус. — Но ты прав — этот вопрос следует, по крайней мере, изучить. Можно этим и заняться — возможно, у нас в библиотеке что-нибудь найдётся. И посмотрим ещё в Малфой-мэноре… но пока что нам известен один способ расщепления души, причём, заметь, своей — убийство. Я не представляю, что могло бы расщепить чужую.

— То же самое, — пожал плечами Рабастан. — Например, убийство по приказу расщепляющего. Мы же, как раз, это делаем — что, если Лорд так каждый раз и получает по кусочку? Маленькому, — быстро проговорил он. — Так что мы не замечаем ничего… может, она даже может отрастать — со временем, — добавил он. — Просто медленно и…

— Отрастать? — повторил Родольфус, разглядывая брата так, словно видел его в первый раз — тот смутился под его взглядом и умолк, просто ещё раз пожав плечами. — Ты так говоришь, — сказал он медленно, — будто знаешь, о чём речь. Словно бы ты её видел или ощущал.

— Но она же есть, — глянул на него с удивлением Рабастан. — Я, конечно же, её не видел и не ощущал — но раз она есть и, наверное, живая, значит, может отрастать. Наверное. Руди, я не знаю! Я просто предположил.

— Ты предположил невероятную и пугающую вещь, — сказал Родольфус. — У меня нет ни одного ответа — и мне, похоже, следует попросить прощения у тебя. Я всегда считал тебя…

— …идиотом, — перебил Рабастан и позвал его: — Руди, идём завтракать! Всё это слишком сложно и пугает до истерики — я хочу сперва поесть.

— Пойдём, — согласился с ним Родольфус. — И я был неправ. Ты умница. И мыслишь небанально. Делал бы ещё ты это почаще… — он негромко рассмеялся и хлопнул в ладоши, вызывая эльфа.

Рождественским вечером Гвеннит накормила пациентов праздничным ужином, а сама поужинала вместе с немногочисленным персоналом — это оказалось весело и мило, а вкуснейший шоколад, полученный каждым от руководителя отделения в подарок, оказался его лучшим окончанием. К полуночи Гвеннит, в общем-то, закончила с работой, уложив всех пациентов спать и пару сотен раз успев поздравить своих подопечных с праздником и пообещав, что следующий год, конечно же, будет куда лучше этого. Делать было нечего, и она неторопливо обходила отделение, заглядывая в каждую палату, и сама не знала, чему улыбалась.

— Почему такая юная девочка проводит эту ночь в подобном месте?

Гвеннит от испуга вздрогнула и подпрыгнула на месте. Сердце бешено забилось, горло сжалось — и ей понадобилось секунд пять, чтоб сообразить, что этот низкий хриплый голос принадлежит одной из ей пациенток, крепкой невысокой женщине неопределённого, как и почти все здесь, возраста с совершенно седыми волосами и маленькими тёмно-карими глазами. Обращались к ней мадам Готье и рассказывали, что лет двадцать пять назад она была весьма талантливой гадалкой и одной из самых знаменитых прорицательниц. Но однажды её нашли бесцельно бродящей по улицам в самом центре маггловского Торонто — и так она оказалась здесь. Никто из целителей так и не сумел понять, что же с ней случилось, но с тех пор она не узнавала никого и могла молчать неделями — и наотрез отказывалась даже прикасаться к какой-либо волшебной палочке. Гвеннит она нравилась, чем-то неуловимо напоминая ей одну из Серых, но до сей поры мадам Готье ни разу с ней не заговаривала.

— Но ведь кто-то должен был дежурить, — улыбнулась Гвеннит, подходя к невесть когда и для чего покинувшей свою палату пациентке. Вероятно, она неплотно затворила дверь, вот чары и не сработали, поругала себя Гвеннит. — Что ж вы даже не обулись? — укорила она её мягко. — Пожалуйста, пойдёмте — я вас провожу к вам в комнату. Уже ночь, и вам давно пора спать.

— Ну-ка, глянь-ка на меня, — потребовала та и вдруг крепко ухватила Гвеннит за подбородок. — Такая ночь, девонька, — она положила вторую ладонь на щеку девушке и спросила вдруг: — Хочешь, погадаю?

— Хочу! — замерев от предвкушения чего-то запрещённого и таинственного, кивнула Гвеннит.

— Спроси бабушку Готье о том, что ты хочешь знать больше всего на свете, — заговорщически проговорила та, погладив Гвеннит по щеке, и повторила: — Что ты хочешь знать, девонька?

— Когда мы увидимся с моим отцом? — выпалила Гвеннит. — С моим приёмным… названным отцом, — поправилась она. — С Кристианом. Мы же с ним увидимся?

— Ты спрашиваешь меня про отца? — спросила, кажется, весьма разочарованно мадам Готье. — Не про юношу?

— У меня нет никого, — отмахнулась Гвеннит, — мне всего шестнадцать! Расскажите про отца, пожалуйста!

— Что ж, давай посмотрим, — выпустив лицо Гвеннит, мадам Готье схватила её за руку и буквально потащила к своей палате. — Сядь сюда, — велела она, почти бросив свою спутницу на стул — а потом открыла тумбочку и достала карты. Быстро, да почти мгновенно их перемешав, она протянула ей колоду, приказав: — Сдвигай. Левой рукой и на себя. И думай, о чём спросила.

Карты буквально полетели из-под толстых пальцев гадалки на одеяло — странные, совершенно непохожие на привычные Гвеннит игральные.

— Твой отец недобрый человек, — изрекла после долгого молчания гадалка.

— Да, недобрый, — с вызовом сказала Гвеннит, вздёрнув подбородок. — Ну и что. Мы с ним увидимся? Когда?

— Может, да, — гадалка склонила голову сперва налево, а затем направо. — А может, нет. От него зависит.

— Он… он ведь не погибнет? — побледнев, спросила Гвеннит. — Он ведь выживет? Скажите! — она подалась вперёд.

— Может, да, — отстранённо повторила та. — А может, нет.

— Так про всё можно сказать! — и сердито, и испуганно воскликнула Гвеннит. — Это не гадание — я тоже так могу!

— Если сделает как скажет разум — то не выживет, — медленно и совершенно непонятно пояснила та. — Если так, как сердце — встретитесь ещё до лета.

— Разум, сердце — я не понимаю! — почти в отчаянии воскликнула Гвеннит. — Что он должен сделать? И когда? Война закончится до лета?

— Что ж, давай посмотрим, — гадалка собрала карты и, опять смешав их, на сей раз не отдала Гвеннит колоду, чтобы сдвинуть, а раскинула сама — и вновь задумалась над ними. — Он получит, что захочет, — вынесла она вердикт. — Выберет себя — погибнет. Выберет другого — будет жить. Но не смей ни слова говорить ему, — она схватила Гвеннит за руку так резко и так сильно, что та вскрикнула. — Ни слова, слышишь? Или будет только хуже.

— Но ведь вы сказали… я должна его предупредить! — чуть не плача, прошептала Гвеннит. — Он не должен умереть, не должен! Вы не понимаете?!

— Этим-то гадания и плохи, — мадам Готье печально улыбнулась и опять погладила Гвеннит по щеке. — От них никогда нет никакого толка — одни слёзы. Но ты думай, девонька — вдруг придумаешь. Но помни: говорить впрямую ничего нельзя. А сейчас ступай… хотя постой. Можешь взять для своего отца одну карту, — она собрала колоду, перетасовала и рассыпала по покрывалу вниз рубашками. — Выбирай любую. Но одну.

Гвеннит наклонилась, разглядывая незнакомые картинки. Да, она права — это Таро. В самом деле, для чего гадалке обычная игральная колода? С Таро Гвеннит никогда не сталкивалась: в школе она прорицания не выбрала, да и не интересовали её никогда гадания. И теперь корила себя за это — откуда она знала, что из всего этого больше всего подойдёт для Скабиора? Гвеннит лихорадочно разглядывала рисунки — и никак не могла выбрать. Он мужчина — значит, на картинке должен быть мужчина, рассудила она, но никто из них ей совсем не нравился. Может, выбрать женщину? Он ведь любит женщин — очень любит… но какую? Нет, не то, не то она всё время думает — но что, что ей взять?

Её взгляд упал вдруг на картинку, на которой были сразу двое — и мужчина, и женщина, державшие друг друга за руки — и обрадованная тем, что можно, наконец, не выбирать, Гвеннит тут же за неё схватилась.

— Эту! — почти крикнула она, показывая карту гадалке.

Та вдруг хмыкнула, а затем разразилась мелким низким смехом.

— Выбор, — сообщила она удивлённой и всё ещё обрадованной Гвеннит. — Ты взяла для своего отца карту выбора. Всё как я и говорила, девонька. Будет ровно так, как он решит, — она ловко выхватила из рук девушки карту и сунула её назад в колоду. — Видишь: судьбу не обманешь. Всё в его руках.

— Вы сказали, — чуть не плача, проговорила Гвеннит, — что он будет жить, если выберет другого, а не себя, и что выбирать он должен сердцем, а не разумом… я не понимаю! Объясните мне, что это значит?

— Бабушка устала, — гадалка широко зевнула и, убрав карты обратно в тумбочку, зевнула ещё раз. — Дай бабушке поспать, девонька, — сонно проговорила она, откидывая одеяло прямо вместе с покрывалом и ложась в постель так, как была — в халате. И заснула, кажется, мгновенно, оставив Гвеннит расстроенной, растерянной и невероятно одинокой.

Домой Гвеннит вернулась утром. Она всю ночь думала о том гадании и о том, как правильно предупредить Скабиора — но так ничего и не придумала. У неё в ушах так всё и звучало то «увидитесь ещё до лета» — значит, война кончится так быстро? Она знала отношение Скабиора к гаданиям и гадалкам и прекрасно понимала, что он только высмеет её, если она попытается ему сказать что-нибудь, апеллируя к гаданию. Но как ещё она могла бы объяснить своё предупреждение, даже если бы придумала формулировку? Было бы с кем посоветоваться! Но она не представляла, с кем бы можно было обсудить такое.

Впрочем, дома эти мысли отступили, когда она открыла, наконец, свои рождественские подарки. Первой была та коробка, что была подписана её отцом — и когда Гвеннит, аккуратно сняв яркую упаковочную бумагу, начала поднимать крышку, коробка увеличилась в её руках так сильно, что Гвеннит отшатнулась в сторону — и рассмеялась. Кто же, интересно, так помог ему? Сам Скабиор плохо умел изменять размер предметов — значит, кто-то это сделал для него. Кто же?

Она осторожно сняла крышку и первым делом увидела и прочитала яркую открытку.

А затем достала первый пакет.

Гирлянда. Ёлочная гирлянда, свитая из серебряных снежинок и прозрачных, будто бы из настоящего льда, сосулек. Когда Гвеннит её вытащила, с неё посыпался самый настоящий снег — правда, тёплый. Гвеннит рассмеялась и, вскочив, немедленно повесила её на ветки в вазе, разом превратившиеся теперь в настоящее рождественское дерево.

Следом шёл второй пакет, в котором оказался длинный ярко-красный шарф с узором из переплетённых кельтских кос и такие же перчатки. Гвеннит едва не расплакалась: год назад она показывала почти такой же Скабиору на какой-то женщине, но тогда тот высмеял её… а оказалось, он запомнил и нашёл похожий, только лучше, для неё. Гвеннит обернула его вокруг шеи и, натянув перчатки, сидела так какое-то время, прижимаясь к ним лицом. Она их оставила бы на весь день, но в перчатках делать что-то было неудобно, так что Гвеннит их, в конце концов, сняла, оставив только шарф, и открыла третий, последний пакет.

И достала шейный шёлковый платок, который Гвеннит запомнила, пожалуй, на всю жизнь: тот, что был на Скабиоре в ночь их встречи. Белый с алой полосой по канту и зелёным ирландским четырёхлистным клевером по центру. Гвеннит разрыдалась — и, уткнувшись в него носом, плакала так долго, что совсем устала и легла так на ковёр… и уснула незаметно.

Проснулась она от холода: дом держал тепло отлично, но сейчас, когда на улице было так холодно, что вода в озере давным-давно замёрзла, и лёд был настолько толстым, что выдерживал выходящих на него оленей, сохранить тепло вторые сутки он не мог. Дрожа, Гвеннит поднялась и, согревшись чарами, взялась за растопку. Ей и есть хотелось — и она, на время позабыв о том, что в гостиной её ждёт ещё один подарок, занялась делами. Вспомнила она о нём лишь после то ли завтрака, то ли обеда — как назвать ту трапезу, что идёт первой за день, но случается уже на его исходе? Впрочем, впереди было ещё целых два выходных дня, и решила позволить себе прожить их так, как выйдет — и если ей захочется спать днём и бодрствовать ночью, то пусть так и будет.

К тому же, её ждал ещё один подарок — и ей было очень любопытно, что же там такое. Что ей мог прислать Мальсибер?

Крышка поднялась легко, и коробка проделала тот же фокус, что и предыдущая — но на сей раз Гвеннит этого ждала. Когда превращение закончилось, она заглянула внутрь — и, увидев там ещё две коробки, маленькую и побольше, улыбнулась. Ну-ка, что тут? В маленькой был шар — стеклянный и прозрачный, внутри которого лежала, вроде, настоящая заснеженная ветка ели, на которой Гвеннит с удивлением увидела уже знакомую ей местную птицу: ярко-красного кардинала. Правда, он не двигался — и это было очень странно, потому что здесь в подобных украшениях птицы прыгали по веткам да ещё и пели, но то здесь… в любом случае, украшение ей показалось милым, и она повесила его на те же ветки в вазе, под гирлянду.

Открыв следующий подарок, Гвеннит ахнула. Там был небольшой сервиз — на двоих. Две больших тарелки и две маленьких, две — под суп, две чашки и два блюдца, сахарница, чайник и молочник. Тоненький фарфор бледно-зелёного цвета был украшен рисунком из дубовых веток, на которых сидели маленькие совы, время от времени перелетающие с места на место. Гвеннит видела подобные вещицы в витринах на Диагон-элле и в здешнем волшебном квартале, но ни разу даже не зашла узнать цену, и так понимая, что она будет велика, а тратить на подобные вещи требуемую за них сумму просто глупо. Да, они ей нравились, но зачем смотреть на то, чего наверняка не купишь? Лишь расстраиваться. И вот вдруг…

На дне большой коробке обнаружилась открытка с тёплым поздравлением — и Гвеннит, прочитав его, вдруг замерла, поражённая пришедшей ей в голову идеей. Ведь гадалка запретила ей рассказывать Кристиану о гадании — но она ни слова не сказала о том, что нельзя сказать о нём кому-нибудь другому. И потом, Мальсибер, кажется, совсем неглуп — может, он придумает, как правильно предупредить её отца? С какой стати ему это делать, Гвеннит даже не задумалась — и, захваченная своей мыслью, побежала в спальню, чтобы написать письмо.