Выбор (джен)

— Предлагаю проголосовать, — сказал председатель, поднимая свою палочку вверх. — Кто считает, что прошение мисс Уитби о натурализации следует удовлетворить?

Первой свою палочку подняла Хлоя Рой — и на её кончике зажегся огонёк. Такой же загорелся и на палочке её соседа, и его соседки, и её… Гвеннит в панике смотрела, как вспыхивают всё новые и новые огоньки — и когда последний загорелся на конце палочки председателя, сжала подлокотники с такой силой, что её ногти посинели. Только бы они её отпустили! Что, если её сейчас арестуют и вернут в Англию? И отдадут министерству? Что, если… Она не знала, можно ли её наказать за отъезд — а вдруг да, и её посадят в Азкабан? И она умрёт там, и…

— Поздравляю вас, мисс Уитби, — услышала она сквозь собственные всхлипывания. — До тех пор, пока вам не исполнится семнадцать, вы останетесь под присмотром Отдела Оборотней — мадам Рой подыщет вам опекуна. Но я должен предупредить вас, что данное наблюдение будет, в определённой степени, формальным, и ваша жизнь — совершенно в ваших руках. Заберите вашу палочку, пожалуйста — и мадам Рой поможет вам закончить с формальностями.

— Вы меня берёте? — глупо спросила Гвеннит, отчаянно смаргивая слёзы и стирая их дрожащими руками.

— Мы даём согласие на вашу натурализацию, — слегка улыбнулся председатель. — Вы прошли через тяжёлые испытания — мы считаем, что законы вашей страны и общая внутренняя ситуация позволяют вам просить здесь убежища. Я не скрою — первый год за вами будут пристально наблюдать и не станут делать никаких скидок на ваш возраст. Вы подпишете контракт — и не один — и, в случае нарушения, вам придётся навсегда покинуть Канаду, и вернуться вы не сможете даже в качестве туриста.

— Я не буду, — недоверчиво и счастливо помотала Гвеннит головой, вставая и на слабых ещё ногах подходя к протягивающему ей её палочку председателю. — Спасибо, — она стиснула её рукоять и прижала к груди. — Спасибо вам — правда, я…

— Я надеюсь, мы не пожалеем о своём решении, — сказал тот, вставая. Остальные тоже стали собираться — поднялся шум, музыкой звучащий в ушах Гвеннит — она так обрадовалась, что даже не заметила, как к ней подошла Рой, и поэтому чуть вздрогнула, услышав:

— Поздравляю, дорогая. Жаль, что вы мне сразу всё не рассказали — я не представляла даже, что вам пришлось пережить.

— Но ведь всё закончилось, — радостно сказала Гвеннит, так всё и держа у груди палочку. — Я боялась говорить — думала, что после всего этого меня не пустят.

— Что вы, — Рой глядела так сочувственно, что Гвеннит стало неловко. — Если бы вы сразу мне всё рассказали, мы бы собрались быстрее. Но идёмте — вам сегодня придётся прочитать и подписать немало бумаг.

— Мне всё запретят? — улыбнулась Гвеннит.

— Что вы — нет, конечно, — тоже улыбнулась Рой. — Вам запрещено в первый год пребывания устраиваться на работу в министерство без специального разрешения — и любое ваше преступление, даже незначительное, приведёт к немедленной экстрадиции. В остальном же — никаких ограничений. Вы приехали сюда одна — и ваша самостоятельная натурализация означает, в сущности, признание вас взрослой. Так что будете спокойно жить… но сказать вам, что я думаю? Мне кажется, вам нужно доучиться — и вы знаете, — она взяла Гвеннит под руку и повела к выходу из зала, где проходило заседание, — у меня есть для вас отличное предложение. Одна из самых крупных общин согласилась вас принять — и у них есть небольшая школа. Видите ли, ведь у нас здесь нет единой крупной — многие наши дети учатся в Илвермони или Салеме, но некоторые предпочитают маленькие канадские школы. Учат там, возможно, и не так прекрасно — зато каждая из них чем-нибудь да уникальна. Так вот, — продолжила она, — в этой общине есть школа, в которой учатся, большей частью, оборотни.

— Большей частью? — недоверчиво переспросила Гвеннит. — То есть там и люди есть?

— Есть, конечно, — Рой ответила так гордо, словно это была её личная заслуга. — Эта школа имеет две специализации: там готовят на целителей, кавалеров и авроров.

— Кавалеров? — это слово напомнило Гвеннит старинные сказки и почему-то рассмешило. — Для балов?

— Кавалеры — это всадники, — засмеялась Рой. — Французское слово. Это… я не знаю, как у вас они называются — те, кто не авроры, а кто занимается делами попроще. Ведь авроров мало — а…

— У нас тоже есть такие, — кивнула Гвеннит. — Отряды ДМП… а почему они всадники?

— Потому что много летают на мётлах — у нас ведь страна большая, и даже камины есть далеко не везде, а в незнакомое место не аппарируешь. В старину так называли тех, кто исполнял обязанности авроров, когда тех ещё вовсе не было — ну и прижилось название. Их гораздо больше, чем авроров — а кое-где последние вообще не имеют права работать без них.

— Как так? — очень удивилась Гвеннит. — Почему?

— Некоторые провинции по-прежнему предпочитают пользоваться лишь услугами кавалеров, — пояснила Рой, — или, как их называют в некоторых местах, райдеров. Аврорат привлекают только в крайних случаях. У нас не Британия — провинции весьма самостоятельны.

Да, она читала же об этом! Но забыла — а, на самом деле, и не поняла толком. Как это всё странно…

— Скажи мне, — уже в кабинете спросила Рой, — где бы ты хотела жить? До твоих семнадцати я должна знать твоё место жительства — обещаю, что не стану докучать, но порядок есть порядок.

— Я пока не знаю, — всё происходило с такой скоростью, что Гвеннит просто не успевала ни о чём подумать. — У меня есть деньги… не так много, — добавила она торопливо, — но я думаю, их хватит на небольшой дом. Я умею аппарировать, так что расстояние не важно — а вот чары…

— Дом, — задумчиво повторила Рой. — Я могу понять тебя — для нас важен дом, для каждого. Но это дело небыстрое — а жить где-то ты должна уже сейчас. Та гостиница, конечно, хороша — но там, всё же, дорого. Если хочешь, — предложила она, — можешь пока пожить в самой общине. За работу и еду — пару месяцев, я полагаю, это можно. А за это время мы тебе найдём что-нибудь… если хочешь, разумеется. Можешь поискать сама и остаться в той гостинице — или переехать ещё куда-нибудь.

— Нет, я… да, спасибо, я с радостью поживу в общине, — Гвеннит ухватилась за её предложение с радостью: она не привыкла жить одна, и за две прошедшие недели плакала от одиночества ночами и старалась меньше бывать в комнате в остальное время, изучая город. Потому что стоило ей вернуться в комнату и закрыть дверь, как на неё обрушивались воспоминания — и она всегда заканчивала одинаково: ложилась на кровать и, прижав к себе ношеную рубашку Скабиора, хранящую его запах, плакала, пока не засыпала. Впрочем, часто, возвратясь к себе, она садилась прежде писать письма — рассказывая своему названному отцу о том, что она увидела за день. Этих писем накопилась уже пачка — а она никак не отправляла их, не решаясь принести сюда, в гостиницу, сову, и боясь воспользоваться почтовой. Кто их знает — вдруг здесь кто-нибудь следит за ними, или читают письма?

Но теперь — теперь она заведёт себе сову! Самую прекрасную, как и написал Мальсибер. Она уже видела такую в магазине: огромный пёстрый филин, чёрно-белый, с изумительными «ушками» на голове, больше напоминающими рожки, и оранжево-жёлтыми глазами. Она так долго его разглядывала сквозь стекло витрины, что владелец магазина вышел к ней, и они разговорились. Так она узнала, что эта удивительная птица называется виргинский филин, стоит двадцать восемь галеонов («Редкая окраска, мисс — смотрите, какой чёткий и графический рисунок! И, заметьте, ни одного рыжего пёрышка — редкость, редкость!») и как раз обучен («Как и все совы этой породы, мисс. Эмигранты очень любят их — сильные и мощные создания! Отнесут ваше послание хоть в Японию!») полётам на другие континенты. С тех пор она каждый день приходила посмотреть на него, и владелец магазинчика дружелюбно кивал ей через стекло — но цену не снижал. Ну и ладно! Она ведь купит филина всего один раз — и не станет покупать себе, к примеру, то красивое пальто, ярко-красное, с клетчатой подкладкой, капюшоном и большими роговыми пуговицами, что манило её с другой витрины. Да, конечно, денег бы хватило и на то, и на другое, но Гвеннит ведь пообещала себе ничего зазря не тратить — тем более что обнаружила среди своих вещей, сложенных Мальсибером, подбитый серебристо-серым мехом плащ, а в собранной Скабиором сумке — меховую куртку и прелестные ботинки на меху. Они оба позаботились о ней — и от этой мысли она плакала, раскладывая в первый же свой вечер здесь всё, что привезла с собой. А ведь поначалу ей хотелось просто посмотреть — но она никак не ожидала, что увидит то, что обнаружила.

Скабиор… её отец собрал всё, что вообще могло понадобится ей — разве что палатку не вложил складную. Одеяло — при виде которого Гвеннит в первый раз и разрыдалась, потому что он отдал ей своё, целое, а её, собранное из кусочков, видимо, оставил для себя. Простыни и наволочки. Подушка… Гвеннит плакала над каждой вещью — и гладила, гладила каждую из них, и, прижав к себе, втягивала в себя ещё остававшийся на них запах леса, и костра, и мыла, которым их сама стирала в лагере… Ложка, вилка, нож — его любимый нож, с широким мощным лезвием, острым до того, что с равной лёгкостью резал и мягкий хлеб, и щепу для костра. Сковородка и кастрюля, чашка, две тарелки. Ножницы, иголки, нитки — он подумал обо всём, её названный отец. Как же это было тяжело и больно — видеть здесь всё это и знать, что он так далеко! Он собрал и всю её одежду — и добавил к ней ту куртку с башмаками, свитер, несколько рубашек и нарядный тёплый шарф. И книги — и отнюдь не только справочники о Канаде и по бытовым чарам. Нет — он отдал ей и те, что они читали вместе вечерами, и она узнала среди них и его самые любимые.

Но ведь невозможно столько плакать — и, в конце концов, слёзы закончились, и Гвеннит, сделав себе чаю в той самой чашке, умылась и открыла вторую сумку — от того, кого почти не знала, и кто никак не мог бы вызвать в ней горячие эмоции.

Но она ошиблась. С каждой новой вещью её удивление росло, постепенно превращаясь в нечто большее. На самом верху в сумочке лежала колдокамера, а затем и книги: тоже справочники, разные — и о той стране, куда она приехала, включая и полный сборник местных законов, а также книгу, подробнейше описывающую здешние растения и животных, и по бытовым чарам, и — отдельно — большая и красивая книга по рукоделию… А ещё там были «Канадские сказки и легенды» — с дивными подвижными гравюрами — и английские сказания. Это было трогательно, и вызвало её улыбку — а вот дальше начались вещи куда более неожиданные. Два комплекта белоснежного постельного белья её не слишком удивили — он ведь говорил о них, и она не возразила. К ним же прилагалось покрывало, вышитое ягодами и стрекозами, под которым обнаружилось три больших отреза бархата, голубого, травяно-зелёного и серебристо-белого, и три — полотна, нежно-жёлтого, терракотового и опять зелёного, но, скорей, фисташкового. А ещё отрез белейшего батиста.

Гвеннит в полной растерянности развернула голубой бархат — его было много, футов, может… она задумалась — тридцать? Может быть, немного меньше. Она могла… она много чего могла сделать с ним: сшить себе платье… много платьев, могла часть продать, могла сделать даже шторы — бархатные шторы, как она всегда мечтала! Голубые — в спальню и зелёные — в гостиную… как он догадался? Это тронуло её — до слёз, и она вдруг вспомнила их последний разговор и его негромкое «спасибо», сказанное в ответ на её обещание никогда его не забывать. Гвеннит торопливо вытащила колдографии, что он напечатал ей и Скабиору — но нет, там везде были только они, она с Кристианом. В самом деле, странно было бы ему давать ей и свой снимок тоже…

Внизу сумки обнаружился тот самый тёплый плащ, а на нём — корзинка для рукоделия, в которой нашлось всё, от иголок с ножницами до набора спиц и даже крючков для вязания, пялец, цветных ниток и нескольких клубков мягкой белой шерсти.

Но расплакаться Гвеннит заставила найденная на самом дне красивая жестяная коробка шоколадных конфет — и плюшевый игрушечный совёнок с красной ленточкой на шее. В точности как тот, что остался у неё дома. Она разревелась, как ребёнок — и, сев на пол, прижала к себе игрушку и вдруг поняла, что отчаянно скучает и по настоящим своим родителям, и по братьям, и по сёстрам… а ведь там война — и что, что теперь с ними? Вдруг их… они чистокровные, конечно — но совсем обычные. А ведь простых волшебников тоже убивали — просто так, нипочему.

Нет — она, определённо, не хотела больше жить одна в чужой гостинице. Она купит дом — маленький уютный домик, и днём будет работать и учиться, а вечерами — обустраивать его, а потом, возможно, Кристиан приедет к ней, или же она к нему вернётся, и тогда проведает родителей и расскажет им о том, как живут в Канаде оборотни — и, возможно, они будут меньше от неё шарахаться.

Так она и оказалась здесь — на одном из островов озера Нипигон, где располагалась крупная деревня оборотней. Остров был немаленьким — около восьми квадратных миль,⁽¹⁾ и деревня домов в сто, если не больше, занимала только небольшую его часть, оставляя лесу остальное. В этом-то лесу и был железными решётками и чарами отгорожен большой, в пару миль, участок с длинным приземистым зданием, которое все здесь называли просто «домом». Он был разгорожен изнутри на крохотные комнатки, куда, фактически, помещался лишь матрас с одеялом и подушкой — но зато в каждом из них была своя дверь с окном, ведущая наружу. Идеальное место, чтоб дождаться превращения — и потом поспать.

— Здесь мы превращаемся, — говорила ей индианка, которую все здесь называли просто Айей. — Сейчас есть несколько свободных комнат — каждая закрепляется за кем-то раз и навсегда. Можешь выбрать, — она открыла несколько дверей.

Гвеннит предпочла бы что-то с краю, но свободных комнат совсем по краям не было, и она взяла ту, что была одной из последних:

— Эта.

— Напиши здесь своё имя, — велела Айя — и добавила: — Кровью — чтоб остался запах. Аконитовое, — продолжала она, когда Гвеннит закончила, — не обязательно, но для тех, кто отказывается его пить, существует это, — она показала ей браслет. — Носится на щиколотке.

— Для чего он? — удивилась Гвеннит. — Здесь же всё закрыто — а на своих…

— Здесь, на острове, есть наши дети, — сурово сказала Айя. — Он парализует оборотня, если тот оказывается на расстоянии меньше десяти футов от любого человека. Всякое бывает, — добавила она. — Мы не любим рисковать.

— Здесь же есть решётка, — возразила Гвеннит. — И чары…

— Всякое бывает, — повторила Айя. — Когда ты утром обнаружишь, что перегрызла горло своему ребёнку, тебе будет всё равно, почему и как это случилось.

— Я буду пить аконитовое, — пообещала Гвеннит. — И браслет тоже носить могу …

— В этом нет нужды, — возразила Айя одобрительно. — Если у тебя нет денег, аконитовое ты можешь получать у нас бесплатно — до тех пор, пока живёшь здесь.

— Деньги есть, — почему-то мысль о такой подачке оказалась неприятной. — Не очень много, — добавила она, — но на зелье мне хватит.

— Ну тогда пойдём, я покажу тебе комнату, где ты будешь жить пока, — предложила Айя. — Филин будет жить с тобой — у нас нет совятни. Ты умеешь полоть грядки?

— У нас дома был огород, — кивнула Гвеннит.

— Значит, разместишься — и туда, — велела Айя — а Гвеннит в очередной раз утвердилась в мысли, что ей непременно нужен дом.

Свой собственный.

1) Около 20 кв. километров.

Вернуться к тексту