Слепота/Blindness (гет)

Гарри стоял в своей комнате для испытаний, стены которой светились золотым отблеском защитных чар и щитовых заклинаний, каждое из которых отличалось друг от друга лишь геометрической формой своих узоров.

Пол под его ногами, превращенный в темно-пурпурный камень, имитирующий Хогвартс, поразительно контрастировал с окружающей обстановкой, но в отличие от школы, здесь не чувствовалось медленной пульсации жизни, лишь устойчивый отблеск камня.

В комнате не было источников света, и когда приходила Гермиона, Гарри использовал заклинания, чтобы она могла видеть.

Для него самого же мир никогда не был темным.

В клетке у его ног сидела маленькая птичка и возмущенно щебетала, злясь на свое заточение. Обычный голубь, каких множество на лондонских улицах, испускающий бледно-голубой свет, такой живой и мерцающий в своем стремлении к свободе.

Гарри прислонил посох к стене, и красное свечение накрыло его одного в центре комнаты, его руки были пусты, рукава засучены, лишь пальцы источали изумрудно-зеленый свет.

Он опустился на колени и одним касанием позволил металлической клетке развалиться, поймав в руки птицу и бережно держа ее в ладонях, в то время как крылья ее сердито бились, а когтистые лапки сжимались.

— Я верну ее обратно, — напомнил он себе. — Но я должен узнать.

Бледно-голубой свет замер, будто слыша его намерение, как некую песню.

Гарри закрыл глаза, но картина перед ним не померкла. Ему никогда не нужно было открывать глаза, чтобы видеть, если, конечно, его глаза действительно могли видеть. Он полагал, что это был скорее его разум; мозг пытался примириться с тем фактом, что он видел, позволяя ему контролировать зрение с помощью движений глазных мышц. Но в последнее время Гарри научился расширять свой взгляд далеко за пределы человеческого зрения и видеть вещи, находящиеся практически у него на спиной.

Он направил свою магию к птице и наблюдал, как его собственный изумрудно-зеленый свет заполнял крылья и перья; грудь голубя вздымалась при каждом паническом вздохе.

Птица громко вскрикнула, ощутив наполняющую ее силу; оказалось, что животные и птицы гораздо острее, нежели люди, ощущали магию — это Гарри выяснил с помощью своей новой техники, наблюдая за реакцией собак и кошек в парке, крыс в переулках и птиц на деревьях. Они чувствовали: кто-то наблюдал на ними, кто-то опасный и могущественный — самый страшный хищник в мире.

Гарри вздохнул и позволил потоку энергии угаснуть, птица снова обрела свой бледно-голубой свет, лишь слегка сливаясь с изумрудным, там где его пальцы уверенно держали ее.

Еще раз вздохнув, Гарри заставил свет птицы замереть и почувствовал, что ее борьба прекратилась.

Жизнь ушла, когда остановился узор. Он посмотрел на птицу и ощутил ее мягкую шею, неподвижные когтистые лапки и крылья, больше не прижимавшиеся плотно к его рукам.

Нахмурившись, Гарри заставил ее свет вспыхнуть вновь, птица снова вскрикнула, удивленная и напуганная. Она боязливо затрепетала в его ладонях.

Гарри снова заставил ее свет замереть, и птица снова обмякла в его руках.

На этот раз он ждал, сидя на полу, напряженно выпрямив спину и глядя на птицу, лежавшую на его коленях.

Он начал считать и почувствовал, как ее тельце остывало, тепло покидало его.

На мгновение он пожелал, чтобы Гермиона была рядом; она могла бы измерить температуру и сделать заметки, которые можно было лишь читать, а не слушать. Но он не хотел ее присутствия, не при этом эксперименте, он и сам не хотел знать, как далеко мог зайти.

Когда птица полностью окоченела, он снова заставил ее свет ожить, и холодное тельце налилось теплом, словно ее согрело солнце; ее свет, побледневший с наступлением смерти, вновь приобрел свои привычные оттенки — пульсирующий, светло-голубой, с бегущей в нем жизнью.

Птица взлетела в воздух, свободно размахивая крыльями и порхая у ближайшей стены, ничего не видя в темноте.

Гарри встал и вновь заколдовал ее.

В следующий раз он попробует провести эксперимент с более крупным и разумным животным и выждет больше времени, прежде чем оживит его снова.

Он должен знать наверняка, насколько границы могут быть расширены.

В конце концов, волшебный мир утверждал, что истинная некромантия невозможна: у инферналов не было душ, у зомби не было разума, а у скелетов не было ни кожи, ни собственной воли. Все они могли действовать лишь по приказу темного волшебника, который их создал. Мертвые не могли вернуться к прежней жизни. Воскрешение было невозможно, ни в одном из законов магии.

Но в Суррее Гарри заставил мертвое дерево ожить, и теперь, на площади Гриммо, он убил голубя и вернул его к жизни.

И со временем ему нужно будет научиться большему, могут ли быть оживлены только растения и животные.

* * *

Когда Крауч поведал Тому Риддлу о потенциальном пророчестве, его голос звучал тихо и возбужденно.

Пожиратель Смерти объяснил, как все могло произойти на самом деле, как пророчество могло привести к поражению его учителя, почему оно упоминало именно о Гарри Поттере, как о катализаторе, который разрушит все его планы.

Крауч рассказал о том, что Лорд Волдеморт, должно быть, узнал о пророчестве благодаря Дамблдору и решил убить ребенка самостоятельно, не имея должного плана.

— Это был соблазн, которому невозможно было сопротивляться. И если вы сами не можете убить его, мой Лорд, тогда вы должны заставить его умереть каким-либо иным способом. Отправить к нему убийц или собрать армию. Как только он умрет, ваша власть станет безграничной.

Том Риддл знал, что доказательств истинности пророчества так и не прозвучало и часть его — рациональная половина — понимала это.

Но он хотел верить, хотел обвинить мальчишку, в том, что все пошло не так, в том, что несмотря на число его последователей, на их способности и навыки, на их ценности, его люди потерпели неудачу. И более того, почему большинство его последователей были мертвы и почему новые не примкнули к нему. Мертвы? Струсили? Или и то, и другое.

— У меня больше нет денег, чтобы нанимать убийц или поднимать какую-либо значительную силу, — проговорил, наконец, Том Риддл, стараясь не думать об упущенных возможностях и о том, что некоторые из его погибших последователей были действительно весьма богаты.

— Тогда мы сделаем армию сами, мой повелитель, — пылко прошептал Крауч, змея на щеке извивалась в такт его словам. — Мы создадим их.

И Том Риддл нехотя улыбнулся.

У него определенно имелось несколько идей получше.

* * *

Кричер был достаточно умен для домового эльфа, и он быстро смекнул, что его новый хозяин был странным, но не грубым и не злопамятным.

Кричер вполне мог принять хозяина Поттера в качестве главы дома Блэков.

Новый хозяин никогда не обращал внимание на грязные полы или прихожую, в отличие от его подруги-ведьмы. Казалось, он едва пробовал поданную ему пищу, никогда не требовал приготовить его любимое блюдо и не выражал неприязни к какой-либо конкретной еде. Хозяин Поттер приходил после своих маггловских занятий, бросал сумку в одно и то же кресло в своем кабинете и часами пропадал в своей "лаборатории", комнате со странными приспособлениями, которые Кричер никогда прежде не видел.

Он часто наблюдал за хозяином Поттером, когда тот работал с магией или садился в свое кресло, чтобы послушать читаемую вслух книгу.

Хозяин Поттер был слепым, но мог видеть каким-то странным, непонятным Кричеру, образом. Кричеру не нравились зеленые глаза хозяина, будто смотрящие на него, но еще больше он не любил всплеск энергии, который время от времени исходил от хозяина, заставляя сердце Кричера биться чаще и даря непреодолимое желание броситься очищать загроможденный чердак или пыльный шкаф.

Кричер был довольно старым эльфом для заботы о таком большом дома, хотя он никогда и не признался бы в этом. Его кости устали от слишком большого количества магии, а кожа стала грубой и жесткой. Но когда глаза хозяина начинали блестеть ярче и энергия наполняла Кричера, он снова чувствовал себя молодым эльфом в самом расцвете сил, как во времена его первого контракта, когда он готовился принять поместье, полное ирландских пикси и полтергейстов.

Но еще хуже — намного хуже — ему становилось, когда хозяин отводил взгляд: Кричер сразу чувствовал себя потерянным, жаждущим большего и в то же время отягощенным напоминанием о том, как далеки прекрасные времена его молодости.

Этого было достаточно, чтобы заставить старого эльфа искать взгляд хозяина, искать его одобрения, хотя бы на мгновение, хоть на секунду.

Он любил и так же горячо ненавидел это желание; сожалел, что эта энергия исходит от кого-то, кого прежняя хозяйка презирала, прежде чем хозяин Поттер сделал невозможное и заглушил ее, несмотря на магию домашних эльфов, которая должна была преобладать. И все же ему нравилось снова быть полезным, хорошим эльфом, с семьей, которой он должен служить, и домом, в котором можно устанавливать правила.

Так что от отчаяния Кричер сделал то, что ему нужно было сделать: он вытащил старое воспоминание о невыполненном приказе, поместил его туда, где хозяин мог бы его увидеть, и стал ждать, что произойдет.

Он очень надеялся, что хозяин просмотрит его.

Гарри строго запретил домовому эльфу передвигать что-либо. С возрастом передвинутая мебель стала главным кошмаром Гарри Поттера: случайно передвинутый стул мог стать причиной его падения, а валяющейся на полу пластиковой игрушки было достаточно, чтобы Гарри ударился ногой.

Теперь, даже когда его зрение перешло на новый уровень, его все еще беспокоили передвинутые вещи. Он не мог поддерживать свое улучшенное зрение дольше нескольких минут, не чувствуя при этом страшную усталость, поэтому ему нравилось, что его собственная территория была стабильна и организованна — все на своем месте. Гарри полагал, что он может быть немного подвержен навязчивому неврозу, хотя любые перестановки заставляли его скорее злиться, нежели нервничать или расстраиваться.

Он четко знал расположение каждого предмета на площади Гриммо, за исключением все еще загроможденного чердака и личного царства Кричера в кладовой на кухне.

Поэтому, когда Гарри вошел с улицы, залитой дождем, в коридор, сбросив с себя влажный плащ и повесив сушить сумку, он ощутил, что что-то не так.

Поначалу он не понял, что именно привлекло его, коричнево-фиолетовый свет оштукатуренных стен почти скрывал уже знакомый узор, увиденный Гарри раньше.

Это было неожиданно: он только накануне был на площади Гриммо, и этого деревянного стола у стены, где раньше находился кричащий портрет, точноне было, и уж тем более не было никакого сосредоточения кроваво-красной души, выглядящей как жуткое подношение.

Гарри сжал руку на посохе и прошипел:

— Кричер.

Перед ним тут же возник желтый свет, и, когда Гарри взглянул на эльфа, тот упал на пол у его ног и задрожал, зеленый оттенок магии Гарри покрывал естественный желтый свет эльфа и подчеркивал каждую черту в мельчайших деталях, от чрезмерно больших колышущихся ушей до огромных волосатых босых ног.

— Хозяин, Кричер сожалеет. Хозяин, Кричер просит простить его...

Эльф продолжал умолять, и Гарри понял, что он каким-то образом достал осколок души Волдеморта, проклятого волшебника, с которым, как Гарри надеялся, было покончено, и положил на стол в его собственном доме.

— Это ловушка? — безразлично спросил Гарри, затем покачал головой.

Если бы это было так, домовой эльф не сказал бы ему об этом. Разве он однажды не поклялся всегда ненавидеть его?

— НЕТ! — завопил Кричер. — Кричер только хочет показать хозяину то, что нашел...

Гарри сжал губы.

— Не ври мне.

Домашний эльф мигом закрыл рот, зубы его стучали. Гарри видел, как он прижал уши, длинные когти врезались в дерево под его ногами, когда он зашептал.

— Кричеру дал медальон хозяин Регулус перед тем, как хозяин Регулус умер. Кричер должен был уничтожить его, но не смог. Кричер наказывал себя, не убирая в доме десять лет, один год за каждый раз, когда Кричер пытался и терпел неудачу… затем Кричер решил больше никогда не убираться.

Гарри моргнул, бесполезная реакция на удивление, раз уж он вообще реагирует. Он полагал, что для домового эльфа наказанием будет не запрет на уборку, а…

— Регулус Блэк? Пожиратель Смерти?

Кричер снова задрожал, и чем дольше Гарри смотрел на него, тем больше эльф, казалось, оседал на пол, его руки опустились и просто болтались по бокам.

— Да, — прошептал Кричер, и Гарри нахмурился, бросив взгляд на мерцающий красный узор, по-прежнему находившийся на столе.

— Зачем Пожирателю Смерти пытаться убить часть души лорда Волдеморта?

"И что еще важнее, это был уже третий осколок. Сколько раз еще этот проклятый Темный Лорд будет появляться в его жизни?!"

Домовой эльф воздел к нему руки.

— Кричер не знает, пожалуйста, хозяин. Кричер не знает.

Гарри вздохнул.

— Все нормально, не волнуйся. Если ты не смог уничтожить это, несомненно, Регулус тоже не мог, а я уверен, он пытался. То же самое было и со змеей.

"Или, по крайней мере, было сложно преодолеть чары, наложенные на нее. Убить ее оказалось не так трудно.

И все же..."

— Вставай уже, — рявкнул Гарри и обрадовался, когда Кричер проворно вскочил на ноги, сжимая руки и подходя слишком близко к нему.

Гарри двинулся по коридору к красному узору и услышал его слабый шепот, но не обычным слухом, а буквально внутри себя.

Я прекрасен... очарователен ... надень меня, надень меня...

Гарри вовсе не думал, что кроваво-красный узор души Волдеморта был прекрасным или очаровывающим. Он увидел мерцание металла под красным светом и предположил, что любой объект, в котором обитает душа, может быть красивым, если его увидеть при помощи обычного зрения.

Но для него мысль о человеческой душе внутри металлической раковины была возмутительной. Может ли этот осколок что-нибудь сделать? Змея, казалось, действовала независимо от души, которая в ней находилась, но слабый осколок Волдеморта, подвергшийся поцелую дементора, был полностью человеческим, хотя и чудовищным.

Гарри посмотрел поближе, наблюдая за закрытым медальоном, затем, наконец, протянул руку и положил его на ладонь — металл оказался гораздо холоднее, чем должен быть.

Шепот в его голове стал громче, но он оттолкнул его с недовольным раздражением.

— Хозяин? Вы можете уничтожить это? — осторожно спросил Кричер, и Гарри оглянулся, чтобы посмотреть на эльфа, выпрямившегося у него на глазах, словно солдат, обращающий на себя внимание.

— Да, — Гарри задумался, затем перевел взгляд на темно-красный узор. — Уничтожу. Когда закончу с ним.

Он боялся использовать человеческую душу для своих экспериментов, но, о чудо, осколок одной из них только что оказался в его руках.

Конечно, небольшие эксперименты, проведенные на Темном Лорде, будут ему прощены.

В конце концов, этот волшебник первым изуродовал свою собственную душу.

За последние месяцы Гарри узнал достаточно об оживлении из своих тестов на животных, чтобы учитывать большую часть ограничений.

Было одно серьезное.

Если тело успело разложиться после установленного отрезка времени, то оживления не произойдет; сначала необходимо восстановить тело, затем внутри могла бы снова расцвести жизнь, а не умереть так же стремительно, как реанимировалась.

С растениями было намного проще — любая растительная жизнь могла быть оживлена ​​и зарождалась с процессом нового роста, но чтобы восстановить целую мертвую ветвь, ей было необходимо создать условия, в которых она могла бы расти естественным образом, иначе корневая система, как и любой сорванный цветок, медленно тускнела и снова умирала.

Все живые существа либо росли, либо умирали, и Гарри быстро обнаружил, что молодая жизнь билась быстрее, чем старая, которая начинала замедляться.

И если он брал старое животное и вдыхал в него жизнь, то тело этого животного ослабевало гораздо быстрее, чем следовало бы, оно не могло справиться с молодостью своего собственного сердца.

Но он мог бы превратить узор старого животного в узор молодого и затем оживить.

Идеи о возможной вечной молодости не покидали его, но мысль о необходимости кого-то убивать снова и снова, только чтобы вернуть его к жизни, не привлекала Гарри. И сохранит ли новая жизнь, превратившаяся в более молодой образец, хоть какие-то старые воспоминания? Был ли смысл жить вечно, если ты даже не знал бы, кем ты был раньше?

Как действовал философский камень? Фламель как-то справился. Возможно, камень воздействовал лишь на тело, не затрагивая душу.

Но как бы Гарри ни старался, он не мог сделать выбранный образец моложе, не ускорив жизнь внутри.

Но все эксперименты он проводил лишь с животными и растениями, человеческая же жизнь имела еще один слой, помимо узоров бьющейся жизни и тела.

Душа.

У каждого человека, которого Гарри встречал, были свои уникальные цвета, оттенки и узоры, которые абсолютно не были похожи на общий коричневый цвет всех кошек и голубые оттенки всех птиц.

А без души каждое человеческое тело было белым, бесцветным.

Узор тела и узор души составляли в совокупности жизнь, которая заставляла их сердца биться.

Осколок души Волдеморта был темно-красным, пронизанным черным цветом, кровавым пятном человечества, испорченным темной магией. Гарри знал, что этот осколок жил в медальоне и осознавал, что тот пытался говорить с ним снова и снова, каждый раз применяя разные тактики, то уговаривая, то угрожая.

Это, по крайней мере, подтверждало его теорию, что души знали о том, где они находятся, даже когда они находились вне структуры человеческого тела. Их душа осталась прежней и осознавала себя, и этот медальон-Волдеморт ничем не отличался.

Гарри убил его, оживил и снова убил; попутно он обнаружил, что должен был быстро оживить его, или, подобно змее, тот начинал исчезать и почти сразу уходить туда, куда ушли все человеческие души, и Гарри не был уверен, что сможет вернуть его снова.

Называть это загробной жизнью казалось чрезмерно романтичным — более высокое состояние сознания звучало более научно, хотя у него не было доказательств того, что души были в сознании.

Смерть.

Какой была смерть для человеческой души? Куда девались проклятые души?! Эта тайна увлекла его, он не мог забыть о ней, она была словно заноза в пальце, хуже, чем постоянные неудачи в работе компьютера или телевизора на площади Гриммо.

Поэтому, когда Гарри, наконец, надоело убивать Волдеморта, он решил попробовать вместо этого кое-что другое.

В любом случае, волшебник был почти мертв, и Гарри сомневался, что бестелесное существо может чувствовать боль; в конце концов, у него не было ни нервов, ни кожи, ни даже мозга. Просто совесть в холодном проклятом металле. Это ничем не отличалось от выполнения исследовательской операции на трупе — разделить структуру души и увидеть, какие именно части были красными, а какие — черными, что бы заставило его шипеть, а что — смеяться. Что сделало его темным, а что — светлым, что придавало его узору уникальность и что произойдет, если Гарри немного изменит этот узор.

Он был уверен, что Гермиона не одобрила бы его логику.

* * *

Гермиона не знала, какой секрет хранил Гарри, но точно знала, что у него он есть.

Она ожидала, что он будет очень занят с начала учебного года, но и во время зимних каникул он оставался отстраненным, часто проводя долгие часы на площади Гриммо, но не приглашая ее, как раньше.

Она звонила ему домой, но почти всегда не заставала, и каждый раз при этом Гермиона чувствовала себя немного смущенной, так как теперь она последней узнавала о его местонахождении. Обычно все было наоборот.

Над каким бы проектом он теперь ни работал, с ней он больше не делился.

Она тщетно расспрашивала домового эльфа и обнаружила, что даже Кричер подозрительно не жаждет пожаловаться на своего хозяина, странно бледнея от ее слов и сразу находя себе какое-либо задание.

Страх? Чем же Гарри занимался?

Когда уроки начались снова, Гермиона позволила своему беспокойству исчезнуть; в конце концов, Гарри все еще работал с ней над двумя другими проектами, оба из которых были достаточно сложными, и она не знала, как у него вообще находилось свободное время.

Но однажды во время визита на площадь Гриммо у Гермионы появилось мимолетное желание заглянуть в комнату для испытаний по пути в библиотеку Блэков, где она должна была встретиться с Гарри.

И подергав ручку, она обнаружила, что дверь заперта и надежно защищена, и даже сама Гермиона не может пройти сквозь эти чары.

Хмуро взглянув на медную ручку, она развернулась на каблуках и пошла в библиотеку.

С нее было довольно.

— Что ты прячешь?

Сердитый голос Гермионы заставил Гарри поднять голову от волшебной диаграммы, которую он наблюдал; его сложное заклинание соткало дизайн, чтобы элегантно спрятать книги за занавеской, обманывая чужие взгляды и заставляя думать, что занавески скрывали лишь пыльное окно.

Пыль была странной — мерцание коричневого и белого, мертвой кожи и живых организмов, настолько маленьких, что их узоры были почти неотличимы от огней вокруг них.

— Гарри, я с тобой говорю, — проворчала Гермиона, и он покачал головой, сосредоточенно хмурясь.

— В чем дело?

Она подошла поближе, и ее свет с пучком диких вьющихся волос опустился в кресло.

— Ты не говоришь мне, над чем работаешь, запер дверь в свою комнату для испытаний. Ты никогда не делал этого раньше.

Сердце Гарри упало; он сильно сомневался, что ей захочется узнать то, что узнал он, — когда основная нить личности в узоре была удалена, вся конструкция рухнула с пронзительными криками, которые явно указывали на то, что рассматриваемая душа была осведомлена о том, что он с ней сделал.

Он смог восстановить осколок души Волдеморта по памяти; процесс потребовал четыре полных дня плотной работы, и Гарри создал другую гипотезу.

Если бы он был достаточно знаком с душой до того, как она была расколота, возможно, он мог ее восстановить, исправить то, что ее изуродовало. Если бы он знал душу достаточно хорошо, возможно, он мог бы создать ее снова буквально из ничего, лишь из одного света, и самым интригующим оказалось то, что если бы он мог просто выяснить, что именно делало душу душой... он мог бы создать совершенно новый узор души.

Но прежде чем что-либо из двух его последних идей могло произойти, ему пришлось бы гораздо больше изучать личностные узоры, не говоря уже о попытке составить каталог того, что заставило определенные личности действовать определенным образом, понять, насколько узоры души изменялись с течением времени, и выяснить, почему одни души раскололись, а другие нет.

Чтобы достичь этого, потребовалась бы целая жизнь, даже если бы этого было достаточно.

— Дело не в том, что у тебя есть секрет, — наконец, тихо проговорила Гермиона, когда Гарри не проронил ни слова. — Просто ты раньше никогда ничего не скрывал от меня.

Гарри посмотрел на нее, его магия потянулась к ней, изгибаясь, словно ленивый кот вытягивал свои лапы на солнце. Он видел, как ее лицо сморщилось от беспокойства, гнев исчез, превратившись в волнение, зеленые глаза и кожа казались маской, скрывающей её собственный внутренний свет, когда его магия стремилась показать ему детали, которых он раньше не видел.

Она моргнула и вздрогнула, и Гарри увидел мурашки на ее руках.

Во время одной поездки в Косую аллею, после того, как он усовершенствовал свою новую технику зрения, он узнал, что волшебники и магические существа ощущали, когда на них кто-то пристально смотрел, в то время как его маггловские родственники этого не чувствовали; что-то внутри волшебников распознавало приток чужеродной магии, сродни прикосновению чужих рук к затылку.

В основном они либо любили, либо ненавидели это ощущение.

Гарри остановил поток своей энергии, улучшающий его зрение, и вздохнул.

— Ко мне в руки попала ещё одна часть души Волдеморта. Я использовал ее, чтобы проверить гипотезы о своих способностях, которые мы обсуждали после выхода статьи Виолы о законах трансфигурации.

Гермиона вдохнула и задержала дыхание, ее сине-фиолетовый свет пульсировал от волнения.

Затем она выпустила воздух и быстро заговорила.

— Я не могу поверить, что ты не сказал мне. Как давно она у тебя?

Гарри поднял подбородок.

— Я получил ее незадолго до зимних каникул. Я не думал, что ты захочешь принять участие в экспериментах.

Гермиона вскочила на ноги и начала вышагивать из стороны в сторону с дрожащими вспышками света, за которыми Гарри изо всех сил пытался проследить, пока она говорила; ее руки двигались в странных жестах, которые он не мог понять.

— Душа В-волдеморта! Конечно, я хотела бы об этом знать! А если бы эксперименты оказались слишком сложными для меня, я бы просто ушла! Я не какой-то слабый фиолетовый оттенок, который ты должен защищать, или хуже того, от которого должен прятаться! Я справлюсь с мыслью, что ты можешь управлять материей души! Я смирюсь с тем, что ты сможешь убивать людей одним движением руки, потому что, знаешь что, Гарри Поттер? Я тоже могу! Может быть, не в точности, как ты, но магия сильно облегчает подобную задачу. И если ты можешь возвращать души к жизни, я хочу знать об этом! Мы и так уже нарушили достаточно магических законов, ты думаешь, меня все еще это беспокоит? Неужели ты думаешь, что я могу смириться с существованием драконов и заклинаний расширения пространства, и любовных зелий, и варварских реестров домашних эльфов, но не твоими способностями?

Она ходила кругами, точно юла, ее сердитый свет пульсировал полосами, которых он не видел с момента его участия в Турнире Трех Волшебников.

Но на этот раз она определенно была зла на него.

— И, — ее голос упал до низкого шепота. — Я была твоим другом много лет! Меня никогда не пугали твои способности. Они, конечно, иногда беспокоят меня, я время от времени боюсь з-за тебя, что ты можешь выкинуть очередной трюк, и о тебе узнают...— она остановилась и, казалось, отвернулась.

Гарри не рискнул использовать свое улучшенное зрение, чтобы увидеть выражение лица Гермионы в этот момент; он все еще не был уверен в ее отношении к тому, что его энергия проходит сквозь нее, и теперь, определенно, было не время спрашивать или проверять.

— Ты собираешься уничтожить ее? — тихо спросила она, и Гарри быстро ответил ей:

— Да. Я все равно изучил уже все, что мог.

Гермиона хмыкнула.

— Ну, хорошо. Я хотела бы увидеть твои записи.

Гарри поморщился. Она выучила шрифт Брайля еще в начале их дружбы и находила его крайне полезным. Но не в этот раз.

— Я не напечатал ни одной. Учитывая предмет исследований... я не думал, что это разумно.

— Правильно, — пробормотала Гермиона. — Ты прав, — она подошла к нему ближе. — Я бы хотела, чтобы ты рассказал мне все, что узнал.

Это не было требованием, но в ее голосе была какое-то скрытое послание, которое он не мог расшифровать. Гарри немедленно кивнул. Он уже сделал одну ошибку, и теперь пришло время ее исправлять.

— Хорошо. Я могу рассказать тебе сейчас...

— Нет, — проговорила Гермиона и отошла к двери. — Я в-все еще слишком расстроена, чтобы слушать. Я… т-ты… то есть я… переживаю, что ты не доверяешь мне.

Гарри никогда по-настоящему не ссорился с ней раньше, но — теоретически — он знал, что подобное случается. Тем не менее, он никогда не думал, что она будет так расстроена, как сейчас.

— Я тебе доверяю. Я просто подумал, что... так будет проще.

Она фыркнула, и к его ужасу, у него было глубокое подозрение, что она собиралась заплакать. С этой мыслью он поднялся на ноги, но Гермиона уже подошла к двери.

— Все в порядке. Я вернусь завтра.

И она ушла.

Гарри опустился на стул, чувствуя себя опустошенным.

Затем он нахмурился и снова встал.

Он переживал, что она хотя бы на секунду может допустить мысль, что он когда-либо хотел ее обидеть.

Гарри схватил свой посох и направился к двери, бросив взгляд на свою драгоценную комнату для испытаний.

Вернувшись домой, Гарри объяснил тете свою дилемму, опуская основные подробности, и она посоветовала ему послать цветы и погладила по голове, будто бы он был очень мил.

Гарри поговорил с Дадли, и тот уточнил: цветы и шоколад.

По дороге к Грейнджерам дядя Вернон предложил вместо этого состроить виноватую рожицу.

Гарри выбрал все три совета, но решил использовать их не одновременно.

Он создал цветы из деревянных щепок и поместил их в заколдованный хрустальный кристалл, меняя их оттенок снова и снова, пока Дадли не поклялся честью Дурслей, что они имели "некий цветущий оттенок между синим и причудливым пурпурным". Шоколадные печенья вручила ему тетя, у которой всегда было достаточно замороженного теста, чтобы пережить апокалипсис.

И к тому времени, когда Гарри и его дядя достигли скромного дома из коричневого камня, в котором жили Грейнджеры, Гарри понял, что уже поздно и пришло время ужина.

Он оставил своего дядю в машине и поднялся по ступенькам. Когда он позвонил, миссис Грейнджер открыла дверь с озадаченным видом.

— Гарри? Что-то не так?

Он только покачал головой и протянул все, что держал в руках.

— Передать это Гермионе?

Миссис Грейнджер осторожно взяла кристалл и тарелку, говоря смущенным тоном:

— Разве ты не хочешь войти внутрь? Гермиона только что поднялась к себе...

— Нет, все в порядке, — он сжал руку на посохе. — Я увижу ее завтра. Спасибо.

И, нервно склонив голову, Гарри повернулся и начал спускаться, внимательно вглядываясь с помощью магии, чтобы увидеть тень бетонных ступеней.

— Хорошо... — донесся ее голос, прежде чем он услышал звук закрывающейся двери.

Не оглядываясь, он сел в машину своего дяди, и они уехали.

* * *

Гермиона знала, что она вела себя глупо. Конечно, она слишком остро отреагировала.

"Но он не сказал, что у него в доме есть часть души Волдеморта!"

Это было очень опасно, и скрывал ли он это от нее, потому что думал, будто она не одобрит подобные эксперименты? Или беспокоился, что она испугается того, на что он способен?

Гермиона чувствовала, что должна была остаться и поговорить с ним. Но у нее было странное желание поплакать, хотя сама она даже не была уверена, было ли это от разочарования, от удивления или от боли.

Гермиона ощущала... неловкость.

Она должна была ненадолго уйти и все обдумать, и это именно то, чем она занималась последние несколько часов.

Размышляла.

И теперь она чувствовала, что должна извиниться перед ним, что ее обида едва ли имела смысл!

Он не обязан был рассказывать ей все только потому, что был ее парнем! Но все же фрагмент души самого злого Темного Лорда за последние десятилетия ...

Стук в дверь оторвал ее от ее волнующих мыслей. Мама просунула голову, нахмурившись.

— Гермиона, дорогая, Гарри был здесь...

— З-здесь? — ахнула она, скатываясь со своей кровати, но ее мать шагнула внутрь, покачав головой и что-то держа в руках.

— Он уже ушел, милая. Он хотел, чтобы я передала тебе это. У вас произошла небольшая размолвка?

Гермиона напряглась.

— Почему ты так решила?

Её мать хитро улыбнулась и подняла руки.

— В основном, из-за шоколада и цветов, хотя, должна сказать, что твоему отцу так и не удалось усвоить, что в таких случаях следует дарить цветы... какой красивый цвет!

Гермиона посмотрела вниз, когда ее мать осторожно поставила на столик большую тарелку с фирменным домашним печеньем Петунии Дурсль, а затем то, что должно было быть творением Гарри.

Треугольная призма светилась мягким внутренним светом, освещая цветы, находящиеся внутри — один большой цветок гиацинта, у которого было множество маленьких цветочков — яркими фиолетовыми лепестками с внешней стороны и пронзительно синими внутри.

Гиацинт — слово, так похожее на латинское обозначение для глубокого синего оттенка. Единственное слово, более подходящее к оттенку ее собственной души, было...

— Что означают эти символы? — спросила миссис Грейнджер, и Гермиона моргнула, глядя на то, что было написано ниже под цветком, специальным кодом Брайля, используемым для латинских слов.

Она осторожно провела пальцами по поднятым точкам, хотя ее глаза уже подсказали ей, что Гарри хотел сказать.

Pretiosum, Lux Mea, et Violaceus

Драгоценный, свет мой, сине-фиолетовый.

Мой драгоценный сине-фиолетовый свет.

Глаза Гермионы, к ее бесконечному разочарованию, снова начали слезиться. Рыча, она провела рукой по лицу и вызывающе повернулась к матери.

— Ты можешь отвезти меня к Гарри?

Позже обе семьи будут безжалостно дразнить их за драму, которая заставила мистера Дурсля проехать через весь город до дома Грейнджеров, чтобы доставить подарок, только для того, чтобы миссис Грейнджер среди ночи отвезла Гермиону обратно к дому Дурслей, чтобы поблагодарить Гарри.

Но в это время миссис Грейнджер думала лишь о том, что это невыносимо мило, в то время как мистер Дурсль вполголоса ворчал, вспоминая свои собственные ухаживания за вспыльчивой старшей дочерью Эвансов.

Он сам извинялся не единожды.

Гермиона пробежала по идеально ухоженной лужайке,в то время как Гарри, увидев ее рисунок из дома, открыл дверь, прежде чем она смогла ступить на небольшую нишу на крыльце.

Она секунду колебалась, когда его глаза встретились с ее, дрожа, когда его энергия прошла сквозь нее, и он в нерешительности взглянул на нее своими зелеными глазами.

Затем она прыгнула в его объятия и с громким криком "И-извини" крепко его обняла, снова стараясь сдержать подступающие слезы.

Гарри заключил ее в объятия и, улыбаясь, уткнулся ей в волосы.

— Я вообще-то думал, что это моя роль.

Гермиона засмеялась, затем, разомкнув объятия, посмотрела ему в глаза и мягко ударила по плечу.

— Я слишком остро отреагировала, а ты вышел из роли. Мы оба извинимся друг перед другом и забудем, идет?

Гарри улыбнулся.

— Взаимное отчаяние?

Гермиона хихикнула.

— Скорее печаль и уныние.

Гарри засмеялся, затем мягко прислонился лбом к ее лбу.

— Хочешь посмотреть, как я завтра убью Темного Лорда?

Гермиона улыбнулась, его глубокий изумрудный взгляд мягко светился, когда Гарри посмотрел ей в глаза.

— Я абсолютно, полностью и совершенно уверена, что буду от этого в восторге.

Гарри с облегчением сжал ее руку.

— Это свидание.

Солнечным ярким летним днем Гермиона Грейнджер вошла в комнату для испытаний на площади Гриммо, голый каменный пол и ровные стены которой освещались лишь в одном углу рассеянным светом Люмоса.

Гарри подвесил в воздухе серебряный медальон и держал его с помощью своей силы, воздух наполнился густой энергией, когда Гарри, управляя душой, вытаскивал что-то непостижимое из глубин гравированного металла, что-то похожее одновременно на черный вихрь и яркий свет.

Оно шептало ей о ее худших страхах и ее величайших желаниях в то время, как Гермиона застыла в стороне.

Затем Гарри Поттер сжал кулак, и страшная тень просто умерла — ни крика, ни вспышки — ничего, что указывало бы на то, что великое зло покинуло мир.

Позже Гарри расскажет ей, что он видел, как красный свет изломанного узора исчез, оставив лишь металлический медальон.

Но она видела лишь то, как ее лучший друг стоял в сфере, излучающей силу, в то время как серебряный медальон, свисающий с кончиков его пальцев, испускал в воздух легкий дым, а Гарри, полный магической энергии, довольно улыбался.

В этот момент ее действительно поразило то, что она стояла не просто рядом с гениальным, блестящим ученым, но с очень и очень сильным волшебником.

* * *

За шесть месяцев Альбус Дамблдор добился столь незначительного прогресса, что даже его собственное терпение истощилось.

Северус Снейп сообщил, что Том Риддл, возродившийся из кольца, отступил, прячась в каком-то защищенном укрытии, где его шпион не мог до него добраться, зализывая свои раны и составляя планы, давая Ордену Альбуса драгоценное время, чтобы найти и уничтожить все осколки его души, которые они смогли найти.

Его профессора начали обыскивать все уголки Хогвартса; дошло даже до того, что они конфисковали карту Мародеров у близнецов Уизли, исследуя каждый проход и скрытую нишу. Но по окончанию семестра крестраж так и не был найден.

Омут памяти Дамблдора оказался полезным для хранения воспоминаний, но, с учетом его работы в качестве директора школы в Хогвартсе и его обязанностями на весьма беспокойном и нервном посту Председателя Визенгамота, времени, потраченного на исследовании прошлого, было недостаточно для того, чтобы продвинуться вперед, изучая места, где Том Риддл мог спрятать что-то настолько ценное, как душа.

Его предположение о хранилище Лестрейнджей оказалось верным, чаша Хаффлпаффа и живший в ней крестраж действительно находились внутри.

Но гоблины были молчаливы и неприветливы, насмехаясь над каждым предложением, состоящим лишь из золота, недвижимого имущества или драгоценных камней.

Они желали заполучить артефакты гоблинов, а именно — меч Гриффиндора, который, как они знали, находился у Дамблдора после того, как больше столетия считался утерянным.

Сам Дамблдор не стал бы возражать против их притязаний на меч — тот был зачарован и возвращался к следующему человеку, который нуждался в нем, чтобы защитить школу — чары, которые даже гоблины никогда не могли бы разрушить самостоятельно.

Что ему не нравилось, так это то, что гоблины также потребовали огромное количество золота, драгоценных камней и недвижимого имущества — помимо меча.

Когда они, наконец, сошлись на определенной сумме, гоблины стали настаивать на проведении испытаний меча, чтобы убедиться, что это не подделка, — это оказалось вопиющим оскорблением чести директора, они подсчитывали каждый галлеон и осматривали каждую драгоценность, предлагаемую им в хранилище Дамблдора. Этот процесс занял еще целую неделю, после чего некоторые драгоценности были признаны "недостойными".

Эти ничтожные существа все время ухмылялись своими острыми зубами, но когда Альбус, наконец, взял в руки кубок, он понял, что оно того стоило.

От крестража исходила аура темной магии и проклятий, и он, несомненно, был частью души Волдеморта.

Однако уничтожение крестража стало еще одной проблемой, поскольку без меча, который, как Альбус подозревал, мог бы разрубить чашу на части, освободив тем самым хорошо защищенную душу для последующего уничтожения, была лишь одна сила, которая могла уничтожить вещи, зачарованные на то, чтобы быть нерушимыми.

Адское пламя — разумный огонь, пронизанный темной магией, использование которого строго регулировалось Министерством.

"Ну, то, о чем министерство не узнает, ему не повредит", — весело подумал Альбус Дамблдор и отправился искать уединенное место, чтобы убить то, что должно было погибнуть уже давным-давно.

* * *

— Больше трупов, мой Лорд.

Том Риддл отвернулся от пещеры в горах Шотландии, глядя на три мертвых тела, брошенных на скалу.

Магглы, волшебники, ведьмы — после смерти они были одинаковы, словно пустая шелуха, и могли быть обращены в бездушных марионеток.

Ему всегда нравилась идея создания инферналов — существ тьмы, следующих всем его прихотям. Похоже, в его собственном будущем он осуществил свои мечты. Крауч утверждал, что он собрал целую армию инферналов, хотя, где он их спрятал, оставалось загадкой.

Теперь он создал больше: от бездомных магглов и старых, хрупких мужчин и женщин, которые просто исчезли, до ведьм и волшебников — пьяными выходящих из баров или путешествующих в одиночку.

Десятки, затем сотни. Армия, невосприимчивая к боли и голоду, невосприимчивая почти ко всему, что может причинить вред нормальным людям, каждый из которых был сильнее десяти человек. Они покорялись лишь силе пламени и дневного света.

Том Риддл полагал, что он нападет ночью, и даже если Поттеру удастся набросить заклинание пламени на несколько дюжин, у него не будет возможности уничтожить целую армию марионеток, обступающую его со всех сторон.

Сам Волдеморт будет ждать с ними, он и все его оставшиеся последователи: Крауч, брат и сестра Кэрроу, Яксли, Джагсон и Эйвери.

Если каким-то образом у инферналов ничего не выйдет, то его Пожиратели Смерти смогут осуществить задуманное.

А когда Поттер умрет и пророчество сбудется, он будет свободен от любых предсказаний его собственного падения и сможет свободно внедриться в министерство еще раз, выискивая любую трещину в его защите.

Имя Лорда Волдеморта снова будет наводить ужас.