Слепота/Blindness (гет)

Гарри вынырнул из воспоминаний; отойдя от Гермионы, он поднес руку ко лбу, будто ощущая нечто ядовитое, находящееся там.

— Мы просто уничтожим его, — ее голос был спокоен. — Верно? Как с медальоном.

Он провел рукой по волосам, спускаясь к шее и спине, ощупывая волосы, кожу, твердую кость под рукой.

Внутри него находился осколок красной заразы. Еще одна душа, еще один узор, присосавшийся к его собственному, словно клещ; ждущий подходящего момента, чтобы вернуться к жизни.

— Я должен видеть его, чтобы управлять им, — медленно ответил Гарри; один из недостатков его способности преобразовывать узоры был крайне очевиден. — Чтобы уничтожить его. Убить. Мне необходимо смотреть на объекты, чтобы изменять их структуру.

— Н-но... — вернувшееся заикание Гермионы было подавлено резким вздохом. — Но Дамблдор уничтожил несколько осколков души Волдеморта, ты сам сказал...

—Адским пламенем! — Гарри знал, что его голос звучал слишком резко, как и мысли в голове. — Он думал, что с ними можно покончить, лишь уничтожив сосуд, в котором находилась душа.

— Этот осколок души не повредил тебе, — голос Гермионы звучал отчаянно. — Он еще никак не повлиял на тебя!

— Откуда мне знать, если он уже столько лет внутри меня? — ответил Гарри. — Чуть ли не с рождения!

— Ты не знаешь, как получил его, — теперь уже рассердилась Гермиона. — У нас есть время разобраться. Мы извлечем его, Гарри, и не нужно нести чушь об уничтожении сосуда. Должен быть способ создать зеркало, в которое ты сможешь увидеть этот осколок. Тогда мы его убьем. Ты можешь сделать все, что угодно, если только начнешь работать, верно?

Гарри уронил голову на грудь, уставившись на зеленый пол под ногами. Он повертел кольцо на пальце; металл нагрелся от температуры его кожи и стал теплым.

Есть вещи, которые даже ему были не под силу.

Но это, черт возьми, не означало, что он все равно не попытается.

Вздернув подбородок, Гарри снова взглянул на Гермиону.

— Ты права. На данный момент, насколько я могу судить, он не причинил мне никакого вреда. Мы можем контролировать его рост или аномальную активность посредством воспоминаний в омуте памяти. В сущности, это еще один вызов из разряда невозможного, который бросает нам магия. Дамблдор назвал это крестражем, и нам нужно найти все, что мы должны о них знать.

Гермиона крепко сжала его руку в своей, ее голова слегка дернулась в уверенном кивке.

— Именно. У нас есть задача, мы проведем исследования, выдвинем гипотезы и проверим их, мы найдем то, что действительно работает. И будем повторять все снова и снова, пока ты не освободишься.

— Я прекрасно знаком с научным подходом,— тихо ответил Гарри и позволил легкой улыбке заиграть на его губах. — Тебе не нужно напоминать мне.

Гермиона фыркнула, но он почувствовал ее облегчение от того, как она расслабилась и прижалась к нему.

— Тогда ладно. Хорошо, — ее голос слегка дрогнул. — Мне, эм-м, очень понравился дракон.

Гарри притянул ее теплый свет ближе, вдыхая ее аромат.

— Мне тоже.

Он не мог позволить себе отчаяться, у него была Гермиона, и они бесчисленное количество раз нарушали устоявшиеся магические правила. Существуют и другие способы уничтожить крестраж, и он найдет их и избавится от него. Он был ученым, собирал информацию и использовал ее для решения задач.

Вот и сейчас перед ним стояла еще одна задача.

Гарри прислонился к волосам Гермионы, глядя на ярко освещенную комнату дома на площади Гриммо.

И неважно, сколько времени это займет.

Остаток дня он провел, погрузившись в воспоминания, просматривая отдельно выбранные сцены из своей жизни, каждую из которых они проживали рука об руку с Гермионой, наблюдая за узором Гарри и красным пятном, находящимся на нем.

Гермиона смотрела, как Гарри растет: от маленького неуверенно ковыляющего пучка зеленого света в доме Дурслей, заполненном тенями, до маленького мальчика, все более и более уверенного в себе, впервые целенаправленно применяющего магию, превращая пустую тьму в потоки света.

Она никогда раньше не понимала, сколько пробелов было в его магическом зрении. Когда он говорил о синтетических волокнах как о пустых пространствах, это звучало вполне научно, как и рассуждения о пластике и виниле, которые не представляли для него ничего, кроме тени. Но она, наконец, смогла увидеть это сама, когда молодой Гарри Поттер стал преображать дом своего опекуна — зеленые сияющие линии неподвижного света там, где она только что видела простые коричневые доски. Гарри заставил дом сиять — он был похож на дворец из сверкающего разноцветного хрусталя.

И в каждом хронологическом моменте из его жизни, по мере того как собственная уникальная душа Гарри становилась все больше и старше, на его лице все сильнее проступало красное пятно, маленькое и продолговатое, а порезы на глазах напоминали брызги крови.

Воспоминания менялись снова и снова; Гарри помещал в омут сцены каждого прожитого в доме Дурслей января, сводя переменные к минимуму, стараясь заметить любой рост или изменение крестража.

Он не переместился и не увеличился в размерах, находясь по-прежнему поперек лица в каждом просмотренном ими моменте из жизни Гарри. Гермиона поймала себя на том, что смотрит на него только в начале каждого нового воспоминания, а затем целенаправленно отводит взгляд, глядя куда угодно, только не на это отвратительное пятно, настолько яркое и ужасное, что сам вид его осквернял ее лучшего друга и парня.

Ему там не место. Это одновременно приводило ее в ярость и наводило страх. Но логика подсказывала — оно не представляло непосредственной угрозы.

В конце последнего воспоминания, сделанного всего несколько месяцев назад, Гарри потянул ее за руку и вынырнул из омута памяти.

Его лицо было бледным, а выражение — равнодушным, зеленые глаза смотрели прямо перед собой, словно в никуда.

— Никаких изменений. Я полагаю, на данный момент он дремлет, и не в состоянии думать сам за себя. Я могу сделать вывод, что частица души должна совершить некую форму ритуала, чтобы активироваться, либо попав в привычное тело, либо вселившись в новое.

Гермиона немного просветлела.

— Мы можем это сделать? Перенести его в новое тело, а потом убить?

Гарри не сводил глаз с ее губ, сжимая ее руку и рассеянно водя пальцем по тыльной стороне ее ладони.

— Возможно. Я еще не изучал некромантию с этой точки зрения.

Еще. Гермиона не сомневалась, что данный пункт появился в его мысленном списке с тех пор, как он начал осознавать масштабы своих способностей относительно возможного воскрешения.

Она наклонилась ближе, обошла его и прижалась головой к плечу, бормоча что-то, уткнувшись в его рубашку.

— Пассивен. Ладно. Мы можем н-начать работать.

Заикание в голосе раздражало ее, но она отогнала эмоции. Гермиона почувствовала, как Гарри поднял руки, чтобы прижать ее к себе, его грудь поднялась в долгом вздохе.

— Да. Я планирую начать практиковать окклюменцию прямо сейчас, чтобы убедиться, что любые ментальные связи, если таковые имеются, также дремлют. Из того, что я читал, большинство ментальных нападений происходят во сне, а я не вижу снов. Возможно, из-за этого я и не заметил эффекта шрама.

Гермиона задумчиво нахмурила брови, затем слегка отстранилась и посмотрела на его лицо, неохотно блуждая глазами по искривленному шраму, который она уже давно едва замечала.

Бледные, зазубренные линии переходили от одной стороны его лица к другой, через оба глаза и переносицу. Горизонтальный росчерк, который теперь был слишком хорошо знаком большинству волшебников.

Кто первым заявил, что его шрам похож на молнию? Дамблдор? Может быть, если повернуть голову в сторону и представить вспышку электрического света в ночном небе. Оно, несомненно, обожгло его лицо, рассекло брови в трех местах, глубоко вдавив кожу над носом и по бокам.

Но все это время она думала, что это всего лишь символ, шрам, боевая рана, ужасная, да, но не более того. Теперь шрам казался ей куда более зловещим.

Она перевела взгляд на него, все еще глядя прямо перед собой, на то, что, как она теперь знала, выглядело для него пурпурно-серой стеной.

— Если эффекты шрама проявляются именно в ментальной области, они могут быть причиной твоего особенного зрения, — тихо произнесла Гермиона, будто опасаясь поднимать эту тему.

Гарри кивнул.

— Я думал о том, что его уничтожение может оставить меня навсегда слепым.

Гермиона быстро опровергла эту мысль.

— Или это может дать тебе нормальное зрение.

Гарри вздрогнул, и осознание того, что он считает обычное зрение худшим вариантом по сравнению с настоящей слепотой, вызвало на ее лице невольную улыбку.

— Возможно, стоит оставить эту штуку, чтобы предотвратить побочный эффект ее удаления, — проворчал он.

— Возможно, — Гермиона закатила глаза, хотя знала, что он не увидит ее жеста. — Знаешь, это не так уж плохо: быть нормальным. Мы могли бы посещать Косой переулок, не собирая вокруг себя толпы волшебников.

Гарри улыбнулся, его взгляд опустился и остановился на ее лице, глаза нежно скользили по его очертанию.

— Сомнительно. Ты слишком красива, чтобы твое появление не вызывало беспорядки.

Услышав этот идиотизм, Гермиона рассмеялась, подняв кулак, чтобы ударить его по плечу.

— Я думаю, ты пытаешься чего-то добиться подобным комментарием.

Он наклонился ближе, улыбаясь.

— И это работает?

Она перешла на оскорбленный тон, радуясь, что он снова улыбается после нескольких часов беспокойства.

— Ни в коем случае!

Его руки прошлись по ее талии, одна быстрым движением скользнула под блузку.

— Ты уверена? — прорычал он ей в ухо, и Гермиона взвизгнула, когда Гарри внезапно нагнулся и, схватив ее за колени, с ворчанием поднял.

— Ты тяжелая! — пробормотал он, и Гермиона снова его ударила.

— Отпусти меня, идиот! — она рассмеялась, не в силах больше сдерживаться, когда он направился к лестнице. — Ты уронишь меня, и я ударюсь головой!

— Никогда! — заявил Гарри, и Гермиона тут же была вынуждена быстро наклониться, когда перила почти задели ее. — Ну, скорее всего, нет!

Она снова засмеялась, ее тело задрожало, когда плечо Гарри с болезненным стуком ударилось о дверной косяк.

Он застонал, но его руки не ослабевали, пока он не дотащил ее до кровати. Гарри стоял, глядя на нее сверху вниз, губы искривились в торжествующей улыбке.

Гермиона подняла бровь, содрогаясь от вспыхнувшей энергии, когда волна его магии прошлась по ее коже.

— То, что ты каким-то образом умудрился поднять меня по лестнице, еще не значит...

Но ей пришлось замолчать, потому, что в следующую секунду он, повалившись на нее, безошибочно коснулся губами ее губ.

Когда Гарри отстранился, тяжело дыша, то все еще улыбался.

— Виола.

Услышав это, Гермиона растаяла. Она протянула руку и провела по его длинным растрепанным волосам.

— Я тоже тебя люблю.

Яркий зеленый свет все еще блестел в его глазах, когда Гарри окинул ее хитрым взглядом.

Затем она почувствовала, как его пальцы скользнули ей под блузку.

Усмехнувшись, она притянула его лицо к себе и позволила своим рукам блуждать по его телу.

— Я все еще не уверен в этом...

* * *

Рон Уизли нахмурился, приглушенно ворча и глядя на свои потертые ботинки. Невилл, стоявший рядом, неловко посматривал на проходящих мимо магглов.

— Это правильный адрес? — Невилл придвинулся ближе к Рону и резко толкнул его локтем, когда тот не ответил.

— Папа сказал — да, — фыркнул Рон и, прищурившись, уставился на выгравированную цифру двенадцать, отмеченную на медной табличке рядом с простой деревянной дверью. — Это площадь Гриммо.

Невилл вздернул подбородок, с трудом выпрямляясь. Он, конечно, полагал, что Поттер предпочтет жить в маггловском районе, но это все равно казалось ему странным.

— Готов? — спросил он, и высокая фигура Рона издала еще одно низкое неохотное ворчание.

Было почти полнолуние, но Невилл не хотел ждать, убедив Рона, что они должны вернуть карту. После того, как он рассказал своим друзьям об истинном владельце мантии-невидимки, все они были на взводе, задаваясь вопросом, ожидает ли их какая-либо форма возмездия. Но когда ничего не последовало, они с еще большей неохотой согласились расстаться с Картой Мародеров.

Все они были близки с профессором Люпином и чувствовали некоторую ответственность за смерть Сириуса Блэка. Они не смогли спасти ни одного из них, и карта была единственным, что от них осталось.

Но, в конце концов, Невилл заставил их отказаться от нее, если не из уважения, то из-за страха. Вероятность того, что Лорд Поттер придет за картой отца, была достаточно высокой, чтобы они с радостью попрощались с артефактом Поттеров.

После этого Рон сообщил отцу, что ему досталась, можно сказать, фамильная реликвия Поттеров, и Артуру Уизли не составило особых проблем покопаться в бумагах и найти адрес нового члена Визенгамота. На деле оказалось совсем легко получить такую важную информацию. Трудность заключалась в том, чтобы убедить мистера Уизли позволить Невиллу и Рону отправиться одним, вместо того, чтобы вежливо послать сову, а еще лучше, позволить министерскому служащему сделать это за них.

Рон не рассказал Невиллу о реакции отца на их план, но было очевидно, что министерство, как и большая часть волшебников, находило Слепого Колдуна в лучшем случае слегка пугающим, а в худшем — ужасно страшным.

Сам Невилл не был уверен, что чувствует к нему. Он лишь знал, что стучать в дверь ему очень не хочется.

— Стучи ты, — выпалил он, и Рон слегка рыча, оскалился; его зубы были немного острее, чем в его нормальном состоянии.

— Нет, ты стучи. Это была твоя чертова идея!

Поспорить с его логикой Невилл не мог. И в данный момент они теряли время и умудрялись выглядеть довольно странно. Он увидел, как проходящий мимо маггл бросил на них любопытный взгляд, и расправил плечи.

— Ладно.

Невилл подошел к деревянной двери и, не останавливаясь, чтобы еще раз вспомнить множество причин, по которым это может оказаться плохой идеей, резко постучал костяшками пальцев по центральной панели.

Как только Рон подошел к нему, дверь начала открываться.

На мгновение он растерялся; за дверью маячил коридор, пустой и, на удивление, хорошо освещенный и чистый для места, которое, по его мнению, должно быть темным и мрачным. В конце концов, это было логово очень могущественного Слепого Колдуна. Разве здесь не должно быть паутины и дымных факелов или... Чего-то в этом роде?

Но коридор был пуст. Невилл нахмурился.

— Чего вам надо?

Резкий враждебный тон заставил его вздрогнуть от неожиданности. Рон, наоборот, видел то, чего не заметил Невилл. Или, возможно, его обостренное обоняние сделало свое дело.

Трудно было удивить оборотня.

Сморщенный домовой эльф сердито посмотрел на них, его выпуклые глаза сузились от презрения. Невилл видел, как его глаза с отвращением взирают на их неподобающую маггловскую одежду. Он не был похож на эльфов Хогвартса, всегда улыбающихся и готовых услужить. Но так же и не напоминал тех немногих личных домовых эльфов, встречавшихся на вечеринках, которые ему приходилось посещать вместе с бабушкой. Трусливых, робких слуг.

Этот же эльф выглядел так, словно мог захлопнуть дверь перед их носом. И при этом усмехнуться.

— Нам нужно поговорить с Гарри Поттером, пожалуйста, — нарушил молчание Рон, пытаясь изобразить вежливую улыбку на бледном веснушчатом лице.

Невилл определенно мог сказать, что банальности не подействуют на это существо. Эльф лишь презрительно фыркнул, так же высокомерно, как любой чистокровный слизеринец, столкнувшийся с магглорожденным сбродом.

— Хозяин ждет вас?

Невилл немного поколебался, обменявшись быстрым взглядом с Роном. Все шло не так, как он планировал.

С другой стороны, он ожидал увидеть что-то похожее на тускло освещенную темницу с Лордом Поттером, мрачно выглядывающим из нее, с тем же взглядом, каким он смотрел с первой страницы "Ежедневного Пророка" несколько месяцев назад. Что Невилл никак не ожидал увидеть, так это ярко освещенный коридор и угрюмого, но в целом, нормального вида домового эльфа.

— У нас есть кое-что для него. Вещь, принадлежавшая его отцу. Или, ну, мы думаем, что это вещь его отца, — начал Невилл. Рон энергично кивнул, повторяя его слова. — Мы почти уверены, что эта вещь принадлежала его отцу.

Эльф, одетый в безупречно чистую атласную ткань, протянул морщинистую руку ладонью вверх.

— Тогда отдайте. Кричер проследит, чтобы она дошла до хозяина.

Невилл вздернул подбородок.

— Мы бы предпочли передать ему ее лично.

Домовой эльф улыбнулся. Это была жестокая улыбка, слишком похожая на улыбку гоблина. По спине у ребят пробежала дрожь.

— Никто не увидит хозяина без предварительного уведомления. Ни домогательств, ни интервью, ни разговоров. — Невилл никогда не слышал сарказма от домового эльфа, но сейчас мог поклясться, что эльф насмехался над ними. — Хозяин занят. Вы можете послать ему письмо совой.

И черт их побери, этот эльф начал закрывать дверь перед их носами! Рон зарычал и уперся рукой к двери, останавливая ее.

— Знаешь что, звереныш, я не буду...

Улыбка домового эльфа стала шире. Невилл сделал шаг назад, одной рукой потянув друга за рукав.

— Рон, давай мы, может, сначала отправим письмо.…

— Черта с два! — голос Рона стал громче, Невилл почувствовал, что краснеет. Он знал, каким неуравновешенным мог быть Рон в последние дни перед полнолунием. Его неразумное поведение едва ли могло это скрыть. — Только потому, что этот напыщенный эльф отказывается…

Он увидел магическое сияние одновременно с Роном, руки эльфа начали светиться от заклинаний. Оборотень отскочил в ответ, словно ошпаренный, яростно тряся рукой, его лицо покраснело от ярости.

— Он напал на меня!

В ответ домовой эльф громко хлопнул дверью. Невилл тупо смотрел вперед, туда, где в последний раз видел его злобные глаза, горящие недобрым восторгом.

* * *

— Окей. Это было... не то, что я ожидал.

Гарри нахмурился, глядя в освещенную темноту мантии, его размышления были прерваны звуком открывающейся входной двери.

Он пытался очистить свой разум. Первые шаги в постижении окклюменции были в лучшем случае разочаровывающими, и Гарри обнаружил, что не думать ни о чем было намного сложнее любой другой задачи, которую он пытался решить. У него в голове кружилось слишком много мыслей: когда он не думал о своем последнем проекте, то беспокоился о крестраже, когда он прогонял мысли об осколке в своей голове, то думал о Гермионе. У нее начался последний год обучения в Лондоне, и она уже принялась составлять целую кипу заметок о возможных местах дальнейшего обучения — о поступлении в колледж и о том, что она планировала изучать в каждом месте.

Гарри ненавидел ограничивать ее в чем бы то ни было, но эгоистичная часть его натуры хотела, чтобы Гермиона оставалась рядом. А еще лучше, оставалась с ним и училась там, где ей вздумается.

Он неподвижно лежал на кушетке в гостиной, снова оторванный от своих постоянно блуждающих мыслей громким криком.

Гарри стянул с себя мантию-невидимку, оставив ее лежать на подушках, и вышел в коридор, отчаянно пытаясь отвлечься, и прибыл как раз вовремя, чтобы увидеть желтую фигуру Кричера, с громким треском ударившую зеленым светом прямо в характерный рисунок оборотня.

Гарри моргнул и нахмурился.

Оборотень. Очень знакомый вид оборотня. Но откуда?..

— Кричер позаботился обо всем, хозяин,— домовой эльф был очень доволен собой.

— Чего он хотел?

Кричер слегка колебался, его желтая фигура подпрыгнула.

— Они говорят, что у них есть что-то для хозяина. Но Кричер им не верит. Маленькие волшебники все время лгут. Особенно Уизли.

Фамилия была произнесена с презрением. Гарри вздохнул.

Кричер смог принять его и Гермиону, но некоторые привычки его предыдущей семьи слишком глубоко укоренились в нем, и снобизм был одной из них.

— Впусти их, пожалуйста.

Он услышал, как эльф возмущенно вздохнул, но его желтый свет все же повернулся и потянулся к твердой поверхности зеленого узора двери.

— Как пожелаете, господин, — пробормотал эльф, и по его тону Гарри понял, что тот собирается отомстить.

Без сомнения, по крайней мере неделю на завтрак будет полусырая говядина.

У двери находился не только Рон Уизли. Насыщенные зеленые и темно-коричневые оттенки Невилла Лонгботтома находились перед Гарри, и на этот раз тот знал точное слово, обозначающее оттенок его рисунка. Хризохлор.

Благодаря их с Гермионой путешествиям по воспоминаниям в омуте памяти, его словарный запас цветов расширился с сотен до тысяч, и он был более чем уверен, что правильно их обозначал. И хотя "хризохлор" был труднопроизносим, он прекрасно описывал Лонгботтома.

Зеленый цвет, выцветающий почти до золотисто-коричневого. Словно живые листья, тронутые первым намеком на гниение.

— Итак... У нас есть кое-что, что должно принадлежать тебе. Ну, мы думаем, тебе это может быть нужно.

Гарри моргнул и понял, что цвет, который он рассматривал, смущенно меняется. Он также понял, что, вероятно, смотрит прямо на грудь Невилла.

"Правила приличия".

— Проходите, — Гарри повернулся и пошел обратно в гостиную, указывая на кресло, и рассеянно подбирая свою мантию и откладывая ее в сторону.

Он услышал, как один из мальчишек ахнул, вероятно, Уизли, судя по тону и направлению звука. Прежде чем он успел спросить, что случилось, Лонгботтом снова заговорил:

— Это долгая история, но... у нас была эта карта Хогвартса. Но сначала она была не наша... Рон?

Желтовато-коричневый узор вздрогнул при звуке его имени, и Гарри мог поклясться, что точно видел, как волчий оттенок на секунду стал преобладать. Теперь он понял, почему с самого начала не был уверен в том, кто это — похожая на мех структура оборотня была намного сильнее, чем он помнил три года назад. Было ли это связано с длительностью болезни? Близостью к полнолунию?

— Сначала она была у моих братьев. Они украли ее у Филча, из коробки с конфискованными вещами в его комнате. И на ней были эти подписи. Они называли себя Мародерами. Мои братья боготворили их; на третьем курсе, после серии этих взломов в гриффиндорской башне, они отдали карту нам, потому что мама не позволила мне пойти в Хогсмид и ...

— Мародеры. Мой отец, — вмешался Гарри, почувствовав, что история вот-вот уйдет от темы, имеющей отношение к разговору.

Он уже слышал этот термин. Он обратил на него внимание, когда Гермиона прочла ему интервью в "Пророке" о его отце и их друзьях, о трагедии Мародеров. Запутанная история о предательстве и лжи, которая окружала их всех, и как в конце концов Сириус Блэк и Ремус Люпин заплатили самую большую цену как за этот обман, так и за повод для гордости предыдущего министра.

Но теперь все они были мертвы. Он сам видел, как министерство казнило Питера Петтигрю, когда они, наконец, нашли этого предателя.

— Да, — голос Невилла звучал приглушенно, и Гарри не мог различить эмоций. — Бродяга, Сохатый, Лунатик, Хвост. Мы подумали, что она должна быть у тебя. Ты... единственный оставшийся из семьи, кто может претендовать на нее.

Гарри бросил взгляд между двумя узорами... теперь уже мужчин, а не мальчишек, которыми они были прежде.

— Я могу взглянуть?

Бледно-коричневый свет мерцал, убирая зеленую обёртку, чтобы вытащить сверкающий кусок пергамента, медленно раскрывая его и, судя по звуку, разглаживая то, что должно было быть сморщенными краями.

— Ты можешь активировать ее, прикоснувшись палочкой к поверхности и сказав: "Торжественно клянусь, что замышляю шалость, и только шалость", а затем, чтобы скрыть ее, скажи: "Шалость удалась". Это была любимая фраза моего брата. Сейчас карта активирована.

Его голос был одновременно нежным и печальным. Гарри уставился на зеленый пергамент, не зная, как себя чувствовать.

Эту карту создал его биологический отец. Джеймс Поттер, человек, которого он не помнил и о котором почти ничего не знал. У него не было никаких историй об этом человеке, кроме нескольких упоминаний его тети. Редкие письма, которые она получала от своей сестры, говорили о том, что надоедливый мальчик становится красивым мужчиной. Хулиган, который стал защитником. Их свадебное приглашение, содержащее единственную фотографию.

Тетя описывала его: высокий, с растрепанными черными волосами и карими глазами, полными дурных намерений. Иногда она говорила, что Гарри похож на него. Гарри знал, она действительно имела в виду, что он похож на отца, даже если у того и не было гротескных шрамов, разделяющих лицо надвое.

У него были глаза матери, только его собственные были менее полезны, но все же гораздо лучше.

Но если у Гарри и был отец, то это был Вернон Дурсль, пусть даже и настолько грубый, каким только мог быть этот человек, а карта перед ним была всего лишь искрящимся зеленым светом, явно зачарованным, но совершенно бесполезным для выполнения своего предназначения. Единственное, что в ней завораживало, так это странные искорки разных оттенков, разбросанные по ней, намекая на отражения узоров душ.

— Она показывает все тайные коридоры Хогвартса или, по крайней мере, те, которые обнаружили Мародеры. А еще она показывает, где кто в школе находится. Отлично подходит для того, чтобы избежать встречи с учителями после отбоя, — последнее было сказано как бы в сторону, легкая вспышка света отразила воспоминание стоявшего рядом с ним молодого человека о какой-то шалости. — Это блестящий артефакт. Профессор Люпин сказал, что им потребовались годы, чтобы усовершенствовать ее, но Филч изъял карту в их последний год обучения. Они не воссоздали ее, потому что, ну... Это уже не было так важно.

Уизли закончил неубедительно, и Гарри не нужно было видеть его лицо, чтобы понять, что тот задыхается от переполняющих его эмоций.

"Ежедневный пророк" не слишком много говорил о взаимоотношениях Люпина и Блэка с героями Хогвартса. Но Гарри не сомневался, что, как бы коротка ни была их дружба, ребятам было важно открыто противостоять министерству ради этих двух волшебников.

— Какими они были? Люпин и Блэк, — он увидел, как их огни замерцали от удивления и снова потемнели от горя.

— Профессор Люпин был замечательным. Лучший профессор защиты, который у нас когда-либо был. А у нас их было много! — Невилл тихо рассмеялся, но это был смех человека, которому пришлось выбирать между юмором и гневом. — Он знал, что сказать, как чему-то научить. Снейп возненавидел его с первого взгляда, но Люпин сказал, что это старая история. Он рассказал нам, что Снейп готовил для него Аконитовое зелье, и мне было трудно поверить, что он станет его пить. Мало ли, вдруг это яд, и все такое. Мы все ненавидели Снейпа, так что...

— Сейчас он готовит это зелье для меня,— пробормотал Рон. — В противном случае я не мог бы себе этого позволить. Хотя я все еще ненавижу его.

Невилл подхватил эту историю с легкостью друзей, привыкших ее рассказывать.

— Дамблдор сказал, что Снейп чувствует себя виноватым из-за того, что не успел вовремя остановить Лунатика. Оборотня. Он видел, что происходило на карте той ночью, она была на столе профессора Люпина, когда он принес ему зелье... Но начался хаос. Нас было четверо, мы метались, как кролики. Снейп спас троих из нас.

Рон хрипло рассмеялся.

— Четверых. Он и меня спас. Я не умер.

— Прости, приятель, — пробормотал Невилл. — Ты знаешь, что я имел в виду.

Коричневый свет снова вспыхнул, что могло означать пренебрежительный жест.

— Я знаю. Однако профессор Люпин был великолепен. Всегда спокойный, настолько спокойный, что я не могу представить, как он настолько мог контролировать в себе волка. Можно сказать, он был беден, и это неудивительно, так как очень трудно найти работу с нашей болезнью. Одежда потрепанная. И всегда был бледен, болезненно бледен. Удивительно, что мы не обратили внимания на его ежемесячные больничные, никто этого не сделал. Или, по крайней мере, никто ничего об этом не сказал.

— Он пытался научить нас вызывать Патронуса, — в голосе Невилла звучала напускная бодрость. — В тот год в школе присутствовали дементоры, и у меня была... плохая реакция на них. Мы смогли создать серебристый туман перед... перед Рождеством.

— А Блэк? — спросил Гарри, когда между ними повисла тишина. Он рассеянно провел рукой по мягкой мантии, лежащей у него на коленях, темный свет мерцал, реагируя на вещь, что когда-то принадлежала его отцу.

Золотисто-зеленый узор выпрямился, двинулся и вздохнул, когда Невилл заговорил.

— Мы встретились с ним не больше, чем на несколько минут. Все произошло так быстро, слишком быстро. Думаю, ты читал об этом в газетах, — Гарри кивнул, и Невилл продолжил: — Мы рассказали им все, даже то, что Дамблдор хотел сохранить в тайне, все, кроме участия Снейпа. Мы чувствовали, что они были в долгу перед Сириусом после того, как он так долго просидел в тюрьме. Сириус ворвался в башню, и когда он забрал Рона, мы все последовали за ним. Дин и Симус были оглушены, но я их оживил. Я прятался под… этой мантией. На всякий случай. Потом пришел профессор, и Сириус рассказал нам всю историю о крысе Рона, всю правду. Мы поверили ему, когда увидели Питера Петтигрю. И в гуще событий они забыли о полнолунии. Сириус крикнул, чтобы мы бежали, потом появился Снейп, и они вдвоем вступили в дуэль.

— Я помню, когда он начал превращаться. Это было похоже на то, как человеческое тело взрывается, шерсть прорастает во все стороны, и крики... — голос Рона затих, и в его голосе было сочувствие, а не ужас. Теперь он сам был хорошо знаком с причиной этих криков.

— Люпин пошел за нами. Сначала ему преградил путь Бродяга, анимагическая форма Сириуса. Но что значит собака против оборотня. Это дало Снейпу достаточно времени, чтобы отправить нас всех обратно в замок. Видишь ли, мы были в Визжащей Хижине, за пределами основной части замка. Там был проход под Гремучей Ивой, но мы не могли вернуться тем же путем. Мы должны были бежать через холм или в лес.

— Но у меня была сломана нога, — голос Рона был спокойным, механическим. Он уже много раз рассказывал эту историю. — Я не мог бежать. Снейп уложил меня на носилки, но заклинание "Локомотор" действует медленно. Лунатик добрался до меня и... это было достаточно неприятно. Снейп не позволил ему убить меня, но все равно, Люпин был чертовски к этому близок. Когда я очнулся в Больничном крыле, мне сказали, что Сириус и профессор мертвы. Поцелованы дементорами. Но хуже всего было то, что я теперь оборотень, и даже это казалось... Еще одной неприятностью. Просто еще одна ужасная неприятность вдобавок ко всему произошедшему.

— Это был кошмар, — согласился Невилл и вздохнул. — И репортеры продолжали приходить, вынюхивая историю, искажая половину всего, что мы им говорили. Министерство было там, пытаясь заодно заткнуть нас. Фадж лично провел с нами "беседу", включающую несколько незаконных заклинаний, и Дамблдор запретил ему посещать школу. Наконец, мы созвали пресс-конференцию и все. Все узнали правду.

Снова повисла тишина, и Гарри не мог не подумать о том, что если карма и была настоящей магической силой, то она действительно наказала этих мальчишек за то, что они тогда посмеялись над Гермионой, во время ее первого года в Хогвартсе.

— Мы должны были отдать тебе карту, — голос Рона дрогнул, и он медленно махнул рукой, чтобы Гарри мог проследить за ним. — Но мы не знали, где ты. Тогда некоторые скептически относились к твоему существованию. Знаешь, профессору Люпину было грустно. Он скучал по твоему отцу и всегда рассказывал нам истории, которыми хотел бы поделиться с тобой. Все они были гриффиндорцами, и он думал, что ты тоже станешь.

Когда Рон остановился, заговорил Невилл.

— Потом, на четвертом курсе, мы подумали, что карта будет полезна для Турнира, но Гермиона была так зла... И я думаю, мы тоже были злы на себя, да и на нее. Слишком много всего, слишком поздно, все навалилось сразу. А когда все закончилось, состоялись казни, и ты снова исчез. Я думаю, мы просто пустили все на самотек.

— Но вот она, — голос Рона внезапно стал резким, когда он протянул карту Гарри, прервав друга. — Она твоя.

Гарри снова посмотрел на карту. Какая-то часть его души хотела бы узнать, как его отец давным-давно сумел скопировать узоры душ на карту. И, без сомнения, Гермиона тоже будет в восторге, как бы сильно она не хотела вспоминать сам Хогвартс.

Но Гарри не был черствым, и хотя Джеймс Поттер был его биологическим отцом, он не был его отцом в полном смысле. По тому, как говорили ребята, он понял, что они привязаны к этому куску пергамента гораздо сильнее, чем он сам. В конце концов, он даже не мог им воспользоваться.

— У вас еще остался один год в школе, верно? Ваш седьмой курс.

— Да? — ответил Невилл так, словно это был вопрос. Гарри указал на карту.

— Оставьте ее себе на последний семестр. Я в любом случае не могу использовать ее здесь. Я хотел бы изучить ее потом, но сейчас у меня есть и другие проекты, занимающие все мое время.

Рон, не колеблясь, начал сворачивать карту и засовывать ее обратно в большой зеленый карман. Невилл не был настолько уверен.

— Ты серьезно? Она принадлежала твоему отцу...

— Я не помню его, и у меня есть много его вещей из хранилища Поттеров. Я не буду скучать по этой карте.

Мантия-невидимка у него тоже была, и этого было более чем достаточно. Это было гораздо значительней, чем все остальное, принадлежащее его отцу. Он прижал руку к ее поверхности и слегка улыбнулся.

Узор Невилла исказился, и Гарри потребовалось мгновение, чтобы понять, что тот поклонился ему.

Чистокровные волшебники были такими странными, даже светлые.

— Спасибо тебе. Это много значит для нас. Для всех нас, для Дина и Симуса тоже. Они думали, что ты рассердишься.

Гарри встал и пожал плечами. Он не знал, как объяснить свои чувства. Его отец умер. Гарри не скучал по нему, даже несмотря на то, как Невилл и Рон оплакивали смерть Люпина.

У него была семья, его любили. У него были тетя и дядя, Дадли и Гермиона, Грейнджеры.

Ему не нужна была Карта Мародеров, чтобы почувствовать связь с отцом, которого он никогда не знал.

* * *

— Какой он? — спросил Дин, лениво откинувшись на спинку большого дивана, украшавшего дом семьи Уизли. Симус, напротив, подался вперед, не сводя глаз с Рона.

Рон взглянул на Невилла и увидел те же противоречивые чувства в глазах друга.

— Рассудительный. Он очень и очень рассудительный, — наконец, ответил Невилл.

— Спокойный, — тихо уточнил Рон. Их разговор состоялся на следующий день после полнолуния, и он был очень уставшим. И, как обычно летом, друзья пришли, чтобы отвлечь его. — Как книззл. Очень большой, пугающий книззл.

Рон ненавидел книззлов. В основном потому, что они ненавидели его. Он еще не встречал ни одного книззла, который при его приближении не выгнул бы спину и не начал напряженно таращиться в его сторону.

— Он молчал. В основном, он просто слушал нас. Задал несколько вопросов. Он выглядел совершенно нормальным, за исключением, хм, лица.

— Эти шрамы так же ужасны, как и те, что остались у меня на груди, когда на меня напал оборотень, — добавил Рон.

Невилл нахмурился.

— Я больше думал о его глазах. Они не светились, как писали газеты, но при этом никогда не смотрели прямо на меня. Скорее сквозь меня.

Дин закатил глаза:

— Он слеп, болван. Конечно, он не смотрел на тебя.

Симус покачал головой.

— Но он может видеть. Все так говорят!

Дин взглянул на Симуса, как на жалкое ничтожество.

— Если кто-то слеп, он ничего не видит. Вот что значит "слепой".

— Я не идиот! Я знаю, что это значит!

Симус бросился к нему, и они оба рухнули на пол; Дин продолжал дразнить веснушчатого подростка.

Рон вздохнул, не в силах собраться с силами. Невилл придвинулся поближе, чтобы друзья могли расслышать его голос.

— Меня беспокоит, что ему не нужна карта. Я бы убил ради того, чтобы иметь что-то подобное в память о моем отце. Конечно, у меня есть кое-что, но... Я бы точно ничего не отдал. Ни единой вещи из того, что у меня есть.

Рон знал, что отец Невилла жив. Как и его мать. Но с тем же успехом они могли быть мертвы.

— Я не собирался с ним спорить. Мне хотелось, оставить карту у себя подольше. Жаль, что мы лишились мантии-невидимки. Но, по крайней мере, он казался очень привязанным к ней. Ты видел, как он держал ее? Клянусь, он провел по ней руками по крайней мере раз пять, пока мы разговаривали.

— Словно гладил книззла, — с ухмылкой согласился Невилл. Рон выдавил улыбку.

— Да. Именно так.

Рон никому не сказал, но он мог бы поклясться, что видел, как серебристая мантия-невидимка переместилась из-за спины Слепого Колдуна к нему на колени, словно вальяжный книззл.

И он мог бы поклясться, что видел, как мантия, будто книззл, выгнулась под рукой, которая ее ласкала.

* * *

Гарри нужно было найти тихое и темное место, чтобы медитировать. В те дни, когда Гермиона не приходила, он искал такое убежище под мантией-невидимкой.

Окклюменция. От латинского "occludere" — замолчать, и "mens" — разум.

Ему потребовалось невероятное количество силы воли, чтобы заткнуть свой разум. Было слишком много вещей, о которых нужно было подумать.

Он начал с того, что сосредоточился на чем-то одном. Технически, продвинутая окклюменция заключалась именно в том, чтобы не думать о вещах, которые нужно спрятать, чтобы вторгшийся разум не смог их найти. Поэтому человек думал лишь о том, что не хотел скрывать.

Гарри подумал о мантии. Он сосредоточил каждую йоту своего разума на ней, на расшифровке света и тьмы, между которыми не было истинного барьера. При подсчете звезд, которые иногда представляли собой крошечные пятнышки света, а иногда — лужицы тьмы. Казалось, они двигались, были живыми, и, временами, он мог поклясться, что в этом узоре проглядывал разум.

Когда какая-то мысль со стороны начинала вторгаться в его сознание, Гарри заставлял себя прогнать ее. Если приходила мысль о крестраже, то он заставлял себя сосредоточиться на конусах и призмах окутывающего его узора. Когда он начинал думать о коже Гермионы под его пальцами, то вместо этого проводил рукой по шелку тьмы, превращенному в свет.

Он заставил свой разум безошибочно сохранить и воспроизвести невероятный свет мантии-невидимки, ее неизменный узор. Гарри засыпал под ее светом и просыпался в ее тьме.

И вот после месяца ночных тренировок он сел посреди гостиной дома на площади Гриммо; его мантия расстилалась перед ним на полу, и мысли, и цвета, и звуки, и запахи давили на него со всех сторон; и без мягкого, привычно окутывающего его шелка в голове Гарри сам возник этот узор и заставил заглянуть внутрь него.

Гарри сидел, ни о чем не думая, пока тяжелые шаги Гермионы не разнеслись по коридору, прервав его молчание.

С улыбкой он вскочил на ноги, чтобы отпраздновать свой успех наилучшим образом.

— Ты действительно можешь заглянуть в свой разум? — тихо спросила Гермиона, когда они лежали рядом перед камином, в воздухе витал запах дыма.

Шершавый ковер слегка царапал его голую кожу, но Гарри не хотелось двигаться. Было слишком приятно ощущать, как Гермиона прижималась к нему, теплая и удовлетворенная; ее руки лениво скользили по его бокам.

— Это не то, что в нашем представлении значит "смотреть", — задумчиво пробормотал он. — Это словно чувствовать. Словно знать, где начало и конец внутри себя. Словно исследовать края пальцами, чтобы понять истинную форму вещи. Это все равно что изучать узор души на ощупь.

— Твоей души, — ее дыхание касалось его шеи, и на мгновение он отвлекся. — Ты знаешь, где заканчивается твоя душа и начинается крестраж?

Гарри смотрел на огонь — алое чудовище пожирало свою беззащитную добычу, сантиметр за сантиметром.

— Я знаю, что только я один нахожусь внутри себя. Окклюменция защищает ум от внешних влияний, она не принесет пользы в борьбе против того, что находится внутри этой сферы. Здесь скорее... конвергенция. Он находится с другой стороны, это будто одна река, впадающая в другую. Что-то в нем запятнало часть меня.

— Одержимость? — это слово было произнесено еле различимым шепотом, едва громче вздоха; Гарри почувствовал больше страха в неподвижности ее тела, чем в ее голосе.

— Нет. Это как ментальный шрам, такой же глубокий, как и физический. Вероятно, это случилось, когда крестраж впервые прикрепился ко мне. Я верю, основываясь на собственных исследованиях душ, что этот шрам останется даже после того, как душа будет удалена. Во всяком случае, он станет заметнее, как только осколок исчезнет.

— Шрам под красным узором.

Он кивнул на ее заявление, нежно проводя пальцами по ее волосам.

— Полагаю, это сделает мою душу более хрупкой. Я видел трещины, шрамы на других душах. Я видел, что некоторые из них настолько близки к разрушению, что восстановление кажется невозможным, — он подумал о кузине Гермионы, ее прекрасном узоре, который однажды, больше года назад, чуть не сломался. Он вспомнил последний раз, когда видел ее несколько недель назад, как эти трещины сомкнулись и слились воедино, оставив на поверхности лишь едва заметную паутину шрамов.

Такой душе было бы легче сломаться, если бы ее подвергли стрессу? Или эти шрамы сделали ее сильнее?

Гермиона заговорила, и сходство ее мыслей и его собственных ослепила его.

— Не думаю. Я думаю, это делает тебя сильнее, а не слабее. Шрамы — признак силы. Знак того, что ты преодолел что-то ужасное.

Гарри снова провел рукой по ее волосам, его пальцы нашли шрамы, которые находились на ее собственной коже, скрытые, но никуда не девшиеся. Шесть лет назад с ней тоже случилось нечто ужасное.

— Я люблю тебя, — простое утверждение, но оно значило так много. Иногда его расстраивало, как мало эти три слова могли передать из того, что он чувствовал. Но у него не было слов лучше.

Он почувствовал ее улыбку, увидел, как ярко сияет сине-фиолетовый свет.

Иногда слов было достаточно.

— Тогда его удаление тебе не повредит. Нанесенный ущерб не изменится и не станет хуже.

Гарри улыбнулся, и на этот раз его пальцы скользнули вниз по ее спине.

— Ответ утвердительный. Если бы только я мог удалить эту проклятую штуку.

Она кивнула в знак согласия. Гарри увидел, как в комнату ворвался желтый свет и так же быстро погас, оставив после себя лишь еще большее тепло от только что разожженного камина.

Кричер не давал им замерзнуть, даже когда они были достаточно глупы, чтобы лежать голыми в большой гостиной в начале зимы, в комнате, отапливаемой лишь одним огромным камином.

Гермиона вздохнула, расслабленно и тихо. Гарри взглянул на мантию-невидимку, разложенную там, где он оставил ее несколько часов назад. Почти не думая о том, что он хочет сделать, он воззвал к ней, открывая себя, как и тогда, когда он заглядывал в свою душу, отображая узор, словно это был его близнец.

Камень на его среднем пальце нагрелся достаточно, чтобы стало заметно его присутствие. Там тоже сияли тьма и свет.

Затем мантия накрыла их обоих, и Гермиона расслабилась еще больше. Ей бы не понравилось, что Кричер видел ее голой. Да и эльф предпочитал, чтобы они держали это зрелище при себе.

— Твоя проклятая мантия-невидимка. Полагаю, теперь мы похожи на две головы, скатившиеся со стены на пол, — ее голос был тихим, сонным, но веселым.

Если она не уедет в ближайшее время, то опоздает домой. И хотя она уже могла аппарировать и больше не полагалась на общественный транспорт, ее родители беспокоились. Он не мог позволить ей заснуть, хотя отчаянно хотел этого. Хотелось засыпать рядом с ней каждую ночь и просыпаться каждое утро.

Возможно.

Когда она задремала, Гарри пристально взглянул на нее, проводя своей магией по ее лицу, чтобы увидеть закрытые глаза, длинные и тонкие ресницы. Ее нос, рот, подбородок.

От прикосновения его энергии ее глаза открылись. Он почувствовал, как дрожь пробежала по ее телу, от головы до кончиков пальцев ног, ее ступни прижались к его ногам.

— Мне нужно идти, — Гермиона зевнула, и он неохотно отпустил ее, когда она поднялась, чтобы собрать разбросанную одежду. — Завтра рано утром на занятия.

Когда она ушла, прихватив с собой свой прекрасный свет, Гарри завернулся в мантию и, встав, медленно поднялся в спальню, чтобы упасть на холодную кровать и подумать, в каком возрасте было бы уместно попросить девушку переехать к нему.

Или, по крайней мере, какой возраст покажется достаточно приличным для такого отца, как Джон Грейнджер, чтобы тот не попытался свернуть Гарри шею.