Слепота/Blindness (гет)

1981

Судьба.

Пророчества нельзя избежать. Любая попытка может обернуться неожиданным и непредсказуемым образом. Это всё равно, что знать конец истории до того, как вы начнете ее читать, и все, что вам остается — лишь достичь финальной точки. Судьба и пророчество — тонкая паутина нитей будущего: расплывчатая в узорах или запутанная в узлах.

В ту ночь волшебник попытался изменить свое будущее, но вместо этого лишь дал ход пророчеству. В ту ночь крыса убежала и спряталась.

И в ту же самую ночь двое из семьи Поттеров погибли, а один остался жив.

Но мальчик, который выжил, изменился, и его глаза, так напоминающие цвет убивающего проклятия, что должно было разорвать его душу, были широко раскрыты для нового.

У Петунии выдалась тяжелая неделя, наполненная гневом и негодованием.

Ее сестра мертва. Ее отродье в их доме. Кто, как не Лили, мог уйти и умереть, оставив своего ребёнка?

Они едва перемолвились словом за все эти годы: несколько писем, отвергнутых приглашений и по-дьявольски движущихся фотографий свадьбы и ребенка.

Но по ночам, в темноте, она позволяла себе горевать, давала волю слезам боли за потерянное время и упущенные возможности, злости на себя и на весь мир, на судьбу — за то, что навек разъединила двух сестер, как расколотое посередине дерево.

Она хотела возненавидеть мальчика. Хотела обратить свой гнев на ребенка, который смотрел на нее глазами сестры.

Но что-то было не так.

Прошло немного времени, прежде чем она поняла. Мальчик молчал. По сравнению с ее раздражительным сыном, он был похож на статую, неподвижно стоящую посреди комнаты: не исследующую мир, не влипающую в неприятности.

И тихая, чуть видимая слезинка, чтобы обратили внимание на грязный подгузник, еле слышный всхлип, чтобы выдать голод.

Все это можно было проигнорировать. Все это можно было отбросить в сторону, щедро окутывая заботой собственного сына, который так желал её, демонстрируя это каждым громким криком, каждым взмахом пухлого кулачка.

Нельзя было не заметить, как простодушно сын Лили смотрел на нее. Никогда не сосредотачивал свой взгляд в нужном месте, но в то же время смотрел с твердой решимостью, как будто пытаясь разгадать некую загадку. Его голова двигалась, будто он прислушивался к каким-то звукам, но глаза, ярко-зеленые от рождения, никогда не смотрели ей в лицо, хоть и следовали за ее фигурой, будто ища, сопровождая это легким покачиванием черноволосой головы.

Через месяц она поняла. Почувствовала своей материнской интуицией. Догадалась, специально несколько раз щелкнув пальцами и увидев, как его голова повернулась, и в то же время не обнаруживая никакой реакции на взмахи руками перед его лицом.

Сын Лили был слеп или близок к этому.

С этим пониманием каждая грань, каждая частичка холода в ней начала таять. Волшебники никогда не примут к себе слепого мальчика; как же он может научиться магии?! Им нужно было совершенство — такого, как хорошенькая, маленькая, идеальная Лили, а вовсе не Петуния.

Теперь Гарри принадлежал только ей. Судьба вернула ей сестру и, в некотором смысле, дала второй шанс.

Она не станет его растрачивать попусту.

1982

Сын Лили был... необычным.

В первый же год, проведенный с ним, Петуния позволила себе в этом признаться. Наедине с мужем она делилась своими страхами и предположениями.

Магия все же брезжила в мальчике, это было видно по тому, как вещи приплывали к нему без его прикосновения, по тому, как предметы отодвигались с его пути, прежде чем он мог наткнуться на них.

Было, мягко говоря, тревожно наблюдать, как ее собственный стол и стулья отодвигаются в сторону, когда малыш медленно идет по кухонному полу своей нетвердой походкой.

Мальчик не мог пойти в детский сад. Простая прогулка в парк — и та была чревата опасностью. Петунии приходилось держать мальчика дома, пока он не научится быть более нормальным.

И Дурсли привыкли оправдываться. Да, мальчик слепой. Да, он осиротевший сын моей сестры. Да, ему немного нездоровится. Да, он слегка отстаёт от сверстников. Нет, он не может играть, он плохо себя чувствует. Да, сегодня он останется дома.

Почему? Ну, он не такой, как все. Он слепой.

Петуния сосредоточила все свое внимание на сыне Лили. Пока ее собственный Дадли находился в детском саду, она оставалась дома и учила Гарри говорить.

Она учила его формам — по ощущениям его рук, учила касаться предметов, узнавать животных — по звукам, цвета — по предметам. Петуния рассказала ему, что небо голубое, а также, что и вода голубая, и провела его руками по чашке с водопроводной водой.

Это было тяжело. У нее щемило сердце, когда она вглядывалась в его доверчивые глаза, ощущала его безоговорочное принятие всего, что она ему рассказала.

Петуния Дурсль читала книги о слепых детях, общалась с экспертами по телефону. Она стала другой женщиной, проводившей долгие часы с чужим ребёнком, только чтобы помочь ему.

И Гарри Поттер многому научился.

1985

Дадли не всегда понимал.

У других детей в школе были братья и сестры, и они ничем не отличались от остальных.

Но его мать сказала, что Гарри был не просто слепым, Гарри был волшебником. Братья и сестры его сверстников не могли двигать вещи, не прикасаясь к ним.

И поскольку Гарри был и магом, и слепым одновременно, Дадли должен был присматривать за ним, защищать его, потому что Гарри был особенным.

Пятилетний Дадли буквально раздулся от гордости, когда мать сказала ему об этом. Дадли получил важное задание: он должен стать сильным и бдительным, чтобы смочь присматривать за Гарри.

Дадли очень серьезно отнесся к своей задаче. Любой намек на ревность быстро подавлялся простым взглядом в невидящие зеленые глаза кузена. Как он мог ревновать? Он никогда не делился своими игрушками, потому что Гарри никогда не хотел их. Гарри их не видел.

Дадли было жаль Гарри: хоть тот и был волшебником, но он никогда не мог играть со своими игрушками. Дадли было ужасно грустно: он хотел бы делиться, хотел бы, чтобы его кузен мог видеть, хотя бы на час, и они могли поиграть вместе.

Когда он сказал об этом матери, она заплакала.

Вернон не находил себе места.

Его жена рассказывала ему о своей странной сестре, но Вернон было решил, что Петуния просто слишком впечатлительна и убедила себя, что магия реальна.

Движущиеся картинки на почтовых открытках не были настолько странными и смахивали скорее на трюк.

Но когда сирота в его доме начал двигать вещи...

Вернон Дурсль был практичным, деловым человеком. Теперь же в его жизни появилось, то, что он никогда не сможет понять.

Его жена больше не говорила резко о своей сестре и "ее сородичах". Она была нежна с мальчиком, и Вернон видел, что их собственный сын только выигрывал от того, что помогал заботиться о маленьком Гарри.

Он был доволен таким положением дел. Петуния оставалась дома, ведя хозяйство и занимаясь детьми, а он пошел работать и зарабатывал деньги. То, что теперь вместо одного ребенка их оказалось двое, и притом один со странностями, мало что меняло.

И с этой магическими заморочками было не так уж и трудно жить.

1988

Дадли был довольно крупным ребёнком; его детский жирок, казалось, покрывал всё тело, но кости были широкими и под жиром скрывались накачанные мышцы,

Никто не связывался с Дадли Дурслем.

И никто не придирался к его кузену там, где это мог слышать Дадли, в противном случае они очень сожалели об этом.

Но даже несмотря на бдительный присмотр Петунии, на сжатые кулаки Дадли, мир не всегда был добрым.

Уши Гарри слышали гораздо лучше, чем должны были. Он улавливал дразнящие перешептывания, насмешки. Гуляя со своим двоюродным братом, он слышал, как они обзывали его, за то, что он был другим, потому что не ходил в школу, потому что был слепым.

Для них он был идиотом, слабаком, пустым местом.

Другие же, наоборот, сочувствовали ему. Он слышал, как они утешают друг друга, что, по крайней мере, их дети не так плохи, как он, по крайней мере, их дети здоровы. Он слышал, как дети шептались о том, что им жаль его, жаль, что он не может видеть, играть и веселиться, навечно запертый внутри себя. Что они чувствовали к нему, бедному, жалкому Поттеру?

Гарри не знал, что хуже: жестокость или жалость. Для восьмилетнего ребенка ни то, ни другое не было предпочтительным.

Тем летом, пытаясь противостоять обоим чувствам и присоединиться к своим сверстникам на их уровне, Гарри убедил свою тетю позволить ему пойти в школу. Он давно уже научился читать по Брайлю, и эта скорость поразила бы Петунию, будь у нее больше опыта общения со слепыми детьми. К сожалению, она мало в этом разбиралась и могла только предполагать, что всё идёт нормально.

Но ничто в Гарри не было нормальным, и об этом она узнала, лишь когда поддалась уговорам своего подопечного.

Ведь именно когда Гарри пошел в школу, учителя, знавшие, что такое "нормально", были более чем счастливы сказать ей это.

Гарри понимал, что он другой. Он помнил, когда в последний раз видел вещи, которые, как он полагал, были действительно нормальными, вещи, которые имели края и формы. Человека в темной мантии, убивающего его мать. Зеленый свет, летящий, чтобы уничтожить его, в то время как красные глаза светились в темноте.

Зеленый, как свежая трава. Красный, как яблочная кожура и розы.

Но только у Гарри не было слов, чтобы описать истинные цвета, не было предметов, за которые мог бы ухватиться его юный ум.

Потому что теперь он видел по-другому. Он не видел того, что видели другие. Он увидел нечто новое, чего они не могли понять.

Когда он выучил слова, он попытался рассказать об этом своей тете. Он пытался говорить о цветах, которые видел, хотя и не знал их имен. Свет, который всегда кружился, кружился и двигался. Свет, который, казалось, протекал сквозь вещи, иногда с быстротой жизни, иногда медленно сочась путем смерти.

Став старше, он выучил больше слов и теперь с уверенностью понимал, насколько странными были вещи, которые он видел. Он научился использовать то, что видел, себе на пользу.

Стул деревянный. В нем был свет, но он двигался так медленно, что, казалось, вообще не шевелился. И в этих частицах дерева только гвозди, скреплявшие его, не двигались, а сверкали, как искра, как острие карандаша. Гарри мог бы передвинуть стул и гвозди, если бы позволил своему свету коснуться их.

Но некоторые вещи не имели света и ощущались как пустые пространства в его видении — потому, что выглядели как темные тени.

Пластик. Качели на детской площадке, тусклые и пустые — он упрямо избегал их прикосновения. Одежда, сделанная из синтетических волокон, словно плащ тьмы окутывала его фигуру. Гарри закричал, когда его тетя надела на него рубашку из таких волокон впервые, и, хотя она до конца так и не поняла, что же произошло, она не рискнула сделать это снова.

Гарри боялся, что исчезнет, если наденет подобное. Боялся, что его свет станет темным, медленным и тусклым. Боялся, что умрет, как умерла его мать.

Гарри не интересовали понятия "ночь" и "день". Мир всегда выглядел одинаково — движущийся свет, тени.

Когда Гарри начал изучать науку, он начал разрабатывать свои собственные гипотезы.

То, что росло, является живым, даже мертвое. Вещи, которые никогда не жили, вещи, созданные наукой и человеческими руками, живыми не были. Вещи, которые пришли из земли, например, природный камень, также несли странные, словно лёгкие булавочные уколы, оттенки света; синтетические же драгоценные камни и смешанный бетон были только тенями.

Гарри научился отличать свет дерева от пронзительного света металла. Он выделял пульсирующий вид человеческой плоти на фоне темной тени стены, окрашенной химическими веществами. Он снова и снова изучал свои цвета, только теперь он изучал объекты взглядом, а не чувством и не звуком.

Все было по-другому, все было по-новому. Все это было волшебством.

Волшебство, которое, по словам тети, у него было, но которому он не мог научиться, потому что был слеп.

Теперь Гарри не считал себя слепым.

Он решил, что магия забрала его зрение и вернула ему что-то новое — его магию!

Учителя предполагали, что слепой ребенок, обучающийся на дому, будет отставать. Они начали с молодым Поттером с устаревших материалов, оставшихся от последнего слабовидящего ребенка.

В первый же день Гарри правильно ответил на все простые математические и научные вопросы.

На следующий день они перепрыгнули на год вперёд, решив, что Гарри получил хорошее домашнее образование от своей тети. В конце концов, было бы замечательно, если бы тот учился в своей возрастной группе.

Но и тут они ошибались, и через неделю это подтвердилось.

Гарри Поттер был гением.

Дурсли на это лишь переглянулись.

Ведь не так уж и странно, что особенный ребенок с магией может быть особенным еще в отношении чего-либо.

И имея достаточный опыт быстрой реакции на неожиданности, Дурсли, не откладывая дело в долгий ящик, принялись искать новую школу.

Гарри отвезли к другим врачам. Его вновь осмотрели и провели тесты на зрение с холодным металлом и жалящим светом. Врачи заметили, что его зрачки не расширяются, как следовало бы, что его глаза хоть и странно сфокусированы, но, безусловно, остаются невидящими.

Новый вид слепоты, как шептали некоторые. Другие говорили о мальчике, который ходил и говорил, как нормальный ребенок, чьи глаза были такими ярко-зелеными и умными!

Он не мог читать цифры на бумаге. Он не мог описывать картины или изображать предметы. Он не мог ни рисовать, ни писать. Не мог сказать, что за цвет перед ним — если только это не было догадкой или предположением — ничего.

Гарри Поттер был слепым с медицинской точки зрения. Но на практике врачи столкнулись со странным феноменом — ведь в отличие от Гарри, ни один слепой ребенок не мог бы так хорошо избегать предметов, не мог бы знать о присутствии безмолвно, неподвижно стоящего человека, не мог бы распознать физический тип объекта, если не говорить о его цвете или форме.

Только Дурсли знали правду и не позволяли любопытным врачам проводить новые тесты, хотя те были готовы предложить неплохие суммы за возможность изучения феномена слепого ребенка, который может — по-своему — видеть.

Магия.

1990

В течение двух лет Гарри Поттер посещал специальную школу в Лондоне.

Данное учреждение отличилось современными материалами и новыми идеями. Он проводил собственные эксперименты, проверяя свет, который видел, и каталогизируя его в уме.

Первое время он не мог делать никаких записей, поэтому научился работать мысленно, буквально раскладывая всю информацию по воображаемым полочкам. Гарри обнаружил, что его память не имеет себе равных, он знал, что магия, жившая внутри него, помогала.

Он изучил высшую математику и приобрёл хороший навык в работе с языками. Он научился использовать печатный шрифт Брайля и, таким образом, решать уравнения и, в конечном итоге, писать заметки, которые могут быть распечатаны с помощью принтера, чтобы быть прочитанными позже. Он встречал других слепых детей и взрослых и точно знал, что они не видят света, который видел он.

Всё своё время он проводил за занятиями, потому что учеба была единственным, что он умел делать. Единственным его занятием для души была музыка.

Он часами сидел и слушал ее: волшебство звуков, пение скрипки или фортепиано. Женский голос возвышался в его голове в триумфе или агонии, мужской — в гармонии.

Музыка была единственным искусством, которое он знал и любил.

При этом каждый момент его жизни был наполнен стремлением узнать, кто же он.

На каждом шагу Гарри чувствовал, что ответы где-то близко, где-то, куда ему не позволят пойти.

Магия. Это то, что делало его другим, то, что делало его особенным, что позволяло ему, в стороне от любопытных взглядов, передвигать предметы и изменять их.

Он мог превратить свет дерева в свет металла. Он мог заставить медленно сочащуюся древесину мертвой ветки снова ожить и расцвести, пустив корни. Он мог заставить кристаллические тона воды измениться в резкий, красный, искрящийся огонь.

Он обнаружил, что ничто так не наполнено светом, как огонь. И свет огня больно обжигал его кожу.

Именно так он научился использовать свой свет для исцеления, чтобы залечить боль и унять слезу, которая позволила его свету покинуть тело в ручейках жидкости.

Кровь. Теперь он знал, что часть света, который он видел в людях, была кровью, хотя и догадывался об этом раньше.

И так шаг за шагом: открытия, догадки, обучение. Ребенок, ступающий в темный мир нетвердыми, неуверенными шагами, не зная, что его там ожидает.

Но этот мир скоро сам придет за ним.

1991

Петуния наблюдала за происходящим, наблюдала, как время медленно утекало, меняя всё.

Сын ее сестры рос. Худой черноволосый мальчик, проводящий большую часть своего времени в школе или в своей комнате, читая при помощи пальцев или работая с магией — слишком странным образом, чтобы понять. Ни друзей, ни желания иметь их, только сосредоточенность на учебе и проектах, которые его увлекали.

Как-то летом, стоя в дверях, она смотрела, как Гарри превращал стружки в красивые цветы, один цветок за другим, каждый разного цвета: фиолетовый, синий, красный.

Затем, открыто улыбаясь, он подарил их ей, и Петуния искренне улыбнулась в ответ, хоть и знала, что он этого не увидит.

— Ты хотел сделать их именно такими? — спросила она через мгновение, и Гарри покачал головой. Его голос был мягким и теплым.

— Нет. Я могу изменить лишь их физическую форму, а Дадли рассказал мне, что цвета всегда случайны. В случае цветов стебель всегда зеленый, но цвет лепестков разнится. Хотя все видят, что они остаются в своей естественной цветовой гамме.

Петуния моргнула и решила не обращать внимания на заумные слова, которые так непривычно звучали в устах ребенка, и вместо этого сосредоточилась на гораздо более странной части этого утверждения.

— Дадли помогал тебе?

Гарри ухмыльнулся, и озорная искорка, появившаяся в этой детской улыбке, принесла ей надежду, что ее юный племянник однажды сможет переключить свое внимание с учебы на то, что делают нормальные мальчики его возраста.

"В основном попадают в неприятности", — запоздало отметила про себя Петуния.

— Иногда. Я использую его глаза, а взамен он получает подарки для своих подружек. Мне говорили, что им очень нравятся цветы.

Петуния вздохнула, и ещё раз восхитившись подаренными ей цветами, оставила его в покое.

Через три дня цветы в изящной вазе начали увядать.

И к тому времени ее мир, каким особенным и прекрасным он стал за последние годы, омрачился страхом.

Гарри Поттер обходился им очень дешево за последние девять лет. Прекрасную частную школу он посещал благодаря грантам, а до этого было домашнее образование, которое Петуния давала ему сама. Несмотря ни на что, в материальном плане содержать Гарри был лёгко: он никогда ничего не просил, и лишь некоторые странности выделяли его. Найти обувь, сделанную только из кожи, было довольно трудно, но это бледнело на фоне некоторых проблем, с которыми Дадли столкнулся за эти годы.

Возможно, иногда они и могли поссориться из-за стоимости еды и одежды, из-за материалов, которые Петуния добыла для него, когда он был совсем маленьким, или из-за визитов врача, когда они надеялись, что очки или хирургия помогут его зрению.

Но Петуния не считала расходов, потому что Гарри принес свет в их дом — своим присутствием, своим светлым взглядом, своим счастливым невинным наслаждением вещами, которые она всегда считала само собой разумеющимися.

Поэтому, когда пришло письмо из Хогвартса, ее сердце было разбито. Целый день она носила его в кармане, а ночью плакала под непонимающими взглядами мужа.

Когда на следующий день пришло еще одно письмо, она больше не могла скрывать правду.

Не могла она отрицать и того, что мальчик, которого она научилась любить, может стать частью мира, способного помочь ему, хотя и боялась обратного.

Возможно, была надежда, что волшебники не знали, что Гарри Поттер такой, какой он есть, и, когда они узнают, позволят ему вернуться к ней.

С этой последней мыслью Петуния написала ответное письмо и отправила его с совой, которая терпеливо ждала ее у машины.

— Альбус, — раздался тихий голос Минервы в дверях кабинета.

Дамблдор поднял голову и, увидев ее взгляд, напряженно выпрямился.

Вместе они просмотрели письмо от маггловской тети Гарри Поттера.

И вновь, сидя за своим столом, он прочел его: невозможности, трудности, ужасный поворот судьбы...

Пророчество, которое все еще ждало своего исполнения, ждало, когда вырастет мальчик и вернется Темный Лорд.

Мальчик, который оказался слепым. Как он может быть их спасителем?

Но Дамблдор же видел шрам собственными глазами: зазубренную молнию, рассекающую лицо Гарри, разрезая кожу вокруг глаз, как жуткая повязка на них.

Магия не может исцелить слепоту. Он не мог исправить зрение. Существовали заклинания и предметы, способные помочь таким инвалидам, но настоящего лечения не существовало. Несколько магических протезов, предназначенных для замены глаз, были несовершенны и допускались лишь для взрослых, достигших своей магической и физической зрелости.

Если Гарри Поттер и был слепым, ему придётся оставался слепым ещё очень долго.

А Альбус Дамблдор не мог научить слепого ребенка магии.

Возможно ли, что он неверно истолковал пророчество?