Жить вопреки (джен)

Рассветное небо Олуха было неповторимо — золотые и розовые переливы постепенно поглощали восточную часть горизонта, плавно перетекая в нежно-голубой. Стык неба и моря окрашивался во все оттенки крови, окропляя этим же цветом и редкие пушистые облачка, словно алтарный камень.

Вода, словно прекрасное зеркало (на Северных рынках можно было, если повезёт, найти хорошие серебряные зеркала, только стоили они очень дорого и позволить себе их могли далеко не все, но она чуть не купила такое, вовремя одумавшись — не стоило привлекать внимания, а подобная безделушка была слишком уж запоминающейся), отражала все оттенки неба, подмешивая ещё и неизвестно откуда взявшиеся фиолетовые и глубокие багровые оттенки.

Такое небо было только здесь — она ни разу ни на одном из других островов, на которых она побывала за свою короткую, но весьма насыщенную на разнообразные события жизнь, не видела ничего подобного.

Даже на её родном острове никогда она не наблюдала такой красоты…

Мысли о Родине давно уже не вызывали боли в душе — она привыкла называть своим домом совершенно другое место, с другими людьми.

Человеком.

С совершенно другим человеком. Хотя можно ли было его так называть? Не прошёл ли он уже эту ступень?

Вина в сердце за оставленных там, позади, в прошлом, к которому возврата в любом случае не было, родителей, которые, наверняка убивались из-за пропажи их единственной дочери, уже давно была вытеснена простым пониманием того, что всё было бы намного хуже, останься она в тот злополучный день, откажись она от такого бесславного побега — единственного приемлемого варианта дальнейших действий.

Видеть рассвет — дорогого стоило.

Не машинально отмечать улучшение видимости, не раздраженно щуриться из-за бьющих в глаза лучей, а видеть.

Люди были слишком сильно увлечены своими повседневными делами, своей сводящей с ума рутиной… Они не хотели видеть красоту окружающего их такого большого и полного тайн мира.

Она же — видела.

Наконец-то.

И её учитель тоже видел.

Было понятно теперь, почему он так любил свой родной остров, несмотря на все те страшные и печальные события, с ним связанные, несмотря на то, что от своего прошлого он давно отрёкся и с хилым мальчишкой-викингом, мечтателем и изобретателем, себя не ассоциировал…

Здесь было до безумия красиво.

И суровые скалы, поросшие мхом и лишайником, разбивавшим мрачную их серость сочным цветом ржавчины, и величественный лес с вековыми деревьями, видевшими, наверняка, даже самых первых викингов, здесь поселившихся, и поляны, поросшие драконьей мятой — всё это восторгало её до глубины души.

И было грустно, что местные жители воспринимали это величие природы как должное и совершенно не обращали на неё внимания.

Слепцы, смотрящие на мир широко закрытыми глазами.

Не понимающие, сколько имеют на самом деле.

Да… Рассвет на Олухе был хорош.

Как жаль, что она сейчас не видела этого прекрасного зрелища… Намечающийся дождь первыми своими холодными каплями дал понять — быть долгой, нудной, противной мороси, свинцовому небу и холодному, пронизывающему, казалось, до костей ветру.

Она вздохнула.

Лето неумолимо уходило, лишь изредка теперь радуя людей тёплыми деньками.

С каждым днём становилось всё холоднее.

Незаметно для простых людей, но она-то замечала разницу…

Такими темпами через одну луну выпадет снег, на море станет лёд, и любое передвижение с острова на остров станет невозможным.

Зима была страшным временем не столько из-за самих холодов, становившихся причиной того, что много людей просто заболевало и далеко не все были исцелены, сколько из-за того, что по замёрзшему морю было невозможно ходить кораблям, а значит, и торговцы не могли добраться до них — они сами зимовали в каком-нибудь уютном южном порту, или вовсе уходили из архипелага в южные, никогда не замерзающие моря.

Зима была не столько холодным, сколько голодным временем.

И каждую зиму она переживала с трудом — тяжело было слышать, как дети, плача, просили у матерей еды, а те, кроме косточки, на которой от мяса-то остался только запах, дать им ничего не могли — берегли до весны, боясь, что станет ещё хуже.

Чтобы убить племя, достаточно было уничтожить его запасы на зиму.

И весной от могучего народа останутся только пара десятков бледных теней, агрессивных и слабых.

Одну единственную зиму она пережила, не страдая от непонятного чувства вины перед голодными детьми и стариками.

Только одну зиму она пережила почти легко и почти спокойно.

Мастер научил её не бояться холода и снега, обходиться очень долго без еды, воды и даже воздуха — она теперь могла без последствий нырнуть даже сейчас на довольно большую глубину и выплыть обратно, а море сейчас было уже очень холодным — у простого человека, зашедшего в него даже по колено, сразу судорога сводила мышцы.

Мастер научил её так многому…

И ещё большему — её путешествие.

Тем удивительнее для неё было встретить здесь, на Олухе, ребёнка, носящего на шее такой же, как и у неё, кулон!

Мальчишка, старший сын вождя, оглядел в их первую встречу её с головы до ног, задержавшись на ярко-жёлтом камне.

Мелькнуло тогда в его глазах что-то угрожающе знакомое, что-то, чему она не могла дать названия — но до ужаса напоминающее ей Мастера.

Взгляд, походка, манера говорить — всё напоминало об Учителе, все кричало о том, что этот ребёнок был необычным.

Они просто обязаны с ним поговорить.

Но позже.

А пока…

— Сатин! — раздался за спиной голос нового знакомого.

Девушка обернулась, чуть улыбнувшись.

— Сморкала, — чуть наклонила она голову в приветствии.

Этот парень с самого её прибытия на Олух (торговец Олав, с которым она и прибыла сюда, искренне расстроился, когда узнал о том, что она решила подольше остаться на Олухе — уж больно хорошо она ему помогала своим знанием нескольких языков) почти не отходил от неё ни на шаг, всё норовя то остров показать, то покрасоваться перед ней, то просто мелькать перед глазами, не позволяя ни одному из юношей подойти к ней.

Сморкала Йоргенсон, племянник вождя, троюродный брат Иккинга, а также Мии и Магни.

Родственник её Мастера, пусть и в прошлом.

Наглый, самоуверенный и глупый на первый взгляд, таким же и оставался на второй.

И на третий тоже.

И даже на четвертый.

Но, неизбежно находясь в компании Сморкалы практически всё время, она сумела разглядеть в нём то, что не видел никто — безмерное чувство вины.

Парень, под лёгким ментальным воздействием рассказавший всю свою историю, вызывал у девушки только жалость.

Не удивительно, что он вырос таким, как… ну, как вырос.

С таким-то воспитанием это было совершенно неизбежно, а потому к поведению здоровенной детины, на пять лет её саму старше, она стала относиться с некоторым пониманием, позволяя парню находить в её копании спасение от постоянного ощущения вины и неоправданных надежд отца.

Отец постоянно требовал от него невозможного, ставя в пример ему себя, желал видеть своего сына самым лучшим, даже если тот имел что-то против методов становления этим «самым лучшим».

Он не позволял ему играть с простыми детьми, заставляя крутиться в компании отпрысков знатных родов острова, говоря, что дети простых воинов и крестьян — не ровня ему, племяннику вождя и, в перспективе, если наследник всё-таки не пережил бы очередную зиму, вполне себе будущему правителю Олуха.

Более реальному наследнику, чем тощий и слабый сын вождя.

Вот только в желании доказать вечно недовольному отцу, что он достоин носить их фамилию, достоин оправдать все возложенные на него отцом надежды, он слишком буквально воспринял советы.

Тот пророчил сыну успех, только если Сморкала станет великим воином, женится на красавице и займёт место Наследника, что в своё время не удалось ему самому.

И теперь, когда, казалось бы, любимая им девушка вообще отказалась выходить за кого-либо замуж и стала вести образ жизни женщины-воина, а не хранительницы очага. Когда его отец погиб по его, Сморкалы, вине — тот ведь только следуя заветам отца, хотел показать себя девушкам и конкретно некой Астрид с лучшей стороны…

Злость на Магни, нового наследника Стоика тлела в парне несколько лет, разрушая его изнутри, заставляя страдать — последний пункт успеха, по мнению его отца, стал невыполним.

Но со временем к Сморкале, по всей видимости, пришло понимание, что это — не самое главное. Он же зарекомендовал себя, как хорошего, умелого, пусть и самонадеянного воина.

Он стал терпимее относится к своему троюродному брату, просто сторонясь его.

Он стал активнее ухаживать за Забиякой Торстон — его давней подругой, выросшей из нескладной девчонки в настоящую красавицу, пусть и со скверным характером.

Хотя та всё равно к этим попыткам понравиться относилась скептически и с насмешкой, судя по воспоминаниям Сморкалы.

Да, Сатин бессовестно воспользовалась словоохотливостью нашедшего лишние уши парня и без зазрения совести просмотрела его поверхностные воспоминания — что-то глубокое понять и увидеть, не причиняя боли «жертве» было невозможно, а потому девушка ограничилась только самым лёгким считыванием.

Она не понимала мотивов Сморкалы — тот был явно влюблён в другую девушку, но продолжал навязывать свою компанию ей, Сатин.

— Завтра начинается Большой праздник Осени — несколько дней будем провожать лето, ты же слышала… — чуть неловко, пряча своё смущение за наглостью (но Сатин-то с её эмпатией не проведёшь!), сказал Йоргенсон. — Придешь?

Её, если честно, несколько смущало внимание со стороны достаточно привлекательного по меркам девушек её родного, да и этого племени, парня. Да и чего таить, оно ей, чисто как девушке, льстило.

Эти неумелые, грубые попытки понравиться казались девушке донельзя милыми, пусть она прекрасно понимала, что, в любом случае, она здесь не останется, и под венец с этим человеком не пойдет, пусть он её и не позовёт. Да и не хотелось ей — её идеал мужской красоты, пусть она сама себе в этом признаваться не желала, находился сейчас, вероятно, на Драконьем Крае, или в окрестных тому территориях.

Тем более что та самая Забияка бросала на неё знакомо-гневные, уничтожающие взгляды, явно ревнуя.

Вся эта ситуация была донельзя глупой, нелепой, а потому всё-таки раздражала Сатин.

— Да, слышала, — сдержанно ответила она. — А что там будет?

— Да так… Соревнования. Ничего интересного — я всегда побеждаю, — преувеличенно скромно сказал Сморкала. — Метание секиры там, бег с овцами, стрельба из лука… Победителю раньше в качестве приза можно было показательно сразиться с драконом на Арене, да вот только они повывелись у нас…

— Сложно ли, поймать дракона?

— Ловцов среди нас нет — мы убиваем драконов, а не охотимся на них, — почему-то гордо ответил парень.

— Я приду.

Она определённо должна заставить Сморкалу и Забияку разобраться меж собой.

* * *

Узнав о том, что Драконьи Налётчики напали на Кальдеру Кей, Аран пришёл в состояние холодного бешенства — до предела спокойный, он выслушал доклад, очень вежливо и спокойно поинтересовался, почему же он узнал о том, что на их союзников напали уже после того, как сражение закончилось.

И почему Патрульные не вмешались, не попытались остановить вторженцев.

Только Алор, находившийся в тот миг рядом, да Тагуш, научившийся не хуже Брата Короля улавливать эмоции Арана, понимали его состояние — он был в шаге от того, чтобы наброситься на провинившегося.

Он был в шаге от неконтролируемой, жгучей, животной ярости.

И только титаническими усилиями Воли Король Драконьего Края держал себя в руках, не терял самообладания.

Только тот факт, что Кальдера Кей не входила в состав территорий Гнезда Драконьего Края, и что Эраптодон, истинный хозяин того острова, приказал ни при каких обстоятельствах не вмешиваться — в коей-то мере оправдывало подведших его подчинённых.

Но понимание, что Налётчики у него прямо под носом проскользнули и посмели напасть на его союзников, было неприятным.

Это бесило.

Он привык контролировать ситуацию.

Конечно, он понимал, что не мог он так долго уничтожать караваны Охотников, не навлекая на себя при этом внимания их союзников.

Крайне нежелательного внимания.

И Налётчики, и Охотники догадывались о существовании некоего большого Гнезда, крайне хорошо организованного и захватившего обширные территории, но даже не подозревали о том, что Король этого Гнезда — человек, а потому не могли с точностью спрогнозировать поведение драконов — оно, по их мнению, было слишком нелогичным.

Больше нельзя было тянуть.

Тем более мать рассказывала о том, что на севере архипелага, на территории Смутьяна, тоже стали чаще мелькать корабли Ловцов.

И что ей удалось узнать имя Таинственного Человека.

Драго Блудвист.

Человек, в детстве потерявший из-за драконов всю семью, «маленький ребёнок, брошенный на пепелище», и поставивший себе целью жизни уничтожение драконов.

Только он клин клином решил выбивать.

Он понял, что драконов эффективно могли уничтожать только другие драконы.

Мать рассказывала, что это был крайне жестокий, властный и деспотичный человек, державший в страхе свою эскадру, но, почему-то, всё равно окруженный по-собачьи верными подчинёнными.

Аран и Валка еще год назад разделили свою деятельность, сделав её более эффективной — парень уничтожал Охотников и Ловцов, избавляясь от свидетелей, а женщина освобождала драконов, становившихся впоследствии частью стаи Смутьяна.

Молодой Вожак не имел ничего против такого расклада — у Белого Короля был колоссальный опыт в воспитании и исцелении Диких, в укрощении строптивых, и потому Аран с радостью свалил эту, несомненно, большую головную боль на своего союзника.

Валка, известная в определённых кругах как таинственный Всадник, часто нападающий на их форты и освобождающий драконов, была настоящей легендой, вселяющей ужас в сердца Ловцов и Охотников.

Аран давно принял решение — пусть они будут бояться только её, и только ей позволялось оставлять свидетелей, которые потом и рассказывали байки одна страшнее другой, пусть и не лишенные доли истины, пусть и достаточно малой.

Со своей матерью парень так и не смог наладить нормальное общение — она была для него до боли родной, но одновременно — до безумия чужой.

Она была матерью Иккинга, как ни горько ему было признавать это.

Она не видела в нём своего сына, которого ей, похищенной Грозокрылом, пришлось оставить на Олухе.

Она видела, что он — не Иккинг.

Его тело, его лицо, даже душа, наверное его, да вот только личность, сознание — Арана.

Парень давно и чётко разделил две грани своего «я» и, справив тризну по Иккингу, больше ни разу не назвал себя этим именем, не желая обманывать ни себя, ни окружающих.

Аран мог общаться с Валкой как с другом, мог даже называть её своей мамой, но конкретно для него та же Айва была в большей степени матерью, чем Всадница, которую он за год их знакомства так и не сумел понять до конца.

Иккингу было некуда идти, у Иккинга отобрали самое дорогое для него существо — его брата, его предала девушка, в которую, казалось, он был влюблён…

А Валка?

У неё был Остров, женой вождя которого она была, был малолетний сын, был любимый муж, были друзья…

Но она даже не попыталась вернуться.

А ведь её не считали предательницей.

Её искренне оплакивало всё племя.

Аран не мог понять эту женщину, её мотивов. Точнее понять их он-то как раз таки мог, но вот принять их — нет.

И потому их общение дальше совместных нападений на караваны Охотников, редких встреч по делам гнёзд и обсуждения ситуации, сложившейся на архипелаге, не заходило.

Она была Союзником.

Она была Другом.

Но точно так же он общался с Малой.

Матерью Валка для него не была.

И от этого почему-то было невероятно горько на душе, но изменить это было невозможно — Иккинга из себя он изображать не собирался.

Да, Иккингом он не был.

И как бы он ненавидел проливать кровь, ненавидел причинять боль и убивать — слишком много он видел насилия в детстве. Слишком нормальным оно считалось.

И это пугало его тогда.

Но выбора не было.

Видеть искалеченных драконов, разоренные гнезда и брошенных, погибших от голода или хищников детёнышей не было никаких сил.

Люди жили насилием.

Люди и понимали только насилие.

Что же, он им объяснит, что нельзя нападать безнаказанно на его драконов, его народ!

И именно поэтому он сейчас стоял в Большом Зале Кальдеры Кей.

— Мала. Мне искренне жаль, что с твоим островом произошла такая беда… — сказал он женщине тихо. — Я как никто другой знаю, насколько страшны драконы в небе над родной деревней, но…

— Чего ты хочешь, Аран? — спросила она тоже тихо и невероятно устало.

Парень её прекрасно понимал — при её правлении остров впервые подвергся столь значительным разрушениям.

Это шокировало.

Это было нормально.

Ему тоже было горько видеть такую знакомую с детства картину — множество обугленных до основания домов, выжженная трава, запах горелой плоти и аура отчаяния, безысходности и бессильной ненависти.

— Добровольцев, — ответил Аран коротко. — Пришла пора приводить наш План в действие — тянуть больше нельзя, иначе все жертвы были напрасными.

— Пусть все те, кто хочет сражаться — идут. Я держать их не стану. Но и не присоединюсь — мне нужно восстанавливать свой остров, укреплять его.

— Спасибо.

Королева только устало посмотрела ему в глаза и ничего не ответила, молча указав рукой на дверь, и сама направилась к ней.

На площади перед Большим залом собрались все воины Кальдеры Кей — молодые парни и девушки в одинаковых чёрных облачениях, взрослые, видавшие многое на своём пути вояки, ищущие достойной смерти, просто отчаявшиеся и горящие ненавистью люди.

— Защитники Крыльев! — обратилась женщина к своему народу. — Я, Королева Мала, и наш союзник, Король Аран, решились нанести удар нашему давнему врагу — Охотникам на Драконов.

— Тех из вас, кто хочет отомстить за павших во время недавней битвы друзей и родных, — подхватил Аран, — я зову с собой — любой всадник будет полезен.

Воины смотрели хмуро, в повисшей практически гробовой тишине негромкий голос парня звучал почти оглушающе.

Ещё более оглушающим для Арана был стук их сердец — на собственный голос он давно научился не обращать внимания, а тишина была действительно практически гробовая.

Люди слушали.

Люди хотел отомстить.

— Я не буду вас заставлять, — чуть покачала головой Мала, — потому те, кто желает участвовать в уничтожении главной базы Охотников, пусть выйдут вперёд.

Все замерли.

Никто не решался.

И вдруг из толпы вышла одна из немногих девушек-воительниц с открытым лицом.

Аран сразу узнал ту самую воительницу, что несколько лет назад привела его в эту деревню.

— Моя Королева… — почтительно поклонилась девушка.

В её разуме парень считал только невероятную, неугасимую ненависть к Налётчикам и Охотникам, желание отомстить, убивать врагов без разбора, с особой жестокостью, не жалея никого.

Что же стало с прекрасной воительницей за эти три года? Ведь она была такой светлой, такой чистой… Сейчас она была облаком ярости.

— Местные говорят, что у неё младший брат погиб во время нападения, — раздался в голове Арана голос Алора, отправившегося расспрашивать о произошедшем Эраптодона.

Что же, это объяснило подобные эмоции — Аран слишком хорошо понимал девушку.

В горящих глазах воительницы, в её эмоциях молодой Король видел самого себя. Он ощущал тоже самое пять лет назад.

Только он сумел обуздать себя.

Она не смогла.

— Кира, — кивнула Мала.

Вслед за девушкой вышло ещё десятка полтора воинов, но взгляд Арана был прикован только к той, кто заставила себя заметить ещё слишком давно.

Она не вернётся.

Такие, как она, не возвращаются.

* * *

Когда к Дагуру пришли люди в одеждах из кожи драконов, прибывшие на кораблях со знаком Охотников, Берсерк ничуть не удивился.

Он, не так давно вернувшийся с очередного визита на Олух, уже знал о том, что люди клана Гримборнов пытались заключить союз с племенем Лохматых Хулиганов.

Безуспешно.

Что, к слову, было неудивительно.

Глупцы упомянули при Стоике Драго Блудвиста, с которым у Обширного были свои давние счёты.

У Дагура, на самом деле, тоже.

Дед Дагура, Рагнар Гневливый, отец Освальда, тоже отправился на тот Совет Вождей, посвященный поиску спасения от драконьей угрозы.

И он не вернулся.

Никто оттуда не вернулся.

Только Стоику удалось не иначе как чудом спастись.

Дагур помнил своего деда, видел в нём пример настоящего викинга, истинного Берсерка, несмотря на весьма и весьма преклонный возраст грозного Вождя.

При Рагнаре его племя увеличило свои владения в почти два раза, появилась настоящая армада со своими жесткими правилами, которые не смел нарушать никто.

Даже сам Дагур.

Смерть деда не была для него тогда шоком — он просто ничего не понял.

Хедер не понимала нежной привязанности своего брата к их деду, этого откровенного восхищения и почитания — она не застала его, родилась после его смерти.

И потому, окончательно убедившись в том, что Дагур уже не тот бешеный, безумный мальчишка, но мудрый правитель и умелый полководец, Стоик раскрыл ему правду смерти Рагнара.

Сам Стоик, оставшись сиротой, тоже стал вождём достаточно рано — ему не было и двадцати лет, а потому Гневливый был для него кем-то вроде наставника.

Теперь, как Обширный признался Дагуру, тот очень во многом походил на своего деда.

Был практически его копией.

И именно потому ненависть к неизвестному ему Драго Блудвисту стала неугасимой — пришедший к власти после гибели Рагнара Освальд уничтожал собственное племя своими пацифистскими идеями.

И ведь люди, увидев в Дагуре его грозного деда, шли за ним.

Надеялись на него.

И это было именно тем, чего добивался последние шесть лет Дагур.

И это было именно тем, что стало решающим аргументом не в пользу Охотников.

Он не будет сотрудничать с людьми убийцы его деда!

Когда на следующий день после визита переговорщиков, показательно казнённых на главной площади Дагуром и Хедер самолично, на горизонте показалась армада чужаков, вождь Берсерков даже не удивился.

Он ждал этого, если честно.

И был даже рад.

Боги, как ему не хватало этого!

Как ему не хватало битвы, бушующего в крови азарта и злого веселья!

И ему, и его народу.

Они — воины, и без сражений им было скучно.

Жертвы сами пришли к ним, наивно полагая, что сумеют захватить остров самого воинственного племени Варварского Архипелага.

Глупцы.

Безумцы.

И его даже парившие над вражеской армадой драконы с всадниками на спинах не смущали.

Ничуть.

Вражеские корабли так и не дошли до прибрежных вод острова, не сумели высадить своих солдат — его собственная армада вышла им навстречу и втянула в долгий, выматывающий морской бой.

О, как давно он хотел опробовать новые методы борьбы с драконами!

Новые арбалеты со стрелами, наконечники которых были сделаны из драконьего корня.

Ах, так это методы самих Охотников!

Так они на то и Берсерки, чтобы не гнушаться никаких методов борьбы с врагами.

Даже их собственными.

Краем глаза Дагур видел, как, руководимые его мудрой сестрой, арбалетчики сбивали одного дракона за другим.

Горели деревья на маленьком клочке земли, не имеющем права именоваться даже островом — он с его друзьями-мальчишками на спор доплывали до него от берега.

Горела и деревня — не вся, только пара-тройка домов.

Почему-то драконы не залетали дальше какой-то определенной черты, рыча и сбрасывая со своих спин своих всадников, а потом сами падали на землю, парализованные удачным попаданием кого-то из его арбалетчиков.

Часть воинов, оставшаяся на острове, всё также под командованием Хедер, добивала упавших драконов и их всадников, оставляя лишь некоторых, которых выбирала его сестра.

Как же ему не хватало этого пения секиры в руках!

Как не хватало звука лопающихся под напором лезвия кожи и мышц, хруста прорубаемых костей и предсмертных хрипов и стонов врага, брызгов горячей, солёной крови и ужаса в глазах оставшихся в живых противников.

Это было ненадолго.

Его племя не зря называло себя Берсерками.

В бою их было не остановить.

Вид лопающейся, как переспелый плод, головы Охотника под ударом боевого молота одного из его воинов, завораживал.

Тело, ещё тёплое, упало на палубу корабля с каким-то деревянным стуком, ошметки смешанных мозгов, крови и осколков черепа забрызгали лежащие вокруг бездыханные тела, его воинов и самого Дагура.

Запах крови пьянил.

Дикий ужас врагов от осознания того, с кем же они на самом деле связались, заставлял хищно скалиться, вызывая у противников жалкий скулёж.

Дагур знал, что на рассвете под ритуальное пение они будут отправлять в последний путь павших в бою бойцов — те будут пировать в Вальхалле вместе со своими дедами, отцами и товарищами.

Там, за чертой жизни, не было врагов — были только такие же, как и они сами, славные воины.

А в полдень, под славящие Тора и Одина гимны, пленных принесут в жертву богам — те, кто не погибнет в этой славной битве, были недостойны чертогов и вечного пира Вальхаллы — они были обречены на мрачный Хельхейм, не сумевшие пасть с оружием в руках, сдавшиеся в плен в надежде на спасение.

Тех, кто пал в битве, — похоронят, как положено по обычаю.

Тех, кто вымаливал жизнь, — казнят.

Дагур больше не боялся показаться сестре чудовищем.

Она и сама хранила за своим видимым для всех окружающих светом собственных демонов.

Она полностью одобряла такую жестокость по отношению к врагам.

В конце концов она — тоже Берсерк.

Его сестра.

* * *

Остров Охотников был ничем не примечательным — неудивительно, что торговые караваны просто проходили мимо него.

То, что Стоик категорически отказался сотрудничать с Охотниками, приятно удивило Арана — такого от вождя Лохматых Хулиганов парень точно не ожидал.

А причиной столь негативного отношения оказался всё тот же Драго Блудвист — как оказалось, Стоик успел уже где-то крепко сцепиться с этим человеком, и потому не желал даже слышать его имя на своём острове, не то что сотрудничать с его людьми!

Столь же приятным сюрпризом стал отказ от сотрудничества с Охотниками уже в исполнении Берсерков. Дагур тоже почему-то рассвирепел от имени Блудвиста и, истинно в своём стиле, показательно отрубил голову переговорщикам.

А на следующий день разбил армаду Охотников и перебил большую часть Налётчиков.

Арану и досадно было, что сделал это не он, и радостно — люди клана Гримборнов были сильно ослаблены своим полнейшим провалом в битве с Берсерками.

Дагур невольно оказал неоценимую услугу Арану, и парень решил запомнить это.

Кто, как ни Аран, знал, что люди меняться могут.

Причём кардинально.

Главное, чтобы было ради чего. Или ради кого, как в случае с Дагуром.

Его младшая сестра, долго считавшаяся погибшей, одним своим возвращением под крыло своего брата вернула ему разум и заставила измениться в лучшую, даже по меркам Арана, сторону.

Чисто как человека, Дагура он теперь уважал.

Тот был идеалом того, чем хотел стать он сам когда-то, с поправкой на племя, конечно.

Да и Магни о Дагуре отзывался весьма и весьма лестно, честно говоря старшему брату, что ему был интересен этот конкретный человек, что ему нравилось с ним подолгу разговаривать и слушать истории Берсерка.

А Магни, как назло, в людях, в своей оценке их, редко ошибался.

И Аран верил младшему брату.

Ему было даже жаль, что он находился с ним по разные стороны противостояния.

Их появление на острове Охотников не было замечено, что его даже почти удивило. Впрочем, с Фуриями иначе было никак — самые незаметные, самые скрытные. Способные, при определённых условиях на то, чтобы, подобно Разнокрылам, маскироваться, но только в воздухе, в небе.

И только самые опытные, естественно.

Алор, например, умел.

Впрочем, сейчас, ночью, их здесь точно никто не ждал.

По отработанной схеме, несколько групп драконов отвлекали внимание, кружа на расстоянии, при котором наносили достаточно разрушений, но сами оставались недосягаемы для стрел Охотников.

Фурии с всадниками же — Клома и Тагуш, «фурёныши» вместе с воинами с Кальдеры Кей, сами Алор и Аран в это время отправились сначала на поиски клеток — пленных драконов требовалось освободить, а потом — уничтожать всех, кто был на этом проклятом острове.

Аран знал, что на учеников Алора можно было положиться, а потому со спокойной душой возглавил людей и отправился делать то, что он ненавидел больше всего, но делал слишком часто.

Убивать.

Да, его жертвами были Охотники — убийцы без чести и совести, но сам факт пролития крови не добавлял поводов для радости.

Аран давно уже не шептал, забирая очередную жизнь, свою личную молитву, просьбу о прощении и пожелание лучшей жизни.

Он сам понимал, что зачерствел.

Ну что же делать ему было, раз люди не понимали иначе?! Они все уходили не навсегда — они в тот же миг перерождались новыми людьми, у них в тот же миг вновь была вся жизнь впереди…

И лишь это утешало.

Ничего, кроме холодной пустоты, не ощущал парень, перерубая своим мечом головы, шеи, руки или ноги встреченных на пути противников.

Они ничего не могли ему сделать.

Они все были намного слабее.

Умелые ловцы, но отвратительные воины.

Ни крики Охотников, ни их предсмертные хрипы и бульканье, ни драконий рёв, ни свист крыльев Фурий, разносящих поселение — ничто не отвлекало Арана, не могло зацепить его внимания.

Главы клана Гримборнов, если верить информации Сети, Вигго, не было на острове, что немного расстроило, но больше разозлило парня — один из главных виновников многих несчастий Драконьего Края ускользнул.

Спустя несколько часов всё было кончено.

Пепелище и оплавленный металл на месте достаточно крепкого поселения, множество трупов, запах горелой плоти, и крови, и всего содержимого кишечников разрубленных, а порою и разорванных тел.

Из полутора десятков Защитников Крыльев трое навсегда остались здесь — их тела просто не сумели найти и опознать.

Двое вряд ли дотянут до Кальдеры Кей.

Четверо отделались лёгкими ранами, остальные были украшены царапинами, ушибами и синяками.

Вернувшись, хозяева острова поймут — они всё потеряли.

Как жаль, что Охотники были далеко не единственной его проблемой — некто Драго Блудвист беспокоил его всё больше.

* * *

Отсутствие ученицы стало сказываться совершенно неожиданным образом — внезапно проснувшейся жаждой знаний.

Не то чтобы она, эта самая жажда, угасала хоть на время, но ему всегда было не до поиска нового — то с обнаглевшими Охотниками разобраться надо было, то решить какие-то организационные вопросы, то с ученицей слетать куда-нибудь, показать ей это самое новое, на которое у него времени не было…

Ученица…

Сатин принесла в его жизнь свет — жизнерадостная, талантливая и любознательная девчонка чем-то напоминала ему его самого в начале его пути.

Только его печали не было в её глазах.

Она не успела увидеть весь тот кошмар, миновать который Аран так и не сумел.

Она была маленьким Солнцем.

Девчонка стала отдушиной в бесконечной цепи одинаковых дней, стала его вдохновением для улучшения чего-то… всего.

Перед ученицей хотелось быть самым умелым, самым мудрым, самым сильным.

Чтобы со своими проблемами она шла к нему.

Он так хотел быть нужным.

Хоть кому-то.

Сатин смотрела на него так, как он сам когда-то смотрел на Фурий.

Было в ученице что-то от Мии, и видеть в ней черты сестры было… приятно, наверное.

Она была единственным человеком, которому он мог открыть душу, которому он полностью и безгранично доверял… и верил.

Даже Валке он не мог рассказать обо всём том, что таится в его душе.

Мать Иккинга бы просто не поняла.

Как он не понимал её.

Но Сатин…

Она его понимала.

Она сама переживала тоже самое.

Просто в упрощённом, лишенном излишних страданий варианте.

В том самом варианте, который мог бы случиться, не расскажи Астрид о Беззубике Стоику, не приведи к нему воинов…

И Аран был счастлив, что девчонка не страдала. Что она умела радоваться таким очаровательным, таким неважным на первый взгляд мелочам… Мужчине, который женится на Сатин, очень повезёт — такой бриллиант слишком редко встречается в мире.

И вот теперь…

Когда парень дал ученице задание следить за происходящим на Архипелаге, он прекрасно понимал, что ей будет тяжело.

Но не говорить же ей, что она совершает миниатюрный вариант Великого Странствия, только в человеческом исполнении?

У Сатин был такой порок — самоуверенность.

Она думала, что являясь Стражем, заведомо сильнее любого человека.

Это было не так.

Но объяснять подобное было в любом случае бесполезно.

Гордость лечится унижением, а самоуверенность — реальными трудностями, с которыми ей придётся справляться самой.

И она справится, Аран верил в это.

Опыт — самое важное в знаниях, а самые ценные знания можно получить только на собственных ошибках.

Жизнь — самый лучший учитель для девчонки, а потому, скрепя сердце, Аран послал ученицу в путешествие, последней точкой которого был такой дорогой его сердцу Олух…

Да, она справится.

Аран же вспомнил об одной из Великих Библиотек, которая находится как раз на Варварском Архипелаге, на острове, принадлежащем как раз его Гнезду.

Немного дело осложнялось тем, что остров был захвачен Налётчиками, искавшими эту самую библиотеку, предположительно, по приказанию Блудвиста, но его, Арана и, надо честно признать, Дагура стараниями, эта организация очень ослабла…

Хотя соваться на остров Драконьих Налётчиков только в компании Алора было глупостью, на которую Аран вряд ли бы решился, если бы его не грызла смутная тревога и предчувствие чего-то странного.

Аран мог признаться хотя бы себе, что скучал по Сатин.

Хоть предчувствие было связано, слава Небу, ни с ней, а то парень мчался бы уже на Олух, вытаскивать свою нерадивую ученицу из очередных неприятностей, в которые она могла умудриться влипнуть в любой момент.

И только поэтому он решил отправиться на поиски той самой библиотеки — интуиция говорила, что там он найдёт разгадку.

Добраться до острова было нетрудно — он находился не так далеко от Драконьего Края, чтобы лететь слишком уж быстро, а потому они с Алором спокойно добрались до него к моменту, когда плотная, густая темнота обволокла весь мир, насколько хватало взгляда.

Найти Библиотеку было бы намного труднее, если бы Аран не знал заранее о живущих здесь Хранителях этой самой Библиотеки.

Конечно, могло показаться, что стайка Жутких Жутей — ненадёжные защитники такого колоссального массива знаний, который был сокрыт на этом острове от любопытных глаз.

Но, как показала практика, Савиин и его стая — лучший вариант.

Они были незаметны, на них никто не обращал внимания, а знали они очень и очень много.

Жуткая Жуть с благосклонностью приняла гостей — как оказалось, Савиин давно ждал визита Короля Драконьего Края, да тот никак не мог найти время, бессовестный такой.

Библиотека была одним из величайших творений Древних. Таинственные Строители, создавшие и тот Круг в Зале Посвящения и на Вершине совета, на главной площади Кальдеры Кей, и многих других таинственных и неожиданных местах, были ответственны и за создание Великих Библиотек.

Эта же была защищена самой своей сутью — она не была видна ни на первый, ни на какой другой взгляд. Неприметная щель в скале, спрятанная корнями многовекового дерева, по мнению любого искателя не была ничем интересна и уж точно не могла вести к вратам в Библиотеку.

Но так и было.

Однако тот же Алор не был способен пройти этим путём, а потому, с согласия Савиина и Арана, в сопровождении нескольких Жутких Жутей, отправился другой дорогой.

Зрелище постепенно расширяющегося коридора напомнило Арану Белое Гнездо, однако, здесь было всё-таки иначе.

Коридор окончился громадными дверями, покрытыми странными узорами и вязью неизвестного языка. Парень почувствовал острое сожаление оттого, что не мог прочитать эти надписи — его жадная до знаний натура была недовольна невозможностью понять и переработать полученную информацию.

Однако было видно, что это тот же язык, что и на все Кругах Древних.

Что же, хоть что-то.

Увидев посредине зала, в который его привёл Савиин, один из таких Кругов, Аран даже не удивился.

Он ждал чего-то такого.

Но вот точно не ждал он увидеть в углу мальчишку, читающего увлечённо какую-то книгу, совершенно не обращая внимания ни устроившуюся рядом Жуткую Жуть, ни на вошедших.

Только дочитав страницу и закрыв книгу, мальчик поднял на него глаза.

И Аран чуть не задохнулся — таким знакомыми были эти глаза.

Хвоя на солнце, трава в конце мая, ещё сочная и свежая, или как ещё можно описать этот цвет…

В полумраке зала, они светились и расширенные до человеческих зрачки плавно сузились до привычных ему драконьих.

На миг Арану показалось, что он смотрел в зеркало. Да, всего лишь на миг, но все же…

Так эти глаза были похожи на его собственные.

И на его глаза.

— Здравствуй, дитя, — чуть склонив голову в приветственном жесте, сказал Аран, чувствуя всем сердцем, насколько эта ситуация ему знакома.

Парень разглядывал мальчишку, одним плавным, текучим движением вставшим и сделавшим шаг в его сторону.

Он был одет в ярко-синюю тунику и простые штаны, на ногах — хорошие, кожаные сапоги.

У мальчика были чисто чёрные волосы, закрывавшие тонкую шею. Он был худ, но под тонкой, бледной кожей без единой родинки или веснушки были заметны тугие, как канаты, мышцы. У него были чуть острые, аккуратные черты лица. Весь он был таким изящным, что в пору было думать, что перед ним мальчишка-аристократ из Южных Земель.

Мальчику на вид можно было дать лет семь — он был лишь чуть-чуть старше Магни.

Но взгляд у них был практически одинаковый.

Только в глазах у этого мальчишки мелькали незнакомые Арану огоньки хранимой тайны.

— Здравствуй, Аран, — ответил мальчик, хотя парень был уверен, что не представлялся. — Я ждал тебя.

Слова эти были столь странными и непонятными, что Аран, признаться, уже не удивился — вся таинственная обстановка как бы располагала к подобному.

— Как тебя зовут, дитя?

Мальчик улыбнулся.

Что-то до боли, до щемящего чувства в груди знакомое было в этой неловкой, чуть горькой, чуть печальной улыбке.

— Руни, — ответил мальчик. — Но, думаю, имя «Беззубик» тебе больше знакомо.