Жить вопреки (джен)

Вождь славного племени Берсерков в очередной раз с небольшой частью своей Армады благополучно свалил в закат в направлении не менее славного Олуха, прихватив с собой Мирославу.

Она хорошо устроилась в племени, сумев отстоять даже своего дракона, на удивление всем. По крайней мере Радмир таких успехов от сестры не ожидал.

А она опять удивила.

Стать в её-то возрасте Советницей Вождя было достижением незаурядным, а она таковой стала, не достигнув даже двадцати лет.

Так мало того, что стала, так ещё и заставила прислушиваться к её словам самого Дагура, который в принципе не признавал авторитетов. Но мудрость новоприобретённой ведьмы его впечатлила.

Если бы сложившаяся ситуация, если бы Радмир не знал о том, что его Вождь имел виды на Ингу Хеддок, жену вождя Олуха, то не спускал бы глаз с этой парочки.

Тем более, что Лейв тоже не собирался уступать красавицу-ведьму даже своему Вождю, а Мирослава была и не против такого внимания. Видимо, вероятности подсказали ей, что данный вариант был самым удачным.

И ходила потому его сестрёнка невестою его лучшего друга.

Мда.

Всё бы ничего, если бы он сам не женился на младшей сестре Дагура, и потому сам постоянно удостаивался внимания Вождя, который, мило улыбаясь, пообещал порвать его на кусочки и заставить захлёбываться собственной кровью, если он обидит Хедер, или, не дай Небо, ударит её.

Поскольку Лейву в своё время он сказал то же самое, только несколько иными словами, то Радмир на Вождя не обижался.

Да и жену свою он любил — Хедер была по-настоящему счастлива в браке с человеком, который был способен принести к её ногам целый мир и головы всех её врагов.

Что, кстати, пару раз, касательно врагов, конечно, делал.

Милые воспоминания!

Вот и теперь тренировался Радмир на пару с Венту, рассказавшим много интересного, да и о приключениях Мирославы просветившим в нескольких моментах, которые девушка умолчала. Вроде попытки глупых людей поймать, кстати, увенчавшейся почему-то успехом, и сжечь, как, по их словам, пособницу какого-то дьявола, что сделать уже не получилось.

Фурия рассказывал про все безрассудства людей, считавших всех Одаренных исключительно злом. Колдунами и ведьмами, несшими в мир волю Тёмных Сил.

Что за бред?!

Вот викинги к ведьмам относились с уважением.

Этим, наверное, стоило объяснить, что Мирослава так хорошо устроилась — ей просто не перечили, оправданно опасаясь гнева неизвестной для них силы, которой ничего противопоставить они не могли.

Да и выходка с драконом…

Кто бы мог подумать, что Берсерки вполне себе мирно будут сосуществовать с Фурией?

А Мирослава вынудила их!

Конечно, всем викингам хочется, чтобы ведьма стала частью их племени, а тут вопрос вообще ребром поставили: или оставались оба, или никто. Что, в принципе, правильно, да вот только как можно было объяснить народу, верившему в своих Богов, тонкости связи Хранителя и Видящей.

Если бы Хранитель Мирославы был человеком и мужчиной, то, например, Радмир не раздумывая отдал бы за него замуж сестру — настолько специфическими были узы между двумя Одарёнными.

Но Венту был драконом, и поэтому всё было одновременно проще и намного сложнее.

Зато присутствие в племени Ночного Сияния положительно повлияло не только на положение в обществе Мирославы, но и на его, Радмира, статус, ведь парень тоже без тени сомнения или страха спокойно общался с драконом, как и с любым другим разумным, что внушало людям страх и уважение.

А это в свою очередь добавляло восхищения уже Дагуру — ведь именно в его племени были эти незаурядные личности, ведь именно ему подчинялись Видящая и Говорящий, его волю несли миру.

Так что все были всем довольны.

Но почему тогда ноющее чувство надвигающейся грозы сжимало своей холодной ладонью его сердце?

* * *

Стоика охватило какое-то безразличие.

Вождь могучего племени Драконьих Убийц, Лохматых Хулиганов банально сломался. Какой-то внутренний стержень, не позволявший отчаиваться, заставлявший держать лицо перед своим народом, быть его опорой, символом его силы, был переломлен, внутренний предохранитель сорван — мужчине практически нечего было терять.

У него остался только сын.

Младший сын, на которого он переключил своё внимание, решив не допускать той ошибки, что позволил произойти со старшими его сыновьями. Да и с дочерью, чего уж там.

Викар не был похож ни на Иккинга, ни на Магни — он был полной копией своей матери, крепким и здоровым с самого детства, во многом напоминая своим поведением выходцев из семьи Хофферсон, а точнее, их младшую дочь.

Впрочем, он был таким же племянником Астрид, как и его старшие брат и сестра. В нём текла та же кровь, что и в свирепой молодой воительнице, которая с каждым годом становилась всё больше похожей на помесь Ужасного Чудовища со Злобным Змеевиком, только обретшим почему-то человеческое обличье. Ну, характер и поведение были у Астрид именно такими.

Только глаза у нового Наследника были всё такие же зелёные.

Они были такими же, что и у самого Стоика в юности — ни капли освещенной ярким солнцем травы, сплошной холод изумрудов и хвоя.

И это почему-то радовало — младший из его сыновей был восхитительно не похож на своих старших братьев, являясь совершенно иной личностью. С другим взглядом, другими жестами и другим стилем речи.

Стоик понимал, что найти близнецов, чей разум одурманил Чёрный Всадник, живыми было практически нереально, но мужчина, больше не сдерживаемый угрозой со стороны драконов, не собирался мелочиться — если ему придется вырезать население целых островов ради того, чтобы вернуть своих детей, то он сделает это.

И его люди сделают.

В свете последних событий народ боялся лишний раз пикнуть, чтобы не спровоцировать неосторожным словом постоянно чем-то взбешенного Вождя.

Увидев, что у Стоика наконец-то появилась цель, которую он был готов преследовать до самой своей смерти, люди тоже воодушевились. В тяжелые годы после последней битвы, к которой преступно привыкшие мирно жить олуховцы оказались банально не готовы, им нужно было лишь указать врага, против которого они ополчатся и которого будут истреблять до последней капли крови.

Людям нужно было действие.

И Стоик дал им его — поиск и уничтожение Чёрного Всадника, который, по всей видимости, оказался хранителем последней, но самой, самой большой драконьей стаи.

Стереть с лица земли Врага — и отродья мрачного Хельхейма перестанут докучать людям.

С Драго Блудвистом уже разобрался Покоритель Драконов, и он уже никогда не сумеет навредить кому бы то ни было. Вообще, в сознании Стоика Всадник и Драго были равнозначны — жестоки, враждебны Олуху, в этом не было никаких сомнений, и, что самое отвратительное, сумевшие подчинить себе драконов.

Все три года, прошедшие со дня Битвы, Лохматые Хулиганы строили собственный флот (точнее, по мере собственных сил и даже сверх них увеличивали, усиливали его), собирали армию из покорённых народов, разграбляли захваченные народы, обирая и до последней нитки, продавая неспособных сражаться в рабство и успешно зарабатывая на этом. И на вырученные деньги оснащая свою Армаду.

Относительно мирное племя наконец-то стало тем, чем было изначально — народом свирепых, безжалостных воинов, ни в чём не уступавших Берсеркам.

Теперь не было ни Валки, что сдерживала ярость и жажду завоеваний, ни детей, о которых нужно было заботиться, которых надо было воспитывать. Только Наследник, который с малолетства должен был усвоить две прописные истины: драконы — ВРАГИ! и что нет, не было и не будет ничего важнее собственного народа.

Не до благородства теперь было.

Теперь, когда драконы больше не досаждали Олуху, можно было спокойно возрождать собственное заснувшее на века величие, и затаившаяся в крови жажда величия и побед, наконец, вновь подняла голову, застилала глаза алой пеленой, пьяня и туманя разум, не хуже всех заморских вин.

А сам народ, оправившийся от столь неожиданного удара, с радостью шёл за своим вмиг посуровевшим вождём, который и раньше был не подарок, ведь он приносил им славу.

Спустя год после Битвы Лохматые Хулиганы совершили первый набег на соседние племена и впервые за последнюю сотню лет не отпустили и не убили захваченных в плен.

Когда тебе предлагают выбор — сражаться под знамёнами захватчика или умереть от его руки, становилось не до преданности собственному народу, ведь жить всем хотелось. Тем более Стоик был жесток, но не безумен — все согласившиеся перейти на его сторону не лишались семьи: жёны, дети, матери новых солдат племени вполне успешно помогали развивать хозяйство островов, теперь принадлежащих Лохматым Хулиганам, ведь воинов надо было кормить, одевать и лечить, и всем этим занимались они.

Стоик заключил только с Берсерками договор, и то — о взаимном ненападении, о невмешательстве в дела друг друга и о разделении архипелага.

Хулиганы не лезли в земли Берсерков, те не совались на территории, принадлежащие Олуху.

Идиллия.

Все брали, что хотели, не делясь с соседями, но и не нападая на них.

Два великих племени готовились неизвестно к чему.

Стоик всей своей посеревшей, выгоревшей дотла душой чувствовал, что надвигалась буря, которую будет дано пережить лишь немногим.

Когда Стоик войной пришёл в дом своего друга и союзника, все поняли, что ничего и никогда уже не будет прежним — прежний, справедливый, мстительный, но — миролюбивый, любящий спокойствие вождь навсегда исчез, погребенный под грузом ответственности, раздавленный собственным горем, собственной скорбью.

Наверное, Стоика сломала всё-таки не очередная, по злой иронии судьбы, потеря собственных детей, а гибель Иккинга всё ещё тяжким грузом сдавливала сердце Вождя Олуха, хоть уже и прошло больше десяти лет, он никак не мог забыть ни отчаяния в глазах сына, ни его упрямо сжатых, прокушенных до крови губ.

Нет, Стоика сломало чудесное воскрешение и новое исчезновение горячо любимой жены.

Он видел её!

Это была она — его Валка, его милая, нежная, но такая сильная Вал…

Она билась в лихорадке, плакала, кем-то раненная (Драго, во всём виноват был только Драго! Всадник, как бы ни ненавидел его Стоик, принёс его жену на Олух, не просто позволил — заставил исцелить её. Но зачем?), дрожала и отчаянно звала своего единственного сына.

Сына, которого он не сберёг.

Она, невольно (наверняка невольно!), сыпала соль на всё ещё не заживавшие раны на душе Стоика, обвиняя мужа в том, что он не сумел достойно воспитать сына, не сумел уберечь его. А погубив — даже не похоронил, как было положено быть погребённым единственному безвременно ушедшему Наследнику.

Она в бреду говорила слишком меткие слова, и они ранили ещё сильнее.

Ведь она была безгранично права.

А Магни…

Странный, пугающе похожий на своего старшего брата мальчишка спокойно и уверенно сидел рядом с постелью раненой женщины, в лихорадке принявшей его за собственного сына, и умолявшей не уходить.

И держал её за руку.

Приговаривая, что не уйдёт, не оставит её, подыгрывая и называя своей мамой, прося бороться и не бросать уже его самого.

Но Стоик потерял Магни, как потерял до этого и Иккинга.

Если бы Валка узнала, что он не сумел дождаться её, что вновь женился, пусть любовью там и не пахло, лишь по рассчёту, что мальчишка, которого она так уверенно называла собственным сыном, на самом деле таковым не являлся и в принципе не мог быть им?

Если бы она знала, что у него были дети от другой женщины, пусть та и выигрывала в глазах племени по всем параметрам… Но для Стоика только одна женщина была его женой, только одна женщина была им любима всю жизнь.

Если бы он знал…

Если бы он знал, что Вал жива, то он не прекратил тогда поисков, перерыл бы весь Архипелаг, но нашёл бы её, где бы она ни была!

Но он не дождался.

Мужчина с горечью, с невыносимой, разрывающей душу и сердце на крохотные кусочки (ошмётки?) печалью вспоминал свою юность и молодость, когда он, сначала счастливый жених, а потом довольный жизнью муж и отец столь долгожданного и нежно любимого ребёнка, видел своё будущее только радостным и светлым.

Но судьба рассудила иначе.

Отняла сначала безумно любимую жену, ради которой Стоик был готов покорять и ставить на колени любые народы и племена, уничтожать и создавать, мир положить к её ногам…

А потом и столь же родного сына, которого он пытался огородить от мерзости и жестокости мира.

Зря.

И тихая ненависть к молодой жене разгоралась в его сердце, пусть умом он и понимал, что она уж точно ни в чём не виновата — она сама была такой же заложницей обстоятельств, вот только у неё не было даже права выбрать свою судьбу.

Ненавидеть Ингу за то, что она не была Валкой, было глупо.

Но…

Себе-то он мог признаться — вернуть детей было именно делом принципа, именно местью Чёрному Всаднику, способом показать ему, что тот проиграл, что у него ничего не получилось.

Однако робкая надежда найти Валку…

Именно она была тем, что двигало его вперед. Что не позволяло стать просто сломленным жизнью стариком, потерявшим всё и ещё чуть-чуть сверху того. Что заставляло сражаться, убивать и становиться великим.

Не знал Стоик, что спустя годы его имя будут произносить с благоговейным трепетом, практически ужасом.

Как и имена его сыновей.

Когда он захватывал родной остров своей молодой жены, ставя всё его население на колени, Инга впервые за долгие годы плакала на людях, и ей было совершенно не стыдно, что она позволила своему (да, именно своему, ведь она — мать его наследника!) народу видеть себя такой слабой.

Что сын её увидел такой.

Она стояла на коленях перед своим супругом и умоляла его не делать этого. Не губить её родину, не разорять её.

Но всё было тщетно.

И она больше не плакала, ведь она — сильная.

Ведь она уже давно стала чужой для собственной родины, особенно, когда не пыталась уже облегчить судьбу некогда родного народа.

С сухими глазами, мрачная и чуть поседевшая, она уже совершенно спокойно смотрела, как голова Вульфа Одноглазого заскакала по каменным плитам главной площади, окропляя кровью свой путь. Тело бывшего вождя осело мешком на землю, сраженное одним ударом своего бывшего друга, для которого он стал лишь препятствием.

Кричали и плакали дочери убитого вождя, дети этих дочерей, упала без чувств его жена, и только лишившаяся отца Инга наблюдала за всем равнодушно.

Она не будет пороть горячку, она подождёт.

И отомстит.

Отомстит тому, кто лишил её сына деда.

А лишенные своего лидера люди гораздо легче покорялись, ведь вождь был символом силы и надёжности, каким бы он ни был, это Стоик знал прекрасно.

Одного он не учёл — одна из лучших воительниц его племени была племянницей только что убитого им человека. И она тоже была полна скрытого, закопанного и похороненного глубоко внутри себя гнева.

Астрид тоже не понравилось, что сотворил Стоик.

Мстить она бы не стала, нет.

Но иногда было достаточно просто не прийти вовремя на помощь.

* * *

Викар искренне не понимал, что происходило вокруг него, почему всё так сильно изменилось, почему его жизнь сделала так резко поворот и что за этим последует.

Он не особо хорошо сейчас помнил братика и сестрёнку, ведь они исчезли, просто раз — и пропали, когда ему и чётырёх лет от роду не было, а теперь ему достаточно скоро исполнится семь лет.

Он в принципе плохо помнил тот день, когда произошла Битва, столь кардинально изменившая его родителей и лишившая родных многих его друзей.

Но хоть Мию и Магни он видел мало, он их любил — родные всё же.

Теперь всё было иное.

Отец стал очень жестоким — на арене часто убивали теперь, но уже не драконов — людей. И его народ довольно ревел, глядя на творившееся действо, проливаемую кровь и приносимую боль.

Мальчик раньше не понимал слова старшего брата, просто запомнил их, но теперь, кажется, понял.

И это было очень страшно.

Отец был страшным. Шла от него какая-то жуть, ничем не скрытая жажда насилия, которая заставляла Викара мысленно завывать от накрывавшего его ужаса.

Но отцу не нравилось, когда он, плача, прижимался к матери, искал у неё утешения.

Вообще не нравились слёзы сына.

Поэтому мальчик старался никогда и никому их не показывать. Ведь ему совсем не нравились насмешки со стороны остальных детей, да и от старших это было слышать неприятно.

Он — Наследник, единственный оставшийся, а потому он будет сильным.

Ещё Викару не нравилось, как отец смотрел на маму. На его такую любимую, такую родную и добрую, сильную и гордую маму.

Смотрел так, словно хотел убить её.

Или только ударить.

Викару было всё равно, что это было конкретно — отец делал маму несчастной, и этого было мальчику достаточно, чтобы постоянно быть настороже и никогда не показывать Вождю своей слабости.

Мама теперь часто плакала, а мальчик утешал её, безмолвно сидя рядом с ней и держа за руки.

Ненависть к отцу росла в сердце мальчика.

За страдания мамы.

За пропажу брата и сестры.

За смерть самого старшего брата.

Но он продолжал пользоваться своим не так давно приобретённым умением держать лицо и не показывать истинных своих чувств.

За те три года, что прошли со дня Битвы, мама, немного поседевшая и уже не сверкавшая небесной голубизной своих глаз, которые теперь походили на пепел, по-настоящему счастлива была лишь однажды — когда для подписания какого-то договора прибыл на Олух вождь соседнего племени, которого все называли Дагур, со своей чем-то похожей на его маму Советницей.

Советница эта, по авторитетному мнению мальчика, была оплотом спокойствия на всём острове, она словно излучала какую-то добрую, светлую силу, надежду и мир.

Именно после разговора с ней мама улыбалась и даже смеялась!

Хорошая тётя, добрая.

А Дагура мальчик видел уже достаточно много раз, он был частым гостем на Олухе, не было ни одного лета, чтобы он не почтил своим визитом отца Викара.

Иногда мама куда-то уходила с Дагуром, она помногу говорила с ним о чём-то, тоже улыбалась, но как-то горько, с затаённой болью.

Этот человек тоже был хорошим.

Он тоже был вождём, как и отец, но относился к Викару с добротой и снисходительностью, подробно и очень интересно отвечая на все вопросы мальчика, никогда от него не отмахиваясь, объясняя это занятостью, как это часто делал отец.

Маме рядом с ним было спокойно, и это — главное.

* * *

Охотники на Драконов, некогда организация клана Гримборнов, тоже кем-то разбитых и потерявших своего бессменного лидера, а заодно и его брата, и теперь влачившие жалкое существование, за гроши выполнявшие свою совсем не лёгкую работу, вновь вернулись ни с чем — все караваны, совершившие успешные рейды, просто исчезли.

Ловцы под предводительством лидера одного из кланов, издавна занимавшихся охотой на драконов, Эрета, сына Эрета тоже радовали мало — они, конечно, были более искусными в своём деле, но потеряли в битве свой форт и всех некогда пойманных на продаже драконов.

Впрочем, без Драго и его вожака восстановить Армию Драконов было просто невозможно — даже собранные все в одном месте, они были строптивы и агрессивны, совершенно не желали кому бы то ни было подчиняться.

В чём-то Гризельда их понимала, но положение дел, сложившееся на данный момент, бесило её неимоверно.

Бесила собственная беспомощность.

А человека, нанятого Рагнаром, всё не было.

Впрочем, к этой затее своего товарища женщина относилась крайне скептически — зачем ей ещё один охотник, если стаю не подчинить без вожака?

Один хорошо обученный дракон стоил целого боевого отряда, не самая большая стая — целой армии, а Армия Драконов…

Она была ключом к победе.

Которой теперь не видать, ведь все известные вожаки были мертвы или вне зоны досягаемости, да и их могущественный Повелитель погиб — некому было приструнить крылатых тварей.

Некому было вести их вперёд.

То ли упрямство и злость, то ли отчаяние и полное отсутствие путей для отступления не позволяли ей сдаться.

И Гризельда продолжала упрямо сжимать губы и идти вперед, исступленно тренироваться, до истощения и ломоты во всём теле, практически до потери сознания.

Хотя, помимо Ловцов и Охотников, появились ещё и славные воины ордена Ингерманов. Если найти с ними общий язык, сделать их своими союзниками, а в идеале — подчинёнными, то с этим состоянием дел уже можно будет работать.

Пытаться воплотить в жизнь план Повелителя.

Женщина вздохнула.

Об Ингерманах было известно крайне мало, и, по некоторым причинам, они скорее всего в штыки воспримут предложение о союзе — уж больно тщательно Повелитель потрепал некогда родной остров клана, и если бы не тот проклятый Чёрный Всадник Фурии, то вовсе уничтожил бы всё поселение, вместе со всеми его жителями.

В назидание другим племенам, отказавшимся присоединиться к Драго Блудвисту.

Как они, верные последователи своего Повелителя, могли объяснить смерти таких же убийц драконов? Как они заставят прислушаться к себе?

Ответа не было.

Неприятно было осознавать, что единственной надеждой на благополучный конец этой истории был тот самый знакомый Рагнара. Если немножко отойти от реальности, если только хоть на миг представить, что даже за по-настоящему грабительскую, громадную сумму, но он был действительно способен помочь…

Как этого человека охарактеризовал её товарищ?

Убийца Фурий.

Исчерпывающее прозвище.

Кроме этого неизвестного, но явно легендарного Охотника люди только с одного острова носили то же гордое и, не стоило скрывать, грозное звание.

Люди с всё того же Олуха, будь он проклят!

И если Покоритель Драконов сумел подчинить себе Порождение Молнии и самой Смерти, то Охотник просто убьет его «милого питомца», который и был виновником того, что они потеряли Армию Драконов.

Но это было неприемлемо, на самом деле.

Фурия охраняла стаю…

Фурия была её вожаком! Ведь именно она убила предыдущего Короля. Следовательно… Если суметь подчинить себе Фурию, то можно будет одним действием решить сразу множество проблем!

И вернуть себе Драконью Армию, и лишить Врага этой силы.

Именно Врага — не противника.

Убийца её повелителя был достоин уважения, и она восхищалась им. И ненавидела, как никого другого на этом свете.

И она отомстит.

Обязательно.

А пока надо было организовывать всю их Армаду, чтобы они не сидели без дела. Не теряли сноровку, не запивали скуку алкоголем и просто не разлагали оттачиваемую долгими годами дисциплину.

Наверное, ей стоило оставить только часть их флота охранять остров, а остальную часть отправить на рейды к Большой Земле. Вон, те же Берсерки постоянно захватывали для себя новые территории, покоряли новые народы, разграбляли монастыри и деревни.

Чем они хуже?

Или лучше?

Вопрос Берсерков не давал покоя Гризельде, на самом деле уже очень давно. Уж очень досадной казалась ей её ошибка юности. Она не жалела, что потратила двадцать лет своей жизни на служение Повелителю — при нём она сумела добиться большего, чем сумела бы достичь в любом племени, ведь Драго в первую очередь ценил ум и исполнительность, а не пол или силу.

Повелитель дал ей шанс, когда остальные отказались от неё, вышвырнули прочь, отрёкшись.

Она была перед ним в долгу, этим и объяснялась её преданность.

И только долг держал её здесь, на промокшем насквозь острове, обдуваемом всеми ветрами, который она смела искренне и нежно возненавидеть. Как ненавидеть можно только что-то бесконечно родное.

А так она бы с превеликим удовольствием давно бы ушла со своей частью Армады к кому-то, кто оценил бы по достоинству её талант полководца. Всё к тем же Берсеркам — одному из тех немногих народов, что не брезговали наёмными солдатами и смотрели в первую очередь на ум и способности воина.

Наверное, это просто была зависть.

Чисто женская зависть.

Ведь у Дагура и его племени наступил настоящий расцвет — народ его был силён как никогда, и все они были единым механизмом, беспрекословно подчинявшимся только одному человеку — собственному Повелителю.

Да и, поговаривали, ведьма завелась в окружении Дагура. А это тоже не есть хорошо.

Однако несколько лет назад Повелитель совершил неисправимую ошибку — позволил своим слугам развести самодеятельность, итогом которой стала атака, на сердце Берсерков — и родной, и, стало быть, столичный остров.

Ничем хорошим это для глупцов не закончилось, но отношения были безвозвратно испорчены.

И, опять-таки — Берсерки были союзниками Олуховцев, и после того грандиозного провала к ним соваться с предложением завоевать мир вместе не стоило — себе дороже.

Везде эти Берсерки и Олух! Ни шагу без них!

Выученная и закалённая боями армада Дагура перемелет в щепки весь их флот, а это самый неприемлемый для неё исход — кроме кораблей и их экипажа у них ничего не осталось, по сути. И терять последнее совсем не хотелось.

Так что приходилось уповать неизвестно на что.

И ждать, что принесёт новый день.

* * *

Забияка Йоргенсон счастливо улыбалась, нежно поглаживая свой заметно увеличившийся живот.

Её муж только что вновь вернулся из похода, в который отказался брать её по весьма прозаичной причине — Готти сказала, что девушка носила под сердцем ребёнка, и никаких битв для неё не предвиделось в ближайший год, да и дальше тоже — за ребёнком надо было следить, воспитывать его…

С одной стороны, воспитанная как воин девушка рвалась душой на боли брани, но с другой — малыш был важнее, и рисковать растущей в ней жизнью будущая мать ни за что не стала бы.

Она вообще за последние годы стала какой-то более мирной, что ли, более спокойной.

Она больше не рвалась привлечь к себе с братом внимание своими глупыми и, надо признать, опасными выходками, да и Задирака поумерил свой пыл, и уже давно не являлся главной головной болью всей деревни после драконов и врагов.

Может, она просто повзрослела?

Вполне возможно.

Как бы то ни было, Забияка была безумно благодарна той странной чужачке, за которой столько увивался её Сморкала, и которая, устав от этого, ткнула парня в очевидное, буквально заставив его позвать тогда ещё Торстон замуж.

Чужачка оказалась действительно странной, но это уже не было заботой Забияки.

Это была головная боль Астрид.

А Хофферсон ей было по-настоящему, чисто по-женски жалко. Видя со стороны, что сотворила с собой, до чего дошла подруга, Забияка не могла не поджать скорбно губы.

Астрид сама себя погубит.

Впрочем, это тоже не было заботой Йоргенсон, она ведь предупреждала подругу? Предупреждала. Следовательно, ответственность за неразумную подругу с себя Забияка благополучно сняла.

Её ничего не волновало сейчас, кроме вернувшегося мужа, её собственного ребёнка, который скоро появился на этот свет и брата, который всё никак не остепенится, но с восторгом отнёсшегося к перспективе в скором времени стать дядей.

Сморкала же, когда ему сообщили, что он станет отцом, чуть с ума не сошёл от накрывшего его морской волной счастья.

Он стал прославленным воином — трудно было бы иначе, учитывая тот факт, что Сморкала постоянно находился в походах, всегда возвращаясь победителем.

Ему уже давно отдали в подчинение собственный отряд из условно добровольных ставших таковыми солдат.

От женился на красавице — гибкая, стройная, голубоглазая блондинка была именно тем идеалом, что существовал во всех окрестных племенах, и Забияка под эти критерии подходила великолепно.

Да и сама она воинским талантом обделена не была, просто теперь не пускали её сражаться по вполне понятным причинам.

Он скоро станет отцом уже собственного наследника.

Он выполнил все те условия, что когда-то в далёком детстве ставил ему отец, рассказывая об идеальной жизни и счастье. Отца Йоргенсон почти не вспоминал, а если и поминал парой слов за кружкой эля, то только прося увидеть, что он всего добился.

Он сумел.

И он был доволен своей жизнью.

Как и его жена.

* * *

Рыбьеног мрачно окинул взглядом горизонт.

Новоиспеченный лидер Ордена Ингерманов, в столь юном (по сравнению с предыдущими лидерами, естественно) возрасте ставший главой своего клана, был недоволен вестями, что принесли торговцы и собственные подчинённые, вернувшиеся с охоты.

В Архипелаге появились три силы, с которыми приходилось считаться, и две из них могли стать враждебными при любом неверном движении и слове, а ещё одна была условно союзной, но после смерти Вульфа Одноглазого ничего нельзя было утверждать с уверенностью — действия Стоика были слишком непредсказуемыми.

Вот совсем недавно он вроде бы был совершенно сломлен и раздавлен похищением собственных детей, а теперь шёл по головам врагов, завоёвывая племя за племенем, только к Дагуру не совался, ибо огрести от Берсерков не хотел никто.

И именно Берсерки были одними из гипотетических врагов. И всё по вине марионеток Драго Блудвиста!

Хорошо, что эту собаку прибил Покоритель Драконов.

Теперь Дагур и слышать не желал об Охотниках, хотя Ингерманы точно были совершенно ни при чём — их клан не настолько глуп или отчаялся, чтобы нападать на самое свирепое и жестокое племя, вернувшееся в век своего наибольшего величия.

Но были и другие проблемы, помимо бывшей родины и её союзников.

Армия Драго Блудвиста.

Многообещающая авантюра не удалась — человек, сумевший подчинить себе настоящего Левиафана, да при том не простого, а аж десятого разряда, в своём победном шествии споткнулся о Ночную Фурию.

Не первый раз, когда этот не самый крупный дракон сумел победить гораздо более крупного, а потому можно было с чистой совестью сказать, что всё сказанное про порождения Молнии и самой Смерти — правда. Они действительно были самыми опасными драконами.

Достаточно было вспомнить, как Клан прибыл на уже найденный Лохматыми Хулиганами Драконий Остров, где веками находилось их гнездо, ныне почему-то покинутое.

Увидев очень характерные отметины на камнях и скалах, все эти подпалины и трещины, полуразложившийся труп драконьей Королевы, количество и характер повреждений на её шкуре говорили лишь об одном — Ночные Фурии.

Именно Фурии, не одна.

От этого становилось откровенно страшно, ведь парень был одним из тех, кто прекрасно знал, на что были способны эти порождения Бездны.

В отличие от всего своего родного племени, Рыбьеног всё же был больше учёным, чем воином, хотя не было в нём ничего от мальчишки-заучки, трусливого и неповоротливого.

Он ещё больше вытянулся в рост, но больше не горбился — ходил с гордо расправленными плечами, впечатляя уже не жировой — мышечной массой.

Среди Охотников на Драконов, не важно к какому Клану те относились, слабаки не выживали. Не тот промысел они для себя избрали, чтобы позволять себе быть нежными ромашками, им приходилось иметь дело с клыкастой, крылатой и огнедышащей смертью гораздо чаще, чем остальным племенам.

Но, в отличие от конкурентов из Клана Гримборнов, Ингерманы брали не количеством, а качеством.

У них не было наёмных солдат, семейное дело продолжали только являвшиеся частью этой самой семьи, а детей учили охотиться на драконов, ловить их и убивать с самого детства, оттачивая их мастерство на особом виде этих тварей.

Маленьким исключением и была практика принятия в клан талантливых детей и юношей (девушки приходили в семью условно сами, становясь жёнами, а потом и матерями охотников) через усыновление и братание.

На самом деле то, что Рыбьенога приняли в Клан, было исключительно невероятным событием. Мастерством в тонком искусстве охоты он не блистал, однако его теоретические знания и уловки, открытые и исследованные когда-то Иккингом и частично перенятые и даже где-то усовершенствованные Рыбьеногом, помогли ему стать частью большой и дружной семьи.

За это парень был даже немного благодарен так бездарно погибшему другу.

Впрочем, всё это было много лет назад, больше семи лет прошло с тех пор, как олуховская ветвь Клана вернулась к своим истокам, оставив на острове только племянников Рыбьенога и их родителей.

Да, они брали качеством.

И знания Рыбьенога в этом безумно помогли.

Ингерманы были очень, крайне осторожными, а потому внимательно следили за тем, что происходило в стане конкурентов, ведь это могло в какой-то момент спасти от фатальной ошибки, что и случилось.

Гримборны не обратили внимание на закономерность, в ходе которой пропадали их корабли. Ингерманы же тщательно отмечали на картах места гибели караванов своих конкурентов, замечая, где конкретно там могли водиться драконы такой силы и численности, чтобы так результативно уничтожать Охотников.

И эти воды стали для Ингерманов запретными.

По мере сил их избегали, а в случае, если это было невозможно — шли через них, но никогда там не охотились, ведь повторять судьбу своих неудачливых коллег ой как не хотелось.

Потому у Клана практически не было потерь. Да, доход по сравнению с Гримборнами был скромен, но и убытков таких колоссальных они не несли. Что уже было жирным плюсом в выбранной стратегии действия.

Со временем Гримборны практически разорились — их просто постепенно вырезали.

Ну, или выжгли, это как посмотреть.

То, что драконы далеко не по собственной инициативе так дружно уничтожали караваны, причём с кораблями гружёнными, ведь пустые или практически таковые спокойно возвращались с Запретных Территорий, Ингерманы поняли уже давно.

Что-то управляло ими так же, как Драго командовал своей Армией, а Драконьи Налётчики — своими крылатыми тварями.

Появление Покорителя Драконов никого в Клане не удивило.

А сопоставить три факта — несколько Ночных Фурий, организованные кем-то нападения драконов на Охотников и непонятно откуда взявшегося Покорителя — было для Рыбьенога нетрудно, зато результат и радовал своим наличием, и удручал своим содержанием.

Три факта не просто взаимосвязаны, они полностью являлись частью чего-то большего.

Полноценно восстановить картину событий было практически невозможно, но человек, оседлавший Ночную Фурию, по всей видимости, сумел найти и подчинить себе ещё нескольких особей данного вида (сделав ставку именно на Фурий, а не на Левиафана, что сделал Драго). Он приказал своим, так сказать, питомцам убить Королеву Гнезда, стая которого доселе нападала на Олух и соседние с ним острова, и возглавить эту самую стаю.

А теперь, кроме стаи убитой Королевы, у Покорителя теперь были ещё и Армия Драконов Драго и стая, принадлежавшая ещё одному Левиафану, который был убит Вожаком Блудвиста, о чём Ингерманам доложили агенты в стане условного врага и вполне реального конкурента.

Отметив, что воды от уничтоженного гнезда белого Левиафана до Проклятого пролива и Запретных Территорий теперь стали опасными для передвижений там Охотников, так как там, по всей видимости, обитала стая, которой управлял человек, Рыбьенгог ещё сильнее нахмурился.

Три далеко не самые маленькие стаи — не та сила, с которой стоило бороться его Клану, однако вполне можно было подождать, пока остатки Армии Драго, Охотники из клана Гримборнов, Берсерки, Лохматые Хулиганы и покорённые ими народы попытаются объединиться ради уничтожения общего противника, а сообща они вполне способны были сделать это.

А потом добить оставшихся, уничтожить конкурентов и протянуть руку помощи ослабленным союзникам, навсегда привязав их к себе долгом.

Именно поэтому Рыбьеног взвалил на себя тяжкую ответственность выбора и принял решение соблюдать нейтралитет, занимаясь своим промыслом только в том количестве, чтобы выживать и не голодать.

Однако… Фурия.

На протяжении всей его жизни, Рыбьенога преследовали упоминания об этой твари.

И тем страшнее было вспоминать об Иккинге — что же за отродье Хель таилось под личиной хрупкого и слабохарактерного старшего сына Стоика? Ответа на этот вопрос не завал никто.

Могла ли существовать связь между погибшим наследником Олуха и всем сейчас происходившим на Варварском Архипелаге?

Мог ли Иккинг так изощрённо мстить из мира иного?

Вряд ли.

Но кто знал наверняка?

* * *

Как бы ни было горько Дагуру делать это, но он последовал совету Мирославы и попридержал развитие дружеских отношений с племенем Лохматых Хулиганов, для которых, по всей видимости, оказался пример Берсерков чересчур уж заразительным.

Олуховцы безжалостно захватывали остров за островом, собирая для чего-то силу, что не могло не внушать опасения Берсерку.

Вдруг завтра Стоик предаст его так же, как предал Вульфа Одноглазого?

— Ты не будешь сражаться с Олухом, если сам того не пожелаешь, — промолвила как-то Мирослава, заметив его метания.

Это утешало, но мало. Мало ли какие основания воевать с Лохматыми Хулиганами у него могли по тем или иным причинам появиться? Чего угодно сейчас можно было ожидать от Стоика, и если он с мечом придёт в дом Дагура, живым он уже не уйдёт.

Как бы сильно не нравилась ему Инга, как бы сильно не хотел он продолжать их общение, он никому не позволит разрушать всё то, что он с таким трудом создал.

И если олуховцы его спровоцируют, то Дагуру придётся ответить на агрессию.

Как бы ни было это горько.

Все предсказания Мирославы были такими — обтекаемыми, допускавшими различные толкования при различных обстоятельствах и всегда зависевшие от выбора конкретного человека.

Его самого, например.

Неприятное ощущение затишья перед штормом не оставляло Вождя Берсерков — слишком уж резко, практически одновременно, некоторые начали набирать силу, и от всех не знаешь, чего стоило ожидать.

С одной стороны, были всё те же Лохматые Хулиганы, которым только всего несколько лет довелось отдыхать от драконов и постоянных битв — натура воинов взяла своё и пошли они, от скуки, видимо, или по дури собственного вождя, войной на другие народы.

Побеждённых Берсерку совершенно не было жаль, ибо слабость и глупость он откровенно презирал, и не считал тех, кто позволил себе сдаться, кто не сумел отстоять свой дом, достойными жалости.

Но каждое покорённое племя — новая капелька силы в пользу Олуха и не пошедшая в сторону Берсерков, а банальная жадность не позволяла относиться к этому спокойно.

Всё-таки что же такое случилось со Стоиком, что он стал так фанатично что-то искать, позабыв про сына и жену?

Неужели просто так сильно желал найти детей?

Ну точно! Ведь это он-то от Мирославы знал, что Мия и Магни в порядке, что с Покорителем Драконов им было намного лучше — та не говорила, откуда это знала, только намекнула, что близнецы были такими же, как и она.

Одарёнными?

Стало быть.

А ещё Мирослава рассказала, что Иккинг тоже был, как она. Как близнецы. И именно поэтому они все так сильно похожи друг на друга — просто особенности психики тех, кого одарило Небо.

Уже потом, после того как Дагур заключил с Олухом договор о ненападении, он узнал правду.

Берсерку повезло и он прибыл на Олух раньше возвращавшегося из очередного похода Стоика, а потому сумел о многом поговорить с Ингой, которая не таясь рассказала обо всём, что произошло на самом деле.

И о непонятно как воскресшей Валке, которую стремился отыскать Вождь Лохматых Хулиганов.

И о том, как умоляла женщина не убивать её отца.

И об отношении Стоика к Инге, находившимся на границе ненависти и безразличия.

И о дикой жажде мести тому, кто постепенно и незаметно губил собственный народ, а тот был только рад этому, запивая победы медовухой и элем. Народ постоянно жрал, пил алкоголь реками и опять шёл грабить и убивать.

А это дорога в никуда.

Женщина плакала у него на плече, тихо рассказывая, что ей довелось вынести, и Дагур понял, что ему её жаль.

По-настоящему жаль.

Не мог понять Дагур, как сумел сломать Стоик эту гордую, сильную женщину. Как заставил дрожать и плакать воительницу, жестокую и хитрую, умную и способную.

И просто самую-самую.

И Дагур пообещал — отомстят.

Они отомстят, просто не сейчас, просто нужно было немного подождать, и Стоик заплатит за всё, что натворил.

Однако самым странным до сих пор Дагур считал совет Мирославы найти Покорителя Драконов и заключить с ним союз.

Однако, поразмыслив, Дагур счёл этот вариант на удивление перспективным — ведь тогда они получат защиту от нападений со стороны драконов, ведь, по словам Мирославы, Драконий Король запрещал своей стае нападать на мирные или союзные суда.

Тогда он сумеет найти своего юного друга — Магни, который сбежал вместе со своей сестрёнкой.

Осуждать мальчика было глупо — он сам бы сбежал с Олуха, если честно, очень уж специфической была сложившаяся там ситуация, очень уж враждебной по отношению к Наследнику атмосфера.

А если он вернёт пропавших, предположительно похищенных детей женщине, которая ему нравилась…

Может, он сможет рассчитывать на её благосклонность? Может, тогда уйдёт вечная печаль из её глаз?

Впрочем, этого уже никто не знал.

Однако предчувствие не обмануло и на этот раз, как бы то ни было печально. Но на этот раз буря прошла мимо, лишь краем своим задев племя Дагура. Было этим краем предсказание, произнесённое смертельно бледной Мирославой, готовой то ли расплакаться, то ли упасть без чувств.

— В миг, когда сойдутся в битве Кровавый Страж и убийца его собратьев, определится судьба народов. Победит человек — погибнут тысячи невинных. Победит Брат Фурии — плакать кровавыми слезами роду человеческому.

* * *

Странная конструкция, похожая на очень необычный корабль, приближалась к серому, практически лишенному какой бы то ни было растительности острову.

Четыре дракона устрашающего вида лапами своими держали за цепи, прикреплённые к каждой из четырёх углов воздушного корабля и, собственно, помогали передвигаться конструкции, которую несли, по всей видимости, уже достаточно долго — у тварей вид был измождённым, практически истощённым.

Ещё два таких же дракона своеобразным конвоем сопровождали воздушный корабль своего хозяина.

Вокруг острова располагалась целая Армада, охраняя свою главную базу, скрывшуюся в этих скалах, промёрзших и отполированных постоянным ветром практически до блеска.

Люди, стоявшие на палубах кораблей, задумчиво, чуть испуганно (в последнее время появление драконов никогда не было благим предзнаменованием), удивлённо и с некоторым любопытством смотрели — но большинство уже давно были предупреждены о скором прибытии гостя.

Крайне важного Гостя.

Четверка драконов аккуратно приземлила свой груз и сама опустилась на холодный камень, быстро склонив голову, опустив взгляд. Ужас и покорность исходили от прирождённых убийц, заранее ожидавших гнева от достаточно вспыльчивого хозяина.

Из конструкции вышел высокий мужчина с полностью седыми волосами, спрятанными сейчас капюшоном.

Драконы ещё ниже склонили головы, тихо-тихо заскулив.

Но их хозяин не обратил на это внимания, равнодушно и стремительно зашагав вперед, — прямо навстречу начавшим открываться толстым, перекрытым решёткой, воротам.