Жить вопреки (джен)

Мужчина лет сорока, с поблёскивающими в длинных густых волосах седыми прядками, особенно заметными на висках, устало сидел за несколько грубо сколоченным деревянным столом. В сумраке, разбитом светом нескольких свечей, стоявших на всё том же столе, пещеры играли резкие тени.

Этот мужчина, повидавший за свою жизнь намного больше, чем иные старцы, потерявший всех, кого любил, всё, ради чего жил, но обретший всё это вновь, и многое вновь потерявший, изливал свою душу бумаге. Неизвестные его некогда родному племени символы ложились один за другим на бумагу, наносимые с помощью гусиного пера чернилами, купленными у торговцев на одном из северных рынков…

Чем дольше я живу, тем больше я хочу узнать ответ на один-единственный вопрос — кто такие люди? Кто эти странные, диковатые создания, считающие себя вершиной мира, думающие, что имеют право подчинять себе природу и других живых созданий? Они вырубают леса для строительства собственных домов, а, порою, они те же леса и вовсе сжигают, чтобы освободить под поля, которые они потом засевают хлебом.

Впрочем, я, кажется, уже ответил на этот вопрос…

Люди…

Эти странные животные, ходящие на двух ногах, думающие, что только они способны мыслить, хотя иной раз Жуткая Жуть оказывается смышлёнее…

С другой стороны, можно ли винить их в том, что они такие?

И да, и нет.

Люди с самого рождения растут среди себе подобных, привыкая, что нет иной истины, кроме как истина общепринятая, что нельзя мыслить иначе. Точнее, они просто не знают, как можно думать не так, как все. Любые крамольные мысли надолго не задерживаются в их головах — силой ли, разными доводами ли, но вытравливают из умов любое инакомыслие.

Все, кто мыслил по-другому, кто совершал нечто необычное, непривычное, разбивающее привычный уклад жизни народа, считался или гением, или безумцем. Чаще всего, естественно, второе. Ибо «они действовали не на благо людей!». Но что есть это благо?! Сами люди привыкли, что есть только два мнения — их и неправильное.

Одним из главных пороков людей является их вечная жажда противостояния.

Люди не могут жить мирно, им нужно действие, им постоянно нужно больше и больше. Больше территорий, больше власти, больше вкусной еды и тех, кто будет тебе верно служить, выполнять твои прихоти. Каждый мечтает прорваться к власти, свергает предыдущего лидера, а в итоге, сам оказывается свержен своей же тенью, своими же последователями.

Замкнутый круг.

Глупо.

Глупо!

И нелепо.

Именно это слово подходит больше всего. Чем дольше я живу, тем сильнее и отчаянее, безнадежнее моя жалость к этим нелепым созданиям, тем больше мне нравятся драконы…

Впрочем, люди и драконы слишком похожи во многих моментах, чтобы жить мирно, это я понял ещё во времена своей далёкой юности.

Но можно ли обвинять детей в том, что они выросли в навязываемых истинах и не могут видеть ничего, кроме преданности своим корням. Это в какой-то степени даже достойно уважения.

Преданность…

Вот только люди забывают, кем они были в самом начале, кто правил миром до их появления.

Люди сами убивают других людей, делясь на племена, народы, расы…

Глупцы.

Все они — дети одного неба!

Они же сами себя уничтожают… Даже если я не буду защищаться, даже если я не буду отстаивать свои земли, проливая людскую кровь, люди вымрут. Даже когда у них не останется арбалетов, секир, катапульт, мечей и прочих изобретений, несущих смерть себе подобным да невинным зверушкам, и громадным драконам, просто желающим жить, они будут сражаться камнями и палками, а если и их отнимут у них, то будут просто грызть друг другу глотки, пока не убьют друг друга.

Что же, пытаться внушить им новые истины, посеять дружелюбие, любовь ко всему живому, совершенно бесполезно.

Людей не изменить.

Они продолжат причинять добро и наносить справедливость в их собственном видении. Значит, я буду просто наблюдателем, защитником своих территорий, своего народа.

Однако есть у людей одно достаточно светлое свойство — все они живут ради чего-то, у многих есть своя цель, своя мечта. Даже самая незначительная мелочь, даже самая приземлённая мечта может стать смыслом жизни. Кто-то грезит о богатстве, о высоком положении в обществе, кто-то мечтает выиграть как можно больше войн, кто-то, всё-таки, старается, чтобы войн никогда не было. Кто-то хочет жениться на красавице, ну, или выйти замуж за храброго воина, кто-то посвящает себя поискам новых земель, кто-то вечно странствует, ища ответы на столь же вечные вопросы…

Словом, у каждого есть то, во имя чего он живёт. Не всегда это «что-то» есть нечто правильное в моём понимании, но для другого его цель свята и праведна.

Не буду им мешать, ведь, в конце концов, не факт, что в данной ситуации прав я.

Вообще правых нет.

Есть сторона, развязавшая конфликт, есть та, что ответила на агрессию, даже не подумав её предотвратить, как-то договориться…

У всех был этот смысл, кроме меня.

Меня лишили его.

Ведь я один из тех отвергнутых людьми «безумцев»… Конечно, я дал повод, я, фактически, нарушил древнейшие законы всех племён, подружился с врагом, повинным в смерти сотен людей…

Я подружился с драконом.

Но всё же, люди тоже виноваты — они не пожелали меняться, не пожелали принять новые истины, до конца отстаивая старую. И теперь те, кого я любил, предали меня, бросили, одарили презреньем… Единственный, кто меня понял, мой лучший друг, мой дракон, был убит. Родные отреклись от меня.

А я отрёкся от них.

И от собственного имени, а вместе с ним и прошлого.

Если бы я тогда знал, во что это выльется…

А началось всё больше, чем двадцать пять лет назад. На острове, где сейчас остался лишь пепел от когда-то процветающей деревни, где уже столько лет не слышно людских голосов, где шумит сейчас только вековой лес, да перекрикиваются чайки.

Всё началось на острове Олух.

Мужчина горько вздохнул. Ему было больно вспоминать события такой давности. Собственную глупость, жестокость, свойственную всем юнцам. Собственный максимализм, и то, как он всё возводил в абсолют, делил мир на друзей и врагов.

Но если он не расскажет всё сам себе, если не разложит всё по полочкам, то точно сойдет с ума.

Или уже сошёл?

Сколько он уже живёт в одиночестве, разбавленном компанией его такой дорогой сердцу семьи? Сколько не видел новых людских лиц, наполненных не злобой и ненавистью? Сколько он уже живёт отшельником, перешедшим на сторону тех, кого когда-то вместе со всеми искренне ненавидел.

Или не ненавидел?

Или всё это сон, бессвязный бред?

Или он в самом деле уже давно сошел с ума?

Впрочем, сейчас это не так важно.

Мужчина ещё раз вздохнул и продолжил незаконченную строчку.

Возможно, он потом сожжёт эту рукопись, дабы никто не увидел её.

Хотя… Кто её может найти? Кому он нужен, раньше времени состарившийся, поседевший?! Кому он нужен, кроме драконов, коим посвятил свою жизнь?!

Его возлюбленная предала его много лет назад, многие товарищи погибли в этой бессмысленной войне… Отец, все те, кого он любил когда-то, его одноплеменники убиты взмахом его руки…

Остались лишь дети, сын и дочь, которые, впрочем, ещё малы, ничего не понимают. Хотя, почему малы? Ему тоже было пятнадцать, когда он сбежал с драконами, потерял одного и обрёл нового друга.

Дети и братья с сестрою…

И жена.

И Ученики.

Хм, а он не так одинок, как придумал себе!

Но все они знают эту историю — многие из них даже её непосредственные участники.

У того, кем я был тогда, было такое глупое имя…

Иккинг Хеддок.

Столько лет прошло, а люди всё те же… И реагируют на это имя всегда одинаково — с недоумением, понятия не имея, сколько всего за ним скрывается.

Хотя в этом мире настанет равновесие, прекратятся все войны лишь тогда, когда исчезнет полностью, будет истреблена одна из сторон конфликта. Но истребить людей мне не по силам, а погибать сам я не хочу. Человеком я себя уже двадцать лет не считаю, впрочем, это не уменьшает трагичности этой глупой ситуации.

Замкнутый круг…

Но я отвлёкся. Я был сыном вождя нашего племени, Стоика, прозванного за свою фигуру Обширным… Хотя его надо было назвать Стоиком Мстительным. Думаю, не надо объяснять, почему.

Я… Нет, всё-таки Иккинг, ведь себя этим именем называть глупо и неправильно — я давно уже не он.

Так забавно…

Когда-то, лет двадцать назад, я рассказывал эту историю тому, кого признал своим братом несмотря ни на что, и вот я вновь повторяю её…

Иккинг, в общем-то, был обычным ребёнком, разве что несколько более хилым и необщительным. Но он был очень любознательным, много читал, любил мастерить, изучать…

Много гулял в лесу, что помогло ему научиться там выживать, помогло научиться отличать лекарственные травы от ядовитых, использовать и те, и другие по назначению, охотиться, понимать следы животных, двигаться бесшумно, незаметно.

А находясь в подмастерьях у местного кузнеца, друга вождя, Иккинг научился ковать, да и вообще это способствовало физическому развитию. Годам к пятнадцати он уже мало чем отличался от своих ровесников, разве что они были более бестолковыми, зациклившимися на собственных будущих победах и подвигах, на судьбе великого воина, которая, безусловно, их ожидает…

А Иккинг был всё-таки другим.

Конечно, он тоже мечтал (даже вспомнить сейчас жутко!) убить дракона, прославиться среди своих сородичей… Глупо, но естественно. Как ни крути, а это было нормально для мальчика-викинга. Вот только он опирался не на грубую силу, а на ум, на хитрость.

И потому всё свободное время мастерил новое оружие, которое смогло бы убить дракона, или хотя бы помочь ему с этим, пренебрегая общением со сверстниками. Вот только вышло ему это боком, ведь к моменту, когда всем юным викингам положено идти учиться сражаться, они уже смотрели на него не как на товарища, способного прикрыть в бою…

Иккинг был для них белой вороной, не изгоем, но и не другом. Так, ни то ни сё…

А он таки сумел сбить дракона…

И не Громмеля какого-нибудь (да простят мне эти слова эти прекрасные драконы!), а саму Ночную Фурию! Самого неуловимого, самого опасного дракона.

Конечно, ему никто не поверил. Только высмеяли, но к этому мальчишка привык, а потому отправился на поиски своей жертвы в одиночку.

Сбить-то сбил, а добить рука не поднялась…

Даже не представляю, как бы пошла моя история, если бы он тогда наплевал на собственную жалость, на страх и вырезал бы сердце, принёс бы его отцу…

Он бы ведь сам стал чудовищем, таким, какими рисуют драконов в детских сказках и каких каждый раз видели при налётах. И какими были викинги там же, на поле боя, во время сражения с теми же драконами…

Но кем я теперь стал?

Я ведь тоже чудовище, тот, кем пугают непослушных детей, ночной кошмар тысяч людей… Возможно, даже ни в чем неповинных.

Так или иначе, но Иккинг отпустил Фурию, предоставив ей свою жизнь — захочет — убьет, а побрезгует, значит, проживет ещё сколько-то лет, а может, месяцев, а может, и дней…

Но и дракон Иккинга пощадил. Так и зародилась моя первая настоящая дружба.

Эх, Беззубик, Беззубик… Почему мы с тобой сразу не улетели, почему ждали какого-то глупого чуда, ждали, что люди нас поймут, примут? Почему ты не бросил меня, не спасся. Тогда всё было бы намного проще. Почему ты сейчас закопан на том самом проклятом острове, на этом безумном, кровавом Олухе?

Глаза Иккинга заискрились, и чистая, горькая, полная душевной боли слеза скатилась по щеке, перечёркнутой длинным шрамом, — напоминанием об одной из давних битв, когда он ещё пытался кого-то переубедить… Руки мужчины стали слегка подрагивать, буквы скакали, перестали быть ровными и аккуратными.

Мужчина давно исстрадался, давно пережил эту утрату, нашёл достаточное утешение, но всё равно эту душевную рану не исцелить ничем — можно было только приглушить собственную боль.

Дракон оказался не просто летающим зверем, он был разумен! Конечно, он не мог говорить, но ему не нужны были слова, они слишком пусты.

Слова…

Можно соврать, можно недоговорить, можно саму правду вывернуть наизнанку. Да порою для некоторых вещей просто нет названия, их невозможно описать словами! Но мимика, жесты, на которые порою никто не обращает внимания…

Этот язык гораздо более красноречив.

Эмоции… именно они не врут. Не те, что мы выставляем напоказ, а именно те, что испытываем на самом деле.

Иккинг ещё в детстве научился понимать людей по их лицам, благо «прочитать» бесхитростных в этом плане викингов было просто.

Беззубик же постепенно научил его понимать чужие эмоции глубже. Кажется, это называется эмпатия. Иккинг читал о подобном в дневнике одного странника, купленном мною у какого-то сбившегося с пути и наткнувшегося на наш остров торговца…

Общались Иккинг с Беззубиком благодаря связи. Мен-таль-ной. Точнее дракон передавал мальчишке свои мысли-образы, а тот отвечал ему словами или такими же образами.

Сначала у него не получалось, но со временем он сумел развить этот навык. Как Беззубик ему объяснил, с помощью такой связи Дракон-вожак общается с остальной стаей.

Теперь возникает вопрос — кто из них вожак? Думаю, Иккинг всё-таки стая. Для драконов их стая — нечто большее, чем просто племя. Это семья, братья и сёстры, единый живой организм, где каждый важен, где каждый приносит пользу…

От дракона Иккинг узнавал много нового. По словам Беззубика, раньше люди тоже могли создавать ментальные связи. Но это было до начала Великой Войны.

Однако ходят легенды о Драконьих Всадниках, живущих на Краю Света, там, где восходит солнце…

Наблюдая за Беззубиком, мальчишка нашел некоторые слабости драконов, которые принял на вооружение для тренировок, бывшие обязательными для всего юного поколения драконоборцев. Его соплеменники запомнили и даже стали применять эти методы.

Ему было больно смотреть на это. Иккинг понял то, что они ничего не знали о них, а люди уже с поразительным упорством принялись истреблять драконов.

Его способами и уловками.

С одной стороны, это принесло Иккингу славу Драконоборца, помогло наконец добиться внимания и понимания соплеменников. Но с другой стороны, он чувствовал себя так, словно обманывал своего друга.

Когда отец Иккинга узнал о дружбе с драконом, то, как и следовало ожидать, он отправился вместе со всеми воинами на их поиски. Но больнее всего было то, что сдала их та, которой мальчишка доверился, которую любил…

Ненавижу себя за свою слабохарактерность. Ведь Иккинг тогда хотел сбежать! Уйти и больше не доставлять никому проблем.

Просто не успел!

Надо было убить её, и тогда она никому бы не рассказала про Беззубика… Но рука не поднялась, голос дрогнул, ком встал в горле, когда Иккинг хотел попросить своего друга выстрелить в неё…

Беззубик защищал меня, мальчишку, и себя… Он сражался отчаянно, безумно, как и полагается Злобному Порождению Молнии и Самой Смерти…

Нескольким викингам, мне малознакомым, он просто вспорол грудь и живот когтями, другим раскроил черепа плазменными залпами, остальных убил удар сильным хвостом с последующим полётом на острые камни… Зрелище страшное. Даже описывать не хочу. Да и не могу. Я тогда был ещё слабым, наивным, миролюбивым…

Но в итоге, викинги всё же сумели схватить меня и Беззубика, потеряв несколько десятков человек. А ещё больше остались калеками — кто без руки, кто без ноги, а кто и без обеих…

Мне было невыносимо больно слышать предсмертный хрип соплеменников, захлебывающихся собственной кровью…

Больно было видеть глаза отца, которого я всё равно любил, которого, получается, предал!

А ещё страшнее, горше было слышать рыдание вдов, сестер и братьев, сирот, боевых товарищей убитых, их проклятья в мою сторону, словно я мог как-то остановить Беззубика или сам ему приказал так поступить.

Убили Фурию там же, где и схватили.

Нас даже не повели на Арену, откуда, впрочем, тоже побег был бы вряд ли возможен… Но Беззубика убивали медленно, мучительно, словно стараясь отомстить за пролитую кровь товарищей…

Хотя, почему «словно»?

Это было даже не ритуальное убийство, не жертвоприношение богам во имя процветания племени.

Сначала ему отрубили крылья.

Даже не так.

Ему отрезали крылья тупым кинжалом, доставляя боль нам обоим — дракону физическую, а мне душевную.

Меня держали несколько викингов, но я вырывался, царапался, кусался, словно взбесившийся дракон, обливая землю под собой не капавшими — брызгавшими слезами!

Но до моих мук никому не было дела.

Все наслаждались увлекательным зрелищем — убийством Легендарной Ночной Фурии.

Скованный, сдерживаемый цепями дракон не мог сопротивляться…

За крыльями ему отрезали второй элерон на хвосте, потом лапы — по фалангам пальцев, потом по суставам. Кровь лужей натекла под еле живым, жутко изуродованным телом.

В моих ушах навсегда застыл хруст ломаемых костей, рвущейся плоти, никогда не выйдет из памяти вид расчленённого тела моего друга, которому, уже мёртвому, распороли, как и он своим жертвам, живот, вырезали сердце, а в конце концов отрубили голову.

Никогда я не забуду этот запах крови.

Конечно, я вырос в племени, для которого война — обыденность. Я не первый раз видел, как убивали людей, а уж тем более драконов, ведь ради развлечения это делали довольно часто…

Но особенно запомнился мне этот полный отчаяния взгляд.

Я слышал его немой крик о помощи.

Потом он молил Небо о быстрой смерти…

Я так и не понял, сколько прошло времени, когда я под взгляды, полные ненависти и брезгливости, оказался брошен в грязь, образовавшуюся на месте смешения крови моего друга и земли.

Я не помню, что мне говорили, я словно оглох.

Но зато я помню, как на миг время словно застыло и я, зарёванный, обессиленный, вымазанный своей и чужой кровью, оглянулся и понял, что нахожусь в таком родном овраге. Но вместо привычной травы только выжженная залпами земля, обагренная кровью людей и дракона…

Где чья — не разобрать…

Да есть ли смысл искать различия?

Все мы хотим жить, и во всех нас течет одинаково алая кровь.

Десятки растерзанных тел, живых и не очень… И ещё одно, перед которым я стоял на коленях.

Беззубик…

Брат!

Мой единственный настоящий, верный друг лежал растерзанный, изуродованный предо мной… Даже его глаза цвета майской травы не уцелели — их вырезал, превратил в кровавое месиво какой-то «особо подающий надежды» мальчишка лет десяти.

Когда я осознал всё, что произошло, мой громкий, отчаянный крик огласил весь остров. Это не было имя, слово или вообще что-то осмысленное, это была чистая боль, невероятная душевная боль, превратившаяся в звук.

Я рухнул на землю.

Я больше не плакал — слёз не осталось.

Мне просто стало ясно, что я не человек. Я пошёл против правил, предал их. Люди не способны меняться, но я смог.

Я не человек.

Я не достоин, по мнению викингов, жить…

Я лежал ничком. Ко мне подошла пара солдат, ткнула меня сапогом в бок. Я не пошевелился. Сил не было на это. Да и смысла не было.

Но меня не добили.

Просто бросили в этой луже крови.

Просто вычеркнули из своей истории и оставили умирать там.

Просто ушли.

Люди не пожалели меня.

Мне больше не нужна эта унижающая жалость. Они сломали меня. Они духовно убили меня.

Они убили Иккинга. Так же, как Беззубик — их друзей, товарищей. Нанесли ему смертельную рану, агония от которой длилась несколько дней.

Меня зовут Аран Талик, и всё, что я расскажу, чистейшая правда.

Первые лучи восходящего солнца ласково коснулись верхушек деревьев, словно погладили их, скользнули сквозь густые кроны к земле, даря тепло всему живому.

Небесному Светилу, Оку Дня, было неизвестно, что сегодня его приход ознаменовал печальное событие — отправление в последний путь павших героев. Об их гибели сложат песни, легенды, их будут ставить в пример детям…

Что только не придумают люди, ради того, чтобы приукрасить правду или скрыть её. И ведь никто не скажет своему чаду, что дракон просто защищал себя и своего друга, что он ни в чём, в общем-то, не виноват…

Как и те, кого сегодня хоронили.

Нет правых и виноватых, остались живые и убитые.

Астрид, потерявшая в этой страшной, пусть и не столь масштабной битве, нескольких старших товарищей, не находила себе места. Смешанные чувства переполняли её. Она разрывалась внутри на части — чувство вины грызло её душу, не давало нормально думать.

С одной стороны, она стала причиной гибели стольких бойцов, хотя вполне могла воспользоваться симпатией сына вождя, его миролюбивостью и, отшвырнув его, прикончить дракона одним резким взмахом секиры.

Она ведь могла…

Что её остановило?

Что не дало ей получить славу, спасти этого бестолкового паренька, вздумавшего играть с огнем и слишком заигравшегося?

Может, её остановил именно этот огонь? Это невероятное, несколько завораживающее пламя, разгоревшееся в недавно ещё потухших, практически серых глазах Иккинга. Это воодушевление, эта живость, почти счастье…

Она никогда не видела его таким. Он всегда был серьезен, хмур, даже печален.

Но теперь…

Это преображение, эта невероятная метаморфоза! Эта решимость, смешанная с доброжелательностью и миролюбивостью, остановила её… Но ясно теперь одно — он не отступил бы. Его было бы невозможно вразумить, объяснить его неправоту, вернуть на сторону людей…

Проклятый дракон!

Это всё он!

Околдовал паренька, затмил ему разум…

Ненависть к драконам, несмотря ни на что, только возросла в душе девушки. Она стала желать мести, и не только за убитых сегодня одноплеменников, но и за сбитого с пути, погубленного парнишку…

С другой стороны, если бы она и другие ребята более дружелюбно отнеслись к Иккингу, если бы приняли его в свою компанию, не стали бы обращать внимания на его странности, то ничего этого не произошло бы.

Он ведь славный малый, котелок на голове точно варил получше, чем у Сморкалы. Да и умом он превосходит даже Рыбьенога, который, между прочим, представлял собой ходячую энциклопедию, но вот только на практике полученные знания он применять не умел, а потому они чаще всего оказывались бесполезны… Он ведь не завёл эту вредоносную дружбу с драконом, не предал бы свой народ!

Ведь стоило просто больше внимания ему уделять, и тогда никто сегодня не погиб бы…

Она же тогда не колебалась, когда бежала в деревню, когда рассказывала вождю про Ночную Фурию. Даже будучи воином, одним из лучших среди своих ровесников, она оставалась девушкой, которой присущи все человеческие чувства. И именно поэтому ей, чисто по-человечески, было жаль этого непутёвого мальчишку, сбившегося с пути.

Иккинг был обычным мальчиком, никогда не выказывал своей симпатии к врагам, столько старался, чтобы убить дракона и завоевать уважение. Совершенно нормальная мечта для викинга-подростка.

Что его сбило с пути?

Что заставило пойти на предательство?

Ведь, если знать, что сбило с пути, испортило такого толкового паренька, можно будет предотвратить нечто подобное в будущем. Хотя сегодняшний день преподал урок на десятки лет вперёд — никогда не иди против людей, не перебегай на сторону противника, каким бы сильным он ни был, ибо кара за предательство непременно настигнет, но раскаиваться и сожалеть о содеянном будет уже поздно…

Интересно, а Иккингу самому не было страшно находиться рядом с драконом? Он хоть на долю мгновения мог предположить, что всё-таки не стоит поворачиваться спиной к своему «другу», не стоит ему доверять? Что такого сделал безжалостный убийца, что не смогли сделать люди?

Но ответа не будет никогда.

Единственный, кто его знал, сейчас лежит в грязи из крови и выжженной земли перед тем, что стал причиной гибели стольких храбрых воинов, просто защищавших своих товарищей, свой дом…

Ведь ясно, как день, — драконы — убийцы и доверять им нельзя… Их надо убивать, дабы они не убили нас, дабы защитить свой дом, своих друзей, свою семью…

Так перед кем она чувствовала себя виноватой — перед убитыми товарищами или перед тем доверчивым пареньком, которого они не уберегли, которому позволили оступиться, стать на неверный путь?

Так или иначе, боль рвала душу в клочья, когда Астрид вновь вспоминала эти глаза…

Это столь недавно вспыхнувшее пламя потухло вновь.

Там остался пепел.

Душа его сожжена.

Ими сожжена.

Надежда погасла в его глазах, как и вера в добро, эти глаза больше не излучали любовь ко всему живому, они словно говорили: «Мне больше нечего терять, я не отступлюсь!»

И не отступился.

Но видеть слёзы на глазах юноши было невыносимо. Он слишком привязался к этому монстру, возможно, даже сам не поняв этого. Викинги разрушили его мир… Чтобы он не сделал то же с ними.

Один человек — небольшая цена, но…

Ещё больнее было видеть слёзы вдов и сирот. Сколько проклятий, сколько речей, переполненных ненавистью и презрения, обрушилось на голову несчастного юноши, совершившего свою роковую ошибку…

И уж точно она никогда не забудет этих распотрошенных тел, окровавленных и изуродованных…

Вот пред её глазами вновь всплывает та картина — взмах сильной чёрной лапы, треск рвущейся плоти, крик и предсмертный хрип… Брызги крови, крики товарищей убитого…

Или вот другая картинка — странный, но столь знакомый всем олуховцам свист, от которого холодеет в жилах кровь, вспышка, и никто не успевает ничего понять…

И на месте, где только что стояло несколько воинов, лишь выжженная земля, а останки тех, кто там стоял, разбросаны в диаметре нескольких метров… Ошмётки мяса и внутренностей на траве и камнях.

Как ни страшно это признавать, но Астрид, как и все жители Олуха, уже давно привыкла к запаху крови и жжёной плоти, к постоянным похоронам и плачу вдов. Привыкла к заплаканным личикам сирот, бегущих за кораблем, на котором «куда-то уплывают мама и папа», кричащих, когда зажжённые стрелы попадают в те корабли…

Но понимать, что все сорок три человека убиты всего одним драконом… А ведь один умелый воин, кем и были павшие, способен убить и не одну такую тварь.

Что же за демон был убит на закате? Чьих жертв отправляют в последний путь на рассвете? С кем же ты связался, Иккинг? За кого сейчас там лежишь в крови и медленно умираешь? А может, уже мёртв? Вспомнит ли кто о тебе, глупый?

Нет…

Конечно, нет!

Предателей не вспоминают.

И сейчас Астрид наблюдала за печальной процессией — каждое тело, собранное по кусочкам, переодетое, накрытое белым полотном, заносили на Погребальную Ладью, рядом с ними клали дары, дабы павшие воины не уходили на небеса с пустыми руками…

Эта ночь, наречённая Кровавой, стала началом конца. Вот только об этом никто даже не догадывался…

* * *

Мирослава нахмурила свои светлые бровки, и, глянув на старшего брата, совершенно спокойного, со смешинкой, таящейся в глубине голубых глаз, тяжко вздохнула и опустила голову, словно чего-то стыдясь.

Хотя стыдиться, в общем-то, было совершенно нечего.

Этой ночью у неё опять был вещий сон. Мать рассказывала, что бабка её — Настасья, тоже предсказывала будущее, видела и прошлое людей, могла общаться с Духами Земли и Воды, чувствовать людскую ложь, угадывать — урожайным год будет, или голод охватит селение. Её за это не очень любили, поглядывали косо, конечно, не без этого. Но уважали. И знали, что к ней можно было обратиться — она не откажет в помощи.

Конечно, многие женщины в их селении, да и вообще во многих селениях на сотни дней пути вокруг, практиковали «магию» (как это называли заморские гости). По крайней мере, простейшие нашёптывания и заклинания знала едва ли не любая, но реальные успехи были только у неё, да и у пары девиц из соседних общин.

В свои одиннадцать лет Мирослава видела, что всё это колдовство было не более чем попыткой приобщиться к чему-то великому и непостижимому, ощутить себя капелькой могущественной Природы. Но попытки сии были корявыми и неумелыми, а потому, по мнению девочки, нелепыми. Ведь реальными успехами никто похвастаться не мог — а пара совпадений была чистой случайностью.

Мирослава уже умела точно различать разные типы видений — или просто сон о возможном развитии событий, или целый букет разных вариантов развития этих самых событий.

Она знала, как стоило действовать в той или иной ситуации, чтобы не привести к нежелательному результату свои старания, пытаясь этого самого результата избежать.

Девочка знала — судьбы нет, есть только вероятности, и жизнь каждого человека была только в его руках.

Она умела, если хорошо сосредоточиться, заглядывать в прошлое людей. И на основе этого предугадывать их будущее.

Но об этом она молчала.

И только брат, её милый старший брат знал всё, что копилось годами в душе девочки.

И помогал ей, по мере своих сил.

Люди любили тех, кто способен был вымолить у Богов и Духов богатый урожай, богатства для селения, победы для Князя, удачи для охотников. И тёплую, лёгкую зиму.

Но она не умела этого.

Мирослава лишь могла рассказать людям их суть, их возможную судьбу. И за это её не очень любили. Как ту самую Настасью. Впрочем, о ней никто уже и не вспомнит — таких народ забывал быстро, не желая нечаянным грубым словом побеспокоить и разозлить покойницу.

Но этой ночью вероятности перевернулись и разметались, перетасовались и около половины распались прахом — случилось что-то такое, что должно перевернуть ход истории рода человеческого.

Что-то страшное случилось.

Во сне парень возраста её брата то стоял на утесе, целясь из неведомого ей механизма куда-то в ночное небо, и ликующе вскрикивал, вроде бы попадая в цель, то разочарованно молчал, видя, что промахнулся, то плакал, стоя на коленях возле мёртвого крылатого чёрного Змея с ярко-зелёными глазами, то, оседлав его, мчался куда-то вдаль, то убивал окруживших его людей, скалясь подобно волку, то счастливо обнимал за шею своего Змея.

Горе и счастье, одиночество и надежда, смерть и жизнь.

И много-много-много других вариантов.

Но везде — этот юноша и его чёрный Крылатый Змей.

Радмир только качал головой на рассказы сестры и просил её молчать об этом — люди бы точно испугались подобного, ведь Змей никогда не был благим предзнаменованием.

Конечно, юноша слышал не раз рассказы о том, что далеко на востоке есть земли, где люди оседлали, словно коней, Крылатых Змеев, но это было ведь не более чем выдумки путников, желающих найти себе слушателей.

Но сестру Радмир понимал как никто.

Юноша и сам страдал подобными сновидениями, но, в отличие от Мирославы, никому о них не рассказывал, справедливо полагая, что не мужское это дело — ведуньям подражать. Впрочем, со своими снами он вполне себе хорошо справился, научившись закрывать свой разум от них.

Сестра была не похожа на других людей — слишком умна была она, слишком своевольна, слишком опасными были её взгляды, и слишком тоскливым взгляд в даль.

Кто ж её такую замуж возьмет?

Пока этот вопрос не стоял столь остро, как у других девчонок, тех, кто был постарше на пару лет.

Впрочем, с девчонками как раз таки у Мирославы и не ладилось — не могла она понять своих сверстниц, слишком сильными были различия во взгляде на жизнь. Только Лада и Марья были не против компании такой, как она.

Вот и сейчас, так и не услышав упрёков со стороны брата, девчонка побрела за подругами, поудобнее перехватив большую корзину, которую доплела совсем недавно. Мать отправила её собирать целебные травы, чтобы потом их засушить — как раз многие из этих трав расцвели, затапливая свежесть лесной тени и залитые солнцем поля дурманящим, кружащим голову ароматом, стойко ассоциирующимся теперь только с теплом, летом и счастьем.

Ну и попутно, конечно, собирать ягоды, если девочки наткнутся на них.

Лада восприняла идею со своим извечным энтузиазмом, радуясь возможности пойти в лес — там в это время года было прохладно, несмотря на духоту полян, и фиолетово-розовые ковры цветов так и просили, чтобы их сплели в венки.

Марья была не так обрадована этим известием, заметив состояние Мирославы, и потому очень беспокоилась за свою подругу — девочка всегда была сама не своя после своих вещих снов, но в этот раз она была словно в другом мире — рассеянная и задумчивая, она несколько раз почти споткнулась, и от падения её спасали только подруги.

Пока девочки собирали на неожиданно найденной полянке ягоды, Мирослава, поправив пучки-букетики собранных трав, пошла к понравившемуся ей кустику с мелкими фиолетовыми цветами и изумительным запахом — эту траву очень часто мать заваривала ей с братом зимними вечерами.

Среди стройных березок было не трудно заблудиться, а потому девочки решили далеко не уходить — как только солнце перестало напекать, они пошли назад, домой — с полными корзинами и пучками разных трав в руках.

Вручая брату горсть ягод, Мирослава видела улыбку в его глазах и смеялась сама.

Да, Змей и юноша пугали её, но они были где-то далеко, за морем, а она — здесь. Рядом с Радмиром, который ни за что не даст свою сестру в обиду никакому Змею.

Пусть и ни Зверь, ни мальчик не казались злыми…

* * *

Стоик тоже не находил себе места. С одной стороны, его разрывала жалость к непутёвому сыну, с другой — злость на него же, а также боль утраты товарищей, хороших, верных солдат…

Где их сыщешь нынче, верных-то? Каждый и мать родную продать готов.

Боль, вина, злость, а также сотни других чувств, не имевших названия, переполняли вождя славного племени, но он держал их в узде, как резвого и чересчур норовистого скакуна. Но по его несказанному, так и не озвученному приказу Иккинга не убили.

Никто не посмел возражать вождю, возможно, просто его не поняв.

Или не пожелав понять.

В племя Иккинга, естественно, обратно не примут уже никогда, не смогут смотреть, как на равного.

Такова была природа людей — не все они умели прощать. И особенно тех, кто просто ошибся, по неопытности сбился с пути, по глупости. Своими необдуманными действиями он сам обрубил нить, тянувшуюся к ним, сам сжёг все мосты, ведущие назад.

Можно ли винить мальчика за содеянное? Можно ли его проклинать за то, что они сами не досмотрели, за своё, а не его, упущение?!

Но всем плевать на это.

Люди всегда старались переложить свою вину на кого-то, особенно, если они эту вину осознавали, а с кандидатурой выбранного виновника все были согласны.

По мнению Хулиганов, Иккинг знал, где находился дракон, мог его убить, мог предотвратить столько смертей, но не сделал этого, причины уж тут не важны.

В Кровавую Ночь Стоик потерял двоюродного брата — отца Сморкалы. Тот закрыл собою своего непутёвого сына, зазевавшегося во время боя… Если бы этот недоумок был внимательнее, если бы не отвлекался на Астрид…

Йоргенсон был бы жив.

Брат, последний его родной человек был бы жив!

Вот такая вот шутка судьбы — одно неверное движение ломает жизни людей.

Стоик и отряд викингов отправились в овраг, где всё произошло. Вождь хотел, чтобы его привели в порядок. Странное желание, но перечить ему — себе дороже. Никто и не перечил.

— Стоик! — подбежал к вождю один из воинов. — Иккинга нет в Овраге!

Он, запыхавшийся, напуганный, с непонятными эмоциями смотрел на Стоика. С одной стороны — страх перед наказанием, с другой — предвкушение чего-то.

И второе раздражало Стоика намного больше первого.

— Я вижу, — последовал хладнокровный ответ вождя, оглядывавшего вчерашнее поле битвы.

Там уже не было тел, их забрали и похоронили. Как было положено, в погребальных ладьях, нагруженных всем тем, что пригодится павшим в Вальхалле.

Только вокруг одного трупа с пророчившим беду карканьем кружили вороны, не смевшие притронуться к мёртвому дракону.

Плохой знак.

— Прикажешь его искать? — вывел из раздумий Стоика тот же воин.

А был ли смысл искать Иккинга?

Он не позволит найти себя, лес он знает лучше всяких охотников, все, как один, не решавшихся заходить дальше, чем на два-три километра в чащу, опасаясь неприятной встречи с драконами.

Выживет — молодец, погибнет — сам виноват.

Дороги назад у него всё равно нет.

— Зачем? — всё тем же несколько безжизненным тоном спросил вождь.

Ему было грустно. Он вчера потерял сразу двух родственников, остался совсем один.

Если бы не эта трепетная любовь к погибшей жене, он бы без раздумий женился во второй раз, завёл бы себе семью, как и полагается лидеру племени… У него, быть может, появились бы дети, наследник, желающий править островом, сильный воин…

Но Иккинг, не желавший видеть в доме мачеху, всегда невольно останавливал вождя от такого шага.

И он всё делал для сына.

Он ведь очень любил его, продолжение Валки, её кровь и мысли, несмотря ни на что, а потому его поступок очень огорчил Стоика.

Он ведь оберегал Иккинга, не ограничивал его в интересах, не заставлял, как отец Сморкалы своего сына, днями напролёт тренироваться, пресекая любой интерес…

Он даже разрешал Иккингу гулять в лесу, учил сражаться на мечах, а когда тот стал проявлять интерес к изобретению оружия, отдал в кузню к Плеваке, позволив сыну развиваться в этом направлении, изобретать…

Неужели Иккинг этого не замечал?

— Его же надо поймать и казнить! — с неким глупым воодушевлением, непонятным Стоику, сказал воин.

Он словно желал угодить вождю, поймать предателя, чтобы Обширный больше не убивал одним своим грозным взглядом, одним хмурым выражением лица. Возможно, потрёпанный жизнью вояка думал, что именно побег предателя сейчас заставил мужчину словно постареть на несколько лет.

— Охота тебе возиться? Думаешь, он долго проживёт в лесах? Первый дикий зверь или первый встреченный им дракон выполнит вашу работу за вас.

Стоик соврал.

Он знал, что сын выживет.

Верил в это всем своим отеческим сердцем.

Желал этого.

Желал своему непутёвому сыну всего самого хорошего, чтобы он исправился, всё понял, нашёл хорошую судьбу!

Он выживет и, возможно, будет мстить.

Хотя за что?

Урок вчера преподали не только викингам. Иккинг наверняка понял, что в племени ему больше нет места, но, главное, с драконами больше дружить не будет. Примкнёт к какому-нибудь племени, повзрослеет, женится, проживёт жизнь нормального человека.

Просто не на Олухе.

А, быть может, он, душа ветряная, так не любящая насилие, станет торговцем, будет плавать по островам, дарить людям радость, привозя новые товары или просто продовольствие…

Он ведь парнишка смышленый, поймёт что к чему, сумеет построить себе хорошую судьбу странника или, например, кузнеца. Он ведь так хорошо ковал…

— Как скажешь, вождь, — кивнул воин и поспешил удалиться, поняв, что его высказывание сделало вождя ещё более хмурым, и почувствовав укол вины за это.

— Хотя… Постой! — окликнул его Стоик.

— Слушаю, — с готовностью вновь оказался рядом с ним тот, желая поскорее исполнить поручение и более не мозолить глаза Обширному.

— Похороните дракона, — последовал короткий и несколько странный приказ.

— Что?

— Я сказал, похороните дракона, — спокойно повторил Стоик. — Он пусть и редкостный дьявол, которого мы, слава богам, прикончили, однако сражался храбро, защищая не только себя, но и своего… друга. Я ненавижу этого дракона, как и все вы, но он достоин некоего уважения. Похороните эту тварь.

* * *

Горы темнели на горизонте слегка размытым силуэтом, холодным и неприступным, и словно погружённым в голубоватую дымку. В ту сторону никогда не отправлялись всадники соседних племён, оттуда никогда не возвращались храбрые в собственной отчаянной глупости воины чужаков.

Хмурые вершины казались крохотными с такого громадного расстояния, на котором их племя находилось от подножия священных Чёрных Гор, — границы обитаемых земель.

На территорию святыни не заходили люди — всадники зорко следили за этим.

Говорят, её народ произошёл не от волков, которых возвели теперь в культ и почитали все племена на востоке, севере и западе, а от великих Крылатых Змеев с далекого юга, которые жили в священных горах.

И покой своих предков они стерегли постоянно, жестоко пресекая любые попытки иноземцев попасть на священную землю.

Девушка ещё раз хмуро окинула горизонт взглядом — её долг, как воительницы, как защитницы древнейших традиций, состоял в том, чтобы Чёрные Горы и дальше продолжали оставаться неприкосновенными: все, кто посмеет отправиться туда, — умрут.

И она поможет им быть низвергнутыми в бездну.

Как и её братья и сёстры.

Как и верный Таир, жарко выдохнувший и нервно переступавший с ноги на ногу, готовый по первому приказу своей всадницы броситься вскачь, обгоняя соколов и даже сам ветер.

Айша ласково потрепала коня, повернувшего к ней голову и глянувшего своими большими, умными глазами, по щеке, тихо прося подождать.

Её час ещё не настал.

* * *

Когда первые лучи солнца коснулись верхушек деревьев, окружавших Овраг, Иккинг был уже давно на ногах. Он ещё глубокой ночью, на протяжении которой он находился в странном пограничном состоянии — между сном и безумной, ужасающей реальностью — уже после того, как последние тела забрали из Оврага, нашёл в себе силы подняться.

Его поношенная одежда была порвана в нескольких местах и заляпана грязью и кровью, царапины и ссадины надоедливо ныли, в голове была только гудящая пустота, но болела она, голова, словно по ней хорошенько приложили дубинкой. Возможно, так и было, а он просто не запомнил.

Он уже не понимал, что же ему приснилось, а что было на самом деле. Сон и явь затейливо переплетались между собой, путая, пугая и приводя в ужас.

Одно было ясно точно — Беззубика больше не было.

Однако, грязная кожа, покрытая кровавой коркой ощущалась крайне неприятно. Так было точно нельзя оставлять! Иккинг с тоской глянул на пруд. Как ни странно, но только он остался не тронут. И если смотреть именно с этого ракурса, то кажется, словно ничего не случилось…

Иккинг подошёл к кромке воды, наклонился и ополоснул руки.

И ещё.

И ещё.

И ещё несколько раз.

Иккинг с остервенением оттирал свои руки от крови бывших соплеменников. Словно именно эти алые разводы на воде, постепенно растворяющиеся так быстро, символизировали очищение от грехов.

Но это была иллюзия.

Отмыв руки настолько, насколько это вообще было возможно, Иккинг вновь наклонился и зачерпнул воды, уже чистой, ведь кровь уже рассеялась. Он принялся с тем же остервенением оттирать лицо.

Чистое, оно оказалось неестественно бледным. Даже для этих северных земель. Кожа приобрела нездоровый сероватый оттенок, ну, или это просто так казалось в сумраке предрассветного леса. Веснушки, ещё один предмет насмешек со стороны сверстников, казались черными точками.

И ещё что-то неуловимое в нём поменялось…

Иккинг внимательно смотрел на своё отражение, видное несколько смутно, но никак не мог понять, что же в нём все-таки изменилось. Всё тот же нос, всё те же тонкие губы, всё та же худая, словно девичья, шея. Всё те же глаза. Только покрасневшие, воспалившиеся от пролитых слёз.

Или же не те?

Они были бесцветными, серыми, словно безжизненными… Или это лишь видение, вызванное сумерками?

А! Вот оно что — седая прядь волос, чисто-белая, как свежевыпавший снег, «украшала» левый висок. И вообще — лицо осунувшееся, словно враз похудевшее.

Задумчиво оглядев себя, Иккинг с сожалением понял, что от идеи отстирать одежду он должен отказаться. Она была слишком истрепанной и стирки просто не пережила бы.

В голове мелькнула мысль о том, что нужно как можно скорее покинуть овраг, ибо кровь непременно привлечет хищников, а их внимание сейчас нужно в последнюю очередь.

Благо, у него хранилась здесь сменная одежда, на подобные случаи. Ой, как звучит-то… «На подобные случаи!» Разве мог он предположить, что подобное произойдёт? Что в один миг он лишится всего — дома, друзей, семьи, всего племени, лучшего друга… Что он окажется один против всего огромного мира?!

Сил почти не было, как и желания жить.

Зачем ему это глупое существование, еда ради еды, тепло ради тепла? Но сдаваться теперь нельзя просто из принципа — раз его сразу не добили, значит, и не собирались.

Ему дали шанс.

Призрачный намёк на то, что отцу не всё равно.

Глупо упускать эту возможность.

Щемящее чувство застыло в груди, защекотало в горле, но слёз не было. Кончились они, слишком много вчера их пролилось. Не было мыслей, один сплошной гул. Монотонный, не раздражающий, не отвлекающий, а наоборот, даже помогающий сосредоточиться.

Все эмоции отошли на второй план и полностью перестали играть главные роли. Хладнокровие овладело разумом юноши, все делалось им словно на автомате.

Без мыслей.

Без эмоций.

Иккинг, до боли стиснув кулаки, постоял несколько мгновений на месте, прикрыв глаза. Досчитав до десяти, он открыл их и решительным шагом направился к телу дракона, отогнав обнаглевших выше всякой меры воронов.

Сжав зубы так, что они только чудом не начали крошиться в пыль, но не позволив себе закричать, Иккинг в последний раз коснулся спины погибшего друга, погладил.

— Ты говорил, что драконы верят в Небесных Странников, приносящих и забирающих души, — прошептал он, — и в то, что смерть — лишь черта, отделяющая наши деяния от их результата.

Иккинг через силу вздохнул, стараясь подавить вновь поборовшие куда-то девшееся хладнокровие слёзы. Глаза резало от боли, безумно хотелось пить, и потому он не мог позволить себе плакать.

Не сейчас.

Только не когда в любой момент могли нагрянуть его соплемен… Викинги. Надо было привыкать называть их только так и не иначе.

— Я хочу верить в то, что это правда, в то, что каждый из нас вернётся в этот мир и заново пройдёт Бесконечный Путь. Прошу, прости меня за то, что не могу тебя похоронить по положенным обычаям, со всеми обрядами. Даже без них не могу. Это привлекло бы слишком много внимания.

Невыносимая, сводящая тоска порывалась разорвать его душу в клочья, но именно поэтому юноша затолкал ее подальше, забываясь в проблемах насущных.

— Прощай, брат, и покойся с миром… До встречи в Великом Странствии!

На земле лежала одна, самая крупная чешуйка.

Он подобрал её.

Вот он — символ столь короткой, но столь прекрасной дружбы. Символ тех дней, которые никогда не вернуть. И символ вины.

Иккинг, убрав в надёжное место странно тяжелую, будто каменную, чешуйку, пошёл в сторону нагромождения камней, за которым спрятана была корзина со всем необходимым для побега.

Они ведь чуть-чуть не успели.

Совсем не много.

Зато в корзине всё собрано.

Делать нечего, придётся уходить в лес. На другой стороне острова, противоположной местоположению деревни, есть сеть пещер. Берег там скалистый, под поверхностью воды множество острых камней. Туда не добраться на лодке или ладье. То, что нужно.

Иккинг выбрался из Оврага с той самой корзиной за плечами, окинул его взглядом, словно прощаясь.

Хотя, почему «словно»?

Он действительно прощался.

Со своей прежней жизнью. Со временами, когда он знал, что может произойти завтра, когда он был другом и сыном.

Теперь он — изгнанник.

Теперь у него была лишь одна дорога.

Рассветный лес воистину прекрасен. Так интересно наблюдать за тем, как просыпаются звери и птицы… Сначала на много километров вокруг слышны только шелест листьев, задаваемых лёгким, прохладным ветерком. Потом становятся слышны тихие переливы песен самых ранних пташек. И с каждой минутой, вместе с освещающими утренний лес лучами солнца, оживал и лес, наполняясь звуками.

«Совсем как в нашей деревне…» — подумал Иккинг, но резко оборвал эту мысль, дабы не делать себе еще больней.

Знакомые метки, камни и деревья, обозначающие только ему, Иккингу, известные тропы и пути.

Вот ель, напоминающая рогатину. Но это не главная ее отличительная черта. Если издалека эта ель казалась самой обычной, то вблизи можно было увидеть, что это было совсем не так. Дерево не могли обхватить шесть взрослых людей, таким оно было большим.

Оно когда-то было полностью живым и целым, юноша ещё помнил это, но в одну из гроз в дерево, возвышавшееся над большей частью леса, попала молния. Одна из частей «рогатины», правая и более высокая, была обуглена, а вторая, как ни странно, была всё еще зелёной.

Замученное вековой жизнью, множество поколений повидавшее дерево вызывало у Иккинга не восхищение своими поистине исполинскими размерами, а жалость, только сострадание. Говорят, это дерево было на Олухе еще до того, как на нём поселились люди…

Целый день ушёл на то, чтобы пересечь остров по вполне знакомым тропам, найти подходящую пещеру и обустроить новое жилище.

Ничего необычного, Иккинг уже достаточно много раз здесь бывал, когда желание путешествовать переваливало все мыслимые и немыслимые границы, а обида на всех и вся была и того больше. Даже пещерка была уже давно облюбована и только то, с каким трудом сюда можно добраться, останавливало Иккинга от того, чтобы бывать здесь чаще. Сейчас эти трудности только сыграли на руку.

За этот день Иккинг не проронил больше ни слова, старался ни о чём не думать.

«Надо».

«Я должен».

Кому должен?

Кому он теперь, Хель всех подери, должен?! Он выбрал свой путь, мосты, ведущие назад, сожжены, и теперь надо выбирать — принять сторону драконов, дабы жертва Беззубика была не напрасной, или же, забыв всё это, как кошмарный сон, перебраться на другой остров, к другим людям, начать всё с нуля. Но кому он там нужен?

Понимание, что он теперь остался совсем один, накрыло с головой.

Из горла вновь вырвался крик.

Вновь боль обрела форму звука, вырвалась из глотки юноши, не принося облегчения.

Его и не будет.

Ничего больше не будет.

Только серая печаль потери, тоска одиночества…

Или нет!

Не просто же так Беззубик пожертвовал своей жизнью, не бросил его, до самого конца отстаивая его жизнь… Он был должен Беззубику! Должен был жить за него, должен был жить рядом с драконами…

Должен.

Обязан!

Вот она, его потерянная цель — просто жить! Жить вопреки обстоятельствам! Он найдёт драконов, постарается с ними подружиться и будь что будет!

— Я буду жить! — сказал Иккинг первые слова за несколько часов. — За тебя и ради тебя, Брат!

Примечание к части

Дорогие мои, ради упрощения чтения ментальные диалоги я буду оформлять, как обычные, ведь не думаю что всем охота разбираться в образах, посылаемых собеседниками друг другу. Иккинг научился просто не замечать различия между устной речью и ментальной, но вы ведь пока не достигли таких высот, верно?

Несколько дней стали для Иккинга одним бесконечно тягучим, словно мёд диких пчёл, днём. Он их почти не запомнил, слишком смазанными они были, слишком однообразными. Видимо, разум таки победил чувства, ну или просто это защитная реакция организма — сосредоточиться на настоящем и не думать о прошлом.

Иккингу не было страшно.

Совершенно.

Одиночество не пугало его так сильно, как остальных людей.

Их приводило в ужас не то, что им никто не пришел бы на помощь, а то, что им пришлось бы остаться наедине со своими мыслями.

Но Иккинг привык к такому состоянию.

Возможность привести свои мысли в порядок его только обрадовала, если можно сейчас про него так говорить.

Одиночество ведь бывало разным…

Можно не быть одиноким, оставшись единственным человеком на сотни дней пути вокруг. А можно чувствовать себя единственным человеком на планете, находясь в толпе.

И это было намного страшнее, Иккинг это прекрасно знал.

И сейчас, сидя на расстеленных на полу шкурах, закрыв глаза, скрестив ноги в позе лотоса, он старался вообще ни о чём не думать, сосредоточившись на собственном дыхании.

Постепенно реальность размазалась, стала блёклой и совсем не важной, звуки и запахи словно исчезли или стали столь слабыми, незаметными, что на них можно было смело не обращать внимания.

Единственным звуком было его собственное сердцебиение.

Сердце билось спокойно, даже слишком, мощно, толкая горячую кровь по жилам.

Тепло из груди разливалось по всему телу, ощущалось кончиками пальцев, виделось светящимися линиями, тонкими нитями, тянущимися со всего тела в один единственный центр — в солнечное сплетение.

Но золотистые «нити» энергии были запутаны, некоторые даже разорваны. Требовалось навести у себя внутри порядок.

Иккинг мысленно восстанавливал повреждённые «нити», выпрямлял их, направлял их туда, куда ему надо.

Нить, соединявшая его с викингами, оборвалась, и не в переносном, а в самом что ни на есть прямом смысле.

Вот он — обрубок некогда толстой нити, больше походившей раньше на толстый карательный канат, состоящий из сотен ниточек, и расходящейся на отдельные лучики на конце.

Теперь это был кровоточащий обрубок, а разрушение связи всегда не только духовно, но и физически болезненно.

Вот ещё одна разорванная нить.

Она, в отличие от «плетёного каната», некогда соединявшего его с племенем, была цельной и потому казалась нерушимой.

Её могла порвать лишь смерть одного из них.

Связь с Беззубиком.

То, что будет доставлять ему боль всю оставшуюся жизнь. Разорванные смертью узы никак не исцелить, можно только залечить.

Это и сделал Иккинг.

Сразу стало легче.

Теперь всё было относительно в порядке.

Теперь ему было не так больно.

Даже дышать стало легче, исчез комок в горле — тот острый кубик, мешавший говорить и плакать, но не мешавший кричать.

Но, несмотря на выполненную основную задачу всего это действия, Иккинг не спешил возвращаться в реальность. Слишком сладким было ощущение отсутствия мыслей. Слишком желанным был этот покой, эта умиротворённость.

Он стал погружаться ещё глубже.

Спустя некоторое время ощущение тела тоже пропало. Он чувствовал себя капелькой океана, частью чего-то непостижимого, непонятного, а потому столь приятного и интересного.

Иккинг видел сейчас огоньки жизни по всему острову, видел его весь.

Всё живое, всё, что пропитывала Энергия.

Всё, что невозможно увидеть обычным зрением.

Всё, что недоступно людям…

Этому его научил тоже Беззубик.

Он дал столько знаний Иккингу, ничего не потребовав взамен… Воспоминания о погибшем друге больше не отзывались глухой болью. Только великая благодарность и светлая печаль пронзили юношу.

Вдруг Иккинг обратил внимание на сгусток жизни прямо перед ним. Как он его сразу не заметил?

Покой и лёгкость исчезли, но умиротворение осталось.

Иккинг открыл глаза и тихо охнул. Вот кого он точно не надеялся увидеть в ближайшее время.

На пороге пещеры оказалась самка Злобного Змеевика. Это Иккинг понял по столь пёстрой розово-бирюзовой расцветке, расположению рогов и шипов. Он достаточно много изучал драконов и наблюдал за ними, чтобы начать разбираться.

Юноша осторожно встал и направился к драконихе, двигаясь медленно, плавно, не желая напугать её. Так он подобрался на расстояние вытянутой руки. Однако Змеевица и не думала его бояться.

Она с великим любопытством рассматривала Иккинга. Совсем молодая, понял Иккинг.

— Привет, — сказал он приветливо. — Я друг, не стоит меня бояться, я не причиню тебе вреда…

И протянул руку к морде драконихи. Она, на миг застыв, одобрительно курлыкнула и качнула головой впёред.

Сверхновой сверкнула в сознании вспышка зародившейся связи.

* * *

Отблески костра весело плясали в глазах девушки. Пойманный днём зверь, освежеванный и разделанный, мирно жарился на огне, источая крайне приятный для проголодавшейся за день всадницы аромат.

Таир невозмутимо щипал травку на небольшом отдалении, с его стороны лишь изредка доносились довольное ржание, аппетитный хруст и чавканье.

Айша передернула плечами, поправила жилет, мех на нём и поближе подсела к огню.

Сабля, лук и колчан стрел покоились рядом, и она в любой миг одним движением могла достать до них. Привычка не выпускать из рук оружия была привита всем в её роде ещё в детстве, и они проносили её через всю жизнь, передавая её уже собственным детям.

Со стороны такого далёкого леса, видневшегося мрачной стеной на горизонте, донёсся протяжный, печальный вой.

Разбуженная им, рядом чиркнула какая-то птичка, и все вновь стихло.

Только редкие сверчки разрывали ночную тишину степи своими трелями, да ветер подвывал, впрочем, несильный.

С каждым днём становилось всё холоднее — солнце всё позже поднималось из-за горизонта и всё раньше заходило. А потому природа замирала. Становилось всё тише и тише — назойливые насекомые уже не лезли в лицо и за шиворот, погибшие или уснувшие до наступления тепла.

Близилась зима.

Ночами в степи становилось совсем холодно — порою облачка белёсого пара вырывались изо рта и растворялись в морозном воздухе. Роса на жухлой, пожелтевшей, сухой траве всё чаще заменялась инеем.

Скоро они остановятся на зимовку и несколько месяцев ей предстояло патрулировать совершенно определённые территории.

Покой, умиротворение, окружавшие Айшу, ничем не нарушались. Ни усталостью, ни приближением холодов. Ни тем, что днём ей пришлось убить какого-то наглого чужака, посмевшего сунуться слишком близко к Чёрным Горам.

Глупцу просто не повезло.

А её совесть была чиста — там, за гранью жизни всем воздастся по заслугам, и она была уверена в правильности содеянного.

Иначе быть просто и не могло.

* * *

Беззубик не раз говорил, что прикосновение очень помогало в создании связи, и что при знакомстве с ним Иккинг провел себя очень правильно, хоть и не подозревая об этом.

Впрочем, слова друга юноша запомнил и старался вести себя так же.

— Странный человек, — удивилась дракониха.

Она, кажется, даже ничего не поняла.

Однако Иккинг знал, что драконы не привыкли к тому, что люди с ними разговаривали, ведь обычный максимум, что им скажет любой викинг — это проклятье или угроза скорой расправы.

Слова со стоны человека, да ещё и мирные, дружелюбные, наверняка сбили её с толку.

— Ну, не ты первая, кто мне это говорит… — задумчиво ответил юноша. — Поэтому ты меня ничем не удивила.

В деревне его кто только как не называл. Были слова и намного хуже, чем «странный», тем более что всё зависело от того, какой смысл люди в него вкладывали. Да и то, что имела в виду Змеевица, не было чем-то плохим. Было только любопытство.

— Ты меня понимаешь?

— Конечно, разве не ясно?

Её можно понять, ведь люди обычно неспособны понимать что-то за пределами их привычной жизни. Они вообще со скепсисом относились ко всему новому, всем своим консерватизмом хватались за замшелые догмы, выдохшиеся истины и безумные, дикие традиции.

Но только стоит им навлечь на свою голову гнев природы, или других людей, или созданий более высокого порядка, как только Смерть выкосит большую часть народа, они вдруг вспомнят о том, что были идеи, как этого избежать.

И презираемые всеми, сожженные на кострах еретики вдруг окажутся вовсе не «неверными», а очень даже святыми.

И пройдет ещё пара поколений прежде, чем свои ошибки признают.

И назовут своих предков глупцами.

И продолжат сжигать еретиков.

И продолжат считать безумцами предлагающих что-то новое…

Так было на далеком Юге, так было на Большой Земле, так было и здесь.

— Действительно… — вдруг согласилась Змеевица. — Почему ты один, детёныш? Где твоя стая?

Этот вопрос поставил Иккинга в тупик.

Не то чтобы он не знал, как ответить. Вот только…

Это был вопрос дракона дракону.

Своего своему.

Змеевица признала человека равным себе, назвала его детёнышем. Обратилась к нему, как к юному представителю её собственного вида. Прекрасно зная, надо полагать, что в этом возрасте люди были уже ближе ко взрослым, нежели к детям.

В пятнадцать люди были способны за себя постоять, способны о себе позаботиться. Говорили, на Южных Островах даже можно было жениться в этом возрасте. Конечно, для северян эти обычаи южан были дикими — не до женитьбы, когда молоко на губах не обсохло, и вся жизнь — борьба за выживание. А тот, кто пока не способен был постоять за себя, не сможет защитить собственную семью.

Но пятнадцатилетний дракон был ещё совсем птенцом, ведь жизнь даже Жуткой Жути намного длиннее человеческой.

Но что должен ответить Иккинг?

Для дракона стая была чем-то большим, чем племя, чем клан. Это невозможно объяснить человеку, он просто не сможет осознать это. Ведь люди в племени не могли мысленно общаться друг с другом, ведь не было у них связи душ, сознания. Они не могли назвать себя единым целым. Но самым близким аналогом стаи в человеческом обществе была только семья — в своём самом возвышенном, священном смысле.

Но… Где его стая? Где его семья, его племя? Кто он им теперь? Изгнанник? Предатель? Юноша не знал, что ответить.

— Моя стая меня бросила.

Это было единственное объяснение, которое он мог назвать своей гостье. Которое мог вообще озвучить. Которое не заставляло его сердце сжиматься от вины.

— Но почему? Мы никогда не бросаем своих детёнышей, они же погибнут без нас! — последовал возмущённый возглас драконихи.

— Потому что люди не драконы, — только и мог прошептать Иккинг. — А я подружился с драконом.

— С Фурией? — последовал вопрос. — По тебе заметно. Будь я слепа, приняла бы тебя за одного из нас. Больно уж его запах перебивает твой собственный.

— Фурия? Я называл его Беззубиком.

Говоря о друге в прошедшем времени, Иккинг вновь ощутил лишь некую горечь да светлую, щекочущую где-то в груди печаль. Нахлынувшее спокойствие не спешило покидать его.

— Ты дал ему имя? — почему-то шокировано спросила Змеевица.

— Ну да, он не называл своего… Ну, и я…

— Значит, он тобой очень дорожит, — уверенно, со знанием дела, ответила ему дракониха. — Нам имена дают родители. А Фурия — сирота, и своего он не помнил. Ну, или отказался от него, отрёкся. Он признал тебя своей семьёй. Своей стаей.

Мысль о том, что Беззубик настолько ему доверял, настолько ценил своего названного брата… Да, теперь точно брата. Если верить Змеевице, то его друг позволил ему то, что не позволял тем, кого знал многие годы. Но к Иккингу никто и никогда так не относился в деревне, с такой теплотой, с такой добротой…

Оборванная связь — а болела в груди именно она — вновь заныла тупой болью.

И снова в глазах защипало.

Горе утраты вновь захлестнуло юношу… нет, сейчас — потерянного и одинокого мальчишку, с головой.

Иккинг упал на колени и спрятал лицо в руках, не показывая гостье своих слёз. Почему-то только сейчас он почувствовал себя по-настоящему в безопасности, но столь же по-настоящему одиноким — никто, совершенно никто не мог прийти ему на помощь, утешить его, подсказать, как жить дальше… Так больно ему не было даже в миг Последнего Прощания с другом.

Но возможность хотя бы доверить своё горе ещё кому-то грела сердце.

Теперь было не так страшно.

Теперь он только желал обнять Змеевицу, уткнуться в её чешуйчатую, шершавую, тёплую шею. Дракониха, отчего-то смутившись, села рядом с юношей, прижалась к нему, укрыла крылом, словно обняла маленького, неразумного ребёнка.

Она утешала.

Чужого детёныша.

Вот оно — главное отличие людей и драконов. Для дракона не было чужих детей.

Не было чужого горя.

— Почему ты плачешь, детёныш?

— Если судить по твоей логике, то я лишился своей стаи, — через силу прошептал Иккинг, пытаясь преодолеть вновь вставший в горле комок.

— Неужели Фурия погиб?

Чужой шок и неверие обожгли нервы. И сразу такая сбивающая волна сострадания окатила его, столько искреннего сожаления… Словно бы сестра плакала по погибшему брату. Или мать по не вернувшемуся из боя сыну — он часто видел таких вмиг постаревших, но всё ещё не до конца поверивших в произошедшее горе женщин.

— Он защитил меня, — с горькой, болезненной гордостью за друга сказал юноша.

Действительно защитил.

Отвлёк на себя внимание, перевёл гнев викингов на себя, делая всё, чтобы «дикие, злобные люди» не обидели его друга, не навредили ему.

У Иккинга никогда не было старшего брата. Говорят, Валка, мать Иккинга, была беременна, но первенца своего потеряла. Причины этого несчастья остались в тайне, и никто никогда не говорил с ним на эту тему. Но известно только одно — первый, так и не появившийся на свет ребёнок, погиб не от драконьих когтей и клыков, а от людской, не знающей пощады стали. Потому же родители изначально дико боялись за него, за Иккинга, родившегося раньше срока.

Разве что Сморкала мог ещё хоть как-то быть назван братом, но он был не настолько и старше, да и был только троюродным. С его стороны никогда не было проявлено родственных чувств, он с презрением и насмешкой относился к Иккингу, подначивая на подобное отношение к нему и остальных ребят. Хотя юноша всегда радовался успехам Сморкалы, как и остальных своих соплеменников.

Но так к Иккингу никто не относился. Даже не снисходительно-покровительственно, а… Он не знал, как это назвать.

За считанные недели Беззубик открыл ему больше, чем люди за пятнадцать лет.

Он отдал свою свободу, свои знания, свои тайны и даже свою жизнь… А взамен Иккинг не мог дать ничего, кроме собственной преданности и великой благодарности…

— Тебе больно…  — это был даже не вопрос, это было утверждение. —  Не печалься, отпусти его. Беззубик уже предстал перед Небесными Странниками и продолжил свой Путь в новом своём воплощении. Возможно, вы ещё встретитесь. По крайней мере, За Чертой вы точно найдёте друг друга.

Да, Иккинг помнил, как рушился его мир, когда Беззубик рассказывал о вере драконов. О Небесных Странниках. От мысли о том, что ни Одина, ни Тора, ни Локи, ни Хель, ни самого Асгарда не существовало, ему становилось как-то пусто внутри.

Всё, во что он искренне верил, оказалось ложью.

Заблуждением.

Конечно, он знал о том, что южане верят в других богов, а многие люди с Большой Земли и вовсе в одного Бога. Но это были только разговоры, только слухи и сплетни…

Подобные мысли приводили в ужас и одновременно заставляли чувствовать некий столь же ужасающий, иррациональный восторг. Он в тот миг ощущал себя едва ли не пророком, носителем древнего и тайного, недоступного большей части живых, Знания…

Набатом гремели в голове слова Беззубика.

Не было смысла приносить все те кровавые жертвы, столь часто практиковавшиеся у множества самых разных народов, не было смысла молить своих божеств о помощи — их просто не было. Они бы никогда не пришли и никому бы не помогли.

Кровь убитых во славу богов была пролита зря.

Как и всегда.

Верить в то, что мёртвые не будут пировать в чертогах Вальхаллы вместе с прославленными воинами прошлого, а вернутся в мир уже другими людьми с другими именами, было проще.

И легче.

Мысль о том, что Смерть — не конец, а лишь передышка, небольшая остановка, исцеляла душевные раны.

И Иккинг отказался от Богов, всем сердцем поверив в Небесных Странников. И это небольшое напоминание согрело душу, помогло вновь вскрывшимся ранам в душе обратно затянуться. Ничего не было кончено — всё было ещё впереди.

— Спасибо, — прошептал Иккинг, уткнувшись и обхватив шею драконихи, обняв.

— Детёныш не должен быть один. Пошли со мной, — вдруг сказала Змеевица. Какая нежность, какая жалость исходили от неё…

— Да, забери меня отсюда! — воскликнул Иккинг, увидев свой шанс начать новую жизнь и не желавший его упустить.

— Конечно, малыш. Кстати, меня зовут Айвайин’ик.

— Как?

— Зови меня просто Айва, полное имя предназначено для чужаков,  — осознав свою оплошность ответила Айва. — Ты теперь часть моей семьи, верно, малыш? Как тебя называть?

Хороший, однако, вопрос.

Юноша хотел было сказать имя, данное ему от рождения. Тем более что он продолжать мысленно называть себя Иккингом. Ну не мог он просто избавиться от этого имени!

Но Иккинг погиб в том проклятом овраге, остался рядом со своим мёртвым другом. А тот, кто сейчас сидел рядом с Айвой, не был Иккингом. Точнее, был не совсем им.

Имя — последнее, что у него осталось от семьи.

От матери.

Ведь именно она провела ритуал имянаречения. Но он её даже не помнил. Знал её только по рассказам отца и Плеваки. Но Беззубик… Он совсем недавно был так близко. Он никогда не исчезнет из его памяти!

Вдруг юноша вспомнил, как Беззубик иногда называл его Аран.

«Вод! Вод’ика Аран!»

Эти странные слова слишком часто замещали его собственное имя.

Они были словно оговоркой. Словно он обращался не к нему или просто перепутал имя… Это странное, непривычное имя прочно ассоциировалось с теплыми днями в овраге, с первым полётом…

— Называй меня… Аран, — наконец произнёс Ик… Нет. Теперь уже точно Аран. Надо было привыкать к новому имени.

— Аран?  — чему-то сильно удивилась Айва. — Замечательно!

Аран встал и пошёл к своей корзине с вещами, подхватил её, вернулся…

Змеевица внимательно следила за юношей с нескрываемым интересом. Она не хотела признаваться даже себе, но ей были безумно интересны люди. Их повадки, привычки. Она, конечно, расспрашивала родителей, но они тоже не могли ответить ей на её вопросы.

На улице сгущались сумерки. Вечерняя свежесть приятно холодила кожу. Аран пытался понять, сколько же времени прошло, но так и не придя к однозначному выводу, он махнул на это дело рукой.

Змеевица вновь присела и приглашающее указала головой себе на спину. Юноша только кивнул и, поправив лямки своей корзины, ловко взобрался на спину к Айве.

* * *

Мирослава, бледная и растерянная, вышла на улицу — кошмары не желали прекращаться, мучая девочку каждую ночь, не давая ей нормально спать. Девочка осунулась, летнее солнце словно и не касалось её кожи, не оставляя на память и следа загара, которым могли похвастаться любые ребятишки, да и взрослые тоже.

Несколько месяцев прошло с того момента, как ей почти каждую ночь стали являться во сне Юноша-Всадник и его Крылатый Змей.

Но в эту ночь вероятности вновь взбесились, отсекая навсегда десятки не самых плохих, а даже весьма счастливых вариантов, и в каждом из оставшихся были беспросветное отчаяние, безысходность и невыносимое, кричащее одиночество Юноши.

Крылатый Змей мёртв.

Это Мирослава поняла без особого труда. Да и как ещё можно было интерпретировать мёртвого, расчленённого Змея и плачущего перед ним на коленях, кричащего и вырывающегося из рук людей Юношу?

Если раньше половина вероятностей была зелёно-голубой с редкими вкраплениями жёлтого и серого, то теперь почти все варианты были чёрно-алыми, с теми же серыми пятнами, только серый этот был не серебро — пепел сожженных островов и селений.

Было страшно.

Добрый Юноша в её видениях превращался в кровавое чудовище, по ошибке называемое человеком, убивавшего без малейшего зазрения совести любого, кто вставал у него на пути. И не было от него спасенья, не было Витязя, способного ему противостоять…

И самое ужасное — такое поведение было совершенно не свойственно прежнему Юноше.

Но его сломали.

Убили вместе с его Крылатым Змеем, оставив только по глупости считаемую живым человеком оболочку.

Было страшно наблюдать за рождением Монстра и не иметь возможности хоть как-то этому помешать — теплом и лаской, добрым словом и искренней поддержкой в столь трудный миг.

Люди в селении шептались за спиной, что это уже не она, Мирослава, нежить, злой дух, забравший тело пропавшей в одном из походов в лес девчонки.

Радмир в меру своих юношеских сил старался пресекать подобные разговоры, да кто только станет слушать его, сына простого гончара? Были бы они хотя бы детьми одного из дружинников Князя, то было бы проще.

Радмир честно выслушивал откровения сестры и страдал оттого, что не способен был ей хоть как-то помочь.

Девочка, всегда здоровая и сильная, чахла у него на глазах, увядала, как цветы и трава с наступлением осени, и он не мог её спасти. Приближавшаяся зима никак не облегчала их страданий.

И чем чаще юноша слышал шёпотки за спиной, видел косые взгляды в сторону его сестры, тем сильнее он ждал весну — ведь именно с ней, родимой, можно было уйти.

Просто забрать сестру и уйти.

Возможно, стоило побольше времени проводить со своим конём, раз такое дело. Два года назад Радмир, словно чувствовал что-то, забрал себе одного жеребёнка — молоденького совсем, забавно покачивающегося в поисках равновесия, путающегося в собственных длинных ножках.

Все говорили про жеребенка — слабый, не выживет.

А поди ж ты, выжил. Да ещё и вымахал в красивого, тонконого, стройного и сильного жеребца.

Юноша сам выхаживал больного детёныша, да и Мирослава помогала немало в этом деле благородном.

Вот и выходит, что здоровые, сильные на вид — мрут, а те, в кого никто не верил — живут и радуют глаз своим близким. И Радмир всем своим сердцем надеялся, что и это вечное и простое правило распространится и на его сестрёнку.

* * *

Полёт…

Сколько всего помещается в этом коротком слове.

Безграничное чувство свободы, великолепное ощущение принадлежности ко всему этому миру и проскальзывающее в редкие моменты одиночество…

Глупые и пустые человеческие слова не могли описать этого ощущения.

Да и не было в этом необходимости. Как объяснить слепому, что такое радуга, или, например, закат? Как описать глухому шелест леса, шум прибоя и пение птиц? Как рассказать человеку о том, каково это — иметь крылья?

— Беззубик рассказывал о том, что жил в Гнезде Красной Смерти, — разбил повисшую уютную, какую-то доверчивую «тишину», которой вой ветра и стук крови в ушах быть не мог по определению, Аран. — Вы были из одной стаи?

— Что?  — сильно удивилась Айва. —  Нет, мы жили в разных стаях. Моё родное гнездо находится далеко на Востоке, на Большой Земле.

Теперь настала очередь Арана удивляться.

— Что же ты здесь делаешь, так далеко от дома?

— Путешествую,  — последовал ответ. — Мои сородичи всегда, достигнув взрослого возраста, отправляются в Странствие. Это древний обычай. Если дракон умён и силён, он вернётся домой. Если нет — погибнет. Однако иногда драконы, прошедшие обряд, возвращаются в приглянувшиеся им места и основывают собственные гнёзда.

— Ты была знакома с Беззубиком?

— Я? Лично не была, но много о нём слышала от сородичей. Только самые смелые, а зачастую отчаявшиеся Фурии присоединяются к другим стаям. Фурии не любят чужаков и очень ценят семью, не подпуская к себе всех остальных. Но более преданных друзей не найти.

— Беззубик мне этого не рассказывал, — пробормотал Аран.

Вновь повисло молчание. Каждый думал о своём.

Юноша никогда по-настоящему не задумывался о том, насколько сильно отличается драконий разум от людского. И сколько из этого отличия вытекало конфликтов и непониманий…

Только самым странным людям, по так и никогда не озвученному мнению народа, хочется свободы. Люди ценят стабильность, комфорт. Вроде и считают себя высшей ступенью природы, а остальных — дикими зверями, а по сути, они те же звери, управляют ими те же инстинкты. Вкусно поесть, сделать потомство и желательно не прилагать для этого никаких усилий.

Много ли есть на свете людей, которые могут бросить всё и отправиться в странствие? Не изгнанных, не бежавших, а именно по собственной доброй воле ушедших по ведущим в неизвестность тропам. Но так поступить может человек, которому нечего терять. Который не обременён привязанностями. Который не может назвать, где же его дом…

Всем людям нужен свой дом. И нельзя сказать, что это плохо. Разве плохо, когда тебе есть куда возвращаться, когда тебя там ждут?

У Арана дома не было. У него не было привязанностей, не было больше родного края. Ушедший из стаи дракон основывает свою собственную… Может, и ему так поступить? Найти таких же изгоев, которые поймут и примут его? Которых он сумеет повести вперед, в новый, изменившийся мир?

— Люди такие странные. Придумают себе множество богов, хотя большая часть видимых ими явлений можно легко объяснить, — вдруг пробурчала Айва, видимо, просто размышляя вслух.

Подобные мысли приходили в голову и ему, особенно после знакомства с Беззубиком. Однако всё-таки трудно избавиться от того, во что верил всей душой. Легче меняться постепенно, медленно и, возможно, даже незаметно…

Ему такой возможности не дали.

Что же… Что нас не убивало, делало нас сильнее, верно?

Значит, подобные потрясения он будет легче переносить в будущем.

— Если честно, то я почему-то сразу принял вашу веру, — доверительно сказал Аран.

— Просто есть драконы столь древние, что они помнят Третье Пришествие Небесных Странников. А люди всего лишь желают найти объяснение увиденному и придумывают себе богов, — как неразумному птенцу объяснила ему Змеевица.

— А Небесные Странники — не боги? — с недоумением спросил юноша.

Только этот момент его всегда смущал в рассказах Беззубика. Он не осмеливался уточнить, почему-то останавливался на полуслове, даже начав задавать этот вопрос.

— Не в том смысле, который вкладывают в него люди. Небесные Странники — Хранители нашего мира. Одного из множества других миров. Они никого и ничего не создавали. Небесные Странники — Души полностью прошедшие Великий Путь.

— Души? Не сами драконы или люди?

— Есть множество других разумных созданий, но они живут не в нашем мире. Именно Души. Душа помнит все свои Странствия — разум меняется каждый раз.

Это не укладывалось в привычное мировосприятие.

Не один мир, не два и даже ни девять…

Множество миров!

В свете этого одна единственная человеческая жизнь стала казаться Арану ещё более жалкой. Да и отделять Разум от Души у людей не принято. Все мысли должны были бы оставаться даже после физической смерти, но, если Душа не есть Разум, то, получается, после тела гибнет и личность? Или Душа есть нечто более высшего порядка, чем разум, и потому совмещала в себе все личности, которыми она была? Или Душа с личностью вообще никак не связана?

Ещё один интересный момент, над которым Аран никогда не задумывался — Души, прошедшие Великий Путь.

Что с ними случается?

И со всеми ли?

— То есть любой… разумный может стать Небесным Странником?

— И станет. Но только пройдя весь Путь и оказавшись За Чертой. Но только если они не будут низвергнуты в Бездну. Великий Путь занимает тысячелетия. Сто сорок четыре жизни всё-таки… Поэтому Небесных Странников для нашего мира так мало. В других мирах их, конечно, примерно столько же. Вот только Миров бесконечное количество, а значит, и Разумных столько же. Лишних не будет.

Да, Беззубик рассказывал и про Черту, и про Бездну. По его словам, Души, совершившие такие грехи — пошедшие против самой Жизни, или не пожелавшие получить Искупление ради безопасности Миров, попадали в Бездну.

Как понял Аран, Бездна — некий мир, находящийся за пределами понимания вообще всех разумных. Никто не мог сказать, что это был за мир, как он был устроен и что в нём происходило, ибо поведать об этом могут только побывавшие там, а из Бездны не возвращались.

Возможно, это собственный разум Души? Мир, внутри неё самой?

Мир же, находящийся За Чертой, которая отделяет Странствия от Покоя, был местом, где Душа, прошедшая Великий Путь, проходила очищение и…

Никто не знает, что с ними было дальше.

Возможно, они просто растворялись в Хаосе, возможно, становились сущностями более высокого порядка, возможно ещё что-то. Но легенды гласили, что именно из Мира-За-Чертой пришли в миры первые Небесные Странники.

— Невероятно… — вырвалось у Арана.

— Конечно! А самое интересное, что зачастую люди перерождаются только людьми, а драконы только драконами, — сказала Айва, хитро скосив глаза на юношу. — Но есть и те, кто перерождался в различных обличьях.

— О чём это ты?

— Я думаю, ты один из таких Стражей. Поэтому ты очень удачно выбрал своё имя*.

— Не знаю… Мне словно что-то шепнуло на ухо его, вот я и сказал, — растерянно ответил юноша.

— Вот и нашлось объяснение твоим способностям, Аран! — вдруг воскликнула Айва.

— Да?

Он никак не мог понять, что же имела в виду Змеевица. Но перспектива узнать происхождение своих крайне необычных для простого человека способностей, несомненно, манила. Неизвестность порою пугала людей больше смерти. Аран был не из их числа, но непонимание его невероятно раздражало.

Если что-то даже о себе не знать, то можно неверно оценить свои силы и просчитаться. И ладно, если от этого пострадает только он сам, а если с собой на перерождение он утянет и ещё кого-нибудь?

Представив, что ему вновь может довестись пережить подобную потерю, Аран нахмурился. Конечно, это неизбежно. Кто-то рождался, кто-то умирал, это естественный процесс, круговорот Душ, и бояться его не следовало.

Но это мало помогало уменьшить ту боль, ту пустоту, что оставалась на месте ушедшего. И слёзы… Которых он когда-то так стыдился. Которые он ещё совсем недавно считал признаком слабости.

Теперь он понял.

Плакать не стыдно.

Какая разница, что думали о тебе, когда всё внутри рвалось и переворачивалось, когда душу тупым ножом резало, когда перспектива собственной смерти не пугала и сулила хоть какой-то покой и не-отчаяние, была очень даже выходом, а не глупостью?

Просто, слёзы — это слишком личное. Слишком глубокое и откровенное. То, что не покажешь чужому.

Слёзы… Вы ли сейчас стекали вниз по щекам? Или это донесённые ветром до его лица брызги моря, над которым они пролетали?

И вдруг для Арана всё словно смолкло.

Исчезли мысли, остались только ощущения.

Море!

Колышущаяся синяя гладь под ними словно вовсе и не имела берегов. Огромное лазурное небо казалось таким светлым, таким глубоким на фоне тёмной, холодной воды. На горизонте, куда ни глянь, не было видно ни островов, ни кораблей.

Зато вон там! Из-под воды вынырнул дракон с длинной тонкой шеей и массивной головой.

Аран помнил его по Книге Драконов.

Кипятильник.

Или вон те чайки… Белые точки вдали…

Жизнь!

Она повсюду!

Она есть, куда ни глянь! И нет смысла думать о себе. Их так много, а он один.

Но они живут.

Тоже живут.

И жили.

И будут жить…

— Если ты Страж, то нет ничего удивительного в твоём умении создавать ментальные связи. Ведь этот навык принадлежит не Разуму, а Душе, — вернула его к реальности Айва.

— То есть это умение моей Души? — несколько разочарованно спросил Аран.

Вот только это разочарование было не оттого, что сей талант принадлежал не ему, а оттого, что его отвлекли от созерцания этого прекрасного мира…

Мира!

Ни с самой высокой скалы, ни с корабля невозможно ощутить весь этот простор. Только тут, в воздухе, под облаками, можно понять всю необъятность его мира.

— Да, но это не значит, что ты не сможешь пользоваться и другими знаниями Души. У драконов, а значит, и у Стражей связь с Душой крепче, а потому мы зачастую можем вспоминать свои прошлые жизни, пользоваться знаниями из них.

— Занятно… — озадаченно сказал Аран. — А среди драконов есть Стражи?

— Конечно! Ночные Фурии — явный тому пример. Именно этим они и отличаются от остальных драконов. Именно потому собираются в стаи, где есть только их вид. Именно поэтому их так мало.

Фурии…

Значит, Беззубик тоже был Стражем?

И, возможно, он переродится человеком? Хотя почему переродится? Переродился. Он уже вернулся в этот мир. Он уже начал новый этап в своём Пути…

А раз так, то они обязательно встретятся!

Точно!

Аран пока не знал как, но он чётко для себя решил найти новое воплощение его погибшего… нет! получившего небольшую передышку в Пути, друга.

Он найдёт его, и они, конечно, поладят!

Обязательно поладят!

Пусть его новый Разум его помнить и не будет, но Душа-то! Душа! Она вечна, а потому должна помнить всё!

— Но почему именно «Стражи»? — задал последний возникший у него вопрос Аран.

— Говорят, что они получили благословение от Небесных Странников. Они зачастую становятся сильными лидерами, защищающими свой народ. Они становятся Aran Werda.

* Аран (от Aran, Мэндо’а) — страж, защитник. Наиболее близкий синоним на мэндо’а — Кабур (Cabur). Я решила проявить свою нежную любовь к Звёздным Войнам. Видит Сила, не сумела я удержаться от использования мандалорского языка)

Аран открыл глаза, пытаясь понять, где же он находится. Воспоминания о последних часах были смутными — непонятные цветные пятна, мешанина звуков, голосов и какого-то странного, низкого, угрожающего гула.

Сны. Дикие, непонятные, незапоминающиеся. Зеркало подсознания.

Что же творится у него в разуме, если даже во сне он не может найти столь желанный покой?

Юноша огляделся. Как оказалось, он лежал посреди небольшой полянки, на мягкой, сочной траве. Сосны стенами окружали эту поляну, устремляя свои верхушки в небо. Заходящее солнце ласково касалось их, окрашивая в золотистые цвета. Небо, ясное и холодное, казалась особенно далёким. Недостижимым.

Возможно, на открытой местности было еще светло, но полянку окутали тени вековых сосен, погружая её в приятный полумрак.

Вставать Арану совершенно не хотелось. Проморгавшись, он потянулся и нечаянно задел рукой что-то шершавое и тёплое. Быстро повернув в ту сторону голову, юноша, уже напрягшийся и приготовившийся ко всему, быстро успокоился.

Это была Айва. От неё так и исходила волнами непонятная ему радость.

— А, ты проснулся?

— Айва, где это мы? — спросил юноша удивлённо.

— В безопасности, — ответила она. — У моих друзей. Этот остров принадлежит небольшой стае Змеевиков. Эти ребята из тех, что положились на волю случая и решили не возвращаться домой.

Аран сразу вспомнил вчерашний (или всё-таки сегодняшний? сколько он спал?) разговор.

И всё же — оставить свою стаю, свою семью и поселиться в совершенно незнакомом месте… Не ради пропитания, не из-за вражды, не потому, что не можешь вернуться… странно. Для людей, за редким исключением, подобное было совершенно неприемлемо.

— Пока я летела, ты заснул. Я как-то забыла о том, что люди быстрее нас устают. Тем более детёныши. Поэтому я решила приземлиться здесь, чтобы передохнуть. До моего родного гнезда ещё далеко. К следующему полнолунию, если погода будет благоприятствовать, долетим.

Однако полнолуние было пять ночей назад. Значит, почти месяц. Но если драконы покрывают за часы расстояния, на преодоление которых викингам с их ладьями понадобились бы недели…

Понятно, почему люди с Архипелага так редко контактируют с Южанами и жителями Большой Земли. Они же зачастую просто могли и не доплыть! Ладьи и драккары викингов были не приспособлены к таким долгим путешествиям, в отличие от кораблей Южан.

— Это хорошая новость. Но… Как твои друзья отреагировали на то, что ты прилетела с человеком?

— От тебя пахнет Фурией. Они восприняли тебя, как одного из нас,  — снисходительно, словно неразумному птенцу разъяснила юноше Айва.

Аран на её тон внимания не обратил и вместо этого вновь возмутился.

— Но они же видели, что я не дракон!

— Абеш и Дха посчитали, что раз Фурия тебе поверил, то значит, ты свой. Надежный. А они славятся своей подозрительностью и нелюбовью к чужакам.

— Приятно, однако.

— На пути нам придётся остановиться на нескольких островах. Сам понимаешь, без передышки никак.

— Дай угадаю: на каждом из этих островов есть драконье поселение?

— Естественно. Те наши братья и сёстры, которые не любят странствовать, стараются всё-таки селиться на пути странствий. Чтобы, если что, придти на помощь.

Это действительно было логично. И так похоже на людей… У них тоже на островах, находящихся рядом с морскими путями, были поселения.

Чем важнее путь, чем богаче корабли, плавающие по нему, тем крупнее были эти деревни.

Или города.

Чаще — города.

Если верить Айве, а не верить ей Аран просто не мог.

Чем больше юноша познавал драконов, тем больше видел сходств с людьми, несмотря на все различия.

Если честно, то это вызывало желание схватиться за голову и громко закричать.

Зачем сражаться?

Зачем ненавидеть друг друга?

Они ведь так похожи! Слишком похожи.

Хотя, возможно, это он, Аран, что-то не знал о людях. Чего-то в них не хватало. Чего-то, чьё отсутствие приводило к вечным войнам, конфликтам…

Однако, вроде войны между драконьими стаями тоже бывали. Но они не были повсеместны, не носили постоянный характер. И… И чем люди всё-таки отличаются от диких зверей? А уж тем более от очень даже разумных драконов?

Интересно, а люди с Большой Земли такие же, как викинги? Или они как Южане?

Говорили, что некоторые никогда не видели моря! Что они почти всегда находились в одном поселении и не выбирались из него.

Ненормальные.

Или счастливые?

Они считали драконов детской сказкой! Когда для викингов они — суровая реальность.

Вообще викинги, по крайней мере на Олухе, считали Южан более слабыми, ведь завоевательные походы Северян почти всегда оканчивались победой последних. Аран не понимал, зачем Южане постоянно плели интриги, пытались обманом и хитростью сделать то, что викинги делали грубой силой.

Юноша не оправдывал своих бывших соплеменников, он, как никто другой, знал все ужасы войны, как никто другой, жаждал мирной, спокойной жизни. Но разве ему кто-нибудь это позволил бы?

Но… была у викингов, привыкших действовать прямолинейно, симпатичная Арану черта — они почти не врали. Не было интриг, жизнь не строилась на обмане. Женщины сражались наравне с мужчинами, внутри одного племени все верили друг другу. И двери домов никогда не были заперты.

У Северян было всё то, что возведено в абсолют у драконов. То, чего, возможно, так не хватало людям. Если бы убрать ту зашоренность сознания… То было бы проще. То идеальнее мира придумать было бы нельзя…

Но это всё утопия, мало граничащая с реальностью.

Возможно, на Большой Земле всё будет иначе? Возможно, люди там будут другими?

— А далеко Большая Земля? — спросил, наконец, Аран.

— Она в той стороне, где восходит солнце. Отсюда туда лететь около пяти-шести дней, смотря какой дракон. Но и Чёрные Горы появляются не сразу. Нам надо пересечь Великую Равнину до наступления холодов, сам знаешь, зима скоро. Потом, добравшись до Диких Степей, надо повернуть на юго-восток.

— Но разве нельзя полететь напрямик? — удивился юноша.

— Нельзя. Если лететь по прямой, а не по дуге, то слишком велика вероятность наткнуться на большое количество людей. Там много городов, а деревень еще больше… Люди, живущие в Диких Степях, хорошо к нам относятся. Боятся, но не нападают. Многие считают, что мы — духи их предков. Впрочем, не так уж они и ошибаются. Ой, ты меня отвлёк! Так вот, уже там, в Чёрных Горах, насколько я знаю, не меньше восьми больших стай живёт. Люди туда не суются за исключением идиотов-самоубийц и монахов. Но первые быстро погибают, а вторые стараются нас не тревожить.

— Длинный путь. Понятно теперь, почему многие решают остаться на приглянувшемся островке, даже если он находится далеко от их родного гнезда.

— Трудности, если они нас не убивают, закаляют. Длительное Странствие даёт бесценный опыт, без которого просто не выжить. Слабый от природы, но опытный дракон всегда победит сильного, но неопытного.

* * *

Весёлый смех прошедшей мимо «стайки» девушек заставил Мирославу, сидевшую на крыльце собственного дома, немного поморщиться. Радмир знал, понял по собственным наблюдениям — у неё уже несколько дней нестерпимо болела голова, то заставляя едва ли не подвывать от постоянного и непроходящего гула, то блаженно замирать на несколько мгновений долгожданного покоя.

На коленях у девочки мирно мурчала кошка, и этот утробный звук явно был единственным, который не раздражал сейчас Мирославу, ещё сильнее осунувшуюся за последние несколько недель.

Животное так сладко щурилось, с таким наслаждением подставляло бока и шею все ещё теплым лучам всё-таки холодного осеннего солнца, что это умиротворение не могло не передаться и Мирославе, а заодно и ему самому. Сестра отстранённо гладила Мавку по серому загривку, отчего кошка стала мурчать только громче.

Девочка поёжилась от вдруг подувшего ветерка, ещё сильнее укутавшись в меховую жилетку под внимательным взглядом брата, только покачавшего головой. Юноша вздохнул и, подойдя к сестре, укрыл её тёплой накидкой и сам сел рядом, прижался к ней теплым боком, желая хоть так согреть.

Хорошо Мавке! У неё была шерсть, да ещё какая! Длинная, густая, наверняка очень теплая…

Лето уходило неумолимо, уступая свои позиции зиме — с каждой прошедшей неделей становилось всё холоднее.

С полей давно убрали урожай, отпраздновав это знаменательное событие как всегда — с размахом. Трава пожухла и перестала радовать глаз любого, кто на неё смотрел. Даже коровы ели её с неохотой, если не сказать отвращением — им теперь больше по вкусу приходилось сено, благоразумно запасённое хозяевами бурёнок ещё летом.

Да он и сам помогал на сенокосе — вместе с отцом. И потом, когда убирали с полей поспевшую рожь, даже отощавшая и ослабевшая Мирослава помогала — не хотела она быть нахлебницей.

Девочка вообще откуда-то узнала о совершенно неизвестных доселе лекарственных травах и ягодах. Она вообще стала намного больше времени в лесу проводить и бродила там одна или с Марьей и Ладой до самой осени, пока все эти травы не высохли.

Девочки тоже не понимали, откуда их подруга брала свои знания.

Сегодня же Мирослава была всё так же бледна и немного печальна, вызывая этим беспокойство у Радмира — волшебная суть девочки, всегда отводившая от неё все болезни, сейчас, казалось, наоборот — была их причиной. И лишь поэтому юноша был бессилен — он мог только наблюдать, как чах и увядал его огонёк, его цветочек.

Сестра, раньше всегда весёлая и жизнерадостная, румяная и загорелая, казалась блёклой тенью самой себя.

И она словно повзрослела на несколько лет.

Словно то, что она узнала из своих видений, заставило её так сильно измениться, начать смотреть по-другому.

Девочка теперь ничего не рассказывала о своих снах, только губы кривила и смотрела так печально и так виновато… Сердце его разрывалось от этого взгляда, от желания помочь сестре, разделить с ней эту ношу, но та закрылась ото всех.

Она была похожа на те берёзы… Те берёзы, что все лето радовали глаз своею стройной красой и зеленью кроны, а потом ещё и золотом осеннего листопада… Те белые красавицы стояли сейчас беззащитные, без единого листочка — и словно вместе с ними они растеряли и свой праздный вид.

Сама природа была печальна, одаряя людей частыми дождями, холодом и сыростью.

И так сильно не хватало тепла.

Не только внешнего — печки грели исправно, на это жаловаться было глупо. Внутреннего тепла не хватало. В словах, во взгляде и мыслях. Все почему-то были холодными и словно чужими.

А ведь сегодня был праздник.

Сегодня люди славили Макошь, вознося на капище с вырезанным из осины идолом прялки, клубки шерсти и пряжу, водя вокруг него хороводы.

Вот только не хотел Радмир веселиться. Ему бы только улыбку на лице сестры увидеть — и он будет счастлив.

Увидев, как люди потянулись по тропинке в сторону капища, находившегося на пригорке в лесу, юноша ещё раз тяжело вздохнул, всё так же молча, встал и приглашающе взглянув на Мирославу, замер.

Девочка всё так не вымолвила и слова. Только отрицательно покачала головой.

Сердце юноши ухнуло куда-то вниз.

Когда-то спорившие с небесами в своей синеве глаза Мирославы были теперь серыми… не как сталь. Как пепел. Как тяжёлые облака, лишь ненадолго позволявшие солнцу выглянуть и осветить мир.

И в этот миг Радмир решился окончательно — с приходом весны они уйдут.

Лучше странствовать в поисках неизведанного и несбыточного, чем мирно и безропотно ждать своей судьбы.

Главное теперь было пережить зиму, обжигающую своим смертоносным дыханием уже сейчас — ночами становилось очень холодно. Главное — сохранить его Огонёчек, не дать ему погаснуть.

И помочь синеве вновь разгореться в глазах его сестрёнки.

* * *

За час до восхода Аран и Айва вновь отправились в путь.

Дни сменялись один за другим. Удивительно похожие в своей неповторимости.

Новые острова.

Те, о которых Аран никогда и не слышал. Если верить местным драконам, то люди здесь никогда не бывали. Конечно, иногда на горизонте видны были паруса их кораблей, но именно что на горизонте. К берегу людские суда никогда не подходили…

Новые виды драконов.

Прекрасные в своей смертоносности создания поражали сознание расцветкой, всевозможными узорами, своими размерами и уникальными способностями.

Об этих драконах никогда не упоминали торговцы, о них не ходили легенды среди простого народа, их не было в Книге Драконов.

А потому всю новую информацию Аран записывал в свои блокноты, желая со временем написать собственную Книгу Драконов. Да и с Драконами общаться намного проще, когда примерно знаешь, чего ожидать от конкретного вида.

Помимо заметок о драконах, которых юноша ещё и зарисовывал в большом количестве, в блокнотах стали появляться пейзажи посещённых ими островов.

Скалы, лес, берег и море…

Горы, залитые солнцем поляны и обширные равнины…

Величественные виды природы помогали оправиться юноше от раны, которую его душе нанесли люди. И только теперь он поймал себя на странной мысли.

Он перестал называть себя Иккингом даже мысленно.

Да, Иккинг умер.

Погиб, но не от удара мечом или секирой, не от стрелы.

Он умер не в овраге рядом с Беззубиком, а позже, в той самой пещерке, когда залечил обрубленную связь с племенем. Когда улыбнулся тогда ещё незнакомому дракону. Когда уткнулся Айве в шею, ища утешения…

Он умер не в мучениях.

Он умер тихо, мирно. В тот самый миг, когда назвал своё новое имя.

И не надо ворошить прошлое. Не надо вскрывать старые раны. Пусть они затянутся окончательно.

Он больше не назовёт себя Иккингом, но сохранит память о нём в своём сердце. Как о единственном, что осталось у него от матери…

Больше не было тупой боли в груди. Сердце не щемило. Осталось только светлая печаль и горькая улыбка.

Как воспоминание о самых счастливых днях.

И самом горьком.

* * *

Она летела верхом на Крылатом Змее, завороженная собственным восторгом и невообразимо большой высотой. Почему-то Змей казался самым близким существом во всём мире, ему хотелось довериться, позволить ему нести её туда, куда он решит. Чудесное, доселе неизвестное ощущение полёта было невозможно описать словами. Она и не находила этих слов. Их просто не было.

Из-под облаков не было видно земли, но она почему-то совсем не боялась — знала, что не упадёт.

Воздух был морозным и колючим, он бил в лицо наотмашь, но холодно почему-то не было.

Было хорошо.

Как-то правильно.

И бесконечная голубизна небес, и пушистая, холодная влага облаков — маленькое разочарование, ведь они, эти облака, оказались простым туманом, и бесконечный свист и вой ветра, и пьянящее чувство свободы были такими переполняющими, такими непостижимо-громадными, что хотелось кричать, показывая всему миру, как ей радостно, как ей восхитительно на этой высоте.

Вдруг ощущение бесконечного счастья улетучилось, разбилось, осыпалось осколками расколотого зеркала. И так же, как и отражения в тех осколках — всё перепуталось, перемешалось, и серый и чёрный цвета окрасили все вокруг, разбавляясь иногда алыми и багровыми разводами.

В нос ударил тяжелый, сладковато-солёный с металлическими нотками запах, перемешанный с удушающей гарью.

Ставший таким родным её сердцу Змей неожиданно оказался лежащим перед ней, и запах крови исходил именно от него — ещё живой, он лежал уже неподвижно и судорожно ловил ртом воздух, дыша хрипло и тяжело.

В его груди зияла большая рана, нанесённая явно клинком — колотая, узкая и практически незаметная на чёрной чешуе, она была явно глубокой, и исцелить её было никак нельзя. Эта рана была смертельной, но она не дарила быстрого избавленья, не дарила простой и мгновенный уход в вечность, а заставляла страдать, метаться в агонии и осознании приближения неизбежного.

Послышался смех, такой снисходительный и практически не насмешливый — так родители смеются над своими детьми. Но смеялся человек, от которого веяло опасностью.

Он был врагом.

У человека было узкое лицо и абсолютно белые волосы. Он весь был каким-то бледным, бесцветным, как и его волосы — она так и не смогла понять, какого цвета были его глаза.

От изящной походки, от плавности и отточенности движений, выдающих умелого, искусного воина, становилось не по себе.

Было откровенно страшно.

Человек что-то говорил, все тем же снисходительным тоном, но звуки долетали до неё словно через толщу воды, глухо и как-то неполно, и она не могла разобрать слов, и видела только шевеление узких, как у коварных женщин, губ.

Почему-то она знала, что рана в груди её Крылатого Змея — дело рук этого человека.

И что следующей его жертвой будет она.

Змей смотрел на неё с такой необъяснимой и невыносимой виной, с таким отчаянием, с такой болью, что ей становилось страшно. Зверь взглядом, одним только взглядом, молил её бежать, пытаться спастись, но её тело словно сковали невидимые путы — она не могла пошевелиться, и все смотрела, смотрела в глаза своему Змею.

Человек скупо, холодно улыбнулся, что-то спросил, но она не ответила.

Он сделал шаг в её сторону, замахнулся (она даже не попыталась защититься, хоть как-то избежать атаки) и одним единственным коротким движением нанёс удар.

Нестерпимая боль обожгла, оглушила, лишила ориентации в пространстве.

В глазах всё поплыло, рану словно жгло раскалённым железом, что-то тёплое и мокрое (кровь?) стало пропитывать надетую на неё рубаху, и та противно прилипла к телу, вмиг стало трудно дышать — рот при попытке вдохнуть наполнился кровью, но ни сплюнуть, ни сглотнуть её никаких сил не было.

Но она так и не вскрикнула.

В глазах Врага мелькнуло что-то похожее на уважение. Когда она всё-таки упала, он даже подхватил её. И всё что-то говорил, говорил… Снисходительно-утешающе.

Невообразимый, пробирающий до самых костей, сковывающий все тело холод окутал её, окатил, как ледяная вода. Она сама — словно в прорубь нырнула. Ничего, кроме взгляда Змея, она не видела — все стало таким размытым, таким неважным… Она не слышала слов своего Врага, да и не слушала его, да и зачем?

Когда ужасающий холод ледяной водой хлынул в лёгкие, сковал дыхание, и стало невозможно сделать даже один вдох, перед глазами не было уже совершенно ничего, кроме двух огоньков — глаз её Крылатого Змея.

Последним, что она увидела, перед тем, как блаженная, дарящая забвение тьма окутала её, была ладонь её Врага, сухая, длинная и шероховатая, с изящными пальцами.

Эта ладонь и закрыла ей глаза.

Когда непроглядная чернота рассеялась, она поняла, что лежала в собственной постели, и на неё с беспокойством смотрел брат.

Её трясло, словно в лихорадке.

Он спросил, всё ли в порядке, и она ничего не смогла ответить — голос словно отнялся. Она всё ещё не могла отличить явь от сна.

Брат просидел рядом с ней, держа за руку, до самого утра, так и не сомкнув глаз.

Когда на следующий день она в группе остановившихся на отдых путешественников увидела человека, столь похожего на её Врага, только он был моложе, она едва не закричала.

Когда она встретилась с ним взглядом — в его глазах не было ни капли узнавания, но смотрел от так знакомо, так снисходительно и чуть насмешливо, что она не выдержала.

Перед тем как опять провалиться в блаженную темноту, она почувствовала, как её кто-то подхватил, и это точно был не брат, чей голос послышался издалека, но слов вновь было не разобрать.

Последним, что она успела увидеть, были такие знакомые бледные глаза непонятного цвета.

* * *

Таир нёсся быстрее ветра, лук в руках лежал так правильно, что становилось ясно — вот оно, её место: верхом на коне, галопом мчащемся по степи навстречу другому всаднику, и за спиной слышались ржание и топот коней других воинов её племени.

Ни бьющий в глаза ветер, ни скорость несущегося Таира не мешали Айше прицелиться и выстрелить.

Стрела полетела именно так, как она и рассчитала, и сшибла меховую шапку с мчащегося навстречу всадника, чей конь встал на дыбы и с громким ржанием остановился.

Девушка тоже остановила Таира, он и подбитый ею всадник одновременно спешились и пошли навстречу друг другу.

— Ты промахнулся.

На лице мужчины было столько насмешки, за которой прятался ужас от промелькнувшей совсем близко смерти, и только волею случая, по его мнению, эта самая смерть, которую несла ему её стрела, прошла мимо, что Айша не сумела сдержать собственной усмешки.

И она прекрасно знала, что издалека похожа на мужчину, а потому многие неправильно определяли, кто она есть. По мнению девушки это было даже забавно.

— Я и не собиралась убивать тебя, — сказала сдержанно, но со спокойной гордостью Айша.

— Женщина? — поражённо спросил всадник.

За их спинами остановили своих коней и спешились остальные всадники обоих племён, готовые в любой миг броситься в атаку на предполагаемых противников.

Видимо, в племени её собеседника было не принято позволять женщинам заниматься военным искусством, но Айша на подобные вещи смотрела насмешливо.

Её народу было не до соблюдения глупых и замшелых традиций давно сгнивших в земле сумасбродов — они выживали.

А Степь не прощает глупцов.

И слабаков.

Их же задача была намного сложнее простого кочевания ради жизни — они охраняли границы своей святыни, готовые умереть, но не позволить ни чужакам, ни глупцам из соседних племён осквернить её.

И потому не было ни сил, ни желания ослаблять собственный народ — если ребенок мог держать оружие в руках и был способен удержаться в седле, то он становился воином, и не важно было, мальчик ли то был, или девочка.

— Я — Айша, дочь Амира, — веско сказала девушка, — из Стражей Чёрных Гор.

Узкие глаза, доселе наполненные удивлением, сверкнули пониманием

— Кабур Не’та Тал?

Она медленно кивнула, с превосходством смотря ему в глаза.

Слова на Древнем языке приятно грели слух, а уж понимание того, что этот человек, её собеседник — был способен их хотя бы произнести, и вовсе вызывало желание улыбнуться, которое она, впрочем, подавила — не до милых улыбочек было, когда чужаки пришли на территорию к её народу, столь близко подойдя к границе начала Гор.

— Моё имя Олад, сын Бьява. — представился мужчина. — Вождь племени Ритта.

Об этом племени Айша слышала от своего отца.

Ритта были очень суеверны и в некоторых вопросах неоправданно жестоки. А это вызывало в девушке лишь омерзение — в её представлении не было ничего более злого, чем зря пролитая кровь.

Особенно — кровь невинного.

Да, родственные её народу племена поклонялись как своему предку — Волку. А волки были воинами — честными и сильными. Жестокими, но справедливыми.

И именно поэтому, если долг того требовал, Айша могла оборвать чужую жизнь без колебаний, но просто так, без веской причины она бы этого не сделала.

Более того, она и другим бы этого не позволила.

Ведь так завещали её народу их предки — нести честь и справедливость другим племенам.

— Значит, как вождь, вы должны понимать, что не стоило вам появляться на нашей территории.

* * *

Последний перелёт до Большой Земли подходил к концу. Путь в десятки островов оставил множество самых разных воспоминаний и впечатлений. А ведь это — далеко не конец их пути и даже не половина, ведь впереди была самая сложная и вместе с этим самая простая часть путешествия.

С высоты полёта Арану был виден только предрассветный туман, а за ним — неясные, размытые серовато-голубые силуэты-полосы.

Привычная уже для юноши картина. Подобный вид ему открывался при подлёте к каждому крупному острову.

Вот только дальняя, едва заметная линия, обозначающая берег, становилась всё более и более изрезанной, поломанной, и вдруг юноша осознал, что-то странное нечто, которое он принял по глупости своей за отражение в море, было равниной.

Отсюда, с невообразимой для человека высоты, из-под самых облаков открывался просто невероятный вид.

Даже не на десятки — на сотни километров вокруг вслед за привычными прибрежными скалами расстилалась бескрайняя, изрезанная холмами равнина, почти полностью заросшая лесом, золотившимся осенней листвой, разбавленных там и тут багровыми пятнами.

Лишь изредка мелькали проплешины полян — тоже золотистых. Трава, выгоревшая под наверняка знойным здесь солнцем, была, скорее всего, сухой и ломкой.

Серебряной лентой вилась широкая, спокойная река. Он, со своим прекрасным зрением, видел парящих над ней птиц, наверняка оглашавших округу своим громким и немного неприятным криком.

И вот! Небольшое стадо оленей, пришедшее на водопой!

Все внизу кипело жизнью, кричало о том, что все его проблемы несущественны.

Вот она — жизнь!

Всюду! Вокруг!

— Ты чего застыл? — усмехнулась дракониха, повернув голову в сторону юноши и скосив на него глаза.

Восторг на лице детёныша, как Айва про себя называла этого человеческого юношу, был непередаваем.

Столько чувств, которые невозможно описать словами. Они иссушат, уменьшат впечатление, сделают его более блёклым. Но по связи эти эмоции транслировались прекрасно.

— Это невероятно! — только и сумел вымолвить Аран.

— Мне нравится то, что мы побывали на стольких островах, а ты не утратил свою способность восхищаться.

Айва искренне радовалась за человеческого детёныша. Она-то многое уже повидала, пусть и была ещё совсем молодой и опыта имела не так много, как хотелось бы, и отвлекаться на красоты мест, где она бывала, было даже опасно.

Только птенцы могли смотреть на мир с таким восторгом, и то, что боль, причинённая этому малышу, почти ушла, радовало Змеевицу.

Она теперь точно знала, что будет лететь по самым красивым местам, лишь бы видеть, что детёныш рад. Что он забыл о своей печали хоть на мгновение и просто и бесхитростно наслаждался миром.

Что малыш, лишившийся своей стаи, оправился от своей потери.

Она научит его выживать, как родное дитя.

Поможет ему встать на крыло.

А потом, когда придёт время, отпустит в свободный полёт.

Пусть у них были только дни пути в её родное гнездо — потом ей придётся расстаться с этим странным и столь необычным детёнышем. Ей хватит этих дней! Она даст ему всё то, что нужно, чтобы залечить рану в душе.

Было невыносимо печально, что Фурии наверняка заинтересуются тем, кого один из потерянных сыновей их Гнезда назвал своим братом. Они наверняка заберут у неё мальчика, даже если он не являлся одним из них. Даже если он был самым обычным человеком, без тех способностей, которые она могла в нём ошибочно разглядеть.

Да вот только разве ж могла она ошибиться? Разве могли простые люди говорить с драконами?

Нет…

Он точно был Стражем, и не быть им рядом, вместе, как одной семье! Нет у них времени больше, чем те дни, что остались от их путешествия…

От этих мыслей становилось ещё горше.

И потому Айва старалась не думать об этом, не накручивать себя, не расстраиваться раньше времени.

Она уже сумела показать ему этот невероятный мир драконов. Рассказать об их жизни, их ценностях и традициях.

По крайней мере о тех, что она сама знала.

Теперь дракониха понимала, почему Фурия так быстро сошелся с этим мальчиком.

Он же просто дракон в человеческой оболочке! Неотличим ментально от Фурии или другого Змеевика.

Он мыслил другими категориями, не как остальные люди, и это восхищало. И давало понимание, почему мальчика изгнала его стая. Люди, говорили ей многие мудрые драконы, не любили тех, кто отличился своими взглядами от большинства.

Надо заметить, что в некоторых драконьих стаях тоже инакомыслие не особо поощрялось, а зачастую и вовсе пресекалось, но то были исключения из правил, наоборот, даже это правило подтверждавшее!

То, с каким восторгом детёныш слушал её рассказы, как порою спорил с нею, доказывая свою точку зрения, приводя разумные аргументы, грело душу Айве.

Мальчик был умён не по годам.

И он тоже много рассказывал.

О людях, об их укладе и быте.

Об их вере, об их культуре.

И о ценностях.

Чем дальше он рассказывал, тем больше Айва ужасалась — как драконы и люди похожи!

Ту же мысль высказал и Аран. И тем горше становилось оттого, что такие до безумия похожие внутренне и непохожие внешне создания не могут ужиться мирно рядом друг с другом.

Но на фоне того, как драконы нападали на остров её маленького спутника, она стала понимать поведение людей.

И причины их ненависти.

Это же ненормально!

Чтобы по сути своей миролюбивые и как никто иной ценившие чужие жизни создания просто так нападали на людей! Немыслимо! Безумно! Это очень хорошо объясняло ненависть людей к драконам.

Видимо, королева гнездовья была безумна.

Ибо стая раз за разом будет нападать на один и тот же остров только в том случае, если это приказ королевы. Но зачем ей красть еду у людей? Тем более, рискуя жизнями драконов, да и теряя их.

Безумная.

Она сама должна кормить свою стаю!

Помогать ей выживать!

А не убивать собственное гнездо.

Надо было срочно что-то с этим делать.

Если драконы из какого-то гнездовья безумной королевы разоряли целый архипелаг, то нужно было просто устранить злую королеву, а стаю возглавит более мудрый лидер!

Ведь драконы есть по всему миру, но о них знали ужасающе много только на том архипелаге, ведь остальные гнёзда предпочитали прятаться от чужого внимания и не пересекаться лишний раз с людьми.

Эти маленькие, слабые создания могут быть воистину страшными.

Что они могут без своих железных когтей?

Без надетых на тело звериных шкур?

Без прирученного огня, на котором они сжигают мясо, пока в нем не останется крови?

Люди были слабы сами по себе. У них не было ни чешуи, ни острых когтей и клыков. Но именно поэтому они сами делали их себе. Неполноценные по сути своей, они сами творили себе оружие. То, что так и не научились делать драконы.

И это пугало до дрожи.

Безоружный, голый человек был не опаснее овцы, которую между этим самым человеком и ей выберет дракон. Вот только люди ходили стаями и были чаще всего хорошо вооружены. Их железные когти способны были пробить даже драконью чешую, их деревянные шипы с железными наконечниками не менее опасны, чем драконьи.

Не менее опасны, чем её собственные.

Люди боялись драконов.

Очень боялись и именно поэтому, повинуясь древнейшим животным инстинктам, нападали. Они мнили себя вершиной эволюции, но вели себя в точности как звери.

И именно поэтому драконы тоже боялись людей.

И именно поэтому Айве было очень приятно видеть то, с какой радостью и добротой принимали её друзья и просто хорошие знакомые её маленького спутника.

Никто не возразил её решению.

Никто не сказал, что она поступала глупо, необдуманно, раскрывая свои секреты человеку.

Никто, впрочем, и не называл Арана человеком.

Конечно, нужно сначала показать мальчика Старейшине и только потом решать Страж ли он или нет, но сама Айва верила, что не ошиблась в своих выводах.

И если это так, если этот маленький человечек хранил, сам того не зная, внутри себя такую неведомую силу, то необходимо будет его доставить к Старейшине Чёрной Стаи. Как не горько ей было это признавать, но Ночные Фурии явно лучше знали, чему научить Стража.

С другой стороны, даже если ей придётся на время расстаться с этим детёнышем, это не значит, что они перестанут быть друзьями. И нет смысла печалиться и злиться на злодейку-судьбу. Век дракона длинный, век Стража — намного длиннее человеческого, того гладишь, они ещё встретятся.

Фур… нет! Аран дал ему имя! Беззубик назвал мальчика своим братом, другие Фурии просто не имеют права не принять это во внимание.

А потом… В любом случае, Айва не даст в обиду этого малыша. Никому не позволит смотреть на него косо, шипеть в его сторону и уж тем более нападать на него.

Она защитит его.

Даже от собственной стаи, если то понадобится.

Даже от Фурий.

Деревня пылала.

Огонь, лившийся из пастей дра-ко-нов (она запомнила, как называли местные люди этих Крылатых Змеев! Запомнила!) охватывал дом за домом, неумолимо расползаясь по всему селению, лишая людей крова.

Вновь витал удушливый, тяжёлый запах гари и крови.

И ещё — содержимого раскиданных по земле человеческих внутренностей.

И — жженой плоти.

Люди кричали, пытались отбиться, спастись или умереть в сражении, но получалось у них только погибать — кого-то буквально развивали на части, кто-то стал жертвой шипов, кто-то просто сгорал заживо, неистово крича и не находя спасения.

Их одежда обугливалась, металл пряжек и украшений намертво сплавлялся с плотью, кожа под действием смертельного жара покрывалась волдырями и лопалась, обнажая мышцы, тут же начитавшие сгорать тоже.

Впрочем, к этому моменту люди обычно уже умирали от болевого шока, и огонь пожирал уже мертвое тело.

Кости трещали и раскалывались от высокой температуры, и вот — на месте совсем недавно живого человека были только почерневшие кости.

Большая часть погибших такой страшной смертью — дети. Те самые дети, что в своей истинно животной панике, истинно зверином желании выжить, спастись любыми способами пытались убежать и не успевали.

Карающее пламя заставало их раньше.

Маленькие тельца извивались и кричали, пытаясь сбить огонь, катались по холодной, сырой земле, там, где она ещё не была оплавлена.

Многие матери, видя это, видя, что спасения не было, и никаких шансов уберечь своих чад не предвиделось — доставали кинжалы.

Они, воя и плача, проклиная своего врага, тот день, когда они перешли этому чудовищу дорогу, и вождя, моля богов о снисхождении и вечной жизни, быстрым и отточенным движением убивали своих сыновей или дочерей, вырывающихся, в ужасе отползающих от родительниц и все так же не находящих спасенья.

Люди сражались с драконами столько веков, столько поколений были уверены, что способны устоять, не понимая того простого факта, что их просто грабили, только обворовывали, оставляли голодать.

И вот теперь их истребляли.

Целенаправленно, безжалостно. И неумолимо.

Люди наконец осознавали, насколько сильны были их враги, насколько были милосердны к ним, простым селянам.

Она не знала, откуда к ней приходили эти знания. Они просто были.

Как и боль.

И страдание.

И отчаяние.

И мрачное удовлетворение того, кто все это устроил.

На лице молодого парня застыло насмешливое и злое выражение. Он смеялся, слыша крики людей, но не весело — горько и даже печально.

Он кривил губы, смотря на мучения людей и не предпринимал ни единой попытки прекратить этот ад.

Какая-то воительница с татуировками на лице и секирой в руках бросилась на этого парня, желая убить его, чтобы если не остановить этот кошмар, так хоть не оставить его зачинателя безнаказанным.

Тот легко и грациозно увернулся от яростного удара, он что-то кричал белокурой красавице, но слов опять было не разобрать.

Все его существо источало такую яростную ненависть, что становилось поистине страшно — ну не могли люди так полностью погружаться во тьму этого злого чувства, не могли так выгорать дотла, что от души оставался лишь жирный, черный пепел да зола…

Но этого человека кто-то сломал.

Кто-то заставил его стать таким — жестоким, горящим ненавистью, живущим одной только жаждой мести, сделавшим ее своей целью, своей недостижимой мечтой. Своим смыслом.

Ослепленная гневом, воительница не видела опасности, бесстрашно кидаясь на своего врага.

Она тоже что-то гневно кричала, она явно знала своего противника лично. Слишком хорошо знала.

И он ее тоже знал.

Она упустила момент, когда меч парня, матово-черный, как чешуя его Крылатого Змея, легко прочертил почти прямую линию от правого плеча девушки до середины ее живота.

Воительница, удивлённая и растерянная, ещё не осознавшая случившегося, выронила секиру.

Она крупно содрогнулась и вдруг громко, хрипло закричала, смотря на собственную рану.

Изо рта у нее потекла струйка крови, она же пропитала все одеяние стремительно побледневшей и даже как-то посеревшей девушки.

Воительница упала, глаза ее, удивленные и испуганные, стеклянно смотрели в такое мирное, ясное небо.

Вокруг слышались крики, плач и молитвы.

Парень скривился и плюнул на труп своей противницы, всем своим видом выказывая презрение к павшей воительнице.

И обернулся.

Глаза у него были пепельно-серые, а лицо — знакомое-знакомое, только повзрослевшее лет на пять.

Он все так же беззвучно что-то сказал и как-то грустно усмехнулся, чуть покачал головой. И перестал казаться опасным.

Он сделал несколько шагов в сторону обрыва, которым оканчивалась скала, на которой доселе он стоял. Парень, остановившись на самом краю, балансирующий между безопасной твердью и бездной и широко улыбнувшись, глядя ей в глаза, сделал ещё один шаг.

Ощущение пустоты вокруг и свистящего ветра, неконтролируемого падения охватило ее.

В миг, когда она должна была разбиться об острые камни берега, она открыла глаза.

Ее вновь держал за руку брат, смотря так печально и так виновато.

Она лишь на манер того парня поджала губы.

* * *

К вечеру следующего дня Аран и Айва успели пролететь лес, увиденный юношей. Они двигались вдоль той самой реки, что вилась по равнине. Вдалеке виднелись зеркала озёр, в которых отражались облака.

Полёт над ма-те-ри-ком, как его назвала Айва, отличался от полёта над морем. Возможность приземлиться появлялась намного чаще, но и драконов здесь, из-за обилия людей, было намного меньше, а потому и относительная безопасность путешествия улетучилась, как утренний туман под лучами солнца.

Иногда попадались деревушки с домами незнакомого вида. И об этом удавалось судить только по едва различимой с такой высоты форме крыш.

От деревень отходили вытоптанные дороги, их окружали распаханные поля на месте вырубленного леса, из которого и были построены дома. Все поселения располагались вдоль реки, которая и для людей, и для драконов здесь была главным ориентиром.

По этой самой реке иногда проплывали корабли незнакомого вида. А иногда очень даже знакомого, с почти родными гербами на парусах. Те торговцы, что часто посещали Олух.

Он часто у этих самых торговцев выкупал книги — между прочим, одна книга стоила у них дороже двух хороших мечей! — и изучал по ним разные науки и даже языки! И учился произношению этих языков у тех же торговцев. Они вообще были людьми образованными, ведь чтобы вести дела с разными народами их надо, как минимум, понимать, а для этого надо знать несколько языков или иметь специального человека в команде.

А поскольку экипаж у торговцев, зачастую, минимальный, то они сами учили языки и соглашались подучить и Арана, естественно, тоже за свою плату.

Привычные гербы на белых парусах вызвали улыбку. Пусть и печальную.

Да… Людей здесь было действительно много. Ну, относительно разбросанных в океане островов, конечно. Поэтому приходилось лететь над облаками, чтобы не попадаться местным на глаза. Чего зря пугать мирных селян?

Те, кто привык выращивать хлеб, а не отбирать его у других, по мнению Арана, были достойны наибольшего уважения. Применить грубую силу относительно просто, большого ума не надо. А вложить эту силу в то, чтобы вспахать поля, посеять, ухаживать за урожаем, а потом собрать его… Это было труднее. Это требовало терпения, трудолюбия.

Местные Арану вообще на удивление казались очень мирными. Живущие вдали от большой воды, они использовали корабли только для торговли. Не то что викинги, живущие морем и войной.

Даже отсюда — с высоты драконьего полёта, не было видно ни конца, ни края золотистому ковру осеннего леса. Изредка попадавшиеся речушки да поляны разбивали это однообразие, но все равно, куда ни глянь — золото и багряность.

Моря уже давно не было видно — несколько дней точно.

Воздух становился всё более сухим и пыльным.

В нём не было соли и той необъяснимой морской свежести, которая есть только на островах и побережьях и которой нет в глуби земель. Все больше преобладал над солью аромат дикого леса и прелой листвы.

Знакомый, до щемящего чувства в груди знакомый!

Родной!

И такой чужой…

Люди не замечали этой красоты. Они спокойно жили там, где родились. Это было действительно удивительно для Арана.

Как можно было жить без моря? Без вечного солёного ветра, без той свободы, от которой даже не вздохнуть, так она завораживает!

Тут, над облаками, было очень холодно, словно зимой. Он давно это заметил. В смысле, что чем выше — тем холоднее.

А ещё тут был невообразимо сильный ветер. Не было слышно даже собственного крика. Туго бы Арану пришлось, если бы он уже давно, предусмотрительно, не обмотал шею и лицо тканью, оставив открытыми лишь глаза, да не накинул капюшон.

Это с земли кажется, что облака медленно плывут. Что это маленькие комочки пуха.

Но это были громадные клубы тумана.

Холодные и сырые, равнодушные.

Ещё одна разбитая сказка.

Но величественность этого творения природы — облаков — не уменьшилась в глазах Арана, вовсе нет.

А ещё Аран понял, почему Айва назвала такой большой срок путешествия.

Да, людские поселения, которые, несомненно, следовало огибать по широкой дуге, имели значение, в смысле, были причиной, но лишь второстепенной. Главная же — ветра.

Воздушные потоки просто не давали свернуть с намеченного Змеевицей пути. Конечно, если бы она пожелала, то они могли бы и полететь против ветра, но это могло бы стоить травм, сломанных крыльев и уймы потраченных сил.

Поэтому проще просто отдаться на волю ветра. Ведь тут, на высоте, Айва просто парила. Впрочем, даже следование этим ветрам тоже отнимали у неё очень много энергии, поэтому приходилось часто садиться и отдыхать.

По тихой просьбе Арана, Айва согласилась позволить ему посмотреть на жизнь местных людей, остановившись в роще недалеко от одного небольшого селения.

Юноша понимал, что, скорее всего, Змеевица дала своё согласие лишь потому, что который день бушевали дожди, прекращаясь лишь ненадолго. Лететь в такую погоду было очень трудно, а учитывая наличие маленького всадника — и вовсе опасно.

И, по мнению Айвы, если её маленький человеческий детёныш переждёт непогоду среди достаточно дружелюбных людей, которые и в драконов-то не особо верили.

Они, сытые и мирные, страдали только редкими нападениями других племён да некоторых воинственных кочевых народов, но не более того.

И потому, проводив мальчика взглядом, пока он не дошёл до селения, не зашёл в отворённые врата, дракониха отправилась к облюбованной коряге — громадному стволу явно упавшего дерева, под которым было достаточно сухо и тепло.

Айва, немного повозившись, устроилась поудобнее и заснула. Почему-то за своего человека она не волновалась — была уверена, что с ним все будет хорошо.

* * *

Когда по их маленькому селению разнеслась весть об ещё одном путнике, Мирослава даже почти не удивилась.

Не могла она удивляться больше — не после того, как ей довелось умереть в собственном сне и увидеть на следующий день своего убийцу, которого пустили переночевать к себе их соседи.

Мужчина этот был холоден и чуть высокомерен, совершенно не обращал внимания на местные сплетни и шепотки в её сторону, вёл себя с ней, как с равной, со взрослой, всё понимающей. Спрашивал, как она себя чувствовала, все ли с ней хорошо.

Чужак был невероятно вежлив, но от него всё так же веяло опасностью.

Следующей ночью в своём сне она увидела, как человек в чёрных доспехах сражался с её Врагом, и схватка эта была явно тяжёлой.

Чужак явно недооценивал своего противника — насмешливо что-то говорил, как и убивая её саму, высокомерно задавал какие-то вопросы, но слов было не разобрать.

Воин в чёрном не отвечал на едкие замечания, молча и неотвратимо напирая на своего противника.

А тот не умолкал, и смысл его слов стал ей почему-то ясен — мужчина говорил, что именно он уничтожил всех Фу-ри-й, что он убьет и последнюю. Он называл Чёрного воина мальчишкой и глупцом, предавшим род человеческий, и продолжал пытаться вывести своего противника из душевного равновесия.

И в конечном итоге совершил ошибку, чуть отвлёкся, за что и поплатился.

Рана на груди мужчины была такой же, как и её собственная — пробитое легкое, перебитый позвоночник, струйка крови, стёкшая изо рта.

И стеклянный взгляд.

Ей не было жалко своего Врага, но и злорадства она не почувствовала. Зачем вообще радоваться чьей-то гибели? Это неправильно.

И потому следующие несколько дней Мирослава старательно избегала иноземца, так и не узнав его имени.

Радмир, её умный и внимательный братик, конечно, заметил её отношение к этому странному и, надо всё-таки признать, страшному человеку, а потому, словно прислушавшись к молчаливому, невысказанному совету сестры, старался избегать его, проводя с сестрой как можно больше времени.

Парень радовался, что в глазах Мирославы помимо вечной печали появилось другое выражение, но само это выражение, непонятное и затаённое, — нет.

Девочка стала похожа на сжатую пружину, на натянутую тетиву лука, которая вот-вот рванёт, и случится страшное.

Страшное, в общем-то, уже произошло — в ту самую ночь, когда девочка, сначала ворочавшаяся и шептавшая какие-то слова на непонятном, незнакомом языке, вдруг замерла и перестала дышать.

Он бросился тогда к ней, схватил её за холодную, маленькую ладошку, словно желая согреть, и уставился в немигающие открытые, почему-то остекленевшие, как у покойника, глаза.

И пребывал в холодном ужасе с полминуты, боясь пошевелиться и поверить в что-то ужасное, произошедшее этой ночью, как Мирослава выгнулась дугой и судорожно вздохнула, но изо рта её не вырвалось ни стона, ни всхлипа.

С того дня он не отходил от сестры дольше, чем на полчаса, боясь, что подобный приступ мог повториться. Боясь и совершенно не зная, к кому обратиться за помощью.

И даже когда она вдруг сама подошла к Иноземцу, которого до этого всеми силами избегала, он был рядом.

— Ваша самоуверенность станет причиной вашей гибели, — холодно заметила девочка, неотрывно смотря в глаза Чужаку.

Тот в ответ лишь усмехнулся и чуть покачал головой, но взгляд его заледенел — он воспринял её слова всерьёз, принял их к сведению.

Да и странно было бы пропустить мимо ушей обращённые к нему слова, казалось, едва ли не немой девочки — так редко она говорила.

Люди, их окружавшие, — три мужчины, молодой парень и две девушки — на это лишь усмехнулись — её слова казались им полнейшей глупостью. Мужчина тоже усмехнулся — презрительно, высокомерно, но направлена насмешка была не на девочку, как показалось людям, а на этих самых селян.

Мужчина, пусть и делал вид, что ему плевать на местные сплетни, слушал их внимательно и анализировал каждую.

И самое важное, что он сумел понять — эта хмурая девочка иногда говорила совершенно непонятные, незначительные, а потому и нелепые фразы, но они рано или поздно сбывались. Все до единой.

Девочка-провидица.

На юго-западных землях её бы уже сожгли, назвав ведьмой за подобное проявление необычных способностей.

Сколько юных дев стало жертвами этой их «священной инквизиции»?

Скольких люди убили просто потому, что они думали иначе, потому что могли то, что было недоступно им самим, простым людям?

Это вот человеческое свойство его раздражало донельзя. Люди могли убивать своих врагов, угрожавших их жёнам и детям, люди могли убивать драконов, разорявших целые селения, но зачем внутри одного народа убивать своих же?

Это было безумием.

Да, он и сам не был невинным младенцем — руки его были по локоть в крови, и он прольёт её ещё больше, если потребуется. Но! Он это делал исключительно ради высшей цели — ради очищения от этой напасти, ради спасения рода людского.

И эта мысль весьма и весьма тешила его самолюбие.

Он не убийца, не безумец — спаситель.

И когда девочка-провидица — Мирослава, кажется, — выхватила обеспокоенным взглядом из толпы одно-единственное лицо, он понял — того путника стоило запомнить. Если видящая отметила этого человека, то он явно был не так прост, как казался.

А казался он совершенно безобидным, пусть и совершенно здесь чужим — по-северному бледное лицо, странная одежда с незнакомыми узорами. Седая прядь на виске и серо-зелёные, тусклые глаза.

Это был мальчишка лет пятнадцати, стройный, даже худой. Его взгляд был каким-то не по-детски серьёзным, усталым и внимательным.

Что-то странное было в жестах и походке мальчишки, что-то неуловимо знакомое, и это заставляло ещё сильнее задуматься о происхождении этого юного странника.

Они встретились взглядами, и он с удивлением понял, что не было в глазах юноши ни страха, который часто мелькал у других людей, ни интереса — только холодное, серое равнодушие.

Девочка же смотрела на него с плескавшимся в столь же тускло-серых глазах потрясением и страхом. Судьбу этого юноши она явно знала, и быть ему явно кем-то ужасающим. Кем-то, кто сумел потрясти даже её до самой глубины души.

Когда он, немного растерянный, и, видимо, отвыкший от людской суеты, медленно прошёл мимо, она метнулась к нему и схватила за руку.

Брат девочки не успел её остановить. Да вообще никак среагировать не успел — она была быстрой и ловкой, как кошка. Не поймать, не удержать — увернётся.

На лице странника появилось выражение легкого недоумения и непонимания. Девочка заглянула ему в глаза и сильнее стиснула ладонь юноши.

— Отпусти его, — сказала Мирослава тихо-тихо, но, как он пораженно понял, не на местном языке, а на его родном. — Отпусти своего брата и все мысли о мести. Она ни к чему, кроме горя для всех, не приведёт.

Юноша при первых словах удивлённо, но с примесью страха глянул на девочку. Последние же слова заставили его крупно вздрогнуть. В глазах его появилось что-то странное, непонятное, незнакомое.

Мирослава больше ничего не сказала, только обняла странника, так и не вымолвившего ни слова.

* * *

Дикие Степи! Земли кочевых народов, отменных воинов, однако, не стремившихся воевать ради войны. В отличие от викингов у них была одна конкретная цель — новые земли для пастбищ, новые территории для кочевания.

Воинственные жители этих земель не любили гостей, достаточно часто совершали набеги на города и деревни, но не осмеливались начинать полноценную войну.

А ещё кочевники, жившие в местных степях, считали драконов духами своих предков, которых чтили и помнили. Никогда не нападали на них, не пытались убить.

Тех же пришлых на этих землях, кто осмелился поднять руку даже на Жуткую Жуть, ждала незавидная участь. Жрецы кочевников приносили таких глупцов в жертву Духам Предков, желая отвести от себя гнев своих божеств.

По глупости своей, Аран и Айва сумели остановиться рядом с временной стоянкой одного из этих племён, умудрившись как-то эту стоянку не заметить. Впрочем, надо было отдать должное кочевникам, маскироваться и прятать собственную настоящую численность они умели прекрасно.

Все те дни, что занял путь до Диких Степей, Аран обдумывал слова той странной девочки.

Айва, когда юноша рассказал ей про этот случай, ничего толкового рассказать не смогла — не доводилось ей доселе встречаться с людьми, видевшими будущее — Стражи могли заглядывать только в собственное прошлое, насколько ей было известно.

Откуда девочка могла знать про Беззубика?

Откуда в ней было столько уверенности, молчаливой решимости, хотя во взгляде мелькал истинно животный ужас?

Слова незнакомки резали не хуже ножа — они вновь разбередили только затянувшуюся рану, и от этого вновь хотелось то кричать, то плакать, то просто лежать на холодной сырой земле.

Но ему нужна была эта встряска — эта боль, словно рану прижгли, обеззаразили, была ему необходима.

Отпустить мысли о мести.

Иккинг, сколько бы ему не причинили боли, не стал бы мстить, остался бы выше этого, прощая неразумных своих обидчиков, но ведь он — не Иккинг, он — Аран. И потому, конечно, он задумывался о том, чтобы восстановить справедливость и заплатить кровью за кровь.

Но сейчас ему было противно даже от одной мысли о том, что он позволял подобным идеям рождаться в своей голове — слова девчонки стали для него якорем, тем самым искомым оком бури, штилем посреди шторма.

Отпустить их всех.

Он так и сделал.

Не простил — но отпустил. Оставил в прошлом — ведь они были недругами Иккинга. Не его.

И сразу стало легче.

И сразу стало проще идти дальше.

Пытаясь ни о чём не думать, юноша стал оглядывать местность.

Большая река протекала совсем рядом, однако весь её берег зарос колючим кустарником, поэтому пришлось искать более-менее пригодную для стоянки полянку.

Подходящее место нашлось возле небольшого холма, из которого торчали несколько камней. Что-то подсказывало путешественникам, что эти валуны здесь оказались не просто так. Но, впрочем, вряд ли это сделали люди — слишком уж большими были камни.

Самый примечательный из них имел необычно вытянутую форму. Он, нацеленный в зенит, напоминал коготь какого-то сверхгромадного зверя, который, впрочем, давно погиб, ибо сей коготь был явно отделён от тела.

Фантазировать на тему происхождения этого причудливого камня можно было ещё долго, но путешественники не располагали такими запасами времени, а потому созерцание прекрасного пришлось прервать.

Сказав юноше пока собирать костёр, чтобы приготовить рыбу, которую она пошла ловить, Айва отправилась на, собственно, поимку этой самой рыбы. Аран же отправился в ближний перелесок, дабы собрать сухих веток для костра.

Тишина абсолютной не была. Её разбивал вой степного ветра, щебет птиц и шуршание листьев. Закрыв глаза, Аран погрузился в воспоминания, и ему на миг показалось, что он стоит в лесу своего родного Олуха, наслаждаясь вечерней прохладой.

Напрасный самообман.

Слишком корявый, очевидный.

Ветер здесь был не такой, как там. И вечный запах прелых степных трав стал уже привычным.

Аран помотал головой, отбрасывая лишние мысли. Он открыл глаза и замер.

Прямо перед ним сидела Жуткая Жуть. А где одна Жуть, там и вся стайка. И лучше к ним без еды не подходить.

Аран медленно, не желая спугнуть, подошел к дракончику, присел рядом с ним, приветливо улыбнувшись.

— Привет, малыш, — сказал он. — Я тебя не обижу.

— Странный человек.

Эта фраза вызвала у Арана ещё более широкую улыбку. Эта ситуация ему определённо что-то напоминала. Видимо, это была его судьба — считаться всеми странным.

— Знаю, Айва мне это уже говорила.

Юноша аккуратно коснулся мордочки дракончика, уже убедившись однажды, что касание помогает в создании ментальной связи.

Дракончик забавно распахнул глаза, даже не сразу поняв, что Аран сделал. А когда понял, тихо фыркнул.

— Она хорошая. Значит, ты — друг!

Жуткая Жуть внаглую полетела к Арану и уселась к нему на коленки, начав даже издавать глухое урчание. В этот миг Жуть напоминала мурлыкающую кошку.

Растерявшийся было юноша быстро сообразил, что нужно делать и стал аккуратно почесывать дракончика за правым рогом. Прилетевшая по новообразованной связи волна радости, благодарности и безмятежности заставила юношу улыбнуться.

Раздавшийся посреди повисшей тишины шорох заставил Арана быстро вскинуть голову и замереть.

Прямо на него из-за кустов уставились три пары карих глаз.

* * *

Мальчишка лет тринадцати внимательно оглядел степь и, не увидев ничего подозрительного, дал знак своим друзьям — их компанию отпустили в небольшой перелесок, но только при условии, если они будут аккуратными.

Тихие слова на каком-то полузнакомом языке заставили их замереть.

В душе мальчика боролись любопытство и осторожность. Наконец, решив, что в случае чего, они-то с одним человеком точно справятся, он все так же, жестами, сказал своим друзьям, чтобы они следовали за ним, и сам направился к источнику того голоса.

Взору мальчишек предстало невиданное зрелище — человек, юноша лет шестнадцати на вид, держал на руках Духа, гладил его и смел ещё с ним разговаривать!

Подобное отношение к тем, кого их народ уважал, почитал и боялся, вызвало у мальчишки ужас.

Кем возомнил себя этот чужак?

Насколько он силён?

Вдруг чужак замер. Спустя всего мгновение душу мальчишки обжёг взгляд больших зелёных, как его родные степи весною, глаз, стремительно потемневших.

Дети тоже замерли. И спустя миг рванули в сторону стоянки.

* * *

— Ори, сынок, что ты видел? — обеспокоенно спросила у забежавшего в юрту мальчишки его мать.

Тот, всегда насмешливый и гордый, очень напугал женщину своим видом. Взлохмаченный, запыхавшийся и сильно побледневший, он мало походил на себя обычного.

— Я видел Духа Степей и человека, посмевшего его взять на руки!

Само то, что он видел Духа, было плохим знаком, по мнению женщины, а уж на руках у простого человека… Быть беде!

— Ктоор, ты понимаешь всю серьёзность своего заявления? — угрожающе пророкотал вошедший в юрту отец мальчика.

Он прекрасно знал, как любил подшучивать над всеми его сын. Но и грань между безобидной шуткой и деянием, за которым последует наказание, Ктоор прекрасно знал.

— Но Хариш и Литну тоже это видели! На этом берегу Священной Реки, в перелеске возле Каменного Когтя!

— Ты говоришь, что человек посмел коснуться Великого Духа?

— Да! — с отчаянием выкрикнул мальчик.

Множество легенд ходило о том, что бывает с племенами, от которых отвернулись Великие Духи. И войны с соседними племенами, прознавшими о немилости Предков, являлись лишь помехой, и даже возможностью нажиться на глупости соседей.

Но перспектива медленно умирать от голода и холода, гибели табунов от неизвестных жрецам и шаманам болезней, не прельщала Ктоора. Он — будущий вождь, и он обязан заботиться о благополучии своего народа. И если для этого придётся унижаться, чтобы выпросить у отца всадников, которых надо пустить на поиски опасного чудака, то пусть!

Главное, что племя будет в безопасности.

— Хорошо. Несколько воинов отправятся с тобой, покажешь им, что нашел, приведёшь этого человека.

Счастье, сверкнувшее на лице мальчика, надежда буквально ослепили мужчину, обдали его морской волной. Теперь вождь был полностью уверен в том, что мальчик не соврал.

— Спасибо, отец!

— Учти! Узнаю, что это глупая шутка, — выпорю прилюдно!

* * *

Странные мальчишки, видимо из местных, удивили Арана своим поведением. Чудные какие-то… Чего так пугаться-то?

— Я бы на твоём месте поспешил уйти отсюда. Они вернутся. Со взрослыми.

— Спасибо, что предупредил, малыш.

Аран быстро дособирал сухие ветки и почти бегом направился в сторону того камня-когтя.

Предчувствие завопило, закричало.

Что-то случится.

И это точно не что-то хорошее.

Юноша бросил свою ношу, побежал. Не оборачиваться, не сбивать дыхание. Только бы успеть до Айвы! Предупредить, убраться отсюда раньше, чем воинственно настроенные противники схватят и…

Нет.

Нельзя к Айве.

Нельзя!

Он не хотел потерять ещё одного друга по собственной глупости. Успокоиться. Выровнять дыхание. Остановиться. Аран замер и повернулся в сторону предполагаемых преследователей.

Не предполагаемых.

Вот они, пятеро всадников.

Глаза застелила алая пелена, из горла, кажется, вырвался поистине драконий рык.

«Не хочу опять терять друга!» — зло подумал Аран.

«Не хочу!»

* * *

Аран резко открыл глаза, пытаясь окончательно прийти в себя и понять, где он находится. И что же произошло.

Получалось никак.

Последние воспоминания опять были смутными, чересчур размытыми и подозрительно отрывочными. Просто цветные пятна и картинки, ничего не объяснявшие. И последнее воспоминание — пять спешившихся всадников, угрожающе двинувшихся в его сторону.

Привкус крови во рту, что-то мокрое и тёплое на руках, чей-то вскрик. Боль в затылке.

Аран попытался пошевелиться. Ощущение собственного тела вернулось. Руки были связаны за спиной, ноги тоже. Сбежать бы не получилось. Надежда была только на кинжал, предусмотрительно спрятанный в сапоге.

Впрочем, ему пока не пришло время.

Юноша вновь прикрыл глаза и попытался сосредоточиться на собственном дыхании. Спустя какое-то время он провалился в транс. В таком состоянии он определил, что Сгустков Жизни, как он их называл, ну или Искорок Жизни, вокруг было не меньше сотни.

Так, с этим разобрались, он в поселении кочевников и, по всей видимости, примерил на себя роль пленника. Что само по себе не есть хорошо.

Аран вышел из транса, открыл глаза и, наконец, осмотрелся.

Его темницей оказался какой-то шатёр из шкур неизвестных ему животных. За стенками шатра послышалось ржание и фырканье коней, вызвавшее инстинктивную тревогу. Он за дни путешествия привык к драконам и с некой неприязнью относился к ездовым животным, хотя и признавал их пользу в быту людей.

Раздались чьи-то шаги. Точнее, Аран слышал их краем уха и раньше, но не заострял на них своего внимания, так как был занят собственными мыслями. Теперь же стало ясно, что необходимо разобраться в ситуации, понять в чем его обвиняют, связаться с Айвой и, выждав подходящий момент, сбежать.

В шатёр вошел мужчина странной внешности. У него были короткие черные волосы, узкие, словно прищуренные, карие глаза, кожа была загорелой. Она сильно контрастировала с природной бледностью Арана.

— Кто ты такой, чужак? — сказал вошедший с сильным акцентом, но на одном из знакомых юноше торговых языков.

На самом деле Арана уже давно мучил этот же вопрос. И он не знал, что же ответить самому себе, что уж говорить про незнакомца.

Кто он?

Изгнанник. Больше-не-человек. Предатель своего племени. Брошенный со своим горем ребёнок. Обиженный всеми подросток. Странник. Друг дракона… Но это всё не то…

— Я не знаю.

Да, это был самый точный ответ. Аран просто не знал, кто же он. Он потерялся. И ему не к кому было обратиться, кроме Айвы. Она — единственное, что у него теперь было. И она находилась неизвестно где.

Рисковать Айвой было просто нельзя, но она не раз говорила, что местный народ никогда не нападёт на дракона. Слишком они верят в своих Духов. Слишком сильно боятся их гнева.

— Странный ответ, — ехидно заметил мужчина. — Все, кто осмеливался осквернять величие Духов, всегда называют своё племя. С гордостью, словно этот набор слов им что-то даст.

Осквернять величие Духов… Что это вообще за бред такой? Что он не так сделал? Посмотрел под неправильным углом на их идолы, не по правилам прошелся по травке, не пал ниц перед Жуткой Жу… Вот оно что…

— У меня нет племени. Я один, — слова тяжелыми глыбами падали, и обстановка лишь накалялась.

Кочевник подошел вплотную к Арану, заглянул ему в глаза и замер, словно ища что-то в его глазах. Юноша безропотно вынес этот взгляд, не отвел глаз, с вызовом смотря на мужчину.

Тому это, кажется, сильно не понравилась, тот чему-то усмехнулся и отошел. Каждое его движение было пропитано желанием показать Арану, что тот — жалок и беспомощен. Что он зря сунулся на эти земли.

Возможно, с местными это работало. Возможно, мирные Южане испугались бы. Но прошедший через войну с драконами, сотни нападений вражеских островов и просто суровую жизнь на севере Аран не испугался.

Он просто устал.

От всего этого устал. И дикое желание лечь и, не моргая, глядеть в хмурое небо отказывалось его покидать. Как и головная боль.

— Как же ты попал сюда, чужак? — спросил наконец кочевник.

— Вы всё равно мне не поверите.

— Не поверю. Ты ранил лучшего друга моего сына, а также двух моих не самых слабых воинов, и я должен был бы казнить тебя, как положено. Но ты удостаиваешься великой чести — тебя принесут в жертву во славу Великих Духов.

— Какое счастье, — хмыкнул Аран, нахально закатив глаза. Примерно на такой исход он и рассчитывал.

— Радуйся, чужак. Твоя душа станет пищей для наших предков, ты навсегда останешься в наших степях. Тебя запомнят.

Аран ничего не ответил. Он мысленно потянулся к своей связи с Айвой, позвал её на помощь, рассказал ей, что произошло и какой у него есть план.

— Ритуал пройдёт на закате. А пока мои люди приготовят тебя к нему.

* * *

Странный чужак удивил Олада.

Вождь племени Ритта многое видел на своем веку. Много разных людей из совершенно разных племён осмеливались вступать на землю его народа. Они приходили сюда, чтобы посметь осквернить их, кочевников, святыни. Они приходили, чтобы никогда не вернуться.

У его народа есть только степь и могилы отцов. И они никому не позволят считать себя здесь хозяевами. Это их, кочевников, земля! Только их и ничья больше.

Но все чужаки желали захватить их степь. Изуродовать землю, вскрыть ей, Матери Жизни, кожу, чтобы посадить в неё нужные им травы.

Иноземцы надругались над своим происхождением, над Великой Матерью. Они забывают своих предков, они готовы убить своих братьев и отцов ради власти. Они были совершенно безумны.

Связь крови — Сила Крови! — главная сила кочевников. Пока от семьи остаётся хотя бы один человек, семья была жива, и предков чтили. Пока стоял их мир, сила кровных уз и семьи в их кланах будет нерушима. Если для этого придётся приносить в жертву чужаков, то так тому и быть…

Все предыдущие чужаки без раздумий пытались убить Духов. Они нападали на них, навлекая на кочевников немилость предков и беду. Кара за деяния чужаков обрушивалась на его племя.

И потому, смотря, как вырезали сердца иноземцам, он чувствовал не радость, в конце концов он не волк, не лис, чтобы радоваться смерти и крови. Нет, он чувствовал, что ценой жизни этого человека, этих чужаков, его племя будет жить дальше.

Иноземцы всегда боялись.

Они до безумия боялись смерти, пытались вырваться, пытались убежать, а потом, отчаявшись, бросались на воинов, словно дикие звери. Они, забывшие предков, обезумели. Они убивали перерождения своих отцов, не понимая, что сия могила не для их врагов — она для них самих.

Но этот странный чужак… Мальчишка с громадными глазами, стремительно серевшими из-за неизвестно чего.

Этот юноша не молил, не плакал, не угрожал. Он был непрошибаемо спокоен. И эти его слова… О том, что он один.

Так говорили те, кого изгнало его родное племя. Но это всегда взрослые воины, многое в жизни повидавшие. Но не мальчишки, которые на вид даже и на коне не удержатся!

Если бы Олад не видел последствие боя этого мальчишки с его воинами, то ни за что не поверил бы, что это создание способно причинить вред.

Он с голыми руками бросился на всадников, одного едва не задушив, другому сломав несколько костей так, что теперь тот воин может навсегда остаться калекой, а третий!.. Ванур никогда не отказывался от компании его сына, многому его научил, вместе с ним на охоту ездил… Олад всегда радовался, что у его сына, его наследника есть такой друг.

И вот Ванур, получивший несколько ран от собственного кинжала, мечется в горячке. Остаётся только молить Духов, чтобы они не забирали его душу.

Дерзко смотрящий, но такой юный чужак пугал. Серьёзностью своего взгляда. Своим безразличием к собственной судьбе. Тот, кто посмел держать Духа в руках.

И погибнет он не по велению Духа.

Но во славу его.

От руки людей.

Это казалось Оладу неправильным, но он ничего не мог поделать с этим. Выживание племени важнее жизни какого-то странного мальчишки.

* * *

Время уже близилось к назначенному часу. В шатёр зашло двое мужчин в тёмной одежде, обвисшей и совершенно незнакомой по своим очертаниям. Оба вошедших были темноволосыми и узкоглазыми, кожа их была смуглой, а черты лица — непривычными, совершенно чужими. Но они были как раз свойственны жителям этих земель.

Мужчины сильно походили друг на друга, и дело было даже не в том, что все представители этого племени были Арану на одно лицо. Учитывая, что один был гораздо старше, юноша решил, что это были отец и сын.

Дальше происходили странные действия, хотя Арану они показались в какой-то степени забавными.

Вот же свойство человеческой натуры — искать что-то хорошее даже в самой безвыходной ситуации, отказываясь верить в то, что это конец, что выхода нет.

С Арана должны были снять всю одежду выше пояса — следовало нанести ритуальные рисунки и провести иные необходимые приготовления к священному действу кочевников.

Эти самые мужчины долго спорили: как же это так сделать?

Ведь руки то у него были связаны!

Решили начать с самого простого, они стянули с пленника платок, сделанный из длинного куска ткани, что до этого закрывал лицо и шею от ветра, распахнули меховую жилетку и…

А дальше началось зрелище!

Сын предложил рискнуть и развязать руки чужаку, что с дикой боязнью в глазах отказался сделать отец, решив что его одежду можно просто аккуратно разорвать или лучше разрезать, ведь позже ее можно будет снова сшить и благополучно носить, ведь смертнику она больше не понадобится. Сын согласился с таким решением, но в разговор резко вступил сам Аран:

— Не нужно ничего разрезать! Развяжите руки! Я вас не убью, так уж и быть,

И ухмыльнулся слегка ошалевшим мужчинам. Он и так собирался бежать, но куда без одежды то?

Юноша понимал — вот он, его шанс.

Дождаться, когда тонкие пальцы распутают узел верёвки, обхватившей его запястья, быстрым движением выхватить спрятанный в правом сапоге кинжал и…

А что дальше-то?

Какой смысл ему пытаться сбежать? Ну убьёт он эти двоих — но это только усугубит его положение. Ни покинуть территорию поселения, ни просто пробраться мимо зорких воинов, стерегущих жертву было невозможно.

А потому сопротивляться сейчас было совершенно бессмысленно.

На смену совсем недавно пришедшей волне решительности и оптимистичности пришла волна иная — она окатила его с головой, безжалостно погасив затеплившийся огонёк надежды.

Безразличие.

Равнодушие.

Конечно же, все его планы не пережили бы и первого столкновения с суровой действительностью — всё это были лишь грёзы, мало что имеющие общего с реальностью.

А жаль.

Конечно, мужчины не повелись на его слова.

Конечно, они решили действовать по озвученной ранее схеме.

Отточенная полоса стали без особого труда разрезала по швам и отложили в сторону.

В каждом движении эти двоих чувствовался опыт, уверенность в правильности собственных действий, и это было жутко.

Скольких же до него эти люди готовили к принесению в жертву?

Бездна лишь знала…

Когда холодный металл, царапнувший кожу, вырвал Арана из его размышлений, юноша едва удержался от того, чтобы вздрогнуть.

В юрте было тепло, но прохладный воздух сухими языками лизнул открывшуюся кожу.

Аран с раздражением ощутил на себе взгляд этих мужчин — пристальный, с холодным, исследовательским интересом.

А что там было интересного?

Тонкие ребра, решеткой проступавшие на покрывшейся мурашками коже. Да, он был худ, но при его жизни и не получить себе хоть какую-то мышечную массу было просто невозможно — он был жилистым, быстрым и гибким. И недооценивать его не стоило — стройный, худой волк был намного опаснее отъевшегося.

Лицо молодого стало сосредоточенным, приобрело какое-то отстранённое выражение. Он достал из принесённого с собой мешка три чаши, ещё несколько маленьких мешочков с чем-то непонятным внутри и с десяток крохотных пузырьков с какими-то жидкостями.

Парень налил в чаши странное, нежно пахнувшее масло из самого большого пузырька и туда же высыпал содержимое трех мешочков, оказавшееся цветной пылью — в каждую разную.

В Чаши он добавил странный порошок из четвёртого мешочка.

Краска, как опознал её Аран, загустела и напоминала по консистенции уже не воду, а жирные сливки.

В юрту забежал какой-то мальчишка, принёсший с собой странной формы расписной кувшин с идущим из него паром.

Старый добавил в кувшин какие-то травы — на сухих стебельках были видны фиолетовые мелкие цветы. Мужчина стал бормотать какую-то то ли молитву, то ли просто песню, размешивая содержимое кувшина, на каждом третьем слове добавляя к него каплю из странной, резко пахнущей баночки.

Смутно знакомый запах, ассоциировавшийся с дорогими заморскими благовониями, что довольно часто везли с собой торговцы на Олух, ударил в нос, заставил поморщиться.

Арана развернули к ним спиной и, не обращая внимания на заведенные за неё руки, стали горячей, смоченной в содержимом кувшина тряпочкой протирать кожу.

Та же участь постигла всю его спину, а потом и грудь, и живот, и руки.

Кожа, молочно-бледная, усеянная веснушками, стала казаться золотистой.

Сразу прошла волна слабости по мышцам, сил на сопротивление совершенно не осталось, глаза стали закрываться, веки словно свинцом налились — безумно захотелось спать.

От того, чтобы провалиться в блаженное беспамятство его спасало пугающее ощущение отточенного лезвия кинжала на спине.

Отрезвило его резкая, пусть и не особо сильная боль — не рана, но длинная, сочащаяся кровью царапина.

На его спине цветком расцветал чужой знак, с каждым лёгким, неглубоким надрезом сознание теряло связь с реальностью.

Царапин коснулась на этот раз, видимо для разнообразия, прохладная тряпочка — теперь на его многострадальную спину наносили краску, подчеркивая и оттеняя ими вырезанный символ.

Жжение и ощущение тёплой, такой жидкой крови текшей вниз, причудливыми разводами, наверняка, вплетавшейся в чужой знак.

Так и надо было?

Этого и добивались эти люди?!

Пусть всё уже закончится!

От резких ароматов полузнакомых трав кружилась голова и слезились глаза.

Безумно хотелось пить.

Но и пришедшая на смену всему этому безобразию тьма ему тоже подходила.

* * *

Солнце на вновь ясном небе казалось всевидящим оком. Плачущим кровавыми слезами, так горько его было от творимого людьми кошмара.

Арана вывели на площадь, посреди которой стоял Камень-жертвенник, он был готов ко всему, кроме того, что произошло.

Он был готов драться за свою жизнь — он должен был её Беззубику, и отдать её просто так… было бы глупо и просто обидно.

Но и смерти не боялся.

Вокруг собралась большая толпа — люди с предвкушением ждали этого занимательного действа — принесения в жертву Духам пойманного Чужака.

Многие удивлялись, что иноземцем оказался простой мальчишка — парни и старше него не всегда получали право называться взрослыми. А уж этот… Худой, бледный, на вид — совершенно беспомощный.

Но руки его были связаны за спиной, а значит — был опасен.

Его вели по тропе к камню сквозь толпу, словно специально — медленно, давая народу рассмотреть его. Запомнить того, чья душа навсегда останется блуждать в этих степях.

Где-то близко и, всё равно, далеко раздались непонятные крики, не то удивлённые, не то испуганные. Послышалось конское ржание, тоже обеспокоенное.

Но это было далеко, фоном.

Каждый шаг отдавался в голове гулкими ударами, в чём-то похожими на стук сердца.

Порезы на спине саднило, холодный воздух заставлял кожу покрываться мурашками, и только силой воли он не позволял себе дрожать. И не понятно отчего — от холода ли, от страха ли.

Предчувствие взвыло раненным драконом — что-то случится. Вот прямо сейчас.

В этот миг.

— Остановитесь!

Голос, разлетевшийся над толпой, был сильным и властным — ему хотелось подчиниться.

На площадь ворвался конь, вставший на дыбы, гася скорость, и оттеснил Арана от ведших его к камню воинов.

Всадник коня немедленно спешился.

Всадница.

Люди в испуге смотрели на неё, явно узнавая, и все в панике отступили на несколько шагов, образовывая широкое кольцо вокруг неё, коня и Арана.

Послышался ещё топот копыт, и толпу окружили ещё около двадцати всадников, одетых схоже с говорившей. Видимо, она была у них главной.

— Отойди, Айша, дочь Амира.

Вождь племени не подал вида, что испугался — но это можно было понять по некоторым деталям его поведения.

Он старался говорить ровно и уверенно, так же властно, как и девушка, но получалось у него, откровенно говоря, не очень.

— Ты ошибаешься, Олад, — спокойно заметила девушка, — если думаешь, что я позволю тебе убивать на территории моего народа детей, кем бы они ни были.

Она решительно загородила собой Арана, закрывая его от толпы, чем юноша и воспользовался, быстро достав спрятанный кинжал и разрезав верёвку на руках — без ограничений в движениях он, естественно, чувствовал себя намного увереннее.

— Этот чужак посмел коснуться Духа! — яростно выкрикнул кто-то из толпы и несколько десятков голосов его дружно поддержали.

— Он, в первую очередь, — ребёнок, — невозмутимо ответила Айша в ту сторону. — У тебя самого, Олад, сын немногим младше. Если я сейчас вспорю ему глотку, будет в том справедливость?

При упоминании сына, мелькавшего где-то в толпе, мужчина разъярился — перспектива лишиться наследника из-за этой наглой девицы, посмевшей взять в руки оружие и теперь называющей себя воином, была ему противна и вызывала только гнев.

— Да как ты смеешь!.. — начал он, но договорить ему не дали.

— Я — смею, — жёстко оборвала его Айша. — Это — моя территория, на которой вам позволили остановиться.

Толпа замерла, вслушиваясь.

Люди особо не заморачиваясь, решив не раздумывать, на каких условиях они остались на территории чужого племени, не захватив её, но и не выгнанные сами, продолжали заниматься своими повседневными делами.

Они не осознавали до конца, что чужаки здесь — именно они. И хозяева этих земель были вправе вырезать все их племя, но, почему-то, отказались от такого радикального решения проблемы, хотя западные соседи Ритта никогда не упустили бы возможности поквитаться со своими противниками в борьбе за выживание.

— Этот ребёнок сумел не просто коснуться Духа, как вы их называете, он с ним разговаривал. Вы своими же руками хотите убить столь долгожданного вами Пророка.

Люди, доселе галдевшие и возмущавшиеся, на последнем слове замолчали.

И ошарашено глянули сначала на Айшу, а потом на Арана.

— Но…

— Мальчишка держал путь в Чёрные Горы, а значит, он пойдет со мной. Только мой народ вправе решать его судьбу!

Небо на западе было ещё светлым, хотя сумерки неумолимо поглотили степь, простиравшуюся на сотни дней пешего пути вокруг, и только там, на горизонте, странной, неровной чертой чернели Горы.

Два десятка коней галопом мчались, поднимая пыль, шурша сухой травой, неся своих всадников в им одним известную сторону.

Перед ними едва ли не летел ещё один конь — гнедой, стройный, сильный, он казался тенью во вступавшей в свои права ночи. Две фигурки на его спине были такими же — гибкими, уверенными.

Аран не понимал, почему он решил довериться этой странной девушке, спасшей его от весьма незавидной участи жертвы в ритуале, и всё никак не мог прийти в себя — он хотел жить как никогда прежде, но смерти не боялся.

Та, что была названа вождем того племени Айшой, откуда-то знала и про то, что его целью были Чёрные Горы, и про разговор с Жуткой Жутью.

И вот сейчас Таир, как называла своего коня девушка, мчал их в неизвестность, по крайней мере, для Арана это было именно так.

Разумом юноша понимал, что это не нормально — так доверять совершенно незнакомому человеку, но…

Верить хотелось.

Эта девушка казалась ему людским воплощением Айвы, но более опытным что ли… Аран мог чувствовать — она была честна в каждом своём слове, в каждом намерении.

И предложение о помощи юноша принял хоть и с неохотой, но довольно быстро — ему не оставалось ничего иного.

Айву он предупредил о непредусмотренном путешествии и был теперь уверен — Змеевица была где-то совсем недалеко, ждала удачного момента, чтобы забрать своего нерадивого подопечного.

Верхом на коне было несколько непривычно — драконы всё-таки достаточно сильно отличались от них, но принцип оставался тот же, а потому в седле юноша сидел вполне уверенно, к большому удивлению своей спасительницы.

Вдруг Аран заметил вдали несколько огоньков — отблески света в окутавшей степь темноте казались яркими и близкими, хотя он прекрасно знал, что до поселения было ещё достаточно далеко.

Айша почему-то ни о чём не расспрашивала, не пыталась узнать, что конкретно произошло, но и сама не спешила распространяться о себе и своём племени.

Когда огоньки далёких костров превратились в полноценное пламя и в его свете стали видны множество юрт, похожих на те, что были у захватившего его племени, но немножко другой формы и расцветки.

Никто не удивился тому, что Айша вернулась из патруля вместе с каким-то мальчишкой — многое видели на своем веку Стражи Чёрных Гор, и ко многим странностям относились как к должному.

Такова была их суть — они многие века жили на самой границе обитаемых территорий, за которой находились, если верить легендам, воистину волшебные земли.

Та сторона, откуда никогда не дул ветер.

Та сторона, откуда иногда чёрными тенями мелькали удивительные создания — Крылатые Змеи громадных размеров, способные выдыхать пламя.

Огонь всегда завораживал человека — все людские племена связывали магию с ним, и неважно каким образом.

Но не было ничего страшнее, по мнению Айши, чем степной пожар — когда в сухой траве гибли птенцы и детёныши многих зверей, а порою и целые дикие табуны, не успевшие укрыться в спасительных водах Великой Реки.

Смерть и ужас.

И — новая жизнь.

Сгоревшая степь новой весной расцветала и радовала глаз бескрайней зеленью.

Смерть всегда становилась началом новой жизни, а потому нельзя было бояться гибели, но и нельзя уничтожать жизнь — нужно было любить все живое и быть готовыми подарить им новый шанс, оборвав страдания, даже если они сами о них не подозревали.

Философия её народа вполне вписывалась в мировоззрение Айши, а потому она без сомнений и колебаний выполняла волю Древних — хранила святость Чёрных Гор и ждала пришествия нового Пророка, который откроет людям истину о жизни и смерти. И Душах, об их предках.

В отличие от остальных народов, Кабур Не’та Тал — как они себя называли на одном из языков Древних — очень внимательно относились к вопросам Души и тем, кто мог хранить хоть сколько-то древних, давно потерянных знаний.

И те, кто шёл за Драконами (ведь именно так их называли многие чужаки с севера) в Чёрные Горы были хранителями этих затерянных секретов. Или должны были стать ими.

И помощь таким людям была столь же священна, как и сами Чёрные Горы.

И если этот мальчишка был одним из таких Странников, то народ Айши без вопросов позволит ему продолжить свой путь.

Ведь в том и был смысл.

Не высокий, но и не низкий мужчина с характерной для этой местности внешностью, с проседью в чёрных волосах, но гордой осанкой бывалого воина, встретил спешившихся всадников, явно расслабившихся на территории своего поселения.

Айша невозмутимо отвечала на вопросы этого человека, тепло ей улыбавшегося. Они говорили на незнакомом Арану языке, а потому юноша мог только пытаться считать их эмоции.

И то, что он сумел понять, его весьма устроило — спокойная радость, некоторое удивление, тёплое, какое-то родительское снисхождение, любопытство.

Ни гнева, ни презрения, ни насмешки.

Айша вдруг чуть ласково улыбнулась мужчине и поманила юношу за собой, сказав, что ему стоит отдохнуть. В юрте было тепло — в отличие от полей, блестевших инеем, а порою и снегом, быстро таявшим под дневным солнцем. Тут было уютно, и витавшее в воздухе словно ощущение правильности — дома, где жильцов ждали и любили, было приятным.

Девушка уселась на полу, устланному звериными шкурами, и протянула юноше, последовавшему её примеру, чашу, принесённую каким-то мальчишкой, с какой-то жидкостью, от которой исходил белёсый пар.

Аран с благодарностью взял чашу и, изучая взглядом угощенье, грел об неё руки, всё не решаясь отпить, хотя предчувствие неприятностей молчало, говоря о том, что сейчас ему точно ничего не угрожало.

— Пей, не бойся — это отвар из целебных трав, — с улыбкой сказала Айша, наблюдая за нюхающим содержимое чаши юношей. — Придаст сил и спокойствия.

Голос её, в противопоставление образу грозной воительницы, властной и смертоносной, был мягким, обволакивающим, его хотелось слушать и слышать. Аран поднял на неё глаза и, наконец, смог рассмотреть свою спасительницу.

Это была девушка лет двадцати трёх на вид, смуглая, с узкими тёмными, практически чёрными глазами. Её длинные чёрные волосы были заплетены в косы.

И смотрела она так устало и так понимающе…

Аран молча кивнул и осторожно сделал глоток.

Отвар обжёг горло. Юноша почти не почувствовал вкуса и, стараясь не обращать внимания на боль, сделал ещё несколько маленьких глотков, подул на содержимое чаши, желая хоть так остудить до приемлемой температуры.

— Итак… — обратила на себя внимание ушедшего глубоко в свои мысли юноша Айша. — Скажи, как зовут себя, юный искатель приключений.

— Аран, — чуть смутившись, представился он.

Напиток был ароматным и, как и сказала ему девушка, придал сил, хотя усталость все равно приятно разливалась по телу. Язык и горло уже не болели так, и потому юноша продолжил мелкими глотками пить отвар из смутно-знакомых трав — запах вызывал странные ассоциации, и Аран мог с уверенностью сказать, что прежде сталкивался с ним.

Юношу безмерно удивило то, что его спасительница так и не стала его расспрашивать про его происхождение, родные земли и цель пути, что он, такой юный и одинокий, делал один в степи.

— Вот как, — только и пробормотала Айша. — Думаю, твоя подруга тебя заждалась… Оставайтесь на ночь и с рассветом отправляйтесь в путь.

Аран распахнул глаза и чуть не поперхнулся — так его ошарашило упоминание Айвы этой девушкой. Откуда она о ней знала?! Как вообще так случилось и что, собственно, происходило?

Видимо, все эти вопросы отразились на лице у юноши, так как Айша только медленно покачала головой и слабо, но ободряюще улыбнулась.

— Спасибо, — вместо стольких вопросов сказал Аран.

— Это наш долг.

* * *

Когда странное предчувствие окутало Айву, та была готова броситься в атаку на неизвестного противника и покромсать его на куски — Змеевики во многих народах славились своими острыми, пропитанными ядом шипами и невероятно горящим, плавящим даже камень, пламенем.

Она не сразу поняла, что угроза нависала не над ней — но её маленький детёныш, несмышлёный во многих аспектах драконьей жизни, так и не вернулся из маленького путешествия за сухими дровами для костра.

По связи пришло беспокойство и острая вспышка страха напополам с решимостью.

Что там происходило?!

Мальчишка, ещё сам не свой после посещения деревни местных (или уже нет, ведь те племена остались далеко на западе), решил для себя что-то, и яростно желал… уберечь её? Айву?

Это… умиляло.

Это грело сердце, но стоило все-таки найти Арана и понять, что же произошло, и не позволить случиться чему-то страшному — за те дни, что она провела рядом с этим детёнышем, она сумела узнать о людях больше, чем за всю жизнь до.

И то, что она знала, не радовало её — схожесть людей и драконов пугала безмерно, но люди… Люди пугали её все больше и больше. И это заставляло задуматься — кто из них больше звери — люди или всё-таки драконы?

Искать Арана пришлось недолго — он явно был жив, пусть и, по всей видимости, без сознания, что и, надо признать, не мудрено, после такой встряски-то.

Мальчик, как она и ожидала, оказался в поселении местных кочевников, но пробраться к нему, не подвергнув опасности, не было никакой возможности. Если люди увидят их вместе, то Арану точно несдобровать — местные почему-то ненавидели тех, кто был способен даже на то, чтобы коснуться дракона, не то что говорить с ним или, небо упаси, летать на нём верхом.

Айва затаилась (а она, даже при своей весьма приметной расцветке умела быть незаметной — незаменимое для странствующего дракона свойство) и стала ждать, пока Арана выведут на улицу — если бы ему попытались причинить вред, она бы успела к нему на помощь, а пока стоило пронаблюдать за развитием событий и постараться не усугублять.

Когда всё началось, действо произошло слишком быстро — даже она не сумела среагировать, когда на площадь временного поселения выскочила всадница, а всадники окружили толпу.

Змеевица узнала в девушке и её воинах Кабур Не’та Тал — тех немногих людей, которым драконы могли доверять. Стражи Чёрных Гор, по-своему идеалистичные, по-своему радикальные и даже жестокие, были всё-таки справедливы ко всем.

Проследить за маленьким караваном, следовавшим в стоянку всего племени Кабур, было нетрудно — в наступивших сумерках она была незаметна, а лететь на одной скорости с мчащимся конём было легко.

Айва была спокойна за Арана — тут его точно не обидят, наоборот — обогреют, дадут отдохнуть.

На рассвете, когда Аран в сопровождении своей спасительницы вышли к ней, Айва уже была готова отправиться в путь.

Улыбка на устах девушки и кивок с её стороны были лучшей наградой за ожидание — второй на её веку человек, не пугавший её, не казавшийся монстром.

И это было прекрасно.

* * *

С серого неба, тяжёлого и давящего на сознание, медленно падали крупные белые хлопья. Весь мир — бесцветный и безрадостный — преображался, укрытый заботливой Зимой тёплым одеялом.

Осень вместе с её дождями и пробирающим до костей ветром навевала на всех тоску, липкую и вязкую, такую противную, что она ощущалась почти физически. И потому это изменение — словно очищение, омоложение мира, состояние спокойного, тихого сна были восприняты с нескрываемым восторгом.

Мирослава улыбалась, глядя на эти превращения, рассматривая упавшие на её ладошку снежинки. Руки у неё были всегда холодными, но хорошенько рассмотреть маленькое чудо не получалось — узорчатые, словно вышитые умелой мастерицей, хлопья быстро становились просто капелькой воды.

Мавка на коленях у девочки забавно морщилась и чихала, когда снежинки попадали ей на нос. Кошка глухо мурчала, щурилась от яркого света, отражавшегося от снега как от хорошего зеркала.

На душе у Мирославы тоже была какая-то перемена — спокойнее стало, светлее. Не ушли ни кошмары, ни видения, ни сны-воспоминания, но пришло какое-то смирение и даже некое любопытство — что же будет дальше? Она больше не вздрагивала, не озиралась вокруг по несколько дней подряд, открывая глаза после очередного слишком реалистичного сна.

Привыкла.

Смирилась.

И стало проще.

Конечно, она столько раз словно проживала кусочек чьей-то жизни, но ни имен, ни лиц, зачастую, она не запоминала — лишь картинки странных, чужих миров, ощущение реальности происходящего и странного одиночества.

Может быть, это ощущение лёгкости прошло после того, как она всё-таки поделилась с братом всем тем, что накопилось у неё за эти несколько месяцев. Все её страхи и догадки, все кошмары и тайны других миров, всё — разделила с Радмиром.

Ведь полный беспокойства и даже непонятного страдания взгляд брата был невыносим — и она не выдержала, рассказала.

И оно того стоило.

После того, как пугающий Чужак, убивший Мирославу в её сне, ушёл, жить, думать, и даже просто дышать ей стало намного легче — она не боялась больше чего-то непонятного, неизведанного, что хранилось в его насмешливом взгляде, в его молчании.

Рассказ же о том самом юноше, вероятности жизни которого она столько уже видела ночами, о том самом Всаднике чёрного дракона (а не просто Крылатого Змея!), встреченном ей неожиданно на одной из улочек родного селения, расставил для Радмира все на свои места.

Мирослава долго и отчаянно убеждала брата в том, что с этим человеком ссориться было не просто нельзя — опасно для жизни. И если им предстояло его ещё раз встретить на своем пути — быть ему друзьями, помогать, покориться.

Этот человек или станет великим, в любом из оттенков значения этого многогранного слова, или погибнет на пути к этому.

И в интересах Мирославы было не допустить того, чтобы он стал очередным тираном.

Ведь, в отличие от многих других, он был явно умен.

А потому слишком опасен.

Приглашая его в тот знаменательный день, в их первую и, девочка надеялась, последнюю встречу, пожить в их доме, как было принято в их селении — давать странникам кров и еду, ведь это непременно навлечёт благое внимание Богов, Мирослава была как никогда уверена в том, что делала.

Помочь тому, кто, возможно, когда-то окажется вершителем многих судеб, а, быть может, и её собственной, было её долгом.

После тех её судьбоносных слов вариант будущего, где тот вершил свою месть, расправляясь с виновными и безвинными одинаково жестоко и беспощадно, проливая реки крови за отнятое у него самое дорогое существо…

Будущее стало чуть-чуть более светлым и чистым.

Хоть в каких-то его вариантах теперь не было крови и страданий.

И переживать видения стало легче.

* * *

— Что-нибудь известно про Айвайин’ик?  — спросил молодой Змеевик. — Она отправилась в Великое Странствие одной из первых в нашем поколении, и лишь она не вернулась.

Его окружали ещё два Змеевика — молодая и пожилая самки. Пещерка, находившаяся высоко в горах, была погружена в полумрак и силуэты трёх драконов угловатыми тенями скользили по ней.

— Вдруг что-то случилось с моей девочкой! Она всегда была слишком увлекающимся детёнышем!  — взвыла более молодая Змеевица.

Она, наверное, больше всех ждала возвращения Айвы. Её дочь всегда была особенной — она легко находила друзей, располагала к себе любого дракона и, что самое страшное, интересовалась людьми. Их жизнью, их верой, их мыслями и тем, что движет их поступками.

Это пугало самку.

Вдруг Айва по дурости своей решится поближе увидеть людей! Вдруг они схватили её и… И!..

— Успокойся, Дорика!  — рыкнула более взрослая Змеевица. — Твоя дочь одна из сильнейших в своём поколении. Я уверена, у неё есть веские причины для такой задержки. Ты знаешь, она очень любит свой дом, она обязательно вернётся, даже если она нашла себе самца и решила остаться в его стае, она бы как-нибудь передала тебе весточку об этом.

При последних словах молодой Змеевик сник. Он боялся допускать мысль о том, что его подруга детства могла найти себе кого-то и уже никогда не вернётся…

— Вот поэтому я и боюсь,  — прошептала Дорика.

* * *

Остаток путешествия прошел на удивление спокойно. Аран чувствовал вину перед Айвой, ведь ей пришлось показаться людям, рисковать собой ради его спасения.

Но потом Змеевица ему доходчиво объяснила, что это, вообще-то, её обязанность — вытаскивать несмышлёного детёныша из неприятностей. Пока он не будет готов к собственному Великому Странствию, она несёт за него ответственность.

Это невероятно умилило юношу.

То, что Айва на него совсем не сердилась, грело душу.

Постепенно золотистая от выгоревшей за лето травы степь сменилась низкими каменистыми холмами, становившимися всё выше.

Невероятные пейзажи предгорья пополнили коллекцию зарисовок Арана. Тот с удивлением заметил, что у него собрался достаточно толстый альбом с видами посещённых островов и земель.

Когда успело пролететь время?

Когда он настолько привык к постоянному ветру, к холоду неба над облаками и к постоянному полёту?

На горизонте показались горы.

Из-за освещения, а, может, по природе своей такие, но они даже отсюда, издалека, действительно выглядели чёрными. Это поражало Арана до глубины души. Он видел много разных гор, даже Олух мог похвастаться этим чудом природы.

Но это…

— Ну вот я и дома…

* * *

В нос ударил сухой, пыльный, жаркий воздух.

Она открыла глаза и тут же вновь зажмурилась, прикрыв лицо руками.

Снова открыла.

Нахмурилась.

Огляделась.

Всюду, насколько хватало взгляда, была алая пустошь — странная пустыня с песками ярко-кровавого цвета. Песчинки были грубыми и острыми — неприятно кололи босые ноги.

Непокрытую голову сильно напекало солнце…

Солнца.

Два.

В небе странно-янтарного цвета висели сразу два дневных светила — крупное голубое и помельче — зеленоватое.

Солнца («Братья» — пришло ей в голову) располагались очень близко друг к другу и едва заметно скользили по небесам — Меньшее безмолвно следовало за Большим, одаряя странный, незнакомый, столь чужой и непривычный мир светом жутковатых холодных оттенков.

От этого пустыня казалась ещё более красной.

Молча вздохнув и поджав пересохшие на жаре губы, она оторвала от передника широкую, более походящую на квадрат, полосу ткани и надела вместо отсутствующего платка — перегреться сейчас было бы совсем нежелательно, пусть и весьма вероятно.

Невыносимо хотелось пить.

Оставалось благодарить Богов и Духов, что она была в рубахе с длинным рукавом, да и в общем одеяние было до пят, не позволяя обгореть под зловредными лучами.

На горизонте, в той стороне, куда падали тени, виднелась алая, неровная, словно неаккуратно срезанная тупым ножом, полоса — столь далёкие горы.

Немного левее гор виднелась тонкая вертикальная черта — башня?

Песок под ногами явно был только чуть-чуть покрывавшим что-то большое и твёрдое — она присела и смела несколько горстей в сторону. Неожиданно пальцы оцарапало что-то жесткое и шершавое — камень.

Неожиданно подувший ветер, сухой и горячий, не принесший ни капли облегчения, смел песок в сторону, обнажив вполне конкретную полосу таких же камней — потрескавшаяся от времени, неровная и полуразрушенная ветром, покрытая плиткой дорога.

И если верить направлению, вела она как раз к той самой предполагаемой башне.

Она, вздохнув, сжав в ладони щепоть песчинок, поднялась и побрела по столь неожиданно найденному пути — хоть какая-то цель.

Желая отвлечься от ненужных сейчас мыслей, которые всё равно ничем помочь не могли, но заставляли голову болеть, она стала рассматривать песчинки в руке.

Не песчинки.

Маленькие осколки ракушек (вроде тех, что часто можно найти на берегах рек и морей) и камней, и некоторые — со шлифованными сторонами, бывшие когда-то явно или одной большей плитой, или даже стеной.

Все, что осталось от созданных тысячи лет назад строений.

Мертвая слава былого величия.

Мертвый мир.

Умерщвленный.

Почему-то она каким-то внутренним чутьём улавливала, что здесь когда-то давно жили люди, и много — вон сколько песка, до самого горизонта!

Не хотелось думать, что убило когда-то, возможно, процветавший мир и его население, что могло угрожать и ей самой. Какая разница, что здесь произошло? Это случилось и ничем это нельзя было изменить — а значит, и смысла задаваться совершенно ненужными вопросами не было.

Во всех мирах был неизменен лишь песок — прошлое и будущее всех живых и мёртвых цивилизаций. Хранитель потерянных знаний и навеки ушедших тайн.

Откуда это всё?

Эти мысли, эта проклятая пустыня?

Весь это странный, непонятный и пугающий своим неизменным могильным покоем и беспросветным одиночеством мир?

Нагретые беспощадными солнцами камни обжигали стопы, особо острые песчинки врезались глубоко в плоть, принося при каждом шаге страдания — слёзы почти мгновенно высыхали, едва успев скатиться по щекам, так и не добежав до подбородка.

Остатки передника ушли на то, чтобы перевязать ноги и хоть как-то облегчить мучения — резкая боль не давала идти, казалось, кровь вскипала прямо в жилах, становясь густой и вязкой, словно смола.

Запах пыли перебил даже глухой, солоноватый запах металла — пока она шла, ранки на стопах не могли зарасти, а потому они продолжали кровоточить. Ей казалось, что если обернуться, то можно было бы увидеть путь в сотни и тысячи кровавых шагов, её следы на заметаемой песком дороге.

Но оборачиваться не хотелось.

Было страшно.

Ноги казались ватными, все тело не слушалось, словно налившееся свинцом, оно в противовес казалось невероятно тяжелым, неподъемным. Башня явно стала ближе, чем была, но теперь не было понятно — приблизилась она к ней хоть на сколько-нибудь, или она просто шла на одном месте, не двигаясь вперед.

В глазах плавали зелёные и чёрные круги, все чаще кружилась голова, все чаще она спотыкалась и падала, в кровь раздирая кожу на ладошках.

Казалось, солнца и не думали заходить, хотя светили уже не в спину, а в левую щёку, заставляя чуть жмурить глаз.

Сознание казалось тонкой нитью всё скользящей и скользящей прочь из рук — веки, налившиеся жуткой тяжестью, разлеплять становилось всё труднее и труднее, тело, ноги, руки — она уже ничего не ощущала, была только цель, что никак не желала становиться ближе.

Последним, что она увидела, перед тем, как впасть в забытье, было ощущение чего-то тёплого и мокрого, текущего по верхней губе, и все ещё столь далёкой башни.

* * *

Тут, в горах, приходилось лететь ещё выше, чтобы сориентироваться и не потеряться. Да и на высоте дракону тут лететь намного проще. Вот только тут было тяжело дышать. Если бы не тот долгий путь, который они преодолели, мчась сюда, то Аран точно потерял бы сознание.

А так, ничего, приспособился.

Взгляду Арана предстал относительно небольшой горный хребет. Вокруг него, словно птицы, а именно так они выглядели издалека, парили драконы.

Малая часть громадной стаи.

Но даже такое количество драконов никогда не представлялось увидеть Арану.

Столько разных видов, столько расцветок, столько разных форм и силуэтов…

Уму непостижимо!

Айва с удовольствием заметила восторг своего друга. Приятно, когда твоим домом восхищаются. Она и сама рада была вернуться, очень долгим уж вышло её Странствие.

Змеевица, аккуратно следуя воздушным потокам, залетела под удивлённые взгляды в одну из пещер. Её появление вызвало всеобщий гомон, рычание, урчание…

Гнездо приветствовало своё дитя.

Айва приземлилась на небольшой, ровной площадке. В углу находилось несколько драконов, внимательно и настороженно смотрящих на прилетевших.

Подозрительный взгляд скользнул по Арану.

— Зачем ты привела в Гнездо человека? — глухо прорычал Тоур, вожак стаи, крупный Шторморез.

Айва прикрыла Арана собой, ощетинилась, всем своим видом показывая, что не даст этого маленького человечка в обиду.

Это удивило остальных драконов.

Таким жестом обычно самки защищали своих детёнышей. Или младших братьев и сестёр. И если слова не могли всё объяснить, то язык тела… зрители сего странного действа поняли всё и именно поэтому ещё больше насторожились.

— Он мой друг!  — прошипела Айва.

Осуждающие взгляды, посыпавшиеся на юную Змеевицу, не сумели ни смутить её, ни заставить испугаться собственного решения, одуматься, ужаснуться случившемуся или тому, что могло бы случиться по её вине, по мнению стальных.

Она была непоколебима в своей решимости защищать детёныша до последнего — ей хватило одного раза, когда она могла его потерять.

Ближе к середине площадки вышел красно-голубоватый Змеевик. Он тоже был ещё совсем молод, сам только вернулся из собственного Великого Странствия, сам только прошел Обряд Признания.

Но он, видевший, что творят люди, был непреклонен:

— Ему стоит немедленно покинуть гнездо!

Обиженный взгляд Айвы заставил самца смутиться, отвести глаза. Змеевик всей душой ощутил огорчение и обиду, плеснувшиеся в его сторону. Ему было больно оттого, что он может сейчас поссориться со своей лучшей подругой, с той, кому он хотел предложить стать Парой.

— Тарин, и ты туда же?  — удивилась Айва.

Она закрыла Арана крылом, оттеснив за себя, ощетинив шипы на хвосте, говоря всем, что все ещё была готова драться, что они её не убедили.

Укоризненный взгляд матери, боль в глазах лучшего друга, поднявшийся шум и гам доконали Змеевицу окончательно.

Она глухо зарычала.

В следующий миг по разумам всех присутствующих пришёлся ментальный удар. Драконы беспомощно замотали головами, пытаясь скинуть на мгновение вспыхнувшую боль, ощущавшуюся наравне с физической, но не способной быть заглушенной хоть чем-то.

Все с удивлением глянули на Арана.

Он всё так же молча смотрел на драконов и вспоминал, что точно так же на него смотрели люди в том кочевом племени.

Со страхом, с отвращением и презрением, с брезгливостью.

Гвалт поднялся с новой силой, выкрики, восклицания да и вообще что-то членораздельное было невозможно разобрать.

Все, имевшие право голоса пытались выразить своё мнение. И сколь же мало было тех, кто поддержал молодую странницу! Со стороны всех — осуждение и насмешка, которые больше всего огорчали Арана — не хотел он подруге доставлять проблемы своей компанией, да и образ драконов в голове у него сложился совершенно иной — то, что Змеевица рассказывала, да то, что ему самому доводилось видеть, невозможно отличалось от того, что предстало сейчас перед ним.

И сама Айва понимала это — не такими она помнила таких дорогих её сердцу драконов — не столь озлобленными, не столь… зверями. Не были они сейчас похожи на Разумных, мир которых она открывала своему юному другу.

Это были звери — словно стая волков, или даже шакалов.

И это бесило Айву.

— Замолчите!— прокричала она. — Фурия назвал его братом!

— Что?

Аран никогда не думал, что столько голосов могут сложиться в столь коротком, но много значащем вопросе.

* * *

Ктоор долго не мог прийти в себя после событий того проклятого дня. Или же благословенного.

Пришествие Пророка.

То, чего ждали все племена Дикой Степи последнюю тысячу лет.

То, чего он точно не ждал повидать на своем веку.

То, что может стать причиной гибели всех кочевников.

То, что может их всех спасти.

Отец Ктоора отправил во все соседние племена гонцов, желая поскорее сообщить всем великую новость. Явление Пророка означало великое перемирие между всеми кочевниками, изменение уклада, свержение древних, столь диких традиций — ведь наступала новая эра.

Великий Мир.

А за ним Война.

Война Тех-Кто-Забыл-Своих-Предков и Духов. И только Пророк мог эту войну предотвратить. Или сделать её самой кровавой в истории людей. Он может уничтожить полностью иноземцев.

Но разве это то, чего желал Ктоор?

Разве желал он смерти простым селянам? Которых он не знал и никогда не узнает. Разве было что-то справедливое в смерти, в пролитой во имя кого бы то ни было крови? Да кто же знал…

Кто же мог подумать, что щуплый мальчишка-чужак окажется не так прост, как казался?

За свою ещё короткую жизнь Ктоор видел разных иноземцев. И с совсем чёрной кожей, и с кожей, словно снег. С большими глазами, с глазами, словно прищуренными, как у них самих. Высоких, рослых. Низких, щуплых. Светловолосых, рыжих… Разных людей. И даже похожих на этого юношу.

Но ни у одного не было такого взгляда.

Ни один из тех иноземцев не бросался на воинов его отца с голыми руками. Рыча, подобно зверю, скаля клыки.

Никто.

Только он, этот странный Чужак.

Пророк.

И теперь Ктоор больше всего хотел встать перед ним на колени и попросить прощения.

Он поймет.

Обязательно поймет, что Ктоор всё это делал ради своего племени. Нет, теперь уже ради всех кочевников Дикой Степи, и даже трижды проклятых Стражей Чёрных Гор!

Да, это было ошибкой, чудовищной и потому столь обидной, но ведь те, кто не спотыкаются — просто стоят на месте. А в развитии невозможно было миновать трудностей и ошибок.

Но с этого дня ни один чужак не погибнет во славу Духов.

Нет, теперь эти чужаки во славу Предков будут жить.

* * *

Харальд Олафсон был довольно удачным, даже по меркам своих друзей, торговцем. Он научился видеть истинную цену предметов, на вид простых и обыденных, а потому умел их продавать ещё дороже.

Главное ведь быть убедительным.

Его коллеги ему завидовали, ведь он ещё и отлично умел находить общий язык с любым народом и племенем.

Он очень много знал, очень многое умел, держал минимальный экипаж и вот, он наконец решился на главную авантюру в своей жизни — путешествие на Большую Землю. И не просто на материк, а на корабле, благо все поселения располагались вдоль крупных рек.

Он уже обменял и приобрёл множество товаров, которые точно будут пользоваться спросом на Северных островах.

Несмотря на все предупреждения об агрессивности кочевников, Харальд осмелился пересечь границу Диких Степей и теперь направлялся по всё той же крупной реке вверх по течению — вглубь территорий.

Местные рассказывают, что река брала своё начало в неких Чёрных Горах. Говорили, они невероятно богаты — золото, серебро, железо, драгоценные камни, многие из которых ещё и не встречались нигде больше.

Разве не ценность?

Вот только сами Чёрные Горы никем не рассматривались в качестве источника дохода…

Почему?

Они никому не принадлежали, за них никто никогда не сражался. Горы, как и Дикие Степи, были местом невероятно загадочным. И если бы сейчас было лето, то Харальд непременно отправился бы туда, но скоро зима, река застынет и он должен успеть добраться до достаточно крупного поселения, где можно будет переждать зиму.

А весной можно и в родной архипелаг вернуться, ему есть что им предложить.

Наличие драконов, конечно, нервировало, но Харальд ещё на родном архипелаге научился разбираться с этими тварями.

Хотя его много раз предупреждали — если он не хотел иметь проблем с кочевниками, то не стоило поднимать руку на драконов.

Для них эти твари священны.

Что-то вроде духов или божеств.

Не желая вступать в конфликт с местными, Олафсон решил для себя, что, если встретит дракона — пройдёт мимо. Как ни странно, это работало, а потому, приметив стан местных, торговец решил рискнуть и попытаться что-нибудь им продать.

* * *

На вершине самой высокой в обозримом пространстве горы было холодно. Вечный ветер, сухой и холодный. Дышать здесь было невероятно трудно для всех драконов.

Кроме них.

Только Ночные Фурии могли жить на такой высоте.

Облака, грозящие снегом подножию гор, белёсым туманом расстилались далеко внизу.

Здесь не росли травы.

Здесь не летали птицы.

Здесь не лежал снег.

Вершина была просто над уровнем облаков, и потому здесь всегда было ясно.

Если смотреть на север, то открывается вид на находящиеся очень далеко Степи. Во всех остальных направлениях были только горы. Высокие и пониже, но все крутые, хищно ощетинившиеся скалами и обрывами.

И лишь мхи да лишайники покрывали голый камень тёмно-серого, а местами почти чёрного, с синим отливом и белыми прожилками цвета.

Суровая красота.

Недоступная людям.

Ни одного человека за всю историю не бывало на этой вершине.

Но двенадцать чёрных, едва различимых силуэтов, растворяющихся в наступающих сумерках, чувствовали себя здесь хорошо.

Несмотря ни на что здесь было для них абсолютно безопасно.

— Зачем ты созвала Совет, Адэ’н? Тем более Полный Круг?  — спросила одну Фурию другая, остальные её поддержали.

Полный Круг Совета Фурий созывался крайне редко и только по важным вопросам, касающихся не только внутренних дел стаи.

И за последние полвека это одиннадцатое собрание Совета.

Немыслимо часто для невероятно долгоживущих Ночных Фурий.

— Где-то луну назад пропала связь с одним из детей нашего гнезда,  — пояснила Старейшина Чёрного Гнезда.

Она прекрасно знала, в отличие от остальных членов совета, что мелочей не бывало.

Из незначительных событий всегда складываются великие деяния. Но вот великие в своем созидании или разрушительности… Это уже зависело от того, какое значение наблюдатель придает этим самым мелочам.

Пожилая Фурия мысленно улыбалась.

Она помнила собственное детство, когда не было совета, в том виде, в котором он существовал сейчас, а всеми Фуриями управлял один вожак. Благо, теперь-то их стаей управлял Совет. Да и сами Дети Ночи теперь намного более сознательные, чем другие драконы.

— Он же ушёл, разве нет?  — удивилась Третья.

— Да, он остался возле Красного гнезда, но он до последнего времени старался поддерживать связь с драконами Чёрных Гор,  — подтвердила Четвёртая.

— Связь пропадает или если её намеренно рвут, или… — начала размышлять Пятая.

— Или, моя дорогая. Я живу больше тысячи лет и могу с уверенностью сказать, что научилась различить звон разрываемых смертью уз,  — грустно промолвила Адэ’н.

Ей всегда было больно терять детей гнезда.

Они все выросли на её глазах, все прошли через её уроки, все обращались к ней за помощью или подсказкой. Она помнила даже весь нынешний совет ещё неразумными птенцами…

У неё больше всего Ментальных Связей. С каждым драконом её гнезда. Она чувствовала, как они погибали, как они страдали, и это было невыносимо для древней Фурии.

У долгой жизни есть своя оборотная сторона — Адэ’н вынуждена была видеть, как постепенно умирали все её друзья детства.

Многие её дети тоже погибли.

И внуки.

Бремя веков тянуло её вниз, но гордая Старейшина упорно не желала сдаваться и, подымаясь, шла вперед. Она так и не передала всю свою мудрость наследникам. Она не могла их оставить сейчас и отправиться на перерождение.

— Он… Погиб?  — тихо спросила Шестая.

— Да.

Как ни больно было это ей признавать, но внук её друга погиб. И, судя по тому, с каким дрожанием, с каким жалобным звоном рвалась связь, погиб он мучительно.

Адэ’н помнила этого дракона.

Этот Сын Ночи всегда хотел жить. Он наслаждался каждым мгновением собственной жизни.

И невероятно ценил друзей.

Один из немногих прошедших Великое Странствие через север, и мало того, что вернувшийся, так ещё и пожелавший остаться там, на севере!

Он был так молод…

Только начал жить.

— Из соседнего гнезда пришла весточка,  — вдруг сказала Адэ’н.

Все Фурии повернулись к ней.

— Что такое?

— Из Великого Странствия вернулась Змеевица Айвайин’ик. С собой она привела человека,  — пояснила Старейшина.

Её позабавила реакция остальных. Действительно, ещё совсем птенцы. Совсем молоды. Они пропадут без её присмотра, она не может их сейчас оставить…

— Немыслимо…

— Какая наглость!

— Она обезумела?

— Тихо!  — рыкнула она, пресекая шум и гвалт. — Змеевица сказала, что человеческий детёныш знает судьбу потерянного сына гнезда нашего. Он может рассказать, что же случилось.

Она-то давно догадалась, кого привела с собой та юная Змеевица. И это было прекрасно.

Она дождалась.

Он поможет ей разбираться со всем этим бардаком на Севере, и тогда она со спокойной душой уступит своё место кому-нибудь.

— Но почему?

— Дитя гнезда нашего назвал этого человека братом,  — припечатала Адэ’н этих глупых птенцов.

Она очнулась в странном месте — по ощущения было прохладно (по сравнению с недавним жаром, конечно), но воздух был всё ещё сухим, и дикая жажда всё ещё мучила её, как и в последних её воспоминаниях.

Два безжалостных солнца, словно глаза сверхгромадного, равнодушного к людским судьбам существа, были последним, что она могла сейчас вспомнить, да ощущение пошедшей носом крови. И вид башни — такой далёкой, но в то же время уже совсем близкой.

Сознание было мутным, как вода в весенней реке, голова болела нещадно, и понимания, что происходило, так и не было.

Хотелось снова оказаться в блаженной тьме, плыть в ней, растворяться, не чувствуя абсолютно ничего, ведь ничего и не было там, даже её самой.

Она через силу разлепила глаза.

Небо слева от неё было цвета артериальной крови, земля же — пески и почему-то теперь близкие горы — теперь казалась почти чёрной. Солнца были скрыты от неё чем-то большим — то ли стеной, то ли скалой.

Она, пошатываясь и дважды чуть не упав, встала и оперлась на (всё-таки!) стену, рассеянно рассматривая древние камни странной постройки, в чьей тени она сейчас находилась.

Камень был холодным, шершавым, всё такого же красного цвета.

Странное сооружение внушало уважение своими габаритами.

Она отошла назад на несколько шагов, желая понять, что же за строение оказалось у неё на пути, и удивлённо охнула (потрескавшиеся, пересохшие губы не с разу разлепились, и потому звук этот вышел сиплым, усталым).

Башня.

Странный, единственный ориентир на обозримом пространстве, к которому она столько часов безуспешно пыталась хоть насколько-то приблизиться, оказался прямо перед ней!

Это почти заставило её задуматься.

Почти.

Вымученно вздохнув, сглотнув вязкую слюну, она поморщилась, услышав урчание собственного живота — к жажде добавился ещё и голод.

Изрезанные острыми осколками камней стопы ужасно ныли и каждый шаг давался с трудом, обгоревшие на солнцах лицо и руки нещадно щипало, запёкшаяся кровь неприятно стягивала кожу.

От осевшей на открытых участках тела пыли, всё чесалось, тоже доставляя ощутимый дискомфорт.

Она, стараясь не плакать от боли и усталости, окутавшей всё тело — короткое, по всей видимости, забытьё не дало ей ни особо много сил, ни бодрости — побрела вдоль стены в поисках входа в таинственную башню.

Тот, на удивление, нашёлся довольно быстро — тут же, на теневой стороне.

Большая арка, в два её роста высотой была довольно приметна, наверное, но она сейчас плохо видела, а потому даже удивилась, увидев вход в странное строение какого-то давно исчезнувшего народа.

Внутри, как она и ожидала, было прохладно и даже, на удивление, чуть свежо — видимо, вся влага, хранившаяся в древней постройке, не желала её покидать.

Посередине квадратного помещения, неожиданно, оказалась круглая площадка с ещё несколькими кругами внутри, разделённая на ровно двенадцать секторов, в каждом из которых были заметны смутно-знакомые цепочки странных символов.

В самом центре площадки находился необычно новый, словно не тронутый временем алтарь, на котором стояла столь же странная чаша.

Но все это было неважно.

Из чаши струйками вытекала, искрясь на закатных лучах солнц-братьев, кристально чистая вода.

Она стекала по желобкам на алтаре, падала на площадку и по тем же желобкам незнакомых символов уходила непонятно куда.

Она, как завороженная, подошла к чаше, к поверхности воды, отражавшей такой далёкий потолок башни и спиралью вившуюся лестницу наверх, и разбила это отражение, зачерпнув руками своё спасение, словно не веря.

Вода была холодной, свежей и странно-сладковатой на вкус.

Она, вдоволь напившись, стараясь игнорировать собственный голод, принялась промывать свои ранки и порезы, и кровь, чистая и яркая, каплями упала на алтарь, на мгновение тускло вспыхнувший.

Когда она, умывшись, заглянула в чашу и дождалась, пока водная гладь успокоится, из отражения на неё смотрело совершенно незнакомое на первый и такое родное на второй взгляд лицо.

Подавшись вперёд, она пожелала рассмотреть себя (а себя ли?), но в глазах у неё вновь потемнело и она, пошатнувшись, рухнула на пол, потеряв сознание раньше, чем успела почувствовать собственное падение.

* * *

В достаточно просторной зале пещерки, находящейся глубоко под поверхностью горы, царил уютный полумрак, совершенно не являвшийся хоть какой-то сложностью для драконьего глаза.

Хозяин обжитого уголка с интересом оглядывал свою гостью, вспоминая её ещё совсем неразумным птенцом, возмутительно наглым и не в меру любопытным. Змеевица с тех пор похорошела — Великое Странствие явно пошло ей на пользу, закалив тело и мысли.

Тонкие, чуть более светлые, чем основной тон чешуи, полосы шрамов говорили, что это было не мирное время, но он относился к заросшим ранам философски, передавая это мнение и своим ученикам — признанным ли или не названным — всем.

Пережитые боль и страдания делают сильнее — те, кто сумел не сломаться, выжить, перестают бояться, становятся увереннее.

Воистину, то, что не убивало, делало всех сильнее.

Впрочем, что есть тело? Всего лишь оболочка, носитель для разума, временный сосуд для Души. И относиться к нему стоило именно так — аккуратно, бережливо, но хранить не тело, а разум.

Ведь не было ничего страшнее ран душевных и идущего за ним безумия.

Гостья была несколько смущена, раздражена и даже обижена на кого-то.

Интересный букет.

У Ралега, с таким интересом изучавшего пришедшую к нему за советом Змеевицу, давно не было гостей — стая и её вожак прекрасно справлялись и без него, и Старейшина чувствовал скуку.

Но она развеялась с возвращением одной задержавшейся в пути Змеевицы, упрямой и постоянно старающейся докопаться до истины, не замечая ни преград, ни противников, сметая их походя, впрочем, будучи при этом весьма здравомыслящей, особенно на фоне того же Вожака.

— Ну, Айва, дочь Дорики,  — обратился дракон к своей гостье. — Что же за человека ты привела, что все гнездо переполошилось?

Змеевица чуть сощурилась, неопределённо курлыкнула и устало прикрыла глаза.

— Ты единственный, Старейшина, кто не удивился этому факту.

Ужасное Чудовище действительно ни на миг не почувствовал удивления по поводу того, что Айва вернулась не одна — слишком в её духе было найти себе неожиданного друга и взять его с собой путешествовать. Хотя Ралег полагал, что она вернётся с осиротевшим детёнышем, подобранным ею из жалости.

Впрочем, примерно так и вышло.

Дракон на своём веку видел много всего. Старше его, пожалуй, только Адэ’н, Старейшина Чёрного Гнезда, его очень давняя подруга.

— При мне сменилось восемь вожаков. И дважды юные драконы приводили с собой человека. Ты третья.

Его радовал тот факт, что сознание стаи не зашорилось окончательно с приходом к власти Тоура, людей почему-то с раннего детства не взлюбившего. Что ещё есть такие драконы, которые могли видеть в людях не только врагов.

Ведь это неправильно.

Когда-то было по-другому.

Когда-то люди восхваляли драконов, поклонялись им, просили дать знаний.

Им дали эти знания, и что? Ученики пошли войной против учителей, смывая пролитой кровью многовековую дружбу, отправляя её в забвенье.

И это было горше всего.

— И что же теперь делать?

Ралег внимательно смотрел в глаза своей гостье, видя там только какое-то несвойственное ей смирение и безграничную усталость — сложно ей пришлось выдержать внимание всего гнезда, его осуждение и брезгливость.

А смирение…

Видимо, она прекрасно понимала, что ей придётся расстаться с детёнышем, которого она так яростно защищала. Ведь, в отличие от недалёких приближенных Вожака, всеми силами старавшегося удержать власть и не позволить пропасть своему лелеемому авторитету, она видела суть принесённого ею человеческого ребёнка.

— Ты уже сама догадалась, кто этот малыш. Такие, как он, вершат судьбы народов. А тех, кто помогал им идти к величию, помнят веками.

Да, пришествие нового Стража-человека — событие из ряда вон выходящее. Да, такое случалось, но очень редко.

И два предыдущих раза люди были… Более эгоистичными.

Они были… Не такими.

Душа у них была драконьей, но сердце и разум — слишком людскими. Насильно принесённые в гнездо, они несли лишь смерть и разрушение тем, кого должны были защищать, кому должны были дарить мир и процветание.

Но этот мальчик согласился сам.

Даже нет… Он сам попросил привести его куда угодно!

Старейшина надеялся, что в этот раз всё будет иначе. Что именно этот Страж станет тем, кто положит конец бесконечной и бессмысленной, пусть и существующей далеко не везде, войне и идущим с ней рука об руку страданиям.

Или он станет виновником нового витка конфликта.

Третьего не дано.

— Значит, я должна отвести Арана к Фуриям?

— Да. Только они сумеют научить этого юношу всему, что он должен знать.

— Мне печально будет с ним расставаться.

Эти слова были столь очевидными, сколь же и искренними — Айва просто не могла их не сказать, ведь она всегда была слишком честной со всеми. Но в первую очередь — с самой собой.

Крайне полезное свойство.

И сколь же редкое…

— Но он же останется там не навсегда. Вы сможете видеться. Вашей дружбе никто не будет мешать. Просто и тебе стоит задуматься о своём будущем. Об отце своих детей, о паре, об этих самых детях. Поверь, это не менее важно.

Ужасное Чудовище видел, как сильно юная Змеевица привязалась к человеческому детёнышу. Так пристало привязываться к брату или собственному сыну, но никак не к найдёнышу.

Но это грело душу старого дракона — Айва сумела сохранить в себе то, что он веками пытался взрастить в драконах.

Рано или поздно, Тоур уступит своё место более молодому и сильному — не вечно ему быть на пике своей формы. У них есть Король гнездовья, но кто говорил, что унаследовать статус вожака не сумеет самка? Следующим вожаком стаи точно будет Королева…

И он ей точно поможет стать таковой.

— Спасибо.

* * *

В темном, с высоким потолком, вившимся змеёй коридорчике пещеры, который вёл в залу, принадлежавшую Старейшине этой стаи, было удивительно тихо и спокойно.

Аран, почти обрадовался появившимся лишним минуткам свободного времени, которые он мог потратить на приведение своих мыслей в порядок — наконец никуда не надо было спешить, можно было разобраться во всём произошедшем, попытаться понять, что же будет дальше, и что он был должен делать теперь.

И потому Аран решил медитировать — это состояние отрешённости от всего мира и в то же время полнейшего единения с ним. Сосредоточения и концентрации на чем-то одном, позволявшее не отвлекаться и понять все, что нужно было осмыслить.

Каждая медитация его словно обновляла.

Очищала.

Но покой, про который он только что думал, оказался мнимым. Не было ни тишины, ни темноты, ни прохлады почему-то свежего воздуха, холодными языками касавшегося открытых частей тела.

Юноша никогда не ощущал доселе столько Искр Жизни в одном месте.

Тысячи… Десятки тысяч драконов!

Он ощущал все их эмоции, в том числе направленные и на него самого — гнев, тоску, счастье, печаль, скуку, веселье, злость и азарт. И много-много оттенков этих чувств, струнами неслышно звеневших в воздухе.

Они были такими разными, но такими живыми.

Такими настоящими…

Арану казалось, что жить он… нет! Иккинг начал только с появлением Беззубика.

До этого момента — это было существование.

Аран же с самого своего появления, весь этот месяц жил.

Дышал полной грудью.

Видел мир.

Чувствовал.

И был счастлив.

По-своему, не как человек, надо полагать, но был счастлив собственной свободе, красоте такого громадного мира, бескрайнему океану неба над головой, гулкой тишине засыпающей степи и свисту ветра.

Странный народ, Кабур Не’та Тал, спасший его от незавидной участи жертвы чужим богам, был ему совершенно непонятен — чем жили эти люди, почему делали то, что делали…

И слова Айши тому вождю про Пророка…

Аран почувствовал приближение Айвы и медленно вышел из своего возвышенного состояния, отбрасывая все мысли, пришедшие к нему, — потом додумает, сейчас были дела важнее.

Змеевица, по наблюдению юноши, была в смятении. Она была и рада, и опечалена. Но в её эмоциях явно мелькала решимость.

— Старейшина принял решение. Вожак его подтвердил.

Эта фраза сильно удивила Арана.

Больно уж это было похоже на подобный случай в жизни Иккинга, только он в том случае был только свидетелем событий. Найденного на берегу в обломках разбившегося во время шторма корабля человека было решено вылечить и оставить.

Вот только решение тогда принимала Готи, а не Стоик.

Неужели у Драконов бывают подобные случаи?

— А разве не вожак всё решает?

Этот вопрос, на самом деле, был довольно интересен — какова была власть Короля Гнезда, и могла ли она чем-то ограничиваться, волей того же Старейшины? Ведь и в людских племенах было по-разному: где-то все слушали волю Вождя, но могли вносить свои предложения, спорить, где-то правитель был для людей едва ли не божеством, где-то Вождей не было и вовсе — воля народа была главной.

— Да, он, но есть вопросы, в которых он не разбирается в силу недостатка опыта. Тогда в дело вступает старейшина.

Эти слова подтвердили догадку юноши.

Ещё одно сходство людей и драконов.

Ещё одно доказательство бессмысленности их конфликта…

— И что же он решил?

Тоже, к слову, немаловажный момент — что же именно решили драконы, какая его ожидала судьба? Конечно, он вовсе не собирался идти на поводу у неё, но направление для своих дальнейших действий понимать всё же стоило.

— Я помогу тебе добраться до Фурий. А там… Да укажут нам Небесные Странники путь.

* * *

Легко сказать — добраться до гнезда Ночных Фурий, особенно тому, кто никогда не бывал ни в горах, ни уж тем более на приграничных с территориями Чёрного Гнезда пространствах.

А вот осуществить… Это было намного труднее, и в некоторых случаях вовсе невозможно — далеко не каждый был способен просто долететь до границ.

Остальные драконы называли Фурий Детьми Ночи. Да и они сами нередко себя так называли. И из этого имени вида вытекало намного больше нюансов, чем казалось на первый взгляд.

Фурии не просто так считались самыми скрытными, умными и выносливыми драконами — сильнейшими в своих размерах, единственными, кто был способен сражаться с драконами размеров Левиафанов или Вечнокрылов, и побеждать.

Возможно, Арану и Айве удастся добраться до их гнезда.

Возможно, даже быстро.

Но в само гнездо никто, кроме самих Фурий попасть не мог, и об этом было хорошо известно всем жителям соседних с Чёрным гнёзд. Ведь Фурии жили на самых высоких горах, выше облаков, где вечно ясное небо и вечно сухой ветер, где воздух настолько разряженный, что большинство просто не могло там дышать…

Но выбора-то у них не было.

Поэтому они сейчас летели между вонзавшимися в небо голыми чёрными вершинами, пытаясь не сбиться с пути и не оказаться слишком высоко.

Айва летела молча.

Она полностью ушла в наблюдение за окружающим пространством, изредка отвлекаясь на мелькавшие мысли. Она чётко понимала одно: здесь было опасно.

Очень опасно.

Но неизвестно почему.

Страх пришёл сам, из самой глубины души и уходить явно не собирался. Он охватывал внутренности холодными щупальцами, сжимал сердце, заставляя дыхание сбиться, потеряться концентрации, рассеивал внимание.

Может, её так взволновало состояние её юного друга?

С каждой секундой приближения к гнезду Фурий Аран неуловимо, но неотвратимо менялся. Айва безуспешно пыталась проследить, что же именно происходило с этим бестолково-храбрым детёнышем.

В его эмоциях сначала мелькала радость, восхищение красотой местных гор, которая не могла не завораживать такого ценителя всего прекрасного, каким был Аран.

На смену этому пришло беспокойство.

А затем наступила отстраненность.

Айва чувствовала, как застыл человеческий детёныш, как мысли перестали мелькать в его голове, сменившись гулкой пустотой чистого сознания.

И она до безумия боялась обернуться.

Боялась наткнуться на ничего не выражающий взгляд.

Боялась увидеть по-драконьи сузившиеся в тонкую нить зрачки и невыносимо ярко горящие глаза.

Она не знала, было ли это плодом её фантазии, или суровой реальностью — проверить она всё равно не решилась. Она не знала, что делать, если её догадки окажутся верны, а потому по-детски решила ничего не делать, надеясь, что она ошиблась.

Но на самом деле глаза Арана были закрыты. Он вслушивался в тонкий, тихий, зовущий его голос.

Язык был ему не знаком, но он понимал, что кто-то окликает его.

Что-то тянуло его, словно магнит и совсем не хотелось сопротивляться этому голосу — он не отталкивал напором и настойчивостью, не раздражал жалостью, не заставлял эту самую жалость испытывать…

Это не был крик о помощи.

Это не был приказ.

Это было приглашение.

А игнорировать приглашение было невежливо.

Голова стала гулкой и тяжелой, все звуки, кроме зовущего голоса, исходящего словно откуда-то изнутри, исчезли, как и ветер, как и обжигающий холод воздуха, как и весь миг, сузившийся до белизны перед закрытыми глазами.

Приземление Аран совершенно не запомнил. Не запомнил он и попытки Айвы привести его в чувства. И едва ли заметил, как, оставив бесплодные попытки, его куда-то понесли. Сознание плыло, перестав реагировать на все внешние раздражители.

А потом только тьма.

И голос.

Остался только голос.

Повторяющий и повторяющий одну и ту же фразу на непонятном языке.

* * *

Ночь давно вступила в свои права, но ни звёзд, крупных, как гроздья южных ягод, ни месяца, ещё молодого, видно не было. Тяжёлые, белёсые облака повисли над миром, сухой и колючий снег царапал лицо, мороз обжигал. Метель выла уже который день, не переставая ни на минуту.

И песня её была печальной, скорбной даже.

Не казалась сейчас она, злодейка, коварной виновницей стольких бед уставшего от борьбы с неизбежным юноши. Ветер словно сочувствовал ему, но не пытался утешать — то было бесполезно.

Отчаяния уже не было.

Не было ни гнева, ни ощущения вины.

Лишь безысходность.

Лишь смирение.

В маленьком доме свет от единственной горящей свечи не мог разбить густую тьму, лишь создавал острые, угловатые тени, которые, казалось, перешёптывались между собой, говоря что-то только им известное, перемещались по комнате, боясь танцующего огонька, давшего им жизнь, и всё равно стремясь к нему.

Ведь самые темные тени были под пламенем свечи.

От печи исходило вязкое, душное тепло, но согреться даже у юноши не получалось — странный, потусторонний холод сковал его, пробирая до самых костей. Он поселился в нём, преследуя постоянно, не оставляя ни на миг.

Малая плата за откровения сестры.

Той самой сестрёнки, что сейчас металась в горячке, бредя и плача, но так и не приходя в сознание, сжав почти до боли его ладонь своей, холодной и словно бы уже… уже! неживой, но, в противовес, раскалённый лоб с выступившими на нём капельками пота говорили — жива.

Радмир не мог разобрать в бессвязном шёпоте сестры, хрипло, со свистом дышащей, ни слова — все они были на незнакомом языке, но юноша устал удивляться — его сестрёнку постоянно окружали чудеса, и к ним можно было бы уже привыкнуть.

Но он молил о ещё одном чуде — о последнем, если на то пошло.

Пусть Мирослава исцелится.

Пусть она откроет свои голубые глазёнки, потянется, разминая затёкшие за время мышцы, улыбнётся и спросит, почему он такой хмурый, ведь всё же хорошо.

Но все целители говорили — не очнётся.

Не выберется.

Копившаяся все эти месяцы слабость дала о себе знать — зима свалила девочку, заставила таять её на глазах, подобно той самой свече, оплывавшей воском, ставшей огарочком, малой частью некогда длинной, новой свечки.

Всегда отличавшаяся крепким здоровьем и странной для девочки силой, Мирослава бледнела и худела, темные круги залегли у неё под глазами, потускневшими и посветлевшими.

Маленькие ладошки стали вечно холодными.

Его Огонёк, его личное маленькое Солнышко, всегда цеплявшееся за него, поддерживавшее его, сейчас медленно гасло. Как осталось недолго той свече, так и его сестрёнка дарила свои последние, уже совсем слабые лучики, которые были обречены исчезнуть во тьме людской и оставить на память о себе лишь струйку серого дымка, который растворится в воздухе раньше, чем его сумеют заметить.

И Радмир ничего не мог для неё сделать — только сидеть у её постели, заставлять пить бульон и целительные отвары, когда она хоть немного приходила в себя, впрочем, так и не понимая, что происходило вокруг. Только держать её за руку, тихо моля всех известных ему богов о спасении для сестры, плача и глупо радуясь, что этого никто не видел.

Все отвернулись от его Огонька.

Большей части людей было просто плевать — они всегда смотрели на растущую красавицей девочку с завистью и злостью даже, распуская порою неприятные слухи про неё.

Часть людей даже радовалась — они с презрением относились к юной провидице, предвидевшей многие их беды и несчастья и даже честно предупредившей их об этом, желающей уберечь их от лишних, совсем ненужных никому страданий.

Но люди не поняли, посмеялись только над девочкой.

А потом проклинали её, когда-то, о чём им поведали, их настигало.

Не хотели они понимать, что не в Мирославе дело было — в них самих, отнёсшихся к предупреждению насмешливо и пренебрежительно.

Марья и Лада заходили пару раз, желая проведать подругу, но видя, что она не шла на поправку, приходить перестали, предпочтя забыть о безнадежной, по их мнению, девчонке.

Даже родители, если и печалились сначала, пытались что-то сделать, хоть как-то помочь дочери, особенно мать, приносившие лекарственные травы, из которых потом делала отвары, смирились.

И смотрели на Радмира, отказавшегося сидеть и ждать, пока сестра умрёт, как на глупца, который скоро сляжет рядом с ней.

Юноша же считал себя ответственным за болезнь сестры, за то, что не сумел уберечь её, вовремя заставить одеться потеплее, не позволить ходить по морозу…

Глотая злые слёзы, которые он никому не показывал — не потому что стыдился или считал, что мужчина не мог плакать, а потому, что это было слишком личным.

Боги, пусть сестра излечится, а он сделает все возможное и невозможное, чтобы забрать её отсюда куда-то, где не будет злых языков и таких же взглядов.

Но надежды всё ещё не было.

Только ощущение собственной беспомощности перед бедой и тотального, беспросветного одиночества.

Огонёк заметался отчаяннее, хватаясь за оставшиеся мгновения жизни.

Радмир зло сжал губы.

Тени, дыхание, его собственная безысходность — все растворилось в навалившейся черноте.

Свеча погасла.

* * *

Айша с интересом слушала рассказы остановившихся в селении её народа путников о том, что племена Дикой Степи прекратили все войны, узнав о пришествии своего Пророка.

Древняя легенда, старая, как сам мир, была сотни раз пересказана, переврана и искажена, едва ли сохранив и одну десятую часть истинного послания Первых.

Это было печально, но неизбежно — ведь такова была суть людей, а противиться собственной сути бессмысленно и крайне глупо. Проще и эффективнее было взять её под контроль и умело управлять ей, как норовистым скакуном, — слабого сбросит, сильного помчит быстрее ветра.

Мальчик, которого она во всеуслышание людей назвала их долгожданным Пророком, впечатлял.

Нет, внешне он мало походил на описываемого в легендах жителей Степи могучего Воина, способного руками переламывать самые толстые деревья и делать из них же лук, из которого можно было бы сбить солнце с небес.

Тонкий, хрупкий с виду, он был решителен и смел — а это и было самым главным.

И гордым — он был благодарен за спасение, но унижаться не собирался, и это было просто замечательно. Ведь сколько людей, называвших себя Пророком, которого так ждали все кочевники, оказывались трусливыми, алчущими славы и богатств безумцами?

У мальчика были глаза Древнего Создания, словно бы прожившего не одну жизнь и смотревшего на мир устало, но с интересом.

Всё в нём с виду было безобидным, он казался беспомощным, не способным защититься, но в седле сидел уверенно и привычно, что, впрочем, было не удивительно.

И лишь взгляд его пугал.

Ребёнок со взглядом старого воина.

Айша была счастлива, что успела спасти его, предотвратив роковую ошибку племени Ритта.

Ведь если бы ритуальный кинжал вонзился бы в худую грудь, чтобы спустя несколько мгновений только что бившееся сердце оказалось в руке жрица, её народу пришлось бы полностью стереть из истории Ритта — и людей, и все упоминания о них.

Ведь убийство Пророка им бы не простили.

Никогда.

* * *

Аран осознал, что стоял посреди непонятного помещения — скорее всего зала какой-то пещеры, потому что неба не было видно — и смотрел в черноту.

Не было видно ничего, разницы между раскрытыми и закрытыми глазами не было.

Не было и звуков, кроме собственного, тоже почти бесшумного, дыхания и биения сердца.

Однако Аран вдруг чётко понял, что находился здесь вовсе не один. Какая-то невидимая Тень промелькнула, но юноша решил подождать, понаблюдать, а потому тот замер изваянием самому себе.

Другая Тень промелькнула подальше, а потом третья, четвертая.

Они явно были живыми, Аран чувствовал в них Искры, но ни их очертания, ни вид, ничего нельзя было разобрать в кромешной тьме.

Вдруг зажглись два ослепительно белых огонька, однако, совсем не разбивших тьму, а наоборот, сделавших её более глубокой. Аран долго смотрел прямо в эти огоньки, не моргая и не отводя взгляд, пока не осознал, что это вовсе не огоньки, а глаза.

Без зрачков, белые, светящиеся глаза.

И их хозяин с интересом изучал его.

Это была одна из тех самых Теней.

— Вот и ты, странный человек…

Ещё несколько огоньков зажглись — теперь все Тени смотрели на него, словно чего-то ожидая.

Аран не пошевельнулся, продолжая стоять ровно.

— Странный… Глупый?

Тени начали кружить вокруг него, медленно приближаясь, и только самая первая Тень, чей голос он с удивлением узнал, осталась на месте так же, как и он, замерев и чего-то ожидая.

— Нет… Отважный…

Что-то невидимое хлестнуло Арана по ногам, задело за руку, но он продолжил играть в гляделки с первой Тенью.

— У него храброе сердце и душа дракона…

Тьма не рассеивалась от такого количества огоньков, и это было удивительно. Аран старался не выдавать своей растерянности, но он совершенно был озадачен тем, что не понимал: в голове раздаются эти голоса или он их слышал.

Постепенно наваждение стало спадать и очертания Теней начали проявляться. Юноша уже мог различать красивые, изящные и смертоносные силуэты.

И догадка, пронзившая его, заставила замереть и даже перестать на миг дышать.

— Не боится… Восхищается…

А голоса, разные и невероятно похожие друг на друга, продолжали звучать.

— Восторгается…

Начал откуда-то появляться свет, помещение действительно оказалось пещерой со странной круглой площадкой посредине. Пол был совершенно гладким, ровным, рукотворным.

Как оказалось, Аран стоял посреди круга со странными, слабо светящимися сейчас символами.

— Ты нас понимаешь?

— Да.

Его собственный голос, чуть хрипловатый из-за волнения и жажды — когда он в последний раз пил? Сколько он здесь вообще находится? — казался чужим. Пересохшие губы разомкнулись с большой неохотой, и только одно единственное слово, тихий выдох скорее даже.

— Всё?..

— До единого слова, — утвердительно ответил он.

— Что же… Мы будем учить тебя, Аран, брат Фурии.

Странное состояние полностью спало, и Аран с удивлением осознал, что всё это время — сколько времени? — он смотрел в глаза грозной с виду Ночной Фурии.

По краю сознания царапнула мысль, где-то в глубине разума вспыхнула искра сюрреалистичного узнавания.

Адэ’н.

* * *

Полный Круг Совета Ночных Фурий вновь собрался на безжизненной безымянной вершине, чтобы обсудить последние события. И действия, которые необходимы в связи с ними.

Все Советники пребывали в странном состоянии после рассказа неожиданно явившегося молодого и необученного Стража. И ладно бы, если бы это был просто человек, так нет!

Юноша без утайки рассказал Совету о том, кто он такой, что знал и как был связан с потерянным сыном Гнезда.

И о жуткой гибели его.

— Страшная судьба постигла дитя гнезда нашего,  — сказал кто-то из советников.

— Нет! Аран дал ему имя — Беззубик!  — возразила Адэ’н.

Она всегда тонко подмечала подобные нюансы.

Пропавший сын гнезда позволил человеческому ребёнку дать себе имя. Что позволялось только очень близким друзьям или кровным родственникам.

Или названным братьям.

Родственные узы для Фурий значили ещё больше, чем для остальных драконов. И стая, и сама Фурия будут мстить за погибшего родственника. И неважно, кровный он или названный.

Для Фурий, часто видящих воспоминания из собственных прошлых жизней, намного важнее духовное родство.

Если Ночная Фурия назвала человека братом, значит, и мстить за гибель человека будут, как за чистокровную Фурию.

Такова сама суть Детей Ночи.

— Человеческое имя у дракона? Что оно означает?

Имянаречение — очень важный ритуал. А если дракон позволяет назвать себя человеческим именем, то значит, что и человек будет сражаться за своего брата до конца.

Стражей слишком мало, чтобы они позволяли гибнуть друг другу. Ведь смерть стирает все навыки разума, оставляя лишь Душу. А это еще много лет обучения, прежде чем Страж будет способен исполнять свои обязанности.

Да и зачастую, рождающиеся среди людей стражи к Фуриям так и не попадали. Воспитанные среди своего родного племени они не желали и слышать о мире с драконами.

И это было очень печально.

— А разве это имеет значение?  — ответила Адэ’н. — Беззубик назвал этого человека своим братом. Он дал ему имя. И он отдал собственную жизнь за этого человека. А тот искренне оплакивал своего брата.

— Уже достойно того, чтобы видеть его среди нас.

— Да…

Повисла горькая тишина.

Тяжело пришлось этому мальчику.

С одной стороны те, кому он верил всю жизнь, его племя, его стая, с другой — его названный брат, связь с которым была не менее сильной, чем с нежелающим меняться человеческим племенем.

— К другим темам. Адэ’н, ты же направила разведчиков на Север?  — спросил один из советников у Старейшины.

Очень тревожными оказались пересказанные юношей слова Беззубика о Королеве гнезда, к которому он присоединился.

Надо было с этим срочно что-то делать.

— Да, Клома и Тагуш отправились создавать новую Сеть. Нужно узнать, что там происходит. Это не нормально, когда драконы грабят острова для пропитания собственной королевы.

— Если информация подтвердится?

— Сошедшую с ума королеву устранить, гнездо переформировать,  — жёстко сказала Старейшина.

Эгоизм безумной королевы убивал её стаю, она сама разжигала ненависть людей, а из-за этого гибли невинные.

Стражи не могут этого допустить.

— Кандидаты в короли нового гнезда?

Даже если придется проворачивать не самые хорошие с точки зрения морали дела, то это неважно.

Мораль вообще понятие чисто человеческое.

И Фуриям она досталась только благодаря их сути Стражей.

— Есть у меня парочка молодых да амбициозных на примете…

И если придется совершить переворот и какой-то Фурии нужно будет захватить власть в гнезде…

Что же, это всё во благо.

И драконов, и людей.

С Кровавой Ночи прошло несколько недель, ставших для племени самыми странными за последние годы, и люди, как ни старались, не смогли найти причин этих странностей, только гадали и придумывали все новые и новые, уже совсем невероятные обстоятельства.

Драконы не спешили нападать снова.

И пусть все понимали, что окончившиеся неудачей поход к Проклятому Проливу был последним возможным в этом году, викинги не могли расслабиться и вздохнуть с облегчением — не прилетали и Хель с ними.

Готи была очень недовольна гибелью — а в этом никто не сомневался — наследника вождя.

Старейшина пророчила беду.

По её словам то, что смертные увидели Злобное Порождение Молнии и Самой Смерти было плохим предзнаменованием.

Ибо те, кто видел запретное, всегда или погибали, или становились великими, а чаще и то, и другое. И добиться славы получилось уже самим фактом убийства легендарной, терроризировавшей архипелаг годами Ночной Фурии, но это приносило пока только несчастья.

Однако благодаря записям и зарисовкам Иккинга удалось дополнить главу про Фурий в Книге Драконов.

Рыбьеног, охваченный жаждой знаний, усердно изучал записи предателя о его драконе. Он приходил в искренний восторг от наблюдательности юноши, сумевшего найти у своего «безобидного питомца» столько интересных деталей.

И все его заметки о слабостях драконов, которые помогали Иккингу побеждать на Арене, как все теперь прекрасно понимали, Ингерманом были с особой тщательностью рассмотрены.

И стали активно применяться на практике.

Никто и не думал, что записи предателя могут послужить таким хорошим источником информации о драконах.

О способах борьбы с ними.

И Астрид была больше всех рада тому, что парнишка оказался таким смышлёным, — записывал все свои открытия! Конечно, в его слабости была своя положительная сторона — он был образованным, а ведь большая часть взрослого населения острова не умела читать, про записи каких-то наблюдений и дневники речи тут и вовсе не шло.

Девушка мысленно пожелала ему жить счастливо, коли он жив, и счастливого пира с предками в Вальхалле, если он мёртв.

* * *

Тонкая фигурка стояла на берегу, издалека наблюдая за прибывшими издалека гостями — гербы на их парусах были довольно знакомыми, не раз уже виденными в детстве.

Девушка чуть удивленно охнула, заметив среди прибывших рослого мужчину в накидке вождя, с длинной рыжей бородой, заплетенной в косы, в котором узнала давнего друга своего отца.

Инга была девушкой из очень богатой и влиятельной семьи — её отец был вождём её родного острова, сытого и относительно мирного, не подвергающегося стольким нападениям драконов, как тот же Олух, вождь которого, судя по всему, почтил их своим визитом.

Пшеничного цвета прямые волосы, светлая кожа — никаких веснушек! —большие ярко-голубые глаза, фигура воительницы… Она была идеалом красоты на своём острове, кто-то даже льстиво называл её Валькирией.

Вот только почему-то красавица ещё ходила в девах, а обе её старшие сёстры и даже одна младшая вышли замуж и радовали своего отца внуками.

Девушка не понимала, почему так происходит. Точнее, понимала и совершенно не хотела принимать.

Она была воином, а не хозяйкой.

Она не любила сидеть дома и вышивать, прясть, готовить и шить! Боги, как она желала, чтобы все видели её сильной и способной за себя постоять, а не хрупкой и глупой девицей, которая будет смотреть на своего мужа, как на сошедшее с небес божество, которая будет его беспрекословно слушаться, с восторгом исполняя его любую прихоть.

Семья у неё была большая, и девушка в свои двадцать три прекрасно понимала, что прав на правление островом у неё не было никаких и она никогда бы ни при каких обстоятельствах не села бы в большое каменное кресло вождя.

Она — его дочь, ни старшая, ни младшая, а так, одна из тех, кто между ними.

Её отец, Вульф Одноглазый, был человеком очень строгих убеждений. Пусть он и позволил девушкам сражаться наравне с мужчинами, хоть и с великой неохотой, но ведь такова была цена выживания…

Однако он никогда бы не допустил женщину-вождя.

Пусть даже его единственный сын был слабым, болезненным, а все его дочери — здоровыми и сильными красавицами, способными за пару мгновений победить в сражении своего брата.

Да, Инга никогда не рассчитывала на титул вождя какого-нибудь даже самого маленького острова — о родном и речи не шло, впрочем, она и не надеялась.

Вот только она сама не заметила, как стала невестой вождя очень сильного и влиятельного племени.

Вот чем кончаются для дочерей знатных семей дипломатические визиты из соседних племён, даже если вожди — давние друзья.

* * *

Стоик отчётливо понимал, что, как ни горько это говорить, ему больше ничто не мешало жениться.

И дело тут вовсе не в том, что многое в своей жизни повидавшему воину захотелось любви и других глупостей, свойственных юности. Но у него были обязанности перед племенем, и наличие наследников, которым он когда-то передаст свое бремя власти — его долг.

Да и соплеменники на него смотрели с явным непониманием — почему вождь не женится?

Скорбь по давно погибшей Валке была слабым оправданием для остальных.

Вождь должен подавать пример остальным, он должен быть показателем силы и влиятельности племени.

И если раньше все можно было списать на наличие наследника, если раньше он мог оправдаться хотя бы перед самим собой, то теперь Стоик как никогда раньше понимал, что жениться надо.

Надо показать племени, что он не был слаб, не был беспомощен.

Нельзя показывать, как он потерян, как он скорбел по сыну.

Однако нельзя было просто взять и жениться на любой понравившейся женщине — не по статусу вождю приводить в свой дом простолюдинку. Поэтому пришлось отправиться в путешествие в соседние племена, и сделать пришлось это быстро.

А у его давнего союзника и старшего товарища, Вульфа Одноглазого, с которым он однажды даже отправлялся в поход на южные земли, была как раз дочь на выданье.

Стоик был умён и потому заключил выгодный договор с племенем Вульфа, подкрепляемый браком.

Самое обычное явление, если честно.

Поэтому оно, конечно, никого не удивило.

Вот только девица, так неожиданно для самой себя ставшая невестой, была явно не рада свалившемуся на свою голову «счастью». Строптивая, она сразу дала понять, что покладистой и мирной не будет, и свою свободу будет отстаивать до конца.

Естественно, до победного.

Стоика такая позиция позабавила бы, но он был слишком измучен заботами о племени, чтобы выслушивать капризы, по его мнению, избалованной девчонки.

Она не хотела покидать свой остров, отрываться от семьи, но кто ж её спрашивал?

Стоика же Инга откровенно побаивалась, ведь слухи о нём ходили весьма разнообразные. Вот только её жених оставался очень загадочной личностью для бедной девушки.

Свадьба вождя стала очень важным для Олуха событием — люди пировали неделю, эль и заморские вина лились рекой. Люди радовались, забывая в празднестве о недавней скорби.

Богам приносились многие жертвы — с десяток овец и даже один пленённый разведчик Изгоев, столь удачно подвернувшийся под руку счастливым людям.

Всё в порядке вещей.

Они привыкли.

Последняя радость перед суровой зимой.

Как и прогремевшая спустя месяц новость о том, что юная жена вождя ждала ребёнка.

* * *

Для Лохматых Хулиганов эта зима оказалась настоящим испытанием на прочность, словно желая заставить их страдать, раз драконы не прилетали разорять остров.

Зима забрала немало жизней у сильного племени — самых больных и слабых — но выкосить его, пошатнуть его желание выжить, погасить его злость и холодную ненависть ко всему не сумела.

Много людей просто заболело, одевшись недостаточно тепло прежде чем выйти на улицу, и умерло.

Некоторые уходили на охоту и не возвращались.

Но желание жить вопреки всему горело как никогда.

Вот только люди были бессильны перед природой.

Стихия ставила на место возгордившихся людишек, напоминая им, что такое отчаяние, безысходность и абсолютная беспомощность.

Готи, к удивлению всех, заявила, что эта зима — наказание Тора за то, что они посмели отобрать у него его любимца, возомнив себя вершителями судеб и забывшим о своём месте.

Убивая Ночную Фурию, никто не подумал о том, что это может сильно не понравится её покровителю.

А ведь все знали о том, что это Порождение Молнии и самой Смерти, будь оно трижды проклято, создано Тором во его гневе на провинившихся людей. Чем именно люди разозлили своё божество, легенды умалчивали — никто не знал, а догадки… Разве можно было им верить?

Бог лишился исполнителя собственной воли, вершителя суда над провинившимися людьми, и теперь решил проучить их них за это — всё чётко укладывалось в картину мира викингов.

Так, по крайней мере, считали олуховцы.

За необдуманные поступки всегда приходила расплата — это было неизбежно, и незнание законов не освобождало глупцов и нахалов от ответственности.

Это было естественно и понятно — викинги поняли и приняли свой промах.

Да, Зима стала страшным испытанием.

Но, видимо, судьба хранила Ингу и растущая под её сердцем новая жизнь была в безопасности.

* * *

Инга Хеддок, пыталась привыкнуть к новой, так резко переменившейся жизни, мало что сохранившей от прежней.

Ведь бытие замужней женщиной существенно отличалось от существования в роли свободной девы — у неё появился голос в Совете острова, как у жены Вождя, хоть, конечно, её мало кто слушал. На неё больше не смели заглядываться ни взрослые воины, ни молоденькие парнишки — можно было и вызов на дуэль получить. Впрочем, девушка сердцем чуяла, что супруг её никогда на такое не пойдет — не до того ему было.

Сам же Олух ей очень понравился.

И алые закаты, и золотые рассветы, и тишина прохладных лесов, и суровая красота голых прибрежных скал.

И люди.

Честные, искренние, пусть порою и немного грубоватые.

То, что люди смотрели на неё с благосклонностью, то, что они с восторгом приняли её желание показывать, что она в первую очередь воин, то, что она была так похожа и так не похожа на свою предшественницу…

Да, всё-таки не разница в возрасте, не те проклятые шестнадцать лет, а именно погибшая первая жена вождя стояла между ними.

Инга ведь честно изо всех сил старалась понять своего мужа, искренне пыталась полюбить его, принять его, смериться с сделанным её отцом за неё выбором… Но заставить сердце любить против его воли, а Стоик не спешил помогать ей в этом, откровенничать или хотя бы более ласково разговаривать и смотреть, хотя и окружил заботой о её здоровье.

Хотя нет.

О здоровье ещё не рождённого наследника.

Вождь был уверен, что под сердцем Инга носила сына. Ведь так сказала Готи, а она никогда не ошибалась.

И забота эта была холодной, словно бы из-под палки.

Единственное утешение девушка нашла только в лице — как неожиданно! —собственной тёти, младшей сестры своей матери, Хельги Хофферсон и её единственной дочери — Астрид.

И именно Астрид сумела помочь ей понять и замкнутость, и нелюдимость вождя.

Именно она рассказала и о Валке, первой и единственной любви Стоика.

И о его первом, совсем недавно погибшем сыне — долгожданном и оказавшемся столь хрупким плоде желанного, счастливого, но такого короткого брака.

Эти факты объяснили девушке если не, то точно многое.

Она поняла.

И приняла.

Дороги назад всё равно не было.

* * *

Харальд с великим удовольствием всматривался в очертания почти родного острова, который он специально посещал каждый раз, оказавшись на Варварском Архипелаге, даже если это шло ему в убыток — такую маленькую сентиментальность он мог себе позволить.

Родина его матери…

Тут и сейчас жило много его родни, с которой, впрочем, он был знаком слабо и сближаться с ними он едва ли намерен — лишние люди, которые стали бы требовать скидки, а то и в дар его товары были ему точно не нужны — это было не выгодно.

Олух вообще, на самом деле, был очень выгодным местом для торговли — местные, оторванные от большей части архипелага своей близостью к Проклятому Проливу, с большой охотой брали заморские товары, необычное оружие и просто побрякушки.

Особенно торговцу запомнился за все его визиты один конкретный викинг — сынишка местного вождя, Стоика Обширного.

Его вроде Иккинг звали.

Мальчишка всегда с большой охотой слушал рассказы Олафсона, просил обучить его языкам, каждый раз покупал книги, которые тот даже специально выкупал или выменивал у других племён, зная, что их точно он сумеет продать одному конкретному парнишке.

Тот был чуть ли не единственным, кто покупал их, ведь большинство предпочитали приобрести себе заморский лук или арбалет новой конструкции (а ведь те были запрещены за свою чрезмерную убойную силу).

О, как Харальд был удивлён, когда узнал что — воистину, произведения искусства, которые он продавал втридорога — олуховские мечи и секиры были по большей части творениями этого самого Иккинга!

Помощник кузнеца, пусть и совсем юный, был очень искусен, и зачастую за привезённые книги расплачивался собственноручно сделанными и украшенными кинжалами.

О, как Харальд на них нажился!

Да, из мальчишки, любознательного и трудолюбивого, точно выйдет толковый торговец!

Или путешественник.

Ну, или просто хороший человек!

Образованный и начитанный, много повидавший разных людей в своих странствия, Харальд научился мастерски разбираться в людях, ведь без этого невозможно было продать втридорога дешевую побрякушку — кто-то с охотой брал их, ещё и доплачивая сверху, а кто-то наоборот, морщился и, насмешливо глядя, отказывался.

Люди были разными.

Честными и хитрыми, добрыми и злыми, умными и глупыми.

Но лишь немногие были действительно симпатичны Харальду — почти все воспринимались лишь как клиенты, на которых можно было нажиться.

Но Иккинг… Он напоминал мужчине чем-то его самого в этом возрасте.

И потому он вёз сейчас для него несколько новых книг.

* * *

Олафсон грузно сошел по трапу на причал, улыбнувшись встречающей его толпе. Команде он дал выходной в три дня, пока они были тут.

Даже сейчас, летом, люди были невероятно рады торговцу — ценному источнику информации. Проще говоря, тому, кто мог принести в их дружное поселение иноземные сплетни, которые те будут мусолить до прибытия следующего иноземца, со следующей порцией вестей.

Потрепанные свалившимися на них наказаниями от Богов, викинги делали из любой мелочи праздник — им жизненно необходимо было уверить самих себя в том, что всё хорошо, что они сумеют пережить всё, что им приготовили Боги.

— Давно не было тебя у нас, Харальд, — раздался хорошо знакомый торговцу голос.

— Стоик! — повернулся к вождю мужчина. — Рад видеть тебя, старый друг! Чем порадуешь? Может, весть какую надо рассказать другим народам по пути моего странствия?

Харальд внимательно, пусть и почти незаметно, оглядывал толпу встречающих, пытаясь найти среди полузнакомых лиц Иккинга, с лёгким беспокойством заключая, что здесь его нет.

Может, опять в лес убежал искать какие-нибудь особые породы дерева для рукоятки?

Или ещё какая причина его отсутствия.

Посему беспокойство было задавлено, ещё не родившись.

— Ну, я женился недавно, — добродушно сказал Стоик. — И Инга принесла счастье в племя — родила мне сына и дочь, празднества до сих пор не прекращаются!

Да? Вроде же Иккинг был против того, чтобы отец его привёл в дом мачеху? Или это Дагур из Берсерков не хотел, чтобы его отец женился?

Ох, как много вождей с их сыновьями!

Всех и не упомнишь…

— Да? Поздравляю, Стоик!

— Ну, а что сам расскажешь? Удался ли твой поход на Большую Землю?

Харальд в ответ лукаво прищурился и ухмыльнулся. Да, поход удался и это ещё мало сказано! Столько историй Олафсон с собой принёс, столько иноземных вещей!

И столько знаний…

— Пойдём, — правильно понял торговца Стоик. — Торговцы у нас — всегда большой праздник. По случаю твоего прибытия устроят пир. Там и расскажешь о своих приключениях.

* * *

Большой Зал был переполнен.

Люди пили, люди веселились, некоторые, уже захмелевшие, устроили драку, но потом, так и не нанеся друг другу серьёзных травм, благополучно уснули прямо на полу, забавляя своих друзей своим храпом и совершенно не реагируя на ругань своих жён.

Жена вождя, Инга Хеддок, сидела по правую руку от своего супруга, однако весела она не была, улыбаясь явно через силу.

Девушка была печальна, ей, по всей видимости, хотелось поскорее покинуть шумное празднество, и, наверное, быстрее вернуться к своим новорождённым детишкам.

Как удалось узнать Харальду, с Мией и Магни, так назвал детей Стоик, часто нянчилась их тётя — Астрид Хофферсон.

Эту девицу Харальд прекрасно запомнил ещё по прошлым своим визитам на Олух.

Гордая, воинственная, сильная и, порою, совсем не по-женски грубая. Так можно было описать её.

И, как ни странно, она очень была похожа на Ингу, только та, видимо, в силу большего опыта, была всё-таки более дипломатичной при всей своей воинственности.

— Что-то не видно твоего сынишки, Стоик, — задумчиво пробормотал Олафсон.

И брата его двоюродного, главы семьи Йоргенсон, и ещё многих лиц, к которым он достаточно привык. Не было видно его тётки, не было троицы воинов, которые постоянно крутились рядом с ее дочуркой, его сестрой.

Видимо, тяжело пришлось племени, раз оно так поредело.

Да и весельчак-кузнец тоже был печален.

Он, ровесник Стоика, словно постарел лет на десять. Плевака не рассказывал смешные или страшные байки из своей юности, не балагурил, а молча напивался в сторонке ото всех.

Что же случилось?

— Иккинг погиб, — объяснил Плевака, после чего, пошатываясь, встал и поковылял по направлению к выходу из Большого Зала.

Видимо, для кузнеца смерть его подмастерья была больной темой. Впрочем, мальчишку отдали к нему ещё совсем сопляком, он ведь вырос на глазах Плеваки…

Он был ему почти сыном и предательство мальчика, его гибель, он воспринимал как собственную ошибку, только свой недочёт — недосмотрел, пропустил (а ведь мальчишка полностью доверял кузнецу, не раз изливал ему душу) — слишком близко к уже не молодому сердцу.

Глаза юной жены вождя стали совсем стеклянными.

Она словно задумалась о чём-то или что-то вспомнила…

Девушка нахмурилась, упрямо сжала губы и молча, плавно, как и подобало воительнице, встала, сказала мужу о том, что детей надолго оставлять ещё нельзя и что их покормить надо, тоже направилась к выходу.

— Зима? — сочувственно спросил Харальд, повернувшись к Стоику.

Смерть мальчика его действительно огорчила. Пусть и оплакивать его он не станет, не такими уж они были друзьями, но всё-таки эта новость расстроила торговца.

И объяснила многие странности.

— Нет, — вышел из некого оцепенения Стоик. — Ещё до наступления холодов. Он… Укрыл от нас раненного дракона. Тварь нашли и убили, а Иккинг… Исчез в лесу. Мне проще считать, что он погиб.

Пришла пора рассказать ту весть, которую он принёс в архипелаг. Это понял Олафсон по разом отрезвевшему Стоику, по его серьезности.

— Племена Кочевников на Большой Земле стали объединяться в одну большую орду. Они говорят о пришествии Пророка из своих легенд и о великой войне между Теми-Кто-Забыл-Своих-Предков и Духами. Между викингами и драконами, проще говоря, — глухо начал мужчина свой рассказ. — Самая кровавая война в истории людей. Пророк может остановить её, установив вечный мир, а может этого не делать. Но в результате этой войны одна из сторон конфликта будет полностью уничтожена. И только от самих людей зависит, будут ли они жить. Сочтёт ли Пророк их достойными жизни или низвергнет в Бездну.

Стоик горько рассмеялся, как могут смеяться только те, кто потерял всё и ещё чуть-чуть сверх того. Как могут смеяться только глубокие старики, или многое повидавшие в жизни своей изгнанники.

Но подобного от молодого отца, недавно женившегося на прелестной, явно умной и сильной, здоровой девушке, точно торговец не ожидал.

— Безумцы! А разве сейчас не война?

— Я видел земли, где драконов считают сказками, — жестко сказал Харальд. — Я видел земли, где драконам поклоняются, как божествам… Те кочевники из их рода. Они могли меня убить, но отпустили, говоря, что кровь не принесёт мира, что кровь может быть смыта только другой кровью. Они отпустили меня и мою команду, потребовав взамен рассказывать по пути своего странствия весть о пришествии Пророка.

Харальд резко замолчал.

Он, чуть прикрыв глаза, вспоминал лица тех кочевников, то, как они рассказывали…

— На самом деле это очень страшно, — признался торговец. — Я видел ужас в глазах этих людей. Ужас, который им внушал Пророк. И я долго не мог понять, почему. И вот, вождь их племени мне рассказал. Их Пророк оказался простым пятнадцатилетним мальчишкой. По описанию это был викинг — бледная кожа, каштановые волосы, характерные для вас черты лица…

Харальд перешёл на шёпот, зажмурив глаза, пытаясь отойти от ужаса, который на него навеяли одни лишь воспоминания о рассказе про Пророка.

— Вот только глаза его были такими, что напугали бывалого воина. Хрупкий мальчишка, голыми руками практически убивший трёх сильных воинов. Он не боялся смерти. Его не пугала участь быть принесённым в жертву чужим богам. А потом его спасла женщина из другого племени, которую почему-то тоже все очень боялись.

— Почему ты так этого испугался? — тихо спросил Стоик.

— Я слышал полный вариант их легенды о Пророке. И верю в него. И именно поэтому мне страшно.

Харальд считал, что предал свою веру, своих Богов, поверив тем кочевникам, поверив всем сердцем в их Пророка. Он боялся гнева с небес, но не мог отказаться от того, чтобы верить в нелепую на первый взгляд легенду.

Потому что он узнал забытый Пророком у пленивших кочевников кинжал. Вот только он поклялся молчать об этом. И до последнего желал верить в то, что ошибся.

Не ошибся.

И от этого становилась ещё более горько.

Нет, он будет об этом молчать.

— Ребёнок, не боящейся собственной смерти, не будет жалеть других, — на грани слышимости сказал Олафсон. — Особенно своих врагов. Если верить легенде, его врагами будут Северяне.

— Викинги?

— Все. Весь архипелаг.

* * *

Спустя три дня Харальд отправился к другим островам. Тут, на Олухе он сумел хорошенько заработать, продав местным те самые иноземные вещи, привезённые с материка.

Привезённые для Иккинга книги выкупила Инга, с большим интересом изучавшая все когда-то принадлежавшие сыну вождя, показавшегося девушке крайне интересной личностью, лишенной когда-то должного внимания.

Харальд странствовал по архипелагу, рассказывая весть о Пророке. Он дал клятву сделать это. А клятвы на крови нельзя нарушать.

Некоторые сочли его безумцем, кто-то согласился с ним, кто-то всем сердцем поверил.

Когда последний на означенном пути остров оказался лишь тенью на горизонте, разразилась страшная буря.

Судьба Харальда Олафсона осталась невыясненной. Мужчина унёс с собой тайну о личности Пророка, пришествие которого он прославлял по всему архипелагу.

* * *

После Кровавой Ночи, после мгновений своей слабости, истинно девичьей и не достойных сильной и свирепой воительницы, и размышлений о погибшем наследнике, Астрид стала ещё более агрессивной по отношении ко всем.

Девушка стала днями напролёт тренироваться, рыскать волком по лесу, удивляя даже охотников, по сделанным Иккингом картам, помогая соплеменникам открыть для себя новые места для охоты.

Астрид проклинала тот день, когда у Иккинга получилось сбить Ночную Фурию. Потому что после той крайне тяжелой зимы налёты возобновились и стали намного более жестокими.

Она, не брезгуя, пользовалась многими открытыми Иккингом уловками, яростно сражаясь с любыми врагами, будь то драконы, Изгои или просто наёмники каких-то богатых, недружественных Олуху родов.

На стене собственной комнаты она давно уже повесила несколько драконьих голов.

Самая сильная из своего поколения, Астрид кипела от жгучей, невыносимой ненависти к драконам, которых убивала без колебаний, без малейших сожалений.

За гибнущих товарищей.

За Иккинга, которого они не сумели уберечь.

За то, что Фурия оказалась слишком умной.

Да, Астрид читала дневник Иккинга, найденный в его комнате. Она узнала всю историю знакомства этих двоих.

Проявленная парнишкой слабость. То, как дракон медленно втирался в доверие. Если бы она оказалась на месте Фурии и обладала бы теми же целями, то поступила бы точно так же.

И именно за это она ненавидела ту тварь, как и всех драконов. Как и все окружающие её люди.

Люди сражались, люди гибли, люди всё больше и больше ненавидели.

Но самое страшное было даже не в этом — ненависть была всегда, она есть ровесница самого рода человеческого, а потому удивляться ей было бессмысленно и даже глупо.

Самое ужасающее было в другом.

Ночная Фурия вернулась.

Никто не знал, тот ли это вообще дракон или другой. Никому не было до этого дела, но зато все поняли, что сбитая Иккингом Фурия была, как оказалось, весьма тактичной и милой особой!

Новый посланец гнева Тора не был так снисходителен к людям.

Фурия не просто обезвреживала вышки с катапультами — она целенаправленно убивала совершенно конкретных людей.

Астрид порою казалось, что это сам Иккинг мстил за своего дракончика.

Но, несмотря на все открывшиеся факты об этом храбром, но оступившемся мальчишке, она знала, что его сердце слишком чистое и доброе, чтобы мстить.

Только если он ожесточился до такой степени после собственного предательства…

Да нет! Быть такого не могло!

Но понимание того, что Фурия выбивает тех, кто участвовал в убийстве Беззубика — как можно было назвать эту тварь таким безобидным и даже, о Боги! милым именем? — приводило девушку в ужас.

Её руки не были окроплены в крови Порождения Молнии и Самой Смерти, но от этого не становилось легче.

С самого появления новой Фурии, ей снились полные отчаяния зелёные глаза. Они молили о помощи, они кричали от боли, они заглядывали в самые потаенные уголки её души…

Но Астрид не могла определить, чьи это глаза, Иккинга или… его дракона.

Зато девушку нескрываемо радовал тот факт, что Сморкала теперь точно не станет вождём ни при каких обстоятельствах. Раньше, в случае гибели Иккинга, титул наследника переходил бы к младшему Йоргенсону, как к ближайшему родственнику вождя из её поколения.

Вот только Стоик не растерялся и сделал себе нового сына.

И дочь.

Видимо, для полноты комплекта.

* * *

Стоик, не скрывая улыбки, наблюдал за тем, как Астрид возилась с его детьми.

Со своими племянниками.

Боги, как тесен архипелаг!

Он и думать не мог, что его новая жена окажется двоюродной сестрой юной воительницы из рода Хофферсон, что они окажутся так неуловимо и ужасающе похожи — видимо, сказывалась общая кровь.

Никто и подумать не мог, что у этой чересчур воинственной девушки вдруг окажется такой талант к общению с маленькими детьми.

А уж то, что она станет лучшей подругой Инги…

Никто и помыслить не мог.

С рождением наследников Стоик явно воспарял духом, хоть не все и не сразу смогли это заметить — он продолжал сохранять своё вечно мрачное, не предвещающее ничего хорошего нарушителям его покоя лицом. Но глаза перестали быть потерянными, они стали лучиться каким-то светлым ожиданием перемен в будущем…

Смотря на эти два беспомощных сейчас (Но только сейчас! Если сын вырастет могучим воином! А дочь точно станет достойной спутницей какого-нибудь вождю и поведёт за собой собственное племя!) комочка счастья, мужчина не мог сдержать собственного умиления.

Его дети.

Его дочь и его сын.

Наследник.

Невероятно похожие друг на друга малыши вызвали у сгоревшей вместе с гибелью Иккинга душе такое опасное чувство.

Надежду.

Девочка с его каштановыми, отливающими медью волосами и глазами цвета чистого неба, явно доставшимися ей от матери, точно вызывала только улыбку и веру в самое лучшее.

В то, что он не позволит истории повториться, в то, что его семья, наконец, будет счастлива.

Мия часто смеялась, постоянно возилась, пыталась исследовать окружающий её мир и вообще, в отличие от своего брата, была крайне непоседливым ребёнком.

Вот только мальчик, с теми же волосами, что и у Мии, был другим.

Магни смотрел на всех серьёзными ярко-зелёными глазами, и Стоику, заглядывающему в них, хотелось кричать от ужаса.

Слишком сын был похож на своего старшего брата.

Слишком…

Она вновь открыла глаза.

Да что же это такое!

В густой, хоть загребай ладошками, тьме потусторонне смотрелись отблески холодного, тусклого света, впрочем, мало видимые ей.

Она лежала на чем-то твердом и, к её неудовольствию, неровном.

Как выяснилось — в том самом каменном кругу, рядом с непонятным алтарём, посвященным неизвестно кем неизвестно кому, и чудом огибавшими её струйками воды, вытекавшими из той самой спасительной чаши.

Взгляду её предстал такой далёкий потолок башни, терявшийся в темноте, совершенно неразличимый в ней. Сколько ни щурилась она, ни пыталась сфокусировать своё зрение — ничего не получалось разобрать.

Пошатываясь, с тихим стоном едва сдерживаемого отчаяния, она медленно поднялась на ноги и, к своему удивлению поняла: ранки на её ногах, ожоги от солнца, царапины и синяки — всё прошло, исчезло бесследно.

Она умом понимала — после неопределённо длительного времени, большую часть которого она благополучно провела в беспамятстве, голод должен мучить её невероятно, и ведь так и было до недавнего времени.

Теперь — нет.

Пропали все ощущения и в то же время они все обострились до невероятного.

С удовольствием отметила она, что тело слушалось её — было лёгким и полным сил, энергии — она действительно чувствовал себя по-настоящему отдохнувшей, и это было прекрасно.

Всё казалось теперь не таким страшным — голод, боль и жажда её больше не сбивали с позитивного настроя.

Она с удивлением поняла, что вся покрылась мурашками — холодный ночной ветерок, пробравшийся в помещение через арку-вход, скользнул по коже, обдавая свежестью.

Был вариант выйти наружу, подумать, куда идти дальше, но… Зачем тогда она так долго шла в это место? Нет! Она просто обязана максимально исследовать эту башню, облазить её сверху донизу!

И первым делом надо было оказаться на самом верху — оттуда наверняка можно было бы оглядеть округу, в конце концов, это строение просто поражало своей высотой, а значит, и вид с крыши, плоской, как она увидела ещё издалека, должен открываться великолепный.

Она с некоторой печалью глянула на вившуюся спиралью лестницу — путь наверх обещал быть очень длинным.

Впрочем, по сравнению с уже пройденным расстоянием это было не так страшно.

Считать оставшиеся позади ступени было весьма занимательно — отвлекало от явно лишних в данной ситуации размышлений о том, что, собственно, происходило в данный конкретный момент.

От мыслей о происхождении этого странного мира.

От попыток понять смысл этого строения, его назначение.

Правда, на девятьсот тридцать седьмой ступеньке она сбилась со счёта, и начинать сначала не хотелось.

Ноги гудели от напряжения, в противовес дневной жаре, пробирающий до костей холод охватил её, и только постоянным движением она могла не позволить себе замерзнуть.

Вновь клонило в сон — как всегда зимой с ней бывало.

Ступени были шершавыми, чуть неровными и в некоторых местах потрескавшимися — они дышали древностью, как и стены.

Было невероятно темно — тусклый свет с улицы уже не добирался сюда, а до верха было ещё, по всей видимости, далеко.

Однако она почему-то всё видела.

Не так хорошо как днём, конечно, как при солнечном свете, но этого вполне хватало для того, чтобы не спотыкаться и не врезаться в стены.

Было невыносимо интересно, очень хотелось прочитать все эти цепочки символов, выбитых на стенах, но язык был незнаком, и понять его она не могла.

И это её сильно расстраивало — надписи сии наверняка приоткрыли бы завесу тайны, окутавшей эту башню в частности и мир в целом.

Ступени, почему-то сохранившие в себе тепло Солнц-Братьев и ещё не остывшие, всё-таки становились всё более холодными и ясно различимыми. Она не сразу поняла — вот она, вершина.

Она оказалась права — вид отсюда открывался действительно просто великолепный: при свете Братьев алые или багряные, сейчас под холодными лучами пески казались фиолетовыми, почти чёрными, и только в самой их глубине (для понимания этого ей пришлось несколько минут очень внимательно вглядываться в ночную даль) таилась прежняя багровость; горы так и остались плохо различимыми таинственными чёрными силуэтами, но смотрелись они внушительно и чуть пугающе.

Отдельных восторгов удостаивалось небо.

Густо-чёрное на первый взгляд, оно казалось чуть фиолетово-зеленоватым и красноватым на второй. Тысячи не имевших названия, но ясно ею различимых оттенков предстали перед ней.

Звёзды были крупными и очень-очень яркими, они словно виноградные гроздья складывались в чужие созвездия — причудливые фигуры, и внутри у неё теплилось странное, пугающее узнавание, словно она не в первый раз их видела.

Но всё это было ничтожно по сравнению с тем, что бросилось ей в глаза в первую очередь — Луны.

Именно луны, а не луна.

Громадный, намного больше привычных и двух остальных, тоже поражавших своими размерами, полумесяц висел едва ли ни в зените; вторая луна внушительным серпом повисла немногим выше горизонта и была больше похожа на громадную улыбку, скорее злую и насмешливую, чем добрую, но это все мелочи; третья луна оком странного монстра повисла за её спиной — чтобы увидеть ту, пришлось обернуться.

Луны были голубоватыми — их холодный свет заставил её поёжиться. А может дело было в сильном ветре, извечном спутнике высоты?

Верхнюю площадку башни украшал тот же круг, что и внизу — символы даже располагались так же по отношению к сторонам света — по крайней мере, где запад в этом странном мире, она, кажется, поняла.

Символы светились странным, розовато-фиолетовым огнём, бледным, но хорошо различимым в ночи, несмотря на то, что Луны светили очень даже ярко, и она с некоторой отстранённостью заметила, что в три разных стороны от неё падали три разные тени.

Стоило ей ступить на поверхность Круга, цепочки знаков загорелись ярче, намного ярче, даже ослепили её на миг, заставили зажмуриться, но не отшагнуть.

Когда она открыла глаза, то увидела перед собой тонкую девичью фигуру в странной одежде — девушка была укутана в сотканный словно из самой тьмы чёрный плащ с глубоким капюшоном, откинутым сейчас на спину, и её бледное лицо казалось совсем белым.

На этой молочной белизне горели не хуже символов под ногами её глаза — глубоким фиолетовым, с затаившимся в самой глубине венозно-кровавым, пряди чёрных, как воронье крыло, развевавшихся на ветру волос скользили по лицу, задевая нос, на мгновения закрывая глаза.

Да и само это лицо не могло не привлечь её внимания — то самое лицо, отражение которого она увидела в той самой чаше.

— Бойся забыть так же, как многие боятся вспомнить.

Голос девушки казался невероятно знакомым.

Ну конечно.

Ведь это её собственный голос.

Странная девушка подошла к ней, даже не попытавшейся отойди, попятиться, словно скованной невидимыми путами, и то был не страх.

Незнакомка коснулась её солнечного сплетения своими тоненькими пальчиками, и в груди разлилось тепло, растекшееся по венам, странный свет был ей практически виден — так реален.

— Главное — помни.

Девушка отошла, как-то вымученно улыбнулась и распалась тысячами красноватых искр, погасших на поверхности Круга.

Слова этой странной незнакомки были непонятными, но думать об этом сейчас не хотелось совершенно — у неё целая жизнь впереди, чтобы найти ответы, так почему бы сейчас не полюбоваться на такой, наверняка, прекрасный, только начавший теплиться рассвет?

Небо на одной стороне горизонта стремительно светлело, причудливыми красками смешивались дневной янтарь и уголь ночи, порождая совершенно умопомрачительные оттенки, которым она всё так же не могла дать имя — не было человеческих слов, чтобы описать их.

Она не знала, сколько прошло времени, прежде чем из-за горизонта медленно выглянуло Большее Солнце, совершенно белое, без капли багровости, которой было щедро одарено всё вокруг.

Тени от гор, казавшихся в эти мгновения совершенно чёрными, причудливо упали на пески.

Между тёмными пиками промелькнули три крылатых силуэта, но она уже даже не удивилась — если всё-таки была жизнь в этом мире, если он был не окончательно мёртв, то это чуть-чуть успокаивало её — она не побеспокоила, не осквернила громадную могилу какой-то сверхдревней цивилизации.

Когда Меньшее Солнце стало неторопливо выплывать из-за горизонта, она уж была полна решимости — она знала, что делать.

Она стояла на самом краю верхней площадки таинственной башни, и в миг, когда второе солнце полностью выглянуло, и весь мир обдало жаром, словно уже был полдень, она сделала шаг вперед.

Удара она так и не почувствовала.

* * *

После своеобразного Ритуала Инициации, проводимого всякий раз при принятии в Гнездо чужаков и отсеивавшего всех недостойных, Стая Фурий приняла Арана, как родного. В принципе, так для них теперь и было — он стал для них носителем их крови и тайны.

Никто не смотрел на него как на чужака.

Воля погибшего брата для них была сильнее собственных предрассудков.

Фурия… Беззубик назвал его братом и дал имя.

Только теперь Аран осознал, насколько для Фурий это важно.

Боль ушла.

Знакомые, такие родные чёрные силуэты заставляли улыбаться, забывать обо всех собственных печалях — будущее вновь казалось таким близким и в то же время далёким, и приходило осознание, что впереди у него была целая жизнь, которую не стоило тратить на вечную бессмысленную скорбь.

Надо заметить, сначала Аран даже не понял, как именно Фурии будут его учить, и главное — чему? Но потом все вопросы ушли на второй план.

Надо просто жить.

Это уже не мало.

Адэ’н выделила Арану личную пещерку с наказом обживать её — в ближайшие годы она станет его домом, после чего Старейшина решила разъяснить некоторые моменты, которые его так беспокоили.

Например, что ему нужно будет выбрать Напарника из Инициированных, прошедших Великое Странствие Фурий — в одиночку он, всего лишь человек, просто не справится.

У всех Людей-Стражей всегда были Напарники из Фурий, реже — из других драконов, но это были скорее исключения из правил, ведь только у Детей Ночи была настолько сильна и развита связь Разума и Души.

Этот момент Аран принял спокойно — обзавестись товарищем, с которым ему придется создать сильную Связь, которому можно будет доверить прикрывать спину, который станет едва ли ни Братом, было весьма заманчиво. К слову, многие Напарники становились друг другу названными братьями, проводя все необходимые ритуалы и условности.

Неприятно было то, что с Айвой ему придётся расстаться надолго — на время его обучения им будет запрещено встречаться, ведь очень многие тайны Старшего Гнезда запрещено разглашать, а определить, что можно, что нельзя, могли, по мнению Совета, лишь те Фурии, что прошли Великое Странствие или уже были признанными готовыми к нему.

Разлука с Змеевицей, ставшей ему за последний месяц такой родной, лишение возможности нормально с ней попрощаться жгло сердце не хуже раскалённого железа — было горько и даже обидно.

Но все эти чувства он раздавил в себе, не дав им расцвести — он всё понимал, ведь это всё было придумано из соображений безопасности, и винить Адэ’н в том, что она заботилась о своём народе, было бы глупо и недальновидно.

Старейшина привела его к потенциальным кандидатам в Напарники — десятку молодых Фурий, находившимся в зале Инициации — аналоге Большого Зала на большинстве островов.

Как объяснила Адэ’н, эти драконы сами вызвались в на эту роль, кто именно станет товарищем Арана на ближайшие много лет, выбрать должен будет он сам.

В этот раз Зал не казался объятым тьмой — он всё прекрасно видел, и мог рассмотреть десяток драконов, с интересом и практически детским любопытством уставившихся на него. Они были разными — шесть самцов и четыре самки. Кто-то крупнее, у кого-то больше крылья, у кого-то более явно были выражены шипы и слуховые отростки.

Насколько разными могли быть люди, настолько различались и Фурии.

И понимал Аран это с нескрываемым восторгом — у него теперь, значит, был достаточно намётан глаз, раз он сумел заметить эти различия. Ведь все остальные знакомые ему люди ничего подобного не сумели бы сделать!

И вдруг юноша встретился взглядом с самым молодым драконом.

Тот зацепил чем-то Арана, но он никак не мог понять, чем именно.

Чешуя его, в отличие от более старших особей и самок, не отливала какими-то оттенками, будь то зелень, синь или багровый, — она была угольно-черной, и это было совершенно неожиданно знакомо.

Несколько чуть более светлых, чем основной тон кожи шрамов «украшали» дракона — его правую переднюю лапу, шею, и пара были даже на хвосте и крыльях!

Но всё это было второстепенно.

Главное — глаза.

Слишком знакомо они сияли в темноте.

В тишине разумов, готовых к маленькому чуду, раздался звон от образовавшейся Связи.

Золотая нить соединила две Души.

* * *

Едва заметный в наступивших сумерках белый силуэт некрупного дракона скользил в облаках, спеша поскорее добраться до конечной точки своего пути — до родного Гнездовья.

Венту давно не был дома — уже больше пяти месяцев длилось его Великое Странствие, и осталось ему совсем немного, всего недели три пути, ведь повсюду здесь жили люди, но этот путь был самым коротким.

На пути своём молодой дракон видел немало различных существ — разумных и не очень. Пытался даже наблюдать за Чужими Людьми, да только всё без толку — понять их он так и не сумел.

Пару раз ему удавалось даже встретить Чистокровных…

Лишь увидев Ночных Фурий, отвращение и брезгливость в их глазах, он окончательно понял, почему его Стая жила крайне закрыто и держала собственное существование в тайне, совершенно не контактируя с другими стаями и Гнёздами, за исключением соседних стай — но те были почти частью их Гнезда, они тоже имели много запретных знаний, которыми не стоило бы светить перед остальным миром…

Было невыносимо обидно — они, Отверженные, были не виноваты в собственном происхождении — они не выбирали, кем рождаться.

Поговаривали, что на севере от его родного Гнезда проходил путь Странствования маленькой, скрытной стаи ещё одних Чистокровных.

Возможно, среди этих Фурий была его мать, — Венту не помнил её, ведь самка даже не позаботилась о том, чтобы детёныши выжили, — сразу после появления их на свет, она исчезла — вернулась в своей стае.

О нём, новорождённом Отверженном, заботились такие же как он — брошенные матерьми дети, только выросшие, вошедшие в силу. Они — одна стая, одно единое Гнездо братьев и сестёр, и плевать, что не по крови, и они с радостью принимали в свои ряды таких же брошенных изгоев.

Да, их было мало — не больше сотни, в то время, как Чистокровных было тысячи, но сила их в единстве. Да, среди них были и те, родителями чьих детей тоже были Чистокровные, не столь брезгливые, как большая их часть, но зачастую даже не все детёныши выживали — они, Отверженные, просто не успевали помочь им, спасти.

Сами Чистокровные предпочитали стыдливо молчать о существовании таких, как он, — ведь это была именно их вина, только их.

Таких, как он, считали ошибкой.

Но разве мог быть ошибкой птенец?

Разве могло быть ошибкой неизбежное последствие разумных и осознанных действий двух взрослых драконов?

Сам себе Венту уже давно поклялся — он не позволит своим детёнышам погибнуть, и матерью их будет точно не Чистокровная, ведь она уйдёт, исчезнет, как утренний туман.

Усталость брала своё, и молодой дракон приземлился, перед этим выбрав подходящее место.

В этих лесах до него точно никому не будет дела, а его запах отгонит мелких хищников. Ну, или, в любом случае, их приближение он почует и защититься сумеет — это же не Фурии, и даже не Змеевики с Ужасными Чудовищами, с волками и медведями он справится.

Выбрав достаточно крепкое, по его мнению, дерево, и зацепившись хвостом за самую мощную и надёжную его ветку, молодая Фурия укуталась в свои чёрные крылья, пряча белый живот — наследие двух родственных между собой видов, не подумавших о последствиях, и только белые пятна на элеронах хвоста выдавали в этом драконе Полукровку.

* * *

Общество Фурий оказалось странно непохожим даже на другие драконьи стаи — слишком специфично сказывалась усиленная связь Души и Разума.

Например, отсутствием вожака.

Вообще, их Стая (а точнее Старшее и Младшие Гнёзда Фурий) была единственной, которую возглавлял Совет. Даже не все людские племена и народы додумались до такого! Вообще почти не было такого у людей!

Каждая Фурия выбирала себе свой род занятий — по врождённым способностям, по неожиданно раскрытым талантам.

Кто-то возился с малышами, кто-то обучал подросших птенцов. Кто-то охранял покой и порядок в стае, усмиряя наглецов, решивших нарушить правила, и отражая атаки извне. Кто-то странствовал всю жизнь и нигде надолго не задерживался. Кто-то изучал мир и остальных драконов, или пытался узнать что-то о других. Кто-то исследовал все упоминания о Небесных Странниках, искал потерянные Библиотеки. Кто-то был гонцом, передавая важную информацию разным советникам или, например, главам других гнёзд. Кто-то выполнял задания Совета.

Сам Совет делился на две части — Полный Круг и Неполный Круг.

Неполный Круг — шесть Фурий, пять Советников и Старейшина Старшего Гнезда, постоянно находившихся в стае, не покидающих Гнездо и принимающих решения относительно него. Они могли, не созывая Полный круг, решать проблемы своей стаи, но когда вопросы были более глобальными, касавшимися всех Фурий, мира или хотя бы задевавших их интересы, созывался Полный Круг.

Ещё шесть Фурий — представители шести дочерних стай. В каждой из этих стай был свой Совет наподобие Неполного Круга. Но в Высший Совет, как иногда называли Полный Круг, входили только Старейшины Младших Гнёзд, подчинявшихся Старшему Гнезду, или их преемники.

Совет Младшей стаи мог, не уведомляя Старшую, решать свои внутренние проблемы, пока те не станут затрагивать интересы другой стаи или всех Фурий. Потом в игру вступал Высший Совет.

Стаи беспрекословно подчинялись Совету.

За всю историю только один раз Младшая стая попыталась выйти из-под власти Старшей.

Всё могло закончиться маленькой войной между стаями и усмирением наглецов, но тогдашний Старейшина Высшего Совета решил иначе — он просто обрубил все контакты между стаями и запретил остальным Младшим Стаям помогать мятежникам и даже общаться с ними.

Маленькая стая сильных драконов была обречена на вымирание, неспособная решить внутренние разногласия и лишившаяся поддержки других Фурий.

Это произошло, когда сама Адэ’н, старшая из ныне живущих Фурий, только-только завершила своё Великое Странствие, больше тысячи лет назад.

Именно после того конфликта Фурии по-настоящему стали ценить родственные связи. Именно после того, любого, кого Фурия называла братом, принимали без вопросов.

Слишком показательным был пример мятежников.

Ведь именно тогда Фурии до конца поняли и осознали, что их сила — в единстве.

* * *

Это всё рассказал Арану Алор.

Именно так звали молодого дракона, привлекшего внимание юноши, именно с ним у Арана образовалась Связь — то было не желание Воли, но желание Души, причём у обоих, а потому оба Стража даже не поняли, что произошло, как оказались прочно связанными друг с другом Узами.

Алор только-только перестал считаться подростком и стал числиться взрослым, ибо он уже прошёл Великое Странствие.

Он — исключение из правил, шумный и весёлый, наделённый бунтарским духом, счёлся достойным последнего испытания намного раньше остальных. Птенцы его поколения только готовились к нему.

Талантливый и упорный, Алор стремился сразу к большему, благу для всех, к знаниям и мастерству, и надеялся, что Напарник в виде человека будет ему готов помочь в этом.

Молодой дракон уже был опытным — ничто не было способно заставить дракона повзрослеть так эффективно, как Великое Странствие. Увидевший немало темного на своём пути, он сумел сохранить свет своей души, свою жизнерадостность, пусть и обзавёлся мудростью, не свойственной его юному возрасту.

Алор сам напрашивался на роль Напарника, узнав кто именно назвал юношу братом. Конечно, его не допустили бы, если бы Адэ’н не замолвила за него словечко — ведь он сумел впечатлить даже её, а следовательно, помогать своему человеку он точно был способен! Его даже не смутили обязанности, которые на него будут возложены в случае, если выберут именно его.

Разве мог позволить гордый дракон оседлать себя, позволить человеку летать на нём?

А Алор, узнав историю знакомства Арана и Беззубика, согласился, не раздумывая.

Алор был младше Беззубика на несколько лет, он был меньше его, не так много странствовал, но он помнил погибшего друга ещё совсем птенцом. Ещё до того, как погибла вся семья Беззубика, и тот ушёл из стаи, отрекшись от собственного имени и прошлого, Алор был дружен с ним, и часто обращался к старшему товарищу за помощью.

Но Алор и Беззубик были всё равно до закипающих в душе Арана слёз, до немого крика, до холодного ужаса похожи.

Особенно глазами.

У них были совершенно одинаковые глаза.

А глаза — зеркало души, не так ли?

На почве привязанности к Беззубику Аран и Алор ещё больше сдружились.

Выделенную Арану пещеру, весьма комфортабельную, надо заметить, ему помогли обустроить на человеческий лад. Сделать не самый плохой очаг, соорудить некое подобие кровати, сделать стол и кривую-косую, но табуретку… Застелить пол шкурами пойманных им на охоте животных.

Даже находясь среди драконов ему ведь можно жить по-человечески?

Почему бы и нет?

Особенно хорошо обустроиться получилось после знакомства с монахами, жившими не так далеко.

Эти ребята казались Арану несколько странными, но хорошими, дружелюбными, а главное, почтительными по отношению к драконам.

Потому, после знакомства с ними у Арана появились множество книг, новые блокноты для записей, даже перо и чернила, а также новая одежда и оружие.

* * *

— Что слышно от Кломы и Тагуша?

— Они успешно добрались до Архипелага, начали создавать новую Сеть, но…

— Что такое там стряслось опять? Неужели невозможно никак обойтись без этих проклятых «но»?!

— Они не виноваты. Осложнения возникли по независящим от них причинам. Появилось неожиданное препятствие — там, в основном, власть поделена между двумя крупными Гнёздами, возглавляемыми Истинными.

— Действительно — проблема! Какой ужас, они же, бедненькие, никак не могут надавить на Истинных! Сами же они всего лишь самые опасные в своей «весовой категории» драконы.

— Да, проблема! Ибо многие драконы свободных стай просто не доверяют Фуриям! Наши ребята перестарались, создавая вокруг Чёрных Гнёзд такую секретность — многие перестали нас считать силой, которую стоит бояться!

— Они теперь думают, что Фурии — одиночки, не способные ужиться в одной стае, донельзя редкие причём.

— В каких-то моментах нам это выгодно. Особенно, если дело касается Вожаков Гнёзд.

— Безусловно, такое положение дел по-своему выгодно, и полезные моменты найти можно и в нём, я не спорю с этим. Но тот факт, что с нами более не считаются…

— Когда-то им придется пожинать плоды собственных ошибок — их самоуверенность станет причиной их гибели.

— Или порабощения.

— Знаете, лично для меня второй вариант более предпочтителен.

— Твоя безудержная жажда подчинить себе более слабых не хуже их самоуверенности ослепляет. Она станет причиной уже твоей гибели.

— Согласна.

— Конечно! Ведь если просто убивать неугодных драконов — так все их души переведутся в нашем мире, а этого нам точно не нужно. А вот если они будут нам преданно и верно служить…

— Хватит!

— Действительно, достаточно.

— А что я такого сказал?

— Твои мысли навевают на меня понимание мотивов Красной Смерти. Такие вот психи и причиняют добро, а заодно наносят справедливость. Попутно, так сказать.

— Прошу прощения — профдеформация.

— У всех она, но почему-то такими отнюдь не пацифистскими настроениями разит только от тебя.

— Просто в отличие от кое-кого я — не ханжа, не лицемер, и в открытую говорю о своих намерениях, о своих мыслях, пока вы прикрываетесь этим сомнительным изобретением людей — моралью. К слову, люди-то как раз ею не прикрываются — те же викинги режут всех и вся, будь то святые, просто монахи или мирные селяне, грабят их и сжигают то, что не сумели утащить с собой. И это только пример, и, надо заметить, они хотя бы не пытаются говорить что-то об убийстве, как грехе, скрывая свою животную натуру, как это делают их южные соседи.

— И к чему это твоя столь интересная лекция напополам с обвинениями?

— Это я к тому, что вы и сами пользуетесь весьма сомнительно выглядящими методами, про которые предпочитаете не говорить, и в то же время осуждаете за них меня, однако я отличаюсь лишь тем, что не стесняюсь говорить о них вслух.

— Да как ты смеешь!..

— Наглец!

— Только из-за материного крыла вышел, а уже борзеет!

— И ваши возмущения, многоуважаемые Советники, лишь подтверждение моих слов, как это ни печально.

— Ах ты!

— Довольно.

— Адэ’н! Ну хоть скажи ему!..

— А что мне ему сказать? Он, в общем-то, прав.

— Но…

— Все мы не такие, какими желаем казаться, и это неизбежно. Но суть состоит в том, что многие копят силу лишь для себя, и творят зло лишь в личных целях, желая удовлетворить собственные амбиции. Мы от этих безумцев отличаемся тем, что творим страшные вещи во имя процветания нашего Гнезда, а, следовательно, во благо. Зло на службе у добра.

— Слишком много в нас человеческого…

— Это хорошо или плохо?

— Это просто есть — это нельзя изменить в нас, ведь это наша суть.

* * *

Восходящее солнце, только-только явившее свой лик миру, слепило юноше глаза, но он всё еще крепко держался в седле, и поколебать его решительность было совершенно невозможно — он больше не верил в Богов, но верил в чудо.

Длинный шлейф пыли, поднимаемой с сухой от продолжительного отсутствия дождей дороги, тянулся за мчащимся галопом конём.

Ветер, свежий и влажный от тающего под лучами солнца утреннего тумана, бил в лицо, даря бодрость и силы, показывая, что он тоже — живой и счастливый!

Глядя на улыбавшуюся, ещё не так широко, как было ей свойственно ещё год назад, но уже теплее и ярче, чем в начале зимы, Мирославу, Радмир не мог сдержать своего восторга — живая!

Он прижимал её к себе, ведь ездить верхом она ещё не умела так искусно, как он сам, да и мала она была для этого.

Ладно-то он!

Их, мальчишек, чуть ли не с рождения учили держать меч в руках, и на коне держаться они умели, ещё не научившись ходить.

Радмир утрировал, конечно, но суть от этого не менялась — сейчас он был как никогда до этого благодарен их системе воспитания, при которой, несмотря на выбираемое мальчишкой дело — ремесло ли, бытие воином-дружинником у князя ли, земледелие ли, любой мужчина мог взять в руки топор, или корьё, или меч и пойти на врага, причём умело — абсолютно все сыновья учились у своих отцов воинским премудростям, и без знания их не имели права называться мужчинами.

Конечно, Мирослава с детства просила научить и её сражаться — бойкая девчонка с усердием выполняла всё то, что придумывал для неё брат, запоминала всё, что он ей рассказывал.

Безусловно, не девичье то дело — с мечом наперевес скакать по полю брани, но уметь защитить себя она должна, ведь на свете было немало людей с разными плохими намерениями, а он, Радмир, мог в один «прекрасный» миг просто не успеть прийти на помощь своей чересчур бойкой сестрёнке.

Сейчас же это ему очень пригодилось, он мог быть почти спокоен за Мирославу. Да и защитить её, в случае чего, тоже мог.

Мирослава…

Он не знал, что именно Боги, в отсутствии которых он уверился почти окончательно, взяли с него, как плату за сотворённое чудо, но уверенность в том, что с самого начала и по сей момент он всё делал правильно, теперь отказывалась его покидать.

В ту ночь, когда он достиг, казалось, пика отчаяния, что могла скопиться в одном единственном человеке, когда погасла маленькая свеча, он, казалось, сам умер.

Вот просто существовал и — раз! И нет его. Как не было дыхания в маленьком тельце со слишком холодными руками.

Он тогда лишь закрыл лицо руками и тихо повторял — что угодно, что угодно, что угодно…

Лишь не забирайте её.

И очнулся он от того, что потеплевшая ладошка схватила его за руку и такой родной, надломленный, сиплый голос спросил, почему он плакал…

На миг ему тогда показалось, что в голубых глазах сестрёнки мелькнули алые и сиреневые огоньки, но это прошло, как и не бывало, — осталась лишь небесная синь.

На бледном, но без прежней практически мертвенной сероватости, лице играли золотистые отблески, и не сразу понял он, что причина тому — свеча.

Огарочек горел.

С того дня сестрёнка быстро шла на поправку. Она ела, как не в себя, и ещё, казалось, нездоровый аппетит даже немного напугал поседевшую за дни болезни девочку мать.

Исчезла нездоровая худоба, оставив лишь приятную глазу стройность девичьей фигуры.

Мирослава всё ещё была угловатой и острой, но теперь это выглядело, как неуклюжесть жеребенка, путающегося в собственных ногах, и было даже мило.

Его маленькое Солнышко вновь радовало и грело мир своими лучиками — исчезла та запуганность и загнанность из взгляда, им на смену пришли уверенность и некое, едва-едва различимое превосходство.

Девочка явно что-то знала из того, что было скрыто от простых смертных, и в этом Радмир был абсолютно уверен.

Но его это не пугало.

Если эта тайна стала причиной спасения его сестры, то пусть она и останется её единственной хранительницей — а коли захочет, сама расскажет.

Радмир всё понимал.

И не хотел давить на девчонку — она сама должна всё обдумать и, если возникнут трудности, прийти за помощью к нему, и он поможет — о чём бы она не попросила.

Что бы ни увидела в своём затянувшемся сне Мирослава, это изменило её до неузнаваемости, но в то же время вернуло её, сделало прежней.

Почти.

Ведь никогда доселе не был у неё взгляд таким взрослым и понимающим — она казалась древним, мудрым существом, воплощённым в девочке.

Ну, пусть будет так.

Мать ничего не сказала на все его доводы о том, что им, Мирославе и Радмиру, стоило уйти — женщина носила под сердцем новую жизнь, и ей явно было не до старших детей, восхитивших и напугавших её.

Возможно, и даже скорее всего, она всё поняла.

Про волшебную суть Мирославы, про то, что он тоже умел немало из того, что людям неподвластно — по крайней мере, сны-предупреждения у него не были редкостью.

Она размышляла недолго — дала своё благословение на странствие.

Отец и вовсе порадовался такому стечению обстоятельств, пусть и не показал этого внешне — но эмоции его юноша почувствовал прекрасно, был у него такой талант.

Марья была очень рада исцелению своей подруги, да и Лада вновь зачастили к ним в дом — проведать его сестрёнку, однако…

Не мог с ними оставлять её Радмир.

Ну не мог, и всё!

Они бросили её в самый тяжёлый миг, так есть вера им теперь?

Люди в селении и вовсе, как взбесились, — говорили, что он продал душу Злым Силам за исцеление своей сестры, про которую все целители и знахари говорили — безнадёжна!

Бездна одна знает, что истина, что — ложь, может и в правду продал — он не знал.

Но не велика цена, право слово, за жизнь Мирославы — она уже потихоньку меняла всё вокруг себя, и он даже представить не мог, на что она будет способна, какие чудеса будет творить, когда войдёт на пик своей формы, когда сумеет полностью освоить свои силы.

Злые взгляды людей его больше не обижали — те просто не могли иначе, он понял это.

И даже принял.

Пусть так, недолго ему осталось терпеть их.

Вместе с наступившей весной, окрепла окончательно и Мирослава.

Спустя луну после празднования Масленицы они, уже давно начавшие готовиться к странствию, были полностью готовы — погода была тёплой, морозов более не предвиделось, и целое жаркое, по прогнозам ведуний, лето было впереди.

Проводить их вышла лишь мать — она же и собрала им немного еды в дорогу, и денег, и пару оберегов на шеи надела — от Злых Сил.

Мало у них было с собой, лишь то, что могли унести на себе, но больше и не было нужно — ведь они не собирались где-то надолго останавливаться.

Путь они держали теперь в Сангород, туда, где восходило солнце.

Громадный город, где не было князя — лишь народное Вече.

Это был крупнейший центр торговли на землях их народов, и через него проходило множество дорог — на все стороны света.

Кочевники с Диких Степей не смели нападать на этот город, хотя часто грабили и разоряли иные поселения, наоборот — они предпочти торговать с ним, а ведь им было, что предложить.

Сангород находился не так далеко от их селения — дней семь-восемь пути при выбранном ими темпе.

Он находился на берегах крупной реки, по которой в город заходили морские суда иноземных торговцем и просто путешественников. Там же варяги часто вербовали людей в свои отряды, и те часто оставались в кланах, так и не возвращаясь на родные земли.

Этот город был пристанищем многих потерявших цель в жизни, и тех, кто эту цель лишь начал искать.

Как раз то, что им было нужно.

Алор рассказывал Арану историю Фурий, уходящую своими корнями в глубокую древность — много тысячелетий уже существовало Старшее Гнездо, и никто, даже сама Адэ’н — старейшая из ныне живущих Фурий — не мог сказать, что же было до.

Была даже отдельная группа Стражей, посвятивших свою жизнь исследованию прошлого — они почти все время проводили в медитациях и укреплении своей связи с Душой в попытках, очень часто успешных, надо заметить, получить доступ к воспоминаниям из своих прошлых жизней.

Эти драконы были совершенно не бойцами — проведшие большую часть своей жизни в трансе, они, хоть и получали много навыков и знаний от своих прошлых воплощений, сражаться и даже защищаться, зачастую умели лишь на уровне птенцов-учеников, ведь как это распространено и у многих людских племён, драконы поголовно учили своих детей защищаться и нападать, ведь и нападение могло быть защитой, при том весьма неплохой.

А, по большей части, роль исследователя прошлого у них передавалась от одного их воплощения к другому, следующему, то и знания у них были весьма специфичными.

Хотя общаться с этими драконами было очень интересно — они, по долгу службы, знали очень и очень много, с ними можно было поговорить почти обо всём на свете и ещё кучу интересного узнать попутно.

С одним из таких драконов Аран стал общаться на постоянной основе — лекции и дискуссии на разные темы прекрасно расширяли кругозор Юного Стража.

Да и просто ему было приятно проводить время с образованными Разумными.

Алор, сопровождавший Арана практически на всех его уроках, тоже узнал множество самых разных весьма любопытных вещей — молодой дракон пояснил, что большую часть того, чем с юношей любезно делилась Бетен, та самая Фурия-исследователь, простым детёнышам не рассказывали.

Следовательно, Адэ’н имела большие планы на Арана, и на Алора заодно, раз ему было позволено присутствовать на этих импровизированных лекциях, на которых часто всплывали и весьма неприглядные факты, которые простым обывателям знать бы не стоило, но которые обязательно должны быть известны приближенным Старейшины.

Например, та самая, посмевшая ослушаться воли Полного Круга Совета Стая не просто так это сделала, и не по собственной глупости — эти драконы связались с давно затерянным и, как долгое время считалось, вымершим, более скрытным и агрессивным подвидом Фурий.

Дневные Фурии…

Как именно они появились — никто не знал, и Исследователи Прошлого пытались найти ответ и на этот вопрос в том числе. И пока не могли найти ответ — не получалось у них заглянуть так далеко в минувшее.

А это значило, что Дневные появились очень, очень давно — возможно, одновременно с Ночными, возможно — чуть-чуть позже.

Кто-то даже пытался выдвигать теории о том, что, собственно, Дневные и были прародителями Ночных Фурий, и именно они появились раньше.

Для, так сказать, широкой общественности такое мнение никогда не оглашалось — нечего своими руками… лапами сеять смуту в сердцах драконов, но полностью опровергнуть, как и подтвердить, эту теорию так никто и не смог.

И вряд ли сможет.

Вообще, проблема существования Дневных была весьма острой — их стая не подчинялась Старшему Гнезду и, соответственно, Высшему Совету, даже не поддерживала связь — не было возможности даже хоть как-то выяснить численность этих весьма сомнительных «Детей Света».

Свет…

День.

У всех это, обычно ассоциировалось с безопасностью, а тьма, ночь — со страхом, но в данной ситуации всё было не так однозначно.

Во-первых, Дневные Фурии назвали себя так только из-за снежно белой, в противоположность Детям Ночи, окраске, а потому чисто из вредности стали называть себя тоже противоположно, а что можно противопоставить Ночи?

Только День.

На самом деле, при условно одинаковом уровне опасности (запредельном, надо сказать, максимальном при их достаточно скромных размерах) Дневные были намного более агрессивными — и никто не знал, что тому было причиной.

Если у Ночных окраска была естественной маскировкой — после захода солнца их было найти просто невозможно, если ты сам не был представителем этого вида, то Дневные этого природного преимущества не имели — они могли, конечно, жить в снегах, но не желали этого — на самый север обычно загоняли только самых слабых — тех, кто не мог отвоевать себе место поближе к теплу.

И потому Дневные научились маскироваться — пролетать сквозь собственный залп плазмы, разогревающий чешую до невероятных температур, и в таком состоянии она начитает отражать окружающую местность — конечно, это не уровень мастерства в «невидимости», как у Разнокрылов, но на то, чтобы незаметно сбежать, оставив озадаченного противника недоумевать, куда же они делись, или же неожиданно ударить в спину вышеозначенному противнику, если, конечно, это не были другие Фурии — те всегда чуют таких, как они, и скрыться от них подобными способами было трудно, если вообще возможно.

Неожиданным открытием было то, что Ночные Фурии тоже так могли.

Потенциально, это необычное умение было доступно всем Фуриям, за маленьким исключением, но о нём речь зайдет позже, вот только многие просто не хотели учиться этому весьма полезному навыку, полагаясь на уже имеющуюся от природы маскировку.

Глупость.

Достоверно известно было лишь то, что численность Дневных была в разы меньше, чем у Ночных, а потому угрозу они для объединившихся Старшего и Младших Гнёзд не представляли.

Конечно, никогда конфликт Дневного и Ночного видов не доходил до открытого противостояния, и сложившуюся на данный момент ситуацию можно было бы назвать вооруженным нейтралитетом и полным невмешательством во внутренние дела друг друга.

Потому Совет практически ничего не знал о Дневных, но был твёрдо уверен — тем тоже мало что известно о Детях Ночи, а потому можно было не беспокоиться.

Пока.

Надо заметить, что иногда различия, больше психологические, естественно, между двумя подвидами Фурий сглаживались настолько, что те образовывали пары.

И даже заводили птенцов.

Вот только матери из Дневных были весьма специфическими — детёнышей-полукровок они терпеть не могли, и вообще крайне ценили чистоту крови своего вида. Ночные в этом плане были более терпимыми, но лишь чуть-чуть, ведь среди них тоже ценились именно Ночные, а не часто и вовсе нежизнеспособные гибриды.

Таких полукровок, словно издеваясь, называли Ночными Сияниями, убрав из их названия даже само слово «Фурия», словно подчёркивая их происхождение.

Если честно, то по мнению Арана, да и Алор, даром что чистокровный, тоже был с ним согласен, такое отношение к тем, кто в собственном происхождении точно не был виноват, было мерзким.

А как же слова о том, что все Фурии — братья, что Стражи должны держаться друг друга?

На словах так и было и, в большинстве случаев, даже и на деле, но вот такие исключения… мало приятного, в общем.

Безусловно, бывали случаи, когда отец, Ночная Фурия, сам выхаживал своих птенцов, но для этого ему приходилось полностью рвать все связи с родной стаей.

Бывало, даже Дневные оставались со своими детёнышами, но такие семьи просто вымирали, ведь если с чистокровной Дневной или Ночной другая Фурия ещё могла образовать Пару, но с полукровками никто связываться не хотел — зачем гарантированно ослаблять собственное потомство сомнительным наследством чужого вида?

Ведь Полукровки не могли использовать в полной мере ту прекрасную способность маскироваться, проходя сквозь собственное пламя и становиться невидимыми — с них этот эффект сходил намного быстрее.

Да и не могли родители в полной мере научить своих нечистокровных детей выживать, защищаться — да, нападать — возможно, охотиться — нет.

Но нередко бывало и такое, что родители бросали своих детёнышей полукровок, дабы им не приходилось покидать собственные стаи.

О таких фактах предпочитали молчать — нечем тут было хвастать.

Такие и подобные им рассказы, конечно, не оттолкнули Арана от Фурий, но зато сумели дать ему понимание происходящего и объяснить многие действия Совета.

Достаточно вспомнить запрет на общение с драконами иных Гнёзд.

Отдельных слов заслуживала реакция Алора на эти лекции и безвозмездное расширение кругозора — тот воспринял открывшиеся факты очень спокойно, но очень серьёзно — стало ясно, что ему тоже это немало странностей объяснило, немало вещей поставило на свои места.

Но дело не ограничивалось лекциями в исполнении Бетен — были ещё и другие Исследователи, посвятившие себя изучению не дел минувших дней, но видов драконов — их особенностей, слабостей и особых качеств.

Те тоже рассказывали очень много, крайне интересно и увлечённо — появившиеся в их распоряжении свободные уши, при чём, надо заметить, крайне благодарные и внимательные, весьма обрадовали ученых.

Они были уже более воинственными, но подходили ко всему с истинно учёным цинизмом — говорили всю неприглядную правду прямо и невозмутимо, даже то, о чём стоило бы всё-таки промолчать.

Боевые характеристики различных видов, конечно же, проверялись исключительно опытным путём, и далеко не всегда это было просто мирное наблюдение со стороны.

Часто — бой один на один.

Конечно, Фурии всегда побеждали — это было даже не смешно, они были сильнейшими в своей «весовой категории», и могли успешно побеждать и гораздо более крупных драконов, особенно имея численное преимущество.

Конечно, помимо лекций исследователей были многие другие уроки. Например, Алор пытался научить Арана выживать в дикой природе, не имея в запасе ничего, кроме собственных чешуи, когтей и клыков, а в исполнении юноши — одежды, кинжала и собственной наглости.

Приятным сюрпризом для Алора в лесу оказалось то, что, собственно, молодой Страж большую часть необходимого для выживания человеку умел, а то, что ему не хватало, — быстро и находчиво делал, будь то лук, копье или шалаш.

Осознание того, что он уже преодолел немалый путь, добираясь до Фурий, что он долго жил среди постоянно воюющих людей, отрезвило Напарника юноши, а то ведь дракон почему-то решил, что его подопечный по младости своей ничего не умел.

Он по-новому стал смотреть на своего Напарника, понимая, что ему ещё столько предстоит узнавать самому.

* * *

Как только Алор рассказал Арану о монахах, живущих на южных склонах малого хребта, юноша сразу загорелся идеей посетить их. Ну, или хотя бы посмотреть издалека.

Адэ’н, на удивление, была совершенно не против этого маленького путешествия, говоря, что Арану даже необходимо познакомиться с теми необычными людьми.

Она в первый раз отпустила Арана и Алора из Гнезда больше, чем на неделю.

Да и вообще впервые разрешила им обоим отлетать от Гнезда так далеко.

Ох, как счастлив был юноша вновь ощутить настоящий — не в обиду Айве, она тоже старалась — полёт! Но даже Змеевикам было далеко до Фурий, и только в относительно длительном путешествии Аран понял, насколько на самом деле они быстры.

По ощущениям они добрались за почти три дня туда, куда Айве пришлось бы лететь не меньше пяти дней, а то и все шесть!

Горы тут были не менее удивительными, чем люди, жившие тут.

Южный склон был более пологим, но тут, на немалой высоте, над уровнем хвойных лесов, были огромные поля и луга, отвесно обрывавшиеся в ущелья, ощетинившиеся острыми скалами, тёмно-серым камнем.

Аран не мог понять, каким именно образом сюда забрались люди — неужели драконы помогли?

Монахи жили в небольшой деревеньке.

Архитектура этих простых домов не была похожа ни на что виденное Араном прежде.

Тут, на самом юге, не наступала зима.

Это казалось Арану совсем удивительным, ведь перемена времён года была, хоть и не так сильно, но заметна даже в родном гнезде Айвы! С другой стороны, Айве потребовалось бы около десяти дней, чтобы добраться сюда…

Деревеньку, как и простые людские селения, окружали вспаханные поля. Но их было не так много, как на севере, и, видимо, люди здесь весь год могли выращивать какие-нибудь культуры.

На краю поля стоял человек.

Мужчина с длинными чёрными с проседью волосами и светло-серыми глазами, с загорелым лицом. Худой, среднего роста. Одежды его были серого, коричневого и чёрного цвета, незнакомые Арану.

Человек не обратил внимания на юношу и Фурию, увлечённо что-то обсуждая со стайкой Жутких Жутей. Арана подобная картина поразила до глубины души.

— Ты понимаешь драконов? — спросил он удивлённо, стараясь не выдавать своего шока.

— Да, — улыбнулся мужчина, повернувшись к неожиданному собеседнику. — Но я не тот, кого вы привыкли называть Стражами. Я — простой человек, путь и достигший просветления. Ведь укрепить связь с собственной Душой может каждый, всё зависит лишь от веры в себя и собственные силы.

— Я никогда не видел ничего подобного.

Сказав это, Аран тут же прикусил язык — ибо это была неправда.

Видел.

Айша, та странная всадница из племени Кабур Не’та Тал.

Жуткие Жути с интересом уставились сначала на Арана, а потом, с опаской, на Алора.

Даже эта стайка слышала о том, что в гнезде Фурий появился человек, но одно дело слышать, а совершенно другое — видеть это своими глазами.

— Ты пока ещё слишком юн, но это пройдёт, — согласно кивнул мужчина. — А мы рады тем редким гостям, что способны добраться до нас. В последний раз драконы приносили человека слишком давно.

Жуткие Жути всегда с большим почтением относились к Детям Ночи, зачастую выполняя поручения Старейшин и бывая гонцами. А потому они видели много деталей жизни Фурий и ко многому необычному для других привыкли.

Но человек, гордо стоящий рядом с опаснейшим драконом, вызывал трепет одним своим видом.

А ведь он даже и не старался производить такое впечатление!

Он ведь даже не замечал, как выглядит со стороны!

Стайка даже не пыталась понять суть людского разговора, дракончики всё и так поняли — перед ними стоит человек-Страж, легенда для таких, как они. И не менее легендарный дракон, служить и помогать которым считалось великой честью.

— Я благодарен вам за вашу гостеприимность, но я хотел бы спросить. Есть ли у вас кузня и, соответственно, кузнец? — спросил Аран.

— Как и у всех.

О, как Аран хотел сделать себе хорошее седло, собственный меч, новый, взамен потерянного, кинжал и вообще, ему много всего надо сделать! И кузня тут незаменима!

— А можно ли ей воспользоваться? И чем заплатить за это?

— Почему бы и нет? — согласился мужчина. — Я не против, ты мне кажешься хорошим человеком. А оплата… Драконы признали тебя равным себе, иначе не позволили бы оседлать. Значит, ты достоин.

Аран грустно усмехнулся, вспоминая жизнь Иккинга.

— С чего вы взяли, что я хороший человек?

— У тебя человеческие привычки и жесты, пусть они и разбавлены нечеловеческими, но живёшь ты с драконами. Это значит, что ты сумел выйти за внушённые тебе рамки, уйти от простой и обыденной жизни, сумев понять и принять истину.

Юношу поразила наблюдательность собеседника, его способность делать верные выводы из мелочей.

Достойное качество.

Однако одно слово царапнуло его, неприятно так, болезненно. И он решил озвучить тот простой факт, что усвоил за время своих странствий, пусть те длились не особо долго — всего-то месяц. Но крайне познавательный и насыщенный событиями месяц.

— Истины нет, — жёстко сказал Аран. — Правда — это лишь чья-то точка зрения.

Мужчина кивнул головой без тени улыбки и посмотрел, кажется, даже с сочувствием. Но это не вызвало отторжения у юноши — он понял, что выражаемые его собеседником эмоции были намного глубже, чем казались на первый взгляд.

Он сочувствовал не предполагаемой глупости, а тому, что мальчишке пришлось через слишком многое пройти, чтобы понять все то, что он озвучил.

— Мудрые слова, только следует внести маленькую поправку — ничто не правдиво, ибо правда — чья-то точка зрения. Истина — голые факты, без оценки какой-либо из сторон. Посему понятия «истина» и «правда» не тождественны.

— Я запомню.

Аран склонил голову, признавая, что уважает озвученную точку зрения и сказавшего её.

— Помни, Страж. Помни, и будь всегда в мире с собой. Ибо только ты сам — своя правда. И именно поэтому ты — прав всегда. Но не всегда следуешь истине.

Человека того звали Галаар, он был Мастером своеобразного Монастыря.

Появление в селении Арана никого не удивило.

Кузнец, мастер Кад-Точ, с радостью предоставил юноше пространство для работы, пусть и посмеиваясь, видимо, сомневаясь, что у столь молодого кузнеца выйдет что-нибудь путное.

Или он был просто уверен, как и большинство людей до того, как он приступал к работе, что он даже молот поднять не сможет, не то что выковать что-то путное, ведь это большой физический труд, а много ли силы в его тщедушном тельце?

Ну ничего… Фурии тоже не особо крупные драконы, а способны убивать Истинных!

Аран докажет этому недальновидному человеку, что не менее искусен!

* * *

Сангород они увидели издалека — высокие каменные стены, защищавшие город от предполагаемых нападений кочевников и просто набегов врагов, ведь город был лакомым кусочком, было просто невозможно не заметить или даже намеренно не обращать на них внимание — они были главным ориентиром на всей обозримой равнине.

Город был окружён вспаханными полями, на которых были видны фигурки людей, — во всю шла посевная, нужно было успеть, пока Духи Земли принимали семена и позволяли им взойти, пока погода благоприятствовала.

Ворота в город были громадными — они, как и стены, вызывали уважение и трепет своими габаритами. Тяжелые, окованные полосами железа, дубовые створки дверей сейчас были распахнуты, а двое часовых из дружинников зорко наблюдали за правопорядком.

Домики здесь были, конечно, не в пример больше и красивее, чем в их родном селении. Оно было и понятно — терема господ были всяко краше избушек крестьян.

Но и дома простого народа радовали глаз — красиво сложенные из толстых брёвен, с резными коньками и расписными ставнями на окнах.

Добраться-то до города они добрались, но что теперь?

Идти на базарную площадь не хотелось — в таких метах всегда шум и постоянные споры, у Мирославы может там голова заболеть, да и у него самого тоже — много людей всегда испытывают много эмоций, он что, разорваться должен?

Но идти пришлось — хотелось немного обжиться на новом месте, пока Мирослава не подрастёт, пока он не будет уверен в том, что она справится со всем тем, что могло на её долю выпасть на пути.

Нужно было найти где жить, не меньше пары недель — но тут начитались некоторые трудности — путников многие могли принять на ночь-другую, но на более длительное время… нет.

Базарная площадь.

Им повезло.

Они на базарной площади познакомились с одной весьма милой старушкой, начавшей не справляться со своим хозяйством. Она была совершенно одна — муж давно умер от, как сказали целители, сухотной, да никто теперь правды не скажет. Часть детей умерли ещё в младенчестве, а двое сыновей, коим посчастливилось повзрослеть, по дурости своей пошли в воины, надеясь выслужиться и стать дружинниками, да не успели — оба полегли на поле брани.

Она с удовольствием согласилась взять себе двоих жильцов с тем лишь условием, что они будут ей помогать — ту же корову подоить, полы вымыть, курицу зарубить и прочее.

Весьма приемлемая, даже щедрая, если говорить откровенно, цена.

На том и порешили.

Так и прошли две недели — Радмир нашёл себе временное занятие — помогал в поле, ведь сейчас там любые руки дороги, всем хотелось закончить посевную как можно скорее, и потому юношу приняли там, как родного.

Ну и заработать, естественно, он умудрился — были здесь и те, кому было проще заплатить за чужой труд, чем потеть на жарком солнце самому. Радмир не одобрял таких жизненных принципов, но пока он на них мог хлеб купить — ему было не столь важно, о чём думают окружающие его люди.

Его вообще волновало мнение только одного человека — Мирославы.

Она, кстати, тоже хорошо устроилась — недалеко от той старушки, пустившей их в свой дом, жила известная по всему Сангороду знахарка, и маленькая помощница с несколько специфическим опытом, но огромным багажом знаний и весьма неожиданными и крайне простыми рецептами весьма эффективных снадобий.

Настасья души не чаяла в Мирославе, хоть сначала отнеслась к девчонке ещё совсем, ведь только двенадцать исполнилось ей, весьма скептически — обмана боялась, видимо. И зря — способности сестры он не преувеличил, а поручая теперь ей несложные случаи, или наоборот — самые запущенные, называя на людях своей ученицей, приобрела ещё больший успех в народе.

Кто же знал, что чудеса целительства, недоступные мастерице-Настасье, творила совсем ещё девчонка?

Да и не надо это было, по мнению знахарки, никому знать.

Однако Мирославе она платила исправно — женщина ценила свой и чужой труд.

* * *

— Ну что на этот раз?

— Мне совершенно не нравится, что этот мальчишка интересуется прошлым Фурий.

— Тебе вообще всё не нравится!

— Не правда!..

— Правда!

— Небесные Странники, вы как дети малые, даром, что больше сотни лет каждому. Хватит!

— И правда, достаточно. То, что мальчик интересуется историей и хорошо, и плохо. В любом случае можно найти положительные стороны ситуации.

— Пока сам ищет знаний — хорошо, это прекрасный рычаг влияния на него. Да и простых боевиков среди людей, если очень уж понадобится, мы найдём, вот уж в чём точно сомневаться не стоит.

—  Но ни в коем случае нельзя пресекать его тягу к знаниям, ведь доселе нам приходилось пичкать ими людей, а тот сам берёт, всё, что ему дают, да и добавки просит! Если не слушает россказни Исследователей, значит, умчался с Алором к Синим Пикам, или к монахам опять наведался, или ещё что-нибудь! Он же ребёнок ещё, почему я ни разу не видела его играющим или просто развлекающимся! Всё время при деле!

— Даже и придраться не к чему.

— Твой сарказм сейчас неуместен — действительно не к чему.

— Как же мне это напоминает…

— …Беззубика?

— Да.

— Ну, они же братья, ничего удивительного в этом не вижу.

— О, ты знаешь, чем для Беззубика закончилась его весьма сомнительная дружба с человеком.

— Не смей его осуждать!

— Я и не осуждаю — просто не одобряю подобного поведения.

— Не все же такие эгоисты, как ты.

— Эгоисты — это те, кто наплодили Ночных Сияний и даже не сподобились обучить прописным истинам своё потомство.

— Вот как заговорил!..

— Да, единственное, что мне нравится в этих уроках от Исследователей, — изнанку красивой обёртки мальчишке тоже покажут, уже показали, и чем раньше он усвоит, что мир не так радужен и прекрасен, как его обычно видят легкомысленные детёныши вроде него, тем лучше.

— Знаешь, по сравнению со многими взрослыми Фуриями, посвятившими себя только детям, то есть простыми обывателями, — этот мальчишка просто образец здравомыслия и незашоренности взгляда. Так, к слову.

— Признаю — спорить с этим трудно. Многие просто создали себе в своём разуме картинку идеального мира, и не хотят выходить из неё, не хотят понимать, что суровая реальность совершенно не такая, и мечтательных идиотов она не потерпит.

— Ну, полно тебе. Не сгущай краски.

— Действительно. Обычно такие идиоты — самые живучие. И везучие. Ибо ни во что не вмешиваются, не разгребают ни за кем, кто пытался их картинку идеального мира поддерживать.

— Что на тебя нашло?

— Осознание неправильности происходящего.

— И что же тебя подтолкнуло к сим невероятным откровениям?

— Не поверишь — этот самый мальчишка. Человек по собственной воле идёт за драконом, желая изменить мир к лучшему, но при этом видит всю грязь мира, понимает её, да только не принимает, не до конца, по крайней мере, и он не является при этом ни чьей марионеткой! И ведь действительно меняет!

— Да ну?

— Ну да! Слышали, как всполошились жители Диких Степей после его грандиозного побега с собственного жертвоприношения?

— Не думала, что все так серьёзно.

— Всё серьёзнее некуда — люди верят в него, верят в пришествие своего Пророка, и нельзя нарушать и веру — нет для них ничего страшнее рушащихся идеалов.

— Тебе их жалко, что ли?

— Конечно жалко! Я не такой бессердечный, как ты считаешь.

— Да ты вообще образчик милосердия и сострадания.

— Очень смешно.

— Учусь у лучших.

— Какие же вы дети еще! Может, кто-нибудь лучше расскажет, что слышно от наших разведчиков.

— Ну, Клома продолжает строить Сеть, преодолевая трудности по мере их поступления.

— А Тагуш?

— О! А этот сумел внедриться в Гнездо Красной Смерти и сразу занял там высокое положение. Впрочем, он же Фурия, а там мы все нарасхват.

— Ну вот пусть и шпионит.

— Да будет так.

* * *

— Скажи, мастер Аран, из какого металла ты выковал этот меч? — задумчиво спросил Кад-Точ, разглядывая творение юноши.

Меч он сделал в последнюю очередь, оставив его, так сказать, на десерт.

Конечно, и седло, сделанное так, чтобы не мешать Алору, и новая одежда, и некоторые другие приятные мелочи грели сердце юноше одним своим наличием, но по-настоящему он был рад изготовленным кинжалам и мечу.

А меч действительно вышел на загляденье!

Глянцево-чёрный металл, простая рукоять, безо всяких украшений за исключением нанесённых на лезвие символов древней поговорки — «Si vis pasem — parа bellum».* Такая горькая истина…

Меч был легче в два раза своего аналога из железа и с лёгкостью резал и металл, и камень.

В это просто не верилось, да и Мастер Кад-Точ осознал увиденное далеко не с первого раза, заставив перед этим юношу буквально нарезать на пластинки свежеизготовленным мечом несколько булыжников.

Да, создавать это чудо было трудно, долго, Аран замучился только плавить металл! А уж ковать…

Но результат впечатлил даже его самого, что уж говорить о мастере Каде.

— Я не знаю его название… — задумчиво ответил Аран. — Мне Алор показал место, где можно найти этот металл, но это высоко в горах, туда добраться можно только верхом на драконе.

Металл достать было действительно трудно, и, на самом деле, Арана это бесконечно радовало, ведь это значило, что люди не разграбят это место, просто не сумеют туда добраться.

— Жаль… Но этот меч — произведение искусства, — восхищенно сказал Кад-Точ, но вдруг в его голову пришла идея. — А если так договоримся — ты выкуешь, скажем, пять мечей из этого же металла, а наши мастера помогут тебе отточить навыки обращения с этим оружием?

Аран представил, по силам ли это ему и, улыбнувшись, ответил:

— Почему бы и нет.

* * *

Она очнулась в очередном странном мире, но уже не удивилась этому — привыкла, стало быть.

Небо, для разнообразия, видимо, было почти нормально-голубым, но солнце светило всё так же холодно, потусторонне.

Даже воздух здесь казался странным, что уж говорить обо всём остальном?

Она огляделась и увидела, что стояла неподалёку от странного, громадного сухого дерева с необычной формы дуплом.

Казалось, что-то высосало жизнь из этого когда-то наверняка прекрасного древа. И не было объяснения, кто именно сделал это.

Страха не было.

Все вокруг было невероятно опасным — все чувства об этом буквально кричали, но она не видела ничего, что угрожало бы лично ей.

Она следовала теперь совету, данному ей на Башне Древних.

Помнила.

Просто помнила, что всё — сон, и никто или ничто не могли причинить ей вред в её собственном сне, зато она сама чувствовала себя намного сильнее, чем в реальном мире.

И главное, её сны — источник бесчисленных знаний.

Главное — внимательно смотреть.

Вот и сейчас она — видела.

Видела, как нечто непонятное, фонящее первозданной Тьмой и благополучно обжившее странное дупло исполинского дерева, весьма мирно беседовало с обычной, но только на первый взгляд, девушкой.

Они разговаривали на каком-то резком, угловатом языке, причём слова Тёмного нечто звучали словно раскаты грома — оглушительно и сопровождались каким-то непонятным эхом, но не совсем — словно много-много людей говорили одни и те же слова одновременно, и она не понимала ни слова из сказанного, но ей было достаточно и просто эмоций этих двух существ.

Девушка — растерянность и непонимание, но вместе с этим была непонятная уверенность в собственных силах, осознание своей ценности, как бойца, что ли…

Непонятно немного, не это — мелочи.

Ладно.

Странное нечто, порождение Великой Тьмы и прочих Злых Сил смотрело на смертную с превосходством, любопытством и в то же время — с некоторой опаской, словно эта девушка могла причинить ему ощутимый вред, может, даже и убить.

Девушка вдруг выпрямилась в струнку, гордо вскинула голову с чувством осознания собственной силы сказала одно-единственное слово, почему-то отпечатавшееся в её сознании.

Со стороны Духа (стало быть, именно дух — встретить Божество она вряд ли сумела бы, да и не верила она в Богов, не после всего, что с ней случилось, но и не смертный перед ней, ведь не могло от простого человека так разить Тьмой) пришла волна беспокойства за девушку, он велел ей что-то и та, по всей видимости, послушалась — распалась золотой пылью, что развеялась на ветру.

Неожиданно она поняла, что теперь внимание странного Духа Тьмы было приковано к ней.

Она непонятно как оказалась прямо перед Древним Древом и смотрела в единственный глаз ужасающего своей аурой существа.

Но почему ей не было страшно?

Она спокойно смотрела на него, изучая узоры на поверхности его чёрного тела и алое свечение, от него исходящее. Странная не то плёнка, не то что-то ещё («силовое поле» — пришло ей в голову) переливалась всеми цветами радуги, но она, похожая на стекло своей прозрачностью, не могла скрыть всей величественной и пугающей красы похожего на смесь ската и змеи Духа Тьмы.

Что-то словно попыталось надавить ей на виски, полубезумный и, казалось, просто бессвязный шёпот полился ей в уши, но на её лице не дрогнул ни один мускул — она была готова к такому.

Она только наклонила голову к плечу, обозначая так своё любопытство.

На виски давило нещадно, голова болела так, что хотелось кричать, закрыть уши и сжаться в комочек и спрятаться куда-нибудь подальше от этого страшного шепота, но она не подала виду.

Это её сон.

Её сон и ничей больше!

Она — хозяйка и владычица здесь, и только по её законам здесь всё будет говорить с ней. Не хватало ещё, чтобы ещё свёл с ума странный Дух из её собственного видения.

От того пахнуло удивлением, изумлением даже, и он оставил попытки проникнуть в её разум.

— Скажи мне, дитя, кто ты?

* * *

Учить Арана техникам разума взялась сама Адэ’н, не подпустив никого к этой важной и ответственной задаче, ведь по этой части не было среди Фурий мастера искуснее её.

Тот факт, что юноша сумел самостоятельно погрузиться в глубокий транс, что он издалека услышал её приглашающий ментальный зов, который она подала исключительно для галочки, ведь она уже ни на что не надеялась, радовал Старейшину.

Большая часть Фурий мало полагалась на силу разума, предпочитая силу физическую. Они учили различные способы убить противника или просто довести его до состояния, в котором он уже будет не способен сражаться, учились пускать в ход клыки и когти, бить хвостом и лапами — и тем, и другим Дети Ночи с легкостью могли за раз убить несколько человек или мелких драконов.

Но сила Арана была в его уме, остром и внимательном, а не в физической силе, которой он даже по сравнению со своими соплеменниками не блистал, что уж говорить о драконах?

Юноша понимал, что если не можешь убить сам, то можно не трусливо сбегать, а найти тех, кто сумеет, и договориться с ними. Или подчинить их себе.

Собственной Волей можно было сделать намного больше, чем силой.

Именно поэтому Адэ’н учила Арана тому, что открывала далеко не всякой Фурии.

Эти знания необходимы были вожаку.

Большей части драконов эти знания были просто не нужны — зачем они Исследователям или нянькам, сидевшим с птенцами и помогавшим им на первых шагах в жизнь?

А вот агенты Совета по всему миру уже нуждались в этих умениях, ведь те прекрасно облегчали им работу и повышали её эффективность, а, значит, и для Стаи отдача была больше. Куда ни глянь — сплошные выгоды.

Естественно, агентов учили далеко не всему — любому представителю Советов они были на один зубок, а потому Аран понимал, что ему дают гораздо больше, чем положено знать простому исполнителю воли совета.

Какие у Адэ’н были на него планы, он не знал.

И знать не хотел — не было смысла забивать себе голову глупыми и имеющими мало общего с реальностью догадками, а до истины он докопается, но позже, когда выжмет из этого ученичества как можно больше.

Как подавлять Волю более слабого ментально противника? Зачастую ментально слабы те, кто предпочитает идти исключительно по пути физического развития, то есть, в случае драконов, да и людей, на самом деле, это создание, живущее по принципу «сила есть — ума не надо», и, зачастую, таких противников достаточно просто вывести из себя, заставив их во гневе забыть про самые простейшие ментальные щиты.

А против ментального удара никто не устоит.

Аран знал это, проверял — работало прекрасно, а потому в этом плане он был полностью согласен с Адэ’н.

С людьми всё было намного сложнее и в то же время, как это ни парадоксально, проще — те, кто был способен сломить волю и подчинить себе дракона, легко разделывался с разумами людей, но тут и возникали препятствия — людские умы были намного нежнее драконьих, и грубое вмешательство просто свело бы человека с ума; средний человек заметит и поймёт, что с ним что-то не так, что нечто пыталось пробраться в его мысли; а действовать тонко можно было только имея невероятный контроль и терпение, но при этом надо было постоянно корректировать мысли вышеозначенного человека.

Право слово, проще запугать или заслужить верность, чем морочиться с постоянным контролем.

Одно дело — разово подчинить себе противника, заставить его ошибиться или, при достаточном мастерстве, если не начать атаковать его же союзников, то просто замереть и ничего не предпринимать; совершенно иное — заставить подчиняться на постоянной основе.

Для этого необходимо создать с подконтрольным одностороннюю Связь — по ней Вожак, то есть тот, кто приказывал, мог, собственно, приказывать дракону.

Все бы ничего, да только подобную Связь мог создавать, во-первых, исключительно представитель Истинных, во-вторых, тот, кто уже был признан кем-то Вожаком, причем желательно добровольно, то есть подчинить себе Волю дракона, создав с ним Одностороннюю Связь, могли лишь те, на ком уже было завязано несколько связей с другими драконами его стаи.

Исключений не было, и не предполагалось само существование в этом правиле этих самых исключений.

Двусторонняя Связь отличалась тем, что создавалась она исключительно на добровольной основе, и в ней обе стороны были равноправны, то есть подчинить через такие Узы было нельзя в принципе. Зато по ним можно было передавать сообщения даже на очень больших расстояниях, главное — иметь большой запас энергии.

Связь Вожака и Стаи отличалась от Связи между родственниками тем, что кровная связь являлась классическим примером Двусторонней Связи, в то время как Вожак всегда был главным элементом Связи.

Драконы из Стаи могли связываться со своим Вожаком, но тот мог закрыться от них — просто не позволить им сказать; драконы же никаким образом не могли проигнорировать приказ вождя.

Ментальные поединки — сражение разумов и Воли — были возможны только между двумя Вожаками, либо между Вожаком и кандидатом на его место, желательно Истинным.

Чем больше узнавал Аран, тем больше ему удавалось вспомнить из прошлой своей жизни. Нет, это не были воспоминания разума, это были какие-нибудь навыки, знания, умения.

Аран вспоминал и тренировался каждую секунду своего существования. Тренировался, учился, медитировал, вспоминая, снова тренировался.

Он стал намного сильнее, притом, что внешне это было мало заметно — он всё ещё был слишком худ по меркам викингов.

С каждым днём его тело всё сильнее менялось, подчиняясь воле Души. Зрение, слух, обоняние, рефлексы, регенерация, иммунитет — все эти показатели максимально приблизились к нормам Фурий, оставив человеческие далеко позади.

В разы повысилась гибкость, выносливость, физическая сила. Теперь Аран мог нормально дышать на огромной высоте при низком давлении, спокойно выносил низкие и очень низкие температуры, мог достаточно надолго задерживать дыхание, видел в темноте, стал невосприимчивым к очень многим ядам, опасным для людей.

Потрясающий список для человека, но далеко не предел для Стража. Многие до него добивались и больших успехов, это ему Адэ’н растолковала ясно и чётко.

Старейшина не желала, чтобы её ученик возгордился.

А потому Аран знал, что успехи у него хорошие, но не выдающиеся, не исключительные.

* * *

Естественно, прекрасная жизнь не могла длиться долго, к великой печали Радмира. Рано или поздно любая идиллия заканчивается и начинается реальность.

Но в этом случае получилось это проклятое «рано».

Мирослава опять взялась за своё — стала предсказывать людям на улице какие-то мелочи, и те, как назло, всегда сбывались.

Сестрёнка говорила, что ей больше не надо было засыпать, чтобы начать видеть, теперь достаточно было прикрыть глаза, отрешиться от всех мыслей и ощущений и сосредоточиться на конкретном человеке — и перед ней букетом расцветали вероятности его ближайшего будущего. Более сильные ветки, имевшие больше шансов на воплощение, «светились» в её сознании белёсым пламенем, они были более яркими и приметными, на самые тусклые вероятности же она и вовсе не обращала внимания — в этом просто не было смысла.

Радмир, конечно, радовался, что сестра сумела наконец обуздать свой взбесившийся дар, но он не знал, что подтолкнуло её к этому, и не знал — а стоило ли поздравлять её с этим.

Видеть тысячи вариантов тысяч жизней… Как Мирослава это выдерживала?

Это же безумие!

Люди, к слову, в Сангороде оказались более серьёзными — многие очень внимательно отнеслись к предупреждению от странной девочки, сказавшей то, чего она по определению знать не могла.

Самое страшное было в том, что с более-менее хорошей точностью она могла рассказать варианты на ближайшие два-три дня, не больше, ведь чем дальше в будущее — тем сильнее разветвляются вероятности, увеличиваясь с каждой минутой в разы.

И люди, которым она предсказала смерть через пять часов, действительно умирали.

Даже если прислушивались в словам юной провидицы и старались избежать сего весьма неприятного исхода, и от этого на душе у Мирославы было горько — она хотела помочь этим людям, но не могла.

Совсем.

Будущее, которое предсказали, не могло измениться, могли перемениться условия, но если большая часть вероятностей говорила об одном и том же результате, то именно им всё и окончится.

Как она ни старалась — это нельзя было изменить.

Не с её нынешними силами.

И недостатком знаний.

Нельзя же только на одной интуиции работать?

Нужно было найти себе Учителя. Такого, который не посмотрел бы на её юный возраст и воспринял бы её серьёзно.

Радмир не подходил — он был эмпатом, а не провидцем, и, кроме весьма толковых советов общего типа, дать ей ничего не мог. Но девочка всё равно была безмерно благодарна брату — за всё, что он для неё сделал, за всё то, что он сделает.

Но сейчас их пути должны были разойтись — она была слишком опасна для всех, а случайно навредить брату она точно не хотела — он был её самым дорогим человеком.

Решившись, Мирослава нашла себе достаточно тихое место в доме, где её никто не отвлекал, и где она могла сосредоточиться.

Прочь все мысли, прочь эмоции!

Прочь!

В голове стало пусто и гулко, словно в опустошённой бочке или пещере.

Лишь один единственный образ она не изгнала из своего разума — брата. Она стала с достоверностью вспоминать черты его лица, каждый волосок в ресницах, каждую родинку, каждый шрамик.

Сознание заполонили различные образы будущего — самые разнообразные, но усилием воли она усмирила их, заставила выстроиться в древо, с которым уже можно будет работать.

Не так давно она посмотрела все такие главные вероятности для её собственного будущего и примерно наметила план действий.

Осталось посмотреть, что будет с братом в этих вариантах. В зависимости от различных её действий с ним случалось всякое… Смотреть было страшно, но она повторяла для себя — этот ужас происходил только в её голове, и не стоило бояться, если она сейчас постарается и всё просчитает, то ничего из этого никогда не случится.

Наконец, Мирослава просчитала комбинацию своих действий, при которых нужная ей ветка вероятности становилась наиболее сильной, а альтернативные оставались приемлемыми — неприятно, но все негативные эффекты можно было в них нивелировать, а ошибки не были непоправимыми.

Решившись, девочка встала и надела собственноручно сделанный кулон — маленький артефакт, схему изготовления которого она узнала в одном из своих снов.

Эта безобидная и совершенно не представлявшая никакой ценности, кроме эстетической, безделушка была сильным накопителем энергии и с ней просчитывать варианты было намного проще — с ней удавалось заглянуть дальше и отбросить маловероятные ветки.

Жаль, что так досконально просчитать она могла только собственное будущее или что-то касавшееся брата, ведь их энергетика была очень схожа.

Только их.

Впрочем, пока этого было достаточно.

Вздохнув, Мирослава отправилась писать записку, которую требовалось оставить брату, ведь только в случае наличия предупреждения для Радмира, он не наделает глупостей в её поисках.

Да, ей, по факту, было лишь двенадцать лет, но ментально она была минимум в полтора, а то и в два раза старше. Как минимум, разумом она была ровесницей брату, которого его эмпатия тоже заставила повзрослеть рано.

Ничего, она справится.

Не могла не справиться.

Потому, выходя после захода солнца, но до возвращения Радмира, она ушла бродить по улицам.

Всё происходило так, как она и рассчитывала — за ней тенями увязались две женщины со странными амулетами, которые она чуяла буквально кожей, как и чужое внимание.

Неприятное ощущение, если честно, но именно они помогут ей в первой части её плана — покинуть Сангород и добраться до Диких Степей, откуда была масса направлений в разные наполненные необычными явлениями места.

Когда одна из женщин гибкой кошкой бросилась к ней, схватила и прижала какую-то тряпку к носу, Мирослава не испугалась — она знала, что так будет.

Даже чуть-чуть порадовалась, что не ошиблась.

Конечно, было обидно видеть во втором силуэте Настасью, но она ожидала чего-то подобного с самого начала.

Когда её сознание под действием слишком знакомого запаха определённой смеси трав померкло, и тёмная пелена застелила глаза, она в первый раз усомнилась — а всё ли она просчитала?

Очнувшись непонятно где, она почти даже не удивилась — всё пока соответствовало её видению и беспокоиться не стоило, ведь лишние волнения совершенно ничем не могли ей помочь, лишь сбили бы настрой.

Главное — не терять самообладания.

Ведь во гневе она могла сделать много страшных вещей.

Но намного страшнее, когда за жестокостью, даже вынужденной, стоит не ярость или ненависть, а холодный расчёт.

Открыв глаза, она поняла — не сон.

Точно не сон.

Мирослава огляделась и с удивлением поняла, что её похитители даже не удосужились ей руки связать, видимо, посчитав неопасной.

А зря.

Она лежала на траве недалеко от разведённого троими пока что размытыми тенями костра.

Тени… Люди?

Да, Мирослава узнала двоих женщин, что преследовали её в тот вечер, третья же фигура была ей не знакома, видимо, это был их сообщник.

Сердце странно ухнуло, предчувствия взвыли волком — скоро.

Совсем скоро.

И тут к ней подошла вполне знакомая женщина.

Конечно, Мирослава несколько недель помогала этой знахарке, и даже в самых тяжелых случаях девочка находила действнные решения, которые спасённым людям казались самыми настоящими чудесами.

Да и Настасье так казалось.

Но всё было намного проще — Мирослава просто просматривала варианты будущего исцеляемого ею человека. Это было не трудно, ведь то был не простой прохожий, нечаянно встреченный на улице, а человек, зависящий от её действий, а потому в ближайшем будущем их вероятности были связаны между собой. А потому она без особого труда могла заглянуть в будущее и выбрать вариант, в котором пациент выживал, запомнить, чем она там его и как конкретно лечила.

И воплотить в жизнь тот самый вариант.

Для неё — не трудно.

Для других — истинное чудо.

Не удивительно, что злые сердца пожелали иметь возможность заглянуть в будущее. Вот только существовала одна крохотная загвоздка — если человек знал лишь один вариант грядущего и был уверен, что это — единственно возможное будущее, и он этого человека не устраивал, то этот глупец, конечно, всегда пытался всеми силами избежать воплощения в реальность этого варианта.

Вот только он сам становился причиной всего того, чего пытался избежать.

Чем больше бежишь от грядущего, тем больше его сам и приближаешь.

И Мирослава представляла, как именно можно использовать это свойство на своих противниках.

Эти глупцы хотят получить предсказания, но за знания — самую большую ценность, которую только мог иметь разумный — нужно платить. И не важно как — главное, сам факт.

Это странное правило Мирослава узнала в одном из своих снов — никогда никому не предсказывать ничего за просто так, если люди пришли к тебе сами.

Можно было потренироваться на прохожих — посмотреть и будущее, а потом рассказать им самую сильную вероятность, но сделать это можно было только при условии что людей ты этих видишь в первый и последний раз.

Если делать людям добро безвозмездно — они решат, что так и надо, и будут требовать добро и дальше.

А ей этого не надо — она не собиралась сеять свет по всему миру — ему это было незачем.

Мирослава просто хотела жить.

— Настасья…

Нужно быть убедительной. Ведь люди её видели двенадцатилетней девчонкой. Так зачем же ей разочаровывать их? Пусть продолжают заблуждаться, ведь ей это было лишь на руку — пока они её недооценивали, у неё был козырь в рукаве.

— Удивлена?

На лице женщины нарисовалась жёсткая насмешка и выражение превосходства. Почти ничто не отвлекало Мирославу, и все мысли женщины для неё были как на ладони.

Осталось главное — внушить ей кое-что.

— Ты же знаешь, что нет, — вяло улыбнулась Мирослава, намекая на то, что ей было прекрасно известно про осведомленность этих людей о её Даре.

— Тогда ты знаешь, для чего ты нам, — не осталась в долгу Настасья.

— Я не буду помогать разбойникам, — покачала головой девочка.

Нужно было ещё чуть-чуть потянуть время, чтобы суметь подготовиться, чтобы было легче идти дальше.

Ведь у разозлённых, впавших в слепую ярость людей, как известно, отказывали последние тормоза, и добиться от них хорошего контроля над собственными мыслями было просто невозможно, а значит, и незаметно повлиять на их разум было гораздо проще.

— Неужели ты думаешь, что тебя кто-то будет спрашивать?

Голос женщины, считающей, что она победила, так и сочился ядом, но Мирослава внутри смеялась — зло и весело, как она никогда не делала в реальной жизни, но как ей приходилось иногда смеяться в её снах, ведь она уже победила, просто Настасья этого не поняла.

Пока что не поняла.

— Хочешь, я скажу, как скоро тебя убьют? — перешла в наступление девочка.

Женщина отпрянула, возмущенно приоткрыв рот, готовясь выдать гневную тираду, но не успела вымолвить ни слова, ведь Мирослава её перебила, грубо, как не подобало ребёнку вести себя со взрослым, но как взрослые вели себя порою друг с другом.

— Поверь, это будет очень скоро!

Почти улыбалась, стараясь всеми силами скрыть полную превосходства насмешку, видела, как реагирует женщина на её слова, ведь та знала — Мирослава никогда не ошибалась в своих предсказаниях.

И ведь она говорила правду.

Правда — самое страшное оружие.

— Замолчи, — почти прошипела Настасья.

Но девочка, совершенно не обращая внимания на сказанное женщиной, продолжила говорить,

— Тебя предадут твои же сообщники, ведь после очередного дела вы не поделите награбленного, и дело закончится поножовщиной, — рассмеялась всё-таки Мирослава, отвлекая этим внимание Настасьи и ещё больше пугая и зля её.

Можно притвориться сумасшедшей.

С душевнобольными её народ предпочитал не связываться — те жили себе тихо, никому не мешая, а если потревожить их — они пускались во все тяжкие, а это никому не надо было.

— Хватит!

Настасья кричала, но было поздно — сообщники не обращали на неё никакого внимания, их сознанием она уже давно завладела, отправив их в простой, но невероятно крепкий сон.

Осталось дело за малым — заставить женщину верить, что внушённые Мирославой мыслей были её собственными, и действия, которые она совершит, будут продиктованы её собственной волей.

— Тебя зарёжут твоим же собственным кинжалом, а потом кровь, глаза, сердце и печень продадут местной ведунье, занимающейся не самыми чистыми лекарствами.

И это была чистейшая правда — так было в одном из вариантов будущего, но она уточнять это не стала, зачем такие тонкости знать простому человеку, пусть и неплохо разбирающемуся в травах и их правильном применении к людям?

— Ты… Ты!

Клиент готов.

На Настасью было жутко смотреть — глаза пылали, как у какого-то чудовища, из носа едва ли не валил пар, а вся поза, напряженная и напружиненная говорила о том, что женщина была готова заставить девочку замолчать уже силой, лишь бы убрать этот гул из головы, эти навязчивые мысли и идеи.

Конечно, у Мирославы не было опыта, она наверняка где-то напортачила и сработала очень грубо, топорно, но именно поэтому она здесь — ей нужен был учитель!

Эти методы она никогда не стала бы практиковать на хороших людях. Да и на простых прохожих — тоже.

Это было слишком жестоко для неё.

За гранью.

Но иначе — было нельзя. Ведь надо было посмотреть предел своих способностей, понять, как именно они могут влиять на людей, а мишеней для неё лучше, чем эти негодяи, быть не могло.

Да и выхода иного не было — это была единственная настолько сильная вероятность.

Иногда приходится идти на жертвы.

— Да, я! Я — знаю, что будет, а хочешь ли это знать ты?

Контакт глаза в глаза разорвать было уже невозможно, и, скорее, это уже Душа в Душу заглядывала, ломая её сопротивление, внушая нужные девочке мысли.

И цель.

— Нет… — послышался тихий шёпот женщины.

Она сдалась.

Наконец-то.

- Иди и убей их! Отвлеки их! — приказала мысленно и так готовой на крайне радикальные меры, но потерявшей всякую волю Настасье.

Женщина встала.

И развернулась к своим спящим сообщникам.

В руке у неё блеснул кинжал.

Мирослава улыбнулась и, не боясь, пошла прочь в сторону Восходящего Солнца, не боясь, что ей в спину отправится тот самый клинок, ведь Настасья сейчас была уже очень занята.

А ей, Мирославе, уже давно пора в путь.

* * *

Айва была разгневана все чаще и чаще замечаемым ею самоуправством Вожака.

Он, словно понимая то, что осталось ему совсем недолго, решил взять от жизни всё, что только можно, ведь все знали, что с поста Короля Гнездовья дракон мог уйти лишь на перерождение — это пожизненный статус, отказаться от которого было невозможно.

Тоур оказался слишком самонадеянным, и лишь сейчас понял, что бытие Вожаком приносило не только множество привилегий, но и массу обязанностей — кто будет организовывать жизнь стаи? Кто будет осуществлять общее руководство Патрульными? Кто будет решать проблемы драконов его Гнезда?

Если вместо него этим всем драконы занимались сами, так зачем им вообще нужен был такой Вожак, что был неспособен выполнять свои, на минуточку, непосредственные обязанности.

Он не Истинный, и справиться с ним будет легко, если стая взбунтуется против сложившейся по вине Тоура ситуации.

Это с Фуриями они не справятся, те просто задавили бы восставших ментально, подавили бы волю и быть бы им до конца своих дней неразумными и безынициативными марионетками.

Но Тоур не был способен на такое — его Воля не была сравнима с Волей Истинных, а потому наглел он зря.

Очень зря.

Обиднее всего было то, что большая часть «старой гвардии», отцов и матерей драконов её поколения, была на стороне Тоура, а в случае переворота в Гнезде, они заступятся за нынешнюю власть — консервативное старшее поколение привыкло жить таким образом, который они могли предсказать, а с головой бросаться в неизвестность наподобие молодых было не по ним.

Вступать в конфликт с родителями не хотелось никому, а потому осталось лишь одно решение — уходить.

Раскол.

Кто-то собирал стаи в одно единое Гнездо под своим началом, кто-то — раскалывал их, уводя Стаи из Гнезда.

Это Айва и собиралась сделать.

Конечно, в случае, если Вожаком был бы Истинный, то у них ничего не получилось бы. Как можно было увидеть выше, Король просто подчинил бы их, лишив собственной Воли, и они даже ничего бы не поняли.

Но Тоур, как уже говорилось — не Истинный.

Простой Шторморез, возомнивший себя всесильным.

Они не будут из-за него сражаться со своими родителями, проливая родную кровь — они же не Шипорезы, самцы которых, говорили, вообще могли съесть своих детёнышей.

Айва, окончательно убедившись в своей правоте, призвала всех своих сторонников, коих скопилось немало за годы, которые провёл у власти Тоур, и после этого она, возглавив мятежников, ушла на север — там, за Дикой Степью, тоже были горы, в которых можно было поселиться, и никого опасного для стаи в две сотни взрослых драконов не было.

Малая стая назвала её своей Королевой, и новое Гнездо обзавелось не только местом жительства, но и Вожаком.

Змеевице было горько, что мир оказался таким подлым, и не было рядом наивного, но одновременно с этим удивительно мудрого человеческого детёныша, ставшего для неё почти родным, почти её собственным.

Не было и возможности даже связаться с ним — Фурии просто убили бы её при попытке воспользоваться заблокированной Связью.

Было обидно, но она более не могла отвлекаться на мелочи, вроде личных печалей — она была ответственна перед своим народом, ведь они в неё поверили, пошли за ней.

Она — Королева.

* * *

Скрытая от глаз горная вершина вновь заполнилась двенадцатью тенями. Вновь, как и в прошлые разы до этого, выл ветер, вновь собрался Полный Круг Совета.

— Что-то часто мы стали собираться с появлением этого мальчишки,  — задумчиво протянула одна из теней.

— Да, не без этого.

— Но талантлив! Согласитесь, талант!

Адэ’н не вмешивалась, слушая, как остальные Советники делятся своим мнением о её ученике. И услышанное ей очень льстило.

— Важнее то, что трудолюбив. Все эти годы он жадно тянулся к знаниям, как умирающий от жажды к роднику.

— Сравнение специфичное, хочу заметить, пусть и точное… Но да, он готов стараться.

— И не горит жаждой мести.

— Его разум загадочен, но холоден.

— Ладно, не будем отвлекаться. Что докладывают разведчики?  — наконец прервала она остальных, обратив на себя внимание.

Фурии вмиг замолчали, предоставив слово ответственному за этот вопрос Советнику.

— Тагуш сумел втереться в доверие к королеве, теперь участвует в налётах, регулярно отчитывается Кломе.

— А она что?

— Подтвердила наши опасения.

— Королева безумна?

— Она не просто заставляет свою стаю добывать ей еду. Она ест тех, кто смеет ослушаться!

Все замолчали.

Проблема была даже не в том, что Королева смела есть своих подчинённых, что само по себе было нонсенсом. Подобного не было ни разу за всю жизнь нынешнего состава Совета.

Проблема была в том, что они, Совет Ночных Фурий, не заметили этого раньше.

Не обратили внимания, упустили!

Преступная халатность.

Они обладали невероятной силой, они старше, мудрее многих живущих драконов! Они веками накапливали свой опыт!

И для чего?!

Для того, чтобы не заметить, как у них под носом сумасшедшая Королева гнезда убивала собственную стаю и людей на близлежащих островах.

Имея громадную силу и не вмешиваясь, ты будешь виноват в том, что произошло из-за твоего нейтралитета.

Триста лет!

Триста лет проклятой войны между драконами и викингами, сотни тысяч погибших — все на их совести.

— Теперь устранить её — не просто необходимость. Это наш священный долг!  — тяжело сказала наконец Адэ’н.

— Стая боится. Они не пойдут против королевы, они не верят в победу.

Это осложняло дело. Сильно осложняло.

— Послать отряд?

— Нет, победитель должен быть один, он ведь и станет новым королём,  — ответила Старейшина, размышляя. — Должен быть претендент сильнее не физически, но ментально.

Эти слова давались Адэ’н с трудом.

Потому что она знала, кого выберет Совет.

И была не согласна.

— Хм… Если ты говоришь о том, о ком я подумала, то он же ещё совсем не готов!

— Не готов, но пока он будет учиться, наши ребята будут ненавязчиво подготавливать стаю к перемене вожака.

Подобный план уже был более реалистичен, а потому пока они будут следовать ему.

— Да будет так,— словно выдохнула Старейшина, прикрыв глаза.

* * *

— Что-то давно ничего не слышно от Венту…

Детёныш задумчиво посмотрел на своего собеседника и медленного кивнул.

Это была правда — Венту, их старший товарищ, их близкий друг, брат даже, уже очень давно не посылал весточек, и многие начали за него волноваться.

— Боишься за него?

— Конечно!

— Не волнуйся. Ты же знаешь, людям на него плевать, да и не попадется он людям, а Чистокровные…

Детёныш поморщился при этом слове, скривился, словно съел что-то кислое. В их маленькой стае упоминать это слово не любили — ведь это было очередное напоминание об их собственной неполноценности с точки зрения «нормальных Фурий».

Даже им, малышам совсем, четырнадцати лет не было ещё даже, это было прекрасно известно.

— Он наверняка сейчас пролетает над территорией Чистокровных или рядом с ней, и поэтому не может связаться с нами — поговаривают же, что Фурии могут отслеживать направления Связи.

— Мы тоже Фурии!

Старший лишь горько усмехнулся на такую наивную уверенность в честности и справедливости мира.

С одной стороны, младший был прав — чисто физиологически они являлись Фуриями, так как внутреннее строение у Дневных и Ночных было примерно одинаковым, а различия были слишком незначительными для того, чтобы образовалась несовместимость.

Однако, Чистокровные Фурии отказывались называть их равными себе, словно издеваясь, называя «Ночными Сияниями».

Увы, это зачастую стыдливо умалчивали, но драконы очень пренебрежительно относились к гибридам — они зачастую были нежизнеспособными, а потому и полукровок, и их родителей не принимали ни в одну стаю.

Конечно, вслух многие драконы выступали за равенство Чистокровных и Полукровок, но это были лишь слова, увы, не подкреплённые делами, как бы горько это не было.

— Ты же знаешь, что они никогда это не признают.

— Да… Но засечь Связь способны только Видящие, их никогда не было много, но я не сомневаюсь в паранойе и брезгливости Чистокровных — те запросто могли в Патрули и Видящих отправить.

На самом деле, Видящих было невероятно мало, и их почти никто не трогал — они были слишком ценны, стая их защищала до последней капли крови, как птенцов.

И ведь среди них было двое Видящих.

Один из них был ещё совсем птенцом, не способным пользоваться в полной мере своим даром, но второй был уже взрослым и сумеет обучить своего младшего товарища.

— Хорошо, что Связи Фурий можно засечь только если они активно используются. Пока те в состоянии покоя, его невозможно найти.

— Это лишь и утешает.

* * *

Совсем незаметно для Арана пролетели три года с момента вступления в Стаю.

Три года с момента гибели Беззубика.

Три года со дня появления на свет Арана.

Его основное обучение неумолимо подходило к концу, и с каждым днём юноша всё больше понимал — скоро придёт пора отправиться в его собственное Великое Странствие.

И из поддержки у него окажется только Алор.

Его верный друг и соратник.

Алору он доверял безмерно и полностью, ощущая его чуть ли не частью себя самого — почти как с Беззубиком. Тесная Связь Душ не проходит бесследно ни для кого, уж тем более для Напарников.

У Арана на глазах дракон менялся — он, весёлый и азартный, стал серьёзнее, спокойнее и… Что-то непонятное, но такое родное появилось в его зелёных глазах.

Юноша не мог объяснить, что конкретно изменилось в его друге, но охарактеризовать это мог только так — Алор повзрослел. Те уроки, что он получал одновременно с Араном не прошли даром для него и, кажется, повлияли на Фурию даже сильнее, чем на человека.

Впрочем, этого и следовало ожидать.

Многое изменилось за три года — он сам себя порою не узнавал. Взгляд на жизнь, оценка поступков других и собственных деяний… Пришло понимание происходящего, видение многих скрытых от обывателей игр Совета и Вожаков.

Хотя ему стало часто сниться прошлое Иккинга — его детство и короткая, трагически оборвавшаяся юность.

Сны были хаотичными, не в порядке произошедшего, а являющиеся как попало — словно вспоминал не он, а кто-то другой просматривал воспоминания того, кем он был когда-то.

Это было очень странно, и никто не мог ему ничем помочь.

Даже Адэ’н.

Уникальный случай.

Конечно, многие видели свои воспоминания из прошлых жизней, но они были как бы от лица рассказчика, казалось, что все происходящее — реальность, которую оставалось лишь запоминать.

В таких воспоминаниях драконы не могли контролировать абсолютно ничего — они были просто наблюдателями. И это действительно было так — Разум предыдущего воплощения только милостиво делился своими знаниями, но ни в коем разе не передавал контроль.

Аран же видел собственную, по сути, если без всяких заморочек, жизнь. По крайней мере — жизнь этого тела.

Но со стороны.

Он тоже был зрителем, но он не мог ощущать собственные мысли того периода, не мог забрать собственные знания!

Адэ’н предположила, что это результат отречения от прошлого имени и личности — а значит, и Разума.

Ведь что есть Разумный, а в данном случае человек или дракон?

Это существо, состоящее из трёх сущностей, между собою тесно взаимосвязанных и ни в коем случае не являющихся взаимозаменяемыми. Сумма Души, тела и Разума.

А если Разум родился не одновременно с телом? Если лишь вытеснил собой другой, умирающий Разум, оставивший в наследство ему память, Душу и, собственно, тело?

Тогда выходило, что Аран и Иккинг были действительно разными людьми.

И тут дело было не в отрицании Араном прошлого или ещё чём-то таком — он по-настоящему был другой личностью, родившейся на основе предыдущей.

Но чьи тогда это сны? Ведь Иккинг — не предыдущее воплощение Арана, это просто другой человек.

Тогда и сны принадлежали не Арану?

А кому тогда?

Могла ли бившаяся в Агонии почти год личность родиться заново? В другом теле и с другой Душой?

Чисто теоретически возможно было всё.

Но на практике…

Тогда у Арана должна была быть нерушимая связь этим человеком или драконом, ведь у него были воспоминания и знания Иккинга, которые просматривал другой Разум…

Всё было очень сложно.

Слишком сложно.

Этот феномен следовало исследовать, но не сейчас — потом.

Арану и так пришлось перерыть кучу старинных книг в одной из Великих Библиотек, о которой ему рассказала Адэ’н и в которой был частым гостем, — та находилась, о как удобно, всего в половине дня полёта от Старшего Гнезда.

Естественно, полёта Фурии.

Ни в одной книге, которую он был способен прочитать, не было ответа. Конечно, Аран выучил с Адэ’н несколько языков, неизвестных почти никому из людей, а правильнее сказать — вспомнил, ведь все эти языки он знал в совершенстве в прошлых своих жизнях, мог читать на них и свободно разговаривать. Нескольких глубоких медитаций хватило для того, чтобы он стал способен уже самостоятельно постигать многие тайны, что раскрывались в тех древних книгах.

Но Языка Древних среди известных ему не было, или пока он не сумел его вспомнить.

Потому большая часть знаний Великих Библиотек, значение Кругов и построек Древних ему была недоступна, что весьма расстраивало.

Слабым утешением было то, что Язык Древних не знала и сама Адэ’н, и даже Исследователи не могли ничем помочь — носители этого языка исчезли раньше, чем наступили те эпохи, в которые могли заглянуть Стражи.

Тем не менее, Аран нашёл множество интереснейших книг, знания из которых он мог понять и даже начать применять.

И понять, что он всегда двигался в нужном направлении.

Слова Мастера Галаара оказались пророческими — Аран был сам для себя всегда прав, и пусть он старался следовать Истине, это не всегда получалось.

И для него была своя Правда.

Правда, которую он будет защищать, в которую начали верить другие.

Из той самой подобранной в овраге чешуйки Беззубика Аран сделал медальон, который носил не снимая. Он был напоминанием о его самой большой ошибке, главным символом того, что он — не всесилен, что никогда не стоит задирать нос.

Ведь чем выше поднимешься — тем больнее падать.

Рядом с тем медальоном висел ещё и кулон — прозрачный, зелёный, с желтоватыми переливами, кристалл, окованный маленьким колечком уже известного Арану чёрного металла, держащим камень. На кристалле была вырезана цепочка символов.

Сам по себе этот кристалл не давал никаких способностей, но в разы увеличивал имеющиеся.

Такой ценный подарок вручил Арану мастер Галаар, сказав, что именно подобный камень помогал ему и его ученикам понимать драконов и даже образовывать с ними ментальные связи.

Арана очень тронуло это доверие, и поэтому он пообещал беречь подарок и обязательно учиться пользоваться его силой.

Ведь это такие возможности — усиление собственных способностей.

Ведь с силе разума, в ментальных поединках важна была в первую очередь Сила Воли, личностные способности. Если ты — безвольная тряпка, то быть тебе в низах драконьего общества, будь ты хоть трижды сильной и здоровой особью.

Аран был сильным.

Это призвали все, включая Адэ’н, даже начиная с неё.

Но лишний раз подстраховаться было полезно, ведь кто знает, с чем юноше придется встретиться на своём жизненном пути?

И вот сейчас, смотрясь в своё отражение на словно стеклянной глади скрытого от глаз мира и простых людей высоко в горах озера, Аран понял, насколько сильно переменился даже внешне.

На него смотрел не тощий мальчишка с девичьей шеей и нелепо-большими, наивными глазами.

Из отражения глядел молодой воин.

Высокий, жилистый, стройный, грациозный.

Вместо зелёной туники с меховой жилеткой, в которой он сбежал с Олуха — другая туника же, но серого цвета и на неё сверху надета была кольчуга, которую Аран сам изготовил всё из того же странного чёрного металла. Поверх неё была накидка, скрывающая наплечники, и крепился глубокий чёрный капюшон. Металлические наручи. К кожаному поясу крепились с обоих боков два кинжала. Свободные чёрные штаны были заправлены в узкие, по колено, сапоги. За спиной в ножнах покоился меч.

Если бы не это ещё совсем юное лицо, если смотреть со спины, на походку и жесты, ему можно было дать лет тридцать пять — сорок. Как опытному, немало видевшему на своём пути воину.

А лицо…

Всё тот же шрам под нижней губой, кожа загорела, а ставшие ещё более густыми волосы потемнели, хотя на солнце они обычно наоборот — выгорали, но у него же всё не как у людей.

Седые пряди на висках стали ещё более заметными.

Они, ещё сильнее побелевшие, на контрасте с почти чёрными волосами казались почти снежными.

Одну прядь, за правым ухом, Аран, ещё когда вступил в Стаю, поддавшись какому-то порыву, мимолётному воспоминанию, заплёл в косичку.

За три года волосы сильно отросли, касаясь кончиками лопаток, косичку приходилось часто переплетать, но рука не подымалась отрезать их.

Ещё не время.

Когда он будет достоин, когда начнётся по-настоящему новый этап его жизни — сострижёт.

Не раньше.

Завершали портрет глаза.

Они были единственным видимым внешне признаком его изменений и наверняка доставят ему ещё немало проблем.

Ярко-зелёная, светящаяся в темноте, и становящаяся белым огоньком в трансе, слишком большая для простого человека радужка, большие, вытянутые зрачки.

Они выдавали его эмоции, его состояние, как и у драконов.

Сейчас зрачки были расширены, обозначая спокойствие, но всё равно напоминали не кружок, а вертикальный овал.

С такими глазами его не примут люди.

Никогда.

* * *

За несколько дней до этого у Радмира стало противно колоть сердце, потусторонний холодок вновь поселился к груди. Предчувствия, которым он на горьком опыте научился доверять, кричали об опасности, о странной, нависшей над кем-то дорогим ему угрозой.

Но время шло, и ничего не происходило.

До того вечера.

Когда Радмир шёл домой, в его сердце всё больше и больше нарастала тревога.

Что-то случится.

Но единственной, чья судьба, чьё благополучие его волновали, была сестра — за себя он давно перестал бояться.

Когда же он пришёл домой, и не обнаружил там сестры, он даже почти не удивился. Ведь чего-то именного такого он ждал в ближайшее время.

Почему же злодейка-судьба так старалась отобрать у него Мирославу?

Чем ей не угодила милая, просто слишком умная девочка?

Ответа не было.

Но потом юноша нашёл записку. И дневник, который, оказывается, вела его сестра.

И когда он увидел толстую книжку в кожаной обложке, явно дорогую, выкупленную ещё пустую у торговцев, часто посещавших их родное селение, ведь оно находилось на берегу той же реки, что и Сангород, его серцке ухнуло в пятки.

Все эмоции ушли, мир потерял краски.

Он всё понял.

Мирослава ушла надолго.

Может быть — навсегда.

Его сестрёнка, как бы сильно она ему ни доверяла, никогда не делилась своими секретами, если не считала сама, что ей нужно часть их рассказать. А свой дневник — свою душу, воплощённую на пергаменте, — она не могла оставить без присмотра просто так.

Она предложила Радмиру свои тайны.

Свои наблюдения.

Свои сны.

Как оказалось, она записывала каждый свой сон, боясь забыть хоть одну его деталь. Небо и Солнце, как же он ошибался, думая, что она рассказала ему многое! Она ведь не рассказала сама ему почти ничего…

Почти ничего!

То, через что его сестрёнке пришлось пройти, поражало сознание.

Но и вселяло надежду.

Ведь Радмир поверил ей.

Всем сердцем поверил ей! Поверил, что все её выводы о собственных способностях — реальность, что она лишь желала сделать как лучше, боясь за своего братика, боясь ему навредить своими необдуманными действиями.

Но лучше бы она была у него под присмотром.

Однако Мирослава сумела его убедить, почему именно ему нельзя было отправиться вместе с ней на поиски учителя для неё.

В том, что она его найдет, Радмир не сомневался.

Дело было в том, что тайные знания не должны попадать в умы лишённых дара ими воспользоваться. Да, Радмир мог часть того, на что была способна его сестра, но эта часть — смешна и нелепа по сравнению с той мощью, что скрывалась в маленькой девочке.

Провидец.

Ведь что это такое?

Это человек, способный видеть будущее.

Пророк.

Но обычно такие люди, наделённые редчайшим даром, видели не больше одного варианта грядущего.

О том, чтобы видеть больше, или уметь ориентироваться в них — речи не шло.

Его сестра же видела намного больше — она видела дерево вероятностей, выбирая те, что ей подходили больше всего и по мере своих сил отсекая те, что были ей не нужны ни в каком виде.

Да, эта способность распространялась на будущее её самой и её ближайших родственников, с которыми у неё была сильная эмоциональная связь.

Но для неё и этого было с лихвой.

Ведь при масштабах её таланта она просто не могла принять какое-то значимое решение, не просчитав всех вариантов и не выбрав самый приемлемый, безопасный для неё и для него!

Значит, беспокоиться за неё было совершенно бессмысленно.

И ей действительно нужен был учитель.

Такой талант нужно было уметь держать в узде, и чем позже начать обучение, тем сложнее будет укротить такой дар, Радмир это прекрасно понимал.

На то, чтобы разобраться в записях сестры, точнее, в их части, и осмыслить всё прочитанное, ушло несколько драгоценных дней.

На то, чтобы собраться в путь и приготовить коня, — меньше пары часов.

Благо, у него было не так уж и много с собой, а из ценного — лишь кинжал, дневник сестры и амулет, сделанный ею же.

По словам Мирославы из её записки, этот амулет — подарок Радмиру, его оберег от многих напастей, сестра просила его никогда не снимать, ведь у неё был такой же.

Как только жизнь Мирославы оборвётся, как и жизнь самого Радмира, выжженные на деревяшке символы станут из угольно-чёрных — алыми.

Как именно и почему так получится, она не сказала, но теперь Радмир хотя бы знал, что сестра жива.

Конечно, он не отказался от того, чтобы догнать Мирославу, образумить её.

Конечно, он знал, что у него ничего не получится.

Конечно, Мирослава просчитала в своих вероятностях, что её брат кинется на её поиски.

Она знала.

Она знала всё и могла найти самый безопасный путь.

Или же самый короткий.

Но это не устраивало юношу.

Он несколько дней носился по равнинам, по Диким Степям, пуская коня в галоп. Он нашел даже её похитителей, но они, как и предсказывала его сестрёнка, были все мертвы — что-то не поделили между собой и в итоге дело закончилось дракой и известным исходом.

Найдя среди этих разбойников Настасью, Радмир почему-то даже не удивился — у той всегда в мыслях помимо выставляемой напоказ приветливости мелькала жуткая зависть и какая-то странная жадность, заставлявшая юношу настораживаться.

Он всё дальше и дальше уходил в дикие земли, рискуя нарваться на местных жителей, но отчаяние, захватившее его, растворялось лишь с ощущением бешенного ветра, бьющего в лицо.

Было страшно.

Великое, ужасающее чувство свободы его пугало.

Он больше никому ничего не был обязан.

Ближайшие несколько лет у него была только одна единственная цель — жить.

Ведь с сестрой он в любом случае встретится — она найдет его, где бы он ни был.

Просто не могла не найти.

Но он не мог успокоиться — день за днём, неделя за неделей, уже несколько месяцев метался по Дикой Степи, питаясь одним лишь мясом пойманных им зверей.

Он понял, что ничего он не знал до этого о степи.

Не знал, что тут так одурманивая пахнут травы.

Не знал, что ветер здесь — вольный, могучий, дул всегда, порою даже почти оглушая его.

Что рассветы здесь ранние и красивые до умопомрачения — казалось, что небо умывалось золотом, а закаты — что кровью. Это было забавно, это было прекрасно.

Он отучился от покоя.

Он отвык от дома.

Он привык к простору.

Как быстро он забыл свои корни…

— Что ты делаешь на землях Стражей Чёрных Гор, путник? — раздался однажды ночью голос рядом с ним, когда он у костра пытался привести мысли в порядок.

Говорившим оказалась странная девушка, с которой он потом разговаривал обо всём до того момента, пока заря не затеплилась на горизонте, а звезды не погасли, пожираемые разгоравшимся днем.

Девушку ту звали Айша.

* * *

И вновь собрание Совета, но на этот раз, видимо, для разнообразия, только Неполный Круг.

Ибо тема для обсуждения весьма конкретная и Младших стай вряд ли касающаяся.

— Думаете, он готов?

— Будущее покажет, — вздохнула Адэ’н.

— Только Великое Странствие покажет, готов ли юный Аран к тому, что ему уготовала Судьба.

Старейшина была согласна с Советником.

— Странствие порою учит больше, чем опытнейшие мастера, — сказала она с тёплотой в голосе.

Да, Великое Странствие даст Арану всё, что она рассказать уже не может. Она научила его всему, чему только могла, и теперь все зависит только от него.

— Собственный опыт во сто крат ценнее чужого.

— Решено. Сообщить теперь юноше надо — он отправляется в Великое Странствие,— объявила Адэ’н.

Она сказала это решительно, но, видимо, она как-то себя всё-таки выдала. Ну, или просто давнюю подругу нельзя обмануть тоном голоса.

— Тебе жаль его отпускать?

— Мне? — удивилась Адэ’н. —  Да, жаль. Он не вернётся.

— Погибнет?

Старейшина усмехнулась.

Только что все говорили, что её ученик достоин последнего испытания, что он готов, что достаточно умел, а теперь такие пессимистичные мысли…

Нет, Аран не просто выживет, он будет жить назло всем, уж Адэ’н знала.

— Он-то? Нет, он станет великим. Но в гнездо он не вернётся. Точнее, вернётся только как гость. Не как часть стаи.

Да, она уготовила ему самую важную роль!

И только её ученик сумеет отыграть её с блеском.

Больше некому.

— С чего такая уверенность?

— Его разум сильнее людского и драконьего, его воля твёрже алмазов. Он изменит этот мир, — наконец призналась Старейшина в том, что доселе никому не говорила, но в чем была уверена до конца.

— Или разрушит его окончательно.

* * *

Неожиданное осложнение в виде того, что ему пришлось пересекать земли, приграничные с владениями Чистокровных, а значит, «соблюдать тишину в эфире», ни с кем не пытаться связаться по Узам, принесло весьма неожиданные результаты.

Конечно, Дикие Степи не принадлежали Ночным Фуриям, но те всё равно довольно часто мелькали здесь, а потому очень хотелось остаться незамеченным.

Неизвестно, чем могла для него закончиться встреча с Чистокровными на их территории, пусть они и не называли эти степи таковой, потому никакие меры предосторожности не могли оказаться излишними.

Недостаточными — да, но не излишними.

Наиболее неприятной могла бы оказаться встреча с Видящими, ведь они бы, при определённых условиях, смогли бы отыскать дракона, с которым у него образована Связь, а ему это точно не надо.

Он скорее умрёт, чем позволит Чистокровным найти Гнездо.

Их и так слишком мало, а находя новых детёнышей, становящихся частью стаи, всегда не знаешь — плакать или смеяться: их станет больше, станет чуть-чуть легче жить, но ведь лучше бы дети росли рядом с родителями, а не чужаки находили и воспитывали…

Кукушки, одним словом, эти Фурии.

Ну их.

Лучше он будет думать — не мерещился ли ему силуэт детской человеческой фигурки, бредший в сторону Восходящего Солнца.

Подлетев поближе к заинтересовавшему его странному нечто, Венту понял, что он, к собственному удивлению, не ошибся, и это действительно была человеческая девочка.

Она его, кажется, пока не заметила и продолжила брести всё в ту же сторону.

Она явно устала.

Она выглядела, как жительница гораздо более северо-западных земель. Он видел людей в такой одежде, правда издалека, но всё же зрение ему досталось от родителей отменное, хоть на этом спасибо им.

Что девочка делала так далеко от своей семьи?

Ведь она была совершенно непохожа на жителей этих степей — слишком светловолосая, светлоглазая, бледненькая… В общем, слишком светлая. А дети не должны оказываться так далеко от своих родителей, а их он точно не видел, он заметил бы — сложно не заметить белые пятна на свежей, сочной зелёной траве.

Да и вообще, ближайшее скопление людей он видел очень-очень далеко для маленького человеческого детеныша, ещё и самки.

Хотя…

Нет, он видел людей, недалеко даже, но от них так фонило гневом и кровожадностью, что он предпочёл их обогнуть и не попадаться им на глаза — мало ли что.

Неужели она от них убежала?

Ну и правильно!

Но, значит, она осталась совсем одна, а люди, пока они детёныши, такие беззащитные… Ведь они всегда брали под своё крыло брошенных птенцов, чем этот хуже?

Венту решился.

Он плавно приземлился прямо перед замершей девочкой и стал с интересом рассматривать её, прощупывая её ментальную защиту и с удивлением натыкаясь на такие щиты, коих он даже у самых взрослых особей его стаи не видел.

Девочка словно оцепенела, перестав на всё реагировать, только смотрела дракону в глаза, но неосмысленно, явно находясь мысленно где-то очень далеко.

Он терпеливо ждал, пока она выйдет из этого состояния, чтобы, если что, успеть помочь.

Вдруг она вздрогнула.

Взгляд стал осмысленным, она словно впервые посмотрела на него — с искренним интересом, чуть удивлённо.

Но страха не было.

И это главное.

Но… Слишком специфическим был взгляд у девочки, когда она впала в транс, как он понял её оцепенение.

Неужели, Видящая?

Эх, была не была!

— Ты потерялась, дитя?

Ледяной сухой ветер бил в лицо, однако даже он не способен был испортить впечатление. Только дополнял его.

Вершина.

Обзор на десятки, если не сотни километров вокруг.

И невероятное, пьянящее чувство свободы.

— Ты — первый человек за последнюю тысячу лет, удостоившийся стоять на этой вершине, — сказала Адэ’н, с гордостью смотревшая на своего ученика.

Мальчик вырос.

Птенец готов покинуть гнездо.

Её помощь как наставника больше не требовалась. Теперь, уверена Фурия, Аран придёт к ней только как к Старейшине.

Или как к союзнику.

Оба этих варианта её полностью устраивали.

— Но почему? Разве трудно сюда взлететь на драконе?

— Сюда могут взобраться лишь Ночные Фурии. Только мы способны выдержать такой ветер и разряженный воздух.

Именно поэтому Совет Ночных Фурий собирался только тут — здесь невозможно подслушать.

На этой дышащей древностью площадке, такой же, как и в Зале Посвящения, всё воспринималось чуть иначе — гул чужих мыслей наконец утихал.

Никто не знал, кто выстроил эти заполненные по контуру символами древнего языка Круги… Никто не сумел их разгадать до конца — только понять, что хотели донести древние символы до вошедших в Круг.

Ведь именно из-за этого Круга, из-за того, что в нём двенадцать секторов, Высший Совет имел именно такой состав.

Эти площадки были созданы задолго до рождения Адэ’н.

Даже её собственная наставница, ушедшая на перерождение много сотен лет назад в возрасте полутора тысяч лет, не знала, кто таинственные Строители. И учитель её наставницы — тоже.

— Даже я могу здесь дышать… — задумчиво пробормотал Аран. — Неужели другие драконы не могут?

Адэ’н ожидала этого вопроса. И без промедления ответила на него.

— Не все достойны. Не все способны. То, что ты здесь стоишь, означает, что ты готов. Посмотри. Облака находятся далеко внизу. Здесь не растут травы, здесь нет снегов и льда — слишком высоко.

Что-то странное мелькнуло в глазах юноши. Словно тень пробежала и исчезла, не успев толком показаться.

Мальчик что-то понял и отметил это про себя.

Хорошо.

— А мы стоим здесь.

— Именно это даёт нам право вмешиваться. Понимание. Здесь нет жизни, кроме нас, — ничто не забивает фон. Медитация в этом месте дарит больше, чем сотня внизу.

Аран усмехнулся. Наставница явно не это хотела сказать, но он не стал расспрашивать, поняв, что ему никто ничего объяснять более не будет.

Придётся теперь всё самому искать, узнавать и осознавать.

— Чем выше взойдёшь — тем больше падать, — коротко сказал юноша.

Фурия, до этого смотревшая вдаль, развернулась к Арану, посмотрела ему в глаза.

— Я рада, что ты это понимаешь. Ты готов. Отправляйся в своё Странствие, Страж, и найди тех, чей покой станешь ты защищать.

* * *

Алор обрадовался, узнав, что томительное ожидание окончилось, — пора в путь.

В последнее время ему в тягость была собственная Стая — на фоне всего, что он узнал про Фурий, находиться рядом с ними становилось, воистину, невыносимо.

Каким же ребёнком он ещё был, даже после своего Великого Странствия!

Сколько тогда ещё не знал.

Теперь вот, зато, знал.

Но было ли кому от этого лучше? Ему самому, другим драконам Старшего Гнезда?

Блаженно неведение обывателей!

Дракон устал от родного Гнезда, от всех скрытых маской деятельности во имя всеобщего блага игр, от лживых идеалов и лицемерных улыбок Совета, от вкрадчивых слов Старейшины, от собственной беспомощности и невозможности хоть что-то изменить. Он грезил путешествиями и открытиями. И вот, наконец, всё это из далёких планов скоро станет реальностью!

Сборы были недолгими — собирать-то больно и нечего. Оружие Аран носил с собой.

Потому в походную сумку отправились блокноты для записей, моток крепкой верёвки, несколько фляг с водой, несколько слитков чёрного металла, из которого были сделаны меч, кинжалы и кольчуга, а также кошель с деньгами.

В своё время он сделал несколько красивых кинжалов и украсил их, а сумел продать в ближайшем городе.

За оружие всегда хорошо платили, за хорошее оружие — очень хорошо платили, а потому можно будет спокойно прогуляться по какому-нибудь городу.

Смотря на ставшую такой родной за все эти три года пещерку, Аран ощущал странную тоску — он опять покидал дом. Покидал, чтобы, скорее всего, не вернуться сюда уже никогда.

Было решено залететь сначала в гнездо Айвы, проведать её, попрощаться.

Аран так ни разу не видел за эти три года свою подругу — Адэ’н не сделала послабления в правиле даже для собственного ученика, но её юноша не винил — прекрасно понимал, чем такие меры были продиктованы.

Путь туда, в родное Гнездо Айвы, занял один день, и на закате Аран и Алор предстали перед Тоуром, грозно глянувшим на юношу.

— Человек, которого привела с собой Айва… — с пренебрежением сказал вожак.

— Его зовут Аран, он ученик Адэ’н и мой товарищ! — прошипел Алор, загородив собой.

Имя Старейшины Старшего Гнезда Ночных Фурий поумерило гнев вожака, как-никак Фурию хоть и уважали, но боялись до безумия. Даже самые недальновидные и глупые.

И не без оснований.

О знаниях и могуществе Адэ’н ходили легенды среди остальных драконов.

И Аран не понаслышке был знаком с этим могуществом. Ведь именно оно обуздало пробудившийся дар, ведь оно и поделилось многими знаниями.

Да, многими.

Но далеко не всеми.

Старейшина была убеждена, что мудрость надо зарабатывать самому, и что собственные ошибки намного более поучительны, чем чужие. Так что, дав ученику больше, чем другим, но меньше, чем могла, она выгнала его в мир набивать шишки и учиться на собственных и чужих ошибках.

Сразу поменялось отношение к Арану со стороны других драконов.

Ведь брат Фурии — это одно, а ученик Адэ’н — совершенно другое.

— Моя дочь была расстроена запретом Адэ’н на общение с тобой до конца обучения, — сказала подошедшая Змеевица, в которой Аран опознал мать Айвы. — Её нет в гнезде. Она вместе с Тарином и частью молодых драконов ушла на Северные земли. Больше я её не видела.

— Переночуете в гнезде, и чтобы утром вас здесь не было! — объявил Тоур, поняв, что ничего иного сделать нельзя.

Аран был огорчён тем, что не сумел повидаться с подругой. Ведь именно она пришла на помощь, когда он медленно сходил с ума от собственного горя, ведь именно она привела его сюда!

Она заменила ему старшую сестру или даже мать! Да, их путешествие длилось всего месяц, но этот месяц был самым мирным и спокойным, как бы ни парадоксально это было, в жизни Арана.

А ведь он даже не попрощался с ней…

В последний раз, когда они виделись, Аран потерял сознание, а очнулся уже в пещере, для того чтобы пройти испытание…

А когда он покинул ту залу, Айвы уже не было в гнезде Фурий.

Досада обожгла юношу не хуже раскалённого железа. Айва так много для него сделала, а он не сумел её даже поблагодарить нормально!

Но сделанного не воротишь, а, того глядишь, их жизненные пути ещё пересекутся.

* * *

Вылетели Аран с Алором сразу же, отказавшись от гостеприимного приглашения переждать ночь в гнезде — ни Фурии, ни человеку не хотелось оставаться в обществе так агрессивно отнесшихся к ним драконов.

Они отправились вопреки первоначальному порыву на север, по длинному, но уже знакомому Арану пути, вместо того, чтобы сократить его.

Зрелище постепенно сходящих теней на горах бесконечно завораживало, но юноша не обращал на него никакого внимания — скорость полёта была просто запредельной, уши резал знакомый любому олуховцу свист, перебивающий даже грохот ветра.

Облака были где-то внизу, величественно плыли, громадные и холодные, а они мчались на недоступной раньше высоте!

Воздух здесь был тоже разряженным, но на этот раз это играло на руку — Алору лететь было проще.

Знакомое селение, где он уже появлялся несколько раз, промелькнуло снизу и осталось позади, так и не привлекшее внимание юноши.

Когда-то Айва сказала, что возле городов лучше не летать. Она тогда не упомянула, что можно было бы пролететь на большой высоте — она физически не могла тут летать.

И только Фуриям были нипочём ни сильный ветер, ломавший крылья любым другим драконам, ни жгучий мороз, ни разряженный воздух.

Впрочем, это селение — единственное в округе, с одной стороны — горы, а с другой, прямо у них на пути — бескрайние Дикие Степи.

К середине следующего дня путники увидели на горизонте город. Он был намного больше всех виденных ранее, и даже отсюда, издалека, он выглядел довольно внушительно.

Аран не понимал, как они с Айвой не заметили его три года назад? Неужели она настолько сильно огибала города? Или дело в том, что они летят сейчас выше и обзор, соответственно, лучше?

Внизу пестрели распаханные поля, на которых точками-муравьями виднелись люди — крестьяне? — а по дороге, вьющейся вдоль поля, перебегавшей достаточно широкую реку мостом, неторопливо ползла жирная точка телеги.

По ту сторону реки, на крутом её берегу сразу начинались строения, сейчас неразличимые из-за высоты.

Там, вдалеке, темнел лес, обступавший город с трёх сторон. Вдоль леса тоже пролегала дорога, прошивавшая город и выходящая на тот самый мост.

Аран не мог определиться — облететь город или посетить его.

С одной стороны, лишняя трата времени была явно ни к чему, но и посмотреть на жизнь простых людей хотелось до ужаса.

Да почему бы и нет?

Ведь в этом и смысл — познавать новое.

Поэтому было решено облететь город по дуге, оставить Алора в лесу, чему тот был невероятно рад — возможность отдохнуть, как-никак! — и дойти до города на своих двоих.

* * *

Хеттир, уже немолодая Полукровка, с удовольствием наблюдала за своими учениками, под её чутким руководством вошедших в состояние транса, выполняя новое задание.

Ночное Сияние, одна из немногих Видящих их скромной по своей численности стаи, была рада, что Небесные Странники дали ей шанс передать свои знания подрастающему поколению.

Любому Мастеру всегда нужны Ученики.

Ведь какой прок в накопленных за длинную и весьма продуктивную жизнь знаниях, если их некому будет передать, если они умрут вместе с их носителем?

Необходимо делиться своим опытом.

Их стая была совершенно необычной по меркам иных драконов, ведь не было ни Вожака, ни Старейшины. Не было у них такой необычной иерархии, как в Гнёздах Ночных, или как у вечно странствующих Дневных Фурий.

Не было смысла копировать Чистокровных, ведь, в отличие от них, они не занимались ни незримым контролем над другими драконами, ни исследованиями прошлого или настоящего.

Их стезя — выживание.

Вожак ведь в первую очередь был военным предводителем, и лишь потом занимался он просто организационными моментами. Но их стая ни с кем не сражалась, не пыталась захватить новые территории.

Им и собственных вполне хватало.

По странному стечению обстоятельств, их стая тоже оказалась хранителями уникальных знаний, но по большей части они совершенно не касались этого мира.

В одну группу сбились Отверженные за собственный гений, брошенные родителями птенцы и сироты.

И все они лишились блистательного будущего лишь из-за собственного происхождения, нечистой, по мнению остальных, крови.

Да, из драконов среди них были лишь Ночные Сияния, ведь только они были тем единственным гибридом, что был способен дожить до взрослого возраста и даже завести собственных детей.

Единственные жизнеспособные.

Такие ли они отсеянные жизнью, как о них говорили Чистокровные?

Впрочем, это мало касалось сегодняшнего дня и ближайшего будущего. Если ситуация и изменится, то точно не скоро. Возможно, они ещё даже застанут новый, изменившийся мир, а может, его увидят лишь их дети.

Или внуки.

Эта часть будущего была скрыта от Хеттир, но Фурия (плевать, что Чистокровные имели совершенно иное мнение на этот счёт, и кто бы что ни говорил, но они именно — Фурии!) не беспокоилась по этому поводу — она давно с неким фатализмом относилась к грядущему, лишь в крайних случаях пытаясь изменить его в пользу стаи.

Зачастую даже успешно.

Но два года назад один из молодых драконов вернулся из своего Великого Странствия (одной из немногих традиций иных стай, от которой они не отказались) не один — с молодой человеческой самкой.

Конечно, этот случай был не уникальным — частью стаи было два десятка таких подобранных детей — сирот или тех, кого бросили, как и самих Отверженных, родители.

Кого-то находили уже подростками, изгнанными семьёй, и именно такие люди, даже если они не имели способностей Стражей, становились способными говорить с драконами после многих лет жизни бок о бок с ними.

И именно такие люди воспитывали, не без помощи Ночных Сияний, естественно, найденных ими брошенных младенцев.

Ах, как быстро росли человеческие дети!

Казалось, совсем недавно ещё малыш Бетен был несмышлёнышем, не способным ни справиться со своим даром, ни защититься, ни даже убежать от угрозы — он был как новорожденный птенец.

Но теперь он стал весьма способным юношей, лишь на пару лет старше его новой ученицы.

Принесённая Венту в гнездо девочка, к удивлению стаи, оказалась Видящей.

Причём дар её, проявившийся раньше, чем это обычно происходило у людей, и развиваться начал невиданными темпами. Если бы Хеттир не была сама тому свидетельницей, то никогда бы она не поверила что двенадцатилетняя человеческая девочка, самоучка, даже лишённая доступа к знаниям древних библиотек, будет способна на то, чтобы самостоятельно перебирать ветки вероятностей и даже отсекать ненужные ей.

Но факт оставался фактом — Мирослава, как она представилась, ментально была намного старше, чем казалась со стороны.

Ребёнок с глазами древнего существа.

На деле, юная провидица многое умела, но не знала, не имела ни малейшего понятия, что именно она умела.

Она, пропуская всю запутанную, противоречивую и зачастую непонятную теоретическую часть невозмутимо просто делала то, на постижение чего у многих уходили долгие годы, а то и вся жизнь.

Видимо, именно так и проявлялись знания прошлых воплощений, за которыми так упорно охотились Ночные. Именно сны-воспоминания заставили ребёнка ударными темпами взрослеть.

Принятие своего таланта в полном объёме было невероятно болезненным процессом.

Не многие переживали это.

Ещё меньше не сходили с ума после этого.

Не таким уж, если быть откровенными, был редким среди людей дар Видящих, но принять и развить его могли лишь исключительные личности — единицы из тысяч.

Принятие дара ломало личность — не все были готовы отречься от привычных взглядов на мир, от собственной веры в придуманных кем-то давным-давно Богов.

Не все были готовы осознать ничтожество одной единственной жизни в масштабах бесчисленного множества миров.

И то, что Душа не есть Разум, а Разум не есть Тело.

Что Разум, Душа и Тело — три равноценно значимые составляющие абсолютно всех мыслящих созданий.

А девочка сумела понять, принять и пойти дальше.

Она сама (сама, без помощи брата или родителей, знакомых или кого-либо взрослого, и это в её-то возрасте!) рассчитала нужную ей ветку вероятностей, нашла приемлемые альтернативные варианты и даже, тихо и невозмутимо, отсекла все ненужные ситуации.

Это поражало.

Быть учителем столь талантливого ребёнка было честью для Хеттир, хоть Фурия и понимала, что ничему, по факту, научить не могла она девочку, лишь попытаться систематизировать имеющиеся у неё уже знания и помочь ей с разъяснением непонятных моментов её снов.

Этим и занималась Ночное Сияние последние два года, и как бы она не хотела продлить знакомство с юной провидицей, это не представлялось возможным, и тянуть дальше было нельзя — это лишь загубило бы такой талант.

Девочку ждало долгое Странствие в поисках знаний.

Возможно, путь и станет смыслом её жизни — вечное скитание, вечный поиск ответов.

Хеттир, конечно же, прекрасно заметила, что Мирослава неплохо сдружилась с Венту — и это было прекрасно, ведь лишь этому молодому дракону могла доверить своё юное сокровище Фурия.

Она могла помочь Мирославе лишь тем, чтобы сообщить о примерном местонахождении древних Великих Библиотек, на территориях, не принадлежащих Чистокровным, ведь в те же Дикие Степи соваться точно не стоило — не любили Ночные чужаков, а ту Библиотеку они явно считали своей собственностью, и не находилось глупцов, что попытались переубедить Старшее Гнездо в этом.

Ночное Сияние знала — грядут перемены, и не было ничего страшнее, чем та бездна неизвестности, над которой они повисли.

Оставалось только верить.

* * *

Город оказался скучнее, чем предполагал Аран. Всюду суетились люди, всюду были слышны голоса, шум, треск, скрежет…

Город дышал, смеялся и плакал…

Город жил.

И серые дома на узенькой улочке давили на юношу, привыкшего к простору. Аккуратно обходя прохожих, весёлых и беззаботных, Аран отчётливо понял — он не сумеет затеряться в толпе.

Он слишком от неё отвык.

А толпа, тем временем, вывела его на базарную площадь.

Всюду были слышны крики торговок, ругань и хохот.

Кто-то яро пытался продать ему своего худющего коня, кто-то с интересом его оглядывал, оценивая примерную стоимость его снаряжения.

Чумазые мальчишки в лохмотьях, что-то весело обсуждая, стайкой Жутких Жутей пробежали мимо.

Аран смотрел на них и до щемящего чувства внутри чувствовал себя здесь чужим. Он — человек из другого мира. Знающий о многих его тайнах. О том, что смерти как таковой и нет вовсе. Хранитель этих тайн. Страж запретных знаний…

— Здравствуй, — вырвал Арана из размышлений смутно знакомый голос.

Он оглянулся к говорившему и замер, рассматривая его.

Юноша лет шестнадцати. Длинные, собранные в высокий хвост, чёрные волосы, загорелая кожа, узкие карие глаза. И знакомое, пусть и повзрослевшее лицо. Стройный, среднего роста, одет был почти как Аран, только меч был прикреплен к поясу, за спиной виднелся лук и колчан со стрелами, а так же у юноши не было накидки и капюшона.

Сын вождя захватившего его племени кочевников.

Как тесен мир!

— Привет, — улыбнулся он мальчишке. — А ты вырос.

Он действительно вырос. Уже не чумазый мальчишка с ветром в голове, а юный воин, всем своим видом располагающий говорить с ним серьёзно.

— Ты тоже изменился. Тебя и не узнать совсем…

В глазах мальчишки больше не было того ужаса, с которым он смотрел на него в их первую встречу.

Юный воин смотрел гордо, но с почтением.

— А как узнал?

— По кинжалу. Видно работу одного мастера.

Повисла тишина.

— Твой медальон… — начал мальчишка. — Это же Дух Ночи, верно?

Аран не сразу сообразил, про что говорит его собеседник.

Духи…

Ведь так они называют драконов.

— Ты про Ночную Фурию? Да, это она.

Аран посмотрел на свой медальон, сделанный из чешуйки Беззубика. Точнее из чешуйки был только вырезан силуэт Фурии.

Было видно, как юноше резало слух словосочетание «Ночная Фурия», но, привыкший говорить так, Аран не собирался менять что-то в своей речи в угоду тем, кто его едва не убил. Пусть эти люди делали это не со зла, они искренне верили в то, что поступают правильно.

И Аран давно их простил.

И только потому так спокойно сейчас говорил с наследником их племени.

— Наш народ считает тебя Пророком из древних легенд, — прошептал вдруг кочевник. — Ты можешь с ними говорить?

Вопрос поставил Арана в тупик. Ответить правду или солгать? Людям не стоит знать о его возможностях, но… Но разве не должен Пророк нести Истину людям?

— С драконами? — уточнил на всякий случай Аран. — Да, могу. Да это и не трудно, надо просто знать как.

Какое-то странное чувство застыло на лице юноши. Он словно заставил себя посмотреть Арану в глаза. И вдруг признался, чуть смущенно:

— Многие иноземцы говорят, что духи — просто животные, что мы — глупые дикари.

Аран хмыкнул.

Четыре года назад он и сам бы так сказал, и был бы искренне уверен в собственной правоте. Три года назад он бы только частично согласился бы с этим утверждением.

И только сейчас он знает, какая это глупость.

Но множество людей до конца будут верить в это.

— У вас своя правда, — решился всё-таки Аран открыть часть. — Драконы действительно Души наших предков. И не только драконы. Наше тело погибает, а наша Душа возвращается в мир в виде нового человека. Или дракона.

Аран будет надеяться, что ему не выйдет боком его желание открыть глаза на мир этому юноше. Пусть он видит, пусть он знает!

— Это вера Духов?

— Это истина, — жёстко, пресекая любые домыслы и вопросы, сказал Аран. — Ваши жрецы говорят правду, но не всю. Убивать чужеземцев бессмысленно — они вернутся в другом воплощении. Все вернутся, просто они не будут помнить своего прошлого.

Все они вернутся.

У каждого будет ещё один шанс.

Вновь повисла тишина. Видимо, юноша усиленно обдумывал сказанное Араном.

— Куда ты держишь путь, Странник? — очень серьёзно спросил юноша.

Аран задумался.

Действительно, куда они с Алором направились? Куда они полетят, где будут искать новые знания, у кого? Можно было бы отправиться на далёкий юг, где веками колыхалось бескрайнее песочное море.

Можно было бы отправиться на восток. Там, говорят, за Горами, степями, лесами кончался материк и начиналось новое море. И никто не знал, что за тем морем. Можно было бы рискнуть и отправиться туда, но…

Но почему же он отправился на север? Неужели корни сильнее желания познать тайны мира? Неужели он, сам того не понимая, желал вернуться на землю, его породившую?

— На Северные земли, — скорее для себя, чем для собеседника ответил Аран. На свою родину.

Он с удивлением отметил, что юноша, кажется, ждал именно такого ответа!

— Племена стали объединяться в единую силу. Мы перестали захватывать чужие земли, перестали воевать между собой. Стали даже торговать с иноземцами. Ты одним своим появлением принёс мир нашему народу.

В глазах юного воина больше не было ужаса. Не было страха перед неизвестной силой. Там было безграничное восхищение.

Искреннее почитание.

Но разве он, Аран, что-то совершал, способное вызвать подобный взгляд у юноши, не намного его младше?

Конечно, подобный взгляд невероятно льстил ему — на Иккинга никто и никогда так не смотрел.

— Я ничего не делал намеренно. Но я знаю о вас по рассказам. Ваш народ близок к духам, близок к Истине. И ваш уклад мне очень напоминает жизнь моей семьи.

— Духов Ночи? — правильно его понял собеседник.

— Да.

— Моё имя Ктоор, сын Олада, наследник племени Ритта, — вдруг представился юноша. — И я буду рад назвать тебя своим другом.

Другом?

Кажется, этот Ктоор — первый человек, предложивший ему дружбу… Не считая Мастера Галаара, которого Аран тоже считал другом, но…

Как интересно закручиваются события! Три года назад его племя чуть не принесло Арана в жертву неким духам, а теперь их наследник, по вине которого он, собственно, и попался, сам предлагает быть друзьями.

А те, кому он всю свою жизнь верил… кому Иккинг верил… те люди предали, нанесли незаживающую рану его душе — разорванные смертью Связи никогда не излечатся…

Интересная всё-таки у этих кочевников традиция именования… Но что сказать Ктоору? У Арана отца нет, только мёртвый брат. Хотя, разве не он только что подтвердил, что его семья — Фурии?

— Моё имя Аран, ученик Адэ’н, брат Фурии, — после раздумий представился в ответ он. — Я всегда рад друзьям.

Что-то потеплело во взгляде юноши.

И вдруг он вздрогнул, нахмурился, оглянулся.

— Мне надо возвращаться — воины отца, скорее всего, уже ищут меня… — расстроено пробормотал Ктоор.

И Аран понял, про что не сказал юноша. Он не хочет раньше времени показывать своему племени их драгоценного Пророка. Ибо неизвестно, какую реакцию это может вызвать.

Аран понял, что вот сейчас он разойдётся с этим, в общем-то, неплохим пареньком и, скорее всего, вряд ли увидит его снова. Остро захотелось что-то подарить ему на память.

Чтобы хоть кто-то поминал его добрым словом.

Аран не нашёл ничего лучше, чем, покопавшись в походной сумке, вытащить из неё ещё один кинжал, сделанный на досуге и взятый просто, чтобы был.

— Так иди, — улыбнулся Аран, протягивая кинжал. — И помни — они все вернутся. Все самые дорогие тебе.

— Спасибо, — одними губами, беззвучно ответил юноша, так и не уточнив, за что именно.

* * *

Инга с улыбкой погладила живот.

Она снова ждёт ребёнка.

Сын.

Так ей сказала Готти, когда девушка опять пошла к ней с жалобами на здоровье. Старейшина посоветовала Инге меньше сидеть дома, больше гулять, желательно по лесу, ведь там нет ветра, неизбежного на берегу.

День стоял тёплый, солнце жарило изо всех сил. Это лето вообще выдалось на удивление жарким и сухим.

Детям исполнилось три года, и теперь они, подвижные, самостоятельные и умные, появлялись в самых неожиданных местах.

Именно поэтому молодая мама решила совместить приятное с полезным, гуляла по лесу вместе с детьми, искренне не понимая, почему же люди не любили бывать здесь.

Мия, весёлая и озорная девочка, оправдывая своё имя, порою бывала невероятно упряма и, если того требовала ситуация, то есть почти всегда, кулаками доказывала свою правоту своим друзьям.

Она всегда рвалась вперёд, за ней нужен глаз да глаз…

Девочка пыталась заставить брата играть с собой, пытаясь спрятаться, исчезнуть из виду.

Магни был с самых пелёнок серьёзен и молчалив. Он мало проводил времени со сверстниками, постоянно крутясь возле Плеваки.

Интерес к кузне радовал мужчину, явно воспарявшего духом, когда стал неожиданно обнаруживать рядом с собой берущегося словно из ниоткуда мальчишку, смотрящего на всё своими серьёзными глазами, в самой глубине таилось любопытство и что-то такое, что заставляло вздрагивать любого, кто вздумал играть в гляделки с сыном вождя.

Сходство с Иккингом было особенно ясно именно кузнецу. Только трёхлетний мальчишка походил на своего брата в возрасте десяти-двенадцати лет. А в три Иккинг был больше похож на Мию — любопытный, весёлый, озорной.

Походка, жесты, манера говорить, мимика…

Напившись, Плевака всегда называл мальчишку Иккингом, чем вызывал неудовольствие Стоика.

Ибо однажды чересчур серьёзный для своего более чем юного возраста мальчик подошёл к отцу и попросил: «Расскажи о братике!»

Мальчику до этого никто не говорил о погибшем старшем брате, не хотели травмировать психику ребёнка, ведь потом последовал бы весьма логичный вопрос: «А где братик?»

Магни всегда говорил про Иккинга «братик», очень злился, когда того поминали плохим словом и очень внимательно слушал редкие упоминания о брате, старательно всё запоминая и в меру своих сил обдумывая.

Магни любил лес.

Слишком серьёзный ребёнок только здесь столько улыбался. Особенно мальчику нравился овраг за Вороньим мысом.

Красивое, живописное место в этот раз было каким-то особенным. Резные тени от деревьев на сочной, молодой траве складывались в причудливые узоры.

Уже давно не были видны проплешины от пламени, не было копоти на каменных стенах, находящийся в укромном углу странный бугор зарос всё той же густой травой.

И лишь причудливым образом разбросанные рядом с тем бугром камни вызывали смутное беспокойство. Словно эти камни когда-то были одной глыбой. Да неизвестного происхождения узкие параллельные борозды на каменных стенах…

— Зря ты здесь ходишь, Инга, — вырвал из размышлений девушку голос Астрид. — Да и мелким здесь лучше не бывать.

Молодая жена вождя с недоумением посмотрела на свою неожиданно вышедшую из-за скалы подругу. Инга огляделась ещё раз, взглядом проходя по каждому камешку и каждой травинке в поиске угрозы для малышей, игравших сейчас на берегу пруда.

— Почему? — сдавшись, не найдя угрозы, спросила Инга. — Здесь красиво.

— Этот овраг считают проклятым, — пояснила Хофферсон. — Здесь убили Ночную Фурию.

Так получается те страшные события, про которые никто не хочет ей рассказывать, произошли тут?

Такое мирное место стало последним пристанищем Порождения Молнии и самой Смерти!

Кто бы мог подумать!

Но…

— Да? Я не знала… А Магни здесь нравится.

Как подтверждение этих слов раздался весёлый смех мальчика, заставивший вздрогнуть Астрид. Девушка прикрыла глаза, стараясь скрыть что-то в них мелькнувшее.

— Иккинг тоже любил это место, — с горечью сказала Астрид, отвернувшись.

Она до безумия боялась за мальчишку, ужасающе похожего на своего старшего брата.

Ничего, уж этому они даже повода оступиться не дадут.

Пример Иккинга был слишком показательным.

* * *

Радмир так и не сумел найти сестру, но, признаться, он и не надеялся — поиск был не ради того, чтобы найти, а ради того, чтобы не потерять себя, не сойти с ума от бесконечного одиночества.

Да, ему, сыну плуга и мотыги, простому селянину из западных земель до щемящей боли в груди полюбилась великая Дикая Степь.

И запах цветущих трав.

И сухой ветер.

И бесконечный простор.

Когда вышедшая однажды к его костру девушка, которой он совершенно не удивился, ведь он столько лет провёл рядом с маленьким чудом, совершавшим поистине невозможное, предложила пойти с ней, он огласился.

Она тоже не удивилась.

Философия Кабур Не’та Тал вообще не располагала к удивлениям — всё воспринималось людьми этого народа с определённой долей фатализма.

Чем-то это напомнило отношение Мирославы к жизни и действительности.

Различие во внешности не было барьером — никто не обратил на это совершенно никакого внимания.

В людях для них была важнее душа, их внутренний мир, а не внешность, ведь тело — всего лишь сосуд, всего лишь простая оболочка для чего-то большего, чем способен понять человек.

Чем больше он проводил времени рядом с Айшей, ставшей для него наставницей, сумевшей помочь найти свой внутренний покой, тем больше он он обретал равновесие.

Прекратил метания.

И Радмир успокоился.

Он всё ещё до безумия любил Степи, но в этом уже не было того полубезумного хватания за последний шанс.

В этом уже не было поиска избавления.

Это было его личное смирение.

Айша словно учила его жить заново. Жить не ради того, чтобы вкусно есть и много спать, а ради своей идеи, ради Цели, коей для юноши стала сестра, встреча с ней.

До самой весны Радмир странствовал вместе с кочевниками — народом Айши, до самого цветения яблонь он познавал их культуру и жизненный уклад.

Но до этого он столь же прекрасно познал на самом себе всю жестокую красу беспощадной Зимы в степях.

Да разве ж знал он раньше о буранах?

Ничего он не знал.

То, что видел он до этого, — не метели.

Истинная стихия предстала перед ним на третье полнолуние после первого снега — было невероятно холодно, на усах некоторых мужчин облачка пара оседали инеем, не успевая раствориться в морозном воздухе. Сугробы появлялись словно из ниоткуда: вот — ты стоишь на ровном месте, и вот — прямо перед тобой гора снега. Было невозможно увидеть даже соседнюю юрту — про что-то дальше речи и не шло.

И в самый отчаянный миг он был уверен — он видел белые силуэты странных созданий с крыльями.

Они, словно призраки, кружили над селением, но не нападали — лишь наблюдали непонятно за чем конкретно.

Никогда не видел таких зим доселе Радмир, путь и жил он севернее, и холода у них бывали и более страшными. Но не было у них никогда этого пронизывающего до костей ледяного ветра степей.

Можно было сколько угодно кичиться тем, что человек покорял природу, вырубал леса и покорял моря, как те торговцы, что часто посещали его родное селение, но на деле истинная Стихия не подвластна никаким разумным — она была равнодушна и жестока, и не было никакого смысла пытаться её укротить.

Можно было лишь восхищаться и преклоняться.

Что и делал Радмир, помня о словах сестры.

Да, он больше не верил в Богов — слишком откровенно и подробно об этом говорили дневники Мирославы, что та оставила зачем-то ему.

У юноши осталась лишь чистая, незамутнённая вера в чудо.

И в сестру.

За себя же Радмир не боялся — Айша взялась обучать его искусству боя, не желая, чтобы её юный друг пал жертвой собственной глупости или по причине недостатка знаний, которые она вполне могла ему дать.

Хотя, если быть честными, по-настоящему занимался учебой юноши отец Айши — Амир.

Тот, искусный воин, прошедший через множество битв, был доволен, что его ученик был с самого начала не безнадежен и с самого первого урока показывал весьма и весьма достойные результаты.

Зная, что дружинники и ратники Князя не часто сражались верхом на коне, предпочитая использовать скакунов лишь для передвижения и перевозки грузов, а в бой кидать пехоту.

Глупо и недальновидно — боец на коне был опаснее, ведь в него было труднее попасть, он был быстрее любого пехотинца и, что самое главное, он мог сражаться дольше.

Амир видел, что его ученик привык с помощью лошадей лишь обрабатывать землю, как и все люди с северо-западных селений.

Мужчина с усмешкой понимал, что народ Радмира воевал с такими, как они — кочевниками. Конечно, это были не Стражи Чёрных Гор, а иные, более агрессивные племена, что не гнушаясь ничем, устраивали набеги на мирных земледельцев.

Радмира не примет его народ теперь — чужаком он для них стал.

Предателем их веры.

Да и не было видно, чтобы тот был расстроен пониманием этого факта.

Как только сошёл снег, а новая, свежая, молодая трава показалась на покрытых сухими растениями полях, Радмир простился со своим учителем и той, кто многое ему поведала о странностях их мира.

Юноша с горечью решил оставить Айше своего коня — он знал, что им предстояло в любом случае расстаться, ведь путь юноша собирался держать дальше на север — в моря варягов.

Девушка, с благословения отца, сопроводила Радмира до самого Сангорода, откуда возвращалась уже одна.

И пути разошлись, но эта маленькая и столь короткая дружба будет жить в её сердце — не так уж часто удавалось найти чистых, незамутнённых предрассудками людей.

Радмир был одним из них, Айша была уверена.

* * *

Путешествие через Великую Равнину совсем не запомнилось — Аран провёл его в трансе. Оно мало чем отличалось от пути к Чёрным Горам, по крайней мере, мало наблюдавший за реальностью юноша почти не заметил разницы.

Однако до границ материка они добрались всего за неделю.

Аран, сам от себя не ожидая того, оказался до безумия, до щемящего чувства в груди рад вновь почувствовать солёный морской воздух…

Шум прибоя, крики чаек… Аран готов был поклясться, что, замерев, помимо стука собственно сердца, он слышал, как волны выбрасывают на берег песок и камни, что нормальный человек вряд ли смог различить за плеском воды…

Запах соли, водорослей, рыбы и мокрого песка… Теперь, чувствуя намного больше, Аран и видел мир намного ярче.

По-другому.

Это и радовало, показывая нагляднее все его изменения, и… печалило.

Отчего-то резко, неожиданно накатила невыносимая тоска. Он родился здесь, среди шума вод и свиста морского ветра! Не в подпирающих небо горах, не в бескрайних степях, а здесь, у бесконечно хмурого холодного моря!

Уже там, на Архипелаге, Аран надеялся посетить если не все острова, то многие. Коли ж его тянет на родину, то надо изучить её до последнего клочка земли.

Ближе к вечеру десятого дня путешествия Аран увидел очертания какого-то острова на горизонте и, утомлённый долгим перелётом, был готов просто кричать от счастья — таким желанным был близкий отдых и сон.

Минут пятнадцать понадобилось на то, чтобы добраться до того клочка земли и приземлиться на него.

Остров ещё с воздуха показался путникам достаточно гостеприимным. На другом его конце была какая-то деревенька, и потому Аран и Алор решили приземлиться подальше, дабы сначала разведать обстановку, понаблюдать за местными.

— Разделимся? — предложил Алор, здраво рассудив, что так они управятся намного быстрее.

— Почему бы и нет… — задумчиво ответил Аран. — Тогда я пойду на запад, в сторону местной деревни, а ты — на побережье.

— Хорошо. Зови, если что случится…

Ответив другу кивком, Аран отправился к лесу, ступая бесшумно, стараясь не привлекать внимание возможных наблюдателей.

Почему-то мирный на первый взгляд остров вдруг показался очень опасным. Всего на мгновенье, но этого хватило.

Своей интуиции юноша привык доверять. Слишком часто в последнее время она его спасала.

Преследователи были профессионалами — ни намёка на шумность и прямолинейность викингов. Внимание человека они бы и не привлекли.

Да, вот только он — уже не человек.

Он — что-то новое.

Брат Фурии.

Аран слышал тихое, слишком спокойное дыхание, еле заметный шелест сминаемой под их ногами травы и колоколом звучащий стук четырёх… семи… девяти… тринадцати сердец.

За мгновение до того, как быть подстреленным странным дротиком, Аран всё же сумел увернуться, выхватить меч из ножен и мысленно позвать Алора на помощь.

Хотел встретиться с местными?

Вот они! Сами пришли!

Укутанные в чёрные, совершенно не сковывающие движений одежды воинов фигуры напоминали тени. За капюшонами и повязками не было видно лиц, только глаза.

Злые глаза, недовольные.

— Да кто вы вообще такие?! — гневно прошипел Аран и зарычал, оскалив клыки.

Он больше не потерявший самого себя в бессмысленной войне мальчишка.

Он сумеет дать отпор любому врагу.

А Алор ему в этом поможет.

Кира, уставшая после дневных усердных тренировок, всё равно никак не могла уснуть — несмотря на давно опустившуюся темноту, сон всё никак не шёл.

Непонятная тревога поселилась в сердце девушки, предчувствия буквально кричали о приближающемся нечто, а они её ещё ни разу не подвели. Правда, почти всегда это нечто едва ли было приятным и всегда сулило проблемы.

Вот и сейчас девушка лежала в постели, бездумно глядя в потолок и пытаясь усмирить взбесившуюся интуицию — всё после, потом, утром. А сейчас ей надо спать, ведь завтра она со своим отрядом отправляется патрулировать остров.

Девушка, поняв тщетность своих попыток, встала и медленно побрела к окну, уселась на подоконник.

Луна светила ярко, глаза, привыкшие к мраку ночи, видели почти так же хорошо, как и днём. Только тени — таинственные, мрачные и, казалось, почему-то печальные, заставляли сердце замереть.

В голову девушки приходили самые разные мысли.

Например, о том, что всё, что происходило — неправильно.

Она знала, что не походила на дев из селений других островов — только в паре-тройке племён викингов женщинам позволяли сражаться наравне с мужчинами, не смотря на девушек-воинов, как на убогих, хотя те могли запросто покрошить почти любого врага в капусту не хуже своих отцов и братьев.

На их острове бытие воином для девушки не восхвалялось, но и не запрещалось, в конце концов этим самым островом правила Королева. Девушка сама была вольна выбирать собственную судьбу. Но от этого становилось едва ли не горше — Кира никогда не хотела становиться воином на страже острова.

Девушка грезила о странствиях.

Но её, естественно, никто не спрашивал.

Родители Киры ждали сына, мечтали вырастить защитника острова, свою копию. Но когда на свет вместо долгожданного сына появилась дочь, они не расстроились. Они решили воспитать её так, чтобы она и была наследницей их дела.

Просчитались.

Кира в свои почти восемнадцать отлично владела мечом, секирой и луком, знала несколько языков, сражалась наравне с мужчинами, раз за разом побеждая на тренировках своего младшего брата, и с тайной тоской глядела в голубую даль…

Подруги иногда посмеивались над ней — зачем желать увидеть новые острова, когда собственный не до конца изучен?

Кира сама того не заметив, уснула.

Сон у девушки был тревожным, как и время перед ним. Картинки сменяли одна другую, цветная мешанина — запахи, звуки, вспыхни света… и зелёные, пронзительные глаза.

Таких глаз нет у людей — а на их острове почти все зеленоглазые — таких глаз нет у котов и драконов. Затаённая в глубине печаль, заставляющая дрожать в ужасе и восхищении, невероятная властность и крушащая народы Воля.

Это были глаза Лидера.

И они выворачивали душу наизнанку, крича о том, что им известны все самые сокровенные тайны.

И потому, проснувшись с первыми лучами, девушка долго бездумно смотрела в стену, пытаясь прийти в себя.

Подобные видения у неё уже бывали, но в далёком детстве…

И они всегда сбывались.

Так что же сулил ей этот новый день?

Всё было как в тумане для Киры, пока она не осознала себя стоящей под сенью леса в окружении готового к патрулированию своего участка отряда, вместе с которым и приступила к исполнению своих, собственно, прямых обязанностей.

Хотя до конца в себя она пришла, только уловив краем глаза незнакомый силуэт.

Чужак.

Остальные его тоже заметили и не нашли ничего умнее, чем последовать за ним — он мог быть шпионом Охотников. Столкновения с этими беспринципными тварями им точно не нужны.

Только не сейчас.

Кто он такой?

Не был похож ни на кого из ранее виденных Кирой чужеземцев — движения плавные, бесшумные, незнакомец походил на воду — он словно перетекал с места на место. Высокий, жилистый, одетый не как Охотники — вместо обычной для них жилетки из драконьей кожи была кольчуга из какого-то чёрного металла. Вместо шлема — скрывающий в своей тени часть лица капюшон.

Как он сюда попал?

На корабле?

Надо будет послать ещё один отряд — прочесать побережье.

Вдруг странное узнавание пробило Киру — она замерла. Она где-то его уже видела. Давно. В детстве? Нет, она бы запомнила его имя, таких не забывают…

Во сне?

Точно! Во сне!

И Кира решилась.

Дав знак воинам, она выстрелила из специальной трубки дротиком — его игла была пропитана соком особого растения. Даже капелька, попавшая в кровь, заставляет человека потерять сознание, однако это совершенно безвредно для здоровья и разума жертвы.

Вот только чужак неведомым образом увернулся, на ходу доставая из ножен меч, всем своим видом говоря о том, что был готов сражаться.

Он оглядел её и отряд.

Очень необычная внешность — противоречивая. Движения опытного воина и молодое лицо, эта же юность и седые пряди на висках… Странная косичка у правого уха…

И глаза.

Они были в тени капюшона, но словно светились. Пронзительные, зелёные, нечеловеческие…

— Да кто вы вообще такие? — прошипел он на драконий манер и оскалился, демонстрируя слишком длинные для человека клыки.

Что это вообще за тварь?

А вопрос сбил с толку. Чужак не знал, куда он попал? Так ли он враждебен в этом случае? Или всё-таки он притворяется?

Кире захотелось задать тот же вопрос незнакомцу.

— Стоять, чужак! — крикнул кто-то из отряда, девушка не сумела разобрать кто именно.

— Стою.

Незнакомец только чуть ухмыльнулся, прикрыл глаза и принял более расслабленную позу, которая вовсе не обманула Киру — девушка прекрасно видела, что этот странный человек в любой момент готов кинуться в атаку.

— Сдавайся! Ты пойдёшь с нами и предстанешь перед Королевой — она решит твою судьбу.

Чужак застыл каменным изваянием самому себе, взгляд из-под прикрытых век стал отстранённым, словно он видел что-то недоступное Кире и остальным ребятам.

Потом незнакомец выпрямился, плавно убрал меч в ножны и поднял руки в примирительном жесте.

— Да пожалуйста…

* * *

За время его отсутствия Сангород совершенно не изменился. Казалось, что стоило ему оказаться на знакомых улочках, встретит он тех, с кем сумел сдружиться за недолгое своё пребывание в проклятом городе.

Но теперь не осталось в Радмире ни крупицы той былой восторженности, которой пылал он, впервые ощутив невиданную доселе свободу.

Сангород отобрал у него Мирославу.

Да, это было чисто её желанием — уйти на поиски учителя, но это не значило, что юноша не ощущал собственной вины за то, что привёл сестру в столь шумное, многолюдное место, хотя знал о её даре.

Сестрёнка запретила ему корить самого себя, но легче от этого было ненамного.

Да, детская наивность и восторженность исчезли.

Без следа.

Зима лицом к лицу с беспощадной стихией обнажила все людские пороки, делая все раньше ценное и важное бессмысленным и пустым.

Важной осталась лишь его идея отыскать Мирославу.

Это стало его целью и смыслом.

Нужно было жить дальше, но находиться среди порою слишком честных, но, как оказалось, — слишком лицемерных и лживых людей было поистине невыносимо.

Хотелось свободы…

Хотелось вольно дышать!

Его никто не держал, он никому не был совершенно ничем не обязан. Его родные остались где-то далеко и, наверняка, думать уж забыли о том, что были у них сын и дочь.

Горько было думать о таком, но боль эта была застарелой, неострой, почти забытой — его семьёй стали для Радмира лишь сестра, да Айша с её отцом. Учитель и его дочь стали дороги его сердцу после всего того, что им пришлось вместе пережить, однако он не тяготился их разлукой — раз так предначертано, то нет и смысла распыляться на то, чтобы изменить это.

Радмир решил начать жизнь сначала — увидеть мир и людей, что ценили бы собственную свободу.

И место, которое сумело бы даровать ему покой.

Положившись на собственную интуицию, юноша не заметил, как оказался на пристани, где всюду раздавались голоса иноземцев, слышались заморские говоры и смутно-знакомые песни.

Тяжелый лук, от которого в первое время немело плечо, и длинный кинжал на поясе наверняка придавали ему вид слегка устрашающий, и это было даже на руку юноше — не хотелось заводить бессмысленных знакомств. А к заведомо опасному человеку не многие решатся подойти.

Впрочем, один всё же решился.

Здоровенный бугай угрожающе двинулся в его сторону. Он был в странной одежде — у местных рубаха всегда была с алой вышивкой, да и с длинными волосами справлялись иначе, но никак не заплетали их в к косы, подобно женщинам.

Впрочем, усмехаться по этому поводу было крайне бессмысленно — мужчина был явно опасен, о чём прямо говорил боевой топор у него на поясе и почему-то знакомые символы на кожаных наплечниках. Люди с такими символами на парусах часто прибывали в его селение и выкупали продовольствие, щедро платя золотом.

Непонятный дракон, как их называла Мирослава, распахнул свои крылья и угрожающе оскалил пасть, явно готовясь броситься на своего противника.

Мужчина ловким для его весьма крупных габаритов движением сорвал с пояса свой топор и швырнул его в сторону Радмира.

Сердце предательски ухнуло в пятки.

Быстрее, чем он сам сумел опомниться, юноша уклонился с траектории полёта оружия (краем уха услышав, как то с глухим звуком воткнулось в стену какого-то строения) и в мгновение ока принял боевую стойку, готовый отражать атаку.

Но на лице неожиданного противника не было ни гнева, ни удивления, ни презрения.

Лишь добродушная усмешка.

Вдруг, вся угроза ушла из его образа, сменившись на это само добродушие и даже некоторую приветливость.

— Вижу, ты не трус, — невозмутимо заметил мужчина.

— Что тебе от меня нужно? — настороженно спросил Радмир, которому, признаться, всё же было страшно, но он не показал этого. — И кто ты?

— Меня зовут Риг Сверсон, и я хочу предложить тебе работу.

Радмир недоверчиво уставился на своего собеседника.

Какую ж работу могли предложить ему, совсем мальчишке ещё? Конечно, он слышал, что там, на севере, люди жили в гораздо более суровых условиях, и взрослели потому раньше.

Но те и воинами были поголовно.

— С чего ты решил, что я соглашусь?

— Ты выглядишь бойцом-одиночкой, что никак не может найти своё место. Я же хочу помочь тебе.

Ответ показался юноше достаточно искренним, да и не было у него причин не выслушать Рига до конца — ведь тот действительно желал лишь помочь — это, к своему немалому удивлению, Радмир ощущал ясно и чётко.

— И как же ты решил мне помочь?

— Мой Вождь набирает людей для своей армии. И платит щедро — обижен не будешь.

— Ты из варягов? Я предупреждаю сразу — я никогда не ступал даже на палубу корабля, а потому и как управляться с ним — не имею ни малейшего понятия.

— Да зачем мне моряки? Нам пехотинцы нужны, а тех, кто с парусами управится, мы всегда найти сумеем. Тем более, что научиться можно всегда.

Радмир задумался.

А были ли у него причины отказываться?

Он ведь сам желал очутиться в новом месте.

Отдаляться от сестры ещё больше не хотелось, но та ясно дала понять, что в ближайшие годы им не доведётся встретиться, а как час встречи придёт, она сумеет его разыскать.

Спорить с волей Мирославы было бессмысленно и глупо — сестра всегда, как это ни печально, оказывалась в конечном итоге права.

Согласиться или отказаться?

Шаг навстречу неизвестности или лишённые цели скитания?

К чему эти размышления и споры с самим собой?

Он ведь уже давно все решил…

* * *

Арана привели в ту самую, виденную при подлёте, деревню.

Юноша совсем не боялся — он предупредил Алора о своей милой прогулке и теперь наслаждался представлением, зная, что друг рядом, что он в любой миг придёт на помощь, если что-то пойдёт не так.

Меч у него отобрали.

Как и кинжалы.

Впрочем, это ожидаемо, и если бы сии доблестные воины так не сделали, то совсем упали бы в глазах юноши. Хотя забрать у него оружие приказала девушка, руководившая наткнувшимся на него отрядом, который, вроде, даже и не собирался этого делать.

Его привели на площадь, вымощенную камнем со странно знакомыми символами по краям. Да и сама идеально круглая площадь была похожа на круг Вершины Совета, или на Круг в Зале Посвящения.

От разглядывания площади Арана отвлёк голос той очаровательной девушки.

— Моя Королева! — сказала она, склонив голову в полном покорности жесте. — Мы нашли в лесу этого чужака — он сдался добровольно.

Королевой оказалась женщина лет тридцати с короткими светлыми волосами и зелёными глазами. Она, стоявшая в окружении шести воинов, была одета в чёрные доспехи, украшенные золотом. В ножнах на поясе покоился изогнутый изящный меч.

— Хорошо, Кира, — медленно ответила Королева.

Она с подозрением посмотрела на юношу и словно увидела в нём кого-то хорошо знакомого.

Аран, наплевав на любые приличия, гордо посмотрел ей в глаза, нарочно заставив зрачки стать похожими на людские — не стоит раньше времени раскрывать все карты.

Его привели в какое-то помещение, усадили за стол.

Напротив села та самая Королева. С каких это пор правительница острова, как он понял, допрашивает простого Странника?

Стоик никогда не занимался подобным — он только выслушивал доклады ответственных за подобные вопросы людей и после этого выносил свой вердикт.

Зачастую, крайне печальный для пойманного.

— В твоих интересах говорить только правду, юноша, — сказала Королева жестко. — Имя?

Да и сам факт того, что островом правила женщина, выбивал из колеи не меньше, чем должно, — среди драконов в равной степени часто встречались вожаки обоих полов, но для людей его родного архипелага… это было крайне не свойственно.

Это интриговало.

И намекало, если не кричало в открытую, на то, что имеет дело он вовсе не с племенем викингов или подобным им народом. Да и внешность местных мало походит на стандарт тех же олуховцев, крупных и тяжёлых, прущих на голой силе — местные воины были стройными, и в бою, как он успел заметить, они полагались на свою гибкость и ловкость, которой, между прочим, обделены явно не были.

— Аран, — ответил на вопрос королевы юноша, решив не раздражать её просто так, лишние проблемы ему точно не были нужны, своих ему с лихвой хватало.

Женщина нехорошо прищурилась, встала, опираясь на руки, нависла грозной тенью над Араном. Тот лишь хмыкнул про себя — она вела себя, как кот, шипящий и выгибающий спину, желая казаться врагу больше.

Но у котов тому причиной был страх.

И тут тоже был страх.

Королева боялась его, она знала что-то, что знать остальным не положено.

— Ответь мне… Аран, — почти прорычала королева, — зачем Охотники подослали тебя сюда?

— Какие к Бездне Охотники?! — вспылил Аран.

Ему начало надоедать всё это.

— Охотники на драконов.

Юноша замер.

Он долго смотрел Королеве в глаза, дав, наконец зрачкам по-драконьи сузится. Контролировать себя всегда было неимоверно трудно. А в этой ситуации — почти нереально. Так пусть хоть таким послаблением для себя он поможет себе сохранить спокойствие.

Страх и непонимание в глазах этой женщины — бесценны.

— Вы ошибаетесь, — жёстко сказал Аран. — Я не шпион. Я — Странник. И мог с одинаковой вероятностью выбрать для остановки любой остров в округе. Ваш остров я выбрал случайно.

Королева ему не поверила.

Это говорили и её выражение лица, и взгляд, и поза.

Что же… На что он, в общем-то, надеялся?

Он, оказавшись на её месте, тоже не поверил бы словам странного незнакомого воина, непонятным образом оказавшегося на подчиненном ему острове, который находился в состоянии войны с хитрым и многочисленным племенем.

— Как же ты попал сюда, Странник? Коли никто из викингов не знает пути сюда.

Тот единственный вопрос из тех, которые вообще могла задать Королева, на который он бы не нашёл ответа. Точнее, на который он бы никогда не ответил.

— Вы мне всё равно не поверите, — ухмыльнулся Аран.

— Что же… Я тебе действительно не верю. Но правдивость твоих слов проверят те, кого мы поклялись защищать. Ты предстанешь перед их судом, и если они тебя пощадят, то и мы отпустим.

Аран с насмешкой смотрел на этих людей. Он мог в любой миг позвать на помощь любого дракона, и они бы пришли, куда бы делись, коли брат Фурии зовет?

Впрочем, уповать только на помощь друга не стоило — выбираться надо было самому и Алора звать только в самом крайнем случае.

Юношу привели в какое-то помещение.

Это была… пещера?

Да, пещера, но с аккуратными, гладкими стенами и с огромным углублением посредине, неприятно напомнившим об олуховской Арене. По размеру эта «арена» была не меньше, вот только свет здесь был только от факелов, а потому люди видели бы только тьму в дальнем конце.

А в этой тени были несколько коридоров, уходящих, кажется, далеко в глубину горы.

Его вывели на середину этой Арены, и только когда воины её покинули, Королева заговорила.

— Ты утверждаешь, что не шпион Охотников на драконов. Вот пусть драконы и судят тебя, Странник.

Из тьмы коридоров послышалось клацанье зубов и стук когтей о каменный пол.

И биение пятнадцати сердец. Быстро бьются — драконы маленькие. И люди их боятся…

Аран сел в позу лотоса лицом к тёмному углу и закрыл глаза.

Я не угроза, — мысленно сказал Аран.

Во тьме вспыхнули алые глаза.

Впрочем, Аран всё равно не видел их — он уже прекрасно понял, какие именно драконы будут его судить.

Я не угроза, я друг.

Недоверие, насмешливость, усталость, злость… Только такие эмоции, исходящие от них, уловил Аран.

Стук когтей стремительно приблизился, юношу обдало ветром. А они продолжили кружить вокруг него, то приближаясь, то отдаляясь, то замирая…

Я друг.

Вдруг все драконы замерли на месте, получив на то приказ от своего вожака.

Аран открыл глаза, вспоминая ситуацию трёхгодичной давности — прохождение посвящения-испытания.

Юноша видел в алых глазах стоящего на расстоянии вытянутой руки от него вожака Хвостоколов собственное отражение с горящими в сумраке пещеры глазами и сузившимися зрачками.

Вспыхнула золотая нить новой связи. И по ней прилетела одна-единственная мысль.

Друг?

Юноша протянул руку и коснулся Хвостокола.

За спиной полыхнуло шоком от людей.

Аран усмехнулся.

* * *

Тагуш никогда не хвастался своими достижениями.

Втереться в доверие к вожаку какой-нибудь стаи — все хотели иметь в качестве козыря верную себе Фурию. Ликвидировать этого самого вожака, самому временно стать им. Напасть и разнести людское поселение. Защитить от нападения других драконов караван кораблей.

И многое, многое другое…

Для него это было работой.

Всё во имя мира и спокойствия, всё для родной Стаи, всё для Высшего Совета.

Это было нормально для любой Фурии, а особенно для тех, кто, живя далеко за пределами территории Старшей стаи или одной из Младших, подчинялся приказам Совета.

Вообще, четверть всех Фурий, якобы ушедшая из Стаи, жила за её пределами и, уже не обременённая нежелательным постоянным вниманием сородичей, выполняла приказы Высшего Совета.

Среди рядовых членов стаи это не разглашалось, а знавшие всегда молчали, но в давние времена провозглашённое невмешательство во внутренние дела других стай столь же давно нарушено.

Вообще, существование Старшей и Младших стай является тайной для драконов, не живущих в непосредственной близости от Гнёзд Фурий, хотя о них и ходили легенды, в которые, впрочем, мало кто верил. Конечно, к сохранению тайны собственного существования Фурии сами приложили руку — пусть все думают, что они невероятно редки, что они — одиночки.

Так безопаснее для Стаи.

Фурии давно уже, так как все поголовно являлись Стражами, не просто вмешивались в дела других стай — многими крупными гнёздами они прямо или косвенно управляли.

Иногда вмешивались и в дела людей, но, зачастую, делали это через Стражей-людей.

Люди-Стражи намного более редки, чем Фурии, а потому Полный Круг без какого-либо стеснения делал из большинства таких людей своих марионеток — всё ради Стаи.

Хотя изредка бывают исключения — когда сама Адэ’н берёт человека-Стража в ученики. Но так бывает крайне редко — несколько раз за последнее тысячелетие.

Обычно таких людей долго вычисляли, насильно забирали, стараясь успеть раньше Дневных, намерения которых оставались совершенно непонятны, и отдавали в монастырь Атин’Туур, где им устраивали качественную промывку мозгов и после которого они уже готовы на добровольной основе сотрудничать с Фуриями, смотрели на них, как на высших созданий и совершенно ни на что не способны, кроме как исполнять волю Совета.

Вот только откуда-то в гнезде появился мальчишка-Страж, пришедший сам.

Добровольно.

И смотревший на Высший Совет не со страхом, а с восхищением. Но не потому, что это были драконы, а потому, что он знал, на что эти Фурии были способны.

Но это не самое главное.

Фурия назвал этого человека братом.

Дракон признал его достойным.

Дал ему имя и принял имя от него.

Умер за него.

На этого мальчишку уже нельзя было смотреть, как на тех жалких людей, принесённых в Гнездо ранее.

На него надо было смотреть, как на равного.

И, самое страшное, Тагуш хотел смотреть на этого человека, как на равного Фуриям.

Ещё только впервые увидев этого человека, Арана, Тагуш понял, что хочет ему помогать.

И когда узнал, что среди десятка Фурий выбирают двух, которые должны отправиться туда, откуда прибыл этот человек, и разобраться с происходящим там беспорядком, он вызвался без раздумий.

А когда вторым добровольцем оказалась Клома, он даже не удивился.

Да, Тагуш никогда не хвастался своими достижениями…

Но это не значит, что он сам перестал удивляться собственным успехам. И не только успехам.

Влившись в стаю Красной Смерти, он понял, что ни черта до этого на самом деле не видел, и весь его хвалёный опыт не стоил и сломанной чешуйки.

Теперь он понял, почему у Арана был такой печальный, чуть обречённый взгляд.

Живя рядом с таким драконом, просто невозможно смотреть иначе.

Страшная истина — он, Тагуш, занял место, когда-то занимаемое Беззубиком.

Теперь, отправляясь в очередной налёт, он не просто выполнял приказ Королевы — подчиняться ей, в свою очередь, было приказано самой Адэ’н, но только когда приказы Красной Смерти не встают поперёк интересов Стаи — он делал то, от чего хватило духу отказаться Арану.

Он не стал мстить.

Но не простил.

И теперь Тагуш мстил за своего гораздо более опытного собрата, убитого коварными людишками. Да, по сути, в том, что была развязана эта война, конкретно эти люди не были виноваты, но… люди ведь поддерживали пламя войны, сами не давали ему угаснуть.

Фурии всегда мстят за смерть своих.

И Тагуш отомстил.

Почти.

Узнать, кто именно участвовал в убийстве Беззубика, было не так уж и сложно. Намного сложнее было во время налёта найти их и убить — желательно так, чтобы они помучились, как мучился его собрат.

И при этом самому не попасться.

Очень упрощало задачу то, что люди этого острова уже видели Фурию, — не нужно было лишний раз скрываться.

Тагуш убивал показательно — чтобы люди видели, что бывает с теми, кто перешёл дорогу таким, как он. Он вообще не церемонился с людьми, хотя Беззубик берёг их почему-то и никогда не стрелял на поражение, люди гибли попутно, но он не выбивал их намеренно.

Люди видели, что Фурия вернулась, и ещё больше боялись.

Что же, они сами виноваты в собственных бедах.

Тагуш был в этом уверен.

* * *

— Может, теперь уж расскажешь о том, кто ты? — устало спросила Королева.

Она и Аран сидели в просторном зале. Женщина не нашла ничего лучше, чем накормить своего гостя, — теперь именно гостя, не пленника! — а заодно и его друга.

Алор улёгся на пол рядом с Араном и с видом довольного жизнью кота, наевшегося хозяйской сметаны, — рыбы, вообще-то, — наблюдал за диалогом людей из-под прикрытых век.

— Сперва скажите, кто вы, Королева.

Юноша, когда по-настоящему понял, почему именно его так неласково приняли, понимающе улыбнулся и сказал, что обиды не держит.

Он сам бы поступил подобным образом, так что же обижаться за это на других?

Сложнее было поверить в то, что на его родном архипелаге есть племена, не воюющие с драконами!

— Моё имя Мала, Аран, — грустно улыбнулась женщина. — Мой народ — Драконьи Защитники. Издавна Великий Заступник хранит нас, а мы в ответ оберегаем драконов. Основателем племени Защитников был Тероч Мудрый, мой прямой предок. Говорят, он мог общаться с драконами.

— Он был Стражем?!

А вот это было неожиданностью.

И даже не сам факт того, что основатель племени был Стражем. О, вот это он как раз таки прекрасно понимал и принимал.

Неприятнее было то, что раз племя создано Стражем, значит, о нём должно быть хорошо известно Фуриям, но при этом, даже зная, что Аран держал путь сюда, Адэ’н ему не рассказала.

— Видимо. Так кто же ты?

— Ей можно верить, Аран. Разведчики Фурий докладывали об этом племени. Ну, они адекватнее, чем племя Ритта.

Ох, Алор только подтвердил подозрения Арана, хоть дракон этого и не понял. Впрочем, может, это он слишком молод, чтобы понять?

— Ей можно всё рассказать?

— Да, и тогда ты получишь могущественного союзника среди людей, — ответил Алор.

А вот это уже было хорошо. Союзники нужны всегда. Союзники драконов среди людей — тем более.

— Как я и говорил, я — Аран. Ученик Адэ’н, Старейшины Старшего Гнезда Ночных Фурий, брат Ночной Фурии Беззубика.

Мала замерла, посмотрела в глаза, хотя до этого всё-таки старалась избегать этого.

Боялась?

— Многообещающее имя… Ты можешь говорить с драконами?

Её интересовало только это?

— Да. Я тоже Страж. Это имя мне дал Беззубик, — эти слова дались ему не так-то просто. — А имя, которое я носил до этого, теперь и вовсе не вспоминает никто.

Захотелось грустно улыбнуться — сердце захлестнула волна светлой печали.

— Ты отрёкся от прошлой жизни? — понимающе кивнула Мала.

— Вроде того, — уклончиво ответил Аран. — Однажды мне пришлось выбирать — дракон, ставший мне братом, или родное племя, которое дракона бы убило. Я выбрал Беззубика, но его всё равно убили. И того, кем я был, тоже убили. А родом я с острова Олух…

Что-то изменилось во взгляде королевы. Женщина прищурилась и стала по-новому оглядывать его, словно сравнивая с кем-то.

— Олух? У их вождя несколько лет назад погиб сын… Так это ты?

— Да.

Женщина на это лишь хитро улыбнулась.

— А ты знаешь, что твой отец женился и обзавелся новыми детишками?

— Что?!

* * *

Весь следующий месяц Аран и Алор перелетали с одного острова на другой, знакомясь всё с новыми и новыми стаями.

Юноша в зародыше задавил желание слетать на Олух, посмотреть на некогда родных ему людей. Он понимал, что ещё не готов, наворотит глупостей…

Тем более возле Олуха, за Проклятым проливом, работала некая группа Фурий, выполнявшая задание Совета, и его появление могло помешать им в исполнении воли Полного Круга.

Но чем больше драконов Аран видел, тем больше приходил в ужас — они слишком походили на людей. И проблемы у них были те же.

— Алор! Я не могу более на это смотреть! — с отчаянием сказал юноша. — Драконы живут маленькими стаями, грызутся между собой, сражаются и убивают друг друга в борьбе за территории! Но ведь можно всем вместе охотиться, всем вместе защищать потомство!

— Так в чем вопрос? Собирай стаи в одну да возглавь её.

Алор не видел в сложившейся ситуации проблемы, что до бесконечности удивляло Арана.

— Ты так говоришь, словно это донельзя просто.

Слегка насмешливый, слегка раздраженный взгляд стал ему ответом. Ему показалось, или дракон сейчас хмыкнул?

— Но это так и есть. Просто, но только для того, за чьей спиной поддержка Старшей Стаи и Адэ’н лично. Для простого человека собрать и возглавить драконью стаю — самоубийственно, для простого дракона — глупо и недальновидно, ибо ему позволят собрать стаю и убьют, заняв его место.

Позволить талантливому лидеру собрать людей вместе, организовать их, а потом убрать его, заняв освободившееся место? Как знакомо!

— Ты сейчас словно людей описал, — горько прошептал в пространство Аран.

— Мы слишком с ними похожи, чтобы жить мирно. Среди драконов встречаются всякие — и плохие, и хорошие, эгоистичные и альтруистичные, жестокие и милосердные, но только у людей это считается нормой. У драконов деспотов свергают — никто не хочет бояться за своих детей и за собственное завтра.

Люди молчали, потому что боялись. А драконы из-за страха боролись… Хоть какое-то отличие, пусть и не всегда, к великому сожалению, работающее.

— То есть ты предлагаешь собрать стаи в единое Гнездо, возглавить его и… что дальше-то?

Действительно просто.

Как и все гениальное.

Было бы всё так легко на практике…

— Жить. Просто жить, стараясь изо всех сил прекратить войну, наладить отношения с соседними гнездами, минимизировать контакты с людьми, коли те не хотят мира.

— Хороший план. Жаль, что ни один план не переживает столкновения с реальностью.

— Это-то да… Но сама идея тебя устраивает?

Аран задумался.

С одной стороны, перспектива оказаться ответственным за такое большое количество разумных — а в том, что стаю надо создавать большой изначально, он был уверен — несколько пугала. Что если он не оправдает возложенных на него надежд?

С другой стороны, если не он, то кто? Если только Алор… Но собрать стаи в одну надо — не дело это, когда драконы убивают друг друга, тем более, если этого можно избежать.

— Почему бы и нет?

— Только надо будет найти остров для себя… И в Старшее Гнездо вернуться всё равно придётся — для отчета. Но это после, сначала собрать стаю и утрясти все проблемы с этим связанные.

В том, что эти проблемы возникнут, никто из них не сомневался.

— Что бы я без тебя делал?

— Сидел бы на камушках Чёрных Гор и смотрел бы в голубую даль, ибо никак бы выбраться из гнезда не сумел бы, пока кто-нибудь из молодого поколения не пошел бы Великое Странствие.

* * *

— Клома, я так больше не могу! Я схожу с ума! Я еле могу сопротивляться её зову… Рано или поздно она меня сломает, и тогда… Мне страшно представить, что будет в этом случае.

Тагуш, сумевший на время вырваться из-под контроля Красной Смерти, прилетевший в давно знакомое место, жаловался своей давней подруге, боевому товарищу, а в данном случае, ещё и напарнику.

Дракон действительно медленно сходил с ума, по его наблюдениям — он стал более агрессивен, с большей тщательностью выполнял приказы Королевы, особенно при налётах на людские острова. А главное, он начал задумываться на недопустимые для Фурий темы.

Тагуша совершенно не пугала перспектива собственной гибели.

Даже если придется сгинуть мучительно.

В конце концов он — Ночная Фурия, Страж, а значит, кому, как не ему, знать о перерождениях и Великом Пути Души?

Но он до дрожи боялся, что, сломавшись перед волей Красной Смерти, даже если и не расскажет о собственной цели, то в определённый миг, сам того не понимая, навредит своим собратьям.

Тагуш прекрасно знал, что всех не спасти, но когда это касалось Фурий, он не собирался просто мириться с этим. И если есть возможность уберечь — он ей воспользуется.

Но особо пугала Тагуша перспектива не завершить свою месть — в гибели Беззубика в первую очередь, на самом деле, виновата именно Красная Смерть, а люди — просто исполнители. Ведь кто заставлял этих самых людишек убивать?

Кто?

Дракон прекрасно знал, что у него не хватит ни сил, ни знаний для того, чтобы убить Королеву.

Не свергнуть — именно убить.

И именно поэтому он подготовит почву для тех, кто сможет. И он пойдет за тем, кто сможет.

До конца.

— Ты сумеешь сдержать себя, Тагуш, — ответила Клома, с жалостью смотревшая на своего друга. — В первый раз, что ли, проделываем подобную схему? Всё будет хорошо, Адэ’н уже выбрала кандидата.

Юный Страж, один из сильнейших учеников Адэ’н — вот как описала его Старейшина.

Клома верила ей.

Верила, что они не просто так творят здесь страшные вещи, что это спасёт тысячи жизней.

Так просто убивать десятки людей, зная, что это спасёт сотни и тысячи.

Так просто отправлять в один конец сотни драконов — ведь это спасёт сотни тысяч других.

Так просто найти оправдания своим деяниям, и, принимая разумом эти доводы, сердцем она чувствовала неправильность происходящего.

Вот только выбора не было.

И не будет.

— А он справится? Воля Красной Смерти необычайна — она просто сломала всех драконов, они не могут жить без вожака. Они боятся её до такой степени, что не могут сбежать — знают, что в таком случае их найдут и убьют…

Горечь в словах друга, его отчаяние говорили намного красноречивее самих слов. Не столь многое способно по-настоящему напугать Фурию. Вот так — до дрожи, до загнанности во взгляде жёлтых глаз…

А Красная Смерть сумела.

— Чтобы тайны Гнезда тайнами и остались?

— Да. Королева догадывается о существовании единой стаи Фурий, но и не подозревает о том, насколько мы многочисленны и насколько у нас всё чётко организованно. Однако она боится. И что-то подозревает.

А это уже было плохо.

Очень.

Нельзя, чтобы Королева догадалась о готовящемся против неё заговоре, — могли пострадать невинные, а драконы её стаи позавидуют своему нынешнему положению.

Если она догадается, значит, что все жертвы были напрасными.

Брать грех на душу просто, когда знаешь, что это спасёт кого-то.

Но легко ли жить, зная, что их благие намерения стали причиной гибели стольких невинных, которых они поклялись защищать?

— Недолго осталось…

Тагуш ничего не ответил, лишь глянул с тоской на восток.

* * *

Ещё около месяца шли поиски подходящего для основания нового Гнезда острова. В этом Аран полностью положился на интуицию и опыт Алора — в конце концов тот был старше почти вдвое, и видел за свою ещё короткую по драконьим меркам жизнь немало.

Из дюжины достаточно крупных и не населённых людьми островов существование только трёх было тайной от Охотников, а остальные, населённые относительно крупными стаями, были достаточно часто посещаемы этими крайне неприятными личностями.

Параллельно с поисками острова Аран вплотную занялся сбором информации об этих Охотниках на драконов.

Их немногочисленные спасшиеся жертвы с великой неохотой рассказывали о них, не желая вспоминать переломный момент в собственной жизни, — однажды запертый в клетке дракон, если его сумели сломать, прежним не будет.

Да и с людьми также…

— Этот остров подходит? — задумчиво спросил Аран после осмотра последнего, случайно обнаруженного острова.

— По сравнению с предыдущими вариантами — идеал.

Ох! Конечно, идеал — о нём неизвестно даже Мале, чего уж говорить о викингах, здесь есть горы и густой лес, небольшая река и даже озерцо.

— Хорошо… Тогда нарекаю его… Драконьим Краем.

Алор словно усмехнулся. Но взгляд его говорил о том, что название для острова он одобрил.

Вот и хорошо.

— Замечательно. Теперь можно и стаю для него искать. А то ты прав — нечего собратьям драться меж собой за клочки земли. Им нужен лидер. Который будет требовать от стаи выкладываться полностью и ещё чуть-чуть, и сам будет готов голову сложить за своё Гнездо.

— Но почему ты хочешь, чтобы Вожаком был я? — всё-таки задал волновавший его столько времени вопрос Аран.

— А мне это и даром не надо — зачем мне лишняя ответственность? Тем более, я же буду твоим советником. Да и на человека, бесстрашно стоящего рядом с Фурией будут смотреть с явно большим восхищением, чем на Фурию, оседланную человеком.