Финн, Джейк и Волшебный Камень (джен)

Финн не знал, сколько времени он просидел на ледяном каменном полу, смотря в одну точку и не двигаясь с места. Он не мог ни пошевелиться, ни даже прикрыть глаза — в ушах стоял отчаянный крик Марси, которая каталась по полу и разрывала пальцами горло, пытаясь избавиться от дикой боли. Эхом отдавались стоны Джейка, тихие, будто стеснительные — вскоре он затих, как замолкла и Марси, и Финн остался в полной тишине. И одиночестве.

Краем уха он слышал, как нервно ухали мартышки-шпионы, как ругалась принцесса Джунглей, которая каждые два часа подходила к его «камере» и подолгу стояла и смотрела на него, вглядываясь в лицо Финна и пытаясь там что-то отыскать. Видимо, это самое что-то никак ею не отыскивалось, и принцесса, бешено рыча, била пудовыми кулаками по стене, отшвыривала мартышек, несущихся ей на помощь. Один раз, наверное, после полудня, когда Финн даже не обернулся на огромный сандвич, который преданная принцессе макака-переводчица достала из его рюкзака и положила у его ног вместе с огромным красным яблоком, предназначавшимся для Марси, принцесса Джунглей так разозлилась, что перевернула огромный котел, и визжащим мартышкам пришлось наливать и нагревать воду снова.

Финн остро ощущал нереальность происходящего, будто все это — Камень, возможность спасти Саймона, танец с Марси, плач Фиби и этот дурацкий плен — всего лишь сон, страшный кошмар, который приснился ему из-за того, что он выпил на ночь слишком много молока. Вот-вот сейчас все поплывет, смешаются краски, и Финн окажется дома, в залитой солнцем спальне, и Джейк, весело упрекая его в том, что он та еще засоня, заставит его одеваться и потащит завтракать.

Интересно, а что сегодня было бы у них на завтрак, не попади бы они сюда? Наверняка блинчики с беконом. Джейк обожает жарить блины, и они у него получаются всегда на высоте. Впрочем, у Джейка получается на высоте все, неважно, что он вздумал приготовить — какое-то сложное нематематичное фуа-гра, простые сандвичи или чудесные блинчики с беконом.

Финн гулко расхохотался, заставив испуганно метаться трусливых мартышек, что стояли вблизи его «камеры». Скоро он умрет, и его перед смертью заботит такая ерунда? Впрочем, его всегда заботила какая-то сплошная ерунда. Принцессы, донимание Снежного, это чертово «Последнее Приключение». Зачем он вообще принялся тогда ломать комедию, заставляя остальных его упрашивать?

А все потому, что никакой он не герой. Дурацкий мальчишка в дурацкой шапке, как любил говаривать рассерженный Снежный. Говаривать в то золотое время, когда он был счастлив, у его лучшего друга еще не было детей, и его совершенно не заботило будущее. Он жил одним днем: ухлестывал сперва за принцессой Жвачкой, потом за Фиби, влипал в приключения, дрался с монстрами, доводил Снежного… Его ничего не заботило, и его не волновало, что же будет потом. Он был всего лишь мальчишкой.

А что теперь? Он еще не герой, но уже и не мальчишка: сейчас его, пятнадцатилетнего лба, который дорос уже до принцессы Жвачки, мальчишкой называет разве что Снежный, который все никак не может запомнить, сколько ему лет. Чего он добился за все это время? Он не знает математику, с благоговением смотрит на опыты принцессы Жвачки с химией и биологией, никогда не напишет книгу и ни за что не поймет историю и не запомнит все даты после войны Грибов. Единственное, на что он еще сгодится, так это на то, чтобы выполнять какую-нибудь грязную работу: уж на физическую форму он пожаловаться не может.

Он вел себя просто отвратительно в последнее время. То срывался на Джейке, то пытался подкатить к Марси, с чего-то вобрав в голову то, что она влюблена в него. В то время — ха, он говорит так, будто это было бы еще до войны Грибов, хотя на самом-то деле прошло всего два дня — это казалось ему очевидным. То, как Марси смотрела на него, как огрызалась, как настойчиво отказывалась идти рядом с ним… Как обратилась к нему за помощью, и он отказался, утонув в своей депрессии после разрыва с Фиби, и только Джейк смог уговорить его передумать. Как негодующе она смотрела на все его затаенные взгляды и как выдернула руку, говоря, что он для нее просто друг…

Друг. От этого слова у Финна расширились глаза, а во рту стало совсем сухо и безжизненно, будто в самом чреве Великой свалки. Марси никогда не нужны были возлюбленные — ей хватило Эша, который так обошелся с ней, продав ведьме единственное, что связывало ее с Саймоном. Марси нужен был тот, кто понимал бы ее, кто слушал, кто всегда нашел бы решение для ее проблемы. Тот, к кому можно было бы постучаться в окно в три часа ночи и не бояться того, что ее прогонят.

Марси нужен был не парень. И не отец — Хансон Абадир никогда особо не заботился о своей дочке, Саймон Петриков заменил ей отца, но сейчас он для нее мертв. Все это время Марси нужен был всего лишь друг.

Наверняка она считала и считает его своим другом, единственным, кому она может хоть немного довериться и раскрыть всю душу — наверное, Финн и Джейк были единственными, кому она выдала свою тайну и рассказала о Саймоне. Принцесса Жвачка не считается — она мега-разум и знает все обо всех, так что наверняка даже эта тайна ей известна.

Марси ждала от него помощи — а получила лишь отказ. Марси ждала поддержки — а получила лишь нытье и несправедливые упреки. Марси ждала дружбы — он принялся приставать к ней после того, как она спасла его задницу от чертовой обиженной принцессы Пламя. И сейчас Марси, бедная Марси, умирает или уже умерла, а он, Финн, жив. Пусть ненадолго, всего лишь до вечера — он ведь никогда не предаст друзей — но жив.

— Марси, это я виноват, — горячо зашептал он, не замечая, как оборачиваются на него макаки, встревоженно ухают мартышки и сердито бьют в грудь бабуины. Глаза застилали едкие соленые слезы, голова кружилась, а руки вновь и вновь сжимались в кулаки. — Я был чертовым идиотом, я вел себя хуже, чем Снежный! Пожалуйста, Марси, только держись, не умирай!

Марси чуть приоткрыла рот и закашлялась: из разорванного горла хлынула кровь, черная, будто неживая кровь, потекла грязноватой струйкой по испачканной, синей шее, на которой почти не пульсировала уже жилка, и принялась капать на камень, оставляя маленькую кроваво-черную лужицу.

— Пожалуйста, Марси, — он с ненавистью сжал бледные кулаки. — Если ты… Если ты выживешь, я… Обещаю, что больше никогда не посмотрю ни на одну девушку, пока не стану достаточно взрослым. Обещаю.

Финн бормотал и бормотал, то клянясь пожертвовать своей жизнью, то угрожая, то сыпля проклятиями в адрес принцессы Джунглей и почему-то Снежного, то впадая в откровенный бред… Вскоре он склонил набок голову, прислонился к ледяной мокрой стене «камеры» и задремал — бессонная ночь давала о себе знать.

* * *

Он проснулся — не проснулся, лишь приоткрыл глаза в полусне-полутрансе — от того, что кто-то нежно гладил его по щеке. Гладил не покровительственно, не желая чего-то большего вроде поцелуя, а как-то иначе. Робко и ненасытно, будто никогда больше не прикоснется к нему.

Кто это мог быть? Марси? Джейк? Принцесса? Финн резко раскрыл глаза и тотчас же вскочил, вставая в отработанную годами боевую стойку.

Он находился в каком-то странном месте — будто каком-то доме, но ужасно маленьком, состоящим разве что из одной комнаты: на пушистом ковре покоилась двуспальная кровать, около окна, откуда просматривался какой-то древний город, стоял письменный стол с разложенным на ним ярко-синим чертежом. В углу одиноко стояла пустая детская кроватка, при взгляде на которую Финн почувствовал неожиданную боль и… Узнавание?

В замешательстве он прошелся по пустой квартире — да, кажется, такие недодома назывались квартирами — посидел на подоконнике, заглянул на пустую кухню, где на дубовом столе стыла тарелка с какой-то горячей ароматной красной жижей, открыл дверь с миниатюрной ванной… Ему непрестанно казалось, будто бы он уже бывал здесь. Но все было как-то… Не так. Будто…

— Больше? — послышался тихий женский голос, и Финн, не понимая, кто это, кивнул.

Больше. Вот это самое слово. Все в этом доме должно быть больше.

Голову наводнили странные, ниоткуда взявшиеся невозможные воспоминания: вот он — Финну нет и года — лежит в кроватке и, посасывая погремушку, насупленно смотрит в казавшийся ему тогда таким высоким потолок. Вот он лезет на подоконник, с усилием опираясь на детский горшок, и от окна его оттаскивают заботливые женские руки. Эти же руки держат его под грудью и сажают в детский стульчик на кухне, откуда он видит улыбающегося ему странного похожего на него человека.

— Что… Что за нематематичная ерунда происходит?! — громко выругался Финн, стремясь уничтожить поток чужих дурацких воспоминаний. — Откуда это все? Этого просто не может быть, это было еще до войны! Папа всегда говорил мне, что они нашли меня на горе Бум-бум, когда я был еще младенцем…

— Позволь мне объяснить… — прошелестел женский голос, и Финн с ужасом осознал, что слышал его когда-то.

Именно этот голос пел ему колыбельные и шептал, что папа скоро вернется и плакать не надо.

От стены в выцветших обоях отделился силуэт, который вскоре обрел объемную форму. Полупрозрачная, еле просматривавшаяся женщина с развевающимися по воздуху короткими, чуть ниже плеч розовыми волосами медленно подошла к нему.

— Я знаю, что ты ничего не понимаешь, Финни, мой малыш, — прошелестела она, и Финн вдруг понял, что из ее уст это совсем не звучит оскорбительно. — Позволь мне помочь тебе…

— Как вы можете помочь мне, леди? Вы же не знаете, кто я, не знаете, что происходит…

Глаза странной женщины вмиг наполнились слезами.

— Ты не узнаешь меня? — прошептал она. — Не узнаешь Маргарет Лич? Не узнаешь того, кто оберегал тебя от всех опасностей и спас ценою своей жизни?..

Смотреть на ее страдания было невыносимо больно, и Финн ужасно хотел хоть как-нибудь ей помочь. Один вид этой женщины (впрочем, скорее это была девушка, но перекошенное от переживаний лицо и мешковатая одежда весьма придавали ей возраста) будил в нем что-то… Странное. Ему казалось, что он знает эту женщину, казалось, что вот еще немного, и он нашарит что-то важное для него… Но нить не нащупывалась, и женщину он не помнил. Лишь ее имя — Маргарет Лич — говорило ему о чем-то: при одном звуке ее фамилии в голове всплывал огромный уродливый некромант, создание из чистого зла, пытающегося уничтожить все живое в Ууу.

— Простите меня, леди, — вздохнул Финн, признавая поражение. — Я не помню вас. Я хотел бы знать, как вы со мной связаны, но в голове будто совсем пусто.

— Видимо, счастливых воспоминаний с твоей новой семьей оказалось слишком много, и твои настоящие родители давным-давно оказались глубоко внутри памяти, — со вздохом пробормотала Маргарет, которая, казалась, совсем не была этому удивлена. — Что ж, хотя бы это радует: моя смерть не была напрасной, и ты обрел то, чего не было у твоего отца: хорошую семью и счастливое детство.

— Леди, откуда вы знаете… — начал Финн, но Маргарет изящно отмахнулась от него.

— Но это сон, и тут возможности твоего мозга поистине безграничны. Нужно только слегка подтолкнуть…

Маргарет взмахнула рукой, и Финн от удивления ахнул и схватился рукой за притолоку — от мелькающих перед глазами образов закружилась голова.

Он вспомнил, как сидел у этой женщины на руках, испуганно прижимаясь к ее груди. Вспомнил, как плакал из-за того, что эта женщина кричала на высокого светловолосого мужчину в лабораторном халате, который отчаянно пытался вытолкать ее прочь, поглядывая на часы. Вспомнил, как гремел взрыв, и он вместе с ними падал куда-то вниз, в какую-то клокочущую горячую массу. Вспомнил оглушающий женский крик и пронизывающую до костей боль…

Осознание пришло внезапно и просто.

— Ты моя мама? Моя… Настоящая мама? — удивленно спросил он, и, судя по тому, как заблестели от счастья ее глаза, ответ был правильный.

Мама прижала его к груди, и он, взрослый мальчик, не стыдясь, плакал. Плакал из-за того, что наконец увидел ее.

— Ты знаешь, что произошло? Почему меня усыновили Джошуа и Маргарет? Почему я рос с ними?..

— Я не могу рассказать тебе, — шепнула мама и сильнее прижала его к груди. — Я ведь всего лишь твой сон, и ты вызвал меня, когда нуждался во мне…

— Тогда кто может? — загадок стало еще больше. — Мне казалось, будто мое происхождение как-то связано с Сильной Сьюзан: у нее ведь нет жабр, как у остальных чилавеков из Красотопии, и…

Мама туманно кивнула, садясь за чертежный стол.

— Твой папа тоже любит тебя, солнышко. Он искал тебя тысячу лет и все время следил за тобой, пока ты рос и набирался сил. Он передал Сьюзан информацию о тебе и твоем происхождении давным-давно, еще до того, как ты попал на гору Бум-бум, и все это время она знала о том, кто ты на самом деле. Но не спеши лезть к ней с расспросами, — предсказала мама его следующий вопрос. — Твой папа дал Сьюзан точные указания насчет того, когда она должна все рассказать тебе, и время еще не подошло. Не волнуйся, оно придет. Ты оглянуться не успеешь…

Финн не знал, сколько времени уже он провел с мамой — он то ел ту самую вкусную жижу из тарелки (оказывается, в той стране, откуда был родом его настоящий папа, такая жидкость называлась «суп»), то сидел у матери на коленях, то слушал ее рассказы о папе… Теперь он понимал, почему ему не сразу удалось вспомнить маму — до странного события, о котором мама отказывалась говорить и из-за которого он и потерял родителей, Финн жил с ними всего лишь до года.

Однако, было что-то, что мешало ему наслаждаться сном — на удивление правдоподобным и запоминающимся — и этим чем-то была реальность. Реальность, злая и беспощадная, чей суровый пинок мог в любой момент оторвать его от мамы.

— Мам, что… Что мне делать? — выдохнул Финн. — Из-за одной дурацкой вещицы мы с моими друзьями попали в огромную переделку. Мой названый брат умер, моя подруга умирает, а я должен буду погибнуть на закате этого дня… Я больше не могу бороться.

Сказав это, Финн совсем не ощутил стыда: мама не смеялась над ним и не называла трусом, как Джошуа, и не прижимала к себе и не зацеловывала до полусмерти, как Маргарет. Мама лишь вздохнула и погладила его по руке.

— Не говори глупостей, сынок. Ты очень силен, и сейчас ты даже не подозреваешь, сколько в тебе силы.

— Но…

— Тебе ужасно стыдно из-за того, что ты видел, ты подавлен из-за того, что видишь, и боишься того, что увидишь потом. Только и всего… Страх блокирует твою силу, нежно оплетая тебя ложью, и она засасывает тебя, будто топкая липкая паутина. У тебя есть еще возможность спасти дорогих тебе людей, солнышко.

— Но как?! — воскликнул Финн: от надежды, пусть даже и во сне, затрепетало и потянуло сердце. — Я ведь слишком слаб…

— Используй свои сильные стороны, сынок. Пользуйся тем, что умеешь… — мама горько вздохнула. — Ты уже начинаешь просыпаться, солнышко. Пора прощаться.

— Но, мама… — Финн понял, что она так и не ответила на два главных вопроса, которые волновали его больше всего: кто его отец и кто он такой.

Но было поздно: мама уже растворилась в воздухе, вся квартира слилась в единое яркое пятно, и Финн открыл глаза.

Он ничком лежал на полу «камеры», и, судя по тому, как громко кричали и били в барабаны снаружи, время праздника неумолимо приближалось.

Финн неуклюже сел на пол: страх и боль, окружавшие его все это время, будто трусливо отступили и жались где-то в отдалении, не желая подходить ближе. Будто звери, боявшиеся пламени костра.

Однако, долго ему не пришлось размышлять: нужно было действовать, ведь время было на исходе. И он с удивлением осознал, что действительно готов.

Используй свои сильные стороны… Но в чем его сила? Единственное, в чем Финн действительно хорош, так это отпускать дурацкие шуточки и махать мечом.

Так, стоп… Махать мечом? Финн покосился в сторону охранника, огромной гориллы, которая ковырялась его мечом в зубах, и позволил себе ехидную улыбку.

Он знает, что делать.