Финн, Джейк и Волшебный Камень (джен)

История не сохранила того момента, когда Саймон Петриков открыл глаза. И Финн тоже не сохранил этого в своей памяти. Странно. Он прекрасно помнил каждое мгновение того, как тряс его, как делал ему искусственное дыхание, как, пыхтя, укладывал тяжеленного Петрикова на кровать с давно сгнившим, а оттого противно мягким и влажным матрацем… Как бил по щекам. Как обливал водой, собранной в ладони из того самого растаявшего льда.

А потом — темнота, проклятая рука болит, и уже живой и вполне себе работоспособный Саймон Петриков треплет его по щекам.

— С тобой все хорошо, парень? Не ушибся? — голос у него приятный, низкий и очень, очень теплый. Как Финн себе и представлял.

— Все… все нормально, просто рука… — Финн попытался пошевелить пальцами и завыл от боли: как и предрекал Зверь, проклятая болезнь тянулась уже к локтю, а пальцы совсем почернели, будто напрочь отмерзли.

— Кажется, я знаю это проклятие, — Петриков поцокал языком. — Очень мерзкая вещь, я тебе скажу. Но выводится легко. Кто ж тебя так?..

Финн хотел было высказать ему все, что думал, но Саймон, напевая что-то под нос, уже повернулся к нему спиной и вышел из комнаты в какую-то незаметную ранее дверь, оставив его наедине с рукой.

После того, как Саймон пришел в себя, квартира заметно преобразилась и вновь обрела жилой вид. Пластинка снова оказалась в обложке, снова кокетливо приоткрывала вид на свои лакированные черные полукружья, матрас снова был сух и весел… Даже, кажется, ковер на ощупь был не таким уж и склизким, как раньше.

Наверное, это место питается от его жизненной энергии, решил Финн. И тут же одернул себя: какая жизненная энергия у Петрикова? Что он вообще такое? Воспоминания ли, душа, разум или просто фантом?

— Я? — Петриков возник в дверях с каким-то коричневым пластырем в руках. Кажется, последние слова Финн произнес вслух. — Я, молодой человек, вовсе не фантом и даже не воспоминание. Я всего лишь такой же пленник Короны, как и ты. Ничего больше.

— Пленник Короны?

— Именно, — Саймон принялся натирать каким-то лопухом пластырь в его ладони, прислонившись к косяку двери. — Каждый, кто когда-либо надевал Корону и утрачивал разум, оказывался здесь. Вообще, это очень сложный процесс, и, будучи в Короне примерно тысячу лет, я довольно хорошо его изучил. Но то, что произошло сегодня… Хотя, что-то я заболтался. Протяни правую руку…

Саймон встал на одно колено перед Финном и осторожно занес травяно-кофейный пластырь прямо над его локтем. Вены, подходящие к локтю, давно почернели и запузырились, будто эта рука принадлежала мертвяку.

— Только сейчас будет очень больно, — Саймон грустно вздохнул. — Ты ведь потерпишь? Я могу дать тебе болеутоляющее…

— Спасибо, Саймон, не стоит, — Финн стоически улыбнулся. — Я ведь все-таки герой Ууу, знаешь, сколько лет я себе что-то ломал и…

Не дав ему договорить, Саймон резко прижал пластырь к локтю и навалился на него прямо-таки всем телом. Это было довольно сложно, ведь Финн и так был вполне себе взрослым кабаненком, а сейчас, крича от дикой боли, пронизывающей все его нутро, он отчаянно вырывался, стараясь высвободиться и сорвать, затоптать проклятый пластырь.

Вены на его руке из черных принялись становиться ярко-красными, бурлить, будто кровь, опухать. Опухоль двигалась от самого локтя к пальцам, становилась все больше и больше, будто росла, а затем… по предплечью Финна резко полилась кровь из огромного дугообразного надреза, и вместе с кровью, черной-черной кровью, больше похожей на какой-то мазут, уходила боль.

Наконец, боль исчезла, вылилась вся, и надрез медленно затянулся, приобретя вид обычной царапины с опухлостями по краям. Вены снова стали синими, и Финн, рухнув на пол, обнаружил, что снова может шевелить пальцами.

— Шрам от пореза останется на всю жизнь, — со вздохом предупредил Саймон, доставая из ниоткуда огромную розовую тряпку. — Такова цена освобождения от проклятия.

— Ничего, ничего, так даже лучше, буду теперь выглядеть, как мужчина, — слабо улыбнулся Финн, поднимаясь с пола и наблюдая за тем, как Саймон вытирает шипящую черную кровь. На месте, где была жидкость, пол был проеден прямо-таки до досок.

* * *

— Вообще, Финн, это удивительный случай.

Они сидели на этой самой кровати-обладательнице склизкого матраса и негромко разговаривали. В проигрывателе играла та самая пластинка — как Саймон сказал, неловко пряча глаза, то был его любимый альбом. «Imagine» Джона Леннона. В руках у Саймона была огромная кружка с растворимым кофе, ведь «в растворимом кофе есть одна огромная прелесть, Финн: он дешевый, вкусный, после него долго не можешь уснуть из-за изжоги, а еще его всегда запрещают пить мамы».

Джон Леннон пел о мире во всем мире и о том, что религий быть не должно, свет непонятно откуда падал полосами на кровать, и Финн чувствовал себя так хорошо, как только мог бы. Хоть и не понимая, что такое религия.

— О чем ты, Саймон?

— О Короне, — Петриков отхлебнул еще кофе «Три в одном» и блаженно поморщился. — Я столько времени изучал процесс поглощения Короной личности. Сначала ты не осознаешь этого, потому что в твоей голове появляются ледяные голоса, потом они звучат все чаще, потом уже и вне Короны, потом ты медленно начинаешь забывать все, что связано с тобой и твоей семьей. Поначалу это совсем мелочи, вроде твоего первого катания на водных лыжах в семнадцать или очередной скучный день, проведенный в библиотеке факультета искусств Ковентри. А потом… ты просыпаешься и обнаруживаешь, что не помнишь лица своей матери, а потом напрягаешь память и не можешь вспомнить имя отца. У меня был брат, ты знаешь об этом? А я вспомнил только недавно, когда в голову начали приходить образы.

Саймон поежился и отхлебнул кофе. Кажется, «Три в одном» заканчивался.

— И что потом? Что потом, Саймон?

— А потом ты просто просыпаешься в лучшем месте на свете, которое только могла запечатлеть твоя память, и оно навсегда становится твоей тюрьмой, — горький вздох, и кофе залпом улетает в горло. — Я ведь жил когда-то в этой квартире. Вместе со своей женой. А потом мне пришлось покинуть ее, когда хозяин перестал принимать в качестве квартплаты пустые бутылки из-под водки и грустные истории об обнищавшем профессоре.

Допив кофе, Саймон засмеялся гулким, неприятным смехом, и Финн поежился. Смех отразился от стен квартиры и стал каким-то ледяным. Как и вся эта ледяная тюрьма.

— Но твой случай — это просто из ряда вон выходящее. Исключение. Или статистическая ошибка. Или просто ошибка, баг Короны, я даже не знаю, как это назвать… В Короне не могут быть два пленника одновременно, как не могут существовать два Снежных короля. Как получилось, что я стал Снежным королем, а ты просто исчез, появившись здесь?

Финн почесал голову.

— Я хотел… хотел убить Зверя, уничтожить его, чтобы никто больше не смог столкнуться с ним наедине, понимаешь? А потом оказался в каком-то ледяном замке с кучей дверей.

Отчего-то Финну не хотелось говорить Саймону о смерти Марси. Что-то будто стояло у него внутри, как засов на воротах, который схлопывался у него на горле, едва только он хотел произнести «Прости, Саймон, но Марси больше нет».

Наверное, время еще не пришло. А, может быть, его нутро будто чувствовало, что для Саймона Марси — единственное, что еще держит его здесь и дает надежду вернуться.

— Значит, Зверь… — Саймон задумчиво почесал лоб. — По правде говоря, это я называл его Зверем, но на самом-то деле это всего лишь дух Короны, проклятие, которое за столько лет обрело разум и подобие характера. Значит, надевая Корону, ты осознанно бросал вызов ей самой, что и привело…

Финн постепенно терял интерес к болтовне Петрикова, который уже окончательно углубился в свои рассуждения и притащил откуда-то огромную доску, на которой расписывал мелом какие-то теории. Шатался по квартире — впрочем, и квартирой это можно было назвать с натяжкой, так, одна комната, ванная с туалетом, крохотная кухня и загадочная дверца в духовке. Духовки в квартире не было, а вместо нее было что-то вроде портала. Открыв дверцу, можно было достать абсолютно все, от пластырей и растворимого кофе до огромной чертежной доски или автоматической винтовки «Бернулли» с двумя прицелами: только бы вытащить нормально.

Финн называл эту дверцу Волшебной духовкой. Саймон называл духовку Местом Для Смеха, и для абсурдности всего этого места вне пространства и времени название подходило идеально.

Порой ему ужасно хотелось засунуть голову в эту треклятую духовку и загадать лишь одно желание: увидеть друзей. Брата, принцессу Жвачку… И Марси. Неважно, как, живой, мертвой, умирающей в агонии, превратившейся во что-нибудь, лежащей под капельницей — главное, увидеть ее. И понять, что все хорошо. Или что все плохо. Понять хоть что-нибудь. Увидеть Снежного — жив ли? Не убили ли его?

Но сколько раз он не загадывал это желание и не открывал духовку, в руки ему лезли лишь мамины вишнёвые пироги с поджаристой корочкой, сырные чипсы, от которых руки потом все во вкусных крошках, жареные куриные ножки, мороженое с Мороженного марафона… В другой раз Финн был бы на седьмом небе, но не сейчас.

— У тебя ничего не выйдет, — Саймон, оказывается, стоял на кухне уже как минимум минут пятнадцать, с грустью в глазах наблюдая за его бесполезными попытками. — Знаешь, сколько раз я загадывал вылезти отсюда? Или увидеть мою жену? Или вспомнить все, что происходит? Ужасно гадкая вещь это Место для Смеха, вот что я тебе скажу.

— Я уже заметил, — буркнул Финн, потирая ушибленные костяшки: со злости он приложился к Духовке кулаком.

— Нам нужно поговорить, и это очень, очень серьезно, — Петриков поправил очки. — Кажется, я нашел способ вырваться отсюда.

* * *

Доска, которую он притащил в комнату девственно чистой, ныне была исписана просто вдоль и поперек убористым почерком с характерно левым наклоном.

— Я понял. Я все понял, это было так легко, — Саймон расхохотался и повернулся к доске. — Ты ведь захотел разделаться со Зверем, так? То есть изначально надевал Корону с вполне оформленным желанием, которое звучало как призыв. И это все меняет!..

— В смысле? — Финн жалобно почесал голову. — О чем ты, Саймон? Это вообще какая-то ерунда…

— Первый Снежный волшебник, Гюнтер, надел Корону, потому что захотел стать Эвергрином. Викинг Ульрих надевал Корону, чтобы победить всех своих врагов. Я надел Корону, чтобы посмеяться вместе с Бетти. И к чему это привело? Гюнтер сошел с ума, Ульрих сошел с ума, я сошел с ума… А ты — нет. Твое тело не стало синим, у тебя не выросла борода, ты не бегаешь по Ууу с истошными криками. И это значит, что…

Саймон откашлялся, вытянулся в струнку и с гордым видом обвел мелом надпись в центре.

— Чтобы сбежать из Короны, нужно вызвать Зверя на дуэль и победить.