Слепота/Blindness (гет)

Есть в этом чувстве что-то горьковато-сладкое, отчаянное и разжигающее злость.

Вампир проводит зубами по сухим губам, практически ощущая пульс жизни под языком, напоминающий грохочущий океанский шторм, электрический заряд — он яростный и живой.

Восторг, скрывающийся за тонким барьером плоти, ожидающий высвобождения, жаждущий содрать кожу заживо.

"Сдери с них кожу живьем", — беззвучно смеется вампир.

Сдери с них кожу, наслаждаясь каждым болезненным ударом пульса.

Они должны были попробовать. Лишь вкусить, чтобы узнать, что представляет собой этот уровень жизни, сохранить в себе это ощущение сотворения. Они шли по следу этой силы месяцами, выслеживая ее источник — день за днем, медленно, кропотливо.

Все они умирали, некоторые лишь медленнее других. Они плыли по жизни и теряли ориентиры, неуклонно погружаясь в забытье дней. Не было ни настоящего детства, ни уникального рождения, ни совершенного творения.

Они являлись просто монстрами в человеческом обличье, двигающими человеческими руками и ногами, чтобы совершать чудовищное действо. Смотреть человеческими глазами, говорить человеческими словами, думать нечеловеческими мыслями.

Но теперь они все настолько сильно ощущали его запах — эту силу, которая лизала их кожу, отдаваясь внутри болезненными уколами, ощущающимися, словно зловещее предупреждение: то, что было внутри этой бури, несомненно убьет их, решит задачу их смерти одним восторженным моментом.

Нос вампира пылал, кожа плавилась от короткого прикосновения этой силы. Его семья ждала, дрожа, их собственная магия бушевала их личным охотничьим штормом. Они окружили источник этой силы, которая могла бы поддержать их, если бы только он открылся и умер за них.

Волки следовали за Луной, убивая. Вампиры гнались за жизнью, забирая ее. Их жизнь не была настоящей. У них не было жизни. Они были ничем. Марионетки, удерживаемые в живых темной магией из прошлых веков, которую никто из ныне живущих не мог отчетливо вспомнить.

Те, кого они пили, желая или не желая того, если и оставались в живых, были запятнаны этой смертью. Яд просачивался в них и превращал их в мутантов. Становясь сильнее, они теряли половину отведенного им срока жизни. Ни одна болезнь не касалась их, ни магическая, ни человеческая. Их тела на время забывали о старости; они становились безупречными, а их кровь — чистой, словно родниковая вода.

Мутанты, которые отдали часть своей жизни, чтобы вампиры могли жить. Топливо для тела, которое они лишь брали и никогда не отдавали. Жизнь.

Но всего лишь на время. Только на время.

Вампир разрезал кожу человека острыми ногтями, глядя, как кровь расцветает и растекается по длинным пальцам, слыша, как семья вздыхает с тоской.

Так много власти. Просто попробовать. Всего лишь небольшой глоток, чтобы скрепить узы и сделать его своим, нашим, нами.

Но ничего более сладкого он никогда не пробовал. Кровь горела в жилах, словно изысканный огонь, и вампир упал, корчась от чистого удовольствия и острой боли.

Такого никогда не случалось. Это могло практически убить. Это могло почти воскресить их, на самом деле воскресить.

Но власть была отнята у них их же собственной рукой, оставив после себя лишь крайнее отчаяние. Вместе с ним исчезло и то подобие надежды, что у них оставалось, то небольшое пропитание, за которое они так дорого заплатили несколько дней назад.

Вампир был пуст — шелуха, труп. Свободный пучок воспоминаний без привязи, его мысли унеслись прочь, словно листья на осеннем ветру.

"Помоги нам", — могли бы сказать они, эти братья и сестры, бросая друг на друга тревожные взгляды и слегка касаясь друг друга.

Помоги нам вспомнить.

Спаси нас от самих себя.

* * *

— Они же могли убить тебя.

Гермиона была очень зла на него; ее узор превратился в стремительный, сверкающий шторм света. Однако голос был спокоен.

Гарри предпочел бы, чтобы она на него накричала.

— Я не понимал, что происходит, пока это не случилось.

Сине-фиолетовая вспышка света неожиданно прорезала пространство, резкий взмах рукой показал все неистовство, которого не выдавал ее голос.

— Это не то, что я имею в виду, и ты это знаешь. Ты ходил в "Крап", чтобы увидеть вампира, даже не исцелившись. Ты ходил в Лютный переулок! Один!

Ее голос повысился на последней ноте, и Гарри тяжело опустился в кресло.

— Ты абсолютно права.

— Тебя могли!.. — она сделала паузу и глубоко вздохнула. — Я права?

Гарри пожал плечами и нерешительно улыбнулся ей.

— Я плохо соображал. Я пытаюсь решить, случилось ли это потому, что я был излишне эмоционален, или из-за способности принуждения, которыми должны обладать вампиры. Если это можно назвать принуждением. Я все еще сомневаюсь, были ли это мои собственные умозаключения или они их подкорректировали. И если так, насколько они были подправлены.

Гермиона подошла ближе и села рядом с ним. Гарри увидел, как ее волшебная палочка выскочила из кобуры и легла в руку; ее магия поднялась, чтобы омыть его щеку нежным заклинанием.

Это оказались очищающие чары, за которыми последовали простые исцеляющие.

Гермиона вздохнула.

— Хочешь, я проведу диагностику?

Гарри на мгновение задумался, затем кивнул. Он откинулся назад, когда Гермиона встала; ее свет яростно пульсировал, палочка была поднята.

Он позволил себе купаться в ее свете, пока она произносила заклинания, быстро сменяя одно другим, тщательно проговаривая латинские слова и дополняя их точно выверенными движениями палочкой.

— Ничего, — наконец пробормотала она. — Во всяком случае, насколько я могу судить. Я не специалист.

Показался водоворот желтого света, и в ту же секунду появился Кракен, держа за руку узор цвета "бангладеш".

Вон отпрыгнул от домового эльфа, не став тратить время на показное спокойствие.

— Что произошло? Фэллон все еще обыскивает территорию кампуса. Мы не смогли найти тебя с помощью стандартных чар.

Гарри отметил для себя эту информацию вместе с множеством случайных фактов, собранных им о природе вампиров.

— Кричер его найдет. Садись, и я объясню все, что смогу. А еще лучше... — Гарри встал и махнул рукой в сторону библиотеки. — Я вам покажу. Может быть, вы заметите что-то, чего не заметил я.

* * *

Фэллон и Вон просмотрели его воспоминание трижды. Гарри оставил их наедине после первого погружения в Омут, отправившись в библиотеку, в то время как Гермиона расхаживала среди полок, бормоча себе под нос названия различных томов, которые могли бы содержать хоть сколь-нибудь важную информацию о живых мертвецах.

Она была рассержена, но в то же время ей овладело любопытство, как и им самим. Гарри понимал политические желания вампиров получить больше гражданских прав и свободы. Никто не хотел, чтобы убийцы оставались безнаказанными или чтобы убийство было оправдано в силу того, что убитый считался гражданином второго сорта.

Но на вампиров больше не охотились. Уже несколько десятилетий. Существовали законы, гарантирующие вампирам возможность получать средства к существованию от добровольных доноров. Им не приходилось голодать, и их раса не находилась под угрозой вымирания. Почему же вампир в переулке был в таком отчаянии?

Мистер Брендон что-то скрывал, что-то жизненно важное.

Живые мертвецы.

Вампир из переулка использовал эти слова. И мистер Брендон говорил нечто подобное.

Не очень приятно проводить жизнь, умирая.

Нигде не было достаточно подробной информации о вампирах. Министерство, конечно, знало больше, чем было официально опубликовано — Фэллон признался ему в этом, когда Гарри задался вопросом о способностях этих существ манипулировать временем. Но министерство предпочло скрывать многое из того, что ему было известно, по причинам, которые мог объяснить только Скримджер.

Было ли это просто стремлением держать магическое население в счастливом неведении? Волшебный мир был полон монстров, и вампиры — не самые худшие из них.

Живые мертвецы.

Слова звучали у него в голове, повторяясь снова и снова. Гарри чувствовал, как эта идея растет в его сознании — идея, мысль, связь.

Мертвые не могут воскреснуть. Это был универсальный факт, закон магии. Мертвые тела могли быть оживлены, могли стать инферналами и зомби. Души могли возвращаться и бестелесно блуждать в виде призраков.

У вампиров не было души, которую он мог бы увидеть. Вместо этого Гарри мог лишь различить разноцветные остатки тех, от кого они питались, сохраняя их в потоках и струйках жизни.

Черная плоть.

"Рождение без жизни".

"У нас есть время".

Время. Кровь. Жизнь.

"Мы снова будем живы".

Черная плоть. Живая смерть.

То, как его собственная кровь впиталась в эту черную плоть, узор, который он не мог ясно видеть, пока его собственный свет не начал изменять его.

Нет. Он абсолютно ничего не изменял. То уродливое нечто, которое он видел, тот неполный узор был истинным узором вампиров.

— Мертвая плоть не бывает черной, — произнес вслух Гарри, чувствуя, как холод пробегает по его венам, а волосы на затылке встают дыбом.

— Что? — Гермиона повернулась, и в ее голосе послышались хмурые нотки.

— Мертвая плоть. Она белая. Трупы, инферналы и, я полагаю, зомби. Белая шелуха, лишенная живой крови и души.

Гермиона медленно приблизилась, и он понял, что она уловила связь, когда ее лицо вспыхнуло.

Она была настолько же умна, как и он сам, если не сообразительней.

— Вампиры не мертвы.

Гарри резко встал и принялся расхаживать по комнате, его переполнял адреналин, словно он стоял на краю обрыва.

Скорее даже, на краю открытия, и его важность была намного больше, чем любой прыжок, который он мог совершить.

— Они живы, но... ущербны. Узор... я не вижу его, он черный на черном. Черный, как темная магия, но больше напоминает по цвету углерод, нежели лакрицу, если мои цветовые ощущения верны. Не совсем ту бездонную тьму, что могут принять Дары Смерти... но что-то случилось, когда он попробовал мою кровь. Либо моя кровь оказалась несовместима с ним из-за Даров, либо, когда он попытался создать связь, процесс потерпел неудачу по той же причине. Я уверен, что провал не был запланированной частью какого бы то ни было ритуала, который он пытался совершить. Зеленый свет…

Гарри нужно было увидеть его снова. Он приблизился к серебристому Омуту памяти, магия которого кружилась от присутствия внутри двух его охранников. Он коснулся жидкости и позволил втянуть себя в ее магию; воспоминание о том, как он стоял в "Крапе", возникло вокруг него яркими цветными потоками.

Вон и Фэллон обернулись, но Гарри не стал тратить время на объяснения. Он мысленно манипулировал памятью, с привычной легкостью перематывая время назад, пока снова не оказался в маггловском переулке, где черные тени вампирского ковена выстроились вокруг него.

Предводитель, если это был он, стоял напротив Гарри, его форма была почти неотличима от окружающей обстановки.

Гарри подошел ближе, пытаясь точно определить для себя тень магического существа. Она не представляла собой настоящую черную пустоту, не была похожа на ту, что царила внутри Даров Смерти. Эта тьма была наполненной, ощущалось некое тяжелое присутствие, подкрепляемое жаром, который Гарри отчетливо помнил, ощущал, жаром исходящим от этой формы.

Вампир поднял руку, замер на мгновение, словно превратившись в камень, и сделал несколько шагов в сторону, а в следующую секунду оказался прямо перед тем местом, где только что стоял.

Угольная чернота с синими и фиолетовыми оттенками крови, оставшимися после предыдущего принятия пищи. Угольно-черные ногти, которые казались ужасно острыми в то время, когда пронзали изумрудную кожу его тела, всего в нескольких дюймах от кроваво-красного крестража на лбу.

Крестраж, чье присутствие, как он теперь понял, не могли не заметить его охранники.

Есть над чем поразмыслить позже.

Изумрудный свет хлынул из неглубокого разреза, пульсируя жизнью, светом и магией; и когда вампир поднес мокрую руку ко рту, Гарри подошел еще ближе, наблюдая, каждой клеточкой впитывая увиденное и ожидая, ожидая…

Изумрудный свет, с более яркими зелеными тенями и темными нефритовыми звездами внутри него, начинал впитываться в эту плотную, углеродистую плоть, погружаясь в нее, освещая ее, делая ее новой.…

Нет. Гарри задумался, заставляя себя отойти от предыдущих выводов. Здесь нет ничего нового.

Узор, который сформировался в эти короткие мгновения, был неправильным, изломанным внутри, уходя глубже, чем просто в кожу, доходя вплоть до костей, до сердца, которое не билось, до сознания, в котором не было уникальной яркой души. Человеческий узор в своей основе, и это объясняло гораздо больше, чем казалось на первый взгляд, например, почему возможно существование полувампиров.

Бездушных и безжизненных, но живых. И раз он не может иметь жизни и при этом живет, то, возможно, он не может иметь души и при этом думает, рассуждает и чувствует эмоции.

Прошел миг, и его кровь с силой отхлынула от существа, упавшего на грубую бетонную мостовую. Гарри продолжал смотреть вниз, наблюдая за тем, как он вытаскивает то немногое живое, что было внутри этого жалкого существа.

Наверное, это было похоже на пытку, если не считать прямого смертного приговора.

Гарри захлестнула волна раскаяния, но он отмахнулся от нее. Он был тем, кого вампир пытался заставить заключить кровавый договор, дать клятву, сотворить узы или как там эти существа предпочитали называть свою связь.

Гарри покинул это воспоминание так же быстро, как и вошел в него, упав в первое попавшееся кресло и закрыв лицо рукой от изумрудного света.

Человеческий узор, искаженный в своей человечности. Не в состоянии умереть? Не в состоянии жить? Застрявший в этом водовороте, в этом парадоксальном круге. Человеческий узор, который не может прожить свою собственную жизнь, не может удержать свою собственную душу.

Неудачный эксперимент?

Или удачный?

Это было неестественно, Гарри был в этом уверен. Природа играла по правилам, и бессмертие не было одним из них. Даже фениксы, одни из редчайших существ, способных на подобное, переживали циклические периоды смерти и возрождения, времена обновления.

Гарри опустил руки от лица, ощутив рядом движение, и взглянул на Гермиону, остановившуюся у его кресла.

— Я думаю, нам нужно услышать их историю. И лучше раньше, чем позже.

* * *

— Я не привык особо беспокоиться о безопасности лорда Поттера, — пробормотал Фэллон, уткнувшись в свою чашку, и нервно закрутил жидкость внутри. — Полагаю, я уже начал поддаваться общественному мнению, что он непобедим.

— Да, — согласился Вон, закрыв глаза. — И какие чудовищные воспоминания! Поначалу я почти ничего не понимал из того, что видел. Я не могу себе представить, как можно видеть такое постоянно. Меня все еще тошнит.

Фэллон хмыкнул в знак согласия, сделал быстрый глоток и поставил чашку на стол. Было уже поздно, в доме на площади Гриммо было тихо, как в склепе, а их подопечные находились в безопасности наверху.

Было решено вернуться в Лютный переулок на следующий день, в вечерние сумерки, когда переулок только начинал оживать.

— Завтра у нас будет численное преимущество, — вслух размышлял Вон.

— Это уже что-то.

Послышался смешок.

— Четыре к одному, полагаю, неплохие шансы. Кроме того, что "вампиры никогда не бывают одни".

Вон усмехнулся, услышав комментарий Фэллона.

— Это была цитата старого "Грозного Глаза" Муди?

Фэллон поднял свою чашку в знак согласия.

— Единственного и неповторимого. И у него всегда имелся хороший совет.

— Лучший, — улыбнувшись, согласился Вон и сел на место.

— Но не стоит сбрасывать со счетов домовых эльфов. Я бы поставил десять галлеонов на Кракена в поединке с любым простым магическим существом. До меня дошли слухи, что однажды он одним заклинанием вышвырнул трех ведьм из лавки своих хозяев.

— Я слышал об этом, поэтому не стал бы заключать пари, — Фэллон покачал головой и решительно встал. — Лучше наслаждаться тем, что может стать моим последним в жизни сном.

Вон рассмеялся над этим мрачным замечанием.

— Как драматично.

— Я все еще могу проклясть твою задницу, парень, — пробормотал Фэллон, выходя из комнаты. — Не искушай меня.

Вон придержал язык за зубами, пока не услышал благословненный звук активируемого летучего пороха.

Затем усмехнулся, глядя в пространство перед собой.

— И не мечтай, неженка.

* * *

Гарри проснулся от тихого стука в дверь, вошедший следом Кричер произнес лишь одно-единственное слово в наступившей тишине.

— Этон.

Гермиона беспокойно зашевелилась рядом, когда Гарри осторожно выскользнул из кровати, лишь звук его еле слышных шагов нарушал тишину. Через несколько мгновений он был уже одет, пурпурная форма из кожи дромарога зажата в руке.

— Сколько сейчас времени? — спросил он, как только вошел в гостиную, сразу направляясь к камину, в то время как усталость от беспокойно проведенной ночи все еще затуманивала его разум.

— Пять утра, — произнес знакомый женский голос, и голубой узор Этон решительно поднялся с дивана.

— Я по личному делу.

Гарри остановился и медленно положил пурпурную форму из кожи дромарога на ближайший стул.

— Твой телохранитель впустил меня через парадную дверь. Я... не в форме отряда.

Гарри видел это достаточно хорошо. Лишь маггловские оттенки растительных волокон покрывали ее тело, с легкой пыльцой красных защитных чар, переплетенных поверх ботинок на ее ногах.

Возможно, противоскользящие чары.

Видя, что Гарри не отвечает, Этон скрестила узор синих рук и, мгновение поколебавшись, заговорила снова.

— Это неофициально. Не используй мое кодовое имя. Зови меня просто Хато. Пожалуйста.

— Хорошо, — согласился Гарри, ожидая продолжения, в его грубом голосе еще слышались следы недавнего пробуждения. — Что случилось?

Она, казалось, что-то обдумывала, ее свет мерцал с каждым быстрым ударом сердца. Гарри поймал себя на том, что считает эти удары, рассматривая ее безупречный человеческий узор; последнее заключение о вампирах скользнуло в его мыслях.

Каким изломанным был тот вампир. Настолько, что это не могло бы быть так легко исправлено, даже с совершенным узором невозможно было бы совершить преобразование.

— Есть один... близкий мне человек. Она молода, совсем еще ребенок. Она была проклята А... это не имеет значения. Целители в больнице Святого Мунго говорят, что единственный способ лечения — это особая серия трансфигураций, которые... очень жестоки. Болезненны. Я видела, как взрослые мужчины проходят через это и... и последствия, я…

Она запнулась и остановилась; Гарри подумал, что не привык слышать ее голос, звучащий так неуверенно, ее слова представляли собой беспорядочную смесь дезориентации и фактов.

— Я не целитель, — ответил Гарри и увидел, как голубой жидкий свет собирается на ее лице.

Слезы, всего три невольные капли. Прекрасный кристаллический свет, который поднимался и падал на твердый узор щеки. Светло-голубой кристалл на более глубоком синем свете — зрелище, которое он хотел бы не видеть, зная, что ее смутит, если кто-нибудь заметит ее такой.

— Я знаю, — ее голос обрел утраченную силу, решительность вернулась. — Я это понимаю. Но я не прощу себе, если не попрошу тебя посмотреть. Взглянуть, — она поднесла руку к лицу, торопливо вытирая следы слез. — Операция назначена на шесть. Они должны действовать быстро, прежде чем проклятье достигнет ее сердца.

— Возьмем летучий порох, — быстро произнес Гарри и, не дав ей времени поблагодарить его, направился к большому камину. — Расскажи мне о проклятии.

Он услышал, как она сделала глубокий вдох, легкий рывок уверенного кивка.

— Поспешим.

* * *

Девочка лежала на зеленых простынях, ткань была мягкой на ощупь, когда он рассеянно провел пальцем по ее поверхности.

Ее цвет был одним из самых красивых, которые он когда-либо видел. Его можно было бы назвать голубино-серым, но он отливал белизной, придавая узору серебристый блеск. Это напомнило Гарри о маггловском профессоре из его прошлого, обладавшим перламутровым узором, который отличал его от обычных цветов человеческих душ, к которым он привык.

Он не знал причины, по которой лишь немногие обладали подобным блеском. Это могло быть наследство магического существа или генетическая черта в теле, которая была отделена от души. Это могло быть что-то особенное в душе, что-то, что заставляло свет гореть ярче, сильнее.

Вот только серый свет, который спал перед ним, тускнел, теряя свой особый блеск; искру высасывал темно-красный свет, сидящий у девочки в груди, словно прожорливый червяк, извиваясь и поглощая ее магию.

Это было темное проклятие, с которым редко сталкивались обычные волшебники, особенно дети. Он не спросил, почему эта маленькая девочка была поражена им или как. У него не хватило духу спросить, хотя, задавая этот вопрос, он мог ненароком взвалить еще больший груз на и без того поникшие плечи Этон.

Оно называлось Нутрикатус

⁽¹⁾, что также было заклинанием. Сама латынь была достаточно невинна. В ней говорилось о ребенке, которого кормят грудью, кормят материнским молоком, чтобы он был сыт. Чтобы был жив.

Но у некоторых темных магов древнего прошлого появилась другая идея. Они создали заклинание, которое захватывало магию внутри волшебницы или волшебника и пожирало ее, делая один отвратительный глоток за другим — процесс, который был настолько же болезненным, насколько это звучало. Пока не оставалось никакой магии.

Когда магия исчезала, проклятие забирало жизнь своей жертвы в качестве последнего приза.

И, несмотря на удивительные лечебные преимущества волшебного мира, единственным способом спасти жертву Нутрикатуса было удалить источник, которым оно питалось. К счастью для большинства авроров, Нутрикатус был известен своей трудностью в наложении, и большинство из них не одобряли его в бою, так как его действие могло длиться месяцами.

Однако оно являлось хорошим оружием для магического убийства. Особенно для маггловских мишеней, которые, не имея магии для поглощения, медленно угасали день за днем, с легкой лихорадкой, которая не ослабевала, пока проклятие не забирала их жизнь.

Гарри посмотрел на красного червя, плотно обвившегося вокруг юного голубино-серого узора сердца, и глубоко внутри себя ощутил весь ужас происходящего.

Это то, что люди создали, чтобы убивать друг друга. Истязать. Требовалась изрядная доля изобретательности, даже гениальности, чтобы создать подобное заклинание, и все это было потрачено впустую на темную магию, которая никому не приносила пользы.

— Ты можешь ей помочь? — послышался с порога тихий женский голос.

Вокруг было тихо и спокойно, время, когда члены семьи навещают своих больных родственников перед операцией. Никто в больнице Святого Мунго не знал, что Гарри был здесь с ней — факт, который гарантировала Этон, когда она наложила на него чары невидимости и провела его вслепую по стерильным коридорам.

Она не знала, что его ослепляют чары. Вместо того, чтобы выдать свою слабость, Гарри следовал за звуком ее шагов, его посох издавал тихое ровное стаккато, под стать стуку ее ботинок.

Гарри поднял руку с зеленой простыни и осторожно положил ее на живот ребенка, прямо под основной тяжестью проклятия. Он мог видеть, где проклятье зарылось под кожу на ее животе — красные следы тянулись за ним, словно слизистый след.

Гарри не был целителем. Он не любил возиться с человеческим телом, особенно в присутствии других. Он мог бы преобразить этот инородный свет внутри девочки, но последствия были бы столь же опасны. Тело не предназначалось для того, чтобы в нем было что-то чужеродное.

Он не боялся, что убьет ее навсегда. Но и не хотел, чтобы Этон увидела последствия, когда ему придется воскрешать тело, если это удастся.

Однако.

Гарри снова обдумал проклятие, вспомнил, какие знания дала ему Этон, пока они стояли в этой комнате, а время неуклонно бежало вперед.

Уберите то, что питало червя, и червь умрет. Так просто, на самом деле. Это то, что волшебники планировали сделать, удаляя ее магическую основу — целиком, болезненной полоской — и тогда червь покинет ее тело вместе с магией, съедая ее, даже когда его выманят из ее тела, чтобы следовать за источником пищи.

Но у магии был и другой способ покинуть тело.

— Тебе нужно выйти из комнаты. Я не могу отвлекаться.

Его голос был тверд, но Этон не двинулась с места.

— Это причинит ей боль?

Он не колебался.

— Она ничего не почувствует.

Узор Этон дернулся в кивке, прежде чем она развернулась и вышла, удаляясь быстрыми шагами.

У них было мало времени, и она знала это так же хорошо, как и Гарри. Ему нужно было вылечить девочку и убраться отсюда прежде, чем кто-нибудь заподозрит его причастность к тому, что станет еще одним чудесным исцелением.

Оставшись один, он запер дверь всплеском магии и глубоко вздохнул, запоминая вид ее узора, ее серебристо-серый блеск, такой неповторимый и совершенный.

Затем он остановил постоянный пульс этого света.

С кровати донесся сигнал тревоги. Он уничтожил его одним лишь взглядом.

Красный червь начал метаться.

Девочка была такой маленькой и неподвижной. Ей должно быть меньше пяти лет. Ее труп лежал на постели, а душа все еще жила в ее теле, даже когда жизнь покинула его.

Душа иногда задерживалась надолго после смерти тела. Даже на несколько дней. В других случаях она начинала исчезать почти мгновенно.

Ее душа, казалось, была полна решимости остаться. Она прилипла к плоти и была ровного оттенка, без каких-либо вспышек и мерцания бьющегося сердца. В палате не было слышно ни дыхания, ни тихих вздохов.

Красный червь теперь яростно метался, пульсирующе мерцая то вверх, то вниз по ее телу, ища тепла, пока тело остывало. Пасть, казалось, открылась, щупальца красного света вцеплялись, словно зубы, когда он вновь и вновь погружал в нее свои клыки, и все безрезультатно.

Если бы она была жива, эти магические укусы, несомненно, причинили бы ей боль. Но труп ничего не чувствует. Никаких нервных окончаний, посылающих сигналы в мозг. Никаких живых и функционирующих болевых рецепторов.

Магические способности связаны с телом, а не с душой. К этой теории Гарри пришел очень давно, хотя никогда не проводил экспериментов, которые могли бы доказать ее истинность или ложность.

В конце концов, волшебный мир, скорее всего, не был готов к тому, что душа маггла могла быть помещена в мертвое тело волшебника. Если то, о чем он думал, действительно могло случиться...

Если существовала возможность превратить маггловское тело в магическое? Если он разгадал эту тайну, раскрыл тонкие нюансы между ними двумя... И при достаточном изучении...

Червь умер. Его красный свет раздробился, когда он начал пожирать сам себя; уроборос темной магии.

Послышался стук в деревянную дверь позади него, мягкое напоминание о том, что у него нет времени размышлять о будущем.

Гарри наклонился ближе, убеждаясь, что не осталось ни единого проблеска красного червя. Затем толчком своей жизненной силы он пробудил жизнь в девочке: ее грудь поднялась под его рукой с глубоким внезапным вздохом.

Ее свет прыгал, мерцал и пульсировал, переливаясь серебряным блеском, сияющим в ее голубовато-сером живом узоре так ярко, что Гарри прищурился и отступил.

Она судорожно вдохнула воздух и задрожала, просыпаясь, подпрыгивая в постели с типичной скоростью ребенка.

Пора уходить. Гарри призвал мантию, и та поднялась с того места, где была завязана у него на шее, плотно обернувшись вокруг него, словно ручная змея, в то время как он отступил в угол, одновременно отпирая дверь.

Дверь распахнулась, и комната наполнилась знакомым звуком быстрых шагов.

— Мари! — ее голос был напряжен от волнения.

—Тетя Хато! Тетя Хато! — послышался высокий молодой голос, в каждом слоге которого сквозил страх. — А где мама? Тетя Хато!

Он услышал шорох простыней, услышал, как женщина взяла девочку на руки, ее голос был мягким и нежным.

— Мари, тс-с-с. Мама ушла, помнишь? В прошлом году она попала на небеса. Все будет хорошо.

Раздался всхлип, за которым последовал еще один — классические признаки того, что ребенок больше не может держать себя в руках. Гарри заерзал в углу с посохом в руке, чувствуя себя незваным гостем.

— Но я же видела ее! Она была здесь, с Иисусом! Я видела ее, тетя Хато!

Гарри моргнул, услышав эти слова.

Очевидно, ребенок был религиозен. Он был уверен, что у девочки не было времени увидеть его, как будто бы он был похож на Бога.

— О, Мари, — тихо проговорила Этон. — Мне очень жаль. Ты была больна, дорогая. Очень больна.

Еще один всхлип, потом еще два.

Они обе плакали. Гарри подавил стон.

Разве они не должны праздновать или что-то в этом роде? Она же была спасена!

Из холла донеслись новые шаги, смешанные с запахами крепкого кофе и мокрой собаки.

— Миссис Каразу, пожалуйста, нам нужно ее просканировать. Она должна быть в глубокой исцеляющей коме, прежде чем мы начнем операцию. Пожалуйста, просто...

Послышался шорох, сопровождаемый заклинаниями. Потрясенные вздохи, тихие перешептывания с коллегой; успокаивающие слова Этон, обращенные к девочке, звучали фоном.

Тот, от которого пахло черным кофе, говорил с иностранным акцентом, низкий мужской голос звучал смущенно.

— Мне очень жаль, миссис Каразу, но произошла... перемена. В ее состоянии. Похоже, проклятие угасло само собой, без нашего вмешательства.

— А ее магия?.. — тихо, как будто ребенок в ее руках не мог их слышать, спросила Этон.

— Цела. Она здорова, как и положено юной волшебнице.

— Я видела свою маму, — гордо заявила Мари. Шок, очевидно, уступил место безупречной способности ребенка высказывать вещи, которые лично Гарри предпочел бы держать в секрете. Но у него ведь никогда не было детей. — Я была мертва, а мама держала меня за руку и говорила, что любит меня. Она была на большом пароме, идущем на остров, и одета в свое любимое красное кимоно и свои любимые белые жемчужины, которые папа подарил ей, когда я родилась. Я хотела сесть с ней в лодку, но там был Иисус, и она сказала, что я еще не могу пойти с ними. Что я все-таки не умерла.

Наступила недоверчивая пауза. Он мог представить себе выражения их лиц — вздернутые брови или поднятые к потолку глаза — которыми в данный момент обменивались взрослые в комнате.

Целитель прочистил горло.

— Ах, такие яркие сны типичны во время магической комы. Мы должны сделать магическое сканирование, чтобы убедиться, что нет…

— Это был не сон, — упрямо повторила девочка. — Там была мама. Но Иисус не выглядит так, как в моих книгах. На самом деле, он смотрел...

Впервые в ее голосе прозвучал скептицизм.

Гарри скрестил пальцы. Ему не помешало бы немного удачи, чтобы она не описывала своего "Иисуса" с той же тщательностью, с какой описывала свою покойную мать.

Очевидно, Этон тоже поняла, насколько зыбко их положение.

— Ложись на спину, Мари. Пусть целители посмотрят тебя. Мне нужно проведать подругу. Я только на минутку.

Насколько он мог слышать, девочка не протестовала.

Ему нужно было немедленно выйти из комнаты.

Гарри услышал, как топнули каблуки ботинок, и выскользнул за ними, шагая вперед в черно-белую пустоту мантии, которая кружилась у его ног, не смея коснуться посохом пола.

Он отсчитывал шаги, как и входил, сосредоточившись на каждом звуке вокруг, чтобы не столкнуться с проходящим мимо пациентом или целителем.

Этон остановилась в пяти шагах от камина.

Ее голос был еле различим.

— Я не буду спрашивать, что ты сделал. Но все равно спасибо. От всего сердца. Я этого не забуду.

Она повернулась и пошла прочь резкой походкой аврора на задании, не дожидаясь его ответа.

Он покачал головой, скрытой под мантией-невидимкой, и шагнул к камину, прислушавшись, прежде чем сдвинуть шелк с лица ровно настолько, чтобы увидеть круглый контейнер с летучим порохом.

Со вспышкой магического огня он исчез, надеясь снова упасть в свою теплую постель.

* * *

Следующим вечером домовые эльфы доставили их в Лютный переулок, после чего оба их желтых узора расположились за спинами волшебников, когда те направились к "Крапу".

Мистер Брендон ждал их у своего зеленого дубового прилавка; когда он заговорил, в его голосе не было удивления.

— Проходите.

Гарри видел напряжение в сопровождающих его волшебниках, в том, как собраны были оба его охранника, стоявшие с палочками наготове. В том, как Гермиона просунула свою ладонь в его для краткого пожатия, ее кожа была непривычно холодной.

Лишь Кричер и Кракен казались невозмутимыми — два домовых эльфа словно копировали друг друга, стоя в той же самой строго-вежливой позе, которую они принимали в доме на площади Гриммо.

Вампир провел их через безмолвный магазин в заднюю комнату, мерцающую белой магией ярче любых магических заклинаний, которые Гарри когда-либо видел. Он мог различить множество магических существ, но ни одно из них не было знакомо ему лично.

Вампир стоял в центре белой комнаты и никого не приглашал сесть. Стульев все равно не было.

— Это наша легенда, — начал он без предисловий и комментариев по поводу присутствия остальных. — Ее нам рассказывают каждый год. Молодым и старым, тем, кто не может вспомнить, и тем, кто может.

Ладонь Гермионы напряглась в руке Гарри.

Брендон шумно вздохнул, его слова становились ритмичнее.

— В древние времена, за тысячи лет до того, как волшебники впервые взялись за волшебные палочки, глубоко в земле было место, пещера, в которой те, кто по преданию могли находиться там, поклонялись естественным ритмам мира. Это было место, обладавшее такой силой, что оно взывало к тем, кто находился по ту сторону рек и морей, гор и пустынь. Некоторые из тех, кто спускался в его глубины, возвращались изменившимися, более могущественными, более... целеустремленными.

Еще один вдох.

— Другие не возвращались. Говорили, что пещера была также могилой, местом, куда некоторые уходили умирать, только те, кто умирал, иногда задерживались и говорили с живыми, выдавая тайны бытия. Сила этого места была такова, что кровь не могла там пролиться и слезы никогда не падали в его пределах. Вражеские племена отправлялись туда для заключения договоров с одобрения магии, а жертвы держались за руки со своими обидчиками и прощали их.

Гарри позволил каждому слову, каждому потенциальному нюансу этой информации проникнуть в себя.

— Это было место мира и великой силы. Пока оно не было испорчено.

Послышалось шипящее рычание, глубокое и гортанное.

Разрушено. Порвано. Осквернено.

Слова вырвались наружу, и Гарри представил себе, как молодые вампиры дрожат, услышав их — произносимые, словно проклятия.

— В этом месте была создана Дверь, которая не могла быть закрыта, и мертвые, которые остались, были порабощены ее создателем. Они были первыми из нас, но они не были похожи на нас. Они видели и истинную жизнь, и истинную смерть, и они ненавидели то, что их обязали быть у Двери. Жизнь приносила им мучительную боль и горе, каждый час, минуту и секунду.

Это было так похоже на то, что Гарри знал о душах, которые мог вызвать с помощью Камня. Так похоже, что он не мог не думать о том, что это не было простым совпадением, о том, что те, кого он призвал, также находили возвращение к жизни болезненным.

— Каждый год, десятилетие и столетие.

Еще одна пауза, Брендон глубоко вздохнул, скорбя.

— В детстве мы усвоили эту простую истину. Некоторые места не предназначены для того, чтобы быть открытыми или закрытыми. Некоторые места должны быть простыми коридорами и проходами, открытыми, без преград и препятствий. Сам факт наличия Двери меняет восприятие места на нечто радикально отличное, — дополнил вампир, обратившись к ним простыми словами, прежде чем продолжить свой рассказ.

— Оставшиеся были вынуждены измениться по воле создателя Двери, чтобы служить его постоянно растущему желанию править миром, и среди этих детей родился тот, кого мы называем Либеро Сигиллум,⁽²⁾ тот, кто сломал печать. Либеро убил создателя, но не смог уничтожить его творение. Дверь осталась, но печать на ней была сорвана.

Это был триумф, однако печаль осталась.

Гермиона с силой сжала руку Гарри. Она хотела что-то сказать ему, но пока не могла.

— Оставшиеся были свободны, и они ушли, все до единого. Они спускались в пещеру или в огонь, или под воду, пускали себе кровь, горели и тонули, и, умирая, пели песни радости.

Но Либеро и другие дети не приняли смерть, хотя все еще открытая дверь постоянно звала их. Либеро создал учение о крови и передал нам все знания о том, что жизнь в крови смертных может поддерживать нас, может помочь нам жить как смертным. Кровь давала нам подобие жизни, позволяя ходить, дышать и творить собственную магию.

Черные узоры рук раскинулись, ярко выделяясь на фоне белых стен позади его фигуры.

— Но крови было недостаточно. Либеро не старел, но становился все старше. Он видел, что надвигается, и давал нам предостережение и надежду. Дверь никогда не переставала звать нас, пытаясь снова подчинить своей цели. Мы были вынуждены создавать узы с живыми смертными, которые кормили нас, узы крови и иногда любви, дружбы и партнерства, чтобы заглушить этот зов. Узы, которые еще крепче связывали нас с жизнью, хотя она все еще причиняет нам боль.

Узы, помогающие нам помнить, ибо без них наша память начинает меркнуть, и мы забываем наши долгие годы, и жизнь, и теряем желание остаться.

Наконец-то Гарри начал понимать то отчаяние, охватившее вампира в переулке. Мотивация подтолкнуть его к попытке установить связь.

Но почему он нацелился на Гарри напрямую? Зачем использовать слова, которые он произнес?

Мистер Брендон испустил последний вздох, произнеся последнюю часть своей истории долгим потоком слов.

— И Надежда, которую нам дал Либеро до того, как он больше не мог бороться с болью жизни, состояла в том, что придет другой. Тот, у кого есть сила уничтожить Дверь полностью, как не смог он, и дать нам всем истинную жизнь. Не кровь или узы, но сердца, которые создают нашу собственную жизнь, и души, которые хранят наши собственные воспоминания, не разделенные, не отданные, не взятые.

И мы узнали бы его, потому как он обладал бы способностью Видеть Дверь. Без взгляда за пределы нормального зрения ее невозможно уничтожить. Зрение без возможности видеть, говорится в предании, и способность создавать и разрушать саму жизнь.

Гарри почувствовал, как кровь застыла у него в жилах, а по спине побежали мурашки. Гермиона отпустила его руку, и он увидел, как она беспокойно нащупывает палочку, переминаясь с ноги на ногу.

Брендон, казалось, ждал, когда они заговорят. Когда никто этого не сделал, он продолжил более мягким тоном:

— Некоторые из нас ищут именно его. Другие боятся его существования. Они говорят, что тот, кто может разрушить Дверь, сможет также и создать ее заново; сможет снова связать нас рабством или полностью уничтожить.

Но мы ищем Его. С каждым годом все больше вампиров уходит в смерть, не имея возможности прожить и полжизни, не будучи ни по-настоящему живыми, ни по-настоящему мертвыми. Мы испытываем боль, оторванные от мира, даже когда проходим через него. Мы желаем истинной жизни, а не той, что отнимается у других ради крови.

Снова воцарилась тишина, и Гарри попытался аккуратно вписать историю о вампирах в то, что он уже знал, и обнаружил, что она подходит слишком хорошо.

Изломанный черный узор вампиров. Дверь, которая напоминала то, что рассказывали слухи о Завесе. Даже история Римской ведьмы Элии, найденная в древних свитках внутри Гринготтса, с ее ордами живых мертвецов.

Но у него не было никакого желания принимать участие в поисках избранного вампирами.

— Ты думаешь, Гарри и есть этот человек? Почему? — наконец вырвалось у Гермионы, нарушившей молчание.

Брендон рассмеялся низким шипящим смехом, от которого у Гарри по рукам побежали мурашки.

Это был звук, который никто не хотел бы услышать за своей спиной ночью в темном переулке.

— Он и есть слепой колдун. Он убивает одним взглядом и видит, не видя.

— Все это неподтвержденные слухи, — хрипло произнес Фэллон, стоявший справа от них, затем охранник двинулся вперед и встал рядом с Гермионой.

— Да? — промурлыкал вампир. — Посмотри на него, волшебник. Он был ослеплен темной магией, и все же он ходит свободно. Много лет назад он уничтожил бесчисленное множество инферналов и без заклинания убил темных магов. Он ставит их на колени и вырывает души из их глаз.

Фэллон невесело рассмеялся.

— Это просто нелепо! Никто ничего не говорил о магии души...

Гарри перестал прислушиваться к словам бывших авроров, когда до него дошел смысл сказанного вампиром.

— Ты сказал, что эти кровные узы помогают тебе сохранять воспоминания, — прервал Гарри снова начатую обличительную речь своих охранников. — Это действует в обоих направлениях?

Он почувствовал улыбку в ответе вампира.

— Ах, мистер Хилл оказался в затруднительном финансовом положении после того, как его уволили из Аврората за отсутствие... благоразумия в отношении инцидента с инферналами в маггловском Лондоне. Я сам взял его воспоминания. Договоренность была удовлетворительной для нас обоих.

Достаточный ответ. Мистер Брендон, должно быть, видел воспоминания авроров о той ночи, и это объясняет, как он узнал, что Крауч упал на колени перед тем, как Гарри убил его. Если только эта формулировка не была просто преувеличением. И все же, упоминание о душах...

Вампир, без сомнения, видел темную магию в течение многих лет, а вместе с ней и магию души. Возможно, он мог бы распознать признаки разрываемой на части души.

В конце концов, такие вещи часто совершались специально в темных ритуалах.

Как при создании крестража.

Гарри тоже глубоко вздохнул, пытаясь понять, как он относится к вампирам или, по крайней мере, к этому ковену, частично знающему о его способностях.

— Я вижу, — тихо сказал Гарри и обнаружил, что не может подобрать слов.

У Гермионы такой проблемы не было.

— Тогда те вампиры в переулке хотели заставить Гарри... что? Исправить их?

Вампир пошевелился, хотя Гарри не мог видеть, какой жест он сделал.

— По сути, да. Они устали ждать.

Гарри покачал головой.

— Я не могу... Я даже не знаю, с чего начать.

Гарри заметил еще один жест и услышал шипение.

— Просто начните. Теперь, когда слух о вашем потенциале распространился среди наших ковенов, мы защитим вас от наших собратьев. То, что было сломано быстро, не будет быстро исправлено.

Фэллон фыркнул, ворча вполголоса.

Гарри взглянул на умиротворяющий узор Гермионы и увидел, как он пульсирует от волнения. Ему нужно было знать ее мнение о легенде и о том, как она согласуется с их собственными исследованиями.

Ему нужно было время.

— Я начну исследование, — наконец ответил он.— Когда я буду готов, мне понадобятся добровольцы для практики. И вампиры, и связанные узами маги. Это будет не очень приятный процесс — пытаться... — как бы это сказать, что, как он подозревал, должно быть сделано? — ...Их исправить.

Как исправить сломанное бессмертие? Снова сделать бессмертных смертными? И если ценой отсутствия боли, отсутствия потребности в крови была потеря этого бессмертия, захотят ли вампиры его получить?

Мертвые, с которыми он разговаривал, хотели лишь одного — снова стать мертвыми. Все живые хотят продолжить жить. Чего на самом деле хотят те, кто застрял между ними?

— Это будет сделано, — прошипел мистер Брендон. — Это мы обещаем, клянемся Дверью.

Гарри мрачно улыбнулся.

И первым в списке его исследований был взгляд на эту самую кровавую Завесу, находящуюся глубоко в Отделе Тайн.

* * *

Гермиона держала его за руки, когда они сидели вместе в его лаборатории, их стулья были близко придвинуты друг к другу.

Ее пальцы лениво поглаживали ладонь его левой руки, и Гарри со вздохом благодарности подался вперед.

Ее голос был спокойным, методичным.

— Эта легенда совпадает с историей Элии. Вампиры впервые появились в римские времена. Или, по крайней мере, мои книги датируют их появление этим периодом. Ходит множество слухов о том, как они были созданы, но большинство склоняются к тому, что темные маги сделали это с собой, создавая форму бессмертия. То, что они — дети вызванных теней, не менее вероятно, если речь идет о магии. Если Дверь действительно является Завесой, находящейся в министерстве, то министерство может знать о том, что сделала Элия, и охраняет эту проклятую вещь.

Гарри кивнул.

— Это бы прекрасно все объясняло. Возможно, даже слишком хорошо.

Гермиона вздохнула.

— Но насчет того, чтобы исправить их, Гарри? Ты обладаешь уникальной формой магического зрения, это мы знаем. Но ты не можешь увидеть черный вампирский узор. И как бы ты вообще начал их исправлять?

Он поморщился.

— Экспериментировал бы. И очень много. Даже слишком много.

Она что-то проворчала, вздохнула и, наклонившись вперед, неловко обняла его за плечи.

— Тебе не нужно этого делать, —прошептала Гермиона ему на ухо. — Я знаю, ты чувствуешь, что тебе это необходимо. Ты, вероятно, даже хочешь узнать, что из этого выйдет, с научной точки зрения. Но... тебе не нужно этого делать.

Гарри криво улыбнулся.

— Я знаю. Но я все равно хочу попробовать.

Он почувствовал ее ответную улыбку на своей щеке.

— Я знала, что ты так скажешь. Значит, вперед и вверх. Когда же мы найдем время побыть наедине?

Он рассмеялся и потянул ее на себя, их руки все еще были сплетены вместе.

— Кому нужен сон, в самом деле? Ты знаешь, что среднестатистической волшебнице или волшебнику требуется сна на один-два часа меньше, чем обычному человеку, уже вышедшему из подросткового возраста.…

Она прервала его фразу долгим, долгим поцелуем.

После этого ему почти нечего было сказать.

* * *

Весеннее заседание Визенгамота прошло так, как и ожидал Гарри.

Все началось с тех же утомительных дебатов, что и в прошлом году. Вопрос о новом законодательстве о толщине котлов был наконец решен, и лорд Огден и его коалиция владельцев бизнеса оправдали свои усилия, добившись меньших ограничений на продажу более дешевых чугунных материалов.

Одна волшебница высказала свои опасения по поводу состояния Косой аллеи, в частности, насколько грязнее стало теперь, когда владельцы недвижимости внутри переулка должны были платить за труд уборщиков. Ее утихомирила другая волшебница, чья едкая реплика про "дешевизну рабства" вызвала у него желание поаплодировать.

Волшебник, сидевший в семи креслах от Гарри, к ужасу леди Гэмп, так и сделал. Ей не нравились такие представления.

Затем последовал утомительный час дебатов по поводу комитета домовых эльфов, который должен был представить Совету двадцать страниц законов о гражданских правах.

Гарри и многие другие, основываясь на их бормотании, задавались вопросом, почему члены комитета просто не сделали копию основных прав человека и не покончили с этим. Вместо этого велись споры о том, как налоговое законодательство может применяться к доходам домовых эльфов, следует ли создать отдел для разрешения споров между домовыми эльфами и людьми, и должны ли быть домовые эльфы допущены к обучению основам медицинского искусства.

Последнее было чем-то, о чем Гарри не подумал. Он знал, что Кричер был способен использовать свою уникальную магию, чтобы исцелить до определенной степени. Он просто никогда не думал, что домовой эльф захочет сделать карьеру в этой области.

Что четко показывало, что даже у него все еще было какое-то бессознательное предубеждение.

Резкий вопрос лорда Малфоя был слышен среди множества ведьм и волшебников, которые препирались между собой во время короткого перерыва, последовавшего за первой частью заседания.

— Мерлин запрещает домовым эльфам заниматься... карьерой? При этой мысли у меня чуть ли не колени дрожат от страха.

Последовавший за этим смех заставил несколько ярких узоров душ пригнуться в своих плюшевых зеленых креслах.

Никто не любит, когда над ним смеются.

И только после перерыва снова возник вопрос об оборотнях.

— Нон Мордере — это угроза современной магической цивилизации, — начал лорд Трайп своим глубоким звучным голосом. — Анклав опасных магических существ, которые открыто выступают против этого в министерстве и Визенгамоте. Нельзя допустить, чтобы они продолжали собираться в потенциальную армию, способную убить сотни наших граждан.

— С каких это пор несогласие с министерством считается преступлением? — спросил Невилл в ответ с другого конца зала.— А оборотни — это граждане. Они — часть волшебного мира! Вы спорите с ярлыками, которые распространяют страх и ненависть, вместо того, чтобы противостоять истинной проблеме. Вы боитесь мира, где дети-оборотни считаются равными вашим собственным детям!

После двух таких вступительных заявлений дебаты переросли в еще один жаркий спор между двумя противоборствующими сторонами.

Но лорд Дамблдор заговорил прежде, чем все вышло из-под контроля.

— На обсуждение были вынесены два основных вопроса, — его голос звучал укоризненно, тщательно контролируемая модуляция, которая заставляла наклоняться вперед, чтобы уловить каждое слово.

Старый волшебник знал, как управлять членами заседания.

— Во-первых, население Нон Мордере достигло почти тысячи человек, и там нет никаких сил гражданской обороны, чтобы контролировать преступность и устанавливать порядок. Во-вторых, защита на месте не мешает оборотню добровольно покидать безопасные зоны за несколько часов до полнолуния и трансформироваться вблизи двух магических поселений в радиусе ста миль. Лорд Лонгботтом и лорд Огден, как управляющие Нон Мордере, ваш ответ на данные обвинения.

Наступила тишина, из тех, что означали магию в действии. Гарри видел, как по большей части атриума в искрах магии Дамблдора пробежала рябь заглушающего заклинания.

Верховный чародей собирался гарантировать, что Невиллу, и только Невиллу будет позволено говорить. Для Гарри это было странное зрелище —видеть, как большая часть его мира превращается в бледно-голубой свет души Дамблдора.

Заглушающие чары, передаваемые через палочку, обычно были красного цвета. Но когда Дамблдор набросил их, он использовал лишь грубую магию своей несконцентрированной магической силы.

Поразительно.

— Подопечные Нон Мордере прошли проверку и соответствуют стандартам министерства, — тон Невилла был язвительным, гнев разливался кипящей лавой.

Вся застенчивость, которая сдерживала этого волшебника на предыдущих заседаниях, сгорела вместе с силой праведного гнева и растущей уверенностью в своем деле.

— Но любой человек в любой момент может решиться на преступление. А волк-оборотень, добровольно покидающий безопасное место во время или до наступления полнолуния, без сомнения, считается преступником. Никто из нас не просит, чтобы оборотни придерживались иных стандартов, отличных от тех, которым придерживается любая волшебница или волшебник. Напротив, мы просим о равенстве.

Знакомые акценты, подумал Гарри и улыбнулся, услышав повторение собственных слов, написанных Виолой Джеймс. Его Виола была поистине вдохновением.

— Таким образом, когда оборотень совершает установленное законом преступление, он должен быть наказан, как и любой другой преступник. В случае полнолуния это преступление — попытка убийства, даже если никто не заражен или не убит.

Гарри моргнул и снова пожалел, что не видит выражения лиц окружающих. Без сомнения, под заглушающим заклинанием сейчас было довольно много вздохов удивления.

Покушение на убийство, хотя и было точным, было не той позицией, которую многие ожидали бы от защитника оборотней.

— Однако намерение убить также должно быть установлено. Оборотни в полнолуние не обладают ни разумом, ни контролем. Ими можно воспользоваться. В любом случае, оборотням должны быть предоставлены те же права, что и всем волшебникам и волшебницам; право на судебный процесс с участием представителя защиты, где подобное намерение может быть определено со всей справедливостью.

Глубоко вздохнув, Невилл продолжил:

— Что касается первого вопроса. Организация Нон Мордере, как частного города на частной земле без финансирования министерства, не должна быть проблемой, обсуждаемой Визенгамотом. Однако в качестве жеста доброй воли я сообщу здесь и в "Ежедневном Пророке", что в городе созданы свои собственные силы Аврората и проведены выборы, чтобы определить, кто возглавит эти силы.

Гарри был уверен, что выборы пройдут с размахом, и победителем станет Рональд Уизли. Большинство оборотней города смотрели на Невилла и Рона как на своих личных спасителей, и Уизли не раз намекал во время их встреч, что хочет доказать, что оборотни могут работать в правоохранительных органах так же хорошо, если не лучше, чем волшебники, не зараженные ликантропией.

Эта мысль вызвала еще одну улыбку на лице Гарри, когда он откинулся на спинку стула, сложив руки, одетые в перчатки, на коленях, чтобы скрыть черные линии камня.

Это было что-то — осознать, что он больше не был единственным защитником двух политических целей — своей и Гермионы. Малфой стал главной силой в поддержке домовых эльфов в последние месяцы, а Невилл и его коалиция получили сильную поддержку от многих различных фракций.

"Они сделают это", — внезапно подумал Гарри. Потребуется время, но и оборотни, и домовые эльфы уже стали на путь к равенству, и не только благодаря грубой силе его собственной репутации, власти и деньгам. Волшебный мир начал понимать то, что маггловский мир начал осознавать десятилетия назад.

Ни одна группа людей не была выше другой просто потому, что они этого хотели.

* * *

Еще через час, в течение которого лорд Трайп безуспешно пытался опровергнуть простые рассуждения Невилла о Нон Мордере страхом перед возможным будущем, заседание было вновь отложено.

В настоящее время Нон Мордере был в безопасности, и, более того, были предприняты шаги, чтобы изменить сердца и умы тех, кто находится у власти, раскрыв им глаза на истинную природу оборотней.

Для того, чтобы изменить нынешнее удушающее законодательство, настроенное против оборотней, прежде всего, были необходимы перемены в сердцах волшебников. А для этого потребуется признание фактов, а не страхов.

На это уйдет много времени, но по прошествии этого времени перемены, скорее всего, станут постоянными и общепринятыми.

Потому что в конце концов появится тот негодяй-оборотень, который станет серийным убийцей. В конце концов домовой эльф совершит кражу или убийство.

И когда это произойдет, справедливость будет поддерживаться силой законов, а не капризом непостоянной публики.

Гарри вернулся в свой тихий дом на площади Гриммо и с удовлетворенным вздохом вошел в свою лабораторию.

Его громоздкая мантия присоединилась к перчаткам на спинке стула, за ней быстро последовали оранжевые сапоги из драконьей кожи, которые он отбросил в угол.

Удобно устроившись в пурпурном кресле, Гарри призвал мантию-невидимку, позволив ей плыть по его телу и купаться во внезапном темном свете, который поглотил его.

Это было спокойное место для размышлений, шелк мягко ласкал его лицо, пока он сидел и обдумывал эксперименты с человеческими узорами.

Это была стена, на которую он все время натыкался, словно линия, проведенная в песке, мешающая ему использовать магический потенциал, которым он обладал благодаря своему уникальному зрению.

Экспериментируя с человеческими узорами, он мог бы вылечить оборотней и исправить вампиров. Он мог бы научиться исцелять, а не просто дублировать и заменять.

Он мог бы научиться улучшать или воспроизводить генетический потенциал. Лечить маггловские и магические болезни.

Но в процессе он может создать монстров. Он научится разрушать, а не просто исправлять.

И те, на ком он будет экспериментировать, независимо от того, насколько охотно, независимо от того, по какой причине, несомненно, испытают боль. В конце концов, они могут умереть в процессе экспериментов и, возможно, не один раз. Гарри будет держать их жизни в своих руках.

Когда он экспериментировал на животных, он всегда оправдывал себя тем, что не было никаких необратимых повреждений. В результате он всегда возвращал их в естественное состояние.

И в своих экспериментах с крестражем, частью души Волдеморта, он также оправдывал свои действия, утверждая, что этот человек был злом и что он уже причинил душе больше вреда, чем намеревался сделать сам Гарри.

Что плохого в его действиях, если никто не пострадает от этого навсегда? Если, поступая таким образом, он мог бы спасти и улучшить жизнь потенциально целого вида? Тысяч людей, как магов, так и магглов?

Это имело для него этический смысл. Моральный смысл. Здравый смысл.

Сам он больше не видел причин колебаться. А с наступлением лета у него будет время, в котором он нуждается.

Он начнет с трупов. Изучит человеческий узор от внешних до внутренних составляющих. Узнает, чем тело волшебника отличается от тела маггла, если это возможно.

Он будет учиться, наблюдать и еще чему-нибудь учиться.

Потому что Гарри не находил ничего более увлекательного, чем знания о вампирах, Завесе и о том, как могло быть создано тело, чтобы поместить бессмертную душу в смертную оболочку.

* * *

Апрель прошел со скоростью весенней грозы. Экзаменационные занятия стали для Гарри второстепенной заботой, только Гермиона уделяла колледжу больше внимания, чем он когда-либо.

Гарри считал учебу в колледже инвестицией в дипломы, к которым он должен будет серьезно относиться, учитывая его планы на будущие маггловские начинания. Гермиона считала учебу в колледже проверкой своего достоинства, способностей и знаний. В то время как Гарри делал достаточно, чтобы просто хорошо учиться, Гермиона прилагала больше усилий, стараясь быть лучшей в своем классе, сияющей звездой в глазах профессора.

И видеть зависть одноклассников, многие из которых казались ей такими же мелочными, как и все ученики ее начальной школы.

Эти студенты были просто старше и казались ей более противными из-за своих комментариев, когда она обошла всех отличников, превратив их успехи в оценку ниже среднего.

Гарри слушал ее жалобы, подавляя желание просто появиться на одном из ее занятий и превратить всех ее одногрупников в крыс.

К сожалению, это поставило бы его в неловкую ситуацию перед министром, потребующим веские обоснования подобным действиям.

Гарри подмечал больше привычек Гермионы, чем когда-либо, когда они жили порознь, и узнавал о ней все, что мог, с большей сосредоточенностью, чем на собственных занятиях в колледже.

Он заметил, что она всегда аппарировала обратно в дом на площади Гриммо, если ей нужно было в туалет. У нее была стойкая неприязнь к общественным туалетам, больше основанная на ее прошлом столкновении с троллем, нежели на беспокойстве о микробах или чистоте.

Он заметил, что она любила сидеть и разговаривать с Кракеном каждое утро, выпивая ровно одну чашку горячего чая перед уходом на занятия.

По крайней мере раз в неделю она упоминала о своем желании завести домашнее животное, предпочтительно кошку, хотя вполне могла бы довольствоваться собакой. Однако точно никого особо крупного.

Она убирала волосы с лица, когда занималась. Когда она переутомлялась, то терла лицо: от лба до шеи. Она любила лежать на диване перед камином, чтобы расслабиться, слушая волшебное радио.

Ее узор сиял ярче всего, когда она была возбуждена, мерцающий свет сине-фиолетовой силы. Он пульсировал медленнее всего, когда она спала — ровный, слегка мерцающий оттенок, освещающий центр его комнаты своим присутствием.

Она не любила, когда ее ноги ночью укрывали одеялом или мантией-невидимкой, но вместо этого настаивала на том, чтобы скользить холодными конечностями по его собственным, что могло быть довольно болезненно, когда ее лодыжка ударялась о его.

Не то чтобы он жаловался, ему нравилось ощущать ее мягкую кожу под своими руками и теплое дыхание на шее. Холодные ноги вряд ли были проблемой на фоне этого.

Интересно, что она заметила в нем? Находила ли она его присутствие в своей жизни таким же очаровательным, как он ее? Гарри гадал, не возражает ли она против того, что он любит спать под мантией-невидимкой или не ест ланч, или иногда теряет счет времени.

Он был очарован идеей, что любовь, которую он чувствовал, была не просто эмоциональной реакцией, вызванной счастливыми химическими веществами. Он любил ее не только потому, что она доставляла ему удовольствие. Это было что-то другое, что-то, что не так легко определить научными терминами.

Магические трактаты преуспели больше, описывая истинную любовь как побуждение посвятить себя другому. Ставить желания и потребности партнера выше своих.

Он читал о магических связующих церемониях и различных брачных ритуалах магического рода, и, как ни странно, больше всего ему нравились традиционные чистокровные ритуалы. Там, где было сказано меньше слов и соткано больше магии; связав две любящие души вместе таким образом, что потеря одной или другой ранила бы саму сердцевину души.

Глупо, наверное, связывать себя с другим так надолго. Но Гарри не мог не хотеть этого, не столько как связи, сколько как признания; внешнего доказательства того, что он чувствовал внутренне.

Не то чтобы он был достаточно храбр, чтобы просить Гермиону об этом. И пока еще сам не готов.

Но, может быть, скоро.

Скоро.

— Хватит витать в облаках, Гриф.

Веселый голос Фестрала вкупе с мягким толчком в бок вывели его из задумчивости.

Они стояли вместе на краю периметра, оцепленного аврорами, ожидая, когда их отпустят после рядового задания "Пегаса".

Два владельца бизнеса были похищены из Косой аллеи и удерживались в плену; условием выкупа было освобождение двух зельеваров "Тени Обскура", захваченных министерством несколько месяцев назад.

Вместо этого были посланы две команды невыразимцев, чтобы проникнуть внутрь и спасти волшебников, местоположение которых было установлено благодаря сотрудничеству различных отделов Аврората.

"Пегас" находился снаружи, подстраховывая на случай ловушки, пока отряд "Сова" делал свою работу. Но на этот раз они оказались не нужны.

— Дам кнат, если расскажешь, о чем задумался, — ее голос звучал по-мужски, точная имитация тона самого министра.

Гарри улыбнулся выходке Фестрала и пожал плечами.

— Когда попросить свою девушку выйти за меня замуж?

Она покачнулась на каблуках.

— Эй! Эта мысль стоит по меньшей мере галлеон, — Фестрал рассмеялась своим нынешним баритоном. — Все настолько серьезно, да?

Гарри посмотрел через улицу на край сверкающего анти-аппарационного купола, взглянул на снующих из стороны в сторону волшебников, чьи палочки светились заклинаниями того или иного рода.

— Да. Уже да.

Она что-то напевала себе под нос, а потом глубоко вздохнула.

— Хорошо. Не то чтобы я эксперт или что-то в этом роде, — начала она, поднимая вверх оранжевые узоры рук с их текучим рисунком, — но, будучи девушкой и все такое... Я бы хотела, чтобы мужчина, который женится на мне, имел дом или квартиру.

Она подняла палец, разгибая их один за другим.

— И хорошую работу тоже, потому что, ну, ты знаешь... дети и все такое. И я хочу, чтобы он был добр к своей маме, потому что волшебники, которые добры к своим мамам, вообще добры к женщинам. Конечно, есть исключения из этого правила, например, если его мама — сумасшедшая чистокровная ведьма... — она рассмеялась собственной шутке. — И он должен любить животных. И я не возражаю против беспорядка. И конечно, будет здорово, если он будет открыт для изучения своей сексуальности…

Гарри втянул воздух и закашлялся от удивления, Фестрал хлопнула его по спине большой мускулистой рукой, продолжая говорить.

— ...Потому что я — метаморф. Я имею в виду, я еще не нашла такого парня, но девушка ведь может помечтать, верно? Я всегда хотела попробовать...

— Довольно! — торопливо перебил ее Гарри. — Этого достаточно. Правда. Спасибо.

Ее фигура внезапно начала меняться, пульсируя от движения, когда она стала уменьшаться, становясь более стройной и женственной.

На этот раз в ее голосе не было смеха, и он стал мягче, с более легким тоном, присущим молодой женщине.

— Хотя, я серьезно. Мне нужен парень, который будет любить мою семью так же, как я. Кто любит то же, что и я, хочет того же, что и я. Знаешь, он, конечно, не должен во всем соглашаться, но... в большинстве случаев. В том, что имеет значение. Если у меня все это будет, брак станет просто подтверждением того, что я уже знаю, как только я увижу все это. Что мы созданы друг для друга.

Гарри улыбнулся, но прежде чем он успел заговорить, ее тон снова изменился, став громче.

— Но ты бы удивился, если бы узнал, о чем просят парни, когда узнают, что их девушка — метаморф. Один парень хотел узнать, смогу ли я создать третью грудь!

Гарри рассмеялся, потеряв серьезность момента, как она и предполагала.

Но, тем не менее, он старался не думать о ее словах.

* * *

Женщина выглядела, словно жердь, ее темно-зеленые атласные одежды были сшиты так, чтобы подчеркнуть фигуру.

Ей нравилось, когда ею восхищались так же сильно, как и боялись. Когда преклоняли колени в ее присутствии, чтобы пресмыкаться, но, в то же время их глаза беспомощно блуждали по ее телу.

Этому способствовали чары, наложенные на ее одежды, а так же зелье, которым она покрывала ногти и кожу. Она никогда не была могущественна магически; ей не нужно было быть сильной, чтобы управлять своим личным королевством с ее хитрым умом и нежными руками.

Они захотят ее, даже если она убьет их за неудачу.

Они будут молить о ее прикосновении, даже когда она накажет их магическими шипами.

И они потерпели неудачу, и они будут наказаны в ее саду. Ветвь ее империи в Британии разваливалась, корни, которые поддерживали ее бизнес, выкорчевывались часть за частью.

"Тень Обскура" была ее детищем, ее творением, ее возлюбленным. Это была живая Лоза, сотканная из жадности и желания волшебниц и волшебников всего мира.

И ее творение не умрет из-за британского министерства. Она об этом позаботится.

Если кто-то угрожает уничтожить то, что она любит, она уничтожит то, что любят они. Если они угрожают причинить боль тому, что она любит, она причинит боль тому, что любят они.

Если они убьют хоть один стебель, она убьет их. Все просто.

Возмездие является искусством, которому она научилась давным-давно и которое совершенствовала на протяжении десятилетий своей жизни.

Ей только нужно знать, кто был занозой в ее боку. Нужно лишь узнать название сорняка, который ей нужно вырвать с корнем и бросить в огонь.

Тень Обскура. Пусть ее свет прольется на Британию и раскроет правду об их враге.

Они не смогут прятаться вечно. Ни одна тень не была достаточно глубокой, чтобы скрыть их от нее.

Она ведь так любит сражаться тем же оружием.

1) Nutricatus

Вернуться к тексту

2) Libero Sigillum

Вернуться к тексту