Жить вопреки (джен)

Магни активно делился с сестрой впечатлениями от встречи с Дагуром.

Мальчик вместе с Араном, Алором и Тагушем только что вернулся от Берсерков, где он сопровождал старшего брата на заключении союзного договора, и мальчик вволю наговорился со своим старшим другом.

Подробности, конечно, остались вне поля зрения мальчика, и тот ничего, кроме самого своего друга, Видящей, её мужа, Хранителя-брата с его женой никого не запомнил.

Ой.

Сам себя почти запутал.

В хитросплетениях родственных связей Магни научился разбираться ещё во времена своей жизни на Олухе — родни со стороны отца у него было не так уж и мало, те же Йоргенсоны, а со стороны матери — ещё больше.

Однако, Аран и Алор куда-то подозрительно быстро исчезли, а вместе с ними несколько знакомых детям Фурий.

Что-то намечается, а они опять в стороне?

В любом случае, покинуть Драконий Край для них было невозможно — без разрешения брата ни один дракон не посмеет подчиниться им, ведь они могли пораниться, покалечиться и так далее.

Навлечь на себя гнев Короля не хотел никто.

Слишком показательны были примеры.

Исключениями были только моменты, когда такое разрешение давали Сатин, как Ученица Владыки, Алор — как его Брат и Советник, и Тагуш, ибо самому себе разрешение давать не надо.

Но в этот раз и Тагуш, и Сатин остались возле детей, которые внезапно осознали, что им скучно.

И ладно Руни — тот уткнулся в книжку или пошёл бродить среди драконов, и нет его до вечера, если на Валку не наткнётся, конечно, но Мия и Маги были ребятами деятельными и сидеть на одном месте просто так не могли.

Ну не могли и всё!

— Сатин, а как ты с братом познакомилась? — озадачила девушку Мия.

— С Мастером?

Они в этот момент сидели в доме детей, где на камне, специально для него притащенном и обработанном, мирно спал вымотавшийся за этот бесконечный, казалось, день Тагуш.

И прилив сил, который он ощутил, подобно всем иным Фуриям и Стражам, не помог тут.

— Ага, — согласно кивнул Магни, подсаживаясь ближе к сестре, которая уже устроилась рядом с Сатин и приготовилась слушать. — А то понятно — мы, но ты — другая категория.

— Это была случайность, на самом деле, — явно растерялась девушка.

— Как это? Разве можно случайно познакомиться?

После этих слов дракон заинтересованно приподнял голову, показывая, что тоже хотел послушать эту историю, чтобы дети отвлеклись на это окончательно и сидели смирно, слушая увлекательный рассказ вместо того, чтобы изображать два стихийных бедствия.

Начавшаяся три дня назад Буря, которой длиться как раз трое суток до полнолуния и трое суток после, насколько известно по дошедшим до их дней данным, которые нашли они в одном древнем, как покойный Смутьян, фолианте Великой Библиотеки, придала и так непоседливым ребятишкам дополнительной энергии.

Кошмар.

Вроде и не маленькие, вполне себе разумные, но хулиганистые!

Вот бы все дети были, как Руни…

Перерождение Беззубика Тагушу нравился — молчаливый, спокойный и всегда серьёзный, собранный мальчик был примерной Фурией даже в человеческом теле.

Сказывались, однако, влияние практически взрослого сознания в детском теле — всё-таки получив в совсем раннем возрасте воспоминания своей прошлой жизни, далеко не мирной, Руни получил сильный толчок к развитию своей личности.

Все Стражи в детстве ментально старше своих лет, но на Руни это сказалось особенно сильно.

Впрочем, были у Фурии некоторые подозрения на этот счёт.

Но пока он не убедится в правдивости своих догадок, он не станет о них рассказывать своему Королю, дабы не давать ему лишней надежды.

— Как оказалось — можно, — понятливо кивнула Сатин, заметив движения Тагуша и его практически отчаянный и усталый взгляд. — Мы с Бурей тогда сбежали с моего родного острова и пытались пересечь море, чтобы попасть на её родину, но этому случиться было не суждено…

Девушка рассмеялась про себя, но решила помочь несчастному, замученному слишком энергичными детьми другу, которым считала Фурию.

— То есть? — задал вопрос Руни, неожиданно оторвав голову от очередной книги.

Мальчик тоже усмехался про себя.

Он-то разгадал причину этих заговорщических гляделок Ученицы их брата и его второго Советника, которыми те занимались на протяжении всей этой беседы.

Вот и решил он подыграть.

Да и интересно ему было, не ребёнок он, что ли?

— Наш путь лежал через территории Драконьего Края, и было положено всем путникам представать перед его Королём, дабы доказать, что у них не было плохих намерений… — продолжила Сатин.

Девушка даже не представляла, рассказывая застывшим от удивления детям свою историю, что эта уютная, семейная обстановка, в которой они сейчас сидели, не вернётся в этот дом ещё очень и очень долго.

А может, и никогда.

* * *

Сморкала Йоргенсон был горд, что ему доверили такое важное и ответственное дело — быть наблюдателем от племени Лохматых Хулиганов в походе их новоприобретенных союзников против драконов, местоположение гнезда которых наконец-то было найдено.

Стоик лично ему приказал наблюдать за всем происходящим, по мере сил помогать, и даже дал в подчинение один из новых отрядов, собранных из воинов покорённых народов.

Парень (нет, он должен был отвыкать так называть себя, ведь он уже был даже женат!) мог с уверенностью сказать, что был счастлив.

Полностью.

Совершенно.

Ведь, как оказалось, сбылись все его детские мечты, пусть и в несколько ином формате, пусть немного по-другому, но, по сути, в реальность воплотилось всё.

Лохматые Хулиганы вновь стали племенем, которое все уважали.

И боялись.

Наравне с проклятыми Берсерками, которым Йоргенсон втайне всегда завидовал.

У него была слава сильного и умелого воина, который вёл в бой своих солдат и возвращался только с победой, раз за разом принося своему Вождю новые земли и всё, что на них было.

И корабли.

И скот.

И людей.

У него была красавица-жена, которая родила ему сильного и здорового наследника, которая могла и ужин приготовить, и рубахи расшить, и голову врагу снести — идеал, а не женщина.

Ах, а как малыш Бранд вырос с момента, когда Сморкала его в последний раз видел!

Мужчина был бесконечно благодарен своему другу детства, брату собственной жены за то, что он согласился остаться на Олухе, отказаться от славы в обмен на более-менее спокойную жизнь рядом с сестрой.

Для амбициозного парня — большая цена.

Но он заплатил её, чтобы Забияка могла быть спокойна, чтобы не чувствовала она себя вдовой при живом муже, одинокой…

Пример Инги был слишком печален.

Сморкала тогда долго клялся Стоику, что будет приносить тому только победы, только славу и уважение напополам со страхом, но чтобы не отправлял в походы Торстона.

На удивление упертый в таких вопросах Вождь в этот раз почему-то уступил.

Без Задираки, который всё никак не мог взяться за ум и жениться, Забияке было бы совсем тяжело, ведь он, Сморкала, теперь дома совсем почти не бывает, а без мужской руки в хозяйстве ей было бы не управиться.

В общем, Йоргенсон зря в юности своей сетовал на судьбу и злился на свои промахи и ошибки.

Как оказалось, он был, на самом деле, на редкость удачливым!

И во всём превзошёл своего отца.

По всем пунктам.

И это была самая большая победа Сморкалы, пожалуй, из всех тех, что он сумел отпраздновать и воспеть, из тех, что были слаще мёда, а не горше копоти погребального костра.

А они, эти костры, горели теперь часто.

Мало кто задумывался, особенно из числа неразумных и мечтательных юнцов и девиц, какой ценой давалась воинам Олуха победа, которую эти глупцы прославляли и праздновали, веселясь и запивая реками эля и медовухи.

А то и заморских вин.

Раньше он, Сморкала, тоже был таким.

Беззаботным.

Наивным.

И глупым.

Ответственность, на него возложенная без всякого предупреждения и поучения, разом выбила всю дурь и блажь, показав ему, что битвы — это не победные пиры и восторженные взгляды дев.

Это грязь.

Это вонь копоти и гниющих тел.

Это боль и крик.

Это катящаяся тебе под ноги голова того парнишки, с которым ты только что сражался плечом к плечу.

Все хотели жить.

Всегда было до безумия страшно, всегда хотелось оказаться где-нибудь подальше, дома, например, сидя у тёплого очага и наблюдая за женой, качающей люльку и напевавшей колыбельную, а не здесь — среди смерти и крови.

Да, её вкус пьянил.

Но — только безумцев.

Только теперь, когда подобное стало для него почти обыденностью, своим грязным, но необходимым ремеслом, Сморкала понял, каким же идиотом он был всю свою жизнь, желая поскорее оказаться на поле брани.

Он думал, что дома ему будет скучно, что ему нужны будут новые и новые приключения…

Глупец!

Теперь редкие дни, проведённые дома, под родной крышей, были для него самыми счастливыми и светлыми мгновениями, которые хотелось растянуть на как можно дольше.

Но это было невозможно.

Не было пути назад.

Как же Сморкала, на самом деле, устал от всего этого — бесконечных чужих страданий, которых можно было бы избежать, не будь приказ Вождя столь недвусмысленным.

Пленных не брать.

Одно дело убивать мерзких крылатых тварей, которые разрушали их дома, крали скот, обрекая на голодную смерть в суровую зиму, и совершенно другое — убивать совершено ни в чём не виноватых перед Лохматыми Хулиганами людей.

И он устал быть убийцей.

Он хотел мира.

Он хотел домой.

К сыну.

К жене.

Но каждый раз он уходил в новый и новый поход, прекрасно зная, что он мог оказаться для него последним.

Смеркалось.

Солнце, пока Сморкала размышлял обо всём на свете, благополучно утонуло в море, и по появившейся ненадолго светящейся дорожке, казалось, можно было бы уйти куда-нибудь, где мир был бы чище и добрее.

Туда, где счастье не надо было вырывать из чужих рук, проливая кровь и рубя головы.

Впрочем, таких миров не было, и быть не могло, надо полагать — люди везде одинаковы — жестоки, алчны и коварны, и исключения из этого правила его только подтверждали, погибая под гнётом большинства.

Сколько раз Сморкала был тому свидетелем…

На горизонте мрачно чернел какой-то остров, у которого было решено остановиться на ночь — почему было принято подобное решение, было непонятно, но спорить Йоргенсон не стал — спать хотелось больше, чем скандалить.

Луна, мрачная и холодная, лила своё серебро на мир, селя в сердце тревогу.

Полнолуние вообще считалось магическим временем, в которое случались и страшные, и прекрасные вещи.

Вдруг Сморкала осознал насколько же было тихо.

Не было крика чаек.

Не было голосов людей.

Только шум прибоя.

Что такое?..

В накрывшей мир тьме вспыхнули в одно мгновение тысячи огоньков-глаз, и Сморкала с похолодевшим сердцем вспомнил самые страшные мгновения своего детства.

Драконы.

Много драконов.

* * *

Когда она очнулась в странном месте, она была напугана тем, что не сразу поняла, где находилась — какая-то уютная, но тёмная пещерка вместо привычной и почти родной клетки.

А потом пришли воспоминания.

И то, как её послал хозяин на поиски последней Фурии, и то, как она наткнулась на странных драконов, которые привели её к их Королю, и… сам этот Король.

И Ночная Фурия рядом с ним.

Смотрел решительно и уверенно, но в то же время с почтением на стоящего перед нею воина, чем-то до безумия напоминавшего её Хозяина, от которого исходила такая властность, такая Воля, что хотелось позорно заскулить, сжаться, спрятаться куда подальше.

Чтобы не злить, не раздражать обладателя этого тяжёлого взгляда, этой уничтожающей само понятие судьбы Воли, который подчинял одним своим голосом — бархатистым, спокойным и уверенным.

Вожаком стаи был не её собрат!

Им был человек.

Человек, намного сильнее её собственного Хозяина.

Человек, который не даст в обиду своих подчинённых, который сам их накажет, и никто не посмеет ему перечить — слишком страшно, слишком опасно, слишком…

Просто слишком.

Бежать.

Она должна сбежать.

Спастись.

Лучше такая знакомая до последней трещинки, царапинки и пятнышка клетка, чем сырая земля, или холодная вода.

Лучше привычное зло, привычный страх, чем эта промораживающая до глубины души неизвестность, чем эти жестокие и практически равнодушные глаза, смотрящие прямо ей в душу.

Да, даже её Хозяин был не так страшен.

Но осознание того, что сбежать ей именно позволили пугало ещё больше, ведь она никак не могла понять, зачем Кровавому Владыке (так его называли те драконы за спиной, она запомнила!) отпускать её, позволять добраться домой.

Это его какой-то хитрый план?

Если так, то в чём он заключался, или хотя бы предположительно мог заключаться?

Или он просто отпустил?

Нет…

Такие, как этот Король, не делали ничего «просто», они продумывали все свои действия на множество шагов вперед, и играли чужими судьбами, словно кукловоды.

Таким был её Хозяин.

Таким должен был быть и Кровавый Владыка.

И именно поэтому она поможет уничтожить и последнюю Фурию, что служила этому Королю, и его самого, чтобы знать, что нет никого в этом мире сильнее её Хозяина.

Что бояться надо только его.

Как она добралась, повинуясь своим внутренним чувствам, до своих пленителей, она помнила крайне слабо, — так она боялась даже обернуться и обнаружить за собой погоню.

Она забыла даже то, что по скорости с ней сравниться могла только та Фурия.

Думать, что стало бы с ней, поймай её, беглянку, драконы Кровавого Владыки, не хотелось.

Она и не думала.

Почти.

Зато Хозяин явно рад был видеть её — если верно она распознала эту странную эмоцию, мелькнувшую в том фоне, что его окружал, и где появлялись людские чувства, по которым можно было определить, насколько злы люди, насколько больно они сделают ей или другим пленённым драконам.

— Ну что, нашла ты последнюю Фурию? — спросил Хозяин.

Она сжалась вся, но взгляд отвести не смела, только кивнула, подтверждая, что да, нашла, но лучше бы не находила, на самом деле.

Тогда мужчина чуть улыбнувшись, холодно и жестоко, совсем как Кровавый Владыка, подошёл к ней и коснулся её лба, врываясь в разум подобно ледяному кинжалу, просматривая её воспоминания.

Ему было не важно, насколько больно было ей.

Главное — результат.

— Вот оно что… — прошептал довольно её Хозяин.

* * *

Мирослава, качая головой, вспоминала, как ещё вчера с тревогой всматривалась в небо, силясь заметить в нём тревожную чёрную точку, которой поначалу казался Драконий Владыка.

— Ты боишься его? — отвлёк её от мыслей тогда обеспокоенный голос Радмира.

Девушка задумалась.

Боялась ли она Арана?

Скорее всё-таки нет, ведь лично ей он не мог сделать ничего, ибо Видящие и их Хранители были во все времена неприкосновенными, но вот причинить вред Берсеркам в порыве гнева он мог, а это было… нежелательно.

— Опасаюсь, — честно признала она.

— Почему?

Мирослава ответила не сразу, пытаясь подобрать слова.

— Ты… поймёшь, когда увидишь его, — ответила она, наконец. — Я не могу это описать. Таких слов нет.

— Ты уверена, что мы должны заключать с ним союз? — вступил в разговор неожиданно оказавшийся за спинами брата и сестры Дагур, тоже с тревогой всматривавшийся в небо.

— Только так, — покачала головой девушка. — Скоро случится страшное, и он будет действовать только по принципу «кто не с нами — тот против нас».

— Ого.

Кажется, это впечатлило Дагура.

Псих.

— Тебе понравится Аран, — улыбнулась приободряющее Мирослава своему Вождю. — Вы в чём-то похожи.

Но изначально всё пошло не так.

Точек оказалось две.

Аран прибыл к Берсеркам вместе со своим младшим братом, гордо восседавшим на ещё одной Ночной Фурии, обладающей удивительно проницательными глазами цвета солнца, и люди приняли к сведению — сын Стоика жив, здоров и неплохо себя чувствовал, по всей видимости.

И он не боялся поворачиваться спиной к дракону.

К Фурии.

И Тагуш, как называл этого Сына Ночи мальчик, был послушен Магни, пусть это была лишь демонстрация, ведь мысленно именно дракон советовал ребёнку, как лучше поступить в той или иной ситуации, как себя вести и что лучше сказать, наглядно всё показывая и растолковывая, почему, зачем и как.

Фурия-нянька.

Очаровательно.

Зато Тагуш очень почтительно поклонился и Венту, как Хранителю, и самой Мирославе, как Видящей, не выразив ни словом, ни жестом пренебрежения или, Небо упаси, брезгливости.

Он, явно опытный и знающий, на равных разговаривал с любопытным мальчиком.

И это было очень показательно.

А уж когда Магни увидел Дагур… Эту картину надо было запечатлеть в веках!

Друзья не посмотрели ни на то, что мужчина в отцы мальчишке годился, ни на то, что все они тут собрались для важных, решавших судьбы народов, переговоров, и радовались неожиданной для Берсерка встрече оба, как дети малые.

И обсуждали какие-то свои дела.

Всё-таки неопределённость в судьбе сына возлюбленной тяготила Дагура, пусть он и старался не показывать этого, но от Мирославы нельзя было ничего скрыть.

Свою способность видеть людские души словно насквозь она только развивала с годами.

Не просто так же её Видящей называли.

Но ещё более шокирующим для психики её вождя был момент, когда Аран откинул на плечи капюшон и поприветствовал Дагура.

Тот узнал в нём Иккинга моментально.

В отличие от любого другого человека, с которыми были знакомы и Иккинг, и Аран, Дагур с пониманием отнёсся к объяснению о том, что, собственно, сына Стоика тут уже давно не было, а был только Брат Фурии.

И к смене имени.

И ко всем действиям, направленным против Охотников на драконов.

Как там тогда сказал Дагур, обрадованный тем, что парнишка, перед кем он ощущал вину, оказался жив, пусть и в несколько видоизменённом варианте?

«Аран защищал свой народ! То, что это драконы, — ничего не меняет».

Нашли два психа друг друга.

Кажется, Мирослава нечаянно поспособствовала образованию крепкой дружбы двух людей, много лет назад едва ли способных представить, что этим всё кончится.

Мда.

В общем, сами переговоры прошли благополучно, Аран вместе с Магни уже собирались отправляться к себе на Драконий Край, но тут парня остановила Мирослава.

Девушка не понимала тогда, какие последствия повлекут за собой её слова, но решилась-таки рискнуть и попытаться заставить Арана одуматься, взяться за ум и увидеть, что всё, им творимое, — не правильно.

Что он потом будет жалеть.

— Будь осторожен, Страж, сила, небом подаренная, разум отнимет, — сказала она ему тогда.

Он только кивнул как-то горько, чуть прикрыв глаза.

— Я это уже понял, Видящая, — ответил он со вздохом. — Но не знаю, что мне делать с этим. Я словно не контролирую себя.

Какое-то отчаяние, минутным просветлением окутавшее Арана, стало заметно на его лице, блеснуло в его глазах.

— Битва тебя ждёт, — покачала головой Мирослава, горько поджав губы.

— Я знаю.

— Отпусти себя, дай выход своим гневу и боли, и отпусти своих врагов, — сказала она, вспоминая, как много лет назад уже говорила нечто подобное. — Прости их, позволь им уйти с миром. В новую жизнь.

Парень усмехнулся.

— Быть быстрым и точным?

— Вспомни, с чего ты начинал, — практически умоляла Мирослава. — Вспомни, ради чего и ради кого ты всё это делаешь.

Она уже видела — уговаривать бесполезно.

От этого становилось больно.

Парень пусть и не был полностью виноват в сложившейся ситуации, всё-таки тут сложилось множество факторов, но это не отменяло того факта, что за всё потом ответственность нести придётся всё равно ему.

Что бы он не натворил.

А Аран надолго задумался, прикрыл глаза, жестом послав Магни к Тагушу, который в этот момент вместе с Араном о чём-то разговаривал с Венту в сторонке.

— Ради своей семьи, — ответил он наконец.

Мирослава долго смотрела в глаза парню.

— Будь милосердным, — почти прошептала она, уже не особо надеясь на успех. — Ты стал слишком жесток. Непозволительно.

Аран, на удивление, только кивнул согласно, но отчаяние с его лица никуда не делось — только усилилось, стало практически физически ощутимым, и от этого становилось только страшнее.

— Я не буду оправдываться, ведь оправданий мне нет — но исправлять все… меня опять предали, Мирослава, — сказал он с горечью. — Мне больно.

— Не мсти им, — опять покачала головой девушка. — Не стоит. Они сами сгорят, по собственной вине.

— Они сами выбрали этот путь?

— Сами.

— Пусть будет так, — кивнул решительно Аран и с благодарностью посмотрел в глаза Мирославе.

— Иди с миром, Страж. Но не давая огню в твоём сердце ослепить тебе глаза.

Уже потом, стоя на всё том же месте, девушка, замерев, просматривала вероятности сегодняшнего дня, поддавшись своим предчувствиям, и, очнувшись, только вздохнула устало.

— Как жаль, что мы сегодня видимся не в последний раз.

Её слова разнеслись над засыпавшей деревней, так и оставшись никем не услышанными.

* * *

Буря всегда, с самого своего детства, когда ещё мать погибла, и заботиться о ней стал отец, Грозокрыл, с самого момента, когда они попали в Гнездо Великого Смутьяна, знала, что отличалась от других драконов даже собственного вида — она была Стражем.

Причина зависти и исходящего из неё плохого к ней отношения.

Все эти птенцы были уверены, что это так круто и увлекательно быть Одарённым, и так занимательно быть хоть в чём-то похожим на таких непостижимых, таинственных и высокомерных Фурий.

Они считали, что это было нечестно.

Что лучше бы они были Стражами, а не Буря.

Но что они, эти наивные, понимали в трудностях бытия Одарённым, и тем более — конкретно Стражем?

Только отец её, горько прикрывая глаза, пытался помочь своей дочери, только он и сделал что-то для этого — пришёл в стаю к Великому Смутьяну, мудрому и сильному Стражу, повидавшему за тысячелетия своей жизни слишком много.

Да, все, кто ей завидовал, не понимали, насколько тяжело быть Одарённым Драконом, но не Фурией.

Её никто и не собирался учить.

Фурии, что Дневные, что Ночные, передавали свои знания исключительно внутри собственного вида, и исключениями здесь были только люди, судьба которых, однако, была далеко незавидной, зачастую.

Её просто высмеяли бы, в лучшем случае, попробуй она напроситься в Ученики к Фуриям.

В худшем — незатейливо убили бы.

И пожелали бы Мира душе её и счастливой новой жизни.

Благородные и величественные в глазах абсолютного большинства драконов Фурии оказывались не такими уж добренькими и светленькими, стоило попытаться рассмотреть их получше.

И много было тех, кто пытался открыть другим истинное положение дел в обществе лицемерных Детей Ночи, но именно поэтому практически ни один дракон-Страж не доживал до возраста, в котором надо отправляться в Великое Странствие.

Увы.

А все думали, что ей так легко и весело.

Что сила — это круто.

Никто не мог понять, почему сила без знаний и уж тем более умений не стоила и дохлой мухи, почему она «так недовольна своей удачей, ведь тебе так повезло появиться на свет такой необычной, особенной, это же так замечательно, хотели бы мы быть, как ты!»

Конечно, Буре многое рассказал и даже показал Смутьян, но явно не больше того, что она должна была знать и понимать, по его мнению.

Собственная зависимость от Истинных бесила неимоверно.

На самом деле, Шторморез за всю свою не самую короткую, особенно по человеческим меркам, жизнь встретила всего одного Стража-дракона, и то в этом не обошлось без Фурий, которые не смели убирать слишком любопытную, прямолинейную и упрямую Змеевицу.

Они позволяли ей всё то, за что убили бы любого другого.

Но тут сыграла свою роль не столько особенность Айвы на фоне других, которая обрекла её на всё то, что довелось пережить Буре, сколько её знакомство с тем, кто впоследствии назван был Драконьим Владыкой.

И то, что Арану очень не понравилось бы, навреди кто его подруге.

В том, что тот бы это непременно узнал, никто не сомневался — парнишку Фурии учили на совесть, с полной самоотдачей, и перехитрили в этом самих себя.

Но когда она, Буря, раненая лежала в лесу острова, название которого она так и не запомнила, и ждала собственной гибели, с разочарованием понимая, что её знания действительно не стоили ничего, что её мнимая сила не могла спасти её.

И человеческая девочка, которая безрассудно решила помочь своему умирающему врагу, поняв, что та, в общем-то, была ни в чём не виновата, поразила Бурю до самой глубины её души.

Сатин оказалась странной и незаурядной личностью, и, к тому же, тоже оказалась Стражем, причём явно сильным.

Сильнее Бури.

И Шторморез с ужасом тогда ожидала того, несомненно, страшного момента, когда её новая подруга должна была решиться и выбрать для себя — дом или поиск самой себя, новых знаний.

И девочка выбрала дракона.

Как горько было Буре от понимания того, что Сатин скорее всего должна будет отправиться к Высшему Совету, и в Старшее Гнездо её доставить должна была бы именно она.

Какая насмешка!

Какой плевок.

Но Кровавый Страж, пред которым они предстали по пути к Смутьяну, оказался ещё более незаурядной личностью, и он с добротой и пониманием отнесся к путницам, дал им еду и кров.

Но это было не главное.

Главное — он взял в Ученицы Сатин.

Буря не должна была переступать через себя, отправляя свою юную ещё совсем подругу туда, где её непременно сломали бы, сделали послушной марионеткой Совета.

И Король даже милостиво позволил Буре остаться с Сатин, оберегать её.

Это перевернуло мир Штормореза даже больше, чем знакомство с первым на её веку человеком, не желавшим убить дракона (Всадница её отца была не в счёт, ибо та была все эти годы под сильнейшим ментальным воздействием Смутьяна).

Ведь Аран, даже не осознавая, насколько был силён, насколько щедр, позволил ей учиться вместе с её подругой, с её сестрой.

Да, её Королю не дали в своё время всех знаний и, самое важное, всех нюансов, которые знал любой Вожак или Советник, но это только помогло ему, не дало сменить одни шоры на другие, дало остаться его глазам открытыми на все несовершенства мира.

Не зная правил, Аран раз за разом их нарушал.

Совершал то, что все считали невозможным.

Преклоняться перед таким великим Одарённым было совсем не стыдно — это было для Бури большой честью, и горе тем, кто считал иначе, крича без конца о том, что позорно было называть своим Королём человека.

Этих глупцов слишком быстро заставляли замолчать.

Пусть не был Аран драконом, пусть не мог летать и выдыхать пламя, но он был истинно Фурией в человеческом обличии — вместе со всеми их недостатками, увы.

Волей своей он мог заставить это сделать других.

А мог попросить.

И именно второй вариант он предпочитал.

Ведь так?

* * *

Информации, полученной от его Фурии, было до зубовного скрежета мало, и вся она, по большей части — бесконечный поток страха, тотального ужаса, который не вызывал у неё даже сам Гриммель, и потому он решился на весьма сомнительное действие — встретиться с Лидером второй по силе стороны.

А может, и первой — до бодания с Берсерками они ещё не докатились, и выяснить это было проблематично.

Ведь у Лохматых Хулиганов, как это сообщил ему его шпион в их стане, появилась некоторая информация о местоположении драконьего гнезда.

Терять шпиона не хотелось, не сумел бы он выведать эти данные, ссориться с сильным и свирепым племенем — тем более, потому решено было выбрать простейший и потому гениальнейший вариант.

Отправить воинов на поиски гнезда как союзников.

Как хорошо, что Стоик Обширный был хорошим знакомым Гриммеля, с которым их связывало множество великолепных охот в такой далёкой с высоты их лет юности.

Правда, на истребление Фурий он тогда ещё наследника Олуха не брал — только присматривался к нему тогда.

Ведь просто так объяснить самоубийственную идею специально искать и убивать самых неуловимых и смертоносных драконов было весьма проблематично — пришлось бы объяснять и свою теорию, и о том, кто такие одарённые, и так далее.

Однако было у Гриммеля предположение, что сам Стоик тоже был Одарённым — слабым, необученным, и именно поэтому агрессивным.

Не просто же так все его дети были Стражами!

Пусть Гриммель, если и был сам Одарённым, то сравниться со Стражами всё равно не мог, однако науку Менталистики он за свою далеко не короткую жизнь познал, если не в совершенстве, то близко к нему.

И вообще, стать Одарённым — никогда не поздно.

Это скорее проблема восприятия, а не способностей.

Их развить можно у кого угодно, главное, чтобы Разум, Душа и Тело были, а они в наличии у абсолютно всех людей.

Так что он знал, что делал.

И что говорил.

Ну, а то, что Хеддок решил не связываться с Охотниками на драконов и идиотами из Армии Драго, ведомых бредовой идеей мирового господства, только доказывало здравомыслие Вождя Олуха.

И это радовало.

Их цели если не полностью, то совпадали.

Главное — не позволить Стоику узнать о том, кем когда-то был ненавидимый им Покоритель Драконов, ведь даже сейчас, опьянённый горем и ненавистью, он не смог бы убить собственного сына.

Да, пусть Аран и Иккинг в сознании Обширного продолжали оставаться разными людьми.

О, каким шоу стало прибытие Гриммеля на Олух!

Мужчина, не привыкший себе отказывать в вопросах безопасности, да и первое впечатление — самое важное, добрался до злополучного острова на своём «воздушном корабле», как его кто-то обозвал, в сопровождении всех шестерых своих Смертохватов.

— Гриммель? — удивлённо узнал его тогда Стоик, стоило ему ступить на землю этого почему-то важного острова, вокруг которого столько всего вертелось и завязывалось. — Давно о тебе ничего не было слышно.

— Стоик! — приветственно кивнул мужчина. — Ну, так я давно не бывал на этих землях.

Гриммель и в правду был рад этой встрече — назвать Стоика другом он не мог, но товарищем и хорошим знакомым — запросто, а потому видеть его, здравствующего и относительно процветающего, было, в общем-то, приятно.

Хоть кто-то остался жив.

— Что тебя сюда привело?

— Интересный заказ, — честно ответил Гриммель. — И, полагаю, очень выгодный и для тебя.

Вообще, лучшая стратегия — полное отсутствие лжи, ведь тогда его не могли в ней упрекнуть, ну, а то, что правду можно представлять с разных сторон, знали далеко не все.

Ну так и что?

Сами виноваты.

А врать давнему товарищу ещё и не хотелось.

— То есть? — поинтересовался Стоик.

— У меня есть точная информация о местонахождении острова, принадлежащего Покорителю Драконов, — попытался заинтересовать его Гриммель. — Мой заказ — поймать и привести моим нанимателям его Ночную Фурию.

Хеддок долго смотрел в глаза своему собеседнику, явно что-то обдумывая, взвешивая и решая для себя.

Молодец.

Не стал пороть горячку.

— Зачем же мы тебе? — сказал он, сразу посуровев, ища подвох.

Браво!

Гриммель готов был аплодировать Обширному, ведь тот не купился сразу, и вообще не факт, что купится на его слова.

Как приятно было работать с умным человеком, просто слов нет! Особенно после сотрудничества с его горе-нанимателями, этими неизвестно как доживших до своих лет, так называемыми Предводителями, из которых один был идиотом, другой — умно молчал, и только женщина была вменяемой, только бы поменьше агрессии ей.

— У меня есть точное местонахождение относительно нескольких островов, но вот где находятся эти самые острова, мне точно не известно, — довольно ответил Гриммель. — Вам же известно приблизительное местонахождение, относительно Олуха, а это значит, что совместив нашу информацию, мы сумеем добиться большего успеха, чем поодиночке.

— И что же ты попросишь взамен собственного знания? — не стал церемониться Стоик.

И всё же, как приятно работать с умным, понимающим человеком!

Вот что значит — старой закалки!

Не то что нынешняя хлипкая молодёжь, половина воинов из числа которых — женщины, ещё половина — тупа, как пробки, и самые умные индивиды скапливались у Берсерков или уходили неизвестно куда.

Действительно, самые умные.

— Во-первых, ваши данные, во-вторых, вы ведь всё равно собирались уничтожить Гнездо? Вот и уничтожайте! Отряд пошли, и я своих отправлю. Такое дело нельзя за раз закончить.

Да, только его Армада будет без символики Гриммеля.

И никто не будет знать, кому они обязаны.

* * *

Бьёрн Ригсон уже много лет был наёмником, и за это время вокруг него сложилась своеобразная репутация — и его самого, и его отряд люди боялись, но уважали.

Да, у него было только пять драккаров, но зато они принадлежали только ему и никому другому, как и люди, являвшиеся экипажем его кораблей.

Когда от проверенного человека, по словам его знакомых, поступило предложение о найме, тот практически сразу согласился — служить пять лет человеку, на сотрудничестве с которым можно было знатно поживиться, накопить на беззаботную старость, казалось тогда мужчине великолепной идеей, ведь так можно было потом и вовсе передать дело сыну, а самому — мирно осесть на каком-нибудь хорошеньком острове.

Когда Бьёрну сообщили, что работать он будет в составе Армады, в которой было немало таких же, как и он, — сделавших войну своим ремеслом, когда он увидел, что все корабли были без знамён, он заподозрил неладное.

Но быстро успокоился, наивный.

Что могло произойти такого страшного, из-за чего могли возникнуть мысли о предательстве нанимателя, которого, вообще-то, тоже наняли, но зачем — неизвестно, думал он тогда.

Подумаешь, кто-то себе остров решил завоевать.

Может, у него не хватало на это людей, но было достаточно денег.

Следующим звоночком было, когда к Армаде присоединились ещё пятнадцать драккаров с различными гербами, один из которых заставил Бьёрна похолодеть.

Лохматые Хулиганы.

Эти бестии немало попортили крови родному племени Ригсона, с которым мужчина уже давно оборвал все связи, став простым морским бродягой без дома.

Он утрировал, конечно.

У него была жена и даже четверо детей — сын и три дочери, но с ними он практически не виделся, ведь его Хельга, как жены остальных ребят из его отряда, жила на маленьком островке, который они отбили у какого-то не особо воинственного и находящегося явно в упадке племени.

А так они бывали редко дома, с родными.

А новости с Родины Бьёрн получал ещё реже — не хотелось ему бередить прошлое, вспоминая все те обстоятельства, вынудившие его покинуть ещё совсем юнцом отчий дом.

Но весть о том, что его родное племя было благополучно завоёвано муженьком средней дочери их вождя, долетела и до Ригсона.

Слишком уж скандальной она была.

Никогда доселе Стоик Обширный не предавал своих союзников, а в этот раз он сделал это столь показательно, столь безжалостно и неотвратимо, что стоило бы задуматься о его умственном здоровье.

Но называть безумцем Вождя одного из двух самых сильных племён Варварского Архипелага все боялись.

И Бьёрн боялся.

Не его пяти корабликам тягаться с флотом Лохматых Хулиганов, закалённым в битвах и только ждущим тех особо умных, кто станет перечить их лидеру.

И вот они, знамёна Олуха.

И едва ли это трофейные корабли.

Значит, их наниматель был дружен со Стоиком, раз тот дал свои корабли и своих людей тому самому Гриммелю?

Это и успокаивало, и тревожило одновременно.

Но самое страшное случилось, когда им наконец сказали, куда конкретно отправится Армада, и зачем она отправится, ведь тогда отказываться, пытаться улизнуть, спастись было бесполезно.

И бессмысленно.

От Лохматых Хулиганов, как показывала недавняя практика многих народов, никто ещё не уходил.

Кроме одного.

Того самого, против кого они шли.

Против Покорителя Драконов.

Против того самого Покорителя Драконов, Хель его подери, который стал убийцей Драго Блудвиста (который тоже был не лыком шит), который, судя по всему, методично выбивал Охотников на Драконов, один за другим безжалостно сжигая дотла их острова, который оседлал Ночную Фурию, в конце-то концов!

Бьёрн очень хотел увидеть своих детей ещё хоть раз.

Но было уже слишком поздно.

Пути назад не было ни для кого, включая всех тех ребят, которые точно так же, как и он, задохнулись от ужаса при осознании того, против кого они собрались воевать.

Надо признать — люди быстро привыкали к хорошему.

К хорошей жизни — тем более.

После того, как появился этот проклятущий Покоритель Драконов, эти самые крылатые твари прекратили без разбора нападать на всех и вся, разоряя деревни, лишая людей пищи перед холодной зимой, когда вся дичь уже попряталась, а вся рыба ушла куда-то.

Люди привыкли к тому, что на них не лился с неба огонь.

К стрелам, к камням и пикам — тоже привыкли, да и не отвыкали они, но…

Но общий враг как-то объединял людей раньше, и теперь, когда его не было, точнее, когда он перестал себя столь активно проявлять, только мирно мелькая на горизонте, перестав на людей обращать внимание, эти люди направили свою воинственную энергию друг на друга.

И это было страшно, на самом деле.

Очень страшно.

Да, люди отвыкли от того, чтобы биться с драконами, забыли их повадки и слабости, уязвимые места и уловки для их убийства, вместо этого выучив всё это у людей.

И идти теперь на того, у кого драконов были тысячи и тысячи…

Конечно, у Бьёрна, как и у любого уважающего себя воина, было на драккарах оружие, способное не только топить чужие корабли, пусть катапульты с хорошей такой горкой камней возле каждой у него имелись, у него было и оружие против драконов.

Но не против такого громадного их количества!

Их отправили на убой.

Они были смертниками.

Но зачем это всё их нанимателю?

Зачем ему было подставлять совершенно незнакомых ему людей, которые ему ничего плохого не сделали, никому из его окружения дорогу не переходили, да и не могли — не те категории у них.

Это глупо.

Это бессмысленно

Это правда.

Когда густая, липкая тьма окутала мир, а солнце, их последняя, а потому и такая бессмысленная надежда, беспомощно утонуло в равнодушном и порою таком безжалостном море, Бьёрн уже смирился.

Что бы там ни задумал их наниматель, он и его ребята уйдут достойно!

Жаль, он не попрощался нормально с женою.

Поссорился с ней, с глупой, и не извинился.

Полная луна, налившаяся каким-то голубоватым, жестоким и холодным светом, смотрела на мир свысока, затмевая своим блеском сияние звёзд.

От этого само небо казалось ещё чернее.

Откуда-то с кораблей, идущих впереди, пришло распоряжение — они остановятся на ночь возле темневшего сейчас невдалеке острова, а часть и вовсе сойдёт на него — необходимо было, на всякий случай, пополнить запасы пресной воды, ведь сколько им плыть, было неизвестно.

Им — неизвестно.

Бьёрн знал — нисколько.

Никуда они уже не поплывут.

И те огоньки, сотни, тысячи огоньков, чем-то напоминавших звёзды, но только намного ближе, на земле, зажегшихся в этой беспросветной тьме, были тому прямым подтверждением.

В повисшей тишине послышался отдалённый и расстоянием заглушённый, но там, вблизи, явно громкий боевой клич.

И небо вспыхнуло алыми разводами.

И полился с этого самого неба огонь на палубы кораблей, где сонные и ничего не подозревавшие люди не сумели вовремя среагировать, за что и поплатились.

Смотреть на то, как его ребята горели заживо, не хотелось — детские и юношеские воспоминания были слишком яркими.

В плохом смысле.

Послышались крики, и воины решили оправдать своё название, стреляя в проклятых тварей и даже иногда попадая, благо зарево от горящих кораблей помогало не потерять в темноте этих порождений мрачного Хельхейма.

Вдруг послышался знакомый всему Варварскому Архипелагу свист, причем — многократный.

Сердце Бьёрна ушло в пятки.

Несколько Фурий.

Несколько.

Не одна.

Это конец.

Грохота взрыва мужчина практически и не услыхал, ведь тот был заглушён стуком его собственного сердца — он всё же был человеком, и ему, как и любому иному, было до безумия страшно.

Да, он тоже стрелял из арбалета.

Да, он тоже попадал, и раненые твари падали с громким воем в воду, а некоторые — на палубу, где их уже практически без потерь, разъярённые их коварством, добивали люди.

Неужели остальные не видели этого?

Это не твари такие умные были, о нет!

Просто руководил ими человек.

Вдруг на палубу корабля Бьёрна, оглашая свой позорный путь, упал раненный кем-то Змеевик, бешено сверкавший своими орехового цвета глазами, зашипевший и попытавшийся отползти, броситься в море.

Сбежать.

Спастись.

Улететь.

Но с пятью стрелами в теле сделать ему это было весьма проблематично, судя по всему.

Как сумел заметить мужчина, глянув мельком вдаль, твари оказались умнее тех, что зачастую нападали на острова (выдрессировал их, что ли, Покоритель Драконов?), ведь они не бросали своих раненых товарищей.

Спасали их.

Часть драконов, причём значительная, не одной восьмой от общего числа, подбирала выбитых из строя, утаскивая их куда-то во тьму, за которую проникнуть глаз Бьёрна уже не мог.

Однако этому Змеевику не повезло.

Вообще, воткнувшаяся в грудину секира ещё ни у кого не способствовала здоровой жизнедеятельности, пусть это и не убило на редкость живучую тварь.

Чтобы успокоить озверевшего от боли дракона, залившего своей кровью деревянные доски палубы, пришлось ещё с десяток стрел всадить в него, а ведь не все попавшие стрелы наносили урон серьёзнее, чем от царапины — толстая кожа была у тварей, и, пробравшись в его слепую зону, пробить кинжалом череп.

При этом, во время этого их подобия на танец со смертью, Змеевик направо и налево швырял свои шипы, и некоторых его ребят ими зацепило.

О них можно было забыть.

Им уже было не помочь — найти противоядие против той дряни, что содержалась в их шипах, сейчас было невозможно.

Ну и пусть!

Их подвиг воспоют потомки.

А они, пируя в Вальхалле, сидя возле своих отцов и дедов, будут наблюдать за этим.

Да, этого Змеевика, вёрткого и подвижного, несмотря на его ужасные раны, от одного вида которых желудок выворачивало наружу, а уж кто-кто, но Бьёрн был не из числа слабонервных, убить было действительно трудно.

Но можно.

Всех можно убить.

Но не все могли это сделать.

Неожиданно их драккар сильно качнуло — и Бьёрн еле удержался на ногах, ухватившись за то, что осталось от мачты, и не упал, и некоторым не так повезло и они, поскользнувшись в той луже крови, что натекла от тела дракона, упали.

Кто-то, ударившись виском об острый и твердый как кость шип, затих сразу.

Кому-то не повезло выскользнуть, выпасть за борт, где их уже точно ничего хорошего не ждало.

Бьёрн распрямился, преодолевая появившиеся в глазах черные и зелёные круги от резко прилившей к голове крови, и уже спокойно посмотрел на прошедшую через огонь, которым был объят теперь его корабль, закованную в броню из кожи Ночной Фурии чёрную Фигуру.

Покоритель драконов.

Что же, вот и всё.

Добегался.

Довоевался.

А он ведь так и не попросил у жены прощения за свою грубость.

Следом за Чёрным Воином вышел из пламени и его дракон, и горящие потусторонним зелёным светом глаза Злобного Порождения Молнии и самой Смерти прожигали душу Бьёрна.

Мужчина для вида принял боевую стойку, но он уже прекрасно понимал — бесполезно.

Неуловимо быстрое движение и…

— Прости меня, Хельга, — только успело сорваться с его губ.

…и голова Бьёрна одиноко покатилась по залитой кровью палубе, а тело его, закованное в кольчугу, которая не сумела стать преградой для колдовского меча, словно выкованного из самой тьмы, грузно осело.

— Прости меня, и да будет Мир твоей Душе, — послышался глухой шёпот Покорителя Драконов.

* * *

Когда он отдал приказ нападать, он сначала смутился — слишком легко.

Подозрительно легко.

Около двух десятков кораблей, из примерно сотни, практически сразу вспыхнули, однако их экипаж до последнего сопротивлялся своей судьбе, и его драконы один за другим падали в холодное даже в это время года море.

Конечно, люди были умны.

Они учились на собственных ошибках, этого у них было не отнять, и они прекрасно поняли, уже очень и очень давно, что бить надо было в крылья и хвосты.

Его самого этому учили когда-то.

«Сбитый дракон — мёртвый дракон!»

Они и били.

Те, кто упал, может быть и погибли бы, не предусмотри Аран и подобный вариант — немалая часть собранных на этом клочке земли драконов были здесь именно для того, чтобы вытаскивать раненых в безопасное место.

Но Аран чувствовал, как странным, своеобразным криком в энергии, его окружавшей, раздавался звон оборванных жизней.

Это было неприятно.

Это пьянило.

Он краем ума понимал, что это — не нормально.

Всё, что с ним происходило в последнее время, — не нормально.

Но иначе было нельзя.

Аран зло поджимал губы и наблюдал с уступа за битвой, отдавая по ментальным связям приказы, корректируя на ходу план и поначалу — не вмешивался в происходящее, изучая противника.

Не такие профессионалы, как Охотники, вот уж чего у них было не отнять — они в тех моментах всегда брали численным перевесом, причём значительным, и, конечно же, элемент неожиданности всегда играл свою роль.

Но и не неженки с более южных островов, да.

Это было плохо.

Численное превосходство всё ещё было на стороне Арана, но корабли, располагавшиеся ближе к центру, явно были оснащены лучше тех, что были по краям, и потому именно из центра методично, одного за другим, но его драконов выбивали.

Да, уже были безвозвратные потери.

И это бесило.

Так.

Держать себя в руках.

Только бы не сорваться…

Только бы не сорваться!

Видя, как его драконы, отобранные из числа добровольцев, перед которыми он озвучил задачу и спросил, кто готов был умереть за своего Короля, один за одним погибали, Аран ощущал, как его начинала душить ярость.

Луна, светившая в глаза, только раздражала.

Что же… Пришла пора выйти на сцену Алору и его «фурёнышам», а вместе с ними и самому Кровавому Владыке.

О том, что некая Армада двигалась в сторону территорий Драконьего Края, Аран знал ещё за несколько дней до того, как они добрались до самой границы — Сеть работала исправно.

За кораблями следили, рассчитывая место, в котором они пересекут границу.

Место, в котором их надо было перехватить.

И рассчитали.

И нашли.

И вот — результат.

Приблизившись к месту, назвать это полем было уж точно нельзя, битвы, Аран даже глаза прикрыл — практически родной запах крови, боли и чужого отчаяния перемешался с копотью и палёной плотью.

Запах его победы.

Горький, практически тошнотворный.

Как и сами его победы, по сути.

Но он клялся делать всё, чтобы защитить свой народ, свою стаю, которая доверила ему свои судьбы, свои жизни, свои Души, свои семьи, в конце-то концов!

И обманывать их доверие было нельзя.

Непростительно.

Он стал Кровавым, чтобы они не были больше ими.

Он раз за разом окроплял свои руки в чужой крови, чтобы это не приходилось делать его подданным, чтобы их не заставляли нападать на людей и непременно погибать.

Ведь сейчас с его стороны бились добровольцы.

Только они.

Он мог приказать, но зачем?

Чем он был бы лучше той же самой давно покойной Красной Смерти, в таком случае?

А чем он лучше был сейчас?

Неизвестно.

Конечно, его драконы были слепо верны ему, уж не знал он почему, как ни искал ответ — найти его так и не сумел, и потому могли прийти сюда, даже не осознавая, что их ожидало.

Не готовые сражаться.

Не готовые убивать.

Не готовые умирать.

Но думать об этом было уже слишком поздно — жребий был брошен, битва была уже в самом разгаре, и ничего изменить уже было нельзя.

Просто невозможно.

Они сражались за него.

И он сражался за них.

Рубил головы с плеч, колол сердца, стараясь быть милосердным в собственной жестокости — чтобы не мучились его противники, чтобы не могли их Души проклинать Арана за причиненные страдания.

Они даже не успевали ничего понять.

Ничего они не успевали.

Даже закрыться.

А вот этот успел — попросить у кого-то прощения, перед тем, как и его голова заскакала по пропитавшимся кровью, провонявшим болью и бессильной ненавистью доскам.

И Аран просил прощения.

У всех них просил.

Души были едва ли виноваты в преступлениях единственного своего Разума, и ненавидеть Души смысла не было.

Вообще ненавидеть было бессмысленно.

Глупо.

Он отпускал их с миром, желая счастья для нового воплощения.

Как в самом начале.

Великие Небесные Странники, он ведь действительно стал забывать в этой бесконечной череде жесткости, с чего он начал и для чего он всё это затеял, стал только бессмысленно проливать чужую кровь, упиваясь своей силой.

Не делало ему это чести.

Много ли чести в том, чтобы победить слабого?

Много ли чести в убийстве?

Не было времени сомневаться, и он не сомневался — от его действий зависело слишком много: жизни и благополучие, здоровье и свобода его стаи, его семьи, его Гнезда.

Аран не знал, сколько уже это длилось, не знал, скольких он уже потерял безвозвратно — все слилось для него в бесконечную череду смертей и, вот забавно, невозможно было отличить — где человеческая, а где драконья Душа решила продолжать свой Великий Путь.

Не по своей воле, конечно.

Сила всё ещё бурлила в его крови, она пьянила получше любого, даже самого дорого вина, она шептала уставшему Разуму, чтобы он перестал сдерживать монстра, живущего внутри.

Чтобы отпустил себя.

И с каждый мигом сопротивляться становилось всё сложнее и сложнее.

Может, она права?

* * *

Это было настоящее безумие.

Сморкала уже и отвык от того, что подобное бывало в этой жизни, и от этого становилось ещё страшнее — непозволительно расслабился, стал слишком слаб, слишком неумел для того, чтобы спасти себя.

Не ради самого себя стоило спастись — ради Забияки.

Ради их сына.

Сморкала не хотел, чтобы маленький Бранд Йоргенсон рос сиротой.

Молодой мужчина убивал драконов, как и мечтал когда-то в детстве, и делал это очень хорошо — быстро, эффективно и результативно.

В голове сами собой всплывали картины почти одиннадцатилетней давности, когда Иккинг при помощи своих уловок раз за разом побеждал на Арене, зарабатывая этим себе всеобщую любовь.

Какой малой оказалась за неё цена — всего лишь умение красиво убивать.

Какая мерзость.

И этим он когда-то хотел быть?

Этим заниматься?

Чем Сморкала так провинился перед Стоиком, что тот отправил своего самого преданного воина на верную смерть?

Этого, и только этого не понимал мужчина.

За что?

За какие проступки?

Впрочем, сейчас это было не важно.

Важно было найти у дракона, сейчас перед ним рухнувшим и ненадолго собственным падением оглушенным, ту особую точку, которая заставляла тварей отключаться в блаженстве.

Пусть.

Пока дракон не сопротивлялся, его проще было убить.

Без излишних страданий.

Он — человек, он — не зверь, упивавшийся чужим страхом и болью, чем зачастую и увы отличались слишком многие безумцы, слишком многие головорезы Стоика, особенно из числа тех, кто стал солдатами Олуха немного не по своей воле.

Он не будет мучить тех, кого можно отпустить безболезненно.

И пусть зачтётся ему это за чертой жизни и смерти.

* * *

Сатин с ужасом почувствовала, как её сердце стало биться в разы быстрее нормы, как непонятной природы паника затопила её сознание, и слишком много сил понадобилось на то, чтобы обуздать себя, вернуть себе контроль над собственным разумом.

После того, как почти три с половиной года назад ей довелось побывать под ментальным контролем другого Вожака, девушка стала яростно оберегать собственный разум, строя нерушимые щиты.

И научилась она этому… у Магни.

У мальчика оказался настоящий талант именно к защите своего сознания, и с него действительно можно было брать пример.

Теперь её ментальные щиты не мог пробить даже её Учитель, и именно этот факт Сатин считала наивысшим подтверждением достигнутого ею успеха, ведь Мастера Разума лучше его не знали во всём Варварском Архипелаге.

Но если это не могло быть влиянием из вне, то чем была вызвана эта тревога?

Она шла… изнутри?

Как странно.

Да, страх — практически ужас, так и не отпустил её, просто она теперь контролировала свои действия более или менее.

Но направлены они были не на себя.

А на кого?

На детей?

Нет, они сейчас мирно спали под неусыпным взором Тагуша.

Рядом с этим драконом им точно ничего не грозило — третий после Короля, даже она была четвёртой.

На Валку?

Её охранял Грозокрыл, ей едва ли могло что-нибудь грозить, ведь не была она такой уж важной фигурой в Драконьем Крае.

Не имела влияния.

Значит… На её Мастера?

Да!

Её Учитель был в беде, и, судя по всему, только ей под силу было ему помочь. Пусть это звучало совершенно глупо, так наивно, по-детски, но иного варианта она просто не видела.

Нужно было его спасать.

Защитить.

На мгновение, всего на краткий миг, девушке стало очень смешно — она собралась неизвестно куда и неизвестно как спасать своего грозного Мастера, от которого как раз таки и надо было бы зачастую спасать разумных.

Он вообще в последнее время сам не свой был.

И Алор смотрел слишком печально.

Слишком устало.

Он что-то знал?

Они что-то от неё скрыли?!

Сатин была не сопливой девчонкой, она — взрослый, сильный и умелый воин, и все эти годы на только раз за разом доказывала это своему Учителю, и видела в его глазах одобрение.

Так почему?!

Теперь её захлестнула обида.

Чисто человеческая досада.

Впрочем, всё это было теперь не важно — Мастер нуждался в ней, пусть он мог этого и не знать, но интуиция у Одарённых, даже если это не Видящие, была слишком точной, и никогда, увы, не ошибалась.

Ни один дракон не согласился бы нарушить приказ Короля помочь ей добраться туда, куда рвалось сейчас её сердце.

А приказ наверняка был.

Ни один, кроме её верной Бури.

И Шторморез даже не стала слушать сбивчивых объяснений своей названной сестры, а просто перебила её и заявила, что она в деле, только нужно было предупредить Тагуша.

Это было самым тяжелым моментом, как казалось Сатин.

Девушка, вздохнув, отправилась в дом детей, стараясь не потревожить их всегда чуткий сон, ведь ей с таким трудом удалось проследить, чтобы они легли спать, а не продолжили болтать о чём-то или читать, но последнее было больше применимо к Руни.

Дети мирно спали, и просыпаться явно не собирались — видимо, всё-таки умотались за день.

И Тагуш был всё там же.

— Присмотри за мелкими, пожалуйста, — шёпотом сказала Сатин, жалобно смотря на Фурию.

Дракон окинул её, находившуюся в лёгком боевом облачении, каким-то подозрительным взглядом из-под полуприкрытых век и фыркнул, что, по всей видимости, должно было изображать смёшок.

— Ты куда ещё собралась?

— Надо, Тагуш, — с мукой в голосе ответила Сатин честно. — Он вляпался во что-то, из чего может не выбраться.

— Вот как ты веришь в своего Мастера, значит? — усмехнулся дракон, но увидев в её взгляде что-то, всё ему объяснившее, осёкся. — Если всё действительно так серьёзно — иди. Я прослежу, чтобы всё было в порядке.

И Буря мчалась как никогда быстро, повинуясь ветру и внутреннему зову Сатин.

И вот, девушка и Шторморез с ужасом взирали на невиданную доселе по своим масштабам битву, развернувшуюся у берегов черневшего мрачной громадой внизу острова.

Отблески пламени делали тьму только более густой, полной.

Буря приблизилась к горящим кораблям и, неаккуратно открывшись, оказалась сбитой сетью, пущенной незамеченными ими ранее людьми, притаившимися на не горящем корабле со спущенными парусами — чтобы не белели они в ночи.

Шторморез со своей всадницей рухнули вниз прямо на какой-то прибрежный камень, сильно ударившись о его острые края, и, по всей видимости, дракон повредила себе крылья — по крайней мере, одно из них безвольной тряпкой висело теперь.

В воздухе резко запахло кровью.

Кровью Бури.

— Ты как, родная?

— Иди! Ему ты точно нужнее.

Несколько мгновений понадобились Сатин, чтобы прийти в себя и сориентироваться, что где и когда.

И она, не замечая фигур, бесшумно приближавшихся к оставшейся за её спиной Буре, бросилась искать своего Мастера, со странной радостью обнаружив его тоже на берегу, сражавшегося сейчас сразу с несколькими воинами, вооруженными топорами и молотами.

И ни у одного не было меча.

Только мастер на их фоне был изящным, грациозным, как кот.

Как Фурия.

И жизни он отнимал так же — изящно, практически небрежно.

Но вдруг новая волна паники, непонятно откуда взявшаяся, накрыла Сатин с головой, и она почти захлебнулась в ней, и сердце на несколько мгновений сбилось с привычного твёрдого и уверенного ритма.

Скоро!

Практически сейчас.

Вот он, арбалетчик, притаившейся в тени, и странно-знакомая фигура рядом с ним.

Мастер не видел их, увлеченный своим боем, который, впрочем, к моменту, когда Сатин практически до него добралась, уже и вовсе закончился — не было достойных противников её Учителю.

Арбалетчик прицелился прямо в спину ему, отвернувшемуся к подлетевшему Алору.

Ужас отразился на лице Сатин.

Нет!

Она неимоверно быстрым рывком оказалась рядом с Учителем, оттолкнула его, но сама уйти с траектории полёта проклятой стрелы просто не успела.

Ей не хватило всего мгновения.

С тихим вскриком она выдохнула, обнаруживая у себя в животе стрелу, оперение которой было серо-алым.

Как знакомо.

События следующих мгновений показались девушке пугающей вечностью.

Откуда-то со стороны, откуда она примчалась, послышался истошный драконий рёв, такой знакомый её слуху, такой родной и… такой безнадёжно отчаянный, затухающий.

А потом всё стихло.

Не успело её сердце сделать и удара, как Сатин настигла боль — словно что-то вырвали у неё из груди, словно ту нить, что связывала её с Бурей, кто-то разорвал с громким, просто оглушающим звоном.

Ей словно сердце вырвали, но она почему-то ещё была жива.

А потом её Учитель обернулся.

Его глаза, такие красивые, такие пугающие, но всё равно такие дорогие её настрадавшемуся сердцу, были сейчас практически безумны — столько в них, светившихся в темноте, было различных эмоций.

Он с гневом, граничащим с ненавистью, обернулся на наглеца, потенциального самоубийцу, посмевшего толкнуть его, Арана!

Но стоило его взгляду сфокусироваться на его лице, как гнев сменился удивлением, а оно — ужасом.

Сатин, охнув, осела на землю.

Свалилась навзничь.

Казалось, с каждой каплей теряемой ею крови её покидали не только силы — сама жизнь.

Стало очень, очень холодно.

Лёд сковал её всю, было не пошевелиться.

Не почувствовала она уже, как Аран подскочил к ней, схватил, прижимая к себе, как делал что-то с её раной, как укутал её в свою тёплую накидку, которую притащил Алор, нашедший её в походной сумке своего всадника.

Не слышала его бешено бьющегося сердца.

Не ощущала, как бережно её прижимали к себе.

Не донеслось до неё нежное и такое отчаянное: «Одуванчик…!»

Над её головой, подобно ледяной и непрозрачной воде, сомкнулась непроглядная тьма.

И не стало ничего.

* * *

Аран даже не пытался понять, откуда его бестолковая Ученица взялась на этом проклятом острове, как она умудрилась поймать собой стрелу, которая предназначалась ему, как вообще так случилось.

О, ему было глубоко плевать.

Он не стал искать стрелка, сотворившего это с его Одуванчиком.

Но зато он сумел встретиться взглядом со Сморкалой Йоргенсоном, которого узнал мгновенно, в правой руке которого был крепко зажат кинжал, и в нем Аран признал собственное творение.

Йоргенсон держал за волосы какого-то парнишку, из рук которого вывалился арбалет.

Драконий Владыка видел, как шокированно Сморкала смотрел на Сатин, которую он нёс на руках.

Парнишка-арбалетчик жалобно заскулил, но Йоргенсон был в тот миг непреклонен. Он твердой рукой прижал лезвие острого, как бритва, кинжала к горлу стрелка.

С силой надавил, сделал резкое движение рукой.

Тёплая кровь хлынула из раны на шее парнишки, чей взгляд на глазах стекленел.

Сморкала только кивнул неотрывно за этим наблюдавшему Арану.

«Спасибо за жену», — прочитал по губам Йоргенсона он.

Вскочив в седло, всё еще бережно прижимая к себе такую глупую Ученицу, умоляя её держаться, совсем немного потерпеть, и он найдёт ей лучшего целителя, спасёт её, только бы она не оставляла его, не давала ему повода продолжать эту бессмысленную жестокость…

— Пусть уходят! — приказал он драконам, начавшим преследовать отступавших людей.

И все повиновались.

* * *

Гриммель сидел и обдумывал то, во что вылился этот странный заказ, и пути выхода из той ситуации, в которой он оказался по вине собственной самоуверенности.

Он сделал несколько выводов из просмотренных воспоминаний выживших в той бойне.

Конечно, ему не было жалко армаду, посланную им буквально на убой — наспех собранная, она состояла не из верных ему людей, а из новичков, да и досталась она мужчине практически даром — опыт Лохматых Хулиганов был заразителен, однако, так что туда ей и дорога.

За информацию, которую он получил благодаря этой, с позволения сказать, битве, он мог отдать ещё столько же кораблей и людей — она была почти бесценна.

И он не мог выяснить её иными способами.

Увы, то сумбурное нечто, что удалось просмотреть Гриммелю в голове Дневной Фурии было едва ли годно для того, чтобы хотя бы попытаться что-то понять.

Даже она сама не понимала ничего.

Конечно, ведь ей перешили память, затирая целые куски и рисуя новые, путая и сводя с ума эту дурёху ещё больше.

Что это значит?

Значит, поработал Мастер Разума, причём очень опытный, сильный, и при этом — человек, больно уж на человеческий манер, пусть и крайне похоже на драконий, сделаны ложные воспоминания.

Тот, кто их создавал, явно знал поведение и привычки драконов куда глубже любого другого человека, но при этом словно специально оставил зацепку для другого Мастера.

Это был вызов.

Значит, неизвестный Мастер, предположительно — «Покоритель Драконов», некто Аран, уверен в своих силах.

Что же, недооценил он щенка Стоика.

Видимо, его прежняя личность действительно умерла, и теперь многие предположения Гриммеля, касавшиеся всадника последней Ночной Фурии, можно сразу же было назвать ошибочными.

Это всё усложняло.

Но делало игру интереснее.

Далее. Фурия всё-таки не последняя, и откуда взялись ещё эти твари, мужчине было совершенно непонятно — но явно это не уроженцы Варварского Архипелага, ведь местные Фурии и выглядели немного иначе, и вели себя несколько по-другому.

Однако их наличие отрицать нельзя — минимум трёх этих порождений Бездны видели выжившие.

А сколько их было на самом деле?

Оставалось только гадать.

Следующее… Его старания не прошли даром — перестав рождаться на свет Фуриями по причине резкого снижения численности оных, Души стали приходить в мир людьми, и это наглядно демонстрировалось тем, что у Арана Талика было четверо Учеников, и все они — Одарённые.

На такое количество времени, да ещё и при условии того, что все они — примерно ровесники, дети практически одного поколения, пятнадцать лет — не разница, да ещё и примерно из одной местности — громадная цифра.

Пять Одарённых.

Пять очень сильных Одарённых и неизвестное количество слабых.

Гриммель мог себя поздравить.

И последнее. Противник оказался намного сильнее, чем предполагалось ранее, но не означало, что мужчина отступится и бросит начатое, особенно теперь, получив наглядное доказательство успеха свой теории.

Нет, он теперь из принципа завершит начатое.

Просто пойдёт иным путём.

* * *

Она с удивлением осознала себя стоящей на странной дорожке, словно отлитой из стекла, или сложенной из горного хрусталя, в непонятном месте — всюду, насколько хватало взгляда, было бесконечное пространство звёздного неба, но оно было и внизу, и сбоку.

Куда ни глянь.

Она словно оказалась в этом самом небе.

Это было жутковато, странно и совершенно необъяснимо, ведь Мастер ей много раз рассказывал, что не существовало никаких богов, а потому и связанных с ними мест и вещей.

Да и сама она много раз читала различные дневники странников, которые описывали подобное.

Но подобных мест там не было.

Может, было просто запрещено рассказывать о том, что в таких случаях происходило, или, например, те, кто тут побывали, всё забывали…

Про то, что отсюда могло не быть выхода, она думать не хотела.

А кто — она?

Собственное имя в памяти было расплывчатым неясным, и только образы возникали у неё в голове, и совершенно никаких слов, их описывавших, называвших.

Одуванчик.

Вот и всё.

Но что же это значило?

Но, тем не менее, это было уже что-то, и потому она решила пока не заморачиваться с этим и отправиться вперед — редко какая дорога не приводила в свой конечный пункт, может, она куда-нибудь и выйдет.

Разглядывать дорожку, по которой она шла, было интересно, но ни один из символов, вырезанных по краям, она не понимала, хотя прекрасно помнила, что уже видела их когда-то.

Да.

Видела.

Но попадались и знакомые.

Первый алфавит языка Древних — он был больше похож на руны, и каждый знак в нём мог читаться и как слог, и как отдельное слово — в зависимости от контекста.

Она более-менее могла разбираться в новом алфавите, примером которого были символы на её кулоне, и даже с горем пополам, но она могла читать тексты на этом языке, пусть о значении многих слов ей приходилось только догадываться.

Проще было читать тексты, где были смешаны разные языки.

А Мастер её знал Язык Древних лучше.

Намного лучше.

Впрочем он и её научил многому.

Abesh.

Dha.

Satin.

Или вот — Talik.

Она (Одуванчик?) и сама не заметила, как вышла на странную, но до боли знакомую площадку в форме круга, от каждого из сегментов которого отходили по такой же тропинке, как та, по которой она, собственно, и пришла.

Этот Круг был и Великих Библиотеках, и на Пике Совета, и в Зале Инициации в Старшем Гнезде.

Она встала в самый центр площадки и вздрогнула, услышав за своей спиной биение чужого сердца, ровное и размеренное, спокойное, пусть дыхания и не было заметно.

Она обернулась и увидела перед собой странную девушку.

Она казалась осколком первозданной тьмы, обретшим человеческое лицо.

Симпатичное лицо, кстати.

И знакомое, почему-то.

Словно светящиеся изнутри фиолетовые глаза, которые под разными углами отливали и артериально-алым, и небесно-голубым, и сапфирово-синим, внимательно изучали её лицо, но не было в них ни насмешки, ни угрозы, только интерес и малая доля сочувствия.

— Ну здравствуй, Сатин, Ученица Арана Талика.

И она вмиг вспомнила всё.

И то, что с ней произошло, и то, кто она такая, всю собственную жизнь, все её подробности, и лицо собственного Мастера.

И своё имя.

Сатин.

— Кто ты? — тихо, чуть хрипловатым от долгого молчания голосом спросила она.

— Неужели не узнала?

А у незнакомки был приятный голос…

И вдруг она изменилась, образ её потёк, и волосы, подобные смоли, стали цвета соломы, глаза окончательно приняли оттенок ясного полуденного неба, и только лицо и одежды, которых было не разобрать, не изменились.

А этот образ ей был знаком.

— Мирослава?

— Верно, Упорная Страж.

— Но где мы?

— Ответ зависит от того, куда ты хочешь. И что ты хочешь.