Октябрь в Нулогорске (джен)

Пятница была совершенно пятничной. Радиоэфир мягко напоминал о том, что нет ничего плохого в вечеринках и веселье на Хэллоуин, но не стоит забывать и об исконно родных Днях Жатвы, веселиться в которые было категорически воспрещено.

Елизавета уже слышала об этих празднествах, но пока ни разу не застала — судя по всему, у них фиксированной даты не было. Но мысленную заметку сделала. Впрочем, у неё было, о чём ещё подумать — например, о том, что ощущение чуждой слежки пропало. Причём бесследно, ещё вчера, где-то между дневным и вечерним эфирами.

За бокалом глинтвейна Марьяша ответила своё «пожалуйста, всегда обращайся», и больше они не обсуждали грибницу.

Константин ещё раз спрашивал насчёт того, не собирается ли она сообщать об этой грибнице руководству; Елизавета снова отказалась. Он ответил понимающим взглядом, а потом на всякий случай заверил, что поддержит любое её решение.

Тем не менее, стоило как-то упорядочить собственные записи, даже несмотря на то, что они были предназначены лишь для личного использования.

Грибница, похоже, связывала очень многое, но действительно далеко не всё. Под вопросом всё ещё оставался Дворец Культуры, но Марьяша обещала отыскать какие-то «интересные архивные штуки». Под вопросом был рыбокомбинат, но у генерального директора, похоже, начинался новый раунд бесконечной войны с мэром Боровиком, так что до военных в форме со знаками различия никому и дела не было.

Да всё, если вдуматься, было под вопросом. Кое-что было классифицировано, описано и оставлено в покое; кое-что — в процессе.

Кое о чём Елизавета вовсе не собиралась отчитываться.

Пятница была отличным днём, чтобы навести порядок. Закрыв ноутбук и сделав радио чуточку громче, Елизавета вытащила из нижнего ящика все свои записи, касавшиеся города. Командировка началась в середине апреля, и с тех пор она эти записи и вела. Когда больше, когда меньше; иногда это были быстрые черновики будущих протоколов и отчётов, иногда — более подробные записи только для себя.

Майор пролистала первый толстый ежедневник, который она полностью исписала за две недели. Дошла до нужной страницы, с которой и началось это безумное путешествие в незнакомый мир приветливого северного городка.

Страницы пестрели словом «радио». Оно то мелькало в предложениях, то было выписано на полях, иногда — большими буквами, с подчёркиванием или восклицательными знаками. Иногда — всё сразу.

«Радиоэфир озвучивает события в прямой трансляции, однако не видно никого, кто мог бы эту трансляцию вести».

— Инфополе, — улыбнулась Елизавета, отвечая на собственное недоумение из прошлого.

«Узнать фамилию радиоведущей».

Вычеркнуто. Но с другой стороны — и зачем? Нет, конечно, теперь Елизавета знала её полное имя, но... ведь весь город просто называл её Марьяшей. Разумеется, не хотелось быть как все, но всё же.

«Радио!!!»

Она негромко рассмеялась собственной панической записи. Точно панической — и три восклицательных, и два подчёркивания волнистой линией. Ну радио. И что? Кто-то должен освещать события, верно? И сколько раз именно радио помогало!

Елизавета перенесла несколько пометок в нынешний ежедневник и достала следующий, который начала вести в мае. На одну страничку была приклеена распечатка указа администрации на предмет белых ночей, маркером по ней был большой вопросительный знак.

— Да уж... — пробормотала Елизавета себе под нос, подумав о том, что эти безумные солнечные ночи, не поддающиеся никакой логике и никаким естественным законам, по-прежнему совершенно не укладываются в голове. А Константин, помнится, недовольно смотрел на солнце каждый раз, словно негодуя, что здесь белые ночи более белые, чем в его родном Питере. Ревнует, что ли? Ну, зато в Нулогорске разводных мостов нет.

Мост через Кельмицу и параллельный несуществующий мост.

Библиотека, не существующая в полнолуние.

Бизнес-центр с лифтом, в котором нужно было кидать жребий, чтобы уехать.

Здание радиостанции, которое внутри совершенно не соответствовало внешнему облику, а вечером становилось в полтора раза просторнее, чем днём.

Несуществующие съезды с трассы.

Вездесущее инфополе.

Список казался бесконечным. Из него ничего нельзя было вычеркнуть, зато пополнялся он едва ли не ежедневно; и прав был Константин, предлагая сократить список аномальных мест просто до названия города. Елизавета бы даже предложила написать «Нулогорск с окрестностями», потому что лес, могильник, море, Кельмица... словом, было ещё, о чём подумать.

Было, что изучать.

Голос по радио, ставший за эти полгода таким привычным и естественным (представить себе день без него было просто невозможно), бойко рассказывал о кельтских традициях, о колесе, о тёмном времени и о том, что в исторических традициях Нулогорска тоже есть что-то подобное.

Даже сама фраза — «колесо повернулось» — вселяла какое-то ощущение торжества и трепета. Колесо года, колесо жизни... всё циклично и так далее.

Елизавета поймала себя на том, что чувствует себя в городе совсем иначе, чем поначалу. Она помнила, как её беспокоило чувство присутствия, как удивляли, грозясь свести с ума, мелкие детали — каждый радиоэфир оставлял безумное количество вопросов и немого шока.

Не то, чтобы сейчас у неё не было вопросов. Ничуть, ровно столько же. Просто она научилась воспринимать некоторые вещи такими, какие они есть — жизнь в Нулогорске была другой. Елизавета привыкла к постоянному фону инфополя, привыкла к своенравности предметов, привыкла к тому, что образные выражения — вовсе не образные иной раз.

И на смену неуютному, неловкому непониманию пришло спокойное чувство принятия. Нулогорск был особым городом. Но он просто жил своей жизнью.

И впервые за много лет Елизавета чувствовала это течение жизни — спокойное, размеренное, уютное. Когда вообще такое было в последний раз? Летом в деревне?

Забавно, что такие непохожие места вызывают совершенно одинаковые эмоции.

Должно быть, просто колесо жизни сделало очередной оборот.

Впереди было как минимум ещё полгода. И Елизавета заранее была уверена, что этим дело не закончится.