Октябрь в Нулогорске (джен)

Перечень аномальных мест Нулогорска занимал уже слишком много места. Ещё на двадцать третьем пункте Константин предложил рационализировать процесс и оставить ровно одну запись с названием самого города, и в этом было нечто весьма здравое. Однако для работы такой вариант точно не подходил.

Некоторые места, вроде рыбокомбината или здания школы, помечены не были. У иных, как у несуществующего моста через Кельмицу или несовпадающего внутри/снаружи здания радиостанции, стояла галочка. Лес за Кельмицей и здание маяка были помечены двумя восклицательными, а Дворец Культуры — дважды подчёркнут.

Сейчас Елизавета, озадачив двоих подчинённых, присоединилась к ним и сама — пришлось поднять все архивы начиная с мая, опросить заново всех оставшихся с того момента участников событий. Крохотная, незначительная деталь, наверняка не раз упущенная. Но всё же...

Елизавета помнила мицелий, оплетавший двери кабинета Руководства радиостанции. Яркие лисички, растущие сразу за Кельмицей вдоль протоптанной тропинки. Банки маринованных опят. Роскошный белый гриб на не менее роскошной клумбе у здания городской администрации.

Всё есть грибница?

— Зарядился? Я возьму?..

Из мыслей её вырвал чужой голос. Точно. Телефон на подзарядке. Рассеянно кивнув, Елизавета забрала свой мобильник, начисто севший с утра — ночью зарядить его она попросту забыла. Стоило включить, проверить, мало ли что...

Так. Стоп. Елизавета посмотрела на наручные часы, потом на настенные. Потом на оживший экран просыпающегося мобильника.

Почти пятнадцать минут одиннадцатого.

— Кто выключил радио? — строго спросила она.

— Оно включено, — после паузы робко отозвался чей-то голос.

Елизавета припомнила, что вообще-то иногда она даже забывала воткнуть его в розетку, а эфиры всё равно звучали с безупречной ясностью.

Она открыла входящие. Ни одного нового сообщения. В нужном профиле твиттера обновлений тоже не было.

Дело внезапно принимало совершенно новые обороты.

* * *

Воздух с самого утра был сырой, тяжёлый, пахнущий прелыми листьями и грибами. И если взглянуть боковым зрением, то казалось, будто первый снег припорошил улицы, затянув их тоненькой, едва заметной белой дымкой.

Но это был не снег. И даже не туман.

В половину девятого утра Марьяша была около Дворца Культуры. Ближе к девяти проверила здание библиотеки; сразу после этого обошла по кругу здание городской администрации. Мелькнула мысль и насчёт рыбокомбината, но он всё же был слишком близок к морю.

Срезав дорогу через церковный дворик (на этой неделе храм был Иверским), радиоведущая дошла до высокого берега Кельмицы и остановилась, обернувшись на город.

У радиоведущей зрение было и правда так себе. Очки без оправы более-менее помогали, но иногда они попросту мешали.

Марьяша сняла их, убрала в карман и сощурилась, глядя на город. Затем обернулась на лес.

— Зачем всё это? Мы живём, мы сосуществуем, мы адаптируемся.

Ответ пришёл не сразу. Ощутимый, промчавшийся по раскинувшейся под землёй сетью, ударивший в воздух выбросом невидимых спор.

Ярость. Злоба.

— Тебе нет смысла обижаться, — твёрдо сказала Марьяша. — Если ты даже сможешь избавиться от нас, придут другие. Те, что не будут уважать. Те, что найдут тебя, порвут твои гифы, растопчут твои стромы.

Она чувствовала пульсацию. Теперь ясно было, куда идти, и Марьяша направилась обратно к центру города. Воздух стал густым, плотным, и взвыла тревожная сирена.

* * *

Сыростью пахло слишком сильно. Хотелось задержать дыхание, помахать рукой перед носом — ещё хотелось снять дурацкий респиратор и неудобные защитные очки. Но Елизавета не раз работала с ПСАГ, отлично знала, чего стоит даже такая минимальная защита — и готова была мириться с неудобствами.

А вот мириться с тем, что радиоведущая не только не вышла в эфир в положенное время, но и не отвечала на звонки, она никак не могла. Магнитола предательски молчала, даже белый шум не издавая, звонки и сообщения уходили словно бы в пустоту. Нулогорск, конечно, небольшой город, но...

Людей на улицах не было. После воя сирены все попрятались по зданиям — бросали машины где попало и убегали в ближайшие магазины и подъезды; даже пассажиры автобуса гурьбой высыпали из него и ринулись прямиком в распахнувшиеся навстречу им двери поликлиники. И каждый горожанин закрывал чем-нибудь лицо, стараясь не надышаться.

Один был плюс: никакой паники. Все действовали очень чётко и слаженно.

Елизавета присмотрелась к белеющим тонким нитям на асфальте и газонах. Круги постепенно сужались. Кажется, она выбрала верное направление.

* * *

— Ты просто злишься, верно?

Марьяша стояла прямо посреди покрытого жухлой листвой газона в парке шестидесятилетия. Шестидесятилетия чего именно, не знал никто в городе, даже она сама.

— Злишься просто так. Просто потому что тебе скучно. А тебе здесь не рады. Лес говорил, что готов приветить тебя. Так иди к нему!

Вокруг неё парили ризоктонии, к ногам пытались подобраться ризоморфы, но радиоведущая была непоколебима. Плёнки покрывали все листья вокруг — ещё бы, она сейчас была в самом центре грибницы.

— Я сказала: тебе здесь не рады! Если ты хочешь жить в городе, играй по его правилам! — в ровном голосе пробивались сердитые нотки.

Елизавета выскочила из машины и бегом кинулась в парк — даже издалека она видела странное плотное облако в нём. И остановилась, растерянно уставившись на развернувшуюся на газоне картину.

Грибница не в силах была совладать с тем, что сейчас давило на самое её сердце. Слова падали, словно тяжёлые пласты снега, словно огромный град — прибивали, не давали раскинуться шире, выше, ещё, ещё. Грибница злилась. И боялась.

— Если ты не прислушаешься, я за себя не ручаюсь, — после паузы сказала Марьяша.

И только слишком хорошо знакомый голос позволил Елизавете сейчас узнать её.