А drop in your palm (гет)

Примечания:

Жду ваших отзывов!

Обложка — https://vk.com/id562662121?z=photo562662121_457239253%2Falbum562662121_00%2Frev

<hr /> — Я что-то видел там, среди деревьев…

Элайджа продолжил настаивать на своем, а он с трудом сдерживался, чтобы не закатить глаза. Они все осмотрели и ничьего присутствия не обнаружили. Человек не мог так быстро исчезнуть, будто испарившись в воздухе. Клаус не допускал мысли, что старшему брату просто почудилось. Но это же, блядь, Зачарованный лес — сосредоточение древней, мать ее, магии; здесь может быть все что угодно.

И Элайджа продолжает занудствовать, задерживая их.

Чему он не был рад.

Когда цель так близко. Никлаусу казалось, что он уже слышит испуганный стук ее сердца. И это было сладостно… Несмотря на то, что старший брат будто решил вывести его из себя, а лес, сплетая ветви, задержать отряд вампиров. Клаус давно бы сжег все здесь к чертям, но препятствия для вампира являлись абсолютно незначительными.

И, кроме того, сестра-ведьма настойчиво не рекомендовала проявлять характер.

В Лесу дремала сила, которую лучше не будить.

Клаус и не собирался, его задачей было найти девушку, чьи глаза — морская лазурь…

Ту, которую колдовство Эстер так прочно привязало к нему.

Когда-то, будучи человеком и ребенком, он верил, что мать… Эстер любит его, их всех. Но теперь иллюзий давно не осталось. Мало кто в этом мире может похвастаться, что его собственные родители из века в век не оставляли попыток оборвать его жизненную нить.

Именно поэтому приходящая к нему во снах умрет.

Клаус не может позволить себе слабостей, тем более таких. Эстер ничего бы и никогда не сделала во благо своих детей, а он был самым ненавидимым ею монстром.

Пусть безымянная златовласка и излучала свет, к которому он против воли тянулся, ей не жить.

Он Никлаус Майколсон, а не легковерный дурак, давший бы себя заманить в пленительные сети, которые обернутся погибелью.

Лошади устали, а дорога все не кончалась. Над головой шумел ветер в кронах деревьях, а тропа путалась, словно моток пряжи, которым поиграл кот. Он чувствовал ее, но все никак не мог добраться, словно ему преграждали дорогу.

Клаус ощущал отголоски волшебства даже в воздухе. Золотистая пыльца, цветы, которые сминали лошадиные копыта, и чувство легкости, без бремени времени на плечах. Прожив не одно столетие под солнцем, ты всегда его ощущаешь, пусть оно для бессмертного не станет приговором.

Здесь же Никлаус словно почувствовал себя молодым, без тысячелетней памяти.

Почему так?

Ответ был прост: этот Лес много старше даже Первородного и сохранился в первозданном виде спустя все столетия, что шли мимо. Время здесь не имело своей страшной власти, застыв в том миге, когда Зачарованный Лес зародился, разросся и принял ту форму, которую хотел придать ему его создатель.

Он видел много легенд. Частью некоторых даже стал… И, наверное, был благодарен за мгновение краткого освобождения от привычного груза вечности.

Лицо Элайджи говорило, что он тоже чувствует это. Для того, кто хорошо знал брата, никогда не была секретом та боль, которую он всегда носил в себе. Она то и делала Элайджу таким человечным.

Начало их истории, как первых вампиров, Никлаус не любил вспоминать, да и что толку терзаться, если выбор сделан и ничего не изменить?

Но ту девушку помнил. Как и беспомощное, почти щенячье выражение на лице сурового Эла, стоило ей подойти или обратиться к нему. Они с Колом весело шутили над братом по этому поводу. Брат ее любил… Первый и последний раз за эти века по-настоящему. И потерял…

С тех пор он такой… долг, честь и благородство. Вместо сердца — камень, хоть какие-то крохи тепла, на которые он способен, и те достаются семье.

Сколько красавиц обращали к Элайдже влюбленные взоры? Не счесть. Он же оставался равнодушен, словно не живой, окончательно мертвый. Младшая сестра, упрямый чертенок, и то прекратила попытки свести идеального старшего брата с кем-то.

Никлаус вспомнил, как Бекка рыдала, оплакивая бесконечное несчастье брата у него на груди.

Смирение для Ребекки было пустым словом. Она хотела для них счастья с не меньшим пылом, чем искала ту самую любовь для себя. Для вампиров не существует полутонов: все чувства практически возведены в абсолют. Гнев, жажда, ненависть… Любовь. Последнее как раз было величайшей глупостью для любого бессмертного.

Старший брат был безупречен почти во всем, и это делало его неживым совершенством.

Гораздо более бесящим, чем непостоянный, наглый и беспорядочный Кол, который, казалось, не мог жить, не доставляя братьям проблем.

Лес через восприятие вампира ощущался интересно. Переполненный жизнью, самой разнообразной, от крон самых высоких деревьев деревьев до самой земли. Острый слух различал столько знакомых и незнакомых звуков. И обаяние гибрида…

Клаус был сыном ведьмы, пусть от этого родства он открестился, прервав жизнь Эстер.

Закон природы прост: либо ты вампир, либо ведьма. Быть тем и другим одновременно нельзя. Бывают досадные исключения вроде еретиков, но это отдельная история… И все же в нем спала магия, пусть пользоваться он ею не мог. За века, которые Никлаус бродил по земле, его сила возрастала, и теперь он ощущал пронзавшее каждый лист и травинку волшебство.

И все же, пусть это великолепие без увядания его отвлекало, Никлаус ощущал, что та, за которой он пришел, очень близко.

Тук-тук-тук-тук…

Спокойное биение сердца, ее сердца.

Он натянул уздечку и остановил коня. Черный плащ каплей тьмы стек вместе с ним на землю. Никлаус провел ладонью по морде своего жеребца в мимолетной ласке и бросил уздечку одному из подручных.

— Я так понимаю, ты пойдешь один?

— Зришь в корень, старший брат.

Клаус улыбнулся ему, но в глазах горело предостережение, «не мешай!». Эл был мастером все осложнять. Он зашагал в ту сторону, где был слышен плеск воды, намеренно не используя скорость вампира, потому что последние минуты ожидания были одновременно мучительны и сладки. В конце концов, в его жизни не так много невинных развлечений.

Желтые, багровые по краям листья, кружась в воздухе, медленно падали на землю. В воздухе была разлита осень — теплая, мягкая и чуть сонная. Там, за пределами Зачарованного Леса, в свои права медленно вступала зима, а здесь было даже душно.

Никлаус расстегнул камзол и вместе с плащом сбросил на землю.

Почему-то ему хотелось, чтобы та девушка увидела его другим… Быть может, не безжалостным правителем созданий ночи, а мужчиной, каким он был когда-то давным давно. Легкий маскарад, игра. Зачем ее пугать?

Клаус замер на границе деревьев, забыв сделать вдох.

Миг повис и растянулся в одну длинную нить между настоящим и еще не произошедшим. Время не замедлилось, оно просто остановилось. А он смотрел, словно завороженный. Туда, где на траве, перебирая целую охапку опавших листьев, сидела тоненькая златовласая девушка. Его видения не лгали… Она была солнцем. Излучала такой свет, что ему было почти больно на нее смотреть.

Сквозь белое, словно пена морская, тело пробивалось сияние души, чистотой затмевающее лучшие алмазы из его сокровищницы. Он не видел ее глаз, потому что она смотрела на эти дурацкие листья.

Никлаус ощутил внезапную злость: как она может смотреть не на него?

И сам безмолвно засмеялся над своей глупостью — беспечная девушка не знает, что совсем рядом с ней монстр, который едва ли может похвастаться контролем. Пусть вовсе не жажда крови сейчас неотступно терзает его плоть.

Он хотел коснуться ее. Понять, так ли нежна кожа, как казалось, и в то же время не желал разрушать очарование момента, испугав ее своим появлением. Никлаус сначала даже не понял это колющее ощущение в груди, там, где было сердце. За столько веков ощутить боль, словно ничтожный смертный?

Он Первородный гибрид, а не влюбленный человеческий мальчишка. Он не ждет милостей, а берет что хочет независимо от последствий.

Клаус шагнул вперед, намеренно не делая это тихо. Пусть видит…

* * *

Бахвальство Никлауса, как и его самодовольство, пусть и оправданное в большинстве случаев, кому угодно станут поперек горла. Но Элайджа настолько привык к «милому» характеру брата, что не ощутил ничего, кроме тени раздражения. Клаус такой какой есть, и винить его в этом просто-напросто глупо.

Тем более он тащился по грязи, сквозь дождь, вовсе не для, того чтобы прочесть брату нотации.

Элайджу тревожил Лес…

Он все никак не мог избавиться от ощущения, что за ними наблюдают неотступно с того самого момента, как они пересекли границу Волшебного леса. И делают это так искусно, что кроме него мелькающую тень никто не замечал. Ни Никлаус, у которого подозрительность перерастала в паранойю невиданных масштабов, ни вышколенная охрана, состоящая из достаточно старых вампиров.

В которой не было никакой необходимости. Но брат, склонный к театральным эффектам, не мог обходиться без свиты. Хотя они могли пуститься в путь вдвоем, как бывало раньше. До того, как эго брата стало задевать собой небесный свод.

В любом случае, кто бы за ними не следил, ему ни за что не совладать с двумя Первородными. Опасности не было.

Элайджа просто не выносил сюрпризов. Несмотря на свое отменное самообладание, он не мог унять азарт хищника, толкающий поохотиться на невидимку. Пение крови которого Первородный улавливал. Но давно канули в воды Леты те времена, когда он поддавался чувствам. В конце концов, он поехал за Никлаусом с определенной целью и он обещал сестре.

Свое слово Элайджа держал, что бы там ни было.

Было еще что-то мало уловимое в воздухе… Ощущение? Предчувствие.

Не выбирающий выражений Клаус сказал бы «потроха выкручивает», пусть ни чуточку не высокопарно, зато точно. Можно было назвать это переживаниями за остальными в замке сестрами, только их враги мертвы. Те, которые представляют настоящую опасность, а с остальными что выглядевшая изящным мраморным изваянием, которое с первого взгляда разбить легко, Фрея, что летящая, легкая Ребекка вполне могут за себя постоять. Кроме того, замок Первородных — настоящая крепость, с надежной и вышколенной охраной. Там Льюсьен, который при необходимости стилем решения проблем походит на своего создателя…

И Кол, который вот-вот должен вернуться домой, — то ли с охоты за остатками волков, то ли самоволки от надоедливых старших братьев. Оба варианта одинаково вероятны, зная его нрав.

Значит, он тревожится не по поводу семьи и не из-за Никлауса, который в своей невыносимой манере как раз сейчас портит первое впечатление о его особе своей же предназначенной.

Тогда что?

Ему ли не знать, каким становится серым мир, если ты потерял вторую половину?

Элайджа желал уберечь от этой невыносимой боли и горечи брата. Пусть спасибо от Никлауса он, вероятнее всего, не дождется никогда. Таков уже его брат.

Он усмехнулся и прикрыл глаза, зная, что шпион-невидимка совсем рядом.

Первородному нужно меньше мгновения, чтобы схватить неосторожную добычу. Один единственный верный рывок совершеннейшего хищника. О, Элайджа не гордился тем, кем они стали, но отрицать все преимущества было глупо.

А глупость ему не свойственна…

Сильно тело ведомое инстинктом рвется вперед, огибает дерево и хватает за плечи таинственную тень. Чтобы услышать крик боли…

И только тогда Элайджа открывает залитые тьмой глаза, чтобы утонуть, задохнуться, умереть и заново возродиться в одном единственном взоре, который он не забывал никогда.

— Елена?

Мир размывается на сотню фрагментов, но это уже не важно. В ушах оглушительная тишина, а губы не слушаются и с трудом произносят заветное имя. Бессмертный едва не падает коленями на траву у ног вжатой в древесную кору девушки. Он, все еще не веря, утыкается носом в усыпанные цветами косы, касаясь пальцами, губами, чтобы поверить — это не обман.

Она настоящая…

Та, которую он любил, обрек и похоронил столетия назад.

— Отпусти, Элайджа…

В нежном голоске возлюбленной настоящая непритворная ярость. И Элайджа не успевает ничего сказать, как его ноги обвивают вылезшие из земли корни — одни он с легкостью рвет, но на смену порванным приходят другие.

— Что Майколсоны забыли в моем лесу?

Елена отворачивается от него, словно он пустое место. Но острый слух вампира различает несколько капель слез, которые текут из ее глаз. А потом он слышит разъяренный крик брата и гул воды.

— Кэролайн… — растерянно произносит Елена, торопливо стирая слезы, и оборачивается к нему. — Что твоему брату-варвару нужно от моей подруги?

Он любуется ею и знаком останавливает готовых вмешаться вампиров.

— Любой, кто обнажит против нее оружие, умрет от моей руки, — спокойно обещает Элайджа разрывая путы. — Как ты…

— Выжила?

Улыбка у нее горькая, вымученная. Елена смотрит куда угодно, но не на него.

— Повезло, — она выставляет руки в защитном жесте, — не подходи ко мне, Элайджа…

И он останавливается. Елена боится его… То, что было сердцем, сейчас рвется на куски от боли. Но Элайджа принимает и ее страх, и приказ, так что не приближается. Елена имеет на все это право. Ведь именно он, поддавшись жажде, оборвал ее жизнь. Как должно быть ей отвратительно стоять здесь, один на один со своим палачом.

Во всяком случае, ему удается удержать лицо. Маску высокомерного спокойствия.

То, что он сделал, нельзя забыть, как и простить…

Но он должен поговорить с ней, попросить прощения. Иначе… Он просто осыплется серой пылью ей под ноги. Вместе с болью и виной, Элайджа чувствовал счастье, радость, практически ликование. Она жива! Вместе с тем, рассудочная его часть, холодная и прагматичная, желала узнать ответ на вопрос: как Елене удалось выжить?

Древним вампирам свойственно разделять свой разум на неравные куски. Так проще контролировать и жажду, и эмоции, которые слишком часто разрушают бессмертных изнутри. Вечность — это испытание, которое не каждому по силам. И бывает так, что обращенные настолько далеко заходят в саморазрушении, что действительно погибают либо от чужих рук, либо добровольно.

Чем дольше ты живешь на земле, тем сильнее отличаешься от обычных людей. Даже если в начале пути был человеком.

Как раз в этот момент, проламывая кусты, к ним вывалился Никлаус, как никогда вовремя…

Последнее, если что, было сарказмом, которого у Элайджи были просто неиссякаемые запасы.

Никлаус был мокрым с головы до ног, ругался на давно забытом на этих землях языке на чем свет стоит и тащил, перекинув через плечо, девушку. Судя по тому, как она вопила и отбивалась, вполне живую и целую.

— Можем уезжать, я забрал то, что хотел… Елена?

У брата сделалось сложное лицо… Пока глаза не потемнели и губы не искривились в глумливую усмешку последнего подонка.

— Сегодня просто день встреч. Интересно, мы так долго считали тебя мертвой… Элайджа, следуй моему примеру. И побыстрей, я хочу убраться отсюда поскорей.