А drop in your palm (гет)

Люсьен легко забирает из рук любимой серебряную щетку для волос и начинает расчесывать золотое и кое-где спутанное море. Фрея сидит перед зеркалом в одном халате, под которым ничего нет кроме ее самой — теплой, прекрасной и соблазнительной настолько, что он думать внятно не может.

— Твой брат сегодня вел себя странно, — он целует прелестную шейку.

— Какой из? — с тихим смешком спрашивает Фрея, легко откидываясь ему на грудь.

— Клаус целый день заботливо носился вокруг своей девицы. Твоя работа?

— Ты как всегда проницателен, милый, — она гладит упрямый мужской подбородок, — лучше уж так, чем он натворит такого, чего не сможет себе простить никогда.

Среди множества разветвлений и путей ее родные почему-то всегда выбирают худшие. Фрея открывает фарфоровую баночку с кремом. Никлауса нужно было подтолкнуть в правильном направлении. В конце концов, что плохого в том, что девушка увидит то, что брат не всегда монстр из кошмарных снов? Некоторых вещей не избежать, как ни старайся. Ей было искреннее жаль обреченного на одиночество брата.

И Фрея не собиралась позволять ему испортить свой шанс на хороший финал.

Зачастую ее ведения бывали противоречивы, но не в этом случае…

Если Никлаус потеряет океаниду, то всю вечность будет более несчастен, чем сейчас. Он столько раз сражался за семью, пусть его методы и нельзя назвать человечными. Но Ник делал все, чтобы защитить родных. Разве она не должна отплатить ему тем же? Просто нужно сделать так, чтобы братец ее не поймал.

Фрея повернулась и на мгновения прижалась своими губами к губам Люсьена. И тут же притворно отвернулась, чтобы звонко рассмеяться, когда он подхватил ее на руки и закружил, словно пушинку, по комнате. Полы розового халата разлетелись, обнажая стройные ножки, а из губ Фреи вырвался стон, когда он чуть прикусил особенно чувствительное местечко на шее.

Люсьен умел контролировать жажду. Да и с момента встречи с Предназначенной он не проваливался в тревожное безумие, от которого раньше не было спасения. То, как он стал вампиром, говорило само за себя. Но рядом с ней тьма в нем исчезала без следа.

Ее осторожно уложили в постель, и Фрея с интересом наблюдала, как Люсьен, отчетливо ругаясь, выпутывается из штанов и рубашки.

— Не смейся, моя ужасно коварная ведьма.

— Ужасная? — она как бы невзначай ослабила пояс халата, и Люсьен подавился вздохом, впрочем, потемневшими глазами обещая тут же отомстить.

— Конечно, ужасная, раз свернула набекрень мозги Ника, — он лег рядом и медленно спустился поцелуями до ложбинки грудей в дразнящей ласке, — люблю тебя.

Температура в комнате подскочила вверх сразу на несколько десятков градусов. Фрея, слегка толкнув за плечи, повалила своего вампира на спину и, избавившись от мешающей ткани, села сверху. Обнаженная, с разметавшимся по спине, плечам золотом волос. Она шлепнула по чужим рукам, которые потянулись к ней, и Люсьен с порочной ухмылкой подчинился, уложив руки вдоль тела. Как будто говоря: «посмотрим, милая, насколько тебя хватит».

Теплые, пахнущие сиренью ладошки прошлись по мужской груди, намеренно задевая соски. Фрея наклонилась, скрывая их лица волосами, и впилась страстным поцелуем в мужские губы. Люсьен почти сразу перехватил контроль и натурально зарычал, когда она отстранилась и оттянула жемчужными зубками мочку его уха.

Люсьен в мгновения ока перевернулся и вдавил своим напряженным телом, так что стальные канаты мышц четко прослеживались на обнаженной спине, любимую в постель. На что она ответила смешком куда-то ему в грудь, пощекотав своим теплым дыханием.

— Люблю, люблю тебя, люблю, — все повторял он, точно в бреду, целуя бедро, напряженный животик и спускаясь еще ниже к полному блаженству.

Фрея выгнулась дикой кошкой и запуталась пальцами в его волосах…

И тут затрещала от последовательных ударов тяжелая дверь из моренного дуба.

— Проклятие… — Люсьен скатился с постели и кое-как с шипением натянул на себя штаны, которые не скрывали внушительную выпуклость, — я выпровожу, кто бы там ни был, и мы вернемся к тому, на чем остановились.

Он поцеловал Фрею и набросил на нее простынь. В душе матерясь, как портовый грузчик, и мечтая оторвать нарушившему их покой голову и все остальные части тела. Почему всем что-то вечно нужно от его жены?

— Чем бы вы там ни занимались, — Никлаус отлепился от стены, на которую опирался, после того, как обломал Люсьену секс, — мне нужна Фрея и быстро.

— А не пойти бы тебе, — Люсьен подобрал нейтральное слово, — погулять лесом, создатель.

— У Кэролайн жар. Сестра, я жду! — проорал гибрид, впрочем, не пряча насмешки над всклоченным и возбужденным Люсьеном.

Вампир вернулся в покои, захлопнув дверь прямо перед носом Первородного мудака. Фрея быстро собиралась, набрасывая на ночную рубашку халат и пытаясь стянуть растрепанную золотую гриву лентой. Люсьен открыл шкаф и набросил на плечи жены плащ на меху. Присел на одно колено, чтобы обуть маленькие ножки в туфельки. Фрея всегда легко замерзала, а ночами в замке гуляют сквозняки.

— Прости — она стекла с тахты к нему на колени, покрывая лицо быстрыми поцелуями, — я компенсирую, как только вернусь.

— Я иду с тобой, любовь моя, — мужчина зарылся носом в ее волосы, — прослежу, чтобы ты не устала до полусмерти.

— Я теряю терпение, — дверь снова задрожала от ударов гибрида. — Фрея! Бросай своего унылого воздыхателя, ты мне нужна.

Иногда мысль об убийстве Никлауса переставала казаться таким уж безумием…

* * *

— Чем ты думала?

Аврора отворачивается от гневного брата с недовольной гримасой. Зачем так на нее кричать? Как будто сам он никогда не делал глупостей. Хотя это Тристан, он поступает глупо только ради нее. Она бы хотела ощутить вину, но ее нет. И брат сразу же раскусит ложь. Врать Тристану достоверно она так и не научилась.

Она выбирает из большой шкатулки украшение для волос — золото и сапфиры, ограненные в форме капель. Почти такое же, в каком он увидел ее в первый раз. Как давно это было… И как больно ждать новой встречи.

Тристан просит не спешить, умоляет подумать…

Но Аврора знает, что он тоже тоскует по ней. Ведь их встреча — это судьба, предназначение свыше.

— Чем ты думала, когда отдавала приказ напасть на Ребекку? — он встряхивает безмятежную сестру за плечи. — Тем более так бездарно.

— Нужно действовать, а ты только строишь планы, — откликается Аврора, мягко высвобождаясь из рук брата и поднося украшение к лицу. — Я больше никому и никогда не позволю разлучить нас. Даже если мне придется пойти по трупам его родных.

Сотни незавершенных планов брата, к которым она относится с насмешкой. Потому что эти интриги никогда ни к чему толковому не приводят. Аврора за века порознь устала ждать. Вернуть то, что по праву ее, можно лишь действуя. Она уверена, что стоит Нику ее увидеть, как разлука забудется. И он не сможет отпустить ее руки, как было тогда в замке отца.

Брат вместе со своими подручными везде видит препятствия. Даже там, где их нет…

Никлаус не сможет причинить ей боли. Поэтому она и Тристан в безопасности.

Их разлука — всего лишь следствие козней его семьи.

— Как твой шпион? Ребекка всегда была падка на красивые мордашки, — обволакивающий смех отдает безумием и презрением к обратившей Аврору в бессмертную. — Думаю, она уже по уши влюблена в него. Тристан, — внезапно она становится серьезной, даже откладывает украшения, которые бездумно перебирала, — ты уверен, что твоя марионетка будет молчать?

— У меня его брат Рори, — де Мартель целует сестру в щеку, — и он знает, что ждет Деймона, стоит ему сделать неверный шаг.

* * *

Елена откидывает голову назад, любуясь такими близкими сейчас звездами. Ее Первородный… Проклятие, Элайджа, просто Элайджа вытащил ее на крышу башни, в которой она жила. Оказывается, наверху была небольшая ровная площадка, с которой открывался захватывающий вид.

Елена завернута в плед, а ноги укутаны в меха. Иногда от такой знакомой заботы мужчины, которого она столь сильно любила, горчит в горле от непролитых слез. И все же Елена не хочет вновь поддаться и обмануться. Она делает еще один глоток вина с пряностями и смотрит на знакомые с детства созвездия, впрочем, по истечению веков имеющие другие названия.

— Ты улыбаешься, — Элайджа говорит тихо, стараясь не разрушить волшебство момента.

— Могу покричать или поплакать, — предлагает она, — тебе даже просить не нужно. Элайджа, я просто наслаждаюсь кратким мгновением почти свободы, — Елена поднимает скованные руки, которые на ночном холоде быстро идут мурашками, — прежде чем ты вновь вернешь меня в клетку.

— Елена, не нужно…

— Что не нужно? — дерзко склоняет головку она, — называть вещи своими именами? В неволи не бывает взаимности, как и любви… по крайне мере для меня, Майколсон.

Определенно, вино, с виду совсем легкое, все же ударило ей в голову. Раз она так откровенно и дерзко говорит с ним. Но сто тысяч чертей, Елена устала притворяться смиренной пленницей, да и вообще на душе тошно… И почему мужчины такие козлы? Сначала убил и разбил сердце, теперь сидит тут рядом такой красивый, мужественный, как ни в чем не бывало. Словно прошлое можно так просто вычеркнуть.

Только она вовсе не хочет забывать. Потому что память хоть и рвет ее на тысячи кусков болью, но не позволяет вновь превратиться в дуру. Которая поверит красивым словам, сильным рукам и любящему взгляду. Чтобы затем быть отброшенной вновь, как бесполезная ветошь.

— Я бы отпустил тебя, — Первородный отворачивается, чтобы она не видела его боли, его слабости перед ней. — Но в этом случае никогда больше тебя не увижу. Ведь так, Елена?

— Все равно вечно ты не сможешь держать меня в зачарованных оковах, Элайджа, — грустная улыбка, Елена отпивает вина, — я теперь дриада, и моя жизнь неразрывно связана с природой, как и вечность. Рано или поздно отрыв от того, что дает мне силу, убьет меня.

Даже дриада, чье дыхание это отзвук беспрерывного круга жизни, имеет слабости. Лесная дева тоже может угаснуть, уснуть сном, от которого не пробудится. Слиться окончательно с тем, чьим воплощением была. Заклятье, лежавшее на кандалах, не дает Елене использовать свои силы, но и оно же день за днем истощает ее суть. Без связи со всем, что живет и растет, она будет медленно, но верно умирать.

— Я найду выход, — упрямо возражает Первородный, уверенный в своем могуществе.

— Конечно, тот, что не предполагает моей свободы, — ровно добавляет Елена, смахивая слезинку, которую уносит налетевший ветер. — Ты худший из упрямцев, Элайджа Майколсон.

— Я люблю тебя, — признание с твердых губ слетает легко и застывает между ними предопределенностью.

— Ты не знаешь, что это такое, — бросает обвинение дриада, вставая и собираясь уйти к себе.

Потому что его слова все-таки коснулись ее сердца. И Елена злится на саму себя. Как же можно второй раз на те же грабли? Ведь он клялся тебе в любви. И ты мечтала о мире, который вы построите лишь для двоих. О семье и детях. Тысячу лет назад это было… Клятвы оказались пустыми, как и мертвыми признания. Тогда он был смертным мужчиной, а теперь чудовищем, у которого руки не по локоть, а больше в крови. Елена обвиняет себя, словно судья: ты хранительница жизни, неужели забыла, чем заканчиваются объятия вампира?

Она спускается по лестнице, испытывая облегчение от того, что Элайджа не пошел за ней.

Елена отсылает служанок, которые наводили порядок в ее комнате. Стража, приставленная Первородным, верно расценив ее настроение, убирается сама. Она закрывает дверь и опускается на пол почти без сил.

Слезинки одна за другой орошают ее побледневшее лицо.

Поделом ей. Больше никаких прогулок с этим под звездами. Пленницы не кокетничают со своими тюремщиками и не скучают по ним. Элайджа больше ничего от нее не добьется — точка.

Она вовсе не догадывается о том, что там, в круглом сторожевом зале за дверью, Первородный слышит, как она плачет, и каждая слезинка раскаленным до бела свинцом падает ему на сердце. Элайджа предполагал, что будет легче справиться с ее неприязнью, отстраненностью, страхом. Он больше всего на свете желал сделать Елену счастливой, но дать того, чего она по-настоящему желает, не в силах. Потому что свобода — это мир, где не будет места ему.

А это больше, чем Элайджа может вынести.

Снова потерять ее.

Всю вечность он находился на тонкой грани от безумия, которое вело к самоуничтожению.

Его смело можно было назвать самым большим неудачником на свете: та, что предназначена ему судьбой, ненавидит его и мечтает сбежать хоть на край света. И вину, которая пропастью легла между ними, Элайджа не в силах искупить. В старой легенде края пустынь и кочевников на верблюдах говорится, что когда на земле умирает любовь в сердцах, то Всемогущий гасит одну из звезд на небосводе. Кажется, он своим поступком тысячелетие назад потушил сразу тысячу…

В сказках и старых преданиях куда больше ужаса и правды, чем может показаться на первый взгляд. Узы Предназначенных не обрываются даже со смертью одного из них. Иначе бы Елена давным-давно освободилась от него.

Элайджа сожалеет бесконечно о том, что сделал с ней. Так, как будто сожаление когда-то что-то меняло?

Беспросветная наивность и вера в лучшее не для бессмертных.

Он уходит не оборачиваясь, стоит дать ей время и отдых. А затем он попытается снова. Потому, что бы ни говорила Елена, в ее сердце все еще есть чувства к нему. Элайджа почти спокоен, если считать покоем ледяную ярость. Видит небо, у него был сегодня не лучший день, а еще нужно сообщить Ребекке что ее использовали — снова…

Боль младшей сестры как своя. И даже Ник, почти всегда бесчувственный, не хотел бы ранить Бекку намеренно. Наверное, потому что она единственная среди них сохранила еще некую невинность и способность верить в людей или в лучшее, не суть важно. То, что сестре будет больно, не добавляло Элайдже благодушия… Напротив, он мечтал оторвать заигравшемуся Тристану де Мартелю голову и сжечь его.

Амбиций этой семейке было не занимать, но только безумцы идут против своих же Создателей.

А что бы он ни думал о Тристане, тот безумцем не был, тут скорее его сестрица… Которую в прошлом с таким трудом удалось оторвать от Никлауса. Это значит, что де Мартель что-то задумал.

Элайджа не страдал одним пороком — он не недооценивал врагов семьи.

Столетия кровавых войн научили Первородного тому, что и червяк может отрастить зубы и укусить исподтишка. Тристану никогда не достанет отваги, чтобы выступить против Майколсонов в открытую, но о тайных играх никто не говорил.

Он не без оснований считал, что избавить брата от Авроры Мартель было лучшим, что он мог сделать для Клауса. В конце концов, психованная девица была кем угодно, но не той, которую Элайджа хотел видеть рядом с братом. Ника и так почти невозможно удержать и контролировать.

Люсьен может что-то знать. Это же он сох по этой ненормальной до того, как увидел Фрею. Только расспрашивать его нужно без сестры, которой это точно не понравится. Не стоит огорчать ее без особой на то причины.

Кол сидел в оружейной, на удивление трезвый и без шлюх.

— Не замечал раньше у тебя привычки возиться стрелковым оружием, ты же предпочитаешь меч и копье?

— Мы с Давиной собираемся на охоту, — младший Первородный показал маленький, весь изукрашенный изящной резьбой арбалет, который настраивал так, чтобы слабые руки девушки могли перезарядить. — Так что это не для меня.

<hr />Примечания:

Прошу вас оставляйте отзывы! Мне как автору очень важен обратный отклик читателей.