А drop in your palm (гет)

Она была океаном, тем, что был там — далеко за границей Зачарованного леса. Синь вод нашла отражение в ее глазах, а солнце запуталось в золоте волос. Каждый день она приходила на берег озера, слушала воду, мечтала и тосковала... Слез уже не было давно.

Говорят, слезинка морской девы может обратиться драгоценной жемчужиной. Говорят, у дочерей океана нет сердец; прекрасные, но непостижимые и холодные, как стихия, в которой они родились. Говорят, любовь дочери моря — лишь мираж, обман, забава бессмертной, которая всегда заканчивается одинаково для того, кто попал в ее сети. Эрос и Танат... Любовь и Смерть...

Наверное, тоска о лазурных волнах, о песнях течений будет с ней вечно.

В конце концов она ничего не забыла, пусть память несла в себе только боль и сожаление, которое раньше было неведомо вечно юной океаниде, что отдала всю себя и обманулась. И теперь жестоко платит за это, влача безысходность своего положения в одиночестве.

Сколько Кэролайн себя помнила, ей всегда была любопытна суша. Еще совсем ребенком лунными ночами она подплывала близко-близко к берегу, не страшась ни сетей, ни кораблей, ни людей. Могла проводить часы, любуясь звездами наверху и их бесконечным отражением на глади воды.

Обычно ее находила стража и возвращала обратно в безопасность.

Ей было невдомек, почему Владыки так не любят смертных. Да и вообще Кэролайн вечно пропускала мимо ушей наставления мудрых старших сестер. Ее берегли, словно самое драгоценное сокровище, еще бы, последняя рожденная после того, как мир изменился безвозвратно.

Им вовсе не запрещалось немного поиграть со смертными... Сестры часто пели песни для приглянувшихся мужчин, некоторые из них заканчивали жизни на дне. Другим везло больше. Но все же это были лишь забавы, ни одна из красавиц-океанид не отдала бы свое сердце смазливому моряку.

Кэролайн коснулась пальцами воды и тут же одернула руку, нежная кожа покраснела, как от ожога. Шагнуть с берега и поплыть она может лишь ночью, когда полная луна ярко засияет на небе.

Таково ее проклятие...

Иногда в звоне ручьев она слышала голоса сестер и тогда замирала, заставляя себя дышать. В ее несчастье не виновен никто, кроме нее самой. За все приходится платить, и разбалованное дитя, которым Кэролайн была, слишком поздно осознала эту истину.

Владычица позволяла ей играть зеркалом, которое могло показать все, что угодно, — свадебный дар от величайшего умельца и кузнеца. Царица, ласково улыбаясь, вплетала ей в волосы серебряные, золотые нити, усыпанные жемчужинами, и, поцеловав, отпускала резвиться в сопровождении назойливой стражи, от которой Кэролайн легко сбегала, пользуясь своим даром повелевать водой.

Говорят, стоит пожелать, и хвост обернется ногами, которые могут ступать по земле. Говорят, что, получив сердце бессмертной, можно обрести вечность. Говорят, что иногда вечные девы моря спасают погибающих в пучине из милосердия или по прихоти...

Как же много «говорят» о них легенды людей. Как будто больше заняться нечем, как перемывать косточки морским?

Кэролайн помнила тот день так отчетливо, каждую малейшую деталь. Аквамариновые глаза затуманились от боли, острой иглой рвавшей сердце. Непокорность и вздорность однажды должны были довести ее до беды.

Она оставила диадему, зацепив ее за коралл, неудобно все-таки, пусть и красиво. Рядом вертелся Снупс — рыба-ангел, спутник Кэролайн. Наверху разразился шторм, и она всего лишь хотела полетать на гребне огромных волн, повеселиться.

Гибнувший корабль во вспышках молний она заметила почти сразу и подплыла, влеченная любопытством. Кроме того, несмотря на избалованность, она вовсе не была зла и черства сердцем. Там она нашла бессознательного парня, который упорно цеплялся за балку, чтобы не пойти ко дну.

Кэролайн пожалела несчастного и, усмирив волны вокруг них, доплыла с ним до тихой бухты, не забывая держать лицо несчастного над водой. Он был таким холодным, но сердце билось, она это чувствовала.

Вскоре он очнулся на песчаном пляже и первое, что увидел, было лицо девушки, прекрасной, как рассвет.

Она тогда сбежала быстрее, чем он мог прийти и удержать, дав клятву больше не возвращаться, но сердце странно, больно, радостно, тревожно трепетало... И всегда своевольная океанида подчинилась зову сердца, снова приплыв туда, где оставила спасенного человека. Его звали...

Его звали Тайлер, и он был принцем. Каким восхищением горели его карие глаза, когда он видел ее.

Какой болью отдавался каждый шаг по суше... Но Кэролайн раз за разом покидала воды, чтобы немного побыть с ним. Тайлер подхватывал ее на руки, ведь стоять и ходить она не умела. Относил совсем недалеко, иначе ей бы стало плохо вдали от родной стихии. Он накидывал ей на плечи собственную рубашку, отводил взгляд, чтобы потом смотреть тайком.

Кэролайн не понимала его поведения долгое время. Для ее народа нагота была естественна. Это позже она поймет, почему принц так смущался укрытой лишь золотом кос девушки. Позже она стала выходить на берег в белом хитоне. Ведь она была богиней, пусть и низшей, но могла по желанию менять мир — это было частью ее сути.

Они так много говорили...

Однажды он прижался своими горячими губами к ее, целуя. Кэролайн сбежала, испугавшись того, что совсем не владеет собой. Внезапно всем стал он — Тайлер. Она хотела идти за ним, быть с ним...

За принцем приплыл один из поисковых кораблей, отправленных на поиски пропавшего наследника отцом-королем. Кэролайн сама указала морякам дорогу. Сколь наивной она не была, но понимала, что им вместе не суждено. И она видела в зеркале, как плачет мать принца и зовет сына, точно безумная.

Тайлер каждый день приезжал из своего замка, оставив свиту у моря. Звал голубоглазую русалку, пока однажды она, устав бороться с собой, не откликнулась.

Кэролайн сделала выбор быть с тем, кого любит. Отказаться от своей сути.

Обратить морскую деву в земную девушку, и все ради любимого, того, кого она считала единственным, кое-кто вызвался. Случалось, пусть очень редко, что океанида выбирала сушу. И чтобы жить на земле той, чья суть — вода, нужна помощь и чары. Одним словом, могущественная ведьма.

Она нашла такую, понимая, что за оказанную ей услугу колдунья может запросить любую плату.

Кэролайн была готова отдать все, даже свое бессмертие, которое больше не казалось даром...

Ведьма запросила две вещи — кровь дочери океана и ее голос. И то, и другое Кэролайн отдала без сожалений.

Тонкое запястье вспорол кинжал, и в сосуд полилась красная с золотистыми искрами — имхора, — жидкость. Потом суховатые пальцы ведьмы коснулись горла и нежных уст, и океанида навсегда потеряла способность говорить.

Малая плата за возможность любить и быть любимой.

Кэролайн взглянула на пару белых лебедей, спокойно плавающих по глади озера.

Да, она была глупа и не знала, как жестоки бывают мужчины. И как больно, когда сердце, полное любви, разбивается вдребезги от предательства любимого. Кэролайн ведь даже не попрощалась с сестрами, не сказала «прости»... Струсила.

Не смогла взглянуть в их глаза. Не смогла предстать перед Владыками, чтобы объяснить свой выбор, просто сбежала.

Не все, точнее не очень многие, были рады появлению странной немой девушки, которую принц носил на руках, называя своей невестой. Хмурился недовольно король, вздыхала королева, помогая чужачке выбрать наряд. Шипели завистливыми гадюками знатные леди, пожимали плечами лорды и рыцари, похабно перемигиваясь.

Народ нарек тонкую златовласку ведьмой... «Знамо дело, приворожила бесовка принца... Что он ни на кого больше не смотрит, а раньше был известным гулякой»...

Кэролайн было все не почём, они вместе, а значит, все будет хорошо.

Она не замечала, как дата свадьбы откладывается все дальше, как понемногу отдаляется Тайлер. Все чаще она сидела в башне, выходившей огромными окнами на берег океана, одна. Принц был занят государственными делами. Потом из соседнего королевства явился тамошний государь с дочерью-принцессой, красавицей на выданье.

Кэролайн была оглушена, раздавлена, когда любимый заверил, что его чувства к ней неизменны, но он должен жениться на принцессе Хейли для блага государства и народа. Она по-прежнему останется рядом с ним, ведь Тайлер любит свою русалку. Просто положение Кэролайн немного изменится, была невестой, а станет официальной фавориткой...

Сколько она проплакала, не слушая заверений своего принца?

Роскошные покои сменились чуть меньшими, а презрительный шепот превратился в злорадный смех. Потом ее попытались отравить. Яд был магическим, и Кэролайн провела в горячке три дня, прежде чем справилась. Больше торжествующих огоньков в глазах принцессы ее ударило то, что Тайлер, любимый, не поверил ей. Произошедшее объяснили несчастным случаем...

Еще одна кровоточащая трещина на сердце.

Дальше случилось худшее...

Кэролайн хорошо относилась к маленькому человеку — любимому шуту его величества. Он был очень умен и еще больше остроумен. Именно он предупредил, что ее высочество принцесса откопала где-то книгу и даже нашла ведьму, утверждавшую, что сердце океаниды может подарить, если не бессмертие, то долголетие, просто русалку нужно принести в жертву.

Король и раньше ей казался неприятным и жестоким. Она почти не удивилась, когда он согласился. Тайлера услали на охоту к южным границам, он не зашел попрощаться, считая, что она напрасно дуется. Хейли слишком нежна и благородна, чтобы быть способной на убийство. Слова Кэролайн не больше, чем женская ревность.

Ей удалось бежать, помог шут, знавший все тайные ходы замка.

Кэролайн не могла обратиться вновь океанидой, вода причиняла боль, путь домой был закрыт. Заклятие могущественной ведьмы отрезало пред ней возможность снова стать собой. Заключая сделку с колдуньей, Кэролайн даже не подумала о том, что однажды может захотеть вернуться в подводное царство.

Она укрылась в Зачарованном лесу, куда смертным дорога была закрыта.

— Снова тоскуешь?

Елена нежная, чистая, добрая и такая же, как она, несчастная. Дриада тихо прошла по траве, и там, где ступала маленькая ножка, появлялись цветы. Она отбросила длинные русые волосы и села рядом, обняв Кэролайн за плечи.

— Хочешь, расскажу новости?

— Нет, но ты же все равно расскажешь? — Кэролайн всмотрелась в шоколадные глаза напротив.

— Конечно же, — Елена лукаво улыбнулась. — Началась новая война...

Океанида фыркнула. Люди вечно убивают друг друга, как будто им больше заняться нечем. Все равно, чтобы ни происходило там за границами леса, это их никак не коснется. Но Елене вечно любопытно, дриада слышит голоса всего, что живет, цветет и растет в этом мире. Поэтому все самые свежие новости только у нее.

— Ты слышала о первородных вампирах? Они прошли по Низоземью, огнем и мечем оставляя за собой реки крови. Ходят слухи, что они что-то ищут.

— Очередные чудовища, — она лишь пожала плечами, — И как тебе не скучно?

— Все мы чудовища, просто по-разному, — Елена встала, — не засиживайся допоздна. Даже в Зачарованном лесу может подстерегать опасность.

— Возле воды?

— Не думаю, что озеро украсит утопленник, — она поцеловал Кэролайн в щеку и ушла.

Она не могла говорить в привычном понимании этого слова, да и с дриадой это и не нужно было, Елена понимала и слышала все живое, что есть в этом мире. Кэролайн, очутившись в лесу впервые, была такой потерянной, как никто в жизни. Ее плачущую нашла Елена и помогла, с тех пор они подруги.

Кэролайн никто не спрашивал, что заставило подругу добровольно заточить себя в Зачарованном лесу. Все же для дриады весь зеленый мир мог быть домом, как для океаниды любое место в вечно синем океане.

Самым тоскливым временем, пожалуй, была зима...

В Зачарованном лесу не бывало морозов, метелей, но все же жизнь замирала на несколько месяцев. Не летали феи, танцуя над цветами, засыпали лепреконы, и радуги не взлетали над верхушками деревьев, кентавры уходили глубже в непролазную чащу, и лишь единороги по-прежнему бродили по притихшим полянам, даже ручьи пели не так звонко.

Кэролайн все еще оставалась собой, океанидой, пусть ущербной.

Она ощущала мир по-особенному, и для нее лес был весь пропитан, окутан древнейшей магией. Такой могущественной, что даже время здесь текло по-другому. В шепоте здешних вод, в каплях дождя Кэролайн легко могла расслышать сказания о временах таких далеких, что становилось страшно.

О медноволосой, зеленоглазой красавице Весне, что из озорства когда-то взрастила первые дубы и сосны. О Владыке, чудовищ которого она любила, несмотря на всю тьму его царства. О том, как покидала его, и природа оживала вслед за сердцем матери, обретавшей снова драгоценную дочь.

Дождь такой озорник, что расскажет много небылиц, изволь только слушать...

Кэролайн больше не верила в любовь — сердца разбиваются, но не от этого перестают биться.

И все же иногда во снах она ощущала чужое присутствие, тонкая, но неразрывная нить уходила от нее куда-то далеко. Кем бы тот мужчина из снов ни был, он превосходил на голову ее теперь в могуществе. И еще меньше, чем она, желал соприкосновения их сознаний, судя по непробиваемым щитам, что окружали его разум.

Кэролайн и сама бежала от таких контактов, как от огня. От незнакомца веяло опасностью.

* * *

Золотые волосы, почти как у сестры, только Ребекка была лунным светом, а она пропитана солнцем. И почему-то морская лазурь. Он видел гораздо больше, чем хотел в начале. Впервые это было странно — ощутить совсем рядом в голове чужое присутствие. Когда тебя большую часть жизни пытаются прикончить всеми известными способами, то невольно разовьется паранойя.

Неудивительно, что он взбесился и потребовал объяснений.

Эта проклятая связь мешала жить, мыслить, рационально и парадоксально отвлекала.

Она, кем бы ни была, разрывала связь при первой же возможности, не пытаясь проникнуть дальше. Клаус не любил то, что не поддается контролю, ему хватало собственной сумасшедшей семейки, чтобы быть постоянно в тонусе. Связь с неизвестной его целиком и полностью не устраивала...

Не иначе, мамочка постаралась перед тем, как он ее в очередной раз прикончил. Такие шутки как раз были в духе Эстер...

Оставить вечное напоминание о себе и о своей власти над ним. Тем, кто восстал первым и подарил им свободу и века гонений. В конце концов мало кто может сказать, что прикончил обоих родителей. Клаус этим своим поступком немало гордился, что Эстер, что Майкл заслужили все от и до. За то, что сделали из них чудовищ, а потом лицемерно отвернулись от деяния рук своих.

Сам он ни о чем не жалел. Но нежная, милая Бекка, не способная и мухи обидеть, за что ей вечность с кровью на руках? Или Элайджа — старший брат, благородный рыцарь? Кол, который жил магией, что мать отобрала, дав взамен вечный голод?

Родительница их никогда не любила, а теперь и вовсе ненавидела и безуспешно пыталась уничтожить.

Клаус искал ту, с которой его связала ведьма, не без оснований полагая, что в этом таится подвох. Матушка ничего не делала просто так, а в своем стремлении убить собственных детей была удивительно последовательна. Фрея, потерянная сестра, о которой они узнали совсем недавно, при всей своей магической силе, бушующей в венах не дала точного ответа о природе его связи с незнакомкой.

Он был впечатлен. Эстер славно постаралась, чтобы девушку по другую сторону нити было не найти. Но Никлаус не собирался сдаваться, пока не расставит все точки над «i». Он не может быть уязвим.

Клаус никогда не хотел найти ту, что ему предназначена. Все, связанное с Предназначением, бесило его неимоверно. Долбаная связь, отсутствие выбора и слабость, приходящая с обнаружением пары. Это не для него, не для первородного гибрида.

Ее окутывал морской бриз, он часто видел ее на берегу какого-то озера. Задумчивую, печальную и безумно одинокую. Мучительная потребность коснуться, отвести золотой локон со лба, провести пальцами по нежным щекам... Он хорошо, просто прекрасно умел глушить чувства. Кровь, выпивка, женщины, убийства — вот простой рецепт, который помогал тысячелетиями. Но не в этот раз.

Клаус везде, в каждой новой, искал черты лица той, которую видел лишь мимолетно.

Он должен найти ее и покончить с этим...

В холле послышался звонкий смех сестры, вернулись с верховой прогулки. Клаус подошел к перилам, у Реббеки целая охапка полевых цветов, очередной болван, наверное, нарвал. Поклонники младшей сестры у него всегда заканчивали одинаково — с вырванным сердцем. Фрея не лучше, целует своего предназначенного, вся усыпанная лепестками цветов, больше похожая на девочку, чем на могущественную колдунью. Витраж отбрасывал на мрамор пола зеленые, голубые, красные отблески.

— Фрея, ты мне нужна, — рявкнул он, даже не пытаясь подавить рык.

— Ник, не ори, — Ребекка забавно подпрыгнула и с гневом на него уставилась. — Мы тебе не прислуга, ты высокомерный... — по спине разметались длинные косы, переплетенные синими с серебром лентами.

— Достаточно, — твердо произнесла Фрея, размыкая руку и выскальзывая из объятий Люсьена. — Я буду через полчаса, нужно переодеться. Пойдем, Ребекка.

Клаус ушел к себе в мастерскую, здесь думалось намного лучше, и любую эмоцию можно было выплеснуть на полотно, не устраивая кровавой бойни. Он коснулся пальцами холста, где был силуэт девушки, нарисованный со спины. До очевидного тщетная попытка забыться, отпустить мучивший образ.

— Ты обещала найти способ покончить со связью, — он не обернулся, услышав легкие шаги сестры.

У них с Фреей, кроме столетий порознь, было нечто вроде общения и трещина внутри от предательства той, что должна оберегать и любить больше всего. Матери. Эстер была отвратительной мамой по любым показателям. Сам он никогда всерьез не думал о детях, принял свою новую суть, как есть. Это Беккс могла позволить себе раз за разом гнаться за миражами. Но если бы у него был ребенок, Клаус любил его так сильно, как только мог, и, не сомневаясь, отдал бы за него свою жизнь.

Он бы никогда не поступил так, как с ним поступили родители.

Его сын или дочь не познали бы одиночества, страха, предательства и убивающего душу равнодушия. Клаус был чудовищем, считал любовь величайшей слабостью и глупостью для бессмертного, но все же любил свою семью. Пусть чаще они его проклинали с разной степенью экспрессии. Но Никлаус был тем, кто стоял за тех, что с ним одной крови до конца.

«Всегда и навечно»...

Фрея бесстрашно положила ему руку на напряженное плечо. Сестра пахла травами, цветами и Люсьеном, чей запах на ее коже раздражал. Его сестры заслуживали лучшего, но когда они его спрашивали?

— Вас объединила кровь, — Фрея улыбнулась, когда увидела на картине, на которую брат набрасывал торопливо покрывало, знакомую девушку.

Ник рисовал ее постоянно. Может, хоть в этот раз деяние их матери обернется не проклятием, а благословением? Брат заслужил счастья, какой бы скотиной в самом деле не бывал. Из-за своей двойной природы Клаус был обречен на одиночество — первый и единственный в своем роде. У него не было предназначенной.

Фрея не считала себя достаточно прозорливой и безумной, чтобы понять причину, почему Эстер поступила именно так. Гадать в ее случае можно бесконечно и бесполезно. Но она зачем-то связала своего сына и ту девушку и так, что связь практически невозможно разорвать. Сложное и очень энергоемкое заклинание. Фрея могла ненавидеть мать и ненавидела, но ее колдовством трудно было не восхититься.

В конечном итоге в ее жилах тоже течет магия...

— Я смогу помочь тебе ее найти. В следующую полную луну ты обернешься, брат, как обычно, мы проведем обряд, и ты точно узнаешь, где она, — Фрея подавила улыбку от того, как вспыхнули глаза брата. — Хорошо подумай, что сделаешь и скажешь, — добавила она, прежде чем уйти.

Нужно проследить, чтобы любезный братец со своим диким темпераментом, замашками варвара и привычкой убивать взглядом все живое не испортил все с самого начала. Может, тогда будет шанс на лучшее... Хотя, если честно, Фрее уже было жалко девушку. Никлаус еще тот подарочек.

И от сестры-ведьмы бывает польза, Клаус улыбнулся и сдернул тряпку с недавно написанного портрета. Попытка Фреи дать ему наставление могла бы его возмутить, но он был слишком доволен, чтобы ссориться. Совсем скоро он получит то, чего хочет, впрочем, как и всегда. Интересно, какой же она окажется в реальности?

Не разочаруется ли он, увидев ее, как не раз бывало? Позолота слетит, дивная дева на проверке окажется очередной пустышкой. Сколько их было за его очень долгую жизнь? Не счесть. Женщин влекло его могущество, власть, даже репутация темного ублюдка.

Клаус брал, что хотел, а потом, когда игрушка надоедала, забывал...

Не зря столько веков упорно называет его...

Он усмехнулся и вышел из мастерской. Нужно заняться бумагами, иначе ответственный старший брат сделает ему дырку в голове своими нравоучениями, на которые Элайджа всегда был горазд. Так, как будто он все еще ребенок, а не тысячелетний гибрид.

Все-таки семья по-большей части — огромная заноза в неудобном месте.

Клаус не спустился вниз к ужину — с тех пор, как нашлась Фрея, они стали чаще собираться за одним столом. По той простой причине, что сестра так и осталась человеком и нуждалась в пище, в отличие от них, которые спокойно обходились кровью. Реббека, конечно, пыталась его дозваться, но, словив хмурый взгляд, оставила в покое. Старшая сестра не была навязчивой, а Элайджи не было дома, чтобы призвать его к порядку и напомнить о важности семейных ценностей.

Младший братец уже вторую неделю шатался неизвестно где.

В свои покои он вернулся за полночь, уставший, если это можно сказать про такое сильное существо, как он. Клаус не обладал терпением и ненавидел всю эту бумажную волокиту. Он стащил через горло рубашку и, не разуваясь, упал в постель на свежее белье. В комнате витал аромат любимых Ребеккой роз. Младшая сестра терпеть не могла бардак, конечно, если он не организован ею самой.

Все дни до полнолуния Клаус жил ожиданием.

Добрая сестренка-ведьма выпустила с него добрую пинту крови. Нарисовала на груди сложную связку рун, и на поляне, залитой лунным сиянием, произнесла заклинание. Было неприятно нарастающее жжение в районе сердца.

Клаус увидел с высоты птичьего полета целое море крон деревьев — огромный лес. Потом его притянуло вниз к блестевшему, словно зеркало, озеру, в котором плавала обнаженная девушка. Ее кожа мерцала, будто перламутр, он ее узнал. Как и то место, где она все это время пряталась.

Сложно с чем-то спутать Зачарованный лес — место легендарное и мистическое.

И вот все закончилось, он снова лежал на земле. Рядом сидела чуточку обеспокоенная Фрея, кутаясь в свой синий плащ. Но Клаус по-прежнему четко ощущал, где находится девушка из его сновидений.

— Дождись хотя бы утра, — ровно, но все же просяще произнесла сестра, тонкими пальчиками заправляя выбившийся из золотой сетки локон. — Незачем мчаться прямо сейчас.

— Ты права, — Клаус встал, добрел до ручья, чтобы смыть колдовские знаки. — Я уеду с рассветом. И спасибо, сестра.

— Ты редко благодаришь, — Фрея ухватилась за протянутую сильную руку и встала. — Никлаус, надеюсь, ты не сделаешь ничего, о чем будешь сожалеть остаток вечности.

Он напрягся, выискивая на безмятежном лице сестры подсказку, Фрея была ведьмой, то есть провидицей. Она редко говорила что-либо конкретное, предпочитая увиденное сохранять в тайне, но давала толковые, а главное своевременные советы. Прошло много веков с тех пор, как они были людьми, и все же часть впитанной с молоком матери культуры они несли в себе до сих пор.

— Что ты увидела, Фрея?

В ответ та самая солнечная, безмятежная улыбка, так располагающая к себе в обычной ситуации и дико бесившая сейчас. Кто бы сомневался, что сестрица предпочтет промолчать, и допытываться бесполезно. Фрея упрямей сотни ослиц. Майколсон, что тут еще сказать.

На рассвете он махнул рукой стоящей на балконе Реббеке, которая ежилась от утренней прохлады. Фрея стояла на крыльце в объятьях Люсьена. А Элайджа зачем-то увязался за ним... Хотя понятно зачем, Фрея настояла.

Никлаус пустил коня вскачь, спеша увидеть ту, что стала его наваждением. Еще не зная, насколько эта встреча изменит его судьбу и судьбы всех Первородных.

Фрея улыбнулась любимому, пряча тревогу на дне глаз, но Люсьен, как всегда, почувствовал и обнял покрепче, даря поддержку, которая берегла от тревог. Ее дар видеть грядущее был и благословением, и проклятьем, как водится в их семье. Уговорить Элайджу сопровождать их свирепого братца, чтобы Никлаус не наделал бед, не составило никакого труда.

Пусть и Эл найдет то, что, как он думает, потерял давным-давно и на веки.

Судьбы переплелись в причудливый узор, но будущее не предрешено — мы сами кузнецы своей судьбы. Но некоторых встреч нам не избежать...

У магии есть цена.

В ту пору она не задумывалась ни о цене, ни о будущем, которое может нести не только счастье. Да и какое дело влюбленной девушке до призрачного завтра, если есть настоящее, в котором любовь. На сердце легко и радостно, и для печальных дум места нет.

Ей всегда нравилось встречать рассвет, смотреть, как с лучами солнца мир наполняет жизнь, отличная от ночной. Как привольно лежать на траве, ощущая себя частью вечного круга жизни.

Елена часто убегала из дома, чтобы побродить в лесу, не боясь ни зверей, ни чужих людей. Пусть в их поселении она слыла большой чудачкой, ну и пусть… Она хорошо знала, что с ней ничего не случится ни в чаще, ни в открытом поле.

Под ее руками земля покрывалась щедрыми всходами и давала хороший урожай.

Цветы, целебные травы, овощи — все это выращивала Елена, понимая и ощущая каждую пылинку.

Она была завидной невестой, красавица, да из неплохой семьи, нрав кроткий и добрый. Кому только ее не пророчили деревенские кумушки. Она же не спешила, вольная подарить себя лишь тому, кого выберет сердце. И пусть шептались про волшебную кровь в ее венах, о том, что она приемная и родители нашли ее в зарослях папоротника… Елена не обращала на это внимания.

Люди такие, им лишь бы пошептаться о глупостях с многозначительным видом.

Она до сих пор помнит…

Ярко пылающие костры, крики, смех и танцы под звездным куполом небес.

Голова немного кружится то ли от меда, то ли от разлитой воздухе магии и горечи летних трав, то ли от его бережных рук. Он был так нежен, словно боялся, что она растает, стоит коснуться чуть сильнее. А у нее внутри все горело.

Ветер пел в кронах развевал ее волосы, которые падали на их сплетенные руки.

Искры взлетали вверх. Елена закрыла глаза от страха, но все же перепрыгнула костер вместе с ним… Поцелуй жаркий не оставляющий связных мыслей в голове. Только биение сердец в унисон.

Она кружилась в танце, пока темно-зеленая юбка взлетала вверх, открывая точеные щиколотки и маленькие ножки, от его взгляда так тепло. Кажется, что сейчас она взлетит вверх к небу, к звездам, которые были такими большими и близкими в ту ночь.

Память — тоже проклятие. Изощренная пытка и горькая насмешка над самой собой. Но все же Елена не хочет забывать… О нет, она хочет помнить. Чтобы больше никогда не обмануться, не поверить, не… полюбить. Не позволить себе забыться настолько, чтобы снова испытать эту чудовищную боль от предательства.

Потому что любовь — это ложь!

Красивая, но пустая сказка для глупых девочек, которые еще не знают, как жестока жизнь и как коварны и подлы в своей сути мужчины. Что верить их словам и клятвам, это пустая затея. Нет никакой любви, есть только похоть и боль, когда она проходит.

Вернуться бы на мгновение туда на луг, где пылают костры волшебной ночи, найти ту доверчивую девочку и встряхнуть за плечи. Рассказать и объяснить, предостеречь, пока не поздно, но над временем никто не властен. И к прошлому возврата нет.

Гнев, боль?

Скорее смирение и презрение к овечке, которая сама шагнула в пасть волка.

И клятва вечно помнить — печальный итог.

Елена не плакала, потому что слез давно не было, да и к чему их лить? Она выжила вопреки всему и твердо усвоила урок судьбы. Научилась жить и с разбитым сердцем, и с памятью… И с кошмарами, которые не оставляли свою жертву и спустя столько веков. В них всегда был он, мужчина с лицом прекрасного героя, за которым скрывался оскал чудовища.

Ей ли роптать?

Она свободна, сильна и бессмертна. Ее владения простираются на лиги, и пусть ей не покинуть невидимой границы Зачарованного леса, но так даже лучше. Здешнюю тишь не потревожат никчемные страсти большого мира.

Елена обрела если не счастье, то покой, и это уже не мало.

Зачарованный лес не гостеприимен к чужакам, пришедшим из вне. Но израненную дочь океана пропустил в самое свое сердце. Приход Кэролайн всколыхнул в ней то, о чем Елена совсем не хотела думать. Потому что их истории в чем-то были похожи до оторопи. Та же любовь до самоотречения, до жертвы… Любовь, обреченная на гибель с самого начала.

Только океаниде повезло больше, она не познала холодного поцелуя смерти. Ей удалось спастись, она не узнала, каково это — умирать от руки того, кого любила.

Елена жалела ее раненную душу, расколотое сердце и проклятие, обрекающее ее на вечную пытку. Океанида, не способная слиться с водой никогда, кроме ночей, освещенных полнолунием.

Она же не представляла уже другой жизни без биения самой жизни в ладонях, без шепота трав под ногами, без сказок старых мудрых дубов. Без ощущения единения со всем, что живет и растет в мире. Без текущей по венам силы.

Да, когда-то давным-давно Елена была человеком, а не дриадой.

Но почти забыла каково это — не слышать природу, быть слабой и хрупкой. Быть всего лишь пешкой, игрушкой, жертвой.

Иногда кошмар был таким сильным, что становился похожим на явь, и тогда она кричала от ужаса, непонимания и боли. Ее снова держали за руки, не давая сбежать, снова холодное, как лёд, лезвие ножа касалось ее запястий, пуская кровь, и снова безжалостная ведьма произносила свое заклятие, а потом ее кровь испили…

И он убил ее в конце концов.

Словно не слышал, как она молила о пощаде.

Кожа в том месте… В месте последнего укуса, его укуса горела, напоминая каково это — просить о жизни чудовище. Первого вампира. Лицо такое родное, пересеченное венами, глаза карие, такие тёплые, ставшие черными в тот страшный миг, когда Элайджа над ней склонился.

Ее выкинули как мусор на опушке леса, даже не потрудившись похоронить. Окровавленную в изорванном платье и, главное, мертвую. Она бы сгнила там, и ее плотью полакомились падальщики… Если бы не случайность. Пару капель крови упали на примятую и покрытую ночной росой траву, и на ее зов пришла лесная богиня.

Дриада вернула к жизни полукровку, воззвав к матери-природе, даруя второе рождение. Выжигая яд вампира и кровь человека. На том месте, где это произошло, вырос могучий белый дуб, как память и как отомщение тем, кто поставил себя выше природы и равновесия.

Елена больше никогда не возвращалась в те края, уйдя в леса, где жило волшебство. Туда, где не было ни людей, ни тех, для кого они стали пищей.

Она всегда благодарила дриаду, которая, устав от своей вечности, пожертвовала собой, чтобы спасти незнакомую девочку. Закон природы жесток и милосерден, жизнь за жизнь, иначе равновесие не сохранить. Там, где прибыло, должно убыть.

А вечность для ее спасительницы давно стала бременем в изменившемся мире, одна из первых дриад, которая видела зарю мира, решила уйти так, чтобы ее смерть принесла добро и пользу, милосердие. Дочери земли не бывают злы в самой своей сути.

О Зачарованном лесе среди людей ходит много легенд, баек и еще больше слухов о чудесах и несметных сокровищах, что хранятся внутри… Иные глупцы решаются пересечь границу и чаще всего не возвращаются обратно. Люди злы и черствы, делают больно ради забавы, а Лес такого не прощает.

Елена хоть и не покидала пределов своих владений, но и не пыталась узнать, что происходит там в остальном мире, ставшем ей окончательно чужим, ведь там для нее нет ничего и никого. Одиночество ничуть не тяготило лесную деву, и как может быть одинока та, кто слышит и понимает все живое?

Она бродила босиком по своим владениям, устраняла бесконечные ссоры цветочных фей. Это издалека они милые крошки, летающие в облаке сияющей пыльцы, но если разозлить стайку фей, то горе тебе, отчитывала затеявших очередную потасовку и налакавшихся верескового меда лепреконов, вычесывала гривы единорогам.

Мало ли дел у дриады, полновластной госпожи Леса?

Снять летний убор с деревьев и переменить его на осенний или весенний. В Зачарованном лесу не бывает зимы в привычном людям понимании этого слова. Ни стужи, ни метелей, ни буранов. Просто Лес ненадолго засыпает и становится тише.

С тех пор, как в лес пришла Кэролайн, ручьи поют звонче, а большое озеро стало беспокойней, забыв свой суровый нрав. Вот, что значит океанида, какой бы печальной и разбитой она ни была.

Елена старалась помочь новой подруге, как могла. Но какой с нее утешитель?

Разве что выслушать и дать выплакаться, обнимая.

Она никогда не говорила о своем прошлом. Ни к чему добавлять Кэролайн печалей и сожалений своим опытом.

Жаль только, что магию, сковавшую силы Кэролайн, ей не снять. Какой бы сильной дриадой не была, магия злых ведьм — это отдельный разговор. Была надежда на то, что чары, властные над дочерью океанов, ослабнут со временем. Такое случается, ведьмы не живут вечно, как и созданные ими заклятия. Если магия проклятия ослабнет, то океанида сможет вернуться домой в родную стихию.

И со временем, плескаясь в лазурных волнах рядом с сёстрами, забудет свою печаль, оставив ее на земле.

Приход чужака Елена ощутила почти сразу.

Она лечила поранившегося жеребенка, шерстка и грива которого еще отливала золотом, а бугорок рога едва проклюнулся. Под прикосновением тонких пальчиков безобразная рана на крупе исцелилась, и озорной малыш боднул свою спасительницу.

— Просить тебя быть поосторожней бессмысленно? — Елена присела и обняла за шею готового снова бежать на поиски приключений ребенка.

Длинные, распущенные волосы, все усыпанные цветами, которые собирали пряди в царственную причёску, почти коснулись земли. Единорог облизал ей руку и, вырвавшись, рванул к таким же непоседам-малышам.

Елена встала и, подобрав юбку, поспешила туда, к границе, ощущая только скуку. Еще один самоубийца, который решил попытать счастья в надежде украсть несметные сокровища Зачарованного Леса.

* * *

У нее был такой звонкий смех, и кожа настолько нежная, что, казалось, коснись и оставишь след.

Он был одержимым, встречал и провожал ее на одиноких, как ей казалось, прогулках по лесам и полям. Наблюдал, как она танцует среди цветов или поет песни, плетя новый венок для своих густых волос. Солнце словно ласкало ее всю, загораясь золотыми искрами в карих глазах, рядом с ней всегда становилось светлее.

Елена оправдывала свое имя. Она была беззаботным солнечным лучиком, который не поймать и не удержать.

Элайджа был счастлив, когда она, неизменно отказывающая всем парням, выбрала его для танца.

Одна из самых счастливых ночей в его долгой жизни.

Знал бы, чем все это закончится, держался бы от нее так далеко, как только смог. Или увез на край света, лишь бы ей не пришлось умереть, чтобы его семья стала бессмертной.

Мать всегда была жестока, хотя вполне искренне считала чудовищами только своих детей. Обречь невинную девушку на роль жертвы в своем ритуале только из-за того, что в ее крови течет волшебство, зная, что сын любит ее… Эстер с очаровательной логичностью приписывала им вину преступления, забывая о своих грехах.

И о том, с чего началась история Первородных.

История, в чьей основе лежала смерть и самое худшее предательство, так как предали любовь. Элайджа помнил, насколько легко и доверчиво она вложила свою точеную ладошку в его руку и пошла за ним, не задавая вопросов. Пошла на смерть.

Память бессмертного совершенная — это и наказание, и награда.

Он помнил каждый миг счастья, пусть и отравленный болью и ненавистью к самому себе.

К глупцу, что позволил умереть своей первой и последней любви. Что убил ее своими руками. С тех самых пор его сердце окаменело, и казалось, из него уже не выжать крупицу настоящего чувства. То, что мертво давным-давно, не даст новых плодов. Все, что у него осталось — это долг перед семьей и треклятое благородство… Такое же лицемерное, как красивый облик, скрывающий ужасную суть.

Он чудовище, просто прячущее свою суть под манерами рыцаря. Может, он даже хуже Ника, тот, по крайней мере, не пытается скрывать свою истинную суть. Брату противно подобное лицедейство. Он же превратил это в свою броню.

Губы сладкие то ли от мёда, то ли потому, что она, Елена, его Елена — сама сладость.

Бесконечная память, будто издеваясь раз за разом, показывает лучшие моменты.

Моменты, когда Элайджа еще жил, не существовал. Впрочем, поделом ему. И ничего нельзя изменить, ни огромная сила, ни бессмертие, ни магия не могут повернуть время вспять. Как и обратить смерть в жизнь.

Потом он искал ее тело. Хотел похоронить на высоком холме, чтобы она видела тот мир, который так любила. Элайджа рыскал, словно безумец в своем горе, и не мог найти… Случилось худшее — Елена не будет иметь даже могилы. А он места, где мог бы оплакать её, попытаться попросить прощения у безмолвного камня, под которым лежали бы ее кости.

Трагедия с элементами фарса, убийца молит жертву о прощении…

На самом деле он знал, что ему нет ни прощения, ни снисхождения. И вина будет его спутником всю опостылевшую вечность. Иногда Элайджа мечтал о смерти, увидеть ее на той стороне хоть на миг. Он же не настолько безумец, чтобы предполагать, что ангелы и монстры могут быть в посмертии вместе. Только мгновение, и уже довольно…

Но даже то, что мысли о смерти были сладки, они находились под запретом. Он нужен братьям и сестре.

Война, семейные ссоры, больше походившие на битвы, враги и вечное бегство хорошо отвлекали. Не будь этого, Элайджа сошёл бы с ума от горя и жалости к себе еще в первое столетие или всадил себе в сердце кол из белого дуба сам.

Майкл делал ему большое одолжение, своими преследованиями не давая скатиться по наклонной окончательно. У него была цель уберечь родных, и ради нее он жил вопреки.

С Никлаусом всегда было много проблем, и большинство он находил на свою голову сам. Кола еще можно было за это простить, он был все еще мальчишкой, кроме того, что был вечной занозой. Но Ник должен был быть куда более здравомыслящим.

Просьба Фреи выглядела странно.

Элайджа прогнал одну из слишком навязчивых служанок, хотя девочка была хорошенькой. Ночи он предпочитал проводить в одиночестве, читая, делая записи или просто думая. Сон был его давним врагом, просто потому что он раз за разом видел мертвую любимую.

Тихо скрипнула дверь его покоев. Сквозняк принес за собой запах фиалок. Фрея в восточных туфлях без задников, расшитых бисером, тихо ступала по ковру. Тусклое пламя нескольких свечей освещало простое белое платье сестры и золотую косу, уложенную царственным венцом вокруг головы.

— Мы можем поговорить?

— Раз ты пришла ночью, а не легла спать под боком своего Льюсьена, значит, дело срочное, — сказал он, нейтрально вставая и мягко усаживая сестру в кресло.

Фрея чуть нахмурилась, а потом коснулась нежной рукой его лица.

— Снова кошмары?

Понимая, что он не станет отвечать, она продолжила.

— Что ты, что Клаус одинаково ворчите.

Элайджа поцеловал ее ладошку и сел напротив, улыбнувшись.

— Нам не может понравиться негодяй, укравший сердце одной из наших сестер. Но ты же пришла поговорить не о Люсьене, я прав?

— Ты проницателен, как всегда, — она задумчиво постучала пальцами по ручке кресла, будто подбирала правильные слова. — Элайджа, езжай, пожалуйста, с Никлаусом. Ты же знаешь, каким вспыльчивым бывает наш брат, присмотри за ним, чтобы он не натворил глупостей…

Конечно, Фрея не договаривала. Ник не вспыльчивый, тут скорее подойдет другое, менее нейтральное слово… И когда кто-то мог остановить свирепого гибрида, не дав совершить очередную дурость? Но, зная сестру, расспрашивать и давить на нее бесполезно. Фрея не менее упряма, чем все они. На самом деле Элайджа не был против немного развеяться, ну, и за одно не дать младшему брату сделать багровым от пролитой крови волшебный лес.

Зная Ника, той девушке можно только посочувствовать. И врагу не пожелаешь такой участи — быть связанной с его параноидальным, неудержимым и скорым на гнев братом, который сначала отрывал головы и вырывал сердца, а потом думал…

Элайджа хотел для него чего-то лучше, чем вечное одиночество, на которое обречен он сам.

Значит, златовласка, чьи портреты Ник упорно рисует, чтобы затем сжечь, должна выжить, и, может, тогда у этого чудовища появится шанс на счастье. По крайней мере, он не позволит убить ее сразу.

Их мир устроен так, что без сильного покровителя и защитника не выжить.

Даже если ты владеешь магией.

Раньше ее защищала семья, род и предки. Теперь, когда пришлось бежать, куда глаза глядят, осталась только ее собственная смелость и магия. Мир не бывает добр к потерявшимся и беззащитным девушкам.

Безопасности не существует, если ты родилась с даром прямо посреди войн оборотней и вампиров, для которых ведьмы, такие как она, всего лишь инструмент, орудие, что можно использовать против врагов.

Давине не повезло или повезло, с какой стороны посмотреть, вдвойне — она ведьма, и в будущем, если конечно доживёт, станет гораздо более могущественной, чем есть сейчас. Просто один день предопределил ее судьбу… У магии есть цена и обычно она непомерно высока для тех, кому приходится платить.

Она, конечно, была не согласна отдать собственную жизнь ради процветания ведьм. Да кто ее спрашивал?

Просто однажды утром в их маленький домик вошли старейшины, и истово чтившая их мать без возражений показала им свою дочь. И очень обрадовалась, когда услышала, что она, Давина, может быть полезной. Мать даже не подумала задавать вопросов, да и зачем? Старейшины знают, как будет лучше.

Давина подобной безропотностью с роду не отличалась.

Наверное, поэтому до сих пор жива, вопреки решению собственного клана.

Ей повезло сбежать до того, как ее бы отволокли к алтарю под нож, не слушая ни криков, ни мольбы. Давина бежала, не оглядываясь, моля небеса, чтобы ее не нашли. Умирать почему-то совершенно не хотелось. Наоборот, внутри все кричало о желании жить! Вот такая она испорченная девчонка.

Одинокая, испуганная, едва начавшая овладевать собственной силой девушка, легкая добыча.

Низоземье пылало и гибло, когда вампиры, ведомые Первородными, пришли с местью жившим здесь волчьим кланам. Ей не повезло оказаться между молотом и наковальней. Давина в те страшные дни, казалось, познала предел животного ужаса.

Ей снова повезло. Одна из поредевших стай, бежавших под натиском Первородных, подобрала ее в лесу. И вовсе не из милосердия или жалости, ведьма в услужении — это шанс спрятаться и выжить.

Давина была ослаблена холодом и голодом. Так что сопротивляться не могла. Даже была благодарна за кров, который ей дали, место у теплого очага и еду. О ней заботились, пока она чуточку не оправилась и не грозила каждую секунду помереть от лихорадки и истощения, лишив стаю ценного ресурса.

Вожаком этих подраков, лелеющих мечты о месте и возвращении прежних земель, была женщина.

Ее звали Хейли… Настоящая волчица, сука, каких свет не видывал. Лживая, жестокая, но прекрасно умеющая напускать на себя невинный вид и втираться в доверие. А еще лучше преуспевшая в приспособлении.

Она оглянутся не успела, как на шее оказался ошейник, а за каждую провинность, даже самую незначительную, ее избивали. Кусок железа не давал использовать магию против своих мучителей.

Давина была как никогда беспомощна.

Благо, ей повезло больше, чем обычным женщинам из деревни, что стая взяла штурмом. Ее не насиловали каждый день. Хейли запретила своим волкам трогать ведьму.

Для нее оборотни были худшими монстрами, отвратительными животными. Похоже, они вообще не знали слова «человечность» или «милосердие». Все-таки вампиры не зря безжалостно уничтожали таких. Может, когда-то волки были другими, теми из старых легенд стражами природы, гордыми воинами и вольным народом, который не причинял никому зла, несмотря на двойственную суть.

Что ж, потомки некогда великого племени оказались отбросами, для которых…

Давине приходилось держать такие мысли при себе. Кнут, удары когтями приучили ее не возражать. Конечно, ей не причиняли непоправимого вреда, но эти твари умели пытать так, чтобы боль вынимала душу, но не убивали при этом.

Она готовила зелья, читала заклинания и делала амулеты для сокрытия волков.

Ведь если бы стаю обнаружили вампиры, им бы тут же пришел конец.

В узкое окошко едва-едва заглядывает утренний свет. Давина с трудом встаёт, морщась от боли, железный ошейник растирает нежную кожу до крови. Нужно промыть растертые места и намазать исцеляющей мазью. Избежав жертвенного ножа старейшины, пройдя столько лиг по разоренной войной земле, крайне глупо умереть от заражения крови…

Как жаль, что все попытки перебороть магию проклятой удавки оказываются напрасными.

Для этого нужна не только сила, но и знания, которых у Давины нет.

Густая мазь снимает боль, и Давина наливает в таз воды, чтобы умыться и начать работу. Если она не успеет, эта сука Хейли будет крайне недовольна, а это новые синяки, кровоподтеки и рассечения на ее коже. Может, она жалкая и слабая, но не хочет вновь ощутить удары хлыста, которым из нее выбивали любую мысль о сопротивлении.

— Ты еще поплачь, — под скрип двери в комнату входит Хейли в кожаном охотничьем костюме с мечом у бедра и колчаном, полным стрел, за спиной. — Нам всем досталось, ведьма…

Иногда Давина не без оснований думает, что волчица сошла с ума. Иначе как объяснишь вспышки агрессии, которые перетекают в сентиментальные излияния? Хейли с одинаковой вероятностью принесет тебе хлеб, дичь или ударит так, что ты отлетишь к противоположной стене.

Давина мечтала о том дне, когда снимет с себя ошейник и обрушит на волчицу и ее стаю уродов всю свою ярость. Например, сожжет живьем. Сил ей на это хватит.

— Я была принцессой, — патетично провозглашает волчица, устраиваясь на лавке. — Пока не пришли вампиры и не отобрали у меня все. У меня был отец, семья и жених, брак с которым сделал бы меня королевой.

Дальше начнется о том, как же она любила своего нареченного и как же ненавидит Первородных… Скорее, боится до дрожи своего облезлого хвоста и готова залезть в любую нору, чтобы выжить. Никакой речи о мести не идет. Если Хейли ждала от нее сочувствия, то просчиталась.

Маленькие пальцы сжимали края каменной ступки, она перемалывала травы.

Давина взглядом зажгла оплывшую свечу в глиняной плошке. Очаг в доме давно потух, и никто не потрудился принести ей еще дров. Если бы не теплые шкуры, оставшиеся от настоящих владельцев этого дома, она могла бы замерзнуть. Ночи нынче студеные…

На деревянном диске вырезаны несколько цепочек несложных рун. Давина продевает шнурок через отверстие с краю, сыплет сверху смесь трав и, поднося к свече, начинает читать заклинание, которое скроет следы носившего амулет.

Пальцы покалывает, через них проходит магия, да и слабость накатывает нешуточная… Она ведь ничего не ела с прошлого вечера. Завтрак, обед и ужин, каким бы скудным он ни был, нужно заслужить, как выразилась Хейли.

— Мне нужно еще штук пять таких до вечера, ведьма…

К большому облегчению Давины, волчица поднимается и уходит, прикрикнув на стоящего возле дверей бугая, чтобы он принес ей поесть и глаз с ведьмы не спускал. Подручные Хейли все-таки не она. Оборотни побаиваются ее магии и без необходимости не трогают. Не только приказ вожака избавляет Давину от домогательств.

Давина на скорую руку перекусывает и вздыхает, еще немного, и в свое домотканое платье она сможет завернуться два раза. Но переживать некогда, много работы. Чертовы амулеты для облезлых шавок никто за нее не сделает.

Она настолько устала, что не обращает никакого внимания на крики снаружи.

Эти животные снова устроили себе потеху — мучают кого-то из выживших при нападении на деревню селян. Сперва Давина не могла спать из-за криков, которые слышала постоянно. Но теперь, как бы страшно это ни звучало, привыкла…

Все равно несчастным она помочь ни в чем не в силах.

* * *

Это было легко и забавно, пожалуй.

Укрытые мощной, но несовершенной магией оборотни, кажется, совсем не ожидали нападения.

Дальнейшую резню можно назвать скучной… Во всяком случае, Кол едва не зевал, наблюдая, как вампиры его свиты вырывают сердца, отрубают головы и вырывают с корнями конечности. Возможность повеселиться представилась, когда лохматая девка с луком на перевес попыталась убить его, что-то злобно вопя…

Он не вслушивался, просто порвал ее на две части, решив проблему раз и на всегда.

Черт возьми, это было красиво… И Кол на секундочку пожалел, что здесь нет кого-то из братьев или Бекки, она бы оценила. Но все равно он дурашливо раскланялся под аплодисменты и одобрительный свист подручных.

Почти все были мертвы, но острый слух Первородного различал быстрое биение сердца. Человеческого сердца. Перекус после боя, что может быть лучше?

Он постучал так, что хлипкая дверь хибары запрыгала на петлях, грозясь вылететь, если он ударит чуть сильнее.

— Выходи, я тебя слышу! — Проорал Кол, слишком возбужденный и желающий продолжения веселья. Один единственный труп жажду насилия в нем не утолил. Он все-таки Первородный вампир, а не трепетная барышня.

Он хохотнул, ни одну из его сестер трепетными не назовёшь, несмотря на то, что Ребекка иногда потрясающе наивная. Словно дитя малое.

Дверь заскрипела, накренилась, он склонил голову к плечу, гадая, упадет или не упадет.

Не упала…

В проеме появилась невысокая девушка. С худенького измученного лица на Кола смотрели большие глаза весеннего неба, бронзовые локоны свободно вились, падая на плечи и спину. А тонкую шею, кроме целой россыпи кровоподтеков, украшал уродливый железный ошейник.

Его словно ударили поддых таким сюрпризом, возникло желание немедленно снять с испуганной малышки этот кусок железа, делающий ей больно и пятнающий ее.

Кол даже не сразу нашел слова, что совсем на него не похоже.

— И что такая птичка делает в этой дыре? — нахально спросил он, приподнимая пальцами точенный подбородок. — Ты что, немая или боишься меня?

Остальные вампиры предусмотрительно не подходили ближе. Что там, а Кол дураков возле себя не держал, если они, конечно, не были забавными. Отвлекать заинтересовавшегося Первородного или мешать ему смерти подобно в самом буквальном смысле. Особенно такого непредсказуемого, как он. Кол всегда скромен…

— Выходи из этой норы, я не сделаю больно, — предложил он, протягивая ей открытую ладонь.

Кол и правда старался не напугать ее еще больше. Сердце малышки или мышки билось где-то в горле — тук-тук-тук — в бешеном ритме. Именно поэтому он улыбался так мягко, как только мог и двигался медленно. Давал ей выбор вместо того, чтобы схватить и вытащить на солнце, как поступил бы с любой другой. Но от чего-то с этой птичкой не хотелось быть чудовищем.

Острое зрение вампира в полутьме хижины позволило различить стол, на котором лежали травы и амулеты. Девочка точно не была оборотнем. Ведьма.

Тем интересней.

— Песики мертвы все до одного, — продолжил он уговаривать, даже не думая злиться, что на него не похоже. Кол не бывал терпелив, но сейчас против обыкновенного продолжил уговоры, — Ты ведь с ними не по доброй воле?

Девушка возмущенно вскинула голову выше на его предположение, что она с шавками по своему желанию. И наконец шагнула на улицу. Кол отчетливо ругнулся. Застывшая от первого мороза грязь, которая начала подтаивать от солнца, кровь, кишки и дерьмо, а малышка босая…

Он не думал, как это будет выглядеть со стороны, ему на это, собственно, было плевать. Кол просто подхватил девушку на руки, для вампира она почти ничего не весила.

— Меня зовут Кол, и я увезу тебя в безопасное место, — пообещал он, когда она вскрикнула. — Тебе ничего не угрожает. Но для начала давай избавим тебя от этого жуткого украшения?

Кол направился к самому большому дому, где раньше жил деревенский староста, и теперь, до того, как оборотни бесславно передохли, жил вожак этой своры. Нужно было снять с его приобретения ошейник и осмотреть ее. Кол был прекрасно осведомлён, на что способны волки, и хотел убедиться, что его трофей не умрет по дороге к дому.

Примечания:

Жду ваших отзывов!

Обложка — https://vk.com/id562662121?z=photo562662121_457239253%2Falbum562662121_00%2Frev

<hr /> — Я что-то видел там, среди деревьев…

Элайджа продолжил настаивать на своем, а он с трудом сдерживался, чтобы не закатить глаза. Они все осмотрели и ничьего присутствия не обнаружили. Человек не мог так быстро исчезнуть, будто испарившись в воздухе. Клаус не допускал мысли, что старшему брату просто почудилось. Но это же, блядь, Зачарованный лес — сосредоточение древней, мать ее, магии; здесь может быть все что угодно.

И Элайджа продолжает занудствовать, задерживая их.

Чему он не был рад.

Когда цель так близко. Никлаусу казалось, что он уже слышит испуганный стук ее сердца. И это было сладостно… Несмотря на то, что старший брат будто решил вывести его из себя, а лес, сплетая ветви, задержать отряд вампиров. Клаус давно бы сжег все здесь к чертям, но препятствия для вампира являлись абсолютно незначительными.

И, кроме того, сестра-ведьма настойчиво не рекомендовала проявлять характер.

В Лесу дремала сила, которую лучше не будить.

Клаус и не собирался, его задачей было найти девушку, чьи глаза — морская лазурь…

Ту, которую колдовство Эстер так прочно привязало к нему.

Когда-то, будучи человеком и ребенком, он верил, что мать… Эстер любит его, их всех. Но теперь иллюзий давно не осталось. Мало кто в этом мире может похвастаться, что его собственные родители из века в век не оставляли попыток оборвать его жизненную нить.

Именно поэтому приходящая к нему во снах умрет.

Клаус не может позволить себе слабостей, тем более таких. Эстер ничего бы и никогда не сделала во благо своих детей, а он был самым ненавидимым ею монстром.

Пусть безымянная златовласка и излучала свет, к которому он против воли тянулся, ей не жить.

Он Никлаус Майколсон, а не легковерный дурак, давший бы себя заманить в пленительные сети, которые обернутся погибелью.

Лошади устали, а дорога все не кончалась. Над головой шумел ветер в кронах деревьях, а тропа путалась, словно моток пряжи, которым поиграл кот. Он чувствовал ее, но все никак не мог добраться, словно ему преграждали дорогу.

Клаус ощущал отголоски волшебства даже в воздухе. Золотистая пыльца, цветы, которые сминали лошадиные копыта, и чувство легкости, без бремени времени на плечах. Прожив не одно столетие под солнцем, ты всегда его ощущаешь, пусть оно для бессмертного не станет приговором.

Здесь же Никлаус словно почувствовал себя молодым, без тысячелетней памяти.

Почему так?

Ответ был прост: этот Лес много старше даже Первородного и сохранился в первозданном виде спустя все столетия, что шли мимо. Время здесь не имело своей страшной власти, застыв в том миге, когда Зачарованный Лес зародился, разросся и принял ту форму, которую хотел придать ему его создатель.

Он видел много легенд. Частью некоторых даже стал… И, наверное, был благодарен за мгновение краткого освобождения от привычного груза вечности.

Лицо Элайджи говорило, что он тоже чувствует это. Для того, кто хорошо знал брата, никогда не была секретом та боль, которую он всегда носил в себе. Она то и делала Элайджу таким человечным.

Начало их истории, как первых вампиров, Никлаус не любил вспоминать, да и что толку терзаться, если выбор сделан и ничего не изменить?

Но ту девушку помнил. Как и беспомощное, почти щенячье выражение на лице сурового Эла, стоило ей подойти или обратиться к нему. Они с Колом весело шутили над братом по этому поводу. Брат ее любил… Первый и последний раз за эти века по-настоящему. И потерял…

С тех пор он такой… долг, честь и благородство. Вместо сердца — камень, хоть какие-то крохи тепла, на которые он способен, и те достаются семье.

Сколько красавиц обращали к Элайдже влюбленные взоры? Не счесть. Он же оставался равнодушен, словно не живой, окончательно мертвый. Младшая сестра, упрямый чертенок, и то прекратила попытки свести идеального старшего брата с кем-то.

Никлаус вспомнил, как Бекка рыдала, оплакивая бесконечное несчастье брата у него на груди.

Смирение для Ребекки было пустым словом. Она хотела для них счастья с не меньшим пылом, чем искала ту самую любовь для себя. Для вампиров не существует полутонов: все чувства практически возведены в абсолют. Гнев, жажда, ненависть… Любовь. Последнее как раз было величайшей глупостью для любого бессмертного.

Старший брат был безупречен почти во всем, и это делало его неживым совершенством.

Гораздо более бесящим, чем непостоянный, наглый и беспорядочный Кол, который, казалось, не мог жить, не доставляя братьям проблем.

Лес через восприятие вампира ощущался интересно. Переполненный жизнью, самой разнообразной, от крон самых высоких деревьев деревьев до самой земли. Острый слух различал столько знакомых и незнакомых звуков. И обаяние гибрида…

Клаус был сыном ведьмы, пусть от этого родства он открестился, прервав жизнь Эстер.

Закон природы прост: либо ты вампир, либо ведьма. Быть тем и другим одновременно нельзя. Бывают досадные исключения вроде еретиков, но это отдельная история… И все же в нем спала магия, пусть пользоваться он ею не мог. За века, которые Никлаус бродил по земле, его сила возрастала, и теперь он ощущал пронзавшее каждый лист и травинку волшебство.

И все же, пусть это великолепие без увядания его отвлекало, Никлаус ощущал, что та, за которой он пришел, очень близко.

Тук-тук-тук-тук…

Спокойное биение сердца, ее сердца.

Он натянул уздечку и остановил коня. Черный плащ каплей тьмы стек вместе с ним на землю. Никлаус провел ладонью по морде своего жеребца в мимолетной ласке и бросил уздечку одному из подручных.

— Я так понимаю, ты пойдешь один?

— Зришь в корень, старший брат.

Клаус улыбнулся ему, но в глазах горело предостережение, «не мешай!». Эл был мастером все осложнять. Он зашагал в ту сторону, где был слышен плеск воды, намеренно не используя скорость вампира, потому что последние минуты ожидания были одновременно мучительны и сладки. В конце концов, в его жизни не так много невинных развлечений.

Желтые, багровые по краям листья, кружась в воздухе, медленно падали на землю. В воздухе была разлита осень — теплая, мягкая и чуть сонная. Там, за пределами Зачарованного Леса, в свои права медленно вступала зима, а здесь было даже душно.

Никлаус расстегнул камзол и вместе с плащом сбросил на землю.

Почему-то ему хотелось, чтобы та девушка увидела его другим… Быть может, не безжалостным правителем созданий ночи, а мужчиной, каким он был когда-то давным давно. Легкий маскарад, игра. Зачем ее пугать?

Клаус замер на границе деревьев, забыв сделать вдох.

Миг повис и растянулся в одну длинную нить между настоящим и еще не произошедшим. Время не замедлилось, оно просто остановилось. А он смотрел, словно завороженный. Туда, где на траве, перебирая целую охапку опавших листьев, сидела тоненькая златовласая девушка. Его видения не лгали… Она была солнцем. Излучала такой свет, что ему было почти больно на нее смотреть.

Сквозь белое, словно пена морская, тело пробивалось сияние души, чистотой затмевающее лучшие алмазы из его сокровищницы. Он не видел ее глаз, потому что она смотрела на эти дурацкие листья.

Никлаус ощутил внезапную злость: как она может смотреть не на него?

И сам безмолвно засмеялся над своей глупостью — беспечная девушка не знает, что совсем рядом с ней монстр, который едва ли может похвастаться контролем. Пусть вовсе не жажда крови сейчас неотступно терзает его плоть.

Он хотел коснуться ее. Понять, так ли нежна кожа, как казалось, и в то же время не желал разрушать очарование момента, испугав ее своим появлением. Никлаус сначала даже не понял это колющее ощущение в груди, там, где было сердце. За столько веков ощутить боль, словно ничтожный смертный?

Он Первородный гибрид, а не влюбленный человеческий мальчишка. Он не ждет милостей, а берет что хочет независимо от последствий.

Клаус шагнул вперед, намеренно не делая это тихо. Пусть видит…

* * *

Бахвальство Никлауса, как и его самодовольство, пусть и оправданное в большинстве случаев, кому угодно станут поперек горла. Но Элайджа настолько привык к «милому» характеру брата, что не ощутил ничего, кроме тени раздражения. Клаус такой какой есть, и винить его в этом просто-напросто глупо.

Тем более он тащился по грязи, сквозь дождь, вовсе не для, того чтобы прочесть брату нотации.

Элайджу тревожил Лес…

Он все никак не мог избавиться от ощущения, что за ними наблюдают неотступно с того самого момента, как они пересекли границу Волшебного леса. И делают это так искусно, что кроме него мелькающую тень никто не замечал. Ни Никлаус, у которого подозрительность перерастала в паранойю невиданных масштабов, ни вышколенная охрана, состоящая из достаточно старых вампиров.

В которой не было никакой необходимости. Но брат, склонный к театральным эффектам, не мог обходиться без свиты. Хотя они могли пуститься в путь вдвоем, как бывало раньше. До того, как эго брата стало задевать собой небесный свод.

В любом случае, кто бы за ними не следил, ему ни за что не совладать с двумя Первородными. Опасности не было.

Элайджа просто не выносил сюрпризов. Несмотря на свое отменное самообладание, он не мог унять азарт хищника, толкающий поохотиться на невидимку. Пение крови которого Первородный улавливал. Но давно канули в воды Леты те времена, когда он поддавался чувствам. В конце концов, он поехал за Никлаусом с определенной целью и он обещал сестре.

Свое слово Элайджа держал, что бы там ни было.

Было еще что-то мало уловимое в воздухе… Ощущение? Предчувствие.

Не выбирающий выражений Клаус сказал бы «потроха выкручивает», пусть ни чуточку не высокопарно, зато точно. Можно было назвать это переживаниями за остальными в замке сестрами, только их враги мертвы. Те, которые представляют настоящую опасность, а с остальными что выглядевшая изящным мраморным изваянием, которое с первого взгляда разбить легко, Фрея, что летящая, легкая Ребекка вполне могут за себя постоять. Кроме того, замок Первородных — настоящая крепость, с надежной и вышколенной охраной. Там Льюсьен, который при необходимости стилем решения проблем походит на своего создателя…

И Кол, который вот-вот должен вернуться домой, — то ли с охоты за остатками волков, то ли самоволки от надоедливых старших братьев. Оба варианта одинаково вероятны, зная его нрав.

Значит, он тревожится не по поводу семьи и не из-за Никлауса, который в своей невыносимой манере как раз сейчас портит первое впечатление о его особе своей же предназначенной.

Тогда что?

Ему ли не знать, каким становится серым мир, если ты потерял вторую половину?

Элайджа желал уберечь от этой невыносимой боли и горечи брата. Пусть спасибо от Никлауса он, вероятнее всего, не дождется никогда. Таков уже его брат.

Он усмехнулся и прикрыл глаза, зная, что шпион-невидимка совсем рядом.

Первородному нужно меньше мгновения, чтобы схватить неосторожную добычу. Один единственный верный рывок совершеннейшего хищника. О, Элайджа не гордился тем, кем они стали, но отрицать все преимущества было глупо.

А глупость ему не свойственна…

Сильно тело ведомое инстинктом рвется вперед, огибает дерево и хватает за плечи таинственную тень. Чтобы услышать крик боли…

И только тогда Элайджа открывает залитые тьмой глаза, чтобы утонуть, задохнуться, умереть и заново возродиться в одном единственном взоре, который он не забывал никогда.

— Елена?

Мир размывается на сотню фрагментов, но это уже не важно. В ушах оглушительная тишина, а губы не слушаются и с трудом произносят заветное имя. Бессмертный едва не падает коленями на траву у ног вжатой в древесную кору девушки. Он, все еще не веря, утыкается носом в усыпанные цветами косы, касаясь пальцами, губами, чтобы поверить — это не обман.

Она настоящая…

Та, которую он любил, обрек и похоронил столетия назад.

— Отпусти, Элайджа…

В нежном голоске возлюбленной настоящая непритворная ярость. И Элайджа не успевает ничего сказать, как его ноги обвивают вылезшие из земли корни — одни он с легкостью рвет, но на смену порванным приходят другие.

— Что Майколсоны забыли в моем лесу?

Елена отворачивается от него, словно он пустое место. Но острый слух вампира различает несколько капель слез, которые текут из ее глаз. А потом он слышит разъяренный крик брата и гул воды.

— Кэролайн… — растерянно произносит Елена, торопливо стирая слезы, и оборачивается к нему. — Что твоему брату-варвару нужно от моей подруги?

Он любуется ею и знаком останавливает готовых вмешаться вампиров.

— Любой, кто обнажит против нее оружие, умрет от моей руки, — спокойно обещает Элайджа разрывая путы. — Как ты…

— Выжила?

Улыбка у нее горькая, вымученная. Елена смотрит куда угодно, но не на него.

— Повезло, — она выставляет руки в защитном жесте, — не подходи ко мне, Элайджа…

И он останавливается. Елена боится его… То, что было сердцем, сейчас рвется на куски от боли. Но Элайджа принимает и ее страх, и приказ, так что не приближается. Елена имеет на все это право. Ведь именно он, поддавшись жажде, оборвал ее жизнь. Как должно быть ей отвратительно стоять здесь, один на один со своим палачом.

Во всяком случае, ему удается удержать лицо. Маску высокомерного спокойствия.

То, что он сделал, нельзя забыть, как и простить…

Но он должен поговорить с ней, попросить прощения. Иначе… Он просто осыплется серой пылью ей под ноги. Вместе с болью и виной, Элайджа чувствовал счастье, радость, практически ликование. Она жива! Вместе с тем, рассудочная его часть, холодная и прагматичная, желала узнать ответ на вопрос: как Елене удалось выжить?

Древним вампирам свойственно разделять свой разум на неравные куски. Так проще контролировать и жажду, и эмоции, которые слишком часто разрушают бессмертных изнутри. Вечность — это испытание, которое не каждому по силам. И бывает так, что обращенные настолько далеко заходят в саморазрушении, что действительно погибают либо от чужих рук, либо добровольно.

Чем дольше ты живешь на земле, тем сильнее отличаешься от обычных людей. Даже если в начале пути был человеком.

Как раз в этот момент, проламывая кусты, к ним вывалился Никлаус, как никогда вовремя…

Последнее, если что, было сарказмом, которого у Элайджи были просто неиссякаемые запасы.

Никлаус был мокрым с головы до ног, ругался на давно забытом на этих землях языке на чем свет стоит и тащил, перекинув через плечо, девушку. Судя по тому, как она вопила и отбивалась, вполне живую и целую.

— Можем уезжать, я забрал то, что хотел… Елена?

У брата сделалось сложное лицо… Пока глаза не потемнели и губы не искривились в глумливую усмешку последнего подонка.

— Сегодня просто день встреч. Интересно, мы так долго считали тебя мертвой… Элайджа, следуй моему примеру. И побыстрей, я хочу убраться отсюда поскорей.

Тьма пленительнее света…

Во всяком случае, она не сжигает дотла без защиты магического кольца. Ночь — время вампиров. Время свободы, крови и охоты. Так было с самого начала и длится уже столетия на этой грешной земле.

Он был одним из первых обращенных. Первым из их вида. Стоял у истоков родословной, которая начиналась от жестокого монстра и тирана… Если уж не мелочиться, то Клаус Майколсон всегда был еще тем ублюдком. И прошедшие века ничуть не смягчили его отвратительный характер, жаль, что создателя не выбирают.

О, быть частью родословной Никлауса еще та головная боль, особенно в том случае, когда создатель искренне считает всех своих птенцов своими рабами навек. И это вовсе не метафора.

Люсьен восхищался, презирал, завидовал, ненавидел своего создателя. Всей гаммы испытываемых к Нику чувств не передал бы полностью ни один из языков. Таков уж удел: мы связаны с теми, с кем разделили кровь. Для вампиров эти слова — жестокая реальность. Ведь смерть Первородного — это смерть всей его родословной.

Люби он меньше поганую, но все же жизнь, может быть, Люсьен бы попытался…

Ведь Никлаус одну вещь делал просто виртуозно: заводил врагов.

Люсьен и не подозревал, что сам добровольно вернется к Майколсонам и даже, более того, полюбит одну из них. Предназначение не ошибается и не щадит, оно дает ровно то, что нужно — не более не менее.

Фрея была лучшим, что случилось за его бесконечную жизнь. И он это признавал.

Его ведьма искупала своих сволочных родственников. И для того, чтобы она была счастлива, Люсьен был готов терпеть всю сумасшедшую семейку разом без перерывов. Где-то в глубине души надеясь, что рано или поздно его жене осточертеет такая «семейная» идиллия, и они вместе уедут подальше… Но говорить он это ей не собирался. Фрея, столько времени оторванная от родных, не была готова пока расстаться с ними, пусть от них больше проблем, чем пользы.

Он был на редкость эгоистичным засранцем, этот недостаток за собой Люсьен признавал. И даже гордился им.

Только вот эгоизм всегда пасовал перед любовью к ней.

Когда-то очень давно Люсьен уже любил и думал, что это и есть то самое настоящее, которое навсегда. Только вот то чувство оказалось тенью теперешнего. Где точкой всего, альфой и омегой была невыносимая, прекрасная, злобная, смешливая, ворчливая, да просто ведьма. Его драгоценная ведьма.

Без которой не будет него.

Предназначение ударило мгновенно, сбивая с ног, расшатывая мир и обращая его в пепел. Перестраивая приоритеты и оплетая ось мироздания вокруг хрупкой фигурки и колдовских глаз Фреи Майколсон.

Лица Элайджи, Никлауса и Кола нужно было видеть, когда он упал на колени перед их застывшей в неверии сестрой, и спустя мгновение тонкие пальчики вплелись в его волосы в первой ласке. Он дышал ее запахом и не мог надышаться.

И совсем не важно, что Клаус едва не вырвал ему трахею, а младшенький так и вовсе порывался оторвать голову. И как только любимая смогла угомонить их… Одной разгромленной залой точно не обошлось бы. Люсьен хорошо знал свою способность: после удара в левую щеку подставлять правую. У братьев Майколсонов было так же.

— Кто угодно, только не этот… — Кол бросил в окно кресло, и стекло с веселым звоном посыпалось вниз, — слизняк. Я подержу сестру, а ты, Ник, вырвешь ему сердце…

— Никто не будет никого убивать, — Элайджа произнес это тем самым категоричным тоном, от которого притихал даже Никлаус. — Брат, отпусти, будь добр, Люсьена, иначе сестра расстроится.

Обошлось без смертоубийства, хотя угроз было озвучено немало. Веселое времечко.

Они ненавидели и терпели его, а Люсьен старался держаться в рамках, чтобы лишний раз не расстраивать Фрею. Клаус, Элайджа, даже полностью отбитый Кол считали, что такой как он не достоин их сестры. Люсьен и не собирался отрицать этого. Фрея, несмотря на все горести и несчастья, разлуку семьей, страдания, которые пережила по вине своей тетки, сумела сохранить человечность и свет. Да, порой она совершала ужасные поступки, но ради семьи, и отнюдь не наслаждалась тем, что приходилось делать.

Для него же жестокость стала почти нормой.

Способом достичь желаемого кратчайшим путем. Успокоить терзавших все века демонов.

Которые с приходом в его жизнь Фреи, казалось, уснули навсегда.

Люсьен не обольщался: кровожадная, изощренная и жестокая часть его натуры спит, пока ей ничего не угрожает. Стоит появиться опасности, мирный влюбленный мужчина уступит место смертельно опасному психопату. В защите действительно все средства хороши, к тому же он так много перенял от вампирского папочки.

Пусть Ник каждый раз, когда он его так называет, пытается вырвать ему печень.

Мир не стал ни лучше, ни безопасней, просто сейчас они могут наслаждаться плодами победоносных войн. Мирными годами, когда можно кататься верхом, гулять рука об руку по цветущим садам, предаваться любви и не думать о врагах, потому что те мертвы.

Но покой не бывает долгим…

За века жизни Люсьен усвоил это слишком хорошо.

Их комната самая светлая в замке… Фрея любит садиться в уложенную подушками и устеленную мехом нишу у окна и встречать рассвет. А еще она часто мерзнет. Маленькие ножки, которые он греет в своих ладонях и, своих дыханием целуя каждый пальчик, руки. Условия, в которых его северная принцесса выросла, не назвать райскими. Она мало говорит о детстве, разве что о том времени, когда у нее еще была настоящая семья.

Дальнейшие годы с теткой Фрея ненавидит вспоминать, а тем более рассказывать о них.

У нее бывают кошмары, когда она мечется по их постели, комкает вышитое цветами покрывало, орошает слезами подушку. И долго плачет, пока он ее укачивает на руках.

В такие ночи Люсьен больше всего хочет воскресить чертову ведьму, чтобы пытать ее годами за каждую слезинку. Ну или отыскать могилу и сжечь скелет, чтобы сбросить пепел в выгребную яму.

Фрея родилась в стране, где зима занимает большую часть года, где суровое море омывает еще более суровую землю. Но в ней так мало льда и холода. Глаза — скорее теплые воды восточных морей, а золото волос, которые он долго-долго разбирает пальцами после ночей любви, когда она дремлет у него на груди, так и вовсе впитало в себя солнечные лучи.

Люсьен благодарен судьбе за второй шанс.

И категорически не собирается его проебывать…

Он долго жил без смысла, без цели, одержимый жаждой крови и насилием.

Теперь же Люсьен готов сделать все, чтобы сохранить свой свет, свою Фрею.

Он оттолкнулся от перил и прыгнул вниз в сад, покрытый тонким слоем первого снега, который выпал так внезапно. Фрея, в теплом плаще, вместе с садовником, укрывала листьями кусты роз, которые могли погибнуть от внезапных заморозков. Пару лет назад, после того, как замок стал для нее настоящим домом, Фрея лично посадила их. Расшитый золотом бархат платья пачкался в земле, но его любимой не было до этого никакого дела.

Люсьен не спешил обнаруживать свое присутствие. Просто смотрит на нее, впитывает ее образ всем своим существом. Как она улыбается, каким умиротворением сияют ее глаза…

Но, к сожалению, стоять так ближайшую вечность не выйдет, и не из-за того, что ему не хватит терпения. Просто остальной мир не мог подождать и дать чуточку времени влюбленным. В замок прискакал гонец с письмом. Герб на печати послания был Люсьену хорошо знаком и противен.

Кол, который формально оставался за старшего в отсутствие Клауса и Элайджи, пропадал неизвестно где. Ребекка не отличалась дипломатичностью и тревожить ее — ищите другого дурака… Люсьен вовсе не хотел сжигать горы трупов, которые точно бы оставила за собой младшая сестра его жены.

Оставалась взвешенная, мудрая Фрея. Единственный Майколсон, которому было не занимать здравого смысла. Неспособная только из неприязни развязать новую войну.

Ошибкой очень большой было считать Фрею Майколсон беззащитной из-за ее миролюбия, известного всем. Она щелчком пальцев могла вывернуть его, тысячелетнего вампира, наизнанку. И Люсьена это знание не на шутку заводило… Тонкая, порочная усмешка скользнула по его губам, когда он, переместившись с скоростью недоступной никому, кроме вампиров, накрыл глаза Фреи своими руками.

Жаль, самый потрясный в его жизни секс придется отложить… Потому что имя де Мартель означало неприятности.

* * *

Нет особой мудрости в том, чтобы прежде чем принять любое решение, немного подумать перед тем, как сделать выбор.

Ведь именно выбор определяет нашу жизнь.

История ее семьи настолько долга и трагична, что впору запутаться, кто палач, а кто жертва, где чудовище, а где… Впрочем, какой толк в высокопарных рассуждениях, которые грозят скатиться не то в ханжество, не то в маразм. Прошлое уже не изменить, как и все сделанные ими выборы. Верные или нет.

Мать была к ней жестока, судьба не очень-то справедлива, но Фрея продолжала верить, что однажды сможет выбирать сама. А не следовать чужому выбору.

Даллия…

Это имя отдает душным ужасом на губах до сих пор… Несмотря на то, что та мертва. В самом деле, нелегко забыть ту, которая определяла, ломала и калечила твою жизнь столько веков. Но и научила выживать и побеждать своих врагов. Быть безжалостной и последовательной. Фрея освоила эту науку настолько хорошо, что смогла обернуть свои знания против той, что ее создала.

Быть свободной — это все, о чем она когда-то мечтала.

Даже не думала о любви. Потому что все попытки быть любимой и любить не приносили ничего, кроме душевной боли. Фрея не хотела больше страдать, мечтать о смерти, как тогда, да и не верила, что способна на любовь. Она была искренне уверена, что ей хватит того, что у нее есть семья… настоящая, не без недостатков, конечно.

Все видели в ней лишь ласковый свет, пожалуй, кроме Никлауса. Слепцы… И люди, и вампиры, и ведьмы одинаково и равномерно слепы в своих суждениях, так же как и жестоки. Брата, впрочем, было нелегко провести. И он поминал ее. Быть может, потому что их предала и вычеркнула из жизни одинаково безжалостно Эстер.

Фрея знала, что в ней есть свет — жалкие крохи того, чем она была когда-то. Его недостаточно, чтобы осветить ту темную бездну без дна, в которую ее обратила «любящая» тетушка. Она отомстила и обрела некое подобие покоя. Вернулась к своей истинной семье, но была ли счастлива?

Нет.

Одиночество, вечный спутник, точило душу еще сильней в окружении родных по крови, чем в годы изгнания под пятой тирана. Тысячелетие они провели порознь и этого было не перечеркнуть даже осознанием самого близкого родства. У Элайджи, Ника, Ребекки и Кола была бесконечная нить памяти, разделенная на четверых, а у нее обрыв в том месте, где Эстер отдала ее.

«Всегда и навечно»…

Пусть отравленное взаимной болью, ненавистью и недосказанностью. Но оно было. Семья…

А Фрея же была одиночкой, которая очень старалась найти свое место рядом с братьями и сестрами.

Элайджа… Звон клинков из лучшей стали, стылое, но солнечное зимнее утро и забота несмотря ни на что. Таков он. Тот, который принял ее первым и сразу же стал заботиться так, как будто она младше. Фрея отогревалась рядом с ним.

Ребекка… Перестук кастоньетов, полет ласточки в небесах и отзвук так красящего ее смеха. Робкие попытки наладить контакт с обоих сторон и внезапное понимание насколько им легко вместе. Ночные посиделки с вином у камина, смешки и ворчание на братьев.

Кол… Стремительный бег дикого жеребца, звук капель, разбивающихся о камень, и вечная ухмылка, которая так идет ему. Пожалуй, он за маской вечного мальчишки прятал боль и нешуточный ум. У них были общие темы: магия, по которой он так скучал и мог поведать немало, и одиночество. Ведь Кол тоже чувствовал себя оторванным.

Никлаус… С ним было сложнее всего. Неукротимое всепожирающее пламя, свободолюбивый волк и взгляд, прошибающий до донышка. Он сразу понял, что свет в ней давно погас. И это, как ни странно, примирило Ника с ней. Заставило не пожалеть, о нет, довериться. Брат понял, что жалости Фрея не примет, потому что такой же гордец.

Счастье оставалось лишь иллюзией из забытого и проклятого прошлого. К которому даже мысленно было возвращаться больно и гадко. Фрея не думала, что после стольких веков скитаний счастье настигнет ее так внезапно и беспощадно. В одно мгновение мир перевернулся и обрел новую ось. Сперва она испугалась, потому что вовсе не хотела этого, — встретить Предназначенного, — потому что не без оснований полагала — их чувства обречены.

И от боли потери второй половины она уже бы не оправилась никогда.

Фрея уже один раз любила, настолько сильно, что позволила себе забыться. Даллия преподала ей жестокий урок, который она забывать не собиралась. Теперь же она была свободна и поэтому не смогла прогнать от себя Люсьена. Противостоять своему притяжению к нему и его же пылу.

Люсьен бы ни за что не ушел…

Если рядом с братьями и сестрой она отогревалась постепенно, то появление Люсьена разбило лед, сковавший душу на тысячи осколков. И это оказалось упоительно и болезненно — вновь чувствовать так полно, так ярко. Где есть любовь, там не место страху. Вот Фрея гнала от себя проклятую память и все страхи.

Просыпалась от поцелуев после жарких ночей, наполненных взаимной страстью. Встречала рассветы, зная, что совсем скоро на ее обнаженные и окруженные кружевами ночной рубашки плечи опустятся сильные руки любимого. Он легко подхватит ее и перенесет в постель, прижимая к себе крепко-крепко.

Они заслужили немного мира.

Пусть войны, кровь, интриги и неисчислимые полчища врагов ее семьи останутся где-то позади. Счастье скоротечно и Фрея хотела насладиться каждой секундой. Надышаться впрок. Потому что покой не будет длится вечно, и рано или поздно им придется взяться за оружие.

Фрея почти не волновалась за братьев… Ладно, волновалась, и не шуточно. Это же Клаус, кто знает, что он натворит в приступе гнева — в том, что братец разозлится, она была уверена. Видения показывали, что девушка, которую ее мать привязала к гибриду, кротостью не отличалась. Характер как раз под стать Никлаусу, другую он быстро сломает.

Элайджа… он тоже мог натворить глупостей, несмотря на свой хваленый самоконтроль. Но он ни за что не стал бы угрожать, делать больно той, которую встретит в Лесу.

— Льюсен? — Фрея повернулась в руках любимого и положила ладонь на его щеку. — Что случилось?

— Письмо от Мартелей, — коротко пояснил он, прижимая ее ладошку к своим губам.

Фрея искала во взгляде Предназначенного боль или тоску по той, которая носила это имя, которую Люсьен любил столько веков… и не находила ничего. Кроме любви к ней. Хотя ревность все же затронула сердце Фреи Майколсон, пусть над возникновением этого чувства любящие одинаково не властны. Она не хотела сомнений, потому что любила и верила своему вампиру.

— Пойдем в дом, — она потянула любимого за руку, — узнаем, что Тристану понадобилось от нас.

В воздухе была разлита тревога — первый предвестник бури…

<hr />Примечания:

У меня такое ощущение что никто не читает. Оставляйте отзывы для автора это очень важно!

Примечания:

Жду ваших отзывов!

<hr /> Кэролайн потирала совсем недавно немилосердно стянутые веревкой запястья. Запас ругательств, угроз и проклятий она исчерпала еще лигу назад. Кто же знал, что стоило прислушиваться к словам подруги, когда та говорила о Первородных… И очень жаль, что утопить этого самодовольного ублюдка не удалось.

Океанида злилась.

И на то были причины: она не хотела видеть того, к кому проклятая ведьма привязала ее, не хотела покидать безопасность Зачарованного леса и не желала вновь стать игрушкой в мужских руках.

Кэролайн было не по себе от той властности и жестокости, которая исходила от него волнами. Она боялась тех противоречивых эмоций, которые, словно буря, поднимались от присутствия древнего рядом. Немилосердная шутка судьбы — быть прикованной к страшному чудовищу, у которого вместо сердца дыра. Тут нечего рассчитывать на милосердие… Впрочем, Кэролайн не собиралась просить. Видит бесконечный океан, его дочь очень устала.

Да так, что перспектива смерти почти не пугала морскую деву.

Гораздо худшим было для нее вновь находиться в чужой власти. Жаль, что все силы бессмертной океаниды она променяла на краткие мгновения фальшивой любви. Теперь же Кэролайн сомневалась, что настоящая любовь вообще бывает в сердцах у жителей суши.

Она хотела бежать как можно дальше от Никлауса Майколсона.

Кэролайн желала скрыть свою тревогу от темного взора хищника. Она не доставит ему такого наслаждения — видеть ее страх и трепет перед ним. В конце концов, она не робкая голубка, в ее венах течет вода и имхор. Ей по плечу было преодолевать течение, заплывать в глубочайшие бездны и бороться со штормами.

Кэройлан переживала за поникшую Елену, чьи руки сковали настоящие кандалы, не дававшие дриаде воззвать к природе и вырваться. Она никогда не видела такой муки на лице Елены. Пусть ее пленитель обращался с ней подчеркнуто почтительно и бережно, словно боясь причинить лишнюю боль. Смешно… И горько.

Нежная кожа запястий, растертая путами почти до крови, болела, напоминая, насколько Кэролайн теперь слаба. Она не опустилась до просьбы: Первородный сам снял веревки, увидев, во что за день пути превратились руки его добычи.

— Моя сыпет проклятиями и угрозами, — губы первородного гибрида растягивает порочная усмешка. — Твоя… — он склоняется к сидящей на расстеленном плаще дриаде, — молчит словно рыба. Не правда ли забавно, брат?

Во взоре второго первородного разгорается буря, которая тут же утихает, стоит гибриду отойти от напрягшейся, словно лань пред волком, Елены. Кэролайн отворачивается, желая заткнуть уши, чтобы не слышать этого насмешливого тона. Словно для говорившего любая вещь на свете — всего лишь шутка. А ведь тогда, в Лесу, увидев это чудовище впервые, Кэролайн не ощутила даже опаски. Все ее существо потянулось к нему в немом узнавании. Сейчас же она ненавидела то мгновение родства, которое промелькнуло между ними.

Бессмысленная жестокость как раз в стиле сухопутных. Ей ли не знать?

Больше всего на свете ей хотелось очутиться у воды: пусть это будет не берег океана, а всего лишь ручеек — все равно. Там она почерпнет сил, а может — получит помощь. Какой же беспомощной ощущаешь себя, когда твоя суть перерезана пополам — не вечная океанида, но и не смертная девушка…

Кэролайн ощущала, как заклятье, которое она добровольно приняла, смыкается на ее шее удавкой, не давая воззвать к тому, кем она есть и была. Мятежная, как все дочери океана, она с трудом сдерживала бушующую в венах ярость, которую ей отныне не обратить в шторм.

Будь она собой настоящей, они бы уже сбежали. Или сними тот лощеный тип с Елены оковы, сдерживающие ее силу. Дочь океана думала, что испила свою чашу страданий до дна — судьба показала, насколько самонадеянными были ее мысли на этот счет. Кэролайн терзала неизвестность.

Зачем она ему?

Разве монстру, упивающемуся страданиями других, нужна вторая половина?

Тем более в их связи не было ничего настоящего — только магия и чужая воля. Соединившая морскую деву и первого в своем роде. Того, кто за свою уникальность платит вечным одиночеством. Ведь если до тебя не было подобных на земле, неоткуда взяться и Предназначению, связавшему каждую душу под небесами.

Да, Кэролайн почти его не знала и не имела права так судить. Но это с одной стороны. Через нить, объединившую их, она видела достаточно, чтобы ужаснуться и одновременно сожалеть. Выжженная дотла, почерневшая душа Никлауса Майколсона когда-то была прекрасна. До того, как он стал бессмертным.

История не имеет сослагательного наклонения, и никому не обратить время вспять. Все мы живем с последствиями собственных решений.

Она не должна жалеть его и сожалеть о том, кем он стал.

Кэролайн дважды не наступит на те же грабли. Жалость к смертному едва не стоила ей самой жизни и привела к покалеченному существованию. И она не собиралась проверять, куда заведет сочувствие к жестокому чудовищу, пусть ее и тянет к нему с неимоверной силой. Каким ни был внешне притягательный образ, это всего лишь маска. Камуфляж, прячущий истину, которой любой бы ужаснулся.

Она кожей ощущала липкие, наполненные любопытством взгляды других вампиров. И от этого было еще больше не по себе. К счастью, на добычу вожака никто не смел посягать. Вольно или невольно, принадлежность Майколсону оберегала ее. Кэролайн легко читала жажду на лицах окружавших ее мужчин.

— Думать о побеге — бесполезная затея, золотце, — Никлаус ступал настолько тихо, что она вздрогнула от его голоса, раздавшегося совсем рядом. — Не советую даже пытаться, иначе я буду вынужден тебя наказать.

Океанида строптиво вскинула вверх золотоволосую головку и смерила гибрида совсем не ласковым взглядом. Его же это только повеселило. С самого Леса, где Никлаус получил то, что желал, его настроение оставалось превосходным. Чего не скажешь о его добыче. Которой он пока не спешил вырывать сердце, а зачем-то волок в замок. Хотя вначале собирался решить проблему прямо на месте…

Твердая решимость покончить с этой нелепой и опасной связью разбилась об одно единственное прикосновение к ней. Чувства, какими бы сильными они ни были, никогда не вели ни к чему хорошему, и все равно он оставил Кэролайн в живых.

— Тебе нужно поесть, — он присел рядом с гордо выпрямившейся пленницей на корточки, отвел кончиками пальцев золотистые прядки с высокого лба.

Все, что им удалось найти в деревне, через которую они проехали, — это хлеб грубого помела. Вампирам пища, понятное дело, была не нужна. Останавливаться надолго в пути Клаус не желал, но все же понимал: прелестное создание вряд ли привыкло к долгим переходам и трудностям дороги. Пусть в ее глазах бушует штормовая синева, но плоть ее смертна. И хрупка…

В Зачарованном Лесу обе девушке не нуждались в пище как таковой, получая необходимую энергию для жизни из своих стихий. Все же обе они были в своей сути больше магическими созданиями, чем людьми.

Никлаус не желал подпускать свою игрушку к любому водоему. Один раз строптивица попыталась уже его утопить, и с него более чем достаточно. А это значило: океаниде, заключенной на суше, неоткуда пополнить запас сил. Именно поэтому он, как дурак, пытается ее накормить.

Необычную природу той, которую Эстер привязала к нему, Клаус разгадал легко — всего пару глотков крови из тоненького запястья. Крови, чей вкус превосходил все, что он пил до… Златовласка не осознает как ей повезло, потому что любой другой на его месте тут же осушил бы ее до дна.

Никлаус хотел, чтобы сестра, имея перед глазами и сам объект притяжения, разобралась в природе единившей их связи. А для этого до замка девушку нужно довезти живой.

* * *

Елена беспокоилась не так за себя, как за подругу, которая раз за разом злит чудовище.

Кэролайн очень рисковала, выводя из себя Клауса — насколько хватит его снисходительности, поручиться не мог никто. Да, ей было больно не ощущать единения с природой. Это словно ослепнуть, оглохнуть, онеметь одновременно… Но Елена хотя бы представляла с кем имеет дело.

Их разъединили еще в начале пути, не давая перемолвиться и словом.

Что ж, очень предусмотрительно. Как и кандалы, оставляющие ее беспомощной, и как обход озер, ручьев и рек, которые попадались в пути. Первородные явно не хотели, чтобы они сбежали, и не давали на это и шанса.

Елена ни на секунду не оставалась одна.

От присутствия Элайджи… ее палача, ей перехватывало горло от ненависти ли? Или от слез, которые готовы вот-вот пролиться? Худший кошмар сбывался: она вновь в руках Первородного и вновь беспомощная, как тогда. Елена не стыдилась своего страха перед ним. И не собиралась ругаться, спорить, умолять отпустить — все это бесполезно.

Мольбы особенно…

За мягкостью, с которой он с ней обращался, за почтительной предупредительностью скрывалось другое. Ее уже не обманешь нежным взглядом. Обмануться можно было легко, но Елене было больно даже одним с ним воздухом дышать.

Она верила, что сильная, что многое может и, да, наивная девочка в ней умерла навсегда…

Где же ее уверенность в собственных силах?

Да, сейчас она беспомощна. Елена не собиралась делать глупостей — надежд скрыться от двух Первородных и их свиты не было. Особенно когда она как обычный человек, а не дриада. Но это не значит, что шанса сбежать не будет в дальнейшим. Именно поэтому Елена не перечила Майколсону, а не оттого, что смирилась с похищением.

Нужно было думать за двоих. За себя и экспрессивно возражающую сейчас гибриду Кэролайн. Океанида почти не знала суши и провела на поверхности не так много лет. Поэтому подруга даже не представляет, в какой переплет они попали.

— Елена, ты не можешь игнорировать меня бесконечно, — сказал Элайджа, предлагая ей руку, — поговорим?

Дриада вложила свою ладонь в его пальцы только потому, что вы попробуйте твердо стоять на ногах после почти целого дня в седле. Да и поговорить им действительно было необходимо. Елена была готова выслушать, что скажет он, и наконец-то высказаться сама.

Океаны ненависти и не имеют конца-края…

Любовь бывает страшным ядом, постепенно отравляющим сердце, душу и, в конце концов, разум.

Любые проклятия иногда меркнут пред одной жестокой истиной.

Для нее истина была в том, что любовь стала смертью. Елена устала страдать, но так и не смогла возненавидеть по-настоящему. Чувство, которое она питала к нему, тогда еще человеку, отравило ее вечность, не давая позабыть.

— Тебе было больно, когда ты понял, что сделал со мной?

Первородный на секунду дрогнул, теряя свое знаменитое самообладание.

— Да… — отрывисто, коротко, как удар хлыста. — Я не могу передать словами всего своего раскаяния. Да оно тебе и не нужно, Елена.

Она лишь кивнула в ответ. Все-таки Элайджа никогда не был глупцом и понимал что то, что он сделал, нельзя простить.

— Зачем я тебе нужна? — дриада отошла от него подальше и села на траву. — Ответь, Элайджа.

— Я все эти века не знал, что ты жива, — по мужественному лицу пробежала судорога то ли боли, то ли горя. — И вовсе не ожидал нашей встречи в лесу. Увидев тебя, я почти умер… И теперь не могу просто так оставить все как есть, Елена.

— Значит, снова эгоизм и только твои желания, — Елена посмотрела на холмы далеко впереди, которые терялись в вечерней дымке. — Майколсоны не меняются. Так знай: я тебя ненавижу, Элайджа.

Признание не разбило стену между ними, которую она старательно воздвигала. Просто оба сердца резанула стылая боль. Пусть больно, зато честно.

Обычно встреча с призраками прошлого не сулит ничего хорошего…

Ребекка, может быть, не разделяла тревогу старшей сестры за братьев — все же она знала этих двоих куда дольше и лучше, чем Фрея. Клаус, если ему приспичит, и с дьяволом договорится… или убьет его, расчищая себе дорогу.

Одно простое правило выживания в их дружной семье — «Не становись поперек дороги Ника — если стал, то будь готов к кинжалу». И это в лучшем случае, ведь ее очаровательный братец был неистощим на выдумки.

Она стерпела, когда невменяемый больше обычного Кол с рейда притащил перепуганную девочку. И они еще смеют насмехаться над ее манерой подбирать и лечить раненных животных. По крайне мере, маленький олененок не устроит заговор за их спиной и не столкнет ее бестолковых братьев лбами в очередной раз.

Если честно, Ребекка считала, что всем троим братьям требуется нянька, потому что они были непроходящей головной болью.

Никлаус привез свое наваждение не по частям и запер у себя в комнате. И Ребекка почти не обратила внимания на смеющую перечить Нику бедняжку, потому что это было неинтересно. Клаус наиграется, заскучает, и тогда участи дурочки никто не позавидует. Больше взволновала та, что стояла за плечом старшего брата.

Потому что она была мертва лет этак тысячу…

А воскресшие покойники — это всегда проблемы.

Ребекка хорошо помнила, каким убитым горем, виной был Элайджа из-за того, что убил ее, свою драгоценную возлюбленную. Ту, которую их любящая матушка выбрала на роль жертвенной овцы. И все эти столетия брат нес это горе в себе. Дерьмовых и просто кошмарных воспоминаний у них всех за вечность насобиралось более чем достаточно, но это было другим. Чертова Елена изначально была другим для брата. Он любил ее и скорбел о ней.

А теперь она здесь, в замке.

Большинство видело в ней эгоистичную, избалованную стерву. Этакую принцессу. Но Ребекка всегда любила свою семью — да, она капризна, злопамятна, а временами отвратительно сентиментальна и наивна. Все это не мешало ей всегда выбирать семью.

— Ты так испугалась, когда увидела дриаду? — Фрея подошла и стала рядом. Легкий ветер играл ее распущенными волосами и мехом накидки. Надо лбом горели алмазные звезды.

— Когда я в последний раз видела Елену, она была обычным человеком, — фраза отдавала тревогой и сухостью. Ребекка обернулась к сестре. — Ты ведь знала, что Эл найдет ее в этом треклятом Лесу? — прозвучало обвинением.

— Да.

— Почему, Фрея? Элайджа едва оправился, когда потерял эту в первый раз. Ты не знаешь, каким он был… — Ребекка обняла себя за плечи, хотя холод стылого зимнего утра не трогал ее. — Разве твои видения не открыли тебе этого?

— Она его судьба, а он ее, — она обняла напряженную Ребекку за плечи. — Мой дар не показывает ясное будущее. Да и нужно ли его знать? Иногда это лишь силуэт, образ, а иногда четкая картина. Ребекка, наши с тобой братья — самые большие упрямцы на земле, но они заслужили шанс на счастье.

Ребекка оставила сестру, не желая спорить. Фрея любила игры разума почти так же страстно, как Никлаус. И поди разгадай, что скрывается за на первый взгляд простыми словами. Она же устала от всего этого. И не хотела, чтобы отлаженная жизнь полетела псу под хвост снова. Лишь потому, что братья опять или снова начнут творить глупости. Ребекка боялась перемен, хотя понимала, что они неизбежны.

Если в их семье все внезапно потеряли голову, кто-то должен позаботиться, чтобы помешательство прошло без фатальных последствий.

Она сбежала по лестнице, едва ли заметив поклонившегося ей вампира до земли. Длинные рукава голубого платья стелились по полу, обнажая белые, поистине царственные руки девушки.

Первородная спешила — ей было совсем не до очередного поклонника. Пусть любование в мужских глазах и льстило самолюбию. Ребекка прошла через длинную галерею и спустилась по круглой лестнице в малой башне во двор. Ей нужно кое с кем поговорить. В целом, он ей не особо нравился, но трудные времена требуют непростых решений.

Она прошлась по выложенной камнем дорожке к конюшне. Махнула ладошкой, отгоняя прочь спешившего ей на встречу главного конюха. Ребекка не хотела сегодня кататься верхом и даже пришла сюда не для того, чтобы проведать свою любимицу тонконогую — Полночь.

Люсьен, закатав рукава простой белой рубахи, обнаружился в одном из денников: чистил белого, как снег, жеребца, свое недавнее приобретение. Очередной подарок для Фреи… И Ребекка была вынуждена признать, что завидует сестре. Но не черной злой завистью, желая разрушить ее счастье, нет! Просто видя, как Фрея счастлива своей любовью, пусть с таким типом как Люсьен, сердце невольно ныло.

За свою без малого тысячу лет Ребекка так и не встретила свою судьбу.

И иногда даже радовалась этому… Клаус был не тем братом, который мог бы позволить ей любить без опаски, скорее дал бы найти свою вторую половину однажды мертвым. Это сейчас он несколько смягчился. Раз позволил Люсьену жить и быть рядом с их сестрой.

— Что тебя ко мне привело, Ребекка?

Вечная маска шута, пусть и высокомерного, выведет из себя кого угодно. Но Первородная лишь закатила глаза. Лишь с одной Люсьен убийственно серьезен. А ведь многие покупаются на его бахвальство и плоские шуточки, забывая, что он один из древнейших вампиров.

Впрочем, чужие заблуждения — не ее проблемы. Как и привычка этого бесить все живое. Им есть что обсудить и при этом нужно не разругаться насмерть.

— Мне нужна твоя помощь, — прямо сказала Ребекка, ища в глазам мужа сестры удивление или еще что-то…

— Всегда рад оказать тебе услугу, Бекка, особенно если это в наших общих интересах.

* * *

Елена отошла от окна и присела на кровать, опираясь на столбик балдахина из воздушно-белого газа. Ее поселили в самой высокой башне, как можно дальше от земли и от растений, которые она могла бы призвать себе на помощь. Комната была обставлена со вкусом и роскошью. За дверью ждала служанка, готовая услужить.

Ох, как бы она хотела вернуться в свой лес… Где была свободной.

Ожидание такое мучительное. Элайджа оставил ее здесь, в комфортной темнице. С того разговора, за все дни пути он больше не стремился говорить с ней. Елена должна была радоваться, но отчего-то было больно.

Она видела, какой шокированной выглядела сбежавшая по белым ступеням во двор Ребекка, стоило увидеть ее живой. Елена благоразумно не выходила из-за спины своего пленителя — пусть Элайджа сам разбирается с недовольной сестрой. А она слишком устала для конфликтов. Может, он ее не убьет, но и не отпустит — это точно.

Перспектива жизни рядом с ним не прельщала Елену…

Дриада не знала, на что бывший возлюбленный надеется, удерживая ее рядом с собой. Но не прощение и забвение же? На то, что она сможет вновь его полюбить? Это даже не слегка наивно, это полная и окончательная дурость.

Елена не собиралась мстить, о нет. Она просто хотела снова стать хозяйкой самой себе и забыть о встрече с Майколсоном. С нее было более чем достаточно их семейных интриг, амбиций и крови, которая лилась там, где были они.

На то, что удастся уговорить Первородного отпустить ее добровольно, Елена не рассчитывала.

Элайджа ясно дал понять, что считает, что она принадлежит ему. И как всегда, мнение самой Елены на этот счет его интересовало не особенно. Тираничный ублюдок… Их разделяло тысячелетие порознь, то, что он был ее убийцей, но нет, Элайджа Майколсон никак не мог смириться, что одна конкретная девушка не у его ног.

Елене не сказали ни одного неуважительного слова, напротив, поклоны прислуги можно было назвать раболепными. Но она знала, что в замке думают о них с Кэролайн.

Пусть Елена вошла сюда своими ногами, а океаниду гибрид тащил, перекинув через плечо…

Из ее башни открывался прекрасный вид на лес вдали, на поля и блестевшую дальше ленту реки. Окна предусмотрительно были забраны кованными решетками, чьи изящные прутья не становились от этого менее прочными. За дубовой дверью четверо вампиров. Сами покои состояли из большой спальни, ванны, гардеробной и маленькой приемной, от которой спальню отделяла бархатная портьера.

Елена сбросила туфельки на ступеньках к своей высокой постели и попыталась заснуть.

Ей нужны силы, потому что вечером, по словам Элайджи, ей еще предстоит поприсутствовать на семейном ужине Первородной семьи. Единственное, что Елену радовало в подобной перспективе, — это то, что почти наверняка там будет Кэр. За которую она нешуточно не тревожилась.

Елена знала своего похитителя еще человеком, Элайджа был благороден и не нарушал своих обещаний без крайней на то необходимости, он любил ее когда-то, пусть это чувство обернулось кошмаром, и у него было некое подобие чувства вины перед ней. Так что дриада находилась в куда более безопасной позиции, чем острая на язык и уязвимая Кэролайн.

Которая один на один с Клаусом.

* * *

Элайджа поставил на стол пустой кубок с кровью. Елена не пробуждала в нем жажды осушить ее, но рисковать он больше не желал. В свете того, как он убил ее… Ведь тогда Элайджа пил и пил сладостную, наполняющую энергией жидкость, чувствовал себя опьяненным, а когда очнулся, держал в руках мертвое тело своей самой большой любви.

Больше этот кошмар не повторится.

Он оставил Елену под надежной охраной и сбежал как последний трус.

Потому что больше не мог выносить этой пытки — находиться рядом с ней и не сметь даже коснуться. Элайджа не хотел будить в ней страх, отвращение своей навязчивостью. Но и отпустить тоже не мог… Пусть она ясно дала понять, что все то, что между ними было, умерло в тот миг, когда сердце влюбленной девочки остановилось. Осталась лишь ненависть.

Ненависть, на которую она напарывается каждый раз, видя ее глаза…

О нет, Елена слишком добра, чтобы по-настоящему возненавидеть. Ее сердце — настоящий светоч.

Поверить тому, который за века познал все виды и оттенки ненависти. Который жил с ней, нес ее в себе и был окружен ею. Елена солгала в полужесткой попытке отгородиться от него. Она не соврала лишь в одном — ей больно от одного его присутствия рядом.

Узы, которые призваны были сделать их единым целым, стали кандалами.

Оковами, приковавшими Елену к чудовищу из ее кошмаров.

Элайдже нестерпимо хотелось напиться, чтобы скользнуть в дурное забытье. Где ни мыслей, ни времени, ни дурацкой памяти, которая раз за разом показывает, насколько же он оступился. И как много потерял.

Только вот забытья он позволить себе не мог. Достаточно слабостей. Элайджа посмотрел на свой письменный стол: каждый предмет на своем месте, идеальный порядок. Если бы все так же легко можно было упорядочить в реальной жизни, скольких проблем удалось бы избежать.

— Вижу, ты страдаешь? — Кол ввалился в дверь с двумя пыльными бутылками вина. — 1012… Хороший был год, и сейчас самое время распить этот божественный нектар. И выслушать мой совет, потому что вы с Ником никогда не умели обращаться с женщинами.

Идея послать доброхота к дьяволу была заманчивой, но это же Кол… Элайджа кивнул и протянул свой кубок. Будет проще, если его выслушать, к тому же частенько в развязной болтовне младшего брата попадались дельные мысли.

Все равно пока его разум в таком смятении, нормального плана не составить…

Элайджа желал вернуть то, что у них отняли. Вернуть то, что загубил.

Фрея говорила о руке судьбы… Их встреча, спустя столько столетий, точно не была случайностью. И он не упустит шанса вновь стать любимым.

<hr />Примечания:

Дорогие читатели, прошу вас оставлять отзывы — для меня это очень важно!

Кто любовался Ребеккой?

Довериться другому, положиться на другого — это то же самое, что сделать шаг над бездной…

И только от этого человека зависит, пройдешь ли ты спокойно или сорвешься вниз.

Давина жила один на один со страхами черт знает сколько времени. Шагнув навстречу Первородному, она не надеялась на лучшее. Просто устала от чаще всего казавшейся бессмысленной борьбы, а Кол был таким красивым и совсем не страшным, что смерть от его рук казалась почти милосердием…

Да, быть может, ей рано умирать, но и жить, как жила раньше, Давина не могла. Невелик оказался запас прочности в ней. Скитания, боль и вечный страх совсем ее теперь не прельщали.

Юная ведьма хотела хотя бы ненадолго очутиться в безопасности, получить передышку.

Давине сразу понравилась ее комната в огромном замке, в который ее привез Кол. В дороге она спала рядом с ним и чаще всего просыпалась в его объятиях. Он же смазывал заживляющей мазью шею, на все лады костеря слишком легко сдохнувших оборотней. Она была окружена заботой Первородного и, вольно или невольно, привыкала к ней. Слово она, Давина, — что-то драгоценное, а не девочка без прошлого и будущего…

Вопреки ужасающей репутации, Давина ничего такого, кроме бережливой нежности, от своего спасителя не видела. И отогревалась в его заботе. Слишком долго она была одинока и гонима, чтобы вот так легко отказаться от защиты. Ради предрассудков, называвших вампиров кровожадными чудовищами.

Мать бы прокляла ее, увидев, как низко пала Давина — жмется к Первородному, утратив чувство собственного достоинства. Но, поскольку все, кого она любила, отвернулись от нее еще раньше, Давине глубоко было плевать на мнение остальных ведьм.

На постели лежало розовое платье, чей лиф был расшит жемчугом, сафьяновые башмачки на подставке, золотой пояс, чьи концы будут почти касаться пола.

— Госпоже не нравится? — неверно расценила ошеломленное молчание Давины старшая горничная. — Это подарок милорда Кола… — женщина переминалась с ноги на ногу.

Потому что вспыльчивый Первородный под страхом смерти запретил огорчать свою гостью. Но девушка, отказавшись от господского подарка, наверняка навлечет на их головы гнев.

— Оно прекрасно, — улыбнулась Давина, касаясь пальцами мягкой ткани. — Просто я давно не видела такой красоты.

И, если быть честной, никогда не надевала на себя. Служанки помогли облачиться в платье, расправили длинные, расшитые с изнанки жемчугом рукава, чтобы они красиво спадали вниз, обрисовывая тонкие руки Давины. Туфли пришлись точно впору, как и шелковые чулки. Давина расчесала волосы и, выбрав из шкатулки флакон с розовым маслом, надушилась. Счастливая улыбка не сходила с губ, а порозовевшее сияющее личико делало юную ведьму еще более красивой, чем обычно.

Пусть служанки тайком переглядывались, подмечая худобу и следы шрамов на молочно-белой коже спины. И то, что привезенная девушка в роскошном, но тяжелом с непривычки платье чувствовала себя не совсем уверенно. Тем самым выдавая то, что раньше не знала таких нарядов.

Но та забота и внимание, которое гостье оказывал непостоянный и жестокий Первородный, впечатлили женщин. Да и не была похожа Давина ни на одну из тех, с кем раньше развлекался господин. В общем, прислуге будет о чем посплетничать на своей половине.

Если госпожа Фрея поражает природным достоинством и каким-то внутренним покоем, а госпожа Ребекка царственна в каждом движении, — если, конечно не злится, как фурия, — то эта девочка пусть скована пока, но в ней прорывается природная грация бабочки.

— Госпожа, может гребень? — предложила старшая горничная, указывая на три лежавших на столике. Один с жемчугом, другой с рядом опалов и третий с большим сапфиром. — На ужине леди появляются с прическами.

Давина закусила губу, — ужин… На котором Кол познакомит ее со своей семьей, о которой ходило столько сказок, кошмарных легенд и леденящих душу историй. Она выбрала жемчужный и позволила уложить волосы. Очень благодарная горничным, потому что у самой Давины руки дрожали.

В замок ее Кол внес на руках, завернув в собственный плащ. Давина уткнулась носом в его камзол, оставив без внимания все эти величественные залы, лестницы, галереи и переходы. Она проспала несколько часов в своей теплой комнате, где пылал камин и в воздухе витал легких аромат можжевельника. И кто-то поставил на столик инкрустированную слоновой костью вазу с замечательными белыми розами. И первым, что увидела, пробудившись, Давина, были цветы.

Впервые за многие недели ей было тепло, почти ничего не болело и она была в безопасности.

Присланные горничные обходились с ней так, словно она была хрустальной по меньшей мере.

Выходить туда, наружу, где был не только Кол, но и его братья и сестры…

Давина ощущала себя распоследней трусихой. Еще и потому, что не знала, как вести себя теперь со своим спасителем. В дороге это было одно: Кол был просто предводителем отряда, ее защитником, а теперь Давина вспомнила, что Майколсоны — королевская семья вампиров. Пусть и не обремененная официальными титулами.

Тот, кто приносил ей воду, тот, кто устраивал ей постель и следил, чтобы она не мерзла, был самым настоящим принцем сверхъестественного мира по богатству и власти. И превосходил любого смертного короля в могуществе. Кол был Первородным…

А кто она?

Ответы, которые подкидывал ей разум, не приносили утешения. А лишь рождали злые слезы.

Давина снова сглупила, замечталась и забылась. Ну вот, ничему ее жизнь не учит.

Стук в дверь отвлек ее от переживаний.

— Девушка готова, милорд, — присела в реверансе горничная, открывая двери, а вслед за ней все остальные.

Давину даже никто не подумал спросить, можно ли его впустить… Она замерла испуганная, встревоженная и в глубине души ждавшая этой встречи с нетерпением.

Кол посмотрел на нее, а затем в мгновение оказался рядом. Беря за руку и потираясь носом о костяшки ее пальцев.

— Давина, тебя кто-то обидел? — спросил он достаточно громко, посмотрев на притихших служанок далеко не добрым взглядом. — Что тебя расстроило?

— Нет, ничего… Пустяки, — качнула головой она, смотря на него во все глаза.

И замечая отличия между тем Колом в дороге и этим. Красивый синий плащ удерживала тяжелая даже на вид, очень древняя цепь из золота. Алмазные пуговицы камзола были небрежно не застегнуты на груди, открывая тонкую белую рубашку, чей ворот был шит серебром. На указательном пальце перстень с огромным рубином.

— Я сделал что-то не так? — Первородный нахмурился, отчаиваясь понять причину поникшего вида. — Давина, не мучь меня, пожалуйста.

— Мне просто не по себе от встречи с твоей семьей, — полуправда-полуложь легко сорвалась с губ Давины.

— Тебя никто не посмеет обидеть, — уверенно пообещал Кол, целуя ее ладонь, — Ты очень красивая, — произнес он тихо. — Просто держись рядом, и все будет хорошо.

Он вел ее за руку. Ведь Давина, очевидно, не была способна идти сама. Его твердая ладонь дарила успокоение, вот она за нее и цеплялась. Во все глаза рассматривая замок, снующих туда-сюда вампиров и слуг — и те, и другие останавливались и замирали в поклоне, пока они проходили мимо.

— Я покажу тебе оранжерею Бекки и сад Фреи, тебе понравится, — пообещал Кол. — И библиотеку. Все, что захочешь…

Она была такой маленькой и такой растерянной, что у него щемило в груди. Хотя до этого Первородный предполагал, что на такую глупость не способен. Подумать только! Всегда насмехаться над такой химерой как любовь, и так бездарно пасть ее жертвой. За время дороги Кол окончательно привязался к своей пугливой подопечной. Что неудивительно: Давина была красива и могла искусить кого угодно, была умна и добра.

Первородный никогда не отличался постоянством в своих сердечных привязанностях, но на сей раз чувствовал, что все серьезно. Так, как бывает один раз за всю жизнь.

Кола настигло Предназначение… Сестра подтвердила.

Давина просто слишком юна, слишком много пережила и пока не ощутила нить, которая их связала. Да и он был не против завоевать ее так, без притяжения.

Двойные двери в малую столовую были открыты. Стол был накрыт. Фрея, в серебристом платье, у камина сидит в кресле. Ублюдок Люсьен стоит за спинкой, шепча розовеющей сестре что-то такое, что Кол предпочитал никогда не слушать по отношению к сестрам. Он бы и сейчас промыл уши и мозг кислотой, чтобы забыть… Ребекка не изменила себе: алое, как кровь, платье; волосы, вопреки обычаю, связаны простой белой лентой; сидит за столом, недовольная тем, что ее заставили ждать.

— Здравствуй, Давина, — Фрея встала и чуть обняла замершую девушку. — Добро пожаловать к нам домой. Мы всегда рады друзьям Кола. Я Фрея. Это мой муж Люсьен.

Касл отвесил Давине элегантный поклон, посылая Колу ядовитую улыбку.

— А это наша сестра Ребекка, — поспешно произнесла Фрея, заметив их обмен взглядами. И усмирила Люсьена одним укоризненным покачиванием головой.

— Она рада с вами познакомиться, — Кол ухмыльнулся. — Где Ник и Элайджа? Мы ведь не сядем за стол без них?

— Придется подождать, — Ребекка поставила на стол кубок, который вертела в руке. — А ты симпатичная, только, похоже, немая, — а затем добавила очень мягко. — Не бойся, дитя, мы вовсе не всегда чудовища. Кол, садитесь и приготовьтесь насладиться спектаклем.

Он хмыкнул, легонько подталкивая Давину к столу. Первородный очень надеялся, что семейный ужин не перерастет в обычный бедлам. Он усадил Давину рядом с Ребеккой и оглянулся на вернувшуюся в свое кресло Фрею. Сестра-ведьма встревоженной не выглядела, значит все останутся живы. Кол иногда не понимал нужды в таких собраниях, которые были постоянными с тех пор, как потерянная часть семьи вернулась к ним. Ведь Фрея, в отличии от всех остальных, нуждалась в человеческой пище. А Бекс просто нравилось чувство единения, когда они не ссорились, а просто мирно проводили вечера, что редко, но случалось.

Ребекка сняла золотую крышку с ближайшего блюда и начала накладывать дичь в тарелку Давины.

— Она точно голодна, — пояснила свои действия сестра. — И не стоит ждать Ника до морковкина заговенья. Салат? Хлеб? Вина? Может быть, будешь рыбу? Фрея, хватит ворковать, — Ребекка недовольно оглянулась на замершую у камина пару, — давайте начинать ужин.

Себе Первородная налила вина. Причину ее дурного настроения Кол даже не стремился угадать — это могло быть все, что угодно: от испорченного нерадивой служанкой платья до нового заговора. Ребекка вообще отличалась переменчивым темпераментом. Но любить сестра умела как никто, и уже взяла Давину под опеку.

— О, какой жаркий характер, — Люсьен, отодвигая стул с высокой спинкой для Фреи, губами коснулся ее волос, а потом снова прислушался. — Никто не желает прийти на помощь Никлаусу?

Кол старался не засмеяться, прекрасно слыша разъяренного гибрида, который несколькими этажами выше не мог справиться со своей пленницей. Губы Ребекки подрагивали от едва сдерживаемого хохота. Фрея прикрыла глаза, и лишь Давина в недоумении оглядывалась, пытаясь понять причину веселья. Ничего, скоро все увидит своими глазами. И зрелище обещало быть достойным.

Вошел как всегда безупречно одетый Элайджа, сопровождаемый закованной Еленой. Девушка была бледной, но вполне целой. Темно-синее платье полностью обнажало точеные плечи и руки. Кудрявые волосы были уложены на одну сторону, открывая лебединую шею с бешено стучавшей жилкой. Она остановилась и кивнула им всем в знак приветствия. С интересом посмотрев на незнакомых Фрею, Давину и Люсьена.

— Никлаус немного опоздает, — вполне нейтрально сказал Элайджа. — Начинаем без него. Елена, с Колом и Ребеккой ты знакома. Позволь тебе представить, Фрея, наша старшая сестра, которую мы обрели совсем недавно. Люсьен… И гостья Кола — Давина.

Кол сжал руку Давины, успокаивая ее, и, найдя амфору с легким золотистым вином, налил ей немного. На полностью трезвую голову никому этот вечер не пережить.

<hr />Примечания:

Очень жду ваших отзывов!

Никлаус отбросил от себя почти бездыханное тело — жажду он утолил. Остальное не его забота…

Хотя Бекка раскричится, обнаружив мусор в библиотеке. Первородный гибрид вздохнул и открыл окно… И без воплей сестрицы по поводу безнадежно заляпанного кровью ковра у него болела голова. Чертова гордячка выведет из себя кого угодно, даже куда более терпеливое существо, чем он. Хотя, стоит признать, отвагой девушки, пусть близнец ей был слабоумие, можно было восхититься. Если бы ее попытки отстоять свою свободу так его не раздражали.

Очень много времени никто не смел говорить с ним так…

А для вздорной девчонки совсем не важно, что перед ней великий и ужасный Никлаус Майколсон.

Клаус вытащил из ящика одну из старинных магических рукописей. Младший брат собирал подобную ерунду по всему свету веками. Ему нужно было сосредоточиться на чем-то другом, кроме раздражения, и хотя бы попытаться мыслить логично. Потому что, право, Кэролайн была абсолютно невыносимым существом, которому он до сих пор сохранял жизнь, несмотря на ее упрямство и то, что она смела ему возражать и даже хамить.

— Елена волнуется за подругу, — Элайджа переступил через лужу крови на ковре.

— Она в темнице, — коротко произнес гибрид и ухмыльнулся, видя негодование на лице старшего-занудного брата. — Надеюсь, пару дней среди крыс в каменном мешке прибавят девице благоразумия.

— Никлаус, ты понимаешь, что делаешь только хуже?

— Кому: себе или ей? Элайджа, что бы вы там не думали, эта связь — всего лишь новая ловушка матери. И я избавлюсь от нее рано или поздно, — глаза Клауса чуть пожелтели, выдавая всю ярость, которую он испытывал, — а потом выпью крови той, к которой Эстер меня привязала, словно пса в качестве аперитива.

Завтра днем он покажет Кэролайн сестре-ведьме, и Фрея, как обещала, разберется с природой трижды проклятой связи. Он не такой легковерный дурак, чтобы размякнуть и забыть о цели, как бы хороша ни была девушка. Целое тысячелетие Эстер пыталась оборвать жизненные нити своих детей, и предполагать, что ее заклятие, объединившее его с океанидой, может принести что-то кроме проблем, в высшей степени глупо.

Никлаус пойдет на что угодно, чтобы защитить родных и себя.

Да, его тянет к златовласке, но он не влюбленный мальчишка, чтобы забыть о главной цели. К сожалению, «любовь» в мире бессмертных — это почти всегда смерть. Последнее, что нужно Никлаусу, это слабость, которой незамедлительно воспользуются те, кто его ненавидит. А таких много.

Для чудовищ не бывает долго и счастливо. Клаус почти об этом не сожалел, в конечном итоге свой путь он выбрал сам, и уже было поздно что-то менять. В глубине души, где-то очень-очень глубоко, он все равно был рад за братьев. Пусть любят, раз все еще способны на это.

— Ты, если мне не изменяет память, знал океаниду?

— Почти триста лет назад, брат, — равнодушно ответил Элайджа. — Какой бы чудовищный план ни сложился в твоем коварном мозгу, подумай еще раз перед тем, как действовать.

Никлаус едва не прослезился от братского наставления: сколько веры в него!

— Если задумал проповедь, иди к бедняжке Елене, а меня уже не спасти. Но если хочешь помочь, то расскажи все что знаешь о дочерях океана.

В мире осталось не так много необычного, с чем бы их семья за столетия странствий по земле не сталкивалась. Элайджа хорошо помнил год, когда случайно увидел в морских волнах обнаженную и хвостатую девушку. Тогда, устав от дороги, они поселились в приморском городе. Кол надолго уходил в море с командой явных отморозков. Никлаус чередовал оргии с казнями. А он просто искал пятый угол как всегда вовремя относительного затишья. Одиночество и вина никогда не оставляли Элайджу надолго…

Впрочем, время ли сейчас для этих воспоминаний?

Элайджа встал и, пройдясь мимо стеллажей и полок, уверенно выбрал несколько книг, которые будут интересны брату. Сам едва ли сможет выносить Никлауса сейчас, находясь в таком внутреннем разладе. А будить весь замок очередной ссорой с братом ему вовсе не хотелось.

— Здесь ты найдешь ответы на интересующие тебя вопросы…

Явно недовольный его ответами и решениями, Элайджа ушел. Неужели брат когда-то верил, что он выберет другой путь, даже зная его так хорошо? Ну что ж, поражаться чужой наивности Никлаусу никогда не надоест. Он отогнал от себя навязчивое видение сжавшейся на камнях златовласой девушки и открыл одну из книг.

Одна ночь в темноте добавит ей разума или хотя бы приучит молчать…

* * *

Один и тот же пейзаж вдали: синие, белые, черные шапки гор. А за низким парапетом балкона — бездна, на дне которой почти невидимой в темноте вьется сред скал узкой лентой река. Заключенная в комнате девушка уже давно не обращала внимания на грозную красоту вокруг, от которой у любого захватило бы дух.

За несколько десятилетий ей опротивело все вокруг.

Больше всего на свете она желала вырваться на свободу и увидеть его снова…

Неважно, что говорил брат, лишь она знала правду — любимый никогда ее не забывал. И пусть ей плевать на всех тех, кто был с ним после. Они всего лишь шлюхи, лишь ей он клялся в любви. Она всем сердцем верила, что разлука не будет вечной и совсем скоро они будут вместе.

Босые ноги легко, неслышно ступали по обагренному кровью полу…

В большом медном зеркале она увидела свое нечеткое отражение и качнула головой — нехорошо. Нужно умыться, — и почему вечно кровь так пачкает ее лицо? Ведь убивать аккуратно не получается. Все это порывистость, всегда забывает о том, чтобы беречь одежду…

* * *

Елена оставила почти без внимания лежавшие на бархатной подушечке алмазные шпильки. Взяла только конверт с письмом: Элайджа писал на забытом нынче языке, который обоим им был родным. Буквы расплывались перед глазами то ли от слез, то ли от гнева.

Ей давным-давно ничего от него нужно, только свобода…

Каллиграфически правильные строки вызвали лишь глухую тоску.

Дриада тревожилась за подругу, которая где-то там внизу, в каменном мешке. Кто бы сомневался, что Кэролайн не хватит благоразумия не перечить своему тюремщику… На самом деле, океанида нежна и добра, но рядом с Первородным гибридом в нее словно бес вселялся. И Елена не узнавала ее.

Елена подняла руки и бросила листок в камин, кандалы негромко зазвенели.

Туника с завязками на плечах из полупрозрачной белой ткани составляла ее ночной наряд. Из-за оков ей мало что подходило, как то бессовестно открытое платье, в котором Елена была на ужине. Просить Элайджу, чтобы тот снял оковы? Она даже не будет пытаться. Он же все-таки не дурак, понимает, что только зачарованное железо удерживает ее от побега или чего похуже.

Елена чуть поежилась и закрыла окно. Плечи и лицо горели от его взглядов… Пусть Первородный не позволял себе ничего, кроме краткого пожатия ее пальцев. Каким бы безупречным истуканом не выглядел Майколсон, любая женщина опознает направленное на нее желание.

Ей не удалось скрыть грустную усмешку. Насилия она как раз не боялась, скорее долгой и планомерной осады. Потому что Элайджа для Елены все еще не был пустым местом, да даже врагом, которого только ненавидят.

Глупое сердце билось как сумасшедшее, стоило ему появиться рядом.

Она забралась в постель, накидывая на себя покрывало.

Заснуть точно не удастся, слишком много противоречивых чувств, мыслей, эмоций. И беспокойство за Кэр, которая-таки доигралась, что вместо ужина оказалась в темнице. Елена зажмурилась, в воображении представали ужасные казематы, в которых только от страха можно умереть. Она попросила, переступая через свою гордыню, Элайджу справиться у брата, когда он планирует отпустить Кэролайн.

— Елена, можно мне войти? — сквозь закрытую дверь послышался голос Первородного. — Или ты…

— Входи, — крикнула она, натягивая покрывало повыше, чтобы скрыть тело — Как Кэролайн?

— Я передал ей одеяло и еду, — Элайджа не стал отходить далеко от порога. Елена и так сжалась, когда он вошел. — Она будет в относительном порядке. Не думаю, что Никлаус продержит ее в темнице долго.

Его самым бессовестным образом тянуло преодолеть эти жалкие метры и коснуться своего наваждения, чью кожу золотил свет свечей. В комнате витал запах незнакомых ему цветов, а Елена выглядела скорей грустной, чем напуганной его присутствием. Элайджа не стал говорить ей, что как только их сестра разорвет связь, девушка умрет. Все равно Елене ничего с этим не сделать. Правда доставит ей только лишние страдания и, быть может, подтолкнет к необдуманному шагу.

— Спокойной ночи, Елена, — поклонился Первородный, уходя.

— Спасибо, — прилетел ему в спину почти неразличимый шепот.

Элайджа отправил охрану на нижний этаж вместе с ждавшей служанкой. А сам устроился на лавке перед ее дверями. Все равно ему не спать этой ночью, как и многими другими. А это место ничем не хуже роскошных, но пустых покоев. Здесь он по крайней мере слышит ее тихое дыхание и стук сердца.

Первородный планировал после ужина показать своей очаровательной спутнице-пленнице замок. Насколько он увидел, к его подарку Елена даже не прикоснулась. Хотя шпильки были настоящим драгоценным произведением искусства, делавший их мастер умер столетие назад и не успел много. Гениальность вовсе не преграда для одной из хворей, которые косят смертных десятками тысяч.

Но все планы спутал Ник, который превратил ужин в дешевый спектакль с собой в главной роли.

Зачем было волочь несчастную девушку через весь замок, как последний варвар? Он только огорчил сестер, напугал Елену и новую пассию Кола, которая не смогла спрятать слезы. Видя океаниду на полу у ног развалившегося на стуле Никлауса.

Приступы ярости брата давно перестали удивлять тех, кто имел несчастье знать его хоть сколько-нибудь долго. Как и страсть к театральным эффектам. Но сегодня Никлаус явно переборщил.

Элайджа заходил по пути в башню к Ребекке — сестра переодевалась в охотничий костюм, не желая оставаться в замке. Ему едва удалось уговорить Бекку не горячиться и взять собой несколько человек в охрану, раз она так хочет переночевать в охотничьем домике. Ребекка, всегда любившая Никлауса больше всех остальных, принимала все его выходки близко к сердцу.

Фрею же есть кому утешить… По крайне мере, когда он постучал, сестра уже спала, о чем сообщил Люсьен, не впустив его в покои. Кола он не стал тревожить. В конце концов, отвратительное чувство юмора эти двое разделяли между собой.

Элайджа лежал на лавке, закинув руки за голову, между сном и явью. В грезах, доступных только бессмертным, там, на лугу, танцевала девушка, был слышен щебет птиц, а он еще не знал ни настоящей горечи, ни истинного горя. Бродить по лабиринтам памяти можно бесконечно, когда ты видел столько, сколько он.

Тонкий, тут же затихший вскрик заставил Первородного встать и знаком отослать поспешивших на шум охранников. Которые четко знали: от сохранности Елены зависят их жизни.

Он колебался только секунду, а потом открыл дверь в комнату, где за белым газом балдахина металась в кошмаре Елена. Отбросить мешающую ткань и оказаться рядом с ней — секунда. Элайджа сел на постель и осторожно положил руки на виски спящей беспокойным сном девушки. Он не полезет далеко в ее мысли, не настолько низко он еще пал… Просто подарит ей спокойный сон.

Элайджа нашел в своей памяти один из дней его смертной жизни — тот самый луг, где она танцевала, и перенес ее туда. Он некоторое время просидел рядом, наблюдая, как выравнивается ее дыхание, как затихает стук сердца. Елена улыбалась сквозь сон.

Каким же он был глупцом, раз верил, что сможет жить без нее…

Все это время в разлуке разве что на существование тянуло, никак не на жизнь.

Элайджа очень бы хотел задать вопрос матери: почему именно она? Зачем нужно было пачкать его руки в крови любимой им Елены? Неужели такая искусная ведьма, как Эстер, не нашла другой жертвы для своего заклятия, обратившего их в бессмертных чудовищ?

Мать уверяла, что все еще любит их — как по нему, такая «любовь» была сто крат хуже ненависти…

Элайджа наклонился, едва касаясь губами лба, поправил покрывало и вышел.

Ему нужен брат и кровь — последняя, чтобы хоть как-то успокоиться.

За многие столетия борьбы, за выживание своей семьи Элайджа привык, что враги надолго не оставляют своих попыток покончить с ними. А теперь, после кратного размышления, встреча с Еленой, связь Клауса, который благодаря своей двойственной сути был лишен этого благословения и проклятия одновременно, да даже то, что Кол наконец успокоился и занят только своей новой игрушкой, которую уперто называет судьбой, все это вызвало в нем нехорошие подозрения.

И кто, как не Никлаус своей паранойей и манией величия поможет в этом разобраться?

Случайностей в жизни бессмертных почти не бывает: есть только хорошо составленные планы. И если кукловод действительно есть, то он вырвет ему сердце после долгих пыток. После того, как они с Ником найдут его.

Ни Фрее, ни Колу, ни Ребекке пока ничего знать не нужно, незачем их тревожить.

<hr />Примечания:

Очень жду ваших отзывов!

Автор честно пишет продолжение почти каждый день — так что стоит вам порадовать ее парой строчек?

Ребекка вытащила яблоко и, улыбаясь, протянула его своей кобыле.

Утро было солнечным, несмотря на иней, который посеребрил траву. Первородная чувствовала себя обновленной и полной сил. Вчерашнее разбитое состояние и огорчение, от которого Ребекка бежала, теперь казалось почти пустяком. А чего еще можно было ожидать от Ника?

На нее упала тень и Ребекка удивленно обернулась, почти с недовольством. Ведь приказала навязанной старшим братом свите не тревожить ее понапрасну.

— Шень Мин?

Первородная немало удивилась, увидев палача своего брата, и даже не сумела это скрыть. Жестокую тень, куда худшую, чем любой другой, но безусловно преданную Элайдже. Впрочем, тот никогда не позволял своему ручному убийце даже приближаться к ней или Фреи. Как будто после психопатических перфоменсов Никлауса ее что-то еще могло удивить или напугать.

Полночь всхрапнула, словно испуганная. Хотя вампир не делал попытки приблизиться.

Ребекка погладила свою любимицу, успокаивая.

— Тебя прислал Элайджа? — прохладно спросила она, надевая на руку перчатку.

— Милорд просит госпожу немедленно вернуться в замок.

Она кивнула, отворачиваясь. И почему именно этот? Неужели никого попроще и поприятнее для роли гонца у Элайджи не нашлось? Ребекка не призналась в этом и под пытками, но рядом с совершенно спокойным мужчиной, который не проявлял никакой агрессии, ей было не по себе. Вечно братья корчат из себя самых умных и заботливых. А ведь Элайджа знает: она терпеть не может этого ледяного истукана, в обществе которого придется скакать к замку.

Ребекка села в седло, перебрасывая вишневый плащ за спину и пуская лошадь вскачь. Пусть попробуют догнать… Золотые волосы вились за спиной, когда она азартно горячила кобылу.

Так все же, что случилось?

Брат никогда бы не отравил к ней этого, который почти не отставал, если бы все было бы хорошо. Элайджу что-то встревожило. И она намерена выяснить что именно, пока это не упало на их головы совершенно внезапно.

Полночь оторвалась, в том числе и от жеребца Шень Мина, и Ребекка прижалась к холке лошади, не желая гасить радостный смех. Который каплями серебра рассыпался в воздухе. От быстрой скачки у нее разрумянились щеки. Первородная пролетела поворот и скрылась от глаз охраны за ним. Удар тетивы тяжелого арбалета Ребекка расслышала очень точно, именно поэтому взвила на дыбы кобылу, уходя от проходящего прямо там, где она должна была проскакать, стального болта, который выбил щепки из дерева на другой стороне дороги.

Она спрыгнула на землю, намереваясь оторвать голову нападавшему.

Ребекка поймала второй болт рукой и бросила его в стрелявшего — тот с нечеловеческой скоростью увернулся. Тьма затопила глаза Первородной, она оскалилась, чувствуя, как удлиняются клыки. Мгновение — и она отрывает голову стрелку, а затем и ломает шею его напарнику. Почти разочарованная: чтобы вывести ее из строя, нужно что-то больше двоих желторотых птенцов и засады.

Тишина настораживает Ребекку — где же эти ротозеи, то есть доблестные стражи беспомощной девушки?

И тут ее голову просто разламывает боль. Ведьма…

Ребекка не падает на колени, а ищет противника сквозь застилающие взор слезы.

И тут ее отрывают от земли и отправляют в полет в бурелом. Первородная падает, напарываясь на остро заточенные колья рукой и животом. Давление магии прекращается, и Ребекка, зло рыча, вырывает из плоти пропитанные вербеной колья. Когда она выбирается на дорогу, еще пару вампиров валяются без голов, в том числе тот, которого Ребекка вырубила. А подручный брата весь в крови стоял у трупа в черном плаще.

— Где остальные?

Первородная не спешила успокаиваться. Потому что это нападение…

— Мертвы, — Шень Мин совершенно спокоен. — Нас перехватили чуть раньше. Нападавших я убил. Нам нужно в замок, госпожа Ребекка.

— Четверо вампиров мертвы, а ты один выжил? — спрашивает она прямо, не спеша доверять. Раны от кольев уже заросли, но одежда в жутком беспорядке и в теле противная слабость от вербены. — Почему?

— Я лучше…

— Слишком топорное нападение: десяток желторотиков и пара ведьм, — озвучивает свои мысли Первородная. — Полночь, иди ко мне, девочка. Что тебе сказал мой брат?

— Доставить Вас домой целой и невредимой, — Шень Мин ловит кобылу за уздечку и подводит к Ребекке. — Миледи, нам нужно ехать.

Она возвращается в седло все еще злая, ошарашенная и недовольная невозмутимостью своего спутника. Да и вообще, даже не будь с ней этого, Первородная все равно бы отбилась. Разве что ловушку устраивали вовсе не для того, чтобы ее поймать, а только напугать. Ребекка отчетливо хмыкнула: этому неизвестному пока врагу нужно еще поучиться действовать на нервы. Видимо, о терроре, как методе влияния на окружающих, он или она имеет весьма смутное понятие.

Ребекка влетела во внутренний двор замка. Бросив поводья конюху, поспешила по ступеням на верх. Каблуки ее сапожек звонко цокали, пока она бежала через холл. Пугая кровью на одежде и перекошенным от ярости лицом прислугу.

Первородная прошла через оружейную палату, чьи стены были сплошь увешаны колюще-режущими предметами со всех концов света. Поднялась на второй этаж и прошла прямиком к покоям старшего брата. Едва не выбивая двери ногой от избытка чувств.

Ребекка обвела комнату потемневшими глазами. Пусто…

Наверняка страдает с высокопарной физиономией у Елены. В то, что старший брат уедет из замка, пока его сердечная привязанность здесь, верилось с большим трудом.

— Бекка? — встревоженное выражение лица быстро превратилось в обычную ленивую усмешку, которую даже премилые ямочки не делали менее отвратительной. — Вижу, ты вполне цела. Расскажи, что произошло?

— Где брат?

— Кол в саду со своей ведьмочкой, — закатил глаза Никлаус, предлагая ей руку. — Элайджа в библиотеке с Еленой. Шень Мин уже отчитался о вашем маленьком дорожном приключении.

Только проявивший большую проницательность Элайджа поведал ему о своих сомнениях, и сразу же неприятности. Попытка нападения на Ребекку не очень серьезная, но все же. Никлаус удерживает руку, которая тянется прижать к себе неугомонную сестру. Не время для нежностей.

— Ничего не хотите мне рассказать? — она сверлит почти веселого Ника взглядом и добивается только пожатия плечами. — Ладно, я пойду переоденусь, а потом вытрясу из вас обоих остатки души, — звонко обещает Первородная.

Тысячелетие вместе подсказывает, что эти двое что-то скрывают в очередной раз. И Ребекке очень хочется узнать, от чего братья защищают ее неведением. Уже поворачивая по коридору к себе, она натыкается на своего спутника в дороге. На поклон Первородная умышленно не реагирует: подопечные Эла жуткие зануды, формалисты и снобы. И это цвет вампиров? Чем только брат думал, обращая того, кого еще человеком называли Красной скорбью?

Ребекка принимает ванную и долго выбирает платья, зная, что ее ждут внизу, чтобы расспросить. Она опускается до банальностей в попытке отомстить братьям за потраченные по их вине нервы. Когда служанка во второй раз переделывает прическу, в двери начинают грохотать.

— Бекс, либо ты сейчас выходишь, либо потащу как есть — сумрачно сообщает Никлаус, у которого быстро закончилось терпение.

В малой столовой чуточку встревоженная Фрея — судя по простому платью и распущенным волосам, она только недавно проснулась. Люсьен отдает распоряжение насчет завтрака для нее. Кол в грязных сапогах и играет кинжалом. Элайджа, невиданное дело, во вчерашнем камзоле. На успевшего переодеться Шень Мина она намеренно не смотрит.

— Раз все в сборе, можем начинать, — провозглашает Никлаус, отодвигая для сестры стул. — Что конкретно случилось в дороге, Ребекка?

Ох, если бы она знала ответ на этот вопрос…

* * *

Собрание заканчивается почти ничем. И Элайджа отчетливо недоволен… Место нападения обследовали, как и лес вокруг, но ничего не нашли из того, что могло указать на место, откуда нападавшие пришли или кто их прислал.

— Не спускай с нее глаз, — его создатель указывает глазами на гордо удаляющую по коридору девушку. — И старайся, чтобы она тебя не заметила.

Он молча кивает, пряча понимающую усмешку. Наличие надсмотрщика, пусть в ее же благо, возмутит Первородную едва ли не больше его личности. Создатель отпускает его взмахом руки. Шень Мин был обращен восемьсот лет назад за свою верность, исполнительность и за то, что многое понимает без слов. Вот уже семь столетий он правая карающая рука старшего Первородного.

* * *

Ребекка не появляется на ужине, отговариваясь усталостью. Остается у себя, выжимая из абсолютной памяти каждую подробность сегодняшнего утра. Ища, вдруг она что-то упустила. Хоть что-то, что позволит покончить разом с посмевшими напасть на них. Но ничего… Делает это она вовсе не из страха, просто желает подольше сохранить покой, в котором они сейчас живут.

Ни Никлаус, ни Элайджа, ни Кол не забудут того, что произошло сегодня, пока дерзнувший атаковать семью Майколсон не умрет в муках.

Первородная беспокойно ходит по своим покоям из угла в угол, пока часы не пробивают полночь. Ребекка распускает высокую, украшенную сапфировым заколками прическу, переплетает волосы в простую косу. Разрезает шнуровку платья кинжалом, слишком спеша, чтобы тратить время и распускать ее. Лазоревый шелк падает лужицей к ее ногам.

Она сбрасывает туфельки и вынимает черный охотничий костюм — штаны, рубашка, корсаж. Достает с нижней полки сапоги из мягкой кожи без каблуков. Переодевается и, набросив капюшон длинного плаща на волосы, открывает потайной ход. Спрятанный за деревянной панелью в ее спальне.

Ей не нужен свет. Ребекка уверенно движется в полной темноте, пока не оказывается в нижнем замковом дворе. Она поднимается на стену и прыгает вниз, легко перелетая через ров. И сразу же скрывается в тени деревьев — на замковой стене как раз проходит патруль.

Ребекка уверена, что сбежала так же ловко, как всегда, и ее отсутствие до самого утра никто не обнаружит. Потому что ночью, если она спит, даже братья не смеют ее тревожить, а кроме них самоубийц в замке нет. Фрея, даже если догадываться, что она ускользает ночами втайне, то все равно не выдаст.

Первородная спокойна.

Розовые губки изгибаются в счастливую улыбку — свободна и любима по крайне мере до рассвета.

Ей вовсе не так легко и приятно живется, как кажется со стороны. На самом деле, Ребекка иногда чувствует себя абсолютно, кромешно несчастной. За маской равнодушной принцессы скрывается она настоящая, которую дано увидеть не многим. Потому что с маской проще, безопасней — все лгут, и она тоже. Ложью и укрывательством от собственной семьи Ребекка вырывает у судьбы краткие моменты счастья.

Луна серебрит петляющую между деревьями тропинку — по ней иногда ходит Фрея, собирая травы. Тропинка обрывается оврагом, который Первородная перепрыгивает чуть оттолкнувшись от земли.

Когда каждый мужчина, что любил тебя, умирает, невольно задумываешься о злом роке.

Под кроной старого дуба, опираясь на ствол, стоит тот, кому Ребекка спешит украдкой. Это их место. Место, где она может быть любимой.

Девушка даже не догадывается, что за ней скользит чужая тень, и внимательные глаза следят за каждым ее движением, ставя сохранность ее тайны под угрозу.

<hr />Примечания:

Очень жду ваших отзывов!

Многие говорят, что умирают от любви, но за все века странствий по земле он не видел тех, кто действительно умер. Именно от любви, а не из-за собственной глупости.

«Любовь» — красивое и удобное слово, когда нужно прибегнуть к обману. Или благозвучно обозвать похоть, но не более того.

Никлаус отгородился от златовласой занозы щитами, не желая знать, как она там одна в темноте. Он просто был достаточно умен, чтобы понять что о девушке есть кому позаботиться и закрыть глаза на нарушение своего распоряжения. В конце концов, Элайдже иногда не чуждо милосердие, а его зазноба и вовсе добра ко всему живому. Собственно, кроме него самого.

Первородный спускался в темницу, чтобы тоже немного поиграть в добряка.

Фрея потребовала освободить девушку, заявляя, что для магии она должна быть в удовлетворительном хотя бы состоянии. Да и сам он не собирался лишний раз пытать Кэролайн. Она ведь не виновата, что его мать в очередной раз оказалась мстительной сукой…

Если смотреть на вопрос широко, то девушка — такая же жертва чужого произвола, как и он сам.

Клаус не желал этой связи, как и не желала ее океанида.

Кроме того, из книг и магических свитков он почерпнул, что дочери океана необычайно хрупки на суше. Убивать ее до разрыва связи не входило в планы Никлауса чисто из эгоистичных мотивов: кто знает, как смерть девушки отразится на нем.

Просто потому, что Эстер никогда и ничего не делала просто так, и никогда не упускала возможности подгадить собственному потомству. Вот такая они занятная семейка.

Низкие потолки, узкие коридоры, решетки из зачарованной стали, которые даже вампиру не выбить так просто. Тихое движение воздуха по вентиляционным трубам: без них на такой глубине стояла бы жуткая духота.

Первородный отомкнул камеру и снял со стены факел, готовясь к проклятиям, если девочка не усвоила преподанного ей урока, или к рыданиям и страху, если поумнела наконец. Но она как всегда его удивила — просто спала, не слишком спокойно, судя по хриплому дыханию, но все же.

Никлаус вставил факел в специально вделанное в стене стальное кольцо и подошел к брошенному прямо на пол матрасу, на котором лежала, завернувшись в одеяло по самый нос, заключенная. Чувствительное иногда некстати обоняние оборотня обжег характерный запах болезни.

Он одернул руку от высокого лба и слипшихся у висков волос. Так и есть, лихорадка…

Дурочка просто горела, и если срочно не принять мер, того гляди помрет.

Первородный взял ее на руки, спеша наверх к сестре.

Кто же знал, что бессмертные девы так хрупки? Пусть эта конкретная отдала почти все, кроме вечности ей, отпущенной за фальшивую любовь. Поучительная басня, и он даже ощутил досаду, которую сам не мог себе внятно объяснить, не ревностью же? К кому — сопляку-принцу, который кроме смазливой мордашки абсолютно из себя ничего не представлял, раз позволил ее почти убить.

Все-таки у влюбленной женщины мозга в черепной коробке и чайной ложки не наскребешь…

Вот это как раз не стоило говорить сестрам — не поймут юмора.

— Ник? — Фрея подняла голову от каменной чаши, в которой размешивала какую-то ведьмовскую дрянь. — Что ты сделал? — с обвинением.

Сестра быстро вытерла руки о фартук и рванулась к нему, прижимающему к себе бессознательную Кэролайн. Тонкие руки сестры коснулись осунувшегося, но по-прежнему классически правильного лица. Фрея нахмурилась.

— На кушетку и идти вон, будь добр, — и уже тише добавила, — все, что ты мог сделать, ты уже сделал.

— Я вообще-то все слышу…

Первородный аккуратно устроил свою важную ношу и отошел в угол, показывая, что выставить его не выйдет. Фрея лишь закатила глаза, видя это безобразие, но настаивать на своем не стала. В первую очередь, она должна была помочь бедняжке, которую Никлаус едва не угробил своей злобой. Ведьме не было чуждо сострадание, как и доброта. Просто слишком часто этими качествами в ней хотели воспользоваться в корыстных мотивах. Минуло десять веков, а люди и нелюди не менялись.

— Нужно ее напоить, — Фрея протянула брату серебряную чашу с горчично-черным зельем. — А потом обтереть.

Она налила холодную воду в таз и добавила туда порошок из трав. Краем глаза наблюдая, насколько бережно брат поддерживает совсем лишенную сил девушку. Никлаус срезал с ненадолго очнувшейся Кэролайн одежду. Стараясь слишком откровенно не пялиться на соблазнительное зрелище, что ему открылось, — не место и не время. Хотя девушка была прекрасна, как целый перечень смертных грехов.

— Вот так, аккуратно, но энергично, — Фрея выжимала в таз губку и снова проходилась по телу больной. — Ник, вели принести сюда теплое одеяло и ночную рубашку для нее. Температура уже падает.

Он вышел без возражений, видя перед собой белоснежную кожу, тонкие ключицы и чувствуя себя скотиной. Странные терзания для тысячелетнего чудовища. Первородный тряхнул головой, приходя в себя — с каких пор он стал таким святошей высокоморальным? Никлаус отправил парочку служанок на помощь сестре, передав им ее указания, а сам решил не возвращаться. Нужно проветриться. Нахождение рядом с девушкой плохо на него действует.

Фрея прошептала заклятие, делая золотые волосы пленницы брата вновь чистыми, поправила одеяло и улыбнулась чуть грустно. Ей было жаль девушку, которая ничем не заслужила плохое обращение Никлауса, ну, кроме своего непростого характера. Хотя брату ли жаловаться?

Переменчивый, чудовищно жестокий, подозрительный и лишь изредка человечный…

Ник сторонился даже своей семьи, и его единственной надеждой была она, Кэролайн. Даже вечность бессмысленна, когда ты так одинок, как ее брат. Фрея надеялась, что свет, чистота и решительный нрав океаниды не оставят брату и тени шанса вырваться непобежденным. Как бы этот гордец ни отрицал этого, но сила притяжения все же действовала на него.

Это было легко понять: достаточно было увидеть лицо ужасного гибрида, когда он принес заболевшую к ней. Никлаус беспокоился… И впервые это был кто-то, не принадлежавший к их семье. Хотя и тревогу за родных брат проявлял весьма в своеобразной форме, больше похожей на тиранию, чем любовь.

Эстер называла их чудовищами, но не готова была признать, что во многом сама повинна в этом.

Фрея положила тонкую, украшенную кольцами руку на лоб Кэролайн — прекрасно, жара нет. И она просто спит. Конечно, девушка не оправится сразу, но при должном уходе на это уйдет несколько дней.

Осталось проследить, чтобы Никлаус не только ошивался поблизости, пряча за маской циничного ублюдка свое беспокойство, но и проявил какую-никакую заботу о ней. И да, Фрея ужасно коварная старшая сестра — потому что если братца не подтолкнуть в нужную сторону, страшно представить, что он может натворить.

Фрея встала и, шелестя темно-зелеными юбками, прошла к своему столу — нужно приготовить настои, чтобы облегчить состояние Кэролайн, когда она наконец придет в себя. Слабость первое время будет чудовищной.

Чтобы не задумала их мать, есть шанс обратить этот план к общему благу.

Ведь лишенная голоса океанида заговорила просто и естественно после того, как встретила того, с кем ее связала ведьма. Часть заклятия Эстер легко пала так, как будто мать предвидела эту встречу. И то, что сопротивляться Никлаусу и выводить его без голоса будет трудновато.

Фрея видела сложную паутину чар на девушке — вроде тонкую, но такую прочную, что не разорвать. Особенно в той части, которая приковывала морскую деву к суше. Эстер сделала все, чтобы заключившая с ней сделку наивная бедняжка никогда не смогла вернуться домой.

И теперь оставалось задаваться вопросами по типу: зачем их матери это было нужно?

Впрочем, не слишком надеясь найти ответ.

— Где я? — Кэролайн сухо и мучительно закашлялась, борясь со слабостью, от которой все расплывалось перед глазами.

— Не волнуйся, ты в безопасности, — Фрея взяла стакан с целебным питьем и села рядом с больной, — вот, выпей, это поможет. Успокоит горло и смягчит кашель.

Первородная ведьма напоила свою подопечную. Данное лекарство прояснило взор океаниды и добавило ей толику сил.

— Ты сестра этого…

— Тссс, — положила ладонь на губы девушки Фрея. — Да, я старшая сестра Никлауса. Но осторожней со словами, ты слишком слаба, чтобы сейчас воевать с «этим». Отдыхай, я вылечу тебя, — пообещала она ласково, словно говорила с ребенком. — А сейчас спи, — приказала ведьма, видя, что больная борется с дремой.

Фрея, конечно же, не добавила: «спи, потому что силы тебе еще ой как понадобятся»

* * *

Давина перевернула страницу книги, пытаясь сосредоточиться только на чарах, которые изучала, а не на том, что… На том, что не видела Кола уже целый день. Горничные на ее робкие вопросы либо отмалчивались, либо старались отвлечь — красивой безделушкой, пирожными или новым нарядом ради пошива которого ей приходилось стоять, позволяя снять с себя мерки.

Она не была настолько смелой, чтобы расспрашивать о нем его семью.

Но чувствовала, что скоро терпение лопнет, и придется подойти к кому-то из Первородных.

Давина очень скучала и волновалась, хотя умом понимала, что тысячелетний неуязвимый вампир может о себе позаботиться. Просто за те дни в дороге она привыкла, что Кол Майколсон постоянно рядом, и теперь не могла без него обойтись. Предпочитая не копаться в душе, чтобы прояснить причины своей странной зависимости.

Удары один, второй мелкого камня в стекло застали девушку врасплох.

Давина сначала отыскала брошенные на ковре белые туфельки, поскольку читала она лежа в постели, и только потом подошла к окну, чтобы сердце радостно забилось. Внизу улыбался, подкидывая камень в руке, предмет ее мыслей и ночных грез. Она открыла раму.

— Выходи ко мне, — предложил он, протягивая к ней руку. — Но не через лестницу — это долго и скучно, а прямо так. Я поймаю, или ты боишься?

— Нет, я верю тебе, — Давина встала на обитую красным бархатом скамейку и влезла на высокий подоконник.

До земли было далековато, пусть и первый этаж. А она, если честно, побаивалась высоты. Кроме того, винного оттенка платье, чьи кружевные рукава плотно обхватывали руки, было совсем неподходящей одеждой для прогулки через окна. Во всяком случае, Первородному предоставилась прекрасная возможность полюбоваться длинными ножками ведьмы.

Кол легко поймал не слишком изящно выпавшую из окна ведьмочку, которая дрожала как заяц. Он поцеловал бронзовую макушку и осторожно поставил свою ношу на землю, обнимая по-прежнему.

Первородный стащил с себя камзол и набросил его на плечи Давины. Мысленно обозвав себя болваном, — уже зима. Пусть нормального снега еще не было, но его ведьма всего лишь человек. Фрея, какой могущественной бы ни была, вечно мерзла и жалась к горячему Каслу.

— Замерзла?

— Нет, — Давина не могла заставить себя поднять глаза от груди Кола и посмотреть ему в лицо.

Сначала она и правда дрожала от испуга и от того, что холодный воздух после теплой комнаты показался просто ледяным. А потом, очутившись в его руках, Давина смутилась почти до слез. Она была невинна и даже не думала, что кто-то когда-нибудь пробудит в ней такую бурю чувств. К тому же, за душевным притяжением скрывалось плотское желание, которое девушка познала в первый раз.

— Я устроил для нас пикник в оранжерее сестры, — Кол заправил за ухо выбившиеся прядки и провел пальцами по покрасневшим щечкам.

Для него не было уж таким секретом состояние Давины. Он жил на земле слишком много веков, чтобы что-то легко можно было бы от него скрыть. Тем более такое невинное создание как Давина. Прежний Кол отпустил бы циничную шуточку или получил то, чего отчаянно жаждет его плоть. Но почему-то поступить сейчас с ней он так не мог.

— Пойдем?

Кол взял ее за руку, не показывая своего понимания. Еще рано: стоит побыть терпеливым, от этого лишь слаще будет награда. Он усадил Давину в кресло среди самого необычного сада, который может представить воображение. Когда они решили обосноваться в этих краях, замковую стену пришлось существенно удлинить из-за каприза Ребекки, которая хотела большую оранжерею. И им всем троим было проще пересмотреть план оборонительных сооружений, чем выслушивать остаток вечности упреки от обиженной сестры.

— Мороженое, — Первородный снял с фарфоровой вазочки крышку, украшенную рубинами. — Попробуй, это очень вкусно. Знаю, неправильно начинать прием пищи с десерта, но когда хочется — можно.

Лицо Давины озарилось удовольствием, щедро замешанном на удивлении. Она раньше никогда ни ела ничего подобного. А Кол понял, что несколько переоценил свою выдержку и решение быть безупречным джентльменом по отношению к ней. Девушка застонала, облизывая чертову ложку, — свой прибор Первородный уже погнул, мечтая побиться головой об стол. Или же послать все к черту и впиться в пухлые испачканные мороженым губки далеко не невинным поцелуем.

<hr />Примечания:

Очень жду ваших отзывов!

И благодарю тех кто написал — спасибо вы самые лучшие читатели на свете:)

Его щека все еще хранила след ее прощального поцелуя…

И от этого он чувствовал себя трижды предателем.

Пусть особого выбора не было, а Ребекка изначально была лишь заданием. Первородная была птицей совсем не его полета, и мечтать об отношениях с ней было бы очень самонадеянно. Если бы не приказ и помощь доброжелателя.

Неизвестный отряхнул лежавший на земле плащ и собирался уходить, когда его с неимоверной силой прижали к дереву. Он попытался вырваться, но безуспешно: тот, кто удерживал его, будто играя одной рукой, был намного старше и сильней.

Шень Мин поступил на свое рассуждение, отпустив явно спешившую обогнать рассвет и вернуться в замок леди Ребекку. У него была твердая уверенность, что она доберется благополучно, как проделывала, судя по тому что он увидел, это не раз. Приказ создателя был точным и не допускал вольных трактовок. Но юнец, к которому спешила госпожа, мог бы пригодиться больше, чем то, что Шень Мин выполнил приказ точно.

Древний вампир подождал, пока миледи скроется в лесу, а потом схватил незадачливого кавалера. С которого кроме милой мордашки нечего было брать. Он был уверен, что видел его раньше в замке… Притом в свите одного из гостей. И это точно заинтересует Элайджу.

Скрутить попытавшегося оказать сопротивление юнца оказалось просто.

Конечно, Шень Мин мог проследить за ним, но он сомневался, что это что-то бы дало. Проще в пыточной замка вывернуть его наизнанку или применить внушение. Палач почему-то не сомневался, что Первородная госпожа снова ошиблась в выборе любви.

Последнее точно не его дело.

Шень Мин пару раз от души, — так, что ребра треснули, — пнул своего пленника, а потом взвалил его на плечи. Нужно добраться в замок до того, как прислуга проснется. Несмотря на кажущую молчаливость слуг, сплетни разносятся моментально.

Миледи лучше не знать пока, что ее возлюбленный попал в переплет. Из которого ему очень повезет, если выйдет живым и с целым набором конечностей.

Вампир проскользнул через западную калитку, от которой у него был ключ.

Шень Мин, после того как приковал пленника, вернулся к себе, чтобы сменить измазанные грязью сапоги и плащ. Прежде чем идти к милорду, который точно ночевал не в своих покоях. О его увлечении прибывшей вместе с ним девушкой знали в замке все. И тайком уповали на то, что красавица окажется сговорчивой, ведь ярость Первородного — не то, с чем желаешь столкнуться.

— Ребекка тебя не заметила?

— Нет, я был осторожен, мой лорд.

— Как всегда, — одобрительно кивнул старший Первородный, — ты незаменим, Шень Мин.

Когда тебе ломают шею, это само по себе не очень радужно. Но более того, когда ты приходишь в себя в темнице, скованный, мысли приобретают черные тона. Он не был настолько наивен, чтобы верить в лучший исход или в то, что сможет умолчать о чем-то, если за него возьмутся всерьез. Вполне очевидно, что их связь с Ребеккой открыли…

И сейчас один из Первородных вывернет его наизнанку, а потом вырвет сердце.

Незавидная участь. Которая означает гибель не только для него, но и смерть того, ради которого он рисковал жизнью. Значит, все напрасно.

— Ты еще поплачь, — насмешливо, остро произнес вошедший в камеру Первородный. — Пойдем легким путем, и ты мне все расскажешь, или трудным, через боль? И ты все равно расскажешь.

Несмотря на превосходные манеры, Элайджа не чурался жестокости, особенно когда она была необходима. Сестра была вольна любить кого угодно, если это, конечно, не угрожало ее безопасности. А в этом случае Первородный как раз сильно сомневался в искренности этого птенца.

— У меня не было выбора. Либо я делаю то, что сказано, либо умирает мой брат.

* * *

Кэролайн подставила пальцы под бьющие из фонтана струи — мало удовольствия, но лучше чем ничего. Она была настолько слаба, что ее, завернув в плед, снесли сюда слуги. Была бы возможность очутиться у настоящего водоема, океанида оправилась бы гораздо быстрее, чем от горьких зелий Первородной ведьмы. Которую не получалось возненавидеть, ведь Фрея Майколсон спасла ее и заботилась.

Своего мерзкого похитителя она не видела уже несколько дней.

И только радовалась этому. Потому что Кэролайн не могла поручиться за то, что сдержится и не надерзит гибриду. Пусть острый язычок в прошлый раз довел ее до темницы. Если Первородный думает, что это заставит ее склониться перед ним, то он жестоко ошибается. Кэролайн докажет ему, что она не из тех трусих, с которыми он имел дело до сих пор.

Раненная гордость вопила, но робкий голосок инстинкта самосохранения все же пробивался…

Фрея просила ее больше не злить Никлауса, потому что в следующий раз он не будет столь милосердным.

Океанида передернулась, вспоминая темноту, холодный как лед каменный пол, на который ее бросили, и стук захлопнувшейся за спиной двери. В своем легком платье цвета лазури, открывающим плечи и уходящим смелым вырезом к груди, Кэролайн быстро продрогла до дрожи и задорной чечетки зубами. Сколько бы она там протянула, если бы не пришел Элайджа, который принес матрас, одеяло и еды. Оставил ей свечей…

И все это ради того, чтобы Елена не плакала. Подруга снова заботилась о ней даже в таком положении, положении пленницы. И Кэр было безмерно стыдно за свою несдержанность и глупость перед ней. Куда более гордая дриада терпела плен с молчаливым достоинством, даже умудрялась помыкать своим тюремщиком.

А что она?

Вела себя так, как будто у нее мозгов столько же, сколько у форели.

Разве можно так рисковать, пока есть шанс вырваться? Или Кэролайн настолько безумна, что ей жизнь опротивела?

Она лежала, опуская пальцы в воду, и наблюдала, как через большие окна льется солнечный свет, в котором танцуют пылинки. Совсем недавно у Кэролайн перехватило дыхание от красоты росписи потолка в бальном зале. От блеска зеркал на другой стене и сияния позолоты и хрусталя.

Первые из вампиров ни в чем себе не отказывали.

Все же несмотря на всю нелюбовь к вампирам, океанида могла оценить совершенство чужого замысла. Пожалуй, да простят ее Владыки не уступающего красотой подводного дворца.

Если быть до конца справедливой, то Кэролайн сама виновата во всем, что случилось. С упорством, достойным лучшего применения, она покидала дом и мечтала о суше. Ну что ж, домечталась…

Говорят, океан своенравен, жесток и не прощает ошибок, а по ней жестока суша и те, кто живут на ней. Морской народ не знает опустошающих все живое войн. Их слишком мало, чтобы лить кровь друг друга. Да, сгинут многие земные царства, а данная им вечность не минует… Но что толку в ней, если дети, рожденные под волнами, появляются все реже? А мир, у истоков которого они стояли, все более изменчив по своей сути. Им, застывшим в бесконечности, не измениться, чтобы приспособиться.

Однажды последняя океанида станет морской пеной и последний тритон уснет сном, от которого уже не пробудится. И тогда великий океан опустеет без своих детей. Ведь все, что началось, имеет свой конец.

Надежда слишком призрачна и обманчива, чтобы остаться в сердцах тех, кто прожил тысячелетия под звездами.

Кэролайн была как раз такой надеждой — рожденная и способная дать жизнь… Но до того, как в погоне за любовью чарами переломила свою суть на двое. Тем самым она предала свой род. Океанида знала, что сестры оплакали ее участь и не таят в сердцах злобы. В конце концов, своеволие и непокорность легко поняты тем, чья суть текучая вода.

Она не таила надежды вернуться назад.

Ведьма, сделавшая ее такой, какой она есть сейчас, сделала все, чтобы сделку было не разорвать. Пусть часть колдовских чар спала, вернув Кэролайн голос.

— Задумчивость тебе идет, а вот печаль нет, золотце…

Ненавистный, но в какой-то степени приятный слуху мужской голос вырвал океаниду из грез, в которые она ушла. Против воли острая игла испуга кольнула ей сердце. Кэролайн ненавидела камень и задыхалась под землей. Те часы в темнице казались бесконечными, пока забытье не послужило избавлением.

Она, дочь бесконечного простора и бездонных глубин, не смогла бы долго выдержать в таком месте, куда бросил ее этот… Самодовольный и жестокий ублюдок. Молва не врет: у вампиров нет ни чувств, ни сердец.

— Молчишь, — хмыкнул Никлаус, нависая над ней, и сложил губы в притворно-ласковую улыбку, — так гораздо лучше, мне нравится, меньше дерзости. Фрея сказала, ты скоро оправишься. Не желаешь ли прогуляться?

Кэролайн даже не посмотрела на протянутую руку и гордо попыталась встать сама. Именно попыталась, потому стоило маленьким ножкам в белых атласных туфельках коснуться паркета, как все поплыло перед глазами, и пол с потолком поменялись местами. Океанида самым позорным образом рухнула бы к ногам своего палача, если бы он тотчас не подхватил ее и бережно прижал к себе.

— Стоило выделываться, дорогуша?

Она не ответила, потому что в нос ударил запах Первородного, — лес, свежесть, — а возле уха гулко билось чужое сердце.

Первородный, перехватив свою ношу поудобней, понес ее из зала, недовольный тем, что сестра потакает странным фантазиям пленницы. Которая должна лежать в теплой постели, а не мочить руки в пустом и холодном зале. Светлая головка лежала у него на груди, контрастно выделяясь бледностью на фоне темной ткани его рубашки. Никлаус вбежал по ступенькам и занес свою молчаливую ношу в гостиную, где пылал камин, а на низком диване ждали своего часа подушки и плед.

Он бережно уложил продолжающую оставаться безвольной куклой в его руках девушку. Снял с холодных ножек туфли и закутал ее в плед, поправил подушки, уложив золотую косу на правое плечо. И только убедившись, что гордячка, которая упрямо не смотрела на него, хорошо устроена, позвонил в колокольчик.

— Принеси чай и что-нибудь легкое и питательное для моей гостьи, — приказал он служанке.

Никлаус налил себе вина, чтобы занять чем-то руки и не потянуться греть океаниду. Решено, в этом доме все кроме него растеряли последние мозги. Иначе как могла Фрея оставить больную одну? А если бы он не пришел? Кэролайн окоченела бы в пустоте бального зала и даже не смогла позвать на помощь. Слаба ведь, как котенок.

Служанка, пряча глаза, сервировала столик и быстро прыснула за дверь. Боясь даже жестом нарушить грозовое молчание в комнате, которое царило между господином Никлаусом и девушкой. Можно попасть под раздачу…

Клаус взял чашку, полную горячего чая, и добавил туда две ложки меда. Он остановился в нерешительности перед все еще лежавшей океанидой, которая решила его игнорировать. Потом усмехнулся — когда это его волновали чужие желания? Он сел рядом и, приподняв ее за плечи, приставил чашку к губам.

— Пей, только маленькими глоточками, а то обожжешь свой ядовитый язычок, прелесть моя.

Своего он добился: в стеклянных до этой секунды глазах вспыхнула непокорная лазурь, резанув его взглядом, словно кинжалом. Он подул на чай, а потом дал ей глотнуть. После она неуклюже отобрала чашку, пришлось ловить горячие капли своей ладонью — его шкура и не такое выдерживала. А с этой неженки еще и ожога не доставало для полного счастья. И стала пить сама.

Никлаус поднял повыше подушки и устроил ее полусидя, а сам вернулся к яствам, что принесли с кухни. Снял одну, вторую крышку и выбрал крохотные пирожки с сыром и нежным куриным филе. Самое то для этой птички, которая не может одолеть фарфоровую чашку.

Он заботился о ней так, как будто это было самой естественной вещью на свете. Легко находя в себе вместо гнева и презрения нежность, ласку и даже терпение.

— Вот окрепнешь, можешь продолжить меня ненавидеть, — пообещал Первородный, вытирая испачканные тонкие пальчики салфеткой. — А сейчас ешь.

— Обязательно ненавидеть? — тихо сказала Кэролайн, видя, как его лицо на секунду озаряет мальчишеская улыбка после этого вопроса.

Она была шокирована таким бережным обращением, заботой, вызванной вовсе не снисхождением тем, что она успела прочесть в чужом взгляде. И теперь Кэролайн решила не затевать новой битвы, а дать себе немного мира. Ведь не может равнодушный монстр быть таким, каким был с ней Майколсон. Ей стало любопытно, а какой же он настоящий?

<hr />Примечания:

Очень жду ваших отзывов!

Люсьен легко забирает из рук любимой серебряную щетку для волос и начинает расчесывать золотое и кое-где спутанное море. Фрея сидит перед зеркалом в одном халате, под которым ничего нет кроме ее самой — теплой, прекрасной и соблазнительной настолько, что он думать внятно не может.

— Твой брат сегодня вел себя странно, — он целует прелестную шейку.

— Какой из? — с тихим смешком спрашивает Фрея, легко откидываясь ему на грудь.

— Клаус целый день заботливо носился вокруг своей девицы. Твоя работа?

— Ты как всегда проницателен, милый, — она гладит упрямый мужской подбородок, — лучше уж так, чем он натворит такого, чего не сможет себе простить никогда.

Среди множества разветвлений и путей ее родные почему-то всегда выбирают худшие. Фрея открывает фарфоровую баночку с кремом. Никлауса нужно было подтолкнуть в правильном направлении. В конце концов, что плохого в том, что девушка увидит то, что брат не всегда монстр из кошмарных снов? Некоторых вещей не избежать, как ни старайся. Ей было искреннее жаль обреченного на одиночество брата.

И Фрея не собиралась позволять ему испортить свой шанс на хороший финал.

Зачастую ее ведения бывали противоречивы, но не в этом случае…

Если Никлаус потеряет океаниду, то всю вечность будет более несчастен, чем сейчас. Он столько раз сражался за семью, пусть его методы и нельзя назвать человечными. Но Ник делал все, чтобы защитить родных. Разве она не должна отплатить ему тем же? Просто нужно сделать так, чтобы братец ее не поймал.

Фрея повернулась и на мгновения прижалась своими губами к губам Люсьена. И тут же притворно отвернулась, чтобы звонко рассмеяться, когда он подхватил ее на руки и закружил, словно пушинку, по комнате. Полы розового халата разлетелись, обнажая стройные ножки, а из губ Фреи вырвался стон, когда он чуть прикусил особенно чувствительное местечко на шее.

Люсьен умел контролировать жажду. Да и с момента встречи с Предназначенной он не проваливался в тревожное безумие, от которого раньше не было спасения. То, как он стал вампиром, говорило само за себя. Но рядом с ней тьма в нем исчезала без следа.

Ее осторожно уложили в постель, и Фрея с интересом наблюдала, как Люсьен, отчетливо ругаясь, выпутывается из штанов и рубашки.

— Не смейся, моя ужасно коварная ведьма.

— Ужасная? — она как бы невзначай ослабила пояс халата, и Люсьен подавился вздохом, впрочем, потемневшими глазами обещая тут же отомстить.

— Конечно, ужасная, раз свернула набекрень мозги Ника, — он лег рядом и медленно спустился поцелуями до ложбинки грудей в дразнящей ласке, — люблю тебя.

Температура в комнате подскочила вверх сразу на несколько десятков градусов. Фрея, слегка толкнув за плечи, повалила своего вампира на спину и, избавившись от мешающей ткани, села сверху. Обнаженная, с разметавшимся по спине, плечам золотом волос. Она шлепнула по чужим рукам, которые потянулись к ней, и Люсьен с порочной ухмылкой подчинился, уложив руки вдоль тела. Как будто говоря: «посмотрим, милая, насколько тебя хватит».

Теплые, пахнущие сиренью ладошки прошлись по мужской груди, намеренно задевая соски. Фрея наклонилась, скрывая их лица волосами, и впилась страстным поцелуем в мужские губы. Люсьен почти сразу перехватил контроль и натурально зарычал, когда она отстранилась и оттянула жемчужными зубками мочку его уха.

Люсьен в мгновения ока перевернулся и вдавил своим напряженным телом, так что стальные канаты мышц четко прослеживались на обнаженной спине, любимую в постель. На что она ответила смешком куда-то ему в грудь, пощекотав своим теплым дыханием.

— Люблю, люблю тебя, люблю, — все повторял он, точно в бреду, целуя бедро, напряженный животик и спускаясь еще ниже к полному блаженству.

Фрея выгнулась дикой кошкой и запуталась пальцами в его волосах…

И тут затрещала от последовательных ударов тяжелая дверь из моренного дуба.

— Проклятие… — Люсьен скатился с постели и кое-как с шипением натянул на себя штаны, которые не скрывали внушительную выпуклость, — я выпровожу, кто бы там ни был, и мы вернемся к тому, на чем остановились.

Он поцеловал Фрею и набросил на нее простынь. В душе матерясь, как портовый грузчик, и мечтая оторвать нарушившему их покой голову и все остальные части тела. Почему всем что-то вечно нужно от его жены?

— Чем бы вы там ни занимались, — Никлаус отлепился от стены, на которую опирался, после того, как обломал Люсьену секс, — мне нужна Фрея и быстро.

— А не пойти бы тебе, — Люсьен подобрал нейтральное слово, — погулять лесом, создатель.

— У Кэролайн жар. Сестра, я жду! — проорал гибрид, впрочем, не пряча насмешки над всклоченным и возбужденным Люсьеном.

Вампир вернулся в покои, захлопнув дверь прямо перед носом Первородного мудака. Фрея быстро собиралась, набрасывая на ночную рубашку халат и пытаясь стянуть растрепанную золотую гриву лентой. Люсьен открыл шкаф и набросил на плечи жены плащ на меху. Присел на одно колено, чтобы обуть маленькие ножки в туфельки. Фрея всегда легко замерзала, а ночами в замке гуляют сквозняки.

— Прости — она стекла с тахты к нему на колени, покрывая лицо быстрыми поцелуями, — я компенсирую, как только вернусь.

— Я иду с тобой, любовь моя, — мужчина зарылся носом в ее волосы, — прослежу, чтобы ты не устала до полусмерти.

— Я теряю терпение, — дверь снова задрожала от ударов гибрида. — Фрея! Бросай своего унылого воздыхателя, ты мне нужна.

Иногда мысль об убийстве Никлауса переставала казаться таким уж безумием…

* * *

— Чем ты думала?

Аврора отворачивается от гневного брата с недовольной гримасой. Зачем так на нее кричать? Как будто сам он никогда не делал глупостей. Хотя это Тристан, он поступает глупо только ради нее. Она бы хотела ощутить вину, но ее нет. И брат сразу же раскусит ложь. Врать Тристану достоверно она так и не научилась.

Она выбирает из большой шкатулки украшение для волос — золото и сапфиры, ограненные в форме капель. Почти такое же, в каком он увидел ее в первый раз. Как давно это было… И как больно ждать новой встречи.

Тристан просит не спешить, умоляет подумать…

Но Аврора знает, что он тоже тоскует по ней. Ведь их встреча — это судьба, предназначение свыше.

— Чем ты думала, когда отдавала приказ напасть на Ребекку? — он встряхивает безмятежную сестру за плечи. — Тем более так бездарно.

— Нужно действовать, а ты только строишь планы, — откликается Аврора, мягко высвобождаясь из рук брата и поднося украшение к лицу. — Я больше никому и никогда не позволю разлучить нас. Даже если мне придется пойти по трупам его родных.

Сотни незавершенных планов брата, к которым она относится с насмешкой. Потому что эти интриги никогда ни к чему толковому не приводят. Аврора за века порознь устала ждать. Вернуть то, что по праву ее, можно лишь действуя. Она уверена, что стоит Нику ее увидеть, как разлука забудется. И он не сможет отпустить ее руки, как было тогда в замке отца.

Брат вместе со своими подручными везде видит препятствия. Даже там, где их нет…

Никлаус не сможет причинить ей боли. Поэтому она и Тристан в безопасности.

Их разлука — всего лишь следствие козней его семьи.

— Как твой шпион? Ребекка всегда была падка на красивые мордашки, — обволакивающий смех отдает безумием и презрением к обратившей Аврору в бессмертную. — Думаю, она уже по уши влюблена в него. Тристан, — внезапно она становится серьезной, даже откладывает украшения, которые бездумно перебирала, — ты уверен, что твоя марионетка будет молчать?

— У меня его брат Рори, — де Мартель целует сестру в щеку, — и он знает, что ждет Деймона, стоит ему сделать неверный шаг.

* * *

Елена откидывает голову назад, любуясь такими близкими сейчас звездами. Ее Первородный… Проклятие, Элайджа, просто Элайджа вытащил ее на крышу башни, в которой она жила. Оказывается, наверху была небольшая ровная площадка, с которой открывался захватывающий вид.

Елена завернута в плед, а ноги укутаны в меха. Иногда от такой знакомой заботы мужчины, которого она столь сильно любила, горчит в горле от непролитых слез. И все же Елена не хочет вновь поддаться и обмануться. Она делает еще один глоток вина с пряностями и смотрит на знакомые с детства созвездия, впрочем, по истечению веков имеющие другие названия.

— Ты улыбаешься, — Элайджа говорит тихо, стараясь не разрушить волшебство момента.

— Могу покричать или поплакать, — предлагает она, — тебе даже просить не нужно. Элайджа, я просто наслаждаюсь кратким мгновением почти свободы, — Елена поднимает скованные руки, которые на ночном холоде быстро идут мурашками, — прежде чем ты вновь вернешь меня в клетку.

— Елена, не нужно…

— Что не нужно? — дерзко склоняет головку она, — называть вещи своими именами? В неволи не бывает взаимности, как и любви… по крайне мере для меня, Майколсон.

Определенно, вино, с виду совсем легкое, все же ударило ей в голову. Раз она так откровенно и дерзко говорит с ним. Но сто тысяч чертей, Елена устала притворяться смиренной пленницей, да и вообще на душе тошно… И почему мужчины такие козлы? Сначала убил и разбил сердце, теперь сидит тут рядом такой красивый, мужественный, как ни в чем не бывало. Словно прошлое можно так просто вычеркнуть.

Только она вовсе не хочет забывать. Потому что память хоть и рвет ее на тысячи кусков болью, но не позволяет вновь превратиться в дуру. Которая поверит красивым словам, сильным рукам и любящему взгляду. Чтобы затем быть отброшенной вновь, как бесполезная ветошь.

— Я бы отпустил тебя, — Первородный отворачивается, чтобы она не видела его боли, его слабости перед ней. — Но в этом случае никогда больше тебя не увижу. Ведь так, Елена?

— Все равно вечно ты не сможешь держать меня в зачарованных оковах, Элайджа, — грустная улыбка, Елена отпивает вина, — я теперь дриада, и моя жизнь неразрывно связана с природой, как и вечность. Рано или поздно отрыв от того, что дает мне силу, убьет меня.

Даже дриада, чье дыхание это отзвук беспрерывного круга жизни, имеет слабости. Лесная дева тоже может угаснуть, уснуть сном, от которого не пробудится. Слиться окончательно с тем, чьим воплощением была. Заклятье, лежавшее на кандалах, не дает Елене использовать свои силы, но и оно же день за днем истощает ее суть. Без связи со всем, что живет и растет, она будет медленно, но верно умирать.

— Я найду выход, — упрямо возражает Первородный, уверенный в своем могуществе.

— Конечно, тот, что не предполагает моей свободы, — ровно добавляет Елена, смахивая слезинку, которую уносит налетевший ветер. — Ты худший из упрямцев, Элайджа Майколсон.

— Я люблю тебя, — признание с твердых губ слетает легко и застывает между ними предопределенностью.

— Ты не знаешь, что это такое, — бросает обвинение дриада, вставая и собираясь уйти к себе.

Потому что его слова все-таки коснулись ее сердца. И Елена злится на саму себя. Как же можно второй раз на те же грабли? Ведь он клялся тебе в любви. И ты мечтала о мире, который вы построите лишь для двоих. О семье и детях. Тысячу лет назад это было… Клятвы оказались пустыми, как и мертвыми признания. Тогда он был смертным мужчиной, а теперь чудовищем, у которого руки не по локоть, а больше в крови. Елена обвиняет себя, словно судья: ты хранительница жизни, неужели забыла, чем заканчиваются объятия вампира?

Она спускается по лестнице, испытывая облегчение от того, что Элайджа не пошел за ней.

Елена отсылает служанок, которые наводили порядок в ее комнате. Стража, приставленная Первородным, верно расценив ее настроение, убирается сама. Она закрывает дверь и опускается на пол почти без сил.

Слезинки одна за другой орошают ее побледневшее лицо.

Поделом ей. Больше никаких прогулок с этим под звездами. Пленницы не кокетничают со своими тюремщиками и не скучают по ним. Элайджа больше ничего от нее не добьется — точка.

Она вовсе не догадывается о том, что там, в круглом сторожевом зале за дверью, Первородный слышит, как она плачет, и каждая слезинка раскаленным до бела свинцом падает ему на сердце. Элайджа предполагал, что будет легче справиться с ее неприязнью, отстраненностью, страхом. Он больше всего на свете желал сделать Елену счастливой, но дать того, чего она по-настоящему желает, не в силах. Потому что свобода — это мир, где не будет места ему.

А это больше, чем Элайджа может вынести.

Снова потерять ее.

Всю вечность он находился на тонкой грани от безумия, которое вело к самоуничтожению.

Его смело можно было назвать самым большим неудачником на свете: та, что предназначена ему судьбой, ненавидит его и мечтает сбежать хоть на край света. И вину, которая пропастью легла между ними, Элайджа не в силах искупить. В старой легенде края пустынь и кочевников на верблюдах говорится, что когда на земле умирает любовь в сердцах, то Всемогущий гасит одну из звезд на небосводе. Кажется, он своим поступком тысячелетие назад потушил сразу тысячу…

В сказках и старых преданиях куда больше ужаса и правды, чем может показаться на первый взгляд. Узы Предназначенных не обрываются даже со смертью одного из них. Иначе бы Елена давным-давно освободилась от него.

Элайджа сожалеет бесконечно о том, что сделал с ней. Так, как будто сожаление когда-то что-то меняло?

Беспросветная наивность и вера в лучшее не для бессмертных.

Он уходит не оборачиваясь, стоит дать ей время и отдых. А затем он попытается снова. Потому, что бы ни говорила Елена, в ее сердце все еще есть чувства к нему. Элайджа почти спокоен, если считать покоем ледяную ярость. Видит небо, у него был сегодня не лучший день, а еще нужно сообщить Ребекке что ее использовали — снова…

Боль младшей сестры как своя. И даже Ник, почти всегда бесчувственный, не хотел бы ранить Бекку намеренно. Наверное, потому что она единственная среди них сохранила еще некую невинность и способность верить в людей или в лучшее, не суть важно. То, что сестре будет больно, не добавляло Элайдже благодушия… Напротив, он мечтал оторвать заигравшемуся Тристану де Мартелю голову и сжечь его.

Амбиций этой семейке было не занимать, но только безумцы идут против своих же Создателей.

А что бы он ни думал о Тристане, тот безумцем не был, тут скорее его сестрица… Которую в прошлом с таким трудом удалось оторвать от Никлауса. Это значит, что де Мартель что-то задумал.

Элайджа не страдал одним пороком — он не недооценивал врагов семьи.

Столетия кровавых войн научили Первородного тому, что и червяк может отрастить зубы и укусить исподтишка. Тристану никогда не достанет отваги, чтобы выступить против Майколсонов в открытую, но о тайных играх никто не говорил.

Он не без оснований считал, что избавить брата от Авроры Мартель было лучшим, что он мог сделать для Клауса. В конце концов, психованная девица была кем угодно, но не той, которую Элайджа хотел видеть рядом с братом. Ника и так почти невозможно удержать и контролировать.

Люсьен может что-то знать. Это же он сох по этой ненормальной до того, как увидел Фрею. Только расспрашивать его нужно без сестры, которой это точно не понравится. Не стоит огорчать ее без особой на то причины.

Кол сидел в оружейной, на удивление трезвый и без шлюх.

— Не замечал раньше у тебя привычки возиться стрелковым оружием, ты же предпочитаешь меч и копье?

— Мы с Давиной собираемся на охоту, — младший Первородный показал маленький, весь изукрашенный изящной резьбой арбалет, который настраивал так, чтобы слабые руки девушки могли перезарядить. — Так что это не для меня.

<hr />Примечания:

Прошу вас оставляйте отзывы! Мне как автору очень важен обратный отклик читателей.

Примечания:

Благодарю — Alenkamalish, Tigerjunge которые оставили комментарии к прошлой главе.

Дорогие читатели пожалуйста не молчите! Отзывы для автора это прежде всего толчок писать дальше.

<hr /> Ложь во спасение… Одна из многочисленных масок лицемерия.

У Стефана было предостаточно времени, чтобы хорошенько поразмыслить над своей незавидной участью. И над тем, что он сделал. Ведь, как ни выкручивайся, он лгал и использовал Ребекку самым бессовестным образом. Пусть ради того, чтобы спасти последнего родного человека.

Только его это не оправдывало.

Идиотом он все-таки не был, поэтому не надеялся выйти из этой истории живым.

Ни один брат не простит мудака, так поступившего с его сестрой. А у Первородных справедливость быстро превращалась в беспощадную месть.

Он умрет в темнице, а не получивший вестей от него Тристан убьет Деймона, как и обещал. Куда ни кинь — всюду клин. И выхода нет. Особенно тошно было Стефану от того, что он представлял, как больно будет девушке, которую он называл любимой. Не до конца понимая, кому все же лжет: ей или себе? К Ребекке, несмотря на все ее высокомерие, довольно сложно было остаться равнодушным — настолько впечатляла ее красота. Но все же узнав внешне холодную, даже, быть может, злую для чужих девушку ближе, понимаешь, что внешняя притягательность удачно дополняется интеллектом, легким нравом и огромным сердцем.

Первородный с ним особо не церемонился. Обошелся пока без пыток, просто вывернул наизнанку, применив внушение. Стефан корчился от презрения, светившегося в глазах Майколсона и его подручного.

Который как раз не был против по одной дробить ему кости.

Стефан поднял голову, когда дверь тихо заскрипела, открываясь, и в камеру проскользнула тоненькая фигурка в черном плаще. Белая ручка откинула капюшон, и он увидел золотые волосы, собранные в высокую прическу, и бриллиантовую подвеску, которая спускалась с высокого лба ровно посередине. Ребекка…

— Я только недавно узнала, что тебя схватили, — она разорвала удерживающие его в висячем положении кандалы с поражающей легкостью, — прости… — на глаза Первородной навернулись слезы, когда она увидела вспухшие, вывернутые суставы рук, которые исцелялись на глазах, впрочем, принося немалую боль. — Стефан, тебе нужно уходить как можно скорей.

Ребекка вытащила из-под плаща сверток, который оказался красной униформой слуг с золотой буквой «М» на груди. Она не сомневалась, что возлюбленный в ужасной опасности, и даже не стала говорить с Элайджей. Просить за него бесполезно, как и ждать от братьев пощады. Она не готова была потерять любимого, поэтому пришлось быстро придумывать план побега. Это был единственный шанс сохранить жизнь Стефану. Когда сегодня утром доверенная служка прошептала, что казематы пополнились новым пленником, Первородная едва ли обратила на это внимание, лишь продолжила выбирать наряд для завтрашней охоты.

Конечно же, Кол, этот несносный грубиян, не был настолько любезен, чтобы пригласить сестру на завтрашнее увеселение. Да и Ребекка не собиралась спрашивать разрешения у него. Она просто хотела поехать… Поэтому и капризничала, выбирая охотничий костюм.

Но все капризы вылетели из златовласой головки, когда она услышала описание пленника, которого принес Шень Мин. Она его моментально узнала и едва не упала на густой ворс ковра, затканного с таким искусством, что цветы на нем казались почти настоящими. Ребекка была в такой ярости, что едва не помчалась искать Палача брата, чтобы покончить с его жалким существованием.

Остановило ее лишь то, что убийство гнусного шпиона даст понять братьям, что она знает где Стефан. И тогда они позаботятся, чтобы спасти его было невозможно.

Молоденькая горничная под внушением принесла ливрею слуг в замок, с помощью которой Ребекка рассчитывала провести возлюбленного мимо стражи наружу. Там, в лесу, его ждет самый быстрый конь из ее конюшни и кошель с золотом. Ведь Стефан, как бы ей ни было больно его отпускать, должен уехать как можно дальше, — в этом единственное спасение.

Ребекка просто не могла его потерять. Пережить эту боль снова…

— Я выйду первой, ты сразу за мной, — она коснулась быстрым поцелуем его губ, — затеряйся среди прислуги и смело иди к главному выходу. Стража не обращает внимание на выходящих и входящих туда-сюда слуг.

Вскинув упрямый подбородок, Первородная поднялась на первый этаж, слыша шаги возлюбленного позади. Внешне она сохраняла полную безмятежность — все такая же величественная и красивая, как обычно. Она увидела идущих в направлении к темницам братьев и, натянув на губы вымученную улыбку, поспешила к Элайдже и Никлаусу навстречу. Их нужно отвлечь любой ценой.

— Ник! Я хочу взять твоего Скользящего на предстоящую охоту, — Ребекка вцепилась в гибрида, заставляя его затормозить.

Она заранее предугадала реакцию брата, который вряд ли будет рад доверить ей любимого сокола, которого вырастил и выходил от птенца до смертоносного охотника. Элайджа качнул головой, впрочем, не пряча усмешку — он весьма снисходительно относился к вот таким вот нередким капризам младшей сестры. И сейчас с удовольствием готовился наблюдать, как Клаус будет переживать атаку решительно настроенной Беки. Которая, судя по румянцу, украсившему обычно беломраморные щеки, и блеску прекрасных глаз, грозившему вот-вот обернуться целым водопадом слез от отказа, была настроена получить желаемое. Даже если придется вынуть из братца душу. Спектакль обещал быть занятным.

Так что старший Первородный стал ждать развязки.

— Нет, Ребекка…

У младшей сестры задрожала нижняя губа… Совсем не от грубого отказа, как подумали братья, а от того, что Стефан должен был пройти мимо них, чтобы пробраться к выходу.

— Никлаус, мой тебе совет уступить, — с всезнающей снисходительностью предложил Элайджа. — Иначе она зальет слезами твою новую куртку и все равно получит свое. Ты же знаешь Реббеку.

— Не угробь мне птицу, и с тобой поедет мой сокольничий, — буркнул Клаус и добавил с оттенком доброты, — шантажистка ты, Бекс.

Она для полноты картины радостно вскрикнула, как полная идиотка, и повисла на шее у Ника. Пару минут унижения того стоили — Стефан скрылся за поворотом коридора. Мужчин, не важно сколько им столетий, так легко обмануть при желании. И пусть над ней будут насмехаться из-за этого инцидента на семейных вечерах еще лет десять — оно того стоило.

К большому облегчению Ребекки, братья пошли вовсе не к темницам, а поднялись на второй этаж по другой лестнице — там библиотека. Любимое место Элайджи в доме и единственное, за погром которого брат обязательно выскажет свое неудовольствие. Значит, у Стефа предостаточно времени, чтобы исчезнуть.

— Эй парень, — дородная женщина в платье из тонкой шерсти, накрахмаленном фартуке и чепце остановила его почти у выхода. — Да, ты, подойти сюда, — приказала она. — Ты что ли из новеньких? Не важно, — отмахнулась, судя по всему, экономка, — идешь со мной.

Перечить он не посмел. Потому что охрана и слуги наверняка удивятся, если новый мальчик на побегушках не выполнит приказ экономки. Стефану нельзя было себя выдать, иначе весь риск Ребекки будет напрасным. Пусть она точно еще не знала о его предательстве, когда спасала, рискуя вызвать гнев собственной семьи.

Он без возражений взял низкое округлое кресло, обитое аметистовым атласом, на золоченных кривых ногах, и понес куда сказано. На самую вершину башни. Экономка отстала на первом же лестничном пролете, хотя несла всего лишь три подушки в тон.

Встреченная перед дверью в комнату охрана из четверых собранных вампиров встретила Стефана подозрительными взглядами.

— Пропустите нас, — отдуваясь, попросила женщина, — Милорд приказал устроить для своей гостьи зону отдыха перед окном. Парень, мне нравится твоя молчаливость, но запомни: на леди, находящуюся в покоях, глаз не поднимать, не заговаривать и упаси тебя небо ее расстроить. Поклонился, как только войдешь, поставь кресло, где я скажу, и на выход, — продолжала инструктировать его экономка, натягивая на полное лицо сладчайшую, сахарную улыбку перед тем как постучать в двери.

— Войдите…

Прозвучал нежный, но вместе с тем теплый голос. У него почему-то дернулось сердце, и Стефан шагнул за порог залитой солнцем комнаты, как зачарованный, не понимая своего странного состояния. А вскоре ничего не видя, кроме красавицы в золотистом платье, которая встала при их появлении с постели. Длинные русые волосы благоухающей волной стекали по прямой спине почти до колен, а в карих глазах лучился свет всех известных ему звезд. И все же, весь облик блистательной незнакомки был пронизан печалью…

Стефан боялся дышать. Одновременно мучаясь вопросом: почему она грустит?

Он хотел подойти к ней, взять за руку… Предложить помощь. Сделать хоть что-то, чтобы вернуть улыбку на это ясное личико. Но Стефан не мог ничего. Потому что понимал: попытавшись, сделает только хуже себе, Ребекке, которую предавал своим любованием к незнакомке. Которую хотел защитить, едва увидев.

Это было мгновенное притяжение, и в душе вампира проснулась надежда, что он наконец нашел свою Предназначенную в замке Первородных.

После стольких лет серой безнадежности, борьбы с окрашивавшей мир в красный жаждой и попыткой найти нити, которые удержат потрошителя. Который жил в нем с тех пор, как Стефана обратили в бессмертного.

— Вам нравится, госпожа? — встревоженно спросила экономка.

— Да, — тускло ответила девушка. — Будьте добры, принесите мне мятного чаю, — хрупкие пальчики потерли виски, словно у нее болела голова.

— Я сейчас же распоряжусь, — закивала болванчиком женщина. — Идем… — потянула она Стефана за рукав.

— Нет, пусть он останется, — живо и быстро произнесла девушка, — нужно подвинуть стол и переставить стулья.

Она громко отдавала приказы куда именно передвигать стол, чтобы он не закрывал свободный проход к креслу. Но как только экономка вышла, чтобы отдать распоряжение служанке, наклонилась к нему, обдавая запахом цветов.

— Помоги, — прошептала она. — Я вижу, что ты мне не враг, чувствую, что могу тебе довериться.

— Кто ты? — ответил он так, поминутно оглядываясь на дверь и с грохотом переставляя стулья, чтобы заглушить их разговор.

— Пленница этих стен, меня зовут Елена. Так ты поможешь? Или ты верно служишь Майколсонам?

— Я им не друг, — ответил Стефан честно, — что я могу сделать для тебя? Я Стефан Сальваторе.

— Мне нужно снять это, — на тонких запястьях чернели кандалы, — и я сбегу.

Елена доверилась красивому парню с добрым взглядом интуитивно. Да и он явно был кем угодно, но не слугой. Выправка выдавала в нем аристократа, хотя он и старался сутулиться. Она, не понимая себя, ощутила к нему симпатию, пусть он был вампиром. Дриады как никто полно и емко воспринимают мир, поэтому своим побуждениям, пусть им не было логического объяснения, Елена привыкла доверять.

Кроме того, что она теряет?

Элайджа разгневается, узнав о попытке побега? Это не смешно даже. Он и так знает, что она мечтает сбежать. Если парень не оправдает ее доверия и расскажет Первородному, то Елена ничего не теряет.

В конечном итоге, у ее не так много вариантов.

Сидеть сложа руки просто глупо, да и она устала ждать чего-то. Нужно искать способ вырваться, любой, даже самый рискованный.

— Сейчас мне не освободить, — Стефан огорченно качнул медноволосой головой. — Я обещаю что-то придумать, жди, — пообещал он уверенно.

И тут же отошел, когда в комнату вплыла экономка с подносом. Говорить больше не было возможности, и ему уже давно пора было выбираться. Послав Елена ободряющий взгляд, полный тепла, Стефан вышел из башни. Его ждала дорога… Может, Тристан поможет? Ведь любой враг Первородных для него ценен. А эта девушка точно не была рядовой пленницей. За сведения о ней де Мартель может дать увидеть брата…

Не всем суждено взлететь — есть и те, чья судьба это бездна.

Он привык анализировать свои поступки, решения, даже мгновенные импульсы, которые не были воплощенны в жизнь. Это лишь на первый взгляд его бытие — хаос, власть и жестокость. На вершине не удержаться одной жестокостью и психопатией. Нужно уметь думать.

Никлаус считал себя существом умным и неординарным, и не без основания.

К людям он перестал себя причислять после того, как первый век бессмертной жизни минул. Все же любой перешагнувший недоступный смертным рубеж времени перестает считать себя одним из них… или продолжает обманываться, купаться в иллюзиях.

Многовековой опыт учит, что себе лучше всегда говорить правду, какой неприятной она бы ни была.

И он не хочет врать себе… Потому что девушка из снов, Кэролайн, нежная, красивая, упрямая, нешуточно заинтересовала его. И это не похоже на очередное увлечение, которых у Никлауса было не счесть. Да хотя бы тем, что он чувствует к девушке нечто большее, чем желание обладать. О нет, это не только похоть… Хотя ему ли, имеющему такое сильное животное начало, отрицать физиологическую привлекательность пленницы? Он кто угодно, но не ханжа и лицемер.

Желай Первородный просто переспать с Кэролайн, он бы давно получил свое.

Океанида, несмотря на долгую жизнь, еще дитя, по сути, и невинна почти так же. Уловками, лестью, соблазном иль силой, что, впрочем, не желательно, Никлаус бы своего добился. Будь все так просто и очевидно, он бы даже радовался.

В конце концов, в их высокоморальной семейке только он и Кол умеют брать от жизни все и даже больше. Хотя младшенького, с тех пор как он наткнулся на ту миленькую крошку-ведьму, можно считать пропащим. И шага не сделает, чтобы огорчить девочку, которая, к счастью, слишком наивна, чтобы понять, какой неумолимой и страшной властью обладает над своим защитником.

Клаусу было даже досадно, во что превратился его непредсказуемый, склонный к жестоким шуткам младший брат. Который проводил вечность настолько нескучно, что порой Кола утихомирить практически невозможно было.

Элайджа слишком высоко стоял на своем пьедестале для грязи этого мира. Он изучал науки, покровительствовал поэтам, художникам, архитекторам, музыкантам. Дружил и переписывался с лучшими умами своих времен и был щедрым и умным меценатом. Но при всем это возвышенном совершенстве скучным, как заупокойная месса. Чего только стоили дневники и хроники, которые вел брат, полные самодовольного самохваления и принижения других.

Мир несет в себе перемены, он сам по себе изменения.

Но в одном Клаус не был готов меняться — это в своей свободе. Одиночество ему не докучало. Все лучше, чем быть рабом любви. В отличии от всех остальных, он свою двойственную природу считал вовсе не изъяном, а, напротив, видел в ней достоинство. Обещание свободы, которой лишены все влюбленные безумцы, связанные навеки удавкой Предназначения.

Судьба не дарит подарков, не рассчитывая потом взыскать с тебя сторицей.

Несколько мрачно, но зато предельно правдиво.

Первородный гибрид не искал благ кроме тех, которые мог взять сам.

Так надежней.

Жизнь во многом похожа на пустой холст, и только мы определяем, какими красками он будет зарисован. Художник в нем наслаждался хрупким совершенством форм в ней. Никлаус желал бы нарисовать свою пленницу, но никогда об этом не попросил сам. Как и бы не стал заставлять Кэролайн позировать. Когда в последний раз женская красота вдохновляла с такой самоотдачей отдаваться творчеству? Сколько же ее портретов он нарисовал?

Первородный перестал считать на третьем десятке, но тогда океанида была недосягаемой.

Была загадкой, которую он желал увидеть воочию и разгадать тайны нити, связавшей их. Его парадоксально тянуло к тихому свету, который девушка из видений излучала. Никлаус надеялся, что, увидев ее, испытает разочарование, потому что реальность почти никогда не оправдывает ожидания.

Кэролайн была какой угодно, но не тихой. Несмотря на вспышки кровавого безумия и привычку крушить все вокруг в моменты особенно сильного душевного раздлая, контроль у него все же был. И получше, чем считали родные… Иначе Клаус свернул бы тонкую шейку после первой сотни дерзостей и проклятий, которые на его голову обрушила совсем не покорная пленница. Покорности, вздорной и привлекательной, как грех, в девчонке было столько же, как безопасности в лесном пожаре.

Забота о ней была продиктована чувством, в котором Первородный сам себе не желал признаваться. Потому что оно было дуростью, начиная от начала до конца.

Он подошел к окну — лай собак, ржание лошадей и голоса множества людей привлекли его внимания. Ребекка в темно-фиолетовом охотничьем костюме, с убранными под золотую сетку с аметистами волосами в берете, с белым пером, венчавшим ее гордо вскинутую головку, гладила свою любимую кобылу. Он отсюда слышал, как ножка, обутая в высокие сапоги, отбивала нетерпеливый ритм. Сестра ненавидела, ожидая всеми фибрами своей мятежной души.

Никлаус усмехнулся — ах, да, охота…

Которую Кол затеял, чтобы развлечь свою драгоценную пассию.

Первородный вернулся к пустому холсту, над которым размышлял. Он взял в руку уголь и несколькими прикосновениями выделил из белого полотна красивое личико, которое не портило даже капризно надутые губы. Пустил по гладкому лбу непокорный локон, пока черный, но немного краски и он будет золотым, как колосья в полях, напитанные солнцем. Критически хмыкнул и занялся тщательной прорисовкой глаз, чтобы передать им то самое выражение, которое находил в глазах младшей сестры.

Которую так сильно любил и оберегал как мог.

И которая в очередной раз совершила глупость. Чем только сделала конец посмевшего ее использовать молодчика более мучительным. Они с Элайджей, несмотря на злость, не сговариваясь, решили пока не просвещать сестру об истинных мотивах как бы влюбленного.

Ребекка с разбитым сердцем бывала еще более непредсказуемой, чем обычно.

И кроме того, вопросы у него как раз были к самому кукловоду, а не к пешке, которую Тристан использовал со свойственной ему беспринципностью. Де Мартель был еще той мразью, но при этом никогда не пошел бы против них в открытую. Пусть и ненавидел Майколсонов за прошлое. В котором была она… Аврора. Которую он любил первым настоящим чувством, усиленным в сотню раз природой бессмертного.

И кто знает, куда бы оно завело его?

Если бы не вмешательство рационального старшего брата.

Майкл мертв, но есть ощущение, что он до сих пор сражается с его бесплотной тенью.

Слишком долго он пытался убить Никлауса, чтобы это так легко забылось. Именно Майкл своей бесконечной погоней научил его быть безжалостным и последовательным. Каждая потеря, понесенная по вине псевдо-отца, закалила его и научила выживать. Побеждать Никлаус научился сам.

И в конечном итоге папаша гниет в той дыре, куда Клаус его законопатил, а он жив и здоров. Однозначная победа, как и понимание того, что больнее всего ранят самые близкие.

Сильный, похожий на схождение камней в горах звук рога пронесся над замком, отбившись многократным эхом от древних стен. Кол трубил «на охоту»… Никлаус, стирая пятна от угля на пальцах, успел заметить яркую кавалькаду, проскакавшую по мосту наружу. Дома будет потише наконец-то.

Он посмотрел на незаконченный портрет и мысленно сплюнул. Желание творить пропало совсем, скорее всего, потому что его желанием сейчас было увидеть Кэролайн. Которую он не видел с вчерашнего ужина в ее покоях. Скоро она совсем оправится от болезней, и тогда Фрея приступит к магии, которая разорвет узы между ними. Он получит желаемую свободу и, может быть, даже отпустит ее.

Несмотря на все жестокие слова, сказанные старшему брату, убивать ее Клаус не желал.

Даже у чудовищ бывают редкие проблески милосердия.

* * *

— Вот так лучше, — Фрея убрала пальцы, усыпанные рубинами в кольцах, с белого меха. — Замерзнешь, и вновь поднимется жар.

— Спасибо…

Кэролайн вложила в свой голос всю свою признательность, которую чувствовала к Первородной ведьме. За что? Да за все: за заботу, лечение и, наконец, эту прогулку по саду, уже скованному первым сильным ночным морозом. Погода много дней за окном продолжала оставаться солнечной, и девушка буквально мечтала пусть о краткой, но прогулке на свежем воздухе. Стены роскошной, но клети успели порядком опротиветь Кэролайн.

Но никто бы не выпустил ее наружу одну… Из все обитателей замка она могла попросить двоих и выбрала Фрею. Не желая обращаться к своему тюремщику. Которого Кэр уже не могла слепо ненавидеть, напротив, старалась понять.

Его забота, ласка что-то переломила в ней и позволила ей взглянуть на Первородного гибрида другими глазами. В конечном итоге, раненную душу другая такая душа распознает легко.

Ей почти каждую ночь снился океан… Родная синь звала почти неумолимо.

— Печаль не бывает вечной, — нежно произнесла Фрея Майколсон. Ее глаза наблюдали за появившимся на балконе черноволосым вампиром, которому она помахала. — Тебе очень трудно, но наберись терпения, — внезапно влюбленный взгляд стал острым, таящим предупреждение, — для твоего же блага, Кэролайн, не пытайся сбежать и не делай прочих глупостей. Мой брат не из тех, кто легко прощает…

Ведьма устроила океаниду на каменной лавке и ушла, оставив на попечение двух дюжих служанок. Кэролайн увидела, как вампир прыгнул вниз и подхватил со смехом отбивающую Майколсон на руки, чтобы закружить в поцелуе.

— Соглашусь, зрелище отвратительное, — преувеличенно язвительно сказал незаметно подошедший Никлаус — Как ты, золотце?

Вздрогнувшая при его появлении Кэролайн была до самого носа укутана в меха. Головку прятал капюшон, а щеки чуть порозовели от мороза. Никлаус уже знал, что ей подарит, потому что зима близко, и в этих краях они бывают суровыми. Не может же сестра бесконечно долго одалживать его пленнице одежду.

— Нормально, — неуверенно улыбнулась Кэролайн.

— Погуляем? — он протянул ей руку.

После некоторого колебания океанида ухватилась за большую и теплую ладонь, вставая. Много ходить Фрея ей пока запретила, также как и уставать слишком сильно. Да и сама Кэр ощущала вязкую слабость в членах. Но Никлаус Майколсон не привык к отказам, да и к чему его злить, строя из себя неизвестно что? От чинной прогулки никто не умирал. И ведь они заключили если не мир, то перемирие, и нарушить его первой будет недальновидно.

Кэролайн пообещала себе больше не рисковать так безумно, как делала это раньше. Не волновать больше так нелепо последнего дорогого человека, — Елену. Которую так хотелось увидеть вновь.

Теперь, искоса поглядывая на не лишенный благородства профиль гибрида, она набиралась храбрости, чтобы попросить его. О пусть кратком, но свидании с подругой. В голове предостережением звучали слова Фреи «мой брат умен… и жесток, он редко делает что-то просто так, точнее, почти никогда. Но ты нравишься ему…»

— Любовь моя, ты так сопишь, — насмешливо бросил Никлаус, останавливаясь и придерживая девушку за плечи, всматриваясь в напряженное личико, скрытое в тени капюшона, — это, конечно, забавно. Но лучше говори, чего ты от меня хочешь, Кэролайн?

— Я… — твердые пальцы коснулись ее подбородка, совсем не добавляя ясности мыслей. — Я хочу попросить… можно увидеть Елену? — выпалила Кэролайн, злясь на себя за блеяние, достойное как раз овцы, но не дочери океана.

— Тебе, наверное, говорили, — Первородный намеренно не торопился, мучая напряженную девушку ожиданием. — Я ничего не делаю просто так. Так что мне за это будет, Кэролайн?

Вскинутая на него с возмущением лазурная синева глаза и приоткрытые от гнева губки уже послужили Клаусу наградой. Было полное ощущение, что еще чу-чуть, и красавица океанида попытается его поколотить своими маленькими кулачками. Это будет весело…

<hr />Примечания:

Жду ваших отзывов!

Если было бы дано выбирать — никто бы из живущих не выбрал бы страдания.

Кол скучал, пожалуй, только по магии, которая раньше струилась по его венам. А так, жизнь вампира его устраивала почти целиком и полностью. Те, кто говорят иначе, просто лицемерят… Вечная юность, сила, неуязвимость — никто, ощутив это, не смог бы отказаться, если, конечно, не быть полным кретином.

Кости рожденных с ним в один год истлели в своих могилах, а он до сих пор весело коптит небо.

Он не скучал о бытие человека, как Ребекка, которая, если копнуть глубже, была еще той мечтательницей. Как ни крути, в бессмертии больше плюсов, чем минусов. Даже одиночество до сих пор не слишком его тяготило. Кол не искал Предназначенную, разумно полагая, что такое сокровище как он мало кто выдержит. А делать несчастным, особенного для себя, человека Первородный не хотел.

Да и не слишком верил в долгое и взаимное счастье.

Как и в свою способность полюбить.

Все его увлечения женщинами заканчивались, как правило, стоило Колу заскучать. Его непостоянство стало своего рода семейной шуткой. Как и печальное окончание большинства романов — не то чтобы этой главой своей жизни Кол слишком гордился. Но если тебе тысячу лет, от устоявшихся привычек не отказаться.

Никлаус считал его занозой в своей заднице, а Элайджа циником. Как будто они оба были всегда хорошими мальчиками. Он по крайне мере не сворачивал мамочке шею и не убивал свою судьбу. Хотя последнее было не виной Элайджи — мама как всегда постаралась испортить свои детям жизнь.

Он презирал Эстер, пожалуй, ненавидел и, учитывая взаимоотношения между родителями и детьми в их семье, радовался, что у него никогда не будет детей. Потому что страшно, каким же получится его отпрыск… Хуже могло быть только с ребенком Ника. Хорошо, что матушка позаботилась об этом, когда обращала в их бессмертных.

За вечность приходится платить бесплодием — для Кола цена почти ничего не значит.

Он погладил руки, обхватившие его за грудь. Первородный не зря настоял на том, что Давина поедет с ним. Она неуверенно держалась на лошади, и не хватало, чтобы на охоте упала и свернула себе шею во время быстрой скачки. Именно поэтому на его жеребце двойное седло, позволяющее ехать даме за спиной кавалера. И именно поэтому он скачет аккуратно, без привычных бешеных кульбитов.

Ник когда-то сказал после трех бутылок отменного вина, что монстрам вроде них не суждено счастья. Не стоит даже и пытаться…

Потому что закончится это одинаково — трагедией.

Кол и не искал встречи с ней. Почти не верил в то, что однажды Предназначение настигнет его. И с кем, с невинной девушкой, почти ребенком? Его доброта к Давине не умоляли того, кем он был и есть. Если бы мог — отпустил… Потому что подобная любовь — кощунство, ведущее к грустному финалу. Что он может дать ей?

И впервые за черт знает сколько столетий Первородный ощущал вину.

Что-то схожее с муками до этого сладко спящей совести.

Его судьба была предопределена: соединен неумолимым роком с той, которой никогда не будет достоин. Будь он чуть меньшим мерзавцем, улегся в гроб с кинжалом в груди, позволив Давине прожить жизнь без него. Если рассуждать здраво, лучшим что Кол мог для нее сделать — это отпустить. Позволить прожить свой век в безопасности, без крови и смерти, которые преследуют их семью везде, куда бы они не бежали.

Охота удалялась.

Ребекка мчалась где-то впереди, собаки подняли огромного секача.

Первородный же не спешил, зная, что его ведьмочка не любит кровь и жестокость. Пусть сестра, отчего-то встревоженная не на шутку последние пару дней, развлечется, убив кабана. Пусть неведомо зачем взяла собой любимого сокола Никлауса. Хотя знала, что к болотам у озера для охоты на птиц они не поедут.

Кол спешил и осторожно снял с седла легко скользнувшую ему в руки Давину в серебристо-сером наряде охотницы, окаймленным искристо-белым горностаевым мехом.

— Можем вернуться в лагерь, — Первородный коснулся ее руки, стремясь отвлечь от красивого, но сурового пейзажа, — Несколько часов в седле… ты наверняка устала.

До того, как у него вконец испортилось настроение от невеселых размышлений, Кол планировал закончить охоту веселым пиром на воздухе. Для этих целей были установлены палатки в поле и большой шатер с накрытым столом. Быть может, они бы даже остались ночевать там, не спеша в замок. По крайней мере, в выстеленном толстыми коврами шатре Давины горели жаровни, прогревая воздух, и было широкое ложе, на котором можно поспать со всеми удобствами.

Эгоистично, но Первородный хотел побыть с ней вдвоем и немного отвлечься от семейных дрязг.

Свиту так легко было услать прочь. Как и навязавшуюся с ними сестрицу.

Хорошо, что златовласая заноза Никлауса еще болеет, а то бы и он поехал, чтобы впечатлить ее. Фрея терпеть не может бессмысленного убийства животных, а ее муженек подкаблучник и шагу из замка не ступит без нее. Элайджа же предпочитал охоту на опасных хищников и не такой толпой.

— Нет, мне и здесь очень хорошо, — честно ответила Давина и переплела свои тонкие пальчики с пальцами своего вампира, — Кол, тебя что-то беспокоит? Ты… ты такой молчаливый?

— Ничего страшного, — Первородный обаятельно улыбнулся, — просто задумался.

— Нас ведь не потеряют?

— Нет конечно. Если хочешь, можем присоединиться к травле зверя?

Девушка слегка поморщилась, вспоминая, как на большого кабана раз за разом набрасывались собаки, стараясь вцепиться. Столько крови, лай, крики и лошадиное ржание. Ведьма была даже рада, что они отстали от преследовавшей с какой-то непонятной яростью дичь Первородной. Сестра Кола пребывала в дурном настроении с самого утра и Давина не желала с ней сталкиваться, пока та не успокоится. Остальные же, и вампиры, и люди никогда не посмели отнестись к ней непочтительно.

— Иди ко мне, — Кол, постелив плащ, сел и протянул руки Давине, — у меня на коленях будет совершенно не холодно. Побудем вдвоем, а потом отвезу тебя в лагерь обедать.

Давина, проклиная смущение и румянец, выдавший, что она чувствует с головой, тем не менее покорно опустилась в объятия Первородного, который тот час прижал ее к себе покрепче, целуя теплый висок. Ей было хорошо и спокойно в руках Кола. Давина, переборов робость, коснулась ладонью его красивого лица, думая, что в глазах того, которого считали вечным мальчишкой, слишком много печали.

— В культуре, в которой меня взрастили, — начал задумчиво Древний, вдыхая их смешанный запах, — таких как я называют трикстерами. Вечный шут. Демон озорства, готовый поставить весь мир на кон и проиграть. Но не все шутки смешные, Давина, я вовсе не такой глупец, каким иногда кажусь. И теперь, когда есть ты…

— Я… — девушка мучительно запнулась, не зная что сказать. Как выразить чувство, теснившееся в груди и мешающее дышать. — Я люб…

— Тише, — Кол приложил палец к нежным устам, запрещая сказать то, что он так сильно хотел услышать.

Впервые в жизни слова любви не согревали самолюбие и не ласкали слух, а скорее жгли, как раскаленное железо. Давина не знала, кому собирается сказать, кому готова отдать всю себя и что за чудовище может в нем пробудить. Пока она не произнесла этих слов, между ними есть преграда, которую Первородный не спешил преодолеть. Давая время себе, ей ли? Кол не хотел ее ломать и терять. Поэтому пусть молчание будет стеной между ними, пока эта сладкая девочка не повзрослеет, чтобы понять, к какому злу сейчас так беспечно прижимается. Сколько в нем тьмы и животных желаний при одном взгляде на нее.

Быть дамским угодником не велик труд, гораздо сложнее сохранить то настоящее, что он обрел.

Побед в жизни Древнего было более чем достаточно.

Теперь Кол хотел, чтобы его любили осознанно, такого, каким он есть. Вместе с темной стороной. Их объединило Предназначение, но пусть Давина узнает его не только как рыцаря в сияющих доспехах, ведь он в самом деле не таков. Пусть она поймет и осознает, и если по-прежнему будет готова сказать «да», так тому и быть. Им нужно время…

Время, чей неумолимый бег едва ли станет для них проклятием.

Кол отпустит ее, если она выберет свободу без него. Пусть то, что было его сердцем, умрет навсегда, окончательно, но жизнь без чувств на самом деле не так плоха. Чем вечное несчастье той, что стала дороже всего. Горечь в том, о чем Давина пока не задумывается, и в том, что он при всем желании никогда не сможет ей дать.

— Почему? — в ее глазах настоящая боль, которая вот вот осыпется слезами обиды.

— Потому что хочу, чтобы бы ты, моя прекрасная ведьма, знала, кому хотела признаться, — просто сказал Первородный, целуя дрожащие губки, — я дал тебе, нам время. И кроме того, кто первый признается, тот и проиграл, малышка.

Солнечная погода внезапно портится, с запада налетает сильный ветер, гонящий сизые низкие тучи. Кол ощущает морозную свежесть в воздухе, которая простого смертного пронзила до костей. Именно поэтому они поспешно возвращаются в лагерь — Давине нужен отдых. И кроме того, в этих краях случаются страшные снежные бури, а везти сквозь ветер и начавший сыпаться крупный снег в замок Давину кажется глупостью — только простудится и заболеет.

Первородный не дает ей ступить на землю с коня, а заносит на руках в теплый шатер. Опускает на усыпанную розовыми лепестками постель, чтобы снять сапожки. Кол почти жалеет, что не приказал приготовить охотничье шале в предгорьях, где непогоду можно было переждать надежней, или тот домик, столь любимый Беккой, куда она так часто сбегает из замка.

— Ужин? — предлагает он, наблюдая, как она снимает шпильки, которые держат шляпку.

— Кол, ты ведь останешься здесь сегодня? — Давина почти ощутимо дрожит: каждое завывание все усиливающегося ветра кажется воем целой стаи оборотней. Она точно не заснет, а если удастся, то все кончится кошмаром.

— Конечно — Древний сбрасывает свой плащ на кресло, отстегивает от пояса перевязь с кинжалом, — Эй там, — крикнул он слугам, — ужин, да поживее, и принесите угля. Не хочу, чтобы ты продрогла, скоро станет совсем холодно.

Он улыбается, вспоминая, как в дороге грел засыпающую у него на груди девушку. Но на всякий случай готовится ночевать на полу — все что угодно для нее. Как же хорошо Кол понимает, что чувствовал старший брат века назад к своей Елене. А ведь Давина с самого начала легко ему доверилась и почти не боялась, хотя от остальных вампиров старалась держаться подальше. Пусть его воины обходили девушку, в которую так вцепился их предводитель, по хорошей дуге, опасаясь за целостность своих костей.

* * *

Фрея абсолютно точно над ним измывается — цвета розового жемчуга летящее платье, которое столь мало скрывает и так оттеняет ее кожу. Никлаус уже на пределе своей выдержки, кто же знал, что быть джентльменом такое трудное и неблагодарное занятие. Кажется, он понял, почему у безупречного старшего брата вечно такая постная физиономия.

Сидящий в кресле напротив вышеозначенный брат старается казаться расслабленным и даже равнодушным — навскидку получается у Элайджи не очень. Он глаз не сводит с сидящих на мягких подушках у камина девушек. У одной золотые кудри поддерживает золотой обруч, усыпанный алмазами, и у другой, чьи волосы спереди удерживают драгоценные шпильки, оставляя их свободно виться по спине.

Легко быть добрым, а еще приятней радовать ее.

Клаус позволил встречу с другой пленницей без колебаний. Сговориться девушкам не удастся, зато столько благодарности в бирюзовом взоре Кэролайн. Сам себя он оправдывает тем, что радость лишь ускорит выздоровление океаниды, и она должна ему плату.

— Что попросишь, брат? — глаза Элайджи в открытую смеются, и он кивает на взявшихся за руки красавиц, — ты всегда любил сделки.

— Ой, только не нужно, как будто ты самое бескорыстие, старший брат, — вяло огрызается Никлаус, не повышая голоса впрочем. — Ребекка тревожится тем, что до сих пор, несмотря на побег того сопляка, мы с ней не поговорили.

— А есть смысл? — пожимает широкими плечами другой Первородный, — сестра упряма и редко осознает свои ошибки. И еще реже признается в заблуждениях. Да, мы знаем, что она помогла ему сбежать, и что толку? Или ты желаешь сделать ей выговор?

— Я, может, и стар, но мозг еще не вытек через уши, — натурально содрогается Клаус, — Бекка устроит скандал и будет несколько месяцев на меня дуться. Пусть лучше мучается неизвестностью, почему это мы оставили ее своеволие без последствий.

— Накажет саму себя, — в голосе Элайджи не вопрос, скорее утверждение, — когда до нее дойдет, что ты просто пытал ее неизвестностью, Ребекка разозлится.

— На здоровье, — гибрид салютует кубком, — главное, что цела и в безопасности. Есть новости о Тристане.

— Та ведьма? — морщится вампир. — Будь осторожен, брат, не думаю, что Кэролайн понравится встреча с ней. И что она рассказала?

— Что Мартель всего лишь дымовая завеса — есть кто-то еще, кто направляет его действия. Если бы мамочка смирно не лежала в гробу, я бы посчитал, что это ее рук дело, — презрительная усмешка искажает мужественное лицо. — Я вызвал его в замок. Если Тристан не приедет, то не подчинится приказу своего сира. Весомый повод обезглавить его сразу же, как поймаем.

— Мир может меняться сколько угодно, — кивнул Элайджа, — но одно неизменно — мы по-прежнему Майколсоны. С ним наверняка будет Аврора, не боишься за девушку? Твоя бывшая очень несдержанна.

— Между нами ничего нет, — Клаус улыбается улыбкой, которая не предвещает ничего хорошего. — И горе тому, кто осмелится тронуть ее. Не волнуйся, брат, если понадобится, Аврора последует вслед за столь любимым ею братом, и я сделаю это без сожалений. Посмотри, они уже почти спят?

— Второй час ночи, — Элайджа встает, готовясь разлучить обнявшихся и совсем сонных подруг. — Хороших тебе снов, брат, — издевательски добавляет он.

Точно зная, что гибрид спать не будет, как и он сам.

Елена посапывала, устроив голову на скрещенных руках. Она быстрей уставала, и Элайджа уже не мог отмахиваться от тревоги за нее. В голове набатом звучали те жестокие слова, которые она сказала ему совсем недавно. Кэролайн, обняв подругу за плечи, лежала, что-то тихо напевая, лицом к лицу с Еленой. Океанида пела нежную колыбельную, ведь заключенной среди камня на высоте подруге все хуже спалось. Пусть чары ее голоса как никогда слабы, но все же…

— Осторожно, не разбуди, — она разомкнула руку, сжимающую ладонь Елены, — сон, что я навеяла, прибавит ей сил. Неси осторожно, — приказала она, вставая и давая возможность вставшему на одно колено Первородному забрать свою крепко уснувшую ношу.

Сама же океанида старательно смотрела куда угодно, но не на гибрида. Чтобы не видеть его любование собственной особой, которое льстило и согревало. Кэролайн в душе проклинала сволочь, смевшую быть столь обаятельной, что она подчас забывала, что за улыбкой с ямочками скрывается безжалостный монстр.

<hr />Примечания:

Очень жду ваших отзывов!

В мире, где так много света, находится место и для тени, уродливых пятен…

Он совсем не хотел так думать о себе. Но за последние недели его мысли редко бывали терпимыми, не то что радостными. Убить надежду гораздо проще, чем возродить ее. Так же, как и любовь.

Элайджа ненавидел подобную слабость — эмоциональные метания, которые приводили в никуда.

Но поделать с собой ничего не мог.

Его волновали впервые за века не благополучие семьи и не новый враг, который злоумышлял в тени. А девушка, будущее с которой он загубил собственными руками. Тревога не отпускала, и Первородный не предполагал, что так трудно будет себя контролировать. Все считали его холодным и безэмоциональным истуканом. Знали бы они насколько ошибаются. Да, в самом деле, Элайджа в какой-то степени презирал все те низменные страсти, которые ведут вампиров за собой. Контроль превыше всего, или ты просто больное бешенством животное.

А таких уничтожают…

Люсьен не смог ничего прояснить, хотя, нужно признать, возлюбленный сестры не старался ничего скрыть. Все же защищать не раз отвергнувшую его сумасшедшую у Касла не было повода. Теперь не было. Любовь к Фрея сделала из этого несдержанного и скрытного психопата совсем другого вампира.

И Элайджа искреннее изумлялся, как меняет души Предназначение, словно в насмешку соединяя противоположности — мудрую, хрупкую Фрею и не знавшего пощады ранее монстра.

Он устал от веков страданий, почти невыносимых. Таких, что разум крошился под напором безумия и горя, и хотел наконец-то чего-то отличного от бесконечной агонии. Которую Элайджа прочувствовал в полной мере. Он любил ее с той же силой, что и тысячелетие назад. И был готов пойти на все, чтобы вернуть Елену обратно.

Всегда есть способ получить желаемое.

Не будь опасности, Первородный увез бы ее далеко-далеко, где у них было бы все время этого мира, чтобы преодолеть то, что их разделило.

— Мне сказали, ты уезжаешь?

Элайджа вздрогнул от знакомого нежного голоса и обернулся на подошедшую неслышно Елену. Волнистые, убранные в низкий узел волосы обрамляют бледное личико. Губы сжаты: то ли злится, то ли тревожится. Но сердце бьется ровно. Он застегнул пряжку плаща и взял хлыст — недостойно медля перед прощанием. Запоминая каждую ее черту. Первородный намеренно не сообщил пленнице о своем отъезде — не хотел видеть в глазах Елены облегчение от этой вести.

— На пару дней, — ответил Первородный самым непринужденным тоном, — о тебе позаботится Фрея, и служанки получили соответствующие инструкции. Также ты сможешь видеться с Кэролайн каждый день.

Так холоден… Почему? Внутри Елены что-то, наверное, глупое сердце, отозвалось болью. Элайджа так равнодушен, даже отстранен и вежлив. Она должна ощутить облегчение от того, что нет этого сжигающего взгляда. Нет нежности в каждом жесте, обращенном к ней. Но почему-то внутри обида и даже негодование. Елена корила себя, ведь не она ли мечтала, чтобы Первородный одумался, оставил ее в покое? Чтобы эта пытка побыстрей закончилась, чтобы Элайджа понял, что то, что было между ними, уже не исправить. И им лучше порознь.

Вчера сквозь сон она ощущала сильные и очень осторожные руки. Он пронес ее через весь замок и, оставив на постели, на пару мгновений прижался губами к кончикам пальцев. Прежде чем бережно укрыть и потушить свечи.

Впервые ее сон был крепок. Кэролайн постаралась подарить ей ускользающий покой.

Елену не тревожили ни видения, ни дурные сны. Нет, скорее светлая память о былом. О том, к чему нет возврата, ведь она уже давно не та смертная девочка. Она сказала ему, что в неволи нет любви… И теперь, оставаясь по-прежнему пленницей, тревожится из-за холодности своего тюремщика. Безумная!

Элайджа не выдержал молчания: первым подошел к поникшей дриаде и взял маленькую, нежную, как перо голубки, ладошку в свою руку. Такую малость как нормальное прощание… неужели он не заслужил?

— Я буду скоро, а потом мы поедем в одно место, — произнес Первородный, — Елена, там тебе обязательно понравится. Только, прошу, не делай в мое отсутствие глупостей. Тебе все равно не сбежать.

— Не волнуйся, я не так глупа, чтобы рисковать жизнью в напрасной попытке, — кивает она и почти вырывает свои пальцы из его руки. — Хорошего тебе пути, Элайджа.

Разворачивается так, что подол темно-фиолетового платья взлетает над полом. И Первородный делает очередную глупость — хватает ее за руку и, провернув словно в танце, роняет к себе в руки, чтобы, не раздумывая, нагнуться и поцеловать ошеломленно приоткрытые губы. И почти сразу сбежать совершенно счастливым этим украденным прикосновением и собственной дерзостью.

А дриада еще несколько минут стоит словно парализованная, касаясь пальцами своих уст.

Елена не знала, что в ней больше всего сейчас: гнева за его поступок или трепета…

Все-таки Элайджа Майколсон по-прежнему мог выбить почву из-под ее ног — словом ли, прикосновением ли, взглядом ли, какая разница? Отрицать очевидное заведомо проигрышное занятие. Как и говорить себе самой в тысячный раз, что она к нему совершенно равнодушна и не испытывает ничего, кроме ненависти.

Ей был совершенно чужд самообман, ну, большую часть времени.

Она больше не хотела испытывать боль от разбитого вдребезги сердца.

Элайджа когда-то был огромной частью ее жизни. Ведь Елена всегда знала, что будет по-настоящему счастлива только с ним одним. И до того, как случилось то, что случилось, верила всем своим существом, что их ничто не способно разлучить. То, что Эстер Майколсон сделала со своими детьми, было хуже, чем преступлением. Ей, дриаде, не знать, как противоестественна вечность для тех, кто был рожден смертными. В любом случае, выбор, который она сделала тысячу лет назад, уже не исправить.

И все же Первородные, в отличии от тех, кого они обратили, не ощущались противоестественно. Словно плесень, которая должна была поразить цветущее древо их мира. В них ощущалась древняя мощь, чистая, пусть и отравленная горечью крови, нота.

Елена задумчиво коснулась корешка книги, которую оставил на столе Элайджа. Чуть пожав укутанными в ажурную шаль плечами, села в его кресло, обитое коричневой кожей. Она не пожелала возвращаться в себе, так и осталась в его кабинете, а прислуга, к счастью, не смела ей перечить.

Искала ли она ответов?

Быть может. Но скорее это была безуспешная попытка подумать и хоть чуточку примириться с самой собой. Принять, что, несмотря на смерть от рук Первородного, возненавидеть своего Предназначенного так и не получилось. Им суждено было быть вместе и, как не противься, силу этого притяжения не умалить. Как и того, как тяжело ей порой было выносить присутствие Элайджи и не потянуться к нему в ответ.

Письменный прибор в полном порядке, все на своем месте. Задумчивое личико дриады озарила тихая и, пожалуй, ласковая улыбка, которая согрела особенным светом ее и без того лучистые глаза — Элайджа всегда был аккуратистом и педантом.

Она узнавала его и одновременно не узнавала.

Елена верила, что настоящая любовь все преодолеет, но было их чувством таким?

Ведь оказалось, Предназначение это еще не панацея от несчастья.

Долгую тысячу лет бытия дриадой Елена избегала этих мыслей. Старалась вспоминать о нем как можно реже, ища утешение в Лесе, чей полновластной хранительницей стала. Зачарованный зеленый полог врачевал раны, даже самые страшные, уменьшал земную печаль. Ведь желанием ступавшей по тем полянам богини было подарить покой, каплю мира в разбитые души. Лес защищал ее от собственной памяти слишком долго, и теперь пришла пора самой постоять за себя.

Но хотела ли она выиграть в этой войне?

Правдивого ответа Елена не могла дать.

* * *

— Не бойся, — Никлаус накрыл тонкую дрожащую руку своей широкой ладонью, — сестра не сделает тебе больно, — он поцеловал золотую макушку, зная, что возмущения не дождется, как и сопротивления.

Для того и другого Кэролайн слишком напугана. Пришло время решить связавшую их проблему, и страх, охвативший девушку, практически можно было пощупать руками. Лаборатория собранной, даже хмурой Фреи выглядела несколько зловеще в неверном отблеске черных колдовских свечей. Все же сестра оставалась Майколсон и любила производить впечатление.

Первородный стоял за спиной трепещущей океаниды, нагло расположив руки на хрупких плечах, полускрытых белым кружевом платья.

— Больно действительно не будет, — смерила его насмешливо-понимающим взглядом Фрея, — просто расслабься. Это всего лишь проверка, чтобы понять, с какими именно чарами имеем дело. Ник, ну же, отойди от нее…

Ободряющие погладив маленькую ручку, он убрался в сторону, понимая, что спорить и мешать сестре-ведьме не время. В магии Первородный вынужденно разбирался, при этом испытывал глубокое отвращение к ханжески лицемерным сукам, то есть ведьмам, которые в свою очередь считали самих вампиров ошибкой природы и вообще мерзостью, пачкающей мир. Скольких ведьм он отправил в небытие? Не сосчитать, начиная с любящей мамочки и заканчивая ненормальной теткой.

От магии обычно много головной боли, совсем неоправданной.

К тому, что делала обретенная сестра, это не относилось: Фрее напрочь был чужд обычный снобизм хранительниц равновесия, как ведьмы сами себя нарекли. И их тупые предрассудки… Для Фреи был важен только конечный результат. И за это Клаус ее уважал, но молча. Вообще-то, появление члена семьи, умеющего думать и выстраивать многоходовки без дурацких мук, несуществующих химер совести, было большим облегчением.

Кэролайн вскрикнула, когда на белоснежной коже под воздействием магии Фреи начали появляться линии цвета раскаленного в горне метала, сплетающиеся в запутанный клубок там, где быстро билось сердце океаниды. Сестра повела рукой и все прекратилось.

Никлаус перешагнул за границу магического круга и подхватил пошатывающуюся златовласку на руки.

— На сегодня хватит, — Фрея погасила щелчком пальцев часть свечей, — Никлаус, отнеси ее отдыхать, а потом приходи ко мне.

Он вышел в коридор, чувствуя, что Кэролайн все теснее прижимается к нему.

— Тише, золотце, все закончилось, — чуть помолчав, он добавил, предпочтя быть с ней откровенным, — по крайне мере на сегодня. Это было больно?

— Почти так же, как тогда, — океанида переплела свои пальцы у него за шеей и отняла голову от сильного плеча, — сколько раз нам придется это повторить?

— Столько, сколько нужно будет, чтобы Фрея поняла, как оборвать связь между нами.

Жесткость своего тона Первородный никак не мог смягчить, да и не желал этого. Он нисколько не добр и вообще ему чужда такая глупость, как сострадание, и чем быстрее Кэролайн это поймет, тем лучше для нее. Никлаус собирался сделать все и даже больше этого, чтобы снова получить свою свободу. Матери не соблазнить его ядом, который она приготовила так предусмотрительно. Да, он желал обладать океанидой, но не настолько, чтобы стать глупцом и по доброй воле шагнуть в очередную ловушку Эстер.

Ему не привыкать к одиночеству, которое намного честнее, если на то пошло, колдовских пут.

— Я тоже хочу этого, — уверенно произнесла Кэролайн, легко соскальзывая с рук гибрида у дверей своей комнаты на пол. — Просто это будет нелегко и займет время. Благодарю, что был сегодня со мной.

Она кивнула и с улыбкой скрылась за дверями своих покоев. Гибрид некоторое время прислушивался к ее шагам там, за стеной, к дыханию и даже к тихому разговору со служанками, а потом, качнув головой, ушел. Нужно поговорить сестрой, и что-то ему подсказывало — то, что хочет сообщить Фрея, мало ему понравится. Иначе зачем она отказалась говорить при Кэролайн?

Сестра обнаружилась в кресле, закутанная в шаль и с чашкой чая в руках.

— Устала?

— Не только в этом дело, — качнула головой Фрея, делая щедрый глоток, — Мама всегда умела осложнить жизнь нам всем.

— Да, это так, — Никлаус подтащил табурет поближе, — для рома в чае не поздновато?

— Всего лишь пара капель. Я говорила тебе, что разорвать связь будет непросто, но не предполагала насколько. Эстер явно постаралась, приковывая океаниду к суше.

— Мерзкий характер этой ведьмы ни для кого не новость, — Клаус пожал плечами, стараясь уловить момент, когда лихорадочно блестевшие глаза сестры прольются слезами. Каждое упоминание Эстер все еще приносило ей настоящую боль, — ты сможешь освободить нас?

— Варианты есть, но мне нужно время. А пока береги ее, Ник…

В мягком теплом голосе сестры таилось предупреждение.

<hr />Примечания:

Жду ваших отзывов!

О мере воздаяния говорить не ему, но все-таки вечная пытка могла быть и поинтересней…

Хотя… зная подчас неудержимую фантазию брата, можно сделать вывод — это было милосердием. Тем самым истинным, которого от них никто не ждет. Иногда помнить уже пытка. Но забвение — это путь во мрак, тот мрак, которого он всегда старался избегать. Ведь разум делает нас уникальными, возвышает.

Элайджа легко сдвинул на вид многотонную плету — своеобразное преддверие и надгробие.

Когда-то, придя в эти земли вновь, после долгих столетий в пути по миру, они даже поспорили, нешуточно определяя лучшие места для хранения того, от чего семья не могла избавиться просто так. «Семейные скелеты» были довольно шустрыми, как когда-то пошутил Кол, и нуждались в самом надежном убежище из всех возможных.

Он ненавидел эти туннели, вырубленные в самом сердце гор.

Столетняя быль покрыла пол узкого коридора, по которому Элайджа шел, отставляя за собой четкую цепочку следов. Он не взял ни фонаря, ни факела, не нуждаясь в них даже в кромешной тьме. Перепрыгнул через провал на остатки полуразрушенного моста на другой стороне — след давнего приступа ярости Никлауса. И вошел в большой полукруглый зал, обрамленный рядами колон из снежно-белого мрамора, еще хранившего крохи тепла того щедрого края, откуда его привезли.

Одинокий саркофаг, стоящий на возвышении… под тяжелой крышкой покоилась та, что дала ему жизнь.

Элайджа не ощутил скорби, только гнев. Пусть счета между ними и Эстер закрыты.

Хотя постойте, зачем он мчался сюда сквозь зимнюю стужу, если это так?

В пути у Первородного было время на размышления о жизни, о смерти, о превратностях того и другого. Каждое мгновение вдали от Елены обращалось в мучение. Он отчаянно скучал. Хотя понимал, что в их отношениях все по-прежнему: до прощения и возвращения любви еще очень далеко. Если это вообще возможно.

Может быть, эти тленные кости следовало выбросить в лаву или закопать где-нибудь на отшибе и забыть. Но с ведьмами, особенно такими, какой была Эстер, никогда не бывает просто. Элайджа взял на себя обязанность взять кое-что из маменькиного скелета — малюсенькую частичку для заклинания сестры. Никлаус хотел разорвать связь между собой и океанидой и не мог покинуть замок. Не тогда, когда семья в опасности.

Кол бы ни за что не поехал, да кто бы поручился, что младший брат не сотворит что-то ужасное с останками? Оставался только он. Ну не на сестру же сваливать такую обязанность?

Ребекке достаточно разбитого сердца. Если что он что-то и понимал в издевательских методах Никлауса, то он ей уже сообщил о подлом предательстве поклонника. А она такие вести никогда не переносила легко. Да и убраться из дома было хорошей идей, пусть всего на несколько дней — туда и обратно.

Первородный всерьез опасался сорваться и сделать то, о чем в последствии будет жалеть.

Элайджа отодвинул крышку саркофага и после короткого раздумья опустил в небольшую коробку часть фаланги мизинца. Выйдя на воздух под яростный ветер и мокрый снег, шедший сплошным потоком, Древний ощутил облегчение — с неприятной миссией покончено. Можно возвращаться в замок.

Та легкость, с которой он прошел в их семейное хранилище, доступна лишь для них самих, Первородных, для других же этот короткий путь обернется неминуемой и мучительной смертью. В свое время они сделали все, чтобы защитить это место.

Первородный прыгнул вниз, на дно ущелья, ощущая радость от недолгого чувства полета. Земля и камни просели в том месте, где он твердо приземлился на ноги. Элайджа в этот раз путешествовал в одиночку, без свиты. Слишком расточительно убивать десяток вампиров без необходимости. И, судя по тому, как Тристан осведомлен о делах их семьи, в замке есть его соглядатаи, кроме того слизняка, который посмел дурить голову Бекке.

Честно говоря, дорога сквозь непогоду его утомила, насколько вообще может устать бессмертный. Эти края были пустынны, а в былые времена — каменистая и малопригодная для сельского хозяйства почва, бури и опасность схода, селевых потоков и лавин. Так что в последний раз «перекусить» ему удалось довольно давно.

К счастью, голод не так влиял на жизнь достаточно старых вампиров.

Элайджа с того рокового дня, когда остановил сердце любимой, неустанно работал над тем, чтобы жажда больше не повелевала им. В конечном итоге неопытность в контроле над основным инстинктом вампира стоила для него слишком многого…

Конь ждал его в трактире у тракта, который обходил непроходимую для людей горную гряду.

Старый, потемневший от времени и ветров сучковатый ствол; ветки, перекрученные, словно поднятые в немом крике боли в небо руки; могучие корни, которые уходили вглубь — без сомнений, когда-то под кроной этого гиганта можно было найти тень и приют в жаркий день. Но те времена давным-давно прошли. Теперь это алтарь, жертвенник, где льется кровь, и предупреждение всем неосторожным глупцам, решившим погулять здесь.

Впрочем, Первородного это не сильно волновало. Дикари, поклонявшиеся на этом пропитанном смертью месте своим химерам, которых зовут духами, ему были не опасны.

Этот страж стоял здесь еще тогда, когда почти двести лет назад они пришли в эти земли — огнем и мечом расчищая себе место. Делая дикий край более или менее пригодным для комфортной и относительно безопасной жизни. Убивая всех, кто не был готов покориться и жить по законам Майколсонов.

Элайджа презирал фанатиков за тупость, что, впрочем, не мешало ему всегда уважительно относиться к чужим верованиям. Как и использовать таких идиотов. Хотя становиться частью культа он всегда брезговал, предпочитая разум, не затуманенный ахинеей. Первородный был свидетелем зарождения многих религий и угасания других. В конце концов, все решала только сила.

Ленты, обереги, целые ожерелья с нанизанных на нити желудей, ржавые мечи — все это висело на нижних ветвях древа-идола. Рука в перчатке очертила связку рун, заключенных в звезду, вот это уже было интересней. Какая-то не в меру наглая ведьма или ведьмак привязала или привязал жертвенник к себе, чтобы подпитываться от него. Воистину наглость ведьм пределов не имеет… В другое время, в другом месте Первородный лишь пожал бы плечами и ушел своей дорогой, но не здесь и не теперь.

Неизвестный пока балуется жертвенной магией совсем рядом с их семейным хранилищем. И настолько туп, что даже не пытается скрыть этого, а это значит, что он или она может попытаться, если обнаружит склеп, прорваться внутрь.

Карие глаза Элайджи заволокло тьмой, а по лицу зазмеились черные вены…

Он злился на отсрочку, ведь ему придется задержаться, прежде чем вернуться домой.

Пока не найдет ведьму и не вырвет ей сердце. Быть может, даже повесит голову в назидание другим на этих самых ветвях.

Уйти просто так Первородный не мог. Кроме мамочки в толще гор было много еще интересного, чего не стоило выносить на белый свет. Одна коллекция магических артефактов Кола чего стоила — там чего только не было. Брат был азартен даже в этом, собирая редкость и диковинки, как одержимый.

Поселение горцев Элайджа нашел просто — лай собак, запах дыма, все это разносится далеко.

Ведьма была где-то неподалеку от самого жертвенника, из которого черпала силу. Иначе бы никак не получилось. На большом расстоянии такие вещи в таком топорном исполнении не работали. Ездить в горы каждый месяц? Бури, разбойники и, опять же, недружелюбные местные, которые вряд ли позволили бы непонятно кому шататься возле своего божества. Так что вариантов было не так много.

Первородный прошел через убогую деревеньку, где маленькие домишки жались к скалам незамеченным. Зачем убивать без необходимости? Эти люди ему не нужны. Занимающиеся магией всегда живут обособленно — они необходимы, но обычные люди их не слишком жалуют.

Дом, стоящий у края расщелины, был чуть больше остальных. Ровная площадка перед входом, цепочка оберегающих знаков на косяке двери. Внутри был живой человек — билось сердце. Элайджа слышал, что женщина, напевая песню, готовится ужинать.

От знаков, которыми она защитила свое жилище, веяло магией. Значит, он поиск закончил.

Оставалось решить, что делать?

Поджечь дом? Ведь вампиру не войти без приглашения. А кто он такой, ведьма ощутит сразу, стоит ей его увидеть. Или поиграть в гуманность, просто выманив ее наружу? И зачем деревенской знахарке, не больше, понадобилось связываться с кровной магией? Ведь даже несмышленышу известно: магия, любая, оставляет свой след. А такая насыщенная болью, страхом и смертью, еще и меняет безвозвратно. Первородному стало любопытно. Именно поэтому он в начале допросит ведьму, а потом уже убьет.

* * *

Кэролайн тосковала…

В маленькой золоченой чашке остывал горячий шоколад. Лакомство, которое особенно полюбилось океаниде на земле, но сейчас не радовало ее. За окном в ясном небе ярко светила полная луна, куда ни глянь с высоты, снежный покров сиял стылым серебром.

Она сидела подогнув под себя ноги в кресле, кутаясь в плед. Елена, с которой они провели почти целый день, утомилась и ушла отдыхать. Оковы истощали ее все сильнее, и Кэролайн было уже страшно за единственную подругу. Потому что ей ли не знать, как жестоко последовательны в своем упрямстве Первородные?

А еще океанида беспокоилась, ведь несносный, наглый, самовлюбленный гибрид так и не назвал своего желания. И Кэролайн корила себя за обещание, которое бездумно сорвалось с языка. О чем может попросить такой как Никлаус? То, что в голову приходило словно само по себе, было возмутительным. Он, как на зло, за целый день не пришел к ней. Кэролайн знала его достаточно, чтобы понять, насколько это не похоже на Клауса.

Такие, как он, легко играют на чужих слабостях к своей выгоде.

Берут плату не колеблясь, и не щадят тех, кому не повезло оказаться у них на крючке.

А еще сегодня одна из редких ночей, когда она может вступить в воду, недолго побыть самой собой. Не пленницей своего же выбора, не обреченной на пытку глупышкой, а свободной девой вод. Счастливой от того, что проклятие, приковавшее к суше, пока Луна ярка на горизонте, отступило.

Да, Кэролайн, не уплыть в море, не увидеть больше бесконечных синих просторов, да что там, больше никогда не петь среди волн с сестрами океанидами. Но все же эти недолгие пару часов для нее истомленной были настоящим счастьем. Тем, что не давало задохнуться в беспросветности своего отчаянья.

Думала ли она когда-то о ином пути?

Кэролайн солгала бы, если сказала, что нет.

Мысль оборвать эту пытку с перерезанным напополам существованием была сладостной. Ведь она теперь не принадлежала до конца океану, как и суше. Застывшая в боли на границе двух противоположных миров.

Потеряв принца, ради которого рискнула всем, став такой, океанида была готова остановить свое сердце. Там, за границей небытия, не было бы разбитого сердца и любви, которая выжигала душу. Она не решилась, смутно надеясь, что однажды чары ведьмы ослабнут, и будет возможность вернуться домой. Кроме того, поступить так — значит стать трусихой, которая не способна принять последствия своих же решений, а способна только бежать. Что-то, а гордость в океаниде еще жила. Никто и никогда не скажет, что суша сломила морскую деву настолько, что та убила себя, как бросающиеся с утесов волны несчастные.

Кэролайн сердито стерла слезы ладонью и дернулась, когда хлопнула дверь, а на плечи опустились знакомые руки.

— Соскучилась, золотце?

Она, забывшись, кивнула: то ли своим мыслям, то ли этому, этому… Над головой прокатился самодовольный смешок, и Кэролайн вспыхнула, как брошенная в костер вязанка хвороста. Час препирательств с Никлаусом, а может даже ругани, это то, что ей нужно сейчас. Отвлечет от безрадостных мыслей, встряхнет, да и, как ни странно, от того, что это чудовище просто рядом, уже легче.

— Мечтай, — выделила она нежным голоском и намеренно дерзко сбросила его руки, чуть поведя точеными плечиками. — Уже поздно… — добавила Кэролайн яда в голос, — ты ошибся дверью?

— Как раз нет, — Никлаус перегнулся через спинку кресла и повел носом по тонкой шейке, ловя манящий запах кожи, — не брыкайся, любовь моя. Это меня лишь распаляет.

— Негодяй!

— Все для тебя, — мило улыбнулся гибрид, закрывая чуть пожелтевшие глаза. — Кэролайн, ты помнишь, что за тобой должок? Или миледи не умеет держать данное слово?

От его голоса, от того, что он говорил все это почти касаясь губами ее уха, Кэролайн вдруг стало невыносимо жарко и неудобно в до этого таком уютном кресле. Она, пыхтя как рассерженный еж выбралась из мягкого плена, и встала во весь невеликий рост, сложив руки на груди. Ее попытка придать себе грозный и неприступный вид обернулась волной хохота от гибрида.

— Чего ты хочешь?

— Откуда столько обреченности, милая?

— Хорошо тебя знаю, — кисло улыбнулась океанида, набрасывая на плечи плед. — Так что?

— Пойдем погуляем, — протянул ей руку Клаус. — Сестра говорила, что в ночи полнолуния проклятие, которым тебя наградила Эстер, слабеет. Хочешь поплавать, любовь моя? А я буду рядом, чтобы тебя не обидели. В дальней части сада есть пруд. Думаю, местные лягушки только рады будут компании.

Кэролайн пошла за ним без бесполезных возмущений. Потому что действительно была ему должна и привыкла выполнять то, что обещала, а во-вторых, такие, как ее похититель, два раза не предлагают. Когда еще будет возможность уйти под воду? Пусть это всего лишь пруд, никак не море, чья глубина для нее запретна. Если Клаус хочет смотреть, так пусть увидит. Ведь, в конце концов, нагота для такой, как она, естественна. И Кэролайн не собиралась стесняться своего тела — она красива, как и все, что породил океан. Но Никлаусу позволено лишь смотреть, не больше…

Посмотрим, кто не выдержит раньше.

Конечно, это было безрассудно. Но океаниде хотелось отомстить, согнать превосходство с этого лица. Тем более, Фрея говорила, что Никлаус никогда не остается в замке в ночи полнолуния — оборачивается волком и уходит в лес до рассвета.

Плед упал на снег… Она вытащила гребень из волос, шпильки, рассыпав их по плечам. Развязала завязки на корсете, стянула рукава и наконец переступила через платье, стащила через голову рубашку, почти не обратив внимания на восхищенный вздох позади.

Луна посеребрила белую кожу, наделила жемчужным блеском. Меленькая ножка коснулась воды, и Кэролайн пошла вперед, пока не оказала скрыта по шею. Нырнула, не закрывая глаз, ощущая, как по венам бежит пьянящая сила. Взметнув тучу брызг по воде, ударил голубой, сияющий тысячей искристых граней и оттенков океанской лазури хвост самой настоящей русалки. Которая плескалась и смеялась как ребенок.

Забыв, что за ней, не отрываясь, наблюдают.

Он, повидавший за века жизни немало чудес, замер, словно завороженный. Счастливый ее радостью и отравленный одновременно.

Клаус не хотел раздумывать, искать опасность или нити ловчих сетей, потому что он уже пленен. Его желание было присоединиться к ней, вжать в себя, впиться в сладкие губы поцелуем, путаясь пальцами в золоте кос. Забыться и стать единым целым. Как и было предопределено с начала времен — для всех, кроме него.

<hr />Примечания:

Как вам глава? Оставляйте пожалуйста отзывы!

Герои уходят с рассветом по дороге в никуда...

Ребекка давно не задавалась вопросом, откуда в ее мыслях столько отравляющей горечи. Как будто бесконечная жизнь была лишь сладостным приключением — так не бывает, а жаль.

У любого вампира есть способ избежать боли, душевных страданий, дурацких сердечных мук...

О, это так просто. Всего лишь отключить чувства — легко, словно щелкнуть пальцами. И все же, это путь для слабых, а такой она никогда себя не считала. Она Майклсон.

Ребекка опустилась на диван, обитый розовым шелком. Тонкие пальцы вертели драгоценную безделушку — веер из перьев райской птахи из далеких и теплых краев. Первородной сейчас в данную минуту невыносимо хотелось к морю на теплый песок. Слушать шум прибоя и просто жить в тиши дикарской хижины. Очередная причуда капризной принцессы — так скажет большинство, и отчасти они правы. Но какое дело Первородной до досужих домыслов толпы?

Она слишком стара для всего этого и для в очередной раз разбитого сердца. Милый, такой открытый мальчик, которого Ребекка целовала и называла любимым, предал ее.

И сейчас она ощущает себя настоящей старой каргой. Почти корчится под грузом прожитых столетий и едкого презрения к самой себе.

Ник пожалел ее! Как же это унизительно... Резкий, немилосердный брат скрыл истину от слепой влюбленной дурехи, не желая, чтобы она в очередной раз страдала из-за мужчины и своей же глупости. Да, оказывается, снисходительность Никлауса будет похуже жестокости.

Ребекка открыла тяжелую крышку серебряного сундучка — на выстеленном синем бархатом дне лежал жемчуг, самый лучший и стоящий баснословную сумму. Белые, идеально округлые жемчужины будто излучали свет. Ожерелье из трехсот жемчужин с сапфировой застежкой, серьги, браслеты и тика с крупным сапфиром в центре.

Когда-то она очень любила все это носить по торжественным поводам и без них.

В конце концов, любая женщина любит быть самой красивой.

Но еще это память... Память о любви, которую Ребекка назвала бы настоящей, и которая закончилась трагедией.

Проклятие какое-то: все, кого она полюбит, либо умирают, либо предают ее, и думай, что предпочтительней. А она всего лишь хочет немного побыть любимой и счастливой. Ведь Ребекка не создана для одиночества. Не быть ей стоиком или бродячим философом, презирающим привязанности — каких только сумасшедших и сумасбродов не носит земля. И какие только идиоты не мнят себя мудрецами.

Да, ей больно сейчас даже дышать, но это пройдет. Не впервой.

Она всегда справлялась и сейчас справится. Найдет в себе силы жить с гордо поднятой головой и отомстить за себя. Никто и никогда не сможет сказать, что играл с чувствами Ребекки Майклсон и остался при этом безнаказанным.

Первородная злилась скорее не на Стефана, а на того, кто его подослал. В конце концов, ненавидеть "слепое орудие" просто глупо, а вот вырвать сердце тому, кто его направил — другое дело.

Ребекка открывает еще одно отделение шкатулки и вытаскивает мешочек с плотно завязанной белыми лентами горловиной. Она намеревается немного отвлечься — отнести жемчуг с затопленного торгового парусника ювелиру, заказать прелестную вещицу для погрустневшей Давины. В конце концов, сокровище Кол когда-то привез ей в подарок из одного из своих пиратских рейдов, и тогда она пообещала ему, что сохранит его... Но не для себя, а для особенной для брата девушки. Конечно же, Кол лишь посмеялся над ней, довольно развязно уверенный, что "особенную" он не встретит никогда. Первородная качнула головой — как всегда отчаянный гордец. Теперь время пришло, и она сдержит свое обещание.

Может хоть кому-то слезы моря принесут счастье. А у нее шкатулки и сундуки ломятся от драгоценностей, но счастливей Древняя от этого не стала. Весь обманчивый блеск камней она бы променяла на что-то настоящее, которое ей похоже, познать не суждено...

Она прошла мимо библиотеки, прекрасно слыша непривычно ласковый голос Клауса и возмущенный писк его драгоценной пассии. Все-таки в своих прогнозах Ребекка ошиблась — наглая девчонка не только выжила, испытывая терпение Первородного гибрида, но и похоже, научилась вертеть им как захочет. Это совсем не радовало — Никлаус был упрямым засранцем и не умел отпускать то, что считал своим.

Ребекка поднялась по боковой лестнице наверх, недовольно хмурясь. Часть фонарей погасла — и куда только прислуга смотрит? Неужели так трудно вовремя заменить свечи? Или без ее пригляда экономка забыла о своей работе?

Кол обнаружился в постели Давины. Лежал, время от времени целуя тонкую руку или теплый висок. Сама ведьмочка, устроив голову на груди Первородного, что-то читала ему вслух. На ковре валялись сапоги, пояс и даже камзол брата и початая бутылка со сладким розовым вином.

— Бекс? — Давина попыталась встать и хоть как-то выглядеть поприличней, но Первородный потянул ее на себя, укладывая обратно. — Что-то случилось?

— Мне нужна Давина, — очень ехидно произнесла Ребекка, даже не пряча усмешку.

Потому что для Кола слишком много радости — того гляди лопнет от самодовольства. И нечего тут портить невинную девочку, затаскивая ее в постель. Пусть сперва осознает серьезность своих намерений. Все это конечно, отдавало полудетской ревностью но каяться в том, что испортила брату удовольствие, Первородная не собиралась. От мужчин одни проблемы, даже если это твои братья. Нет, особенно, если это твои братья.

— Конечно, чем я могу вам помочь? — ведьма очень решительно стукнула ладошкой по загребущим лапам вампира. Кол, паршивец этакий, сейчас же застонал, как смертельно раненный, и Давина всполошилась, поглаживая там, где ударила. Ребекка топнула ногой, не зная, улыбаться ей или злиться — такая дурость... Слов просто нет, что делает Предназначение с умными людьми и нелюдьми.

Ребекка знала, что Давина отчасти ее опасается.

Как будто она бы посмела причинить младшему брату такую боль — тронуть его Предназначенную. Для нее любовь неприкосновенна. Слишком хорошо она знает, какого это, когда ее у тебя безжалостно отбирают.

— Бросай этого паяца. Кол, я серьезно, отпусти ее, — уже сердито приказала Первородная. — Скоро зимний бал, если ты помнишь. И уже пора задуматься о платье для нашей гостьи и о подходящих драгоценностях. Да и тебе не мешало бы заказать новый костюм.

Свое замечание, что этот бал гуляка-брат проведет не в драбадан пьяным от вина и крови, а танцуя со своей ведьмой, Ребекка не озвучила. Ни к чему огорчать девочку вестями о прошлых развлечениях Кола.

Из года в год почти столетие их семья в ночь зимнего солнцестояния проводит пышный праздник для сверхъестественных созданий, где смертные лишь приятная закуска.

Все хлопоты по созданию великолепия и изобилия, естественно, ложатся на ее плечи.

* * *

Елена осторожно перевернула ветхую страницу, самым кончиком пальцев коснулась золотой росписи заглавной буквы. Там за стеклом бушевала зимняя метель, выл ветер и где-то далеко был невыносимый Первородный, по которому она скучала, презирая себя за это чувство. Но все же...

Нам не дано выбирать, кого любить. А тот, кто властен над порывами своего сердца, тот небывалый человек.

Ей же за тысячелетие под небесами такой еще не повстречался.

Природа спала зимним сном и дриада остро ощущала свое все возрастающие бессилие. Как будто кандалов мало. В Зачарованном лесу не бывало ни стужи, ни лютых морозов. Все цвело и росло даже в зимние месяцы, и дриаде не было нужды беспокоиться о том, что она ослабеет. Вечная Весна, заключившая союз с летом... Все же, пусть она рожденная слишком поздно, тогда, когда отзвук шагов, взрастившей лес, затих во тьме веков, она знала, что сердце богини было полно любви к миру. Без любви такое чудо не создать.

Елена проводила дни в постели в долгих беседах с Кэролайн, а когда ту забирал на редкость веселый гибрид, то в кабинете Элайджи, наугад выбирая книги из библиотеки.

За столетия наблюдения за миром, который жил по своим законам, никак не касавшимся лесного полога, она выучила множество языков и наречий со всех уголков земли. Все же знания, пусть и не полные, влекли ее.

Люди видят мир по-другому, зачастую просто не замечая самого важного, но все же, иногда среди сорняков попадались те, кого можно было по праву назвать редкими цветками. Елена сторонилась смертных, не желая впускать их ни в свой мир, ни в свое сердце. Зачем бессмертной дриаде познавать горечь потерь, которые неизбежны? Ей ли не знать, что жизнь, обреченная на увядание и возрождение, и так до конца бытия.

Она никогда не считала себя ограниченной своим добровольным затворничеством в Лесу.

Природа есть везде, и дриада видела и слышала через нее во всех уголках Земли.

Несмотря на разлуку с тем, кем была соединена задолго до рождения, Елена не могла считать себя по-настоящему одинокой и покинутой, ведь она часть чего-то большего и вечного, самой жизни. Легчайший отзвук той силы, которая дает жизнь всему вокруг. Силы хрупкой, и вместе с тем неодолимой.

В замке Первородных никогда не бывало по-настоящему тихо. И пожалуй, ночью беломраморные залы становились намного оживленней, чем под светом дневного светила. Елена, которая спала все хуже, порой благословляла высоту своей золотой клетки и ее удаленность — шум замка лишь редко долетал до ее комнаты. Но сейчас грохот стоял такой, что лишь глухой бы не обратил внимания.

Дриада встала и выскользнула в коридор — посмотреть, что там случилось...

Золотистая макушка Кэролайн торчала в самом центре творившегося — кто бы сомневался. Она также увидела Первородную с пером, чернильницей и ворохом свитков. И эти двое — океанида и Ребекка — сосредоточенно и даже азартно переругивались об устройстве какого-то празднества.

Елена улыбнулась и тихонько выскользнула в коридор. Пусть развлекаются, если есть желание и силы. А ей нужно отдохнуть. Чуть дрожащими пальцами дриада расстегнула алмазную застежку ворота — меховая накидка внезапно стала слишком жаркой. Она вернулась в кабинет Элайджи, одним движением отмахнувшись от обеспокоенных ее состоянием стражников, и прилегла на диван. Ей всего лишь нужно перевести дыхание, и все будет хорошо...

Темная пелена сна никак не хотела отпускать, даже несмотря на, то что чей-то голос и прикосновения тревожили, мешали вновь уйти в забытье.

Дриада распахнула глаза и увидела сидевшего рядом Элайджу, который ласково касался ее лица, волос. В глазах Первородного была нежность и любование ей.

— Как давно ты приехал? — она отбросила его руки и резко села, о чем тут же пожалела, ощутив головокружение.

— Пару часов назад.

Элайджа, видя как она побледнела, не обращая внимания на слабые возражения, уложил ее к себе на руки. Ощущая ярость и бессилие, то, что Елена ему сказала той звездной ночью, начало сбываться. Возлюбленная слабела... Кандалы, которые он на нее надел, убивали ее.

— Как прошла поездка?

— Удачно, — он погладил русую с золотыми переливами в свете свечей головку на своей груди. — Окажешь мне честь, поужинав со мной?

Первородный не думал сейчас. Ни о довольном привезенным "презентом" от мамочки Никлаусом, ни о ведьме, с которой пришлось повозиться, ни о лигах на ледяном ветру до замка, ни о том как он шел, едва не переходя на бег, когда прислуга сообщила, где Елена. О том ощущении покоя, когда увидел ее спящую здесь, у себя.

— А у меня есть выбор? — ирония получилась почти не ядовитой. Елена с некоторым усилием выбралась из его рук. — Идем, Элайджа, нет сил с тобой спорить. И не ухмыляйся так самодовольно, — пригрозила она.

* * *

Тристан смотрел на лежавший на полу свиток, как смотрят на ядовитого гада, способного ужалить в любой момент. Приглашение на праздник отдавало ультиматумом, несмотря на тонкий налет любезности. И отрицательного ответа не предполагало. Он вовсе не был трусом, просто не хотел заканчивать свою вечность в страданиях.

Именно поэтому древний вампир так превозносил осторожность.

Майклсоны знают, что он заслал к ним шпиона, использовал влюбчивость и непостоянство Ребекки. Поэтому трудно вообразить, что на зимнем балу его будет ждать теплый прием. С другой стороны, риск дал определенный результат — влюбленная женщина — неосторожная женщина. Ребекка была так мила в своем увлечении, что Стефан узнал много интересного.

Тристан не считал, что прямо сейчас готов к войне с Майклсонами. Но у него еще будет время. Это лишь подготовительный этап...

Главное выжить.

Первостепеннейшей задачей будет оправдаться в глазах Никлауса, и наверняка взбешенной обманутой жертвы, что будет практически невозможно. Ну или сделать так, чтобы его убийство стало невыгодно Майклсонам — с этим чуть легче. В конце концов, даже для королей существуют границы, которые лучше не переходить публично. На балу будет весь вампирский свет, и не все они чтят своих создателей с преданностью безумных неофитов. Даже забавно будет оставить Клауса и его недалекую сестренку с носом.

У всех, даже у бессмертных есть свои слабости, просто нужно знать, как искать.

В свое время Элайджа безжалостно воспользовался слабостью Авроры к своему брату, а потом использовал любовь самого Тристана к своевольной сестре, которая никогда не понимала, в чем для нее благо. Можно сказать, он выучил урок. И ненавидел "благородного" Первородного едва ли не больше всех остальных вместе взятых.

Все-таки, память удивительная штука: чего только из ее хранилища не выудить, если она абсолютна.

Тристан нажал на скрытую под узором пружину, и в столе открылся потайной ящик. Среди рукописей нашелся кожаный футляр, надежно перевязанный бечевкой с печатью. Он сорвал печать и открыл крышку — с пожелтевшего от времени папируса на него смотрело лицо совсем юной девушки, кудри были увенчаны цветочной короной, а розовые, изогнутые в безупречный лук Амура губы улыбались.

Этот набросок он случайно подобрал, когда еще был человеком, а Древние жили в замке его отца. Тристан не был и тогда глуп — знание, даже случайное, помогает обрести контроль, а через контроль власть, которой он стремился с юных лет.

Краски чуть поблекли, но художник, несомненно, был талантлив, и смог передать прелесть изображенной девы. Девы, которую столь сильно, пламенно любил старший брат художника. И по которой Элайджа так скорбел.

Это лицо, эти глаза Тристан совсем недавно видел в голове своего незадачливого шпиона.

Надменный Элайджа, этот вечный баловень судьбы обрел ту, которую оплакивал всю свою вечность... Тут поневоле задумаешься о несправедливости — некоторым все, а другим ничего. И чтобы что-то получить, за это приходится расплачиваться трудами, кровью, потерями.

Тристан недолго злился. Все-таки, он не дитя малое, чтобы бессильно роптать в пустоту.

Воссоединение голубков не было гладким. Раз красавица молила о помощи незнакомца, это открывало чудные перспективы. Все-таки, у них со старшим Майклсоном свои отдельные счеты. И он должен не просто подохнуть, а перед этим испить чашу страданий до донышка. Иначе не интересно.

И потом, какой мужчина откажет даме в беде?

Уж точно не он.

<hr />Примечания:

Прошу прощения за столь долгий перерыв.

Очень жду ваших отзывов!

Свечи давно погасли, и она пытается спать.

Потому что следующие дни будут не самыми легкими. Зимний бал, к которому Первородная готовится как к военной кампании. Очень много гостей-вампиров, и все как один опасны. Привычный уют жизни в позолоченной клетке будет разрушен.

Давина отбрасывает мягкое меховое покрывало и ступает на ковер.

На кресле лежит подбитый мехом плащ, в котором она гуляла по саду, пока трескучий мороз не загнал ее обратно в замок. Они с Колом в этот раз ужинали за общим столом. И все прошло нормально, даже мило. По крайней мере, на нее никто внимания почти не обратил. Только удалось рассмотреть поближе самую настоящую дриаду, чьи волосы сзади придерживали две бабочки из золотой филиграни. Елена была молчалива, но на нее посмотрела со странным сочувствием.

Давина забирается в кресло, приподнимая длинную ночую рубашку, и укрывается плащом.

Мысленно она в ярко освещенной столовой. Кол рядом беззаботно переговаривается со старшей сестрой Фреей, чьи тонкие руки, обвитые браслетами-змеями из потемневшего от времени серебра лежат на плечах сидевшего у ее ног Люсьена. Они говорят о магии, и она жадно слушает каждое слово. Мало что пока понимая, но все же учиться никогда не поздно.

Пахнет яствами с богато накрытого стола, цветами, которые хранят морозную свежесть, и тонкими духами присутствующих дам. Волосы Первородного растрепаны больше обычного, и Давине хочется коснуться их — вот так, у всех на глазах. Но она не смеет.

И все равно ей хорошо и спокойно. Сидеть вот так, делая маленькие глотки шоколада из расписанной пионами фарфоровой чашки.

— Элайджа, не сопротивляйся... — Ребекка тянет старшего Первородного за руку.

Юбки из белого атласа разметались, а сама Ребекка раскраснелась. Полные губы изгибаются в так красящую ее улыбку, в волосах жемчуг, а на лоб спускается тика с сапфиром.

— Давай, дожимай этого зануду! — выкрикивает Кол, тут же получая шутливый подзатыльник от Фреи, скорей похожий на поглаживание, — перейдем в музыкальную комнату?

Он наклоняется к ней с пугающей легкостью, сразу выдавая свою истинную природу, подхватывает на руки. Давина ощущает мимолетное прикосновение его губ к шее, от которого ее бросает в жар. Кол крутится на месте, заставляя ее покрепче ухватить его за плечи, зажмуриться. Хотя он точно не уронит.

— Если только кто-то споет, пока я аккомпанирую.

Старший первородный уже на ногах подает руку своей дриаде, другая же в плену цепких пальцев сестры.

— Думаю, мы с Беккой сможем, — Фрея первой толкает двери в коридор, — только, брат, что-то не слишком сложное. Кол, хватит дурачиться.

Под взглядом сестры Первородный перестает и не спуская Давины, идет вперед. Он срывает с ее губ поцелуй, прежде чем усадить на диван, стоящий у стены, и закрыть за всеми вошедшими двери. Элайджа с присущей только ему элегантностью садится за диковинный инструмент — первое касание к белым и черным клавишам, и в воздухе звучит тихая, красивая мелодия.

Он играет некоторое время в полной тишине, пока к музыке не присоединяется нежный, но сильный голос Фреи, а затем вступает Ребекка. Они поют на языке, который кажется известен всем, кроме нее.

Но волшебство музыки в том, что даже не понимая слов, каждый может понять суть.

Давина слышит в незнакомых словах историю любви двух сердец.

На самом деле, с момента побега из дома она почти не вспоминала о том, кого оставила. Ей было больно, и злость разрасталась в груди ядовитым цветком. Ведь мало, кто хочет умереть вот так, как жертвенная овца. Давина знала, что никогда не сможет вернуться — Клан не простит ей отступничества. Уходя, она знала, что семьи у нее больше нет.

Ей пришлось трудно...

Пусть все шрамы стерты магией, больше ничего, кроме памяти, не напоминает о том, что пришлось пережить. Давине почти не снятся кошмары. Очень редко глаза матери и разоренные стаей Хейли деревни.

Кол спас ее. Была ли это случайность или веление судьбы? Какая разница, Давина готова отплатить своему Первородному тем же. Да, он оберегает ее, словно она может рассыпаться от случайного прикосновения, но слушать и слышать такая опека не мешает. Давина знает, что у Майклсонов достаточно врагов. Тех, кто хотят уничтожить и ее Кола...

Любить, пожалуй, страшно, потому что при мысли, что она может потерять его, у Давины сердце почти останавливается от боли. Предназначение, что их соединило, несет в себе не только радость. Кол оберегает ее от себя ли, от страхов, от недругов, упорно не замечая, что она не такая уж безобидная. Быть "принцессой в башне" пожалуй, приятно, но ведь Давина способна на большее.

Пусть Древний скорее умрет, чем позволит, чтобы война коснулась ее.

Ей не хочется бежать на край света, напротив, Давина желает быть как можно ближе к любимому всем своим существом. Кол верит, что она не видит тьмы в нем. Что она настолько наивна и невинна, чтобы не распознать опасности. Но ведь все пережитое оставляет на нас свой след. А ей пришлось сражаться за жизнь.

Правда в том, что она совсем не видит в нем чудовище. Не хочет видеть. А просто желает быть любимой по-настоящему, какую цену не пришлось бы потом заплатить. Он уже для нее единственный, и все остальное не имеет значения. Она наверняка эгоистичная в своем слепом желании, но каяться в эгоизме не собирается. Единственное, что имеет значение — это Кол и то тепло в его взгляде. Тепло достаточно для того, чтобы согреть замерзающую землю.

Первородный так старается ее уберечь.

Прежде от самого себя... Может, он чудовище, только чудовище Давины. Она не может уже без него. Их свела судьба и Предназначения — и ничто в этом мире нет выше.

Ее любовь такая сильная, что оборачивается ураганом, такая хрупкая, как крылья бабочки. Без нее невозможно дышать, просто незачем. Давина просыпается каждое утро, зная, что он ждет ее там, за дверью. Что совсем скоро ее подхватят на руки, закружат, вызывая смех пополам с испугом. Кол это звездопад — тьма неба и яркие вспышки. Он это он.

Давина тихонько открывает двери своих покоев. В коридоре пусто.

Она в отличии от Елены и Кэролайн здесь не пленница, и находится в стенах замка по своей воле. Ее никто не смеет тронуть. Она может ходить куда захочет, правда, ночью бродить не лучшая идея. И Давине трудно набраться решимости, чтобы подойти к покоям Кола. Никто ей слова кривого не скажет, здесь даже сплетничать небезопасно. Сверслух вампиров не оставляет никакой надежды на сохранение тайны.

Слуги почтительны, предусмотрительны и молчаливы. Давина до сих пор хорошо помнит страх служанок в тот первый день здесь, когда Первородный подумал, что ее расстроили. Еще одно напоминание, с кем Давина имеет дело. Правда, ей совсем не страшно.

За пределами уютных покоев прохладно.

Она ежится, и все же не хочет возвращаться, чтобы взять плащ. Сделает шаг, и ее решимость растает так же, как тает снег весной. Ну уж нет. Давина все для себя решила, правда продолжает трусит,ь как самый последний заяц.

При такой яркой луне замок кажется зачарованным, утонувшим в потоках серебристого холодного света. Давина отлично знает дорогу, и знает, что он услышит ее до того, как она постучит. Потому что ее сердце как раз сейчас очень громко бьется. Это так трудно — решиться перебороть непонятный страх, стыдливость... Кол бы сам никогда. Он вообще до обидного ни на чем не настаивает, словно ему достаточно нежных касаний и целомудренных поцелуев. Словно она из хрусталя и может разбиться в любую секунду.

Давина ставит ногу на первую ступеньку лестницы и замирает от накатившего чувства опасности. Она здесь не одна. И правда, в конце коридора возле покоев Ребекки есть кто-то еще. Он прячется в тенях. И это отлично сработало, не будь она ведьмой.

— Покажись, или закричу.

Она говорит шепотом, хотя если была бы умней, уже кричала.

Если там враг, то вред ей сейчас причинить неизвестный сможет легко.

Секунда, и перед ней стоит мужчина. Темная кожа, высок и силен... Ведь сложен как атлет. Давина замирает — она еще не видела людей, таких, как этот чужеземец. Все кого она знала, до этого не были настолько темными. Он, несмотря на различие в цвете кожи, кажется красивым. Лицо дышит каким-то внутренним благородством, не таким явным как у милорда Элайджи, но все же.

— Кто ты, дитя? И почему разгуливаешь в замке полном вампиров ночью. Да еще в таком виде...

Давина краснеет, вспоминая, что стоит перед ним всего лишь в тонкой ночной рубашке. Ответить правда не успевает, потому что на ее плечи ложатся знакомые руки, и ее целуют в макушку.

— Не тебе задавать такие вопросы, Марсель. Что приемыш моего братца забыл под комнатами бесценной Ребекки в такой час? И лучше правду, или я оторву тебе что-нибудь. Заживет, конечно, но будет больно.

Несмотря на игривость тона, показную беззаботность, в словах Первородного нет ни капли веселья. Он почти спал... Когда услышал нежный голосок Давины, и еще один голос, не столь приятный его слуху. Марселя вообще не должно было быть в замке. И он о чем-то спрашивал его Давину. У Кола было достаточно причин, чтобы не терпеть маленькую прихоть Ника. Пусть брат вырастил мальчишку как собственного сына, почему-то носился с ним все эти века и прощал. Но все же Марселю не стоило забывать, что он не Майклсон, знать свое место.

Кол набрасывает на хрупкие плечи девушки свой камзол, но обернуться к себе не позволяет. Давине ни к чему сейчас видеть его глаза.

Сестрица упорно делает вид, что спит, и совсем не слышит их милого скандала прямо под своими дверями. Что в этот спектакль со стороны Ребекки Первородный не верит совсем. Бекка, конечно, странная последние дни, но не до такой же степени. Кроме того, этот мальчишка успел ей смертельно надоесть со своими чувствами еще пару десятилетий назад. В этом случае Ребекка проявила крайнее здравомыслие.

Ведь Никлаус никогда не позволил быть им вместе. Так к чему страдать?

Среди белоснежных колонн, затянутых бледно-голубым шелком, в зале, залитом светом тысячами свечей, под музыку невидимых музыкантов двигались сотни пар, блистая великолепием и вызывающей роскошью нарядов. На привлекательных лицах было написано однотипное высокомерие, осознание своего полного превосходства над всеми остальными.

Никлаус Майклсон не спешил спускаться вниз...

И присоединяться к этим созданиям, чья сила, бессмертие и жажда крови пошли от него. Великий и ужасный прародитель, сир которому они обязаны всем. Но едва ли благодарны.

Настолько эгоистичные и слепые в своем эгоцентризме господа не умеют испытывать чувство благодарности, зато прекрасно понимают язык насилия и страха. Все они, невзирая на степень своего могущества, боялись его семьи, трепетали перед безусловным превосходством Первородных.

Клаус был для них королем и непрощающим божеством.

Убогое и скучное занятие, говоря откровенно.

Вампиры, если отбросить флер загадочности и содрать тонкий лак цивилизованности, весьма предсказуемы. Зависимые от крови, так легко потакающие своим прихотям и самым низменным страстям. Прожитые столетия, как и осознание бесконечности жизни, лишь развращают их. Из всего этого вытекает вполне очевидный факт — им необходима сдерживающая сила. Знание что есть предел преступным деяниям... Иначе этот хрупкий мир сгорит в огне противостояний, распрей бессмертных чудовищ.

Он не считал себя справедливым, и уж тем более не верил в принципы гуманизма. Клаус был просто худшим из чудовищ, именно поэтому каждый, порожденный его Тьмой, изведал сначала страх и познал глубины смертности. Это все вместе служило превосходным лекарством от забвения.

Сегодняшний вечер обещал быть интересным.

Бал уже был открыт. И открыла его Ребекка в темно-синем шикарном платье, делающим золотые волосы еще более яркими на фоне почти черных отливов синего, а белую кожу еще белей. Сестра была прирожденной королевой и блистала среди всех яркой звездой. Ей, очевидно, такое времяпровождение до сих пор доставляло немалое удовольствие.

Она грациозно скользила по блестящему, как поверхность зеркала, паркету, впитывая себя любования, зависть и желание. Ребекка долгие столетия была самым драгоценным их сокровищем, неповторимым алмазом в его короне. Все это знали, но никто не смел касаться его сестры... Никлаус не хотел, чтобы очередная влюбленность разбивала ей сердце.

Зазвучал последний, самый пронзительный аккорд, и дивная красавица присела в исполненном горделивого достоинства реверансе перед своим кавалером, всего на миг склонив головку перед мужчиной. В этот раз сестрица выбрала себе в пару для первого танца Элайджу.

Который наверняка, проклиная все на свете, отдувался за всех них.

Старший братец был однотипным воплощением всего того, во что вкладывают, произнося "истинный король". Ему шло быть в центре внимания среди тех, кто мнил себя выше всех остальных. Смертной знати на этом празднике не было место, ведь они в сущности, бабочки-однодневки.

Сам Клаус показываться не спешил, своим показательным отсутствием рождая тысяча предположений и самых невероятных догадок. В сущности, таким незамысловатым фокусом он этого и добивался. Наверняка, все причастные к недавним событиям теряются в догадках и дрожат за свою участь. И это он еще не ступил на сцену.

— Праздник прекрасен.

Он посмотрел наверх в расписанный известнейшим мастером потолок. Едва ли кто поверит, что он лазил по строительным лесам, мешал краску и позволял помыкать собой смертному, пусть и гениальному. Но это было так. Пред величием и силой гения того художника никому не зазорно было склонить голову. Жаль, что мастер отказался от дара бессмертия, предпочтя увидеть, что же там за чертой.

Его гостья была молчалива.

Вообще-то, после нескольких дней в темнице строптивости в ней поубавилось, и она до смерти боялась его, пусть старалась держаться с достоинством. Совсем еще юная ведьмочка, играющая с жертвенной магией. Им бы не было до этого никакого дела... Если бы она не собирала силу в месте, где никому быть не положено.

Старший брат не поверил в совпадение. Никлаус, впрочем, тоже.

Вербена вышла из ее организма... И они узнали все, что хотели. Теперь одетая, причесанная девушка примет участие в их празднике, правда в качестве закуски. Ее кровь будет разлита по бокалам и утолит их жажду в полночь, как и велит традиция. В некоторых вещах Клаус был очень сентиментален, и в эту ночь предпочитал испивать живительную влагу для всех вампиров, в которой струится магия.

Если посмотреть вниз, можно было среди гостей заметить пару, перед которой все расступаются. Кол для сегодняшней ночи предпочел золотую ткань, расшитую тем же золотом в сложном узоре. С плеч Первородного спадал простой черный плащ. Перчатки он где-то потерял, зато с нежностью держал маленькую ручку своей спутницы. В пышном серебристом платье, каждое движение рождало целую радугу, потому что ткань была расшита бриллиантами так густо, что платье напоминало доспехи. Тонкие руки Давины укрывали белоснежные прозрачные рукава. На изящных запястьях жемчужные браслеты, такой же жемчуг в ушах, на шее и волосах словно обруч.

Брат трезв, до неприличия счастлив и еще никого не убил.

Хотя Никлаус готов поставить свое недавнее приобретение — арабского жеребца, на то, что Кол не долго будет изображать то принца, то пажа при своей маленькой спутнице. Кто-нибудь, да выведет этого забияку из себя, и тогда прольет кровь.

Ну не может же эта ночь пройти так скучно без убийства?

Он пока просто наблюдает, отчасти развлекается этим и старается не думать о...

Кто же знал, что не думать о женщине все время так трудно.

Показывать океаниду он никому не собирался. Это было бы глупо. Да, глупо, как и давать ей шанс дерзить самому себе на глазах у гостей, тогда обязательно придется наказать, иначе пойдет слух что он размяк. Ни первого, ни второго Никлаусу не нужно. Пусть сидит в своем комнате под надежной охраной — он ей не ее принц чтобы выводить Кэролайн в свет.

Элайджу, очевидно, ничего из выше перечисленного совсем не волновало.

Его строптивица была в черном платье, кружева и длинный шлейф. По-прежнему красива, как рассвет. Но ни одного украшения Елена не изволила надеть. Кружево обрамляет грудь, обрисовывает тонкие плечи, делая дриаду еще более хрупкой, чем она есть.

На них все смотрят... Но Предназначенная брата держится с таким хладнокровным равнодушием, что пожалуй, затмевает почти всех дам. И лишь хорошенько всмотревшись в лучистые карие глаза, можно заметить испуг дриады. Но кто посмеет разглядывать спутницу старшего Первородного настолько бестактно? Конечно же, никто.

Здесь среди хищников она словно беззащитная лань, обреченная на заклание самой своей сутью. Если бы не одно "но" — возрастом в тысячелетие. Всякий, кто сейчас видел печать нежности на дышащих благородной силой чертах лица Элайджи Майклсона, делал определенный вывод.

Старший брат может был ревнив, куда там сынам пустынь и гор.

Но не в пример им не желал прятать ту, что любил.

Пусть пока взаимности не дождался. И бывшая смертная только его терзала. Правда, Никлаус могущий в отношении несравненной Елены мыслил более хладнокровно — замечал, что дриада не совсем равнодушна к Элайдже. Вспомнить, какой апатичной и печальной она стала, стоило старшему брату уехать. Так что даже Кэролайн всерьез переживала за подругу. А ему приходилось выслушивать весь этот бред. Так, как будто ему было мало жалоб от младшей сестренки на океаниду или от Кэролайн на Ребекку.

Эти двое — право, какая неожиданность, не поделили право управлять приготовлениями к празднику, так что Клаус успел накопить в своей черной душе целые бездны злобного сарказма. Хорошо еще, что спутница Кола была слишком робка, чтобы кому-то надоедать, а Фрея просто не видела необходимости выносить ему мозг.

Шаг, поворот, поклон...

Музыка вела притворно веселые пары за собой.

Никлаус чувствовал то удушающие облако лицемерия? которое заполнило зал едва ли не полностью. Трудно было не обратить внимания на скрытую напряженность некоторых.

Аврора де Мартель — привет из прошлого. Такого далекого, что оно почти кажется сном. Он ведь действительно позволил себе забыться и полюбить ее. Добрую, нежную и такую хрупкую. Она была кроткой и ласковой, но только с ним. Тогда Никлаус был столь наивен, что мог поверить в лживую сказку о любви. Время все расставило по своим местам.

Сейчас между ними есть только пепел несбывшихся надежд... И, быть может, ляжет еще и кровь, окончательно определяя границу, которую уже не преодолеть.

И все равно трудно остаться полностью равнодушным.

Никлаус знает, что ее глаза ищут его во всяком мужчине в зале.

Милейший Тристан — дело другое. Он не жаждет встречи и наверняка предпочел избежать ее любым способом. Он боится, и едва ли замечает свою спутницу, растеряв все хорошие манеры — Элайджа будет разочарован.

Пора начинать спектакль... Но прежде одно маленькое приготовление. Врага мало просто убить, его нужно заставить страдать самым изощренным из всех возможных способов. Он в этом деле мастер. И просто не может отказать себе в такой шалости, правда с далеко идущими последствиями.

— Приветствую дорогих гостей в доме Майклсонов!

Свою речь Никлаус начинает с банальной театральщины. И он почти видит, как Ребекка закатила глаза, выражая свое четкое отношение к его выходке. Но у остальных же гостей едва сердца не останавливаются, когда музыка обрывается, и они видят его. Клаус улыбается так ласково, что воздух превращается в густейшую патоку. Ей невозможно дышать, зато вполне возможно ощутить значимость сего момента.

Аврора, подбирая лавандовые юбки, стремится к нему через замерших как статуи древних вампиров. Но Первородный делает вид, что не замечает ее отчаянного взгляда. Клаус кланяется и выводит из толпы только что появившуюся златовласую девушку в белом платье. По его небрежному знаку музыканты вновь начинают играть.

Этот танец только для него и Кэролайн.

Он намеренно позволяет утонуть себе в ее тревожных синих глазах, побыть не притворно восхищенным, жаждущим и покорным, как любой влюбленный глупец. Клаус обхватывает пальцами тонкую талию и легко приподнимает океаниду над полом. Каждое его движение неимоверно бережно по отношению к ней, а взгляд говорит о... Они танцуют, теряя связь с реальностью.

Совсем рядом трескается чужое сердце, на тысячу и тысячу осколков разлетается.

Никлаус в одной из фигур танца, когда они так близко, улучает момент, и касается губами порозовевшей щеки, за что его тут же награждают неласковым взглядом. Но эта магия между ними и на нее действует. Усыпляет, заставляет забыться, потеряться. "Нет силы опасней любви..." и Кэролайн в эти мгновения как никогда уязвима.

Жаль только, что все это затевалось не ради нее, и не ради него самого. Клаус не собирался бестолково тратить время, играя в какие-то игры. Ведь так просто решить все здесь и сейчас.

Аврора, ах, любовь моя, ты, наверняка, совершенно точно дашь мне повод.

Ведь ты уже ненавидишь укравшую у тебя меня мерзавку всем сердцем, напрочь отказываясь понимать, что никакого "мы" больше не существует. Что любовь умерла.

Трагедия? Скоро будет. Фарс? Пожалуй, уже начался.