Солнечная (гет)

Есть только одна философия, хотя и разделившаяся на тысячи школ, и имя ей — стойкость. Нести свой удел — значит побеждать.

— Эдуард Бульвер-Литтон

* * *

Извилистая дорога петляла между лесом. Неприкаянные могучие ветви стояли, слегка покачиваясь будто в такт несуществующей мелодии, и Лили, бессмысленно шедшая по давно уже выученной тропе, даже не замечала волнения природы. Ей все казалось бессмысленным и ненужным, ничто не приносило радости и весь мир в одно мгновение потерял всякую ценность. Прошло всего лишь сорок восемь часов с того дня, и Лили, ощущавшая внутри себя звонкую пустоту, лишь изредка выныривала из своих мыслей, чтобы оглядеться, посмотреть, что творится с миром.

Только как бы ни старалась она, как ни пыталась забыться, перед глазами до сих пор стояли наполненные презрением и холодным безразличием глаза, которые прожигали, отравляли ей жизнь. Лили боялась думать о Скорпиусе, боялась слышать его имя, поэтому в тот же день, придя в себя, она быстро-быстро проговорила отцу:

— Мы расстались, папа. Но, пожалуйста, не оставляй Скорпиуса, не думай о нем плохо. Он очень уважает тебя, и я не должна стать причиной того, что ваши отношения испортятся.

Отец ничего не спрашивал, не пытался узнать, и это отчасти облегчило ей жизнь. Братьев Лили держала в полном неведении: во всем мире единственным, кто знал о трагедии Лили Поттер, был отец, и что-то было в этом ироничное.

Когда на следующий день Лили еле-еле поднялась с постели и безразлично стала всматриваться в окно, она почувствовала, как тяжело будет самостоятельно вставать на ноги. Раньше… раньше был он, такой сильный и уверенный, такой преданный, что не возникало сомнений, что он не бросит ее в трудную минуту. А теперь? Теперь Лили Поттер была сама по себе, и она не знала, что ей делать.

Но дальше так не могло продолжаться: она прекрасно осознавала это, поэтому, вспомнив вдруг Фобоса, Лили решила наконец прийти в дом к Асторату. И вот, остановившись у знакомого дома, она тоскливо посмотрела в неживое здание. Ей не хотелось видеть Фобоса. Не хотелось даже быть здесь. С этим домом было связано столько воспоминаний, что сердце у нее защемило, и Лили опять почувствовала предательские слезы в глазах. Ей было так тяжело, так сложно свыкнуться с мыслью, что она сама оборвала все связи с человеком, которого, наверное, любила так же сильно, как и свою жизнь, что в это даже не верилось.

Шаг отдавался ударом сердца, и, оказавшись внутри, Лили неуверенно подошла к столу. Вокруг лежали стопками коробки и книги, дом увядал, как и любое место без людей, и она не сразу вспомнила, зачем вообще сюда пришла. Воспоминаний и мыслей было так много, что Лили выпадала из реальности, ощущая одну лишь печаль.

Забавный, смешной Асторат Берк. А ведь, наверное, был очень тяжелым мужчиной: опасным и таким же, как Фобос. Как многое он пережил в своей жизни, как многое испытал, чтобы потом на смертном одре понять, что самолично загубил самое дорогое в своей жизни. Именно теперь отчего-то Лили ощущала близость их историй, и понимание медленно обволакивало ее разум. Потому что Лили поступила точно так же. Она тоже самолично угробила свое счастье.

Перебирая книгу за книгой, Лили даже не смотрела на обложки. Ей ничего не нужно было в этом доме, право, она-то и пришла сюда, чтобы именно здесь, в этом ветхом, мертвом здании, начать свою жизнь с чистого листка. Поднимаясь по ступенькам, оглядываясь по сторонам, Лили зашла в комнатку Астората, увидела голую кровать, на которой он умер, и, не сдержавшись, присела на нее. Все стало ей так дорого — воспоминания, эмоции, каждая мелочь. Она добровольно окуналась в прошлое, анализируя свое поведение, пытаясь понять, почему же и когда свернула не туда. И чем дольше она вспоминала, тем явственнее убеждалась — все началось именно после смерти матери. Именно тогда.

Воспоминания о ее смерти были самым тяжким грузом. Право, за все эти годы Лили даже ни разу не пришла к ней на могилу, потому что боялась… боялась посмотреть и утонуть в своей горечи. Не потому ли она в принципе перестала думать о своей матери? Перестала вспоминать ее красивое, ласковое лицо?

Прикрыв глаза, Лили схватилась руками за прутья, слегка усмехнувшись. Однажды она придет к ней на могилу. Только… не сейчас.

Бросив последний взгляд на помещение, Лили вдруг заметила странную картонку под шкафом. Она поблескивала, потому, наверное, и привлекла ее внимание, и, нагнувшись, Лили с удивлением поняла, что это была колдография. На ней слегка покачиваясь, стояла, обняв себя руками, рослая женщина с крупным телосложением. Она улыбалась лукаво и даже как-то игриво, вытягивая голову, обнажая свою шею. Ее кудрявые волосы спутавшись, слегка раскачивались вперед-назад, и было что-то в ее лице веселое, легкое, радостное. На заднем обороте кривым почерком значилось: Аделия Берк, — и Лили, еще раз посмотрев на женщину, поняла, кто это был.

Женщина, имя которой не произносилось в этом доме, стоявшая на колдографии, была женой Астората Берка, которую он упрятал в доме и свел с ума, приблизив ее смерти. Она была его вечным проклятием и напоминанием, какую ошибку он сделал в своей жизни, и именно ей были посвящены последние слова умирающего.

Положив аккуратно колдографию на комод возле кровати, Лили, прикрыв дверь, с тяжелым сердцем вышла из комнаты. Какая-то мысль мучила ее, только Лили все не могла ее осознать. И было так тяжело просто ступать по ступенькам, идти домой и продолжать жить, потому что смысла в этом не было. Лили потеряна. И, Мерлин, найдет ли она себя вновь?

Спустившись вниз, Лили вышла в гостиную и, почти направившись к выходу, вынуждена была остановиться, заметив вдруг… Ребекку. Облаченная во все черное, она стояла, посматривая в окно, слегка потирая рукой, облаченной в черную перчатку, щеку, и, видимо, почувствовав ее взгляд, обернулась и посмотрела на Лили. Ее голубые глаза были тусклым, а выражение лица — невыразительным. Глядя на нее, Лили бы никогда не смогла найти в Ребекке ту самую Бэкки Берк, которая бегала за Годриком, которая вечно пускала глупые сплетни и жила за чужой счет.

— Я знала, что ты здесь будешь, — спокойно проговорила она, и голос ее подвел лишь в самом конце. — Так странно теперь смотреть на тебя, Лили Поттер, и знать, что ты убила Мэри.

Прикрыв глаза, Лили развернулась, почувствовав резкий позыв уйти. А потом, осознав вдруг, как это бессмысленно, остановилась, так и не сделав шаг. Право. Пора перестать бегать. Она действительно убила Мэри, но разве хотела этого Лили? Разве в том была ее вина?

— Ты все такая же поверхностная идиотка, Бэкки, — с горькой усмешкой проговорила Лили, посмотрев на нее из-за плеча. — Судишь всех по своим меркам, не понимая ни черта…

— Да хоть даже и так! — воскликнула она, и ноздри ее расширились от той ненависти, которая вдруг проступила в ее лице. — Это никогда не отменит того факта, что ты убийца. Бедный Годрик! Если бы он тогда не привез тебя из Германии, я бы была миссис Томас, и Мэри…

— Так это все, что тебя волнует? — с насмешкой проговорила Лили, резко оборвав ее. Она вдруг почувствовала, как все иронично и глупо и как все это не стоит ни капельки ее внимания.

Ребекка осеклась. Посмотрела на нее непонимающе, будто стараясь понять, о чем Лили вообще говорит. И только после Берк фыркнула, словно отвечая «да».

В ту же секунду странная ярость обуяла легкие Поттер, и, не отдавая себе отчета, она приблизилась к Бэкки и внимательно поглядела на нее, чувствуя, как медленно искажается где-то внутри нечеловеческих размеров боль.

— Зачем ты тогда соврала ему? — прошептала Лили, сжав пальцы в кулак. — Зачем разлучила нас таким… таким способом?

Ребекка фыркнула, скрестив руки на груди, и, отступив на шаг назад, закачала быстро-быстро головой.

— Какая разница? Годрик так и так бросил бы тебя. Я лишь… лишь приблизила этот момент, и все остались счастли…

— Знаешь, что? — спокойно и холодно перебила Лили, усмехнувшись вдруг, сощурив глаза. Июльский свет заливал пространство комнаты, освещая мертвый дом, и все это выглядело таким тоскливым и убогим, что сердце у нее сжалось. — Еще два дня назад я сказала твоему брату, что твоя участь несправедлива. Но теперь… что ж, я вижу, что ты заслужила абсолютно все.

Ей было плевать, что ответит Ребекка, потому, отвернувшись, она спокойно пошла прочь, не обращая внимания ни на что вокруг. Было так пусто и безразлично, словно из нее за одну секунду кто-то высосал всю жизнь. Но при этом Лили, будто овеянная странным предчувствием, а может, так сказалась меланхолия, которая последнее время неотступно следовала за ней, знала, что ей нужно делать. Потому, наверное, придя домой, Лили подошла к полусобранному чемодану, положила туда недостающие вещи, а уже через час стояла вокзале, ожидая поезда в Германию.

Она знала, где был похоронен дядя, знала, где остановится на несколько дней. Что-то тянуло ее туда, в эту страну, и чувство это было таким интуитивно правильным, что сопротивляться ему не было сил. И вот Лили опять стояла здесь, крепко держа в руках чемодан, зная, что теперь за ней никто не придет, никто ее не остановит… да и незачем было.

С легкой улыбкой на устах она провела весь путь, сидя в тамбуре. Люди вокруг болтали и веселились, то и дело проходили нарядные, шумные девушки, которые распевали народные мотивы и свистели во весь рот, призывая желающих присоединиться. Но для Лили всего этого как будто не существовало. Она постоянно была в своих мыслях, не слышала, когда к ней обращаются, не старалась наладить с кем-то контакт — воспоминания и тяжелые, не самые приятные мысли были единственными ее спутниками, и Лили ныряла с в них с головой.

Германия встретила ее пасмурным небом и мелким дождем. Едва лишь закинув вещи в гостиницу, она, не беря с собой ничего, кроме палочки, быстрым шагом пошла к кладбищу, с любопытством озираясь по сторонам. Ничего не изменилось, да и не могло, ведь прошло… четыре? Пять месяцев? Только вот Лили казалось, что прошло не меньше года, потому что все теперь было для нее совершенным другим.

Знакомые улицы лишь учащали сердцебиение и не привносили в нее ничего, кроме горечи: перед глазами восстал дядя Чарли в кожаном плаще и с искрящимися задором глазами. Как несправедлива она была к нему, как многое из того, что она высказала ему, хотелось забрать обратно и похоронить где-то в душе. Лили шла все дальше, воспоминания прогулки с Фобосом, их флирт и веселый смех, которым они сотрясали пыльные улицы Берлина. Мерлин… до чего глупым это выглядело сейчас!

Завернув на знакомую дорожку, Лили вышла к знакомой ограде кладбища и, опасливо всматриваясь в надписи, она стала пробираться в самую гущу надгробий и склепов. Чуть поодаль, на холме, по-прежнему росло одинокое, больное дерево, и Лили помнила, как пряталась за ним, следя за дядей. Да. Теперь она уже видела ту самую могилу, где навеки была похоронена миссис Харпер, и именно сейчас, отчего-то, ей подумалось, что и дядя ее умер скорее от тоски, чем от чего-то другого. Столько лет положить на алтарь одной женщины, чтобы неизбежно лишиться ее. Разве долго он прожил после всего этого: с воспоминаниями и тупой болью внутри?

Дыхание оборвалось, и Лили, остановившись, схватилась рукой за грудь, сжимая пальцами черную блузку. Она вдруг почувствовала странный приступ самой настоящей боли, той самой, от которой хотела сбежать, но даже здесь в итоге она настигла ее.

Безвольно присев на лавочку, Лили прикрыла глаз, склонившись над своими коленями, чувствуя яростное желание то ли расплакаться, то ли вскричать громко, но ничего из этого она не сделала. Лишь сидела, задыхаясь, представляя, и перед глазами мелькали воспоминания: яркая, коварная улыбка Мэри, полный ненависти взгляд Годрика, удивленные фиолетовые глаза и наконец Скорпиус. Такой родной и такой любимый… его хотелось увидеть прямо сейчас, но Лили-то знала, что не увидит. Оттого, наверное, найдя в себе силы, она все же встала и пошла дальше, петляя между могилами.

Дядя Чарли был похоронен в самом конце кладбища. Ничто не отличало его могилку от остальных, и Лили отчего-то скривилась, подумав, как ее бабушка, наверное, с ужасом всматривалась в эти незнакомые немецкие надписи, сетуя, что нельзя забрать сына хотя бы к себе, на родину. Было что-то в этом неправильное: одинокая могила, которая рано или поздно зарастет сорняками и никто не придет за ней поухаживать; такое несправедливо далекое расположение от могилы миссис Харпер.

— Некоторые истории никогда не заканчиваются хорошо, — прошептала она тихо, вспомнив вдруг слова Чарли. И почему только Лили могла хотя бы на секунду возомнить, что как раз ее история будет со счастливым концом? Откуда у нее была такая больная убежденность?

— Я была обречена, — улыбнувшись нервно, схватившись рукой за прутья забора, пролепетала Лили, осознав вдруг, что надписи на могильном камне расплываются, отставляя после себя неявные штрихи. — Но как же все исправить? С чего же начать? И… возможно ли?

Она приходила на кладбище каждый день в течение всей недели своего пребывания. Стояла, подолгу всматриваясь в камень, и что-то еле слышно говорила про себя, иногда лишь вздрагивая, будто осознавая, где именно она находится. А потом, забываясь, Лили опять пропадала в своих мыслях, подолгу о чем-то размышляя.

Но время летело, и в преддверии дня рождения отца Лили уже сидела в поезде, направляясь обратно, домой. Тридцать первое июля должно уже было быть завтра, когда она должна уже будет приехать в пункт назначения, и Лили, вздрагивая мысленно, с ужасом думала о предстоящей встрече со всевозможными родственниками, которые непременно захотят прийти и поздравить Гарри Поттера.

Все это время она почти успешно избегала всех, кроме Гермионы и Розы, и теперь ей едва ли хотелось вновь окунуться в семейную идиллию клана Уизли. Порой Лили даже казалось, что и ее отец устал от многочисленных родственников, которые так и норовили пролезть в душу, но то ли в память об умершей жене, то ли из-за собственной привязанности он никогда не отказывал им в гостеприимстве и внимании, чего нельзя было сказать о его детях. Все они, Альбус, Джеймс, Лили, несмотря ни на что, особо не контактировали со своими кузинами и кузенами — Альбус, потому что был на Слизерине, а значит, заклеймлен, Джеймс — потому что никогда не интересовался ими и упорно работал на свою карьеру, но, а Лили… ей никто не нужен был. Лили Поттер всегда хватало двух неугомонных братцев, с которыми в последнее время у нее получилось наладить какой-никакой контакт.

Дом на Гриммо 12 встретил ее переполохом и шумом голосов. Все уже были в сборе: Лили мельком заметила даже тетю Гермиону и дядю Рона, которые, громко споря, вызывали заливистый смех у столпившихся возле двери Хьюго и Луи Уизли. В доме было так весело и шумно, что ее возвращение не сразу приметили, а когда она уже хотела свернуть в свою комнату, то была поймана Джеймсом, который с веселым смехом затащил ее на кухню.

Лили было так неловко сидеть за столом, набитым людьми; было так неловко чувствовать на себе то и дело взгляды, что весь вечер она провела будто в каком-то тумане. Разговоры ей были неинтересны, да и вряд ли она могла что-либо понять из них — в конец концов, Лили даже не знала всех своих кузенов. В какой-то момент ей так опротивело сидеть за столом, что, воспользовавшись минуткой, она все-таки улизнула, чтобы найти отца, но как назло его нигде не было.

Блуждая по коридорам, Лили наконец зашла на чердак и увидела отца, который, стоя на корточках, с кем-то говорил через камин. Она уже почти поставила ногу на деревянный пол, чтобы подойти к нему, но вдруг, прислушавшись к голосу из камину, узнала его и оробела. Этот голос Лили узнала бы из тысячи, и не было никаких сомнений, что говорил Гарри Поттер со Скорпиусом.

Вздрогнув, она тихим шагом отошла от двери и, прислонившись, прикрыла на секунду глаза, осознав вдруг, как сильно она скучала по этому голосу, какие сильные эмоции вызывал он внутри нее. Не найдя в себе силы, чтобы вернуться, Лили зашла лишь на секунду в кабинет отца, поставила на стол хорошо упакованный сверток, а потом свернула в свою комнату и, заперевшись, бессмысленно присела на стул возле фортепиано.

Был только день, и яркое солнце заливало пространство, отображаясь в крышке фортепиано, но для нее как будто не существовала ни этого дня, ни этого яркого солнца, ничего. Все тонуло в вязких мыслях, которые окутывали ее, заставляли выпадать из реальности. Если это и была депрессия, то… какая-то странная и неправильная, потому что ни грусти, ни тоски не было. Было лишь странное непонимание, куда же ей двигаться и зачем. Она не находила ответа на эти вопросы; не могла и дать верную оценку всем своим действиям до произошедшего. Лили не чувствовала особой вины или сострадания, но при этом каждый день она думала о том, что когда-то давно свернула совсем не туда. И чем дольше копалась она в этих мыслях, тем явственнее понимала, что ответа у нее не было.

Когда наваждение спало, и Лили, распахнув глаза, осознала вдруг, что уснула, она с ужасом встрепенулась и посмотрела в окно. Солнце по-прежнему освещало комнату, но было уже не таким ярким и ослепляющим. Именно в этот момент она вдруг услышала монотонный стук в свою дверь, и, неуверенно поднявшись, отворив дверь, Лили увидела на пороге комнаты отца, который, обеспокоенно глянув на нее сделал шаг вперед, вынуждая ее на автомате пропустить его в комнату.

— Лили… все в порядке? — буднично поинтересовался он, но Лили видела, как бегают его глаза, как он старательно не смотрит ей в глаза, все же бросая беглые взгляды.

Неопределенно качнув головой, Лили присела к фортепиано и бессмысленно посмотрела подле себя, вдруг вспомнив, как сидела она тут вместе со Скорпиусом и как душу уже тогда травила ей странная, необъятная тоска.

— Гости уже ушли, — с легкой насмешкой проговорил Гарри, и Лили повернулась, посмотрев на него. — И я получил твой подарок, спасибо… помнится, это впервые за несколько лет.

Хоть он улыбался, посматривая на нее, Лили вдруг почувствовала себя так неловко и глупо, что, отвернувшись, схватилась пальцами за крышку, боясь, что лицо ее покроется мелкими розовыми пятнами смущения и чего-то еще. Что-то по-прежнему не давало ей показать собственные эмоции, и Лили старательно маскировала их за полным безразличием. Как жаль, что сноровка и опыт теперь не помогали ей, выуживая все ее эмоции с самого дна.

— Сыграешь мне, Лили?

Пальцы сильнее впились в крышку, и Лили, прикусив нижнюю губу, слегка склонила голову набок, не давая себе воли обернуться и посмотреть на отца. А потом, не говоря ни слова, она открыла крышку и, не думая ни о чем, медленно, едва касаясь пальцами клавиш, стала играть, постепенно забывая, где она находится.

Лили играла, и перед глазами у нее будто оживал мрачный, густой Запретный лес. И словно это было только вчера, она вновь увидела знакомую полянку, овеянную светом десятка фей, которые кружили возле лица Скорпиуса. Бледного, насмешливого Скорпиуса, который смотрел на нее пристально и цепко, в чьих глазах на самом дне зрачков можно было заметить замаскированную и запрятанную нежность и легкое, такое невесомое восхищение. Может, это и был тот самый момент, когда у Лили впервые появилось желание узнать его ближе, а может, это был тот самый, казалось бы, незначительный момент, который меняет всю жизнь, привнося в нее что-то новое и такое важное.

И когда руки ее остановились, Лили посмотрела на свои длинные пальцы, понимая в одно мгновение, что никакого Запретного леса нет и что она сидит в своей комнате, на дне рождения отца, мечтая заплакать, только вот ни слез, ни сил — ничего у нее не было.

Подняв голову, она обернулась, поймав напряженный, очень озабоченный взгляд Гарри, и, слабо улыбнувшись, спокойно произнесла:

— Может, пойдем вниз?

За кухонным столом, попивая чай, расположились братья и Прю, и Лили, присев возле Джеймса, усмехнувшись, грела пальцы о горячую кружку, без особого интереса слушая ироничный рассказ Альбуса. Все время она чувствовала странное напряжение и не могла однозначно понять, волновалась ли только она, или, на самом деле, все сидевшие возле нее словно пытались ненароком посмотреть на Лили и задать свой немой вопрос.

И именно в этот момент усталость грузом свалилась на плечи. Лили так устала просто быть, что хотелось непременно покончить уже со всем. И перед глазами ее оживали призраки прошлых дней, когда очевидная мысль была ярче всей действительности: Лили сама разрушила свою жизнь. Она сама отказалась от своего счастья.

— … не понимаю, где Малфой? Как он мог не прийти на твой день рождения?

— А чего ты отца спрашиваешь, спроси лучше Лили.

Она вздрогнула, и чашка качнулась, слегка расплескав чай. На нее смотрели Джеймс и Альбус, и ей хотелось просто исчезнуть, а не находиться под давлением этих до боли знакомых глаз.

— Так почему нет Скорпиуса? Что у него такого важного сегодня? — повторил Альбус, и, глядя в его лицо, Лили поняла, что ему ни черта неизвестно. Право. Ведь она сама никому не рассказала, кроме отца, который сейчас, опустив глаза, явно абстрагировался, давая понять ей, что все это ее рук дело.

Воздуха было так мало, что, прежде чем сказать, Лили сделала глубокий вдох, а потом уверенно посмотрела в зеленые глаза брата, делая лицо свое непроницаемым.

— Я не знаю. Мы уже давно не вместе.

Удивление Альбуса было настолько сильно, что он бы точно приподнялся со стула, если не бы Прю, которая, схватив его за руку, вынудила Альбус присесть. Правда, удивление быстро сменилось злостью, и глаза его сверкнули так отчетливо, что Лили лишь прикрыла глаза, будто чувствуя несуществующий груз, который продавливал ее плечи к земле.

— А я-то думал, что с тобой не так, — злой оскал появился на его губах, и Лили, мечтая найти поддержку хоть в Джеймсе, посмотрела на него. Однако тщетно, даже вечно позитивный Джеймс нахмурился и явно разделял чувства Альбуса. — Я его точно убью… попадется он мне при встрече…

— Если ты сделаешь ему хоть что-то, я никогда не прощу тебя, Альбус Северус Поттер, — двинув кулаком по столу, резко и быстро проговорила Лили, вскочив со стула. — Это касается и тебя, Джеймс, — холодно взглянув на обоих братьев, процедила Лили, чувствуя вдруг самую настоящую ярость. И почему-то вновь и вновь именно она заставляла ее действовать, заставляла… жить. Неужели только благодаря ненависти Лили Поттер и существовала? — Я его бросила. И его вины в том не было.

Лили больше не хотелось видеть перед собой никого, поэтому, не думая, она вышла из дома, и, не обращая внимания, вышла во внутренний дворик, к качелям, которые, позванивая цепями, слегка раскачивались вперед-назад.

Она не думала ни о чем, просто не хотела вспоминать, как однажды он пришел сюда к ней мириться. Потому что больше Скорпиус Малфой не придет. И в этом всем было так много ее собственного разочарования и боли, что сразу стало трудно дышать, а веки отяжелели. Лили боялась своего будущего, потому что видела его беспросветным и горестным, а оттого мечтала не думать.

Но между тем внутри нее еще была та прежняя Лили, которая вставала и, сверкая глазами, уничтожала всех врагов. Эта Лили, топая ногой, взывала ее к действиям. Как жаль только, что теперь она совершенно не имела власти над ней.

* * *

Август был таким же безотрадным, как и все лето. Единственным ее утешением были личная лаборатория и зелья, в которые она окуналась с головой, забывая о реальности. Ей просто не хотелось обращать внимание на шумный, надоедливый окружающий мир, на бесконечные газетные заголовки и видеть там, на всех колдографиях, его, живого и усмехавшегося.

Она варила обычные, самые простенькие зелья, потому что вот уже который месяц стояла на учете и была вынуждена ходить в Министерство на проверку своей палочки. Это было настолько глупым и нелепым, что она не могла найти в себе силы хоть как-то воспротивиться и найти лазейку в законе, а потому, варя в который раз бытовые зелья, почти что радовалась жизни. Почти.

Первым ударом под дых стала новость о том, что Пруденс ожидает ребенка. Лили и сама не могла сказать, что было такого в этой новости, но стоило ей лишь это услышать и увидеть донельзя счастливого Альбуса, как она почувствовала острую нехватку воздуха и сил просто стоять в этом семейном кругу. Даже отец улыбнулся вполне счастливо, оставляя всю свою усталость и тоску позади. И в этом празднике жизни будто бы одна только Лили чувствовала, как тонет в своих чувствах, в своих мыслях и желаниях вырваться из клоаки. Найти свое призвание и возвыситься вновь.

Когда Джеймс сошелся с Элен и решил съехать из квартиры в Шотландию, дабы все-таки вернуться в большой спорт, Лили вновь почувствовала острую, ноющую, такую тупую боль. Элеонора, глупая, жалкая Элеонора, была так счастлива, так уверенно убеждала его вернуться обратно и так ласково смотрела на него, что, право, Лили почти тошнило.

Но она стояла напротив них на перроне, провожая брата в большой путь. Стояла, а на самом деле падала под грузом ненастий и собственных разочарований, так не вовремя вспомнив, что когда-то давно Лили Поттер считала, что точно будет жить лучше Элеоноры.

Поезд почти подходил к вокзалу, когда Элен, разомкнув объятия, подошла к Лили и, ласково ей улыбнувшись, сжала ее ладонь напоследок, проговорив:

— Я недавно видела Годрика. Мерлин… он так убит… Лили, мне страшно! Как бы он не наложил на себя руки, — сильнее сжав ее ладонь, дурочка Спинетт даже не замечала, как побледнела Лили и в каком ужасе исказилось ее лицо. — И ты тоже… но за тебя я хотя бы не переживаю. Ты же всегда поднималась, Лили, как бы тяжело тебе это ни было и дорого ни стоило.

Она уезжала в теплую Шотландию, к матери, под руку с человеком, в котором нашла отраду, и была так счастлива, что Лили едва ли нашла в себе силы хоть что-нибудь сказать. Она молчала, провожая поезд, молчала, сидя дома за чашечкой чая, вполуха следя за разговором отца и Альбуса. В этом огромном мире, где каждый мог реализовать себя, она не не могла найти ни покоя, ни радости. И дни тянулись как маленькая вечность, не оставляя после себя ничего.

В середине августа Лили, накинув на себя черную официальную мантию, вышла рано с утра из дома. Она, как всегда, шла на проверку собственной палочки, и, прикрыв слегка глаза, с некоторой мнительностью наблюдала за проходившими мимо волшебниками. Солнце было теплым и летним, только вот небо было как будто ниже, словно мечтая коснуться земли, и это было одним из тех верных признаков, по которым можно верно определить наступление осени. Только какое дело было до этого Лили? Лето, осень… все было таким же, как и всегда.

Вокруг пестрели живые плакаты, агитирующие за выборы, и Лили с содрогающимся сердцем всматривалась в каждый, боясь увидеть Скорпиуса. Однако все листовки принадлежали лишь партии «Содружество», рейтинги которой претерпели значительные изменения с открытием лавки. Политическая бойня, которая должна была развернуться на полях магической Англии, обещала быть яркой и захватывающий, и все с содроганием ждали сентября. И действий Скорпиуса, который, несмотря на свой юный возраст, давно был известен на всю страну.

Когда она думала о политике, то сердце ее содрогалось в предчувствии чего-то ужасного. Лили боялась. Боялась за Скорпиуса, за своего отца, даже за Гермиону, потому что политика никогда не была пристанищем слабых людей. В ней могли выжить лишь те, кто имел хотя бы какой-то стержень. И были ли они к этому готовы? Их ли это место? Вспоминая тоскливые глаза Скорпиуса и его мрачные мысли, она думала, что все их жизни были бессмысленными и глупыми.

Размышляя, Лили даже не заметила, как дошла до Министерства. А потом, пройдя очередную, такую нудную процедуру, она бесцельно стояла в очереди за талоном. Смысла в том, что делала Лили, не было, и чем дольше она думала об этом, тем сильнее была пучина, в которую ее засасывало. Ей нужен был лишь один сигнал, знак, который бы направил все ее мысли в одно русло, но как бы ни старалась она, как ни задумывалась над этим, в ее голове не было ни единой здравой мысли.

— Мисс Уизли, почему вы такая бездарность?

Знакомая фамилия заставила Лили резко поднять голову, и, развернувшись, она вдруг заметила Розу, стоявшую возле своего директора, который, уперев руки в бока, с гневным выражением лица слегка притоптывал на месте и громко говорил, совершенно не боясь быть услышанным.

— Неужели до вашего крошечного мозга никак не может дойти, что мое время настолько важно, что любая запинка, промедление может полностью разрушить мой плотный график.

— Сэр… — вяло откликнулась Роза, и Лили, знавшая безэмоциональное лицо своей кузины, отчетливо видела стыд, смешанный с тихой яростью.

— Когда я говорю, вы молчите, — взмахнув рукой, в пальцах которой были сжаты с десяток бумажек, он усмехнулся вдруг, а потом более спокойно проговорил: — Если бы не ваша мать, вы бы вылетели отсюда давно. Только лишь из уважения к вашей семье, я терплю такую бездарную амебу на столь важной должности. Вы это понимаете?

Взмахнув рукой еще раз, он нарочно выронил листки бумаги, которые, разлетаясь, дождем опадали на пол, прямо у его ног. Роза поникла, сжалась лишь от упоминания своей матери. Смотря на нее, Лили не заметила, как оскалилась, почувствовав странный прилив слепой злобы. Она не понимала, как можно было терпеть такое; не понимала, как можно прогибаться под кого-то, бояться ответить только из-за семейного осуждения. Все это было таким мерзким и глупым, что хотелось лишь фыркнуть и уйти. Но тот факт, что унижалась ее кузина, заставлял Лили стоять на месте и внимательно наблюдать. Жалкий идиот. Он издевался над ней, потому что знал, что Роза никогда не даст отпор.

— Поднимете, — протянул он, и это было последней каплей. Не стерпев, Лили отошла от очереди и, быстро спустившись по ступенькам, оказалась позади директора и громко, уверенно проговорила:

— Она не будет этого делать, сэр, ведь это вы выронили листки.

Слегка замедленно, мужчина обернулся и, приподняв бровь, посмотрел на нее слегка удивленно и ошалело, явно не понимая, что ей нужно было. Но Лили было плевать на него, она немигающим взором смотрела на Розу, в глазах которой, можно было поклясться, на секунду промелькнуло восхищение, сменившееся страхом.

— Что, простите?

— Терминологию «бездарность», «амеба» можно отнести к оскорбительной, — елейно протянула Лили, усмехнувшись вдруг, а потом, подойдя к ним еще ближе, она встала прямо напротив директора и уверенно посмотрела ему в глаза, слегка загораживая вид на Розу. — Что ж, не будем рассматривать эту ситуацию даже с точки зрения трудового законодательства, которое вы уже нарушили. Посмотрим на это со стороны грозящего вам увольнения: как думаете, если Гермиона Уизли узнает, как относятся к ее дочери на работе, что с вами станет?

Выгнув левую бровь, Лили усмехнулась еще больше, так же, как усмехалась очень давно, в Хогвартсе. Она, как и тогда, знала слабые стороны людей, умела определять их и нажимать на нужные точки. Одно только это приносило прямо сейчас незыблемое удовольствие, которое проявлялось в ее раскованной, холодной улыбке.

— А вы кто такая вообще? — после минутной паузы еще более удивленно спросил мужчина, нахмурившись. — По какому праву влезаете в частный разговор?

— О, я всего лишь Лили Поттер, кузина Розы, которая имеет непосредственный контакт с ее матерью и которая может все ей поведать. Причем… в более неприятных для вас красках. Как думаете, поверит ли Гермиона Уизли своей родственнице, а?

Лицо его, одутловатое и непропорционально круглое, приобрело на секунду багровый окрас, и он смотрел на Лили уже совершенно иначе. Если ему и хотелось сказать хоть что-то, то он явно сдержался, потому, понизив голос, он быстро проговорил, слегка отойдя в сторону, чтобы посмотреть на Розу.

— Сейчас же… немедленно в мой кабинет, мисс Уизли!

Взмахнув палочкой, он тотчас схватил прилетевшие листки и, крутанувшись, быстро зашагал куда-то в сторону, оставляя Лили и Розу наедине. Почувствовав шевеление, Лили обернулась и посмотрела теперь на кузину, которая явно порывалась пойти следом за своим начальником, но, наткнувшись на ее сверкающий взгляд, замерла. Безэмоциональное ее лицо побледнело, и в глазах появился страх. Может, потому что Уизли интуитивно чувствовала, насколько сильна была Лили в гневе?

— Что, пойдешь за ним? Роза! Одумайся, кто ты? — приблизившись к ней на полшага, Лили смотрела немигающим взором, испытывая непонятную даже ей злость. Злилась ли она сейчас на кузину? Или все же… на себя? — Ты Роза Уизли, дочь национальных героев, сдавшая ЖАБА на девять «Превосходно», поступившая в лучший университет страны. У тебя так много талантов и умений, и вместо того, чтобы развиваться, чтобы идти к чему-то, ты сидишь по велению матери на странной, глупой работе, где тебя унижают ни за что. И ты терпишь это! Потому что боишься своей матери. Ты уверена, что это нормально?

— Ты не понимаешь, — покрывшись красными пятнами, быстро-быстро заговорила Роза, блеснув на секунду глазами. В ней как будто что-то боролось, ломались крепкие стены, за которыми пряталось немыслимое количество эмоций и скрыться от них уже не получилось.

— Да! — воскликнула Лили, перебив ее к черту. — Не понимаю… не понимаю, как имея репутацию, интеллект и возможность возвыситься, у тебя совершенно нет никаких амбиций. Не понимаю, почему ты собственноручно идешь ко дну… что, думаешь, если будешь беспрекословно подчиняться вот таким уродам, рано или поздно получишь награду за терпение? За труд? — расхохотавшись тихо, она подошла еще ближе, испытывая странную горечь, удивляясь даже, откуда у нее столько сил, чтобы говорить и говорить, разрывая почти месячное полумолчание. — Когда ты упадешь, Роза, полностью разрушив себя в угоду людям, пусть это и твоя мать, ты поймешь, что никто никогда не сможет помочь тебе и никто и никогда не сможет понять тебя лучше, чем ты сама. Не они должны диктовать тебе, как жить, а ты должна быть для себя ориентиром. Вот единственное, что я поняла во всей этой чертовой жизни.

Глубоко вдохнув, чтобы привести свое дыхание в норму, Лили уже хотела было обойти Розу, чтобы вернуться к своей очереди, но не успела сделать даже полшага, замерев. Потому что вдруг увидела его. Скорпиус Малфой стоял довольно близко, чтобы, наверное, услышать все, что говорила Лили, посему мелкая дрожь резко прошлась по нему, ведь глаза его были наполнены таким безразличием, что хотелось непременно подбежать к нему и стереть его к чертям.

В эту же секунду Лили вдруг почувствовала, как схватила ее за рукав Роза, не давая уйти, и, переведя на нее взгляд, она тут же опять посмотрела на Скорпиуса, который уже не стоял, а шел в совершенно другом направлении.

Он уходил, не обернувшись, не замедлив шаг, не дав ей никакой маленькой надежды ни на что. И Лили злилась, право, потому что думала, зачем ей вообще это. Но неминуемо она провожала его взглядом, наблюдая, как скрывается он за поворотом, ни разу не вздрогнув, и эта разрушительная боль ураганом поднялась где-то внутри, выбивая всю злость и былой пыл.

Окунувшись в свои чувства, Лили не сразу поняла, что Роза куда-то тянет ее за рукав, а когда наконец обратила внимание на кузину, то заметила, с каким жаром она что-то говорила, поминутно кривя лицо.

Когда Уизли заметила ее пустой и какой-то даже безжизненный взгляд, она замолчала, нахмурившись, а потом серьезно спросила:

— Что с тобой? — повернув в голову в сторону, она, видимо, смогла еще заметить скрывающуюся фигуру Скорпиуса Малфоя, потому что вдруг как-то безотрадно произнесла. — А, он, наверное, скрывает от тебя…

— Что? — хрипло произнесла Лили, схватив ее за руку, сжав ее пальцы, не контролируя свои эмоции.

— За одно это лето на него было совершенно почти пять покушений. И Малфой в который раз ходил на судебные разбирательства в Министерство… их дом хотят опечатать. Да и слежка… — сбившимся голосом затараторила Роза, слегка нахмурившись. — Никого не ловят… мистер Шафик лишь поднимает архивы и возобновляет дела на его родителей, а моя мама безмолвно этому потворствует, боясь, что если он и его сторонники придут к власти, то все ее реформы и свершения канут в Лету.

Усмехнувшись, Роза вдруг посмотрела прямо на Лили и произнесла почти что спокойно.

— Порой мне кажется, что высокий пост ее испортил. Раньше она не была настолько… упертой и непрощающей. С этими всеми делами она даже в этот раз не сходила на могилу… ну, к тети Джинни. Ты же знаешь? Она никогда не пропускала годовщины ее смерти. Раньше мама винила себя…

Запнувшись, Роза робко моргнула, видимо, поняв, что болтает лишнее. Только вот Лили уже не замечала ее, да и ничего в принципе. Было как-то слишком пусто и безотрадно, и она, отпустив руку Розы, бессмысленно уставилась в пол, пытаясь собрать все свои мысли в кучу. Но было так невыносимо и так тяжело, что хотелось грудой костей обвалиться на пол.

— А знаешь, так жаль, что ты не закончила Хогвартс, — услышала Лили будто сквозь какой-то туман, а потом, медленно приподняв голову, она так же бессмысленно посмотрела на Розу, которая с тихой печалью смотрела на нее. — По правде говоря, ты еще талантливее меня. Никто и никогда не варил таких зелий в столь юном возрасте, Лили… как многого бы ты добилась, если бы…

Она опять осеклась, увидев на секунду, как что-то полыхнуло в глазах Лили, как пустота за секунду наполнилось тихой злостью. Мрачно усмехнувшись, Лили вздернула подбородок, а потом, не прощаясь, быстро поднялась по ступенькам, потеснив ожидающих очереди волшебников, и, не обращая ни на кого внимание, с силой выхватила у гоблина свою справку.

Улицы сменялись, но для Лили ничего не существовало. Лишь сердце билось по-сумасшедшему быстро, когда она почти влетела в дом и, присев на диван в гостиной, сильнее стиснула бумажку в руках, слегка отбивая ритм ногой.

Она не была на похоронах матери. Не была никогда на ее могиле. Потому что боялась, что от вида надгробия ее просто стошнит и она упадет навзничь от той боли, что непременно пронзила бы ее. Больше всего на свете Лили боялась увидеть подтверждение очевидного: твоя мама давно умерла, Лили Поттер, а ты отчаянно сопротивлялась этому еще тогда, в Хогвартсе.

Но именно сейчас отчего-то хотелось сорваться с места и прийти туда. Упасть на колени и просто зарыдать, выуживая спрятанные больные чувства.

Дверь скрипнула, и в гостиную зашел отец. Отряхнув мантию, он кивнул головой дочери, а потом присел на диван, сняв на секунду очки, чтобы вытереть линзы. Судя по парадному виду, Лили на секунду подумалось, что он был то ли на важной встрече, то ли… в своем Аврорате, который он по-прежнему посещал, чтобы, наверное, вспомнить молодость.

Вздохнув, Лили стиснула руку в кулак. А потом быстро бросила, придавая голосу несвойственную решимость:

— Папа. «Содружество» виновато в смерти матери намного больше, да? Дело ведь не в том, что они отменили тот декрете о защите Азкабана?

Перестав протирать очки, Гарри поднял голову и с удивлением посмотрел на Лили, а потом, тяжело вздохнув, потер переносицу, едва-едва усмехнувшись.

— Они приняли этот декрет не ради своих взглядов, Лили. И уж точно не ради отмены рабства дементоров. — Легкая улыбка прошлась по его устам, но легкой она была только на первый взгляд. Лили видела, как усталость опять грудой свалилась на его плечи. — Они сделали это, чтобы поднять свои рейтинги и понизить рейтинги консервативной партии, которая тогда стояла у руля. Несмотря на то, что большинство в парламенте на то время были консерваторами, Содружество протащило этот закон, а потом вывело массы на улицу. Всем казалось, что они борются с рабством. Но на самом деле… волшебниками просто проманипулировали, сделали их пешкой в своей игре. Потому что когда дементоры были отпущены, они убили с десяток людей, а сколько убийц сбежало? Неудивительно, что уже на следующих выборах выиграло «Содружество», которое успешно замяло свое участие в этом деле.

Прикрыв глаза, он быстро надел очки, а потом бесцветным взглядом посмотрел на Лили, и впервые в жизни она вдруг осознала, что у них и тоска была одинаковая. Семейная.

— Гермиона клялась, что она не думала об этом. Она умоляла простить ее… но я и не обвинял ее. В тот момент я вдруг понял, что ее взгляды — это такая блажь. Понимаешь? Лишь потеряв свою жену, я понял, что никакого свободного общества быть не может. Да, оппоненты «Содружества» не лучше, это они скрыли от меня информацию о побеге Пожирателей. Но с ними у меня есть хоть какие-то надежды, что все наладится, что не будет больше этого безобразия. А с Гермионой и ее партией песенка уже спета. У меня нет в них веры, как и у многих волшебников, которые всерьез верили в счастливое будущее.

Тишина, повисшая в комнате, дробила нервы. Лишь медленный тик часов отстукивал свой незамысловатый ритм, и Лили, смотревшая на отца, слегка склонив голову, не думала ни о чем, лишь вспоминая свое детство, Хогвартс… вспоминая Скорпиуса. Только воспоминания эти были такими тяжелыми и такими невыносимыми, что, не сдержавшись, она прошептала едва слышно, не давая голосу ни единой краски:

— Давай сходим… вместе… на могилу.

Могильный склеп, принадлежавший Поттерам, величественно стоял в Годриковой впадине, и с каждым своим шагом Лили чувствовала гулкое биение сердца. Перед глазами пропадало все. Даже отца, идущего рядом, как будто не существовало для нее, когда, подойдя наконец к склепу, она дернула дверь и неуверенно зашла внутрь.

Каменный гроб с резьбой на крышке стоял по центру. Кругом стояли вазы с пионами, еще свежими, ведь совсем недавно была годовщина с того дня. Сколько уже лет прошло? Семь, шесть или восемь? Едва ли Лили могла сосчитать, но, приблизившись, она положила руку на холодный камень, ощущая, как быстрые, теплые слезы забежали по щекам, сбивая дыхание.

Здесь никого не было. Даже отец решил, видимо, постоять на улице, и Лили была совершенно одна наедине со своими мыслями и чувствами, ощущая, как обнажается что-то давно спрятанное и, кажется, похороненное.

Когда слез не осталось совершенно, Лили по-глупому бессмысленно смотрела на камень, сжав крышку пальцами. И будто сквозь вечную тишину она услышал свой надтреснутый, но до ужаса уверенный голос.

— Я вернусь в Хогвартс, мама.

Решительность, пропавшая с годами, пламенем зажглась внутри, заставляя Лили вытереть мокрые дорожки с лица. И впервые в жизни ей вдруг показалось, что она делает что-то правильное. Видел Мерлин, Лили знала в эту секунду лишь одно: однажды побывав на дне, она не хочет нового падения. А значит, Лили Поттер сделает все, чтобы вновь вернуться: и тогда ничто не сможет встать на ее пути.

Все потерянное обретется вновь.