Солнечная (гет)

Ей выделили отдельный кабинет под строжайшим секретом. Никто не должен был заходить внутрь, и уж тем более, никто не должен был быть посвящен в то, что делает Лили. В обмен на то, что ей было позволено работать над своим зельем, Минерва лишь потребовала обеспечить безопасность школы и помогать им в следствие непредвидимых ситуаций, который не поддаются обычному лечению.

Всем было все равно на то, чем именно занималась Лили в своей лаборатории. Никто не придавал особого значения ее работе, наверное, считая это блажью, только вот Поттер, казалось, лишь и жила своей работой, не покидая лабораторию часами. Ее просто захватила мысль создать это зелье: она не спала ночами, перебирала старые тома, к которым ей дали пропуск лишь при стороннем наблюдении, экспериментировала и постоянно испытывала провалы.

Все это время Лили неустанно следила за газетами в надежде увидеть хоть что-нибудь о Малфое, но все молчали, и она, с каждым раз еще больше загоравшаяся мыслью увидеть его, закапывалась в работу лишь сильнее, отвлекаясь на редкие письма отцу.

Она не знала, как именно Гарри Поттер отнесся к тому, что Скорпиус бросил политику. В своих письмах он никогда не затрагивал эту тему, а Лили почему-то было страшно дать ему понять, что Малфой по-прежнему волнует ее и что прямо сейчас она занята лишь тем, чтобы дать себе хотя бы одну единственную причину для собственного присутствия в его жизни.

Все продолжало идти своим чередом: Гарри Поттер был приглашен новой властью в наблюдательный комитет, старые законы активно начали пересматриваться, но существенных сдвигов едва ли можно было наблюдать. Лили казалось, что будь у власти Скорпиус, он бы действовал намного решительнее и резче, а потом, вновь и вновь вспоминая, что именно пророчили ему, как смотрели на него его же соратники, она чувствовала дрожь и тихую ярость. Потому что даже если бы Малфой возвысился, на него бы все равно смотрели лишь исключительно как на отпрыска старой, с запятнавшейся репутацией фамилии.

Выходя иногда на улицу Лили безразлично прогуливалась мимо озера, заходила в лес и вспоминала Скорпиуса и их препинания; вспоминала свою злость на весь мир и милый, солнечный образ. В этом далеком прошлом все казалось фальшью, кроме того времени, что провела она с ним.

Все свои чувства, всю свою тоску и необъятное желание просто увидеть его Лили вкладывала в приготовление зелья. Работа была трудной и кропотливой: ноябрь пролетел очень быстро, но даже по прошествии этого месяца она и близко не подошла к тому, чтобы хотя бы составить структуру зелья.

Раньше Лили казалось, что чтобы варить темномагические зелья, тебя должна переполнять ненависть и боль: сейчас же она начинала понимать, что основное отличие черной магии от белой было лишь в субъективном восприятие волшебника. И то, и другое можно было использовать во вред человека, но вместе с тем ни одна часть магии не могла существовать отдельной от другой, оттого Лили так презирала «Содружество», оттого она никогда не смогла бы понять свою тетю.

Первый снег она встретила с некоторой меланхолией и своей первой победой: Лили наконец смогла сделать примерные расчеты синтезации трав, и это было действительно первым шагом к успеху. Хогвартс укутывался в белую мантию, замок приобретал праздничный, нарядный вид, и Лили, впервые задумавшись о том, чтобы вернуться домой на Рождество и отпраздновать его в их кругу, с тихой улыбкой наблюдала за суетливыми движениями, чувствовала то ли светлую радость, то ли глубокую печаль.

— Хогвартс всегда удивителен перед Рождеством, — не обращаясь ни к кому конкретно, бормотала Поппи, выуживая грязные склянки в раковину. — Особенно люблю это время из-за встречи выпускников…

— Что? — встрепенувшись, переспросила Лили, заинтересованно приподняв брови. Сердце ее и разум, преданные мечтаниям, замерли в нетерпении, и одна лишь мысль, что она вот-вот сможет увидеть его, взбудоражила ни на шутку.

— Каждый год в канун Рождества в Хогвартсе проходит встреча выпускников, — немного мечтательно протянула Помфри, оторвавшись от колб и посмотрев на Лили. — Мы устраиваем для них большой пир, а также различные мероприятия. В это время даже старые враги с улыбкой встречают друг друга.

— Но почему я не помню о такой традиции? — нахмурившись, озадаченно бросила Лили, так и чувствуя волнение и некоторое даже смущение.

— Потому что к этому времени, вероятно, вас уже не было в замке. В канун Рождества ученики отъезжают к своим семьям, именно поэтому мы и устраиваем встречу выпускников в это время: чтобы было просторно и не так многолюдно.

В тот же вечер Лили, разволновавшись, написала письмо Альбусу с незатейливым содержанием, и лишь в конце поинтересовавшись, словно ненароком, собирается ли Прюденс посетить данное мероприятия… и кто еще мог бы быть из Слизеринцев. Даже то, как именно Альбус среагирует на письмо, не волновало ее — Лили лишь интересовало, будет ли Скорпиус или нет.

Ближе к Рождеству, посетив деревушку Хогсмид, Лили закупилась подарками, а также отправила поздравительную открытку Джеймсу и Элен. И хоть она сразу предупредила отца, что на это Рождество не сможет посетить дом, все же потратила целую ночь на упаковку подарков. Вышло крайне плохо, и Лили, скептически оглядывая упакованные коробки, лишь вздохнула, поймав себя на мысли, что никогда, за все свои двадцать лет не занималась ничем подобным, и только лишь на задворках памяти всплыл эпизод из глубокого детства, когда они все наряжали елку под веселье матери.

Эта предрождественская суета и веселье делали Лили немного сентиментальной: она слонялась по замку в свободное время, с интересом заглядывала в классы, таскала из библиотеки книги, все же помня о летних экзаменах, ради которых все это затевалось. Но больше всего Лили любила хогвартский хор. Как когда-то давно было до ужаса удивительно просто сесть за последний ряд и, вслушиваясь в мелодии, думать, вспоминать и падать в какую-то бездну сожалений и воспоминаний.

— В этом году уж слишком снежно, Поппи, — сетовала Макгонагалл, заглядывая к ним в лазарет ближе к вечеру, когда половина учеников ложилась спать, а другая — лишь притворялась. — Но, полагаю, выпускники обязательно не упустят своего шанса…

— Да, надо бы попросить Хагрида очистить дороги, — задумчиво пробормотала Помфри, и Лили, смотревшая на них, лишь повела бровью.

В Хогвартсе было что-то волшебное и уютное. Но даже сейчас Лили думала почему-то только о Гриммо 12, и сердце ее наполнялось тоской. Она скучала по своей семье, по скрипящим половицам, цепным качелям и ветхом чердаке. Но при этом Лили не могла поехать туда: внутри нее теплилась надежда, что Скорпиус придет. Он точно, обязательно, всенепременно явится в Хогвартс.

Потому ее попытки создать зелье были удвоены и в какой-то момент Лили поняла, что магия, которой она занимается, была слишком опасна для ее кабинета. Любопытство школьников могло сыграть злую шутку, и это было слишком очевидным. Лишь одно место было безопасным для Темной магии. И имя ему было — Выручай-комната.

Это страшное место вызывало внутреннюю дрожь и необъятный страх. Лили приходила иногда на восьмой этаж, долго всматриваясь в стену, боясь подойти ближе, чтобы из кирпичей медленно не начала появляться дверь. Она знала, что именно здесь и нужно было продолжать свои опыты, но никак не решалась переступить порог.

Рождество подошло так неслышно, что Лили сперва удивилась: часть подарков, в виде поздравительных открыток, была отправлена, а другая лишь лежала в ее комнате и дожидалась своего часа. Среди них особенно выделялась маленькая коробочка, упакованная в темно-синюю упаковку с красной лентой. Этот подарок Лили упаковывала с особым трепетом, а потом, иногда выуживая его среди других, бессмысленно вертела в руках, всматриваясь во что-то.

Озлобленной Лили Поттер не было. Но и доброй, милой, солнечной гриффиндорки тоже. Фобос был прав: всю свою жизнь Лили стремилась быть соответствием выдуманных стандартов и правил, и лишь один человек смог показать ей, до чего же хорошо просто быть собой. Не ненавидеть, не носить внутри себя целый ад, не цеплять маску, а быть собой, двигаться дальше и никогда не давать себе воли на слабину.

Оглядываясь, Лили понимала, сколь сильна была, как много в ней душеных сил. И ей-то всего двадцать, перед ней открыт целый мир, и она обязательно добьется своего, вырвет из когтей судьбы свое признание. Но это будет потом, а сейчас она вернет себе то, что было для нее дороже любого признания или славы — это был тот самый человек, который помог ей обрести себя заново.

И Рождество, подошедшее так близко, лишь укрепило ее мысли. Зелье не было готово, хотя исследования Лили продвинулись очень и очень далеко: и даже сейчас ей нечего было предложить ему, но она была готова встретить Скорпиуса и посмотреть ему в глаза, а потом просто отдать этот маленький, но такой важный подарок.

К встрече выпускников был по-особенному празднично украшен Большой зал. Столы были отодвинуты прочь, как бы стирая принадлежность к разным факультетам; кругом лишь были небольшие, круглые столики, над которыми повисли застывшие колдографии-воспоминания с выпускных. Петляя между столами, Лили вглядывалась в каждый, с трепещущим сердцем пытаясь найти его. И вот, среди бесконечного множества колдографий, она увидела Скорпиуса, который стоял рядом с Мадлен, почти что безразлично смотря в объектив, в то время как Селвин так и висла на его руке, пытаясь поймать взгляд.

Смотря на эту колдографию, Лили испытала странную горечь и, опустив резко взор, стремительно направилась в свою комнату. Хотелось хорошенько подготовиться к приближающемуся вечеру, и даже если у нее было полноценной надежды на то, что Скорпиус придет сюда, что-то не давало ей расслабиться.

Ее пальцы мелко дрожали, когда Лили, застегивала молнию на платье, а потом, бессмысленно посмотрев в отражение в зеркале, она тяжело вздохнула и тут же резко отвернулась, боясь посмотреть на себя. Даже если он придет, у нее не было ни единой мысли, что ей стоило бы сделать, дабы… вернуть его? Объясниться перед ним? Казалось, Лили так много хотела сейчас рассказать Скорпиусу, так много чувств переполняло ее, что она разорвется на части раньше того момента, когда они, наконец поговорят. Да и сможет ли она связать хоть слово, ведь… как Лили посмотрит в эти серые глаза?

Испугавшись сильнее, она села на кровать и прикрыла глаза, вслушиваясь в глухую тишину. Встреча выпускников уже должна была начаться, но Лили не могла заставить себя покинуть свою комнатку и присоединиться к этому мероприятию.

«В конце концов, ты даже не выпускница», — усмехнувшись, подумалось Лили, и, облокотившись о спинку кровати, она бессмысленно стала всматриваться во тьму, стараясь найти в себе силы просто встать.

Время медленно ускользало сквозь пальцы, свечи, зажженные в комнате, с каждым мгновением тухли, а керосиновой лампы у Лили не было. Все пространство окуналось во мрак, и ей почему-то подумалось, что она всегда любила сидеть в темноте, чтобы думать, думать, черт возьми. Но именно сейчас сидеть во мраке не хотелось. Хотелось спуститься и присоединиться к веселому смеху и радостным возгласам; хотелось выпить пунша и с кем-нибудь просто поболтать. На самом деле, Лили просто хотелось жить без той ненависти, которая жила в ее сердце. И сейчас, когда внутри нее было скорее сожаление, она наконец начала понимать, насколько тяжело жить с этим грузом.

Ей больше не хотелось так жить. Лили хотела начать самую настоящую новую жизнь и первым шагом было — взглянуть страхам в глаза, вернуться в Хогвартс, закончить свое обучение, а затем дать, наконец, выход своим чувствам. Пряча нежность внутри себя, отрицая свою любовь, Лили сделала больно не только себе, но ему, человеку, который нужен был ей больше всего на свете.

Встрепенувшись, Лили поднялась с места и опять посмотрела во мрак. Она знала, что должна была идти и верила, что он тоже здесь, что не все еще потеряно. Однако чем больше задумывалась об этом Лили, тем сильнее был ее страх.

Вдруг дверь резко распахнулась и на пороге показался Альбус, который с громким свистом окинул взглядом помещение и улыбнулся Лили.

— Ну здравствуй, малявка. Чего здесь сидишь? Так еще и разоделась, — протянул он насмешливо облокотившись о дверной косяк.

— Альбус! — с каким-то облегчением и вдохновением воскликнула Лили, быстро подскочив к нему, схватив его за руку. — Мерлин, Альбус… Пойдем скорее!

Схватив его руку, Лили сначала пошла довольно резво и бойко, а потом, на секунду испугавшись, замедлила свой шаг, и, сжав его пальцы, бросила быстрый, вопрошающий взгляд.

— Здесь он, здесь, — поняв ее без слов, еще больше ухмылялся Альбус, видимо, радуясь реакции Лили. — Я ему тактично намекнул, что если он не придет сюда по своей воле, то придет по чужой.

— Эй! — дернув его руку, протянула Лили, а потом волна ужаса захлестнула ее, и она от страха еще сильнее замедлила свой шаг. — Мерлин, Альбус, из-за тебя он мог подумать, что это я… я попросила тебя его притащить сюда.

— А это неочевидно, что ли? — фыркнув, пробормотал Альбус.

— Но я не просила!

Отцепив его руку, Лили поежилась, а потом, подняв голову, увидела перед собой дверь, ведущую в Большой зал. Музыка разносилась по всему Хогвартсу и, совсем оробев, Лили посмотрела на свои пальцы, сомкнув их.

— Не парься, — хохотнув, он хлопнул ее по спине, вызывая у Лили волну раздражения и некоторой надменности. — Если что, твой брат всегда готов наложить на него парочку правильных заклинаний…

Не имея сил слушать его размышления, Лили открыла дверь и, подняв голову, спокойным шагом зашла внутрь. Никто не обратил внимание на их приход: волшебники, поделившись на небольшие группки, болтали между собой, некоторые танцевали, и никому не было дело ни до чего другого. Подождав, пока Альбус поравняется рядом с ней, Лили уверенно кивнула головой, посмотрев на него, и он, заложив руки в карман, повернулся и пошел куда-то вглубь столиков.

— О, Лили! — радостно протянула Прю, а потом крепко обняла ее, чего уж точно не ожидала Поттер. Видимо, беременность делала ее более чувствительной и нуждающейся в тактильном контакте, потому что как только она разорвала объятия, Лили увидела крохотные слезы в ее глазах.

— Хорошо выглядишь, — неуверенно протянула она в ответ, посмотрев на ее слегка округлый живот, который уже заметно выпирал сквозь ткань платья.

Прю улыбнулась, а потом, схватив ее за руку, усадила за столик возле себя, и именно в этот момент Лили наконец заметила его. Дыхание сперло моментально, и легкая улыбка, что висела на ее устах, тотчас исчезла. Все ее тело замерло в каком-то напряжении, и, не смея сдвинуться с места, она во все глаза смотрела на Скорпиуса, который стоял возле столика с напитками, совсем рядом, буквально в пяти метрах, и, поймав ее взгляд, лишь кивнул головой, тут же отвернувшись.

Ничто в нем не изменилось, можно было сказать, что даже взгляд его остался тем же, но все же Лили чувствовала, будто его что-то тревожило, она видела в его чертах беспокойство и, может, даже какую-то агонию.

— Мать Скорпиуса окончательно слегла, — прошептала ей тихо на ухо Прю, и Лили резко посмотрела на нее в ответ. — Говорят, у нее произошел какой-то нервный припадок и все совсем плохо. Драко Малфой даже хочет вывезти ее из Англии в более благоприятный климат.

Лили смотрела на Скорпиуса, вглядываясь в его фигуру, не обращая внимания ни на что. Ей было совершенно не интересно то, что происходило вокруг, плевать было и на веселые истории однокурсников Прю и на танцы. В одну из музыкальных пауз Скорпиус, который просто с кем-то то и дело перебрасывался парой фраз, неожиданно принял приглашение Присциллы Фоули, и только тогда Лили наконец опустила глаза, посмотрев на свои пальцы.

Она знала, что разговор был неизбежен, но между тем никак не могла его начать: в этом помещении, где все вокруг смеялись, веселились и танцевали, это было бы просто невозможным. И наблюдая бессмысленно, как после конца танца Скорпиус вместе с Присциллой сел к ним за стол, почти напротив нее, она начинала испытывать странную нервозность и неуютность, словно все это было наигранным и пустым.

Пока все вокруг смеялись и обсуждали школьные годы, Скорпиус молчал, время от времени криво усмехаясь. Он смотрел исключительно на свою руку, которой сжимал стакан, наполненный в отличие от многих лишь водой, и ни разу не поднял голову, хотя Лили знала, что он чувствует ее взгляд. Вздохнув неслышно, она наконец отвернулась: не знавшая всех этих людей, Лили даже не старалась проявить участие, мучительно пытаясь настроиться на то, чтобы как-нибудь подойти к Скорпиусу.

— …а все-таки, вы были самой красивой парой! — воскликнула радостно Присцилла, и ее голос едва ли донесся сквозь музыку. — Ты и Мадлен, вы всегда выглядели просто завораживающе.

Лили вздрогнула, не решаясь посмотреть на Скорпиуса, и когда она наконец услышала его голос, низкий, с хрипотцой, то поняла, что совсем перестала дышать:

— Мы никогда не были вместе. Мы были только друзьями.

Резко вскинув голову, она наконец поймала его взгляд, но это длилось недолго: через минуту Скорпиус резко поднялся, и Присцилла, что-то весело говоря, пошла за ним следом.

Через час, когда алкоголь был уж предельно истощен, а музыка приелась, все присутствующие решили пойти в Запретный лес. Лили едва ли вслушивалась что именно они хотят там сделать, лишь шла на автомате позади всех. Пару раз к ней подходил Альбус, но видя, что Лили рассеянней обычного и молчалива, даже не пытался ее разговорить.

Она просто думала. Вспоминала свои школьные годы, вспоминала Скорпиуса, и мечтала лишь об одном: чтобы выпала хоть одна возможность остаться с ним наедине.

Запретный лес был мрачен и полон темноты, и Лили, слегка отставшая от компании, зашла в него самой последней. Она видела между стволами деревьев огоньки палочек, но даже не старалась нагнать их. Хотелось оторваться от веселья и уйти в свои мысли; хотелось вспоминать только то, как они были здесь вдвоем, то, как Лили впервые осознала, что Малфой был для нее чем-то большим, чем врагом или невольным соратником.

Снег хрустел под ногами, и Лили, бессмысленно смотря на свои сапоги, чувствовала такую грусть, что хотелось даже заплакать. И осознание, что у нее так просто получилось теперь воспринимать свои чувства, заставили Лили горько усмехнуться, а потом безотрадно посмотреть вокруг. Она даже не успела приготовить зелья, которое должно было стать предлогом к их разговору, она не пыталась никак связаться с ним даже через письмо за все это время, так чего же Лили хотела? У него больная мать и разрушенная карьера, а также тысяча причин просто игнорировать ее, о чем Лили могла только думать?

— Не иди дальше, — от звука его голоса Лили вздрогнула именно в тот момент, когда поняла, что к глазам ее подступили слезы. Обернувшись робко, она заметила Скорпиуса, который, прислонившись к стволу дерева, холодно смотрел на нее. — Еще несколько шагов, и ты окажешься у хижин кентавров.

Лили молча смотрела на него, и казалось, что замерло даже время. Веселый хохот разносился по лесу, свет от палочек уже почти не проступал, и она, зачарованная красотой ночного леса, не могла никак подобрать слова.

Когда она заметила, что Скорпиус развернулся, Лили проговорила на удивление громко и даже почти бодро, лишь под конец голос ее дрогнул:

— Стой! Давай поговорим?

И Скорпиус действительно замер, но не обернулся, и она буквально почувствовала, что он весь напрягся. Не имея больше сил ждать, Лили быстро сократила расстояние между ними, остановившись в двух шагах от его спины и едва коснулась пальцами его плеча, боясь, однако.

— Выслушай меня, Скорпиус, — голос ее опять дрогнул, и не было ни уверенности, ни былой резвости. Казалось, что каждое слово давалось с каким-то чрезмерным трудом, и Лили почти задыхалась. — Я сделала это, потому что я идиотка, и я абсолютно признаю свою вину. Мне казалось, что я тяну тебя на дно, что я недостойна… я даже родителям твоим не нравилась! Я боялась, что из-за меня вся твоя карьера разрушится, боялась, что… у меня же ничего нет, — прикрыв на секунду глаза, чтобы не разреветься, Лили, быстро-быстро задышала, хватая ртом воздух. — Я неудачница, чернокнижница… столько лет жила одной ненавистью, что позабыла, что это — открывать свои чувства. Мерлин! Нет ничего хуже жить с этой яростью внутри, с этой болью… сколько раз я мечтала рассказать тебе об этом, а сколько раз мечтала просто показать всю свою любовь. Но у меня ничего получалось! И тогда я подумала, что так будет лучше… для тебя лучше!

Резко замолчав, Лили с отчаяньем посмотрела на Скорпиуса, который не поворачивался, не старался даже виду подать, что слушает ее. И от этого становилось так невыносимо тошно, так грустно, что она отшатнулась, потупив взгляд в снег. Что теперь она могла сделать? Как же ей все исправить?

— Все это, — вдруг тихо проговорил Скорпиус, и голос его был таким приглушенным, безэмоциональным, что Лили почувствовала мелкую дрожь. — Все это: политика, борьба, власть, имя — все это я делал лишь из-за тебя.

Круто развернувшись, он посмотрел на нее прямо, не пряча взгляд, и в нем было столько горечи и даже обиды, что Лили прикрыла на секунду рот ладонью, боясь взвыть.

— Думаешь, мне нужна была политика? Никогда. Я делал это, чтобы ты обратила на меня внимание, чтобы у меня было хоть что-то. Вспомни, как смотрела ты на меня все хогвартские годы? Как на жалкого неудачника… что, думала, я не видел этого?

— Скорпиус! — воскликнула Лили, робко протянув к нему руку, но тут же резко убрала ее. — Я же была такой глупой тогда!

— Мне хотелось, чтобы ты перестала воротить нос от Слизерина, от меня, от той среды, в которой жил и с которой я взаимодействовал, — глухо продолжил он, словно не слыша. — А тут еще «Содружество»… я презирал их политику, а потом понял: ведь так я убью двух зайцев. И что произошло? Когда ты ушла, Лили, у меня больше не было смысла бороться. Все это стало таким бессмысленным: я знал, что я выиграю, но в итоге никакой победы у меня не было. Я все растерял — здоровье своих родителей, свое спокойствие и тебя.

Усмехнувшись вдруг криво, он слегка склонил голову, наконец обращая внимания на нее.

— В этой борьбе за власть и влияние мы проиграли, — с иронией проговорил Малфой, слегка рассмеявшись. — И оба по собственному же желанию.

Задохнувшись, Лили не сразу смогла отреагировать, а когда поняла, что он почти развернулся, явно намереваясь уйти, схватила его резко за руку и быстро-быстро заговорила:

— Останься со мной… пойдем… поговорим!

Потянув его за рукав, Лили уверенно зашагала прочь от леса. Снег, ветки хрустели под ногами, пару раз она почти падала, но не отпускала его руку, ведя за собой. Скорпиус шел молча, но почти покорно, лишь иногда подхватывая ее за руки, чтобы она не свалилась в очередной сугроб.

Хогвартс был наполнен тишиной и темнотой, и Лили совсем не боялась, что кто-то увидит их. Не давая Скорпиусу опомниться, она потянула его дальше, обернувшись лишь однажды, чтобы удостовериться, что он идет за ней. Лестничные пролеты исчезали, и вот, когда они Лили ступила на восьмой этаж, сердце ее быстро-быстро забилось.

В Выручай-комнату они вошли в полнейшем молчании, и сначала Лили почти не узнала убранство комнаты: некогда мрачное помещение, было освещено лампами, которые стояли в книжном шкафу за стеклом, и их светом было залито все пространство. Диван по-прежнему стоял посередине комнаты, но теперь, чуть левее у него возвышался камин. В комнате было тепло и почти уютно, но самое главное — того лютого сквозняка, который навсегда отпечатался в памяти Лили, больше не было. Окно было закрыто плотно.

Невольно отпустив его руку, Лили с замирающим сердцем стала смотреть на Скорпиуса, который так же, как она, с удивлением разглядывал комнату, а потом подошел к окну и посмотрел в него. Наконец, обернувшись, он поглядел на Лили прямо, слегка прищуренным взором, и она поняла, что больше не может просто стоять и смотреть на него, а потому, быстро преодолела расстояние между ними и, схватившись за его плечи, поцеловала, стараясь вложить в свой поцелуй столько ласки, сколько было возможным.

И когда он ответил ей, переняв инициативу, и прижал Лили к стене, так, что их невозможно было увидеть через окно, она почувствовала самую настоящую радость, потому что отчетливо понимала — все ее чувства всегда были взаимны.

— Всю мою жизнь мне казалось, словно над моей жизнью висит рок, — быстро-быстро затараторила Лили, когда, резко прислонившись к стенке головой, она внимательно посмотрела на Скорпиуса, по-прежнему схватив его за плечи. — Но, Мерлин, Скорпиус! Почему же мы всегда считаем рок нечто плохим? Трагичным? Может быть, он не так плох?

— От скуки в философию ударилась? — с некоторой иронией поинтересовался Скорпиус, заправив ей прядь за ухо, и только тогда Лили наконец обратила внимание, что руки его были по-прежнему спрятаны в перчатки.

— Я серьезно! — воскликнула она, схватив его резко за руку, сжав ее сильнее. — Только сейчас я поняла, что все, что произошло, сделало меня лишь сильнее и… лучше? — переметнув взгляд свой на его руку, Лили опять поглядела на Скорпиуса, замечая на секунду тень печали в его лице. — Вот уже второй месяц я работаю над зельем для тебя. Я обязательно, слышишь? обязательно открою его, — отпустив его руку, она опять приблизилась к нему, слегка облизнув нижнюю губу, — мы обязательно будем вместе.

— Тогда ты уйдешь отсюда либо моей невестой, либо никем, — вдруг резко проговорил он уже тогда, когда Лили опять потянулась за поцелуем. Вздрогнув, она чуть нахмурилась, с неверием поглядев на меня. — Ты такая непредсказуемая… тебя так тяжело поймать, что я больше не хочу ждать.

— Неужели ты хочешь, чтобы мы заключили Непреложный обет? — со смешком протянула Лили, улыбнувшись вдруг, чувствуя, как всю ее переполняет странная легкость вперемешку с необъятным счастьем.

Скорпиус хмыкнул. А потом, стянув со своего пальца, облаченного в перчатку, черный фамильный перстень, аккуратно надел его ей на руку.

— Нет. Достаточно будет лишь кольца.

Зарывшись в его волосы, Лили прикрыла глаза, полностью погружаясь во все свои чувства, смакуя их, отдаваясь им полностью и без оглядки. Не так, как они сидели тогда здесь в школьные годы, когда она смотрела на него тайком и исподлобья, когда желание поцеловать его пересилило рассудок. Нет, теперь это были совершенно другие чувства, потому что они больше не причиняли ей ни боли, ни страха. И когда казалось, что этой комнатки было мало для них двоих; когда казалось, что слова больше не было, она, не сдержавшись, прошептала совсем тихо, чтобы никто, кроме него, не мог услышать:

— Я так люблю тебя. И именно тебя и люблю: не за политику, не за фамилию, не за твою славу. Лишь только потому, что ты — это ты. Понимаешь? Все, что я сказала тогда, было ложью.

В Выручай-комнате было тихо. Только огонек потрескивал в камине, окуная комнату в полумрак. Лишь часов в семь первые лучи солнца медленно заскользили по комнате. Наступал новый день. И солнце, как обычно, всходило на небосводе, освещая ярко-ярко.

Это было зимнее солнце, и хоть оно было блистательно, почти никого не грело. Или так только казалось? Может, его света вполне хватало лишь тем, кто находился в непосредственной близости, кто мог почувствовать его сквозь толстые слови облаков?

Солнце всходило. И своим сиянием оно освещало все.