Слепота/Blindness (гет)

— Восемь часов, Гарри. Восемь чертовых часов, — Гарри остановился в дверях их спальни, наблюдая за потухшим светом Гермионы, пока она бормотала полные осуждения слова. — Я прождала два из них вместе с нашей службой безопасности. Именно столько времени я дала вам, основываясь на твоей собственной оценке. Затем в течение следующих часов я слушала, как остальные спорят о наших шансах прорваться в ковен вампиров на их условиях в самое сильное для них ночное время. Я слышала, как они обсуждали, сколько людей может погибнуть, пытаясь спасти тебя, и есть ли хоть призрачная возможность успеха, стоящая этих потерянных жизней.

Гарри остановился и заставил себя вслушаться в ее слова. Он заслужил каждое из них.

Она продолжила после небольшой паузы, и ему захотелось, чтобы ее голос звучал сердито. Он предпочел бы ее гнев разочарованию.

— Я связалась с Малфоем, зная, что ставлю твою жизнь выше их. Я послала Вона к оборотням, зная, что они придут на помощь, если я попрошу, если я скажу им, кто я такая. И я сказала. Я приняла решение зайти внутрь до того, как все соберутся, опасаясь, что твое время истекает. Я думала о каждой странице твоих заметок о низменных инстинктах вампиров и о том, что они могут и хотят сделать с живыми. И я не жалею ни об одном моменте, ни о выборе, который я сделала, основываясь на знании ситуации. Восемь часов, Гарри. Восемь часов я думала, что, возможно, не найду достаточно кусочков, оставшихся от тебя, чтобы собрать их в целое. Потом я захожу в ту комнату, а ты просто стоишь там, и я чувствую себя просто слишком остро реагирующей на ситуацию дурой. Почему ты не связался со мной?

В последних словах слышались гнев и упрёк, которые, наконец, привели его в движение. Гарри подошел и положил руки на ее поникшие плечи, испытав облегчение, когда она не отстранилась.

— Я не мог, Гермиона, — тихо произнес он и крепко обнял её, когда она попыталась вырваться, ее свет вспыхнул от гнева. — С камнем произошел непредвиденный эффект, и Бреннан был вынужден поместить меня в стазис, пока я боролся с ним неподготовленный. Я в долгу перед ним за это, Гермиона. Я не знаю, к чему это могло бы меня принудить. Мы оба в долгу перед ним. Если бы ты была там, с таким количеством неопределенной магии, ему, возможно, пришлось бы выбирать между твоей защитой и удержанием меня от того, что привело бы к катастрофе.

На этот раз он не пытался остановить ее, когда Гермиона развернулась, схватив его правую руку, чтобы повернуть к себе. Какое-то время она молчала, склонив голову и глядя на его пустую ладонь.

— Черные отметины все еще там. Куда же Он делся?

— А как они выглядят? — Гарри на мгновение уклонился от ответа.

Гермиона знала, просто поняла, из его ответа. Ее узор поднялся и толкнул его вниз, побуждая сесть на кровать, ее пальцы скрутились, чтобы расстегнуть его одежды; Мантия упала сама по себе и растеклась между ними, словно черно-белое одеяло.

Она стянула с него рубашку и провела дрожащими пальцами по чему-то, чего он не мог видеть, начиная с его ладони и вверх по предплечью, через плечо и вниз, чтобы положить свою теплую ладонь на его сердце.

Ее дыхание сбилось, затем выровнялось, когда она наклонилась вперед, чтобы нежно поцеловать его в шею, и задержалась там, глубоко дыша в попытке успокоиться.

— Черные ветвящиеся линии, — прошептала Гермиона, уткнувшись в его обнаженную кожу, отчего по спине Гарри пробежали мурашки. — По твоим главным артериям, если не ошибаюсь. Кровь течет от запястья к сердцу. На твоей ладони остались очертания физической формы камня, и теперь над твоим сердцем находится тот же самый выпуклый узор, хотя внутри него есть неполный белый символ Даров Смерти. Только треугольник и круг конструкции, и лишь круг четко определен. Треугольник выцветает по краям. Я предполагаю, это означает, что Камень принял окончательную форму, а Мантия — нет. Ты чувствуешь это? Ты можешь это видеть?

В ее словах слышалась какая-то ранимость. Гарри обвил руки вокруг нее и, прижав ее ближе, заговорил.

— Я ощущаю припухлость пальцами, но не вижу ее вне себя. Я могу видеть лишь его цвет и узор внутри моего собственного узора, они сплетены вместе, но его сущность все еще различима.

Гарри не сказал, что это жутко напомнило ему крестраж и то, как он присосался к его лбу, словно кровавый клещ. Дар Смерти больше походил на черно-белую змею, пронзившую его сердце и раздутую его собственной душой.

Но оба они не принадлежали друг другу по-настоящему. И что еще хуже, этот Дар Смерти изменил его так, как не изменил даже крестраж. Гарри больше не был тем, кем был раньше, и не мог доверять своему собственному суждению, чтобы сказать, была ли эта перемена к лучшему или к худшему.

— Возможно, я слишком остро отреагировала на Бреннана. Я... Я подумаю об этом. Но что это значит? — спросила Гермиона, снова легонько касаясь его груди, голосом, полным надежды на ответ, который он не мог ей дать.

Гарри лишь покачал головой, уткнувшись в ее волосы, и вздохнул.

— Думаю, мы вместе это выясним.

Ее затрясло, и он не сразу понял, что это от смеха. Он улыбнулся, когда Гермиона заговорила.

— Ты хочешь сказать, что пришло время экспериментировать?

— Великие умы мыслят одинаково, —ответил Гарри, затем откинулся назад, чтобы поднять ее лицо к своему. — Но прежде всего — воспоминание о том, как мы исцелили ковен.

Только когда он встал с кровати, чтобы накинуть верхнюю одежду, Гермиона уловила смысл его слов.

— Весь... ковен?

* * *

Альбус Дамблдор за долгие годы научился мыслить месяцами, а не днями, десятилетиями, а не годами. Самые лучшие планы обычно те, что рассчитаны на всю жизнь, и наилучшие шансы на успех приходят от хорошо продуманных планов.

Не то чтобы все они осуществились так, как он ожидал. Трудно было предсказать точные мотивы каждого игрока в игре из сотен. Любовь, его любимое побуждение, имела обыкновение обрушаться туда, куда ей вздумается, падать на того, на кого она сама пожелает, и в свое время. Тем не менее, просто знание этого факта помогло ему в достижении его целей.

Как и в случае с приливами и отливами воды под лодкой, можно было бы осторожно провести себя через весь океан. Знание — это сила.

Поэтому он планировал направлять события, которые могли бы уберечь Старшую Палочку от рук истинного зла, даже если бы это означало позволить ей попасть в чужие руки.

Даже если это означало, что она могла некоторое время быть использована и в темных целях, для того, чтобы стать скрытой от тьмы в течение следующей жизни. Даже если это означало, что десятки могли погибнуть, чтобы спасти сотню.

Это было бремя мудрых — взвешивать весы жизни. И какое это было тяжелое бремя.

Поэтому он с тяжелым сердцем признал, что был лишь один молодой человек, из всех, кого он знал, кто способен обладать огромной властью и не быть запятнанным ею, а еще лучше, кто уже обладал подобной властью более чем одного рода.

С грустью он размышлял о том, как передать Палочку так, чтобы она приняла нового хозяина, и не умереть при этом. Дамблдор знал, что должен быть жив, чтобы передать свои знания, чтобы мудро руководить в оставшиеся ему дни.

И с разбитым сердцем он нашел подходящего человека, способного отобрать у него Палочку, достаточно сильного, чтобы действительно победить его в его нынешнем состоянии, и все же достаточно подверженного ошибкам, чтобы поддаться капризам Палочки. Жертва ради блага мира, который, в свою очередь, будет побежден своим избранным носителем.

Один человек должен умереть в процессе, чтобы другой, более сильный хозяин мог получить и удержать Палочку против ее смертельных намерений.

Это будет сделано осторожно, постепенно. План должен был сработать, для его же блага и блага всех остальных; он должен был выбрать следующего хозяина, прежде чем Палочка сделает выбор за него.

Ему не нравились планы, которые он строил. Он чувствовал каждый день своего возраста с каждым росчерком пера на пергаменте, когда писал свое приглашение.

А на столе рядом с ним белая, словно кость, Бузинная Палочка насмехалась над ним своей мирной безмятежностью.

* * *

Министр не вызвал Гарри к себе в кабинет, чтобы обсудить ночь Хэллоуина, а оборотни казались лишь разочарованными, что им не удалось заглянуть внутрь ковена самых выдающихся британских вампиров.

Конечно, их лидеры теперь знали, кто такая Виола Джеймс на самом деле, и хотя они обещали сохранить эту тайну, Гарри был уверен, что подобная информация имеет привычку просачиваться даже в самые узкие щели.

Больше всех был расстроен Рон Уизли, которого лишь несколько минут отделяли от аппарирования в Косую аллею с дюжиной оборотней, имеющих, как выяснилось, некоторый опыт дуэлей. Очевидно, новый шериф искал возможность проявить себя и свою подающую надежды полицию.

И стало бы еще лучше, если, помогая Гермионе, Рону Уизли все же удалось бы загладить часть вины за боль, которую он причинил ей в свои одиннадцать лет. Гермионе, которая оказалась Виолой Джеймс, которой он сам писал письма, умоляя о помощи, и которая оказала эту помощь, точно зная, кто он для нее.

Гермиона была смущена тем, что получила большую часть внимания и славы, но Гарри позволил ей это. По его мнению, она была единственной, кто этого заслуживал.

Они с Гермионой впервые за несколько недель посетили Нон Мордере и были поражены достигнутым прогрессом. Мощеные улицы, проходящие через массивные здания, организованные в круговой сетчатый узор, легко различимый с воздуха при полете на метле. В центре круга располагались новые административные здания с коммерческими слоями вокруг них, и следом жилыми слоями. Сады и теплицы были построены на окраинах города, с большим запасом места для расширения.

Это было больше, чем Гарри когда-либо мог себе представить, и Гермиона осыпала похвалами команду разработчиков зданий, половина из которых состояла из гоблинов и домовых эльфов, заинтересованных в проекте.

Это был маленький городок, стремительно растущий и превращающийся в большой город, с инфраструктурой, прорастающей, как листья на дереве весной. Оборотни открывали бакалейные лавки и рынки, ресторан и паб, даже постоялый двор для семейного посещения. Теперь здесь были небольшая больница, начальная школа и одна ветхая тюрьма, в которой, как с гордостью утверждал Уизли, при необходимости могла бы содержаться дюжина оборотней в своей полной обращенной форме.

А по краям обширной лесной территории, располагающейся вокруг города, находился каменный барьер высотой в двадцать футов, верх которого был покрыт серебряным шпоном, и магический барьер, возвышающийся над ним и под ним. Ни один обратившийся оборотень не смог бы покинуть это место без посторонней помощи, и точно так же ни один охотник никогда не смог бы войти внутрь.

Когда они вернулись домой, Гермиона повела Гарри на крышу и показала сад Кричера и охранные чары, которые она там установила.

Это было похоже на зимнюю весну, когда в каждом уголке росло что-то живое, а воздух был теплым, как летним днем. Желтая магия пронизывала почву, деревянные скамейки и каменные дорожки, гордая печать любви владельцев.

Гарри почувствовал себя счастливым. Казалось, что все наконец-то встало на свои места. Он не обнаружил в себе ничего предосудительного из-за нового расположения Камня, а также каких-либо поразительных способностей. Камень работал так же, как и всегда, вызывая призраков умерших просто с помощью имени, и все эти призраки действовали так же, как и всегда.

В первые несколько раз ему показалось странным, что его сердце шевелится в груди. Видеть, как его собственный цвет переплетается с черным и белым узором, когда перед ним возникают души. Но Гарри обнаружил, что, как и многое другое, знание порождает безразличие. В течение недели стало нормальным рассеянно тереть грудь правой ладонью, касаясь Камня, что давало его разуму более четкую фокусировку. Стало привычным прижимать Гермиону к себе, прижиматься грудью к ее спине и чувствовать камень между ними, словно еще одну частичку самого себя.

Он был здесь, и, судя по всему, должен был там остаться. Гарри часто откидывался в своем рабочем кресле и просто медитировал, думая о Камне и Мантии, мысленно сравнивая их узоры и свои собственные, ломая голову над недостающими промежутками и рваными краями каждого.

В спокойные моменты, между одним проектом и другим, между одним классом и следующим, Гарри рассматривал Завесу и Дверь, где начиналась одна концепция и заканчивалась другая. Он будет гадать, кто разорвал на куски то, что не поддается познанию, и создал реликвии, одну за другой или все сразу, и что произойдет, если эти куски будут возвращены.

Что будет с Завесой?

Что будет с ним самим?

Где, возможно, прячется и ждет волшебная Палочка. Потому что она наверняка ждала его.

Затем, однажды, в субботу, в конце ноября, раздался стук в дверь, и на пороге с громким смехом появился Дадли, заявив, что пришло время мальчишника Гарри.

Неважно, что это было за месяц до свадьбы. Когда главное событие длилось двенадцать дней, приходилось приспосабливаться, когда это было возможно, к экзаменам и праздникам.

— Хорошо, — неохотно ответил Гарри, с тоской оглядываясь на Гермиону, и позволил вытащить себя через парадную дверь и усадить в автомобиль.

* * *

Можно было подумать, что магглу и волшебнику будет трудно планировать совместный мальчишник. Но, по-видимому, некоторые вещи были универсальны, и холостяцкая вечеринка была одной из них.

Так же как и невероятное количество алкоголя в данном случае.

— Это потрясающе! — крикнул Вон слишком громко в слишком шумной комнате, наклоняясь туда, где сидел Гарри, зажатый между своим охранником и кузеном. — Это лучшая идея на свете, Дадли!

Дадли проревел свое согласие с потрясающей идеей, в то время как разноцветные узоры душ на сцене кружились и танцевали, причем большинство этих душ сияло свободно, без препятствий в виде наличия одежды.

Это было, без сомнения, прекрасно, хотя Гарри и не мог понять, что в этом было особенно удивительного.

Один узор на сцене — душа мандаринового цвета — мерцал иначе, чем все остальные, держа в себе тот намек на особенное, что было так редко среди обычных людей и волшебников. Словно заметив его пристальный взгляд, женщина придвинулась ближе, и красные ноги закрутились, словно языки пламени, по зеленому полу.

Рядом с ним тяжело дышал Дадли, едва слышный из-за грохота музыки, а Вон лишь вздохнул.

— В Косой аллее нет ничего подобного, Гарри. Магглы получают все самое лучшее.

— Судя по твоей реакции, это прекрасная возможность для бизнеса, — пробормотал Гарри в ответ. Слова потерялись в тот момент, когда они покинули его рот в реве толпы позади них, когда мандариновый женский узор протанцевал прямо с краю и наклонился к его лицу, Гарри услышал ее низкий с хриплым рокотом голос.

— Тебе нравится то, что ты видишь?

Дадли рассмеялся, сильно ткнув его мясистым локтем в бок.

— Тебе нравится то, что ты видишь, Гарри? Ха? Видишь?!

— Дорогой Мерлин, — тихо застонал Вон.

— Ты прекрасна, — Гарри проигнорировал своих друзей и честно ответил: — Ты двигаешься, как огонь.

С такого близкого расстояния он видел, как ее губы растянулись в широкой улыбке.

Потом она словно соскользнула со сцены, и они оказались слишком близко.

Гарри убрал от нее руки, издав резкий звук удивленного недоверия.

Дадли и Вон покатились со смеху.

Во что он позволил этим двоим втянуть себя?

— Я в порядке! — быстро заговорил Гарри, внезапно забыв о разумном способе выпутаться из этой ситуации. — Я в порядке! Ты не должна этого делать!

— Я знаю, — улыбнувшись ответила женщина с яркой мерцающей душой, на которую было довольно интересно смотреть. Она была ярче, чем обычные танцоры на сцене. — Но это может быть мой единственный шанс потанцевать на коленях у великого Гарри Поттера.

Смех Вона оборвался, так внезапно что, возможно, его охранник был не так пьян, как казался. Дадли, ничего не замечая, продолжал подбадривать их.

— А, ну да, — сказал Гарри так светски, как только мог, а потом просто сдался. — Окей.

Она рассмеялась, откинув назад волосы и снова раскачиваясь, словно огонь, и ее узор казался почти нечеловеческим.

Затем она встала и ушла, крутя и тряся конечностями, прыгая через пространство к сцене, чтобы окунуться с другими танцорами в море скоординированных поз, а затем занавес упал, чтобы скрыть их от глаз.

— Недостаточно хорошая маскировка, — пробормотал Вон. — Я думал, что изменение цвета волос и сокрытие твоего шрама будет достаточным для подобного места.

— Я тоже не ожидал, что волшебница станет танцовщицей. К тому же это вы двое, вероятно, выдали меня, а не я сам, — заметил Гарри, думая об использовании своего имени и обычного магического проклятия, и наконец настала его очередь рассмеяться, на этот раз с облегчением. — Значит ли это, что мы можем идти?

Дадли яростно возразил, и Гарри понял, что проиграл еще до того, как Вон отставил стакан и выпрямился в кресле.

— Нет. Это значит, что для меня больше не будет алкоголя.

Гарри на мгновение закипел, потом занавес начал подниматься, и в центре комнаты появился узор цвета "мандарин".

Музыка снова заиграла свой гулкий ритм.

Гарри потянулся к бокалу Вона и сделал большой глоток.

Женщина с узором цвета "мандарин" смеялась и раскачивалась, а комната ревела ее радостным аккомпанементом.

* * *

Потребовалась даже часть магической силы, чтобы помочь все еще весело смеющемуся Дадли, стоявшему между ним и Воном, забраться в арендованный автомобиль.

— Не думаю, что он пил что-нибудь алкогольное с начала семестра, — проворчал Гарри Вону, прежде чем в последний раз толкнуть кузена в машину. — Это правило их команды, вплоть до диеты. Похоже, сегодня он переборщил.

— Да брось ты, Гарри! — Дадли слишком громко закричал на всю улицу. — Ты тоже повеселился!

Гарри хмыкнул и захлопнул дверь.

И тут он увидел, что она двигается в его сторону. Вон напрягся, и его палочка была легко различима в руке, когда он небрежно прислонился к машине.

Женщина протянула узор хрустящей зеленой бумаги, такой свежей, что, вероятно, всего несколько дней назад это было деревом, и эхо жизни все еще упрямо цеплялось за него. Растения, из всех вещей, которые он видел, цеплялись за жизнь самой крепкой хваткой. Они никогда не сдавались и не теряли желания продолжать. Они поворачивались в поисках света, даже когда их листья горели.

— Ты мне что-нибудь наколдуешь? Или подпишешь вот это? Никто дома не поверит, что я танцевала для тебя.

Ее голос был ясным и веселым, так же отличающимся от прежнего страстного тона, как ночь от дня. Гарри машинально взял газету и не упустил из виду большой узор души, маячивший позади женщины: без сомнения, ее собственный охранник.

— А что бы вы хотели? — спросил он неловко, переминаясь с ноги на ногу. Он почувствовал, что краснеет, ощущая себя так же неловко, как и во время ее танца.

Ее мандариновый узор души просветлел.

— Все, что угодно, спасибо!

На мгновение воцарилось выжидательное молчание. Гарри закрыл глаза и быстро сосредоточился, оглядываясь вокруг, чтобы увидеть, какие души могли обратить на них внимание. Кроме охранника, лишь двое мужчин слонялись вокруг, курили, погруженные в свои разговоры.

Мандариновый узор заслонил своим телом от охранника газету, которую Гарри держал в руках.

— Как тебя зовут? — спросил Гарри, когда разорвал бумагу в своих руках на куски сырой зелени с помощью своей силы, думая о том, во что она может превратиться.

— Лейси... вообще-то, Хильда, но здесь меня так не называют. Хильда Хьюлитт.

И Гарри понял. Он скрутил бумагу в изящную имитацию огненного узора, сделанную из пурпурного камня, и снова скрутил ее в грубые линии, превратив в волшебницу, танцующую в огне.

Она была грубой, без каких-либо деталей — ни конечностей, ни лица, ни одежды, скорее производя впечатление фигуры, чем подлинного искусства. Но Хильда вздохнула, когда он протянул ее ей, держа в руках, словно драгоценность.

— Спасибо.

Гарри неловко пожал плечами и отвернулся, забираясь в машину, прежде чем она попросила бы его о чем-нибудь еще.

Вон скользнул за ним и захлопнул дверь. Рядом с ними захрапел Дадли, уткнувшись лицом в окно.

— Ты понимаешь, что никогда не будешь бедным? — небрежно спросил Вон.

Гарри пожал плечами.

— Да.

Что еще можно было сказать, если Гарри мог создать драгоценный металл из необработанного камня.

— Ты ходячая золотая жила. Я хочу прибавку к жалованью, — проворчал Вон.

— А она тебе нужна? — искренне полюбопытствовал Гарри.

Последовала недоверчивая пауза.

— Гарри, иногда я забываю, насколько ты отстранен от судьбы большинства людей. Никто никогда не отказывается от повышения зарплаты.

И с этими словами Вон наклонился вперед, чтобы поговорить с водителем машины, пожилым пурпурным мужским узором, чей слабый слух вызывал необходимость почти выкрикивать инструкции.

Гарри откинулся на спинку кресла и задумался, не является ли семейным долгом остаться и помочь Дадли, который проснулся бы с похмелья на утро, которое наступит примерно через три часа.

Скорее всего, нет.

* * *

В начале декабря Гермиона сидела на родительской кушетке и с ошеломленным изумлением наблюдала за опьяневшей Петунией Дурсль, жадно делившейся тем, как Вернон отреагировал на своего шафера на их свадьбе, застигнутого при соитии с одной из подружек ее матери за домом священника во время их репетиции.

Петуния открыла свой тайник с красным вином, что, очевидно, она делала крайне не часто.

— И... о боже... Бен сказал, он сказал: "Извини, приятель, я просто не мог удержаться!", а Вернон, он говорит: "Н:у тогда я просто оставлю тебя в покое!" и просто уходит!"

Последовал хриплый смех.

Гермиона попыталась поглубже зарыться в диванную подушку, радуясь, что впервые за этот вечер внимание было отвлечено от нее.

Она уже пережила, пожалуй, самую неловкую часть вечера.

Недосказанности. Намеки на сексуальные похождения ее родственников, о которых она никогда не хотела слышать. Советы ее мамы и будущей свекрови.

Не оставляй его голодным, дорогая. Если ты понимаешь, что я имею в виду.

Поздний ночной массаж спины — самый лучший. И массаж ног. Если вы оба сядете друг напротив друга на диване вот так...

Ее тетя.

Не позволяй ему тебе приказывать. Он ведь тоже умеет убираться. В конце концов, сейчас двадцать первый век.

Брак — это здорово лишь первые несколько недель, а потом держитесь. Примерно на шестом месяце начинаются ссоры. Старайся не побеждать в каждом споре, это заденет его чувства.

Ее двоюродный брат.

Я слышал, он при деньгах. Его деньги будут твоими деньгами, верно? Не забывай об этом.

Люби его, милая. У вас впереди долгий путь.

Она была рада, когда эта часть вечера закончилась. Ее версия девичника была не совсем такой... какой она себе представляла. Конечно, там были и женщины, и алкоголь, и банальные предметы, напоминающие мужскую анатомию. Хуже всего было то, что на шее у тети Джоан висело ожерелье из предметов упомянутой анатомии.

Гермиона знала, чего ей не хватает.

Подруги. Так или иначе, за все это время она ни разу не завела близких друзей, кроме Гарри. Либо у них не было времени, либо те немногие, кто казались заинтересованными, ушли, когда Гермиона не смогла рассказать им правду о другой части своей жизни.

Магия, казалось, встала между ней и обычным миром, и у нее так и не было возможности установить связь с волшебницами из волшебного мира.

Возможно, это ничего бы не изменило. Но Гермиона никогда не замечала, что у нее нет друзей, до того самого момента, когда оказалось, что она одна была смущена происходящим. Ведь она определенно не могла рассказать Гарри, истории его тети о том, как они с мужем обычно ждали, пока дети лягут спать, чтобы порезвиться на диване в гостиной.

Один только мысленный образ не позволял ей смотреть в глаза Петунии, которая, к счастью, все еще была душой вечеринки с ее многочисленными историями и сплетнями.

Люси, единственная женщина из их магической охраны, которая достаточно была близка с семьей, чтобы получить приглашение на вечеринку, поймала ее блуждающий взгляд.

Магглорожденная волшебница улыбнулась и кивнула головой в сторону кухни, и Гермиона с благодарностью воспользовалась этим предлогом для побега.

Люси все еще было за двадцать, что для волшебницы в традиционном магическом мире считалось слишком юным для работы в частной охране. Большинство из них не заканчивали обучение и не устраивались на такую должность, по крайней мере, до тридцати или даже сорока лет, после многих лет работы под строгим надзором министерства.

И к тому времени у большинства этих традиционных волшебниц были семьи и дети, и они не хотели рисковать жизнью или конечностями на ежедневной основе. Иногда казалось поразительным, насколько волшебный мир может быть похож на обычный, как бы они ни старались держаться обособленно.

Люси откинула назад короткие черные волосы и глубоко вздохнула.

— Я подумала, что если мне нужен свежий воздух, то и тебе тоже.

Гермиона улыбнулась с искренней благодарностью.

— Спасибо. Просто немного ошеломляюще.

— Это точно. Столько синих пенисов — явно перебор в одной комнате, — проворчала Люси, и на мгновение воцарилась тишина.

Затем Гермиона хихикнула, и этот звук перерос в громкий смех.

— Я... я просто... эти истории... — Гермиона застонала сквозь смех. — П-просто не могу выкинуть этот образ из головы.…

— Я знаю! — быстро согласилась Люси. — Это безумие! Я бы умерла, если бы узнала кое-что подобное о своей маме! Или своей бабушке. О боже.

— Вот именно! — Гермиона вытерла слезы с глаз и прислонилась к стойке, смех перешел во вздох. — Именно. Так непристойно.

— Это то, за что можно выпить прямо здесь. — Волшебная палочка Люси выскользнула из рукава ее рубашки, и пара осторожных взмахов принесла два бокала игристого вина, плывущих в их сторону. — Личный тост за непристойный брак!

Гермиона снова со смехом звякнула бокалом.

Возможно, это было не так хорошо, как иметь лучшего друга, но она примет это.

* * *

Гарри выдержал паузу, наступившую после того, как Дамблдор вызвал любого желающего вынести вопрос на повестку дня члена Визенгамота, прежде чем все разойдутся, чтобы снова собраться через четыре месяца.

Заседание было коротким, как это обычно бывает в Визенгамоте. Лишь пара словесных перепалок и одна особенно неприятная колкость от кого-то справа волшебнику, сидящему слева, на тему незаконного сбора ингредиентов на частной собственности.

Все были готовы вернуться домой, к своим семьям или к личным делам. Никаких пылких споров, в которых можно было бы участвовать, если не считать гневные реплики из-за законов о нарушении границ лесных владений или налогов на имущество в Косой аллее. Был декабрь, время покупать и дарить подарки, сидеть у теплого камина, а не спорить в душном зале о бессмысленных вещах.

Когда Гарри встал, он почувствовал, что нетерпение, витавшее в воздухе, исчезло. Возможно, из-за звука дюжины глубоких вздохов. Возможно, это было проявление магии, учащенное биение сердец. А возможно, потому, что ему тоже очень хотелось домой.

И теперь все остальные знали, как и он сам, что они не скоро вернутся к семьям. К сожалению, так и произошло, когда Гарри поднялся с места.

— Лорд Поттер, слово за вами, — обратился к нему Дамблдор, в его голосе был намек на эмоции, которые Гарри не смог определить.

Гарри нахмурился, когда голубая сила устремилась к нему и коснулась его горла прохладным прикосновением звучного очарования.

— Спасибо, — кивнул он в сторону Верховного Чародея, продолжая стоять с ним лицом к лицу, и заговорил ровным тоном, который нарушил мирное настроение, царившее вокруг него. — В ходе моих исследований в прошлом году я обнаружил феномен, который повлияет на дальнейшее развитие законодательства министерства и может потребовать изменения законов, касающихся статуса и классификации вампиров как нежити.

Послышался нарастающий гул вокруг него, разноцветные узоры волшебников закачали головами, обращаясь друг к другу, зашептались, кто-то зарычал, кто-то застонал.

Гарри говорил легко, с помощью заклинания Дамблдора, набирая обороты с каждым вдохом.

— Если быть кратким, вампиры Британии были изменены. Они живые и обладают душами. Они больше не нуждаются в донорстве крови для поддержания жизни, хотя потребление крови может действовать как магический стимулятор. Они больше не могут быть классифицированы ни как нежить, ни как бессмертные, поскольку это изменение позволит им стареть, хотя по продолжительности жизни они больше схожи с домовыми эльфами, нежели с волшебниками. Детали об их измененном состоянии, которые собраны на данный момент, тщательно задокументированы в серии пергаментов, которые я оставляю министерству, и они будут раскрыты, когда это сочтут нужным.

Перед началом заседания Гарри вложил эти пергаменты в руки Скримджера и увидел, как его душа стонет под тяжестью мыслей. Он не завидовал волшебнику, которому предстояла подобная работа.

Но он также не собирался позволять министерству пытаться выжать всю правду из общественности. Виола Джеймс уже написала пару писем в "Ежедневный пророк".

— Как? — крикнул кто-то слева от него.

— Что ты сделал? — крикнул еще один узор души, и ему вторила дюжина других.

Гарри поднял руку, призывая к тишине, и был поражен, что тишина опустилась на зал так же быстро, как произнесенное заклинание. Это нервировало его, заставляло колебаться еще секунду, прежде чем заговорить.

— Со мной связался представитель вида вампиров, чтобы исследовать возможное лекарство от их неспособности производить или использовать собственное кровоснабжение. Подробности того, что было найдено и сделано, содержатся в вышеупомянутых документах.

— Что это значит? — это был не столько вопрос, адресованный ему, сколько тем, кто окружал говорившего, его бледно-оранжевый узор души.

— Это значит, что они все еще являются особой уникальной расой, — твердо заявил Гарри. — И на данный момент их вид уникален среди вампирского населения мира. Но необходимо будет изменить некоторые законы, касающиеся их правового статуса, а также законы, обязывающие взрослых и детей учиться и работать.

После своего последнего комментария Гарри опустился в кресло и снял чары Дамблдора своей изумрудно-зеленой силой, просто пожав плечами.

На мгновение все затаили дыхание, каждый узор готовился заговорить.

На другом конце зала старый синий узор волшебника выпрямился и поднял дубовую палочку в воздух.

— Сейчас мы ненадолго прервемся.

За этим последовали буря голосов и волна душ, устремляющихся к нему осторожными вихрями, те, что позади, храбрее тех, что ближе.

Лорд Браун хлопнул его по плечу.

— С тобой никогда не бывает скучно, мальчик. Никогда не бывает скучно вообще.

Гарри улыбнулся и повернулся лицом к первой попавшейся душе со знакомым сизым узором.

— Я в деле, — заявил лорд Малфой, усаживаясь слева от лорда Брауна.

— В деле? — нахмурившись, спросил Гарри. — В каком именно?

Малфой опустил серый узор своего подбородка с самодовольным превосходством.

— В следующей эскападе спасения вампиров, или гоблинов, или книззлов, или кого угодно, когда угодно. Вы, милорд, хорошо влияете на бизнес.

— Как ты это делаешь? — Гарри старался не испытывать симпатии к этому высокомерному волшебнику. Но было что-то, чего у него не отнять — уверенность и харизму; слизеринец имел их в избытке.

Малфой бросил на Гарри взгляд, который тот не мог истолковать, это было похоже на пустой холст потрескавшегося узора серой души.

— Тебе просто придется довериться мне.

Может быть, если этот человек докажет, что ему можно доверять, Гарри так и поступит. Но до тех пор он будет просто с благодарностью принимать любую поддержку.

— Забавно, что ты упомянул о книззлах, — небрежно начал Гарри, откинувшись на спинку стула, в то время как голова Малфоя была развернула к толпе бормочущих узоров. — Как ты относишься к защите прав животных в отношении принудительных трансфигураций в образовательных целях?

Он почувствовал некоторое ликование в том, как душа этого человека подпрыгнула от волнения. Он решил, что это либо возбуждение, либо жалкий ужас.

* * *

Зимнее солнцестояние, как и его спутник — летнее солнцестояние — всегда были важными днями в магической культуре. Вращение Солнца и Луны, множества планет и их собственных спутников, в свою очередь, оказало заметное влияние на ритуалы и магические заклинания, так как первые волшебница и волшебник использовали свои рудиментарные заклинания без палочек.

На протяжении веков эти сложные ритуалы имели влияние не только на силу магии в волшебном мире; они управляли временем каждого крупного события. Союзы народов и государств, времена битв и выборов, рост и упадок пактов и казнь преступников. Все имело свою цель, и эта цель была настолько пропитана историей и традициями, что многие забыли, кто первый решил, почему именно этот день был особенным.

Однако в последние десятилетия традиции чистокровных начали отступать, угасая с каждым поколением по мере того, как маггловская модернизация просачивалась в их мир.

Эта перемена была не так уж плоха — просто перевернулся новый лист, еще зеленый от весеннего пыла.

Но для Гарри, у которого были лишь истории о свадьбе его родителей и воспоминания других людей, чтобы ясно видеть их, идея повторения этой истории обрела свою собственную жизнь.

А идея двенадцатидневного ритуала пустила корни в умах его тети и будущей тещи и превратилась в самостоятельную жизнь.

Другими словами, Гарри внезапно обнаружил, что больше не участвует в планировании, и на самом деле абсолютно не возражал против этого факта.

Кричеру сказали, какую одежду нужно заказать. Гермиона выбирала свои любимые цветы на каждый день и часами изучала списки гостей и дегустировала блюда, ни о чем из этого у Гарри не было особого мнения.

Единственное, на чем он настаивал — это найти подходящую волшебницу или волшебника, чтобы провести ритуал связывания душ. И для этого он пошел к первому старшему чистокровному, который пришел ему на ум.

Возможно, это странно — обращаться к министру своего правительства по такому поводу, но Гарри не очень-то дружил со многими из своих сверстников.

— Вам нужна рекомендация по лицензированному мастеру заклинаний, который может выполнить то, что создаст связь душ вашей и мисс Грейнджер. Для вашей свадьбы.

Гарри неуверенно заерзал на стуле.

— Это... проблема?

— Я признаю, что в некоторых вопросах придерживаюсь традиций. Но подобные церемонии вышли из моды еще до вашего рождения.

Гарри поднял бровь.

— Этот обряд проводили мои родители.

Скримджер рассмеялся.

— И были, вероятно, последними, кто сделал это, вместе с Лонгботтомами, упокой их души.

От этой распространенной поговорки у Гарри по спине пробежала странная дрожь, вместе со странной уверенностью.

— Лонгботтомы не умерли, — ответил Гарри, гадая, кто ему такое сказал. Он не мог точно сказать, откуда ему это известно.

— Вполне возможно, — Скримджер отмахнулся от этой мысли. — Но мы говорим о вас. Это серьезный вопрос, и к тому же деликатный. Здесь задействованы и магия души, и магия крови, и хотя ни та, ни другая не являются незаконными в случае, когда все происходит между взрослыми волшебниками и по обоюдному согласию, но они постоянны. Разрыв такой связи совершенно незаконен, так как это повредит обеим душам, если не убьет сразу ни одну из сторон.

— Я знаю об этом, — Гарри сцепил пальцы на коленях и постарался не ерзать. — Я читал литературу по данной теме. Гермиона согласна со мной в данном вопросе, что оно того стоит. Мы хотим продолжить.

— Почему я всегда говорю вам ничего не делать, а вы всегда игнорируете меня? — в голосе министра звучало скорее смирение, нежели разочарование. — Вы хуже моих собственных детей. По крайней мере, в половине случаев они слушают старших.

— Я шел на уступки раз или два, — защищался Гарри. — И я уважаю ваше мнение.

— Я в этом не сомневаюсь, — ответил Скримджер таким тоном, словно на самом деле ничего подобного не думал. — Но если вы настаиваете на продолжении этого неразумного ритуала, мой вам совет — идите к волшебнику, который объединил ваших родителей. Вы уже встречались с ним раньше.

Гарри нахмурился.

Он просмотрел воспоминания о свадьбе в Омуте памяти, но даже с практикой обычные воспоминания были для него тревожны и хаотичны. Ему повезло больше, когда он сосредоточился только на одном или двух цветах одновременно, пытаясь перестроить свой способ расшифровки того, что он видел. И даже если бы он заметил волшебника, который скреплял союз его родителей, у него не было бы никакого способа связать это лицо с душой, которую он встречал раньше.

Услышав молчание Гарри, Скримджер заговорил снова:

— Мастер Флитвик, в настоящее время профессор Чар в Хогвартсе.

— О, — медленно протянул Гарри. — А я и не догадывался... спасибо.

Узор цвета "шартрез", одетый в зеленый шелк, пожал плечами.

— Для чего же я был избран, как не для того, чтобы служить достойным гражданам этой великой страны?

Гарри усмехнулся:

— Честность звучит гораздо лучше, чем идиотское прозвище.

— В душе я политик, — сухо заметил Скримджер.

Гарри все еще посмеивался, когда добрался до камина и назвал адрес общественного камина в Школе Чародейства и Волшебства Хогвартс.

* * *

Хогвартс принял его в свои объятия, как только он вышел из теплых пальцев пламени камина.

Именно так Гарри чувствовал себя, когда пурпурная сила будто отрывалась от земли и падала с неба, кружась вокруг него, аккуратно прикасаясь к его силе, грохоча со звуком, который он скорее чувствовал, нежели слышал, наполняя его ноздри сильным запахом старых портретов и древнего камня.

Затем эта сила исчезла, оставив его стоять в одиночестве перед камином, и лишь сонно пульсирующая сила Хогвартса окружала его будто стены пещеры. Был ли этот личный прием защитой замка или чем-то совершенно иным?

Гарри задумался над этим, когда сделал шаг, его деревянный посох стукнул по полу. Прежде чем он добрался до выхода из просторной каминной залы, предназначенной для гостей, дверь распахнулась, и знакомый светло-коричневый узор выжидающе застыл в проходе.

— Вы как раз к чаю, лорд Поттер, — приветливо обратилась к нему МакГонагалл. — Не ожидала вас увидеть.

Гарри улыбнулся.

— Рад снова видеть вас, госпожа директор. Гермиона будет разочарована, что не отправилась со мной.

Гермиона в последнее время посылала сов профессору трансфигурации, задавая тщательно сформулированные вопросы о природе создания растительных ингредиентов. Или, точнее, почему это было невозможно.

Семя, преображенное из камешка, не прорастет, хотя оно во всех отношениях имеет структуру, способную прорасти. Для Гарри было очевидно, что преображенный камень имел пурпурный оттенок, заключенный в узор растения. Каменная сущность не вырастит дерево. Но Гермиона теперь задавалась вопросом, почему трансфигурация не изменяла сущность вещества. Здесь действовали принципы, которые не давали кошачьему анимагу иметь кошачий разум, не позволяли превратить песок в съедобную корзинку с чипсами.

Для Гарри это было все равно что оспаривать право гравитации на существование только потому, что он не до конца понимал, как действует гравитация. Бессмысленно. Но Гермиона наслаждалась философским обменом мнениями и тем, как любые прорывы могли повлиять на ее работу с Клифтоном и его будущими магическими мануфактурами. Не говоря уже о ее опубликованных эссе под именем Виолы Джеймс, которые она продолжала выпускать ежеквартально по выбранной ею теме года.

— Я с нетерпением жду встречи с ней на свадебных торжествах, — МакГонагалл жестом указала вперед, когда они приблизились к тому, что Гарри опознал как движущуюся лестницу, ведущую в ее кабинет. — Спасибо за приглашение.

Гарри даже не был уверен, что ее пригласили, но все равно кивнул. В последний раз, когда он проверял план первого дня церемонии, когда было больше всего людей, приглашенные исчислялись сотнями. Большинство из них, конечно, являлись членами их маггловских семей, но также планировалось присутствие многих волшебниц и волшебников.

Очевидно, сюда входили случайные знакомые, а также друзья и родственники.

— Так что же привело вас в Хогвартс, лорд Поттер? — МакГонагалл села, и Гарри обнаружил, что смотрит в угол, где обычно сидел Феникс. Вместо него там находился каменный пьедестал, на котором располагалась деревянная чаша, до краев наполненная сверкающей белой магией. Интересно.

— Я бы хотел поговорить с профессором Флитвиком, если он свободен, — начал Гарри. — Я не возражаю подождать, если его нет.

Директриса подняла свою палочку и щелкнула ею с точным вращением, ее заклинание приняло форму какого-то большого млекопитающего.

— Филлиус, Гарри Поттер хочет поговорить с тобой в моем кабинете, — и, взмахнув длинным хвостом, белая магия выскочила из комнаты.

Гарри смотрел ему вслед, склонив голову в раздумье.

— Это были чары патронуса? Они могут передавать сообщения?

— Да, могут. Очень удобно, —МакГонагалл потянулась за фиолетовым чайником. — Чаю?

— Спасибо, — рассеянно пробормотал Гарри, отмечая для себя эту информацию. Магия никогда не переставала удивлять его. Возможно, именно поэтому ему до сих пор не наскучили ее возможности.

За этим последовала утонченно вежливая беседа, в основном посвященная предстоящей свадьбе, о которой Гарри почти ничего не знал, и занятиям Гермионы, о которых Гарри знал достаточно, чтобы избежать неловкости.

Он все же испытал облегчение, когда в комнату с шумом вошел невысокий желтый узор, несущий на себе характерные оранжевые следы предков гоблинов. Гарри поднялся на ноги и отвесил вежливый магический поклон.

— Профессор Флитвик, спасибо, что согласились встретиться со мной.

— Никаких проблем, мистер Поттер! Я так рад вас видеть. Как идут занятия? Вы работали с вашей гипотезой о камнях-хранителях? Признаюсь, я хорошенько осмотрел замок. Занимательные чары могут быть использованы в охранных камнях, как вы знаете. Всегда захватывающе найти древнее строение для изучения, но Хогвартс так непостоянен со своими секретами.

Гарри ошеломленно сел обратно, в то время как другой волшебник занял стул, принимая протянутое блюдце от директрисы без паузы, чтобы перевести дыхание.

Он уже и забыл, каким жизнерадостным может быть профессор, особенно когда речь заходила о выбранной им специальности.

— У него свой собственный разум, — согласился Гарри с последним утверждением, прежде чем продолжить: — У меня все хорошо. В настоящее время работаю над тем, как магическая энергия воздействует на принципы физики.

Во всяком случае, помимо прочего. Но он сомневался, что оба профессора хорошо воспримут правду, если он расскажет им, что в основном работает над исследованием магии души и смерти, пытаясь лучше понять, что такое Завеса и как ее исправить или уничтожить.

Гарри знал, что это неправильно. Он взывал к чему-то, что могло бы объяснить способность Завесы притягивать приближающихся к ней живых в свои объятия. И что бы это ни было, Оно знало, что у Гарри есть возможность воздействовать на него, основываясь на его реакции на его присутствие.

Теперь ему просто нужно было понять, как это сделать. И проследить, чтобы Оно не создавало больше никаких Даров, если это вообще возможно.

Гарри потер ладонью грудь и заставил себя улыбнуться.

— Но я здесь не для этого. Я хотел попросить вас об одолжении.

Флитвик подпрыгнул на стуле. Остроконечная шляпа на его голове задрожала от этого движения.

— Скажите только слово. Я свободен каждые выходные утром и через два часа после обеда.

— О, да. Что ж, — Гарри моргнул, услышав поспешные слова профессора. — Вообще-то я хотел спросить, не могли бы вы провести свадебную церемонию. Мне сказали, что вы были связующим звеном для моих родителей.

Волшебник замер, и Гарри понял, что впервые видит его свет по-настоящему неподвижным. Узор его души вспыхнул, как догадался Гарри, от удивления, но лишь на мгновение.

— Я слышал, вы планируете что-то традиционное, — Филиус Флитвик говорил медленно, что для него было не совсем типично. — Но вы имеете в виду именно то, что я сделал для ваших родителей?

За своим столом МакГонагалл демонстративно молчала. Гарри прислонил посох к плечу и сосредоточился на том месте, где, как он предполагал, были глаза волшебника, основываясь на небольших провалах его узора.

— Да. И Гермиона, и я исследовали этот ритуал. Двенадцать дней. В первый день просто устное подтверждение намерений перед свидетелями. Второй день строится на этом же, и так далее и тому подобное. До последнего дня, в день зимнего солнцестояния, когда только мы и связующий завершаем ритуал.

— Вы свяжете свои души воедино, — голос Флитвика был тверд. — Это деликатный процесс, лучше делать его поэтапно, а не за один день, поэтому в качестве стандарта было выбрано двенадцать дней. Это можно сделать всего за семь дней. Некоторые однажды попробовали и за три, но... последствия были удручающими.

Гарри кивнул.

— А некоторым понадобился бы целый год. Один ритуал в месяц, всего двенадцать. Но мы не хотели бы ждать так долго.

Профессор вздохнул.

— Это прекрасная церемония. Магия, сплетение воедино двух волевых чувств, это не похоже ни на что, что я когда-либо делал раньше. Единственная подобная связь — это связь между волшебником и его волшебным фамилиаром. Трудно исполнить, да, но красиво. Но я не уверен, что вы понимаете, о чем просите меня.

Гарри неуверенно нахмурился.

— Прошу прощения?

Флитвик, казалось, растаял в своем кресле, сделав глоток чая, прежде чем продолжил угрюмым голосом.

— Последние две церемонии, которые я проводил, происходили одновременно во время праздника урожая. Алиса и Лили были лучшими подругами, вы знали об этом? Они хотели выйти замуж вместе.

Гарри не знал. И, поняв это, промолчал.

Флитвик продолжил.

— Такие прекрасные дни, все двенадцать. Как будто сама природа желала им счастья. Лили на рассвете и Алиса на закате — их выбор. И подумать только, это был один из последних разов, когда я видел их обоих. Они скрылись всего через несколько месяцев, всего через несколько дней после того, как сказали мне, что обе ждут детей. Мои лучшие ученицы, они обе. Столь юные.

Узор души МакГонагалл вспыхивал почти в том же ритме, что и у Флитвика. Пульс обоюдного вспомнившегося горя.

— Я помню это, — пробормотала она, подтверждая его догадку.

Флитвик вздохнул.

— Есть теория насчет этих связей. Всего лишь теория, и она опровергнута раз или два, но… этот почерк ни с чем не спутаешь. Редко один партнер переживает другого. По стечению обстоятельств или по воле судьбы они умирают вместе. Мы надеемся, что будем держаться за руки в старости, но жизнь не часто бывает такой. Ваши родители… их судьба была почти милостью...

Гарри вздрогнул от неожиданных слов, но не стал перебивать.

— ...По сравнению с Алисой и Фрэнком. Знаете, медики говорят, что Алису держали под Круциатусом всего тридцать секунд. Недостаточно для необратимого повреждения, но достаточно, чтобы вывести из строя. Но Фрэнк... почти пять минут, Мерлин знает почему. Алиса должна была прийти в себя. Но они оба находятся в больнице Святого Мунго и по сей день, и до конца своих дней. Другие могут лишь догадываться о причине ее состояния, но я знаю точно. Я ощутил их души в тот день, когда они соединились. У них была любовь, которую мало кто имеет. Она разделила его бремя, и они оба страдали, и, что еще хуже, они оставили ребенка одного, без родителей, которые должны были заботиться о нем.

Наступившее затем молчание было тяжелым. Гарри так и не понял, что случилось с родителями Невилла. Он действительно полагал, что они погибли, как и его отец, на войне. Знание этой истории объясняло глубину слов Скримджера и заставляло задуматься.

За все, что человек делает в жизни, приходится платить. Одни учитывали эту цену, другие оставались в неведении, а третьи ее игнорировали. В любом случае, она всегда была.

— Как вы думаете, они пожалели об этом? — тихо спросил Гарри, сосредоточив взгляд на тяжелом фиолетовом узоре замка, окружавшем их, освещая присутствие всего, что находилось внутри. — О связи их душ?

— Только они могли ответить на этот вопрос, — печально произнес Флитвик. — Но они не способны говорить.

Гарри рассеянно кивнул. По-хорошему, он должен был рассказать Гермионе все, что сказал ему Флитвик.. Но его собственное желание иметь связь не уменьшилось.

Просто его немного приглушила суровая реальность.

— Спасибо, что рассказали мне об этом. Я полагаю, это означает, вы не заинтересованы вести церемонию, если мы решим воплотить наши планы?

Гарри не понравилось это "если", но он все равно произнес его. По правде говоря, мысль о том, чтобы случайно убить Гермиону, если с ним что-то случится, выворачивала его наизнанку. Он не настолько эгоистичен, чтобы не желать ей долгой жизни, пусть даже и без него. Даже если появился бы кто-то другой.

Он постарался, чтобы печальная гримаса не отразилась на его лице.

Флитвик вскочил со стула, подошел к Гарри и крепко похлопал его по колену.

— Вовсе нет, мистер Поттер. Я лучший из всех, кто разбирается в этом, если так можно выразиться. Дайте мне знать, что вы решите. Если это то, чего вы оба хотите, то я не хотел бы, чтобы кто-либо, кроме меня, объединил ваши души. Это честь для меня.

Гарри не смог улыбнуться, но постарался изо всех сил.

— Спасибо, профессор.

И с последними словами прощания, извинившись, удалился.

Но когда он добрался до камина, то обнаружил, что еще не совсем готов отправляться домой.

* * *

Потребовалось немало усилий, чтобы попасть к мистеру и миссис Лонгботтом. Гарри помогло то, что он создал букет цветов и держал их перед собой с несчастным выражением лица.

— Пожалуйста. Я просто хотел бы навестить их, всего на несколько минут.

— Родственник? — спросила вторая спешащая куда-то волшебница со стойки регистрации, с которой он разговаривал. Она едва взглянула на него из-за стола и не выказала ни малейшего желания узнать. И это было хорошо. Первая оторвала бумагу, которую он подписал своим именем при регистрации, и попыталась засунуть ее в сумку. Гарри сразу же потребовал, чтобы ему вернули подпись, потому что кто знает, что в волшебном мире можно сделать с его подписью, самое безобидное, если ее просто продадут прессе; она вернула ее. Затем велела ему засунуть свою просьбу навестить Лонгботтомов в укромное место и удалилась.

Очевидно, вторая волшебница не являлась его поклонницей.

Она казалась гораздо более рассудительной и деловой.

— Алиса Лонгботтом была лучшей подругой моей матери. А еще я седьмой кузен Фрэнка Лонгботтома.

Это была обоснованная догадка. Гарри полагал, что большинство чистокровных семей Британии должны быть как-то связаны.

Волшебница перевернула несколько пергаментов на своем столе и вздохнула, когда ее ручка нацарапала что-то на одном из них.

— Имя?

Видимо, инкогнито ему пройти не удалось бы.

— Гарри Поттер.

Она помолчала, на мгновение подняв голову. Потом снова что-то записала и протянула ему.

— Вот ваш пропуск. Лифт справа, Янус Тикки Уорд, четвертый этаж. Вам нужно будет показать свой пропуск, чтобы пройти сквозь защитные чары, они не снимаются. Ни одному пациенту не разрешается выходить. Еда, напитки и домашние животные не допускаются без предварительного разрешения целителя. Никакого магического использования без разрешения, без палочки или с палочкой. Всегда держите свои вещи при себе или сдайте их сюда. В этой палате могут произойти несчастные случаи. Вы должны немедленно уйти, если вас попросят целители. Верните свой пропуск при регистрации выхода. Всего хорошего, мистер Портер.

Гарри слабо улыбнулся, оценив скрытую перемену имени. Если его спросят, это всегда можно будет назвать недоразумением.

— Спасибо.

Он направился к лифту и отсчитал четвертую кнопку снизу, делая обоснованную догадку. Четыре обычно означало четыре, но не всегда. Затем он подождал, пока пол поднимется и унесет его за собой.

Здесь пахло стерильными лимонными чарами и магией. Охранные чары были встроены в каждую поверхность, от не-скользящих на полу до мягких на стенах. После того как проходящий мимо целитель направил его в нужную палату, Гарри опустил голову, прекрасно понимая, что не использует чары маскировки. Он знал, что этот визит или предположения о нем попадут в прессу. Оставалось надеяться, что у Невилла Лонгботтома найдутся дела поважнее, чем читать газеты.

И все же. Друзья умели рассказывать друзьям сплетни, а у Невилла было много друзей.

Палата действительно была плотно завешена чарами. Целитель у двери едва взглянул на его пропуск, бормоча приветствия и яростно пожимая руки Гарри.

— Так... так... так... рад познакомиться с вами, лорд Поттер. Очень приятно. Позвольте открыть вам дверь!

Гарри шагнул внутрь и погрузился в тяжелое молчание, когда дверь за ним закрылась.

В коридорах было тихо, но все же звуки бормотания целителей, пациентов и их семей эхом отдавались от кафельных полов и коридоров.

Но эта палата была совсем другой. Она была похожа на тюрьму из хлопка, плотную и душную. Никто не вел тихих разговоров, не было слышно ни малейшего шороха.

Дюжина кроватей стояла вдоль каждой стены, пациенты занимали все пространство. И все они, все они — были в ужасном состоянии.

Как еще описать то, что он увидел? Как еще описать мучительное зрелище стольких сломленных людей?

— Могу я помочь вам? — Гарри вздрогнул от неожиданно прозвучавших слов и повернулся лицом к волшебнику, сидящему за столом поодаль от него, со стопкой карт перед ним.

— Не могли бы вы показать мне Лонгботтомов?

Он прошептал вопрос в тишине. Говорить нормально казалось почти... кощунством.

Целитель встал и жестом указал ему на две кровати посередине.

— Могу я принести вам стул, мистер... лорд... сэр? ..

Целитель слегка заерзал. Гарри не мог оторвать взгляда от того, что видел, и лишь кивнул.

Он обнаружил, что тоже не может говорить.

А когда принесли стул, он скорее упал, чем сел на него.

Узор Алисы представлял собой прелестную смесь коричневого и желтого, почти золотистого, который так походил на узор ее сына, что Гарри почти пересмотрел свои умозаключения о том, что цвета детей не наследуются от родительских. Ее фигура выглядела меньше — тонкая и хрупкая, узор ее тела был целым, но не здоровым.

Ее свет был тусклым и мерцал ровно в насмешку над бодрствованием.

Она вздохнула, ее грудь поднялась.

От нее пахло лавандой.

Она не должна быть такой безжизненной. Она не должна находиться в этом месте, бодрствуя без пробуждения, живя без жизни.

Гарри заставил себя Посмотреть на нее. Заставил себя увидеть.

Фрэнк был бледен. Его тело — всего лишь тело, его образ был таким же цельным, как и его жены, но души нигде не было видно. Вместо этого над его сердцем свернулся золотисто-коричневый клубок, извиваясь и закручиваясь, — частица другой души отчаянно пыталась вернуть его обратно.

Как долго душа Алисы Лонгботтом цеплялась за тело ее мужа? Сколько лет она боролась и цеплялась, чтобы остановить то, что уже произошло? Обратить вспять то, что не могло быть обращено вспять?

В качестве запоздалой мысли Гарри наложил быстрое заклинание незаметности, помня о наблюдающем взгляде целителя.

— Фрэнк Лонгботтом, — тихо произнес Гарри и почувствовал слезы на глазах, когда его сердце перевернулось само по себе и цвет начал кружиться перед ним.

Темно-коричневая душа, не имеющая для него ни формы, ни узора, лишь чистейшую сущность жизни. Фрэнк бесшумно упал на колени рядом со своей женой, его голос был глубоким и наполненным страданием.

— О, Алиса, моя Алиса, мой маленький ниффлер. О, милая, — голос духа сорвался, когда коричневые узоры слез, физически не существовавших, потекли из глаз, чтобы исчезнуть прежде, чем упадут на пол. — Отпусти меня. Отпусти меня. Отпусти меня.

— Фрэнк. Сэр, — прошептал Гарри и подождал, пока дух повернется к нему. — Вы понимаете, в чем дело? — он думал, что знает. Он думал, что понимал ужасные последствия гибели мозга в теле, которое было целым, в то время как связанный партнер подсознательно пытался предотвратить его угасание. Как узы Алисы помешали заклинаниям целителей узнать, что Фрэнк и все, чем он был, исчезли. Она одурачила их, заставив думать, что его состояние точно такое же, как ее.

Когда ее состояние было вызвано им.

— Она меня не отпустит, — прерывисто прошептал волшебник. — Я чувствую ее даже в посмертии. Она пытается вернуть меня обратно. Причиняя мне боль там, где ее не должно быть. И это ее убивает. Смерть не любит, когда с ней борются.

Он мог бы позже аргументировать мотивацию концептуального состояния бытия. А сейчас ему нужно было что-то другое. Он нуждался в этом так, что не мог объяснить словами.

— Фрэнк. Что бы вы хотели, чтобы я сделал?

Потому что он должен был что-то сделать. Позволить этому продолжаться было все равно что позволить ребенку выйти на маггловскую автостраду. Обреченно и жестоко.

Волшебник долго плакал, задыхаясь от рыданий. Достаточно долго, чтобы Гарри понял, что даже его чары отвлечения внимания имеют предел, и этот предел был близок.

— Отпусти меня, — прошептал Фрэнк жене. — О, мой ниффлер. Ты всегда пытаешься взять то, что тебе не принадлежит.

Казалось, он забыл о существовании Гарри. Но из его слов Гарри мог достаточно ясно понять его намерения.

— Я помогу ей, — сказал он, когда Фрэнк заплакал так, словно его сердце разрывалось на две части. Гарри почувствовал, как его собственное сердце разрывается, когда оно перевернулось и загорелось; правая ладонь потерла тепло камня, когда он творил свою невозможную магию; и Фрэнк и его слезы разом исчезли. — Я обещаю, — прошептал Гарри в пустоту, развеяв чары и услышав, как целитель откинулся на спинку стула, внезапно вспомнив, что ему хочется поглазеть на знаменитость в своем окружении.

Гарри уставился на Алису и ее протянутый узор, крепко держащийся за мужа тонким золотисто-коричневым шнурком.

Затем он осторожно, очень осторожно начал раздвигать пальцы этой хватки.

Она беспокойно заерзала в постели. Он услышал, как целитель встал и начал приближаться.

Гарри держал тонкий шнур ее света в узоре своей изумрудно-зеленой руки и некоторое время баюкал его, желая успокоить боль. Жаль, что он не мог справиться с тем горем, которое испытает эта женщина, когда полностью придет в себя, а не окажется зажатой между двумя телами. Когда она поймет, сколько времени потеряла, поймет, что ее сын вырос, а муж давно умер. Что все, кого она когда-либо знала, изменились в меньшей или большей степени.

— Она сегодня явно не в себе, — заметил целитель со смешком. — Это хорошо. Она может даже подняться и сесть для вас. Обычно она делает это только тогда, когда ее навещает сын.

Эти слова были для Гарри фоновым шумом. Он едва дышал, когда мягко вплетал ее душу обратно в тело, нить за нитью, свет сливался вместе, пока он больше не мог видеть то, что осталось от душевной связи. Она застонала, это был скорбный звук боли.

И Гарри заставил ее медленно погрузиться в глубокий сон. Он не хотел быть первым, кого она увидит. Он не хотел, чтобы целитель, стоящий за его спиной, или пресса, которой целитель поведает о случившемся, рассказывали о его чудесных способностях. Гарри не хотел ни вопросов, ни объяснений, когда все, что он чувствовал — это горе.

Захочет ли эта волшебница вообще остаться в живых? Поблагодарит ли она его за это или возненавидит?

— Ну, ладно. Похоже, она снова собирается погрузиться в себя. Может быть, в следующий раз, а? — целитель похлопал его по спине.

Гарри повернулся и посмотрел на него, позволив силе просочиться в тело волшебника и наблюдая, как тот дрожит.

— Не говорите никому ни слова о том, что я был здесь, — попросил Гарри, затем смягчился. — Пожалуйста. Это будет много значить для меня.

Целитель отшатнулся, быстро махнув рукой между ними, и кивнул.

— Конечно, никаких проблем, забуду об этом. Я хочу сказать, что забуду об этом. Без проблем. Ни слова. Обещаю. Клянусь всем сердцем, как говорит моя мама. Надежда умирает... Я имею в виду, не умирает. Я имею в виду…

— Спасибо, — перебил Гарри. — Я ваш должник.

— О, конечно. Да, — быстро добавил целитель. — Ни одной живой душе не скажу.

Гарри кивнул и быстро направился к выходу. Он был готов уйти. Ему нужно было выбраться из этого места.

Он хотел вернуться домой к своей невесте и крепко обнять ее.

* * *

Гермиона слушала рассказ Гарри, сидя рядом с ним в сверкающей лаборатории из серебристой стали и бриллиантов. По его ссутулившимся плечам и крепко сжатым рукам она поняла, что он сомневается в себе.

Подвергать сомнению каждый свой поступок была его отчасти хорошая, а отчасти — плохая привычка.

Когда Гарри наконец замолчал, настала ее очередь утешать и давать советы.

Это была роль, в которую она вжилась, когда они еще были просто друзьями, работая вместе над старыми текстами и свитками пергаментов. Это была роль, в которую она так глубоко теперь вошла, что это стало почти само собой разумеющимся, что когда у одного из них появляется повод для беспокойства, другой оказывается рядом, чтобы облегчить бремя, хотя бы отчасти.

Гермиона могла бы провести собственный анализ. Она могла понять эмоции, которые привели его к освобождению Алисы, и неуверенность в своем решении, ведь о его причастности легко было догадаться, собрав факты воедино.

Кто-то будет говорить, и этого человека будут слушать. Возможно, это никогда не попадет в прессу; недостаточно доказательств для такого чудесного события. Но это добавит к куче слухов и домыслов о нем еще одну невозможную вещь, которую совершил невероятный волшебник.

— Все правильно, — ответила ему Гермиона, зная, что именно это он и хотел услышать. И так было, и так будет. — Ты сделал то, что должен был сделать.

Она улыбнулась, глядя в лицо Гарри, который не мог уловить этого жеста, встретилась взглядом с глазами, которые смотрели сквозь ее кожу на что-то совершенно иное.

— Но я упряма, Гарри, честно предупреждаю. Я не передумаю насчет нашей свадьбы.

— Мы глупы, — прошептал Гарри, его лицо было спокойным, но глаза улыбались. — Я слышал, как не меньше двух человек говорили мне об этом только за сегодняшний день.

— Мы молоды и любим друг друга. Быть глупым — это предрешенный вывод, — возразила Гермиона. — Это нас никогда не останавливало.

Он притянул ее ближе, положение было неудобным, но все же приятным и успокаивающим.

— Что бы я без тебя делал?

Она безучастно смотрела в пространство через его плечо, вдыхая его запах. Ощущение напряжения в воздухе, подобно электрическому, подсказало Гермионе что часть магии, которую Гарри использовал в тот день, была такого масштаба, который она не могла полностью понять.

— Похоже, нам не придется беспокоиться об этом в ближайшее время, не так ли?

Он усмехнулся этому жуткому заявлению.

— Глупые идиоты, мы оба. Очевидно, мы предназначены друг для друга.

— Несомненно, — согласилась Гермиона.

Затем она закрыла глаза и уткнулась лбом в мягкую серебристую поверхность Мантии, не обращая внимания на то, как ткань шелестит вокруг нее, укутывая их в свои неповторимые объятия.

* * *

Дни бракосочетания прошли в тумане деятельности, лиц и магии.

Позже Гарри задавался вопросом, был ли какой-то аспект самого связующего заклинания причиной того, что время пролетело так быстро, или это был просто шквал активности и постоянного движения.

Позже он также признает, что без его тети и матери Гермионы, без доброго руководства Филиуса Флитвика все это не было бы так безболезненно ни для него, ни для его невесты.

На двенадцатый день перед зимним солнцестоянием он держал ее руку в своей и стоял перед сидящим собранием узоров душ, в котором каждый цвет радуги был представлен сотней различных оттенков. Гарри объявил о своем намерении связать себя с Гермионой, и она ответила ему тем же. Вместе со всеми свидетелями они подписали пергамент, который незаметно использовал их собственную кровь в качестве чернил, вызвав лишь легкий дискомфорт, прежде чем Флитвик забрал его.

Потом они ели, пили и танцевали, а родные, друзья и знакомые желали им добра.

После церемонии Гермиона отправилась в дом своей семьи, чтобы остаться с матерью и отцом, как это было принято, а Гарри вернулся на площадь Гриммо один, слегка поддерживаемый Воном, чтобы отключиться на диване в гостиной через несколько мгновений после того, как вышел из камина.

Одиннадцатый день, и снова последовали трапеза и знакомые узоры душ, танцы и речи членов семьи, желающих им добра. Родители Гермионы официально дали свое согласие — еще один обычай, то же сделали дядя и тетя Гарри. В стороне Гарри увидел, как желтая магия Флитвика мелькнула и исчезла вместе со словами, вызвав слезы, хлынувшие из глаз Джона Грейнджера и открыто потекшие по щекам Петунии Дурсль. Гарри видел, как эта магия, словно пыль, скользнула по их с Гермионой соединенным рукам и осела там, легче воздуха.

На десятый день собралось вдвое меньше народу. Рассказывали истории, как для всех, так и друг для друга, о различных подвигах жениха и невесты. Делились подробностями о семейных приключениях и пересказывали сплетни. Языки развязывались, подкрепленные обильным количеством алкоголя и тонкой магией. Гарри сознательно поддался этому чувству и рассмеялся вместе с остальными, узнав, что однажды четырехлетняя Гермиона сделала свою мать лысой за то, что та случайно выбросила ее любимую плюшевую выдру — ее первый явный признак магических способностей.

На девятый день, прежде чем они вошли в зал, Флитвик прошептал над ними заклинания, его волшебная палочка была похожа на палочку дирижера безмолвного оркестра. Магия собралась в костях Гарри и заставила его почувствовать головокружение. Гермиона хихикнула рядом с ним и вздохнула, наклоняясь к нему так, как позволяла себе лишь в личные моменты.

Восьмой день, казалось, не имел никакого особого значения без нее — в нем и с ним. Какое-то странное чувство поселилось в душе Гарри, которого он никогда прежде не испытывал. Гермиона подтвердила, что чувствует то же самое, и была серьезна, пока Флитвик произносил заклинания дня. Это было похоже на лихорадку; как ни странно, это было похоже на тихую смерть.

На седьмой день, когда в зале было всего несколько десятков человек, они танцевали в одиночестве под звуки музыки. Для магглов эта музыка была странно печальной для такого счастливого праздника. Для тех, кто обладал магией и пониманием, эти слова звучали обещанием. Или это было предупреждение? Все зависело от того, чьего слуха они достигали.

За шесть дней до солнцестояния Гарри улыбнулся Гермионе, когда они целомудренно поцеловались, повторив традиционные клятвы, казалось, в тысячный раз, хотя на самом деле в шестой. Это были слова, которые он выучил наизусть и теперь чувствовал их частью своей души. Он даже слышал их во сне, когда стоял рядом с белым водоворотом, где рождались цвета.

Пятый день был воплощением смеха. Желтая сила искрилась в каждом углу, покрывала его кожу и, казалось, дышала в воздухе. Он поражался размаху магии Филиуса Флитвика, изяществу выполняемой им работы. Гарри не мог понять ни сложности, ни возможности проведения двух таких ритуалов одновременно. Он рассмеялся, когда озвучил свою мысль профессору Хогвартса, и, как ни странно, не был обеспокоен, когда тот лишь мягко похлопал его по руке в ответ.

Четвертый день, и теперь они были почти одни, присутствовали лишь самые близкие родственники. Интимная встреча в маленьком зале, вокруг стола с двенадцатью сторонами. Это не должно было сработать, но сработало. Гарри сказал вслух, без осуждения, что стол на самом деле был ящерицей и, вероятно, не был счастлив быть столом.

— С этим надо что-то делать, — сказал он Гермионе. — Животные должны иметь определенные права, чтобы не становиться столами.

Все засмеялись, включая Гермиону. Он тоже смеялся и понимал, что это была магия, которая не была его собственной, давая ему ощущение легкомыслия. Как, спрашивал он себя, чистокровные волшебницы и волшебники древности могли делиться друг с другом своими секретами таким образом? Было ли это частью того, что семьи стали единым целым? Или никто из них даже не вспомнит подробностей того, что было сказано, когда все настолько пропитано чистой магией?

Третий день, когда солнце садилось на неестественно цветущем зимой лугу.

Это ритуал, сотворивший подобное. Гарри услышал слова, сказанные Флитвиком его тете. Это представление начала.

Поэтому его не удивило, что на второй день перед солнцестоянием он оказался на том же самом лугу, покрытом снегом, на замерзшей земле, с дремлющими деревьями, мертвыми цветами и травой. Символизм как конца, так и того факта, что ничто по-настоящему не заканчивалось. Оно лишь принимало другую форму.

Затем наступил день зимнего солнцестояния, и только трое стояли в маленьком каменном зале, произнося клятвы, которые они произносили уже много раз. Клятвы, которые чувствовались написанными в их сердцах и на их коже, плавающими внутри их костей в крови, они мягко проливались в чашу, которую держал Флитвик, произносимые голосом мягким и повелительным.

Гарри и Гермиона держались за руки и смотрели, как магия поднимается, переплетается, собирается и высвобождается. Они увидели, как желтый цвет связывает изумрудно-зеленый и фиолетово-синий в хрупкую нить, увидели узел над их сердцами. Такой нежный и в то же время такой сильный.

Двое сильнее одного. Ибо когда один потерпит неудачу, двое преуспеют.

Это были последние слова Флитвика, когда он держал их руки в своих.

Затем желтый узор магии закружился и исчез, обрушившись на себя и испарившись.

Позже они тоже обрушились друг на друга, охваченные лихорадкой магии и эмоций.

И между ними тонкой и сильной, словно паутина, была связь, их души крепко держали друг друга и не отпускали.

* * *

— У меня самое сильное похмелье.

Гарри застонал вслух, перекатываясь на спину и сбрасывая с себя Мантию, чтобы вдохнуть свежий воздух.

Гермиона невнятно застонала рядом с ним и тут же натянула на них Мантию.

— Слишком ярко, — послышался ее единственный невнятный ответ.

Гарри моргнул. Затем, сквозь туман раскалывающейся головы и ноющего тела, он начал понимающе улыбаться.

— Мы женаты.

Гермиона все еще лежала рядом с ним.

— Мы женаты, — повторил Гарри громче, затем перекатился под Мантию, чтобы притянуть Гермиону к себе, стиснув зубы от головной боли.

— Конечно, мы женаты, ты, ты, ты... гном. А теперь позволь мне отоспаться от этой магической пытки, прежде чем я возьму свою палочку, — прошипела Гермиона себе под нос.

Гарри усмехнулся и отпустил ее, осторожно выскользнув из-под Мантии. В голове у него быстро прояснялось, и он почувствовал, что ему плохо... снова.

Он действительно чувствовал себя довольно резво, если подумать. Хотя и не собирался говорить об этом Гермионе. Он видел ее такой раздраженной всего несколько раз, и ни один из них не был приятным.

Желтый водоворот возник в дверях в образе Кричера, держа в руках поднос с чем-то похожим на чай и печенье.

— Лекарство, хозяин Поттер, — древний рецепт Блэков, — объявил Кричер, ставя поднос на край стола рядом с кроватью. Со стороны Гарри. Потому что Кричер тоже знал, на что способна сварливая Гермиона. — К вам посетитель, я просил подождать, пока вы... примете пристойный вид.

Гарри на мгновение нахмурился, прежде чем до него дошло, что он стоит совершенно голый перед тем, кто является его дворецким. Он покраснел и обернулся, уныло размышляя, какая теперь, в конце концов, разница.

— Спасибо, Кричер, — тихо ответил он и был вознагражден, когда дверь за эльфом закрылась с тихим щелчком.

Из-под Мантии донесся слабый звук сдавленного хихиканья. Гарри уставился на черно-белый ком на своей кровати.

— Перестань смеяться, или ты не получишь чашку особого чая Кричера.

Один сине-фиолетовый узор руки выскользнул из-под ткани, показав ему грубый жест.

— Дай мне чаю, или я дам тебе чай.

— В этом нет никакого смысла, —рассмеялся Гарри. — Это лучшее, что ты можешь сделать?

— В данный момент? Да, — и с этими словами ее рука снова нырнула под Мантию. — Разберись с тем, кто внизу, а потом возвращайся. Я не встану с этой кровати, пока снова не почувствую себя человеком.

Гарри улыбнулся:

— Я с радостью помогу тебе почувствовать себя человеком, когда вернусь.

* * *

Чай помог. Гарри все еще потягивал горькую жидкость, когда вошел в кухню на звук знакомых голосов, одетый в первую попавшуюся одежду.

Пижаму. И он знал, что эти предметы одежды, вероятно, из разных комплектов. Но любой, кто бы ни навещал его на следующее утро после свадьбы, не должен был ожидать многого. Во всяком случае, это было довольно грубо.

Гарри задержался в дверях и с первого взгляда убедился, что обладатель голоса, который он слышал, лениво болтал с Кричером и Кракеном. Волшебник, которому его охрана уже обеспечила доступ из-за их встреч по поводу Нон Мордере.

Невилл Лонгботтом.

Гарри ожидал его визита еще несколько недель назад. Когда этого не произошло и газеты ни словом не обмолвились о выздоровлении Алисы Лонгботтом, Гарри начал сомневаться в том, что ее разбудили. Или, возможно, там действительно не было свидетелей того, как Гарри входил или выходил из ее палаты, а целитель, дежуривший внутри, сдержал свое обещание.

Но вот наконец золотисто-коричневый узор волшебника встал, резко повернувшись к нему лицом.

— Привет, — неуверенно произнес Невилл.

— Привет, — ответил Гарри, и наступило молчание.

Мгновение тишины, нарушаемой лишь звуками Кричера и Кракена, выскользнувшими из комнаты почти бесшумно, босиком.

Домовые эльфы не любили обувь. Или, по крайней мере, его домовые эльфы. Когда их спросили, они ответили, что это было как-то связано с ощущением дома сквозь пальцы ног, которое Гарри не мог понять.

— Мне очень жаль, — выпалил Невилл, проводя дрожащей рукой по волосам. — Мне следовало подождать. Я знаю. Это было все, что я мог сделать, ждать так долго. Я не хотел ничего говорить ни до, ни во время твоей свадьбы. Рон отговорил меня от этого, хотя я был близок к тому, чтобы один раз... но. Но.

Гарри прошел вперед, сел на деревянный стул и поставил чашку на стол.

— Но что?

— Ради Мерлина, Гарри. Я знаю, что ты сделал, — в голосе Невилла звучали одновременно протест и мольба.

— Окей, — Гарри не поднимал головы, хотя внимательно наблюдал за волшебником напротив, пытаясь уловить разницу между матерью и сыном. — Как?

— Люди говорят, и целители тоже.… они их списали, понимаешь? Списали их более десяти лет назад. Им никогда не становилось лучше. Тогда... и сейчас… Я... мне нужно это сделать...

Неужели он сейчас заплачет?

Гарри неловко заерзал.

После небольшой заминки Невилл продолжил:

— Нас с бабушкой вызвали в больницу, где усадили и сообщили, что мой отец скончался, а мать проснулась почти безутешная. Что мы должны дать ей время справиться с ее горем, прежде чем они скажут ей, сколько времени прошло. А потом, когда я встретил ее... она... Гарри. Мне нужно знать, почему.

Что именно почему, Гарри, честно говоря, не знал. Просто было так много вопросов, которые можно было задать.

— Почему она вернулась, а мой отец — нет, — быстро закончил Невилл. — Я не могу выкинуть это из головы. В лицо они называют это чудом, но шепчутся друг с другом о том, как ты посетил их накануне. Знаешь ли ты, что в Мунго появилась новая поговорка? Я слышал, как целитель назвал мою мать Увиденной. Так же они называют и людей, вылеченных от ликантропии. Это безнадежный случай, если только тебе не повезет и ты не станешь Увиденным... Ты для них как ангел или что-то вроде того. Ты приходишь, и шансы людей меняются.

Это было неприятное заявление. Гарри не был уверен, что ему это нравится. И как скоро газеты пронюхают об этом? Как это ему уже не вышибают дверь отчаявшиеся люди?

Прежде чем он успел сказать это вслух, Невилл ответил за него, когда продолжил свою речь, его слова лились потоком.

— Но все слишком боятся тебя, чтобы просто обратиться к тебе с просьбой. Я могу это понять. Волшебники говорят о том, что ты убиваешь одним дыханием, говорят, что ты их спасаешь. Просить тебя — это как достать кота в мешке. Так почему мой отец умер? Мне нужно знать. Пожалуйста.

Гарри нахмурился, когда Невилл наконец остановился и со вздохом оперся локтем о стол.

Ему потребовалось некоторое время, чтобы найти правильные слова, и в конце концов он просто сказал правду.

— Твой отец был уже мертв. Он мертв с того самого дня, как на него наложили проклятие круциатуса. Твоя мать была единственной, кто поддерживал жизнь в его теле, и ценой этого было ее собственное осознание жизни. Я просто установил все так, как должно быть.

— И... Я вижу, — Невилл пошевелился, осторожно потер лицо, чтобы вытереть глаза рукавом. — Я... благодарю тебя. За то, что сказал мне, за... то, что сделал это.

— Я сделал это ради нее, — тихо произнес Гарри, хотя это была не совсем правда.

А еще он сделал это по причине, которую не мог объяснить, — из-за растущего желания все исправить. Чтобы вернуть все на свои места. Чтобы... исправить?

— Она была лучшей подругой моей матери. Я ходил навестить ее, увидел ее состояние, а остальное — сплетни целителей. Ты мне ничего не должен.

Невилл резко встал.

— Мне нужно идти. Мне очень жаль, я просто... Я пытаюсь разобраться с этим. У меня до сих пор в голове не укладывается, что моя мать вернулась.

Гарри подвел его к камину и быстро заставил защитные чары спасть, чтобы позволить Невиллу уйти.

Невилл с порошком в руке остановился и повернулся к нему.

— Она спрашивала о ней. О твоей матери, Лили. У нее есть некоторые пробелы в памяти... она заплакала, когда услышала, что случилось. Что случилось со всеми. Кажется, она только и делает, что плачет. Я не знаю, как ей помочь.

Гарри тоже не знал, но он догадывался.

— Напомни ей, что значит быть живой.

Невилл не ответил, но после того, как он ушел в облаке белого пламени, Гарри все еще обдумывал свои собственные слова.

Что значит быть живым.

Что значит не быть среди мертвых.

* * *

Посылка была готова, и посыльный с нетерпением ждал ее.

Леди Свет нежно поцеловала его в лоб, пристально глядя в карие глаза.

— Ты будешь готов, мой мальчик? По моему сигналу?

— О да, миледи, — выдохнул он, сосредоточившись на ней, будто собака на кости.

— Будь готов каждую минуту, каждый день. Никогда не знаешь, когда он пройдет мимо. Я буду рядом с тобой.

Посыльный кивал и кивал в ответ на ее слова, покачивая головой в неслышном ритме.

— Я пошлю тебе воздушный поцелуй, —прошептала она с улыбкой. — И ты все узнаешь.

Его юные глаза остекленели — смесь амортенции, духов и ее собственной царственной красоты. От него не осталось ничего, кроме нее.

— Да, пожалуйста, — прошептал он в ответ.

Когда она улыбнулась, он вздохнул.

Уходя, он держал в руках шкатулку, завернутую в изумрудный бархат, а в ней лежали зелья, мерцающие красным от пенящейся магии.

— Regardez! Regardez ce que cela m'a fait faire!

Смотрите. Посмотрите, что Она заставила меня сделать. Палочка вторила ее словам и неуловимо изменяла их интонацию, заставляя ее сказать что-то новое.

Посмотрите, что я заставила ее сделать. Вы меня не заслуживаете.

Они стояли слишком близко, когда леди Изабо приставила острый кончик волшебной палочки к сердцу Гарри. Он уставился вниз на свой черно-белый узор, закрыв глаза и успокоив тело.

Он обхватил древесину палочки рукой, как раз в то мгновение, когда леди Изабо произнесла свое заклинание, и острая боль пронзила его, убивая все, к чему прикасалась.

Убивая его.

Ему казалось, что он находится вне своего тела, наблюдая за происходящим, наблюдая, как изумрудно-зеленый цвет внутри него начал медленно переходить в мертвую тишину. Он должен был уметь, в тот момент когда этот свет померкнет.

Но он больше не был просто душой с зеленым узором, заключенной в чистейшую белую физическую форму.

Брат, прошептал Камень, когда сила Волшебной Палочки ударила в него и разбилась. Брат, упрекнула Мантия, когда ее черно-белый узор потек по его коже и под ней, темные звезды в его венах, падающие, словно метеоры, по тихому зеленому небу его тела.

Его сердце не билось, пока Гарри не заставил его биться, возвращая себя к жизни из неподвижности так же легко, как он возвращал к жизни других. На мимолетную секунду он почти снова увидел своих родителей, их души, переплетенные и вплетенные друг в друга, две половинки единого целого, исчезающие вдали, когда он сделал свой первый вдох в новой, другой жизни.

Его свободная рука сжала палочку и вырвала ее из пальцев леди Изабо, волшебница безвольно упала на землю, как только контакт прервался.

Палочка пропела свою песню. Она приказывала ему убить ее, убить осторожно приближающихся солдат министерства, убить людей в коридорах, освободить их всех от боли жизни и погрузить в сладкие, мирные объятия Смерти.

Благо для них, благо для нас, лучше для всех. Ни страданий, ни боли, ничего. Ничего. Ничего.

На мгновение, которое, казалось, растянулось, превратившись в вечность, он задумался об этом, подумал о хаотичной радуге, где души, казалось, рождались и попадали в мир, чтобы плестись по жизни, а затем возвращаться поблекшими, изношенными и сломленными только для того, чтобы повторять этот процесс снова и снова, цикл без конца, без надежды и без цели. Никакой преемственности.

В чем же был смысл жизни, на самом деле.

Абстрактно Гарри видел, как пирамиды Палочки погружаются внутрь него, как паразитический червь, хватающий своих братьев и облизывающий его разум своим убийственным ядом, пытаясь сломить своей силой его "я".

Но он уже был сломан, и Палочка вписалась в него, как последний кусочек ужасной живой головоломки.

И когда этот фрагмент наконец встал на место, песня оборвалась на полуслове, и время вернулось к своему медленному маршу энтропии.

Леди Изабо рыдала на вырванной зеленой траве, ее серебрянно-золотой узор представлял собой сломанную массу ужаса.

— Tue-moi. Tue-moi.

(Убей меня, убей меня).