Слепота/Blindness (гет)

Гермиона дала себе три дня.

Она не обозначила, даже для себя, для чего были предназначены эти дни. Для выздоровления или упивания горем, скорби или хандры. Сначала она злилась, затем волновалась, а потом ей стало просто грустно и одиноко.

Большую часть этого времени она провела в саду Кричера, лежа на мягкой кушетке, которая, казалось, была поставлена специально для этой цели, дремала на солнце под ивой у тихого пруда, в водах которого порой начинали мелькать несколько молодых рыбок.

В первый день после того, как появилась кушетка, рядом с ней угнездилась жаровня, громоздкая вещь с золотыми краями и вырезанными по бокам книззлами. Огонь давал достаточно тепла, чтобы создать уют в определенном пространстве с уже контролируемой температурой, и вскоре Живоглот нашел себе новое любимое место — на ее коленях под открытым небом.

Гермиона, возвращаясь в дом, увидела деревянную дверку, которую домовой эльф сделал для ее кота, чтобы тот мог попасть в этот рай на крыше, и улыбнулась.

Ее первая улыбка за этот день.

В тот вечер она выпила горячее какао за ужином и рассказала Кричеру, как чудесен его сад, хотя цветы еще не распустились, и многие клумбы все еще пустовали.

Она начала работать над всеми проектами, которые когда-то не закончила или отложила на время. Она избегала стола Гарри, пока внезапно не обнаружила, что сидит в его кресле, глядя на его наполовину законченную работу, задаваясь вопросом, где он.

Возможно, она сломала его стул в приступе досады, но починила его, так что даже Кричер не узнал об этом.

Гермиона убрала неиспользованные книги в библиотеку. Затем вытащила еще несколько с полок и сложила их у своего любимого места для чтения, у окна. Но она не читала их, а лишь сидела там и пыталась решить, чего она пытается достичь этим самоподдерживающимся стазисом.

Ее мать не хотела, чтобы она уезжала, но Гермиона не могла остаться. То, что успокаивало в первую ночь после смерти, удушало на следующее утро. Она хотела побыть одна, пока не осуществит свое желание. Но ей не хотелось вновь снимать защитные чары для своих, без сомнения, обеспокоенных телохранителей и семьи.

В конце концов все началось со стола Гарри. Драгоценные камни — пустые и полные — лежали на нем; задача не была выполнена и все же была жизненно важна в иной повестке дня. Это заняло некоторое время и несколько часов практики, но Гермиона заполнила оставшиеся камни своей собственной силой и отправила их близнецам с просьбой о встрече на следующее утро на кухне за завтраком.

Она снова открыла камин по пути в постель и, магически опустошенная, забылась сном.

Когда она проснулась, Вон был уже в доме, растянувшись на диване в гостиной. Его глаза, когда он открыл их, оказались карими — мутной смесью зеленого и коричневого, а взгляд таким же усталым, какой и она чувствовала себя.

Он слегка улыбнулся.

— Доброе утро, солнце.

— Доброе утро, — прозвучал ее ответ, и это было начало четвертого дня.

После того, как близнецы пришли и ушли, и после того, как Фэллон пришел и не ушел, оставшись, чтобы поговорить с ней тихим взволнованным тоном, расспрашивая о ее здоровье, о ее семье, обо всем, кроме ее смерти, после того, как Вон заставил старшего охранника замолчать, резко покачав головой с глубоко посаженными карими глазами на почти правильном лице, она снова легла спать.

Она заставила себя перестать считать дни, потому что это не облегчало ожидания. Она вернулась к занятиям, загрузила себя заметками от услужливых коллег и профессоров, не без иронии заявив, что причиной ее отсутствия была смерть члена семьи.

Она была занята. Ее мать всегда говорила, что праздные руки творят зло, но, возможно, занятые руки так же легко было склонить к этому.

В углу она нашла стопку книг по беременности, которые так старательно игнорировала, те, которые они с Гарри купили заранее, и без малейшей дрожи в голосе сказала Кричеру, чтобы он раздал их. Затем она дала ему два письма, одно для Робардса в департамент авроров с просьбой предоставить информацию, а другое Малфою в Косую аллею для еще одного оплаченного одолжения.

Затем Гермиона оказалась в Тупике Прядильщика, готовая к своему ученичеству, как будто ничего не изменилось, потому что на самом деле ничего не изменилось, кроме ее самой. И только когда мастер зелий положил перед ней лист бумаги с перечнем компонентов, которые могли мутировать или мешать развитию плода, она поняла, что лжет.

Оцепенение, которое она создала вокруг себя, рассеялось, и она была рада, что уже сидит, потому что в горле у нее что-то сжалось, а в конечностях появилась слабость.

Шесть дней. Шесть дней, девять часов и несколько минут. В конце концов, она все еще считала.

Рука, покрытая пятнами от варки зелий, протянулась, забрала пергамент и бросила его в огонь. Гермиона смотрела на это непонимающими глазами, действие было таким неожиданным и внезапным.

И тут она поняла.

— Незаконно читать мысли людей без их разрешения, — ее голос звучал как ее собственный, но тон был слишком спокойным и разумным для той бури, царившей внутри нее.

— У вас нет оснований настаивать на незаконности, миссис Поттер. Не тогда, когда вы спорите со мной, настаивая, что добрые намерения превосходят такие тривиальные вопросы, как закон и порядок.

На это она могла многое сказать. Хорошие, разумные опровержения. Но не в этот раз.

— Я сегодня не в настроении спорить о философии.

Снейп сел в кресло напротив нее; его личная библиотека, возможно, была единственной комнатой, за исключением его лаборатории, в которую, казалось, естественно вписывался этот волшебник.

— Мне очень жаль, — послышались слова, которые она никак не ожидала услышать от этого сурового человека, и они угрожали разорвать последние нити, удерживающие ее сдержанное спокойствие.

— На что похожа легилименция? — спросила Гермиона, решив сменить тему на что-нибудь, что могло бы заглушить ее воспоминания, ее беспокойный ураган подсчета дней, часов и минут.

Снейп сплел пальцы, сложив руки на коленях, его лицо было суровым, и на мгновение она подумала, что он не ответит.

Пока он не начал читать ей лекцию, как часто делал, когда речь заходила о свойствах зелий.

— Во-первых, это эмоции. Их слои даже без тактильного прикосновения ощущаются как горячие или холодные, влажные или сухие. Для Мастера эмоция является ключом к разуму, который можно поднять и повернуть, чтобы открыть дверь.За этой дверью находятся слова, и в ленивом, неорганизованном уме они бредут словно влекомые устойчивым порывом ветра, одно за другим, и многие из них не имеют особого смысла, но все секреты становятся открыты для ознакомления. Более организованный разум предстает похожим на проплывающие облака, которые легко схватить, удерживать и услышать, если знать, какой кусок облака нужен, но это тоже непростая задача. Разум постоянно в раздумьях, и большая часть мыслей не выражается словами, они ощущаются инстинктивно.

Последовала короткая пауза, словно приглашающая задать вопросы. Когда Гермиона ничего не сказала, он продолжил, его темный взгляд остановился на ее глазах.

И Гермиона поняла, что этим утром забыла зачаровать глаза. Ее волосы были достаточно легко вернуть к своему прежнему каштановому цвету, но глаза упорно боролись с экспериментальными заклинаниями, которые она накладывала на них. Она могла бы бороться с этой проблемой усерднее, что, несомненно, и делал Вон, но обнаружила, что избегает этого.

Стало менее тревожным и более утешительным находить свои глаза в зеркале по утрам и видеть вещественные доказательства того, что она уже не та женщина, что прежде.

— Но за словами кроются воспоминания, — мастер зелий сдвинул руки и снова положил их себе на колени. — Это опасное место для необученных, потому что внутри этих воспоминаний вы не просто наблюдатель, но и участник. Наблюдая за ними, вы не замечаете своего собственного тела и его состояния. Мастер окклюменции может заманить читателя мыслей в свою память, а затем направить свою палочку в его сердце, пока тот наблюдает. Вот почему обе дисциплины преподаются параллельно; тем, кто хочет изучить искусство легилименции, необходима и сама окклюменция — как и для тех, кто хочет лишь защищать свой разум. В битве между этими сторонами побеждает лучший окклюмент.

— Я умерла, — произнесла Гермиона, хотя хотела сказать не это. Она хотела спросить об окклюменции, с чего начать, научит ли он ее. Все о чем, она обычно спрашивала в самый обычный день на занимающую ее тему.

Мастер зелий долго молчал. Гермиона подняла подбородок и снова заговорила.

— Мое тело не просто убили, но и стерли с лица земли. Гарри больше нечего было собирать, поэтому он построил меня заново с нуля, но он не видит вещей так, как мы, поэтому некоторые вещи не вернулись. Мои глаза. Наш... ребенок.

Она произнесла это слово вслух лишь во второй раз за эти шесть дней девять часов и несколько минут. И почему она сказала это сейчас этому волшебнику, она не совсем понимала. Но ей показалось, что это подходящее время и нужный человек, и, возможно, это все, что имело значение.

— Я могу удалить воспоминание или заглушить связанные с ним эмоции, — прозвучала простая фраза, сказанная им, и Гермиона знала, что это правда. Любой волшебник мог наложить Обливиэйт, но тот не всегда действовал, не всегда удалялись нужные воспоминания, или заклинание не длилось долго. Вся команда стирателей памяти Министерства являлась мастерами ментальных искусств, поэтому их было так мало и эта работа так хорошо оплачивалась, и именно поэтому она знала, что это возможно. — Я могу даже изменить ваши воспоминания, хотя разум восстает против вещей, не связанных с разветвленными воспоминаниями.

Он может, но он не сказал, что сделает, и в любом случае это не имело значения.

— Я не могу быть трусихой. Плохое иногда случается, — произнесла Гермиона, опустив глаза на столешницу и глядя на пустое место, где лежал пергамент, и думая о том, что бы она делала в этот момент, если бы никогда не умирала.

Прочитала бы этот список и запомнила его, а также узнала бы больше о каждом элементе в нем. Она все равно будет чувствовать себя немного чуждой самой себе, потому что внутри нее росло что-то, что не было ей самой, но это был бы интересный чужак, одаренный — чудесный страх перед неизвестным, смешанный с его огромным потенциалом.

Вместо чужака, которого она могла бы чувствовала сейчас, она ощущала себя со своими зелеными глазами и нормальным телом, вмещающим ее нормальную душу, тело, которое могло прикасаться и к которому можно было прикоснуться, которое могло чувствовать и которое можно было почувствовать, и все же ему не хватало чего-то жизненно важного, что она не могла описать словами, ощущая лишь беспокойное чувство под кожей.

— Я могу помочь вам определить это, — сказал Снейп, чем снова привлек ее внимание, потому что, конечно, он все еще подслушивал ее мысли, ведь она не сказала ему прекратить, и это было в некотором роде подразумеваемое разрешение для такого человека, как он, точно такого же, как Малфой, не слишком обремененного понятием этики. Четкое определение слизеринца.

Ей было интересно, какую эмоцию он использовал как ключ и через какую дверь в ее разуме он смотрел. Ей было интересно, что он подумает о Смерти. Может, он действительно хотел ей помочь, а может, ему просто было любопытно. В любом случае, он слушал ее прямо сейчас, и она доверяла ему хранить ее секреты так же тщательно, как он хранил свои собственные.

А Гарри не было рядом, чтобы спросить совета, простого вшивого совета...

— Пожалуйста, сделайте это, — вежливо произнесла Гермиона вслух, и у нее было время лишь подумать о том, на что это может быть похоже или на что это могло бы быть похоже, до того, как это произойдет, и больше времени думать у нее не было.

И это произошло.

* * *

Она улыбалась, глядя в его зеленые глаза, глаза, которые смотрели сквозь ее нос, как иногда бывало, но она знала, что все его внимание сконцентрировано на ней. Она ощущала это, словно статическое электричество на своей коже — его взгляд, энергию, которая проходила сквозь нее так нежно и знакомо.

Пока его Взгляд не исчез, и ее не заполнило ощущение слез, ужаса и жара, которые она никак не предвидела и не могла понять.

Гермиона была в замешательстве, не ощущая своей формы. Совершенно запутавшись, где начиналась одна ее часть и заканчивалась другая.

Затем она оказалась стоящей возле старой машины своего двоюродного дедушки Фрэнка, той, на которой всегда приезжал этот пожилой мужчина, принося подарки своему любимому племяннику, ее отцу и, конечно же, ей тоже, похлопывая ее по голове и источая запах цитрусовых. Они говорили, говорили и говорили, а она терпеливо ждала этого похлопывания по голове и мандарина, который он ей подарит, как если бы плод был драгоценным камнем, а он — королем.

Ее двоюродный дедушка улыбнулся ей, и его лицо оказалось молодым, таким которым она видела его на старых черно-белых фотографиях, и она снова почувствовала себя любимой.

Но он не открыл дверь, чтобы взять ее с собой, о чем она всегда просила его, и что он никогда не делал. Он просто стоял у машины, улыбаясь, ожидая, что она спросит его снова, еще раз, потому что на этот раз он откроет дверь, и она войдет, и они уедут в деревню, туда, где находилась ферма — ряды теплиц и его небольшая причуда — мандариновое дерево, слишком большое для его дома и слишком любимое, чтобы его срубить.

Гермиона, — услышала она своё имя откуда-то позади, и улыбка двоюродного дедушки потухла, в то время как его рука все еще покоилась на раме машины.

Она больше не была в замешательстве, она ощущала горе и боль. Такой боли она никогда раньше не чувствовала, эта боль не была велика сама по себе, но ощущалась как искра, постоянно раздуваемая ветром, каждое мгновение придающая ей форму и сущность, пока она находилась там, в жизни, будучи уже не-живой.

Она понимала эту боль. Она знала, что та будет расти, расти и расти. Но все ее мысли были только о Гарри, потому что он стоял там, но был не тем Гарри, которого она знала, все было неправильно, все было так неправильно.

Мысли, не принадлежащие ей самой, направляющие ее, твердая рука, удерживающая ее, чтобы ее унесло это чувство неправильности, она давала ей ясность, чтобы видеть и понимать.

Он был цветным и бесцветным, в то время как вокруг него гибло живое. Она чувствовала, как они умирают, струны лопаются на нити одна за другой, звенят в ее сознании и отпадают. Она слышала, как сама просит Гарри спасти их, а затем наблюдала, как он это делает, в то время как его черно-белый узор горел ярче, и она знала, что это произошло с ним недавно, потому что духи, вызванные ранее, наверняка сообщили бы об этом, об огне свечи в облике человека, что разговаривал с ними, и были бы этим напуганы.

Она была наполнена страхом, частично за себя, но в основном за него, из-за этого огня и того, что он мог означать, и того, что ее не было в живых, чтобы помочь ему разобраться в этом.

Между ними она чувствовала тугую связь душ, прочную веревку надежды на то, что он сможет вернуть ее вниз, но чувствовала себя словно под водой, держась за спасательный трос в темноте и...

И все же, противопоставляя мысли своим собственным, внося ясность в замешательство.

Она любила его. Она все время была там, ждала и не позволяла себе забыть об этом.

Когда Гарри покинул место ее смерти, эта связь увлекла ее и одновременно отпустила, пока она снова не оказалась возле машины своего двоюродного дяди, держа мандарин в обеих руках, вдыхая его особый запах и предвкушая его терпкую сладость и липкость мякоти.

Но теперь она знала, где находится, и заговорила.

— Я мертва, но не пойду дальше, чем я есть сейчас.

И хотя она держала мандарин в руках и ощущала его толстую кожуру, она была уверена в своих словах.

— Он Жнец? — спросил Фрэнк своим юношеским голосом, проекция ее собственных воспоминаний или реальных фактов, о чем она никогда не узнает. Но этот вопрос задал бы ее двоюродный дедушка, будь он жив. Он всегда был из тех людей, которые сталкиваются с проблемой, а не прячутся от нее, и это помогло ему пройти через одну мировую войну и избежать другой.

— Я полагаю, он мог бы им быть, — размышляла Гермиона, думая о традиционных определениях мифических фигур и сама удивляясь этому.

Фрэнк все еще улыбался, когда ее снова унесло — снова эта связь и этот голос, и черно-белое изображение ее мужа рядом с ней, пылающее тьмой и такое напуганное.

Она была храброй для него и сказала ему то, что, как она знала, он хотел услышать, потому что ему нужно было знать о ее вере в него. Она вошла в свое тело без колебаний, не зная, как это могло произойти, и позволила себе заплакать и, плача, соединиться с ним, чтобы почувствовать его прикосновение, и продолжать плакать, чтобы почувствовать воздух и тепло комнаты, и его твердые кости под кожей, и видеть, что эта кожа не горит, и не выглядит как огни и тени, видеть, что он настоящий человек, ее муж, ее испуганный муж.

Стабилизируя нагрузку, уравновешивая кончик мира обратно на его оси, чтобы он мог снова вращаться, и не исчезать.

Гермиона открыла глаза, свои глаза, они были ее, потому что она пользовалась ими, и посмотрела на то место, где сидел Снейп, словно вырезанный из мрамора, каждый дюйм его был неподвижен словно скала, непоколебимая перед бурей.

— Я скучаю по своей невинности, —изумилась Гермиона вслух своим собственным голосом, потому что использовала его. — Чувству неуязвимости. Что не имеет смысла, потому что со мной случилось самое худшее, а я все еще здесь.

— Не самое худшее, — как всегда поправил Снейп, потому что он был тем, кем был, слизеринцем, а они должны были быть всегда правы, к ужасу каждого человека, который сам не являлся слизеринцем. — Но да. Реальность. Все хорошее когда-нибудь заканчивается, все начинания достигают своего завершения.

— Или просто принимают новую форму, — возразила Гермиона, потому что она тоже была той, кем являлась — гриффиндоркой, хоть и на четверть года, — а это означало, что нельзя просто так соглашаться со слизеринцем, всегда нужно выходить из-под контроля. — Но я уже знала это, все это. Я изучала это, я видела.

— Но вы этого не чувствовали, — и Снейп улыбнулся, слегка неуверенно, это выражение могло бы быть усмешкой для любого другого мужчины, кроме него. —Даже когда тролль причинил вам боль, вы все равно ожидали продолжения. Теперь это ожидание продолжения исчезло. В конце концов, все сталкиваются с этим, с этой неизбежностью.

— Тогда почему я испугалась? —потребовала ответа Гермиона. — Если это неизбежно, а я точно знаю, что произойдет, когда это, наконец, случится, почему тогда? Страх ощутить это?

Мастер зелий встретился с ней взглядом, и его голос стал мягче, когда он произнес правду, которую она не позволила себе признать.

— Потому что Поттера не будет с тобой в Посмертии. Ты будешь со всеми, кроме него.

Она задрожала всем телом, словно собака, стряхивающая воду со своей шерсти.

— Вы увидели много в одном воспоминании.

— Я узнал то, что вы знаете, по одному воспоминанию. Так же как я понимаю слова, произнесенные на иностранном языке, на котором не могу говорить, когда нахожусь в разуме человека, который знает его.

— Это невозможно, — Гермиона отрицала не факт, что он видел подобные секреты, а сам секрет. Все умерло. Все сгнило, развалилось, разрушилось и превратилось во что-то иное, чем было на самом деле.

— Это не то, во что вы верите, — ответил он, и она предположила, что он поймет, потому что он был в ее разуме вместе с ней, и она впустила его, и кто знает, что еще он видел, знал или чувствовал, пока был там; возможно, она была дурой.

Но, по крайней мере, она была благодарной дурой.

— Спасибо за помощь.

"И за то, что храните мои секреты".

— Вы моя ученица, — как будто это отвечало на все вопросы, хотя, может быть и так, но у нее было достаточно времени, чтобы подумать, чтобы не тратить его на сомнения в мотивах этого волшебника.

Она встала, намереваясь пойти домой и снова подумать, но, возможно, с меньшим страхом и побегом от реальности и более активным планированием.

— Я научу вас окклюменции, — сказал Снейп и поднялся, чтобы передать ей книгу с полки. — Ваше задание.

Она взяла книгу и кивнула, снова испытав чувство благодарности.

Затем она ушла через камин, оставив мастера зелий в одиночестве наблюдать, как зеленое пламя снова сменяется мрачным оранжевым, красным и желтым.

* * *

Гарри обнаружил, что перемещаться по миру с помощью вампиров и эльфов очень легко.

К Кракену присоединились Хоппер и Руби, два эльфа, которые появились на пороге Французского ковена через несколько дней после его прибытия. Они утверждали, что прочитали о последних событиях в газетах, как, видимо, и весь остальной волшебный мир, и прибыли поздно ночью с сумками в руках и рекомендательными письмами от Малфоя, подтверждающими их способности в службе и в бою.

Откуда Малфой знал, что Гарри собирается делать или где он может находиться, Гарри мог лишь догадываться. Что заставило этого волшебника поддержать двух эльфов в их стремлении присоединиться к его охоте, было еще более загадочным.

Но эльфы были здесь, и у них имелись свои счеты с Тенью Обскура. Хоппер был вынужден заботиться о простых рабах, пока его не освободило министерство; Руби была эльфийкой-уборщицей у чистокровного волшебника, работающего на Леди, и ценным ресурсом для министерства в определении ключевых сотрудников после ее освобождения. Они оба оказались у Малфоя после того, как были приняты новые законы, и оба хотели принять участие в действиях против Тени Обскура.

Хоппер признал, что были и другие эльфы, желающие присоединиться к ним. Но Малфой заявил, что в то время лишь двое могли принести пользу, и эти двое были самыми умелыми.

Когда ее спросили, как они проявили себя наиболее опытными, Руби с гордостью заявила, что они участвовали в соревновании по боевой магии. Это заставило Гарри задуматься об уровне подготовки эльфов Малфоя.

Но вскоре он это выяснил.

На складе — в еще одной белой комнате с охранными чарами, как и во многих других, которые он видел. Магические заклинания, пускаемые по комнате отчаявшимися волшебниками и волшебницами, перебрасываемые через столы и отлетающие от стен; магия, которую он превращал в пепел, дым или дождь, пока воздух не становился туманным и мутным, а оставшиеся чары отскакивали от потолка и пола, если не рассеивались полностью.

Желтые узоры света прорывались сквозь эту дымку, желтый свет падал на тонкие руки и собирался вокруг, словно миазмы яда. Трудно сказать, какой именно домовой эльф сбил какого волшебника, но этот желтый свет нельзя было остановить, он кружился и перелетал с места на место в одно мгновение, эта тройка слаженно работала на передовой, чтобы нейтрализовать внутренние силы противника, пока он сам разбирался с защитными чарами, а вампиры использовали свой уникальный дар манипулирования временем, чтобы замедлить движения своих врагов.

Иногда вампир мог остановиться, встать на колени и выпить кровь врага, и Гарри считал это платой за их помощь. Измененным не нужна была кровь, чтобы выживать, но они действительно нуждались в ней для укрепления своих сил, когда те были исчерпаны, и, казалось, все еще сохраняли свою любовь к ее вкусу.

За ним последовали одиннадцать вампиров, семь из лондонского ковена, трое присоединились к ним в Кале и последний одинокий вампир прибыл из Румынии, единственный, кто покинул свой ковен и принял перемены.

Это действительно доказывало, что у них была некоторая автономия, вопреки утверждениям Бреннана. Или, возможно, этот бунт был заложен в узоре каждого вампира при их создании.

Пять складов, на которые они совершили набег за неделю. Одни представляли собой большие здания, другие — просто комнаты, которые были магически расширены или внутри них были сундуки с магически расширенным пространством, в которые было проникнуть труднее, чем в сами здания. Всего погибло десять волшебников, их душам Гарри позволил перейти в Посмертие, а две он уничтожил в воздухе, когда те поднялись, чтобы бежать от своих мертвых тел; сломанные грани их узоров были очевидны для его глаз, представляя собой последствия совершенного преднамеренного зла.

Остальные были отправлены в соответствующие министерства, в каком бы графстве или регионе они ни оказались, запечатанные под чарами и магией, сведенной до мерцания.

Гарри делал новые открытия, и ничто не сдерживало его, кроме его самого. Теперь он мог подавить магический свет в существе до того уровня, пока тот не начинал светить простым узором, как искра внутри обычного человека. Он мог произносить их имена и допрашивать их души над их мертвыми телами в местах, наполненных странными цветами и звуками, с которыми он никогда раньше не сталкивался, и где души не станут лгать.

Мантия могла подняться с его кожи и превратить его в ничто, оставив лишь подобие тени и зеленые глаза, что внушало ужас солдатам Тени Обскура. Она поднималась, чтобы залечить ожоги от огня заклинаний, или погружалась внутрь, чтобы сплести кости вместе, сделав их уже крепче с помощью силы неподвижной прочности.

Камень в его сердце любил танцевать, когда говорил с душами мертвых, любил поворачиваться в груди и сиять звездами тени в его видении. Его сила могла нахлынуть, чтобы собраться в его руках и потянуться, касаясь узора, и заставить его вернуться к своему источнику. Стол спонтанно превращался в мышь, из которой он был трансфигурирован, узор чаши возвращался к простому камню, стул к нитке волос, пока ковен, давший им убежище, не начал предлагать ему лишь вещи, сделанные руками, а не путём трансфигурации.

И каждый вечер он посылал Кракена к Кричеру, чтобы тот доложил ему о делах в доме. Когда вампиры просыпались и готовились к охоте, он сидел в тишине и слушал о ее дне, часах или минутах, которые она провела в слезах, о книгах, которые Гермиона читала, и о проектах, которые она завершила. Он ненавидел себя в такие моменты за то, что оставил ее одну, за то, что делал то, что делал, за то, что был трусом и не хотел показывать ей свою душу. Он так и не сказал ей, что крестраж пропал; так и не признался, что имеет представление о своем будущем.

Он сказал себе, что будет знать, когда придет время вернуться домой. Он знал, что так будет; он знал, что получит в свои руки маховик времени и не воспользуется им, чтобы вернуться и спасти своего будущего ребенка, а вместо этого удалит крестраж, загадает загадку и снова исчезает. И это тоже его злило, потому что ни у кого не было маховика, который мог бы вернуться более чем на часы, так как же ему это удалось? Должен ли он создать его сам? И сколько времени это займет?

Затем слышался стук в его дверь — Бреннан, Коул или Кракен, зовущие его к новой ночи ужасных складов и сырых переулков, элегантных домов и квартирных комнат, где ему предстояло столкнуться с разбитыми душами. Где он разбивал все зелья и котлы, превращал их в дрова, сжигал их в пепел и сдувал этот пепел. Он говорил с мертвыми, и он получал новое имя, новое место, еще один намек и, казалось, что это никогда не кончится, все пути уводили его все дальше от того места, где он действительно хотел быть — от дома, от неё, тем более, что он уже однажды потерял ее.

И снова он напоминал себе, что все, что он делал, было ради защиты ее будущего. Что он не мог успокоиться, пока человек, который хотел убить его, не сломается, не превратится в пепел и не развеется ветром, как и все ее творения.

И если он вымещал свое разочарование на ее приспешниках, что ж. В конце концов, Гарри все еще был немного человеком.

* * *

Он знал, что Зеленая Смерть придет за ним. Так же, как и за всеми остальными, за каждым из них.

Он знал, что продержался так долго только потому, что был наименее влиятельным из них. Он доставил немного хлопот, его роль во взрыве в Косой аллее сводилась к незначительной защите бутылочек с зельями. Он вообще был никем, но Смерть все равно наблюдал за ним.

Смерть приходил ко всем, и к малым и к великим. К нему Смерть придёт намного быстрее, чем к другим. К нему он придет лично, назвав его имя.

Зеленые глаза смерти. Зеленые глаза ярости и печали. Зеленые глаза, зеленые глаза, зеленые глаза, которые он видел, когда сбежал из дома Присциллы, когда он сбежал из поместья Доминика, когда он шел по улице, когда Смерть взял Гарольда за руку и заставил кожу человека отслоиться до мускулов, затем до костей, а затем ничего не осталось, кроме кучки пепла и света, магии и души.

Однако Гарольд не кричал от боли. Он был уже мертв. Оставленное тело испытало на себе всю тяжесть гнева Смерти.

Он задумывался, так ли повезет ему самому.

Зеленые глаза показались перед ним в дверном проеме на фоне шума битвы, и он сидел там и смотрел, неподвижный и безмолвный, потому что некуда было бежать, кроме как назад к Ней, где она убьет его, и на это потребуется больше времени. Лучше позволить Смерти быстро схватить его ночью, в мгновение ока.

Вокруг него атаковали остальные. Билл, Харви и Джессика, милая Джессика, единственным преступлением которой была любовь к человеку, которого ей не следовало любить. Поскольку его единственное преступление было родиться в мире, который его не хотел, его единственная работа предполагала теневой бизнес, его единственный босс был подлым, а единственный друг — ужасным.

Один за другим они падали; одни превращались в камень, чтобы разбиться вдребезги, другие были связаны кончиками пальцев домового эльфа, третьи отправлялись в клыкастую пасть вампира.

И он, ожидая смерти, пытался объять это электричество, когда оно пронизывало его, и океан простирался перед ним, и он был один на этом пляже, потому что никто никогда не имел несчастья любить его.

Смерть подошел к нему; над головой голосили чайки, и волны разбивались, разбивались, и разбивались.

— Я знаю, где она, — честно сказал Роберт. К берегу приближалась лодка, старый паром, о котором он всегда мечтал в детстве. — Я скажу вам, если вы позволите мне прокатиться на нем лишь раз. Я всегда хотел сделать это.

Смерть смотрел на него своими зелеными глазами на черно-белом лице, тень его посоха, как коса Жнеца на песке, небрежно покоилась, словно ненужная вещь.

— Говори.

Он сказал. Он все рассказал. Он рассказал о доме, о его садах, о жаровнях, освещенных алым огнем, о том, как он дрожал, шагая сквозь чары, кусавшие его кожу и чесавшиеся под мантией. Как Леди возложила на него руки и поцеловала его в щеку, и как он работал руками, пытаясь сварить ее зелья, пока кровь не потекла по его палочке, а так же защитить эти фиалы и создать свои защитные коробки. Он был маленькой шестеренкой в ​​ее колесе, маленьким ростком под ее деревом, искрой в ее огне, и она тоже не любила его, никто никогда не любил.

— Пожалуйста, — он закончил, как всегда в своей жизни, пожалуйста, не делай мне больно, пожалуйста, не уходи, пожалуйста, люби меня, пожалуйста, я сделаю что угодно. — Пожалуйста, одну поездку на пароме.

В воздухе пахло солью, брызги волн холодили его разгоряченное лицо, песок шуршал между его босыми маленькими ступнями. И Смерть, такая огромная, словно поглощающее облако над его совершенным сном.

— Всего один рейс, — ответил Смерть, и черно-белое облако превратилось в туман, который рассеялся, а океан все еще был там вкупе с пришвартованным паромом, ожидающим Роберта, и тот впервые после своей смерти улыбнулся.

* * *

— Здесь, — Бреннан указал место на большой коричневой карте, на которой не было видимых для глаз Гарри отметок. — Это соответствует описанию. Маленькая вилла на склоне горы, большие сады, с охранными чарами под и над землей. Если она решила затаиться вместо того, чтобы бежать, она должна быть здесь.

Гарри считал, что лидер Тени Обскура может решить бежать. В мире было достаточно волшебных укрытий, чтобы вести оживленную погоню еще долгие годы.

Но чтобы бежать, нужны деньги и ресурсы. А после того, как несколько дней назад было опубликовано заявление британского министерства, магическому подполью стало хорошо известно, кто и на кого охотится. Сейчас у нее не будет достаточно союзников, готовых связать с ней свою судьбу.

Ее лучший шанс — укрепить свою скрытую крепость и попытаться убить его, прежде чем он убьет ее. Без сомнения, у нее было множество вещей, предназначенных именно для этого, повсюду вокруг нее.

— Нам нужно будет решить, с чего мы начнем, — на этот раз заговорил Хилл, его голос был направлен туда, где сидел Гарри. — Мы можем сообщить испанскому министерству о ее резиденции в их юрисдикции и позволить им обложить это место, и, надеюсь, никто из ее шпионов не узнает об их открытии. Мы можем сообщить британскому министерству и позволить им спорить о том, кому она достанется. Без сомнения, будет собрана интернациональная команда. Потребуется как минимум пара дней на их долбаное соревнование.

Бывший аврор должно быть знал все о политике министерства и о том, насколько она усложняет задержание преступников. Гарри до сих пор умудрялся преодолевать бюрократизм благодаря своей репутации, но это не могло продолжаться вечно. К счастью, ни одному магическому правительству не нравилась Тень Обскура, и это было главным аргументом в его пользу. Пока он не задерживался надолго в границах их государств и представлял собой примерного козла отпущения, отвечающего за любые последствия, они терпели его присутствие.

Но они действительно хотели содействия. Бреннан и лидеры других ковенов передали их слова. У кого-то из них были больны члены семьи, у других мертвы родители и дети, на третьих обрушились бедствия, мелкие и крупные. Им нужно было мнение Гарри о той или иной магии или о проклятии, они жаждали его автографа, хотели, чтобы он пообещал оставить их в покое и улыбнулся в камеру в то время как пожимал руку их лидеру.

Они притворялись, но это было неважно, потому что Гарри не заботили их проблемы; он заботился о своей жене и думал о том, что его собственный ребенок теперь навсегда был вне его досягаемости, даже его душа ушла в красочный котел Смерти, который состоял из каждой души, существовавшей в мире. А как оплакивать нерожденного?

Он скормил Смерти множество душ.

— Я хочу ее, — произнес Гарри в опустившейся тишине. — Любое министерство магии бросит ее в Азкабан или Нурменгард, оставив там гнить после публичного суда. И там она будет под замком, но все равно не менее опасна. Я не верю, что какой-нибудь охранник однажды не оставит двери открытыми, лодку у пристани или метлу у ее окна. Она не успокоится, пока не получит меня, так что и я не смогу успокоиться, пока не заполучу ее.

Повисла еще более давящая тишина, без сомнения, означающая общение глазами и мимикой, всем тем, что недоступно его взгляду.

Затем Бреннан вздохнул, звук исходящего воздуха все еще был непривычным для вампиров их окружения.

— Нас недостаточно, одиннадцать представителей нашего вида и три эльфа. У нее могут быть десятки волшебников внутри и множество ловушек, магических и прочих. Даже если мы сможем схватить ее, это будет дорого стоить. Я предлагаю дождаться подкрепления — министерства или кого-то еще.

Гарри по очереди рассматривал каждый узор вокруг себя: вампирские, с черными нитями, которых он восстановил, и желтые узоры домашних эльфов. Он запоминал их всю прошлую неделю, насколько мог, чтобы лучше залечивать раны и восстанавливать утраченные конечности.

— Если ты падешь, я верну тебя, — спокойно ответил Гарри. — Один вампир стоит полдюжины мужчин, а вы сами стоите целой дюжины. Я верю, что Кракен и другие могут справиться с вампиром, а это значит, что они тоже могут справиться с дюжиной мужчин. Я сомневаюсь, что в ее логове находится сотня волшебниц и волшебников.

— Она сосредоточит все свои усилия на том, чтобы убить тебя, а не нас, — ответил Бреннан. — Ты умрешь, и мы останемся мертвыми.

Гарри посмотрел на свои руки, его изумруд превратился в новый узор, один из жестких конусов и призм внутри извилистых гибких человеческих линий, бледный гобелен со сверкающими темными нитями.

Огонь его не убил. Мантия теперь была внутри него, блуждая под его кожей, проходя в его кровь так, что он не мог объяснить с помощью науки, предполагая только то, что ее молекулы соединились с его собственными и мутировали, превратив его в новое существо. Возможно, его кровь под микроскопом примет форму ядра, в основном человеческого или чего-то совершенно инопланетного. Однажды он узнает.

Но пока он знал лишь со странной уверенностью, что Леди сочтет его убийство действительно трудным делом. Сначала ей нужно будет уничтожить Мантию, а он ни разу за время своего владения ей не смог потрепать ни единого края ткани Дара Смерти.

— Она может попробовать, — сказал Гарри, и в этих словах не было ни капли хвастовства, лишь чистая правда. Он хотел встретиться с ней лицом к лицу, заглянуть в ее душу и обрести собственный душевный покой.

— Гарри, — Бреннан снова решительно произнес его имя. Имена были сильны среди вампиров, которые так долго могли рассчитывать лишь на ту малость, что запомнили за свои годы, и поэтому цеплялись за свои собственные имена с устрашающей целеустремленностью. — Поскольку вы дорожите моим мнением, привлеките больше сил поддержки.

Гарри долго просидел, обдумывая, сколько времени потребуется, чтобы ждать, планировать и добираться до места. Еще часы и дни вдали от жены, которая, вероятно, была на него зла, так что ему предстояло провести бесчисленные дни, пытаясь помириться с ней.

— Не так давно оборотни стремились сразиться с кланом вампиров. Посмотрим, не будут ли они против сражаться вместе с ними.

Лучше они, чем министерство, чем любая правительственная сила.

Бреннан махнул синим узором руки, поднялся и вышел слишком быстро, чтобы его можно было заметить, Руби медленно шла за ним по пятам.

Гарри не удивился бы, если бы из Британии прибыли не только оборотни.

Комната медленно опустела, и скоро наступил рассвет. Ему не составило труда приспособиться к вампирским часам. За последнюю неделю он очень мало спал.

— Твоя жена. Она могла бы быть с тобой сейчас, если бы ты этого захотел.

Гарри действительно этого хотел. Он хотел этого больше, чем мог выразить словами.

Он взглянул на свои зеленые узоры рук, черные пальцы, белые суставы. Увидел, как цвета растекаются, скручиваются и переплетаются, пока его руки не стали черными с зелеными ногтями и паучьими белыми венами. Узор его кожи был человеческим, но что-то совсем иное, чем плоть и кости, скрывалось внутри.

— Я скоро вернусь, — сказал Гарри вместо ответа и отвернулся от слов Бреннана, будто там была физическая дверь, которую он мог распахнуть и найти там ее, свою Виолу. Слишком много искушения, чтобы справиться с ним.

— Ты не прав, — произнес вампир, глядя на его удаляющуюся фигуру, хотя был ли это ответ на его слова или тот факт, что Гарри не просил Гермиону присоединиться к нему, он не мог сказать.

* * *

На следующий день прибыла Руби, опередив полдюжины домовых эльфов — две команды, каждая состоявшая из трех желтых узоров, поклявшихся, что обучены бою. Гарри был доволен тем, что Кракен испытал их сам и стал их лидером, домовой эльф лучше знал их возможности, чем простой волшебник.

Уизли прибыл на следующий день с двумя дюжинами оборотней, каждый из которых был отмечен печатью волка в своей сердцевине, причем одни гораздо глубже, чем другие.

Двое были ему знакомы — мужчины, которых он помнил, встречались ему в Косой аллее, что, казалось, было так давно. Они были единственными, кто подошел к нему и энергично пожал ему руку. Остальные отступили — серые, зеленые и синие узоры душ смотрели на него с непонятными ему эмоциями. Уизли сухо поклонился, представляя их, прежде чем сделать свое гордое заявление.

— Мы тренируемся уже семь месяцев, Поттер, с самим Грозным Глазом Грюмом. Родители Невилла были дружны с ним, и я полагаю, ему стало скучно на пенсии. Когда Невилл упомянул, что мы стараемся собрать сильную команду для Нон-Мордере, он устроил себе дом прямо рядом с тюрьмой.

Гарри слышал об этом бывшем авроре от Вона и Фэллона, хотя никогда с ним не встречался. Вон говорил, что он параноик, все время как на иголках и способен на многое.

— Спасибо, что пришли, — Гарри поклонился в их сторону, не обращая внимания на удивление оборотней. — Сейчас мы планируем штурм. Проходите.

Два дня обсуждения. Два дня обдумывания каждой переменной, все могло пойти не так.

Два дня объяснения предыдущих набегов, способностей Гарри, вампиров, оборотней и способностей домовых эльфов. Два дня, чтобы встать в равные условия.

Два дня, в которые Гарри проводил долгие мгновения с закрытыми глазами, но с открытым разумом, запоминая каждый дюйм узоров вновь прибывших. Заглядывая за пределы узоров одежды, все меньше и меньше сомневаясь, полный решимости восстановить каждую деталь в случае полного физического разрушения.

Два дня, которые он провел, скучая по жене и горюя о ребенке.

Два дня, которые, казалось, длились вечность, и все же Бреннан не был уверен, что они готовы.

— Ни один план сражения не выдерживает первого же столкновения, — провозгласил Уизли после заявления Бреннана. — Грюм говорит, что это придумал маггл. Невозможно предсказать все последствия.

Бреннан долго молчал. Сидя вокруг расширенных столов, вампиры и оборотни разговаривали между собой приглушенными голосами, беспорядочно разложив перед собой пергаменты.

За его столом сидели лишь Бреннан, Уизли и Кракен, и Гарри решил, что такое зрелище нечасто встретишь, если вообще когда-либо, можно увидеть в волшебном мире.

Гермиона бы гордилась.

— Через неделю будет полнолуние, — начал Уизли и поспешил, когда Гарри наклонился вперед, собираясь было выразить свой протест. — Компромисс, Поттер. Бреннан хочет, чтобы мы тренировались вместе дольше, мы так и поступим. Полнолуние позволит моей стае быть в полной силе и полной сопротивляемости заклинаниям. У меня есть аконитовое зелье. Позволь нам быть на передовой, как обсуждалось, но в наших вторых формах. Если это само по себе не сломит их боевой дух, вампиры выступят прямо за нами, с палочками. Домовые эльфы могут свободно и легко перемещаться среди нас, беря в плен любого, кто попытается сбежать или спрятаться. Мы могли бы сломить их одним агрессивным нападением. Ты справишься с любыми магическими ловушками или ранениями.

— Кракен и эльфы до тех пор будут следить за ее логовом, — раздался высокий голос, сопровождаемый уверенным кивком.

Гарри повернулся к Бреннану, чувствуя себя обманутым и зная, что вампир согласился на это еще до того, как кивнул и заговорил.

— Компромисс. Еще одна неделя, и мы атакуем. А пока мы продолжаем совершать набеги на удаленные склады, которые мы обнаружили в Испании и Франции. Не нужно позволять Леди думать, что мы ее нашли.

— Реальная жизненная практика, — Уизли улыбнулся острыми коричневыми зубами. — Грюм одобрил бы.

Гарри почувствовал, как все взгляды обратились к нему, он ощущал их ожидание почти физически.

Еще спустя неделю будет полмесяца, как он ушел из семьи. План был здравым, он знал это. Точно так же он знал в глубине своего сердца, что может подтолкнуть их к атаке этой же ночью, и они согласятся. И, вероятно, добьются успеха, хотя многие погибнут и, следовательно, нужно будет вернуть еще больше душ. Даже этого казалось достаточно мало, чтобы его остановить.

Он мог подождать. Мог ли он?

Готов ли он вернуться домой?

— Хорошо, — сказал Гарри и встал. — Расскажи им о плане. Мне нужно подумать.

Он молча прошел в свою комнату через залы из пурпурного камня и зеленого дерева, где висели изумрудные гобелены, украшавшие стены испанских ковенов.

Вампиры уходили с его пути, некоторые из их узоров были разноцветными, а некоторые все еще оставались черными словно уголь. Один за другим они приходили к нему, поскольку испанский лорд вампиров не пошел по пути Бреннана, не осуществил переход всего ковена. Вместо этого он дал каждому возможность измениться.

Некоторые сбежали в ночь его прибытия. До него доходили слухи о сопротивлении вампиров, особенно в Румынии. Там росла сила, которая ненавидела имя Гарри Поттера и утверждала, что он станет смертью вампиров повсюду.

Он не мог этого отрицать. Все умирали, и те, кого он изменил, умрут раньше, чем все остальные.

Он добрался до своей комнаты, запер за собой дверь и с долгим усталым вздохом упал на свою временную кровать.

Мантия поднималась изнутри, мягкие шелковистые складки росли в длину и ширину, пока не покрыли его с головы до пят, окутывая его мир темным светом и некоторой долей визуального покоя.

Жаль, что она не могла так же охватывать его мысли, потому что они вращались все шире и шире, они все были направлены на Британию, на то утро, когда все изменилось.

Его будущее "я", такое сломанное, такое другое. Его человеческая часть настолько мутировала, что он мог бы подумать, что это настоящее чудовище, если бы это не был он сам.

Гермиона. Как он собирается показать ей, что с ним сталось? Как он собирается услышать, насколько изменится ее голос, когда она увидит трещины на его душе; крестраж исчез, а его изумрудный цвет стал мерцающим светом и тенями. Когда она увидит ущерб, нанесенный в тот день в Косой аллее, когда она и их ребенок умерли, и лишь она вернулась к нему.

Это была его идея отправиться в Косую аллею. Его стремление уйти от своего будущего, которое привело его прямо в его объятия. И он не мог признаться ей в этом.

Он был трусом.

Гарри перевернулся под Мантией, глядя, как черные звезды мерцают на сумеречном небе, и заснул.

* * *

На четвертом складе в ту неделю их поджидали дементоры. Готовые высосать любую радость охоты у оборотней, любую жажду крови у вампиров, любое рвение к защите у эльфов.

Они брали и брали все, что угодно, эти уродливые коричневые нити плохо смешанных оттенков душ, их узор виделся гнилым пятном, висящим в воздухе.

Последовали долгие моменты колебания, когда Гарри велел остальным продолжать, удерживая двух дементоров в клетке из пурпурного железа и красного пламени. Он не хотел, чтобы патронус прогнал их, он хотел, чтобы они исчезли.

Когда остальные двинулись дальше, Гарри все еще стоял один в квадратной комнате, которая была входом, с коричневыми деревянными стенами со всех сторон, темным пурпурным камнем из смеси гранита и бетона под ногами. Он отдернул железо и пламя и почувствовал, как дементоры подошли к нему с нетерпеливо протянутыми коричневыми узорами рук; капюшоны их плащей спадали, обнажая пустые дыры их широко раскрытых грязно-коричневых пастей.

Они пытались высосать его душу и колебались в нескольких футах от него. Они выли собственными ломаными голосами, когда он наложил на них свою силу и вырвал все оттенки зеленого, выдергивая их сердцевину.

Они пытались бежать, пока он распутывал их, цвет за цветом, синий, фиолетовый и красный исчезали от его прикосновения. По своей сути, эта искра их истинных нарушенных закономерностей, их первоначальная цель исказилась до неузнаваемости.

Они были созданы, в этом он был уверен. Созданы для чего-то важного, возможно, даже для того, чтобы избавить мир от полтергейстов, призраков или крестражей, как подозревала Гермиона. Но либо произошла ошибка при их создании, либо их исказил другой, более злой человек. Теперь они были не чем иным, как разрушением, и Камень в его сердце знал, как их уничтожить.

Коричневый был последним цветом, который он выбрал, их истинным цветом, если он вообще у них был. Теперь они были ничем иным, как звуком и движущимся светом, одним безмолвным криком отчаяния, когда он уничтожил их в биении своего сердца. Любые частицы души, которые они несли в качестве топлива, давно вернулись в Смерть.

Гарри на мгновение остановился, глядя на место, в котором они жили, прежде чем разобрать свою временную клетку и двинуться следом по коридору.

Он не считал чувство удовлетворения внутри себя своим собственным, но тем не менее он его ощущал.

* * *

Гермиона пристально смотрела на домового эльфа, пока он ерзал, его длинные руки нервно дрожали.

— Ты не отведешь меня к нему.

Кракен посмотрел на нее слезящимися глазами.

— Кракен не может.

— Ты не приведешь его ко мне.

— Кракен не может.

— Ты не подсунешь ему это зелье.

Гермиона лениво подняла маленький пузырек с очень мерзкой, хотя и не смертельной смесью.

— Кракен не может.

— А что вообще ты можешь? — Гермиона приятно улыбнулась. Ей стало почти жаль домового эльфа, почти. В конце концов, эльф оставил ее так же уверенно, как и Гарри, ни сказав ни слова на прощание.

Может быть, ей было немного не по себе из-за того, что она заперла его в ловушку против домовых эльфов, которую установила на кухне. Это могло вернуть ему плохие воспоминания. Но нужно было делать то, что нужно, а ей, черт возьми, нужны новости.

И она знала, что Гарри пошлет шпиона, чтобы проверить ее, и догадалась, кто это будет. Трус.

— Кракен может… Кракен может передать письмо!

Прилив вдохновения. Гермиона снова улыбнулась, на этот раз искренне.

— Отлично. У меня есть одно наготове.

Она протянула его, и Кракен схватил его обеими тонкими руками, прижимая к своему сердцу.

— Может Кракен уйти? Пожалуйста?

Кричер смотрел на них обоих с неодобрением, читавшимся в его сузившихся глазах. Но не то чтобы старший эльф помогал ей в поисках контакта с мужем.

Каждый делает то, что должен.

Ее новый и улучшенный девиз по жизни. Последние две недели он сослужил ей хорошую службу.

— Он в порядке? — мягко спросила Гермиона и несколькими быстрыми движениями разрушила защищенный круг.

Кракен испустил долгий вздох облегчения, когда слабое свечение у его ног исчезло.

Затем нахмурился.

— Хозяин Гарри невредим.

Пауза, и Гермиона ухватилась за нее так же, как эльф ухватился за свое письмо. Будто это был спасательный круг.

— Но?

— Хозяин Гарри недоволен.

Одна часть ее чувствовала себя оправданной. Было правильно, что он был так же несчастен, как и она. Большая часть себя подавила это чувство. Она не хотела, чтобы он был несчастен, но ради всего святого, почему он не мог просто вернуться домой? Тогда она могла бы злиться лично на него, бороться с этим, а потом прекрасно...

Стук в дверь волшебным образом отозвался тихим звоном на кухне. Гермиона, нахмурившись, выпрямилась, хотя два домовых эльфа выскочили почти синхронно, звук их прибытия у главного входа был мгновенным.

Она успела лишь выйти в коридор, прежде чем дверь была открыта, и с изумленным потрясением увидела, как Кричер проплыл мимо нее со странной грацией, шатаясь и с закрытыми глазами.

Ее взгляд метнулся к двери, даже когда она отступила на шаг и встала за дверью с палочкой в ​​руке. Кракен стоял там, его руки пылали белым светом, ноги были поставлены перед охраняемой границей, которую он, казалось, удерживал лишь физической силой. Она могла слышать звуки летящих заклинаний, хотя не могла их видеть, поскольку кто бы ни был на другой стороне, старался изо всех сил пробиться сквозь них.

Или, возможно, там было больше одного человека. Они сломали ее защиту без сигнализации и знали магию, чтобы обхитрить домовых эльфов. Они пройдут через защиту Кракена, если она не начнет действовать быстро.

Гермиона подбежала к камину, сердце колотилось в груди. Быстро бросив щепотку летучего пороха, она молниеносно соображала.

Фэллон отправился с женой на прием в больницу Святого Мунго. Вон был со своей семьей, и она не знала их адреса. Люси только что ушла на ночь, но почти всегда останавливалась в Косой аллее, чтобы поужинать с волшебником, которого она знала. Предполагалось, что Гермиона будет хорошо защищена своими почти нерушимыми чарами...

Сколько их там? Почему у волшебников нет своей версии службы спасения девять-девять-девять?!⁽¹⁾

Она могла бы отправиться в Министерство, это было умным поступком. Но это оставило бы ее домовых эльфов беззащитными, а ее дом и все его содержимое открытым и уязвимым.

"Кого позвать, кого позвать, кого…"

Вы моя ученица.

Гермиона ухватилась за эту мысль и бросила порох в огонь, выкрикивая адрес.

Она прыгнула в камин и прокричала в пустой холл.

— Мастер Снейп! Помогите мне!

Не самое умное описание событий, но в нем ощущалась ее отчаянная потребность в помощи, и этот человек сделал то, что должен был сделать.

Она ждала три удара сердца, достаточно долго, чтобы увидеть, как черная мантия темнеет в дверном проеме. Она протянула руку, когда он подошел к ней, слова вылетали из ее рта, когда она втянула его в зеленое пламя, в котором все еще стояла, поддерживая связь.

И он был более чем слегка удивлен, что позволил ей сделать это.

— Взломали мои чары, оглушили Кричера, Кракен не может их удержать, нужна еще палочка, не знаю, как связаться с аврорами, должна была узнать это раньше…

От свиста пламени у нее перехватило дыхание, когда они оба оказались в камине, а затем исчезли.

Она закрыла рот и побежала.

Кракен стоял на коленях, выкрикивая ее имя с неутолимым рвением, крича чтобы она убегала, убегала, убегала.

Затем, когда она подняла палочку, барьер упал, и она услышала шипящий смех, мокрый, свистящий и слишком знакомый.

У нее не было времени.

Вампир был там, в одно мгновение он воспарил над Кракеном, его силуэт только что освещался последними сумеречными тенями, а затем он оказался перед ней, холодные руки находились на ее шее и запястье, лицо было слишком близко, а рот открылся.

Что-то ударило ее сзади, толкнув вперед, даже когда рука обхватила ее, чтобы оттащить назад, другая рука подняла палочку, где изумрудно-зеленый свет расцвел и распространился и...

— Авада Кедавра.

Правильно ли она расслышала эти слова? Почти прошептанные за ее ухом?

Вампир взвыл, когда заклинание поразило его, руки выпустили ее, чтобы ухватиться за свою грудь, прежде чем он упал на пол.

Затем Гермиону мягко оттолкнули в сторону, и черные мантии проскользнули мимо нее, сопровождаемые большим количеством слов и большим количеством света, на этот раз черным как смола и злобным.

Она знала о вампирах. Она знала, как мало один человек может сделать против них. Она поняла, что ей все-таки следовало пойти в Министерство, но она ожидала волшебников и волшебниц, а не их предполагаемых союзников...

Кракен находился рядом с ней, тяжело дыша. В его руках медленно скапливалась магия, его темные глаза смотрели на то место, где мастер Снейп стоял теперь уже над неподвижным и безмолвным вампиром.

На полу у ее ног была кровь, растекающаяся от того места, где стоял мастер зелий.

Она знала о вампирах. Их невозможно было заключить в клетку без серебряных слитков и чар, на создание которых уходил цикл луны.

Смертельное проклятие не убивало их, хотя очевидно, что оно наносило им достаточно вреда, чтобы успеть применить к ним другую магию, нанести урон, который был бы более постоянным.

Никогда, никогда нельзя было оставлять их в живых за своей спиной. Раненый вампир был вампиром, изнывающим от жажды крови.

Мастер Снейп повернулся к ней одним быстрым движением, скользнув по ней взглядом, не глядя при этом на Кракена и его магию.

— Нам нужно уходить прямо сейчас. Скоро к нему прибудет подкрепление, — последовало несколько быстрых взмахов палочки, и бессознательный Кричер завис рядом с ними.

— Сейчас же.

Гермиона пошла за ним, чувствуя себя более чем бесполезной.

Но вампир. Вампир!

Где был Гарри, когда он был ей нужен?!

— Скажи ему, чтобы он вернулся прямо сейчас!

Она прокричала слова Кракену и не услышала его ответа, пока они снова не появились в атриуме Министерства. Аврор, приставленный к каминам, наблюдал за их прибытием широко раскрытыми глазами.

— Кракен не может. Хозяин Гарри уже отправился на штурм.

И если это означало то, что она думала, значит, не только она оказалась в смертельной опасности.

1) 999 — это официальный номер службы экстренной помощи в Великобритании, но звонки также принимаются по номеру службы экстренной помощи Европейского союза 112 . На все звонки отвечают 999 операторов, и они всегда бесплатны.

Вернуться к тексту