Трилогия «Соперница» (гет)

Без редакции беты

Эмили сидела за столом и рисовала море. Нарисовать море — ее домашнее задание в начальной школе. Эмили нравилось смешивать зеленый и синий, чтобы получился подходящий цвет. Мазок за мазком она накладывала краску на рисунок, изображая волны, — она срисовывала море с книжки, которую мама купила для уроков по рисованию. Как, должно быть, красиво, волнуются в настоящей жизни воды, покачиваются из стороны в сторону, с шумом и пеной накатывают на гладкий песок и отползают обратно, забывая на суше моллюсков, камешки и подводные растения. Как бы хотелось увидеть море своими глазами!

Эмили переводила взгляд с картинки на свой лист, возилась с красками, чтобы добавить бликов, но внезапно заметила что-то нехорошее — всего лишь краем глаза. Эмили прислушалась к ощущениям, не отводя взгляд от кисточки, которую прижала к рисунку: из потаенных уголков ее души поднималась другая волна — это плохо, ох, как это плохо. Эмили очень старалась сдержать волну, потому что мама могла зайти в любую секунду и накричать на нее.

«Ничего не происходит. Продолжай рисовать. Ты ничего не делаешь», — сказала она себе и аккуратно повела кистью к краю бумаги, не обращая внимания на то, как змеилась под ней нарисованная волна, словно рисунок ожил и Эмили была богом, выводящим море на полотне земли. Но она не бог, и все это ей лишь кажется. Эмили упрямо рисовала изгибы там, где хотела, пусть даже они перекрывались волнующимися ожившими водами. «Этого нет, — говорила себе Эмили, хладнокровно, насколько могла овладеть собой в эти страшные минуты, споласкивая кисть в стаканчике. — Ничего не происходит. Я ничего не делаю». А на листе краска стала водой и держалась на полотне, не выливаясь за края. Море волновалось и было так красиво…

Эмили отбросила кисть и закрыла глаза. «Я просто устала, мне это кажется, — мысленно успокаивала она себя. — Сейчас я отдохну, а когда вернусь, увижу, что там есть только то, что я нарисовала сама». Она так и сделала: с закрытым лицом повернулась на стуле, вышла из-за стола и, не глядя на рисунок, отошла к окну. Она смотрела, как соседские ребята играли в догонялки; кто-то катался на скейтборде, разметая по сторонам сентябрьские листья; в другом конце улицы девочки прыгали через скакалку. Когда Эмили сделает домашнее задание, ей можно будет присоединиться к ним и играть, как все нормальные дети.

На ее листе лишь одно море — то, которое она нарисовала сама.

Вздохнув пару раз, Эмили почувствовала, что изнутри нее больше не шло то опасное чувство, из-за которого папа с мамой раньше ругали ее. Эмили чувствует его все реже, а когда оно появляется, она делает вид, что его в ней нет. Она и теперь сосредоточилась на том, какой рисунок был на бумаге до того, как ей привиделось настоящее море.

Эмили вернулась к столу. «Ну вот, — она довольно улыбнулась. — Это просто я налила много воды». Она приподняла рисунок за уголки и отлепила от промокшего стола. «Эта вода не уберется сама собой. Стол я вытру, а рисунок будет сохнуть несколько часов. И по-другому не будет», — сказала она будто кому-то внутри себя, кто очень не хотел возиться с грязными разводами и ждать, когда можно будет продолжить рисовать, и из-за этого вот-вот норовил сделать кое-что плохое. Но никого другого, конечно же, в ней не было — в этом Эмили уверяла себя тоже.

С тех пор как неделю назад обе ее души открыли глаза и увидели друг друга, Лия часто стала вспоминать забытые сцены из своих жизней. В этом эпизоде ей пять — она впервые после зеленых кубиков Дадли творила волшебство, впервые смогла подавить его, впервые нарочно забыла, что столкнулась с ненормальной частью себя.

* * *

Лорд Волдеморт твердил и твердил извинения, превозмогая отвращение. За всю свою жизнь он не знал, что такое стыд, но сейчас понял: это мерзкий червяк, который дырявит нутро с каждым звуком противного самой его природе слова. Волдеморт уверял себя, что сможет это вытерпеть, но образы, принадлежащие частичке его души, не становились отчетливее — мостика между ними по-прежнему не было.

Что их там недавно слегка подтолкнуло друг к другу? Он распознал в тот раз горячий запах ванили и шум воды. В их почти общем сознании были дымка и беспокойство. Волдеморт не смог удержать эту связь, она была мимолетным видением: Эмилия слишком быстро обратилась к другим образам и чувствам. А что, если дождаться момента, когда она сама будет просить у кого-то прощения? Злость, страх, ненависть — во всех этих эмоциях она была начеку и знала, когда успокоиться, чтобы он не зацепился за них, а просьбу простить она ожидает лишь в самых дерзких и заветных мечтаниях. О, как слова извинения должны покорить Эмилию, застать врасплох!

Лорд Волдеморт предвкушал успех. Безусловно, ключик был найден, оставалось внимательно слушать и забыть про боль, когда мост будет проложен через это непривычное для него состояние. Он был весь во внимании, и, к его счастью, обжигающее чувство вины всколыхнуло сознание совсем скоро. Вот-вот, и он соприкоснется с ее душой…

Он повторял и повторял: «Прости меня», слушая, когда что-то подобное будет сказано с ее стороны. Пока было лишь невнятное бормотание, что-то похожее на пытку, а еще такое же превозмогание, как и у него. Этот ручеек был маленьким, и окунаться в него следовало аккуратно: Эмилия была обжигающей водой, в которую Волдеморт опускал руку, чтобы уловить течение подводного ручья. Наконец он коснулся его.

Волдеморт рассматривал, прикасался к нему, проговаривал извинения, словно подбирая частоту звучания. Пытался чувствовать так же, как и она, чтобы встать с ней вровень и иметь возможность говорить с ней. Перетекал из превозмогания в то самое извинение, которое сближало их сознания все сильнее и сильнее. Он настойчиво искал паттерн потока, раскапывал в себе что-то похожее, что поток принял бы как свое. Волдеморт вспоминал, как обычные люди просили прощения, и пытался сделать так же, но что-то не получалось, не выходило. Тогда он нырнул в этот обжигающий поток и позволил ему вести себя.

В душе царапало и обжигало. Чужеродный огонь заполнял пустоту в душе. Плевать, Волдеморт терпел и не такую боль.

— Прости меня. Я понял, как тебе было плохо в Дневнике. Пожалуйста, прости меня, — повторил он снова, когда нащупал более прочную связь.

Лия замерла, крепко взявшись за перила. Она стояла, опустив голову вниз, и прислушивалась к ощущениям. Голос Второго Волдеморта был так близок, словно он говорил ей в самое ухо, тогда как до этого его мольбы и угрозы звучали будто из-за закрытой двери. Его посторонних мыслей она почти не слышала, они, как и до этого, представлялись смутным клубком из гомона и эмоций. Лия хмурилась, стараясь думать очень тихо: не делая выводов, ничего не предполагая и не строя теорий. Превратившись в одно большое ухо, она слушала себя и отмечала, что происходит, пытаясь понять, насколько ее внутренняя речь отчетлива для ее второго я.

Волдеморт почти сливался с потоком, но не был с ним един. Он мимикрировал и притворялся, даже почти искусно, как он сам считал, но оставался чужероден этому потоку вины и извинений. И тем не менее небольшой успех был: глаза теперь застилала мутная пелена, звуки доходили звонче, но все равно будто сквозь толщу воды. Он почти был там — внутри своего другого я. До Диадемы добираться было не так сложно. Сейчас же он не владел по-настоящему тем сосудом, который занимал его самостоятельный осколок.

Лия сосредоточилась на том, что видела. Вокруг нее — вестибюль, под ее правой ногой — мраморная ступень, ее правая рука — на перилах. Перила холодные и мокрые от вспотевшей ладони, вестибюль освещен тускло: скоро отбой. По коридорам на первом этаже кто-то бегает, наверное, первогодки Гриффиндора или Рейвенкло торопятся в гостиные. А Лия стоит и просто слушает замок, мерно дыша. Она также замечает, что дышит животом — все правильно, при таком дыхании ей не пресытиться кислородом от волнения.

Перед глазами Волдеморта плыла мраморная лестница и женская черная туфля, замершая на ступени. Он не мог отвести от нее взгляд, потому что от нее не отводила взгляд Эмилия. Должно быть, она услышала его.

Сердце Лии стучало очень громко. «Слышит ли он это волнение?» — спросила она себя так, словно не желала, чтобы эти слова превратились в звуки, дошли до той части сознания, которая связывает внутреннюю речь с внешним миром. В ответ ей было молчание, которое длилось уже долгие секунды. Второй Волдеморт притих, когда она остановилась и замерла. Если он не слышит все, о чем она думает, значит, еще не так все плохо, и у них совсем не те отношения, которые сложились между ней в этом теле и ней в Дневнике — тогда части ее души сливались в одно целое, не замечая этого.

Лия очень медленно продолжила путь — поднялась на ступень выше, мягко оттолкнувшись от мрамора.

— Здравствуй. Вот я и добрался до тебя. Мне здесь чертовски скучно. Поговори со мной, — шепнули ей в самую душу.

«Уйди прочь», — подумала Лия, по-прежнему не обращая речь к нему напрямую. Она проверяла: услышал ли? Лия минула еще несколько ступеней, сделав вид, что ни о чем не беспокоится, словно ей показалось.

— Скажи что-нибудь, — произнес Волдеморт очень мягко. — Ответь мне.

Не просто же так она замерла на ступенях, верно? Упрямая, игнорирует его, контролирует каналы мыслей. Но слышит — в этом он был уверен. Волдеморт прислушался, приникая к ее сознанию и терпя неудобство от покалываний во всем своем существе: они на связи, сейчас это главное. Ее мысли не были ему слышны, и, он был уверен, Эмилия также не вполне слышала его — лишь те слова, которые он хотел донести до нее. Возможно, она чувствовала его присутствие и чуть ближе, чем раньше, воспринимала его речь, но не более. А ему хотелось бы знать все, что она думает, подчинять ее себе, владеть ею. В конце концов, ее душа принадлежит ему, что бы с ними ни произошло в прошлом.

Едва он подумал об этом, поток стал отдаляться от него, лестница, по которой уже поднимались обе туфли, стала блекнуть. Волдеморт спохватился и вновь изобразил сожаление и раскаяние. Поток отчасти подсказывал, как это делать, и Волдеморт повторял за ним.

— Эмилия, — шептал он. — Я здесь совсем одинок. Я знаю, какой-то части тебя так же было в Дневнике. Ты понимаешь меня. Ты знаешь, как мне больно и плохо. Как мне не хватает общения и кого-то, кому я мог бы довериться.

По его фразам Лии было непонятно наверняка, слышит ли он ее внутреннюю речь: он мог притворяться. Но ее передернуло от этой сладко-обольстительной манеры, которую он выбрал, чтобы разжалобить ее. В самом деле, она хоть и девчонка, но не забыла же, кто он.

Нужно удостовериться, что ему недоступен ее внутренний монолог. Пытаться прочесть его мысли — означало бы показать, что она точно слышит его. Пока она не хотела этого обнаруживать: Второй Волдеморт не должен узнать, что она проверяет его, а самой при этом необходимо узнать, до какой степени он считывает то, что с ней происходит.

В толще воды вокруг загудело бормотание: Эмилия что-то думала, но Волдеморту было не разобрать ее мысли. Вспомнился приют с тонкими стенами, за которыми вечно слышалось веселье и можно было расслышать отдельные восклицания, но контекст угадывался лишь по настроению воплей. Интересно, Эмилия вспомнит эти дни? Он выдул в воображаемый поток огромный пузырь, наполненный воспоминаниями, и послал его вперед — к ней. Перед его глазами стояли коридоры замка. Эмилия куда-то направлялась. Картинка зарябила, будто по ней прошла большая волна, искажающая происходящее. Волдеморт сосредоточился, чтобы не выпустить поток из внимания.

Лия подумала о приюте — тогда точно так же шумели соседи, только теперь сосед был в голове, и он многое хотел донести до нее через тонкие стены, при этом многое, насколько эти стены позволяли, скрывал. Лия пока не знала, как выгнать вторую себя из головы, но мысль о приюте пришла к ней слишком чужеродно, будто воспоминание о нем насильно подняли в ее сознании, и она поняла, что очень важно разграничить себя и свой осколок, пока он не запутал ее, не заблудил в сетях общих воспоминаний и его собственных выдумок.

«Что можно взять в левую руку, но нельзя в правую?» — спросила Лия лично себя, вспоминая одну из сегодняшних загадок-паролей, бронзового орла и его мелодичный голос. Нужно знать, может ли Второй Волдеморт видеть то, что она вспоминает и обдумывает. Есть ли хотя бы какой-то островок безопасности? При этом она, не останавливаясь, шла по коридорам Хогвартса, будто бы целенаправленно, но на самом деле лишь занимая себя движением и проверяя, видит ли Второй Волдеморт то, что видит она, или он лишь что-то чувствует в ее намерениях. Лию беспокоило, как он отреагировал на то, что она остановилась на лестнице и что потом продолжила путь.

Волдеморт ощутил, что поток неуловимо изменился. Находиться в нем стало почти не больно, и больше не нужно было изображать раскаяние. Волдеморт превратился в одно большое ухо и улавливал мельчайшие колебания вокруг себя: озадаченность, намерение куда-то прийти, вопрошание. И он тоже извлекал из себя эти эмоции, словно звуки из скрипки своей души, чтобы не отставать от Эмилии ни на дюйм. Эти чувства, по крайней мере, было совсем просто имитировать.

Они плутали по коридорам Хогвартса. Волдеморт мог лишь догадываться, куда они шли, и чувствовать, что у Эмилии есть какой-то задуманный конечный пункт. Они минули шесть этажей, и тревожные подозрения закрались тогда, когда они дошли до гобелена Варнавы Вздрюченного.

— Собираешься навестить наш крестраж? Будь уверена, это лишнее, он в порядке.

Лия сделала глубокий вдох, услышав слова, которые подтвердили одну из ее догадок: он видит ее глазами. Но, очевидно, не слышит мыслей, которые она не обращала лично к нему. Оставалась одна проверка, после которой станет ясно, с чем они сейчас имеют дело.

Волдеморту стало беспокойно. Эмилия не отвечала и упрямо расхаживала взад-вперед размеренным, спокойным шагом. Она думала про себя о комнате со спрятанными в ней вещами, но Волдеморт мог лишь знать, что она думает о ней, не слыша самих мыслей. Чтобы лучше различать намерения своего второго я, он замолчал и растворился в потоке настолько, насколько позволяла разница между их с Эмилией душами. Что бы она ни задумала, он не даст ей сделать этого.

Лия зашла в Выручай-комнату. Этот зал с воистину высокими потолками они обнаружили много десятилетий назад. Свет из окон падал свысока, освещая город из веками громоздившихся в комнате вещей. Они тоже сделали вклад в этот город — вклад совсем небольшой, но, пожалуй, самый ценный. Лия шла по «улочкам» и «проспектам», окруженным по сторонам сломанной мебелью, разбитыми вазами, запечатанными коробками, раскрывать которые было бы, наверное, неблагоразумно: не зря их сюда спрятали. Над «домами» и горами хлама порхали кусачие тарелки с еще не перегоревшей в них магией.

Волдеморт следил за кучей вещей в том же порядке, что ее осматривала Эмилия. Она шла медленно, будто зашла в музей и любовалась скульптурами, но неумолимо приближалась к тому месту, где они оставили Диадему, и от этого Волдеморту становилось страшнее с каждым ее шагом. Вместе с ней он проводил тонкими пальцами по заляпанному кровью топору, сворачивал с длинного прохода направо, минуя чучело тролля — его они игриво пощекотали общей рукой, которой управляла одна Эмилия, как бы Волдеморт ни пытался взять над ней контроль. Они немного прошли вперед, свернули налево и остановились. Волдеморт смотрел туда же, куда смотрела Эмилия, а ее взгляд очень долго не находил Диадему среди кучи хлама.

Лия по третьему разу пробежалась взглядом по вещам, слегка нахмурившись. За пятьдесят с небольшим лет предметов здесь прибавилось, отчего внутри кольнуло недовольством. Они считали, что были одними из немногих, открывших этот секрет замка. Лия медленно прошла вперед, зажгла огонек на конце палочки — несколько пикси с режущим воздух звуком взмыли ввысь, скрываясь от света, — и подняла его вверх на пару футов, чтобы хорошо видеть пространство вокруг себя.

Вот она родная.

Лия замерла, Волдеморт вторил ее поведению. Каждый услышал двухголосье в мыслях, и каждый по-своему реагировал на это.

— Ну вот, она в порядке, уходим отсюда, — примирительно произнес Волдеморт, скрадывая в своем голосе волнение.

Лия хмыкнула про себя и подошла к потускневшей Диадеме, не обращая внимания на слова второй себя. Они в тот год, когда принесли ее сюда, едва успели вообще спрятать ее здесь, хотя бы в нескольких «улочках» от двери. На чары времени не было: не нужно было вызывать подозрение Дамблдора долгим нахождением в замке.

Волдеморт протягивал руку к Диадеме вместе с Эмилией, а когда он коснулся металла, на мгновение ему показалось, будто рука Эмилии оказалась прямо под его ладонью. От того, как ее пальцы неторопливо, но сильно сжали края Диадемы, он понял: она почувствовала его близость тоже.

— Привет. Ну как ты тут? — вслух обратилась она к Диадеме.

Он впервые за долгое время услышал ее голос. Он чувствовал, как шевелились его губы, а из них текла совсем другая речь. Вот только говорила Эмилия с Диадемой, а не с ним. Она крутила ее в руках, разглядывала в свете наколдованного огонька, задумчиво терла сапфиры по бокам.

— Почему ты не спросишь меня? — обратился он к Эмилии. — Диадема в порядке, я побеспокоился о том, чтобы поинтересоваться ее состоянием, когда узнал, что пережил мой первый крестраж.

Лия крепко взялась за зубчатый край Диадемы и посмотрела в сторону, аккуратно опуская свои мысли на тот уровень, на котором его должен был услышать Второй Волдеморт. Она сказала, обращаясь к нему, желая, чтобы он услышал:

— Диадема спит. Часть меня, которая была в Дневнике, хотела убедиться, что другая часть меня — часть него — не обрекла остальные осколки души на мучения, которые пришлось пережить ему.

Голос Эмилии раздался в самом нутре Волдеморта. Она не размыкала губ и говорила из глубин его души так громко, будто находилась за спиной и прислонялась к уху. От неожиданности Волдеморт ответил не сразу, ощутив, как пугающе было слышать голос внутри, подозревать, что голосу доступны все его замысли и секреты.

— Все, начиная с Кольца, не знают о том, что когда-то были живы. Все они служат лишь одной цели: удерживать меня — нас теперь, верно?.. — от смерти.

Лия удовлетворенно кивнула сама себе, не отвечая Второму Волдеморту. Она поднялась, держа Диадему в руках, и позволила ему узнать свою мысль:

— Дамблдор подозревает о крестражах. Надо перепрятать Диадему.

«В Тайной Комнате опасно», — не то вспомнилось, не то произнеслось в двухголосье, которое каждый научился слышать и различать.

Они не потеряются друг в друге — по крайней мере с Дневником и Эмили все было по-другому. Лия с Волдемортом были слишком самостоятельными и сознательными, чтобы заблудиться друг в друге, — кроме того, слишком разными. И все же Лия не преминула остановить взгляд на большом расколотом зеркале, прислоненном к обтрепанному дивану, мимо которого она прошла на обратном пути.

Волдеморт смотрел на отражение Эмилии и возвращался к реальности — то, что откололось от него двенадцать лет назад, пошло совсем по другому пути. Сейчас именно оно, нечто, ему почти не знакомое, живет, дышит, колдует и управляет его Пожирателями Смерти. Знать бы, что именно оно собирается изменить. Может, его другое я сделает лишь лучше? Может быть, получится уговорить его дать тело, чтобы заиметь себе самого верного помощника? А там уж как пойдут дела. Может, их сотрудничество обернется грандиозным успехом, а может, кому-то лишнему придется уйти. Волдеморт не собирался становиться лишним в любом случае.

Держаться в сознании Эмилии было тяжело, и с каждой секундой сил у Волдеморта становилось все меньше. Он отпустил поток, и звуки вокруг приглушились, отходя на задний план его собственного сознания. Стало как будто бы холоднее и более пусто. Его второе я возвращалось в общежитие, бытовые вопросы его не интересовали, а Диадему Эмилия после раздумий поставила на место, пока не придумает, как спрятать ее в Тайной комнате и быть уверенной, что яд василиска до нее не доберется. Волдеморт хотел бы подсмотреть ее сны, но ему самому требовался отдых. Налаживать мосты было затратным делом, а взламывать окклюментные щиты, поставленные вокруг спящего сознания, гораздо сложнее, чем пробиваться сквозь защиту мага в сознании.

Одно Волдеморт понял определенно: какой бы ни была боль от связи с Эмилией, каких бы усилий ни требовало их общение, он чувствовал себя во много раз живее, нежели от уничтожения деревьев и животных вокруг — они были такие же бесчувственные, как он. Волдеморт обязательно вернется, он не оставит Эмилию — эту золотую жилу, скрашивающую его однообразное существование.

Когда Лия дошла до спальни, Второй Волдеморт заметно ослабил хватку. Это чувствовалось в легком дыхании, в отсутствии напряжения в плечах, в шраме, жар которого она начала ощущать. Она стояла в ванной и рассматривала красную молнию на лбу. Боли не было, как и сама голова не страдала мигренями, но шрам выделялся отчетливо. С утра придется маскировать чарами, если не пройдет.

Лия обернулась к кабинкам. Второй Волдеморт мог вернуться в ее голову когда угодно, раз уж он сумел преодолеть настолько незнакомое для себя чувство, как вина. На сами извинения Лия с трудом не обратила внимание, не позволив им затронуть ту частичку себя, которая истово ждала подобных слов. Так же она сегодня не позволила маленькой девочке сжалиться над одичавшим от бессилия человеком. Конечно, он будет говорить именно так, все эти фразы были ей знакомы, как знакомы были и мотивы, лежащие за ними.

А может, он поймал ее на преодолении вины? Может, их объединило отторжение к словам, которые нужно было произнести? Для него, должно быть, это было больнее, чем ей, но он стерпел боль и продержался в ее сознании очень долго. Как теперь защищаться от него? От самой себя, о которой она знает одно: она добьется своего.

Лия сняла мантию, повесила ее на перекладину, начала расстегивать юбку. Что ж, значит, придется делать вид, что он не доставляет ей никаких неудобств. Все раннее детство Эмили делала так со своими странностями, покуда они не исчезли по-настоящему. Лия сняла последний предмет одежды, встала под струи воды и поправила себя, вспомнив, чем закончилось подавление магии: ей нужно не просто не замечать Второго Волдеморта, но принимать его как неотъемлемую часть себя. Принимать и его шепотки, и его вторжения в голову, и все, что только могло теперь с ними произойти. Только тогда она будет в состоянии контролировать себя по-настоящему. Но что бы там ни было, вряд ли Волдеморт сделает что-то, к чему она не была бы готова. После того, что Эмили видела в жизни Тома Риддла, чтобы слиться с ним и не делить общее тело, она сможет пережить что угодно.

Ложась спать, Лия резюмировала: Второй Волдеморт не может владеть ее телом, как владел им подселенный в нее осколок; они не сливаются, как это было с Дневником, но потенциально их связь крепче и зависит не от того, думают ли они друг о друге, — они настоящие порталы друг в друга, в две далекие земные точки; если он приложит усилия, он может сравнять их состояния душ и передать ей любые образы и слова, но она сможет распознать их, как не свои, если будет к ним предельно внимательна; во время крепкой связи он может видеть ее глазами, но видеть лишь то, что она покажет, судя по тому, что он не увидел Диадему раньше и не попытался сбить ее с толку; наконец, приложив усилия, он может слышать только то, что она сознательно вербализует, про себя или вслух, — фоновые размышления и воспоминания он по-прежнему не воспринимает. И все это, насколько можно было судить, взаимно, а значит, есть шанс отследить момент, когда их связь будет прогрессировать.

Закрывая глаза, Лия думала о том, каково теперь будет удерживать ментальные щиты вокруг спящего разума, но затихший почти час назад Волдеморт — как же он утомился, должно быть, — означал, что хотя бы в эту ночь ее сознание не будет похоже на Лондон в сороковом году. Оставалось ждать, когда Волдеморт отдохнет и вернется.

* * *

Северус явился к Дамблдору спустя полчаса после того, как Поттер покинула его кабинет. Сперва он успокоился. Портретам Северус велел заниматься своими делами, он готов был и сам доложить о произошедшем.

Альбус еще не спал — сидел за столом, как обычно, занимаясь перепиской с чиновниками, но едва Северус сунул голову в камин и попросил разговора, он тут же принял его, дописав предложение до точки и отложив письмо в сторону.

— Что стряслось, Северус? — обеспокоенно спросил он, выходя из-за стола, чтобы встретить гостя.

Северус вылез из камина, медленно стряхнул пепел с мантии и только потом поднял на Альбуса взгляд.

— Она приходила.

Ему казалось, что он произнес это, не дрогнув голосом, но складка, пролегшая между бровей Альбуса, сказала ему, что связки его подвели.

— Она причинила тебе боль? — тихо спросил Дамблдор, подходя к Северусу и мягко увлекая его к креслам у окна.

Северус опустился, позволив себе размякнуть в обволакивающей мебели. Альбус смотрел на него так, как смотрят на целителя, снимавшего сложное фатальное заклятие с близкого человека, — с болезненной надеждой. Наверное, Северус не до конца взял себя в руки, и на его лице еще виднелись следы пережитых мук, поэтому он неохотно успокоил старика.

— Она меня не пытала в том смысле, в котором ты боишься услышать. Мы много говорили о смерти Поттеров… О Лили…

Альбус слушал его, не перебивая, и с каждой подробностью его лицо то хмурилось, то светлело, а когда он дослушал до конца и осмотрел бледное подобие Метки на руке Северуса, он и вовсе улыбнулся своей самой добродушной улыбкой.

— Почему ты улыбаешься? — хмуро спросил Северус, отбирая свое предплечье и задергивая манжеты рубашки. — Я теперь не смогу шпионить для тебя.

— Так ведь ты и не очень-то хотел, разве нет? — весело заметил Дамблдор. — А теперь у тебя есть алиби для остальных Пожирателей Смерти. Я очень рад, что нам удалось минимизировать жертвы.

— И как ты собираешься узнавать, что задумала эта Темная Леди? — съязвил Северус.

Альбус рассмеялся:

— О, я не стал бы ее так называть. Темного Лорда в ней не больше, чем в бабочке — гусеницы.

Северус неопределенно хмыкнул, прикрыв рот рукой, и отвернулся к темному окну.

— Могу я попросить тебя поделиться воспоминанием? — после промедления попросил Альбус. — Мне важно увидеть ее эмоции во время извинений.

— Не самое приятное зрелище, — едко заметил Северус, прикасаясь палочкой к виску и концентрируясь на разговоре с Поттер, на ее ярких от слез круглых глазах, на дрожащей верхней губе и на открытом, отпускающем взгляде, когда она стояла к нему очень близко и колдовала над Меткой.

Он опустил струю мысли в подлетевший к их столику Омут памяти и отвернулся, чтобы не видеть эту девчонку вновь.

— Что ж, значит, я тебе больше не нужен? Моя миссия окончена?

— Нет, конечно, — ответил Дамблдор тоном, будто это было чем-то само собой разумеющимся.

— Она дала мне свободу взамен на то, что я не буду за ней следить, — напомнил Северус.

— Ты и не будешь за ней следить, но разве ты бросишь в беде девочку, которой приходится тянуть на себе такую ношу? После того, что она для тебя сделала.

— Она издевалась надо мной! — взвился Северус. — Она заставила меня слушать о том, как убивала Лили!

— И в результате ты освобожден от службы Темному Лорду, от моей просьбы и от своей скрываемой ненависти, — осадил его Альбус, отвлекаясь от воспоминания в Омуте памяти. — Возможно, ты не заметил: ей все равно, простишь ты ее или нет. Она дала тебе возможность испытывать к ней все, что тебе вздумается, даже если это будет подавляемая тобой ненависть. Как ты помнишь, эта девочка лучше многих знает, что такое, когда душу раздирают чудовища внутри.

Северус шумно дышал, осознавая сказанное и прокручивая в голове прошедший вечер.

— Значит, слава Мерлину, нянчиться мне с ней не придется. Ты знал, что так случится?

Альбус снова улыбнулся своей самой лучезарной улыбкой.

— Я знал, что такой путь возможен, и, по моим расчетам, вероятность была весьма велика.

— Но… Ведь и она знает, что ты узнаешь о том, что она сделала.

— Полагаю, Эмили и хотела показать мне, что теперь она бабочка. Могла бы продемонстрировать свою новую суть иначе, но предпочла этот вариант.

Северус скривился, расслышав в словах Альбуса едва заметные нотки гордости.

— Что ты задумал теперь?

Альбус не сразу ответил. Опустив уголки губ, он посмотрел в окно и сцепил длинные узловатые пальцы.

— Пока буду наблюдать. В школе что-то организуется в связи с нападением, что-то, что даст магическому обществу совершенно новый виток развития. Смею надеяться, что наши взгляды с Эмили схожи. Лишь бы она выбирала верные методы, тогда я смог бы ей помочь.

Северус что-то слышал об этом краем уха. Слизеринцы были взволнованы, но поводов устраивать допросы не было, поэтому он не мог ничем поделиться. Они с Альбусом сошлись на мнении, что нужно дать им всем проявить себя, и лишь тогда станет ясно, как вести себя дальше. Но раз уж сам Люциус Малфой дал в газету проникновенную речь о том, что все они должны сплотиться перед лицом опасности и, возможно, пересмотреть взгляды на некоторые традиции, стоило надеяться, что ученики занимаются именно сплочением.

Возвратившись в свои комнаты, Снейп осознал одну вещь: его освободила не столько Поттер, сколько сам Дамблдор, дав ему роль шпиона, в чем на самом деле совсем не нуждался: пока Поттер будет находиться в его школе еще четыре года учебы, Альбус сможет узнать и предотвратить все, что захочет.

Девчонку Северусу было почти что жаль, а Темного Лорда он не прощал. Он останется с Дамблдором и поможет Поттер в беде, в которую ее увлек рок, если это будет нужно. Сейчас же, пока ничего подобного не требуется, он продолжит свою излюбленную тактику, с которой прекрасно жил последние два года учебы Поттер здесь: она ничем не примечательна и ничем не выделяется среди остальных учеников, а ему все равно, чья она дочь.