Когда дерется львица (гет)

Большинство членов внутреннего круга начали посещать ежедневные тренировки, и, кажется, стали еще решительнее и целеустремленнее. Дуэли стали яростнее, проклятия — темнее, а количество физических упражнений довели до предела даже Тонкс и Кингсли.

Это напомнило Гарри первые поединки ОД, когда одна лишь мысль, что они перешли от слов к делу, была для них невероятным стимулом. Только в этот раз отсутствовал оптимизм, которому все были подвержены на пятом курсе. Сейчас они сражались агрессивно, даже опасно, бросая в бой все имеющиеся силы, и, когда Гарри огляделся на товарищей, он увидел лишь мрачные лица и взгляды, знающие, что впереди поджидает смерть.

Дни наступали и проходили в странном тумане борьбы и скорби, в котором увязли все члены Ордена, и Гарри начал надеяться, что они нашли способ, что называется, идти дальше. И что он, несмотря на все случившееся, справится.

До того момента, пока через пять дней после выпускного Драко не пришло письмо. От отца — приказ явиться в семейное поместье на следующий день.

— Ты не можешь пойти! — возразил Гарри, когда Драко рассказал о велении отца. — Это слишком опасно!

Не хотелось признавать, но от мысли потерять слизеринца, пусть даже на неделю, было не по себе. В последние дни Драко был его поддержкой, его щитом от членов Ордена и их безудержной скорби — единственный из тридцати жителей замка. («А ведь мы должны были справляться втроем», — шептал внутренний голос.)

Какова бы ни была причина поведения Драко, что бы он ни делал, он был именно тем человеком, в котором нуждался Гарри, чтобы справиться со всем этим грузом, свалившимся ему на плечи; чтобы быть храбрым перед другими. Он знал, что может поделиться горем только со слизеринцем.

А храбрость была нужна как никогда, потому что сейчас Орден пристально наблюдал за Гарри во время обсуждения стратегии. В те моменты, когда его члены ставили под сомнение собственные способности и мужество. Северус ушел, Минерва выглядела мрачно, постоянно поджимая губы; даже огонек в глазах Альбуса Дамблдора потух, и Гарри пришлось выступить вперед. Впервые в жизни он понял, что значит быть Мальчиком-Который-Выжил, избранным — ребенком из пророчества.

Несмотря на их силу, опыт и блестящий ум человека, который изобрел этот план, все смотрели на Гарри. Он чувствовал, что успех их миссии зависит полностью от него. Спустя годы отрицания, страха и отчаяния, гриффиндорец наконец обнаружил, что эта мысль его больше не пугает.

Война унесла жизни его родителей, крестного, лучшей подруги; она украла многих, кого он знал. Это было уже слишком. Гарри не позволит, чтобы к списку добавились имена Драко, Ремуса или кого-то из семьи Уизли.

Он увидит окончание этой чертовой войны, и, если ему придется стать лидером, воодушевляя волшебников вдвое и втрое старше него самого, то именно это он и сделает. Так, неожиданно для себя, Гарри Поттер повзрослел.

И в том была заслуга Драко: он преподавал навыки, в которых гриффиндорец так нуждался, всегда был рядом. Именно Драко прикрывал его спину, заставлял регулярно питаться и отдыхать, когда силы покидали Гарри. Драко заставлял его говорить, вспоминать, печалиться и бороться, если парня переполняла грусть.

Поэтому он не мог уйти. Ни при каких условиях. Потому что тогда Гарри останется совсем один, и он знал — он этого не переживет.

Драко вздохнул, и на мгновение чары, которые он постоянно применял в эти дни, исчезли, обнажив синяки под усталыми глазами.

— У меня нет выбора, — тихо возразил он. — Это приказ, Гарри, а не вежливая просьба матери. Если я ослушаюсь, он начнет подозревать. Мы не можем этого допустить. Не говоря уж о том, что я могу скормить отцу и Волдеморту сведения, в подлинности которых они не будут сомневаться. И у меня есть шанс больше узнать об их планах на Хэллоуин. Слишком хорошая возможность; ее нельзя упускать.

— Нет, — твердо настаивал Гарри. — Я не позволю. Я не могу потерять и тебя тоже.

Месяц назад он бы ни за что подобного не сказал, а неделю назад покраснел бы до корней волос. Но сегодня эти слова дались ему без труда. Если смерть Гермионы чему-то их и научила, так это, в первую очередь, необходимости ценить дружескую поддержку.

— Не потеряешь, — ответил Драко. — Они меня не тронут. Я — Малфой. Нет причин сомневаться во мне, и ты прекрасно знаешь, что я могу сыграть свою роль.

— Нет, — упрямо повторил Гарри.

— Думаешь, я хочу идти? — спросил слизеринец; впервые со смерти Гермионы в его взгляде появилась злость. — Мне страшно от одной только мысли о встрече с отцом. Но я не прощу себе, если Гермиона отдала жизнь впустую; если план провалится из-за меня. Что бы ты чувствовал, если бы мы упустили единственный шанс убить Волдеморта только потому, что побоялись?

Но Гарри был не в настроении слушать доводы рассудка:

— Пойдем к Дамблдору, — предложил он. — Он найдет другой вариант, я уверен.

Но Дамблдор ничего не смог придумать. Он, мрачно принимая письмо Люциуса Малфоя, даже не предложил друзьям сладостей. Кто бы мог подумать, но именно это по-настоящему встревожило Гарри.

— Боюсь, Драко совершенно прав, мой мальчик, — наконец произнес он, после того как дважды внимательно прочитал письмо, применил несколько неизвестных заклинаний и даже аккуратно его понюхал.

— Его отец решительно настроен увидеть сына, и, если Драко откажется навестить семью до Хэллоуина, его преданность будет поставлена под сомнение. А этого мы допустить не можем, ведь Драко непосредственно вовлечен в историю с передачей пророчества. Весь наш план зависит от убедительности его игры.

Сейчас, находясь в кабинете Дамблдора, Гарри был близок к тому, чтобы послать план к чертям. Он не сомневался, что даже Гермиона не захотела бы отпускать Драко к отцу, но он не мог придумать ни один довод в защиту своей позиции.

— Но это опасно, — наконец сказал, зная, что аргумент звучит глупо и жалко.

— Как и борьба с Темным Лордом, мой дорогой мальчик, — смягчился Дамблдор, увидев отчаяние Гарри. — И все же ты никогда не колебался ради друзей. Драко имеет такое же право принимать решения, как и ты тогда, когда решил отправиться в Министерство магии или согласился на план с Тинтагелем.

Директор вздохнул и устало покачал головой:

— Так молоды, — прошептал он. Гарри подумалось, что волшебник забыл об их присутствии. — Вы так молоды, но вся тяжесть этого мира сейчас лежит на ваших плечах.

На его лице прорезались морщинки. Наверное, в этот момент директор вспомнил всех, погибших на этой войне: родителей Гарри, братьев Пруэтт, Седрика и Сириуса, — думал гриффиндорец. Интересно, предвидел ли он опасность для них, как сейчас для Гарри, Драко и Гермионы.

Затем Дамблдор выпрямился, вновь становясь привычным директором, лидером, к которому они обращались.

— Я отправлю послание Северусу, — сказал он. Перо на столе вскочило над листом пергамента и принялось писать. — Уверен, он захочет поговорить с тобой перед уходом, Драко.

Перо закончило работу, размашисто подписалось; пергамент, перевязанный красной лентой, поднялся в воздух и подлетел к Дамблдору. Директор прикоснулся к нему волшебной палочкой, и на свитке появилось изображение феникса, восстающего из огня.

— Боюсь, что мои попытки связаться с Северусом вывели его из себя, — с грустной улыбкой объяснил он. — А благодаря эмблеме он точно откроет письмо. Он должен появиться через несколько минут.

Он кивнул Фоуксу, феникс схватил свиток и исчез во внезапной огненной вспышке.

В неловкой тишине они ждали прибытия Северуса. В другое время Гарри радовался бы Северусу и надеялся бы, что он запретит Драко уходить. Но никто не видел зельевара со дня исчезновения Гермионы, и Гарри не представлял, в каком он сейчас состоянии. Так что он готовился к худшему. Но, когда гобелен, соединявший кабинет Дамблдора и штаб-квартиру, засветился, и появилась темная фигура, Гарри пришлось приложить все усилия и навыки самоконтроля, чтобы скрыть ошеломление.

Сальноволосый ублюдок вернулся.

Только сейчас, увидев кошмар школьных дней, Гарри понял, как сильно Северус изменился за последние месяцы.

Исчезла чуть насмешливая улыбка и расслабленность. Черная одежда покрывала каждый сантиметр его тела, от шеи до кончиков пальцев. Бледная кожа. Волосы свисали, словно занавеска между ним и остальным миром. Гарри готов был поклясться, что с последней встречи даже зубы зельевара чуточку пожелтели.

— Покажите письмо, — сказал он директору, даже не глянув в сторону парней. Будто их там не было.

Леденящее чувство утраты так внезапно ударило Гарри. Этого он не ожидал. Он ожидал увидеть сломленного, страдающего человека — Северуса, которого он видел, когда Гермиону чуть не убили Пожиратели смерти, или Северуса, которого он увидел на короткое мгновение, когда Драко передал ей пророчество перед летним балом Волдеморта. Он ждал человека изможденного, неуверенного, ужасно ранимого, каким видел его перед тем, как Северус ушел в свой кабинет, чтобы скрыться от мира.

Гарри ожидал злость. Однажды, давным-давно, Гермиона сказала, что именно злость заставляет Северуса двигаться. Но злости не было. Только карикатура на человека, который ему когда-то понравился и на которого он до недавнего времени мог положиться.

— Северус... — начал Гарри, не зная, как закончить фразу и что вообще можно сказать. Но он больше не мог терпеть эту холодную тишину.

Северус не ответил. Он даже не нахмурился, и отсутствие эмоций беспокоило Гарри больше всего. Внезапно он постыдился своего эгоизма.

— Когда появилось письмо, — в его интонации даже не было вопросительной нотки. Он повернулся к Драко, скользнув взглядом по Гарри, но казалось, не увидел его; будто за этими черными бесчувственными глазами ничего не было.

— Около часа назад, — ответил Драко, его голос звучал также безжизненно, как и у Северуса. Только слабый намек на неловкость. — Я собираюсь отправиться завтра утром.

Ни словом, ни жестом Северус не показал сочувствия или заинтересованности. Он даже не подтвердил решение Драко.

— Я дам необходимые указания, — сказал он, и Гарри не возразил. Кому-нибудь другому он бы определенно возразил достаточно громко и выразительно, но сейчас он не мог. Он не мог подобрать слов в присутствии этого жуткого человека, который когда-то был Северусом.

— Мне нужно полчаса, прежде чем мы приступим, — ответил Драко. — Сначала надо кое-что сделать.

* * *

Рон был на полпути к кухне, надеясь получить лакомство от услужливых эльфов, когда почувствовал, как его грубо схватили за плечо и швырнули в стену.

Прежде чем он успел потянуться за палочкой, она уже вылетела из кармана. Гриффиндорец был беззащитен.

— На пару слов, Уизли, — холодный голос прошептал на ухо, и сильная рука развернула его за плечо. В этот момент Рон встретился взглядом с серыми глазами Драко Малфоя.

— Я знал! — закричал Рон, торжество заменило чувство вины и страха, которое переполняло его в эти дни. — Я знал, что ты не на нашей стороне, Малфой! Теперь Гарри точно мне поверит, и тебя вышвырнут из Ордена! Только дождись...

— У меня нет времени на твою паранойю, так что слушай внимательно, Уизли, — прорычал Малфой, и холодная решимость в голосе блондина остудила пыл Рона, напомнив ему, что он один и без палочки в присутствии Пожирателя смерти.

Вот она, переделка, в которую он боялся угодить все эти годы. К своему огорчению Рон признал, что завет Грюма о постоянной бдительности он с треском провалил.

Но сам себе парень поклялся, что, глядя в глаза заклятому врагу, не проронит ни слова. Он никогда не предаст Орден, что бы хорек ни сделал с ним...

— Меня не будет некоторое время. Не знаю, вернусь ли, но, что бы ни случилось, ты понадобишься Гарри. Ты останешься его единственным другом, когда я уйду, и я надеюсь, что ты будешь помогать ему изо всех сил. Все ясно?

…как бы ни пытал или... Ход мыслей Рона запнулся, когда он осознал смысл сказанного. Что?

— Что? — спросил он, радуясь, что был гриффиндорцем. Ведь гриффиндорцы не звучат глупо, они звучат... прямолинейно. Да, это подходящее слово.

— Уизли, у тебя совсем мозга нет? — послышался раздраженный ответ. — Я ведь не использовал в речи слишком сложные термины.

Обычные нападки, но в этот раз в них чего-то не хватало. Рон решился еще раз взглянуть на Малфоя и заметил на лице хорька то же выражение, что у Гарри. Именно так он выглядел всякий раз, как пускался в опасное предприятие и не знал, вернется ли.

Странно было видеть это выражение на лице Малфоя. Ведь он трус и никогда не подвергнет себя опасности, если может ее избежать.

Затем другой смысл сказанного дошел до Рона.

— Ты просишь быть другом Гарри? — с недоверием спросил он. — Ты? Мы были лучшими друзьями с первого курса, ты даже представить не можешь, через что мы прошли, хорек! Ты втерся к нему в доверие, но не смей обращаться со мной так, будто ты...

— Об этом я и говорю, — прошипел Малфой. Его глаза побледнели, напомнив об отце в Министерстве магии. Его ярость заставила Рона забеспокоиться.

— Где ты был последние дни, Уизли? Твой друг заперт в замке и пытается справиться со всем навалившимся, а где ты? Сидишь за столом со своей большой счастливой семьей? Играешь в квиддич? Ты хоть раз задумался о Гермионе и о том, что ее смерть значит для Гарри?

— Я думал о ней! — возразил Рон, чувствуя себя уставшим, несчастным и злым одновременно. — Каждую минуту! Я любил ее, знаешь ли! Но что сделать? Она мертва.

К собственному ужасу, он обнаружил, что глаза начинает щипать от подступивших слез, которые он так отчаянно прятал от других. И распоследнее унижение — расплакаться перед Малфоем.

— Но Гарри ведь не нужна моя помощь. Он знает, что она меня ненавидела, до последнего дня, и я давно не был им хорошим другом. Чего ты от меня ждешь? Стоять рядом и смотреть, как он принимает тебя за брата, которого у него никогда не было?

Мерлин, как же сложно было в этом признаться! Но он чувствовал себя таким злым и несчастным, что хотел выговориться, пусть и перед Малфоем.

— Ты не будешь его обременять своей детской завистью, Уизли, — прошипел Малфой, ни капли не заботясь о том, что сказал Рон. Но это же в его духе. Слизеринцы думают только о себе, особенно Малфой!

— Не будешь требовать от него того, что он не сможет дать. Будешь поддерживать его и впервые в жизни побудешь другом, которым тебе следовало быть. Советую не делать ошибок.

— Это угроза? — спросил Рон, его гнев разгорелся еще сильнее.

— Нет. А вот это угроза: если ты не повзрослеешь и не сделаешь, как я велю, я найду тебя и покажу всему, чему отец научил меня касаемо боли. И поверь, это больше, чем ты хотел бы знать.

— Ты запугиваешь меня, чтобы я помогал Гарри? — спросил Рон, не веря своим ушам.

— Даже не смей его обижать, или тебе не понадобится память, чтобы вспомнить, каков Круциатус на вкус.

Рон открыл было рот, чтобы снова возразить, но затем пристально посмотрел на Малфоя, на его уставшее, бледное и очень напряженное лицо, и промолчал.

— Малфой, ты с сошел с ума? — серьезно спросил он.

— Нет, — тихо ответил хорек. — Я иду к отцу.

И, грозно глянув на Рона, он кинул его палочку на пол и ушел.

* * *

Сердце Драко бешено билось, пока он шел за отцом через гостиную в бывший кабинет Люциуса.

Три дня назад он прибыл в поместье, и, когда улеглась первая волна ярости и паники, дни проходили на удивление скучно.

Большую часть времени он проводил с матерью, которая расспрашивала его о решении пойти в стажеры. Кажется, она считала, что работа руками, даже в таком дорогом и изящном направлении, как зельеварение, было слишком неблагородным для Малфоя. Это пугало и удивляло одновременно, ведь свидетельствовало это не только о том, что мать совершенно не знала своего сына, но и то, как он изменился за последний год. Очевидно, она ожидала, что Драко прибудет домой и проведет дни в роскоши и безделье, а не в поиске полезного занятия.

Ей также чрезвычайно не понравилось, что Драко нужно оставаться в Хогвартсе. Хотела ли она его оградить от Дамблдора или просто хотела, чтобы он находился поблизости, Драко не знал. Хотелось верить, что мать о нем заботилась, но молчаливая поддержка связи Драко с Темным Лордом заставила засомневаться в этом чувстве. В конце концов, она видела, к чему Люциуса привела служба Волдеморту.

Но, несмотря на неодобрение выбора Драко, она изо всех сил старалась показать, как гордится его достижениями и как любит его. И она продемонстрировала это единственным способом, каким умела.

У Драко теперь появился новый гардероб. Не говоря о новой и дорогой мебели, на покупке которой настояла мать. Нарцисса доказывала, что если уж ему придется остаться в Хогвартсе, она позаботится, чтобы его образ жизни соответствовал стандартам Малфоев.

Никогда раньше Драко не замечал, как лицо ее искажает злорадство, когда она говорит об этих самых стандартах. Было одновременно и горько и радостно осознавать, насколько он подобен Нарциссе снаружи, разделяет ее вкус (который был великолепен), ожидания (которые были высоки) и способ совершения покупок (которые были дорогостоящи). Но внутри он совершенно на нее не походил, не выносил ее отношения к жизни и прилагал все усилия, чтобы не показать, насколько отвратительны ему ее убеждения, ее надменность и мир, в котором она привыкла жить.

— Похоже, мать тебя разбаловала за эти дни, Драко, — сказал отец, будто угадав ход его мыслей. Губы Драко искривились в усмешке, хотя дыхание едва заметно сбилось.

— Кажется, она не хочет отпускать меня обратно в Хогвартс, — протянул он, идеально подражая Люциусу.

Отец. Как же он его ненавидел! Его и все, что он защищал, его высокомерие и элегантность, с которыми он обращался к нижестоящим. Его жестокость, такую отточенную и изящную, что она напоминала предмет искусства. Отец — думал Драко, стараясь подражать ему — был как бриллиант: холодный, твердый и неразрушимый, и как же долго Драко хотел иметь такую же силу, непоколебимость и уверенность.

— Она неохотно исполняет волю нашего господина с тех пор, как...

Люциус не закончил фразу, и Драко не был уверен, что он собирался сказать. С тех пор, как отец попал в тюрьму, и это стоило им положения в обществе? С тех пор, как Люциуса перестал бывать в поместье, и Нарцисса лишилась мужа? Когда Драко стал нужен Волдеморту? Или когда Люциус увлекся Гермионой, и Нарцисса была пристыжена?

Последняя мысль напомнила о друзьях, оставленных в Хогвартсе, и о подруге, которую он никогда больше не увидит. Драко сомневался, что голос его не подведет, поэтому просто кивнул и продолжил шагать рядом с отцом.

Они остановились перед дубовой дверью, которая вела в бывший кабинет отца, в котором Драко крайне редко бывал в детстве. Это был центр власти Малфоев до того, как Люциус впал в немилость; весь день сюда входили и важные люди, личные секретари, работающие в отделах Министерства, и кабинет полнился постоянными командами, которые заполняли их головы.

Теперь от бывшего великолепия остался только стол из красного дерева, лоск которого скрывался под толстым слоем пыли. Мать запретила домовым эльфам убираться в комнате после того, как отца отправили в Азкабан, будто медленное запустение стало ее личной местью ему.

Драко хотел спросить Люциуса, что они здесь делают, в комнате, которая принадлежала прошлому, но ставить под сомнение действия отца было плохой мыслью. Люциус не любил вопросы.

Поэтому он ждал, высоко подняв голову, вытянув руки по бокам, пока Люциус аккуратно закрыл дверь позади и подошел к столу. Он протянул руку, будто хотел коснуться пыльной поверхности, но затем резко развернулся.

Парень, встретившись взглядом с отцом, увидел ярость, фанатичность и лихорадочной блеск в его глазах.

— Я привел тебя сюда, — сказал он, — потому что тебе нужно получить урок. Теперь, когда ты уже выпускник и вступил в ряды нашего господина.

Драко почувствовал, как сердце забилось сильнее, хотя и не понимал, от беспокойства или от возбуждения. Это возможность узнать больше о планах Волдеморта, собрать информацию, в которой так нуждался Орден. Но это не первый урок, который для него готовил отец, и все они были полны боли, ненависти и тьмы.

И обучаться этому он не хотел.

— Что я должен сделать, отец? — спросил он, ничем не выдавая своих мыслей.

Вместо ответа Люциус достал нечто из кармана мантии, взвесил в руке и затем передал Драко. Это был камень, обычный, темно-коричневый, и беспокойство Драко переросло в страх.

— Портус, — произнес Люциус холодно, и кабинет исчез в вихрях магического перемещения.

— Сосредоточься, черт возьми! — прошептал сам себе Драко, пытаясь унять ужас, который собирался его поглотить. Северус предупреждал, что подобное может случиться, что Люциус может отвести его в тайное место или даже представить Темному Лорду.

Никто не подозревал Драко. Он точно знал, как сыграть свою роль, и, если что-то пойдет не так, всегда есть улучшенный Обливиэйт, которое защитит его и его знания.

Ничего плохого не произойдет. Перед ним предстала возможность получить информацию, дать Ордену то, в чем он нуждался.

— Где мы, отец? — спросил Драко, оглядывая богато обставленный холл с картинами и скульптурами.

— Одно из тайных поместий Темного Лорда, — ответил Люциус, в его глазах светилась жуткая, мрачная гордость. — В последние годы ты был свидетелем невежества и порочности нашего общества. Пришло время показать, что Темный Лорд предлагает своим преданным слугам. Следуй за мной.

Драко не сомневался, что не хочет видеть дары Волдеморта своим слугам. Он достаточно хорошо знал вкусы отца, чтобы знать, что эти дары — нечто жестокое, болезненное и мерзкое.

— Я бы хотел все увидеть, отец, — ответил он с любопытством и жадностью.

Отец мрачно улыбнулся.

— И ты увидишь, — сказал он, на мгновение положив руку на плечо Драко.

Затем он пошел вперед, махнув Драко, чтобы тот следовал за ним.

— Как дела в Хогвартсе? — ни с того, ни с сего спросил Люциус, его голос звучал холодно и отстраненно. У Драко сложилось впечатление, что отца не интересовали ответы, а скорее, куда они его приведут. Но ему никогда не удавалось точно угадать ход мыслей отца. Люциус Малфой слишком много прятал за элегантным фасадом, чтобы можно было с точностью сказать, о чем он думает или чего хочет.

— Довольно хорошо, — также прохладно ответил Драко. — Стажировка продвигается успешно. Поскольку я регулярно завтракаю в Большом зале, у меня есть возможность подслушивать других о делах Ордена Феникса. Большинство учителей исчезают на несколько часов, однако я еще не обнаружил место их встречи.

Он усмехнулся и убедился, что отец расслышал в его голосе высокомерие и довольство собой.

— Поттер устраивает истерики, которые слышно даже в подземелье. Он не разговаривает с Дамблдором, и я слышал, как МакГонагалл упоминала, что он отказывается есть с преподавателями. Его часто видно в компании Уизли...

Драко на секунду замолчал, раздумывая над следующими словами. Конечно, он рисковал, но так у них будет возможность узнать наверняка...

— Кажется, он скучает по Грейнджер... — добавил он, скорее спрашивая.

— Представляю, — ответил отец и улыбнулся.

Эта улыбка чуть не вывела Драко из себя. Она значила, что отец все знает, он видел все, что случилось с Гермионой. Это была довольная ухмылка опасного животного после пиршества. В этот миг Драко понял, что отец сделал с подругой что-то ужасное. И ему это очень понравилось.

— Я ожидал, что она останется рядом с ним, хотя бы для того, чтобы доносить, — сказал Драко, не заботясь о том, какой опасности себя подвергает, выказывая излишнюю заинтересованность. Он должен узнать, что скрывается за этой улыбкой.

В глазах Люциуса появился странный огонек, отец даже облизнул губы от возбуждения и сжал трость.

— Что ж, у нее другие обязанности, — промурчал он.

Драко почувствовал тошноту. Больше всего на свете ему захотелось убраться как можно дальше. Тем временем Люциус остановился у двери в конце коридора. Огонек в глазах разжегся сильнее, стал лихорадочнее, чем прежде.

— Посмотри сам, — прошептал он и открыл дверь.

С тяжелым сердцем и мысленным криком, который пришлось подавить, Драко вошел.

Комната почти пустовала, стены были белыми, полы — голыми, не было привычных ковров, картин и других украшений, которые превращали даже самое скромное жилище Малфоев в комфортное и роскошное место. Посреди комнаты стояла кровать с балдахином, а на ней...

Желудок Драко сжала судорога. Ужас ударил в голову и распространился по телу, пока оно не оледенело и горело от жары одновременно.

Гермиона.

Драко услышал, как отец весело усмехнулся:

— Ах, как пала великая, — прошептал он, рассматривая тело Гермионы, будто она была его вещью. — Теперь она моя. Темный Лорд отдал ее мне, когда она выполнила свою задачу. Полностью моя.

Ни о чем не думая и ничего не чувствуя, Драко шагнул к кровати. Он с трудом осознавал, что отец рядом, и не заботился, на месте ли маска наследника Малфоя, разве что чуть. Он лишь хотел убедиться собственными глазами.

Гермиона. Живая. Кожа слишком бледная на фоне темных простыней, лицо исказилось, руки и ноги привязаны волшебными цепями к столбикам кровати... но живая!

А они оплакивали ее, приняв потерю, когда еще была надежда! Драко был наедине с отцом и подругой, он не видел других людей в доме. Если он будет действовать быстро, если застанет отца врасплох...

Она жива!

Пока он медленно тянулся к палочке, стоя у кровати и все еще не веря своим глазам, Гермиона едва заметно пошевелилась.

Она открыла глаза.

На мгновение в них было замешательство, страх, боль и другие чувства, которые Драко не мог назвать, но затем она его узнала и долю секунды на ее лице появилась безграничная любовь, на нее было больно смотреть.

Затем что-то во взгляде Гермионы метнулось к нему.

Драко отстранился, понял, что она сделала, но лихорадочные возражения только эхом отдавались в голове. Он почувствовал, как появляются стены, одни тени выходят вперед, а другие исчезают за стальными запорами.

* * *

Что-то пробудило ее от дремы, в которой она находилась последние дни. Она цеплялась за здравый ум, за последние остатки сознания уже... сколько же? Дни? Недели? Месяцы? Она знала, что осталось нечто важное, что-то нужно выполнить, прежде чем она сдастся.

А сейчас она внезапно проснулась в полном сознании; боль отзывалась во всем теле, и девушка знала: то, что она ждет, находилось здесь, сейчас.

Все почти закончилось.

Гермиона открыла глаза.

В комнате ничего не изменилось, только стало больше света, чем она привыкла. Но она была не одна. Он любил наблюдать за ней.

Он стоял у кровати, белые волосы выделялись на черной мантии, но, кажется, зрение ее подводило, потому что она увидела такой же черно-белый силуэт рядом, только пониже.

Гермиона напряглась, чтобы разглядеть лицо. За эти дни зрение значительно ухудшилось, но возможно полумрак комнаты скрывал его.

Внезапно, без предупреждения, к ней пришло осознание, и она едва сдержалась от крика, который заставил пылать каждую клеточку тела.

Драко. Ее Драко.

В его глазах стоял такой ужас, отчаяние, любовь, почты скрытая горечью, и внезапно Гермиона поняла, почему должна была держаться и не тонуть в волнах боли, которые пытались затянуть ее в океан, знала, почему должна была держаться за остатки разума.

Перед ней стоял Драко, сын Люциуса Малфоя, и он вот-вот должен был выдать себя. Он дрожал, рука тянулась к палочке, а его глаза...

Но этого нельзя допустить. Драко должен жить. Это была одна из координат, которой она держалась, и эта мысль была настолько непреложной, что Гермиона не раздумывала.

Она собрала оставшиеся силы разума — той изорванной оболочки, которая скоро обратится в пыль, и последним усилием, таким сильным, что девушка застонала, она вторглась в его сознание.

Почти мгновенно Гермиона увидела, как его лицо переменилось. Как облако закрывает солнце, так маска появилась и скрыла все мысли и чувства и заменила их новыми. В мгновение ока он полностью изменился.

Она встретилась с ним взглядом, теперь холодным и жестким, высокомерным и расчетливым, и увидела его копию, маленького принца-отпрыска без жалости и сострадания.

Он улыбнулся. Жадная и похотливая улыбка, которая превратила девушку в вещь.

Она закрыла глаза. В груди появилась новая боль, которую она почти забыла, не физическая, она медленно жгла кожу и кралась по телу, от нее все немело и холодело.

Она не хотела видеть Драко таким. Но одновременно радовалась, что все было сделано.

Удовлетворенно кивнув, она отступила в чертоги разума и закрыла за собой дверь. Все звуки стихли. Все вкусы, запахи и чувства исчезли. Она различила, как тело начало изгибаться и биться в конвульсиях, и поняла, что начались пытки, но это не имело значения. Не здесь.

От двери она повернулась к красивому раскинувшемуся пейзажу мыслей и снова кивнула. На этот раз мрачно. Решительно. Затем она приступила к работе, руки превратились в огромные лопаты, которыми она рыла землю и уничтожала траву на пути к лабиринту и скрывавшейся за ним библиотеке.

Мимо мелькали лица, воспоминания о днях, которые она провела с любимыми, знания, которые она хранила годами, образ любимых темных глаз, но она отвернулась от них, ее сердце обратилось в лед.

Нет смысла плакать, что сделано, то сделано. Перед ней стояла задача — уничтожить разум.