Когда дерется львица (гет)

У Джейн был принцип — никогда не вмешиваться в дела людей.

По своему опыту, вмешательство в проблемы волшебников и им подобных не сулило ничего, кроме неприятностей, особенно для домового эльфа.

Если волшебнику чего-то хотелось, он умолял, хныкал, выставлял себя дураком и обещал все возможное и невозможное. Когда ты давал желаемое, в ответ получал в лучшем случае пинок и окрик. Волшебники никогда не считали себя должниками эльфов.

Джейн не знала, почему хочет пойти против принципов ради пышноволосой упорной магглорожденной девчонки, которую Северус называл хозяйкой дома не только в шутку.

Возможно, потому что она изменила ее мальчика, затронула его холодное сердце и вдохнула в него новую жизнь так, что Джейн с трудом узнавала своего невозмутимого, отстраненного Северуса, который превратился в веселого и остроумного мужчину.

Возможно, потому что Гермиона спасла его от долгого увядания, начавшегося двадцать лет назад, когда монстр поставил на нем свое клеймо.

Возможно, потому что она одна из всех поколений волшебников, которых знала Джейн, попыталась бороться за домовых эльфов: наивно и более чем глупо, но с честными намерениями.

Или — хотя Джейн ни за что не призналась бы в этом вслух — просто потому, что Джейн никогда так сильно не любила другое человеческое существо с тех пор, как держала новорожденного Северуса в руках и слушала его дыхание.

— Домовой эльф Добби, — строго сказала Джейн. Хотя ни один детеныш в Хогвартсе этого не знал, Северус подражал учительскому поведению Джейн, когда он был слишком молод и напуган, чтобы впечатлять других детей. Единственное, что он не перенял — доброе отношение к слабым; его он оставил в стороне, как надежду, крепко запертую в его ящике Пандоры.

— Домовой эльф Добби, прекрати дрожать и сейчас же ответь на вопрос, иначе друзья примут тебя за осла, когда я хорошенько надеру твои уши!

— Но мисс Джейн... — захныкал Добби, выкручивая упомянутые уши, будто хотел претворить угрозу в жизнь собственными руками. — Добби делать...

— И говори, как разумное существо, эльф Добби! Ты знаешь, я не одобряю эту глупость. Ты знаешь язык так же хорошо, как и любой волшебник.

Досадный обычай среди домовых эльфов — коверкание языка. Как будто из-за беспомощности и глупости волшебники будут меньше их замечать. Или меньше наказывать.

Обычай рабов, как считала Джейн, и изучение различных рабовладельческих культур подтвердило ее мнение. Это принижало эльфов и давало волшебникам возможность объяснить свое превосходство естественными законами и превосходящим умом. Джейн не придерживалась этого поведения.

— Да, мисс Джейн, — согласился Добби, теперь он выглядел робким. Она так гордилась этим маленьким и забитым эльфом Малфоев, когда он освободился от оков — физических и духовных — и стал вторым свободным домовым эльфом, который сам захотел свободы. Но, вместо того, чтобы сплотить других эльфов, он решил быть милым, а не могущественным. Иногда Джейн не понимала, почему ее это заботит.

— Просто, мисс Джейн, домовые эльфы не выдают тайн своих хозяев...

— У тебя больше нет хозяев, Добби, — сурово поправила Джейн и заметила, как эльф вздрогнул. — Ты свободен, ты личность, а не раб. Твое достоинство толкает тебя на верный поступок, пусть он и не из легких. Отринь последние остатки своей духовной тюрьмы и прими свободу, которую ты так желал!

Теперь Добби выглядел растерянным.

Джейн вздохнула. Иногда она понимала чувства Северуса по отношению к другим людям.

— Добби, — снова попыталась она, на этот раз мягче, — мисс Грейнджер — лучшая подруга Гарри Поттера — была похищена твоим бывшим хозяином. Гарри Поттер ужасно страдает, и только ты можешь помочь мне снова его осчастливить. Ты это сделаешь?

Спасенный из пучины политической философии, Добби отпустил уши и широко улыбнулся.

— Добби поможет... — начал он радостно, но заметил, как Джейн нахмурилась, и торопливо поправил: — Я сделаю все, чтобы помочь великому Гарри Поттеру, мисс Джейн! Я даже вернусь к плохому, злому...

Он дернул головой, будто хотел стукнуться о какой-нибудь жесткий предмет, и Джейн машинально остановила его. Она привыкла к таким повадкам. В комнате, где она учила малышей, на всех столах красовались вмятины от ударов головой.

— В этом нет необходимости, — сказала она и заметила, как мученическое выражение лица сменилось на облегченное. — Мне нужны ответы на вопросы. Сейчас же!

На последних словах снова вернулся деспот-учитель, и, прежде чем Добби успел заметить, он уже все выболтал.

* * *

Надеть форму домового эльфа было поразительно просто, и все же это было самое сложное, что делала Джейн, потому что это было не только физическое действие. Сторонний наблюдатель заметил бы лишь легкое раздражение на ее лице, но вид чистого белого фартука и булавки, которая его удерживала, приводили Джейн в ужас.

Она не удержалась и фыркнула, когда умело повязывала его вокруг голого тела даже после стольких лет, но фырканье угрожало превратиться во всхлип, когда она осмотрела себя в зеркале.

Почти двадцать лет длилась ее свобода: она выучила поколения эльфов, общалась на равных с великим Альбусом Дамблдором и знаменитым Гарри Поттером, и все же понадобилось простое белое полотенце, чтобы опустить ее до вещи; обернуть время вспять, вернув самое неприятное.

Двадцать лет, и вот стоит она — рабыня, неотличимая от сотен других эльфов, трудящихся на благо своих господ.

Белое полотенце, застенчивость — и все, что она говорила и делала за эти годы, исчезло, будто и не существовало вовсе.

И правда заключалась в том — призналась она себе, глядя на рабыню в отражении, — что она забыла, каково это. Забыла, каково ощущать себя жертвой, знать, что ждет только боль и унижение, и, тем не менее, все принимать, не жалуясь.

Внезапно исчезло раздражение, которое Джейн испытывала к Северусу и шпионским играм Гермионы, злость на их упрямство и сомнение, что их работа имеет какой-то смысл.

Наверняка они себя чувствовали так же, когда направлялись к Волдеморту, этот жалкий трепет и дрожь в руках и ногах, которые обычно были полны спокойной силы; эту внезапную слабость, которая подсказывала, что нужно развернуться и бежать без оглядки. Если они испытывали это каждый раз, прежде чем надеть белую маску и отправиться к хозяину, значит, они были храбрейшими людьми на земле.

Значит, за их храбрость можно было и жизнь отдать.

Джейн глубоко вздохнула, расправив плечи, и еще раз поправила полотенце. Затем щелкнула пальцами и исчезла из комнаты, мгновенно переместившись в другое место.

Она подняла взгляд, отвела уши так, чтобы выглядеть послушной и запуганной, и огляделась; Джейн очутилась в большой и почти пустой кухне. Пожилая женщина-эльф трудилась в углу: мыла посуду, устало двигаясь, как существо, чья магия почти иссякла.

Джейн подумала, что время этого эльфа подошло к концу, и в хорошей, заботливой семье ее давно бы освободили от работы. Здесь же она могла только надеяться, чтобы ее оставили одну, а после смерти — чтобы ее голову повесили в ряд с головами других эльфов.

— Я Джинни. Хозяин велел помочь с уборкой, — представилась Джейн, добавив жест, который указывал на ее происхождение и принадлежность. Последние два дня она заучивала эти жесты, но, казалось, усилия пропали впустую, потому что старушка едва повернула голову в сторону прибывшей и даже не выказала интереса.

Джейн мысленно улыбнулась. Именно на это она и надеялась. Эльф ничего не вспомнит и ничего не сможет рассказать.

— Ты займись уборкой, я буду готовить для хозяина Малфоя, — пробормотала она в сторону Джейн, и та вяло кивнула.

Все шло достаточно скучно. А ведь Джейн потратила два дня, чтобы пробраться в поместье, два дня она посещала дома Пожирателей смерти, два дня встречалась с эльфами, которых Добби назвал недовольными — такими забитыми существами, что их можно было уговорить выдать несколько семейных тайн.

Среди эльфов не было политической верности, как часто объясняла Джейн немногим людям, которые ее слушали, только верность домам и семьям. Но и ее можно было по-разному истолковать и обойти, нужно лишь постараться и аккуратно поиграть словами. А еще верность можно было отринуть из-за страха перед Джейн.

Ведь верность была чем угодно, но только не тем простым понятием, которым оперировали волшебники и волшебницы. Во время уроков для юных эльфов Джейн обычно сравнивала верность с изящно сотканной паутиной, и нужно быть настоящим умельцем, чтобы ориентироваться в ней и при этом не порвать хрупкую материю семейных связей, дружбы, союзов или финансовых обязательств.

Хорошо, что она обладала этим талантом, иначе никогда не оказалась в этом поместье и не кралась к темнице Гермионы.

Она узнала дверь нужной комнаты по описанию Малфоя-младшего. Он был напуган увиденным за ней, и сердце Джейн беспокойно забилось, когда она потянулась к ручке.

Она была так напряжена и напугана, что, когда раздался резкий голос позади, она сжалась и захныкала, как настоящий эльф.

— Что ты делаешь, эльф? — послышался четкий холодный мужской голос. Не нужно было поднимать взгляд, чтобы узнать Люциуса Малфоя; он и его отец часто заглядывали в дом ее бывшего хозяина, так что она без труда его узнала.

На мгновение она задумалась, чем кончится ее спасательная вылазка: повесят ли ее отрубленную голову на стену поместья или заставят выполнить какое-нибудь нелепое наказание, например погладить руки утюгом. Ни один из вариантов ее не прельщал.

— Хозяин поручил Джинни позаботиться о грязнокровке, — пробормотала Джейн, не отрывая взгляда от своих ног, ее плечи немного дрожали от древнего страха перед волшебниками, с которым рождался каждый эльф. — Джинни все почистит и приберет.

Джейн почти забыла эти чувства за годы свободы и спокойствия, которые подарил ей Северус, но сейчас они вернулись: беспомощность, страх и слепое раболепие в желании угодить хозяину.

Лучше бы тебе это пережить, подумала про себя Джейн, не потерплю, если все пропадет впустую.

Холодная трость больно ударила по ребрам, и воздух с трудом вырвался из легких Джейн. Она осталась на полу, ожидая дальнейшего наказания, но ничего не произошло. Видимо, это был очаровательный способ, каким Люциус Малфой показывал, что эльф может продолжать работу.

— Не исцеляй ее и не трогай, — протянул он, в его голосе слышались собственнические нотки. — Она принадлежит мне.

Джейн глубоко вдохнула и встала на ноги, стараясь выглядеть как можно незаметнее.

— Да, хозяин, Джинни сделает, сэр, — пробормотала она, и услышала полный отвращения вздох — единственный знак, что Малфой поверил в ее притворство.

Она подняла взгляд как раз, когда волшебник исчез за углом. Затем она набрала в грудь воздуха и открыла дверь.

Зловоние чуть не сбило ее с ног. Домовые эльфы очень чувствительны к запахам, это помогало легко судить о качестве еды или чистоте дома, но приходилось опасаться неприятных запахов, от которых тут же начинало тошнить.

Эльфы ненавидели застоявшуюся вонь болезни и крови, запах боли и страха, который оставался после раненного существа.

Домовым эльфам было непросто служить Пожирателям смерти, и дело было вовсе не в этических соображениях.

Пришлось собрать волю в кулак, чтобы войти в комнату и закрыть за собой дверь. Смрад проникал в рот, нос, забивал легкие. Внезапно Джейн расхотела видеть то, что лежало на кровати.

Но не зря же она зашла так далеко. Самодисциплина заставляла ее идти дальше, когда другие эльфы уже давно бы сдались. И этот вечер не станет исключением.

Джейн сделала еще шаг вперед в эту странную белую, пугающе чистую комнату и разглядела кровать. На ней лежала неподвижная фигура. Кровь.

— Ох, бедняжка, — прошептала она, вся суровость тут же испарилась. — Бедная, бедная девочка!

* * *

Гарри резко постучал по волшебному гобелену, подождал минуту, затем еще раз постучал. В эти дни Северуса можно было достать, только если превзойти его в упрямстве.

Когда ничего не произошло, он обменялся вопросительным взглядом с Ремусом; тот стоял рядом и чуть ли не дрожал от напряжения.

— Ты уверен, что мы правильно поступаем? — спросил Гарри, и Ремус кивнул, хотя и сам не был рад здесь оказаться.

— Так больше не может продолжаться, — ответил он. — Он должен смириться с произошедшим, иначе никогда не станет прежним.

Про себя Гарри засомневался, можно ли приложить гриффиндорскую психологию к слизеринцу. Драко бы посмеялся над словами Ремуса и сказал, что способность подавлять чувства — это дар природы. Если бы только Драко сейчас не скрывался в своих комнатах, терзаемый чувством вины и печали.

Гарри вздохнул. Их компания так быстро распадалась. Повезет, если хоть кто-то доживет до Хэллоуина, будучи в своем уме. Гарри не ожидал, что самая большая опасность придет изнутри. Но он не так уж много и знал о поведении в группе. И ранее в его голове никогда не звучал голос слизеринца. Сейчас же он шептал, что не все можно решить прямым противостоянием; есть скорбь, которую не облегчит чай или чужое сочувствие. Или даже виски.

Ремус снова постучал, и Гарри внезапно засомневался в разумности их затеи. Он даже не понимал, почему Ремусу удалось его втянуть. Люпин что-то говорил про то, что Гарри был лучшим другом Гермионы, и это поможет установить контакт с Северусом, но, ради всего святого, Гарри не мог представить между ним и зельеваром ничего общего. Он даже не мог представить, как говорит Северусу, будто понимает его чувства, — еще одно предложение Ремуса.

— Разве не надо?.. — начал он, но гобелен вдруг засветился золотом. Видимо, Северус решил ответить на их призыв.

Они прошли в комнату, и Гарри пришлось приложить настоящие усилия, чтобы не спрятаться за Ремусом или спастись бегством. Он поразился, войдя в библиотеку два дня назад, когда левитировал сюда Драко, поразился, увидев произошедшие в комнате перемены.

Сейчас стало хуже. Гобелены и картины сорваны со стен, казалось, кто-то разбил все стекло в приступе ярости. Только рабочий стол выглядел нетронутым, единственный стол в комнате, заваленный свитками и книгами.

Стол был передвинут так, чтобы сидевший находился лицом к стене, словно отказываясь смотреть на комнаты. Или на мир вообще.

Посреди этого ужаса их ждал Северус — с сальными волосами, с лицом землистого цвета, с запавшими глазами, окруженными тенями. Он выглядел так, будто ему самое место среди этих руин и отчаяния.

— Да? — спросил он вместо приветствия, на мрачном лице не проявилось никаких чувств, он был словно опустевший дом.

Внезапно Гарри обнаружил, что согласен с Ремусом. Это не может продолжаться.

— Нам... тебя недоставало во время собрания, Северус, — начал Люпин, его решительность таяла под взглядом Северуса.

— Сомневаюсь, — отрывисто заметил зельевар. — Я оставил записи на столе, в них все изложено, а каждое решение — в надежных руках нашего уважаемого лидера.

На мгновение в его голосе проявилась капля прежней издевки, но тут же исчезла.

— У меня нет причин посещать собрания.

Он повернулся к гобелену, будто ожидая, что гости уйдут после ответа на вопрос.

Гарри беспокойно поерзал на месте. Будучи учеником, он бы все отдал за настолько безразличного профессора зельеварения. Он помнил времена, когда атмосфера в помещении менялась от одного только присутствия Северуса.

Сейчас же он производил впечатление не больше, чем комнатное растение. Причем мертвое.

Это даже не трагедия, думал Гарри, глядя на испачканные чернилами пальцы и помятую пыльную мантию. Это было грустно, грустно до мозга костей.

Он поймал на себе ожидающий взгляд Ремуса, и еще раз попытался сосредоточиться на сложившемся положении. Он представления не имел, что делать. В прошлом, да и сейчас он тоже испытывал чувство утраты, но оно не шло ни в какое сравнение с чувством Северуса, чью жизнь попросту разорвали в клочья.

Одного взгляда на зельевара и его комнаты было достаточно, чтобы понять — ничто не поможет. Но Гарри обещал попытаться, и он сдержит слово.

— А что по поводу тренировок? — тихо спросил он, и Северус отвернулся от гобелена и посмотрел на него, будто удивленный, что с ним еще разговаривают. — Твое присутствие нам сильно помогало. Особенно нужна помощь Рону.

Хотя Гарри и чувствовал, словно выдает друга, но знал, что говорит чистую правду. Занятия с ОД на пятом курсе и дополнительные тренировки с Драко подняли Гарри на новый уровень по защитным и атакующим заклинаниям, который могла достигнуть лишь малая доля семикурсников. Два лучших друга — Драко и Гермиона — превосходили Гарри по умениям, но это лишь подстегивало желание совершенствоваться.

Северус нахмурился. Он выглядел так, будто серьезно задумался. Гарри видел подобное выражение, только когда зельевар сталкивался с трудным зашифрованным посланием или важной стратегической задачей. Гарри напугало, что простое замечание и поиск скрытого смысла заставили Северуса полностью сосредоточиться. Это значило, что его силы на грани истощения.

— Для этого у вас есть Грюм и Люпин, — ответил зельевар через мгновение, очевидно решив отмахнуться от истинного значения фразы Гарри. — Директор сообщил в письме, что исследование проклятия души, которое ты используешь на Волдеморте, почти завершено, а скрывающие устройства, которые мы с Минервой разрабатывали, успешно прошли испытание. Эти два пункта займут все ваше время, а поскольку я не эксперт ни в древних проклятиях, ни в трансфигурации, то не понимаю, зачем вам необходимо мое присутствие.

— Возможно, нам не хватает не твоего мастерства, Северус, — мягко вставил Ремус. — Нам не хватает тебя.

Северус выглядел сбитым с толку.

— Значит, вы глупцы, — его голос звучал хрипло. — Здесь тосковать не о чем.

— Еще как есть, Северус, — тихо, но настойчиво возразил Ремус, и на мгновение Гарри показалось, что нечто промелькнуло во взгляде зельевара, но затем его лицо ожесточилось, и он поспешил отвернуться, отказываясь встречаться с Люпином глазами.

— Наше партнерство с аврорами крепнет, — сказал он, будто они и не отвлекались от дел Ордена. — У меня есть осведомитель рядом с каждым, сочувствующим Пожирателям, и подслушивающие устройства во всех ключевых кабинетах Министерства. По приготовлениям мы опережаем график. Я уверен, что мы...

— Северус, — снова мягко перебил Ремус, и Гарри снова заметил нечто во взгляде Северуса. На этот раз он распознал ярость. И страх. Будто Северус боялся, что они что-нибудь с ним сделают.

— Это до добра не доведет, — продолжил Люпин. — Ты не можешь спрятаться и навсегда погрузиться в работу!

— Занимайся своим делом, Ремус, а я буду заниматься своим, — сказал Северус, совершенно без эмоций. Но заботливый, упрямый Ремус отказывался отступить.

— Ты должен принять это, Северус, — убеждал он. — Ты должен скорбеть!

Северус рассмеялся; короткий резкий смешок испугал Гарри.

— И что, по-твоему, я должен делать? — горько спросил он. — Падать в обморок, хмуриться и болтать о своих чувствах? Ожидаешь, что я буду следовать установленному порядку для скорбящих? Думаю, я мог бы ударить себя в грудь, рвать волосы и посыпать голову пеплом. Ты был бы счастлив?

— Это не касается моего счастья, — ответил Ремус. — Это вопрос твоего здоровья. Ты не заботишься о себе.

— Я забочусь о работе, — прошипел Северус. — Только это имеет значение. Я сделаю то, что должен, и у тебя нет права вмешиваться! Или теперь ты сомневаешься, что я приношу пользу?

Ремус раздраженно вздохнул и открыл рот, чтобы возразить, но Гарри вмешался, заметив ярость и отчаяние в глазах Северуса.

— Северус, — спокойно сказал он, будто подходил к одному из опасных питомцев Хагрида. — Мы здесь, чтобы поддержать тебя. Скажи, как мы можем тебе помочь.

Медленно Северус повернулся к нему и встретился взглядом.

— Гермиона где-то там, живая, во власти Люциуса Малфоя, — сказал он; и ужас внушал его спокойный голос. Гарри подумал, что легче перенес бы крики или слезы. — Скажи, как здесь помочь.

Это был не вопрос. Он знал, что ответа нет.

* * *

Следующие дни Джейн прибирала в комнате Гермионы, прилегающих коридорах и чистила все, что видела, дважды в день. Ее работа была безупречной, поведение — скромным и по-настоящему эльфийским; Малфой перестал ее замечать к вечеру первого же дня.

Это было ужасное время. Она металась по огромному дому, полировала латунные дверные ручки, протирала книги и вдруг слышала крики. Крики были хорошим сигналом, они значили, что Гермиона еще жива, но они разрывали Джейн сердце, а ожидание было самым ужасным, что она могла представить.

Но она помнила, что всегда говорила Гермиона, и чему вторил Северус, хоть и с меньшим убеждением — поэтому она ничего не предпринимала, чтобы не провалить план. Однако по прошествии шести дней не произошло ничего необычного, и Джейн решила, что она уже достаточно здесь обжилась и Люциус Малфой не заметит смену эльфов.

Он исчезал после завтрака в неизвестном направлении. За прошедшую неделю Джейн пыталась как можно больше разузнать, куда и во сколько он уходит, но если Люциус Малфой и вел записи, он надежно прятал их от любопытных домовых эльфов и никогда не использовал портключ, который Джейн могла бы проверить на остаточную магию или применить заклинания, определяющие местоположение.

На этот раз она надеялась услышать резкий звук аппарации. Джейн выждала пятнадцать напряженных минут — один из прежних хозяев, Синиструс Снейп, частенько шумно исчезал из дома, а затем снова бесшумно появлялся, чтобы следить за домовыми эльфами или женой — затем с помощью магии убедилась, что в доме больше никого нет, кроме старого эльфа, чье имя так и не удалось разузнать.

Ноги немного дрожали, когда она проходила мимо кухни.

— Я приберусь в комнате грязнокровки, — сообщила она, как и каждый день, и эльф фыркнула, показывая отвращение к существую, стоявшему даже ниже домового эльфа, как и каждый день с тех пор, как здесь появилась Джейн.

На этот раз Джейн была готова к тому, что ждало в пустой комнате с белыми стенами, но все-таки испытала облегчение, увидев, что Малфой вылечил раны девушки и помыл ее с прошлого своего визита. Иногда он предпочитал, чтобы Гермиона лежала в собственной крови и грязи.

Джейн слушалась Малфоя и не трогала девушку, даже благоразумно скрывала свое лицо, потому что не была уверена, насколько Гермиона в себе и сможет ли сохранить тайну от Люциуса. Но те дни, что она прибиралась в комнате, только железная сила воли мешала ей подбежать к Гермионе и вытащить из этой ужасной кровати.

Сейчас, когда наконец-то выдался шанс, Джейн боялась, что пришла слишком поздно.

— Гермиона, — прошептала она, и собственный голос звучал странно после недели писка и плача в духе других домовых эльфов. — Гермиона!

Девушка даже не пошевелилась. Малфой надел на нее белый шелковый пеньюар, сразу стало заметно, как сильно Гермиона похудела; кожа была такой бледной, что чуть ли ни светилась, и заметно обтягивала кости. Хотя раны залечили, но на руках и ногах остались крестообразные шрамы.

— Гермиона, — снова прошептала Джейн, и когда ответа не последовало, она шлепнула девушку по лицу. Нет времени на любезности.

— Просыпайся или пропустишь единственный шанс выбраться из ада!

Губы Гермионы задрожали, и Джейн почувствовала ее дыхание. Она даже не знала, чего ожидать от бедняжки. Медленно Гермиона открыла глаза, но они были дикие, пустые, в них отсутствовала решительность и воля, которые Джейн так хорошо знала. Во взгляде не было блестящего ума, принадлежавшего его хозяйке, да что там, не было даже узнавания.

Хотя девушка лежала на кровати, Джейн вдруг показалось, что Гермионы здесь вовсе нет; то, что делало ее особенной личностью, ушло в невиданные дали. Внезапно Джейн почувствовала жалость к этому пустому и измученному телу, оставленному, как ненужную игрушку в руках мучителя.

— Это я, Джейн, — прошептала она, зная, что это бесполезно. Куда бы ни исчезла Гермиона, Джейн не могла до нее дотянуться. Она вспомнила все, что слышала и видела в последние дни, и мысленно надеялась, что девушке удалось уйти далеко, чтобы избежать пыток Малфоя.

Джейн осторожно приподняла голову Гермионы. Девушка вздрогнула, будто боясь чужого прикосновения, но она была слишком слаба, чтобы сопротивляться.

— Успокойся. Мне нужно, чтобы ты кое-что выпила. Открой рот.

Гермиона не пошевелилась, словно ничего не слыша. Однако когда Джейн протянула руку, чтобы открыть рот девушки, испугавшись ее холодной и неживой кожи, Гермиона не сопротивлялась.

— Это напиток живой смерти, — объяснила Джейн; вряд ли Гермиона что-то понимала, но если она была в своем уме, она предпочла бы знать как можно больше. — От него ты заснешь.

Джейн чуть не расплакалась, глядя, как голова Гермионы откинулась, будто у марионетки, у которой перерезали нити. Хотелось отыскать Малфоя и убить за то, что он сделал с когда-то энергичной и гордой девушкой. Но нельзя было рисковать планом, приходилось оставить Люциуса жить в безопасном особняке, и от этого Джейн сердилась еще сильнее.

— Спи, милая, — шепотом успокаивала она Гермиону, словно ребенка. — Спи, и когда ты проснешься, ты снова будешь с семьей.

Джейн осторожно уложила девушку и проверила ее рот, чтобы не осталось следов зелья. Затем она использовала эльфийское заклинание, чтобы уничтожить следы собственной магии, и быстро прибрала в комнате, все время держа ухо востро.

Потом началось ожидание. Джейн слонялась у комнаты, прислушиваясь, не раздастся ли звук аппарации, и притворялась, что тщательно вычищала коридоры. Интересно, как отреагирует Малфой, когда вернется и обнаружит свою особенную игрушку мертвой.

Джейн не позволяла себе беспокоиться или думать о том, если вдруг что-то пойдет не так. Из мировоззрения пессимиста никогда ничего хорошего не выходит, она не раз твердила об этом Северусу. Но, несмотря на великолепную самодисциплину и упорство, с каким она сосредоточилась на полировке дверных ручек, несмотря на то, что ничего от нее больше не зависело, Джейн не могла не размышлять о возможных вариантах дальнейшего развития событий.

Холодное твердое дерево трости и мощь палочки, скрытой в ней. Глаза Люциуса, еще более холодные, но все же в них есть пугающая страсть и нежность, появляющиеся, когда он рядом с Гермионой.

А если он решит сжечь ее тело? Откажется ее похоронить? Действие зелья пройдет через сутки. Если он останется рядом с девушкой, все будет потеряно.

Джейн тщательнее протерла дверную ручку. Чтобы отвлечься, нужно заниматься делом, и она так и поступит, даже если придется вычистить каждый сантиметр этого треклятого коридора...

Треск почти болезненно сотряс тишину. Даже не думая, Джейн рухнула на пол и начала полировать идеально чистую мраморную плитку пола. Он слышала, как Малфой вышел из прихожей, слышала его шаги, когда он повернул налево, как щелкала трость по полу, когда он проходил мимо.

Джейн не сдвинулась с места, только склонилась ниже и усерднее начала тереть пол.

Малфой остановился перед комнатой Гермионы. Открыл дверь. Вошел.

Мгновение стояла тишина. Джейн пришлось напомнить себе, что даже домовым эльфам нужно дышать.

Затем раздался рев, бессловесный вопль, полный ярости и разочарования, который заставил Джейн забыть о всякой самодисциплине и решительности. Она выпустила из рук тряпку, упала на пол и прижалась к мраморной плитке, будто она могла ее спасти.

Она издала неловкое хныканье и порадовалась, что ее никто не видит. Но даже если бы рядом стоял сам Северус, она бы не смогла подавить страх, который впервые в жизни превратил ее в совершенно обычного домовика.

— ЭЛЬФ! — проревел Малфой, и спустя бесконечное мгновение Джейн поняла, что обращаются к ней, и заставила себя подняться.

Путь к комнате Гермионы показался длиннее обычного. Когда она пересекла порог, сгорбившись, в попытке защититься от ожидавшей опасности, она увидела стоявшего посреди комнаты Малфоя, его лицо побледнело от ярости.

Джейн показалось, что впервые она увидела настоящего Люциуса.

Нечто, которое пряталось за масками, перчатками и шелковыми мантиями.

В руках он держал безжизненное тело Гермионы.

По телу Джейн прошла дрожь.

— Что здесь произошло, эльф?! — прорычал он, его голос звучал еще более опасно. — Ты прикасалась к ней? Что-то с ней делала?

— Джинни — хороший домовик, хозяин, — поспешно ответила Джейн, отводя взгляд. — Джинни убирает и никогда не смотрит на грязнокровку...

— Не смей ее так называть! — прорычал Малфой, и даже сквозь злость Джейн смогла распознать настоящую печаль. Она удивленно подняла взгляд и увидела как Малфой — сдержанный и холодный Малфой — зарылся лицом в спутанные волосы Гермионы Грейнджер.

— Она была лучшей, — прошептал он, и на секунду Джейн усомнилась, не сошла ли она с ума. — Она была моей!

— Простите, хозяин, — пискнула она, но ее тут же прервало рассерженное шипение. Джейн сильнее сгорбилась.

— Этого не должно было произойти, — прошептал он, не отводя взгляда от лица Гермионы. Ухоженной рукой он потянулся и нежно, мягко прикоснулся к нижней губе девушки. — Я не разрешал тебе уходить. Ты моя.

Джейн почувствовала дурноту и отвернулась, радуясь, что Малфой не обращает на нее внимания. Она видела, как Северус прикасался к губам Гермионы, с не меньшей нежностью и трепетом, граничащим с благоговением. Джейн хотелось кричать, видя то же выражение на лице Малфоя, который заставлял девушку выть от боли, ломая ее, как дешевую игрушку, на лице человека, который залечивание собственноручно нанесенных ран считал заботой.

Джейн смотрела в сторону, ожидая, когда закончится эта неловкая тишина.

— Эльф, — наконец позвал Малфой, и, когда Джейн взглянула на него, то увидела, что Пожиратель смерти вернулся. И все же его глаза чуть покраснели, будто он тер их. Его движения были полны нежности, когда он уложил девушку на кровать.

Одним долгим взглядом, полным тоски, он окинул ее тело, каждый сантиметр, который уничтожал последние месяцы. Затем отвернулся от трупа драгоценной игрушки и расправил плечи.

— Недалеко есть кладбище. Похорони ее.