Когда дерется львица (гет)

Однако хорошего ничего не было.

Драко с трудом помнил день, когда Гермиона пришла в сознание: он был переполнен беспокойством, чувством вины и облегчением. Он ясно представлял картину, как Гермиона его прощает, но понадобилась бессонная ночь и долгий разговор с Гарри, чтобы убедиться в реальности случившегося.

Когда Драко это удалось, счастье и надежда переполнили его так, как он и не ожидал, и полностью смыли сомнения Гарри и собственные страхи. Все, что он считал навсегда утерянным — дружба, будущее, совместные вечера — все снова стало возможным.

Он часами сидел у ее кровати, рассказывал обо всем, что произошло с момента ее исчезновения. Гермиона кивала, слушала и задавала грамотные вопросы. Она все делала так правильно, что Драко потребовалась неделя, чтобы понять: что-то тут не так.

Не было ничего удивительного в ее постоянной усталости или ошеломлении — виноваты отсутствие заботы и плохое питание. Драко не беспокоился, что она избегает физических контактов, вздрагивая от любого прикосновения — все-таки ее пытали и не раз. И от этого Драко испытывал настоящее облегчение: по-видимому, Гермиона боялась его присутствия не больше, чем присутствия Гарри или Гестии Джонс.

Все остальное тоже легко было объяснить: односложные ответы, долгое восстановление, отказ покидать комнату. Всего этого они ожидали, хотя Гарри и Драко было больно видеть подругу такой. Но были и другие детали, на которые он не мог не обращать внимания, как бы ни старался.

Начать хотя бы с совершенного безразличия к тренировкам и подготовке к битве. Даже истекающая кровью и полуживая Гермиона в первую очередь интересовалась войной. Она хотела знать мельчайшие подробности, хотела участвовать в разработке всевозможных планов. Сейчас же при любом упоминании она только кивала и сводила тему на нет.

Долгое молчание перед ответом на вопросы Драко, словно разговоры превратились в трудную обязанность. Она всегда обладала интуицией, перепрыгивала к выводам, прежде чем другие понимали аргумент, была на шаг впереди, хотела обсуждать все.

Меткое и остроумное чувство юмора совсем исчезло. На второй день после пробуждения Драко пошутил над ней, а она просто взглянула на него — смотрела невероятно долго — а затем неуверенно спросила: «Это ведь шутка?».

Холодность между Гермионой и Северусом, которую Драко никак не мог понять, как бы упорно ни старался и как бы долго ни обсуждал с Гарри. Они так долго были вместе, что их отношения не подвергались сомнениям Драко; казалось, ничто в мире не могло этого изменить.

После того, как она проснулась и с пугающей легкостью пробила броню самоконтроля Северуса, после столкновения, во время которого Драко был смущен, наблюдая за открытым проявлением чувств таких скрытых личностей, — после всего этого слизеринец ожидал, что они вместе справятся с трудностями.

Он ожидал, что Гермиона переберется в комнаты к Северусу на следующий же день.

Однако они остались на прежнем месте: Северус наблюдал за Гермионой с отстраненным любопытством, Гермиона наблюдала в ответ, ни один не тянулся к другому и, казалось, не испытывал в этом нужды. Будто были друг другу посторонними, несмотря на все пережитое, и, как бы упорно Драко ни старался поговорить с ними об этом, Северус только говорил, что настоящий слизеринец наблюдает и ждет подходящего момента. А девушка, в свою очередь, просто меняла тему.

В конце концов ее выдали глаза. Она могла слушать Драко часами, выражая неподдельный интерес, который обманул бы любого, но взгляд оставался затуманенным. Она чуть прикрывала глаза, будто устанавливая границу между собой и миром, и эти глаза были ужасающе пусты.

В них по-прежнему светился ум, отражались все необходимые чувства, но это были не более чем отточенные навыки шпиона; не Гермионы.

Нет, все было не так, начал думать Драко, продолжая бесполезную болтовню, прекрасно понимая, что его присутствие ей в тягость.

Теперь он понял, почему Северус решил отстраниться. Это была не та Гермиона, и, хотя все притворялись счастливыми, каждый из них понимал это. Улыбки стали нервными, голоса резкими, а поток нетерпеливых гостей начал иссякать.

Что-то было совершенно не так.

* * *

Она вспомнила. В тумане снов, мыслей и образов прошлое явилось к ней в полусне, подпитываемое голосами любимых на благодатной почве ума, который всегда был как губка.

Она вспомнила. Было больно. Больнее, чем она боялась, прежде чем сдалась и спряталась в потайной комнате. Но в этот раз никуда не сбежишь; она поглощала образы, и образы поглощали ее — жертву этой безумной жизни, которую ей навязывали (твоей собственной жизни, Гермиона). Она была беспомощным зрителем, наблюдавшим вихрь действий и чувств.

Она вспомнила.

Как впервые проявилась стихийная магия. Гермиона была так счастлива, вздохнула с облегчением. Ведь теперь она знала: все будет хорошо, наконец-то есть объяснение ее необычности, и для нее найдется подходящее место.

Она мечтала о Хогвартсе, когда получила письмо. Замок, полный таких же мальчиков и девочек, детей, с которыми можно говорить и смеяться, как другие дети в школе болтали и смеялись между собой.

Лица родителей, гордые, но при этом напуганные. Они понимали, что их дочь входит в мир, который они никогда не смогут разделить. Мягкие черты лица матери. Отец готовит блинчики только для Гермионы. Как родители смотрели на Хогвартс-экспресс и дочь, когда она села в поезд, чтобы оставить их позади.

Она вспомнила.

Как впервые вошла в Большой зал, как сильно боялась сделать что-нибудь не так, что она ошибется, и люди заметят, что ей здесь не место.

Восхищение, наивное желание быть среди своих и разочарование, когда другие дети рассмеялись над ней, как и в прежней школе, когда назвали ее скучной зубрилой.

Переполнившие чувства, когда Рон и Гарри пришли на помощь, невероятное тепло, заполнившее сердце, не потому что она хотела спасения, а потому что эти двое решили, что она того стоит, захотели быть ее друзьями.

Она вспомнила.

Как дементоры окружили ее, Гарри и толком неизвестного ей Сириуса, как холод сжимал сердце, а страх боролся с отчаянием, но, к своему удивлению, она радовалась. Она посмотрела на Гарри и почувствовала облегчение: хотя они сейчас умрут, она не оставит его одного. Она не оглянется из будущего и не подумает, что подвела его.

Лицо Гарри, когда Кубок огня перенес его снова в Хогвартс. Он выглядел как ребенок и старик одновременно, прижимая тело Седрика к груди, кричал, а она сидела в безопасности на трибунах, чувствуя, как тяжесть заполняла ее тело. Она знала, что теперь все изменится, друг никогда не будет прежним, но также знала, что это наконец случилось: он ранен, напуган, одинок, а она была далеко и не помогла.

Бег по Министерству Магии, борьба с Пожирателями смерти, значительно превосходящими их по силе. Гермиона вдруг поняла, что ее жизнь превратилась в эту войну, что дело уже не просто в дружбе, приключениях и храбрости. Она поняла, что эта битва может стоить ей жизни, и, одновременно с этим, почему поступать нужно именно так.

Она вспомнила.

Как Драко в одиночестве сидел на берегу озера, его плечи поникли, а пресловутое малфоевское высокомерие испарилось. Как вся ее сущность требовала, чтобы она вернулась в больничное крыло и позволила другим разбираться с последствиями, но вместо этого она дотронулась до слизеринца и проглотила страх быть отверженной.

Лица родителей, когда летом она вернулась домой, усталая, напуганная, на таблетках. Мать сидела за кухонным столом, пыталась что-то сказать и не осмеливалась, не знала, как говорить с дочерью, которая внезапно стала для них посторонней.

Первое собрание Ордена, на которое пригласили ее, Гарри и Рона. Как Гермиона сидела среди живых легенд — людей, которыми восхищалась всю жизнь. Видела их страх, замешательство. С ужасом начиная понимать, что они — всего лишь люди. Не лучше Гермионы, только старше. Они не сотворят чуда и не преодолеют все трудности магического мира; они так же напуганы, как и она.

Она вспомнила.

Как сидела в темной комнате профессора зельеварения, беспомощно плакала над его израненным телом, и внутри что-то менялось. «Время пришло, Гермиона, — шептал внутренний голос. — Пора повзрослеть. Пора занять свое место».

И пока она вспоминала, она чувствовала восхищение к этому сложному и храброму созданию, каким была Гермиона Грейнджер, восхищение и недоверие: как она может быть таким человеком, если сейчас она — дрожащее и напуганное существо.

Как ей вернуться к прежней жизни и людям, которых она знала и любила раньше, но сейчас испытывала безразличие, словно они были частью другого мира?

Она не могла претендовать на храбрость и решительность той Гермионы, хотя у нее и были воспоминания о ее поступках. Она не могла разделить любовь и страх, хотя помнила эти чувства и людей, которые были дороги Гермионе.

Она не имела права на эту жизнь, заботу, внимание, которое уделялось день и ночь.

Она чувствовала себя самозванкой. Каждый раз, когда нужно было показать свои чувства, притвориться заинтересованной, внутри все болезненно сжималось. Хотелось сбежать и спрятаться, закричать, что ей плевать на мир волшебников и всю эту войну, что она не друг, не любимая и не шпион, помощи которой ждут все эти люди.

Но все было безнадежно. Неважно, что она чувствует или думает, она — Гермиона, и другие не поймут. Черт, да она сама не понимала!

* * *

Девушка проснулась рано, задолго до рассвета, дрожа и обливаясь потом из-за странных кошмаров. Стояла тишина, и она почувствовала облегчение, оттого что все спят. Еще пару драгоценных часов не нужно общаться с друзьями. От этой мысли Гермиону вдруг пронзило: все неправильно. И нужно положить этому конец. Она не могла дать друзьям желаемое, не могла предложить то, в чем они так отчаянно нуждались. Их глубокая вера в Гермиону Грейнджер, непогрешимый образ идеальной ученицы и подруги, хитрой шпионки, умного стратега и яростного бойца — все это не смягчало чувство одиночества.

Она не была Гермионой Грейнджер. И она устала прятаться.

Нужно уходить.

Сборы заняли несколько минут: требовалось не так много вещей. Немного одежды, палочка и кинжалы. Остальное можно купить. Она собиралась опустошить маггловский счет, созданный год назад, так что денежный вопрос не беспокоил.

Девушка замешкалась, когда взгляд упал на ряд фотографий, из лучших побуждений поставленный на каминную полку кем-то из Ордена. Совместных фотографий Гермионы и Северуса, конечно же, не существовало: любое доказательство могло попасть не в те руки, но были изображения всего Ордена, Драко, Гарри...

Но это не ее воспоминания; они будут бесполезны, только если девушке не удастся снова сделать их частью своей жизни. Если эта жизнь останется позади, то фотографии будут бесполезным напоминанием, как эхо смеха в пустой комнате.

Она написала письмо, понимая, насколько неподходяще звучат слова, но не могла подобрать другие; как и уйти, не попрощавшись.

Она все еще помнила облегчение на лицах странно знакомых людей, прежде чем это чувство сменилось беспокойством и сомнением.

Оставалось только бросить взгляд на комнату, в которой она никогда по-настоящему не жила.

Так даже было легче. Она не могла представить, как очнулась бы в привычной обстановке: в Норе, комнате старосты и особенно в комнатах Северуса, где воспоминания прошлой жизни накладывались бы на каждую мысль. Здесь она меньше чувствовала себя дома. Конечно, так было легче уйти, но от чувства потери все равно чуть схватывало дыхание.

Сколько бы ни было у Гермионы мрачных и болезненных воспоминаний, сложно было отрицать, что жизнь также была полна чудес и дружбы. И любви.

Она покачала головой, будто отрицая лезшие в голову мысли, и тихо прикрыла дверь. Никого не встретив по пути, девушка спокойно покинула штаб-квартиру через волшебный гобелен и медленно брела прочь от замка. Даже если бы кто-то бродил по территории, темная мантия и чары отвели бы взгляды случайных прохожих.

Хогвартс... Как только она закрыла за собой тайный проход в замок, накатила тоска по дому. Девушка дотронулась до холодных древних камней и, мгновение поколебавшись, прикоснулась лбом к своему дому. Его она тоже оставит. Иначе нельзя.

Пока она шла к границе защитных чар, ее посетило сильное чувство дежавю. Это чувство постоянно накатывало в последние дни; воспоминания атаковали ее без предупреждения, будто тонкой пленкой покрывая все ее существование.

Здесь она шла с Северусом после того, как он предложил сотрудничество, а здесь он стоял...

Ушло несколько секунд, чтобы понять: темная высокая фигура в тени деревьев не была частью воспоминаний. От осознания, что девушка в темноте не одна, стало страшно. Она ахнула, а про себя зло подумала, что другая Гермиона никогда не поддалась бы страху. Мозг лихорадочно пытался придумать путь к отступлению.

В это время фигура убрала капюшон, и лицо приобрело очертания Северуса Снейпа.

Гермиона зашипела, и, прежде чем успела толком сообразить, уже разворачивалась, чтобы сбежать, но голос ее остановил.

— Гермиона, — тихо позвал Северус, без намека на приказ, но ноги девушки вдруг отказались идти. Она чувствовала, как внутри поднимается страх, но не могла понять почему. Мгновение она раздумывала просто убежать и надеяться добраться до границы защитных чар прежде Снейпа.

Но она не была трусом. По крайней мере, не хотела быть.

— Почему ты здесь? — спросила она; если голос и дрожал, Северус не подал виду. Он спокойно стоял, опустив руки, показывая, что не представляет угрозы. Он слишком хорошо ее знал, подумала девушка, когда отступило удивление. Одно неверное движение, и она бы убежала.

— Я ждал тебя, — ответил он так тихо, что она шагнула вперед, чтобы лучше слышать. Да, умный человек. И опасный.

От этого ответа сердце девушки забилось быстрее. Что за глупость?! Но она ничего не могла поделать, тело будто отвечало без ее ведома.

— Почему? — прошептала она.

— Я наблюдал за тобой эти дни, — просто ответил он. — И, честно сказать, я удивлен, что ты продержалась так долго.

Она хотела бы возразить, но одного только взгляда в темные глаза Северуса хватило, чтобы понять: он все знает. Девушка отшатнулась, чувствуя, как его взгляд будто жжет кожу.

— Когда ты вернулась, я установил чары на дверь и окно, — ответил он на невысказанный вопрос. — Чтобы обеспечить твою безопасность. Они-то и предупредили, что ты покинула комнату.

На мгновение его взгляд задержался на сумке в руке девушки, в глазах не было удивления. Значит, он знал, что это не простая утренняя прогулка, и догадался, что Гермиона предпримет, прежде чем она вышла из комнаты. И он хотел, чтобы она поняла, что он все знал.

— Какая тебе разница? — прошептала она.

Северус улыбнулся:

— Ты всегда будешь для меня важна, любимая.

Она вздрогнула. Вот опять. Он любил Гермиону. Все в замке ее любили.

Но она не могла ответить. Она помнила это чувство, тепло и удовольствие, когда Гермиона сидела между Гарри и Драко; привязанность, которые Гермиона испытывала к МакГонагалл и Люпину; восхищение, когда Гермиона смотрела на директора. Трепет, когда встречалась взглядом с Северусом Снейпом. Но она словно смотрела на летнюю лужайку через окна: все видно, а услышать, почуять, почувствовать — нельзя. Это всего лишь картинка, отдаленный мир.

Она знала, что не принадлежит к миру этих людей. Они испытывали чувства к Гермионе, а не к той, в кого она превратилась.

— Ты любил ее, — подчеркнула она, стараясь не показывать, как ее это ранит. — Девушку с невероятным самообладанием, которую ты сравнивал с шелком и сталью. Но это не я.

Она глубоко вздохнула.

— А я даже не знаю, кто я, — шепотом призналась она, не понимая, почему доверяет этому человеку, который будил в ней бурю эмоций: из воспоминаний и новых. — Я знаю только, что постоянно боюсь. Не думаю, что она боялась.

— Боялась, — тихо ответил он.

Оттого, что мужчина отделил ее от Гермионы, девушка почувствовала тоску и облегчение одновременно.

— Она боялась и злилась, как и все в этом замке. Возможно, большинство этого даже не замечали.

— Но ты заметил, — ответила она. — Как заметил, что я — не она. Что я... другая.

— Я не знаю, кем ты стала, — тихо согласился Северус. — Но я также не уверен, кем стал я. Думаю, последние недели необратимо нас изменили.

Она почувствовала вину, когда представила его надежды, страхи и отчаянное желание вернуть возлюбленную, но вместо этого Северус получил несовершенную копию.

— Тогда ты понимаешь, почему я должна это сделать. Почему должна уйти, — прошептала она, отчасти надеясь, что он возразит. Она так жаждала тепла в его взгляде, хотя не имела на него права. Она хотела, чтобы Северус оставался верен ей.

— Понимаю.

— Так ты здесь не для того, чтобы остановить меня?

— Нет, — ответил он, на его губах заиграла едва заметная улыбка. — Я отправлюсь с тобой.

Все мысли и расчеты испарились, оставив место чистому изумлению. Северус ждал, возможно, хотел услышать ответ, но она могла только удивленно смотреть. Он вздохнул, как будто разговаривал с упрямым ребенком, и продолжил:

— Я не обвиняю тебя и не требую того, что ты не готова дать. Я только прошу, чтобы ты позволила остаться рядом, помогать тебе и снова узнать тебя.

— Но, — прошептала девушка, не веря в услышанное предложение, — ты же глава шпионов! У тебя есть обязанности! Орден нуждается в тебе.

— Моя работа окончена, — решительно перебил Северус. — Существует столько всего, что не под силу даже главе шпионов. У Ордена много хороших бойцов, потеря одного не сыграет большой роли. Что касается моих обязанностей... — он улыбнулся. — Однажды я покинул должность профессора Зельеварения, потому что работа мешала любви. И как я когда-то сказал другой Гермионе...

От его взгляда, наполненного таким доверием и любовью, по спине девушки пробежали мурашки.

— Это было самым простым решением в жизни. Это верно до сих пор.

— А если я не хочу, чтобы ты пошел со мной? — спросила она. Между делом она заметила, как от его слов перехватило дыхание.

Улыбка Северуса померкла, и девушка почувствовала боль, оттого что огорчила его.

— Тогда я приму твой выбор, — нежно сказал он. — Но последую за тобой на расстоянии, чтобы убедиться в твоей безопасности. Ты знаешь, что я упрям.

Да, она знала, именно поэтому хотела от него сбежать. В хаосе, царившем в голове, воспоминание об этом мужчине выделялось, как пламя, гревшее и освещавшее лабиринт, в котором потерялась девушка.

Она боялась обжечься, прикоснувшись к нему. Это было искушение, которое она не могла вынести, нужда, от которой она не могла отказаться.

— Похоже, у меня крайне скудный выбор, — наконец сухо заметила она. Что такого было в Северусе Снейпе, что заставляло к нему тянуться?

Он ухмыльнулся, но за веселостью девушка заметила удовольствие, оттого что его приняли. От мысли, что этот невероятный мужчина так желал ее общества, становилось неловко.

— Действительно, — ответил он. — В свою защиту упомяну, что я взял с собой чайник и два фунта пряного чая.

Внезапно она унеслась мыслями в другое время: спина и голова болели, и она слушала предложение Северуса о партнерстве с возрастающим удивлением. Слушала и принимала.

Воспоминание поразило ее, оно было живее всего, что девушка чувствовала за последнюю неделю. Она могла учуять запах влажной травы, увидеть мельчайшие морщинки, когда Северус наклонился, предлагая войти в свой разум.

На мгновение девушка стала прежней Гермионой, и противостоять его улыбке стало невозможно.

Она судорожно вздохнула.

— Я никогда не могла отказаться от твоего пряного чая, — прошептала она, замечая радость в его глазах.

— Нет, никогда.

* * *

Когда Гарри вошел в комнату Гермионы и никого не обнаружил, его охватила паника.

Нет, подумал он, этого не может повториться, не так скоро! Они только свыклись с ее возвращением!

Но потом он заметил открытый пустой ящик, аккуратно сложенную постель, и расслабился. Это не место отчаянной борьбы или похищения. Куда бы Гермиона ни пропала, она ушла добровольно.

Он пересек комнату, не зная, что ищет. Заметил свиток, лежащий на пустом столе у окна, и последние остатки страха исчезли, уступая место горько-сладкому чувству потери.

В этом вся Гермиона. Она бы никогда не ушла без объяснений. Дрожащими руками Гарри сломал печать и развернул свиток.

«Тому, кто найдет письмо.

Простите. Я часто это говорю, но это единственное, что я могу дать. Я пыталась собраться и стать человеком, в котором вы нуждались и по которому так сильно скучали, но я — не она.

Я не знаю, кто я, но в моей голове полно мыслей, которые мне ни о чем не говорят, пугают меня, и от меня не будет проку, пока я не разберусь с ними.

Пожалуйста, не сердитесь. Не знаю, сколько пройдет времени, но обещаю однажды вернуться.

Желаю большой удачи в вашей битве.

Гермиона.»

Гарри глубоко вздохнул и опустил свиток на стол.

«В вашей битве» — в этой фразе содержалось все, что им нужно было знать. Детали, которые поддерживали сомнение Гарри, мелочи, которые не имели смысла, — все встало на свои места и сложилось в картинку, отразившуюся в словах девушки.

То ли из-за случившегося, то ли в результате возвращения воспоминаний, но Гермиона изменилась. Хотя Гарри было сложно это признать, но подруга не справилась бы с переменами в стенах школы. Здесь осталось слишком много от нее прежней, много воспоминаний и ожиданий.

— Умница, — прошептал Гарри, испытывая странную гордость за храбрость подруги, решившейся на такой шаг. — Надеюсь, ты найдешь то, что ищешь.

Он нерешительно коснулся свитка, провел пальцем по печати. Гарри мог понять решение подруги, он сам не раз мечтал сбежать от судьбы Избранного. Но другим будет сложнее: Драко будет опустошен, а Северус...

Гарри вздрогнул и сильнее сжал письмо. Он не хотел этого разговора. Северус и правда отстранился от нее после первых напряженных часов. Но Гарри слишком хорошо помнил, как Северус страдал после исчезновения Гермионы. Потерять любимую так скоро после возвращения...

Он покачал головой, отгоняя мысли прочь. Нужно все рассказать, нет смысла откладывать.

Гарри положил письмо в карман, еще раз оглядел знакомую комнату и вышел в общую комнату штаб-квартиры. В ней был лишь Альбус. Директор сидел за большим овальным столом и читал письмо.

— Гермиона ушла, — без всяких предисловий сказал Гарри.

В ответ Дамблдор широко улыбнулся:

— Как и Северус, — ответил он, поднимая свой свиток, как доказательство.

Они молча обменялись письмами. Гарри заметил, что, хотя Северус добавил к посланию целую стопку бумаг с кодами, таблицами и диаграммами, его послание было таким же лаконичным, как у Гермионы.

«Альбус,

когда ты это прочитаешь, я уже уйду: с Гермионой или на ее поиски. Уверен, ты заметил те же признаки и знаешь, почему она ушла.

Не знаю, какие у нее намерения. Возможно, мы вернемся к Хэллоуину, может, позже.

Если мы задержимся (полагаю, Гермиона тоже оставила письмо с объяснениями), прошу меня извинить за то, что оставляю вас накануне битвы. Но моя работа окончена, и я никогда не буду сожалеть о том, что последовал за ней, куда бы путь нас ни привел.

С уважением,

Северус.»

Альбус и Гарри одновременно закончили чтение и, положив свитки на стол, встретились удивленными взглядами.

Гарри не знал, что сказать. После ее исчезновения никто не ожидал, что Гермиона примет участие в битве, но смогут ли они обойтись без Северуса? За последние месяцы они убедились в его впечатляющих навыках ведения дуэли, продумывания тактики и стратегии, и Гарри переживал, что отсутствие зельевара перевесит чашу весов в пользу противника.

Будто прочитав мысли Гарри, Альбус вздохнул и погладил печать на свитке, как несколько минут назад делал сам гриффиндорец.

— Он предусмотрел такой ход событий, — сказал директор. — Я не знал, почему он разработал такую стратегию, в которой каждого можно заменить. Думал, что он предполагал потери перед битвой, но не ожидал, что Северус сам уберет себя из уравнения. Он всегда был самым амбициозным слизеринцем.

Альбус выглядел таким ошеломленным и удивленным, что Гарри не мог не улыбнуться.

— Кажется, он нашел лучший способ удовлетворить свои амбиции, — предположил Гарри, и директор в ответ широко улыбнулся.

— Да, — согласился Альбус, будто это были лучшие новости за последнее время.

Гарри изумился, как он и Альбус на равных обсуждают произошедшее — два лидера, уважающие мнение друг друга.

Затем он вспомнил другие отношения, которые ценил и потерял: простая, но глубокая дружба с Гермионой, наставничество Северуса, — и остро почувствовал утрату.

— Они ведь не вернутся, — сказал Гарри, и на лице Альбуса отразилось понимание.

— Мы не можем с уверенностью говорить о будущем, — тихо ответил директор, — но они выполнили свою часть работы. И думаю, пройдет еще очень много времени, прежде чем мы их увидим.

Гарри кивнул и поник, смирившись с этим ответом. Но затем он расправил плечи, вспомнив все, чему учили Северус и Гермиона, ощутив прилив решимости.

— Значит, мы сделаем все, чтобы справиться без них, — произнес он.

* * *

Они выбрали отель и заселились. Все это время Гермиона едва проронила пару слов. Он видел, как она устала и как отчаянно хотела передохнуть, но держалась прямо, плотно сжимая губы, и что-то в ее поведении предостерегало Северуса предлагать ей помощь.

Несмотря на прошедшие месяцы и все произошедшее между ними, они вернулись к первому хрупкому перемирию, которое зельевар предложил ей после одного из собраний Пожирателей; назад к робкому доверию, которое могло рухнуть в любую минуту.

От этого Северусу хотелось кричать. Но он знал, что будет нелегко, знал еще до того, как она очнулась. По крайней мере, она позволила себя сопровождать, не ускользнула в неизвестный мир в одиночку, снова оставив его позади. Возможно, она взяла его из жалости — Северус не знал наверняка.

Номера были приятные, хоть и без удобств, привычных в отелях для волшебников; вместо этого в них были телевизор и телефон. Северус предложил маггловский отель, чтобы как можно сильнее отдалить Гермиону от волшебного мира и не попасться на глаза. Немного поразмыслив, бывший зельевар решил, что Гермиона не готова к глобальным переменам внешности, так что оборотное зелье отпадало. Поэтому он наложил заклинание, изменяющее волосы и глаза. Поскольку девушка считалась погибшей, а он был одним из самых известных противников Волдеморта, маггловский отель обеспечивал гораздо большую безопасность, чем жилище для волшебников.

Рассудив, что Гермиона наверняка предпочтет отдельную комнату, Северус выбрал номер с отдельными спальнями и ванными и общей гостиной. Размещая сумки девушки в бóльшей комнате, зельевар отметил, что из окна открывается потрясающий вид на лес.

Радуясь, что они наконец хоть куда-то добрались, Северус удалился в свою комнату, оставив все двери открытыми, чтобы Гермиона могла спокойно ходить, и, не раздеваясь, лег на кровать, устало вытянув руки.

Он никогда много не путешествовал: сначала не хватало средств, потом — времени. А если путешествие вызывало усталость до мозга костей и ощущение, будто оторвали от чего-то важного, то Северус и дальше мог обойтись без подобных перемещений.

Лежа в комнате, он признался себе, что одинок. Гермиона, конечно, была с ним, и мысль, что она всего лишь через стену, радовала его даже сейчас, но это расстояние только напоминало о том, что было между ними раньше.

Это напомнило о том, что могло больше никогда не вернуться. Только надежда говорила Северусу, что девушка станет прежней. Зельевар вздрогнул, представив, что они никогда не сблизятся вновь, и до конца своих дней он будет следовать за ней, как влюбленный щенок. Но это лучше, чем без нее. Да и кто знает? Гермиона не раз совершала невозможное. Если что и могло пробиться, проложить ее путь к Северусу, так это любовь. В конце концов, девушка была упрямее него.

С этой мыслью в голове и улыбкой на губах Северус уснул.

* * *

Северус проснулся от прикосновения. Он не напрягся, дышал так же ровно, явно ощущая, как кто-то движется по кровати, приближается к его растянувшемуся на постели телу.

Затем он почувствовал запах Гермионы, и, видимо, каким-то образом он выдал себя, потому что девушка тут же замезла.

— Не двигайся, — прошептала она в темноте, в ее голосе слышались чувства, которых он уже давно за ней не замечал. — Я не справлюсь, если ты пошевелишься.

Северус снова расслабился на мягком белье. Он не очень понимал, что происходит, но сердце бешено билось, и желание коснуться Гермионы было всепоглощающим. Такая близкая, настоящая...

— Что... — прошептал он, боясь разрушить волшебство и проснуться в одиночестве, но все же слишком нуждаясь в ее голосе.

— Я сама себе незнакомка, — прошептала она. — Совсем потерялась. Но это помню. Помню ощущение, как лежала в твоих объятиях. Как будто воцарялся мир.

В кристальной тишине, растянувшейся, как бесконечный миг, прежде чем замершая волна опустится и утопит в своей холодной чистоте, в этот миг тишины Северус почувствовал, как по телу пробежала дрожь. Он не знал, что это было: желание, страх или надежда. Это не имело значения.

— Скорее как глаз бури, — прошептал он в ответ.

Послышался привычный смех, мягкий, звонкий дождик, который смывает всю горечь, без труда сглаживает все неприятности.

Он почувствовал, как жжет глаза, а дрожь усиливается, и, даже не успев подумать, повернулся к Гермионе и уткнулся ей в плечо.

— Я так по тебе скучал, — признался он. — Я думал, я умру.

Северус ощущал, как ее рука замерла над его головой, словно птичка, затем опустилась и пригладила его волосы, прогнала прочь холод и одиночество.

— Я знаю, — прошептала она в ответ, со слезами в голосе. — Но я вернулась, Северус. Я вернулась.

Он почувствовал, как расслабляется в ее объятиях, как темные уголки души наполняет тепло.

— Я вернулась, — снова прошептала она.

На этот раз это была правда.

* * *

Название главы — фраза из стихотворения древнегреческого автора Пиндара.