Крепость в Лихолесье (джен)

На утренней зорьке кто-то громко и требовательно забарабанил кулаком в дверь.

— Эй, вы, там! Открывайте!

Гэдж испуганно вскочил.

Рассвет еще только занимался — в щели между ставнями просачивались робкие серенькие лучи. За дверью, на пороге, кто-то тяжело топтался, сопел, слышалось какое-то побрякивание, позвякивание, поскрипывание, и даже вроде бы пофыркивание мулов… Гэдж с тревогой оглянулся на Сарумана.

Тот тоже поднялся — и стоял в глубине горницы, бледный, как призрак. Лицо мага, худое, измятое, изрезанное тенями, казалось застывшей, посеревшей от времени и непогоды гримасой каменного надгробия.

За дверью кто-то вполголоса выругался.

— Не открывают, господин… Притихли…

Деревянная створа глухо сотряслась под ударами: кто-то неторопливо, с расстановкой три раза вломил по ней кулаком.

— Открывайте.

Голос был другой — чуть приглушенный, словно бы слегка пришепетывающий, но невероятно властный: сказано было негромко и спокойно, но так уверенно и повелительно, что сама мысль о неподчинении казалась неуместной, невообразимой, попросту невозможной. Гэджу стало не по себе: что-то страшное было там, за дверью, что-то неумолимое, глухо шепчущее, жаждущее войти, и жалкая деревянная створа не могла служить этой могучей силе преградой…

Саруман, стиснув зубы, решительно шагнул к порогу, снял засов и рывком распахнул дверь.

Перед ним стоял Черный Человек.

Он был в черном камзоле с серебряным шитьем, черном плаще, на голову его был накинут черный капюшон, и даже под капюшоном — там, где полагается быть лицу, — стояла чернота, холодная и непроглядная, как пещерный мрак. Гэджа окончательно охватил страх: в облике незнакомца как будто не было ничего особенно причудливого или угрожающего, но он внушал какое-то жуткое чувство, дурнотный трепет, болезненный озноб, обессиливающий и заползающий пальцами под одежду, как промозглый ноябрьский холод — хотелось попятиться, отойти подальше, съёжиться в комочек и обхватить колени руками, а еще лучше — вообще забиться под лавку…

Незнакомец повернул голову и что-то негромко сказал уруку, стоящему за его спиной — тот коротко кивнул и спустился с крыльца. В приоткрытую щель Гэджу видна была стоящая возле порога длинная телега с ребристыми боковинами; в ней на ворохе мешков и бочонков сидел сгорбленный «козявка», а другой держал под уздцы запряженных в телегу мулов. Урук что-то отрывисто рявкнул «козявкам» — и телега дрогнула, тронулась с места, покатила куда-то дальше по двору, грохоча деревянными колесами по брусчатке.

Незнакомец меж тем осмотрелся, мимоходом зацепившись взглядом за Гэджа — совсем ненадолго, на секунду, но странное желание превратиться в букашку и забиться под половицу у Гэджа не только не пропало, а усилилось во сто крат, — потом решительно шагнул вперед и присел на край ближайшей скамьи. Обратил мрачный взор-из-под-капюшона на Сарумана:

— Это тебя, старик, здесь называют Шарки?

— Да, — сказал Саруман: как-то беззвучно, одними губами.

— Мое имя — Кхамул. — Незнакомец ловко выудил из рукава желтоватый свиток с навешенной снизу круглой печатью. — Ты — грамотный, я надеюсь? — спросил он небрежно.

— Смотря в чем, — в тон ему отозвался Шарки.

Кхамул бросил на него быстрый странный взгляд, но ничего не сказал. Подал Саруману свиток.

— Читай.

Шарки развернул бумагу, пробежал её глазами. Лицо его по-прежнему было белым и застывшим, как маска из гипса.

Что там такое, в этом свитке? Приказ явиться на дознание в Башню? Повиниться во всем содеянном? Немедленно, не сходя с места, повеситься на дверной ручке? Гэдж, замерший в глубине комнаты, изнывал от тревоги, неизвестности и дурных предчувствий.

Саруман медленно свернул свиток и положил его на стол. Посмотрел на незваного гостя.

— И чего вы от меня хотите, господин, э-э… Кхамул?

Кхамул лениво закинул ногу на ногу, покрутил носком сапога.

— Мне нужно тебе это объяснять? — спокойно осведомился он.

— А вы пришли сюда лично только для того, чтобы давить меня, гм… авторитетом? Приказа было бы недостаточно?

Кхамул был непроницаем, как ледяная глыба.

— Не наглей, старик. Я полагал, что при личной встрече нам будет проще договориться. Я понимаю твои сомнения, дело все же небезопасное… Но ты прав: я пришел сюда не для того, чтобы выслушивать отказы.

Саруман, опустив глаза, задумчиво перебирал в ладони кисточку шнурка, которым была подпоясана его серая хламида. О чем-то напряженно размышлял секунду-другую.

— И насколько дело серьезно?

— Этого я пока не могу сказать. Мы получили это письмо ночью. — Кхамул упёрся пальцем, затянутым в черную перчатку, в злосчастный свиток. — Мы как раз и хотим выяснить тяжесть создавшегося положения… с точки зрения знающего в этом человека. А у меня есть сведения, что ты невосприимчив к гнилой лихорадке.

— Вы хотите, чтобы я поехал туда?

— Мы не можем допустить, чтобы на Юге начался мор. Для Замка это будет грозить неприятными последствиями.

— Понимаю. И сколько у меня времени на сборы?

— Пара часов. Орки сейчас разгрузят обоз на складе и завернут сюда на обратном пути.

— А кто останется тут вместо меня?

Кхамул на секунду задержался взглядом на Гэдже:

— У тебя, кажется, есть ученик? Что ж, придется ему несколько дней поработать за двоих.

— И поэтому он, несомненно, будет получать двойной паек, — быстро сказал Саруман.

Гэджу показалось, будто чернота под капюшоном неслышно усмехнулась.

— Экий ты ушлый тип… Шарки. Ладно, пусть будет по-твоему. Я распоряжусь. — Кхамул поднялся, задумчиво тронул пальцем чашу стоявших на столе аптекарских весов. — Что ж, я рад, что мы так быстро и славно сумели договориться. Жди оказию.

Он шагнул к двери, вышел, и Гэджу показалось, что в горнице сразу стало просторнее и светлее — хотя, возможно, это всего лишь рассвет, разгоравшийся над Дол Гулдуром, наконец брал свое. Орк бросился к окну и распахнул ставни, чтобы впустить в дом этот очередной унылый и безрадостный, неуверенно наступающий серый день. Обернулся к Саруману:

— Что случилось? — Слова «дело все же небезопасное» и «сколько времени у меня на сборы?» звучали малоприятно и явно не сулили ни ему, ни учителю ничего хорошего.

Шарки, не отвечая, смотрел на захлопнувшуюся за Кхамулом дверь. Держался рукой за ошейник. Где-то в углу, за печкой, едва слышно зашуршала притихшая было мышь, чаша весов, которую назгул, уходя, тронул пальцем, все еще неторопливо покачивалась… Наконец Саруман как будто вспомнил о существовании Гэджа:

— Не то, чего я опасался… к счастью. Просто, дружище, мне придется уехать на несколько дней.

— Уехать? Куда? Далеко?

— Миль за тридцать — к южной границе. Туда некоторое время назад пришло пополнение откуда-то с востока… ну, проще говоря, пригнали новую партию рабов. Так вот, среди них неожиданно обнаружились хворые…

— И что с ними такое?

— Жар, бред, горячка… Бурые пятна на теле.

— Гнилая лихорадка? — пробормотал Гэдж.

— Похоже на то. Или пустынная язва. Или черная оспа. Или вообще непонятно что. Новоприбывших «крысюков», конечно, заперли в бараке на карантин, но положение внушает опасения… Визгуны хотят попытаться пресечь заразу в зародыше.

— Раскаленным железом? — спросил Гэдж мрачно. — Чем ты там можешь помочь, интересно? Не позволить местным оркам сжечь этот несчастный барак вместе с «крысюками»?

Шарки, не глядя, порылся в складках одеяния, извлек на свет вчерашнюю флягу, взболтнул её в руке — но, увы, она оказалась пуста. Маг с видимым сожалением сунул её за пояс.

— Друг мой, давай все-таки верить в лучшее… и готовиться к худшему. Видишь ли, если на юге вспыхнет мор, Крепость останется без продовольствия аккурат к зиме, ведь основные поставки мяса, молока и овощей идут с тамошних ферм. Поэтому господа визгуны так и засуетились… Гэдж, — он положил руку орку на плечо, — тебе какое-то время придется побыть здесь без меня… Вместо меня.

— Ты что, действительно думаешь, что я сумею тебя заменить? — тихо спросил Гэдж.

— Боюсь, у нас нет особенного выбора. Но я в тебя верю. Постарайся и ты наконец поверить в себя, хорошо?

Гэдж молчал. Смотрел, как учитель бродит по горнице, собирая шмотьё, одеяла, инструменты и снадобья в небольшой дорожный сундучок. И ему казалось, что туда, в этот сундучок, Саруман упрятал и значительную часть его, гэджевской, души, потому что внутри Гэджа как-то разом что-то оборвалось, пропало, и образовалась странная пустота — холодная и безжизненная, как лакуна в просторах Эа, лишенная и света, и тепла, и радости, вообще абсолютно всего. Шарки уедет и заберет эту часть души с собой, обреченно думал Гэдж, а я так и останусь здесь — потерянный и словно бы выпотрошенный, с сосущим провалом внутри, который ничем не заткнуть и не заполнить. Хотя, если подумать, Саруману сейчас действительно стоит держаться от Крепости подальше, особенно если его персоной и в самом деле кто-то всерьёз заинтересовался. Наверное, лучше и впрямь отправиться за тридцать миль на зачумленный юг, чем прямым ходом в пыточные застенки… ведь так, да?

— Не переживай, Гэдж, будем надеяться, что все это не затянется надолго, — помолчав, мягко сказал ему Саруман. —  Тем более, что, чем дальше от Замка, тем меньше влияние обитающей тут Силы, так что, возможно, там, на юге, мне будет чуть легче приблизиться к разгадке заключенных в ошейник чар… И ещё одно.

— Что?

— Помнишь пословицу о том, что худа без добра не бывает?

— Ну да. И какое же в этом сплошном худе ты находишь добро? — проворчал Гэдж.

Шарки криво усмехнулся.

— То, которое можешь сделать ты сам. Нас окружает худо, ты прав… но постарайся быть в этом «худе» хотя бы крохотным добром, пусть даже никто не скажет тебе за это спасибо… кроме твоей собственной совести. А согласие с собой — это, поверь, единственное, что еще сто́ит ценить в нашем несовершенном мире… даже больше, нежели согласие с другими.

* * *

В Канцелярии было жарко — в буквальном смысле.

Камин тут тут топили почти всегда, чтобы изгнать копившуюся по углам сырость и не дать ей попортить хранящееся в архиве нежное бумажное хозяйство. Тем не менее сегодня мрачное, уставленное множеством деревянных столов помещение почти пустовало, только в глубине комнаты сосредоточенно скрипел пером единственный писец — круглолицый вастак с тощей бородкой и черными, заплетенными в косичку сальными волосами. Возле камина в деревянном креслице сидела, скрючившись, сутулая фигура Мёрда; закутанный, несмотря на жару, в шерстяной плед, палач лениво проглядывал какие-то свитки, пробегая глазами то один, то другой. Его худая морщинистая шея клонилась набок, точно с трудом выдерживая вес плешивой, покрытой коричневыми пятнами головы, бледные тонкие пальцы шевелились беспрерывно и суетливо, перебирая бумаги, как цепкие лапки огромного паука. Видимо, работы в пыточной пока не сыскалось, и Мёрд пришел в Канцелярию погреть косточки, узнать последние новости, да вдосталь о них посплетничать, как делал частенько, когда у него выдавался досужий, свободный от отправления непосредственных обязанностей денек… Он хмуро взглянул на вошедшего Шаваха:

— Тебе чего?

Шавах недовольно заворчал: встречаться с мастером заплечных дел даже вне стен тюремного застенка было делом не из приятных.

— А где, — он исподлобья огляделся, — Кхамул?

Мёрд как будто удивился. Задумчиво пожевал бесцветными, втянутыми в рот узкими губами.

— А зачем он тебе?

— У меня к нему дело, — буркнул Шавах.

— У всех дело, — равнодушно заметил Мёрд.

— У меня важное! — рыкнул орк.

— У всех важное, — лениво откликнулся Мёрд. — Знаешь, сколько вас тут таких ходит, с важными-то делами? Вон, — он кивнул в сторону писца, — скажи ему свое важное дело, он запишет, потом по адресу передаст.

Шавах угрюмо топтался посреди комнаты. Связываться с крючкотвором-писцом ему не хотелось совершенно. Не писцовская это была забота — совать нос в раздобытые им, Шавахом, ценные сведения.

— Мне надо, того… лично! С глазу на глаз!

Мёрд вздохнул.

— Да нету здесь Кхамула. И других тоже. Дела у них. Вести какие-то дурные с юга… Не до тебя сейчас.

— Когда будут?

— Да кто ж знает-то? Может, к вечеру, может, через неделю. После полудня зайди, коли невтерпеж.

Шавах издал глухой досадливый рык. Дело оказалось сложнее, чем он думал. Ладно, Шарки все равно никуда не денется, денек-другой с доносом можно и подождать… Орк повернулся и молча вышел из Канцелярии, не забыв с силой захлопнуть за собой дверь.

* * *

Саруман уехал. Скрипучая телега подкатила к крыльцу, тяжело переваливаясь на кочках, и Шарки втиснул свой дорожный сундучок меж какими-то тюками и ящиками, тоже отправляющимися в путешествие, после чего втиснулся на повозку сам. На передке сидели дремлющие «козявки», делая вид, будто правят мулами, чуть поодаль за телегой шагал урук, темнокожий, как ночь — кожа у него была еще чернее, чем у соплеменников Гэджа, цвета полированного эбенового дерева. Чуть дальше, за стенами Замка, повозка должна была присоединиться к очередному обозу, идущему на юг с грузом каких-то скобяных и кузнечных изделий. Гэдж брел за этой шаткой колымагой до ворот Крепости, до большого замшелого валуна, покоящегося перед подъемным мостом, — и точно такой же угрюмый, тусклый, обросший мхом камень лежал у него на душе, придавливая к земле своим тяжким весом.

Он опять остался один.

Ему было почти физически плохо. Когда-то, тысячу лет назад, движимый болезненной подростковой спесью, он рьяно боролся за свою, как ему казалось, попранную свободу, отстаивая права на «независимость» и «самостоятельность» в поступках и образе мыслей — а теперь воспоминания об этом не вызывали у него в душе ничего, кроме мимолетного невнятного стыда. Самостоятельности у него в одночасье оказалось хоть отбавляй, но отчего-то она теперь его совершенно не радовала, он бы предпочел, чтобы её было поменьше, а «независимость» почему-то представлялась ныне тождеством не желанной свободы, а постылого одиночества. Даже оставаясь наедине с закосневшими от древности стенами Ортханка, он не чувствовал себя настолько несчастным и покинутым, лишенным если уж не части души, то все равно чего-то очень важного, ценного и необходимого…

Впрочем, тогда все было по-другому. Он был храбр и самонадеян, ничего не боялся и был уверен, что весь мир лежит у его ног: бескрайний, заманчивый, полный неопасных приключений и замечательных открытий, только и ждущий, чтобы его покорили… М-да.

Гэдж вздохнул. Вернулся «домой» и затопил печь, вскипятил воды в чане, приготовил инструменты, которые аккуратный Саруман разложил на полочке в строго определенном порядке. Интересно, мрачно спросил себя орк, как быстро новость о том, что Шарки уехал, распространится по Крепости? И как быстро после этого иссякнет поток ищущих помощи лекаря страдальцев? Или не иссякнет?

Позади чуть слышно скрипнула дверь.

— Э-э…

Гэдж обернулся. На пороге, растерянно оглядываясь, стоял рыжий Шаграх. Держался рукой за левую щеку. Нахмурился, увидев Гэджа.

— Эй, глоб! А где Шарки?

— Нету, — сказал Гэдж мрачно. — Уехал. Я теперь за него.

— Ты? — Рыжий как-то странно кривил лицо, и Гэджу показалось, что Шаграх с трудом удерживает презрительный смех. Но нет: Рыжему явно было не до веселья. Левая щека у него так распухла, что это было видно невооруженным глазом.

— Что с тобой? — небрежно спросил Гэдж. — Зуб заболел?

Шаграх смерил его неприязненным взором.

— А твоё какое дело?

— Давай взгляну, что там у тебя.

Рыжий смотрел подозрительно. В его памяти, видимо, были еще свежи воспоминания о яростной и бесславной (для него) драке, и доверять драгоценный зуб какому-то бешеному «глобу» у него ни малейшего желания не имелось.

— Да пошел ты! — Он показал Гэджу презрительный жест, потом решительно повернулся и шагнул к выходу, собираясь уйти.

— Ну иди, иди, — мстительно сказал Гэдж ему в спину. — Будешь ждать, пока зуб совсем не развалится, и кость не начнет гнить? Вот тогда полезешь на стенку да повоешь от боли, а я послушаю.

Шаграх, чуть помедлив, остановился в дверях. Медленно обернулся. Посмотрел на Гэджа почти с ненавистью.

— Т-ты… Ты! Напугать меня хочешь, да?

— Хочу, — сказал Гэдж. — А что, разве не напугал?

— Я скорее сдохну, чем позволю тебе прикоснуться ко мне грязными лапами, понял!

— Да понял я, понял, — сказал Гэдж устало. — Ну иди и сдохни наконец, а я порадуюсь. Чего ждёшь-то?

— Гнида! — Шаграх яростно всхлипнул. Он все ещё топтался на пороге, растерянный и несчастный, явно не зная, что делать. Зуб у него все-таки болел и сам по себе выздоравливать не собирался.

Где-то во дворе — «гррум! гррум!» — бодро протопал мимо отряд уруков. Всколыхнулась занавесочка на окне… А ведь никуда этот рыжий не денется, сказал себе Гэдж, некуда ему деваться, я́ сейчас волен решать, выздоровеет он или дальше будет мучиться зубной болью, хворать и страдать. Это было какое-то низменное, подленькое, но поистине упоительное чувство, Гэдж даже устыдился его на секунду — но только на секунду. Он был сейчас не жалкий, неуверенный в себе «глоб», неприметный ученик костоправа, а всесильный вершитель судеб, бог и творец, облеченный властью казнить и миловать, — и даже начал подумывать, что, пожалуй, в положении лекаря есть некоторые несомненные преимущества. И все же…

«Постарайся быть в окружающем нас «худе» хотя бы крохотным добром, пусть даже никто не скажет тебе за это спасибо…»

Гэдж стиснул ладони в кулаки.

— Иди сюда. Пусть я и гнидой буду, а зуб тебе, пожалуй, выдерну. — Он достал с полки ящичек с «зубным инструментом» и небрежно кивнул Шаграху: — Садись на лавку поближе к свету.

Рыжий с присвистом втянул носом воздух, подозрительно покосился на Гэджа — но, видимо, все же счёл за лучшее не спорить. Медленно, нехотя подошёл, волоча ноги, к указанной лавке возле окна, сел на неё верхом, взявшись руками за края скамьи. Гэдж неторопливо и задумчиво перебирал лежащие в ящичке зловещие приспособления: длинный «коготь» для удаления зубов, похожий на причудливый клюв большой птицы, клещи и ножницы для подрезания десны, зубила для выбивания оставшихся в лунке корней, «роторасширитель» с винтовым механизмом… Наконец, покосившись на бледную физиономию Шаграха, выбрал стальные щипцы самого угрожающего вида, непринужденно щёлкнул ими в воздухе.

— Пасть открой.

Шаграх неохотно распахнул рот. Его беда стала видна сразу: десна под одним из нижних клыков распухла, а в разверстое в зубе черное дупло можно было занырнуть с головой.

— Ого, — сказал Гэдж. — Это не дупло, а шурф для добычи мифрила. Зубы надо почаще чистить.

— Как чистить? — прохрипел Шаграх.

— Расщепленной палочкой. Или хоть древесную смолу после еды жевать. — Гэдж наложил щипцы и чуть пошатал больной зуб. Рыжий глухо застонал и вцепился руками в лавку.

— Ну, дергай! — промычал он. — Чего тянешь-то!

— Погоди, — пробормотал Гэдж. Ему самому требовалось собраться с духом, потому что вырывать больные зубы ему до сих пор не доводилось — он лишь пару раз видел, как в Изенгарде это делал Хавальд, гарнизонный лекарь. У Хавальда получалось так легко и практически без усилий, что дело не представлялось Гэджу особенно сложным, но сейчас он начал в этом сомневаться. Зуб, хоть и прогнил насквозь, все же сидел в десне плотно, а Шаграх вздрагивал и нервно ерзал в ожидании боли, и Гэдж не без оснований побаивался, что он взбрыкнет в самый неподходящий момент. — Сейчас.

Вымазать шаграхову пасть изнутри немейником было нельзя, но Гэдж вспомнил про другое средство, которое использовалось для лечения язв на деснах и языке — мазь на основе вытяжки из грибов-подземников, она обладала заживляющим и обезболивающим действием. Увы, баночка с лекарством оказалась почти пуста, Гэдж с трудом наскреб со стенок сосуда на тряпицу немного вязкого беловатого снадобья.

— На, приложи к зубу. Это притупит боль.

Шаграх смотрел на него исподлобья — но скорее уже не злобно, а страдальчески. Пару минут подержал тряпицу во рту, выплюнул её на пол.

— Глоб вонючий! Надеюсь, ты знаешь, что делаешь.

«Я тоже на это надеюсь», — подумал Гэдж.

— Ну, готов? — спросил он то ли у Шаграха, то ли у себя самого.

Рыжий мученически распахнул рот. Гэдж вновь наложил щипцы, стараясь взяться за коронку зуба пониже, у основания, чуть покачал клык из стороны в сторону. Зуб пошатывался, но держался крепко, как доблестный воин на боевом посту. Перед глазами Гэджа всплыли красочные картинки из трактата «О зубах человеческих и звериных, а также методах изгнания зубного червя, их разрушающего»; интересно, спросил он себя, а звериные зубы от человеческих сильно отличаются? Задумываться об этом не было времени; Гэдж вздохнул, собрался с духом — и рванул злосчастный клык изо всех сил: на себя и чуть вверх…

Раздался жуткий хруст — и зуб остался у Гэджа в щипцах. Из открывшейся ямки в десне кровь и желтоватый зловонный гной хлынули ручьем.

Шаграх коротко взвыл.

— Ублю-ю-у-док! — Он, наверно, достал бы Гэджа кулаком в нос, если бы тот не успел вовремя увернуться. В щипцах был зажат большой зуб с длинными желтоватыми корнями, и на какой-то миг Гэджу показалось, что один корень обломан — куце и неровно. Неужели отломанный кончик остался в лунке? Холодея, Гэдж положил свой трофей на стол и рассмотрел более внимательно: нет, кажется, оба корня были в целости и сохранности — лезть в кровавую яму щупом и «козьей ножкой» в поисках затерявшегося там отломка нужды, кажется, не было.

— Коновал проклятый! Да чтоб тебя! — прорыдал Рыжий, захлебываясь кровавой слюной. Он судорожно сглатывал её и облизывал губы, но она все текла и текла, оставляя на подбородке орка кровавые разводы. Шаграх вытирал их — или, скорее, размазывал по щекам — дрожащей ладонью. Потом сплюнул Гэджу под ноги, поднялся и, пошатываясь, побрел прочь, держась рукой за щеку, утирая плечом измученное лицо. Гэдж догнал его и всунул в руку тряпицу, пропитанную едким коричневым раствором.

— Ты это… на десну… приложи. Чтобы кровь остановилась и грязь не попала.

Шаграх посмотрел на Гэджа с тоскливой злобой — но тряпицу все-таки взял и всунул в рот. Сглотнул. Потом повернулся и побрел прочь, все еще постанывая и шмыгая носом, прикрывая щеку ладонью…

* * *

Больше ничего волнительного не случилось. За утро зашли только пара «крысюков» за очередной порцией постоянных снадобий, да забрел, подвывая, какой-то худосочный снага, мучимый ушной болью — пришлось закапывать ему в неопрятное, поросшее жестким седым волосом ухо подогретое облепиховое масло. Больше никто не приходил — видимо, весть об отъезде Шарки уже распространилась по окрестностям, а опухшая, перекошенная физиономия Шаграха и вовсе отпугнула от гэджевской каморки всех возможных посетителей.

Гэдж вздохнул. За лекаря его никто всерьез не воспринимал.

А если заявится Каграт? — спросил он себя мрачно. — Или папаше сейчас не до меня? Сегодня, кажется, Выбор…

Сидеть в одиночестве было тоскливо и неуютно, в голову начинали лезть тревожные и невеселые мысли: о Сарумане, об ошейниках, о визгуне-Кхамуле (при воспоминании о нем Гэдж по-прежнему ощущал мерзкую слабость в животе), о бесцельно прожитых годах, не найденном смысле жизни, неизбывной тщетности бытия и бренности всего сущего…

Тьфу! Он вдруг вспомнил, что закончилось снадобье из грибов-подземников. А вдруг у Рыжего начнется воспаление в десне, и придется вскрывать гнойник и врачевать его заново? От одной мысли об этом Гэджа бросило в дрожь.

Он нацарапал на клочке бумаги записку «Буду после полудня», пришпилил её на дверь, потом взял корзинку и фонарь и вышел через черный ход в коридор, ведущий к казармам. Надо было пройти до лестницы, спускающейся в подвалы, и пошарить там по темным закоулкам — грибы-подземники любили обитать в таких тихих, спокойных и уединенных местах.

Казармы, к счастью, были пусты — караулы сменились пару часов назад, и орки, свободные от дежурства, либо шатались где-то во дворе, либо дрыхли по своим норам после утомительных ночных увеселений, готовясь к продолжению праздника. И все же неприятной встречи избежать не удалось: завернув за угол, Гэдж неожиданно столкнулся с тем, с кем совсем не ожидал и не желал сейчас столкнуться.

В коридоре стоял Шавах.

Он топтался у двери своей конуры, собираясь не то зайти в неё, не то наоборот — уходить, и, неожиданно выскочив из-за угла, Гэдж едва не врезался в него на полном ходу. Рослый звероподобный орк преграждал ему дорогу, как глыба гранита.

— Глоб! — прорычал Шавах. — Смотри, куда прешь! — Он презрительно смерил взглядом мальчишку, фонарь и корзинку в его руке: это был вязкий, подозрительный, студенистый взгляд, неприятно липнущий к коже, как полузасохшая краска, и Гэджу отчего-то стало не по себе.

— Можно мне пройти? — спросил он так вежливо, как только мог, проклиная неожиданную встречу: от Шаваха всегда можно было ждать чего угодно, от пинка под зад до… до стрелы в спину.

Шавах сердито заворчал — но нехотя отступил в сторону, и Гэдж, не глядя на него, торопливо прошмыгнул прочь, к лестнице. Дойдя до конца коридора, он оглянулся — дверь шаваховой конуры по-прежнему была приоткрыта, но самого Шаваха видно не было. Может, он спрятался за дверью, с опаской спросил себя Гэдж, и теперь подсматривает за мной в замочную скважину? Да ну, что за бред… Но ощущение липкого, преследующего его взгляда все равно не проходило, прицепилось к Гэджу, как репейная колючка, и отчего-то заставляло чувствовать себя неуютно.

Стараясь побыстрее обо всем этом забыть, Гэдж торопливо шагнул к лестнице и спустился по истертым ступеням в сырую, пахнущую прелью тьму.

* * *

Фонарь, как всегда, выхватил из мрака холодные, в потеках влаги цвелые стены. Прямо посреди прохода сидела, привстав на задние лапы, большая крыса; Гэдж гаркнул на неё, и она нехотя посторонилась — не убежала, не нырнула во тьму, поджав хвост, а именно посторонилась, надменная, как настоящая королева подземелий, — и злобно взвизгнула Гэджу в спину. Подсвечивая себе фонарем, орк медленно двинулся вглубь подвалов, осматривая мрачные и сырые углы, излюбленные места обитания болезненно-белесых, словно бы наполненных гноем грибов-подземников. Собирать их следовало осторожно, не касаясь голыми руками, ибо покрывающая их слизь ощутимо обжигала кожу, и, срывая очередную поганку, Гэдж обматывал руку предусмотрительно прихваченной для этой цели тряпицей. Он решил, что не станет особенно удаляться от выхода — в хитросплетениях подземных ходов ничего не стоило заблудиться — и, шаря по углам, медленно продвигался вперед по прямому, имеющему едва заметный уклон каменному проходу. Чуть ниже и впереди угадывалось обширное пустое пространство, где дрожали и помаргивали желтоватые отблески факелов, там находился большой «подземный перекресток» — пещера с колодцем.

В какой-то момент, нагибаясь за очередным грибом, он почувствовал позади что-то недоброе.

Не то едва слышный шорох за спиной заставил его насторожиться, не то звук осторожных крадущихся шагов, не то едва заметный подземельный сквозняк слегка изменил свое направление — но Гэдж внезапно понял, что в подземелье он не один. Надвигающаяся опасность ощущалась остро, как говорится, всей шкурой — и, вскочив, Гэдж стремительно обернулся.

Навстречу ему из темноты неслышной тенью вылился Шавах. Остановился чуть поодаль, в нескольких шагах — огромный, мрачный, веющий неясной угрозой.

Его мутный студенистый взгляд пригвоздил Гэджа к полу вернее, чем вбитые в подметки стальные клинья.

— Вот ты где, щенок.

У Гэджа онемели щеки.

О ком Радбуг и Саруман говорили вчера вечером, когда вернулись с праздника? — вдруг мелькнуло у него в голове. Уж не о Шавахе ли? «На нас напали… Будь осторожен… Он настолько же трус, насколько и подлец…»

Шавах хищно щерился, заметив его замешательство; здесь, глубоко под Замком, в глухом безлюдье подвалов, он мог не прятать под личиной равнодушного вежества свои кровожадные намерения. Неизвестно, что подумал в эту секунду кагратов мальчишка — но он отступил, явно устрашенный, и фонарь в его руке дрогнул. А ему следовало бояться, этому вшивому приблудышу, ох и следовало…

Он был вчера ночью там, в каморке рядом с Шарки, он видел, что стало источником странного голубоватого света… того, что было названо волшебством. Он этому даже не удивился. Он всё знал о том, кто такой Шарки. Он знал это наверняка.

И Шавах хотел знать это тоже. Чтобы у Визгуна не было ни малейшего повода усомниться в пользе и истинности его доноса… то бишь донесения.

Он как раз возвращался с неудачного визита в Канцелярию, когда сама судьба даровала ему случайную встречу в казарменном коридоре с паршивым мальчишкой. Как удачно кагратов щенок надумал спуститься в подвалы! Было бы непростительной глупостью не последовать за ним — сюда, вниз, в глухое зловонное подземелье, Шаваху даже не нужен был факел — фонарь мальчишки служил ему великолепной приметкой, не позволяя выпускать добычу из виду. Посмеиваясь удачному стечению обстоятельств, Шавах позволил щенку пройти вглубь подземелий на достаточное расстояние, чтобы уж ухватить глупого безоружного мальчишку наверняка, чтобы никто, кроме крыс, не услышал его жалких воплей о помощи… а впрочем, пусть бы и услышал, какая разница: нету здесь, в Крепости, такого обычая — выручать тех, кто попал в беду.

И щенок об этом тоже знал.

В глазах его на секунду мелькнуло такое знакомое, такое сладостное для Шаваха выражение — ужаса, беспомощности, затравленности — выражение жертвы. Гэдж вновь отступил на шаг; он пятился бы, наверное, и дальше, если бы путь ему не преградила каменная стена…

Шавах по-прежнему не сводил с него взгляда. Давил им мальчишку, как стальным прессом.

— Что тебе… нужно? — спросил Гэдж хрипло: только для того, чтобы хоть что-нибудь сказать и разбить тишину, глухую и плотную, неумолимо смыкающуюся со всех сторон, как вода над головой утопающего.

— Потолковать надо, — Шавах нетерпеливо облизнул губы.

— О чем потолковать?

— О разном. Например… о Шарки.

— О Шарки?

— Ты ведь хорошо его знаешь, а? Этого поганого сыча… Ну-ка скажи, он вправду — из этих… которые умеют ворожить… которыми интересуются в Башне, а?

Гэдж молчал. Во рту у него разом пересохло.

— Я… не понимаю, о чем ты…

— Все ты прекрасно понимаешь, щенок! — Шавах затрясся от ярости. — Ты тоже там был… рядом с ним… ты видел этот свет… ты назвал его «волшебством»! Ты с ним говорил… о ваших колдуновских делишках! Ты… — он потянулся цепкой лапищей к жертве, с явным намерением вырвать, вытрясти, выдавить из наглого щенка такую важную, такую необходимую сейчас правду…

Молниеносным движением Гэдж швырнул в его перекошенную физиономию лукошко с ядоточивыми грибами — и Шавах взвыл, на секунду ошпаренный ядом, точно кипятком. Гэдж проскользнул под его рукой, отшвырнул фонарь — пламя испуганно взметнулось в футляре, — и бросился бежать, прочь, прочь, во тьму, не разбирая дороги.

Шавах преграждал ему единственный путь к лестнице, поэтому Гэджу пришлось метнуться вниз, в глубину подземелий, к Комнате-с-колодцем. Там, впереди, помаргивали факелы, и Гэдж ориентировался на этот мерцающий свет: тоннель здесь не имел никаких ответвлений. Шавах, рыча, топал следом за ним; он подобрал брошенный мальчишкой фонарь, и отсветы, отбрасываемые светильником, суматошно прыгали по стенам за спиной Гэджа, тянулись за ним, словно тоже намеревались догнать, схватить, придушить…

— Стой, с-сука! Все равно не уйдешь…

Гэдж выбежал в Комнату-с-колодцем, мелькнуло впереди низкое каменное кольцо, факелы в шандалах, ведра, корыта и плаха возле стены, множество расходящихся во тьму черных тоннелей. Гэдж юркнул в первый попавшийся — выбирать было некогда, Шавах наступал ему на пятки — нырнул в темноту, как в спасительное убежище. Здесь не было факелов, и продвигаться вперед приходилось чуть ли не ощупью. Гэдж нашарил впереди какую-то нишу, прижался к стене, стараясь не издать ни звука, слиться с этими холодными камнями, раствориться в них, как капля воды. Преследователь был совсем близко, в нескольких шагах позади, в Комнате-с-колодцем.

Видел ли он, в какой именно тоннель свернул Гэдж? Знает ли он, где искать беглеца?

Сердце Гэджа билось где-то под подбородком. Он пошарил вокруг в поисках подходящего камня, палки, железки, которая могла бы сойти за оружие, но под руку ему не попадалось ничего подходящего, лишь какая-то влага, гниль, мох, мелкий никчемный сор…

— Ну, погоди, — бормотал Шавах, — погоди, крысеныш… Я знаю, ты где-то здесь!

Он стоял у входа в тоннель, и пятно света от фонаря подкрадывалось чуть ли не к ногам Гэджа.

Шаг. Еще шаг — ближе, ближе… Под сапогами идущего хрустела какая-то труха, мусор, мелкие камешки. Гэдж стоял, сжавшись, как пружина, ни жив ни мертв, затаившись в темноте, и единственной его надеждой было то, что Шавах пройдет мимо, не заметив его во мраке — и тогда Гэджу удастся проскочить у него за спиной и броситься назад, к выходу…

— С-сукин сын! Ну, где ты тут? Иди к папочке…

Шавах остановился, оглядываясь. Пятно света ползло по камням, освещая серое нутро тоннеля, потеки влаги на стенах, растрескавшийся пол, чуть дальше утопавший под слоем зеленоватой воды… Гэдж понял, что еще немного, совсем чуть-чуть — и в это пятно попадет его судорожно впившаяся в стену рука…

Какой-то едва слышный звук нарушил напряженную тишину — там, возле противоположной стены. Шавах резко обернулся, пятно света метнулось прочь.

Медлить было нельзя, Гэджу представлялся единственный, хоть и весьма призрачный шанс вырваться из западни. Он ящеркой выскочил из своего убежища и стремительным прыжком рванулся назад, к Комнате-с-колодцем.

И нога его подвернулась на какой-то неприметной кочке.

Он упал — с разбегу, ничком, носом в пол. Перед глазами его от боли и ужаса вспыхнуло белым.

Прежде, чем он успел подняться, Шавах настиг его, прижал тяжелой лапищей к полу.

— Набегался, с-сучонок? Ну, теперь на всё мне без вопросов ответишь…

Гэдж глухо зарычал от страха и ярости, отчаянно рванулся — но это было все равно что пытаться сбросить с себя глыбу базальта. Шавах, щерясь, сгреб его за шиворот, оттащил к стене, вжал в мокрый холодный камень. Лапища его стиснула Гэджу горло.

— Говори!

— Что… — Гэдж задыхался, — что говорить?

— Всё! Всё, что знаешь — о Шарки и его сомнительных делишках… или предпочитаешь составить компанию Мёрду? — Шавах тяжело дышал Гэджу в лицо, от него мерзко разило по́том, кровью, жарким гнилым смрадом нездоровой утробы. — Впрочем, к чему далеко ходить, мы и без Мёрда со всем разберемся, мето́да, поди, знакомая! — Он так пнул пленника по раненной ноге, что у Гэджа потемнело в глазах. — Ну?!

— Катись к лешему, — прохрипел Гэдж, и, наверно, плюнул бы в шавахову перекошенную рожу, если бы орк не стиснул ему глотку с такой силой, что пленник не мог даже вздохнуть. «Удавлю! — шипел Шавах. — Щенка вонючего… п-придушу как цыпленка!» Гэдж попытался брыкнуться, вывернуться, оторвать лапы палача от своего горла, но куда там! — Шавах навалился на него всем телом и крепко вжал в стену. Он душил жертву страстно, самозабвенно, роняя слюни от удовольствия, уже не заботясь о нужных сведениях, желая только одного — причинить смерть, здесь и сейчас; уголок его рта жадно подрагивал, красноватые глазки подернулись сладкой масляной пеленой. В голове Гэджа мутилось, подземелье поплыло перед взором, тело сделалось легким, точно набитое пухом; где-то на пределе его сознания что-то едва слышно не то хрупнуло, не то лопнуло — с отвратительным треском, как сминаемые шейные позвонки…

А потом — внезапно! — все изменилось.

Мертвая хватка Шаваха слегка ослабла.

Реальность неожиданно вернулась, обрушилась на Гэджа холодом болотной воды — он шлепнулся в лужу у стены, трясущийся, задыхающийся, судорожно хватающий ртом воздух… Шавах по-прежнему возвышался над ним, неумолимый, как плаха, но лицо орка было странно, дико искажено — ужасом? болью? — глаза, выпученные, ничего не видящие, блуждали по сторонам, руки конвульсивно метнулись к горлу — словно самого́ палача крепко захлестнула невидимая петля… На губах орка выступила зеленоватая пена; в следующую секунду он пошатнулся и, к непомерному изумлению Гэджа, рухнул навзничь — всем корпусом, как подрубленное дерево. Короткая судорога сотрясла его безвольное тело — и все закончилось.

Шавах был мертв.

Гэдж медленно поднялся на четвереньки. Его трясло крупной дрожью, горло, раздавленное лапищами Шаваха, горело огнем. Мысли испуганно разбегались, это были даже не мысли, а обрывки мыслей, жалкие клочки, обрубки без головы и хвоста: как же так… Шавах умер… что произошло… вот так, сразу… разрыв сердца у него приключился, что ли…

Потом он понял, что в подземелье он не один.

Осознание чужого присутствия пришло не сразу — но, явившись, уже не хотело уходить: здесь, рядом с Гэджем, кто-то был, кто-то, пришедший из тьмы, мрачное порождение Замка и проклятых подвалов. В мутном свете фонаря, отброшенного Шавахом, из темноты обрисовалась невысокая, странно согнутая фигура, закутанная в бесформенное темное одеяние. Она стояла неподалеку, на границе света и тени, почти невидимая в полумраке; потом как-то неуклюже, боком, подобралась ближе к трупу и, протянув руку, выдернула из шавахового плеча что-то крохотное, черное и острое. Вещица глянцевито блеснула в свете фонаря — небольшой, чуть изогнутый птичий коготь.

Гэдж медленно выпрямился, подался назад — и теперь стоял, прижавшись к стене, даже не пытаясь понять, что происходит, и найти этому объяснение… Тело его было жалким, бессильным и вялым, голова — бездумной, гулкой, пустой, точно порожний кувшин. Незваный пришелец меж тем поднялся, обратил взор в сторону орка и, помедлив секунду, неторопливо откинул капюшон.

Это был Шмыр.

Гэдж почти не удивился.

Медленно, по-птичьи, Пучеглаз склонил голову к плечу и пристально смотрел на орка здоровым глазом, и под этим странным испытующим взглядом Гэджу окончательно сделалось страшно. Что ему надо, этому калеке, шпиону и предателю? Откуда он здесь взялся? Зачем воткнул свое диковинное оружие Шаваху в плечо, зачем спас Гэджа — чтобы теперь вот так стоять и пялить на него свои отвратительные зенки? «Что тебе от меня надо, тварь?» — хотел спросить Гэдж, хрипло выдавить слова из больного измятого горла, но это было бесполезно и глупо: все равно Шмыр не ответил бы, даже если бы имел такую возможность.

А может быть, эта подлая подземельная крыса ждала благодарности? Признания? Прощения? Упрямый, тряпочкой лежащий во рту язык Гэджа не поворачивался сказать ему даже тихое и простое «спасибо»…

Впрочем, Шмыр ничего и не ждал. Издав горлом едва слышный булькающий звук, он поднял руку и поманил Гэджа пальцем. Порылся где-то в недрах бесформенного балахона, извлек аккуратно перевязанный ниткой бумажный свиточек и подал его орку.

Гэдж глотнул. Что все это значит?

Стараясь не выпускать Пучеглаза из вида, он осторожно — двумя пальцами, точно прикасался к какому-то гадкому насекомому — взял из его скрюченной клешни протянутую записку и развернул её при свете фонаря.

Слова расплывались у него перед глазами:

«Дорогой Гэдж!

Если ты читаешь это послание, значит, Шмыру все-таки удалось тебя разыскать… не пугайся и не сторонись его, он сделал это исключительно по моей просьбе. Так что, если пожелаешь кое-что узнать о своем старом приятеле — следуй за ним, он приведет тебя во вполне безопасное место, где мы сможем обо всем серьезно потолковать. Твой Гэндальф.

P. S. Путь, которым Шмыр тебя поведет, наверняка покажется тебе мрачноватым и странным — но не страшись его: бравый воин Анориэль не отступил бы перед опасностью, не отступай и ты. Да, я все еще помню о похождениях этого славного богатыря, как и тот урок, который ты преподнес мне в Фангорнском лесу.

Гэндальф».