Крепость в Лихолесье (джен)

— Здесь, в Замке, каждый должен приносить пользу, — сказал назгул. — Надеюсь, тебе об этом известно?

— Известно, — пробормотал Гэдж. Несмотря на огонь, горящий в печке, его тряс озноб, внутри него с недавнего времени как будто стыл кусок льда — острый, угловатый, больно колющий под ребра. — Я… тоже стараюсь приносить пользу, господин.

— Этого недостаточно. — Назгул — сгусток Тьмы, бесследно поглощающий свет — лениво развалился в деревянном креслице возле очага, вытянув ноги и перебросив плащ через подлокотник, и Гэдж стоял перед ним, опустив голову, избегая прямого взгляда, чувствуя себя глупым провинившимся школяром. В этом уютном резном креслице когда-то по вечерам сидел Шарки, и видеть на его месте мрачную, излучающую страх назгульскую фигуру было для Гэджа невыносимо вдвойне. — Доверие Замка нужно заслужить.

— Чем, господин?

Назгул по-прежнему отгораживал себя от мира (или мир — от себя) поблескивающей под капюшоном металлической маской.

— Ты говорил, что перед тем, как попасть в Дол Гулдур, долгое время жил у волшебника. Где находится его обиталище?

— В лесу.

— Где именно? — назгул добыл из своих темных одежд подробную карту Рованиона и развернул её перед собеседником. — Укажи точное место.

Гэдж молчал, тупо глядя на карту — она расплывалась у него перед глазами. Что было делать? Молчать? Лгать? Запираться? «Ты у визгунов на подозрении, и они могут схватить тебя за горло в любой момент…»

— Я не прошу тебя сделать ничего запредельного, — спокойно, чуть ли не мягко произнёс назгул. — Я не велю тебе никого убить или искалечить, полоснуть кинжалом по горлу или запытать до смерти… Я всего лишь хочу, чтобы ты поднял руку и указал место на карте. Мы намерены познакомиться поближе с твоим бывшим учителем, это тебя так пугает? Дол Гулдур всегда стремится наладить с ближайшими соседями добрые и доверительные отношения, это, как правило, бывает выгодно обеим сторонам.

Гэдж провел пальцем по линии вдоль побережья Андуина, охватывающей на местности миль двадцать. Всё равно оркам известно про Кривой ручей.

— Где-то здесь…

— А точнее?

— Я не помню, — сказал Гэдж шёпотом. — Я не знаю, где это. Я вышел из дома всего один раз и больше туда не вернулся. Я не помню обратного пути!

— Прежде ты утверждал, что впервые вышел из дома в одиночку, — заметил назгул. — То есть вместе с учителем тебе в лесу бывать доводилось.

— Это было… нечасто.

— И при этом ты не запомнил никаких особенностей местности, никаких примет, никаких тайных тропинок?

— Я просто тупой орк, — пробормотал Гэдж.

Он ощущал взгляд собеседника на своём лице, как прикосновение холодного щупальца. Гибкой такой и всепроникающей конечности с присоской на конце, которая, цепко впившись в Гэджа, медленно вытягивала из него последние остатки мужества, присутствия духа и вообще хоть какого-то желания сопротивляться.

— Что ж… человеческая — да и орочья — память порой выкидывает странные штуки, — медленно, по-прежнему не отрывая от Гэджа въедливого взгляда, произнёс назгул. — Здесь, в Крепости, мы не раз имели случай в этом убедиться. Человеку, бывает, начисто отшибает воспоминания, но, стоит ему получить десяток ударов кнутом и посидеть несколько дней в темнице по соседству с шаваргами, как память к нему странным образом возвращается, и он частенько готов горячо поведать не только о том, что было, но даже о том, чего не было. Может, нам стоит опробовать подобный метод и на тебе?

— Воля… ваша, господин, — прохрипел Гэдж. Обессиливающая, сковывающая по рукам и ногам вязкая усталость вдруг навалилась на него, точно тюфяк, набитый мокрыми тряпками.

Назгул неторопливо свернул карту в свиток и задумчиво постукивал ею по запястью. Его взгляд-присоска наконец-то отлип от Гэджа и даже как будто слегка смягчился.

— Ну-ну, мне бы, признаться, не хотелось доводить дело до подобных крайностей. Всегда можно прийти к соглашению более мирным путем… Кстати, как поживает тот парень с занозой… кузнечный подмастерье, если не ошибаюсь? Его рана больше не гноит?

— Нет, господин. Он пошёл на поправку. С ним все будет хорошо.

— А тот работник из прачечной? Который обварил ногу? Он жив?

— Д-да… Его состояние без изменений. Но ему нужны каждодневные перевязки.

— Что ж, вижу, ты неплохо справляешься со своими лекарскими обязанностями, и нам не доставило бы никакой радости пресекать твои, гм, успехи на этом поприще. Поэтому будем надеяться, что до кнута и темницы дело все-таки не дойдёт. Тем не менее я бы не советовал тебе без нужды покидать лекарскую и выходить за ворота Крепости, хотя бы в целях твоей собственной безопасности… на всякий случай мы найдём для тебя надёжного сопровождающего. И будь готов к тому, что ты можешь понадобиться нам в любой момент — возможно, в ближайшее время нам придётся предпринять, э-э, небольшую прогулку по лесу… Думается мне, что на местности ты все же сумеешь сориентироваться куда лучше, и отыскать к бывшему дому какую-нибудь неприметную тропинку.

Гэдж молчал. Льдина у него внутри выросла и заполнила собой всё закоулки его существа — твёрдая и непробиваемая, как огромный алмаз.

Назгул резко поднялся и стоял перед ним — высокий, черный, безликий, истинный страж и столп темноты, воплощение неминуемой кары за прошлые, настоящие и будущие грехи.

— И запомни: полное и точное выполнение приказов и предписаний — верный залог здоровья и долгой благополучной жизни под покровительством сурового, но справедливого владыки, — произнес он жестко и холодно, и в голосе его захлопнувшимся капканом лязгнул металл. — Мы всегда поощряем и щедро награждаем тех, кто служит Крепости верой и правдой. Но не пытайся бузить, нарушать заведенные порядки или выказывать непочтение местным законам, иначе тебя будет ждать даже не ужасный конец — сущий ужас без конца… участь неминуемая и более худшая, нежели смерть. Я полагаю, ты это понимаешь?

Он не утруждал себя ожиданием ответа — молча повернулся и вышел, оставив Гэджа в бессильном оцепенении смотреть на огонь в печке. Огонь, который не в силах был Гэджа ни согреть, ни окутать теплом, ни растопить чудовищную ледяную глыбу, с недавнего времени образовавшуюся в его смятенной душе.

* * *

— Что ж… Если подумать… Быть может, всё не так уж и плохо, и Гэдж на самом деле сделал правильный выбор. В Крепости он, по крайней мере, действительно будет востребован и при деле. Нет, он не пропадёт… У него достаточно знаний и умений, чтобы стать неплохим лекарем… А опыт придёт со временем. Только… — Саруман замолчал.

— Только что? — спросил Гэндальф негромко.

Белый маг медлил с ответом. Он мрачно расхаживал по горнице, опустив голову на грудь и рассеянно потирая здоровой рукой перебинтованные пальцы. Остановился, будто натолкнувшись на невидимую стену, посмотрел на ошейник, лежащий на печной полке, — тот, который прихватил при бегстве из Крепости, — вгляделся в него так сосредоточенно и пытливо, словно пытался прочесть на его гладком сером боку ответы на невысказанные вопросы.

— В Замке Гэдж не сумеет остаться прежним… тем, кем мы его знали. И таким, каким я хотел бы его видеть.

— И это станет большой потерей?

— Для Гэджа — вероятно, нет… хочу на это надеяться, по крайней мере. Для меня — да.

Гэндальф, сидевший на лавке в глубине горницы, задумчиво посасывал пустую трубку. Запасы курительного зелья в закромах Росгобела, увы, оказались не безграничны.

— И что теперь? Ты предлагаешь поставить точку и обо всем этом просто забыть?

Саруман метнул на него быстрый взгляд.

— О чем «этом»?

— О когда-то начатом тобой «изыскании». В сущности, раз уж судьба Гэджа окончательно решена, ничто тебе не мешает сейчас вернуться в Изенгард и записать в своём дневнике… или где ты там ведёшь записи… что твой в недобрый час затеянный «любопытный опыт» по не зависящим от тебя причинам пришлось оборвать, так толком и не окончив. Что пятнадцать лет кропотливых трудов вылепить из орка человека ни к чему, в общем, не привели — испытуемый предпочёл вернуться в более подходящую для него среду. Что на исход предпринятой попытки оказало непредвиденное влияние неучтенное, неблагоприятное стечение обстоятельств. Что, гм, исходный материал оказался подобран неудачно. Что твой подопытный…

— Прекрати! — Белый маг едва слышно скрипнул зубами.

Где-то за окном, во дворе, требовательно мекала коза и уютно, как овсяная каша, кипящая на огне, клохтали куры. «Плин-нк!» — доносилось из дальнего угла. «Блин-нк!» «Плин-нк!» Это Смоки нашёл плохо закрепленную лозу в плетне и теперь развлекался тем, что оттягивал прут лапой, а потом резко отпускал, прислушиваясь к производимым звукам и удовлетворённо урча в унисон. Что-то уныло-назидательным тоном прокаркал восседавший на плетне Гарх, но Смоки продолжал музицировать как ни в чем не бывало: «Блинк!» «Блин-нк!»

— Поразительное у тебя умение влезать в чужую душу, Серый, — вполголоса, не глядя на собеседника, процедил Саруман. — Топтаться там грязными сапогами, заглядывать во все углы… оценивать, так сказать, богатство убранства и вид из окон… проверять, не слишком ли тонки стены, не течёт ли крыша… Пусть душа моя — отнюдь не сияющий дворец добродетели и нравственной чистоты, но ведь и не грязный же постоялый двор для случайных бродяг!

Гэндальф, опустив глаза, соскребал грязноватым ногтем невидимое пятнышко на и без того отполированном до блеска деревянном чубуке.

— Извини. Я вовсе не хотел тебя задеть…

— Хотел. Но дело не в этом. Ты ошибаешься, Серый. Строго говоря, проведенный опыт завершён, и завершён успешно. Если верить Гарху, Гэдж остался в Крепости не столько ради себя, сколько ради других… хворых, сирых, убогих и обездоленных… — Саруман хрипло засмеялся. — Это ли не есть высшее проявление отзывчивости, способности к состраданию и человечности — того, чего другие орки в большинстве своём лишены? Это не просто победа — это, можно сказать, триумф…

— Но он тебя не особенно радует.

— Я не для того растил и учил Гэджа пятнадцать лет, чтобы он похоронил себя в этом проклятом Замке. И…

— И?

Белый маг безо всякого выражения смотрел в стену. Глаза его были сухими и чёрными, как прогоревшие угли.

— Ладно, неважно. Я не хочу об этом говорить. И вряд ли могу сейчас что-то сделать. Каково бы ни было решение Гэджа, мне нужно… стараться его уважать.

— Ты сам прекрасно понимаешь, что Гэджу, буде ему вообще посчастливится выжить, в Крепости в конечном счёте будет уготовано только две кривые дорожки — стать либо жертвой, либо палачом. Думается мне, он все же не заслужил ни того, ни другого.

— Без лишних слов — что ты предлагаешь? Здесь и сейчас?

«Хр-рясь!» — раздалось со двора: должно быть, несчастный прут все-таки не устоял по натиском мощных медвежьих лап и постыдно переломился… Возмущенно закаркал Гарх, ему визгливыми голосами вторили сороки, что-то с негодованием выкрикнул Радагаст, истошно завопили куры и загремело ведро, опрокинутое Смоки при бегстве, и гвалт этот сменился скрипом распахнувшихся ворот, топотом копыт, позвякиванием сбруи и звонкими голосами эльфов, видимо, вновь пожаловавших в Росгобел с визитом…

Дверь распахнулась, в горницу пружинистым шагом вошёл Келеборн. Чело его, как обычно в последние дни, хранило печать мрачной озабоченности, но, несмотря ни на что, он был неизменно свеж, собранн, подтянут и с головы до ног безукоризненно аккуратен.

— Добрый день, друзья.

— Приветствуем и тебя, Владыка, — учтиво отозвался Гэндальф. — Есть что-нибудь новенькое?

Келеборн прошёл в глубину горницы — его серебристые волосы мягко поблескивали в полумраке, — поправил фибулу, которой был заколот на плече его темно-зелёный плащ, и опустился на ближайшую лавку.

— В сущности, ничего особенно важного и примечательного. На рассвете из Дол Гулдура прокатил обоз к Каменному Мосту — телеги, нагруженные какими-то мешками и бочками, в сопровождении пары десятков орков. В остальном лес будто вымер: второй день никого — ни птица не летит, ни зверь нейдет, ни вихрь чёрный…

— Что в мешках и бочках, не удалось узнать? — полюбопытствовал Гэндальф. — Рыбу, что ли, они там у Каменного Моста собрались ловить, сети на перекате ставить? Или хотят переправиться на западный берег, к Золотому лесу?

— Пока не знаю, — проворчал Владыка. — Но это меня немного настораживает… Я подумываю вернуться с дружиной в Лориэн — в сущности, не вижу для себя особых причин и впредь задерживаться в Лихолесье. Здесь достаточно будет оставить десятку Линдола. Тем более нужно встретить в Карас-Галадхэне Элронда с сопровождающими, они должны прибыть через несколько дней.

— За Кирданом тоже послано? — спросил Саруман. — Когда ты думаешь собирать Совет? Если будем ждать Корабела, то никак не управимся раньше следующего месяца.

Келеборн пожал плечами.

— По-твоему, время не терпит? Саурон готов двинуть войска немедленно?

— Ни в коем случае. Саурон не поднимет свои разбойничьи знамена, пока не обеспечит себе надежный тыл, а до этого еще далеко… Уж что-что, а время у нас определенно есть.

— Рад слышать. Но тем не менее…

— Тем не менее что?

Келеборн обеспокоенно хмурил брови:

— Не кажется ли тебе, что лучший способ упредить нападение — это атаковать первыми? Не то чтобы я слишком уж хотел развязывать войну с Замком, но рассадник Зла должен быть уничтожен раз и навсегда.

Саруман шагнул вперёд, сел за стол, на котором были разбросаны бумаги и записи, вместе с ошейником прихваченные из Замка — Белый маг на досуге пытался привести их в порядок, — неторопливо скатал одну из записок в тоненький свиточек.

— Звучит весьма решительно. Но как ты себе это представляешь? Мы героическими усилиями возьмем Дол Гулдур в осаду, а потом туда явится твоя дражайшая супруга, вооруженная добротой и Кольцом, и взмахом руки обрушит мрачные замшелые стены? Ну, допустим, несмотря на всю невероятность этого замысла, он чудесным образом воплотится… а что, собственно, дальше? Если у Саурона достаточно сил для того, чтобы придать себе зримый облик, у него достанет силы и на то, чтобы просто отступить в Мордор… изобразив поражение и даже развоплощение, к примеру.

Келеборн поморщился.

— И что, по-твоему, мы должны делать? Сидеть и выжидать?

— Выжидать нельзя. Саурон ищет Единое, — негромко напомнил Гэндальф. — Он сам мне в этом признался. Потому и торчит тут, а не в Мордоре — Исильдур погиб здесь, на берегу Андуина. Вероятно, Саурон возлагает большие надежды на поиски в Ирисной Низине.

— Возлагать надежды он с не меньшим успехом мог бы и в Мордоре, — возразил Саруман, — а «торчит» он тут, полагаю, из-за того, что здесь сама местность подпитывает его тёмной мощью. Ты же сам видел, что творится в подземельях под Замком, и какая древняя Тьма свила там себе уютное гнездышко. Кроме того, здесь у него налаженное хозяйство, быт, торговые связи, золотая жила, в конце концов… в речках, что впадают в Андуин южнее Дол Гулдура, моют золото, и даже не в смешных количествах. Ну и из Дол Гулдура, конечно, сподручнее держать под наблюдением и временами поддразнивать наш чистенький и погрязший в благомудрости Лориэн. А что касается Кольца… Оно почти три тысячи лет назад сгинуло в Великой Реке.

— И что? Только не говори, что его давным-давно подхватило шальной волной и благополучно унесло в море, — проворчал Гэндальф. — Это просто нелепо… и уже даже не смешно.

— Кто бо́льший дурак — сам дурак, или тот, кто верит в его нелепые бредни? — буркнул Саруман. — Забудь ты уже про это Кольцо. Оно много веков назад погрузилось в пучину вод и в лучшем случае лежит сейчас глубоко на дне под пластами грязи и андуинского ила.

— Увы. Такие вещи, как Единое, не пропадают бесследно, — со вздохом заметил Келеборн. — Набрав достаточно сил, Саурон может его… призвать, и тогда, почувствовав зов хозяина, оно вновь проявит себя и найдёт способ дать ему о себе знать. Поэтому тем более нельзя медлить… Пусть даже Саурон всего лишь отступит в Мордор — это уже можно считать успехом… чем дальше он будет находиться от Андуина, тем лучше.

Саруман угрюмо улыбнулся.

— Ну, допустим. Не будем считать собственные потери и неминуемый урон, который нанесёт нам война — как говорится, лес рубят, щепки летят. Но как быть с тем, что в Замке, кроме Зла и богопротивных орков, есть и другие — люди, гномы… пленники? Многие из них носят ошейники, которые, если стены Твердыни падут, могут повести себя неизвестным образом… Или, напротив — хорошо известным. Ты тоже возьмёшь гибель этих несчастных рабов на свою совесть?

Келеборн не смутился.

— Мне, конечно, хотелось бы этого избежать, — негромко произнёс он, помолчав, — но люди — смертны. Это неминуемо.

Саруман задумчиво вертел в руке грязноватое гусиное перо.

— Что ж, ты прав. Люди действительно смертны. Им все равно так и так помирать, а на десяток лет раньше или позже — в сущности, не такая уж великая разница. В конце концов, беды и печали бабочек-однодневок — это только беды и печали бабочек-однодневок, и ничего больше.

Келеборн вздохнул, явно раздумывая, оскорбиться ему на саруманову шпильку или все же не стоит.

— Не передергивай, Курунир. Можно подумать, будто тебя сильно волнуют скорби и несчастья каких-то смертных… По сравнению с существованием в Замке гибель хроа может быть для этих бедолаг действительно лучшим выходом. Мы не знаем, куда Пути Людей уводят покидающие пределы Арды человеческие души… возможно, к жизни иной, куда более светлой и деятельной, нежели та, которую им довелось прожить в этом искаженном мире. Иногда смерть — единственный способ освободить фэа эдайн из ставших бессмысленными оков бренных тел. Увы.

— Чтобы победить дракона, надо самому стать драконом? — заметил Саруман.

— Я этого не говорил.

— Но подразумевал. Странное дело: почему-то все рвутся побеждать каких-то посторонних драконов, забывая, что для начала надо победить хотя бы своего собственного…

— А ты, выходит, ещё не победил своего дракона, Саруман? — спросил Гэндальф.

— Я, по крайней мере, признаю его существование, а это уже половина победы.

— Что ж… мы тоже, — вскользь обронил Гэндальф, — признаем существование твоего дракона.

Белый маг не дрогнул:

— Лучше бы вы обратили внимание на раздутое самомнение тех, которые прячутся в вас самих…

— Ты вновь мудрствуешь лукаво, Курунир, и пытаешься увести разговор в сторону, — холодно заметил Келеборн. — Но я, собственно, не о драконах пришел сюда говорить и даже не о людях… Обсудим все это на Совете, в конце концов, Элронд, Кирдан и Галадриэль тоже должны узнать о происходящем и высказать свои соображения… Сейчас, признаться, меня волнует дело куда более, э-э… личного характера.

— Какое? — безразличным тоном спросил Саруман.

— Я все-таки хотел бы выяснить судьбу «эстеля»… того амулета, который украл у меня твой злосчастный орк. Ведь амулет сейчас находится у тебя, если я правильно понимаю?

Саруман медленно кивнул.

— Скажу больше — мне даже удалось воссоединить «эстель» с руной «сит».

Эльф приподнял брови.

— Даже так? Что ж, отрадно слышать.

— Должен признать, это был весьма щедрый дар с твоей стороны… друг мой, — небрежно добавил Белый маг.

— Дар? Какой дар? — Келеборн как будто удивился. — Постой, постой. Ты, кажется, обманываться рад… Никаких даров я тебе не преподносил и не собираюсь. То, что «сит-эстель» временно оказался в твоих руках, вовсе не делает его твоей собственностью.

— Как не делает и твоей, — спокойно заметил Саруман. — По правде говоря, у тебя столько же прав на этот амулет, сколько и у меня.

— «Сит-эстель» принадлежит моему народу.

— Принадлежал. Несколько сотен лет назад. С тех пор у него сменилось множество владельцев, и не все из них заполучили амулет законным путем… включая тебя.

— К чему ты клонишь? — спросил эльф не без раздражения. Он уже отлично понимал — к чему.

Саруман внимательно разглядывал растрепанный кончик пера.

— Дорогой Келеборн! Когда-то амулет принадлежал твоей дочери, но впоследствии, в результате череды трагичных обстоятельств, оказался утерян и разбит на две половинки. К счастью, он был вновь обретен — благодаря мне, сохранен — благодаря мне, и воссоединен — также, как ни удивительно, благодаря мне. Поэтому, я полагаю, ничто не мешает нам сейчас просто счесть «сит-эстель» ценным даром, который ты преподнес мне в знак дружелюбия, почтения и признания моих успехов на неблагодатной ниве борьбы с Врагом, а также прочих важных и несомненных заслуг. Конечно, это было весьма неожиданно с твоей стороны, но, так и быть, я готов великодушно принять твое пожертвование — не только как свидетельство твоей личной приязни, но и как залог нынешних и будущих добрососедских отношений между Изенгардом и Лориэном… ведь ты, кажется, утверждал, что амулет принадлежит народу эльфов? Что ж, в свете грядущих в Средиземье событий ни к чему портить налаженные меж нами узы склоками и интригами из-за кусочка металла… даже худой мир между тобой и мной будет лучше доброй ссоры, не так ли?

В горнице на секунду-другую воцарилась тишина — Келеборн на мгновение онемел от такой неприкрытой наглости: кажется, подобного он не ожидал даже от Сарумана… Впрочем, надо отдать Владыке должное — он тут же подавил справедливое негодование и постарался придать лицу самое что ни на есть бесстрастное и невозмутимое выражение. Усмехнулся слегка натянуто:

— Меня всегда поражало, Курунир, как ловко ты умеешь играть суждениями и обстоятельствами и, тасуя их так и этак, в итоге обращать себе на пользу, да еще и приплетать к этому некие общественные интересы. Сейчас, конечно, не время ссориться из-за древнего амулета…

— Посему мы и не станем этого делать.

— …но «сит-эстель» — не простой «кусочек металла», тебе самому об этом прекрасно известно. Он обладает определёнными магическими свойствами, раз уж тебе с его помощью удалось снять ошейник.

— Вот именно, — подтвердил Саруман. — Так кому же, как не мне, Белому магу и посланнику премудрых Валар, взять на сохранение эту удивительную и в первую очередь несомненно магическую вещь? И если я, нескромно пользуясь положением главы Совета, заявлю, что амулет необходим нам для того, чтобы успешно завершить наше Общее и бесконечно Правое дело, ты тоже будешь тянуть к нему руки и прятать в загашник?

Келеборн поджал губы.

— Это всего лишь семейная реликвия, Саруман, вряд ли она может принести какую-то пользу в реальной войне.

— Не ты ли сам только что утверждал, что «сит-эстель» — не простой «кусочек металла» и обладает неведомой магией?

— Вряд ли с его помощью возможно сокрушить полчища Саурона.

— Но, вероятно, возможно создать заклятие, которое позволит нам освободить от постылого ига прочих пленников. Как-никак, мне действительно удалось с его помощью избавиться от ошейника, ты же не станешь этого отрицать.

Келеборн понимающе улыбнулся.

— Вон оно что… магия в ход пошла. Когда у волшебника заканчиваются разумные доводы, он начинает уповать на чары и чудеса. — Он язвительно хмыкнул. — То, о чем ты говоришь, звучит довольно сомнительно.

— Ты не уверен в моих словах?

— При общении с тобой, Курунир, вообще довольно трудно быть в чем-то уверенным… Особенно… — эльф запнулся.

— Особенно сейчас? — негромко, но с вызовом спросил Саруман. — Когда я... не сумел победить своего дракона?

— Шутки шутками, но ты слишком многое начинаешь себе позволять, — проворчал Келеборн. — Длительное пребывание в Замке явно не пошло тебе на пользу.

— Ну будет вам, будет, друзья мои, — решительно вмешался Гэндальф, до сих пор благоразумно предпочитающий в разгорающийся спор не ввязываться, — не стыдно ли нам, давним товарищам и соратникам, лаяться меж собой из-за какого-то древнего, пусть и овеянного занимательной историей эльфийского талисмана? Зачем тебе «сит-эстель», Саруман, если у тебя имеется непосредственно сам ошейник? — Он взглядом указал на печную полку. — Уж он-то, сдаётся мне, подойдёт для изучения запирающих чар и создания того заклятия, о котором ты говоришь, куда вернее и лучше всех на свете амулетов и иже с ними.

Белый маг сердито протягивал между пальцами растрепанное перо.

— Ну… возможно, и подойдёт. Но заклятие ошейника уже малость потеряло свою целостность. Тем более у меня с этой вещицей связано слишком много… воспоминаний.

— Что ж, у всех нас есть какие-то вещицы, с которыми связано слишком много воспоминаний… — Гэндальф с отсутствующим видом крошил в ладони кусочек оставшейся от завтрака ячменной лепешки. — Вещицы, несущие память о хороших или плохих днях, о событиях, которые нам хотелось бы сохранить в душе, о тех людях, кто был или есть нам дорог… или просто милые сердцу безделки, которые нам желалось бы иметь при себе, — рассеянно улыбаясь каким-то своим мыслям, он бросил крошки хлеба в окно для синиц, прятавшихся в ветвях растущей под стеной вишни. — Мне, например, очень тяжело расставаться со своей верной трубкой… Келеборн хотел бы носить возле сердца «сит-эстель», а Гэдж, помнится, очень дорожил своим кинжалом — тем, с птицами и цветами на лезвии, полученным на пятнадцатилетие…

Келеборн звонко щёлкнул пальцами.

— Ах да, верно, я совсем забыл. — Он выразительно посмотрел на Белого мага. — Твой орк оставил эту вещицу нам. Тоже, видимо, в дар. Или, скорее — в качестве моральной оплаты нанесенного мне физического вреда… Я думал вернуть этот кинжал тебе, Саруман, но сейчас больше склоняюсь к мысли, что, пожалуй, это будет излишне. Пусть лучше он послужит для меня некой наградой и утешением… В конце концов, твой орк все равно выбрал Крепость, и мы его больше не увидим. А ты, судя по всему, вряд ли вообще хочешь помнить о его существовании.

Несчастное перо хрупнуло в руке Сарумана.

— Мой орк! Что ты вообще можешь знать о «моем орке», Келеборн!

Чуть слышно скрипнула дверь: вошёл Радагаст, бодрый и неунывающий, пахнущий кислыми яблоками, мёдом и козьим сыром, вытирающий красные от холода руки кончиком заправленного за пояс застиранного полотенца. Обвел собравшихся добродушно-лукавым взглядом бывалого дедушки, желающего ненавязчиво призвать к порядку расшалившихся внуков:

— Что за шум, а драки нету? Пахнет, я бы сказал, жареным… Обстановка немного накалилась? — он чуть приметно посмеивался во встрепанную рыжеватую бороду. — Ну, будет вам спорить, друзья мои, право, давайте сделаем перерыв в обсуждении вселенских печалей и судеб мира. Выпейте по чашке тёплого молока, это успокаивает. — Он действительно выудил из печи кувшин с горячим козьим молоком, покрытым сморщенной желтоватой пенкой, и, разлив молоко по глиняным кружкам, придвинул угощение гостям. — Я прошёлся утром по окрестностям, — серьёзно добавил он, присаживаясь на лавку, — хотел обновить кое-какие разбросанные по лесу заклятия. И заметил, что возле Кривого ручья кто-то был… Они постарались не оставлять следов, но чужое присутствие не так-то просто скрыть… от меня, по крайней мере.

— Орки, — с отвращением заметил Келеборн. — Крутятся там поблизости. Возможно, они случайно туда забрели, но не удивлюсь, если их кто-то навёл… Что ж, благодарю за угощение, Радагаст. — Он решительно отодвинул пустую кружку. — Я возвращаюсь в лагерь. Снимемся с места сразу же, как только вернутся связные с заставы.

— Но ты оставишь на этом берегу Линдола с его воинами? — спросил Гэндальф. — Пусть они в таком случае перебираются в Росгобел, здесь, по крайней мере, безопаснее… Ты ведь не будешь возражать, Радагаст?

— В Росгобеле для всех найдется место, — миролюбиво отозвался Радагаст.

— Хорошо. Они расположатся в саду, так что, полагаю, докучать никому не станут. — Келеборн поднялся и учтиво поклонился присутствующим. — До свидания, друзья мои, надеюсь вскоре увидеть вас на Совете… Или, может, кто-то из вас решит поехать со мной в Лориэн уже сейчас?

— Нет, я, пожалуй, останусь, — помолчав, сказал Гэндальф. — Не нравится мне весь этот кипиш в лесу… Хочу убедиться, что дело ничем дурным не закончится.

— Я тем более никуда не поеду, — Радагаст со слегка виноватым видом развёл руками. — Не люблю, знаете ли, срываться с места с бухты-барахты… да и Белогрудка у меня вот-вот должна объягниться…

— Что ж, дело ваше, не смею настаивать. — Эльф ещё раз сдержанно поклонился и шагнул к двери.

— Келеборн! — негромко сказал Саруман ему вслед.

Владыка, уже взявшись за дверное кольцо, обернулся — так медленно и неохотно, точно его против воли тянули сзади за ниточки.

— Верни мне кинжал Гэджа, и я, так и быть, отдам тебе амулет, — деревянным голосом, не глядя на эльфа, произнес Белый маг. — Гэндальф прав, у меня в любом случае останется ошейник, а ругаться и ссориться нам сейчас ни к чему… Мы всегда успеем сделать это и на Совете.

* * *

Тебя ждёт участь более худшая, нежели смерть.

Интересно, какая? — спрашивал себя Гэдж. Стать шаваргом? При одной мысли о том, что эти твари, пугающие своей мерзкой искаженностью, могут выползти из своих подвалов на свет, Гэджа бросало в холодный пот. А ведь Радбуг упоминал о том, что этих гнусных созданий могут натравить и на эльфов, и на Росгобел… А впрочем, тут же уныло говорил он себе, какое мне теперь вообще дело до этих эльфов? Я ведь сейчас не в лесу, не в лагере Келеборна, даже не в Росгобеле — а здесь, в Замке, изо всех сил пытаюсь стать крысой…

Ах, если бы Гарх прилетел вновь! Можно было бы передать с ним короткое предостережение, предупредить и Радагаста, и даже надменного сноба Келеборна о вероятном нападении… Но Гарх не появлялся, и удивляться этому не приходилось: Гэдж сам дал ему понять, что больше не желает возвращаться к прошлому. Да и кто может утверждать наверняка, что и Саруман, и Гарх надолго задержались в Росгобеле, а не находятся сейчас за тридевять земель где-нибудь на пути в Изенгард? «Он… Шарки… что-нибудь обязательно придумает, чтобы вытащить тебя отсюда…» Да ну, правда придумает? И зачем, собственно? Чтобы дать Гэндальфу возможность при виде Гэджа осуждающе-снисходительно покачать головой, а Келеборну — презрительно сложить губы утиной гузкой? А Белого мага ничто, в сущности, в радагастовом зверинце не держит, у него и без Гэджа всегда хватает забот, неотложных дел, ценных замыслов и очередных «безумных затей»…

Серые осенние дни меж тем шли своим чередом: на следующее утро в лекарской каморке вместо Гарха объявился снага по имени Хурыг — медлительный, ленивый, с маленькими опухшими глазками, неизменно выглядящий так, словно его только что разбудили. Он объяснил, что его прислали Гэджу в помощь — но всё его участие в деле заключалось в том, что он днями напролёт сидел возле печки, кутаясь в рваное одеяло, зевая и шумно сморкаясь на пол, щипая корпию или делая вид, будто перетирает в порошок сухие травы. Он постоянно хотел спать, у него всегда что-то болело — спина/голова/зубы/ноги/руки/пятая точка, — и он поистине упивался своими страданиями, так выразительно охая, корчась, потирая больные места и с такой необычайной красочностью описывая вслух то, как у него ноет сердце, крутит желудок, ломит поясницу и стреляет в пятке, что у Гэджа от этих горестных стонов и воплей немедленно начинало сводить зубы. Он не мог сбежать от Хурыга даже на обходе: повинуясь строгому распоряжению визгуна, снага тенью сопровождал своего подопечного по всей территории Крепости, кряхтя и сгибаясь под тяжестью холщовой сумки (в которой лежали самое большее повязки и корпия, все склянки со снадобьями и инструмент Гэдж таскал при себе), с видом мученика закатывая глаза, постоянно хромая, вздыхая, стеная, как привидение, и разваливаясь на ходу каждую минуту. В конце концов Гэдж взял молоток и заявил, что он более не в силах взирать на нестерпимые страдания бедолаги и готов сей момент прервать их решительной трепанацией его, хурыгова, черепа — и лишь после этого снага наконец заткнулся, и поток его нытья и жалоб иссяк… Впрочем, глазки Хурыга из-под набрякших век стали поблескивать ещё более внимательно и злобно, а его пронырливый взгляд будто прилип к Гэджу и преследовал неотрывно, как кусок глины, припечатавшийся к подошве, так что, даже выходя за водой к колодцу, Гэдж не был уверен, что Хурыг не подсматривает за ним в щель между неплотно закрытыми ставнями. Появление Гарха в таких условиях становилось не только нежелательным, но даже опасным, и предупредить Радагаста о грозящих Росгобелу неприятностях никак не представлялось возможным.

Ну и ладно, с раздражением говорил себе Гэдж, какого лешего я все время об этом думаю? Может, оно и вовсе того не стоит? Я уже хочу перевернуть эту надоевшую жизненную страницу… Для меня отныне начинается совсем иное бытие — здесь, в Дол Гулдуре, в среде своих соплеменников, где я, кажется, делаю успехи в «служении Крепости верой и правдой», где впредь буду иметь интересное и важное дело, которому готов посвятить жизнь, возможность помогать тем, кто в этом нуждается, и несомненно чувствовать себя полезным и даже необходимым… а цена этому благоденствию — всего-навсего небольшое предательство… в сущности, вполне невысокая и приемлемая цена — для крысы-то.

Но отчего-то Гэдж все равно чувствовал себя препаршиво.

Перепуганной мышью, угодившей в настороженную ловушку.

…За ним пришли ночью.

Он не ложился — ждал. Очень уж хитрым и беспокойным был днем взгляд Хурыга, в очень уж злорадной усмешечке он кривил уголки рта, чтобы Гэдж мог не исполниться самых дурных предчувствий. И ничуть не удивился, когда после полуночи в дверь загрохотали тяжёлые кулаки.

На пороге стояли двое уруков. Но это были не Радбуг и не Каграт, а кто именно — Гэдж так и не распознал. Орки прятали физиономии под натянутыми на головы капюшонами дорожных плащей.

— Идём. Тебя ждут.

Во дворах Замка было темно и тихо, только в пыточном подвале мерцал красноватый огонь — то ли вечно голодный Гомба запекал на углях коренья, то ли Мёрд был занят отправлением своих непосредственных палаческих обязанностей. Поправляя на плече сумку и скатку с одеялом, Гэдж тащился сквозь ночь меж двумя спутниками-конвоирами, и на душе его было так же темно и промозгло, как в закоулках Крепости, лишь где-то на краю сознания, в глубоком подвале теплился жидкий трепетный огонек — неверный и красноватый, как свет жаровни в пыточном застенке.

Они шли к Восточным воротам. В подвратном тоннеле, озаренном трепещущим светом факелов, толпились орки — дюжина тёмных фигур в плащах и добротном кожаном облачении; здесь же стояла повозка, запряженная парой мулов. Груз её был накрыт плотной рогожей. Хэлкар — Гэдж узнал его по поблескивающей маске — восседал на огромном вороном коне, который нетерпеливо пофыркивал, приплясывая; с ног до головы закутанный в чёрное одеяние всадник порой протягивал руку и ласково похлопывал скакуна по крутой шее.

— На Северном тракте стоит эльфийская застава, — сказал он негромко. — А попадаться эльфам на глаза нам сейчас не след, поэтому идём к восточным холмам — минуем болота, потом по лесу двинемся к северу. Не подходи близко к коню, — бросил он Гэджу, — голову откусит.

Орки дружно заржали.

— Вперёд! — Назгул тронул поводья, и жеребец потрусил к воротам, помахивая хвостом и цокая подковами по булыжникам. Орки двинулись следом, за ними покатила повозка, за спиной загрохотала, опускаясь, решетка ворот — словно гигантский рот сомкнул челюсти, исторгнув из чрева всё лишнее и неудобоваримое; во всяком случае, Гэдж ещё никогда не чувствовал себя настолько пережеванным и полупереваренным…

* * *

По стволу павшего дерева вереницей ходили муравьи: огромные, черные, блестящие, будто одетые в доспехи, деловито волокли на своих муравьиных плечах рыжие хвоинки и дохлых гусениц.

Больше ничего примечательного в этой укромной лесной ложбинке не имелось: ни отпечатков ног, ни примятой травы, ни обломанных веток. Если остроухие здесь и были, то постарались исчезнуть, не оставляя следов. Каграт досадливо тёр кулаком подбородок: они рыскали по этому участку леса с утра, но так ничего и не нашли, хотя Баухур клялся, что именно здесь давеча при лунном свете видел эльфа в плаще и доспехе… Впрочем, Баухур видел много чего интересного при лунном свете; ладно, раздраженно сказал себе Каграт, если я сейчас вернусь в лагерь и с изумлением обнаружу, что во фляге Баухура вновь булькает отнюдь не вода…

— Смотри-ка, — прошептал Радбуг беззвучно, одними губами.

Каграт сначала не понял, куда он показывает, потом пригляделся пристальнее: один из черных муравьев тащил на хребте не травинку и не дохлую бабочку — хлебную крошку. И хлеб этот был не плотная и серая, как замазка, пресная галета из Дол Гулдура — рассыпчатый золотисто-желтый эльфийский лембас. Каграт яростно раздавил муравья в черный комочек и потёр добытую крошку между пальцами — она ещё даже не зачерствела.

— Свеженькая, — пробормотал Радбуг. Значит, Баухур не лгал…

«Виу-у-вью», — негромко послышалось чуть в отдалении. «Тью-ви-ти-и». Это, посвистывая в птичий манок, подавал сигнал Гаурр, ушедший чуть дальше в сторону леса. Каграт и Радбуг, прячась за полуосыпавшимися кустами, подобрались ближе: Гаурр, крепкий жилистый орк с широким лягушачьим ртом и кривыми, как покосившийся частокол, гнилыми зубами, осторожно указал на едва заметный отпечаток сапога на берегу неглубокого ручейка — его можно было бы и вовсе не заметить, приняв за естественную неровность почвы, если не искать целенаправленно: видимо, тот, кто подходил к ручью, нечаянно оступился или соскользнул с коряги, и его остроносый сапожок оставил в мягкой влажной земле крохотную лунку.

Каграт послюнил палец, приложил его к отпечатку: земля почти не липла. След был недавний.

— Не больше суток, — заметил Радбуг.

— Связные, вестимо, шастают тут… у остроухих дозор где-то на дороге, — прохрипел Гаурр. Одна ноздря у него была разорвана, и из носа периодически что-то текло; он то и дело утирал физиономию рукавом грязной куртки. — В лес ушёл, гад.

— Осмотримся. Может, удастся напасть на след. — Каграт смахнул с лица невидимую паутинку и яростно сплюнул. — Ненавижу лес!

Они отошли от ручья чуть дальше в заросли дружинника и теперь, таясь и осматриваясь, пробирались через подлесок на некотором расстоянии друг от друга: Каграт — ближе к берегу ручья, Радбуг — в двух десятках ярдов левее, Гаурр — подавшись дальше в лес. Каграт обратился в саму наблюдательность и внимание: если эльфы действительно ходили здесь по некой им одной ведомой тропе, то какие-то следы на берегу ручья вполне могли бы и отыскаться…

Орку повезло: чуть поодаль он заметил пару надломанных былинок метлицы. Растения еще не настолько высохли, чтобы можно было считать, что пушистые венчики не выдержали легкого ветерка или собственной тяжести. Возможно, их зацепил олень или кабан, спускавшийся к водопою… но звериных следов поблизости не имелось, и Каграт внутренне подобрался. Дальше он продвигался чуть ли не на четвереньках, останавливаясь на каждом шагу, внимательно оглядывая окрестности и втягивая носом воздух, впитывая всем телом этот сырой лес, терпкий аромат хвои и прелых листьев, стараясь уловить едва заметный, отличный от лесных запахов эльфийский дух — и чуть дальше обнаружил камешек, сместившийся со своего крохотного ложа, а, спустившись к берегу ручья, нашел еще один едва заметный след — потертость на боку мшистого валуна: кто-то здесь прыгал через ручей, и чья-то нога неосторожно соскользнула с прибрежного камня.

«Ви-у-вью-у», — донеслось из чащи.

Каграт замер. По лесу кто-то шел. Вернее — шли. Двое. Бежали легкой быстрой рысцой — в полутьме под деревьями угадывалось смутное движение. Это были эльфы в коричневато-зеленой, сливающейся с цветом палой листвы одежде, они, казалось, не бежали — легко скользили по лесу, едва ли касаясь ногами земли, движения их были практически неуловимы для глаза. Они быстро приближались — в этом месте ручей оказался узок, а берега его были каменисты, и эльфы, видимо, намеревались перебраться через русло именно здесь.

Связные? Разведчики? Или просто обходящий окрестности эльфийский дозор?

Из-под куста неподалеку выглянул Радбуг, спросил коротким жестом: ловим? Каграт отрицательно качнул головой. Если бы эльф был один… Но остроухие, видимо, не ходили поодиночке, а двое — это слишком много, чтобы с ними связываться, чересчур большой риск из охотников стать добычей. Да и кто знает, действительно ли их тут только двое?

Где Гаурр? Не вздумает ли он полезть на рожон?

«Вии-у», — просвистел чуть в отдалении манок.

Каграт похолодел. Этот болван ничего не видит?

Эльфы насторожились. Приостановились на секунду — и исчезли, разом будто рассосались в лесном тумане. Каграт беззвучно выругался. Искать эльфа в лесу — безнадежное занятие, хуже, чем песчинку в мешке с зерном…

Орк прижался к земле. Радбуг вновь осторожно высунулся из-под куста и изобразил пальцами какую-то пантомиму. За время их долгой и странной дружбы (которая началась с того давнего случая на охоте, когда Радбуг спас молодого и зеленого еще дурня Каграта от нападения раненного каменного быка: не испугался, не убежал, как прочие соплеменники, спасая шкуру, оставив Каграта в жертву взбеленившейся от боли скотине, а как-то сумел подобраться к бычаре сзади и всадить ему в холку увесистый метательный топорик), — в общем, за время их давнего товарищества Каграт научился понимать приятеля с полуслова и зачастую даже вовсе без слов. Радбуг подозревал, что эльфы обнаружили присутствие Гаурра и теперь решали — то ли по-тихому убраться восвояси, то ли попробовать взять его в оборот. Этого последнего допускать было очень нежелательно… Каграт ответил в том смысле, что надо бы выяснить, что там приключилось с Гаурром; Радбуг едва заметно кивнул и исчез.

Каграт выждал ещё полминуты, потом выскользнул из-под куста и осторожно двинулся в ту сторону, откуда в последний раз доносилось свиристение манка.

Вокруг стояла странная тишина. Лес молчал — будто затаил дыхание, наблюдая за происходящим, не желая упустить ни мгновения разворачивающегося под его пологом занятного представления. Но Каграту неизменно чудилось поблизости чье-то присутствие; хоронясь в поредевшей к середине осени, но ещё достаточно густой листве дружинника, орк нырнул под шатер опущенных к земле длинных плетей плакучей ивы, замер, прислушался, прижимаясь всем телом к мшистому шершавому стволу… Какая-то холодная мокрая ветка осторожно коснулась его лица, но он заставил себя не вздрогнуть…

Кто-то крался через подлесок чуть в стороне от Каграта — и это был не Радбуг… Впрочем, Гаурр — там, где-то в полутьме за деревьями, — видимо, тоже заподозрил неладное и притих. Потом Каграт внезапно увидел эльфа (только потому, что тот шевельнулся) — остроухий стоял под крепкой осиной неподалёку, почти сливаясь цветом одеяния с зеленовато-серой корой, и медленно поднимал в руках натянутый лук, целясь куда-то в отдалённые кусты.

В кого? Кого он там увидел — Гаурра или Радбуга? Не зайца же в рябиннике он вдруг решил подстрелить!

Интересно, где второй эльф?

Каграт нащупал один из метательных ножей, висевших на поясе. Ну, сейчас…

Остроухий не успел выстрелить. Прежде, чем стрела сорвалась с тетивы, из полутьмы леса прилетел короткий нож без гарды и вонзился стрелку в плечо: рука эльфа дрогнула, и стрела ушла в пустоту…

Каграт прыгнул на противника безмолвно, как ночная тень. Тот мгновенно отбросил лук, отскочил, разворачиваясь в прыжке и чуть ли не одновременно вытягивая из ножен меч. Он (эльф, а не меч) был высокий, светловолосый, с надменной самоуверенностью во взгляде, с мимолетным отвращением, при виде Каграта мелькнувшем на красивом бледном лице. Другой рукой он рванул с пояса сигнальный рожок, но Каграт был к этому готов: уже давно жаждущий действия кнут свистнул в воздухе и стеганул эльфа по руке. Рог полетел наземь; Каграт живо наступил на него сапогом, на ходу выхватывая палаш.

Эльф отшатнулся, что-то невнятно процедив сквозь зубы.

Самоуверенности, кажется, в его взоре поубавилось, но настроен он был весьма решительно и отступать не намеревался. Оружие скрестилось с тонким звоном — раз, и второй, и третий; меч эльфа был длиннее короткого орочьего палаша, а сам остроухий — увертливее и подвижнее орка, острое лезвие его клинка с посвистом рассекало воздух, плясало перед Кагратом, пыталось достать и клюнуть, Каграт едва успевал отражать сыплющиеся со всех сторон удары. Он уворачивался, нападал, отбивался, крутился на месте юлой — и опять нападал и ловил палашом смертоносный вражий клинок, но один удар все-таки пропустил, позволил длинному эльфийскому мечу до себя дотянуться, царапнуть кожу на боку, испить орочьей крови… Эльф тут же отскочил, проворный, гибкий и, казалось, нисколько не утомленный схваткой; лицо его чуть раскраснелось, и волосы, заплетенные в косицы, слегка растрепались надо лбом, по плечу тянулась кровавая струйка, но взор оставался ясен и тверд, дыхание едва ли отяжелело, а тонкие губы по-прежнему кривились презрительно:

— Сдохни, животное!

Каграт глухо зарычал от боли и ярости. Неужели он не в силах совладать с каким-то поганым остроухим?.. Где-то чуть поодаль, за кустами, тоже звенел металл, слышался топот, хруст веток и какие-то нечленораздельные выкрики, но у Каграта не было времени во все это вникать: эльф вновь хладнокровно и расчетливо ринулся в атаку. Он орудовал клинком стремительно, с непринуждённой смертоносной грацией искусного фехтовальщика — казалось, в руке его сверкает серебристая молния, — но Каграт ухитрился отбить один выпад, и другой, уклониться и юркнуть за куст, поймал очередной удар шлеей кнута, отвёл клинок противника в сторону и тут же нырнул вперед, в образовавшуюся на долю секунды брешь, резким движением выбросил вперед палаш. Увы, вертлявый эльф успел отскочить — и острие клинка, нацеленное ему под ребра, впустую рассекло воздух. Каграт потерял равновесие и растянулся на земле — но, прежде чем эльфийский меч успел вонзиться ему в горло, резко катнулся в сторону и весом своего тела сбил противника с ног. Эльф, не ожидавший такого подлого маневра, упал; Каграт навалился на него и, схватив за волосы, с яростным рычанием шарахнул виском о корень очень кстати взявшейся рядом осины — крепко, изо всех сил… Эльф захрипел и обмяк; несколько секунд прошло, прежде чем Каграт заставил себя разжать окровавленные пальцы.

— С-сука…

Эльф был жив, но без сознания: челюсть его отвисла, из уголка губ свесилась нитка кровавой слюны. Каграт поднялся, переводя дыхание, поискал, чем можно его скрутить, заткнул эльфу рот сломанной веткой и закрепил кляп оторванной от рубахи тряпицей. Потом перекатил пленника на живот и ремнем связал ему руки за спиной, притянув к узлу согнутую в колене правую ногу. Из такого положения не убежишь, господин Сдохни.

Где-то за спиной раздался осторожный шорох палой листвы, и Каграт вскочил, сжимая палаш. Но это был всего лишь Радбуг, явившийся из леса с коротким мечом в руке, потный и взъерошенный. Он с тревогой скользнул взглядом по дружку, по кровавому пятну у него на боку и скрюченному в баранку пленнику.

— Ты ранен?

— Ерунда, просто ссадина, — просипел Каграт. — Где второй?

Радбуг неопределенно мотнул головой.

— Там.

— А Гаурр?

— Тоже…

Второй эльф лежал под кустом — бездыханный, как камень, залитый кровью, глаза его невидяще смотрели на верхушку ближайшего дуба. Вытоптанные проплешины на земле, взрытые листья, смятая трава, сбитые верхушки кустов — все говорило о случившейся в лесной ложбинке короткой, но жаркой схватке… Гаурр скорчился тут же рядом на травяной кочке; впрочем, он выглядел едва ли лучше мертвеца — такой же осунувшийся и серовато-бледный; сидел, тяжело дыша, зажимая руками живот, на его грязной клыкастой морде были написаны страх и страдание.

— Ловкий остроух попался, гад, — пояснил Радбуг, переворачивая убитого и разглядывая рану у него на спине: удар меча, поразивший эльфа, прошёл сквозь его тело насквозь, оставив под левой лопаткой кровавое пятнышко. — Мы его вдвоём едва завалили.

Гаурр коротко застонал. При виде Каграта он попытался подняться, но тут же вновь повалился на землю. Брюхо его было распорото от бока до бока, и из дыры под ребрами вываливались кишки, скользкие, блестящие и черновато-красные, будто клубок шевелящихся змей.

— Я… сейчас… — он судорожно цедил воздух сквозь сжатые зубы, — посижу немного… и встану… на ноги… встану… ведь правда, парни? Встану…

— Конечно, встанешь, — уверенно сказал Каграт, наклоняясь к раненому и одновременно сделав Радбугу незаметный знак. С первого взгляда было ясно, что дела Гаурра — швах; вылечить подобную рану не представлялось возможным, всё, что Гаурру теперь оставалось — это гнить еще пару дней заживо, корчась в муках, беспомощно хрипя пересохшей глоткой и запихивая в брюхо ком разлагающихся кишок. — Это ерунда, царапина, подумаешь, и не с такими дырками выживали… мы, уруки, живучие, ты же знаешь…

На слове «живучие» Радбуг, неслышно подошедший к Гаурру со спины, с силой опустил ему на затылок обух метательного топорика, снятого с пояса убитого эльфа. Гаурр умер мгновенно, даже не успев ничего понять, горло его издало звук, похожий на икоту, по телу пробежала судорога, и оно, раскинув руки, осело и бессильно повалилось вперёд и вбок, как огромная уродливая кукла.

Радбуга передернуло, и он брезгливо отбросил топорик в сторону.

— П-пёс… До чего же мерзко чувствовать себя палачом…

— Он бы все равно помер через денёк-другой, так что мы ему, можно сказать, услугу оказали, — проворчал Каграт, поднимаясь; впрочем, ему тоже было не по себе. — Ладно, подбирай оружие и идем, надо с тем, другим, разобраться. И следы замести, чтобы уж сходу-то в глаза не бросались.

Они стащили тела эльфа и орка в ближайший овражек и, положив рядышком, как влюбленных, присыпали палой листвой — не бог весть какое прикрытие, но на несколько часов могло бы сгодиться. Потом вернулись под осину к скрученному Кагратом пленнику. Тот уже пришел в себя и, кажется, пытался освободиться, и развязать узел, и ползти, и не преуспел в этом, и смотрел на орков снизу вверх — с зелёной и жгучей, как крапива, подсердечной ненавистью.

— Это тебе за мою рану, с-сука! — прохрипел Каграт — и пнул эльфа ногой в бок. Бледная, измазанная грязью и кровью физиономия пленника приводила его в бешенство — трудно сохранять вид презрительный и надменный, лёжа на земле связанным, как куль, и с кляпом во рту, но эльфу это каким-то непостижимым образом удавалось. — А это за Гаурра! — Он пнул эльфа еще раз — и тот, не сдержавшись, глухо захрипел сквозь сжатые зубы. Радбуг схватил Каграта за плечо.

— Хватит. Лежачего не бьют.

— Верно. Лежачего — закапывают! — прорычал Каграт. — И закопал бы, если бы Визгуну «языки» не нужны были. Вставай! — он рванул узел, освобождая пленнику ногу, и схватил его за волосы, заставляя подняться. — И без фокусов мне тут, а то эту ветку тебе живо в глотку до самой задницы затолкаю, как гусаку на вертеле… Пшел!