Viola ambigua

Тогда я сказал себе: «Так продолжаться не может, кто-то должен вмешаться и прекратить этот бардак. И этот кто-то — ты, Эфроим!»
Я пошел к Тому и сказал: «Лорд, — он требовал, чтобы его называли так, этот позор семьи придумал себе титул и вообще вел себя, как последний «румынский граф», — лорд, чем ты дышишь? Чего ты хочешь?»
Мальчик хотел катаклизмов! Он говорил долго, говорил о борьбе и очищении мира, а я слушал, я имею много времени и терпения. Но и они не беспредельные, когда этот голоштанный «лорд» остановился, чтобы набрать побольше воздуха, то начал я:
— Том, ша! Если Господь захочет очистить мир, он пошлет второй потоп, для него это, что высморкаться. Не надо ему помогать, он справится сам! Том, ты каждый день делаешь трагедии. Мальчик, отдохни: Шекспир уже все написал! Когда умерла твоя несчастная мать, я плакал, как сорок тысяч братьев и две дюжины наемных плакальщиц. Но сейчас я рад, что бедняжка Меропа не дожила, чтобы увидеть, кем ты стал! Разве о таком будущем для тебя она мечтала? Тебя же все боятся больше чем за погром! Посмотри на себя и оглянись кругом. И не увидишь ничего, кроме несчастий! Ты задурил голову Беллочке Блэк! Девочка из приличной семьи, она могла выйти замуж за столичного инженера. Из-за тебя она не вылазит из кутузки! Блэки — в слезах, они отказались выдать свою младшенькую за единственного сына старого Абрахаса Малфоя, только потому, что юношу видели в твоей компании. И кто их за это упрекнет? Николас Фламель собирался взять сына Эйвелин Снейп, талантливого мальчика, помощником себе в аптеку, а теперь и слышать о нем не хочет. Это твоя вина, Том! Все эти несчастья падут на твою голову. Одумайся, одумайся, пока не поздно! Послушай старика...

К «Кабаньей голове» двигалась процессия: впереди решительно шествовала вдова прежнего пастора, миссис Блэк, за ней с видом христианского мученика, влекомого на арену на потеху львам и язычникам, но безропотно и со смирением принимающим свою судьбу шел преемник Сигнуса Блэка, новый пастор Люциус Малфой, последними вслед за матерью и священником шли три девицы Блэк.
О, барышни Блэк — это украшение Сломанной Подковы. Из-за них в маленьком переулке самое оживленное движение во всем городишке. Все мужское население прохаживается перед окнами пасторского дома в надежде услышать, как мисс Беллатрисса играет на пианино, разглядеть через кисейные занавески силуэт склоненной над вышиванием головки мисс Андромеды или увидеть тонкую, беленькую ручку мисс Нарциссы, когда она кормила канарейку в клетке за окном или поливала гиацинты на подоконнике. Узревшие это чудо почитали себя счастливейшими из смертных и могли без сожаления покинуть сей грешный мир, так как самое прекрасное в этом мире они уже видели.

О Годрике Смелом мы речь поведем.

Отважный разил сарацинов мечом.

А дама Ровена чиста и нежна

В покоях своих паладина ждала.

И каждую ночь, не смыкая очей,

Молилась при тусклом мерцанье свечей

С малолетства Фомушка нахлебался горюшка. Жизнь у сироты, что у гороха при дороге — кто пройдет, да всяк скубнет, на подзатыльник расщедрится и доволен: сироту уму-разуму учил. А ежели кто на ветхий лоскут не поскупится, портки рваные залатать, то благодарностей как за кафтан бархатный стребует. Так Фома и жил. Без мамки и тятьки. На скудных харчах да частых попреках. Однако и он был не промах, мозговитый. А уж той мозги у него было — в голове не вмещалась, из ушей перла. Через то ему и свезло. Заприметил его старичок один ученый, да вроде блаженненький: об чем ни спроси, все знает — что, да почему — а как до дела, так беспомощней кутенка слепенького. И не то, чтобы жар чужими руками загребать мылился, а этак и выходило, да не про то речь. Любили старичка того за нрав беззлобный, но за спиной посмеивались, а тому и горя мало — соберет детишек да начнет им про чудеса всяческие рассказывать и фокусы показывать. И уж очень любо ему было, когда малец, смекалистый какой, выспрашивать начнет, как чудо какое делается. Вот так Фома ему тем и приглянулся. Пристроил тогда старичок Фому в школу, да не простую, многим премудростям там учили, и вроде без арифметики и чистописания в большие чины оттудова выходили.