Власть женщины сильней (гет)

Бенвенуто ди Менголли собирался в Рим. Нужно было подготовить дворец к долгому отсутствию хозяина, а главное — обеспечить безопасность той части казны, что хранилась под его присмотром. Это занимало почти все время монсеньора Менголли.

Синьора Виктория Морно предстала перед кардиналом без доклада слуги, как это уже бывало не раз в последнее время. Бенвенуто отпустил управляющего, с которым обсуждал детали отъезда.

— Синьора! — шагнул он навстречу женщине.

Графиня остановила его порыв, присев в глубоком поклоне:

— Монсеньор, — казалось, еще чуть-чуть, и она протянет руку и поднесет к губам подол его сутаны.

Монтальто улыбнулся:

— Виктория, мне нравятся эти знаки внимания к сану, но, прошу, не лукавь.

— Я совершенно искренна, — не поднимаясь из поклона, Виктория посмотрела на кардинала.

Только теперь он заметил дорожки слез на ее щеках.

— Что случилось? — встревожился Менголли, подхватывая ее под руку.

Она выпрямилась, подчиняясь его движению:

— Мне нужна помощь. Вот это мне доставили сегодня утром. Письмо не подписано, но я знаю руку, которая его написала. Это герцог Лерма, валидо Филиппа, моего… Короля Испании, прежнего… Вы сможете прочесть?

— Конечно. Позвольте…

Кардинал прочел следующее: «Сеньора Кастильо, если Вы желаете видеть невредимыми своих любимых детей, то лучше Вам незамедлительно вернуться в Толедо. А если Вы желаете своим детям, особенно мальчику, не только здоровья, но и благополучия, то еще лучше было бы Вам не огорчать нашего доброго господина и навестить его. Совершенно замечательно будет для Вас и Ваших отпрысков, если Вы привезете с собой известные Вам бумаги, уже подписанные Вашей же рукой. У Вас очаровательная дочь и подающий надежды, но не надежный в своих убеждениях, сын». Менголли еще раз внимательно прочел послание и вновь обратился к Виктории:

— Говорили, что герцог Лерма после смерти третьего Филиппа уже не в фаворе. Видимо таким способом он пытается вернуть себе расположение, — кардинал заглянул в бумагу, — своего «доброго господина». Виктория, почему вы оставили детей там?

— Я боялась за них. Вы говорили, здесь Сержем заинтересовался кардинал Беллармино. А Диана… Она же дочь Климента и… моя.

Монсеньор покачал головой:

— Никто лучше матери не защитит дитя, если оно еще не в состоянии защищаться самостоятельно. И лучше бы Сержем интересовалась римская инквизиция, чем испанская, — увидев, как побледнела Виктория после его слов, Бенвенуто чуть приобнял ее, но продолжил тем же тоном: — Я понимаю вас. После смерти кардинала Перетти… Отец Иосиф, иезуиты… Но поверьте, если бы им это было нужно, они уже нашли бы ваших детей.

Виктория гневно вскинулась:

— Им пришлось бы сильно потрудиться!

— Вот как… Но герцогу это удалось. Либо он выдает желаемое за действительное. Дело должно быть стоящим, чтобы синьор Лерма пошел на такой открытый шантаж. Итак, синьора Морно, о чем идет речь в письме? О каких документах?

Графиня смотрела на кардинала Менголли и молчала. Куда делся обаятельный молодой человек, нежный и восторженный, как она смогла убедиться, любовник? Перед ней стоял спокойный, уверенный в своих силах мужчина, способный холодно и здраво рассуждать. И этот незнакомый ей Бенвенуто ждал ответа.

— Монсеньор, я не знаю.

Кардинал удивленно выгнул бровь, в глазах появилось недоверие.

— Клянусь вам своими детьми, я не знаю какие документы от меня требует герцог!

Виктории вдруг стало очень страшно, но она не могла отвести взгляд от темных, показавшихся сейчас чужими, глаз.

— Почему вы сбежали из Испании?

— После смерти дона Кастильо, почти сразу после похорон мне передали приказ явиться ко двору. Один… друг предупредил, что король хочет запереть меня в монастыре, чтобы, когда истечет траур, выдать замуж. Он так же сказал, что есть какие-то тонкости в наследовании герцогства. Наверно, существуют и документы, их обосновывающие. Больше я ничего не знаю. Поверьте мне, кардинал.

Жесткое, будто выточенное из камня лицо смягчилось улыбкой, ушла гроза из глаз. Увидев это, графиня почувствовала, что стало легче дышать.

— Виктория, ты должна доверять мне. Я не давал тебе повода сомневаться.

— Прости. Но что же делать?

— Твой испанский друг не мог бы поискать эти бумаги? Они, скорее всего, хранятся где-то во дворце в Толедо. А заодно пусть присмотрит за детьми. Что касается герцога…

Менголли замолчал, обдумывая продолжение своей мысли, вновь мягко привлек женщину к себе. Она прижалась к нему, ища опору. Следующие слова кардинала вызвали у нее судорожный вздох.

— Ты же понимаешь, я мало что могу.

— Да, да. Я все понимаю…

— Но вот один человек мог бы сделать многое!

Бенвенуто за плечи отстранил графиню от себя, чтобы заглянуть ей в глаза:

— Виктория, я говорю о человеке, которого ты хотела убить.

Предвидя реакцию, Менголли удержал рванувшуюся как в силках женщину.

— Я говорю о кардинале Перетти!

— Я пришла за помощью к вам. Неужели вы думаете, что он станет слушать меня?!

— Может быть, донна Кастильо, вы спросите у меня самого об этом?

От неожиданности Виктория вздрогнула и шагнула ближе к Бенвенуто. Но, закусив губу, под хмурым взглядом де Невре отступила от Менголли. Бенвенуто тем временем склонил голову, приветствуя входящего отца.

— Мне, наверное, лучше уйти, — тихо проговорила Виктория.

Менголли так же тихо ответил:

— Подумай о детях.

Перетти с мрачным удивлением переводил взгляд с одного на другого. Графиня села на скамью, опустила голову и закрыла лицо руками:

— Бенвенуто, прошу, расскажи все графу.

— Нет, синьора, — резко проговорил Перетти, — вы расскажете мне все сами.

Синьора Морно повторила свой рассказ, ни разу не подняв головы.

— Дайте мне это письмо, — граф бросил перчатки на ту же скамью, рядом с Викторией и протянул руку за бумагой.

Пока синьор Невре читал послание из Испании, Бенвенуто обдумывал и пытался связать сразу несколько наблюдений. Почему старший кардинал здесь, а не в Риме? Что привело его в такую ярость, волны которой едва ли не въяве расходились по небольшому помещению, где они разговаривали? И почему на пальцах его правой руки содрана кожа?

Отрывистым движением Перетти протянул Монтальто письмо обратно, прошелся по комнате и остановился у окна, разглядывая пейзаж за ним.

— Бенвенуто, сын мой, вы хотите, чтобы я помог женщине, которая хотела, а вероятнее всего и сейчас хочет, лишить меня жизни, которая поставила вашу мать в положение изменницы, и, наконец, которая трижды была замужем и меняет пятого любовника?!

Бенвенуто посмотрел на Викторию, привлеченный звуком подавленного рыдания.

— Нет. Я хочу, чтобы вы помогли мне и Святому престолу.

— А что скажете вы, синьора?

Виктория сидела теперь с прямой, застывшей спиной, но все так же не смотрела ни на Менголли, ни на Перетти. Упоминание о мужьях и любовниках причинило ей боль. Слез уже не было, как не было и сил бросится к ногам отца и сына. Но она решилась сказать:

— Мне нечего предложить вам, кроме, пожалуй, векселей вашего товарища Манфреди. Вы вправе мне не помогать, — она поднялась со скамьи и тут обнаружила, что мнет в руках перчатку Перетти, которую сама не заметила как взяла. Менголли тоже изумленно уставился на ее руки, потом в спину де Невре.

При упоминании барона Манфреди лицо Перетти невольно исказила гримаса глубочайшего презрения. Он развернулся к собеседникам:

— Я знаю, что я вправе делать, а что не вправе! Завтра привезете мне его векселя в Латеран. И оставьте в покое мою перчатку!

Окрик заставил женщину вздрогнуть, лицо залила краска. Она аккуратно положила перчатку к ее паре. Невре снова отвернулся к окну, но спиной чувствовал, как в неё упирается взгляд сына.

— Отец, я люблю эту женщину и прошу относиться к ней уважительно.

Рука, опиравшаяся на перекрестие рамы, сжалась в кулак.

— Синьора, вам пора к себе. Собирать вещи для поездки в Рим.

Единственной мыслью графини было не упасть в обморок в этом доме, перед этими мужчинами. Чуть тряхнув головой, она постаралась смирить взволнованное дыхание.

— Да, я конечно. Синьоры, всего… доброго.

Перетти обернулся, посмотрел на женщину, на сына и направился к выходу:

— Проводите донну, Бенвенуто, и поднимитесь в библиотеку. У меня еще есть к вам вопросы.

Граф вышел. Менголли тут же шагнул к Виктории, привлек ее к себе, обнял. Почувствовав опору, она расслабилась и едва не упала.

— Благодарю тебя. Но твой отец… Наверно, не стоило тебе говорить о своих чувствах. Ему это не нравится.

— Ты приехала в карете? Идем, я провожу тебя, — кардинал подал руку Виктории.

Она покорно последовала за ним. Уже у дверцы кареты графиня спросила:

— Можно тебя поцеловать?

Ничего не ответив, Бенвенуто сам склонился к ее губам. За миг до соединения Виктория прошептала: «Я люблю тебя». Он целовал ее долго, не стесняясь ни кучера, ни слуги. Но женщина чувствовала, что кардинал уже не здесь, не с ней. Все его существо в другом месте — в библиотеке. Графиня отстранилась первой:

— Иди, а то синьор Перетти еще больше рассердится.

— До встречи.

И, не дожидаясь пока карета выедет со двора, синьор Монтальто поспешил подняться к графу де Невре. Стремительно, подхваченный каким-то нетерпением Бенвенуто вошел в библиотеку:

— Отец, я очень рад, что ты возвращаешься в курию!

И сразу натолкнулся на жесткий неулыбчивый взгляд Перетти, расположившегося в кресле у камина.

— Прикажи, наконец, принести мне вина.

— Прости. Всех прежних слуг, кто тебя знал, я отправил отсюда.

Когда слуга принес кувшин и кружки, кардинал отпустил его и сам разлил напиток. Граф молчал. Бенвенуто тоже не решался заговорить. Наполнив вторую кружку уже своей рукой, Перетти глухо обронил:

— Ты тоже все знал?

— О чем ты…

Менголли замолк на полуслове, когда его прожег гневный взгляд. И тут мозаика сложилась: прощание Юлии, Виктория, поставившая «мать в положение изменницы», усталый запыленный вид и волны ярости, сбитые костяшки на руке и, главное, Манфреди в тот давний вечер в доме графини де Бельфор.

— Только то, что барон Манфреди был приглашен синьорой де Бельфор погостить в ее доме и помочь в поисках твоего убийцы, — осторожно проговорил Менголи.

— Ты молчал.

Бенвенуто опешил:

— Я видел его лишь раз в доме графини. И был озабочен только сохранением твоей тайны! У меня вряд ли бы получилось хорошо разыгрывать активное участие и помощь в деле возмездия!

— А после?

— А после… дела синьоры Ла Платьер меня не волновали!

— Не волновали?! Почему же ты поспешил ей сообщить, что Виктория вернулась?

Менголли тонко улыбнулся и с вызовом вскинул голову:

— Ты же знаешь что такое загонная охота?

Кардинал следил, как на лице отца постепенно проступает понимание.

— Письмо из Испании?

Менголли покачал головой:

— Нет, оно не мое. Здесь все чисто. Письмо настоящее.

Перетти вновь налил себе вина и, не скрывая нотки брезгливости в голосе, поинтересовался:

— Зачем тебе эта женщина?

— Я хочу, чтобы она принадлежала мне полностью.

Перетти внимательно вгляделся в лицо Менголли и, рассмеявшись, отсалютовал сыну кружкой.

Вскоре граф простился с молодым хозяином виллы и направил свой путь в Город, в дом старого товарища — кардинала Оттавиани.

* * *

Как только два всадника развернули коней в сторону Рима, синьор Манфреди бросился обратно к берегу, к Юлии. Побежавших было следом служанку и управляющего жестом отправил обратно в карету. Графиня так и сидела на траве, куда упала, пытаясь остановить Перетти. Жерар поднял ее, обнял за плечи:

— Юлия, дорогая моя… Зачем… Почему ты не позволила мне поставить этого зарвавшегося мужлана на место…

Она подняла к нему лицо. Алела капля крови еще дрожала на разбитой губе, но слезы уже высохли. В ее глазах была безграничная тоска и мука.

— Не надо, Жерар.

Юлия не сделала попытки высвободиться из объятий, но как она была далека от него сейчас!

— Поедем, тут недалеко есть еще один постоялый двор. Там мы поговорим и все обдумаем.

Манфреди подхватил женщину на руки, словно она была безвольной куклой, и понес к дороге. Увидев как барон выходит со своей ношей из-под сени придорожных деревьев, Пьер поспешил на помощь. Вместе они усадили Юлию в карету. И кортеж отправился дальше, до ближайшей таверны.

Оторвав с камзола пару серебряных пуговиц, Манфреди расплатился за комнаты. В одной из них разместил Юлию. Через некоторое время он зашел к ней с вином и фруктами.

— Если позволишь, я буду рядом.

Она посмотрела на него с благодарностью и удивлением:

— Это моя судьба — мучить тех, кто любит меня. Прости мне… все.

— Надеюсь, в число тех, кого мучаешь, ты не записала Перетти?

Юлия закрыла лицо руками, и Жерар проклял себя за несдержанность.

— Много лет назад я продала свою душу этому человеку. И с тех пор он всегда возвращается требовать то, что принадлежит ему. А я не имею ничего: ни его души, ни его тела. Всю жизнь я бегу за ним и не могу удержать его… Он — как песок, уходящий сквозь пальцы, как тень…

Она говорила тихо, будто сама с собой, и в голосе слышалась смертельная тоска и обреченность. Жерар почувствовал, как сжимается сердце от боли за нее.

— Помнишь, ты сказал, что всегда оставлял меня с живым Перетти? Он жив…

Кровь бросилась барону в голову, но он постарался говорить спокойно:

-Никогда. Теперь уже никогда я не оставлю тебя! Ни с кем! Тем боле с… ним!

Манфреди на мгновение задумался, потом посмотрел прямо на графиню:

— Юлия, будь моей. Я верну себе земли и смогу дать тебе все, что ты захочешь. Только прошу, согласись стать моей женой!

Графиня горько рассмеялась:

— Нет, Жерар. Перетти прав, мне не везет на мужей, они умирают. А я не хочу твоей смерти! Пока Перетти жив, и я знаю об этом, я не буду принадлежать никому.

Барон сорвался с места, отошел к окну.

— Ты и вправду любишь только Перетти, — имя соперника он выплюнул сквозь зубы. — Но ты ошибаешься — я умирать не собираюсь!

— Жерар! Он страшный человек! Это может случиться так и тогда, что ты и не поймешь ничего, пока не будет поздно. Женщина, толпа разбойников, камень со стены…

— Ну, с женщинами, кроме тебя, я теперь не общаюсь. От толпы разбойников, поверь мне, я отобьюсь. А камень… Просто не буду ходить под стенами!

Под конец он едва не кричал, но тут же опомнился:

— Прости. Прости меня, — Жерар опустился перед ней на колени. — Я сейчас уйду к себе. Отдыхай. Утром вместе решим, что делать дальше.

Поцеловав ее ладони, барон поднялся и, не оглядываясь, вышел из комнаты.

Ранним утром, едва начало светать, Юлия осторожно разбудила Пьера и Женевьеву. Спустя короткое время, понадобившееся синьору Шане на то, чтобы подготовить карету графини, она уже ехала по дороге в Рим. На столе в ее комнате осталась записка, адресованная барону Манфреди: «Я уезжаю. Не хочу лгать ни тебе, ни себе. Постарайся забыть меня. И не пытайся погубить Перетти. Если он умрет от твоей руки, я убью тебя и себя. Прощай». Обнаружив послание после завтрака, Манфреди в неистовом исступлении разгромил комнату.

— Ну уж нет, синьор Лазарь… Я верну тебя туда, откуда ты вернулся… В могилу!

* * *

Юлия вернулась в Рим усталая и опустошенная. Она с безразличием наблюдала, как по городу разносятся слухи о том, что монсеньор Перетти чудом спасся при покушении, что он не погиб, а лишь скрывался, избегая повторных попыток его убить. Спустя всего несколько дней в ее дом полетели приглашения в гости, на балы. Всем хотелось услышать историю если не из первых уст, то хотя бы из вторых. От самых расторопных приглашений графиня вежливо, но твердо отказывалась.

Жерар Манфреди не показывался, за что она была ему даже благодарна. Но тихие одинокие вечера быстро стали тяготить Юлию. И как только синьора Ла Платьер убедилась, что с лица сошли последствия встречи с кардиналом на берегу озера, она отправилась на званый вечер. И как в прежние времена синьора Юлия была одной из самых обаятельных и остроумных женщин римской аристократии, ее присутствие снова украшало собрание. Единственным, чем графиня разочаровала общество, стало ее молчание обо всем, что касалось пикантных подробностей произошедшего с монсеньором Перетти. На все вопросы об этом Юлия либо отвечала односложно, либо шуткой. В конце концов, ее перестали тревожить, и она смогла целиком отдаться блестящему великолепию бала. Разгоряченная танцами, комплиментами, вином, а еще больше духотой галереи Юлия вышла на балкон. Ночной прохладный ветерок остудил ее тело, шербет-мороженое освежил.

Поздним утром следующего дня Юлия почувствовала себя плохо. Болела голова, резкий кашель усиливал боль в груди. К обеду синьора слегла в постель. Комната плыла и качалась перед глазами. Женевьева притронулась к голове и щекам госпожи и ужаснулась — настолько они были горячими. Послали слугу за врачом. Давида Лейзера в городе не оказалось. Пришлось обойтись простым лекарем. Он был способен лишь вырвать зуб, поставить пиявки или сделать кровопускание. Последнее он и счел самым действенным средством. На некоторое время Юлии стало легче, но потом ее состояние продолжило ухудшаться. В страшном жару она металась в постели пока не потеряла сознание. Лекарь сказал, что если Богу будет угодно, синьора очнется к утру, если нет — она умрет. С этим эскулап и покинул дом пациентки. Пьер и Женевьева не отходили от постели больной. Юлия то впадала в забытье, то металась в бреду. И в бреду плакала и звала: «Феличе… Не уходи… Феличе». Пьер все больше мрачнел, служанка, теряя надежду, утирала слезы.

— Надо, наверно, послать за его высокопреосвященством, — обратилась она к управляющему.

— С ума сошла? — вскинулся Пьер. — Забыла что было?

— Но госпожа умирает. Что если… Она так зовет его.

Пьер обернулся на очередной всхлип Юлии: «Феличе…»

— Думаешь, он пойдет сюда?! Ночь на дворе. Где его искать? Да и не пропустит к нему никто!

Женевьева заметила гневный отблеск в глазах синьора Шане и поспешила сказать:

— Я пойду. Я возьму с собой Джованни. Надо попробовать.

После короткого раздумья управляющий махнул рукой:

— Ступай. И пусть Джованни возьмет с собой оружие.

Когда за служанкой закрылась дверь, Пьер подошел к постели графини. Поправил подушки, убрал с лица женщины прилипший локон.

— Что же ты делаешь с собой, Юлия Везен.