Под куполом (гет)

Драко

Драко видит его каждый день издалека: тонкий мерцающий купол, словно сотканный из серебряной ткани. Это могло быть красиво, если не было бы самым страшным обманом и сплошной иллюзией для тех, кто живет внутри.

Впрочем, для них ничего не изменилось с того самого вечера, когда закончилась Битва за Хогвартс. Они до сих пор живут, дышат, ходят на работу, встречаются с друзьями, женятся и чувствуют себя счастливыми, воображая, что победили и что самое страшное уже позади. Никто из них не подозревает, что они живут под Куполом и что за ними наблюдают. Гоблины и домовые эльфы, воспользовавшись всеобщей радостью и беспечностью, незаметно использовали эту возможность для себя. Теперь они стоят во главе магического мира, но никто об этом не догадывается. Гоблины все так же работают в Гринготтсе, а вот домовые эльфы исчезли из домов, исчезли из Хогвартса, примкнув к гоблинам. Те, кто раньше услуживал, стал тем, кому служат.

И Драко снова оказывается по ту сторону. Своего рода проклятье. Каждый раз он оказывается по другую сторону справедливости. Те, кто должен был попасть в Азкабан, оказываются за пределами Купола, в самом бедном районе Лондона, но при этом знают, кто действительно управляет Великобританией. Гоблины и домовые эльфы специально позволяют видеть и наблюдать, чтобы те, кто раньше унижал, теперь остался униженным навсегда. Их немного: его семья, Селвины, Лестрейнджи и Нотты, выжившие Гойлы, Руквуды и Треверс. Остальных или поселили в другой части Британии, или убили.

Драко лениво опирается руками о подоконник, глядя в окно, покрытое каплями дождя. Он быстро закрывает глаза, чтобы не рассматривать свое бледное отражение. Он давно уже не тот Драко, которым когда-то был. Серые глаза потускнели и напоминают помутневшие серебряные монеты, а в душе огоньком трепещет отчаяние. У его семьи ничего нет: ни имени, ни поместья, ни денег. Каждый день приходится выживать, расплачиваясь за ошибки прошлого, ошибки, которые он хотел искупить — но совсем иначе. Ему снова не оставляют выбора.

Каждый день отец уходит из их покосившегося домика ранним утром: все, чем здесь можно заработать, это тяжелый труд, который предоставляют гоблины, живущие неподалеку. Отец к нему не привык и все чаще уходит в себя, отказываясь разговаривать. После войны им сложно найти общий язык, и если раньше, давным-давно, в мире, где было тепло и солнечно, они постоянно разговаривали, то сейчас едва ли обмениваются и десятком слов за день.

— Снова кашель, — мать устало трет виски. Ей тоже достается: постоянная забота о кривом холодном доме, возня на кухне с невкусной едой и вздохи отца. Из изящной аристократки она превращается в вечно уставшую хозяйку в испачканном переднике. — Отцу нужно попасть к врачу.

Драко мотает головой. Им нужен не врач, а нормальные условия жилья. Он ведет дневник с самого переворота, чтобы отмечать прошедшие дни и наиболее важные события. С Битвы за Хогвартс прошло чуть больше полгода, и их ждет зима, которую они не переживут. О карьере в Министерстве остается только мечтать, как и о вкусной еде и теплой постели. Гоблины злопамятны, а домовики упиваются радостью, глядя, как отец работает на них целыми днями. Селвин уже спился, и Драко, встречая его на улице, с бутылью паленого огневиски, уверен, что тот не доживет до конца месяца. У Руквудов болеет маленькая дочь. Все они, разумеется, сволочи, но даже сволочь имеет право на врача для своего ребенка. Дети — не виноваты. Дети — отражение своей семьи. Драко смотрится в зеркало и не хочет видеть там отца, но иногда все-таки видит.

— Драко, — мать ласково кладет руку на его плечо. — Пожалуйста, нам нужен врач.

— Нет. Нам нужен совершенно другой человек, — Драко упрямо поджимает бледные губы.

Врач — это временная помощь, а ему хочется, чтобы мир стал прежним. Неидеальным, жестоким, но настоящим, а не управляемым искусственно, где определенные нелюди решают, кто достоин жить, а кто — умирать, кто достоин счастья, а кто — медленной смерти.

Драко натягивает через голову старый мохеровый свитер и приглаживает волосы. Палочек у них нет, и если на него нападут, то наверняка убьют не раздумывая, но он должен попытаться. Не только ради себя. Этот всепоглощающий эгоизм исчез еще тогда, когда Драко получил задание убить директора. С тех пор на себя ему было наплевать: он хотел искупить свою гордыню ради матери, а теперь — ради отца.

Он рассчитывает только на милосердие.

Гермиона

Ей нравится череда рутинных дней: встаешь, варишь кофе и пьешь его со сливками и тостами из черного хлеба с сыром, и в начищенной поверхности чайника видишь копну волнистых каштановых волос и смешное заспанное лицо.

Гермионе совсем не по душе тот строгий уклад жизни, который установило Министерство после войны: палочки используются только в рабочее время, в течение дня нужно делать отчеты, которые отдаются докси, выезд за границу запрещен на ближайшие пять лет, чтобы предотвратить побег политических заключенных, оставшихся после войны. Их не посадили в Азкабан; хотя суды и были, Азкабан остается пустым, а дементоры оставлены на случай самых тяжелых преступлений. Все сторонники Темного Лорда живут в специальном районе под арестом, Малфои же остаются в поместье без права его покидать: это выглядит справедливым. Они могут работать, хоть и лишены всех привилегий, однако Министерство считает, что со временем их смогут принять обратно. Рон первым пришел в восторг от этой идеи и кричал, что теперь Малфои наконец-то поработают руками.

Гермиона доваривает кофе и наливает его в прозрачный стакан с толстыми стенками, с удовольствием вдыхая аромат, а потом добавляет любимый ванильный сироп. Она все еще живет одна: Рон занят помощью Джорджу, так что они просто встречаются, гуляя по городу. Гарри пропадает на курсах мракоборцев, а Джинни полностью ударилась в квиддич, так что собраться всем вместе уже давно не получается.

В окно стучат: зевая, Гермиона приподнимает раму и, впустив внутрь докси, кладет ей отчет о планах на сегодняшний день: что она собирается осуществить, куда пойдет, с кем увидится. Докси теперь используются правительством ради обеспечения порядка: если знать, кто чем занят, легко можно предотвратить появление заговоров и новых Темных Лордов. После войны эта стратегия пока что работает отлично, а потом, наверное, придумают что-то менее строгое. И Гермиона отчаянно ждет, когда это «потом» наступит. Многое остается непонятным и кажется чересчур суровым, а порой — несправедливым, и она жадно поглощает «Пророк» по утрам, надеясь найти там заявление премьер-министра о возвращении к нормальной жизни.

Докси улетает, сделав круг по кухне, и Гермиона с некоторым облегчением закрывает окно. Однажды она видела, как докси, не дождавшись отчета, ужалил сотрудника Министерства за нарушение порядка, и его пришлось срочно везти в Мунго, а спустя три недели его вообще уволили, сказав, что это нарушение — третье по счету. Гермиона пока так и не решила, что она думает по этому поводу.

Единственное, что кажется Гермионе не слишком-то безопасным в мире, который пытается обезопасить ее от всего на свете — это требование относительно палочек. По новому регламенту палочки нужно сдавать в конце рабочего дня и получать перед работой, расписавшись в документе особой росписью. С точки зрения Министерства такой порядок помогает им отслеживать нарушителей, но что, если самому магу понадобится защищаться, тушить пожар или поднимать тяжести? Рон ворчит, что уже устал мыть посуду, а Молли радуется, что такой закон не ввели в ее молодости. Но Министерство, получая кучу жалоб, только выпускает обещания: да, скоро этот приказ отменится, это лишь «временная вынужденная мера». Но проходит месяц, два, теперь уже больше полугода — однако палочками вне рабочего места пользоваться по-прежнему запрещено. И Гермиона потихонечку начинает прокручивать в голове пути выхода из этой неудобной ситуации.

— Распишитесь, Грейнджер, — сотрудница по имени Мэри протягивает ей пергаментный лист. — Вы сегодня как обычно?

Гермиона быстро выводит свою подпись, и та, вспыхнув красным цветом, исчезает.

— Да. На следующей неделе в четверг мне нужно будет пораньше уйти, это возможно?

— По какой причине?

Гермиона смущенно краснеет.

— По личной.

Мэри неодобрительно смотрит на нее сквозь толстые очки.

— Такие причины не являются основательными для раннего ухода с работы, мисс Грейнджер. Может быть, у вас есть возможность указать конкретную причину?

— Врач, — Гермиона нервно дергает ремешок сумки. — Я отпрошусь только на пятнадцать минут раньше…

Мэри качает головой.

— Возьмите заявление. Здесь вы должны указать день и время, когда идете в Мунго, имя и фамилию врача, причину, по которой вы обращаетесь.

Гермиона берет листок дрожащей от возмущения рукой, но старается скрыть эмоции за натянутой улыбкой.

— Вам не кажется, что это конфиденциальная информация? — спрашивает она вежливо, но Мэри кивком указывает ей, что следует проходить к лифту и не задерживать следующих работников.

Свернув листок, Гермиона запихивает его в сумку и с силой нажимает кнопку вызова лифта. На одном из этажей она сталкивается с Гарри: он возвращается с утренних занятий, весь взмокший и явно довольный собой, но Гермиона, оттащив его в сторону, быстро рассказывает о ситуации с врачом.

— Что ты хочешь, чтобы я сделал? — Гарри озадаченно взъерошивает волосы. — Я не могу влиять на решения правительства. И потом, это же хорошо, что на работе будут знать о твоих проблемах, может, повысят зарплату или прибавят к отпуску несколько лишних дней…

Гермиона вспыхивает и мягко стучит кулаком по его лбу.

— Включи голову, Гарри! Я не обязана отчитываться о том, куда я иду и что делаю. Хватит того, что мы предоставляем информацию докси по три раза за день. На следующей неделе я иду к глазному. А что, если я соберусь к гинекологу или зубному? Мне нужно писать, что я иду к врачу с целью выяснить, как дела у моих женских органов или почему по утрам у меня изо рта пахнет не зубной пастой?

Гарри смеется, глядя в ее сердитое лицо.

— По-моему, ты нагнетаешь.

— Я это слышала каждый год в Хогвартсе, а потом случалась какая-то ерунда, — Гермиона вздыхает. — Но если ты увидишь Кингсли, спроси у него, пожалуйста, когда закончится этот суровый порядок, а то надоело постоянно выставлять всю свою жизнь напоказ. И еще Рон удивляется, почему я не предложу ему переехать к себе.

Гарри похлопывает ее по плечу, улыбаясь, и Гермиона шумно выдыхает, заметив летящую к ним докси.

— Черт, я опаздываю уже на одну минуту, — быстро произносит она и, не оборачиваясь на Гарри, бежит к своему кабинету. Докси следует за ней до самых дверей, и Гермиона, войдя в комнату, пытается отдышаться.

— Возьми, — помощница, белокурая девушка чуть младше нее, быстро сует ей в руки пачку документов. — Оборотни опять пытаются продвинуть свои правила, придется собирать комиссию. И еще займись подсчетом популяции красных колпаков. Наверху обеспокоены их количеством.

— Спасибо, Элайза, — Гермиона, скинув мантию, садится за стол. — До обеда буду занята. Никого не пускай, ладно?

Ее кабинет — самое уютное место во всем Министерстве. На окне цветут розовые фиалки, стены окрашены в бледно-зеленый, около стола — желтые кресла и желтый диван. Но объем работы — огромный. После войны каждый вид разумных магических существ пытается добиться выгодных прав, и зачастую эти просьбы прямо противоположны. Гермиона прикрывает глаза. Как развести взаимные претензии оборотней и гоблинов? И дело о домашних эльфах так и остается нерешенным. Их исчезновение рассматривают на высшем уровне, а полноценную замену им в Хогвартсе так и не нашли.

В обед она получает сову от Рона. Заметив на записке фиолетовый штамп «пропущено», Гермиона закатывает глаза. Еще и это вечное чтение личной переписки в целях безопасности — полное нарушение границ! Нет, нужно все-таки поговорить с Кингсли, и это будет непросто: к верхушке Министерства попасть практически невозможно.

Гермиона откидывается на спинку кресла и, уткнувшись в шарф, вдыхает едва уловимый аромат духов. Они почти закончились — ее старенькие французские духи, которые родители привезли давным-давно из Парижа, с нотками ландыша и сирени. Теперь такие не купить: Министерство ограничило даже международную торговлю «всякой ерундой», а на английские духи ей жаль тратить половину зарплаты.

Рон, конечно, предлагает встретиться в «Дырявом котле», и Гермиона морщится. Там слишком много глаз, но у Рона почти нет денег из-за того, что многие товары в магазине «Вредилок» попали под запрет, а на разрешенные спроса практически нет. Джордж уже месяц говорит о том, что, если запреты не снимут, придется закрывать магазин. Филиал в Ирландии закрылся еще в октябре.

— Устроюсь помощником бармена, — Рон приобнимает ее за плечи. — Там хотя бы деньги будут стабильными.

— Неужели тебе не хочется вернуть магазин на прежний уровень? — спрашивает она мягко, но настойчиво. — Там было столько всего интересного. Детям нравилось. Даже взрослые с удовольствием заходили.

Рон смотрит на нее искоса. От него пахнет кремом для бритья, но щетина на подбородке так и торчит непобежденной.

— И что ты предлагаешь?

— Поговорить с Кингсли, — шепчет Гермиона, записывая в протянутый докси пергамент информацию о том, сколько времени они собираются провести в баре. — Часа два хватит?

— Наверное.

Рон скрывает огорчение, но она отлично понимает, что ему и Джорджу приходится нелегко. Магазинчик должен работать дальше не только ради прибыли, но и ради памяти Фреда.

Они садятся за дальний столик, заказав вишневое пиво. Рон улыбается, глядя на нее, и Гермиона смущенно краснеет. Во время войны они только и мечтали о таких спокойных минутах в мире, свободном от войны. Вот только нынешний освобожденный мир Гермионе скорее не нравится, но она старается не показывать свое недовольство, пытается привыкнуть к порядку, который сперва казался логичным. Но ей так хочется, чтобы все наконец смогли вздохнуть с облегчением! Рон уже месяц ходит в одной и той же клетчатой рубашке и старых джинсах. Цены растут из-за отсутствия конкуренции, зарплаты совсем маленькие, а про Рона и говорить нечего. Нет прибыли — нет денег. А откуда возьмутся посетители, если многое под запретом?

— Не хочу сегодня возвращаться в Нору. Может быть, пойдем к тебе, поиграем в шахматы?

Гермиона снова краснеет.

— У меня нет шахмат.

— А я не их имел в виду.

— Я не хочу потом писать объяснение, откуда ты взялся в моей квартире, или, что еще хуже, описывать, чем я с тобой занималась.

Рон хмурится.

— Я умру девственником, да?

— Надо поговорить с Кингсли, — убедительно шепчет Гермиона, подавшись вперед. — Мы уже полгода живем в режиме чрезвычайной ситуации. Сколько еще?

— Гарри все устраивает, — Рон пожимает плечами, но в его глазах сквозит раздражение.

— Пока что, пока он занят с утра до ночи. А потом он очнется и заметит то же, что замечаем мы. И у него одного есть доступ к верхушке как у того, кто лично победил Тома.

Рон пожимает плечами и машет бармену, прося принести еще пива. Потом сует руку в карман и вытаскивает мелочь. У Гермионы сжимается сердце. Так не должно быть! Не ради этого они скитались по лесам и полям, спали в палатке и рисковали жизнью.

— Вроде хватит.

— У меня есть… — начинает она, но Рон резко взмахивает ладонью. — Прости.

— Когда думал, что после передряг наступит лучшая жизнь, но ошибся, — он кривится. — И ведь не уедешь никуда.

Гермиона кивает, задумчиво делая глоток сладкого и одновременно горьковатого пива. Словно ее жизнь.

— Хоть поцеловать-то можно? — ворчит Рон, прощаясь у двери дома, где она временно снимает крошечную квартирку. — Целую неделю не увидимся.

Щетина слегка колет ее нежную кожу, но Гермиона изо всех сил прижимается к нему, отдавшись поцелую. Ей тоже хочется остаться наедине, хочется перешагнуть черту — но пока что не хватает смелости, а чувство, что за ними постоянно следят, преследует ее даже ночью. И она постоянно удивляется: неужели все это замечает только она одна?

Драко

Треверс смотрит на него насмешливо, лишая последней надежды. В его доме так же холодно, как и во всех остальных. Воды нет, на столе горит огрызок свечи.

— И в чем мне будет выгода? — интересуется он зло. — Ты сопляк совсем, Драко. Даже если ты проникнешь в город, ничего из этого не выйдет. Скрутят и уничтожат, даже следов не оставят. А мне это зелье нужнее: я знаю, с кем можно договориться.

Драко упрямо поджимает тонкие губы. Он устал и взмок, несмотря на холод. Но ему нужно уговорить Треверса, иначе — нищета, голод и смерть доберутся до его семьи месяца через два. Их всех бросили здесь умирать, дав иллюзию жизни. Как они этого не понимают?

— Я хочу найти не временный выход, — спокойно говорит он, глядя в бледное лицо Треверса. В животе урчит. — Я хочу все исправить, договорюсь, чтобы нам всем создали нормальные условия жизни.

Треверс издевательски смеется.

— Нам? Пожирателям? Это вы, Малфои, опять легко отделаетесь, а нас засадят по полной программе, по самые яйца. Какого драккла я должен менять одну дыру на другую, да еще, возможно, на Азкабан?

— Мы здесь все умрем, — мрачно произносит Драко. — И ты это прекрасно понимаешь. В Азкабане хотя бы кормят.

Треверс нервно расхаживает по комнате. У него осталось всего одно зелье, с помощью которого можно преодолеть серебряный Купол, отрезающий Лондон от их жалкого района, и попытаться купить немного еды и лекарств. Но и ингредиенты для зелья остаются по ту сторону Купола, и купить их уже не на что.

Когда Драко поднимается и плотнее заматывает шарф, Треверс с кислым выражением лица протягивает ему маленький пузырек с янтарного цвета зельем. Драко осторожно прячет его в карман и благодарно кивает, не говоря ни слова.

— Удачи вернуть нам нормальную жизнь, парень, — орет Треверс вслед и захлопывает дверь.

Всем хочется выжить.

Он бредет домой по выпавшему с утра снегу, дрожа под холодным ветром как последний ржавый лист, цепляющийся за дерево. Нужно собрать все, что может пригодиться, найти карту Лондона и срочно отправляться под Купол. Вчера к ним приходил гоблин с проверкой: все ли дома, как себя чувствуют, ходят ли на работу. Драко едва сдержался, чтобы не ударить его по отвратительной морде, на которой светилось удовлетворение при виде их бедной жизни. Отец тогда прохрипел, что будь у него палочка — он бы показал, кто здесь настоящий волшебник, но мать только покачала головой, быстро дернув его за рукав.

Драко, конечно, согласен с отцом. Гоблинам и так давали слишком много свободы, а домовиков, наоборот, запугивали — и вышло то, что вышло. Когда он все вернет назад, то гоблины должны оставаться под постоянным контролем, а домовикам следует предложить выбор.

Вот только как все вернуть назад?

Некоторые идеи у него есть, но в одиночку он не справится, и помощник должен быть не просто умным, а невероятно сообразительным и при этом уметь неплохо сражаться. А самое главное, он должен видеть все недостатки этого чертового мира и согласиться рискнуть. Драко, со всем нежеланием это признавать, знает только одного такого человека, и это — Грейнджер. Сначала он собирался прийти к Поттеру, но потом подумал, что Поттера-то сейчас наверняка все устраивает: слава, курсы мракоборца и постель Уизли в теплой Норе. А вот Грейнджер обязана, просто обязана быть недовольной происходящим.

Мать взволнованно ходит по комнатушке, кутаясь в шерстяной платок и наблюдая, как Драко складывает все необходимое в старую школьную сумку. К сожалению, заклятие расширения применить не получится, потому что оно возможно только при наличии палочки, так что остается брать только самое необходимое: щетку, бритву, запасную одежду и белье, книгу с заклинаниями Темной магии, стащенную из школьной библиотеки, несколько уцелевших ингредиентов для базовых зелий, карту Великобритании, какую-то штуку под названием «компас», найденную в доме, и блокнот.

— Может быть, еще вот этот? — мать протягивает ему старый школьный свитер, но Драко качает головой.

— Не влезет. Мне нужно, чтобы сумка оставалась настолько легкой, чтобы я мог с ней бежать.

Мать обнимает его, прижимая к себе, совсем как в детстве. На мгновение Драко зажмуривается, представляя, что ему одиннадцать и они вот-вот отправятся в Косой переулок, чтобы купить все необходимое для школы.

— Ты уверен, что нужно идти именно к Грейнджер? Мы отвратительно обошлись с ней в мэноре, а Беллатриса вообще пытала девочку, — мать отворачивается, говоря это. — Ты не боишься, что она злопамятна?

— Грейнджер может быть злопамятна, но если на кону справедливость, она объединится с самим Темным Лордом, поверь мне, — Драко хочется верить в то, что он произносит. — Во всяком случае, она не сдаст меня сразу, так что надежда все-таки есть.

Он выходит из дома ранним утром, до рассвета. Ветер гоняет пушистый снег и швыряет его в лицо. Драко поеживается, жалея, что не надел на себя тот лишний свитер. Как это жалко — дрожащий Малфой, которого выкинули на окраину жизни. Ничего, он все вернет на свои места, он докажет, кем может быть, если дать ему шанс. Это тоже звучит унизительно, но за свои ошибки приходится расплачиваться — кровью, жизнью или чувством собственного достоинства.

Драко идет быстро, постоянно оглядываясь по сторонам. Чтобы добраться до Купола, нужно пересечь небольшой заброшенный парк — и он специально петляет между деревьями, чтобы замести следы. Тишина, одеялом окружающая его, иногда взрывается хрустом ветки или хлопаньем крыльев сойки. Сияющая поверхность показавшегося впереди Купола кажется непроницаемой как плотное стекло. Драко вытаскивает пузырек дрожащей рукой и залпом выпивает зелье.

В животе становится горячо, и по телу расползается странное тепло.

Он плотнее прижимает к себе сумку и решительно шагает сквозь серебристую пленку. Шум Лондона сразу обрушивается на него с полной силой, и в первые минуты Драко даже хочется спрятаться — настолько он отвык от этого. За Куполом их окружали только тишина и крики птиц.

Министерство он находит без особого труда, пару раз сверившись с картой. Еще несколько раз приходится прятаться от докси, летающих туда-сюда в огромных количествах. Противоядия у него нет, а если попасться — это конец. Добравшись до Министерства, Драко плотнее кутается в мантию и прячется в ближайшем тупике рядом с огромным мусорным контейнером, поминутно выглядывая, чтобы не пропустить мгновение, когда Грейнджер выйдет из дверей.

Главное, чтобы она не вышла с этим недотепой Уизли. Драко понимает, что вероятность того, что Уизли и Грейнджер уже живут вместе — велика, но разделаться с Уизли проще, чем достучаться до Поттера.

Ноги затекают, и в нос постоянно ударяет резкий запах отходов. Драко садится на корточки, устав стоять, и ищет в сумке засохшее печенье. Да, когда он смотрел на победившего Поттера там, в Большом зале, он и представить не мог, что спустя полгода будет сидеть около мусорки и ждать, когда Грейнджер выйдет с работы. Будь прокляты гоблины! И то унижение, которое он переживает уже полгода.

Грейнджер выходит чуть после шести, и Драко, мгновенно собравшись, следует за ней, прячась за все, что помогает ему избегать внимательного взгляда докси. Ранние декабрьские сумерки только помогают. Грейнджер повзрослела, но одевается все так же безвкусно, зато на ее лице отражается явное неудовольствие — Драко замечает это сразу. Слава Мерлину, идти оказывается недалеко: Грейнджер живет буквально в нескольких домах от Министерства, и Драко останавливается, глядя, как она исчезает в четырехэтажном доме, выкрашенном в голубой цвет.

В руках у Грейнджер блестят ключи.

Ключи!

По его спине пробегает холодок. Какого драккла она не открывает дверь магией? Наверное, потому что дом — маггловский. Успокоив себя этой мыслью, Драко выжидает несколько минут, проверяя, не прискачет ли Уизли горным радостным козлом, а потом подходит к дверям. Спустя минут тридцать из подъезда выходит старушка с пустым пакетом, и Драко заходит внутрь, вежливо придержав ей дверь, и тут же спрашивает:

— Вы не знаете, на каком этаже живет молодая девушка с растрепанными волосами?

Старушка окидывает его недовольным взглядом.

— Третий этаж, пятая квартира. Вечная тихоня, даже и рассказать нечего. Вы из управления?

— Да, оттуда, — Драко проходит внутрь и поспешно поворачивается к старушке спиной.

На голубой двери нет номера, но других вариантов не остается. Драко лихорадочно находит в кармане скрепку, найденную в доме, где он жил, но быстро понимает, что никогда не сумеет вскрыть ею дверь. Это сложно, и этому нужно учиться у кого-то опытного, а все его навыки сводятся к прочтению книги о взломах.

Смешно.

Без палочки он никто. Он — беспомощен.

Не поддаваясь этой болезненной мысли, он вскидывает руку и негромко стучит.

— Грейнджер, я знаю, что ты видишь меня в глазок. Открой.

Сначала по ту сторону раздается шорох, а потом знакомый голос произносит:

— Уходи, Малфой.

Он в отчаянии прислоняется лбом к прохладной поверхности.

— Пожалуйста, Грейнджер, открой, нужно поговорить, — он произносит это сквозь зубы, потому что обратной дороги нет, а просить ее, по-настоящему, не менее унизительно, чем отчитываться перед гоблинами.

— Уходи. Мне не нужны неприятности, — она не сдается, и Драко бессильно ударяет кулаком по двери. Отец умрет в этом холоде. И мать не выдержит, а потом и он сам, отрезанный от мира и искупления, сгниет в этой дыре на радость домовикам.

И тогда он хрипло произносит:

— Если не откроешь, я умру, Грейнджер.

Несколько секунд ничего не происходит, а потом дверь тихонечко приоткрывается, но в холле темно, и Драко шагает вперед наугад. Сверкает что-то холодное и острое, и он, моргнув, замечает наставленный на него длинный кинжал.

— Теткин, — морщится он, — откуда он у тебя?

Грейнджер смотрит на него настороженно. Она стоит перед ним в домашнем платье, с распущенными, торчащими во все стороны чуть вьющимися волосами, храбро сжимая кинжал — и на мгновение кажется ему немного красивой. И Драко тут же мотает головой, отвергая эту дурацкую мысль.

— Ты решила сражаться со мной с помощью кинжала? Не проще использовать палочку?

Грейнджер слегка опускает руку, не сводя с него взгляда.

— Мы сдаем палочки в конце рабочего дня.

Драко сглатывает, смотря в ее блестящие глаза.

— Вы — что делаете?

— Ты разве не знаешь?

— Я вообще ни черта не знаю, что у вас тут происходит.

Грейнджер опускает руку с кинжалом еще ниже.

— Вам в мэнор не присылают «Пророк»?

— Я не живу в мэноре, Грейнджер. Вам говорят это для отвода глаз, но на самом деле нас просто вышвырнули за окраину и бросили медленно умирать.

Грейнджер смотрит на него как на безумного, потом пятится на кухню, все еще сжимая оружие в руке. Мерлин, да у нее ребенок этот кинжал выхватит, она же не умеет с ним обращаться! Усмехаясь, Драко короткими шагами следует за ней.

Оказавшись на кухне в свете тусклой настольной лампы, они наконец могут толком разглядеть друг друга.

— Ужасно выглядишь, — выдает Грейнджер со своей привычной прямолинейностью, глядя на него с некоторым сочувствием.

— Я знаю, — он смотрит поверх ее плеча на вазу с фруктами, и живот отзывается неловким, унизительным урчанием. Грейнджер тут же прослеживает его взгляд и немедленно спрашивает:

— Хочешь есть?

Он несколько секунд колеблется, сражаясь с остатками гордости.

— Не откажусь.

Она почему-то смущается и бормочет, что живет одна, что в холодильнике у нее почти ничего нет и что готовит она наспех и довольно посредственно. Драко снова усмехается. Стремление Грейнджер к перфекционизму нужно вносить в книгу рекордов.

— Слушай, я не ел толком дней пять, чтобы оставить побольше матери, так что можешь предлагать что угодно, — ему невыносимо неприятно говорить это, слова словно корежат рот, но строить из себя аристократа некогда. — Хлеб и сыр вполне сойдут.

Но Грейнджер упрямо возится с едой и в конце концов ставит перед ним тарелку с дымящимся рисом и несколькими кусочками курицы. Сама она садится рядом и кладет возле себя кинжал. Разумеется, на всякий случай. Запихивая божественно пахнущее мясо в рот, Драко обводит кухню внимательным взглядом: небольшая, но довольно уютная, пахнущая увядающими розами в желтой вазе, и самое главное — теплая. Он давно не был в таком тепле, потому что в их домике ветер всегда просовывает свои пальцы под окном и наполняет комнату холодом и сыростью. Драко вспоминает, что мать осталась там вместе с кашляющим отцом, и тяжело выдыхает.

Грейнджер поднимается и, держа одной рукой кинжал, другой ставит чайник на старенькую плиту.

— Малфой, что происходит? — спрашивает она тихо, повернувшись к нему.

Драко исподлобья разглядывает ее лицо. Обычное лицо — никакой породы.

— Вся твоя жизнь, Грейнджер, это большая сияющая иллюзия под серебряным куполом лжи.